Современная жрица Изиды

XIX

Русское писаніе Баваджи, съ его «блаженны врущіе», сразу подвинуло мои дѣла. Блаватская все еще сильно страдала; но уже могла кое-какъ пройтись по комнатамъ. Работала она, несмотря на болѣзнь свою, въ четыре руки: доканчивала статьи для «Русскаго Вѣстника», писала фантастическіе разсказы, переводила, ужь не помню что, для своего «Theosophist'а», готовилась къ начатію «Тайнаго ученія»[72]. Въ скоромъ времени долженъ былъ пріѣхать къ ней изъ Англіи Синнеттъ, которому она намѣревалась диктовать новую правду «о своей жизни».

Покуда же, въ полномъ одиночествѣ, она тосковала и никакъ не могла обойтись безъ меня. Я долженъ былъ, во что бы ни стало, воспользоваться этимъ временемъ, а то появятся ея «нерусскіе» друзья — и она ускользнетъ отъ меня.

Она ежедневно, когда я приходилъ къ ней, старалась сдѣлать мнѣ что-нибудь пріятное, то-есть произвести какой-нибудь маленькій «феноменчикъ»; но ей никакъ этого не удавалось. Такъ, однажды, раздался ея знаменитый «серебряный колокольчикъ» — и вдругъ возлѣ нея что-то упало на полъ. Я поспѣшилъ, поднялъ, — и у меня въ рукѣ оказалась какая-то хорошенькая, тонкой работы и странной формы, маленькая серебряная штучка. Елена Петровна измѣнилась въ лицѣ и выхватила у меня эту штучку. Я многозначительно крякнулъ, улыбнулся и заговорилъ о постороннемъ.

Въ другой разъ я сказалъ ей, что желалъ бы имѣть настоящую розовую эссенцію, приготовляемую въ Индіи.

— Очень жаль, у меня такой нѣтъ, отвѣтила она, — вообще сильно пахучихъ веществъ я не люблю и не держу; но не ручаюсь, что вы не получите изъ Индіи розовую эссенцію, ту самую, о которой говорите, — и даже весьма скоро.

Слѣдя за ней съ этой минуты, я отлично видѣлъ, какъ она отворила одинъ изъ ящиковъ своего стола и вынула оттуда что-то. Потомъ, черезъ полчаса времени, она, походивъ около меня, очень ловко и осторожно опустила мнѣ въ карманъ какой-то маленькій предметъ. Еслибы я не наблюдалъ каждаго ея движенія и не понималъ, зачѣмъ именно она кругомъ меня ходитъ, я, вѣроятно, ничего бы и не замѣтилъ.

Но я тотчасъ же вынулъ изъ кармана маленькій плоскій пузырекъ, откупорилъ его, понюхалъ и сказалъ:

— Это не розовая эссенція, Елена Петровна, а померанцевое масло — вашъ «хозяинъ» ошибся.

— Ахъ, чортъ возьми! — не удержавшись воскликнула она.

Наконецъ насталъ рѣшительный день и часъ. Я пришелъ и увидѣлъ, что она въ самомъ мрачномъ и тревожномъ настроеніи духа.

— Что съ вами, на васъ лица нѣтъ! Случилось что-нибудь? — спросилъ я.

— Я получила сегодня такія возмутительныя, подлыя письма… лучше бы и не читала! — воскликнула она, вся багровѣя и съ признаками того раздраженія, во время котораго она совсѣмъ теряла голову и была способна на всевозможныя глупости, о которыхъ потомъ, вѣроятно, часто жалѣла.

— Отъ кого же письма? Изъ Лондона?

— Да, изъ Лондона, все равно, отъ кого… отъ обманныхъ друзей, отъ людей, которымъ я дѣлала одно только добро и которые готовы наплевать на меня теперь, когда мнѣ именно нужна вся ихъ поддержка… Ну, что жъ, ну и конецъ всему! Ну, и поколѣю! Такъ имъ отъ этого нешто легче будетъ!.. Совсѣмъ плохо, другъ мой, такія дѣла! Дрянь — дѣла, хуже не бывало!..

— Да, вотъ… такія дѣла, — сказалъ я, — а вы тутъ игрушечками занимаетесь, феноменчики мнѣ устроиваете.

Она блеснула на меня глазами и пробурчала:

— Такъ вѣдь вамъ же все феноменовъ требуется!

— И изъ Россіи есть письмо, — прибавила она ужь инымъ тономъ, — моя милая X. пишетъ… ѣдетъ сюда, ко мнѣ, на дняхъ будетъ.

— Очень радъ слышать, — сказалъ я и подумалъ: «ну, теперь скорѣе, скорѣе, пока нѣтъ помѣхи и пока она въ такомъ настроеніи!»

И тотчасъ же явился прекрасный случай мнѣ на подмогу.

Блаватская заговорила о «Theosophist'ѣ» и упомянула имя Субба-Рао, какъ индуса, обладающаго весьма большой ученостью.

— И какое у него лицо умное, замѣчательное! Помните, я вамъ прислала группы теософовъ и подписала имена… Неужто вамъ не бросилось въ глаза его лицо?

— Не помню что-то.

— Да вотъ, постойте, вонъ тамъ, на столикѣ, откройте шкатулку и поищите… тамъ должна быть его карточка вмѣстѣ со мною, Дамодаромъ и Баваджи.

Я отперъ шкатулку, нашелъ портретъ и подалъ его ей вмѣстѣ съ пачкой хорошо мнѣ знакомыхъ китайскихъ конвертиковъ, въ которыхъ обыкновенно получались «избранниками» письма махатмъ Моріи и Кутъ-Хуми, появляющіяся «астральнымъ путемъ».

— Вотъ, Елена Петровна, — и я совѣтовалъ бы вамъ подальше прятать запасъ этихъ «хозяйскихъ» конвертиковъ. Вы такъ ужасно разсѣяны и неосторожны.

Легко себѣ представить, что сдѣлалось съ нею. Взглянувъ на нее, я даже испугался — ея лицо совсѣмъ почернѣло. Она хотѣла, сказать что-то и не могла, только вся безсильно дергалась въ своемъ громадномъ креслѣ.

— Да и вообще, пора же, наконецъ, кончить всю эту комедію, — продолжалъ я. — Давно я ужь гляжу на васъ и только удивляюсь. Вы, такая умная женщина, и относитесь ко мнѣ, какъ малый ребенокъ. Неужели вамъ, въ самомъ дѣлѣ, до сихъ поръ не ясно, что еще въ Парижѣ, послѣ «феномена съ портретомъ въ медальонѣ», я убѣдился въ поддѣльности вашихъ феноменовъ. Съ тѣхъ поръ эта увѣренность могла только возрасти, а не уничтожиться. Мнѣ всегда казалось, что я достаточно «не скрывалъ» отъ васъ мои взгляды. Я все ждалъ, что вы, наконецъ, сами прекратите смѣшную игру со мною и станете серьезны.

Елена Петровна вытаращила на меня глаза и всматривалась ими въ меня изо всей силы. Я уже достаточно подготовилъ ее къ убѣжденію, что я человѣкъ, любящій посмѣяться, легко относящійся къ ея «обществу», но расположенный лично къ ней. Я твердо зналъ мою роль и такъ же твердо зналъ, что только этой ролью добьюсь, наконецъ, сегодня всего, чего такъ давно хотѣлъ добиться. Пронзительные глаза «madame» не заставили меня смутиться — я улыбался и глядѣлъ на нее, укоризненно качая головою.

— Такъ вѣдь если вы увѣрены, что я только и дѣлаю, что обманываю всѣхъ на свѣтѣ, вы должны презирать меня! — наконецъ воскликнула Блаватская.

Ничего, пусть она сочтетъ меня теперь способнымъ на очень «широкіе» взгляды. Я вдругъ рѣшился.

— Отчего же! — отвѣчалъ я. — Обманъ обману рознь, есть надувательство и надувательство! Играть роль, какую вы играете, увлекать за собою толпы, заинтересовывать собою ученыхъ, учреждать «общества» въ разныхъ странахъ, возбуждать цѣлое движеніе — помилуйте! да вѣдь это необычайно, и я невольно восхищаюсь вами! Такой необыкновенной женщины, какъ вы, я никогда не встрѣчалъ и, навѣрно, никогда не встрѣчу въ жизни… Да, Елена Петровна, я изумляюсь вамъ; какъ настоящей, крупной, геркулесовской силѣ, дѣйствующей въ такое время, когда слишкомъ часто приходится встрѣчаться съ жалкимъ безсиліемъ. Конечно, «находятъ временныя тучи»… но я думаю, что вы еще съумѣете разогнать эти тучи, передъ вами громадная арена… и по ней вы шествуете, какъ гигантскій слонъ, окруженный прыгающими вокругъ васъ вашими индійскими и европейскими обезьянками «макашками»-теософами! Это грандіозная картина, и вы меня ею просто заколдовываете!..

«Панъ или пропалъ!» мелькнуло у меня въ головѣ, и я, въ свою очередь, впивался въ нее глазами. Да, она, дѣйствительно, слонъ, но вѣдь и слона можно поймать, если взяться за это умѣючи. А я не даромъ такъ долго возился съ нею, я уже достаточно зналъ ее и понималъ, что минута самая удобная, что она въ самомъ подходящемъ настроеніи, и что я взялъ самую настоящую ноту.

Ея мрачная, изумленная и почти испуганная физіономія стала быстро проясняться. Глаза такъ и горѣли, она съ трудомъ дышала, охваченная возбужденіемъ.

— Да! — вдругъ воскликнула она, — у васъ очень горячее сердце и очень холодная голова, и не даромъ мы встрѣтились съ вами! Вотъ въ томъ-то и бѣда, что кругомъ слона, ежели я и впрямь слонъ, только однѣ «макашки». Одинъ въ полѣ не воинъ, и теперь, среди всѣхъ этихъ свалившихся на меня напастей, старая и больная, я слишкомъ хорошо это чувствую. Олкоттъ полезенъ на своемъ мѣстѣ; но онъ вообще такой оселъ, такой болванъ! Сколько разъ онъ меня подводилъ, сколько бѣдъ мнѣ устроилъ своей непроходимой глупостью!.. Придите мнѣ на помощь, и мы съ вами удивимъ весь міръ, все будетъ у насъ въ рукахъ…

Меня всего начинало коробить — и отъ радости, и отъ отвращенія. Я былъ у цѣли; но моя роль оказывалась черезчуръ трудной. Я могъ теперь только молчать и слушать. По счастью, ей ужь не нужно было моихъ словъ. Ее прорвало и, какъ это всегда съ ней случалось, она не могла остановиться.

Она пришла въ экстазъ, въ ея горячемъ воображеніи, очевидно, внезапно рождались и созрѣвали самыя неожиданныя и смѣлыя комбинаціи, она почувствовала себя вышедшей изъ такъ измучившаго ее одиночества.

Вѣдь со времени измѣны «Куломбши» и за отсутствіемъ Олкотта она не имѣла сообщника, съ которымъ бы могла отвести душу. Баваджи, какъ существо подчиненное, какъ подначальное орудіе, по своему положенію и развитію не могъ удовлетворять ее. А безъ «личнаго друга» и сообщника, съ которымъ бы можно было бесѣдовать и совѣтоваться нараспашку, тѣша при этомъ свою страсть къ цинизму и насмѣшливости, она долго жить, очевидно, не могла. Она была страшно голодна послѣ невыносимой сдержанности и просто насыщалась въ полномъ самозабвеніи.

— Что жь дѣлать, — говорила она, — когда для того, чтобы владѣть людьми, необходимо ихъ обманывать, когда для того, чтобы ихъ увлечь и заставить гнаться за чѣмъ бы то ни было, нужно имъ обѣщать и показывать игрушечки… Вѣдь будь мои книги и «Теософистъ» въ тысячу разъ интереснѣе и серьезнѣе, развѣ я имѣла бы гдѣ бы то ни было и какой бы то ни было успѣхъ, еслибъ за всѣмъ этимъ не стояли «феномены»? Ровно ничего бы не добилась и давнымъ давно поколѣла бы съ голоду. Раздавили бы меня… и даже никто не сталъ бы задумываться, что вѣдь и я тоже существо живое, тоже вѣдь пить-ѣсть хочу… Но я давно ужь, давно поняла этихъ душекъ-людей и глупость ихъ доставляетъ мнѣ громадное иногда удовольствіе… Вотъ вы такъ «не удовлетворены» моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда, чѣмъ проще, глупѣе и грубѣе «феноменъ», тѣмъ онъ вѣрнѣе удается. Я могу вамъ разсказать на этотъ счетъ, когда-нибудь, такіе анекдоты, что животики надорвете отъ смѣху, право! Громадное большинство людей, считающихъ себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Еслибы знали вы, какіе львы и орлы, во всѣхъ странахъ свѣта, подъ мою свистульку превращались въ ословъ и, стоило мнѣ засвистѣть, послушно хлопали мнѣ въ тактъ огромными ушами!..

— Однако, вѣдь вамъ случалось же попадаться, — сказалъ я, — и при вашей удивительной неосторожности и разсѣянности, я полагаю, это случалось нерѣдко.

— Очень ошибаетесь! — съ азартомъ воскликнула она, — да, я дѣйствительно бываю и неосторожна, и разсѣянна, но люди, за очень, очень малыми исключеніями, гораздо разсѣяннѣе меня, это просто какія-то сонныя тетери, какіе-то слѣпцы, совсѣмъ ничего не замѣчающіе! Повѣрите ли, что за все это время, и до теософическаго общества, и послѣ его основанія, я, можетъ быть, всего двухъ-трехъ человѣкъ встрѣтила, которые умѣли наблюдать и видѣть и помнить то, что вокругъ нихъ происходитъ. Просто диву даешься! По меньшей мѣрѣ, девять десятыхъ людей совсѣмъ лишены способности вниманія и точной памяти о происходившемъ хоть бы за нѣсколько лишь часовъ передъ тѣмъ. Сколько разъ случалось, что, подъ моимъ направленіемъ и редакціей, составлялись протоколы разныхъ происшествій и феноменовъ, и вотъ, самые невинные и добросовѣстные люди, даже скептики, даже прямо подозрѣвавшіе меня, подписывались en toutes lettres свидѣтелями подъ этими протоколами. А вѣдь я-то знала, что все было вовсе не такъ, какъ значилось въ протоколахъ. Да-съ, милостивый государь мой, смѣю васъ завѣрить, что въ исторіи, даже самой документальной, гораздо больше фантазіи, чѣмъ правды!

— Можетъ быть, только все жь вы попадались, вѣдь не у одного же меня такая, по вашему выраженію, холодная голова.

— Ну, и что жь, и попадалась, а когда попадалась, то вывертывалась, и всегда кончалось тѣмъ, что поймавшіе меня все-таки оставались при пиковомъ интересѣ.

— Неужели вы одна — авторъ философскихъ и иныхъ писемъ Кутъ-Хуми?

— Нѣтъ, иной разъ мнѣ приходили на помощь челы, и Дамодаръ, и Субба-Рао, и Могини…

— А Синнеттъ?

— Синнеттъ пороху не выдумаетъ; но у него прекрасный слогъ… Онъ отличный редакторъ.

— А Олкоттъ?

— Олкоттъ тоже можетъ недурно редактировать, когда понимаетъ, о чемъ-такое говорится. Только ему приходится все такъ разжевывать, что дѣлается тошно. Но онъ можетъ объясняться съ индусами, онъ какъ-то умѣетъ на нихъ дѣйствовать, и они охотно идутъ за нимъ, — въ этомъ надо ему отдать справедливость… Ну, и потомъ, онъ очень часто, и тамъ, и здѣсь, помогалъ мнѣ въ феноменахъ… только самъ онъ ничего не выдумаетъ. Съ нимъ я всегда такъ: сядь тамъ, скажи то-то, сдѣлай то-то. Помните, какъ въ Эльберфельдѣ… А «психисты»-то его выгораживаютъ! Вотъ вамъ и разслѣдованіе!.. Ахъ, батюшка, смѣху достойно все это, право!

— Покажите мнѣ, пожалуйста, волшебный колокольчикъ.

Она сдѣлала какое-то движеніе рукою подъ своей накидкой, потомъ вытянула руку, и гдѣ-то въ воздухѣ раздались такъ изумлявшіе всѣхъ тихіе звуки эоловой арфы. Потомъ опять движеніе подъ накидкой — и въ ея рукѣ съ гибкими, остроконечными пальцами, очутилась уже знакомая мнѣ серебряная штучка.

— Да-съ, волшебный колокольчикъ! — въ самозабвеніи хвастала она, — остроумная вещица!.. Это мой оккультный телеграфъ; посредствомъ его я сообщаюсь съ «хозяиномъ»…

Я хотѣлъ взять у нея изъ руки «штучку» и разглядѣть ея устройство. Но она встала, поднесла хитрую вещицу къ моимъ глазамъ и вдругъ положила ее въ столъ и заперла ящикъ на ключъ.

— Много будете знать — скоро состарѣетесь! — сказала она, — все въ свое время, а теперь главное: спасите меня, помогите мнѣ… подготовьте почву для моей дѣятельности въ Россіи… Я думала, что мнѣ нѣтъ ужь возврата на родину… Но вѣдь онъ возможенъ… Кое-кто сдѣлаютъ тамъ все, что можно, но вы можете больше всѣхъ теперь. Пишите, больше, громче о теософическомъ обществѣ, заинтересуйте имъ… и «создавайте» русскія письма Кутъ-Хуми… Я вамъ дамъ для нихъ всѣ матеріалы…

Конечно, я долженъ былъ ожидать чего-нибудь подобнаго — и ожидалъ. Но я все же не въ силахъ былъ больше выдерживать мою роль. Я схватилъ шляпу и, ни слова не говоря, почти выбѣжалъ на свѣжій воздухъ.