Современная новелла Китая

ШЭНЬ ЖУН МИНУС ДЕСЯТЬ ЛЕТ © Перевод Т. Сорокина

Весенним ветром пронесся по Управлению слух:

— Сверху пришла бумага — сбавить всем десять лет!

— Не может быть, — сомневались маловеры.

— Не верите — дело ваше! — Сообщивший новость возбужденно объяснял: — Ученые два года исследовали этот вопрос, три месяца заседали на специальном симпозиуме и предложили проект указа. Послали наверх, вот-вот должны спустить.

Скептики все же не верили:

— Неужели? Просто немыслимо!

Но доказательства были неопровержимые:

— На симпозиуме единогласно решили: «культурная революция» отняла у каждого десять драгоценных лет. Эти годы — величина отрицательная, поэтому надо вычесть…

Резонно, ничего не скажешь! Маловеры сдались.

— Вычесть десять лет. Значит, мне будет не шестьдесят один, а пятьдесят один. Вот здорово!

— А мне — не пятьдесят восемь, а сорок восемь, ха-ха!

— Вот это новость, вот это да!

— Гениально, грандиозно!

Ласковый весенний ветерок превратился в ураган, в одно мгновение всех закруживший вихрем.

— Слыхал? Сбавят десять лет!

— Истинная правда, десять лет!

— Минус десять лет!

Всех как ветром сдуло, помчались передавать новость. Здание опустело, хотя до конца рабочего дня оставался еще целый час.

Шестидесятичетырехлетний Цзи Вэньяо, едва вернувшись домой, заглянул в кухню.

— Минхуа, иди скорей сюда! — позвал он жену.

— Что случилось? — Фан Минхуа прибежала с недочищенным шпинатом в руке.

Цзи Вэньяо стоял посреди комнаты подбоченившись и весь сиял. Заслышав шаги жены, он обернулся и решительно объявил, сверкнув глазами:

— Надо купить новую мебель, завтра же пойдем и запишемся на румынский гарнитур.

Фан Минхуа, ошарашенная, подошла к мужу и тихо произнесла:

— Ты сошел с ума, Вэньяо. Несколько тысяч, все, что накопили, сразу ухнуть, завтра…

— Эх, ничего ты не знаешь! — Вэньяо покраснел, жилы на шее вздулись. — Мы начинаем новую жизнь!

Из своих комнат, не сговариваясь, выбежали сын и дочь.

— Что это с отцом? Может, нервы сдали у старика?

— Идите, идите, не ваше дело! — прогнал он переглядывавшихся в недоумении детей.

Потом запер дверь, два раза подпрыгнул и обнял за пухлые плечи благоверную. Такого еще с мужем не бывало за всю их долгую совместную жизнь, и это удивило дражайшую супругу еще больше, чем заявление о покупке румынской мебели. Что-то с ним неладно, подумала она. Годы подошли, пора на пенсию — вот он и расстраивается, мучится. Днем молчит, а по ночам все охает да вздыхает в постели, что-то бормочет, думает, я не слышу. И вдруг — нате, пожалуйста! Человеку седьмой десяток, а он как те, в телевизионных передачах. Она даже покраснела.

А старый Цзи, ничего не подозревая, заключил в объятия застывшую в недоумении жену, усадил на стул и, блестя глазами, зашептал на ухо:

— Совершенно секретные сведения: скоро издадут указ — нам всем сбавят возраст на десять лет!

— Сбавят… на десять лет? — Фан Минхуа выронила шпинат, вытаращила глаза. — Ой, мамочки! Правда?

— Истинная правда! Вот-вот должен прийти приказ.

— Ай-я, мамочка родная! — Минхуа вскочила и, сама не зная, как это получилось, обхватила руками худые, костлявые плечи своего старого мужа, запечатлев на его длинном лице короткий поцелуй. Она испугалась: неужели она опять молода? Муж, слегка ошалевший, взял ее за руки, и они медленно закружились по комнате.

— Ой, голова! — Минхуа высвободила руки; сердце сильно колотилось, пришлось остановиться.

— Ну что, малышка, купим румынский гарнитур? — Цзи с задором посмотрел на свою сразу помолодевшую женушку.

— Купим! — В глазах ее сверкнули огоньки.

— Начнем жизнь сначала?

— Начнем, начнем! — Голос ее дрогнул, в уголках глаз показались слезинки.

Цзи сел на диван, на него обрушился шквал мыслей, он закрыл глаза, открыл их и заговорил быстро и решительно:

— Мебель — это, конечно, пустяки. Главное, появится возможность поработать еще десяток лет. Надо этим воспользоваться и покончить с разболтанностью и разгильдяйством: наладить работу канцелярии, заведующего взяли совсем никчемного; водители эти, шоферня, тоже никуда не годятся; надо наладить…

Он размахивал руками, глаза-щелочки возбужденно горели.

— Вопрос с кадрами надо тщательно продумать. Сейчас приходится пигмеев выдвигать в генералы, Чжан Минмин, например, книжник, организаторского опыта не имеет. Дайте мне десять лет, десять лет, и я создам настоящий коллектив; омоложение должно быть последовательным, надо начинать с сегодняшних студентов. Взять двадцатитрех- двадцатичетырехлетних, обучать лет десять, не жалея средств и сил, вот тогда…

Минхуа мало интересовали омоложение и расстановка кадров, она размечталась о будущей прекрасной жизни:

— Диван, я думаю, тоже надо сменить.

— Сменим, мебель заведем модную.

— И кровать поменяем на мягкую. — Она покраснела.

— Совершенно верно! Спим всю жизнь на досках, а теперь понежимся на мягкой, как иностранцы.

— А деньги…

— Да что деньги! — отмахнулся пренебрежительно Цзи. — Главное — лишних десять лет! Их ни за какие деньги не купишь!

Так они ворковали, витая в облаках, как вдруг дочка приоткрыла дверь и спросила:

— Мам, что будем ужинать?

— Ну, сама там сообрази! — рассеянно ответила мать, совсем забыв про еду.

— Э нет! — взмахнул руками Цзи. — Сегодня, — торжественно объявил он, — пойдем угощаться пекинской уткой, папа приглашает. Вы с братом идите вперед, займите место, а мы с мамой — следом за вами.

— Ух ты! — изумилась девушка и, заметив радость на лицах родителей, ни о чем больше не спрашивая, помчалась за братом.

По дороге в ресторан они обсуждали событие. Может быть, говорил брат, отца в порядке исключения оставляют на работе. Или же повысили в должности и он получил кучу денег, строила догадки сестра. Разумеется, ни одному из них не пришла в голову истинная причина. А ведь то, что их ждет, дороже любого повышения в должности в тысячу, в десять тысяч раз.

Дома супруги оживленно беседовали:

— Хуа, тебе надо бы заняться своим гардеробом. Ведь теперь тебе всего сорок девять.

— Мне сорок девять? — пробормотала она, как во сне. Какие-то давно угасшие, молодые жизненные силы зашевелились в ее располневшем, рыхлом теле; они кружили голову, и женщина совсем растерялась.

— Завтра купишь демисезонное пальто, бежевое. — Цзи критическим взглядом окинул едва сходившуюся на ней затертую форменку и тоном, не терпящим возражений, заявил: — Почему мы не можем модно одеваться? Слушай-ка, после ресторана пойдем и купим мне итальянскую куртку, такую, как у этого Чжан Минмина. Ему уже сорок девять стукнуло, он может жить, а я не могу?

— Правильно! — Минхуа пригладила свои седые, тусклые, растрепавшиеся волосы. — А я волосы покрашу. Шикану — пойду в косметический салон высшего разряда. Эх, молодые называют нас старомодными. Вот сбросим десять лет и будем жить лучше, чем они…

Цзи вскочил.

— Верно, жить надо уметь. Отправимся путешествовать. В Лушане, Хуаншане, Цзючжайгоу — везде побываем. Плавать не умеем, так хоть морем полюбуемся. Пятьдесят с небольшим лет, да это самый подходящий возраст! Да, не умели мы раньше жить.

Фан Минхуа, не слушая разошедшегося супруга, вела свои расчеты.

— Если сбросить десять лет, мне будет всего сорок девять, значит, я смогу вернуться на свое старое место и еще хорошенько потрудиться целых шесть лет!

— Ты… — Цзи явно засомневался.

— Да, да, шесть лет, я смогу работать еще шесть лет, — твердила Фан Минхуа в радостном возбуждении.

— Ты… тебе, пожалуй, не стоит работать, — сказал наконец Цзи. — Со здоровьем у тебя неважно…

— Я совершенно здорова. — Минхуа так не терпелось вернуться на работу, что она и в самом деле чувствовала себя прекрасно.

— Ты пойдешь на работу, а на кого оставишь здесь хозяйство?

— Наймем домработницу.

— А, эти аньхойские поденщицы такие недобросовестные, разве можно на них положиться!

Фан Минхуа слегка заколебалась.

— И потом, зачем доставлять хлопоты своей бывшей организации? Если все пенсионеры вернутся, такая неразбериха начнется! — При одной мысли об этом Цзи Вэньяо пот прошиб.

— Нет, у меня еще шесть лет впереди, и я могу работать, — стояла на своем Минхуа. — Не возьмешь меня обратно в Управление, я на другую работу пойду. Пойду секретарем или замсекретаря парткома в какую-нибудь фирму. Ну, как?

— Э-э… Сейчас с этими фирмами такая путаница.

— Путаница! Надо только усилить руководство, наладить идеологическую работу, как раз и пригодятся старые кадры.

— Ну хорошо, — кивнул головой Цзи, как будто был начальником орготдела.

— Еще как хорошо-то! Эти на симпозиуме понимают людей! Сбавить десять лет, начать все сначала, да мне и во сне такое не снилось!

— А мне снилось, я об этом мечтал! — Цзи снова воодушевился. — «Культурная революция» украла у меня самые лучшие годы! Десять лет! Сколько дел можно было совершить! Пропали все эти годы, осталась седая голова и болезни. Кто возместит мне все это? И почему я должен пожинать эти горькие плоды? Вернуть молодость, отдать десять лет — эти ученые хорошо придумали, давно бы так!

Опасаясь, как бы мужа снова не захватили тяжелые воспоминания, Фан Минхуа, смеясь, сказала:

— Ладно уж, пошли есть утку!

Сорокадевятилетний Чжан Минмин не мог разобраться в своих чувствах, не мог толком сказать, рад он или не рад, сладко ему или горько. Кажется, и то и другое.

Хорошо, разумеется, что вернут десять лет. Специалисту-исследователю да не знать цену времени? Особенно ему, интеллигенту средних лет. Десять лет — это подарок судьбы. Вот за границей: если после двадцати лет исследователь сделал что-то значительное в своей области, он выступит с докладом на международной конференции, в тридцать может добиться признания во всем мире. Таких примеров сколько угодно. А он? Блестяще учился в университете, научный руководитель считал его талантливым, и происхождение было не хуже, чем у других. Увы! В неподходящее время он родился: отправили землю копать. А когда вернулся и взялся за пожелтевшие листы научно-технической документации, показалось, будто впервые их видит — в голове пусто, руки дрожат. И вдруг подарили десять лет, и можно все начать сначала. Надо взяться как следует, а если еще и условия для работы улучшатся, меньше будет волокиты и бестолковой беготни, — можно и в десять лет уложить все двадцать, наверстать упущенное и, как говорится, с честью достичь вершин мировой науки.

Он радовался, как и все, даже больше.

Но тут один из сослуживцев, похлопывая его по плечу, спросил:

— Чему радуешься?

— Как же не радоваться? — удивился Чжан.

— Сбавят десять лет, Цзи Вэньяо не уйдет на пенсию, а значит, не быть тебе начальником, крышка.

Да, да, сбавят десять лет, Цзи не уйдет, да и зачем ему уходить, будет по-прежнему начальником, а он, Чжан? Останется рядовым инженером, будет разрабатывать свою тему, торчать в лаборатории, в библиотеке… Но ведь только позавчера его вызывали в министерство, сказали, что Цзи пора на пенсию и он, Чжан, займет его место… Как же теперь, все не в счет, что ли?

На самом-то деле его совсем не привлекала административная работа. Самым высоким постом в его послужном списке было руководство группой, а опыт политической работы ограничивался проведением группового собрания. Ему и в голову не приходило поставить свое имя рядом с каким-нибудь чиновным званием, уже не говоря о таком высоком, как начальник управления. Смолоду он был «книжником», а во время «культурной революции» его причислили к «ревизионистской поросли — прихвостням буржуазных специалистов». После разгрома «четверки» он с головой ушел в работу, целыми днями просиживал в лаборатории, почти ни с кем не разговаривал.

Неизвестно, как это получилось, но когда подбирали резерв руководства, выбор пал на него. Несколько раз устраивали опрос сотрудников, его имя неизменно оказывалось первым в списке, как в свое время — на экзаменах — в первой тройке. В этот раз, выйдя из министерства, он подумал, что все решено окончательно. Хотя до сих пор никак не мог понять, при каких обстоятельствах, в каком деле он проявил способности руководителя, заслужил благосклонность верхов и доверие масс, и потому ощущал неловкость. У него никогда не было склонности к административной работе, откуда же взяться способностям руководителя?

Сюэ Миньжу, его жена, не блистала ни красотой, ни талантами, но была хорошей женой и матерью. Будучи в курсе служебных дел мужа, она прекрасно разбиралась во всех распрях, бушевавших в Управлении, и сказала:

— Именно потому, что ты не годишься в руководители, тебя и хотят сделать начальником.

Чжан Минмин оторопел — что за нелепость? Но, поразмыслив, решил, что в этом есть какой-то смысл. Какой из него руководитель! Он не умеет отстаивать собственное мнение, не гонится за высокими должностями и потому всех устраивает — вот на него и пал выбор.

Конечно, была и «оппозиция». Он слышал, что на партийном собрании чуть ли не полдня спорили по «вопросу о Чжан Минмине». О чем именно спорили и что это за «вопрос», он не представлял, ясно было одно, что теперь он стал человеком, из-за которого спорят. Лишь когда его выдвинули на пост начальника Управления, все споры сами собой разрешились и «вопрос» отпал.

Однако пока шли споры и опросы общественного мнения, Чжан Минмин постепенно привыкал к своей новой роли человека, «выдвинутого на повышение», «из-за которого спорят». Иногда ему даже казалось, что он и в самом деле сможет стать хорошим начальником, хотя никогда не пробовал.

— Соглашайся, чего там, — говорила Миньжу. — Не ты же этого добивался. Станешь начальником — не придется, по крайней мере, ездить на работу и с работы в переполненном автобусе.

Ну вот, а теперь он не будет начальником. Жалел ли он об этом? Пожалуй, только не очень. Впрочем, он и сам этого не знал.

В полной растерянности Чжан вернулся домой.

— Пришел? Вот и хорошо, ужин как раз готов. — Миньжу принесла из кухни тарелку мяса, овощи и бульон с яйцами и острыми приправами. Мясо было нежирное, свежая зелень сверкала, все выглядело очень аппетитно.

Жена — прекрасная хозяйка, ловкая и сметливая, к тому же ласковая и заботливая. В те трудные три года, когда вокруг все болели и пухли от голода, Миньжу буквально спасала семью: перетирала грубое зерно, варила суп из костей, что-то готовила из арбузных корок. Теперь продукты не проблема, но рыба и мясо так подорожали, что «зуб неймет», как жаловались соседи. Но Миньжу в совершенстве владела искусством выгодно покупать и мастерски готовить, получалось «недорого, но мило». Взглянув на аппетитную еду, Чжан Минмин вымыл руки, сел за стол и взял палочки.

— Сельдерей какой нежный, — сказал он. — Дорогой? В газетах пишут, что от него кровяное давление понижается.

Миньжу молча улыбалась.

— Горчичка хороша. Такую остроту придает бульону!

Миньжу по-прежнему молча посмеивалась.

— А жареное мясо с бамбуком… — Чжан Минмин восторгался обычным ужином, как истинный гурман.

— Ну, что случилось? — вдруг спросила Миньжу.

— Да ничего, ничего не случилось! — Чжан Минмин изобразил удивление. — Могу же я похвалить твою стряпню…

— Ты ешь каждый день, но никогда не хвалил, в чем же дело? — Миньжу все посмеивалась.

Чжан Минмин понял, что ему не отвертеться.

— Не хвалил, потому и решил…

— Ну хватит! Ты от меня что-то скрываешь. — Умница жена его раскусила.

Чжан Минмин вздохнул, отложил палочки.

— Да я не скрываю, просто не соображу, как лучше сказать.

Сюэ Миньжу опять усмехнулась. Конечно, ее муж ученый, исследователь, разбирается в тонкостях науки, не то что другие. Но проникнуть в чужую психологию, понять что-то по выражению лица — тут он беспомощен.

— Неважно, ты говори, — подбодрила его жена, как терпеливый учитель робкого ученика.

— Сегодня сообщили новость: сбавят десять лет, вот-вот выйдет указ.

— Не может быть.

— Да правда же.

— В самом деле?

— Истинная правда.

Миньжу размышляла, глядя на него большими выразительными глазами.

— Значит, ты не будешь начальником Управления.

— Не буду.

— Расстроился?

— Да вроде бы нет, сам не пойму, но все равно, как-то не по себе.

Чжан Минмин взял палочки, поковырял рис и продолжал:

— В сущности, я не гожусь в руководители, да и не стремлюсь. Но вот уже несколько лет об этом говорят, словно меня давно ждет место начальника. А теперь вдруг все переменилось, и на душе как-то… — Он не мог подобрать нужного слова.

Миньжу сказала легко и беспечно:

— Оно и к лучшему — думаешь, просто быть начальником?

Чжан Минмин посмотрел на жену. Ни капельки не огорчилась. Его поразил ее решительный тон. Ведь когда он ей сообщил, что скоро станет начальником Управления, она так искренне радовалась. Говорила: «Подумать только, не домогался, не воевал, лавровый венок сам упал на голову». А теперь? Венок свалился, а она как ни в чем не бывало — не злится, не досадует.

— Начальник Управления! Сколько у него всяких дел! Разве ты выдержишь? Распределение жилья, продвижение по службе, премии, склоки, финансовые дела, устройство сыновей и дочек на работу, детишек в детский сад, — всем этим тебе пришлось бы заниматься. Управился бы?

Да кто же с такой уймой дел справится!

— Ты лучше занимайся своей наукой! Гораздо большего достигнешь за эти десять лет…

Да, да, верно, гораздо большего. Чжан Минмин успокоился. Его вдруг охватило прекрасное ощущение расслабленности и умиротворения.

Он укладывался в постель в предвкушении сладкого сна. Однако среди ночи проснулся с неприятным чувством беспокойства и какой-то потери.

Тридцатидевятилетний Чжэн Чжэньхай вихрем вылетел из Управления и помчался на велосипеде домой. Снял старую серую куртку, швырнул на стул. Он был полон неукротимой энергии. Неожиданно подаренные десять лет надо потратить на важные дела. Их столько накопилось.

— Эй! — крикнул он. Никто не отозвался. Десятилетний сынишка, конечно, играет где-то в переулке, но жена куда подевалась? В гости, что ли, пошла? — Эй! Ну что за дом!

Это самодельное кресло, такое несуразное — на спинку не откинешься, сиденье высокое, подлокотники низкие — тоже неудобно, только устаешь, сидя в нем. А все зависть! Как же! У других есть кресла, а у нас нет! И купить не на что! А ей вынь да положь. Вот и сколотили сами! Мещанство! В самом деле, обзавелись этими креслами, одинаковыми, как форменки кадровых работников, смотреть противно! Мещане!

И как это я на нее нарвался? Одна семейка-то чего стоит! О жратве, тряпках да зарплате — больше ни о чем не говорят. Обыватели до мозга костей. Воспитание получают в семье ведь, и она вся в мать: грубая, вульгарная, после родов растолстела как бочка. Ни красоты, ни фигуры, ни доброты. И угораздило же меня на ней жениться! Поспешил! Вот и влип! Мне тогда уже к тридцати подходило, а холостяк — все равно что голодный. Я теперь моложе на десять лет, мне всего двадцать девять! Надо все хорошенько обдумать. Вчера она устроила скандал из-за того, что я купил хороших сигарет, кричала, что со мной невозможно жить, требовала развода. Прекрасно! Развод так развод! Двадцать девять лет — самое время подыскивать невесту. Найду стройненькую как тростинка, лет двадцати двух — двадцати трех, закончившую вуз, культурную, современную. А моя — недоучка. У нее только техникум. Дал я тогда маху!

Надо заново устраивать жизнь, бессмысленно тянуть эту лямку. Но где же жена?

А жена сразу после работы помчалась в магазин женской одежды. Сбавят целых десять лет — душа Юэцзюань воспарила, мысли одна фантастичнее другой роились в голове. Почти сорокалетняя баба вдруг превратилась в двадцатидевятилетнюю девицу. Этакая удача с неба свалилась. Истинное сокровище. Ни с какими драгоценностями его не сравнишь!

Двадцать девять лет! Ведь это молодость, красота. От одного взгляда на свое бесцветное, какое-то нелепое, потерявшее всякий вид платье ее охватила ярость, больно отозвавшаяся в сердце.

Влетев в магазин, она ринулась к стенду с самыми современными моделями. Ее глаза, как сканирующее устройство, пробежали по ослепительному ряду выставленных платьев и остановились на ярко-красном платье с белыми плиссированными оборками. Она попросила продавщицу его показать. Молоденькая продавщица с ледяным лицом смерила ее взглядом, с трудом скрывая презрение.

«Ну что? Разве оно не пойдет мне?» Юэцзюань охватила досада, как это обычно бывало, когда она с большим трудом выбирала наконец платье, а Чжэньхай принимался ее отговаривать: «Не годится, слишком молодо для тебя». «Слишком молодо» — что ж тут плохого? Неужели лучше старухой выглядеть? Чаще всего она уходила из магазина с пустыми руками, а дома ругалась всю ночь. Попался же такой отсталый и старомодный, вот и мучайся с ним всю жизнь.

И наплевать мне на продавщицу. Я покупаю — плачу деньги, ты выдаешь товар, остальное не твое собачье дело! Что она смыслит, эта девчонка, небось и не знает про указ? Почему женщине в двадцать девять не носить это платье? Китайцы такие закоснелые. За границей женщина чем старше, тем ярче одевается: восьмидесятилетние носят красное и бирюзовое. Мне ведь носить, а не тебе? И не пялься на меня, я покупаю — и все!

Уплатив деньги, Юэцзюань зашла в примерочную, надела новое платье и глянула в зеркало, в котором еле умещалась. Ее и без того расплывшаяся фигура выглядела еще безобразнее, обтянутая огненно-красным платьем. Вид был вызывающий. Ну, ничего, придется сбросить немного жирку. Десять лет сбавили по указу, а чтобы сбросить хоть десять цзиней, придется самой как следует постараться. Давно пора отказаться от сала, мучное свести до минимума, даже фруктов поменьше есть, иначе не похудеешь.

Пыхтя и отдуваясь, она пришла домой, толкнула дверь и огненным шаром влетела в комнату. Чжэн Чжэньхай испуганно вскочил с дивана.

— Что с тобой?

— Как что?

— Что за платье на тебе?

— Купила. Ну как? — Юэцзюань приподняла подол и прошлась, поворачиваясь, как манекенщица, самодовольно улыбаясь.

— Ярко-красное платье, конечно, красиво, только не на всякой фигуре, — окатил ее ушатом ледяной воды муж.

— А на моей?

— На твоей? Разве оно для твоего возраста? Ты подумала, сколько тебе лет?

— Очень даже подумала — двадцать девять! Самое время наряжаться!

— Двадцать девять? — оторопел Чжэн.

— Двадцать девять. Если вычесть десять лет. Даже без одного месяца. Вот и буду одеваться в красное и зеленое! — Юэцзюань, пританцовывая, как звезда эстрады, павой прохаживалась взад-вперед.

Неприятно было смотреть на эту уже немолодую, грузную женщину, вообразившую себя молодой. Чжэн-хай прикрыл глаза, потом открыл и сказал:

— Указ издали, чтобы лучше использовать энергию молодых, ускорить модернизацию, а вовсе не для того, чтобы наряжаться!

— А что, нарядное платье мешает модернизации? — взвилась Юэцзюань. — Указ запрещает красиво одеваться? Говори!

— А я и говорю, что одеваться надо с учетом реальности, фигуры…

— А что моя фигура? — Слова мужа укололи ее в больное место, и она решила мстить беспощадно: — Я тебе все напрямик скажу. Тебе противно, что я толстая, а мне противно, что ты тощий, настоящий цыпленок; на лбу морщины, как трамвайные рельсы; трех шагов не можешь пройти без одышки. Я на тебя тогда позарилась, еще бы — муж интеллигент! А оказалось, новая политика тебя не коснулась, одно название что интеллигент. Ни одежды приличной, ни квартиры. Ну вот, теперь мне двадцать девять, найду себе какого-нибудь частника из тех, что торгуют арахисом или засахаренными фруктами. Все лучше, чем ты!

— Ну и иди, ищи!

— Запросто! Сегодня разведемся — завтра с другим распишусь!

— Ну что ж, давай разведемся!

Эти слова словно мощный поток прорвали плотину. Обычно о разводе говорила только Юэцзюань, она твердила о нем без конца, Чжэньхай же даже не осмеливался произнести это слово. А сегодня этот чертов сын обнаглел, сам заговорил о разводе. Нет, этого она не потерпит!

А эти проклятые исследователи только воду мутят! В ярости она толкнула мужа и заорала:

— А теперь ты и вовсе сопляк, раз тебе меньше на десять лет, куда тебе разводиться, сиди уж!

— Думаешь, если десять лет сбавить, весь мир к твоим ногам упадет? Что за чушь!

— Линь, завтра во Дворце культуры танцы, вот возьми! — Ли, член профкома, помахала билетом. Но Линь Суфэнь не обратила на нее никакого внимания и стремительно выбежала из Управления.

— Минус десять лет! Теперь, значит, Линь Суфэнь — девятнадцать, она больше не старая дева; профкому нечего о ней заботиться, а ей самой прибегать к помощи бюро знакомств, ходить на танцевальные вечера в надежде найти себе пару. Со всем этим кончено!

Ей уже было невыносимо в свои двадцать девять лет ловить на себе повсюду сожалеющие, насмешливые, настороженные, подозрительные взгляды… Сожалеющие — потому что она была совсем одинока, насмешливые — потому что она сама испортила себе жизнь своими слишком высокими запросами, настороженные — из-за ее нервозности и ранимости, подозрительные — из-за ее истеричности и неуравновешенности. Как-то в обед, в уголке, где стоял титан, она приготовила себе миску лапши, вбив туда еще пару яиц, и услышала за спиной:

— Как заботится о себе!

— Психованная.

Она проглотила комок слез. Ну почему, если девушка двадцати девяти лет не пошла обедать в столовую и сварила себе лапшу, ее надо называть психопаткой? Неужели так написано в учебнике психологии?

Даже близкие друзья без конца твердят: «Найди себе пару». Как будто не выйти в ее возрасте замуж — это тягчайшее преступление против земли и неба, — все против тебя ополчились, сплетничают, судачат. Поневоле станешь неврастеничкой. Неужели для женщины нет ничего важнее, чем выйти замуж, найти мужчину? До чего же горько, противно, нелепо и смешно!

Ну, а теперь — свобода! Девятнадцать лет! И пусть все заткнутся! Она смотрела на голубое небо, по которому плыли легкие белые облачка — платочки, которые в миг заткнули рты всем этим доброхотам. Красота!

С гордо поднятой головой, не глядя по сторонам, Линь легким, быстрым шагом гордо прошла к стоянке велосипедов, выкатила свой «Летящий голубь» и сама, словно голубь, выпущенный на волю, вылетела за ворота.

Кончался рабочий день, улицы, вдоль которых непрерывной цепью тянулись магазины, лавочки — государственные, кооперативные, частные — были запружены народом. Отовсюду неслись модные песенки. «Я тебя люблю…», «Ты не любишь меня…», «Я не могу жить без тебя…», «В твоем сердце нет места для меня…». Ну что за слова! К черту все это!

Любовь — теперь не товар, который надо поскорее сбыть! В девятнадцать лет все еще впереди, столько возможностей! Главное — срочно взяться за учебу, пополнить знания, усовершенствоваться. Только так можно принести пользу обществу, дать счастье людям и заслужить уважение, обогатить свою жизнь, чего-то добиться. Вот тогда любовь придет сама, и, конечно, от нее не откажешься. Любовь — тихая, не напоказ, идущая из глубины сердца.

Надо поступить в вуз. Девятнадцать лет — самый подходящий для этого возраст, нельзя терять времени. В вечернем или телеуниверситете, если постараться, можно получить диплом. И все же это не Пекинский университет или Цинхуа. Всю жизнь сломали, не дали учиться. Ведь строго говоря, у нее образование на уровне начальной школы. Доучилась до четвертого класса, и началась эта «революция»; беготню по улицам на протяжении нескольких лет зачли как начальную школу второй ступени. Пошла в среднюю. Сидела в классе, мало что понимая из объяснений учителя. Еле-еле дотянула — окончила школу. Потом послали в деревню на трудовую закалку, и все свои жалкие знания она растеряла. Кончилась «революция». Вернулась в город, «стала ожидать» работу. Наконец ее взяли в так называемую подсобную службу Управления, которая действовала на кооперативных началах. Осталась у нее в жизни одна лишь забота — выйти замуж. А там ребенок, пеленки, рис, мука, масло, соль, соя, уксус, обмен газовых баллонов, ссоры, скандалы, — и так всю жизнь.

Да разве для этого человек рожден? Суфэнь не могла с этим смириться. Нет, человек должен что-то совершить, что-то оставить после себя. Но она со своим скудным образованием ничего не умеет: ни хлеб растить, ни уголь добывать; ни к крестьянкам ее не отнесешь, ни к рабочим, интеллигентка без образования — одинокая, неприкаянная душа.

Надо начинать с нуля. Она тратила почти все свое свободное время на различные подготовительные курсы и больше половины зарплаты — на покупку пособий и плату за учебу. Родной язык, математика, английский, рисование — за что только она не бралась! Учила, зубрила, но дело двигалось слишком медленно, а сил уходило много. Лет ей было немало, и она мечтала о курсах ускоренного обучения, иначе не успеть — кому нужен старый скакун?

Она решила вплотную заняться английским, надеясь штурмом взять крепость. Всевозможные учебники, радио- и телеуроки, языковые курсы — все сразу. Через месяц она обнаружила, что у крепости собралась целая толпа подрывников! Такие же, как она, уже не юные парни и девушки стремились пробиться кратчайшим путем к воротам. Но это был не самый надежный путь. Ну, одолеешь английский, что пользы при общем низком культурном уровне? Переводить с английского на китайский, с китайского на английский? Для этого есть сколько хочешь окончивших институты иностранных языков! Никому нет дела до «ожидающих работы» молодых людей, которые, как ростки, стараются пробиться наружу.

Училась она и в Заочном институте литературного творчества. Писать бы рассказы или стихи о молодежи, ее подавленности и колебаниях, о поисках счастья. Выплеснуть бы все это на бумагу. Пусть молодежь двадцать первого века узнает, что было в истории нашей земли обманутое и страдавшее от несправедливости поколение. Не по своей вине потеряли они все, что им принадлежало по праву, — на них свалились незаслуженные тяготы. И они будут нести это тяжкое бремя до конца жизни.

Ах, как легко рассуждать о литературе! То, что пишут ровесники, — не нравится, а когда сама взялась за перо, не знала, с чего начать. Изорвала несколько толстых пачек бумаги; домашние испугались, решили, что она свихнулась. Ну что ж, не каждому дано стать писателем.

А может быть, выучиться на бухгалтера, счетных работников не хватает…

Она прикидывала так и этак и ничего не могла решить. В тоске и неуверенности она не понимала сама себя, не знала, за что ей приняться. Одни говорили: «Не суетись, живи как живется!» Другие советовали: «Выходи замуж и успокойся!»

Но этого ей хотелось меньше всего.

А теперь все перевернулось, цветы благоухают, птицы поют, мир стал бесконечно прекрасен. Минус десять лет — и мне всего девятнадцать. Какая там неуверенность, тоска, отчаяние и неудачи, все это к черту! Теперь я не за бортом жизни, мир снова принадлежит мне. Я буду дорожить каждым мгновением, каждой минутой. Надо твердо решить, чего я в жизни хочу, и не сворачивать с избранного пути. Я буду учиться, поступлю в институт, получу настоящее образование. Это — главная цель.

Да, завтра же, сейчас начну действовать.

Она ехала на велосипеде, широко улыбаясь, прямо к магазину учебников Синьхуа.

На следующий день с самого утра все Управление кипело и бурлило. Вверху и внизу, внутри и снаружи царило оживление, слышались смех и громкие голоса. Люди с больным сердцем, не жалуясь, с ходу поднимались на пятый этаж — ни тебе одышки, ни сердцебиения, ни бледных лиц — ничего. Старики на седьмом десятке, говорившие обычно медленно, тихо, задыхаясь, вдруг заговорили так громко, что было слышно в другом конце коридора. Двери всех комнат были распахнуты, толчея как на ярмарке, люди возбужденно делились друг с другом радостью, мечтами, бесконечными планами.

Вдруг кто-то предложил:

— Пошли на улицу, устроим шествие по случаю второго освобождения!

Все с готовностью откликнулись и взялись за дело. Одни писали лозунги, другие мастерили красные и зеленые флажки. Член комиссии по культмассовой и физкультурной работе притащил со склада огромный, как круглый стол, барабан и полоски красного шелка для народных танцев. Скоро все собрались перед зданием Управления. На красном полотнище желтыми иероглифами было выведено: «Торжественно отметим возвращение молодости!» На флажках написаны идущие от самого сердца слова: «Приветствуем мудрое решение симпозиума по проблемам возраста!», «Возвращенную молодость посвятим четырем модернизациям!», «Да здравствует молодость!».

В волнении гулко бились сердца. Цзи Вэньяо чувствовал, как кипит кровь во всем теле. Поднявшись на верхнюю ступеньку лестницы, он уже собрался сказать несколько вдохновляющих слов перед тем, как самому возглавить это грандиозное шествие, как вдруг увидел человек тридцать бывших сотрудников, уже оформивших уход на пенсию. Ворвавшись во двор, они бросились прямо к нему:

— Почему нам не сообщили об указе?

— Но… вы уже не работаете, — проговорил Цзи.

— Э нет, так не пойдет! — зашумели старики.

Цзи Вэньяо поднял руки:

— Товарищи, не шумите, не…

Но где там, его никто не слушал. Рев голосов неудержимым потоком рвался к облакам:

— Сбавили на десять лет всем, каждый имеет право, а мы что, хуже других?

— Мы обязаны действовать по указу, нельзя своевольничать! — Цзи повысил голос на целую октаву.

— А где указ, почему не обнародовали?

— Покажите указ!

— Почему не показывают указ?

Цзи Вэньяо повернулся к завканцелярией.

— Где документ?

Тот тупо ответил:

— Не знаю.

В разгар всей этой суматохи зашумели недавно принятые на работу молодые ребята лет восемнадцати — девятнадцати:

— Если это правда, что сбавили десять лет, мы окажемся не у дел!

— До восемнадцати лет дармоедствовали, наконец-то получили работу, а теперь что же — опять нас загонят в третий класс начальной школы? Как же так?

Ребятишки из детского сада при Управлении, как стайка утят, сбились около Цзи, обхватив его ноги, тянули ручонки, галдели:

— А мы куда денемся?

— Маме нелегко было меня рожать, пришлось резать животик!

Цзи с трудом отбивался. Он снова повернулся к завканцелярией.

— Указ, где указ? Живо разыщите!

Завканцелярией совсем растерялся, и Цзи грозно приказал:

— Быстрее. Ищите в секретном отделе!

Тот помчался в секретный отдел, переворошил все документы — указа не было.

Тотчас посыпались разные предположения:

— А может быть, его в архив сунули?

— Или кто-нибудь из другой конторы взял?

— Черт возьми, чего доброго, выбросили в мусорную корзину. Тогда ищи-свищи!

Среди всей этой неразберихи Цзи Вэньяо сумел все же сохранить хладнокровие и дал четкое задание:

— Разыскать указ. Всем заняться поисками. Смотреть внимательно, обшарить все закоулки!

— Шествие отменить? — ждал указаний завканцелярией.

— Не отменять. Но первым делом — найти указ!