Современность в свете Слова Божия. Слова и речи

ПРЕДИСЛОВИЕ

Будущий архиепископ Аверкий (в миру – Александр Павлович Таушев) родился в Казани 19 октября[1] 1906 года, в день рождения святого праведного отца Иоанна Кронштадтского[2], а на третий день после его рождения была память Казанской иконы Божией Матери[3].

Александр был единственным сыном в семье дворянина Симбирской губернии. Его родители, Павел Сергеевич и Мария Владимировна Таушевы, души в нем не чаяли. Отец Александра, окончив Военно–юридическую академию в С. – Петербурге, до переворота 1917 года служил в военно–судебном ведомстве.

Впоследствии владыка рассказывал[4] о себе так: «Род службы отца был причиной того, что нам постоянно приходилось быть в поездках по России. И я благодарю Бога за то, что хотя и рано пришлось мне покинуть горячо мною любимую Родину, в 1920-м году, но я все же повидал ее и глубоко запечатлел в своем детском сердце… Воспоминания эти о наших путешествиях по России кажутся мне каким–то сном и никогда до смерти моей не изгладятся из памяти. Незабываемо для меня посещение священного Кремля, в сердце России – первопрестольной Москве, с его святынями, начиная с Успенского собора, где короновались наши Государи и настоловались Первосвятители Русской Церкви. Троице–Сергиева Лавра со Св. мощами „печальника Земли Русской“, преп. Сергия, Киево–Печерская Лавра, Александро–Невская Лавра, Петропавловский, Исаакиевский и Казанский соборы и храм Спаса-на-Крови в Санкт–Петербурге. Не хочется верить, что теперь это только „музейные“ ценности, что не воскреснет бившая там прежде ключом церковно–народная жизнь»[5].

Любимым занятием Саши (так его называл отец) с раннего детства было чтение книг, особенно русской классики: А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова… Как вспоминал сам владыка, больше всего его заинтересовали находившиеся в громадном шкафу у отца в его кабинете книги духовного содержания: «Туда я любил забираться, когда отец уходил на службу, и особенно увлекался чтением большой Библии на русском языке с многочисленными иллюстрациями Густава Дорэ, производившими на меня большое впечатление. Затем с упоением прочел „Путеводитель по Святой Земле“ и „Путеводитель по Афону“. Родители мои не были особенными „церковниками“, но были людьми глубоко верующими, а отец очень любил и выписывал книги духовного содержания, издававшиеся Свято–Пантелеимоновским монастырем на Афоне. Когда я добрался до этих книг, они особенно поразили меня не только своим содержанием, но и особенным духовным ароматом, который от них исходил. Читая эти книги, я просто упивался этим дивным благоуханием, и мне было жаль расставаться с этими книгами и ставить их назад в шкаф на полку. Так я постепенно познакомился с книгой „Невидимая брань“, которая произвела на меня глубочайшее впечатление, а затем с книгой „Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться“ епископа Феофана Затворника и со сборниками его писем. Постоянно ходил под впечатлением прочитаннаго и как–то все более и более начинал чуждаться окружающей меня обычной светской жизни. Но к храму Божию в те ранние годы я особенного влечения еще не испытывал, не знал и не понимал еще тогда нашего дивного, ни с чем не сравнимого богослужения. Это пришло позже, постепенно. В душе же уже тогда, в 7-8 лет, подсознательно созревало у меня желание проводить жизнь монашескую, отрешенную от обычной светской жизни, которая меня как–то отталкивала от себя, в которой я не видел ничего привлекательного»[6].

С началом Первой мировой войны 1914 года, по воспоминаниям Владыки, «вся жизнь резко переменилась. Чувствовался огромный патриотический подъем. Всюду и везде, не только на улицах и в учреждениях, но и в каждой отдельной семье можно было слышать разговоры о войне. Помню, у нас в семье все женщины были заняты шитьем и вязанием и отправлением на фронт посылок нашим солдатам, в которые вкладывалось решительно все, чтобы только утешить, подбодрить их и укрепить на подвиг защиты Отечества от врага, начиная от нательных крестиков и иконок, ладанок с текстом 90-го псалма „Живый в помощи Вышняго“, вязаных фуфаек и носков, белья и кончая конфетами и табаком „махоркой“. В церквях постоянно служились молебны об отбывающих на фронт и о даровании победы нашему „Христолюбивому воинству“. Патриотические манифестации с пением нашего дивного величественного гимна „Боже, Царя храни“ и все происходившее тогда ярко свидетельствовало о необыкновенном всенародном патриотическом подъеме, и невозможно было даже представить себе того, что произошло через каких–нибудь три года»[7].

Восторженное и незабываемое впечатление осталось у Александра на всю жизнь от приезда Государя Императора Николая II с Наследником Цесаревичем Алексеем во Львов (Галицию), где тогда служил его отец: «Это был единственный раз в моей жизнь, когда я видел нашего Благочестивого Государя и его Сына, и притом на довольно близком расстоянии. Какой общий восторг вызвало появление Государя и Наследника. Какое несмолкаемое „ура“ гремело по всей огромной площади, где выстроились войска!»

Революционная смута 1917 года, последующая гражданская война, голод, разруха принесли немалые испытания для семьи Таушевых. В начале 1920 года, после многих скитаний, она покидает родину. «Помню, с какой скорбью сжималось сердце, – вспоминал владыка, – когда мы покидали Русскую землю. С замиранием сердца следили мы, как исчезали последние русские огоньки на горизонте. Прощай, наша несчастная многострадальная Родина! И неужели это навсегда?»

В конце января 1920 года пароход, на котором находился Александр со своими родителями, остановился в болгарском порту Варна. Прибывших беженцев городские власти разместили по общежитиям.

Учитывая все увеличивающееся число русских эмигрантов, прибывающих в Болгарию[8], и существование нескольких церквей с русскими приходами, летом 1921 года было сформировано специальное Болгарское церковное благочиние, управляющим которого в августе назначен епископ Серафим (Соболев). Беженцы нуждались в катехизации, и потому по инициативе владыки Серафима в Болгарии стали образовываться православно–просветительские кружки и курсы для взрослых, воскресные школы – для детей.

В Варне открылась русская гимназия, в которую записалось около 25 (по другим данным – 250) учеников, среди которых был Александр Таушев. «С огромным отрадным чувством» вспоминал он годы своего учения (1920-1926) в этой гимназии. Учиться он очень любил, и для него истинным наслаждением было, когда они приступали к изучению какого-нибудь нового предмета. Особенно он любил историю, географию, астрономию, а также историю русской словесности. Одно время увлекался и латинским языком.

В гимназические годы сильное религиозное влияние на Александра Таушева оказывали одна из местных церквей и его настоятель. Это был древний греческий храм во имя св. Афанасия Великого Александрийского (называвшийся с начала 1920-х гг. попросту: «Русская церковь»). Ее особенно любили местные греки – раньше она была греческой. Храм стоял с третьего века на месте языческого капища, что удостоверял находящийся рядом огромный мраморный камень, служивший постаментом под «идолом».

Настоятелем храма был протоиерей Иоанн Слунин, в свое время служивший в Америке под началом епископа Тихона (Белавина), впоследствии святейшего Патриарха Московского и всея России. Храм был большой, богомольцев на службах было много.

По воспоминаниям Владыки, первое время они «наслаждались здесь тихой, мирной жизнью, от которой успели отвыкнуть в России в жуткие годы революции 1917-1920-х. Болгары нас встретили радушно и приветливо. Варненский митрополит Симеон, маститый старец, отпраздновавший 50-летие своего архиерейского служения, предоставил нам, русским, в пользование замечательный древний храм св. Афанасия Александрийского, где мы и молились постоянно с нашим батюшкой, совершая все уставные Богослужения. Храм всегда был переполнен, и пел прекрасный хор из 50-ти человек. Был и прекрасный диакон».

Красивый местный кафедральный собор имел иконостас изящной работы, на котором мелкими золотыми буквами была сделана надпись (как это принято на Востоке): «Иждивением Благочестивейшаго Царя Русскаго Императора Николая Александровича».

В 1925 году в Болгарии произошло потрясшее всех страшное событие. Вот что об этом вспоминал архиепископ Авер–кий: «В день Великой Пятницы мы направились в наш любимый, намоленный многими столетиями храм, чтобы принять участие в умилительном Богослужении, на котором выносится для поклонения Св. Плащаница. И что же? Из местной болгарской газеты, которую с криком разносили газетчики, узнаем, что накануне, в день Великого Четверга, в столице Болгарии – Софии – произошло жуткое кощунственное злодеяние: коммунистами взорван кафедральный собор Св. Недели, причем 182 человека было убито, а 256 ранено. Вследствие этого вся страна объявлена на военном положении, введен полицейский час, всякие ночные собрания, в том числе и Богослужения, запрещены и даже Пасхальную заутреню придется нам совершать утром, уже после восхода солнца.

В чем же дело? Оказывается, коммунисты решили произвести в Болгарии государственный переворот с целью захватить власть в свои руки. И для этого измыслили поистине сатанинский план. На Страстной неделе они убили всеми высокоуважаемого запасного ген. Георгиева с адским рассчетом, что его отпевание будет совершаться в кафедральном соборе, что на отпевании непременно будет присутствовать сам болгарский царь Борис и все члены болгарского правительства и они смогут сразу всех уничтожить, провозгласив затем свою коммунистическую власть.

Никогда не забыть нам, жившим в Болгарии, как переживали все благоразумные болгары и мы, беженцы, это жуткое кощунственное злодеяние, совершенное в великие дни Страстной седмицы и отравившее нам тогда светлую радость Св. Пасхи, Богослужение в день которой мы принуждены были, из–за полицейского часа, совершать не ночью, как обычно, а утром!»

В 1925 года по приглашению епископа Серафима (Соболева) в Варну приехал архиепископ Феофан (Быстров) – монах-аскет, молитвенник, бывший духовник царской семьи, богослов в истинно святоотеческой традиции.

Александру Таушеву было тогда 19 лет, и вот как впоследствии он вспоминал об этом событии: «Помню, как летом 1925 года приехал в Варну архиепископ Феофан Полтавский и

Переяславский, как глубоко поразил меня его необыкновенный внешний облик, непохожий на других виденных мною прежде архиереев, его молитвенное служение и дивная проповедь, от которой повеяло на меня духом древних святоотеческих творений, чтением которых я увлекался. И вдруг я узнал, что ему нанята на все лето дача в пяти километрах от города, где он будет проживать каждое лето, приезжая из Софии, где он поселился в здании Болгарского Св. Синода. Какая–то особенно возвышенно–духовная радость охватила мое сердце в надежде, что я смогу часто видеть этого столь поразившего меня своей духовностью подлинного святителя Божия и, быть может, даже беседовать с ним. Сразу пришла в голову дерзновенная мысль просить его, чтобы он был моим „старцем“ – духовным отцом в монашестве, которое я непоколебимо решился принять, увидев во владыке Феофане давно сложившийся у меня в уме и сердце идеал инока и святителя. И вот наступил, наконец, этот счастливейший для меня в жизни день, когда я, попросив через нашего батюшку аудиенцию у владыки Феофана, пришел к нему на дачу… Трудно выразить мне словами, что я испытывал при первом свидании с этим великим святителем. От него повеяло на меня необыкновенным миром душевным и таким благоуханием подлинной святости, каких никогда и нигде мне не приходилось больше встречать – ни до, ни после этой столь знаменательной для меня встречи и беседы… Эта встреча с владыкой Феофаном окончательно решила мою дальнейшую участь: я твердо, без малейших сомнений или колебаний решился на иноческий путь жизни»[9].

Окончив гимназию с золотой медалью, Александр Таушев, по благословению владыки Феофана, поступил в Державный университет Софии, на богословский факультет, который в 1923 года был образован трудами русских эмигрантов (епископа Серафима (Соболева), проф. Н. Н. Глубоковского, протопресвитера о. А. Рождественского и нек. др.). Здесь преподавали такие известные профессора, историки и богословы, как М. В. Зызыкин, М. Е. Поснов, С. В. Троицкий и др.

До 1931 года в Болгарии пребывал и архиепископ Феофан (Быстров). На вопрос Александра, как быть дальше с желанием монашества, владыка Феофан в письме к нему от 15 августа 1927 года[10] ответил так:

«Дорогой о Христе брат!

Я написал Вам на основании Св. Отцов, что и в миру можно не только спасаться, но и быть монахом. Конечно, многие желающие спасаться уходят в монастырь. Но ученые иноки имеют послушание спасаться в миру. И не только церковная власть так установила, но и старцы благословляют этот путь. Помню по себе, как я стремился по окончании курса в Академии уйти в монастырь. Но все великие прозорливые старцы, у которых я был (Алексий Валаамский, Гефсиманский Варнава и Исидор), в то время не благословляли меня это сделать. Они сказали, что в свое время я в монастыре буду, если пожелаю. И Вам, мой друг, можно сказать, что сейчас Вам нельзя уходить в монастырь. В монастыре Вы не найдете для себя того, что ищете. Не найдете надлежащего руководства, а подвергнитесь большим искушениям. В монастыре заставят Вас производить тяжелые физические работы, что при Вашем слабом здоровье будет для Вас не под силу. Вместо этого смотрите на занятия богословскими науками как на послушание. Это послушание будет не бесполезно для Вас. Оно избавит Вас от многих искушений, а будучи разумно направляемо, подготовит основу и для духовной жизни. Вам представится возможность изучить Св. Писание и Св. Отцов <…> Знаю, что условия жизни в студенческом общежитии тяжелы для Вас. Господь дал Вам способности, и если Вы усердно, в меру своих способностей, будете заниматься богословскими науками, то в этом будет только правильное употребление способностей.»[11].

Помимо переписки со своим наставником, Александр часто бывал на его даче и познакомился с келейниками, даже сам стал одним из них.

Знавшие Александра Таушева в эту пору говорили, что от одной памяти о нем дышится как–то «выше», расширяются плечи, выпрямляется спина, в душе «щекочет» по–детски жизненной радостью и как паром обдает миром! От него всегда пахло розовым маслом, обычным в Болгарии и на Ближнем Востоке у духовенства. Он выглядел всегда парадным, степенным в движениях, разговоре, чуточку отрешенный. Это от того, что он был глуховат[12]. И диву давались мы, говоря: «Вот видно, что обозначает быть „добротолюбцем“!» Так как он часто цитировал из Добротолюбия.

Успешно выдержав все установленные испытания, 3 июля 1930 года Александр Таушев получил диплом с высшей общей оценкой. Необходимо было решать, что делать дальше. «Мог я получить какое–нибудь место в Болгарской Церкви, но мне хотелось принять монашество и послужить именно нашей Русской Церкви, трудиться на духовном поприще для нашего родного русского народа. Я регулярно получал церковную газету „Православная Карпатская Русь“, и вот у меня явилось намерение отправиться на Подкарпатскую Русь – тогда это было Чехословакия, – где происходило в то время стихийное возвращение масс порабощенного и угнетаемого в течение ряда веков русского народа, оторванного от Матери России, из насильственно навязанной ему врагами унии с папским Римом в родную отеческую православную веру»[13].

Здесь необходимо дать некоторые пояснения. Часть Сербской Патриархии, которая называлась Карловицкой Патриархией и до 1919 года объединяла сербов Венгерского Подунавья, имела номинальные права на Угорскую Русь и Чехию еще до Первой мировой войны. Делегация православных жителей карпатского села Иза в 1903-1904 годах ходатайствовала перед епископом Будимским Лукианом (Богдановичем) и Патриархом Георгием (Бранковичем) о направлении им священника. Австрийцы запретили исполнять их просьбу, но сербские общественные деятели и в тот период помогали православным на Закарпатье.

После крушения Австро–Венгрии и восстановления единства Сербской Православной Церкви (1918-1920 гг.) миссионерское служение ее в Закарпатье и Чехии стало, наконец, возможным.

Услышав из Югославии о том, что одно русское село на Пряшевской Руси хочет перейти в Православие, но нет священника, который бы это село мог окормлять, известный в России, да и во всей Православной Церкви архимандрит Почаевской лавры Виталий (Максименко) решил оставить налаженное в Сербии служение и направиться в Восточную Словакию (или Пряшевскую Русь), село Ладомирово.

В 1923 году архиепископ Савватий (Врабец) благословил отца Виталия устроить монастырь святого Иова Почаевского и типографию при нем в этом селе. Архимандрит Виталий поселился рядом, в Свидняке, снял помещение на втором этаже над корчмой, поставил там с трудом приобретенную старую печатную машину и стал печатать воззвания, листки, потом молитвословы и служебники.

Около него стали собираться сначала трудники, студенты и священники, потом и иноки. Трудами отца Виталия была закончена постройка храма в селе Ладомирово. Туда и переехал он с братией, образовав обитель преп. Иова Почаевского. В этом селе в 1928 году и начала издаваться «Православная Карпатская Русь» – «церковно–народный орган православного движения на Карпатской Руси и Восточном Словенску». Целью этого издания была борьба за восстановление Православия среди завлеченного в унию с Римом населения Карпатской Руси. Постепенно газету «Православная Карпатская Русь» стали рассылать по всему русскому рассеянию. Карпаты, где находился монастырь преп. Иова Почаевского, были в ведении Мукачевского и Пряшевского архиерея Сербской Православной Церкви[14], а духовенство для служения в монастыре ставилось священноначалием Русской Православной Церкви Заграницей.

Архиепископ Феофан (Быстров) не только одобрил и благословил намерение Александра Таушева отправиться в Карпаты, но и дал деньги бедному выпускнику университета на покупку железнодорожного билета, так как в ответ на свое письмо он получил уведомление за подписью правящего епископа Иосифа (Цвиовича) о том, что Александр Таушев зачисляется на службу в православную Мукачевско–Пряшевскую епархию на должность помощника секретаря епархиального управления в городе Хуст.

Впоследствии он рассказывал, как в деревнях на Прикарпатской Руси справляли Пасху бывшие униаты, с какой жадностью они переходили в Православие, как переживали они предпасхальную скорбь и как торжественно и энергично выражали пасхальную беспредельную радость. Воспоминание этой радости вызвало в нем слезы умиления.

Вначале православных приходов было восемь, впоследствии численность возросла до двадцати четырех. 30/17 мая 1931 года епископом Битольским Иосифом (Цвиовичем) Александр был пострижен в монашество в Свято–Николаевском монастыре при селе Иза Хустского округа с наречением имени Аверкий в честь святого равноапостольного Аверкия, епископа Иерапольского, а на следующее утро – рукоположен в иеродиаконы. В 1932 году в праздник Благовещения в Девичьем монастыре на Домбоках близ с. Черленева, Мукачевского округа, епископ Мукачевско–Пряшевский Дамаскин (Грданички) совершил его рукоположение во иеромонахи. В июне того же года отец Аверкий был переведен в Николаевский монастырь в качестве помощника о. архимандрита Матфея и для окормления приходов Нанкова и Боронявы, в сентябре – определен помощником настоятеля прихода в Ужгороде, а вскоре стал исполнять и обязанности настоятеля.

К середине 1920-х годов в Ужгороде уже существовала община беженцев, насчитывающая более 150 русских. В 1931 году к Рождеству был построен и храм–памятник русским воинам, павшим в Карпатах в Великую войну. Отец Аверкий не только любил свою паству, но и не забывал о тех, кто остался на Родине. В дни, когда в СССР отмечали очередную годовщину Октябрьской революции, он при полном храме служил заупокойную литургию и панихиду по убиенным, замученным и безвременно сошедшим в могилу русским людям.

А в селе Ладомирове архимандрит Виталий (Максименко) полностью восстановил к 1933 году и официально зарегистрировал преподобного Иова Почаевского типографию и иноческую обитель, где бывал и отец Аверкий. Здесь все возрастало печатание периодических изданий, календарей, богослужебных книг, которые расходились по всему русскому Зарубежью. В 1934 году, после своей архиерейской хиротонии, епископ Виталий (Максименко) приезжал к иеромонаху Аверкию в Ужгород, где было польское консульство. Отец Аверкий был очень рад оказать ему содействие в получении польской визы для поездки в Почаевскую лавру, так как у него были хорошие отношения с польским консулом, прекрасно говорившим по–русски.

После отъезда владыки Виталия в Америку, указом епископа Дамаскина от 7 августа 1935 года иеромонах Аверкий был назначен ответственным редактором епархиального журнала «Православный Карпаторусский Вестник», а через год – преподавателем Закона Божия в Державной реальной гимназии, в русских и чешских державных гражданских и народных школах города Ужгорода. На Пасху в 1937 году иеромонах Аверкий был возведен в сан игумена, а в декабре следующего года назначен настоятелем прихода в Мукачеве, администратором части Мукачевско–Пряшевской епархии в Венгрии и заведующим Архиерейской резиденцией и епархиальным имуществом в года Мукачеве. В 1939 году он был определен и первым референтом епархиального Управления.

За время пребывания в Карпатской Руси у отца Аверкия было много интересных встреч и наблюдений. Вот одно из них: «Идя однажды в Ужгороде на Карпатах по улице, я встретил пожилого господина, который, увидев меня, православного священника с бородой, в рясе и с наперсным крестом, вдруг весь просиял от радости и направился ко мне.

„Вы – русский батюшка?“ – спросил он меня на чистом русском языке, почти без акцента.

„Да!“ – отвечал я в недоумении, не зная, с кем имею дело, ибо привык уже, что в этом униатском по преимуществу городе в меня бросали камнями и натравливали собак, насмехались и издевались над моим внешним видом.

Но это было что–то совсем другое, необычное. Мой встречный восторженно ласково смотрел на меня и вдруг заговорил, не сводя с меня любовного взгляда: „Я так люблю русских батюшек да и вообще – Россию и русский народ“.

„А кто же Вы сами такой?“ – решился спросить я.

„Я – мадьяр, – отвечал тот. – Во время Первой мировой войны я попал в русский плен и провел в России около 5 лет и так полюбил Россию, что твердо решил: когда падет большевизм, я опять поеду туда и буду жить там“.

„Что же Вам так понравилось в России?“ – спросил я.

„Душа русского человека, – отвечал он. – Русские люди такие добрые, такие отзывчивые, такие сердечные. Они всем делились с нами, пленными: все нам давали, даже когда у них для себя было мало!“»[15]

После того как южную полосу Карпатской Руси с городами Ужгородом и Мукачевым заняли венгерские войска, игумен Аверкий в 1940 году переехал в Югославию, прибыл в Белград, где состоял на службе при митрополите Анастасии (Грибановском), Первоиерархе Русской Зарубежной Церкви, став впоследствии его многолетним духовником. В Белграде он служил священником в Свято–Троицкой церкви, преподавал пастырское богословие и гомилетику на открытых там Пастырско–миссионерских курсах, вел также в Русском Доме курс лекций о духовной жизни, организовывал религиознопросветительные собрания: «День Русской Славы» в память святого и равноапостольного Великого князя Владимира, юбилейные собрания в память 1600-летия преставления святителя Николая, 50-летия кончины епископа Феофана Затворника и др. Будущий владыка являлся хранителем Чудотворной Курско–Коренной иконы Божией Матери «Знамение» – Одигитрии Русского Зарубежья, творившей многочисленные чудеса и утешавшей русских гнанников в трудные для них годы Второй мировой войны.

В 1944 году игумен Аверкий был возведен в сан архимандрита и в том же году эвакуировался в Австрию, а в 1945 году вместе с Архиерейским Синодом Русской Зарубежной Церкви прибыл в Мюнхен. Здесь он продолжал заниматься религиознопросветительной деятельностью, в течение шести лет состоял законоучителем старших классов в гимназии «Милосердный самарянин» в Мюнхене и в «Гимназии бесподанных» в одном из беженских лагерей, а также на курсах сестер милосердия при доме «Милосердный самарянин». В Синодальном же Доме в Мюнхене отец Аверкий вел систематический курс лекций по изучению святоотеческих творений и многократно выступал с докладами на богословские, церковно–исторические и духовно–нравственные темы.

Жил отец Аверкий в то время в Мюнхене при Синоде, регулярно вместе с митрополитом Анастасием (Грибановским) посещая лагеря для перемещенных лиц – ДиПи (DP-Displaced Persons), привозил к ним и чудотворную Курско-Коренную икону Божией Матери.

Архиереям и священникам пришлось не только совершать богослужения, вести миссионерскую работу, но и в определенный период времени, особенно в период насильственной репатриации 1945-1947 годов, выступить в роли единственных защитников бесправных беженцев или, как говорили в кругах Синода Русской Православной Церкви Заграницей, «православных безподданных». Многие русские беженские общины стремились зарегистрироваться именно как православные общины, поскольку лица, называвшие себя просто «русскими», относились к советским гражданам и должны были быть возвращены в СССР.

И после того как о. Аверкий переехал в США, он поддерживал духовную и молитвенную связь со многими бывшими жителями лагерей, которые вспоминали о нем с любовью, отмечая, что это был духовный, добрый, внимательный к людям пастырь. Архимандрит Аверкий был замечательным проповедником. Находясь уже в США, в своих проповедях он неоднократно обращался к периоду лагерей перемещенных лиц, пытался осмыслить это время как благоприятное для спасения души христианской.

В Германии приходилось помогать не только своим, православным, но и немцам. Вот что вспоминал впоследствии архиепископ Аверкий: «В годы нашего мюнхенского пребывания (1945-1950) на окраине Мюнхена в Оберменцинге открылся наш монастырек преп. Иова Почаевского. Мне, служившему тогда в Синоде, приходилось иногда ездить туда, и вот я заметил, что за трапезой все чаще и чаще появляются там какие–то странные лица – не русские, а немцы, обтрепанные, оборванные и, видимо, изголодавшиеся. И я спросил однажды о. настоятеля, кто же это такие? Оказывается – немецкие солдаты, возвращающиеся из советского плена. Тогда я спросил, почему же они здесь, а не у своих немцев? Оказывается, узнав, что в Мюнхене есть русский монастырь, многие из бывших военнопленных–немцев сами предпочитают обращаться за материальной помощью к русским, добросердечное отношение и теплую отзывчивость которых они испытали на себе, находясь в советском – даже не в русском, а именно в советском! – плену!»[16]

В 1951 году архимандрит Аверкий был назначен на должность Председателя Миссинерско–просветительного комитета при Архиерейском Синоде РПЦЗ. 23 января этого же года на самолете «Летающий тигр» он прилетел в аэропорт Айдлу-айлд, вблизи Нью–Йорка, доставив на американскую землю Курско–Коренную икону Божией Матери. Вскоре архиепископ Северо–Американский и Канадский Виталий (Максименко), настоятель Свято–Троицкого монастыря в Джорданвилле, называемый паломниками «уголком Святой Руси», пригласил архимандрита Аверкия стать преподавателем Свято–Троицкой духовной семинарии – единственного духовно–учебного заведения в Русской Зарубежной Церкви.

17 февраля 1952 года, по представлению архиепископа Виталия, архимандрит Аверкий был утвержден Архиерейским Синодом РПЦЗ уже в должности ректора семинарии, где он приобрел звание «новаго Златоуста» из–за своего ораторскаго таланта. Помимо преподавания Нового Завета, он также читал лекции по литургике и гомилетике. Посколько по этим предметам не было специальных пособий, то он готовил лекции, печатая их на пишущей машинке (потом их размножали на ротаторе, после чего студенты получали печатные лекции).

Во время его ректорства практически все преподаватели были выдающимися специалистами по своим предметам. Догматику преподавал протопресвитер Михаил Помазанский, пастырское богословие – архимандрит Константин (Зайцев), историю Церкви – Н. Д. Тальберг, психологию, философию, патристику и русскую литературу XIX века – профессор И. М. Андреев.

Еще до приезда архимандрита Аверкия архиепископ Виталий (Максименко) начал в Кассвиле (Джаксоне) постройку величественного храма–памятника св. равноапостольному князю Владимиру. С наплывом русских беженцев из Европы он создал при каждом из приходов своей епархии святовладимирские кру жки молодежи для предохранения русской молодежи от денационализации и воспитания ее в строго церковном православном и национальном русском духе. В первые годы это начинание имело громадный успех, и русская молодежь с большим духовным подъемом ежегодно собиралась на общие съезды на так называемой «Владимирской Горке» у строящегося храма–памятника св. князю Владимиру.

«Тогда, в первые годы нашего прибытия в Америку, – вспо – минал владыка Аверкий, – еще велико было общее воодушевле – ние: ключом била наша церковная жизнь, возникали все новые и новые церковные приходы, строились храмы, основывались религиозно–просветительные и церковно–благотворительные организации, как, например, владимирские кружки молодежи, Фонд имени приснопамятного отца Иоанна Кронштадтского (еще до его прославления), часто устраивались, то тут, то там, съезды и многолюдные церковные торжества, чувствовался религиозный подъем среди масс верующих, обретших тут спокойное, мирное и более или менее обеспеченное существование, храмы весьма усердно посещались»[17].

10/23 мая 1953 года состоялась хиротония архимандрита Аверкия во епископа Сиракузского. Годом ранее он стал главным редактором журнала «Православная Русь», публикуя в каждом номере свои статьи и проповеди. В 1958 году в «Православной Руси» был открыт новый отдел «Вопросы и ответы» с подзаголовком: «В изъяснение церковного благочестия и душепопечения». Вел этот отдел сам владыка Аверкий.

12 мая 1960 года, по истечении сорока дней со дня кончины архиепископа Виталия, на общем монастырском собрании епископ Аверкий был избран настоятелем Свято–Троицкого монастыря. Это нелегкое бремя владыка нес до самой своей кончины.

С 1961 года владыка Аверкий был хиротонисан в архиепископа Сиракузского и Троицкого. А с 1964 года становится постоянным членом Архиерейского Синода РПЦЗ, оставаясь в то же время председателем благотворительного фонда имени святого праведного Иоанна Кронштадтского, духовным руководителем движения «Свято–Владимирская молодежь», созданного с целью – «помочь нашей русской молодежи выработать себе правильное православное и национально–русское миросозерцание с тем, чтобы оно стало руководящим началом жизни».

В июле 1966 года, когда скончался архиепископ Иоанн (Максимович), владыка Аверкий в сопровождении братии своей обители сразу же отправился в Сан–Франциско. Во время этой поездки с ним познакомился Евгений Роуз, будущий знаменитый отец Серафим. «Из всех твоих владык, – сказал впоследствии о. Серафим своему другу о. Герману (Подмошенскому), – мне, пожалуй, больше всего по душе владыка Аверкий. Что–то в нем есть отрешенное от житейского шума. Он, наверное, мог бы всю жизнь молчать, у него все внутри. Поэтому, когда он открывал уста, текли „реки живой воды“»[18].

За последние годы владыка Аверкий часто и тяжело болел, подолгу лежал в больнице, но источником его переживаний, по мнению знавших его, была не болезнь, а глубокое переживание от прогрессирующей в мире «апостасии».

Он страдал за «ущемленное» врагами Христовыми Святое Православие. В письме к о. Герману (Подмошенскому) от 28 ноября / 11 декабря 1975 года (за полтора года до смерти) он писал, указывая настоящую причину своих душевных скорбей:

«…Я несколько раз выступал, несмотря на мою все еще большую слабость, но настоящей поддержки ни с чьей стороны не находил. По всему видно, что „вершители судеб“ записали меня давно „на черную доску“ и очень хотели бы так или иначе добиться, чтобы голоса моего вообще не было слышно <…> Невольно приходит на ум мысль, что какая–то „политика“ всем этим руководит и дирижирует, а нам никакая „политика“ неприемлема, а только чистое учение Слова Божия и предание нашей Святой Церкви. Этого мы и должны держаться, ибо всего нам дороже – чистота нашей святой веры»[19].

По свидетельству его последнего келейника, нынешнего Первоиерарха РПЦЗ, митрополита Илариона (Капрала), после паралича левой стороны тела архиепископ Аверкий настолько поправился, что смог иногда служить литургию в монастырском храме, проповедовал во время службы, а потом записывал свои проповеди для печати в журнале «Православная Русь».

В этот период он взялся за собирание своего наследия за время пребывания в Америке: «После того как вышел в свет сборник моих статей и речей под названием „Истинное Православие и современный мир“, верующие русские люди за рубежом нашей родины вновь начали усиленно просить меня издать и другие мои проповеди, речи и статьи, по возможности в полном виде, в особом сборнике. К этим просьбам присоединились и пожелания многих наших священнослужителей о том, чтобы был издан полный годичный круг моих проповедей для руководства начинающим пастырям.

Идя навстречу всем этим просьбам и пожеланиям, я решился, наконец, несмотря на мои немощи, собрать все сказанное и написанное мною воедино, в виде предлагаемого нового сборника под заглавием „Современность в свете Слова Божия“ – название, наиболее отвечающее всему здесь собранному вместе»[20].

Успел подготовить владыка Аверкий к изданию и письма глубокочтимого архиепископа Феофана (Быстрова)[21].

Но скорби от явных проявлений отступления, апостасии, не приводили его к унынию. Особенно он любил июль, считая, что этот месяц для русских людей приносит какую–то дотоле неслыханную радость и укрепление духа в унывающей среде. В этот месяц справляется память почти всех главных святых в Русской Церкви: июль как бы месяц именин для Руси, дар от Бога. Но в то же время архиепископ Аверкий считал, что «совершенно неправильно идеализировать сплошь все, что было у нас в прежней дореволюционной России. Ведь если бы все было у нас вполне благополучно, то не было бы и революции, и большевизма».

Архиепископ Аверкий был в числе первых, кто исследовал ритуально–мистический смысл убийства царской семьи. «Оно, – писал он, – было продумано и организовано не кем другим, как слугами грядущего антихриста – теми продавшими свою душу сатане, которые ведут самую напряженную подготовку к скорейшему воцарению в мире врага Христова – антихриста. Они отлично понимали, что главное препятствие, стоявшее на их пути, – православная царская Россия. А потому надо уничтожить Россию православную, устроив на месте ее безбожное богоборческое государство, которое постепенно распространило бы свою власть над всем миром. А для скорейшего и вернейшего уничтожения России надо было уничтожить того, кто был живым символом ее, – царя православного.».

Русский народ, считал владыка Аверкий, виновен в том, что он проявил себя слишком наивным и доверчивым к обольстившим его врагам своим, поддался их лукавой пропаганде и не оказал достаточно сильного сопротивления. Его пророчески предостерегали, предрекая надвигающуюся страшную катастрофу, великие русские праведники и святые, и прежде всего Феофан Затворник и св. прав. Иоанн Кронштадтский. С их прозрениями и предупреждениями следовало бы хорошо познакомиться всем русским людям, вместо того чтобы впустую, бесплодно тратить время на взаимные споры и раздоры, выясняя причины постигшего Россию бедствия. Все предсказанное ими в точности исполнилось, а это, казалось бы, должно было бы убеждать нас в их безусловной правоте и побуждать с полным доверием отнестись к их указаниям и советам, что надо делать, чтобы изжить последствия этой страшной кровавой катастрофы.

Несмотря на болезни, умер архиепископ Аверкий, как говорят его келейники, не столько из–за физического изнеможения, а от горя, от «разбитого сердца». Он знал о приближении своей кончины. Умер владыка Аверкий после третьего инсульта в Великий пост, 31 марта/13 апреля 1976 года и был похоронен на кладбище Свято–Троицкого монастыря в Джорданвилле.

В последующие дни и месяцы высокую оценку его жизни и служению дали хорошо знавшие его люди[22]. Со временем по читание архиепископа Аверкия стало возрастать. Испытавшие на себе чудотворную помощь по его молитвам начали присылать свои свидетельства, и вскоре вышла краткая биография на английском языке «Богоносного Отца нашего Аверкия».

Образ владыки, по мнению знавшего его о. Германа (Подмошенского), похож на знаменитых Отцов из древности Православной Церкви. Особенно любил архиепископ Аверкий повторять излюбленное выражение святителя Афанасия: «Не идти в ногу со временем, а служить Богу!»

Владыка Аверкий, по собственному свидетельству, «всегда говорил и писал только то, что сам в глубине своей души чувствовал и переживал, что было на протяжении многих лет выношено и выстрадано в самых заветных тайниках моего сердца и что. стремился по естественному чувству долга пастырского передать и внушить всем вверенным моему духовному попечению пасомым»[23].

По убеждению о. Серафима (Роуза), «архиепископ Аверкий был одним из последних духовных гигантов Православия в ХХ веке, не только гигантом Русской Православной Церкви Заграницей, даже и не русского Православия, но всей Православной Церкви ХХ столетия»[24].

Он был подлинным учителем православной духовной и нравственной жизни, выдающимся богословом и наставником, почитателем святителей Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, святого праведного отца Иоанна Кронштадтского, архиепископа Феофана (Быстрова). И сегодня архиепископ Аверкий является строгим, но верным и добрым духовным помощником в наше «лукавое время».