Современные международные отношения. Учебник

Глава 1 Внешнеполитическая стратегия США после холодной войны

Для внешней политики США последнее десятилетие XX в. стало периодом поисков и приспособления к радикальным изменениям системы международных отношений, произошедшим в результате окончания холодной войны и развития новых глобальных процессов.

С окончанием холодной войны у США появились как новые возможности, так и весьма серьезные проблемы.

С одной стороны, прекращение глобальной конфронтации в условиях «самороспуска» враждебного блока означало исчезновение реальной военной угрозы США и превращение их в единственную военную сверхдержаву. Соединенные Штаты стали не только практически неуязвимыми перед масштабным военным нападением, но и обрели гораздо большую свободу стратегического маневра. Кроме того, в результате распада СССР и всего социалистического лагеря открывались широкие возможности для сотрудничества США с государствами, входившими в советский блок, и новыми государствами на пространстве бывшего СССР, для распространения там американского влияния.

С другой стороны, с окончанием холодной войны значительно девальвировалась роль военной силы и торгово-экономическая сфера превратилась в основное поле соперничества между развитыми государствами, где США сталкиваются с растущей конкуренцией со стороны своих союзников по холодной войне. Ее окончание также поставило под вопрос всю глобальную военно-политическую инфраструктуру, созданную Соединенными Штатами для ведения этого противоборства. Исчез и былой «стратегический компас» в виде доктрины «сдерживания», служившей основой послевоенной внешнеполитической стратегии США. Возникла ситуация неопределенности в отношении угроз безопасности США и методов противодействия им. Ослабел и внутренний «тыл» глобальной внешней политики, поскольку в отсутствие серьезной внешней угрозы, сплачивающей нацию, и ясных новых целей стало гораздо труднее мобилизовывать общественную поддержку активного внешнеполитического интервенционизма.

Наконец, крах прежнего биполярного миропорядка обернулся усилением дестабилизирующих тенденций в мире, что выразилось в увеличении числа этнорелигиозных конфликтов, распространении ядерного и других видов оружия массового уничтожения, росте международного терроризма и преступности.

Другой новой реальностью для внешней политики США стала растущая глобализация мировой экономики, поставившая страну перед необходимостью повышения конкурентоспособности на мировом рынке, определения своей роли в этой изменяющейся экономике, а также нахождения нового оптимального баланса между внутренней и внешней политикой.

С начала 90-х годов в стране развернулись широкие дискуссии о новом миропорядке, о роли и месте в нем Соединенных Штатов, их национальных интересах, целях и методах внешней политики в изменившихся условиях. В этих дебатах, продолжающихся и по сей день, определилось несколько основных вариантов внешнеполитической стратегии, которые отличаются пониманием национальных интересов и способов их обеспечения.

Неоизоляционизм Сторонники неоизоляционизма исходят из узкой (минималистской) трактовки национальных интересов США как ограничиваемых защитой своих суверенитета, территориальной целостности и безопасности. Этим интересам США, по мнению неоизоляционистов, в современном мире ничто не угрожает, учитывая географическое положение страны, фактор ее ядерной мощи, а также отсутствие у нее реальных конкурентов военной сфере в настоящем и маловероятность их появления обозримом будущем.

Известный теоретик неоизоляционизма Э. Нордингер считает, что США «стратегически неуязвимы», а потому могут ограничить свои внешнеполитические и военные обязательства необходимым минимумом. Правый республиканец П. Бьюкенэн призывает отказаться от втягивания Соединенных Штатов в войны в чужих землях. Конкретно речь идет о свертывании участия в военно-политических блоках, созданных для «сдерживания» более не существующего противника, резком сокращении объема помощи другим странам и всего внешнеполитического аппарата США, а также военных расходов (примерно наполовину, если брать за основу расходы начала 90-х годов). Исключения не делается и для главного военно-политического союза — НАТО.

Еще один видный идеолог неоизоляционизма Т. Карпентер называет НАТО «анахронизмом холодной войны» и предлагает передать основную ответственность за безопасность Европы самим европейцам. Неоизоляционисты отвергают глобальную ответственность СИТА за поддержание существующего миропорядка, который, на их взгляд, в основном является саморегулируемым, основанным на взаимном уравновешивании великих держав.

«Избирательное вовлечение» Эта концепция развивалась в русле школы «реализма» и очерчивает более широкий круг национальных интересов США.

Так, авторитетная гарвардская Комиссия по национальным интересам Америки включает в их число защиту США от нападений с применением оружия массового уничтожения (ОМУ), предотвращение возникновения враждебных государств-гегемонов в Евразии, сохранение свободного доступа к источникам энергии, поддержание стабильности мировой торгово-экономической и финансовой системы, а также обеспечение безопасности союзников США. Особое значение придается поддержанию стратегического равновесия между ведущими странами Евразии с целью предотвращения конфликта между ними. Поэтому теория «избирательного вовлечения» предусматривает сохранение (хотя и на более экономной основе) военного присутствия США в стратегически важных для них регионах мира (Западная Европа, Восточная Азия, Персидский залив), активное противодействие распространению ОМУ, профилактику и урегулирование региональных конфликтов, в которые могут быть втянуты крупные страны, обеспечение особой роли США в международных финансовых и торговых организациях.

Сторонники «избирательного вовлечения» признают важными национальными интересами распространение демократии и защиту прав человека, однако считают неоправданным прямое вмешательство США в этих целях. Считается, что при ориентации на «избирательное вовлечение» военный бюджет и состав военных сил должны быть сохранены на уровне 1992–1993 гг. для обеспечения возможности успешного ведения двух крупных региональных войн одновременно. Ряд сторонников данного подхода (У. Мейнс, Р. Стил, Дж. Чейс) предлагают начать освобождение США от глобальных военно-стратегических обязательств периода холодной войны за счет постепенного формирования региональных систем безопасности вокруг ведущих региональных центров силы — ЕС в Западной и Центральной Европе, России — на постсоветском пространстве, Японии и Китая — в Восточной Азии и т. д. Если эти системы будут открытыми, добровольными и будут сотрудничать друг с другом, то они, по мнению указанных авторов, способны стать реалистической альтернативой однополюсному, иерархическому миропорядку во главе с США, с одной стороны, и «утопической» системе всеобщей коллективной безопасности — с другой.

«Согласованная безопасность» Эта концепция, питаемая либеральной школой внешнеполитической мысли США, сохраняет определенную преемственность с концепцией коллективной безопасности — приоритет отдается совместным многосторонним усилиям государств по предотвращению и отражению агрессии. Вместе с тем она идет дальше как в определении угроз безопасности, так и в выборе средств противодействия им.

В дополнение к угрозам, традиционным для уровня межгосударственных отношений, сторонники «согласованной безопасности» выделяют как более характерные для современного мира угрозы, возникающие внутри государств, — геноцид, этнические чистки, другие формы массовых нарушений прав человека, экологические преступления, терроризм, в отношении которых прежняя система коллективной безопасности с ее приматом суверенитета, незыблемости границ и невмешательства во внутренние дела оказывается бессильной. Главными источниками этих угроз считаются отсутствие демократии, репрессивный характер режима страны-нарушителя. Эта исходная презумпция приверженцев «согласованной безопасности» позаимствована у неокантианской — школы «демократического мира» (М. Доил, Д. Лэйк, Б. Рассет, К. Лэн и др.). Согласно ее главному постулату «демократы никогда не воюют друг с другом». По этой логике именно демократизация мирового сообщества, а не поддержание геополитического равновесия является главной гарантией обеспечения международной безопасности и жизненных интересов самих США.

Связь национальных интересов США с состоянием демократии в мире становится, как считают сторонники данного подхода, особенно ощутимой в условиях глобализации, впервые делающей мир действительно неделимым. Во все более зависимом мире, как отмечает первый заместитель госсекретаря США С. Тэлбот, постоянно растет заинтересованность американцев в демократизации правления в других странах.

Если глобализация, по мнению сторонников «согласованной безопасности», делает нарушения демократических норм более опасными (в т. ч. и для США), то развитие других тенденций в последние десятилетия облегчает их устранение. Речь идет, во-первых, об охватившей мир в 70–90-х годах «третьей волне демократизации». И, во-вторых, о ставшем бесспорным военно-стратегическом и идеологическом лидерстве США как главного «локомотива» западной демократии. Это радикальное изменение в расстановке сил в пользу демократического Запада делает его более нетерпимым в отношении нарушителей укрепляющегося демократического миропорядка, будь то авторитарные антизападные режимы или террористические группировки. Здесь действует подмеченный еще в XIX в. французским мыслителем А. Токвилем психологический механизм эскалации ожиданий: «Среди общего равенства отвратительно даже небольшое различие, и чем выше эта однородность, тем неоправданнее любое от нее отклонение… Так что демократические страсти пылают тем ярче, чем меньше у них топлива».

Поэтому сторонники «согласованной безопасности», не довольствуясь традиционными мирными методами принуждения, допускают и военные способы решения подобных проблем силами ООН или региональных организаций безопасности типа НАТО при ведущей роли США. В этих целях разрабатываются различные концепции «гуманитарного вмешательства», оправдываемого с помощью доктрины «ограниченного суверенитета» государств, отрицающих демократические права своих граждан. «Согласованная безопасность» подразумевает сохранение превосходства США и их нынешнего военного потенциала как главной составляющей коллективных международных сил, способных одновременно вести активные интервенционистские действия в различных регионах мира.

Гегемония США. Концепция гегемонии США также опирается на школу «реализма», но ориентируется при этом на модель стабильности, основанной на гегемонии. Согласно этой концепции оптимальной основой безопасного мира является не многополярность, а однополярность, не баланс сил, а их явный дисбаланс в пользу государства-гегемона. Считается, что именно в таком уникальном положении оказались США после окончания холодной войны. «Преобладание Америки, — пишет известный публицист Ч. Крахаммер (он первым ввел в оборот понятие „однополярный мир“ и стал писать о США как о единственной сверхдержаве), — основано на том, что она является единственной страной, имеющей необходимую военную, дипломатическую, политическую и военную мощь, чтобы быть решающим участником любого конфликта в любом регионе по своему выбору». Право и обязанность США — использовать всю свою мощь для того, чтобы «вести за собой однополярный мир, без стеснения устанавливая правила этого миропорядка и обеспечивая их соблюдение».

Поддержание американского превосходства как основы глобального лидерства США, в свою очередь, требует сохранения их «силового отрыва» от ближайших конкурентов. А посему, как утверждалось, например, в пентагоновских «Ориентирах для оборонного планирования» (1992 г.), необходимо не только «предотвратить появление будущего глобального конкурента», но и «отвадить индустриально развитые страны от увеличения своей региональной и глобальной роли»[56].

«Гегемонисты» считают важнейшей задачей сохранение существующей системы военно-политических союзов с решающей ролью Америки в обеспечении их эффективности. Признавая, что главная цель этих союзов периода холодной войны — коллектив-главная самозащита — во многом утратила свою актуальность, «гегемонисты выступают за их перенацеливание на задачи „экспорта“ или „проецирования“ безопасности вовне. (Не случайно именно „гегемонисты“ первыми выступили за расширение состава НАТО и сферы ее деятельности за пределами границ альянса.) При этом „гегемонисты“, как и сторонники „согласованной безопасности“ считают мир неделимым и подчеркивают, что даже периферийные угрозы и „вакуумы силы“ за пределами проамериканских союзов могут создавать серьезную угрозу безопасности США. В таком „проецировании безопасности“ ведущая США становится еще более необходимой, что исключает перераспределение ответственности в пользу союзников США, предлагаемое сторонниками „избирательного вовлечения“. „Смогут ли Германия и ее западноевропейские партнеры справиться с дестабилизацией в Восточной и Центральной Европе, на Балканах и в России?“ — вопрошает один из ведущих теоретиков этого направления Р. Каглер. — Не случится ли то же самое в Азии, если предоставить самим себе Японию и Корею, не говоря уже о гораздо более слабых арабских партнерах США в районе Персидского залива?»

С учетом множественности реальных и потенциальных угроз американской безопасности (среди которых «гегемонисты» выделяют возможность антизападной трансформации России и Китая) основой стратегии США, по мнению тех, кто поддерживает эту концепцию, после окончания холодной войны должно стать «системное сдерживание» многочисленных источников нестабильности, возникающих в результате традиционного соперничества геополитических интересов. Таким образом, на США возлагается роль главного гаранта стабильности в мире. Это подразумевает способность США действовать в одностороннем порядке, а ООН и другим международным организациям, по существу, отводится второстепенная роль. «Соединенным Штатам — пишет Каглер, — придется добиваться глобальной стабильности посредством политики, которая в первую очередь исходит односторонней готовности использовать силу для достижения этой цели. А уже затем они будут сотрудничать с другими странами и институтами. которые разделяют эту цель, и жестко обращаться с теми, кто ее не разделяет». «Гегемонисты» ратуют за наращивание военных расходов и силового потенциала США, прежде всего его качественных параметров.

На формирование внешнеполитической стратегии США в 90-х годах влияли как уже отмеченные идейно-теоритические подходы, так и изменения во внутренней и международной обстановке. И хотя администрацию Клинтона часто критикую отсутствие целостной «большой стратегии», основные контуры новой стратегии обозначены уже достаточно четко не только на доктринальном, но и на политическом уровне.

Исходя из официальных внешнеполитических установок США, изложенных в выступлениях их лидеров, программных документах в сфере внешней и военной политики (прежде всего периодических докладах Белого дома о стратегии национальной безопасности), можно следующим образом представить национальные интересы США и пути их обеспечения.

Основные цели «большой стратегии» США — укрепление безопасности и обеспечение экономического процветания страны, а также продвижение демократии в мире. Последнее считается соответствующим не только принципам, но и интересам США, поскольку (как отмечается в последнем издании «Стратегии национальной безопасности в новом столетии») «демократические режимы более склонны сотрудничать друг с другом для отражения общих угроз, они поощряют свободную торговлю и устойчивое экономическое развитие. Такие режимы реже развязывают войны и нарушают права своих граждан. Поэтому всемирная тенденция продвижения к рынку продвигает и американские интересы».

Этим во многом обосновывается и необходимость руководства миром со стороны США — не только как единственной страны, обладающей необходимыми «волей и возможностями», но и как страны, идеалы и интересы которой в наибольшей степени соответствуют «универсальным ценностям демократии свободы».

Доктрина национальной безопасности США различает три уровня национальных интересов страны.

1. Жизненные национальные интересы (обеспечение выживания, безопасности и жизнедеятельности США; сюда входит безопасность территории США и их союзников, безопасность американских граждан, экономическое благосостояние страны и защита ее важнейших инфраструктур); для защиты этих интересов допускается использование военной силы, в том числе в одностороннем порядке.

2 Важные национальные интересы (затрагивают экономическое благополучие США и требуют соразмерных американских акций, например по поддержанию мира в Боснии).

3. Гуманитарные и другие интересы (противодействие экологическим и гуманитарным бедствиям, помощь в урегулировании межгосударственных и внутренних конфликтов и т. п.). Угрозы безопасности США также разделяются на несколько видов:

• угрозы регионального или государственного уровня (их основными источниками в данное время считаются Иран, Ирак и Северная Корея);

• транснациональные угрозы (терроризм, международная преступность, торговля наркотиками, незаконная торговля оружием, угроза информационной инфраструктуре США);

• распространение опасных технологий, прежде всего по производству ОМУ;

• иностранный шпионаж;

• угрозы, исходящие от «несостоятельных государств» (их неспособность обеспечить устойчивое правление может привести к внутренним конфликтам, гуманитарным кризисам и региональной нестабильности).

Отсутствие прямой военной угрозы существованию США по типу советской времен холодной войны рассматривается Пентагоном как временное явление, а наиболее вероятным сценарием ее возрождения там считают появление «веймарской России» или враждебного Китая как новой великой державы. Поэтому важнейшей задачей военно-политической стратегии США, как отмечал У. Перри (министр обороны США в 1994–1997 гг.), является «превентивная оборона», нацеленная, по сути, на участие в формировании военного потенциала этих стран путем расширения взаимодействия и оказания влияния на их военные доктрины и характер военного строительства. В то же время подчеркивается, что США должны сохранять военно-стратегический потенциал, необходимый на случай провала «превентивной обороны» и возрождения большой военной угрозы. Что касается угроз регионального уровня, то основным средством их сдерживания является поддержание военного потенциала, достаточно успешного ведения двух «крупных региональных войн» (вместо «двух с половиной войн» периода разгара холодной войны), наиболее вероятными из которых считаются войны в районах Персидского залива и Корейского полуострова. В целом, как подчеркивается в «Стратегии национальной безопасности», «Соединенные Штаты не позволят какой-либо враждебной силе доминировать в любом регионе, критически важном для наших интересов». К таким регионам в добавление к традиционным для послевоенной стратегии США Западному полушарию, Западной Европе, Восточной Азии и Персидскому заливу все чаще причисляются Центральная и Восточная Европа, Балканы, а также бассейн Каспийского моря (включая Центральную Азию и Кавказ) с его огромными сырьевыми ресурсами.

Согласно доктрине национальной безопасности США противодействие транснациональным угрозам предусматривает укрепление режимов нераспространения и контроля за ракетной технологией, односторонние и коллективные действия по борьбе с международным терроризмом и преступностью, защите окружающей среды и т. д. Характерно, что все больше внимания уделяется формированию безопасной для США внешней среды. Этим самым подчеркивается первостепенная роль США в создании новой системы международной безопасности. При этом США, говорится в «Стратегии национальной безопасности», «должны быть способны к ответу на весь спектр возможных угроз и кризисов… Наш ответ может быть дипломатическим, экономическим, правовым, военным или, скорее, их сочетанием. Мы должны использовать наиболее адекватный набор средств, действуя в союзе или партнерстве, когда наши интересы разделяются другими, или же односторонним образом, когда того требуют национальные интересы».

Нетрудно заметить, что даже на декларативном уровне «большая стратегия» США имеет ярко выраженный глобальный характер, а в концептуальном плане сочетает в себе элементы «гегемонизма», «согласованной безопасности» и «избирательного вовлечения». Более надежный критерий оценки — сама внешнеполитическая практика США 90-х годов.

Несмотря на радикальные изменения международной обстановки, США сохранили глобальную систему своих военно-политических союзов и обязательств, созданную в годы холодной войны. Более того, важнейший из этих союзов — НАТО — был не только расширен, но и перенацелен с «защиты территории» на гораздо более широкую функцию — обеспечение стабильности всего «трансатлантического региона» путем, в том числе, действий за пределами территории стран — членов альянса. В итоге США распространили сферу своих военно-политических обязательств на страны ЦВЕ, а с лета 1999 г. — фактически и на все Балканы. Эта ключевая внешнеполитическая акция США соответствовала линии сторонников «расширения демократии», а также геополитическим установкам заполнения «стратегического вакуума» в центре Европы и сдерживания потенциальных «экспансионистских устремлений» России. Как подтвердили и военная операция НАТО в Косово в 1999 г., и новая стратегическая концепция альянса, США, продолжая ссылаться на возможную роль ОБСЕ, тем не менее последовательно проводят линию на обеспечение центральной роли НАТО в решении европейских дел.

Мало изменилось и лидерство США внутри самой НАТО. Хотя администрация Клинтона заняла более гибкую позицию по сравнению с предшествующими в отношении признания «европейской идентичности» в сфере внешней политики и безопасности, проведенные в 90-х годах реформы военного планирования в НАТО сохранили руководящую роль США в альянсе и поставили внешне реанимированный ЗЕС в полную зависимость от натовской военной инфраструктуры. Через инициированные Соединенными Штатами программу «Партнерство во имя мира» и Двусторонние соглашения о партнерстве (прежде всего с Россией и Украиной) НАТО стала важным каналом сотрудничества с постсоветскими государствами, их постепенного втягивания в систему безопасности, существующую под ее эгидой. В итоге Соединенным Штатам удалось благодаря существенной адаптации усилить роль НАТО (а значит, и свою собственную) в решении вопросов европейской безопасности.

Меньше изменений претерпело военное присутствие США в стратегически важных регионах — Восточной Азии (Япония, Южная Корея) и Персидском заливе. В целом после некоторого сокращения количества военных баз и вооруженных сил за рубежом США сохранили систему передового базирования и значительные воинские контингенты на уровне[57], который планируется поддерживать в обозримом будущем (расходы на эти цели составляют около 100 млрд. долл. в год). США также ежегодно расходуют около 15 млрд. долл. на программы иностранной помощи. При некотором сокращении ассигнований на эти цели по сравнению с периодом холодной войны объем помощи ключевым стратегическим союзникам США — Израилю, Египту, Турции остался практически без изменений.

В 90-х годах США взяли курс на поддержание подавляющего военно-силового превосходства над остальными странами После заметного сокращения военных расходов в середине десятилетия к его исходу они вернулись на уровень конца холодной войны, превышая суммарные военные расходы остальных великих держав. Некоторое сокращение численности вооруженных сил (до 1,5 млн. человек) сопровождается повышением их качественных характеристик — уровня образования и подготовки, технической оснащенности и боеготовности. Наращивая потенциал ведения обычных войн, США сохраняют и совершенствуют основу своего ядерного потенциала[58], крайне осторожно продвигаясь по пути дальнейших сокращений ядерного оружия и пересмотра стратегии его применения, продолжают активно разрабатывать новые системы противоракетной обороны.

Все это вместе взятое позволило Соединенным Штатам к концу 90-х годов увеличить до рекордного в истории уровня военно-технологический отрыв от своих потенциальных конкурентов, особенно в глобальном проецировании военной мощи и новейших методах ведения наземных боевых действий. Военно-политическое руководство США преисполнено решимости сохранять этот разрыв и в будущем. Так, констатируя «уникальность» современного положения Америки в мире — сочетание военного превосходства с отсутствием прямых угроз ее существованию, У. Перри и его соавторы отмечают в книге «Превентивная оборона», что главная цель национальной стратегии — «увековечение обоих этих условий».

Уровень военно-политической активности США остается очень высоким, причем к концу десятилетия здесь наметились две характерные взаимосвязанные тенденции. Первая — постепенный перенос центра тяжести с многосторонних коллективных действий в рамках ООН на односторонние действия силами проамериканских военно-политических союзов, прежде всего НАТО. Поначалу США выдвинули концепцию «наступательной многосторонней дипломатии» в урегулировании международных конфликтов, призванной заменить соперничество двух сверхдержав времен холодной войны в этом вопросе коллективными усилиями всего международного сообщества под эгидой ООН. В мае 1993 г. президент Клинтон подписал директиву № 13, предусматривавшую содействие усилению миротворческого потенциала ООН и готовность США на регулярной основе предоставлять свой миротворческий контингент под оперативное командование ООН. США приняли активное участие в осуществлявшихся под эгидой ООН миротворческих операциях в Сомали, Гаити и Боснии. Однако провал сомалийской операции, растущие разногласия между США, ооновским командованием и членами Совета Безопасности в боснийском урегулировании привели к быстрому переходу США от принципов «наступательной многосторонней дипломатии» к растущей опоре на НАТО и собственные силы под своим командованием. К лету 1994 г. упомянутая директива была заменена директивой № 25, которая дезавуировала идею укрепления военного потенциала ООН и поставила жесткие условия участия США в миротворческих операциях под ее руководством, включая оперативное подчинение американских сил командованию США или «такой компетентной региональной организации, как НАТО». Неудивительно, что дальнейшее урегулирование боснийской проблемы происходило под фактическим военным контролем НАТО и лишь формально под эгидой ООН.

Дрейф США в сторону односторонних (или в рамках НАТО) действий сопровождался ростом удельного веса силовых принудительных мер в арсенале внешнеполитических инструментов.

«В последние годы, — подытоживает один из ведущих американских теоретиков внешней политики С. Хантингтон, — США пытались в одностороннем порядке добиваться следующих целей: заставлять другие страны принять американские нормы и практику в области прав человека; не дать другим странам обрести военный потенциал, ущемляющий американское превосходств в обычных вооружениях; применять американское законодательство на экстерриториальной основе против других стран; ранжировать страны по степени их приверженности американским стандартам в отношении прав человека, наркотиков, терроризма распространения ядерного оружия и ракетных технологий, а также религиозных свобод; принять санкции против стран, не соблюдающих эти стандарты… вмешиваться в локальные конфликты, не затрагивающие напрямую интересы США; вынуждать другие страны принимать социальные и экономические меры в интересах американской экономики; продвигать экспорт американских вооружений, одновременно препятствуя аналогичным усилиям других стран; устранить Генерального секретаря ООН и продиктовать кандидатуру его преемника; расширить НАТО за счет включения в нее Польши, Венгрии и Чехии; предпринять военные действия против Ирака и поддерживать жесткие экономические санкции против его режима; объявить ряд стран „преступными государствами“ и исключить их из международных организаций за отказ подчиниться американским желаниям».

Основные средства принуждения в арсенале США — экономические санкции и военное вмешательство используются с нарастающей частотой. Только за 1993–1996 гг. США в одностороннем порядке ввели (или угрожали ввести) экономические санкции более шестидесяти раз в отношении 35 стран (и это несмотря на то, что односторонние экономические санкции оказываются в ряде случаев неэффективными и наносят ущерб самой американской экономике). В 90-е годы США использовали военную силу в шести крупных военных операциях (т. е. вдвое чаще, чем в 80-е годы), включая односторонние бомбовые удары по Афганистану, Судану и Ираку (в последнем случае — совместно с Великобританией). Участились и случаи угроз применения военной силы, наиболее серьезные из которых были адресованы Северной Корее (1994 г.) и Китаю (1996 г.).

Кульминацией в развитии обеих этих тенденций стало военное вмешательство США и НАТО в Косово, совершенное в обход ООН и в нарушение основополагающих принципов международного права. Даже ярые адепты концепций «гуманитарного вмешательства» и «согласованной безопасности» признают, что новый интервенционистский международно-правовой режим, который пытаются ввести де-факто США и их союзники, нуждается в легитимации и санкционировании со стороны хотя бы западной части мирового сообщества.

Важнейшим внешнеполитическим приоритетом США в 90-е годы стало продвижение американских торгово-экономических интересов в условиях глобализации мировой экономики. В политическом плане этот сдвиг был подготовлен окончанием холодной войны, подчинявшей торгово-экономические интересы соображениям национальной безопасности. В то же время стремительная глобализация мировой экономики поставила США перед необходимостью активного приспособления к этому процессу с помощью повышения конкурентоспособности американских товаров на мировом рынке, облегчения доступа к внешним рынкам и укрепления стабильности все более взаимосвязанной глобальной финансово-экономической системы.

Зависимость СИТА от мировой экономики постоянно возрастает. США являются крупнейшим в мире экспортером (в 2000 г. объем американского экспорта может достигнуть, по оценкам, 1,2 трлн. долл.), а на их внешнюю торговлю приходится свыше трети прироста валового внутреннего продукта и около 15 млн. рабочих мест. Экономическое процветание США, как постоянно подчеркивают американские руководители, напрямую зависит от состояния и степени либерализации мировой экономики. Однако значение экономических интеграционных процессов для США выходит далеко за пределы чисто экономических интересов. Как подтверждает опыт 90-х годов, международная интеграция на принципах открытости рынков, частного предпринимательства и правового регулирования способствует либеральной гомогенизации экономического (а затем и политического) уклада вовлеченных в нее стран, создавая предпосылки расширения «зоны свободы и демократии» в американском понимании. «Экономическая стабильность и рост необходимы для распространения свободных рынков и их интеграции в глобальную экономику, — говорится в „Стратегии национальной безопасности“ США. — Условия, необходимые для здоровой глобальной экономики, одновременно закрепляют и демократические свободы. Это свободой обмен идеями и информацией, открытые границы и свобода передвижения, верховенство права и его справедливое применение защита потребителей, образованная и квалифицированная рабочая сила». Иными словами, глобализация экономики, согласно этому взгляду, несет в себе большой потенциал демократизации, который необходимо использовать в интересах Америки.

В то же время на практике проявились и опасные стороны этого процесса: растущая в условиях взаимозависимости хрупкость мировой финансовой системы, опасность образования замкнутых региональных торгово-экономических объединений, находящихся в состоянии торговой войны друг с другом. Поэтому США, как самая мощная экономически держава, более других заинтересованная в свободе торговли и устойчивости мировой экономики, по существу, взяли на себя роль организующего ядра и защитника этой возникающей глобальной системы, стремясь построить ее на принципах, максимально соответствующих их собственным представлениям и интересам. Как и в военно-политической сфере, налицо стремление использовать нынешний «однополярный момент» для закладывания основ экономического миропорядка на долгие годы вперед. «Мы доминируем в мире, но это не продлится вечно, — прямо говорил президент Клинтон. — А значит, мы должны использовать эту возможность для того, чтобы поставить Америку в центр всех возникающих в мире торговых сетей во имя нашей национальной безопасности, глобальных позиций и экономического благополучия».

В самом деле, уже к середине 90-х годов США затвердили свое центральное место в создающихся под их эгидой крупнейших региональных объединениях — Северо-Американской зоне свободной торговли (к 2005 г. планируется распространить ее на все Западное полушарие) и аналогичной зоне в АТР, которая к 2020 г. должна охватить все страны — члены АТЭС. В Европе, где экономическая интеграция получила наиболее полное развитие, США активно подключаются к этому процессу через каналы инициированной ими в 1995 г. программы «Трансатлантическая повестка дня» (в 1998 г. переросшей в «Трансатлантическое экономическое партнерство»), имея в виду создание в долгосрочной перспективе трансатлантической зоны свободной торговли. Тем самым США обеспечили себе на будущее роль моста, соединяющего все основные региональные торгово-экономические объединения мира. «Формирование глобальной экономической системы, работающей на Америку», остается, по словам госсекретаря М. Олбрайт, важнейшей задачей внешней политики США на ближайшую перспективу.

Утверждая себя в качестве главного гаранта мировой финансовой стабильности, США сыграли решающую роль в спасении мексиканского песо (1994–1995 гг.), а также в преодолении последствий финансового кризиса в Азии путем совместных действий с МВФ и инициирования в 1998 г. постоянно действующего форума министров финансов и руководителей центральных банков стран — членов АТЭС.

Кроме того, США форсировали завершение уругвайского раунда многосторонних переговоров о тарифах и торговле и образование Всемирной торговой организации, объединяющей страны всех основных регионов мира. В 1993–1998 гг. США заключили в общей сложности более 240 торговых соглашений с различными странами, облегчающих доступ американских товаров на внешние рынки. В этих целях было значительно усилено давление на основных торговых конкурентов США — Японию и Китай. «Коммерциализация» американской дипломатии нашла отражение в организационно-структурной перестройке ее аппарата. В исполнительном управлении президента были созданы Национальный экономический совет и межведомственный центр экспортной стратегии, а в государственном департаменте и даже министерстве обороны появились специальные торгово-экономические подразделения.

Важной частью экспортной стратегии США стало целенаправленное завоевание десяти считающихся наиболее перспективными национальных рынков — Китая (включая Гонконг и Тайвань), Индии, Индонезии, Южной Кореи, Мексики, Бразилии, Аргентины, Польши, Турции и Южной Африки.

Третьей целеполагающей установкой современной внешнеполитической стратегии США (наряду с обеспечением безопасности и процветания страны) является продвижение демократии в мире. Хотя тяга к демократическому переустройству мира по американскому подобию издавна является одной из черт внешней политики США, возведение этой задачи в ранг официальной политики представляет собой нововведение последних лет. Впервые «стратегия расширения мирового свободного сообщества рыночных демократий» была выдвинута Белым домом в 1993 г. в качестве замены стратегии «сдерживания». Она включала в себя Укрепление сообщества зрелых рыночных демократий, взращивание и консолидацию молодых демократий и противодействие антидемократическим режимам с одновременной поддержкой их либерализации. Хотя в последние годы сама задача формируется несколько иначе, продвижение демократии остается важным внешнеполитическим приоритетом США.

Традиционное для Америки убеждение в том, что распространение демократии означает расширение более благоприятной и безопасной внешней среды, получило в последнее время дополнительное подкрепление со стороны школы «демократического мира» с ее центральным постулатом о миролюбии государств с демократическим устройством. Если в начале XX в президент В. Вильсон и его сторонники выдвигали идеалистический лозунг «сделать мир безопасным для демократии», то современные вильсонисты преследуют более прагматичную цель — сделать мир безопасным с помощью демократии.

Другое обоснование «продвижения демократии» состоит в том, что в мире после холодной войны и краха коммунистической системы западная демократия является единственной работающей моделью динамичного развития, воплотить которую стремятся (или должны стремиться) все страны независимо от их культурной и социальной специфики. Таким образом, миссия США как крупнейшей либерально-демократической державы усматривается в стимулировании и направлении глобального процесса демократизации. Активизации этой роли в значительной степени способствовало появление огромного постсоветского пространства.

В широком смысле слова продвижение демократии рассматривается как комплексная программа действий, имеющая много составляющих, включая военно-политическую и экономическую. Расширение НАТО, например, трактуется как важнейшая реформа в этом направлении. Еще теснее связывается с демократизацией поддержка рыночных реформ в экономике и экономической интеграции как важнейших предпосылок консолидации молодых демократий.

В узком смысле под продвижением демократии во внешней политике США понимается конкретная деятельность ряда министерств и ведомств по внедрению норм и институтов американской демократии в законодательство и практику других государств. Основным инструментом здесь является Агентство международного развития, оказывающее техническую и финансовую помощь на таких направлениях, как обеспечение прав человека, проведение открытых и честных выборов, укрепление гражданского общества и режима подотчетности государственных органов.

В работе по распространению «демократического ноу-хау» участвуют и другие государственные ведомства США (министерства юстиции и обороны, госдепартамент), а также общественные организации, в том числе профсоюзные. В 90-х годах произошла институционализация этой деятельности на разных уровнях госаппарата: в СНБ появился отдел демократии, прав человека и гуманитарных проблем, в госдепартаменте — бюро демократии, прав человека и труда (подчиненное новому заместителю госсекретаря по глобальным проблемам). В 1993–1994 гг. администрация Клинтона предприняла попытку изменить всю структуру иностранной помощи, перейдя от странового принципа к функциональному. Одним из направлений этой помощи должно было стать «строительство демократии». Однако эта реформа была заблокирована в конгрессе, и проблема координации всей разноплановой деятельности в данной области во многом остается нерешенной.

Несмотря на высокий официальный статус и амбициозный замах, «продвижение демократии», как признают и сами американские аналитики, пока не стало равноценным компонентом внешнеполитической стратегии США наряду с военно-политической и экономической составляющими. Этому препятствуют рыхлость данной концепции, не имеющей четко обозначенных критериев и целей, а также ее недостаточная мобилизующая сила по сравнению со сдерживанием советской угрозы. Ни общественное мнение в целом, ни элитные круги США не рассматривают «продвижение демократии» в качестве важнейшего внешнеполитического приоритета.

Ограниченной остается и реализация этой установки на практике, так как часто США в своих действиях руководствуются традиционными геополитическими или экономическими мотивами. Наглядные тому примеры — предоставление Китаю режима наибольшего благоприятствования в 1994 г. несмотря на массовые нарушения прав человека в этой стране, а также тесные связи США со своими стратегическими союзниками — Саудовской Аравией, Кувейтом, Турцией и рядом других стран, хотя там существуют авторитарные режимы. В целом, как подтверждается и распределением расходов на этом направлении, «продвижение демократии» распространяется в основном на страны Латинской Америки и молодые государства на постсоветском пространстве.

За внешнеполитическими установками и действиями США последних лет просматривается общее представление о возникающем на рубеже веков миропорядке и роли в нем самих Соединенных Штатов, складывающееся под сильным воздействием концепции «однополярного мира» с оставшейся в нем «единственной сверхдержавой». Сердцевиной этого представления служит убеждение в том, что в современном мире Соединенным Штатам принадлежит уже не просто лидирующая, а центральная системообразующая роль (отсюда популярный ныне в Вашингтоне метафорический образ США как главной «оси» современного мирового «колеса»). Это прежде всего относится к поддержанию международной безопасности и урегулированию конфликтов, где США с их огромными стратегическими ресурсами стремятся играть роль «маховика стабильности», по выражению помощника президента по вопросам национальной безопасности С. Бергера. «Ни одна другая страна, — отмечает Бергер, — не имеет таких военных мускулов, дипломатического искусства и доверия к себе, какие необходимы, чтобы быть посредником в спорах, склонить противоборствующие стороны к переговорам и помочь обеспечить в случае необходимости выполнение достигнутых соглашений». Во-вторых, США, как уже говорилось, взяли на себя роль главного архитектора и опекуна глобальной экономики. В-третьих, они считают себя гарантом мирных демократических перемен.

Таким образом, США, по мнению руководителей страны, не только определяют нормы поведения в мире, но и несут главную ответственность за обеспечение их соблюдения, совмещая функции законодателя, арбитра и «шерифа» (выражение Р. Хааса). По этой логике США, как отмечает известный американист В. А. Кременюк, являются своего рода «глобальной метрополией» этого «американо-центристского мира». Не случайно в Вашингтоне вошли в моду аналогии с Римской империей.

Соответственно, весь мир делится на союзников, друзей, партнеров и не вписывающихся в Pax Americana «варваров» (применительно к современности это, с точки зрения Вашингтона «преступные государства» — Ирак, Иран, Северная Корея, Ливия, Куба, хотя реальный список «врагов Америки» на этом не кончается). Поскольку считается, что своими режимами последние поставили себя вне закона «цивилизованного сообщества», то по отношению к ним оправданы самые жесткие меры воздействия.

Даже признавая неоимперский характер такого рода политики, американские лидеры и теоретики убеждены в уникально благотворном влиянии американской гегемонии, объясняемом ими совпадением целей и принципов США и ведомых ими стран, особым умением Америки учитывать интересы других при осуществлении глобального руководства. «Американская внешняя политика сознательно нацелена на продвижение универсальных ценностей», — пишет С. Тэлбот. Американо-центристский мир, как считают в Вашингтоне, служит если не идеальным, то наилучшим из всех возможных вариантов мирового порядка, единственной альтернативой хаосу или соперничеству многополюсного мира.

«Мы стремимся создать и укрепить широкую систему международных договоренностей, построенную на основе наших коренных интересов и ценностей — демократии, свободного рынка, частного предпринимательства, мира и стабильности…», — заявил С. Бергер в одном из своих программных выступлений в 1998 г. Главный путь к достижению этой цели — «втягивание стран в паутину подкрепляющих друг друга отношений, которые максимизируют как выгоду от соблюдения устанавливаемых ими правил, так и цену за их нарушение».

Втягивание как можно большего числа стран в институционализированные отношения, заставляющие их участников играть по одним и тем же правилам (разработанным американцами или просто приемлемым для них), должно вести к созданию все более однородного, управляемого Соединенными Штатами и безопасного для них мира. Как видим, речь идет о существенно переработанном и расширенном издании концепции «нового мирового порядка», предложенной администрацией Дж. Буша в начале 90-х годов. Тогда имелась в виду коллективная система безопасности под эгидой ООН (хотя и при ведущей роли США) для борьбы с традиционными угрозами безопасности — агрессией против суверенитета и территориальной целостности со стороны главным образом «преступных государств» типа хусейновского Ирака.

В этом смысле «новый мировой порядок» был ориентирован на сохранение территориально-политического статус-кво в мире и его символом стала операция «Буря в пустыне», проведенная против Ирака.

Теперь же в соответствии с логикой «согласованной безопасности» речь идет о создании системы, ориентированной иной тип угроз — этнические конфликты, массированные нарушения демократии, в частности прав человека, противодействие которым зачастую предполагает нарушение государственного суверенитета и открытое (в т. ч. и вооруженное) вмешательство во внутренние дела других государств. Поскольку же добиться широкого международного консенсуса по вопросам такого интервенционизма гораздо труднее, чем по вопросу об отражении внешней агрессии, то на практике дозволяется и его ограниченная легитимация в виде коллективных решений США и их союзников, выступающих как бы от имени всего «демократического сообщества». По сути, такой миропорядок допускает изменения территориально-политического статус-кво, что продемонстрировала операция НАТО против Югославии.

Подобный американо-центристский миропорядок несет с собой множество вопросов и проблем, но сначала важно разобраться в его корнях, ответив на вопрос, почему же все-таки окончание холодной войны привело не к ослаблению глобальных устремлений Америки, как можно было ожидать, а к их усилению и расширению соответствующих структур, не к свертыванию, а к наращиванию присутствия США в остальном мире.

Первая и наиболее очевидная часть ответа на этот вопрос заключается в том, что с исчезновением СССР как главного конкурента и противовеса, а также в результате последующего ослабления позиций России США обрели большую свободу действий, появились новые возможности расширения их сферы влияния во многих странах ЦВЕ и СНГ.

Во-вторых, в условиях глобализации возросла зависимость США от остального мира. Как самая экономически мощная страна, Америка больше других заинтересована в стабильности и управляемости мирового порядка, которые для нее неразрывно связаны с «американским руководством». США стремятся оградить себя от транснациональных угроз в виде международного терроризма, нападений на их информационные системы и другие современные инфраструктуры, а это тоже способствует глобализации американских интересов.

Еще один важнейший фактор — колоссальная инерционность огромной системы самых разнообразных внутренних и международных структур, обслуживающих глобальные интересы США. Она объясняется не только материальными интересами вовлеченных социальных групп и бюрократической инерцией огромных организаций типа НАТО, но и достаточно высокой эффективностью и диверсифицированностью самой этой системы, ее способностью выполнять широкий круг задач и приспосабливаться к меняющимся условиям. Хотя система союзнических отношений США была создана в годы холодной войны, ее задачи и тогда не сводились к одному лишь силовому противодействию внешней угрозе, а имели и мощную экономическую составляющую. Главное же ее отличие от «советской империи» состояло в том, что она была основана не столько на грубом диктате и тотальном контроле, сколько на учете интересов американских «вассалов», поощрении их самостоятельного развития по пути рыночной экономики и политической демократии. Достаточно вспомнить «план Маршалла», восстановление послевоенной Германии и Японии. В этом смысле претензии США на особый характер своей гегемонии имеют под собой определенное основание. Более равноправный и взаимовыгодный характер отношений внутри американской системы союзов позволил ей пережить холодную войну и даже сохраниться в качестве модели нового мирового порядка, о чем свидетельствует, например, расширение НАТО.

Здесь мы подходим к еще одному важному фактору преемственности внешней политики США — инерции мышления ее творцов. Убежденность в своей миссии по спасению и демократическому переустройству мира, поддерживаемая более чем полувековой привычкой к руководству его «свободной» частью, почерпнутая из «американской исключительности» горячая вера в превосходство своих порядков и благость американской мощи, инстинкт экспансии в отсутствие опыта равноправных союзов с другими странами — все это настолько прочно въелось в сознание политического класса США, что практически исключает его добровольный отказ от притязаний на руководство миром. «Как нация мы гораздо больше привыкли к командной роли, чем признает наша традиционная идеология, — констатирует один из ведущих внешнеполитических теоретиков США Р. Такер. Неудивительно, что после того, как мы весьма успешно справлялись с этой ролью в течение почти полувека, мы не проявляем склонности отказаться от нее только потому, что канули в вечность породившие ее обстоятельства».

То, что «командный комплекс превосходства» к концу 90 годов стал более явно ощущаться и в словах, и в делах американского руководства объясняется еще и некоторыми другими тенденциями последних лет. Одна из них — усиление экономических позиций США по сравнению со своими основными конкурентами — Японией, Германией, «азиатскими тиграми». И дело здесь не просто в разных темпах экономического роста, который помимо прочего дал американцам новые материальные ресурсы для активизации военной и внешней политики. Экономический бум в США, начавшийся в 1993 г. и продолжающийся по сей день, выглядит особенно впечатляюще на фоне стагнации большей части европейской экономики и затяжного азиатского финансово-экономического кризиса. В результате к концу 90-х годов оказалась подорванной конкурентоспособность основных альтернатив американской модели — западноевропейской с ее высокой социальной защищенностью и азиатской, построенной на государственно-корпоративном патернализме.

Во многом это произошло потому, что американский вариант рыночной демократии оказался лучше приспособленным к условиям глобализации, требующей высокой открытости рынка, надежности и прозрачности правового регулирования, стабильной и децентрализованной политической системы, инновационной предпринимательской культуры, широкого доступа к финансовым ресурсам, компьютерной технологии и информации, свойственных американской экономике и обществу в целом.

Не случайно лидеры США все чаще отождествляют глобализацию с американизацией, противопоставляя ей «силы дезинтеграции и сепаратизма», будь то сербский национализм или исламский фундаментализм. Президент Клинтон видит в этом «великий конфликт» рубежа веков, а С. Тэлбот — «новый биполярный раскол мира между силами интеграции и дезинтеграции, процветания и бедности». Развивая ту же мысль, С. Бергер сформулировал ее более полно: «Силы интеграции — экономические, технологические, политические получают практическое отражение в международных правилах, которые становятся Берлинской стеной между теми странами, которые стремятся в сообщество наций, и теми, кто остается вне его… Союзы близких по образу мыслей стран, приверженность верховенству закона, открытая и конкурентная торговля, контроль над опасными вооружениями важны не только сами по себе, но и потому, что они постепенно создают структуру безопасности и процветания для всех, кто выбрал жизнь по этим правилам, и определяют условия изоляции для аутсайдеров. И по мере того как мир становится все теснее, цена изоляции от сообщества наций будет все выше».

При всей распространенности неоимперских настроений в политической элите США реальная возможность создания американо-центристского мира остается весьма проблематичной. Разнородность и полицентричность современного мира ставят жесткие пределы его американизации. Даже не все партнеры и союзники США готовы безоговорочно соглашаться с американским пониманием моральных ценностей и методов, используемых для достижения «благих» целей. Гегемонистские устремления США нередко вызывают сопротивление со стороны других мировых центров силы. Не случайно США сталкиваются с оппозицией в Совете Безопасности ООН, и даже внутри НАТО все чаще проявляется недовольство американским диктатом. Дальнейшая эскалация гегемонизма, как признает С. Хантингтон, чревата отчуждением от США многих стран и их превращением в «одинокую сверхдержаву».

Другой вопрос, смогут ли США на путях гегемонизма избежать традиционной участи других империй — такого расширения сфер своих обязательств, которое на определенном этапе может подорвать экономическое и политическое здоровье страны. Справится ли Америка с тратами на поддержание все новых протекторатов, не пострадают ли ее демократические институты и ценности, найдет ли роль мирового гегемона устойчивую поддержку самого американского народа (который, как показывают опросы, предпочитает делить мировую ответственность и сопутствующие ей издержки с другими странами)?

Эти и другие вопросы все чаще задаются и во внутриамериканских дебатах. Критики гегемонизма призывают использовать «однополярный момент» не для погони за призрачным Пакс-Американа, а для перестройки международных отношений на основе равноправного сотрудничества, прежде всего великих держав.

Итак, контуры новой внешнеполитической стратегии США уже обозначились, но процесс ее формирования продолжается. И окончательный выбор будет определяться разнонаправленными силами как в самой Америке, так и в остальном мире.

Кременюк В. А. США и окружающий мир: уравнение со многим неизвестными // США-Канада: экономика, политика, культура. — 1999 № 1.

Повестка дня российско-американских отношений / Отв. ред. Г. А. Арбатов. — М., 1999.

Уткин А. И. Стратегия США для XXI века // США-Канада: экономика, политика, культура. — 1999. № 7.

A National Security Strategy for a New Century. — Wash., October 1998.

After the End. United States Foreign Policy in the Post-Cold War World / Ed. by J. Scott. — Durham-London, 1998.

Carter A., Perry W. Preventive Defense. A New Security Strategy for America. — Wash., 1999.

Friedman T. The Lexus and the Olive Tree. Understanding Globalization.- N. Y., 1999.

Haass R. The Reluctant Sheriff. The United States After the Cold War. — N. Y., 1997.

Preparing America's Foreign Policy for the 21st Century / Ed. by D. Boren and E. Perkins. — Norman, 1999.

U.S. Foreign Policy After the Cold War / Ed. by R. Ripley and J. Lindsey. — Pittsburgh, 1997.

WEB-сайты:

http://www.whitehouse.gov

http://www.foreignpolicy.com

Глава 2 Формирование новой системы межгосударственных отношений в Европе

Начало перелому в Европе во второй половине 80-х годов положили изменения в политике СССР, руководство которого постепенно отказывалось от стереотипов «классовой борьбы» на международной арене, проявило готовность к сокращению военных потенциалов на принципах разумной достаточности, делало первые шаги по демократизации политической системы, пошло на участие в международных механизмах обеспечения прав человека. Принципиальное значение имел отказ СССР от «доктрины Брежнева», оправдывавшей прямое, в том числе военное вмешательство в дела стран, входивших в сферу советского влияния. После частичных выборов в Польше в июне 1989 г., в результате которых правящая рабочая партия лишилась монополии на власть, лидеры ряда ортодоксальных коммунистических режимов призывали силой вернуть ПОРП руководящую роль в Польше. Выступление М. С. Горбачева в Совете Европы 6 июля 1989 г. окончательно подвело черту под этими спорами: «Любое вмешательство во внутренние дела, любые попытки ограничить суверенитет государств — как друзей и союзников, так и кого бы то ни было — недопустимы».

Отказ СССР от «доктрины Брежнева» открыл дорогу демократическим революциям второй половины 1989 г., в ходе которых в большинстве случаев практически без сопротивления пали коммунистические режимы в ГДР, Болгарии, Чехословакии, Румынии и Албании. Эти государства, как до них Венгрия и Польша, встали на путь реформ, в основу которых были положены ценности демократии, политического плюрализма, рыночной экономики. Состоявшиеся в большинстве стран Восточной Европы в 1990 г. первые за послевоенный период свободные многопартийные выборы привели к окончательному крушению коммунизма в Европе, а вместе с ним и послевоенной ялтинско-потсдамской системы. Одним из важнейших символов окончания холодной войны и раскола Европы стало падение Берлинской стены и объединение Германии, завершившееся 3 октября 1990.

Стремительные перемены в Восточной Европе не остались без ответа на Западе. В мае 1989 г. президент Дж. Буш заявил Брюсселе, что США готовы отказаться от доктрины «устрашения», составлявшей основу их политики в послевоенный период. Принятая главами государств и правительств стран НАТО в июле 1990 г. в Лондоне декларация наметила существенные перемены в политике блока. В ней констатировались, в частности, отсутствие у альянса агрессивных намерений, приверженность мирному разрешению споров и отказу от применения первым военной силы; необходимость отказа НАТО от доктрины обороны на передовых рубежах и гибкого реагирования; готовность к сокращению вооруженных сил, к изменению задач и количества ядерного оружия в Европе; согласие на институционализацию Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ).

19–21 ноября 1990 г. в Париже состоялись совещание глав государств и правительств 34 государств — участников СБСЕ, а накануне его открытия — встреча руководителей 22 государств Варшавского договора (ОВД) и НАТО. Парижская Хартия СБСЕ для новой Европы констатировала окончание эры конфронтации и раскола Европы, а государства ОВД и НАТО заявили в совместной декларации, что «в новую эпоху, которая открывается в европейских отношениях, они больше не являются противниками, будут строить новые отношения партнерства и протягивают друг другу руку дружбы».

В основе принимавшихся в 1990–1991 гг. решений лежали представления о том, что с крахом коммунизма в Восточной Европе и продолжением реформ в СССР отпала главная причина раскола Европы. Понимая, что реформы на востоке континента потребуют времени, участники СБСЕ исходили из того, что путь к единой демократической Европе может быть проложен благодаря постепенному сближению между Востоком и Западом на основе закрепленных в парижской Хартии ценностей. Этому были призваны способствовать новые механизмы взаимодействия европейских государств, формирование которых началось на рубеже 80–90-х годов. Имеются в виду следующие процессы:

— институционализация политического диалога и взаимодействия в рамках СБСЕ, которому отводилась важная роль в закреплении общих ценностей, норм и стандартов поведения государств в отношениях друг с другом и во внутриполитическом плане; в продолжении переговоров по контролю над вооружениями и разоружению; разработке механизмов реагирования на чрезвычайные ситуации, предотвращения конфликтов и регулирования кризисов; организации сотрудничества в сфере экономического и человеческого измерений СБСЕ;

— реформа многосторонних организаций стран Востока (СЭВ, ОВД) и Запада (НАТО, ЕС, ЗЕС);

— налаживание сотрудничества между НАТО, ЕС, ЗЕС, Советом Европы, с одной стороны, и государствами Восточной Европы — с другой;

— формирование субрегиональных организаций, к числу которых относятся, в частности, Центральноевропейская инициатива[59], вишеградская группа[60], Совет государств Балтийского моря (СГБМ), Совет Баренцева/Евроарктического региона (СБЕР), Черноморское экономическое сотрудничество, Инициатива по сотрудничеству в Юго-Восточной Европе.

Сочетание различных форм общеевропейского, регионального и субрегионального сотрудничества должно было обеспечить управление процессами формирования новой системы межгосударственных отношений в Европе. Однако события начала 90-х годов поставили под сомнение реалистичность многих из первоначальных расчетов.

1. В течение короткого времени прекратили свое существование организации, обеспечивавшие в годы холодной войны господство СССР в Восточной Европе. Эти организации никогда не были эффективными инструментами равноправного сотрудничества их участников. Ввиду же усилившихся с конца 1990 г. в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ[61]) опасений по поводу возможного возврата советского руководства к той или иной форме «доктрины Брежнева» судьба СЭВ и ОВД в 1991 г. была предрешена. 27 июня 1991 г. был подписан протокол о роспуске СЭВ, а 1 июля того же года — протокол о прекращении действия Варшавского договора, уже с 1990 г. существовавшего лишь на бумаге. В 1991 г. страны ЦВЕ ускорили процесс пересмотра двусторонних политических договоров с СССР. Советские войска были выведены из Венгрии, Польши и Чехословакии. Сформировалась новая система внешнеполитических приоритетов стран ЦВЕ, которые свою главную задачу видели в интеграции в Совет Европы, ЕС, НАТО.

2. Возникновение югославского кризиса, начало в 1991 г. военного противостояния между Сербией и заявившими о выходе из состава федерации Хорватией и Словенией, а с 1992 г. — война в Боснии и Герцеговине (БиГ); распад СССР в конце 1991 г. — все это привело к глубоким изменениям ситуации в Европе, о которых и не помышляли авторы парижской Хартии. Главное среди них — исчезновение «Востока», мыслившегося контрагентом «Запада» в процессе их постепенного сближения. Это привело к снижению управляемости внутригосударственных и международных процессов на посткоммунистическом пространстве в условиях отсутствия эффективных региональных и субрегиональных механизмов.

3. В новых условиях сохранили свою роль институты западноевропейского (ЕС, ЗЕС, Совет Европы) и евро-атлантического сотрудничества (НАТО). Однако и эти организации оказались перед необходимостью определения своей новой роли в решении проблем европейского развития, а также формирован новых отношений с посткоммунистическими государствами.

С окончанием холодной войны отошли на задний план прежние проблемы национальной и европейской безопасности и прежде всего опасность широкомасштабного вооруженного конфликта между двумя военными блоками. На передний план выдвинулись новые проблемы и вызовы, с которыми в индивидуальном и коллективном плане сталкиваются стран континента. К числу основных дилемм европейской политики, от разрешения которых во многом зависит будущая система межгосударственных отношений в Европе, относятся следующие:

1. Объединение Германии и снятие последних формальных ограничений ее суверенитета способствовали возрождению в ряде стран опасений по поводу возможных притязаний Германии на доминирующую роль в Европе. Активизация политических и экономических связей Германии со странами ЦВЕ и Россией; ее ведущая роль в поддержке проводимых здесь реформ и в обеспечении притока иностранных инвестиций лишь усилии подозрения, что на каком-то этапе Германия может поддаться соблазну проведения не согласованной с партнерами по ЕС и НАТО политики. «Ренационализация» политики Германии, а в результате и других государств привела бы к возрождению соперничества европейских держав, чреватого новыми конфликтами.

В процессе объединения Германии западные страны исходили из того, что основной гарантией предсказуемости ее политики является интеграция Германии в ЕС и НАТО. Эту точку зрения в итоге приняло и советское руководство, согласившееся с участием объединенной Германии в НАТО и оговорившее ряд ограничений для военной деятельности НАТО на территории бывшей ГДР. Стремление обеспечить возможно более глубокую интеграцию Германии в многосторонние структуры стало одним из побудительных мотивов ускорения процесса преобразования Европейских сообществ в Европейский союз, постепенного расширения наднациональных полномочий союза, в рамках которых имеется в виду «растворить» возросшее влияние ФРГ.

Хотя в самой Германии дискуссия о ее роли в Европе и мире только начинается, политика страны после объединения направлена на снятие опасений соседних государств. В политическом классе ФРГ с начала 90-х годов сложился консенсус относительно приоритетов европейской политики, в число которых входят:

— сохранение приверженности интеграции в ЕС и НАТО, отказ ФРГ от односторонних действий; Германия не только согласилась с расширением полномочий ЕС, но и является сторонницей этого процесса;

— содействие вступлению стран ЦВЕ в западные структуры; тем самым Бонн стремился преодолеть противоречие между интеграцией в ЕС и НАТО, с одной стороны, и активной политикой в ЦВЕ — с другой;

— Германия стремится к сохранению партнерских отношений с Россией, избегая при этом установления «особых», способных возродить опасения по поводу «ревизионистского» характера германской политики в Европе; баланс собственных интересов, интересов европейских государств и России при этом видится в определении оптимальных путей интеграции России в новую систему отношений в Европе.

2. На протяжении веков отношения России с Европой в концептуальном и в практическом плане характеризовались как взаимным притяжением, так и взаимным отталкиванием. Демократизация сначала в СССР, а затем в России, политика рыночных реформ и адаптации к мирохозяйственным процессам создают предпосылки для постепенной интеграции России в новую систему европейских и глобальных отношений на основе партнерства. Тем не менее судьба и конечный результат российских реформ, самоидентификация России, определение ее места и роли в новой Европе еще в высшей степени неопределенны. Завершатся ли российские реформы созданием подлинно демократического общества с эффективной рыночной экономикой или, как это не раз случалось в истории, вновь возобладает национал-патриотическая реакция? Ответ на этот вопрос должна дать сама Россия.

3. Преодоление политического и идеологического раскола Европы в конце 80-х годов не сняло и не могло автоматически снять проблему разрыва в уровнях социально-экономического развития между государствами Запада и Востока Европы. Десятилетия коммунистического господства и плановой экономики затормозили развитие ЦВЕ, отбросили ее на обочину мирового и европейского хозяйства. Наиболее развитые страны ЦВЕ по уровню ВВП на душу населения сопоставимы с беднейшими странами ЕС. Проблемы и продолжительность переходного периода в ЦВЕ существенно недооценивались в начале 90-х годов, поэтому социально-экономические разделительные линии сохранятся в Европе и в обозримой перспективе. Трудности переходного периода порождают опасность внутренней дестабилизации в отдельных странах, способной иметь трансграничные последствия. Наиболее тревожным примером внутренней дестабилизации явился хаос в Албании в 1996–1997 гг.

4. После окончания холодной войны Европа не избежала возникновения локальных и региональных конфликтов, в том числе вооруженных. Массовое применение силы в бывшей Югославии стало самым тяжелым шоком для Европы, не испытывавшей столь масштабных потрясений на протяжении всего послевоенного периода. В связи с возникновением открытых конфликтов в странах бывшего СССР, проведением этнократической политики рядом новых независимых государств, порой приобретающей характер «этнических чисток», латентной опасностью сепаратизма и ирредентизма в ЦВЕ проблема внутренних конфликтов и «агрессивного национализма» сегодня рассматривается в качестве одного из главных вызовов европейской безопасности.

Большинство современных конфликтов в Европе приобрело формы военного противостояния в тех странах, которые в силу разных причин не прошли этап формирования национальных государств (или государств-наций), пройденный большинством европейских народов в XIX в. Во многих странах Юго-Восточной Европы и бывшего СССР действуют и иные комплексные факторы, позволяющие предположить, что конфликтность и нестабильность скорее всего будут неизменными спутниками процессов формирования новых национальных государств и модернизации. Все это в начале 90-х годов поставило сообщество европейских государств перед необходимостью определения эффективных инструментов управления кризисными ситуациями, а также разработки долгосрочной стратегии и политики предупреждения внутренних конфликтов.

5. Военное вмешательство НАТО в конфликт в Косово (СРЮ) в марте — июне 1999 г. поставило Европу перед рядом новых проблем. Первая из них — продемонстрированная НАТО претензия на право военной интервенции без санкции Совета Безопасности ООН или ОБСЕ за пределами зоны собственной ответственности в случае (как это имело место в СРЮ) грубых нарушений прав человека и национальных меньшинств.

Вместе с тем косовский кризис 1998–1999 гг. обнажил другую, более серьезную и долгосрочную проблему. Она связана с отсутствием у международного, в частности европейского сообщества государств инструментов мирного, без военной эскалации вмешательства во внутренние процессы в том или ином государстве, когда они ставят данное государство на грань гуманитарной катастрофы или массового нарушения прав человека и национальных меньшинств. Необходимость разработки соответствующих международных инструментов стала очевидной именно и прежде всего на фоне косовского кризиса.

6. Новые вызовы безопасности позволили в 90-е годы говорить о нетрадиционных измерениях политики безопасности, не сводимой больше к политике обороны, ограничения вооружений и контроля над вооружениями. Среди новых вызовов безопасности наибольшее внимание в последнее время привлекает массовая миграция населения, в том числе возросшие потоки беженцев; незаконный оборот наркотиков и торговля оружием; приобретающие международный характер терроризм и организованная преступность.

Если в 1989–1992 гг. большинство европейских государств проявляли осторожность в оценке возможных вариантов формирования новой европейской системы, то с 1993–1994 гг. под воздействием ряда объективных процессов набор обсуждаемых вариантов постепенно сужался. К 1997 г. этап дискуссий завершился. Более очевидными стали контуры формирующегося облика Европы, хотя его детали еще остаются предметом обсуждений. По существу, в 1993–1997 гг. произошла «смена парадигмы» формирования единой Европы, которая рождается сегодня не на основе «сближения» Востока и Запада, а в результате постепенного расширения западных организаций. Наиболее существенным в этом плане является расширение на Восток ЕС и НАТО. В то же время многообразие европейских процессов не сводится к расширению этих организаций, а ведет к формированию «концерта» европейских институтов, каждый из которых по-своему уникален и незаменим с точки зрения управления европейскими процессами.

До 1990 г. СБСЕ представляло собой серию межправительственных форумов. Совещание обеспечило решение трех основных задач: поддержания интенсивного и регулярного диалога между Востоком и Западом; согласования норм и стандартов поведения государств во взаимных отношениях и в отношении граждан; рассмотрения вопросов, связанных с выполнением государствами принятых ими обязательств. К началу 90-х годов СБСЕ превратилось в динамично развивавшийся эффективный инструмент регулирования отношений между Востоком и Западом. С падением коммунистических режимов в документах СБСЕ была выражена приверженность всех его участников плюралистической демократии, верховенству закона и уважению прав человека, частной собственности, рыночной экономике и социальной справедливости. Эти ценности были закреплены и конкретизированы в документах копенгагенского (июнь-июль 1990 г.) и московского (сентябрь — октябрь 1991 г.) совещаний Конференции по человеческому измерению СБСЕ, боннской Конференции по экономическому сотрудничеству в Европе (март — апрель 1990 г.) и в парижской Хартии для новой Европы, подписанной 21 ноября 1990 г. После 1990 г. развитие СБСЕ, с 1 января 1995 г. переименованного в Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), характеризовалось рядом черт.

1. В 1992–1993 гг. существенно расширился состав участников ОБСЕ[62] в результате принятия в нее стран бывшего СССР и бывшей Югославии, а также Албании и Андорры. ОБСЕ является самой универсальной, общеевропейской организацией, что определяет как ряд ее преимуществ, так и сложностей в работе. Среди проблем организации помимо трудности достижения консенсуса отмечается культурно-политическое многообразие государств-участников.

2. Парижская Хартия положила начало институционализации СБСЕ, подведшей к его преобразованию в ОБСЕ. С 1990 г. созданы постоянные и регулярно собирающиеся структуры и институты организации. Раз в два года проводятся встречи по обзору выполнения обязательств, завершающиеся встречами на высшем уровне (Хельсинки, 1992; Будапешт, 1994; Лиссабон 1996). Сначала раз в год, а в настоящее время раз в два года проводятся встречи Совета министров ОБСЕ (Берлин, 1991; Прага и Стокгольм, 1992; Рим, 1993; Будапешт, 1995; Копенгаген, 1997; Осло, 1998). Органом, уполномоченным принимать самостоятельные решения, является Постоянный совет, заседания которого еженедельно проводятся в Вене. В ОБСЕ созданы институты действующего председателя и «тройки», генерального секретаря, верховного комиссара по делам национальных меньшинств, ряд других. В Вене размещен секретариат, имеющий бюро в Праге; в Варшаве — Бюро по демократическим институтам и правам человека (БДИПЧ), в Женеве — Суд по примирению и арбитражу в рамках ОБСЕ. Ежегодно в Праге проводится экономический форум ОБСЕ. В Вене действует Форум ОБСЕ по сотрудничеству в области безопасности, в рамках которого обсуждаются вопросы контроля над вооружениями.

3. Наряду с сохранением нормотворческих функций и перенесением акцента на контроль за соблюдением принятых обязательств расширяется оперативная деятельность ОБСЕ в таких областях, как предотвращение конфликтов, регулирование кризисов и постконфликтное восстановление; формирование институтов правового государства (в частности, ОБСЕ играет активную роль в наблюдении за выборами, а в ряде случаев и в их организации) и обеспечение прав человека.

С 1992 г. ОБСЕ направляет в зоны конфликтов миссии, в том числе долгосрочные, мандат которых варьируется в зависимости от ситуации и предусматривает задачи по предотвращению и политическому урегулированию конфликтов. Долгосрочные миссии действуют в БиГ, Грузии, Латвии, Македонии, Молдове, Таджикистане, на Украине, в Хорватии, Эстонии, Косово. С 1995 г. группа содействия ОБСЕ работает в Чечне. С 1998 г. — в Беларуси. Минская группа с 1992 г. осуществляет посредничество в нагорно-карабахском конфликте. ОБСЕ постоянно представлена в Албании. Специальные миссии ОБСЕ направлялись в 1997 г. в СРЮ для урегулирования политического конфликта по поводу фальсификации результатов муниципальных выборов, а также в Албанию для поиска политического решения албанского кризиса.

С 1992 г. по решению хельсинкской встречи на высшем уровне ОБСЕ является региональным соглашением по смыслу главы VIII Устава ООН и за ней зарезервировано право проведения операций по поддержанию мира, исключая при этом возможность применения мер принуждения. Однако до настоящего времени ОБСЕ ни разу не воспользовалась этим правом. В соответствии с решением будапештской встречи на высшем уровне 1994 г. планируется операция ОБСЕ в зоне нагорно-карабахского конфликта, осуществление которой затягивается из-за отсутствия согласия сторон относительно принципов политического урегулирования.

С 1996 г. ОБСЕ осуществляет ряд задач постконфликтного восстановления в соответствии с дейтонским Общим рамочным соглашением 1995 г. о мире в БиГ. Соглашением на ОБСЕ были возложены такие задачи, как содействие разработке субрегиональных мер контроля над вооружениями, проведение переговоров о региональных мерах контроля над вооружениями и мерах по укреплению доверия в Юго-Восточной Европе; определение наличия необходимых условий, организация и проведение под международным контролем общебоснийских и муниципальных выборов в БиГ; содействие формированию демократических институтов и обеспечению прав человека.

Оперативная деятельность по обеспечению раннего предупреждения о назревающем конфликте осуществляется верховным комиссаром ОБСЕ по делам национальных меньшинств в сотрудничестве с БДИПЧ. Возрастает роль действующего председателя, «тройки», личных представителей и специальных уполномоченных председателя, действующих от имени ОБСЕ на основе согласования с Постоянным советом. С 90-х годов ОБСЕ взаимодействует с другими международными организациями.

4. Несмотря на противоречивое отношение к организации различных государств-участников, часть которых либо не верит в возможности ОБСЕ, либо отдает приоритет иным европейским структурам и по этой причине настороженно относится к укреплению оперативных возможностей ОБСЕ, последняя постепенно превращается в один из основных инструментов обеспечения безопасности, основанной на сотрудничестве. К функциям ОБСЕ, определяющим ее уникальный характер и несвойственным ни одной иной европейской организации, следует отнести следующие:

— являясь единственной общеевропейской организацией, ОБСЕ осуществляет нормотворческую деятельность, а также способна обеспечивать легитимность мер, принимаемых другими региональными организациями за пределами территории их государств-членов;

— в рамках венского Форума по сотрудничеству в области безопасности или в тесной увязке с ОБСЕ рассматриваются и решаются вопросы контроля над вооружениями: меры укрепления доверия и безопасности; Договор по открытому небу (формально заключенный вне ОБСЕ), Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ОВСЕ) и OBCE-IA (состав участников заключенного в ноябре 1990 г. договора уже состава участников ОБСЕ);

— уникальной остается оперативная деятельность ОБСЕ в сфере раннего предупреждения, предотвращения и урегулирования конфликтов;

— несмотря на определенный параллелизм в деятельности Совета Европы и ОБСЕ, последняя остается единственной организацией, призванной обеспечивать уважение прав человека и содействие формированию институтов правового государства во всем регионе ОБСЕ, в том числе в странах, не являющихся членами или кандидатами в члены Совета Европы.

Динамика внутреннего развития и внешней политики стран ЦВЕ в 90-е годы определялась рядом факторов. Искусственность навязанных им коммунистических режимов предопределила не только стремительный распад последних в условиях ослабления блокового противостояния и отказа СССР от «доктрины Брежнева», но и относительно безболезненное расставание с коммунистической идеологией, переход бывших коммунистических рабочих партий на позиции социал-демократии. К началу 90-х годов после короткого периода дискуссий в этих странах сформировался более или менее широкий консенсус в отношении основных внутренних и внешнеполитических целей. Его суть сводится к определению путей реинтеграции стран ЦВЕ в Европу, под которой понимается вступление в Совет Европы, ЕС и ЗЕС, а также в НАТО. Различия между консервативными и левыми партиями, сменяющими друг друга у власти, касаются главным образом средств и методов достижения этой цели.

На положении стран ЦВЕ и их внутреннем развитии в возрастающей степени сказывается ряд факторов. Во-первых, процесс реформ здесь оказался намного более сложным и продолжительным, чем это изначально прогнозировалось. Во-вторых, с течением времени все более рельефной становилась дифференциация стран ЦВЕ с точки зрения прогресса в осуществлении политических и экономических реформ. Оба эти обстоятельства определяют наметившиеся различия как в темпах, так и в перспективах реинтеграции в Европу отдельных стран ЦВЕ.

Наследие плановой экономики, сложности, обусловленные комплексным характером преобразований, а также сравнительно низкий уровень экономического развития относятся к числу основных проблем в осуществлении реформ в странах ЦВЕ. На проводимых преобразованиях негативно сказывается наследие коммунизма: дефицит власти, неразвитость гражданского общества, отсутствие устойчивых ценностных ориентиров. Проведение системной и структурной реформ экономики осложняется прочностью позиций бюрократии и групп интересов. Порожденные прежней системой стереотипы поведения — патернализм, уравниловка и др. — мешают утверждению новой модели экономического поведения. Необходимость структурной реформы экономики предопределяла неизбежность социального шока при любом варианте проведения преобразований. Немало сложностей порождает одновременное осуществление перехода к рыночной экономике и преобразования политической системы.

Одна из десяти стран ЦВЕ — Албания, согласно классификации ООН, относится к государствам с низким уровнем доходов (ВВП на душу населения менее 750 долл. США в 1994 г.). Большая часть государств относится к группе с низкими средними доходами (до 3 тыс. долл. США). Лишь три страны (Чехия, Венгрия и Словения) попадают в группу с высокими средними доходами. В группу же с высокими доходами не попадает ни одно из государств ЦВЕ. Отсталость в развитии усугублялась начавшимся после 1989 г. и связанным с процессами трансформации спадом производства, хотя в странах ЦВЕ этот спад был значительно меньшим, чем в бывшем СССР, что предопределило относительно быстрое возобновление экономического роста. Низкий уровень экономического развития, быстрый распад коммунистической системы, бремя старых проблем и спад производства явились, в свою очередь, причиной многих негативных социально-экономических процессов.

В ходе преобразований в странах ЦВЕ в зависимости от сочетания исходных предпосылок для проведения реформ, последовательности и целенаправленности проводившейся политики а также внешних условий наметилась дифференциация государств региона во всех сферах преобразований. В зависимости от достигнутого прогресса в осуществлении политических и экономических преобразований, а также экономического оздоровления в ЦВЕ выделяют две группы государств, хотя границы между этими группами подчас нечетки, а внутри каждой из них существует своя дифференциация. Пять государств ЦВЕ — Чешская Республика, Польша, Венгрия, Словакия и Словения считаются лидерами в осуществлении реформ. Остальные страны ЦВЕ (некоторые из них прилагают усилия, для того чтобы догнать группу лидеров) находятся в состоянии хрупкого равновесия, при котором позитивные и негативные факторы уравновешивают друг друга.

Лидирующая пятерка стран ЦВЕ добилась заметного прогресса в осуществлении реформ, во второй половине 90-х годов улучшилось их экономическое положение. В силу более благоприятных стартовых условий системные преобразования в этих странах были начаты быстрее и оказались успешнее. С 1993–1994 гг. во всех пяти странах отмечается экономический рост. Спад производства здесь был менее существенным — падение ВВП с 1990 г. составило всего 15 %. Благоприятными для этих стран факторами являются рост инвестиций и умеренные темпы инфляции, которая в 1997 г. составила от 6,4 % (Словакия) до 10 % (Венгрия). Считается, что в перспективе названные пять стран по своим экономическим показателям могут выйти на уровень наименее развитых стран ЕС. К негативным факторам здесь относятся относительно высокий уровень безработицы (исключение составляет лишь Чехия); снижение уровня реальной средней заработной платы; нарастание социальной дифференциации; отсутствие эффективной системы социального обеспечения; обнищание части населения.

Страны Балтии — Латвия, Литва и Эстония относятся к странам, способным вплотную подтянуться к лидирующей пятерке ЦВЕ. Однако они по-прежнему сталкиваются с серьезными экономическими и социальными проблемами, в том числе в силу того обстоятельства, что спад здесь был более глубоким. Несмотря на многочисленные проблемы краткосрочного плана, страны Балтии заметно расширили свободу маневра в результате быстрого хотя и болезненного выхода из экономического пространства бывшего СССР. Процессы трансформации в странах Юго-Восточной Европы — Албании, Болгарии и Румынии характеризуются нестабильностью и хрупкостью достигнутых результатов, что в наиболее острой форме проявилось в условиях албанского кризиса 1996–1997 гг. Общий низкий уровень экономического развития усугубляет существующие в этих странах проблемы.

Во внешнеполитическом плане ситуация в ЦВЕ характеризуется отсутствием эффективных механизмов регионального политического и экономического сотрудничества. Практически все страны ЦВЕ, уже являющиеся членами Совета Европы, отдают приоритет односторонним усилиям по интеграции в ЕС и НАТО, порой вступая в конкуренцию друг с другом. После окончания холодной войны здесь возникли различные субрегиональные организации, стало более интенсивным двустороннее взаимодействие между отдельными государствами. Страны ЦВЕ являются участницами Центральноевропейской инициативы, вишеградской группы, СГБМ, ЧЭС, сотрудничества карпатских регионов (включая Украину). Болгария проявляет инициативу по налаживанию регулярного диалога государств Юго-Восточной Европы. Собственную политику субрегионального сотрудничества проводит Румыния, выстроившая в 90-е годы сложную систему «треугольников» — взаимодополняющих трехсторонних пактов сотрудничества (с Польшей и Украиной, Болгарией и Турцией, Молдовой и Украиной, Венгрией и Австрией, Болгарией и Грецией).

Тем не менее участие в различных формах субрегионального сотрудничества чаще всего рассматривалось странами ЦВЕ ибо как временный вариант регулирования отношений с соседними государствами на период до вступления в ЕС, либо — в случае реализации менее благоприятного сценария — как запасной, хотя и не оптимальный вариант внешнеполитической стратегии. Примером интенсивного, но в итоге малоэффективного субрегионального взаимодействия, охватывавшего в соответствии с изначальными планами сферы экономики, внешней политики и политики безопасности, является взаимодействие стран вишеградской группы, на основе которой в 1993 г. была создана Центральноевропейская зона свободной торговли (в 1995 г. в нее вошла Словения). Однако она не способствовала существенному оживлению региональной торговли.

Окончание холодной войны, исчезновение блокового противостояния в Европе, объединение Германии, начало системной трансформации в ЦВЕ поставили страны ЕС перед новыми вызовами. Стремление «растворить» возрастающее влияние Германии на европейскую политику подталкивало партнеров Бонна к углублению интеграции в рамках ЕС. Сторонниками этой линии, хотя и с определенными оговорками, выступали, в частности, Франция, Италия, ряд малых стран ЕС. С самого начала эту линию поддержала и Германия. Наиболее скептично относившаяся к углублению интеграции Великобритания отдавала предпочтение иному варианту адаптации ЕС к новым условиям, а именно — расширению состава ЕС за счет государств ЦВЕ. В течение короткого периода основные дискуссии в рамках ЕС сводились к обсуждению дилеммы: углубление или расширение? В конечном счете выбор был сделан в пользу углубления интеграции, которое сопровождалось бы ее последующим расширением сначала за счет развитых западноевропейских государств, а затем и стран ЦВЕ.

Усилия по углублению интеграции в рамках ЕС неоднократно предпринимались и до окончания холодной войны, хотя в силу разногласий между основными государствами-участниками они ограничивались, как правило, половинчатыми решениями. В 1985 г. главы государств и правительств стран ЕС согласовали пакет реформ и дополнений к договорам о ЕС, сведенных в Единый европейский акт, вступивший в силу в 1987 г. Этот документ предусматривал, в частности, завершение формирования общего внутреннего рынка до конца 1992 г., возврат к принятию значительной части решений в ЕС большинством голосов, а также расширение полномочий Европарламента. Одновременно с этим расширялась сфера компетенции ЕС за счет включения в нее политики в области исследований, технологии и охраны окружающей среды. С принятием единого европейского акта была создана договорная основа деятельности Европейского совета, а также «европейского политического сотрудничества», предполагавшего согласование внешней политики государств ЕС.

Перемены в Европе подтолкнули страны ЕС к более радикальным шагам в деле углубления интеграции. 9–10 декабря 1991 г. на встрече лидеров стран ЕС в Маастрихте (Нидерланды) был одобрен проект договора о Европейском союзе, подписанного министрами иностранных дел и финансов 7 февраля 1992 г. и вступившего в силу 1 ноября 1993 г. Договор предусматривает существенное углубление интеграции на ряде направлений:

1. Европейское экономическое сообщество, учрежденное Римским договором 1957 г., преобразовано в Европейский союз. Заметно расширена сфера деятельности ЕС. Таможенный союз, общий рынок, общая сельскохозяйственная и внешнеторговая политика с 1999 г. были дополнены Европейским валютным союзом (ЕВС), согласованной политикой в сферах охраны окружающей среды, здравоохранения, образования и социальной сфере. В силу компромиссного характера Маастрихтского договора компетенция органов ЕС в перечисленных областях неодинакова и не всегда безусловна. Договором предусматривается введение института «гражданства ЕС», не отменяющего гражданства отдельных государств. Сформирован комитет по региональным вопросам. Расширены полномочия Европарламента.

2. Новым направлением деятельности ЕС стало осуществление совместной внешней политики и политики безопасности (СВПБ), развивающей опыт «европейского политического сотрудничества» и предусматривающей согласование и осуществление странами ЕС совместных внешнеполитических действий на основе единогласно принятых решений.

3. Новым направлением стало сотрудничество в сфере внутренней политики. Речь идет, в частности, о согласовании политики стран ЕС по предоставлению политического убежища, регулированию иммиграционных процессов, борьбе с незаконным оборотом наркотиков и преступностью, о более тесном сотрудничестве полицейских служб. Однако и в этой области для принятия согласованных мер требуется единогласие в Совете министров ЕС.

Сам Маастрихтский договор стал результатом сложных компромиссов между еврооптимистами и евроскептиками внутри союза. Договором была предусмотрена возможность пересмотра и дальнейшего развития его положений межправителъственной конференцией стран ЕС, к компетенции которой относилось рассмотрение вопросов дальнейшего развития сотрудничества в областях СВПБ, внутренней политики и юстиции. Конференция открылась 29 марта 1996 г. в Турине (Италия) заседанием Европейского совета на уровне глав государств и правительств и завершилась в Амстердаме 16–17 июня 1997 г. принятием Амстердамского договора, подписанного министрами иностранных дел 2 октября 1997 г. Договор оформил продвижение вперед на ряде направлений, в том числе являвшихся предметом разногласий в процессе подготовки Маастрихтского договора. Договор, вступивший в силу 1 мая 1999 г., в частности, предусматривает:

— расширение компетенции ЕС в сфере внутренней политики. Европол, созданный в Гааге в качестве центра по сбору, обработке и обмену информацией, наделяется оперативными функциями. Расширяется международное сотрудничество национальных полицейских и таможенных ведомств, органов правосудия. В течение пяти лет после вступления договора в силу должен быть снят контроль на границах между всеми странами ЕС (за исключением Великобритании и Ирландии) и установлены общие стандарты контроля за внешними границами. Расширяется компетенция ЕС в сфере политики по предоставлению политического убежища, иммиграции, в отношении беженцев;

— регулирование правового положения граждан стран ЕС. Расширяются возможности ЕС принимать меры против проявлений дискриминации. Обязательным для всех стран союза становится принцип равноправия мужчины и женщины;

— расширение функций союза в сфере социальной политики. В договоре впервые появилась глава о координации политики занятости. Великобритания впервые согласилась признать в полном объеме обязательства, вытекающие из согласованной социальной политики стран ЕС. Договором устанавливаются минимальные стандарты в области здравоохранения. Политика ЕС в любой области должна соответствовать экологическим критериям, — укрепление и совершенствование механизма СВПБ. Усовершенствована процедура принятия решений в рамках СВПБ. Хотя принципиальные решения по-прежнему требуют единогласия, так называемые исполнительные решения могут теперь приниматься большинством голосов. Учреждена должность генерального секретаря Европейского совета, ответственного за разработку и осуществление СВПБ;

— новые функции по регулированию международных кризисов Амстердамским договором к компетенции ЕС отнесено осуществление гуманитарных акций, а также операций по поддержанию и укреплению мира. На основе единогласия ЕС может принимать политические решения, уполномачивающие ЗЕС на проведение таких операций. Поскольку в ходе межправительственной конференции так и не был решен вопрос о перспективе интеграции Западноевропейского союза (ЗЕС) в структуры ЕС, была предусмотрена возможность принятия ЕС политических решений на основе единогласия, уполномачивающих ЗЕС на проведение миротворческих операций. После изменения негативной позиции Англии в отношении интеграции ЗЕС в Европейский союз (что нашло отражение во французско-британской декларации, подписанной в Сен Мало 4 декабря 1998 г.) на данном направлении сотрудничества стран ЕС обозначился принципиальный сдвиг. На саммите ЕС в Кёльне 3–4 июня 1999 г. было принято решение о разработке и реализации в рамках СВПБ совместной европейской политики в области безопасности и обороны. Кёльнское решение, предусматривающее предоставление полномочий для самостоятельного осуществления военных операций по обеспечению мира в условиях вооруженных кризисов при опоре на инфраструктуру НАТО, а также создания необходимых для этого органов ЕС, включая комитет по политике безопасности, военный комитет, штаб ЕС и др., по существу означает полную интеграцию ЗЕС в структуры Европейского союза, — реформу структур и институтов ЕС. Ее цель — укрепление позиций Европейского парламента и Европейской комиссии, совершенствование правил принятия решений, в том числе путем Расширения перечня вопросов, по которым решения принимаются большинством голосов.

15 июля 1997 г. Комиссия ЕС представила «повестку дня 2000», содержащую рекомендации относительно основных направлений реформы в деятельности союза, обусловленных положениями Амстердамского договора и предстоящим расширением ЕС на Восток. Эти рекомендации были одобрены главами государств и правительств стран ЕС на специальном заседании Европейского совета в Берлине 26 марта 1999 г.

Согласование «повестки дня 2000» призвано разрешить противоречия, возникающие в ходе одновременного углубления интеграции и расширения Европейского союза. Наименее спорным был вопрос о вхождении в ЕС развитых стран Европы. В 1993 г. вступило в силу соглашение между странами ЕС и Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ)[63] о создании Европейского экономического пространства (ЕЭП), фактически позволившее странам ЕАСТ войти в единый рынок ЕС. Однако соглашение о ЕЭП довольно быстро отошло на задний план в связи с тем, что Швейцария не ратифицировала его в ходе референдума, а четыре государства — Австрия, Норвегия, Финляндия и Швеция начали переговоры о вступлении в ЕС. С 1 января 1995 г. Австрия, Финляндия и Швеция стали членами ЕС, число участников которого возросло с 12 до 15.

Наиболее сложным и спорным был вопрос о вступлении в ЕС стран ЦВЕ. В течение ряда лет после краха коммунистических режимов в Европе ЕС не занимал ясной позиции по этому вопросу, хотя уже на раннем этапе им была разработана стратегия более тесного сотрудничества со странами ЦВЕ на основе соглашений об ассоциации, известных как «европейские соглашения». Первыми такие соглашения с ЕС 16 декабря 1991 г. подписали Венгрия, Польша и Чехословакия. Впоследствии они были подписаны со всеми 10 государствами ЦВЕ.

«Европейские соглашения» предоставили подписавшим их странам статус ассоциированных членов и предполагают возможность их вступления в ЕС, регулируют политические и экономические отношения с союзом, включая установление режима свободной торговли. Соглашениями устанавливаются механизмы поддержания постоянного диалога между сторонами, обеспечивается более широкий доступ стран ЦВЕ к информации о процессе принятия решений в ЕС, определяются механизмы оказания технической и финансовой помощи реформам, в частности, в рамках программы ФАРЕ.

Однако само по себе приобретение статуса ассоциированных членов не являлось гарантией вступления в Европейский союз[64]. Лишь на заседании в Копенгагене 21–22 июня 1993 г. Европейский совет принял политическое решение о том, что «ассоциированные страны Центральной и Восточной Европы, желающие того, станут членами Европейского союза». При этом высший политический орган ЕС не обозначил временные рамки возможного вступления, оговорив лишь, что для полноправного членства в союзе кандидаты должны соответствовать ряду экономических и политических критериев. При этом совет оговорил, что вступление новых членов не должно нанести ущерб дееспособности союза. Помимо ориентации программы ФАРЕ на подготовку стран ЦВЕ к вступлению в ЕС в Копенгагене странам-кандидатам было предложено вступить в «структурированный диалог» с ЕС, в ходе которого могли бы быть прояснены все вопросы их отношений с союзом.

Более конкретная стратегия ЕС по интеграции стран ЦВЕ была принята на заседании Европейского совета в Эссене (Германия) 9–10 декабря 1994 г. Совет отметил, что переговоры о вступлении стран ЦВЕ в ЕС смогут начаться лишь после завершения межправительственной конференции, а также после тщательного анализа возможного влияния расширения ЕС на его дееспособность и готовности кандидатов к вступлению в союз. Совет определил набор краткосрочных и долгосрочных мер по подготовке стран ЦВЕ к вступлению в союз.

Несмотря на существовавшие в союзе разногласия и наличие сторонников одновременного начала переговоров со всеми странами-кандидатами, ЕС в конечном счете проводит дифференцированную политику в отношении стран ЦВЕ. В пятерку первых кандидатов из числа стран ЦВЕ вошли Венгрия, Польша, Словения, Чехия и Эстония. 31 марта 1998 г. с ними, а также с Кипром были начаты переговоры. Считается, что они смогут вступить в ЕС в 2001 г., хотя Комиссия ЕС исходит из более реалистичного срока — 2003 г.

Остальным пяти кандидатам на вступление в ЕС была предложена особая программа партнерства, учреждена специальная конференция с участием всех стран — кандидатов на вступление ЕС для обеспечения более тесной координации и гармонизации их политики с политикой союза.

С окончанием холодной войны перед НАТО в большей мере, чем перед другими европейскими организациями, встала проблема адаптации своей политики и стратегии к новой ситуации и развития новых отношений со странами, входившими в ОВД. Начало процессу адаптации политики и стратегии НАТО было положено лондонской сессией Совета НАТО на высшем уровне (июль 1990 г.). При этом альянс реагировал на ряд основных вызовов, перед которыми оказалась организация.

1. Изменение военно-политической обстановки, исчезновение опасности внезапного широкомасштабного военного конфликта между Востоком и Западом, выход на передний план локальных внутренних и межгосударственных конфликтов, не затрагивающих непосредственно военную безопасность стран НАТО, не только требовали пересмотра военной стратегии альянса, но и усиливали настроения в пользу сокращения вооруженных сил и военных расходов в большинстве стран НАТО.

2. Усилившаяся в начале 90-х годов в ряде западноевропейских стран тенденция к активизации оборонного сотрудничества в рамках ЗЕС стимулировала расслоение внутри НАТО.

3. Изменение с начала 90-х годов соотношения традиционных и новых (преимущественно невоенных) вызовов безопасности ставило под вопрос будущее НАТО как военной организации.

В декабре 1991 г. в Риме была принята новая стратегическая концепция НАТО. В ее основу был положен вывод о том, что подготовка к отражению крупномасштабного нападения более не является центральной задачей альянса. Наиболее вероятной угрозой безопасности стран НАТО считались межэтнические конфликты и территориальные споры. В соответствии с этим выводом НАТО отказалась от концепций передовой обороны и гибкого реагирования. Уменьшилась ее зависимость от ядерного оружия. Главными задачами альянса считались урегулирование кризисных ситуаций, расширение диалога с не входящими в НАТО странами, совместное с ними решение возникающих проблем безопасности на основе сотрудничества.

В соответствии с концепцией 1991 г. осуществлены сокращение и реорганизация сил и средств альянса. Значительно сокращена численность объединенных вооруженных сил НАТО. Количество боевых соединений НАТО сокращено на 35 %, количество боевых эскадрилий — на 41 %, численность военного персонала — на 24 %. Запасы ядерного оружия наземного базирования сокращены более чем на 80 %. Существенные изменения произошли в дислокации вооруженных сил НАТО. Из Германии выведены две трети размещавшихся там сухопутных войск. На 70 % сокращено количество боевых самолетов, на две трети — численность личного состава частей передового базирования. Численность вооруженных сил США в Европе сократилась с 300 до примерно 100 тыс. человек.

Понижена степень боеготовности ОВС НАТО при одновременном повышении их мобильности. Лишь для 35 % оставшихся соединений срок боеготовности установлен в 30 и менее дней (в 1990 г. 90 % соединений НАТО имели срок боеготовности 2 дня). Создаются многонациональные формирования (корпус быстрого реагирования). Модернизируется структура военного командования НАТО. Военное планирование адаптируется к новой ситуации, в которой главной задачей становится участие в поддержании мира и регулировании кризисов. В январе 1994 г. одобрена концепция многонациональных оперативных сил, предусматривающая возможность формирования коалиционных сил для проведения операций с участием стран НАТО, ЗЕС, а также государств, не являющихся членами данных союзов.

Наиболее существенные изменения в политике и военной стратегии НАТО в 90-е годы заключались в следующем:

1. Произошло изменение роли и характера кризисного планирования. В условиях холодной войны кризис рассматривался как краткая прелюдия крупномасштабного военного конфликта. Главный акцент делался на способность в возможно более сжатые сроки привести ОВС в боевую готовность и отмобилизовать резервы, перебросить в Европу подкрепления из США. В новой ситуации кризис рассматривается как продолжительный период локального противостояния, непосредственно не угрожающего безопасности стран НАТО. Соответственно, на передний план выдвигается использование возможностей воздействовать на локальные кризисы с целью их урегулирования.

2. В соответствии с данной задачей одним из основных направлений военного планирования НАТО становится подготовка к проведению операций по поддержанию или установлению мира.

3. Концепция многонациональных оперативных сил открывает возможность для проведения подобных операций с участием государств, не являющихся членами НАТО. Отработка практических аспектов такого взаимодействия проводится в рамках программы «Партнерство ради мира» (ПРМ), реализуемой НАТО с 1994 г.

Эволюция доктрины НАТО в период после окончания холодной войны была оформлена в новой стратегической концепции альянса, принятой на вашингтонской встрече в верхах, состоявшейся 23–24 апреля 1999 г. В документе подтверждены оборонительный характер союза и его готовность к укреплению сотрудничества с новыми партнерами; в нем отмечается, в частности, опасность появления очагов нестабильности в евро-атлантическом регионе и за его пределами. В этой связи перед вооруженными силами альянса ставится задача быть готовыми к проведению операций по реагированию на кризисы за пределами территории государств — членов НАТО, а также к участию в мерах по поддержанию международного мира и безопасности, принимаемых другими межгосударственными организациями.

Однако под влиянием косовского кризиса 1999 г. ряд европейских государств воспрепятствовали фиксации в новой стратегической концепции безусловной претензии НАТО на проведение подобных операций без санкции Совета Безопасности ООН или ОБСЕ. В документе подчеркивается главенствующая роль Совета Безопасности ООН в поддержании международного мира и безопасности, а также значительная роль ОБСЕ в содействии миру и стабильности, укреплении безопасности, основанной на сотрудничестве, осуществлении превентивной дипломатии, предотвращении конфликтов, регулировании кризисов и постконфликтном восстановлении.

Развитие партнерских отношений НАТО с бывшими участниками ОВД прошло несколько этапов. Лондонская декларация, принятая 6 июля 1990 г., содержала, в частности, предложения о налаживании сотрудничества между НАТО и странами ОВД по широкому кругу политических и военных аспектов безопасности. Для организации такого сотрудничества странам ОВД предлагалось открыть при НАТО дипломатические миссии связи. На встрече министров иностранных дел стран НАТО в Копенгагене 6–7 июня 1991 г. были предусмотрены возможности для дальнейшей интенсификации контактов стран ОВД с НАТО на политическом уровне и расширение сотрудничества в военной области.

В 1991 г. ряд стран ЦВЕ ставили перед НАТО вопрос о предоставлении им статуса ассоциированных членов союза. В ответ 20 декабря 1991 г. НАТО вместе с 9 государствами Восточной Европы учредила Совет североатлантического сотрудничества (ССАС) — многосторонний консультативный орган, в рамках которого согласовывались программы сотрудничества между НАТО и бывшими членами ОВД. После распада Советского Союза участниками ССАС стали страны бывшего СССР, а также Албания. В работе ССАС в качестве наблюдателей принимали участие Австрия, Финляндия, Швейцария и Швеция.

С осени 1993 г., когда в странах ЦВЕ и на Западе активизировалась дискуссия о расширении НАТО на Восток, по инициативе США была разработана программа «Партнерство ради мира». Эта программа, официально принятая на сессии Совета альянса в Брюсселе 10–11 января 1994 г., была адресована всем участникам СБСЕ. Заинтересованные государства могли подписать рамочный документ ПРМ, в котором излагались политические цели программы: обеспечение транспарентности национального военного планирования и оборонных бюджетов, демократического контроля над вооруженными силами; поддержание способности и готовности вносить вклад в миротворческие операции, проводимые под руководством ООН и/или под эгидой ОБСЕ; совместное планирование, обучение и проведение учений Для отработки операций по поддержанию мира, поисковых и спасательных операций, гуманитарных и других акций; обеспечение в долгосрочной перспективе большей совместимости вооружениях сил государств-партнеров и НАТО. В дальнейшем каждое государство могло разработать индивидуальную программу партнерства с НАТО. ПРМ способствовала индивидуализации отношений альянса с государствами-партнерами. Транспарентность индивидуальных программ обеспечивалась созданием в рамках ССАС координационного комитета по военно-политическим вопросам ПРМ.

Январские решения 1994 г. по существу открыли двери НАТО для вступления новых членов из числа стран ЦВЕ. Хотя принятие ПРМ откладывало окончательное решение вопроса о расширении блока, в ней говорилось, что «активное участие» в программе «сыграет важную роль в эволюционном процессе расширения НАТО». На данном же этапе блок предлагал проведение консультаций «с любым активным участником „партнерства“, если этот партнер ощущает прямую угрозу своей территориальной целостности, политической независимости или безопасности».

В ПРМ участвуют 24 государства, включая Россию, страны СНГ и нейтральные страны Западной Европы (Австрия, Финляндия, Швейцария, Швеция). На практике ПРМ не только позволила интенсифицировать военно-политическое сотрудничество стран ЦВЕ с НАТО, но и способствовала подготовке некоторых из них к вступлению в альянс. К сентябрю 1995 г. альянс подготовил «Исследование по вопросу о расширении НАТО», где были сформулированы основные принципы и критерии этого процесса. Одновременно НАТО выступила с инициативой дальнейшей институционализации политического диалога с Россией. По существу к 1995 г. вопрос о расширении НАТО можно было считать решенным, хотя странам альянса еще предстояло в этой связи решить ряд конкретных проблем:

— определить круг государств, которые могли бы войти в первую «волну» расширения, продумав при этом политику в отношении стран ЦВЕ, которым на данном этапе было бы отказано в возможности вступить в НАТО;

— урегулировать отношения с Россией;

— определить перспективы отношений прежде всего с европейскими странами бывшего СССР и в особенности с Украиной, которые в обозримой перспективе не могут рассчитывать на членство в НАТО.

10 декабря 1996 г. сессией Совета НАТО было принято решение о начале процесса расширения альянса. Подготовка первой «волны» расширения НАТО велась по нескольким направлениям.

1 В 1996–1997 гг. группа секретариата НАТО провела переговоры с двенадцатью странами ЦВЕ, проявившими интерес к вступлению в альянс[65]. По итогам переговоров был составлен доклад, обобщивший военные, политические и иные аспекты, связанные с приемом новых членов из числа государств ЦВЕ. Однако окончательное определение первых кандидатов на вступление в НАТО оставалось предметом споров вплоть до мадридского саммита НАТО. В Мадриде 8 июля 1997 г. приглашение вступить в НАТО получили три государства — Венгрия, Польша и Чешская Республика. После коротких переговоров 16 декабря 1997 г. с ними были подписаны протоколы о вступлении в НАТО. 12 марта 1999 г. процесс ратификации протоколов завершился вступлением трех стран в НАТО.

2. С января 1997 г. между НАТО и Россией состоялось несколько раундов консультаций и переговоров относительно совершенствования и развития механизмов политического диалога и согласования политики. Эти переговоры завершились подписанием в Париже 27 мая 1997 г. Основополагающего акта о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Организацией североатлантического договора и Российской Федерацией.

3. Одновременно с принятием решения о расширении НАТО в июле 1997 г. в Мадриде была подписана Хартия об особом партнерстве между Организацией североатлантического договора и Украиной, предусматривающая установление регулярного политического диалога в рамках Комиссии НАТО — Украина, развитие между ними политического и военного сотрудничества.

4. 16 января 1998 г. в Вашингтоне была подписана Хартия партнерства между США и странами Балтии, в которой зафиксирована поддержка Соединенными Штатами намерения Латвии, Литвы и Эстонии присоединиться в будущем к европейским и трансатлантическим организациям, в том числе к НАТО. Хартией предусмотрено создание четырехсторонней комиссии по наблюдению за реализацией закрепленных в ней принципов.

5. На встрече министров иностранных дел стран, входящих в ССАС, 30 мая 1997 г. в Синтре (Португалия) вместо ССАС был учрежден Совет евро-атлантического партнерства (СЕАП) составе государств, входящих в НАТО и участвующих в ПРМ (всего 44 члена). Учреждение СЕАП было призвано усовершенствовать механизм многосторонних политических консультаций НАТО с государствами-партнерами, предоставляя последним несколько более широкие возможности для участия в подготовке и принятии решений относительно операций и мероприятий в осуществлении которых они принимают участие. СЕАП собирается на уровне министров иностранных дел дважды в год и ежемесячно — на уровне послов.

6. Весной 1997 г. министры обороны и иностранных дел стран НАТО приняли решение о модификации ПРМ, получившей название «Расширенная программа партнерства ради мира». Речь идет о расширении практики многосторонних и индивидуальных политических консультаций между НАТО и государствами-партнерами; о большей ориентации индивидуальных программ партнерства на отработку возможностей оперативного взаимодействия вооруженных сил различных стран; о расширении возможностей участия государств-партнеров в процессе принятия решений НАТО и планировании мероприятий в рамках ПРМ.

С точки зрения НАТО, меры, принятые на разных направлениях, призваны разрешить дилеммы, перед которыми альянс оказался в процессе начавшегося расширения на Восток.

Ввиду принятия в 1997 г. прежде всего ЕС и НАТО решений о начале процесса их поэтапного расширения на Восток, а также с учетом промежуточных результатов дискуссии в рамках ОБСЕ о модели общей и всеобъемлющей безопасности для Европы XXI в., ведущейся с 1995 г. по инициативе России, можно утверждать, что в настоящее время Европа вступила в решающую фазу формирования новой системы межгосударственных отношении, контуры которой вырисовываются все более ясно.

Во-первых, это начавшееся расширение западноевропейского и атлантического сообществ безопасности. Динамика европейского развития в последние четыре года характеризовалась сменой парадигмы формирования «большой» Европы. Сближение восточной и западной частей континента в рамках общеевропейских структур, идея которого пронизывает парижскую Хартию 1990 г., не стало доминирующей тенденцией. Верх взяла тенденция к расширению западных организаций на Восток. Можно спорить о том, какие события привели к подобной смене парадигмы европейского единства, и была ли эта смена неизбежной. Но важно осознавать, что начавшееся расширение западных организаций означает не новый раскол Европы, а ее объединение.

Во-вторых, это плюралистический характер формирующейся системы европейской безопасности, если рассматривать ее с институциональной точки зрения. Уже на ранней стадии дискуссий об «архитектуре» европейской безопасности стало очевидно, что она не должна быть и не будет иерархичной. Речь сегодня идет скорее о том, как лучше выстроить «концерт» европейских организаций, в котором каждая из них исполняла бы свою «партию», исходя из необходимости их тесного взаимодействия, а не конкуренции, и учитывая ресурсы и возможности остальных.

Этот вывод предполагает признание того факта, что сейчас и в обозримом будущем ни одна европейская организация не сможет самостоятельно решить все проблемы переживаемого Европой переходного периода, а также справиться с возникающими рисками. Данный вывод в равной степени относится и к ОБСЕ, и к НАТО. Ни укрепление и расширение возможностей первой, ни расширение второй не являются ответом на все проблемы европейской безопасности, хотя порой в пылу полемики сторонники той или другой точки зрения абсолютизируют возможности отдельных организаций.

Таким образом, в действительности мы не стоим перед выбором: либо ОБСЕ — либо НАТО. Если расширение НАТО позволяет распространить стабилизирующее действие атлантического сообщества безопасности на ряд стран Центральной и Восточной Европы, то ОБСЕ сохраняет неоспоримое первенство в целом ряде областей европейской политики. Это единственная универсальная организация европейских государств, способная санкционировать действия других региональных организаций за пределами их непосредственной «зоны ответственности». ОБСЕ незаменима в сферах предотвращения и урегулирования локальных конфликтов, контроля над вооружениями и укрепления доверия в военной области, контроля за соблюдением прав человека и национальных меньшинств во всех государствах — участника Организации.

В-третьих, это отсутствие необходимости создавать новые организации в Европе. Задача сегодня состоит в том, чтобы упорядочить взаимодействие существующих региональных организаций, при этом устраняя неоправданное дублирование в их деятельности там, где оно возникает, улучшить координацию в интересах достижения синергетического эффекта от согласованных действий. Иными словами, речь идет о совершенствовании взаимодействия между ОБСЕ, НАТО, ЕС, ЗЕС, Советом Европы в соответствии с концепцией безопасности, основанной на сотрудничестве, а не о формировании системы коллективной безопасности в Европе.

Наконец, это вопрос о том, каким образом Россия будет встраиваться в новую систему отношений в Европе. Смена парадигмы формирования единой Европы, безусловно, имеет для России иное значение, чем для большинства восточноевропейских стран. Прежде всего потому, что в отличие от них перед Россией не стоит вопрос о вступлении в ЕС или НАТО. Расширение же последних сужает для России выбор путей интеграции в новую европейскую систему. Вместе с тем нет никаких оснований драматизировать происходящее в Европе.

В нашем понимании главный интерес России заключается в том, чтобы иметь дело с единой, а не с раздробленной Европой. И хотя соблазн поиграть на противоречиях между европейскими державами велик, для России важнее стабильность и предсказуемость Европы, обеспечиваемые в первую очередь многогранными интеграционными процессами как в ЕС, так и в НАТО. В этом смысле главное заключается в том, чтобы европейцы не растеряли, а, наоборот, укрепили и расширили свое единство.

Второй, не менее важный интерес России заключается в том, чтобы не допустить возрождения враждебных отношений между Россией и Западом, и в частности с Европой; найти пути приобщения России к расширяющемуся европейскому сообществу безопасности. Институционализация партнерских отношении с ЕС и НАТО должна поэтому стать одним из основных приоритетов российской политики в Европе. Специальные механизмы и институты, связывающие Россию с ЕС и НАТО, позволяющие согласовывать общие интересы и политику, должны стать новым звеном в системе европейских институтов (пока оно находится в рудиментарном состоянии). Без этого звена новая система европейской безопасности выглядела бы незавершенной, а заявления о том, что без участия России невозможно обеспечить стабильную безопасность в Европе, остались бы пустым звуком.

Именно поэтому, а не потому, что Североатлантический союз расширяется на Восток, необходим диалог с НАТО. Хотя вопрос о строительстве отношений России с НАТО в последние годы оказался тесно увязанным с вопросом о расширении последней, углубление партнерства с альянсом имеет самостоятельное значение. Формирование долгосрочного партнерства между Россией и НАТО не просто отвечает интересам всех сторон, но и призвано стать одной из основ новой системы европейской безопасности. Для России же институционализация партнерства с НАТО наряду с развитием отношений с Европейским союзом является одним из важнейших путей обеспечения достойного места в этой системе.

Стержневой линией российской политики долгое время оставалось противопоставление укрепления ОБСЕ расширению западных структур, прежде всего НАТО. Тем не менее начиная с 1994 г. в политике России прослеживается акцент на постепенную институционализацию отношений с ведущими европейскими организациями на основе налаживания механизмов прямого политического диалога с ними.

24 июня 1994 г. было подписано Соглашение о партнерстве и сотрудничестве между Российской Федерацией и Европейским союзом[66], вступившее в силу 1 декабря 1997 г. Соглашением учрежден механизм политического диалога между Россией и ЕС, включая регулярные консультации по всему спектру политических, экономических и других проблем. Два раза в год должны проходить встречи президента России с руководством ЕС — председателем Европейского совета и председателем Европейской комиссии. Диалог на уровне министров осуществляется в рамках Совета сотрудничества, призванного наблюдать за осуществлением соглашения, обсуждать двусторонние и международные вопросы, давать соответствующие рекомендации. Он опирается в своей деятельности на Комитет сотрудничества в составе старших должностных лиц. Комитет парламентского сотрудничества в составе депутатов Федерального Собрания России и Европарламента может давать Совету свои рекомендации.

ЕС признал Россию страной с экономикой переходного периода, что позволяет применять режимные положения в торговле и экономическом сотрудничестве на уровне, близком к мировой практике. В 1998 г. ЕС принял решение о применении к России антидемпинговых процедур в том же порядке, как и к странам с рыночной экономикой. Режим торговли по основным элементам совпадает с правилами ГАТТ/ВТО. В ходе переговоров Россия добилась отмены количественных ограничений на импорт в страны ЕС российских товаров. Однако отдельными соглашениями регулируется торговля углем и товарами черной металлургии, текстилем, сельскохозяйственной продукцией, товарами ядерного топливного цикла, рынок коммерческих космических запусков. В 1998 г. завершился процесс урегулирования большинства из этих вопросов.

Наиболее драматично складывались отношения России с НАТО. Принятие программы ПРМ поначалу было позитивно воспринято российским руководством. Однако в условиях публичной критики как идеи расширения НАТО, так и ПРМ приоритетное значение в России было отдано оформлению «особых» отношений с НАТО, включая проведение консультаций по широкому кругу проблем европейской безопасности.

22 июня 1994 г. Россия подписала рамочный документ ПРМ одновременно с протоколом, в котором выражалось намерение подготовить широкую индивидуальную программу партнерства, «отвечающую размерам, значимости и возможностям России», а также наладить далеко идущие отношения сотрудничества «как в рамках, так и вне рамок» ПРМ. Россия и НАТО договорились углублять диалог и сотрудничество путем обмена информацией по проблемам политики безопасности, имеющим европейское измерение, проводя по мере необходимости политические консультации по вопросам, представляющим взаимный интерес, осуществляя сотрудничество по всему кругу вопросов безопасности, в том числе в сфере поддержания мира.

В ходе последующих переговоров были подготовлены два документа, подписание которых ожидалось 1 декабря 1994 г., — индивидуальная программа сотрудничества России с НАТО в рамках ПРМ и документ о механизме расширенного политического диалога с НАТО, выходящего за более узкие военно-политические рамки ПРМ. Однако оба документа были подписаны лишь 31 мая 1995 г. в Нордвейке (Нидерланды).

С этого времени Россия явно отдавала предпочтение более широкому политическому диалогу с НАТО. Индивидуальная программа партнерства так и не была наполнена реальным содержанием. Хотя с 1995 г. Россия неоднократно инициировала встречи по формуле 16+1, многие параметры этого механизма ее не удовлетворяли. Диалог осуществлялся на нерегулярной основе и фактически был ограничен встречами на уровне послов, хотя с 1996 г. встречи в составе «16+1» стали проводиться и на уровне министров иностранных дел и обороны. Занимая крайне отрицательную позицию в отношении расширения НАТО, Россия вплоть до начала 1997 г. отказывалась вести официальный диалог о совершенствовании механизма политических консультаций, хотя соответствующие предложения от НАТО неоднократно поступали.

Лишь в декабре 1996 г. Россией и НАТО было согласовано начало с января 1997 г. консультаций о взаимных отношениях, перешедших в переговоры, которые завершились подписанием 27 мая 1997 г. в Париже Основополагающего акта о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Россией и НАТО. В этом документе зафиксированы принципы сотрудничества между ними, механизм регулярных консультаций и сотрудничества в рамках Совместного постоянного совета (СПС) Россия — НАТО, собирающегося дважды в год на уровне министров и ежемесячно — на уровне послов, сформулированы области консультаций и сотрудничества.

Процесс институционализации механизма политического диалога оказался затяжным. Первое заседание СПС на уровне министров иностранных дел 17 государств и генерального секретаря НАТО состоялось в Нью-Йорке 26 сентября 1997 г. С первым визитом начальника российского Генерального штаба в НАТО и назначением Россией в конце 1997 г. главного военного представителя в альянсе, а также с созданием в Брюсселе военной миссии связи с НАТО были сделаны важные шаги в направлении формирования механизмов взаимодействия с этой организацией. На заседании СПС на уровне послов 24 октября 1997 г. было принято решение о создании первых рабочих групп, в том числе по вопросам миротворчества, по ядерным вопросам, по военно-техническому и другим аспектам сотрудничества.

Несмотря на драматизм отношений России с НАТО и неизбежные политические издержки жесткой риторики с российской стороны, состояние отношений России с европейскими организациями во второй половине 90-х годов свидетельствует в целом о возможностях их дальнейшего выравнивания и позитивного развития в интересах как России, так и Европы в целом.

Заключено в целом благоприятное для России соглашение с ЕС, хотя на рубеже XX и XXI вв. сложности в их отношениях будут возрастать ввиду торгово-политических последствий для России предстоящего расширения Европейского союза. Создан, хотя и работает со сбоями, механизм сотрудничества с НАТО. В 1996 г. Россия стала полноправным членом Совета Европы. С 1994 г. начался постепенный, хотя и медленный процесс институционализации отношений сотрудничества России с ЗЕС.

Главное же заключается в начале формирования механизмов прямого диалога и взаимодействия России с основными европейскими институтами в политической, экономической и военно-политической областях, хотя этот процесс и шел со сбоями и откатами. Наполнение взаимодействия с ЕС и НАТО реальным содержанием, а также развитие двусторонних отношений с европейскими державами и США наряду с сохранением активного участия России в ОБСЕ способны заложить институциональную основу взаимодействия и согласования интересов России с главными субъектами европейской политики, ее полновесного участия в формировании новой системы отношений в Европе.

Ежегодник ОБСЕ 1995. Ежегодник по вопросам Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. — М., 1996.

Ежегодник ОБСЕ 1996/1997. Ежегодник по вопросам Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. — М., 1998.

От Хельсинки до Будапешта. История СБСЕ/ОБСЕ в документах (1973–1974 гг.). В 3-х томах — М., 1996–1997.

Der Osten Europas im Prozefi der Differenzierung: Fortschritte und Mifierfolge der Transformation // Bundesinstitut fur ostwissenchaftli-che und Internationale Studien — Munchen — Wien, 1997.

Russia and Europe. The Emerging Security Agenda / Ed. by V. Baranovski. — Oxford, 1997.

Subregional Cooperation in the New Europe. Building Security, Prosperity and Solidarity from the Barents to the Black Sea. — N. Y., 1999.

WEB сайты:

ОБСЕ: http://www.osceprag.cz

EC: http://europa.eu.int

НАТО: {http://www.nato.int}

Глава 3 Международные отношения в Восточной Азии

Ко второй половине 90-х годов восточноазиатская подсистема стала второй по значению после Европы подсистемой мира. Высокая динамика развития, в основе которой — опережающие темпы роста стран Восточной Азии, их успешный диалог между собой и с внерегиональными державами могут сделать Азиатско-тихоокеанский район основным центром мирового экономического и политического тяготения подобно тому, как таким центром в предшествующие эпохи была Европа. Восточная Азия — часть Азиатско-тихоокеанского региона (АТР). Имеется несколько вариантов определения его географических границ. Согласно первому к АТР относят гигантский район, ограничиваемый западным побережьем обеих Америк, восточным побережьем Азии и зоной Австралии. При такой интерпретации в АТР включают и страны Южной Азии. Второй вариант предполагает включение в АТР стран Тихоокеанской Азии, США, Канады и зоны Австралии и Новой Зеландии. Государства Южной Азии в этом случае также попадают в перечень стран АТР, но из него исключаются латиноамериканские государства.

Третий вариант предполагает фокус на азиатских составляющих АТР от Берингова пролива до Бирмы. Материалы, связанные с политикой внерегиональных держав — США, Австралии, Индии, Канады и стран Европейского союза, привлекаются для анализа постольку, поскольку это необходимо для понимания региональных событий. Третье толкование и принято за исходное в настоящей главе. В ней в основном будет употребляться термин «Восточная Азия» притом, что Восточная Азия включает в себя северо-восточную (Дальний Восток) и юго-восточную части.

В 70–80-х годах на региональном уровне структура межгосударственных отношений определялась существованием треугольника СССР — США — КНР, который вписывался в контекст мирового биполярного противостояния Советского Союза и США. Распад СССР разрушил эту структуру. В Восточной Азии обстановка перестала зависеть от отношений Москвы и Вашингтона. Это дало толчок развитию региональной многополярности. В АТР стали действовать несколько центров влияния — Китай, Япония, государства Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Россия. США хотя географически и не принадлежат к восточноазиатской подсистеме, но оказывают на нее огромное влияние.

Многополярность на уровне региона определяет подход стран Восточной Азии к оценке мировых тенденций. Китай является активным пропагандистом концепции формирования многополярной структуры международных отношений во всем мире. В апреле 1997 г. эта точка зрения КНР получила поддержку России, когда в Москве по итогам российско-китайского саммита была подписана совместная российско-китайская Декларация о многополярном мире и формировании нового международного порядка.

Отношения в области безопасности между странами региона в основном базируются на двусторонних обязательствах. Хотя в АТР имеется несколько многосторонних военно-политических соглашений, они не играют определяющей роли.

Комплексы двусторонних отношений. В связи с прекращением советско-американской конфронтации вооруженные силы США в регионе были сокращены со 110 до 100 тыс. человек в 1990–1992 гг. От новых сокращений американская администрация намерена воздерживаться. Важнейшие союзы США в регионе — прежде всего с Японией и Южной Кореей.

Первый из них опирается на подписанный в 1951 г. в Сан-Франциско японо-американский Договор о взаимном сотрудничестве и гарантии безопасности, который был пересмотрен и продлен в 1961 г., а затем еще раз в 1971 г. Этот договор не имеет четко оговоренного срока действия и ежегодно автоматически продлевается. Он предусматривает оказание Соединенными Штатами помощи Японии в случае возникновения угрозы миру и стабильности на Дальнем Востоке. Договор о взаимной обороне между США и Южной Кореей был заключен в октябре 1953 г. после подписания соглашения о прекращения огня, положившего конец боевым действиям в Корее (1950–1953 гг.). Оба договора позволяют США иметь базы на территориях союзников.

Договор о взаимной обороне с 1952 г. связывает США с Филиппинами. Изначально он предусматривал присутствие американских баз на филиппинской территории. Однако в конце 70-х годов правительство Филиппин поставило вопрос об их удалении. Фактический вывод баз состоялся только в 1992 г.

Однако страны региона приняли меры, чтобы сохранить здесь американское присутствие. Правительство Сингапура в 1990 г. предложило разместить на своей территории службу снабжения ВМС США и обеспечивать техническое обслуживание американских боевых кораблей и военных самолетов. Малайзия и Индонезия согласились предоставить США условия для ремонта военных кораблей в своих портах. В 1993 г. аналогичные услуги обязался предоставлять США и Бруней. Филиппинское правительство тоже согласилось разрешить ВМС США использовать ремонтные доки бывшей американской базы в Субик-Бэй, но только на обычной коммерческой основе.

Таиланд не имеет военно-политического договора с США. Но сотрудничество двух стран развивается на базе подписанного в 1962 г. государственным секретарем США Д. Раском и министром иностранных дел Таиланда Танат Хоманом Совместного заявления о политике США в отношении Таиланда. Этот документ (коммюнике «Раск — Танат») не включает в себя прямого обязательства США защищать Таиланд, но предусматривает предоставление американской помощи на цели укрепления способности Таиланда противостоять прямой или косвенной внешней агрессии.

Важно принимать во внимание и существование принятого американским конгрессом в 1979 г. Закона об отношениях США с Тайванем, согласно которому американская сторона обязалась продолжать оказание помощи Тайваню в интересах повышения его обороноспособности. По смыслу, хотя и не формально, этот закон предусматривает предоставление Тайваню неофициальных американских гарантий на случай чрезвычайных ситуаций в зоне соприкосновения сфер контроля Тайваня и КНР.

Военно-политические обязательства России перед странами региона скромнее. Российская Федерация признает действенность договора 1978 г. между СССР и СРВ. На основании этого договора с 1979 г. по конец 80-х Советский Союз арендовал во Вьетнаме две базы — военно-морскую в Камрани и военно-воздушную в Дананге. Советское присутствие на этих базах должно было уравновешивать американское присутствие на Филиппинах. Но к началу 90-х годов советское присутствие во Вьетнаме было свернуто. После 1991 г. было объявлено о намерении вообще ликвидировать российские военные объекты во Вьетнаме. Затем ситуация изменилась еще раз. В связи с активизацией военного строительства в Китае вьетнамская сторона модифицировала свою позицию. В настоящее время на базах во Вьетнаме сохраняется ограниченное военное присутствие России до 2004 г. Вьетнамская сторона не возражает против использования этих же баз Соединенными Штатами. Страны АСЕАН и США относятся к российскому присутствию во Вьетнаме с пониманием. Вступление Вьетнама в АСЕАН в 1995 г. при наличии российско-вьетнамского договора означает косвенное подключение России к совместному со странами этой группы регулированию вопросов региональной безопасности.

Формально не денонсирован и советско-северокорейский военно-политический договор 1961 г., предусматривающий оказание помощи КНДР в случае возникновения конфликта на Корейском полуострове. Однако с 1995 г. в стадии обсуждения находится вопрос о его пересмотре в направлении изменения обязательств российской стороны и приведения содержания договора в соответствие с новыми конституционными процедурами Российской Федерации (процесс прохождения через Федеральное Собрание решений об оказании военной помощи зарубежным государствам).

Из новых активов российской политики можно назвать два. В ноябре 1992 г. был заключен Договор о дружбе и сотрудничестве между РФ и Республикой Корея. Это единственный случай подписания Россией такого рода документа с восточноазиатским государством — союзником США. Он может при необходимости служить «мостком» для косвенного подключения Российской Федерации к избирательному сотрудничеству с замкнутой на США системой региональных военно-политических обязательств.

В 1993 г. был заключен новый договор России с Монголией. В отличие от прежнего советско-монгольского договора 1966 г. новый договор имеет чисто политический характер.

Из комплексов двусторонних соглашений других держав важно отметить договоры Австралии с Новой Зеландией и Индонезией. Первый из них был заключен в 1943 г. и изначально предусматривал сотрудничество обеих стран в интересах обороны против Японии. Он остается в силе. Второй документ, подписанный в декабре 1995 г., не содержит упоминания о заключении союза между Канберрой и Джакартой, но в него включены традиционные для военно-политических договоров статьи о проведении консультаций в случае возникновения опасных вызовов для принятия соответствующих мер. Предполагается, что договор подписан с учетом растущей мощи КНР.

Многосторонние соглашения. В сентябре 1951 г. в Сан-Франциско был подписан трехсторонний Договор безопасности между Австралией, Новой Зеландией и США (АНЗЮС). Изначально направленный против возобновления японской агрессии, этот блок со временем изменил характер. Однако с 1986 г. вследствие американо-новозеландского конфликта из-за отказа Новой Зеландии допускать в свои порты американские боевые корабли с ядерным оружием на борту американская администрация в одностороннем порядке заявила о «приостановке членства» Новой Зеландии в АНЗЮС и отказалась продолжать с ней военное сотрудничество. Хотя в 90-х годах конфликт утратил остроту, в работе АНЗЮС Новая Зеландия не участвует. Блок трансформировался в две подсистемы двустороннего сотрудничества — США с Австралией и Австралии с Новой Зеландией. Одновременно продолжается и сотрудничество Канберры и Веллингтона по линии уже упоминавшегося военно-политического соглашения между Новой Зеландией и Австралией (АНЗАК), заключенного в 1943 г. Таким образом, косвенно Новая Зеландия по-прежнему подключена к американской системе стратегических партнерств.

С начала 70-х годов в регионе действует система Оборонных мероприятий пяти держав (Five Powers Defense Arrangements). В нее входят государства Содружества — Великобритания, Австралия, Малайзия, Новая Зеландия и Сингапур. Их взаимодействие строится на базе шести документов: о системе единой военно-воздушной обороны; о сотрудничестве в области обороны Великобритании, Австралии и Новой Зеландии с Сингапуром; о сотрудничестве тех же первых трех стран с Малайзией; о военно-политическом сотрудничестве стран на пятисторонней основе и о таком же сотрудничестве между Великобританией, Австралией и Новой Зеландией (АНЗЮК).

Следует сказать о Манильском пакте. В его основе — подписанный в ноябре 1954 г. Договор о коллективной обороне в Юго-Восточной Азии между США, Великобританией, Францией, Австралией, Новой Зеландией, Филиппинами, Таиландом и Пакистаном. На базе договора до конца 70-х годов довольно неудачно действовал многосторонний блок СЕАТО. В 1976 г. по инициативе Филиппин и Таиланда его организационные структуры (секретариат и др.) были распущены. Но формально пакт не денонсирован, и решение о возобновлении работы его органов может быть принято в любое время.

Новым многосторонним институтом является действующий с 1995 г. региональный форум по вопросам безопасности. Его участники — девять стран АСЕАН (Бруней, Вьетнам, Индонезия, Лаос, Малайзия, Мьянма, Камбоджа, Сингапур, Таиланд, Филиппины) и государства — партнеры АСЕАН — США, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Канада, Южная Корея, Россия, КНР, а также представитель Европейского союза и КНДР. Эта организация не является военно-политической структурой в обычном смысле слова. Значение ее деятельности — в поддержании диалога и мониторинге стратегической ситуации. Участники форума не принимают формальных обязательств. Задача организации — ставить вопросы, связанные с поддержанием стабильности и предотвращением конфликтов. Малым и средним странам форум дает возможность привлечь внимание сильных держав к своим опасениям и в случае появления конкретных угроз попытаться сформировать в регионе неформальную коалицию для их устранения. Это «мягкий» тип многостороннего сотрудничества в сфере безопасности, не апробировавшийся в других частях мира.

К началу 90-х годов в Восточной Азии на основе развития торгово-экономических и финансовых связей, производственной кооперации, взаимных переливов капиталов, товаров и технологий, взаимопроникновения и взаимосращивания хозяйственных интересов Японии и Соединенных Штатов Америки сформировался крупнейший в мире межгосударственный производственно-экономический комплекс, который стал локомотивом ускоренного развития всего региона.

Повышение уровня развития сопредельных азиатских стран стало для Японии и США необходимостью по нескольким причинам. Во-первых, при низкой покупательной способности населения бедные страны не могли стать рынками для сбыта японской и американской продукции. Во-вторых, недостаточный уровень технологической оснащенности не позволял включить их в производственную кооперацию с Японией и США, тогда как такая кооперация была необходима обеим странам для перехода на более высокие ступени производства. В силу этих и других соображений Токио и Вашингтон уделяли большое внимание оказанию помощи развитию некоммунистических государств в форме кредитов, инвестиций и передачи технологий.

При поддержке обеих держав произошло укрепление экономических позиций ряда развивающихся стран, которые в силу исторических обстоятельств представляли собой особый интерес для стран Запада и Японии и поэтому находились в преимущественном положении как получатели помощи. Этими странами и территориями были Тайвань, Южная Корея, Гонконг и Сингапур. Они стали первым эшелоном новых индустриальных стран в Восточной Азии.

Создание в 1967 г. АСЕАН положило начало повороту малых и средних стран к опережающему развитию экономического сотрудничества по отношению к военно-политическому. Эти страны смогли мобилизовать внутренние ресурсы и привлечь внешние заемные средства для индустриализации. Политическая стабильность, обеспечивавшаяся сложившимися в странах АСЕАН умеренно авторитарными режимами, облегчила экономическое развитие. К началу 90-х годов государства АСЕАН вошли в число новых индустриальных стран, образовав в регионе влиятельную силу.

Поскольку рост экономических возможностей стран региона происходил при низком уровне региональной напряженности, в 90-х годах интересы торговли и хозяйственного развития стали частично заслонять военно-политическую озабоченность. Тихоокеанский регионализм стал приобретать экономико-политические, а не военно-политические формы. Концепции развития тихоокеанской интеграции на базе единой оборонной структуры при участии США, выдвигавшиеся ранее (варианты так называемого тихоокеанского сообщества), исчезли из дипломатического обихода.

В 90-х годах в регионе действовало более 15 официальных и неофициальных организаций интеграционного типа. Главная из них — АСЕАН. Это субрегиональная организация, охватывающая зону девяти стран Юго-Восточной Азии. Одна из ее основных конкретных задач — создание к 2008 г. зоны свободной торговли в ЮВА. Учредители АСЕАН — Индонезия, Малайзия, Таиланд, Сингапур и Филиппины. В 1984 г. в АСЕАН вступил Бруней, в 1995-м — Вьетнам, в 1997-м — Лаос и Мьянма, а в 1999 г. — Камбоджа. С 1989 г. статус наблюдателя в АСЕАН имеет Папуа-Новая Гвинея, Ежегодно страны АСЕАН проводят встречи на уровне министров иностранных дел, после закрытия которых с 1979 г. проводятся так называемые постминистерские конференции (ПМК) — встречи представителей стран АСЕАН с государствами, имеющими статус официальных партнеров АСЕАН. В их число входят США, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Канада, Южная Корея, а с 1997 г. — Россия (в качестве гостя и наблюдателя Россия участвовала в работе ПМК с 1991 г.) и КНР.

С 1971 г. страны АСЕАН на совещании в Куала-Лумпуре (Малайзия) провозгласили своей целью создание в ЮВА Зоны мира, свободы и нейтралитета (ЗОПФАН) и Зоны, свободной от ядерного оружия. Но до начала 90-х годов вопросы военно-политического взаимодействия не занимали в работе АСЕАН большого места.

В 1991 г. на постминистерской конференции АСЕАН впервые был обсужден военно-политический вопрос — предстоявший вывод американских военных баз с Филиппин. В 1992 г. на аналогичной конференции ставился вопрос о положении, создавшемся в связи с территориальным спором вокруг архипелага Спратли, на который претендуют одновременно КНР, Тайвань и несколько стран АСЕАН. После этого в 1994 г. и было принято решение учредить региональный диалог по вопросам безопасности в качестве постоянного, для чего с 1995 г. в рамках постминистерских конференций стал проводиться упоминавшийся выше региональный форум АСЕАН по вопросам безопасности.

Следующим по важности является Азиатско-тихоокеанский экономический совет (АТЭС или АРЕС — Asia Pacific Economic Cooperation). Это единственная общерегиональная экономическая организация межгосударственного характера. Ее цель — создание в 2010 г. зоны, свободной и открытой для торговли и инвестиций (Азиатско-тихоокеанского экономического сообщества) для индустриально развитых стран, а к 2020 г. — для развивающихся стран — участниц АТЭС. В состав АТЭС входят страны АСЕАН (кроме Бирмы и Лаоса), США, Япония, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Корея, КНР, Гонконг и Тайвань (тайваньские представители не участвуют во встречах на уровне глав правительств), Россия (с 1997 г.), Мексика, Чили, Папуа-Новая Гвинея и ряд тихоокеанских островных государств. С 1993 г. ежегодно проводятся совещания АТЭС на уровне глав правительств. Прием в АТЭС новых членов заморожен до 2007 г.

Помимо этой межгосударственной структуры в регионе действует ряд других организаций. С 1990 г. в качестве азиатской подгруппы АТЭС функционирует Восточноазиатский экономический совет (East Asian Economic Caucus), в который входят страны АСЕАН, Япония, Южная Корея, Новая Зеландия, Тайвань и Гонконг. Кроме того, действуют Тихоокеанская конференция по торговле и экономическому развитию (PAFTAD — Conference on Pacific Trade and Economic Development), Экономический совет бассейна Тихого океана (РВЕС — Pacific Basin Economic Council), Совет тихоокеанского экономического сотрудничества (РЕСС — Pacific Economic Cooperation Council). Россия является участницей двух последних организаций.

В 90-х годах произошло укрепление экономических и военно-политических позиций КНР. Благодаря реформе, начатой в 1978 г. под руководством лидера Компартии Китая Дэн Сяопина (1904–1997), китайская экономика вышла из кризиса. В стране была решена продовольственная проблема, а к началу 90-х КНР стала одним из крупнейших мировых экспортеров. В стране осуществляются «очаговая модернизация» и индустриализация на современной технологической основе. По оценкам, Китай вышел на третье место в мире по объемам ВНП, уступая США и Японии.

Правда, абсолютные цифры не указывают на эффективность экономики КНР. Из-за огромного населения Китай нельзя отнести к числу передовых стран по показателю дохода на душу населения. Страна страдает от неравномерности развития: передовые производства сосредоточены в прибрежной зоне, а основная часть глубинных районов остается отсталой и бедной, что порождает социальную напряженность. Бременем для страны остается демографический рост. С учетом этих и других обстоятельств часть специалистов полагает, что Китай не сможет удерживать высокие темпы роста. Тем не менее КНР располагает достаточными ресурсами для военного строительства и активной внешней политики в географически приближенных к ней районах.

В 1989 г. на площади Тяньаньмэнь в Пекине произошли выступления китайского студенчества под демократическими лозунгами. Выступления были жестоко подавлены. Международное сообщество осудило действия китайских властей, а американский конгресс ввел санкции против КНР в связи с нарушениями прав человека. В качестве меры давления последовало решение конгресса отложить на год предоставление КНР режима наибольшего благоприятствования в торговле.

Однако ухудшения отношений КНР с индустриальными странами не произошло. Вскоре после указанных событий США в неофициальном порядке провели переговоры с КНР об урегулировании ситуации. Президент Дж. Буш принял меры по ограничению эффекта санкций, и режим наибольшего благоприятствования для КНР был восстановлен. После этого он ежегодно продлевался, хотя всякий раз американская сторона увязывала свое решение с уступками КНР по конкретным правозащитным вопросам (освобождение диссидентов, упрощение эмиграции и т. п.).

Вопрос о воссоединении КНР с Тайванем или о национальном объединении остается одной из самых сложных проблем региональных отношений. Истоки проблемы уходят к последним месяцам гражданской войны в Китае осенью 1949 г., когда бывшее центральное правительство Китайской Республики во главе с лидером Национальной партии (гоминьдан) Чан Кайши под давлением коммунистических отрядов Мао Цзэдуна отступило на Тайвань. С тех пор каждое правительство — новое, коммунистическое, в Пекине и старое, гоминьдановское, в Тайбэе — претендовало за легитимность и считало себя единственным законным общекитайским правительством. Советский Союз признал КНР, а США и их союзники — Чан Кайши.

В 1972 г. США признали КНР и разорвали дипломатические отношения с Тайванем, сохранив неофициальные отношения с правительством Чан Кайши и продолжив оказание ему военной помощи на основании Закона 1979 г. об отношениях с Тайванем. В 1975 г. Чан Кайши умер. Его преемники продолжали исходить из формулы существования «одного Китая» и признавали значимость задачи национального объединения. Однако с течением времени ситуация осложнилась. Внутри Тайваня росло влияние местных уроженцев — сторонников отказа от единства с «большим Китаем», требовавших провозглашения независимости острова. Поэтапная демократизация на Тайване позволила сепаратистам получить представительство в парламенте и оказывать влияние на внешнюю политику.

КНР болезненно реагирует на рост влияния сторонников независимости на Тайване. Учитывая неформальные гарантии США, руководство КНР не идет на применение силы для объединения. Однако оно систематически дает понять, что применение силы против острова в чрезвычайных обстоятельствах, под которыми понимается принятие Тайванем решения об объявлении независимости, не исключается.

При этом представители КНР и Тайваня поддерживают полуофициальные контакты для обсуждения условий возможного объединения. Позиция Пекина сводится к формуле «одно государство — две системы», которая предполагает, что после объединения Тайвань станет одной из провинций КНР, сохранив рыночную модель экономики и автономную административную систему, но передав Пекину руководство своей внешней и оборонной политикой. Тайваньская сторона не считает эти условия приемлемыми. Она не исключает объединения, но видит его как длительный демократический процесс слияния двух равноценных политических субъектов. Исходной точкой объединительного процесса в Тайбэе считают признание Пекином Тайваня в качестве равного партнера. Тайвань поддерживает дипломатические отношения с 29 странами мира.

С 1990 г. Тайвань проводит «гибкую политику» в отношении КНР, исходя из того, что «содержательные отношения» сторон важнее официальных. Но тайваньская сторона стремится повысить свой престиж за рубежом и расширить сферу контактов. В 1995 г. по рекомендации конгресса государственный департамент США выдал визу избранному в 1990 г. президентом Тайваня Ли Дэнхуэю, который прибыл в США с частным визитом для посещения Корнуэльского университета, выпускником которого он является. Хотя американская сторона заранее уведомила КНР о своем намерении выдать визу Ли Дэнхуэю, власти КНР выступили с энергичным осуждением позиции госдепартамента.

Ситуация обострилась, когда в марте 1996 г., в период подготовки очередных президентских выборов на Тайване, в зоне Тайваньского пролива возник мини-кризис. Вооруженные силы КНР провели военную демонстрацию (150 тыс. войск) в непосредственной близости острова, устроив учебные пуски боевых ракет в зоне Тайваньского пролива. Целью акции было оказать давление на тайваньских избирателей и помешать сторонникам независимости Тайваня добиться успеха на выборах. Акция КНР была с тревогой воспринята на Тайване и в США. Вашингтон выступил с осуждением действий Китая. Ответной силовой демонстрацией стала отправка американских боевых кораблей в зону Тайваня. Однако до настоящего кризиса дело не дошло. Китайские власти по дипломатическим каналам передали США просьбу не вводить боевые корабли непосредственно в Тайваньский пролив. Американская администрация официально ответила, что не примет на себя обязательств, способных ограничить ее действия в поддержку Тайваня. Но американские корабли не были введены в пролив, оставаясь в непосредственной близости от него.

Президент Тайваня Ли Дэнхуэй проявляет сдержанность в вопросе провозглашения независимости. Но он подверг ревизии прежний посыл тайваньской политики относительно того, что существует «только один Китай». Тайваньское руководство акцентирует фактическое существование КНР и Тайваня в качестве равных субъектов, хотя один из них не называет себя государством. Не отвергая объединения с КНР в будущем, Тайбэй заявляет, что в настоящее время продолжается «этап двух Китаев», и формула «существует только один Китай» не соответствует содержанию этого этапа.

Российская Федерация признает официальную позицию КНР в тайваньском вопросе. Она установила и поддерживает неофициальные связи с Тайванем с 1992 г.

На протяжении почти ста лет Гонконг был британской колонией в Китае. Основой прав Великобритании на территорию Гонконга была договор о ее аренде сроком на 99 лет. В 1984 г. во время визита премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер в Пекин после сложных переговоров британская сторона подтвердила обязательство передать Гонконг Китаю по истечении срока действия арендного договора. КНР со своей стороны обязалась создать на территории бывшей колонии особый административный район, сохранив в нем ныне существующие экономический и социальный уклады. Гонконг перешел под контроль КНР в 1997 г.

Помимо тайваньской проблемы дестабилизирующее влияние на обстановку оказывает ситуация вокруг архипелага Спратли в Южно-Китайском море. Этот архипелаг, состоящий из 230 мелких островов и рифов общей площадью 250 тыс. кв. км, расположен между территориями Вьетнама, Филиппин и Малайзии. Частью архипелага Спратли являются Парасельские острова. В годы Второй мировой войны архипелаг был захвачен Японией, которая отказалась от прав на него по Сан-Францисскому мирному договору в 1951 г. Однако в тексте договора не было указано, к кому переходят острова. Фактически острова попали под контроль французско-южновьетнамской администрации.

Вопрос о принадлежности островов не вызывал разногласий до тех пор, пока не возникла перспектива освоения расположенных в их зоне нефтяных месторождений. В 1974 г., пользуясь военной слабостью Южного Вьетнама, КНР оккупировала практически всю группу Парасельских островов. ДРВ расценила действия Китая как посягательство на ее права, но не решилась пойти на конфликт с КНР, ограничившись тем, что высадила свои войска на одном из островов Парасельской группы, куда еще не прибыли китайские силы.

В 1992 г. КНР одобрила новый закон о морских владениях, в соответствии с которым Китай в одностороннем порядке провозгласил суверенитет над всей акваторией Южно-Китайского моря. В новом законе было оговорено право Китая применять силу для пресечения того, что он мог счесть незаконным промыслом в китайских территориальных водах. Кроме того, иностранные суда должны были отныне просить разрешение на проход через те воды, которые Китай считал своими территориальными, а подлодки должны были пересекать их в надводном положении.

По новому закону общая площадь акваторий, на которые стала претендовать КНР, составила 3 млн. кв. км, из которых около одной трети эксплуатируется, по мнению Китая, незаконно другими странами. Теперь уже не только группа Парасельских островов, но и весь архипелаг Спратли оказался в зоне китайских претензий. В том же 1992 г. КНР в сотрудничестве с американскими корпорациями приступила к разведке нефти в районе Тонкинского залива, в 70 милях от побережья Вьетнама. Последовали протесты Ханоя и вспышка подозрения по поводу намерений КНР в странах АСЕАН. Ситуация еще более осложнилась в 1995 г., когда КНР установила пограничные знаки и навигационное оборудование на одном из рифов архипелага, который считают своей территорией Филиппины. Эти действия были расценены в регионе как силовая акция.

КНР контролирует 70 островов, Вьетнам — 21, Малайзия — 3, Филиппины — 8, а Тайвань — всего один, но самый крупный. Индонезия не претендует на островные территории, но претензии КНР затрагивают ее экономическую зону.

Сложность ситуации усугубляется тем, что страны, претендующие на части архипелага Спратли (за исключением Брунея), имеют на островах свои вооруженные силы. Наиболее крупные гарнизоны на островах держат КНР и Вьетнам. На ряде островов размещены войска Филиппин и Малайзии. В странах АСЕАН существуют опасения, что КНР будет стремиться утвердить свой контроль над нефтеносными районами силовым путем и поставить более слабые государства перед свершившимся фактом. Основанием для подозрений служит отказ Китая согласиться с предложениями малых стран провести переговоры для размежевания спорных районов.

Особенностью союза США с Японией остается несимметричность взаимных обязательств сторон по договору безопасности. Поскольку ст. 9 Конституции Японии 1947 г. закрепляет отказ этой страны «на вечные времена» от использования силы для решения международных споров, договор предусматривает защиту Соединенными Штатами Японии, но не обязывает Японию защищать США. На основании договора в Японии размещено 52 военных объекта США. Далеко не все они являются военными базами. Среди них следует назвать важнейшие — военно-морскую базу в Иокосука и военно-воздушную в Кадэна на о. Окинава. Причем из-за протестов местного населения с 1996 г. представители Японии и США ведут переговоры относительно свертывания последней. В Японии дислоцировано около 45 тыс. американских военнослужащих.

Занимая второе место в мире по размерам экономической мощи, Япония с середины 70-х годов удерживает военные расходы на уровне около 1 % ВНП. По этому показателю она уступает всем индустриальным странам мира. Однако по абсолютным цифрам затрат на оборону страна занимает шестое место в мировой иерархии. По оценкам специалистов, по совокупной военной мощи Япония находится на пятом-шестом месте в мире. Япония продолжает соблюдать добровольно принятые ею в 1971 г. по решению парламента три безъядерных принципа — не производить, не иметь и не ввозить ядерное оружие, хотя в случае принятия соответствующего политического решения Япония в состоянии создать ядерное оружие в короткие сроки. Остаются в силе планы участия японских сил самообороны в блокировании в чрезвычайных ситуациях трех международных проливов — Лаперуза, Сангарского и Корейского, от свободы судоходства в которых зависит возможность выхода кораблей российского Тихоокеанского флота в открытый океан с баз на побережье Японского и Охотского морей.

Вследствие конституционных ограничений японские силы самообороны с окончания Второй мировой войны и до начала 90-х годов ни разу не отправлялись за рубеж. Только в августе 1992 г. под влиянием событий в Персидском заливе и под давлением США и их союзников по НАТО японский парламент после острой политической борьбы принял закон, разрешающий посылку японских военных за пределы страны, но только для участия в миротворческих операциях ООН. В 1992 и 1993 гг. японские миротворческие контингенты действительно направлялись в Камбоджу и Мозамбик.

Основной проблемой японо-американских отношений является будущее японо-американского договора и союза. В США существует коалиция сил, которые считают, что Япония экономит на обороне и за счет этого повышает конкурентоспособность в отношениях с США. Делается вывод о том, что японские экономические успехи достигаются за счет Соединенных Штатов, несущих бремя расходов по обеспечению безопасности региона. Выдвигается требование заставить Японию принять на себя большую долю ответственности за обеспечение национальной и региональной безопасности. Если японское правительство двинется по этому пути, создание мощных и независимых вооруженных сил в Японии — вопрос времени.

Другая группа американских политиков указывает, что контроль над японской военной и внешней политикой — достаточная плата за те расходы, которые США несут по выполнению своих обязательств перед Японией. Сторонники этой точки зрения считают, что полностью независимая в военном отношении Япония может представлять собой серьезный вызов не только для своих соседей, но и для самих США.

Дискуссия о целесообразности сохранения договора с США идет и в Японии, где мощные силы выступают за пересмотр договора, хотя и не отказываются от принципа сохранения в той или иной форме союзнических отношений с США. Во второй половине 90-х годов на уровне экспертов была прорисована компромиссная формула ревизии японо-американских отношений: союз должен быть сохранен, но следует пересмотреть договор и устранить асимметрию взаимных обязательств. Вместо нынешнего договора должен быть подписан новый, который закрепит японо-американское партнерство на условиях, больше соответствующих новым возможностям Японии и ситуации в АТР.

В апреле 1996 г. во время очередного визита президента США Б. Клинтона в Японию была подписана японо-американская Декларация по вопросам безопасности. Стороны подтвердили свою приверженность сотрудничеству на базе договора безопасности. Особо было оговорено, что Япония принимает на себя обязательство оказывать организационную поддержку США во время проведения совместных военных учений и в случае участия американских вооруженных сил в миротворческих операциях.

В сентябре 1997 г. в Нью-Йорке был подписан документ «Основные направления сотрудничества Японии и США в области обороны», в котором регламентируются двусторонние связи в военной области. В этом документе содержится расширительная интерпретация сферы действия японо-американского договора 1961 г. Если исходно договор был рассчитан на взаимодействие двух стран в случае возникновения угрозы стабильности непосредственно в регионе Дальнего Востока, то теперь за Японией закреплено обязательство оказывать поддержку Соединенным Штатам в случае возникновения угрожающих ситуаций в «районах, окружающих Японию», четкие географические границы которых не обозначаются. Такого рода расширительные трактовки — не новость. В 60-х и 70-х годах японские официальные лица уже заявляли о принципиальной применимости положений «договора безопасности» к зоне прохождения главных морских путей от Ближнего Востока до Японии и непосредственно к зоне Ближнего Востока. Но соглашение 1997 г. — первый случай жесткой фиксации такой трактовки в международно-правовом порядке. Это может служить основанием для более активной роли Японии в поддержке американской военной стратегии во всем мире, хотя Конституция Японии по-прежнему ограничивает военную мощь Токио, и без изменения Основного закона японские «силы самообороны» и далее не смогут оказывать США прямую помощь вооруженным путем.

Военно-политические отношения США с Японией и Южной Кореей не выросли в трехсторонний комплекс («малый треугольник»). Двустороннее начало осталось в отношениях между этими странами преобладающим, т. е. Япония и Южная Корея строят свои военно-политические отношения с США независимо друг от друга, и уровень японо-южнокорейского политического взаимодействия не идет в сравнение с отношениями по линиям Токио — Вашингтон и Вашингтон — Сеул.

США сохраняют военные гарантии безопасности Южной Кореи на случай возможного конфликта с Севером. Хотя Южная Корея имеет мощную армию, ее вооруженные силы менее многочисленны, чем армия северян. На территории Южной Кореи размещается контингент американских войск численностью около 37 тыс. человек и продолжает (со времен войны 1950–1953 гг.) формально функционировать командование вооруженных сил ООН в Корее, главой которого является американский генерал.

Хотя экономические отношения между Японией и Южной Кореей развиваются успешно, и Япония была важнейшим источником помощи и технологий для южнокорейской модернизации, в военно-политической области уровень взаимного доверия остается невысоким. Между странами существует территориальный спор относительно прав на остров Такэсима (Тэкто) в Японском море. Южная Корея занимает настороженную позицию в отношении возрождения военной мощи Японии. Обозреватели полагают, что нараставший в обеих частях Кореи национализм может представлять стратегический вызов для Японии в случае, если обе части Кореи объединятся и единая Корея станет экономически мощным и сильным в военном отношении государством.

Южная Корея добилась существенного укрепления своих международно-политических позиций, установив дипломатические отношения с Советским Союзом (в январе 1990 г.) и рядом других бывших социалистических стран. Стали улучшаться неофициальные отношения Южной Кореи с КНР. Эти обстоятельства могли способствовать созданию более благоприятных внешних условий для сближения Южной и Северной Кореи и осуществления на практике дипломатической формулы «перекрестного признания», в соответствии с которой Советский Союз и Китай как бывшие союзники КНДР по войне 1950–1953 гг. признали бы Сеул, а США и Япония установили бы дипломатические отношения с Пхеньяном. Шагом в этом направлении был одновременный прием 17 сентября 1991 г. обоих корейских государств в ООН. В 1992 г. Китай установил с Южной Кореей дипломатические отношения.

Вскоре вслед за тем, в декабре 1991 г., КНДР и Республика Корея подписали соглашение о примирении, ненападении и сотрудничестве, а в феврале 1992 г. — Совместную декларацию о безъядерной зоне на Корейском полуострове, согласно условиям которой обе стороны провозгласили отказ от производства, хранения, размещения, приобретения или испытания ядерного оружия.

В декабре 1992 г. в Южной Корее впервые за много лет прошли свободные прямые выборы и тридцатилетию правления военных был положен конец. Подписанные Сеулом и Пхеньяном документы могли составить базу для дальнейших переговоров о нормализации, т. к., во-первых, они содержали обязательства сторон разрешить конфликт мирно, а во-вторых, Юг по сути дела согласился учесть мнение Севера о необходимости исключить присутствие американского ядерного оружия на южнокорейской территории. Это означало повышение уровня военного доверия между Сеулом и Пхеньяном, т. к. американское оружие на юге полуострова традиционно рассматривалось как средство, позволяющее уравновесить численное превосходство по обычным вооружениям, которое КНДР имеет над Республикой Корея. Но решение вопроса о нормализации тормозится из-за неспособности корейских государств прийти к общему пониманию международно-политических реалий на полуострове.

Основным препятствием для урегулирования положения были и остаются опасения коммунистического руководства на севере страны в своей способности удержать власть в случае открытия КНДР внешнему миру, ослабления контроля над политической и частной жизнью граждан, притока в КНДР знаний, практики и опыта рыночной экономики и политического плюрализма. Стремясь удержаться у власти, северокорейское руководство ищет такую формулу отношений с Южной Кореей, США и Японией, которая позволила бы преодолеть экономическую и политическую изоляцию КНДР в мире, с одной стороны, и сохранить ее в качестве анклава социализма на базе идей «чучхе» («самопомощи», «опоры на собственные силы») — с другой. Внешняя политика КНДР отличается сложностью и изощренностью тактики. В ряде случаев приходится констатировать, что, провоцируя напряженность на субрегиональном уровне, КНДР сумела добиться повышения своей роли в международных делах и фактически особого отношения к себе со стороны более сильных партнеров.

Как отмечалось, «перекрестное признание», которое имелось в виду при нормализации отношений СССР и КНР с Сеулом и принятии корейских государств в ООН, не получило завершения, т. к. Токио и Вашингтон на признание Пхеньяна не пошли. Проводившиеся в 1992 г. переговоры КНДР с Японией уперлись в жесткие, по мнению Японии, требования о компенсации северокорейской стороне за злодеяния японских властей в Корее в годы колониального господства.

Диалог с США зашел в тупик из-за разногласий сторон в вопросах американского военного присутствия на юге полуострова и оценки международного статуса Республики Корея: Север требовал вывода войск США и отказывался признавать Южную Корею полноправным субъектом международных отношений. Южнокорейские руководители рассматривались в Пхеньяне только в качестве лидеров тех или иных политических партий, а правительство в Сеуле считалось марионеточным. На этом основании северокорейское руководство отказывалось допустить Южную Корею к участию в переговорах об урегулировании и о замене действующего с 1953 г. соглашения о прекращении огня в Корее межгосударственным мирным договором. Пхеньян был готов вести переговоры только с США и только по вопросу о заключении мира. Вопросы отношений между Севером и Югом руководители КНДР считают внутрикорейским делом и не соглашаются с мнением США о том, что мирный договор и нормализация отношений КНДР и РК являются элементами комплексного урегулирования.

Для давления на Пхеньян США и Южная Корея решили в начале 1993 г. провести замороженные до того ежегодные совместные военные учения «Тим спирит». В ответ 12 марта 1993 г. КНДР заявила о приостановке своего участия в Договоре о нераспространении ядерного оружия, членом которого она являлась с 1985 г., и об отказе выполнять подписанное ранее (и в целом выполнявшееся) соглашение с МАГАТЭ о проведении инспекций на северокорейских ядерных объектах.

С начала 90-х годов зарубежные эксперты стали высказывать мнение о том, что КНДР приблизилась к порогу самостоятельного производства ядерных взрывных устройств. Северокорейский реактор на АЭС в г. Йонбон считался главным объектом военного профиля, где, как предполагалось, вырабатывались соответствующие материалы. На этот объект иностранные инспектора не допускались. Между тем ЦРУ полагало, что КНДР накопила достаточно плутония для изготовления нескольких бомб.

США предложили КНДР провести переговоры в Нью-Йорке и Женеве, однако они не дали результатов. КНДР требовала навсегда прекратить маневры «Тим спирит», осуществить инспекции военных объектов США в Южной Корее на предмет наличия на них ядерного оружия и отменить ядерные гарантии для Южной Кореи со стороны Соединенных Штатов. США и Южная Корея попытались оказать давление на Пхеньян посредством угрозы санкций ООН. Но Китай уведомил США о намерении выступить против санкций. Одновременно КНР пыталась убедить КНДР согласиться с требованием МАГАТЭ о проведении инспекции. Пхеньян отказывался. Обстановка стала настолько напряженной, что весной — в начале лета 1994 г. в США всерьез обсуждался вопрос о нанесении ударов по ядерным объектам КНДР с целью помешать осуществлению северокорейской ядерной программы. Лишь благодаря возражениям ряда стран и либерального крыла американского истэблишмента реализация этого решения была отложена.

8 июля 1994 г. умер Ким Ир Сен. Это событие разрядило обстановку. В августе 1994 г. в Женеве представители США и КНДР подписали соглашение об оказании Северной Корее технической помощи в мирном использовании ядерной энергии сроком на пять лет. КНДР согласилась заморозить осуществление своей ядерной программы и возобновить членство в Договоре о нераспространении ядерного оружия. США обязались не применять и не угрожать применением ядерного оружия против КНДР, а Северная Корея — принять меры для осуществления условий Декларации о создании безъядерной зоны на Юге и возобновить для этих целей диалог с Югом.

Соединенные Штаты взяли на себя обеспечение поставки в Северную Корею двух современных ядерных реакторов, эксплуатация которых не позволяет извлекать материалы, пригодные для производства взрывных устройств. Одновременно США согласились снабжать КНДР нефтью для компенсации нехватки электроэнергии, которая возникла в связи с замораживанием работы северокорейского атомного реактора. Стороны договорились об открытии миссий связи и о поэтапной отмене американских запретительных мер на торговлю с КНДР и инвестиции в северокорейскую экономику.

Для регулирования практических вопросов сотрудничества в оказании помощи КНДР в мирном использовании ядерной энергии была сформирована международная компания КЕДО (Korea Energy Development Organization). В ее функции входит решение вопросов технического обеспечения проекта, его финансирования и оперативного управления. Фактически, но неофициально КЕДО работает как единственный в регионе переговорный институт по вопросам контроля над ядерными вооружениями.

В апреле 1996 г. президенты Южной Кореи и США выступили с идеей проведения четырехсторонней конференция по урегулированию ситуации в Корее с участием двух корейских государств, США и КНР. Российская Федерация настаивает на необходимости проведения многостороннего диалога по Корее в более широком составе и при ее участии. С 1997 г. КНДР согласилась на участие в переговорах о проведении конференции по американо-южнокорейской формуле.

Наследием 80-х для региона была ситуация в Камбодже. После окончания войны США во Вьетнаме у власти в Камбодже оказалась (в апреле 1975 г.) прокитайская коммунистическая группа во главе с Пол Потом и Иенг Сари. В декабре 1978 г. она была свергнута при военной поддержке Вьетнама другой группировкой местных коммунистов во главе с Хенг Самрином. Вьетнамские войска остались на территории страны, выступая опорой нового правительства. Прокитайская часть коммунистов, «красные кхмеры», развернули борьбу против правительства в провинциях, установив свой контроль над районами в зонах, прилежащих к границам Камбоджи с Таиландом, на территории которого были созданы опорные базы «красных кхмеров».

Советский Союз и социалистические страны поддерживали Вьетнам и правительство в Пномпене. Государства АСЕАН, США, Япония и страны Западной Европы считали действия Вьетнама в Камбодже агрессией. КНР оказывала военную помощь «красным кхмерам», а в феврале — марте 1979 г. под предлогом «наказания» Вьетнама даже сама вступила в кратковременный кровопролитный вооруженный конфликт с СРВ. «Красные кхмеры» продолжали представлять Камбоджу в ООН.

В конце 80-х годов советское руководство пришло к взаимопониманию с США и Китаем относительно внешних аспектов урегулирования. Было решено, что СССР убедит Вьетнам вывести свои войска, а КНР и США прекратят помощь «красным кхмерам», после чего будут проведены переговоры камбоджийских сторон при участии посредников.

В 1988 г. в Джакарте дипломаты стран АСЕАН смогли организовать неофициальную «встречу за коктейлем», в которой приняли участие представители Вьетнама, «красных кхмеров», правительства Камбоджи в Пномпене, бывшего главы государства Камбоджи принца Нородома Сианука и других камбоджийских сторон.

В сентябре 1989 г. вьетнамские войска были выведены. В сентябре 1990 г. благодаря усилиям стран АСЕАН, Франции и ряда других государств в Джакарте состоялась конференция, на которой был принят сводный план камбоджийского урегулирования, предполагавший проведение свободных выборов в этой стране в 1993 г. под эгидой ООН. В июле 1991 г. в Пекине состоялась первая сессия Высшего национального совета Камбоджи, в которой приняли участие представители четырех камбоджийских сторон: 1) правительства Хун Сена в Пномпене (поддерживаемого Вьетнамом и СССР); 2) «красных кхмеров» (Кхиеу Самфан), поддерживаемых Китаем; 3) принца Нородома Сианука, бывшего законного главы камбоджийского государства, свергнутого в 1970 г. камбоджийскими военными и с тех пор проживавшего в эмиграции в Китае и Франции, и 4) группы Сон Санна, находившегося в коалиции с Сиануком. Из этих групп только первые две представляли собой реальную силу и контролировали какие-то части страны. Две последние пользовались поддержкой АСЕАН и Запада, но не имели опоры на местах.

С июля по октябрь 1991 г. проходила вторая Парижская конференция по Камбодже под эгидой ООН (первая была проведена в 1989 г. и не принесла практических результатов). В ней приняли участие 18 стран. Сопредседателями конференции выступили Франция и Индонезия. Было принято решение передать власть в стране Высшему национальному совету и Временной администрации ООН в Камбодже. Временная администрация должна была подготовить и провести свободные выборы, а Высшему национальному совету надлежало выработать совместно с ней такую формулу раздела власти в стране, чтобы были учтены интересы всех четырех сторон.

На выборах 1993 г. большинство голосов получила группа Нородома Сианука и его союзников (48 %). «Красные кхмеры» бойкотировали выборы. Бывшие коммунисты во главе с Хун Сеном заняли второе место (38 %). Однако группа Сианука не настаивала на формировании однопартийного кабинета, учитывая военное превосходство коммунистов. В стране было сформировано коалиционное правительство, где места разделились поровну. Это не отражало исход выборов, но было приемлемо для обеих сторон. Новое правительство возглавили одновременно два премьер-министра (первый и второй премьер-министры). Первым стал Нородом Ранарит, сын принца Нородома Сианука, вторым — Хун Сен, возглавлявший правительство Камбоджи в предшествовавшие годы. Второй премьер-министр занимал более прочные позиции. В стране была восстановлена монархия. Нородом Сианук, восстановленный в правах главы государства, стал руководителем Высшего национального совета. Такой ситуация должна была оставаться до проведения новых выборов в 1998 г. Часть «красных кхмеров» (группа Пол Пота) ушла в глубинные районы страны и продолжила оттуда вялое сопротивление. Однако гражданской войны не последовало. В 1997 г. в связи с приближением срока новых выборов обострилось соперничество между группами Нородома Ранарита и Хун Сена. В июле 1997 г. в Пномпене произошел бескровный переворот. Нородом Ранарит был вынужден покинуть страну. Однако к 1999 г. положение удалось урегулировать. Нородом Ринарит вернулся в страну и занял пост главы законодательной власти, а Хун Сен сохранил контроль над исполнительной вертикалью. Одновременно прекратилось сопротивление групп «красных кхмеров», которое последовало за смертью самого Пол Пота в 1998 г.

Поворот СССР к сотрудничеству с США и Китаем сопровождался свертыванием советской экономической и военной поддержки Ханоя. Изменение внешних условий ускорило перемены во Вьетнаме. В 1991 г. 7-й съезд компартии Вьетнама провозгласил курс на реформы. В качестве образца был избран китайский вариант. В 1992 г. новая вьетнамская конституция, сохранив положение о ведущей роли компартии в обществе, отменила гарантии всеобщего среднего образования, права на жилье и бесплатное медицинское обслуживание. Правда, частная собственность на землю не была разрешена, хотя крестьяне получили право на долгосрочное владение землей и в определенных законом случаях могли передавать ее в чужие руки (но только не по наследству). Путч в Москве в августе 1991 г. укрепил вьетнамское руководство в мнении, что нужно следовать китайскому, а не советскому опыту.

В ноябре 1992 г. после серии предварительных переговоров состоялась китайско-вьетнамская встреча на высшем уровне. Стороны заявили об отсутствии у них стремления к установлению гегемонии и об отказе от навязывания друг другу собственных ценностей, идеологии и путей развития. Основой межгосударственных отношений между СРВ и КНР были провозглашены пять принципов мирного сосуществования. В том же году СРВ присоединилась к асеановскому Договору о дружбе и сотрудничестве в ЮВА и стала наблюдателем в АСЕАН, заявив о своем желании стать полноправным членом этой организации. В 1995 г. Вьетнам был принят в АСЕАН.

Дипломатические отношения СРВ с США после окончания войны во Вьетнаме оставались неурегулированными. СРВ добивалась оказания ей экономической помощи Соединенными Штатами как компенсации за ущерб, нанесенный войной. США в ответ требовали предоставления им сведений об американских военнослужащих, без вести пропавших во время войны и предположительно оказавшихся захваченными вьетнамской стороной. Кроме того, США добивались свободы выезда для определенных категорий вьетнамских граждан, права которых во Вьетнаме нарушались (бывшие служащие сайгонской администрации и дети американских военнослужащих, родившиеся во Вьетнаме во время войны). В 1995 г. по всем спорным вопросам был достигнут прогресс и между двумя странами были установлены дипломатические отношения.

Распад социалистического содружества повлиял на положение в Монголии. В стране сформировалась немногочисленная, но активная некоммунистическая оппозиция, которая, однако, не вступила на путь фронтального противостояния с компартией (Монгольской народно-революционной партией — МНРП). Компартия отошла от фундаментализма, пересмотрела ряд программных положений, признав плюрализм политической системы и форм собственности. В партии сменилось руководство. В 1991–1992 гг. ее возглавлял Очирбат — молодой выдвиженец реформистского склада, который одновременно стал президентом страны. Однако его реформы встретили сопротивление у значительной части партийных кругов. В апреле 1993 г. на съезде МНРП Очирбат был смещен с руководящего партийного поста. На пост президента Монголии в связи с предстоявшими выборами МНРП выдвинула другого кандидата.

В такой ситуации монгольская оппозиция, не имевшая собственного яркого лидера, предложила Очирбату выступить кандидатом от блока некоммунистических сил. В этом качестве в 1993 г. он и был избран президентом Монголии, получив 58 % голосов. Власть президента в Монголии оказалась некоммунистической, в то время как абсолютное большинство мест в парламенте осталось у коммунистов (71 из 76).

Монголия провозгласила себя зоной, свободной от ядерного оружия. В 1993 г. она заключила Договор о дружбе и сотрудничестве с Россией, а в 1994 г. — аналогичный договор с КНР. Страна придерживается курса на неприсоединение и неучастие в блоках.

В августе 1990 г. министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе и государственный секретарь США Дж. Бейкер в Москве в совместном заявлении провозгласили окончание холодной войны в Азии. Радикальные сдвиги во внешнеполитическом курсе и международно-политических позициях Советского Союза в АТР продолжали нарастать. Этот процесс имел как положительные, так и отрицательные последствия для государственных интересов страны. К числу выигрышей относятся выход СССР из дипломатической изоляции в регионе, нормализация отношений с КНР, установление дипломатических отношений с Южной Кореей, отказ от военного противостояния с США на региональном уровне, приобщение к тихоокеанским интеграционным процессам в сфере экономики и некоторое улучшение отношений с Японией.

Среди сопутствующих негативных явлений — свертывание участия в регулировании региональных военно-политических процессов, деградация отношений с КНДР и утрата рычагов влияния на ситуацию в Корее, снижение уровня сотрудничества с Вьетнамом. Тяжелая экономическая ситуация в СССР, а затем в России в 90-х годах спровоцировала рост транспортных тарифов, усугубила изоляцию российских дальневосточных регионов от европейской части России и вызвала отрицательную миграцию населения из этой части страны. Наложившись на предпринятые советским руководством в конце 80-х годов крупные сокращения численности дислоцированных на Дальнем Востоке войск, отток населения создал проблему «вакуума демографического присутствия» России на Дальнем Востоке. Острой стала проблема финансирования российского Тихоокеанского флота. Стратегические подводные лодки с ядерными ракетами на борту — его основной компонент — несут боевое дежурство в Охотском море и базируются на тихоокеанском побережье Российской Федерации.

Основополагающими для изменений в советской политике в АТР были выступления М. С. Горбачева во Владивостоке (июль 1986 г.) и в Красноярске (сентябрь 1988 г.) В этих программных речах были сформулированы новые постулаты советской политики: 1) свертывание военного присутствия в Восточной Азии посредством вывода войск из Монголии и сокращения численности сухопутных сил в восточных районах СССР; 2) нормализация отношений с Китаем с учетом позиции КНР относительно необходимости ликвидировать «четыре препятствия»[67] для улучшения советско-китайских отношений; 3) нормализация отношений с Японией и 4) установление дипломатических отношений с Южной Кореей в контексте оздоровления обстановки на Корейском полуострове.

В начале 90-х годов численность советских войск в азиатской части страны уменьшилась на 120 тыс. человек. Было списано около половины судового состава устаревших кораблей Тихоокеанского флота. Реорганизация структуры военных округов в восточных районах страны позволила сориентировать их на сдерживание скорее американо-японской, а не китайской угрозы. Москва заявила об отказе от увеличения в азиатской части страны числа ядерных ударных средств наземного базирования и самолетов — носителей ядерного оружия. Войска из Монголии были полностью выведены. Это существенно ослабило способность России осуществлять «проецирование мощи» в АТР.

В условиях недостаточного финансирования, испытывая трудности в ремонтном обслуживании, снабжении топливом и комплектовании боевым составом, российский Тихоокеанский флот отказался от маневрирования на океанской волне и прекратил патрулирование отдаленных районов Тихого океана. Свертывание военно-морской активности России способствовало ослаблению опасений тихоокеанских стран в отношении намерений Москвы, но одновременно вывело Россию из круга наиболее влиятельных держав АТР. При этом эквивалентного прироста экономического присутствия России в регионе не произошло.

1989 г. был решающим для нормализации отношений Москвы и Пекина. Весной этого года советские войска были выведены из Афганистана, шел вывод войск из Монголии. Вьетнам под давлением СССР официально заявил о намерении вывести свои войска из Камбоджи в сентябре 1989 г., началось сокращение численности советских войск на границе с КНР. Мнение Пекина относительно «четырех препятствий» было учтено. В мае 1989 г. М. С. Горбачев совершил официальный визит в Пекин, в ходе которого были полностью нормализованы как межгосударственные отношения СССР и КНР, так и межпартийные связи КПСС и КПК.

Распад Советского Союза обусловил необходимость закрепить результаты советско-китайской нормализации. В 1992 г. во время визита в Пекин президента России Б. Н. Ельцина была подписана Пекинская декларация, в которой принципы развития отношений между двумя странами были подтверждены в том виде, как они были согласованы во время визита в Пекин М. С. Горбачева.

Российско-китайские отношения развиваются стабильно на базе мирного сосуществования. С 1991 по 1997 г. прошло четыре российско-китайские встречи на высшем уровне поочередно в Москве и Пекине. КНР — второй по значению торговый партнер России. Для Российской Федерации Китай — один из основных покупателей промышленной продукции, в том числе сложной военной техники и технологий. В Китае работает значительное число российских специалистов в области военной техники.

Достигнуты результаты в области урегулирования пограничных вопросов. В мае 1991 г. было подписано соглашение России с КНР о восточном участке российско-китайской границы. В нем зафиксирован международный принцип раздела пограничных рек, согласно которому границей между двумя государствами считается середина главного фарватера реки. Соответственно этому принципу была проведена российско-китайская граница по пограничным участкам рек Амур, Уссури, Туманная и др. В результате к КНР отошел ряд речных островов, ранее принадлежавших России. Нерешенным остался вопрос о нескольких островах на Амуре близ Хабаровска и Благовещенска. В 1992 г. договор о восточном участке был ратифицирован Государственной Думой.

В 1994 г. были урегулированы вопросы, касающиеся западного участка границы. Соответствующий договор прошел ратификацию в июле 1995 г. К 1997 г. российско-китайская граница была согласована на 97 % линии ее прохождения.

В апреле 1996 г. в Шанхае было подписано российско-китайское соглашение о мерах доверия в зоне границы. Оно было дополнено в 1997 г. подписанием в том же формате в Москве во время очередного российско-китайского саммита многостороннего соглашения России, Китая, Казахстана, Кыргызстана и Таджикистана о взаимном сокращении вооруженных сил в районе границы, в результате которого на протяжении 7,5 тыс. км границ создана полоса пониженной военной активности глубиной 100 км по обе стороны линии границы. Согласованные меры не распространяются на зоны Хабаровска и Владивостока. Они не касаются ракетных войск стратегического назначения, дальней авиации, ВМФ и ПВО России, а также пограничных войск.

Общая цель российско-китайских отношений была сформулирована в Москве (апрель 1997 г.) в двусторонней Декларации о многополярном мире и формировании нового международного порядка как установление отношений «равноправного доверительного партнерства, направленного на стратегическое взаимодействие в XXI веке».

В соответствии с решением российского правительства от 1992 г. Россия включилась в международную программу экономического освоения бассейна р. Туманная (корейское название — Туманган) на стыке границ России, Китая и КНДР под эгидой Программы развития ООН. Официальными участниками проекта помимо этих стран являются Монголия и Южная Корея. Речь идет о реконструкции и строительстве промышленных и транспортных объектов, развитии туризма, осуществлении экологических программ, реконструкции порта Зарубино, конверсии военного аэродрома «Золотая долина» в международный авиатерминал, создании промышленных предприятий и т. д.

В связи с осуществлением проекта администрация Приморского края выступила с возражениями. Проблема заключается в том, что КНР отделена от Японского моря 17-километровой полосой территорий России и КНДР. Причем граница между Россией и КНДР проходит как раз по нижнему участку течения р. Туманной. Верхний участок ее русла проходил до 1991 г. по российской территории, а граница Китая проходила по левому берегу реки. При этом сезонные размывы левого берега привели к тому, что прежняя береговая линия границы КНР сместилась на воду. По соглашению 1991 г. КНР получила право с конца 1996 г. считать своей границей середину р. Туманной. Отныне, как отмечали местные власти, Китай теоретически получил возможность построить на своей стороне порт и добиваться выхода в Японское море по речному руслу.

Аргументы российских правительственных экспертов состоят в том, что, во-первых, река Туманная мелководна и для поднятия ее уровня для провода океанских судов потребуется строительство крупных сооружений в нижнем течении реки, т. е. на территориях России и КНДР; во-вторых, при всех обстоятельствах нижнее течение реки — зона исключительного контроля России и КНДР, и проход судов третьих стран через нее невозможен без их ведома.

После отказа в начале 90-х годов Японии под влиянием США и стран Западной Европы от нагнетания страхов по поводу так называемой угрозы с Севера («советской угрозы») основным препятствием для углубления двустороннего сотрудничества остается то, что японская сторона считает нерешенным вопрос о принадлежности островов южной части Курильской гряды (Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп). Эти острова были заняты советскими войсками в начале сентября 1945 г. в ходе оккупации Курильских островов, которые должны были перейти к СССР по условиям ялтинских договоренностей СССР, США и Великобритании. В 1951 г., подписав Сан-Францисский мирный договор, Япония отказалась от прав и правооснований на Курильские острова и Южный Сахалин. Однако в тексте договора не было сказано, кому должны быть переданы эти территории.

Советский Союз не подписал Сан-Францисский мирный договор, т. к. был не согласен с его содержанием. В результате мирный договор между Японией и Россией до сегодняшнего дня так и не заключен.

Советско-японские дипломатические отношения были восстановлены в 1956 г. на базе Совместной декларации, которая не только определила принципиальные основы японо-советских отношений, но и содержала указание на согласие Советского Союза, идя навстречу пожеланиям японского народа, передать Японии о-ва Хабомаи и Шикотан после заключения мирного договора. В последовавшем обмене нотами СССР выражал готовность в принципе вести переговоры с Японией и по другим аспектам урегулирования, под которыми японская сторона подразумевала диалог о судьбе двух других островов (Кунашир и Итуруп).

Однако в 1960 г. ситуация изменилась. Весной 1960 г. произошло общее резкое ухудшение советско-американских отношений в связи с полетом американского разведывательного самолета У-2, сбитого над советской территорией. В связи с этим инцидентом произошел срыв Парижской встречи в верхах (СССР, США, Франция и Великобритания). В сложившейся обстановке японское правительство пошло на подписание с США нового договора безопасности, несмотря на попытки Москвы помешать этому. Советское руководство официально заявило японской стороне о своем отказе от обязательств по декларации 1956 г. на том основании, что Япония, перезаключив договор с США, продемонстрировала свое намерение поддерживать антисоветский курс Вашингтона. После этого советская сторона до конца 80-х годов никогда не упоминала декларацию 1956 г., хотя во время визита премьер-министра Японии К. Танака в Москву в 1973 г. японская сторона пыталась вернуться к этому вопросу.

Ситуация стала меняться с началом перестройки. В завуалированной форме советское руководство признало факт наличия территориальной проблемы в советско-японских отношениях, хотя не в той форме, в какой ее ставила японская сторона. Стало меняться отношение Москвы к декларации 1956 г. Во время визита в Японию М. С. Горбачева в апреле 1991 г. в советско-японское коммюнике было включено положение о намерении сторон продолжать переговоры о нормализации отношений и о мирном урегулировании, включая его территориальные аспекты в форме демаркации (ст. 4).

Было также отмечено, что мирный договор обсуждался с учетом мнений каждой из сторон по поводу четырех островов. Наконец, стороны согласились развивать все позитивные элементы, накопленные в их отношениях с 1956 г. Таким образом, советская сторона косвенно признала значимость договоренностей 1956 г. и выразила намерение продолжить обсуждение территориальных аспектов урегулирования.

После распада СССР Москва ужесточила свою позицию, учитывая критику со стороны общественности и возражения властей Сахалинской области, в которую входят Курильские острова. В полуофициальных выступлениях представители российского руководства стали говорить о несвоевременности требований японской стороны и их неприемлемости.

Следует отметить, что после распада СССР японская сторона также ужесточила свою позицию, сведя ее к категоричной формуле «только все и только сразу», что предполагало намерение Токио не ограничиваться выполнением условий декларации 1956 г., а добиваться одновременной и безусловной передачи Японии всех четырех островов. Из-за наступательной позиции японской дипломатии Москва в 1992 г. дважды принимала решение отложить визит президента Б. Н. Ельцина в Токио.

За время отсрочки этого визита в японской позиции произошли изменения. Во-первых, в Токио уяснили, что ужесточение позиции по территориальной проблеме контрпродуктивно. Во-вторых, США и западноевропейские страны, сочтя позицию Токио неадекватной сложности положения в России, фактически отказались от активной дипломатической поддержки Токио.

В 1993 г. состоялся визит Б. Н. Ельцина в Японию. Российский президент принес извинения японскому народу за жестокости, с которыми столкнулись в СССР японские военнопленные, удерживавшиеся в советских лагерях до 50-х годов. По итогам визита 13 октября 1993 г. была подписана Токийская декларация, в которой констатировалось продолжение российско-японского диалога по вопросу о четырех островах. Стороны согласились продолжить поиск решения проблемы мирного договора, исходя из исторических и юридических фактов, на основе выработанных между двумя странами договоренностей и принципов законности и справедливости. Отдельно Россия как держава — продолжательница СССР подтвердила свои обязательства в отношении всех договоров и других международных договоренностей между Советским Союзом и Японией, согласившись, что они продолжают действовать.

Отход Советского Союза от поддержки идеологических партнеров в конце 80-х годов в ряде случаев был сопряжен с потерями. Договор 1961 г. между СССР и КНДР обязывал Советский Союз оказать северокорейской стороне помощь в случае, если она подвергнется нападению третьей страны и окажется в состоянии войны. Этот договор был направлен против Южной Кореи и США. По мере того как отношения с этими странами улучшались, смысл договора с Пхеньяном становился все более противоречивым. Это стало особенно ясно после подписания в ноябре 1992 г. договора между Россией и Республикой Корея.

В 1994 г. президент Б. Н. Ельцин полуофициально заявил об отсутствии у российской стороны намерения продлевать договор с КНДР на очередной пятилетний срок[68]. В 1995 г. северокорейской стороне был вручен проект нового договора, который с тех пор находится в стадии обсуждения. Фактически ни КНДР, ни Российская Федерация не считают себя связанными Договором 1961 г., о чем каждая из сторон заявляла в одностороннем порядке. Вместе с тем Договор не денонсирован и не заменен новым, формально сохраняя юридическую силу.

Параллельно российская сторона свернула оказание военной и экономической помощи КНДР. Однако, отказав в помощи Пхеньяну, Москва лишилась средства воздействия на КНДР. Единственным сильным союзником Северной Кореи остался Китай. С падением роли России в корейском урегулировании и связано появление американо-южнокорейского предложения 1996 г. о проведении четырехсторонней конференции по Корее без участия России. Единственным энергичным шагом российской стороны на северокорейском направлении в середине 90-х годов было заключение осенью 1996 г. нового российско-северокорейского соглашения о научном и культурном обмене.

Международные отношения в Восточной Азии в 90-х годах характеризуются относительно высокой политической устойчивостью, в основе которой экономические успехи стран региона в последние два десятилетия. Вместе с тем финансово-экономический кризис, охвативший эту часть мира в 1997–1998 гг., может в обозримой перспективе осложнить обстановку в АТР. Условия для проведения российской политики в этом случае будут еще менее благоприятными.

Богатуров А. Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны. 1945–1995. — М., 1997.

Малетин Н. П. АСЕАН: три десятилетия (1967–1997) — три политики. — М., 1997.

Петровский В. Е. Азиатско-тихоокеанские режимы безопасности после холодной войны. — М., 1998.

Торкунов А. В., Уфимцев Е. П. Корейская проблема: новый взгляд. — М., 1995.

Yahuda М. The International Politics of the Asia Pacific, 1945–1995. - L. - N. Y., 1996.

Глава 4 Международные отношения в южной азии

Южная Азия — это регион, который включает в себя Индию, Пакистан, Бангладеш, Непал, Шри-Ланку, Бутан и Мальдивские острова. Южная Азия отделена от сопредельных географических регионов естественными границами. Геостратегическое положение стран Южной Азии отличается большим своеобразием: в центре — Индия, а остальные государства расположены по краям субконтинента. Только Индия имеет со всеми другими странами региона общую сухопутную или морскую границу. Геополитические реалии играют огромную роль для системы межгосударственных отношений в регионе.

На долю Индии приходится 73,4 % территории Южной Азии, 76,5 % населения региона и около 80 % валового национального продукта, производимого здесь. Сходная ситуация существует и в военном отношении. Естественное доминирование одной страны предопределяет особенности региональной обстановки.

У государств Южной Азии существует ряд общих культурно-цивилизационных ценностей. Нельзя не учитывать и психологический фактор. В прошлом страны Южной Азии были колониями или полуколониями Великобритании. Общая история и единство задач, проистекающее из исторического развития и неравноправного положения в международном разделении труда, безусловно, скрепляют их узы. Вместе с тем в Южной Азии сильны и центробежные тенденции.

Доминирование Индии в регионе вызывает у соседей недоверие к ней, порождает ощущение угрозы их безопасности. Это приводит к активизации их попыток укрепить свое положение на региональной и международной арене путем опоры на великие державы, к стремлению выносить нерешенные вопросы в отношениях с Индией на суд международной общественности. Шри-Ланка пыталась даже добиться права считаться страной Юго-Восточной Азии и обращалась (правда, безуспешно) с просьбой принять ее в АСЕАН.

Многие соседние с Индией страны постоянно обвиняют ее в гегемонизме, хотя основания для таких обвинений часто отсутствуют. Правительство Индии неоднократно шло на определенные уступки своим соседям, нередко ущемляя свои интересы. Тем не менее реальных результатов эта политика не принесла. Одновременно сами индийские аналитики подчеркивают, что Индия должна быть особо щепетильна в отношениях с малыми странами региона, болезненно воспринимающими любое, даже мнимое покушение на собственный суверенитет. Подобное иногда случается, особенно со стороны конкретных политических лидеров Индии, что объясняется и реальным положением вещей на субконтиненте, и комплексом «старшего брата», и психологическим (вполне естественным) восприятием индийцами Южной Азии как единого целого.

Правящие круги Индии рассматривают проблему обеспечения безопасности страны в рамках всего Южноазиатского региона. Отсюда неизменное стремление защитить и упрочить доминирующие позиции Индии в Южной Азии. Страна категорически выступает против привлечения внешних сил, особенно государств глобального уровня, к решению региональных проблем. В Индии считают, что попытки найти решение спорных вопросов, возникающих в двусторонних отношениях, включив их в повестку дня международных форумов и привлекая внешние силы, лишь препятствуют мирному политическому урегулированию, укреплению региональной безопасности. Соседи Индии, напротив, обычно не видят угрозы безопасности извне.

Внутриполитическая обстановка в соседних государствах региона оказывает значительное воздействие на состояние отношений Индии с этими странами. Опыт показал, что наиболее стабильные отношения складывались с Непалом, где за тридцать лет (вплоть до 1990 г.) не происходило существенных внутриполитических перемен, а также с Бутаном. Самые резкие колебания присущи индийско-бангладешским отношениям, что связано с неоднократными военными переворотами и сменой правительств в Бангладеш, вносящими элементы нестабильности в ее внешнеполитический курс и систему международных связей в Южной Азии.

В Индии справедливо полагают, что диктаторские режимы неустойчивы (что ведет к росту внутренней напряженности и к проникновению враждебных Индии внешних сил в регион) и агрессивны, а их главная проблема — узкая социальная база правящих кругов. В результате последние часто пытаются использовать напряженность в отношениях с соседними государствами в корыстных целях: апеллируя к националистическим чувствам, хотят отвлечь внимание масс от внутренних проблем, укрепить позиции правительственной власти. В Индии отметили тот факт, что напряженность, например, в индийско-пакистанских отношениях, как правило, спадает, когда в Пакистане к власти приходят гражданские правительства.

Индийские правительства, ставя цель обеспечения долговременных интересов своей страны в Южной Азии, как правило, стремятся стабилизировать обстановку в регионе, выступают за нормализацию внутриполитического положения в странах Южной Азии, поддерживая там буржуазно-демократические движения и в то же время добиваясь эволюционной демократизации реакционных режимов. Индия обычно выступает на стороне демократических движений в Южной Азии. В Пакистане она традиционно поддерживала Движение за восстановление демократии. Тесные связи существовали у различных политических сил Индии с реформистскими партиями: в Бангладеш — с «Авамилиг», в Шри-Ланке — с Партией свободы, в Непале — с Непальским конгрессом. Эти контакты служат предлогом для инспирирования яростных антииндийских кампаний, когда реформистские партии находятся в оппозиции, но зато способствуют улучшению отношений, когда они находятся у власти.

Наличие различных политических систем в Индии и в странах региона затрудняло поступательное развитие двусторонних отношений. Но на рубеже 80-х и 90-х годов в некоторых странах Южной Азии началось постепенное отступление авторитарных режимов (в результате всеобщих выборов 1988 г. в Пакистане к власти пришло гражданское правительство; в Непале в 1990 г. была установлена многопартийная система; в Бангладеш в 1991 г. после отстранения военного режима были проведены всеобщие выборы). Осуществление буржуазно-демократических реформ в странах региона в перспективе должно способствовать стабилизации обстановки в Южной Азии, хотя этим государствам предстоит еще долгий путь. Политическая культура населения, культурно-цивилизационные особенности, уровень социально-экономического развития позволяют осуществлять там и контрреформы и контрперевороты (так, в Пакистане только в 90-е годы правительства трижды отстранялись от власти).

На политике Индии в Южной Азии сказываются и внутриполитические перемены в этой стране. Внешнеполитический курс, как правило, является предметом «надпартийного» согласия, но это касается основных направлений и задач, тогда как существуют расхождения в методах их решения.

Следует отметить, что правительства Индийского национального конгресса (И) занимают более жесткие позиции в отношении малых стран Южной Азии. По-видимому, это связано, в частности, с традиционным подходом Конгресса к малым странам, сформулированным еще Дж. Неру в «Открытии Индии»: «Маленькое национальное государство обречено на гибель. Оно может выжить в качестве культурно автономной территории, но не как политическое независимое образование».

Правительство оппозиционного ИНК (И) Национального фронта, состоявшего из целого ряда партий, придя к власти в 1989 г., объявило о необходимости приложить значительные усилия для улучшения отношений с государствами Южной Азии. Кабинет министров В. П. Сингха нормализовал к лету 1990 г. отношения со всеми соседними странами (за исключением Пакистана). Однако объективные факторы резко ограничивали возможности их улучшения.

Страны региона встретили приход к власти в ноябре 1990 г. правительства Чандра Шекхара с долей опасения, полагая, что ИНК (И), поддерживавший кабинет министров, вынудит его занять более жесткие позиции в региональной политике. Но в условиях кратковременного пребывания у власти новое правительство, столкнувшееся с серьезными внутриполитическими осложнениями и глобальным кризисом в Персидском заливе, практически мало уделяло внимания развитию отношений со странами Южной Азии. Правительство П. В. Нарасимхи Рао, лидера ИНК (И), в 1991–1996 гг. также не рассматривало южноазиатское направление как наиболее приоритетное. Правительство левых и центристских партий, создавшее коалицию Объединенный фронт и пришедшее к власти в 1996 г., вновь заняло более мягкие позиции по отношению к соседям, что позволило довольно существенно нормализовать ситуацию в Южной Азии. Особенно заметно улучшились индийско-бангладешские и индийско-ланкийские связи. Приход к власти партии Бхаратия Джаната весной 1998 г. вызвал большую озабоченность в Южной Азии, поскольку данная партия занимает наиболее жесткие позиции в отношении соседних стран. Но в 1998–1999 гг. в системе международных отношений в Южной Азии принципиальных изменений не произошло.

Внутриполитические перемены в Индии, естественно, меняют тактическую линию Индии, акценты в ее политике, но это воздействие имеет временный и не базовый характер (полной нормализации отношений, например, с Пакистаном не добивался ни один кабинет министров Индии).

Следует отметить и проблемы взаимоотношений в Южной Азии, связанные с религиозной гетерогенностью (в трех странах преобладает мусульманское население, в двух — индуистское и в двух — буддийское) при наличии религиозных меньшинств и росте фундаментализма практически во всех странах; психологическим восприятием Индии в качестве центра, откуда управляли в прошлом периферийными областями; разными национальными ценностями, традиционными и современными; с различиями в политических системах, экономических стратегиях и уровнях социально-экономического развития.

Все это нашло конкретное проявление в осложнении двусторонних отношений Индии с ее соседями (территориальная и пограничная, религиозно-этническая и иммиграционная проблемы, распределение водных ресурсов, милитаризация и осуществление ядерных программ).

Однако рост экономических проблем в соседних с Индией странах стимулирует стремление к региональному сотрудничеству и, соответственно, к расширению связей с Индией. Противоречие между желанием получить экономические выгоды и страхом перед Индией вынуждает ее соседей постоянно маневрировать. Следует учитывать, что Индия добилась весьма существенных успехов в экономической сфере. В 1997 г. ее ВВП превышал соответствующий показатель России почти в 2 раза. В соответствии с прогнозом специалистов «Рэнд корпорейшн», ВВП Индии к 2015 г. достигнет 4 трлн. долл., и по этому показателю она практически сравняется с Японией. Ряд других западных специалистов предсказывают, что в 2025 г. ВВП на душу населения в Индии составит 24,4 % от ВВП на душу населения в США (в 1995 г. составлял 7,8 %). По их мнению, потенциал Индии может позволить ей достичь ежегодного 9-процентного абсолютного роста ВВП в течение 30 лет.

Для устранения недоверия между государствами и народами региона, укрепления региональной безопасности важную роль могла бы сыграть Ассоциация регионального сотрудничества стран Южной Азии (СААРК). До сих пор ее деятельность принесла относительно мало реальных результатов, однако следует учесть, что это первая региональная организация Южной Азии, находящаяся в самом начале пути. СААРК была институционализирована в Дакке в декабре 1985 г. Индии удалось добиться создания региональной ассоциации на своих условиях. Представители ряда стран пытались превратить эту организацию в форум для обсуждения спорных региональных проблем, с тем чтобы придать ей в дальнейшем политический и даже военный характер. Однако Индия категорически отвергла идею превращения СААРК в военно-политическую организацию, хотя бы и в отдаленном будущем, и смогла добиться согласия соседних стран на то, чтобы СААРК занималась исключительно вопросами экономического, технического и культурного сотрудничества. Была достигнута также договоренность, что все официальные обсуждения двусторонних, в том числе и спорных, вопросов на совместных форумах запрещаются, решения будут считаться принятыми лишь при условии согласия всех сторон.

СААРК пока отличается от АСЕАН и других ассоциаций «третьего мира» отсутствием консенсуса по проблемам внерегиональных, внутрирегиональных источников угрозы региональной безопасности.

До сих пор деятельность СААРК в экономической области не позволила достичь существенных результатов и преодолеть тенденцию к относительному сокращению экономического сотрудничества между странами Южной Азии (в 90-е годы внутри-региональный торговый оборот составлял около 1 % общей торговли стран — членов СААРК). Здесь существует много труднопреодолимых барьеров. Как уже отмечалось, различны уровни социально-экономического развития стран региона и их политика в этой сфере. В результате расчленения субконтинента в 1947 г. и связанных с этим событий экономические связи оказались разрушенными. К 80-м годам в каждой стране уже окончательно были созданы собственные экономические структуры, ориентированные главным образом на внутренний рынок. При этом стала заметна тенденция к постоянному (хотя и относительному) сужению участия не только во внутрирегиональном, но и в мировом разделении труда. Экономические структуры стран Южной Азии не взаимодействовали, а существовали почти в полной изоляции друг от друга. Соседние с Индией страны (прежде всего Пакистан) опасались, что широкое экономическое сотрудничество в рамках СААРК может привести к дальнейшему укреплению более мощного индийского капитала за их счет. Однако со временем стало все сильнее проявляться стремление стран Южной Азии развивать внутрирегиональные экономические связи. На 9-м форуме СААРК (Мале, май 1997 г.) началось обсуждение возможности создания к 2005 г. зоны свободной торговли в Южной Азии, что позволит резко увеличить торговый оборот и взаимные инвестиции.

Может быть, наиболее весомым вкладом СААРК в дело нормализации ситуации в регионе стало создание механизма для проведения неформальных встреч и дискуссий лидеров стран-участниц. Действительно, количество встреч семи руководителей на двусторонней основе на ряде форумов превышало общее количество переговоров на высшем уровне, проведенных в Южной Азии за некоторые пятилетия.

Наиболее значительными факторами, влияющими на систему взаимоотношений в странах Южной Азии, являются различные национальные интересы, культурно-идеологическая несовместимость или, напротив, схожесть, а также внешние связи.

Один и тот же фактор может по-разному влиять на двусторонние отношения Индии со своими соседями. Так, схожесть социальных структур Индии и Пакистана неоднозначно сказывалась на взаимосвязях, но этот же фактор позитивно влиял на отношения между Индией и Шри-Ланкой.

Культурно-идеологические расхождения между Индией и ее соседями носят, естественно, долговременный характер и имеют основополагающее значение. Однако следует подчеркнуть, что в зависимости от конкретной ситуации эти различия могут быть затушеваны. Для таких малых стран, как Мальдивы (с мусульманским населением) и Бутан (с буддийским населением), намного важнее то, что Индия может способствовать обеспечению безопасности (Мальдивы) или экономическому развитию (Бутан). Фактически такую же позицию занимает и Шри-Ланка, заинтересованная в укреплении связей с Индией в данных областях. Присутствие индийских войск в Шри-Ланке в 1987–1989 гг., правда не привело к решению тамильской проблемы и прекращению террористической и сепаратистской деятельности на острове, что указывает на невозможность решить внутренние проблемы страны с помощью внешних сил, если не предпринимаются действия по искоренению именно внутренних источников конфликта.

В частности, благодаря культурно-идеологической близости Индии и Непала поддерживаются исключительно тесные связи между ними. Одновременно это может приводить и к некоторым осложнениям в условиях социально-экономической отсталости и несовпадения национальных интересов.

Национально-этническая близость населения Бангладеш и населения индийского штата Западная Бенгалия противоречит религиозной гетерогенности. Но национально-этническая близость определяет заинтересованность Бангладеш в укреплении культурных связей с Индией, и внутриполитическая демократизация должна привести к сближению двух стран на этом направлении.

Необходимо отметить и такие геополитические реалии, как географическое положение, размеры территории, валового национального продукта и численность населения. Экономических и военных возможностей Индии на данном этапе достаточно лишь для обеспечения потребностей малых стран. Географическая отдаленность (Мальдивы) обеспечивает наличие меньших противоречий с Индией.

Основную роль в системе международных отношений в Южной Азии играют индийско-пакистанские отношения — и из-за наибольшего политического, экономического и военного веса двух стран, и из-за их практически постоянного противостояния. В них в сконцентрированном виде проявляется влияние практически всех негативных факторов. Наличие разных национальных интересов, политических систем и политических культур, религиозная гетерогенность дополняются геостратегическим фактором. Пакистан находится на стыке с мусульманским регионом, благодаря связям с которым может получать дополнительные экономические и военные возможности усиления своих позиций в противостоянии с Индией.

Крайне сложно совместить два диаметрально разных подхода Индии и Пакистана к развитию межгосударственных отношений в регионе. Пакистан категорически отказывается от признания своего подчиненного Индии положения и от прекращения военно-политических контактов с внешними силами, а для Дели абсолютно неприемлемо участие этих сил в региональной системе безопасности.

Внешне самое острое противоречие между двумя странами связано с вопросом о принадлежности Кашмира. Но еще Дж. Неру отмечал, что кашмирская проблема симптом, а не болезнь. Само заболевание — это «ненависть Пакистана к Индии». Независимые исследователи постоянно отмечают взаимную неприязнь, которая существует, к сожалению, отнюдь не только на межгосударственном уровне.

Особенно негативно на двусторонние отношения влияет культурно-цивилизационный фактор. При определенной степени культурно-цивилизационной близости в Индии и Пакистане господствуют различные религии — индуизм и ислам. При наличии глобальной тенденции к усилению религиозного ревайвализма противоречия между Индией и Пакистаном могут лишь углубляться.

Религия играет особую роль в Пакистане, который всячески пытается сохранить национальную индивидуальность в условиях доминирования Индии в Южной Азии (в том числе и в культурной сфере). Вот что об этом сказал пакистанский ученый Вахиз-уз-Заман: «Если арабы, турки, иранцы откажутся от ислама, арабы все равно останутся арабами, турки — турками, иранцы — иранцами. Но кем мы станем, если откажемся от ислама?» Теория двух наций основоположника Пакистана М. А. Джинны противопоставляется, таким образом, концепции единой нации М. Ганди.

Индийское общество отличается от других восточных обществ отсутствием четко выраженного «коллективистского» вектора развития. В этом плане Индия всегда была значительно ближе к европейскому классическому обществу с его опорой на «индивидуализм», чем, например, даже Япония в послевоенный период, и ее путь был в определенной степени сходен с российским — колебания между «коллективистским» и «индивидуалистским» сознанием в конечном счете определяли типы развития. Ислам же делает упор на «коллективистское» развитие. Религиозный фактор сыграл решающую роль для Пакистана (не случайно реформация ислама носила в Индии коммуналистский характер задолго до завоевания независимости). Не следует забывать, что по исламскому канону иудеи и христиане имеют статус «покровительствуемых», а индуисты как представители политеистической религии должны перейти в ислам или быть уничтожены. В случае усиления исламского фундаментализма Южная Азия может превратиться в основную арену его противоборства с мировым сообществом.

Этот процесс может иметь самые негативные последствия и для внутреннего развития Индии. Рост исламского фундаментализма оказывает прямое воздействие, с одной стороны, на ее более чем 100-миллионное мусульманское население, а с другой — на индуистские шовинистические круги и приводит к укреплению фундаментализма в самой Индии. На рубеже 90-х годов значительно усилились позиции именно индуистских фундаменталистов, что угрожает единству Индии, ее стабильности и парламентской демократии.

Близость социальных структур, уровней и моделей экономического развития способна позитивно воздействовать на двусторонние отношения, сначала на экономическую подсистему, а затем и на политическую. В последние десятилетия заметно укрепились позиции крупной торгово-промышленной буржуазии Пакистана, наиболее заинтересованной в плодотворном экономическом сотрудничестве с Индией (естественно, в условиях некоторого протекционизма, направленного против более мощного индийского капитала). Однако пока этот процесс сдерживается крайне напряженными политическими отношениями.

Общность истории не играет в индийско-пакистанских отношениях такой позитивной роли, как во взаимоотношениях Индии с другими странами Южной Азии. Раздел Индии в 1947 г. по религиозному принципу (к Пакистану отошли территории, населенные преимущественно мусульманами, а к Индии — индуистами) сопровождался исключительно кровопролитным переселением миллионов индусов в Индию и мусульман в Пакистан. Чисто психологически в общественном сознании населения двух стран соседнее государство ассоциируется не с существованием единой цивилизации на Индостане и совместной борьбой с колониальными властями, а с событиями, происходившими во второй половине XX в. При этом в Пакистане Дели воспринимается как центр, откуда постоянно управляли пакистанскими территориями, а для Индии Пакистан — это территория, через которую на протяжении последнего тысячелетия осуществлялись бесчисленные набеги и завоевания (тюркские завоеватели-мусульмане в XI–XIV вв., монгольские орды в XIII–XIV вв., войска Тимура в XIV–XV вв., мусульманские захватчики из Средней Азии и Афганистана и т. д.). Первое же столкновение между индуистами и мусульманами произошло еще в 712 г. в Синде.

Уже через несколько месяцев после получения независимости Индией и Пакистаном в 1947 г. с территории последнего началось вооруженное вторжение патанских племен в княжество Кашмир. Правитель Кашмира обратился за военной помощью к Индии и объявил свое княжество ее частью. В 1948 г. началась первая индийско-пакистанская война. Благодаря деятельности посреднической комиссии Совета Безопасности ООН летом 1949 г. была установлена линия прекращения огня, одна часть которой признана в качестве международной границы, а другая стала линией фактического контроля (несколько измененной в результате войн 1965 и 1971 гг.). Северо-западный Кашмир оказался под контролем Пакистана (впоследствии там был создан Азад Кашмир, формально являющийся свободной зоной). Положение осложняется тем, что часть территории Кашмира Пакистан передал Китаю. Две трети Кашмира — под контролем Индии (штат Джамму и Кашмир). Совет Безопасности в том же году принял резолюцию о необходимости проведения плебисцита в Кашмире после вывода пакистанских войск из северо-западной части. Пакистан отказался выполнять данное предварительное условие.

Война между двумя странами вновь вспыхнула в 1965 г. Она в равной степени вызвала обеспокоенность СССР и США, опасавшихся усиления позиций Китая в регионе. Хотя США, проводя политику лавирования между Индией и Пакистаном, приостановили военную помощь Пакистану с момента начала военных действий и сделали предупреждение Китаю о недопустимости какого-либо участия последнего в конфликте, тем не менее Индия рассматривала их как военного союзника Пакистана, подписавшего с ним в 1959 г. военно-политическое соглашение. Дружественные отношения с Индией и укрепление взаимопонимания с Пакистаном, отсутствие серьезной военно-политической вовлеченности в региональные проблемы и заинтересованность в прекращении войны превращали в тот период СССР в надежного посредника между Индией и Пакистаном. Обе стороны согласились принять советское предложение об оказании добрых услуг. Переговоры в Ташкенте завершились подписанием совместной Декларации. Добрые услуги СССР даже переросли в определенной степени в посредничество (инициатор добрых услуг не участвует в переговорах).

Новый вооруженный конфликт вспыхнул в 1971 г. и закончился крупным поражением Пакистана и образованием Бангладеш[69]. В 1972 г. лидеры двух стран подписали Симлское соглашение, в соответствии с которым они обязались решать спорные вопросы мирным путем. Преамбула соглашения составлена таким образом, что позволяет двойное толкование. В результате индийская сторона считает, что соглашение запрещает поднимать кашмирский вопрос на международных форумах и трактует его как исключительно двустороннюю проблему, а пакистанская с подобной трактовкой не согласна. Особенно активизировались пакистанские власти в 90-е годы: они постоянно поднимают кашмирский вопрос на международных встречах (прежде всего в ООН и на заседаниях Организации исламской конференции), отказываются признавать линию фактического контроля в Кашмире и предлагают провести в нем плебисцит под эгидой ООН для решения вопроса о принадлежности этой территории на основе резолюции 1949 г. Индия же считает документ полувековой давности утратившим силу, отвергает любое посредничество третьей стороны (так, в 1994 г. она категорически отказалась от услуг, предложенных Генеральным секретарем ООН Бутросом Гали, а в 1998 г. решительно отвергла предложение премьер-министра Японии Р. Хасимото о проведении в Токио при посредничестве японских дипломатов переговоров между Индией и Пакистаном по Кашмиру) и рассматривает Азад Кашмир как незаконно оккупированную индийскую территорию.

В течение последнего десятилетия вдоль индийско-пакистанской границы в Кашмире постоянно вспыхивают перестрелки. Наиболее кровопролитные военные столкновения происходили в районе ледника Сиачин, находящегося на высоте в несколько километров. Они начались здесь в сентябре 1987 г. и привели тогда к общим потерям в 500 человек. С 1988-го по 1997 г. общие потери военнослужащих в этом районе оцениваются в 3 тыс. человек.

Индийские власти постоянно обвиняют Пакистан в заброске диверсантов в индийский Кашмир и в обучении кашмирских террористов на своей территории (в штате происходят постоянные вооруженные столкновения между исламскими экстремистами и индийской армией и полицией), утверждая, что Пакистан ведет необъявленную войну против Индии. В свою очередь, пакистанское руководство заявляет о «геноциде» мусульман в Кашмире. Несколько раз страны оказывались на грани новой войны.

Неоднократно предпринимавшиеся попытки нормализации отношений оказывались безрезультатными. Так, в 1985 г. правительство Р. Ганди согласилось на возобновление диалога с Пакистаном. Прошло несколько встреч руководителей двух стран. Но уже в начале 1987 г. вооруженные силы Пакистана были подтянуты к границам с Раджастханом, Пенджабом и Кашмиром, а индийские войска только в Раджастхане насчитывали 250 тыс. военнослужащих.

Политический диалог двух стран и подписание новых соглашений в начале 90-х годов (например, кодекса поведения в отношении дипломатических представителей и совместной декларации о запрещении применения химического оружия) также не привели к нормализации отношений. Уже осенью 1992 г. лидеры двух стран вновь обменялись крайне резкими заявлениями.

Правительство Объединенного фронта вновь предприняло активные попытки нормализовать отношения с Пакистаном. Опять начались политические консультации на высоком уровне. В апреле 1997 г. Индия заговорила даже о возможности создания конфедерации с Пакистаном и Бангладеш. Но летом на индийско-пакистанской границе возобновились перестрелки.

Аналогичная история произошла во время пребывания у власти Бхаратия Джаната парти. В июле 1998 г., через два месяца после испытания ядерных устройств в Южной Азии, были организованы переговоры премьер-министров А. Б. Ваджпаи и Н. Шарифа (в Коломбо, в ходе 10-го форума СААРК). В октябре 1998 г. возобновился политический диалог на уровне министерств иностранных дел. В феврале 1999 г. было восстановлено регулярное автобусное сообщение между Индией и Пакистаном, и А. Б. Ваджпаи отправился первым рейсом в Лахор, где прошла его встреча с премьер-министром Пакистана. В ходе этого «исторического диалога», как его назвали многие средства массовой информации, пакистанские боевики начали подготовку к вторжению на индийскую территорию в Кашмире. Полномасштабная операция Пакистана была осуществлена весной 1999 г., когда почти вся линия фактического контроля превратилась в зону боев, а индийские солдаты стали наносить удары по территории, находящейся под контролем Пакистана.

Пакистанские власти рассматривают Индию как своего основного стратегического противника. Даже после войны 1971 г. Пакистан остается единственным потенциальным соперником Индии в Южной Азии. Пакистан, хотя и обладает лишь восьмой долей экономического, территориального и демографического потенциала Индии, является достаточно мощной державой, и это дает пакистанским властям основание оспаривать доминирующие позиции Индии.

После войны 1971 г. руководство Индии отнюдь не заинтересовано в дальнейшем ослаблении Пакистана. Оно сознает, что процесс нового расчленения вызовет резкое осложнение ситуации в Южной Азии, внесет элементы крайней нестабильности в региональную систему межгосударственных отношений и приведет к вмешательству внешних сил. Все это полностью противоречило бы интересам Индии. Иной позиции придерживается группа индуистских фундаменталистов. Но доминирование Индии в регионе и включение Пакистана в сферу ее интересов не соответствуют общему подходу пакистанских властей к внешней политике.

В обеих странах выражают крайнее беспокойство по поводу милитаризации, осуществляемой противоположной стороной. В процентном отношении Пакистан тратит на оборону существенно больше (более 6 % ВВП в 1996 г.), чем Индия (чуть более 2 %). Но в абсолютных цифрах последняя имеет, естественно, преимущество по всем основным компонентам[70]: по численности вооруженных сил она превосходит Пакистан более чем в 2,5 раза, по самолетам — более чем в 2 раза, по танкам — в 1,7 раза, по артиллерии — в 1,6 раза. При этом качество военной техники, находящейся на вооружении индийских ВС, значительно выше, чем у Пакистана (хотя и в Индии много устаревшей техники: самолеты МИГ-21, например, были боевой новинкой почти четыре десятилетия назад); явное превосходство заметно и в мобильности, материально-техническом обеспечении, уровне управления войсками. Правда, в 90-е годы Пакистан начал существенно модернизировать свою армию. Только за последние пять лет ВВС страны получили более 120 новых самолетов. Однако потенциал Индии несравненно выше. По упоминавшемуся прогнозу специалистов «Рэнд корпорейшн», к 2015 г. военный капитал Индии будет почти равен этому показателю у Китая, в 3 раза превзойдет японский показатель и уступит американскому только в 2,5 раза.

Напряженные отношения с Пакистаном заставляют Индию держать около 2/3 сухопутных сил на границе с противником. Даже в разгар афганского кризиса Пакистан дислоцировал на севере лишь 60 тыс. военнослужащих, а около 4/5 вооруженных сил (18 из 22 дивизий) находились на границе с Индией (следует, правда, учитывать, что основные центры Пакистана сконцентрированы вдоль границ с Индией).

Одна из основных проблем не только индийско-пакистанских отношений, но и региональной безопасности (а в новых условиях, возможно, и всеобщей) — развитие ядерных программ в обоих государствах.

Внимание мировой общественности было привлечено к проведению ядерных программ в Южной Азии после осуществления Индией в мае 1974 г. взрыва ядерного устройства в Покхране (штат Раджастхан) — по заверениям индийского правительства, в мирных целях. Правительство же Пакистана решило начать осуществление ядерной программы в 1972 г. При этом пакистанские власти исходили не только из желания каким-либо образом изменить ситуацию в регионе, но и из политических амбиций — желания превратить Пакистан в лидера исламского мира.

В 1985 г. премьер-министр Индии Р. Ганди открыто утверждал, что Индия может создать ядерное оружие «за несколько недель или месяцев». По рассекреченным данным Службы внешней разведки России, к концу 1995 г. Индия обладала запасами плутония, достаточными для производства от 60 до 100 единиц ядерного оружия.

В 1987 г. «отец пакистанской бомбы» доктор А. К. Кхан заявил, что в Пакистане обогащают уран до 90 %, а это уровень, достижение которого достаточно для производства ядерного оружия, тогда как в мирных исследовательских программах процент обогащения несравненно ниже. В марте 1987 г. и сам президент Пакистана Зия-уль-Хак заявил: «Можете написать, что Пакистан сумеет создать бомбу, когда пожелает». Бывший премьер-министр Пакистана Беназир Бхутто в 1992 г. откровенно призналась, что знала о создании атомной бомбы в стране, когда находилась у власти, хотя военные ей об этом ничего не докладывали. В августе 1994 г. Наваз Шариф заявил, что у Пакистана есть атомная бомба и он готов ее применить для обороны от Индии. И уже настоящий взрыв в 1997 г. в Индии вызвали сообщения, что во время обострения индийско-пакистанских отношений в 1990 г. Пакистан осуществил первоначальные шаги по подготовке непосредственного ядерного удара по Индии. По данным СИПРИ, в Пакистане сейчас есть более 200 кг высокообогащенного урана, что достаточно для изготовления 10–15 бомб.

Обе страны не подписали Договор о нераспространении ядерного оружия. Индия открыто отказалась подписать его еще в мае 1983 г. Правящие круги страны не сделали этого по трем причинам: из-за нежелания соглашаться со статусом второразрядной державы; из-за стремления избежать международного контроля за своей деятельностью в ядерной сфере; из-за опасений по поводу ядерной политики Китая. Неудачей заканчивался до сих пор и американский нажим на Пакистан с целью убедить подписать Договор о нераспространении ядерного оружия. Пакистанские власти заявляют, что Пакистан согласится, если Индия также пойдет на этот шаг. Индийское же правительство разъясняет, что подобное неприемлемо для Индии (и правящим кругам Пакистана это хорошо известно), т. к. угроза ее безопасности исходит не только от Пакистана.

В 1974 г. Пакистан предложил объявить Южную Азию зоной, свободной от ядерного оружия. Индия до сих пор отказывается от этого предложения. Главный ее аргумент: Южная Азия не может быть искусственно вычленена из всей Азии и нет никакого смысла объявлять ее зоной, свободной от ядерного оружия, когда Китай не только обладает мощным ядерным арсеналом, но и построил специальные шахты для баллистических ракет средней дальности в Тибете. Другим аргументом индийского правительства, потерявшим сейчас свое значение, было отсутствие в Южной Азии региональной организации, необходимой для подписания подобного соглашения. В 1978 г. Индия выдвинула еще один аргумент: сама концепция зон, свободных от ядерного оружия, неприемлема, потому что узаконивает обладание ядерным оружием великими державами и, таким образом, увековечивает различия между ядерными и неядерными странами.

Пожалуй, вопрос о ядерной программе вызывал наиболее серьезные расхождения еще между СССР и Индией. Но СССР (как и США в отношении ЮАР и Израиля) предпочитал выражать сомнения в правильности шагов индийского правительства по дипломатическим каналам (между СССР и Индией возникали также трения по поводу советских поставок различных материалов и оборудования, которые можно использовать в военной программе). Россия же стала выражать свое несогласие с Индией в гораздо более открытой форме. Более того, она отошла от прежней позиции СССР, который рассматривал пакистанские предложения по достижению ядерных договоренностей как чисто пропагандистские.

В ноябре 1991 г. Россия впервые поддержала в ООН предложение Пакистана об объявлении Южной Азии безъядерной зоной (интересно отметить, что, например, Франция и Япония при голосовании воздержались). Эта позиция была отражена и в совместном российско-пакистанском сообщении по итогам визита А. В. Козырева, являвшегося в то время министром иностранных дел. Россия также согласилась с пакистанским предложением о проведении международной конференции в составе США, России, Китая, Индии и Пакистана по вопросам, связанным с ядерными программами в Южной Азии.

Долгое время лидеры двух стран категорически отвергали наличие у них ядерного оружия. Именно это обстоятельство позволило Пакистану назвать «абсурдным» индийское предложение от 1995 г. о неприменении первыми ядерного оружия, предусматривавшее отказ от нанесения ударов по крупным населенным пунктам и важнейшим промышленным целям.

Испытание трех ядерных устройств в Индии 11 мая 1998 г. (а затем еще двух — 13 мая) привлекло внимание всей мировой общественности к Южной Азии. Известие об испытаниях было встречено в Индии с ликованием, тогда как народы и страны всего мира высказали свою глубокую озабоченность. Она еще более усилилась, когда испытания ядерных устройств осуществил Пакистан. 26 мая Пакистан взорвал пять ядерных устройств, а 30 мая — еще одно.

Индийские правящие круги неизменно связывают постоянное членство в СБ ООН (стратегическая цель внешней политики Индии — превращение страны в глобальную державу — была определена еще полвека назад) с обладанием ядерным оружием и средствами его доставки. Это обстоятельство, наряду с опасениями по поводу ядерной политики Китая и ядерной программы Пакистана, и было основным фактором, повлекшим за собой испытание Индией ядерных устройств. Республика сейчас согласна идти почти на любые уступки по данной проблеме, если ее ядерный статус будет официально признан. Для Пакистана же особенно важно наличие паритета с Индией. Обращает на себя внимание, что Пакистан испытал такое же количество зарядов, как Индия (включая взрыв в 1974 г.), с таким же интервалом (два дня) и примерно той же мощности.

Позицию южноазиатских стран трудно назвать конструктивной. Даже само стремление к обладанию ядерным оружием имеет чрезвычайно серьезные последствия: это не только угроза региональной безопасности, но и разжигание ядерных амбиций других «пороговых» стран, что создает опасность подрыва системы глобальной безопасности.

Беспокойство мировой общественности вызывает и разработка в двух странах ракетных программ. В Пакистане на вооружении находятся ракеты «Хатф-I» и уже несколько лет испытываются «Хатф-II» (с дальностью полета соответственно 80 и 300 км). По данным ЦРУ и службы внешней разведки России, в 1992–1994 гг. Пакистан получил от Китая 50 ракет средней дальности М-11. Китай также строит около Исламабада завод по производству ракет. В 1997 г. Пакистан произвел испытания ракет на твердом топливе «Хатф-III» с дальностью полета 800 км, т. е. со способностью доставать основные индийские города с территории Пакистана. Успешно были испытаны ракеты средней дальности «Гхори» (дальность полета — 1500 км).

В Индии активно развивается ракетная программа. С 1982 г. она провела 16 испытаний тактических ракет «земля-земля» «Притхви». В середине 1997 г. было объявлено, что полностью разработаны две модели «Притхви» (с радиусом действия 150 км и 250 км), так что необходимости в испытаниях больше нет. В Индии началось серийное производство «Притхви», и к середине 1997 г. их было произведено 60. Ракеты поступили на вооружение индийской армии. Исламабад обвинил Индию в том, что она развернула их вдоль границ с Пакистаном, но, видимо, они просто там хранятся. Вместе с тем министр обороны Индии М. С. Ядав в августе 1997 г. заявил, что для их развертывания потребуется лишь несколько часов.

В стране осуществляется и программа по созданию баллистических ракет «Агни» (длиной в 21 м и весом при запуске в 19 т). Последнее (третье) испытание было осуществлено в феврале 1994 г., когда дальность полета достигла 1400 км. Под давлением США программа была глубоко заморожена в том же году. Но в 1997 г. индийские власти объявили о новой фазе программы. Предстоит провести еще 6–8 испытаний для достижения большей точности, оптимальной дальности (2500 км) и перехода на твердое топливо (сейчас ракета использует смесь твердого и жидкого топлива). Индия также намеревается создать межконтинентальную баллистическую ракету «Сурья» с дальностью полета от 8 до 12 тыс. км. В 2004 г. должно завершиться строительство первой индийской атомной подводной лодки (советская атомная подлодка уже находилась в аренде индийских ВМФ).

Уступая Индии практически по всем показателям, Пакистан всегда стремился к привлечению внешних сил для создания противовеса Индии. Основная ставка была на США, КНР, исламские государства и другие страны Южной Азии. В соответствии с региональной и глобальной обстановкой Пакистан делал главный упор на развитие отношений с теми или иными государствами, при этом одновременно старался сохранить добрые отношения и с другими. Так, некоторое охлаждение отношений с США в конце 70-х годов привело к резкой активизации мусульманского фактора в пакистанской внешней политике. В конце 80-х годов нежелание США и КНР оказывать Пакистану содействие в его противостоянии с Индией было одним из фактором, содействовавших усилению крена Пакистана в сторону исламского мира.

Внешние факторы всегда существенно воздействовали на систему взаимоотношений в Южной Азии. Державы глобального уровня никогда не были источником напряженности в регионе, но они оказывали ключевое влияние на характер и направленность развития внутрирегиональных отношений.

Прекращение холодной войны в целом позитивно сказалось на позициях Индии в регионе. В приоритетах внешней политики США она стала занимать значительное место, тогда как Пакистан — относительно меньшее, а Бангладеш и малые страны Южной Азии находятся на периферии американских интересов. Соединенные Штаты рассчитывали на сотрудничество с Пакистаном не в глобальных, а в региональных целях, причем за пределами Южной Азии — в зоне Персидского залива и на Среднем Востоке. Фактический отказ США от военного сотрудничества с Бангладеш и малыми странами объективно приводил к снижению их значимости для американской политики.

В начале 90-х годов произошло дальнейшее падение значения Пакистана для Соединенных Штатов, при этом проблемы ядерной программы в Пакистане и существования в нем авторитарного режима, которые ранее затушевывались, теперь стали основными в двусторонних отношениях. Политический курс США в Южной Азии всегда определялся ситуацией на глобальном уровне межгосударственных отношений, и перемены в ней вели к изменению политики Соединенных Штатов в регионе.

Для Индии особо значимым является то обстоятельство, что уже в конце 80-х годов Соединенные Штаты и Китай фактически признали ее доминирование в Южной Азии и ее стабилизирующую роль в региональной системе. В перспективе значение Индии для США может возрастать по мере экономического развития страны и дальнейшего укрепления ее влияния в Азии.

Всемерное расширение экономических связей с Севером стало одним из главных направлений индийской внешней политики с начала 90-х годов. Политика либерализации, проводимая в Индии, выразилась, в частности, в уступках иностранному капиталу в сфере финансов и страхования, создании совместных предприятий и открытии чисто иностранных фирм, конвертации рупии. Вместе с тем в этой области остаются значительные ограничения. Представители либеральной школы и развитые страны призывают Индию ускорить либерализацию, усилить приватизацию (например, ввести частное страхование), уменьшить государственные расходы. США требуют от Республики изменить патентное законодательство, а ЕЭС — снять барьеры против ввоза некоторых потребительских товаров и разрешить ввоз сельскохозяйственной продукции. Однако индийские власти считают, что в настоящий момент индийская экономика не может стать полностью открытой. Доля Индии в мировой торговле составляет всего 0,6 %. В 90-е годы индийские власти пытались стимулировать рост экспорта, но в целом роль внешней торговли, как и внешних капиталовложений, осталась для Республики весьма незначительной.

Однако слабо интегрированная в мировую экономику, полузакрытая и непривлекательная для иностранных инвесторов, Индия показывает высокие и довольно стабильные темпы экономического роста. Огромный внутренний рынок, появление весьма значительного сектора населения, потребляющего по европейскому стандарту, позволяют Республике добиваться немалых успехов без полной интеграции в мировое хозяйство. При почти миллиардном населении, далеко не полностью освоенных внутренних ресурсах и большой доле незанятого населения имеются существенные возможности расширения внутреннего рынка, и лишь какие-то экстремальные обстоятельства могут привести к длительному замедлению роста индийской экономики.

Продолжение независимого внешнеполитического курса по-прежнему считается в Индии крайне важным фактором для повышения ее статуса. Больше внимания стало уделяться развитию отношений со странами Европейского союза и Японией (правда, участие ряда европейских стран в агрессии против Югославии в 1999 г. вызвало сомнения в Индии по поводу реальной независимости Западной Европы).

Мало изменений произошло в двусторонних отношениях с Россией, которые к середине 90-х годов в целом вернулись на прежней уровень.

Особые опасения в Индии вызывают перспективы формирования однополярного мира. Республика начала прорабатывать возможности сближения с Китаем, Японией, Европейским союзом, странами Юго-Восточной Азии, в частности, в целях противостояния этой глобальной тенденции.

В настоящее время продолжается процесс улучшения двусторонних индийско-американских отношений (осложненный, правда, ядерной политикой Индии), хотя на глобальном уровне происходит рост (пока скрытый) противоречий между двумя странами.

На рубеже последнего десятилетия XX в. Индия взяла курс на нормализацию отношений с Китаем. В 90-е годы Китай проводит курс на постепенное выравнивание отношений с Индией и Пакистаном. Но Индия по-прежнему расценивает Китай в качестве союзника Пакистана, а в долгосрочном плане — как основного стратегического противника в Азии. Пока существуют многие ограничители всестороннего развития отношений Индии с Китаем. Нет существенного продвижения вперед в индийско-китайских переговорах по территориальной проблеме. Крайнее беспокойство в Индии вызывают продолжающееся китайско-пакистанское военное сотрудничество, совершенствование ядерного оружия в Китае, развитие военной инфраструктуры в зоне Индийского океана.

Вместе с тем рост исламского фундаментализма будет подталкивать эти страны к сближению (их правительства начали открыто обсуждать вопрос о возможностях установления исламских фундаменталистских режимов в Центральной Азии еще в конце 80-х — начале 90-х годов). «Мусульманская дуга» тянется от северо-запада Африки до юго-востока Азии. Южная Азия может превратиться в один из центральных районов противостояния исламских фундаменталистов с мировым сообществом. Индию (с ее 100-миллионным мусульманским населением) и Китай (с мусульманским населением в Синьцзяне) будут объединять сходные проблемы и задачи.

Явно объединяет две страны и то, что для каждой из них неприемлема перспектива формирования однополярного мира. Можно ожидать упрочения их связей в случае попыток навязывания (особенно силового) такого строения мировой системы. Именно эта тенденция обозначилась в отношениях двух азиатских гигантов после военной операции НАТО против Югославии.

В целом, однако, наиболее вероятным на ближайшее десятилетие представляется сохранение статус-кво в индийско-китайских отношениях: постепенное развитие связей и продолжение их «вяло текущей» нормализации.

Поступательное развитие парламентской демократии в Индии, ее стремление к стабилизации обстановки в регионе, поддержка ею буржуазно-демократических движений в соседних странах, с одной стороны, и попытки добиться эволюционной демократизации режимов в странах-соседях — с другой, отвечают современным внешнеполитическим интересам держав глобального уровня. Усилия Индии по развитию собственного экономического потенциала, по преодолению отсталости стран региона, ее подход к созданию модели всеобщей экономической безопасности заслуживают поддержки.

В конце тысячелетия в мире возрос интерес к Южной Азии. Если долгое время он определялся прежде всего быстрым экономическим развитием Индии и процессом ее превращения в мировую державу, то испытания ядерных устройств в мае 1998 г. Индией и Пакистаном приковали всеобщее внимание к гонке ядерных вооружений в Южной Азии. Регион становится крайне значимым для глобального уровня международных отношений.

Лунев С. И. Ведущие позиции Индии в системе международных отношений в Южной Азии и ее противоборство с Пакистаном // Роль ключевых стран в международных отношениях в 1990-е годы. — М., 1995.

Лунев С. И. Дипломатия в Южной Азии. — М., 1997.

Indian Foreign Policy. Agenda for the 21st Century. — Vol. 1–2. - New Delhi, 1997–1998.

Mending Fences. Confidence and Security Buidling Measures in South Asia / Ed. by S. Ganguly and T. Greenwood. — New Delhi, 1997.

The Security of South Asian: Asian and American Perspectives / Ed. by S. P. Cohen. — Urbana — Chicago, 1987.

Глава 5 Международные отношения на Ближнем и Среднем Востоке

Конец 80-х годов для региона Ближнего и Среднего Востока прошел под знаком очевидного спада напряженности, что было связано прежде всего с прекращением ирано-иракской войны. В июне 1988 года руководство Исламской Республики Иран (ИРИ) заявляет о своем принятии резолюции 598 Совета Безопасности ООН от 20 июля 1987 г., требовавшей прекращения огня от участников конфликта. До этого почти в течение целого года оно отказывалось это сделать на том основании, что в резолюции Ирак не был осужден как агрессор. На протяжении этого года иранская армия готовилась к «решающему» наступлению. Оно началось в марте 1988 г., но, несмотря на первоначальные успехи, закончилось крупной неудачей.

Руководство ИРИ еще раз убедилось в том, что рассчитывать на военную победу невозможно в условиях, когда Ирак получает массированную финансовую поддержку от Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) и крупномасштабные поставки современной военной техники из СССР, Западной Европы и США. Все эти государства не могли допустить реализации идей лидера ИРИ имама Хомейни о распространении «исламской революции» на весь Ближний и Средний Восток, а в перспективе — на весь мир.

20 августа 1988 г. начались ирано-иракские переговоры о заключении мирного договора. Они проходили в Женеве и Нью-Йорке. Состоялось 15 раундов, но стороны так и не смогли прийти к соглашению. В августе 1990 г. они были прерваны. Таким образом, ирано-иракский конфликт оказался фактически замороженным на протяжении всего последующего десятилетия. Боевые действия больше не возобновлялись.

Смерть в 1989 г. имама Хомейни позволила новым, более прагматичным лидерам ИРИ сконцентрировать основное внимание на решении достаточно сложных внутренних проблем страны, а также разработать более гибкую стратегию продвижения «исламской революции» как на юг, так и на северо-восток после распада СССР. Основная ставка была сделана не только на военные, но и на политические и пропагандистские средства, причем за образец были взяты структура и деятельность Коминтерна.

Прямо противоположный политический курс, хотя и не сразу, был избран президентом Ирака Саддамом Хусейном. Первоначально он предполагал, что накопившиеся за время войны социальные и экономические проблемы страны ему удастся решить в короткие сроки, опираясь на помощь арабских стран, которые встали на его сторону в ходе войны, и прежде всего стран ССАГПЗ. Однако очень скоро стало очевидным, что никто не собирается прощать ему крупного долга (60 млрд. долл.), а тем более продолжать безвозмездную финансовую помощь.

Переход к мирному строительству неизбежно потребовал бы от Саддама Хусейна резкого сокращения численности гигантских по масштабам Ирака вооруженных сил, которые рассматривались им как наиболее эффективный инструмент превращения Ирака в «центр силы в арабском мире». Вторым таким инструментом была, как он неоднократно заявлял, нефть, т. е. контроль над основными нефтяными источниками региона. Поскольку они находятся на территории его прежнего основного союзника в войне — стран ССАГПЗ, то у него стал оформляться замысел экспансии именно против них.

Для реализации этого замысла требовалось найти новых арабских союзников, и 16 февраля 1989 г. по инициативе Саддама Хусейна в Багдаде было подписано соглашение о создании новой региональной организации — Совета арабского сотрудничества, в который вошли Ирак, Иордания, Йемен и Египет. Последний вошел в нее в основном с целью окончательно снять тот бойкот, которому он подвергся после подписания мирного договора с Израилем. Тогда же, чтобы не вызывать беспокойства у стран ССАГПЗ, в Багдад приглашается король Саудовской Аравии, и во время его визита подписывается иракско-саудовский договор о ненападении. Получилось, что Ирак, устанавливая союзнические отношения с двумя арабскими странами, имеющими традиционные территориальные претензии к Саудовской Аравии, одновременно дает ей гарантию безопасности. При этом она как бы выделяется из числа других членов ССАГПЗ. Они (исключая Бахрейн), и в первую очередь непосредственно граничащий с Ираком Кувейт, такой гарантии не получают.

Со второй половины 1989 г. иракская пресса начинает широкомасштабную пропагандистскую кампанию против политики стран ССАГПЗ в ОПЕК, обвиняя их в том, что именно они виновны в том, что ОПЕК не пошла на увеличение квоты Ирака и тем самым блокировала восстановление иракской экономики. Постепенно эта политика начинает квалифицироваться как «экономическая война». 30 мая 1990 г. на заседании Совета Лиги арабских государств (ЛАГ) Саддам Хусейн заявляет, что «экономическая война стала невыносимой». 17 июня он прямо обвиняет Кувейт в том, что тот является одним из инициаторов «экономической войны» и, кроме того, незаконно пользуется нефтяными месторождениями Румейлы, находящимися на иракско-кувейтской границе. В качестве компенсации за «кражу иракской нефти» Саддам Хусейн требует от Кувейта выплаты 2,4 млрд. долл., а затем доводит эту сумму до 10 млрд. долл.

Стремясь всячески избежать разрастания конфликта, правительство Кувейта заявляет о своей готовности обсудить все спорные вопросы и выделить Ираку займ в размере 9 млрд. долл. Однако решение уже принято, и в ночь с 1 на 2 августа 1990 г. 150-тысячная иракская армия вторгается в Кувейт.

Небольшая, двадцатитысячная кувейтская армия не могла противостоять вторжению. Ее сопротивление продолжалось несколько часов, но за это время кувейтское правительство и члены правящей династии смогли покинуть страну. Захватив Кувейт, иракские войска подвергли его полному разграблению. Впоследствии только сумма исков граждан Кувейта к иракскому правительству составила 162 млрд. долл., а общие потери Кувейта от вторжения — 240 млрд. долл.

Стремясь хоть как-то оправдать оккупацию соседней страны, иракское правительство опубликовало заявление о том, что ввод иракских войск был осуществлен по просьбе «временного свободного правительства», якобы созданного противниками правящей династии. Однако сформировать это «свободное» (марионеточное) правительство так и не удалось. Даже оппозиционные монархическому режиму силы категорически отказались сотрудничать с оккупантами. Саддам Хусейн решает отказаться от политического маневрирования и 8 августа объявляет об аннексии Кувейта, который становится девятнадцатой провинцией Ирака. В честь Саддама Хусейна она получила название «Аль-Саддамия». Тем самым подчеркивалась окончательность аннексии. Иракская пропаганда квалифицировала ее как акт восстановления «исторической справедливости», которая была грубо попрана британскими колонизаторами в начале века.

Реакция мирового сообщества на иракскую агрессию была быстрой и достаточно резкой. Уже 2 августа Совет Безопасности ООН принимает резолюцию 660, в которой осуждаются агрессивные действия Ирака и содержится требование о немедленном и безоговорочном выводе иракских войск из Кувейта. Поскольку Ирак отказался выполнить эту резолюцию, то 6 августа принимается резолюция 661, предусматривавшая введение системы санкций против Ирака. Их применение означало полную экономическую блокаду Ирака, для обеспечения соблюдения которой была создана специальная комиссия (ЮНСКОМ).

Инициатором принятия этих резолюций были США, которые с самого начала заняли предельно жесткую позицию в отношении Ирака. Располагая достаточной информацией о замыслах Саддама Хусейна, администрация президента Дж. Буша прекрасно понимала бесперспективность «умиротворения» агрессора, да еще в регионе Персидского залива, который был объявлен «зоной жизненно важных интересов США».

Было принято решение дать немедленный военный ответ на агрессию, чтобы не допустить вторжения иракских войск в Саудовскую Аравию. Вполне реальную опасность такого вторжения осознали и саудовские правящие круги. Получив согласие короля Фахда, президент Дж. Буш отдал 7 августа приказ о переброске в Восточную провинцию Саудовской Аравии крупного контингента американских войска, который был поддержан в регионе Залива мощной эскадрой, насчитывавшей 80 боевых кораблей (в том числе четыре авианосца). Затем к американским войскам присоединились воинские части Франции, Великобритании, Египта, Сирии и ряда других стран. Они образовали межнациональные силы, общая численность которых к январю 1991 г. достигла 780 тыс. человек, в том числе 540 тыс. американцев.

Не столь единодушными в отношении иракской агрессии оказались государства региона, и прежде всего арабские. На чрезвычайных сессиях Совета ЛАГ, проводившихся в Каире 2 и 10 августа, странам ССАГПЗ не удалось добиться единодушного осуждения агрессии. Только 12 из 21 члена ЛАГ безоговорочно ее осудили. Что касается неарабских стран региона, то Турция полностью поддержала позицию США, а Иран первоначально объявил о своем нейтралитете в конфликте, но затем стал поддерживать Ирак, особенно после того, как Саддам Хусейн объявил 15 августа о своей готовности принять все иранские условия для заключения мира. Со стороны последнего это был лишь политический маневр, т. к. иранские требования были заведомо невыполнимы (размер репараций — 136 млрд. долл.).

Пытаясь сохранить политическую инициативу, Саддам Хусейн предпринял целый ряд шагов, направленных, с одной стороны, на активизацию действий своих сторонников в арабском и мусульманском мире, а с другой — на блокирование военных возможностей антииракской коалиции.

12 августа он заявил, что предварительным условием вывода иракских войск из Кувейта является отвод израильских войск со всех оккупированных территорий. Это была попытка увязать кувейтскую проблему с палестинской. Более того, сама аннексия Кувейта квалифицировалась им как необходимая мера, призванная мобилизовать «ресурсы арабской нации» для борьбы с «сионистскими бандами». В этом контексте Саддам Хусейн выступал как защитник интересов всех арабов и мусульман, как мировой «антиимпериалистический» лидер. Он призвал их начать «джихад» («священную войну») против «американцев и сионистов», обвинив при этом правителей стран ССАГПЗ в «предательстве» и пособничестве «новым крестоносцам».

По существу, он обращался к радикальному крылу исламского движения с тем, чтобы оно начало террористическую войну против США и их союзников. Призыв к «джихаду» со стороны Саддама Хусейна был отнюдь не случаен, т. к. сразу же после окончания ирано-иракской войны он резко сменил идеологическую доктрину своего режима, отказавшись от социализма в пользу исламизма. Была составлена генеалогия, в соответствии с которой он стал потомком пророка Мухаммеда, т, е. в известном смысле «святым». Только в этом качестве его призыв к «джихаду» имел смысл.

Однако «джихад» не состоялся, поскольку тогда правящие круги Саудовской Аравии еще сохраняли достаточный контроль над исламским движением, да и столь быстрое превращение Саддама Хусейна из социалиста в исламиста не вызвало особого доверия у исламистов.

Открыто поддержал Саддама Хусейна лишь лидер ООП Я. Арафат, который не только одобрил аннексию Кувейта и призвал находившихся там палестинцев сотрудничать с иракскими оккупационными властями, но и обратился к народам стран ССАГПЗ с призывом начать восстание с целью свержения «реакционных предательских режимов». Такая позиция Я. Арафата, который был поддержан фактически всеми лидерами ООП, явилась полной неожиданностью для правящих кругов стран ССАГПЗ.

19 августа Саддам Хусейн предпринял следующий шаг — он объявил всех иностранных граждан, находившихся на территории Ирака и Кувейта (с 9 августа их выезд был запрещен), «заложниками», жизнь которых не может быть гарантирована в случае начала военных действий против Ирака. Только западно-европейцев и американцев среди «заложников» оказалось около 25 тыс. человек (включая женщин и детей), не говоря уже о сотнях тысяч граждан других стран. Он объявил, что все «заложники» будут распределены по военным объектам в Ираке и Кувейте и будут являться для них «живым щитом». В качестве условия освобождения «заложников» Саддам Хусейн выдвинул требования вывода межнациональных сил из зоны Залива, отмены системы санкций ООН и принятия Соединенными Штатами обязательства не нападать на Ирак.

И хотя эти его условия не были приняты мировым сообществом, но он получил многомесячную передышку, пока шли переговоры об освобождении «заложников». Полностью эту проблему решить так и не удалось, хотя к началу декабря 1990 г. основную массу «заложников» удалось освободить. В какой-то степени это было результатом действия санкций, т. к. в Ираке начались серьезные трудности с продовольствием, а также связано с расчетом на изменение позиций СССР и Китая.

Несмотря на то, что обе эти страны проголосовали за принятие резолюций 660 и 661, они отнюдь не были сторонниками «военного решения» кувейтского кризиса. Советское руководство вообще попыталось сыграть роль посредника между Ираком и США, однако поиски компромиссного решения были заведомо обречены на провал. Уходить из Кувейта Саддам Хусейн не собирался, а согласиться на аннексию Кувейта ни США, ни их союзники никак не могли. Они прекрасно понимали, что Кувейтом экспансионистские замыслы Саддама Хусейна отнюдь не ограничиваются. Более того, кувейтский кризис был своего рода испытанием США на роль мирового лидера в условиях прогрессирующего ослабления СССР.

29 ноября Совет Безопасности принимает резолюцию 678, санкционирующую использование военной силы («соответствующих средств») для освобождения Кувейта. Ираку был предъявлен ультиматум, согласно которому все иракские войска должны быть выведены из Кувейта к 15 января 1991 г. Саддам Хусейн его отверг.

17 января многонациональные силы начинают операцию по освобождению Кувейта под кодовым названием «Буря в пустыне». Она продолжалась 42 дня (наземные действия — 100 часов) и завершилась полным разгромом противостоящей многонациональным силам 547-тысячной группировки иракских войск. Они понесли потери только убитыми более 100 тыс. человек, в то время как многонациональные силы потеряли 223 человека (из них 146 американцев).

После начала активных действий авиации многонациональных сил Саддам Хусейн отдал приказ о ракетном ударе по Израилю, рассчитывая, что последний предпримет ответные действия, что могло бы привести к расколу в рядах антииракской коалиции. Однако, несмотря на потери среди мирного населения, правительство Израиля решило не предпринимать каких-либо ответных действий.

26 февраля Саддам Хусейн заявил о признании всех резолюций Совета Безопасности. 28 февраля боевые действия прекратились. Кувейт освободили, но режим Саддама Хусейна уцелел. Он был поставлен под жесткий контроль. Система санкций сохранялась, а, кроме того, Ираку было запрещено иметь оружие массового поражения.

В ноябре 1994 г. иракское правительство подтвердило свое признание суверенитета и территориальной целостности Кувейта, а в декабре согласилось с демаркацией ирако-кувейтской границы, проведенной ЮНСКОМ. Была создана специальная комиссия ООН по взысканию с Ирака компенсации за причиненный его действиями ущерб.

После окончания войны в Заливе страны ССАГПЗ попытались создать в этой зоне «арабскую систему безопасности» путем размещения на их территории крупных контингентов египетских и сирийских войск, но в силу целого ряда причин их действия не увенчались успехом. После этого указанные страны заключили соглашение с США, которые взяли на себя обеспечение их безопасности. Данное соглашение, по существу, легитимизировало постоянное присутствие крупной группировки войск США в зоне Залива. Воспользовавшись разногласиями между комиссией ООН по контролю за уничтожением иракского оружия массового поражения и Саддамом Хусейном, который обвинил ее сотрудников в шпионаже, американские правящие круги приняли решение о свержении иракского режима. В начале 1998 г. американский конгресс принял Закон «Об освобождении Ирака», а в декабре этого же года англо-американская авиация предприняла целую серию атак на иракские военные и гражданские объекты. Началась операция «Лиса в пустыне», целью которой является уничтожение сохранившегося иракского военного потенциала и физическое устранение Саддама Хусейна. Однако в связи с косовским кризисом она была временно прекращена.

Второй проигравшей в ходе войны в Заливе стороной оказалась ООП, руководители которой выступили в поддержку Саддама Хусейна, переоценив его возможности и не учтя реального соотношения сил.

Во второй половине 80-х годов ООП сделала основную ставку на активизацию сопротивления арабского населения Западного берега и сектора Газы израильской оккупации. Используя крупную финансовую помощь стран ССАГПЗ (около 1 млрд. долл. в год), а также собственные достаточно крупные финансовые ресурсы, ООП удалось создать на оккупированных территориях разветвленную инфраструктуру, распоряжениям которой подчинялось все арабское население. В декабре 1987 г. с ее помощью ООП развернула массовую и хорошо организованную кампанию гражданского неповиновения («интифаду») на Западном берегу и в секторе Газы. Она началась со всеобщей 24-часовой забастовки, в которой приняли участие даже арабы, проживающие в Израиле.

Первым, кто осознал принципиальную смену ситуации на оккупированных территориях, был иорданский король Хусейн, который 31 июля 1988 г. объявил «о прекращении административных связей» с Западным берегом. Теперь не только сектор Газы, но и Западный берег стал «ничейной территорией» с международно-правовой точки зрения. В ответ ООП провозгласила создание Палестинского государства. На проходившей в ноябре 1988 г. XIX сессии Национального совета Палестины была принята резолюция, которая гласила: «Национальный совет провозглашает во имя Аллаха и от имени народа Палестины создание государства Палестина на нашей палестинской земле со столицей в Иерусалиме».

Одновременно Национальный совет Палестины заявил о признании им резолюции 181 Генеральной Ассамблеи ООН от 29 ноября 1947 г., предусматривавшей создание двух государств на территории Палестины. Выступая на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Женеве 13 декабря 1988 г., Я. Арафат подтвердил, что ООП признает и обязуется выполнять резолюции 242 и 338 Совета Безопасности. Около ста стран признали образование нового государства, а исполком ООП — в качестве его правительства в изгнании.

Реакция правящих кругов Израиля на этот шаг ООП была резко негативной. Ни о каком признании палестинской государственности и даже о переговорах с ООП не могло быть и речи. ООП квалифицировалась как чисто террористическая организация, любые контакты с которой, согласно принятому 5 августа 1986 г. израильским кнессетом (парламентом) закону, рассматривались как уголовное преступление.

По-иному, учитывая новую ситуацию, стали действовать США. 14 декабря 1988 г. президент Рейган дает указание «начать с ООП диалог по существу». В качестве предварительных условий от ООП требовалось признание права Израиля на существование и осуждение терроризма. Сделанные в этом духе заявления Я. Арафата вызывают не только раскол в ООП, но и резко негативную реакцию со стороны Ирака, Сирии и Ливии, которые декларируют свою решимость военными средствами ликвидировать «раковую опухоль сионизма». В Дамаске даже создается «Подготовительный комитет», объединяющий все палестинские организации и группы, выступающие против политического компромисса с Израилем. Своей целью он ставит устранение Я. Арафата и избрание нового руководства ООП.

Тем не менее в декабре 1988 г. в Тунисе, где находилась штаб-квартира ООП, начались американо-палестинские переговоры. Однако сразу же обнаружились серьезные расхождения сторон по ключевым проблемам мирного урегулирования. Пытаясь не остаться в стороне от начавшегося диалога, Израиль выдвигает свои инициативы («план Шамира»), которые, как и прежде, не предусматривают прямого участия ООП в процессе урегулирования. В июне 1989 г. к поискам компромисса активно подключается президент Египта Мубарак. Он был поддержан странами ССАГПЗ, но остальные члены ЛАГ отнеслись к усилиям Мубарака настороженно.

Оценив создавшуюся ситуацию, США весной 1989 г. выдвинули идею поэтапного мирного урегулирования (сближение позиций «шаг за шагом»). В качестве первого шага противоборствующим сторонам предлагалось в принципе отказаться от политики конфронтации и принять конкретные меры по формированию благоприятного для достижения компромисса политико-психологического климата. В частности, арабам предлагалось отказаться от бойкота Израиля, а последнему — признать права палестинцев.

Наконец предлагалось добиться компромисса на основе принципа: «земля в обмен на мир». Данный принцип в целом был поддержан мировым сообществом, и в том числе руководством СССР, которое с началом перестройки попыталось сделать свой политический курс в регионе более сбалансированным и отказаться от безоговорочной поддержки арабских радикалов. Дистанцируясь от последних, оно попыталось выступить в роли посредника, а в каких-то вопросах даже арбитра, но развал СССР похоронил этот новый политический курс.

Правопреемница СССР Россия, будучи занята своими внутренними проблемами, не была в состоянии в течение первых лет своего существования уделять серьезное внимание делам региона. Только в 1995 г. она начинает вновь проявлять некоторую активность. Определенную роль играет и ее связанность той системой договорных обязательств с радикальными арабскими режимами, которую она унаследовала от СССР.

Поражение Саддама Хусейна и падение авторитета наиболее экстремистски настроенных руководителей ООП позволяют сдвинуть процесс мирного урегулирования с мертвой точки. 30 октября 1991 г. в Мадриде начинает работу международная конференция по ближневосточному мирному урегулированию, в которой приняли участие Израиль, конфронтирующие с ним арабские страны, а также делегация палестинцев (фактически ООП). США и СССР участвовали в ней как спонсоры мирного процесса (сопредседатели). На конференции все ее участники одобрили в принципе мирное урегулирование на основе принципа «земля в обмен на мир». Однако оформление конкретных рамок решения палестинской проблемы потребовало десяти раундов переговоров, проходивших в течение почти двух лет главным образом в Осло.

Во многом достижение компромисса было связано с отказом Израиля от его сверхжесткой, нереалистичной позиции в отношении ООП, которая квалифицировалась как «террористическая организация», и при этом заявлялось, что ни при каких обстоятельствах она не может быть признана в качестве законного представителя палестинского народа. Поскольку соответствующий статус ООП к этому времени был уже признан подавляющим большинством государств мира, такая позиция представляла собой очевидный анахронизм. Прекрасно понимая, что она является главным препятствием на пути урегулирования, американская дипломатия сконцентрировала свои усилия на ее смягчении, и ей это удалось. 9 сентября 1993 г. Израиль и ООП заключили соглашение о взаимном признании, а 13 сентября в Вашингтоне они подписали декларацию о принципах организации временного палестинского самоуправления в секторе Газы и г. Иерихон.

Декларация представляла собой не что иное, как палестино-израильское соглашение о создании палестинской автономии на Западном берегу и в секторе Газы, которое должно быть поэтапно завершено в течение пяти лет. В сущности, это была реализация того плана, который был изложен в принятом в 1978 г. в Кэмп-Дэвиде документе под названием «Рамки мирного урегулирования на Ближнем Востоке».

Не только экстремистские организации и группировки, не входящие в состав ООП, но и часть ее членов восприняли это соглашение крайне негативно. В исполкоме ООП произошел раскол, а экстремисты приговорили Я. Арафата к смерти как «предателя» и инициатора «капитулянтского сговора» с Израилем. Однако остановить процесс урегулирования им уже не удалось. В него включается Иордания. 24 октября 1994 г. в г. Акаба был подписан иордано-израильский мирный договор, а в декабре этого же года между Иорданией и Израилем были установлены дипломатические отношения.

Экстремистские организации ответили на это интенсификацией террористической войны против Израиля. Особую активность стали проявлять боевики-исламисты из «Хамас» («Движение исламского сопротивления») и «Аль-Джихад аль-ислами фи Филастин» («Исламская священная война в Палестине»), а также боевики ливанской партии «Хизбаллах» («Партия Аллаха»). Расчет был не только на обострение отношений между ООП и Израилем, но и на активизацию противников мирного урегулирования в израильском обществе, и в частности еврейских религиозных партий. Он частично оправдался, что, однако, не помешало правительству Израиля и руководству ООП подписать 28 сентября 1995 г. Временное соглашение, предусматривающее вывод израильских войск из шести городов, проведение выборов палестинской администрации, создание крупных палестинских полицейских сил. В нем также содержалось обязательство ООП внести изменение в текст Национальной хартии (Устава ООП), где все еще сохранялась статья, гласившая, что целью ООП является создание «единого арабо-еврейского демократического государства на всей территории Палестины». Хотя еще в 1989 г. Я. Арафат заявлял, что она «устарела», но все его попытки добиться от Национального совета Палестины ее изменения успехом не увенчались. В этом плане согласие ООП на изменение данной статьи означало определенный сдвиг в общем настроении палестинской массы, хотя и не окончательный.

Ратификация Временного соглашения в израильском парламенте сопровождалась ожесточенной дискуссией между его сторонниками и противниками. Тем не менее 5 октября 1995 г. оно было утверждено парламентом, хотя и мизерным большинством (61 «за» и 59 «против»). Противники соглашения развернули широкомасштабную пропагандистскую кампанию, обвиняя правительство в «капитуляции перед террористами». Ее финалом было убийство 4 ноября еврейским религиозным фанатиком премьер-министра И. Рабина, одного из наиболее последовательных сторонников мирного урегулирования.

На состоявшихся в следующем году в Израиле выборах победу одержал сторонник более жесткой линии Б. Нетаньяху, что привело к обострению отношений между израильским правительством и вновь избранной палестинской администрацией, которую возглавил Я. Арафат, оставаясь одновременно главой исполкома ООП. Усилились столкновения между израильскими войсками и палестинским населением, что побудило Совет Безопасности принять 28 сентября 1996 г. резолюцию 1073, осуждающую эскалацию насилия на Западном берегу и в секторе Газы. Однако эти столкновения хотя и тормозят, но не блокируют реализацию Временного соглашения. В январе 1997 г. была достигнута договоренность о передаче под контроль палестинской администрации г. Хеврон, где имеется израильское поселение. Отказ жителей этого поселения покинуть его вызвал новое обострение израильско-палестинских отношений.

Тем не менее, несмотря на длительные перерывы израильско-палестинские переговоры продолжались, и в ноябре 1998 г. в местечке Уэй под Вашингтоном было достигнуто очередное соглашение, предусматривающее передачу палестинской администрации 13 % территории Западного берега. В свою очередь ООП обязывалась усилить борьбу с терроризмом и отменить антиизраильские статьи Национальной Хартии, что и было сделано в декабре того же года.

В целом, несмотря на очевидные успехи в решении палестинской проблемы, ее ключевые аспекты пока еще остаются «за кадром». Это прежде всего судьба израильских поселений (в них проживает около 140 тыс. евреев). Палестинцы настаивают на их ликвидации, а израильтяне (причем не только сторонники жесткой линии) — на «праве евреев проживать в любом месте их исторической родины». Достаточно сложным является и вопрос о распределении водных ресурсов.

Дело в том, что Палестина крайне бедна водными ресурсами, причем основная масса потребляемой воды берется из подземных источников, большинство которых находится на Западном берегу. Около 70 % потребляемой воды Израиль получает именно с Западного берега. Установление полного контроля ООП над ним, как указывается, создаст «реальную угрозу безопасности Израиля». Представители израильских правящих кругов неоднократно заявляли, что отказ от этих водных ресурсов равнозначен «самоубийству государства». В случае же признания палестинской государственности вряд ли приходится рассчитывать на сохранение существующего порядка распределения водных ресурсов. В этом одна из главных причин, побуждающих правящие круги Израиля настаивать на сохранении статуса автономии для Западного берега и сектора Газы, а ООП требует от Израиля признания палестинской государственности.

Не менее, а скорее даже более сложной является проблема статуса г. Иерусалима, «святого» для трех религий (иудаизма, христианства и ислама). Израильская сторона настаивает на сохранении нынешнего статуса Иерусалима как столицы государства Израиль. Палестинцы, которых поддерживает в этом подавляющее большинство мусульманских государств, требуют восстановления положения, существовавшего до арабо-израильской войны 1967 г., когда Иерусалим был разделен на две части: западную (еврейскую) и восточную (арабскую). Именно Восточный Иерусалим должен стать столицей палестинского государства.

Решение этих проблем было бы в значительной степени облегчено, если бы удалось добиться полного мирного урегулирования между Израилем и соседними арабскими странами, однако ни Сирия, ни Ливан не последовали за Египтом и Иорданией.

В течение всех 80-х годов правящие круги Сирии придерживались своей традиционной политической линии на конфронтацию с Израилем. Поддержка экстремистского крыла ООП и сближение с ИРИ привели к обострению ее отношений с США и странами Западной Европы. Сирия была отнесена ими к числу стран, «поддерживающих международный терроризм», и против нее были применены экономические санкции. Ухудшились отношения Сирии со странами ССАТПЗ, которые прекратили с 1986 г. оказание ей финансовой помощи. Обострились конфликты с Ираком и Турцией.

Таким образом, к концу 80-х годов Сирия оказалась по существу во «враждебном окружении», т. е. сложилась та же ситуация, которая была в момент прихода Асада к власти двадцать лет назад. Кувейтский кризис позволил ему с наименьшими потерями выйти из нее.

Твердо став на сторону Кувейта, войдя в антииракскую коалицию и направив крупные контингенты своих войск в состав межнациональных сил, президент Асад снял напряженность в отношениях со странами Западной Европы и США, с одной стороны, и со странами ССГАПЗ и Египтом — с другой. В марте 1991 г. он выступил в качестве одного из инициаторов принятия так называемой Дамасской декларации, которая предусматривала создание «арабской системы безопасности» в зоне Залива, что по существу означало формирование военно-политического союза стран ССАГПЗ, Египта и Сирии. Хотя содержащийся в ней замысел не был в полном объеме реализован, но тем не менее принес Сирии ряд очевидных политических и экономических выгод: прорыв «враждебного окружения», улучшение отношений с Западной Европой и США, списание значительной части внешних долгов и т. д. При этом Асад сумел сохранить союз с Ираном и активизировал военное сотрудничество с Россией.

В конце 1992 г. в Вашингтоне начались сирийско-израильские переговоры, которые первоначально не носили официального характера, хотя Асад и заявил о своем согласии на почетный мир («мир храбрецов»). Продолжение переговоров при активном американском посредничестве хотя и сопровождалось некоторым сближением позиций, однако не привело к достижению соглашения. Основным объектом разногласий стало уже не возвращение Галанских высот Сирии, на что Израиль в принципе готов пойти, а границы возвращаемой территории. Сирия настаивает на границах, существовавших до арабо-израильской войны 1967 г., а Израиль — на границах подмандатной Палестины, ссылаясь, во-первых, на то, что именно они могут считаться подлинно законными, и, во-вторых, на то, что на этой основе были решены все территориальные разногласия при заключении мирных договоров с Египтом и Иорданией. Переход участников переговоров к обсуждению подобного рода частных вопросов дает основание считать, что достижение окончательного соглашения — вопрос времени.

В этом случае за Сирией последует и Ливан, т. к., согласно неоднократным заявлениям его правительства, ливанская позиция по вопросу о мирном урегулировании с Израилем «полностью связана с сирийской». Эта позиция вполне понятна. Ливан еще не оправился от пятнадцатилетней гражданской войны (1975–1990 гг.), но главная причина заключается в том, что в стране продолжает оставаться сорокатысячный контингент сирийских войск, которые должны были покинуть ее еще в 1992 г. но так и не сделали этого. Более того, любая внешнеполитическая инициатива ливанского правительства строго лимитирована заключенными с Сирией Договором о братстве, сотрудничестве и координации (май 1991 г.) и Пактом обороны и безопасности (сентябрь 1991 г.).

Окончание гражданской войны в Ливане и последовавшее за ним разоружение противоборствующих группировок (при активном участии сирийских войск) не затронули юга страны, где исламские боевики из «Хамас» и «Хизбаллах», несмотря на наличие пятитысячного контингента войск ООН, пытаются вести боевые действия против Израиля, который в свою очередь наносит по ним ответные удары. Накал военных действий на юге то возрастает, то резко спадает в результате заключения временных перемирий.

Военная активность «Хамас» и «Хизбаллах» (состоит из шиитов и ориентируется на ИРИ) на юге Ливана полностью зависит от политики Сирии, однако их появление и усиление являются частью более общего процесса — развития исламского движения в регионе.

Датой рождения исламского движения в регионе можно считать 1928 г., когда в египетском городе Исмаилия шейхом Хасаном аль-Бунна была создана организация «Аль-Ихван аль-Муслимин» («Братья-мусульмане»). С самого начала она была нелегальной и представляла собой своего рода смесь религиозной секты и политической партии. Своей целью организация ставила объединение всех мусульман в рамках «истинно исламского государства», где конституцией должен быть Коран, а правовой системой — Шариат. Для достижения этой «святой» цели допускалось использование любых средств борьбы, в том числе и террора («цель оправдывает средства»).

«Братья-мусульмане», будучи первоначально чисто египетской организацией, тем не менее смогли распространить свою политическую доктрину в других мусульманских странах. Под их влиянием в Иране была создана в послевоенный период организация «Федаяне-ислам» («Бойцы ислама»). Последнюю в начале 60-х годов возглавил Хомейни, который после прихода к власти реализовал на практике концепцию «исламской государственности», разработанную ведущим теоретиком «Братьев-мусульман» Абдель Кадером Ауда.

После окончания Второй мировой войны «Братья-мусульмане» активно включились в национально-освободительную борьбу, искусно сочетая политические (в том числе и легальные) ее формы с диверсионно-террористическими. Основной удар наносился по английским войскам и «предателям» из числа египетских политических деятелей. В 1949 г. за организацию убийства премьер-министра страны был казнен основатель организации Хасан аль-Бунна. Однако это лишь усилило позиции сторонников вооруженных методов борьбы. В конце 1951 г. именно «Братья-мусульмане» развернули партизанскую борьбу против английских войск в зоне Суэцкого канала. Они приветствовали приход к власти офицерской группировки во главе с Г. А. Насером, но, как только убедились, что он не собирается создавать «исламской государственности», попытались его уничтожить.

В ответ на это их активность была подавлена самыми жесткими репрессиями, а уцелевшие лидеры бежали из страны в Саудовскую Аравию, где с 1955 г. находится штаб-квартира организации. Она получила мощную поддержку со стороны ваххабитского духовенства и постепенно превратилась в общеарабскую, а затем и в мировую организацию, имеющую свои филиалы и ячейки во многих мусульманских государствах, а также в среде мусульманской диаспоры в Европе и Америке.

Под их непосредственным идейным влиянием правящие круги Саудовской Аравии, во главе которой в 1964 г. встал незаурядный государственный деятель — король Фейсал (убит в 1975 г.), начинают проводить политику внедрения исламской политической доктрины в межгосударственные отношения. В 1965 г. король Фейсал выступил с инициативой создания военно-политического союза мусульманских стран — Исламского пакта. Поскольку в это время доминирующей в «третьем мире» была идея неприсоединения, то его инициатива не нашла положительного отклика (безоговорочно ее поддержал лишь шах Ирана). Тогда правящие круги Саудовской Аравии перешли к поэтапной реализации концепции «исламской солидарности», т. е. к формированию политического союза мусульманских государств, что выразилось в создании Организации исламской конференции (ОИК). По инициативе и в основном на средства Саудовской Аравии при ОИК создается развитая пропагандистская и финансовая инфраструктура.

Хотя число государств — членов ОИК непрерывно росло (к концу 1997 г. оно достигло 54), но создать сколько-нибудь сплоченное политическое объединение, не говоря уже о политическом союзе, Саудовской Аравии не удалось в силу целого ряда причин. Среди них немалую роль играло то, что большинство вошедших в ее состав государств сделало это по сугубо прагматическим соображениям, в расчете на массированную финансовую помощь со стороны Саудовской Аравии, а затем стран ССАГПЗ в целом. Конфликты между самими мусульманскими странами, и в первую очередь ирано-иракская война, поставили под сомнение саму идею «исламской солидарности».

Правящие элиты мусульманских стран со светскими политическими режимами отнюдь не стремились к немедленной реализации исламской политической доктрины («исламской государственности»), что для многих из них было равносильно самоубийству, однако и ее последовательные сторонники не смогли объединиться. Они образовали две противостоящие друг другу коалиции. С одной стороны, Саудовская Аравия и Пакистан, а с другой — Иран и Ливия. Последнюю характеризовал четко выраженный антиамериканизм, т. е. восприятие США как главного врага мусульман («главный дьявол») и основного союзника Израиля. Саудовская Аравия и особенно Пакистан находились в достаточно тесных союзнических отношениях с США, об отказе от которых не могло быть и речи.

Именно проамериканская ориентация правящих кругов Саудовской Аравии дала основание имаму Хомейни, ставшему руководителем ИРИ и претендовавшему на роль духовного главы всех мусульман мира, обвинить их в «предательстве». Хотя коалиция Саудовская Аравия — Пакистан и сохранила свое доминирующее положение в ОИК, но противоречия в ней еще более обострились, и, соответственно, снизилась эффективность ее деятельности в целом. Идею «исламской солидарности» так и не удалось реализовать на межгосударственном уровне.

По-иному развивалось исламское движение на общественном уровне, где доминирование (причем не только идейное) «Братьев-мусульман» было бесспорным. Со второй половины 70-х годов они начинают активную борьбу за «исламскую государственность» в Египте, Сирии, Иордании и Афганистане. Параллельно с ними в Иране действует организация «Федаяне-ислам», возглавляемая Хомейни.

Возвращение «Братьев-мусульман» в Египет произошло по инициативе преемника Г. А. Насера — А. Садата, который рассчитывал с их помощью ослабить позиции своих противников. Первоначально этот расчет оказался верным, но уже в 1974 г. «Братья-мусульмане» и примыкающие к ним группировки начинают открытую борьбу с режимом А. Садата. Процесс мирного урегулирования с Израилем стимулирует перерастание этой борьбы в террористическую войну. Заключив мирный договор с Израилем, А. Садат выносит себе смертный приговор. 6 октября 1981 г. он был убит группой исламских боевиков. Сменивший его на посту президента Египта X. Мубарак вынужден был прибегнуть к жестким карательным мерам, чтобы остановить террористическую войну, и на некоторое время ему это удалось.

В Сирии «Братья-мусульмане» действовали еще более решительно. Воспользовавшись недовольством значительной части населения политикой президента Асада, они организовали во второй половине 70-х годов массовое повстанческое движение. Им удалось захватить два крупных сирийских города — Хама и Халеб, которые армейские части вынуждены были брать штурмом с применением тяжелой техники и авиации. Опираясь на систему лагерей и баз, созданную в Иордании, где они обеспечили себе широкую массовую поддержку, «Братья-мусульмане» основывают оппозиционный «Исламский фронт» в 1981 г. Он ставит своей задачей свержение режима Асада и образование исламской республики. Только к концу 1982 г. сирийской армии и органам безопасности удалось окончательно разгромить отряды исламских боевиков. Однако, несмотря на поражение и последовавшие за ним широкомасштабные репрессии, «Братья-мусульмане» сумели сохранить значительное влияние в стране.

В Иране «Фадаяне-ислам» во главе с Хомейни, используя поддержку других оппозиционных шахскому режиму сил, в 1979 г. относительно легко свергает монархию и создает исламскую республику (ИРИ), попутно разгромив в ходе гражданской войны своих прежних светских союзников.

В Афганистане исламские группировки, направляемые «Братьями-мусульманами», в 1975 г. предприняли попытки свергнуть режим М. Дауда, но потерпели неудачу. Только после того как в 1978 г. власть в стране перешла в руки НДПА, которая сразу же начала строить социализм (что вызвало массовое недовольство населения), эти группировки, опираясь на помощь Пакистана, Саудовской Аравии и США, смогли развернуть партизанскую войну с режимом НДПА. Она с самого начала велась ими под лозунгом «джихада». Когда, спасая режим НДПА, руководство СССР приняло решение о вводе советских войск, «джихад» из внутриафганского превращается в общеисламский.

Все исламские организации региона, не говоря уже о правящих кругах Пакистана, Ирана, Саудовской Аравии и ряда других стран, активно включились в оказание помощи афганским «муджахедам». Только в странах ССАГПЗ было собрано около одного миллиарда долларов, что было вполне достаточным для финансирования боевых действий «муджахедов» в течение первых нескольких лет гражданской войны. Оно осуществлялось не столько по официальным каналам, сколько через «Братьев-мусульман» и пакистанскую «Мусульманскую лигу» («Джамаа-ти-ислам»). Кроме того, через них было направлено на помощь «муджахедам» около 15 тыс. арабских добровольцев. С 1984 г. «муджахедам» стали открыто помогать США.

В 1989 г. советские войска были выведены из Афганистана, а в 1992-м пал режим НДПА. Исламисты одержали победу, но стабилизировать положение в стране так и не смогли. Разгорелась борьба за власть между лидерами «муджахедов», а затем между «умеренными» и «радикалами» (движение «Талибан»). Последние, опираясь на прямую помощь Пакистана и косвенную помощь США, в 1996 г. смогли занять столицу страны г. Кабул, но гражданская война продолжалась, все больше приобретая характер межэтнического конфликта.

К началу 90-х годов первая стадия борьбы за «исламизацию» (введение «исламской государственности») региона завершилась. «Исламская государственность» была установлена в Иране и Судане (после военного переворота 1989 г.), а затем и в Афганистане, но Египет и Сирия устояли перед натиском исламистов. Невелики были их успехи и в Турции. Исламское движение оказалось на перепутье, и именно к этому времени относится война в Заливе, которая продемонстрировала глубокий раскол между мусульманскими государствами.

25 апреля 1991 г. в столице Судана г. Хартуме по инициативе радикального крыла исламского движения была созвана «исламо-арабская народная конференция», в которой приняли участие представители исламских партий и организаций из 50 стран мира. На ней было принято решение создать в противовес правительственной ОИК неправительственную организацию исламо-арабской конференции (ОНИАК) со штаб-квартирой в Хартуме. Генеральным секретарем новой организации был избран лидер суданского филиала «Братьев-мусульман» Ат-Тураби. Перспективными целями ОНИАК являются достижение «исламской солидарности» и «борьба с международным сионизмом». Были также определены текущие задачи — недопущение «капитуляции перед Израилем» и «освобождение оккупированных территорий». К категории последних были отнесены не только Западный берег и сектор Газы, но также районы расположения американских войск и базы в странах ССАГПЗ. На третьей сессии ОНИАК (1995 г.), в которой участвовали представители уже из 80 стран, к оккупированным территориям была отнесена и Чечня.

На конференции выявились разногласия между «умеренными» и «радикалами». Первые выдвинули лозунг: «Сначала отвоевать человека, потом — государство», т. е. по существу сделали упор на мирные и легальные методы политической борьбы. Их оппоненты — «радикалы», составлявшие подавляющее большинство, настаивали на необходимости первоочередного захвата государственной власти с помощью вооруженной борьбы, и прежде всего различных форм террора. В конечном счете именно «радикалы» определили стратегическую линию ОНИАК. В Судане была создана система лагерей по подготовке исламских боевиков. Оформилась на межгосударственном уровне новая коалиция Иран — Судан. Прежний союзник Ирана — Ливия после окончания ирано-иракской войны резко свернула сотрудничество с ним. Более того, ливийский лидер М. Каддафи обрушил репрессии на ориентировавшихся на Иран исламистов-радикалов, заявив, что «Хизбаллах» — это не «партия Аллаха», а «партия дьявола».

Задачи, поставленные ОНИАК, не остались на бумаге. С весны 1992 г. развернулась широкомасштабная террористическая война, которая захватила не только Ближний Восток, но и Северную Африку. Отдельные исламистские группы предпринимают попытки перенести ее на территорию США и Франции. Особой интенсивности она достигает в Египте и Алжире, а также в Палестине и зоне расположения американских войск в Саудовской Аравии.

В 1994 г. президент Египта X. Мубарак обратился с настоятельным требованием к королю Саудовской Аравии Фахду прекратить финансирование радикальных исламистских организаций и групп. В 1995 г. саудовское правительство официально заявило, что сделало это и что им арестовано несколько сот исламских террористов — членов «Аль-Джихад аль-Ислами» (военное крыло «Братьев-мусульман»). В значительной степени эти меры были вызваны серией террористических актов против саудовских военных объектов и американских военнослужащих. Однако финансирование радикальных исламистов все же продолжалось «без ведома и согласия правительства», хотя и в меньших масштабах. На роль основного спонсора исламского движения выходит Иран.

Размах террористической войны вызывает серьезное беспокойство мирового сообщества. В марте 1996 г. в египетском городе Шарм аш-Шейхе была проведена встреча на высшем уровне стран — участниц ближневосточного мирного процесса (включая США и Россию). На ней основное внимание было уделено проблеме терроризма и его негативному воздействию на миротворческие усилия. Участники наметили ряд мер по борьбе с терроризмом. Однако большого эффекта они не имели, и террористическая война продолжалась. Более того, боевики-исламисты стали все чаще прибегать к убийствам иностранных граждан (туристов, бизнесменов, дипломатов и др.).

Решительное осуждение мировым сообществом, в том числе многими мусульманскими странами, террористической войны, развязанной исламскими «радикалами» в регионе, стимулировало активизацию «умеренных». Инициативу берет на себя лидер турецкой Партии благоденствия Н. Эрбакон, ставший премьер-министром страны после досрочных парламентских выборов в декабре 1995 г. В контексте борьбы с «международным сионизмом» он выдвинул идею противопоставить «семерке» промышленно развитых стран «восьмерку» развитых мусульманских государств, которые бы олицетворяли «справедливый исламский порядок». 15 июня 1997 г. в Стамбуле состоялась конференция, на которой была принята декларация о создании этого нового объединения. Судя по его составу (Турция, Иран, Афганистан, Пакистан, Бангладеш, Малайзия, Египет и Нигерия), нет серьезных оснований рассчитывать на его сколько-нибудь реальную жизнеспособность.

Да и сам Н. Эрбакан был почти сразу же свергнут военными, которые развернули широкомасштабную кампанию преследования исламистов. Тем самым были еще больше ослаблены позиции «умеренных». Доминирующее положение «радикалов» стало несомненным, что и нашло свое выражение в ряде новых крупных террористических актов.

Арабский мир в конце XX века. — М., 1996.

Вавилов А. И. Политическая история американо-арабских отношений (80-е — начало 90-х годов). Опыт критического осмысления. — М., 1994.

Васильев А. Г. Россия на Ближнем и Среднем Востоке: от мессианства к прагматизму. — М., 1993.

Егорин А. З. Война за мир на Ближнем Востоке. — М., 1995.

Омар А. А. США, исламский Ближний Восток и Россия. — М., 1995.

Cohen M. J. Fighting World War Three from the Middle East. — Ilford, 1997.

Danspeckgruber W. F., col. 1–1 The Iraqi Agressian against Kuweit: strategic lessons and implication. — Oxford, 1996.

Feldman Sh. The Future of U.S. — Israel Strategic Cooperation. — Wash., 1996.

Letiv S. American and the Persian Gulf. — L., 1995.

Smith M. A. Russia and the Middle East. — Camberly, 1994.

Глава 6 Латинская Америка в современных международных отношениях

90-е годы для Латинской Америки стали десятилетием качественных сдвигов в политической и экономической области, существенно повлиявших на международную деятельность государств этого региона. Преодолев последствия «потерянного для развития десятилетия» — 80-х годов, большинство стран региона вступило в полосу экономического роста. И если общерегиональный усредненный показатель прироста ВВП по региону составлял в год около 2 %, то у ведущих государств — Мексики, Чили, Аргентины, Бразилии — он ежегодно как минимум вдвое превышал этот показатель.

Столь впечатляющий экономический успех был достигнут благодаря структурным преобразованиям, осуществленным большинством стран региона в первой половине десятилетия. В их основе лежали меры по открытию экономики: либерализация торгового режима, приватизация, оздоровление финансовой системы. В эти же годы был осуществлен переход к активной внешнеторговой политике. В 1990–1996 гг. темпы роста внешней торговли ведущих государств региона были одними из самых высоких в мире. В эти же годы был принят целый ряд мер по созданию благоприятного инвестиционного климата. Приток иностранного капитала в Латинскую Америку к середине десятилетия в среднем ежегодно составлял около 50 млрд. долл.

Разразившийся в конце десятилетия «азиатский» финансовый кризис, продолжением которого явился обвал «пирамиды ГКО» в России, не обошел и Латинскую Америку, также относящуюся к так называемым восходящим рынкам мировой экономики. С особой силой он поразил Бразилию, где в 1998 г. произошел стремительный отток средств иностранных инвесторов с фондового рынка. Отчетливо обозначились негативные последствия кризиса и для других стран, и прежде всего для главных экономических партнеров этой «региональной супердержавы». В целом в 1998 г. темпы экономического роста в регионе сократились по сравнению с 1997 г. более чем вдвое (до 2,3 %). Тем не менее финансовый кризис не мог полностью перечеркнуть результаты впечатляющего рывка, совершенного в 90-е годы.

Заметные перемены произошли и в области социально-политического развития. Начавшийся еще в середине прошлого десятилетия процесс демократизации и перехода к гражданской форме правления в 90-е годы привел к стабилизации конституционных режимов представительной демократии практически во всех странах региона, за исключением Кубы.

Среди определяющих черт международных отношений в Западном полушарии, безусловно, в первую очередь следует выделить резкую активизацию интеграционных процессов. Мощный импульс им придала «Инициатива для Америк», провозглашенная президентом США Дж. Бушем в 1990 г. Она предусматривает создание единого экономического пространства от Аляски до Огненной Земли. «Инициатива для Америк» уже в начале десятилетия существенно динамизировала отношения США с латиноамериканскими странами. Всего за один лишь 1991 г. Соединенные Штаты заключили рамочные соглашения о переходе к свободной торговле практически со всеми уже существовавшими субрегиональными объединениями — Карибским общим рынком (КАРИКОМ), Системой Центральноамериканской интеграции (СЦАИ), Андским пактом, Общим рынком стран Южного конуса (МЕРКОСУР). С Мексикой с 1991 г. Соединенные Штаты и Канада вступили в переговорный процесс по вопросу создания Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА).

Столь резко возросший интерес США к латиноамериканскому региону в начале десятилетия был обусловлен следующими факторами. После окончания холодной войны более очевидным стало формирование двух мощных экономических мегаблоков — в Западной Европе и в АТР, в ближайшие десятилетия способных превратиться в главные структурные звенья нового миропорядка. Это не вписывалось в выдвинутую Соединенными Штатами после распада СССР концепцию однополюсного мира. На фоне интенсивного формирования новых полюсов экономической и политической мощи более отчетливо обозначились нарастающие трудности американской экономики, постепенное снижение веса США в мировой торговле и финансах. В этом отношении формирование североамериканского рынка могло придать новое дыхание американской экономике, открыть доступ к дешевой рабочей силе и природным ресурсам соседних Мексики и Канады.

Существенным обстоятельством, стимулировавшим «Инициативу для Америк», стал объективный процесс растущей взаимозависимости между США и остальной частью региона. Значительные сдвиги в этом отношении произошли в 80-х годах. Соединенные Штаты, пожалуй, впервые реально ощутили на себе последствия финансово-экономического кризиса в Латинской Америке, выразившегося в потере сотен тысяч рабочих мест из-за снижения объемов торговли, в неконтролируемом потоке нелегальной миграции с юга. Источником мощной миграционной волны, захлестнувшей США, стал центральноамериканский конфликт.

В целом латиноамериканская диаспора в США к концу 90-х годов превысила 20 млн. человек. Рост доли испаноязычных американцев в общей численности населения США, как отмечают специалисты, стал самым драматичным демографическим явлением в американской истории XX в. Уже к 2005 г., по некоторым оценкам, испаноязычная община опередит афроамериканцев и станет самым крупным этническим меньшинством в Соединенных Штатах. При этом политическое влияние таких сегментов диаспоры, как насчитывающие почти 6 млн. выходцы из Мексики — «чиканос» или более чем миллионная кубино-американская община, в 90-е годы существенно возросло.

Другим фактором возросшей взаимозависимости «двух Америк» стал комплекс проблем наркобизнеса и наркотрафика. В Западном полушарии находятся самый крупный в мире потребитель наркотиков — США и самые крупные в мире производители — Колумбия, Перу, Боливия и Мексика. К началу десятилетия борьба с наркотрафиком была объявлена Соединенными Штатами в качестве одной из приоритетных проблем национальной безопасности, непосредственно связанной с «будущим американской нации».

Возросшая взаимозависимость Севера и Юга Западного полушария особенно контрастно проявилась в американо-мексиканских отношениях. Присоединение Мексики к НАФТА было подготовлено десятилетиями «молчаливой» интеграции, в результате которой сформировался сложный комплекс двусторонних отношений. Его составляющими являлись и проблемы общей границы протяженностью 3 тыс. км, масштабные внешнеторговые связи (объем взаимной торговли на начало десятилетия достиг 60 млрд. долл.), присутствие в США 6-миллионной мексиканской общины, нелегальная иммиграция 1 млн. человек в год, усилившаяся экологическая взаимозависимость, а также проблемы наркотрафика.

Переговорный процесс, связанный с присоединением Мексики к НАФТА, завершился в 1993 г. Отметим, что само по себе это означало начало гигантского исторического эксперимента по интеграции двух высокоразвитых государств — членов «большой семерки» — США и Канады и развивающейся Мексики.

Первая половина 90-х годов была временем «интеграционной эйфории», охватившей весь континент. Вслед за Мексикой, «уходящей на Север», практически все страны региона выстроились в своеобразную очередь, стремясь присоединиться к НАФТА. Более того, налицо было и обострение соперничества между различными группами стран за первенство в присоединении к североамериканскому интеграционному полюсу. Напомним в этой связи, что конкуренция в борьбе за привилегированный статус отношений с центром межамериканской системы — США — традиционная черта латиноамериканской дипломатии, всегда весьма причудливо переплетавшаяся с другой — стремлением выступать единым фронтом в диалоге с Вашингтоном.

В целом первую половину 90-х годов можно было бы охарактеризовать как этап сближения «двух Америк», гармонизации межамериканских отношений, наивысшей точкой которого стала встреча глав 34 государств Западного полушария 10–13 декабря 1994 г. в Майами. Однако уже при подготовке саммита проявились разные подходы к его задачам. Соединенные Штаты, по существу, лишь начавшие по-настоящему «переваривать» НАФТА, стремились замкнуть тематику встречи на традиционных постулатах политики администрации Б. Клинтона: защите демократических институтов и прав человека, поддержке конституционного строя, борьбе с терроризмом и наркотрафиком. Обсуждать проблему включения в НАФТА новых членов, среди которых в первую очередь фигурировала Чили, Вашингтон, прежде всего из-за отсутствия консенсуса внутри правящих элит, явно не стремился.

Латиноамериканские государства, как отмечал руководитель влиятельной неправительственной организации «Межамериканский диалог» П. Хаким, ожидали от саммита, в первую очередь, ответа на конкретный вопрос: как США планируют расширение зоны свободной торговли? В преддверии встречи в верхах латиноамериканская коалиционная дипломатия работала на полных оборотах. В результате вопрос о континентальной зоне свободной торговли был включен в повестку дня и привлек особое внимание. В принятой на встрече в верхах «Декларации принципов партнерства во имя развития и процветания: демократия, свободная торговля и развитие на Американском континенте» и в прилагавшемся Плане действий, состоящем из 100 пунктов, было провозглашено создание к 2005 г. Панамериканской зоны свободной торговли.

На встрече президентов Америк был принят и ряд других решений. В Майами было провозглашено начало «полномасштабного наступления на коррупцию» и всестороннее противодействие наркобизнесу и наркотрафику. Напомним в этой связи, что в 80-е годы страны полушария накопили немалый опыт многостороннего сотрудничества в силовом противодействии наркокартелям[71]. Результаты, правда, оказались далекими от ожидаемых. Более того, практикуемая США еще с конца 80-х годов ежегодная сертификация стран мира по эффективности их борьбы с наркотрафиком неизменно вызывала резко негативную реакцию подавляющего большинства стран региона.

Однако в целом первая половина 90-х годов характеризовалась очевидным преобладанием центростремительной тенденции в межамериканских отношениях. Казалось бы, оправдывались ожидания, что после окончания холодной войны Соединенные Штаты наконец повернутся лицом к Латинской Америке и приступят к решению задач, которые впервые были сформулированы тридцать лет назад «командой» Дж. Кеннеди в рамках программы «Союз ради прогресса». С эйфорией, вызванной ожиданием скорой интеграции с Севером полушария, была связана относительно спокойная реакция большинства стран региона на шаги Соединенных Штатов по строительству «однополярного миропорядка», тем более что Латинская Америка как бы оказывалась в выгодной близости к этому полюсу. Это, в свою очередь, привело к определенному ограничению внешнеполитической активности, особенно в начале 90-х годов, рамками Западного полушария.

Однако уже вскоре после саммита в Майами повышенные ожидания стали уступать место значительно более прагматичным оценкам и будущего континентальной зоны свободной торговли, и формирующегося миропорядка в целом. В первую очередь это было связано с событиями в Мексике. Вслед за восстанием в штате Чияпас (декабрь 1993 г.) последовали коллапс фондового рынка и падение до этого столь впечатляюще устойчивого мексиканского песо (декабрь 1994 г.). Безусловно, между присоединением Мексики к Североамериканской зоне свободной торговли и вступлением этой некогда стабильной страны в полосу политической и экономической нестабильности нет прямой связи. Скорее, это было результатом все более углублявшихся противоречий мексиканского общества. Но форсированная интеграция с Севером вполне могла сыграть роль своеобразного катализатора.

Финансовый кризис в Мексике, разразившийся спустя несколько дней после завершения саммита в Майами, вынудил Вашингтон вновь «вытаскивать» Мексику, как это уже было в начале 80-х годов. Слишком многое было поставлено на карту в плане будущего Североамериканской зоны свободной торговли. Следует также иметь в виду, что стабильность в Мексике — традиционный компонент национальной безопасности США. На этот раз стабилизация финансового положения в этой стране обошлась почти в 50 млрд. долл[72].

В целом к середине десятилетия все более проблематичным становилось и расширение НАФТА. Конгресс США, по сути, заблокировал вступление в эту организацию Чили, вопрос о чем казался практически решенным еще в 1994 г.

В то время как североамериканский интеграционный проект сталкивался с немалыми внутренними трудностями, все более заметную роль в международных отношениях начинало играть другое интеграционное объединение — Общий рынок стран южного конуса (МЕРКОСУР), объединивший двух южноамериканских гигантов — Бразилию и Аргентину, а также соседние Парагвай и Уругвай. Договор о создании объединения был подписан в марте 1991 г. в г. Асунсьон (Парагвай).

Если в начале десятилетия в отношении будущего этого объединения среди специалистов преобладали в основном скептические настроения, связанные как с неудачами предшествующих попыток, так и с тем, что в тот период речь шла об интеграции «больных», инфляционных экономик, то уже к середине 90-х годов ситуация выглядела совершенно иначе. МЕРКОСУР превратился в наиболее динамично развивающийся интеграционный блок Западного полушария, охватывающий почти 60 % территории Латинской Америки, 46 % ее населения и около 50 % ВВП.

Это подтверждается не только впечатляющим ростом внутризональной торговли: в 1990–1995 гг. товарооборот возрос в четыре раза, в том числе объем взаимных поставок между Бразилией и Аргентиной возрос с 2 до 10 млрд. долл. МЕРКОСУР во второй половине 90-х годов превратился в больший, чем НАФТА, полюс притяжения для других государств региона. В 1996 г. ассоциированным членом объединения стала Чили — одно из наиболее развитых государств региона. Присоединение этого государства с геостратегической точки зрения как бы открывает объединению ворота в Тихоокеанский регион.

В том же 1996 г. к МЕРКОСУР присоединилась Боливия. Начался переговорный процесс по вопросу ассоциации между МЕРКОСУР и Андским сообществом наций, в которое входят Венесуэла, Колумбия, Эквадор, Перу и Боливия.

Ко второй половине 90-х годов МЕРКОСУР превратился в четвертый по экономическому потенциалу интеграционный блок, по объему ВВП (около 1 трлн. долл.) сравнявшийся со странами АСЕАН. При этом налицо была резкая активизация внерегиональных связей. 15 декабря 1995 г. в Мадриде было подписано соглашение о сотрудничестве между МЕРКОСУР и Европейским союзом. Это отражало заметно возросший интерес западноевропейских стран к открывающимся перспективным латиноамериканским рынкам, а также стремление в рамках стратегического партнерства с южноамериканскими гигантами расширить свои внешнеполитические возможности. Такое партнерство не только в целом способствовало наращиванию переговорного потенциала стран — членов МЕРКОСУР, но и существенно укрепляло их позиции в диалоге с Соединенными Штатами, который складывался в середине десятилетия весьма непросто.

По сути, в середине десятилетия столкнулись два подхода к созданию общеконтинентальной зоны свободной торговли. Соединенные Штаты и Канада настаивали на отдельном обсуждении вопроса о присоединении к НАФТА каждого из новых членов, в то время как страны МЕРКОСУР выступали за межблоковый характер переговоров и последующего объединения.

Более того, рост влияния МЕРКОСУР, к которому во второй половине 90-х годов перешла «интеграционная» инициатива, вызывал растущую настороженность Соединенных Штатов. В частности, в политике США вновь стали просматриваться черты традиционного подхода: стремление разобщить страны региона и иметь с ними дело один на один. Это дало основания президенту Парагвая X. Карлосу Васмоси в одном из своих выступлений обвинить Соединенные Штаты в прямом вмешательстве в процесс интеграции стран южного конуса. Как представляется, в этом же контексте следует рассматривать и заявление госсекретаря США М. Олбрайт о том, что Аргентина является стратегическим союзником Вашингтона за пределами НАТО.

В апреле 1998 г. в Сантьяго де Чили состоялся второй саммит президентов Америк, который по идее должен был окончательно определить схему и график создания общеконтинентальной зоны свободной торговли, а главное — устранить возникшие противоречия между двумя группировками и их лидерами — Соединенными Штатами и Бразилией. Это удалось сделать лишь отчасти. В итоговых документах встречи в верхах в основном нашли отражение общие установки, сводившиеся к подтверждению решимости создать к 2005 г. единое интеграционное пространство в Западном полушарии. Это не исключало и другого сценария — своеобразного раздела полушария на два мегаблока. В результате НАФТА постепенно поглотила бы вслед за-Мексикой Центральную Америку и Карибский бассейн, а южно-американские страны консолидировались бы вокруг МЕРКОСУР.

Для середины 90-х годов характерно выдвижение на первый план еще одного «чисто латиноамериканского» объединения, в которое входят не только страны — члены МЕРКОСУР, но и практически все ведущие страны Латино-Карибской Америки.

Речь идет о Группе Рио[73] — механизме политических консультаций и коллективной дипломатии стран региона. Став своеобразным преемником Контадорской группы, в 80-е годы внесшей весомый вклад в урегулирование конфликта в Центральной Америке, Группа Рио институционализировалась в 1986 г. и впоследствии становилась все более влиятельным действующим участником международных отношений в Западном полушарии.

О характере ее деятельности наглядно свидетельствует содержание одиннадцатой по счету встречи президентов стран-членов в г. Асунсьон в сентябре 1997 г., которая стала этапной. В основном документе — «Декларации Асунсьона о суверенитете и юридическом равенстве государств» были сформулированы общие принципы формирования нового, справедливого миропорядка, отмечена верность демократическим ценностям, уважению прав человека, которое должно распространяться и на мигрантов. Упоминание прав последних было отнюдь не случайно. Соединенные Штаты в середине десятилетия приняли ряд жестких мер по ограничению прав нелегальных мигрантов, большую часть которых составляют выходцы из Мексики и других стран региона.

Особое внимание было уделено и таким вопросам, как незаконная торговля оружием и борьба с наркотрафиком. В этой связи ряд президентов поставили вопрос об адаптации к новым условиям Межамериканского договора о взаимной помощи, подписанного еще в 1947 г. и затем неоднократно частично пересматривавшегося. В частности, отмечалось, что он должен предусматривать процесс ограничения и контроля над обычными вооружениями и разработку мер доверия в этой области.

Отдельные декларации были выработаны по проблемам защиты демократии и «односторонним мерам». Обе они заслуживают особого внимания. В первом случае речь идет о дальнейшем развитии сформулированной еще в начале десятилетия идее создания системы «коллективной безопасности демократии». В принятой в Асунсьоне декларации отмечается, что свержение законно избранного правительства либо нарушение демократических процедур в одной из стран — членов Группы Рио должно рассматриваться как угроза демократии в других странах-членах и вести к коллективным санкциям.

Привлекает внимание и подтекст декларации, свидетельствующий об осуждении «односторонних мер». Хотя в ней прямо и не упоминаются Соединенные Штаты, по сути, речь идет о практике политических и торгово-экономических санкций, к которой в 90-е годы США все чаще стали прибегать в отношениях с другими странами. В этой связи следует подчеркнуть, что окончание холодной войны, хотя и ослабило мотивацию интервенционизма США в регионе, отнюдь его не исключило, тем более что концепция однополюсного мира предполагала такую практику. Традиции вмешательства и манипулирования интересами более слабых партнеров закладывались в США еще в начале XX в. и в известном смысле стали частью их современной политической культуры, как на уровне массового сознания, так и государственной политики. Это порождало и будет в обозримой перспективе порождать стремление латиноамериканских государств совместными усилиями воспрепятствовать рецидивам вмешательства и силового давления со стороны Соединенных Штатов.

В упомянутой декларации в качестве меры, не совместимой с провозглашенными на саммите в Майами принципами межамериканских отношений, обозначен в первую очередь принятый в СИТА 12 марта 1996 г. закон Хелмса-Бертона, существенно ужесточающий торгово-экономическую блокаду Кубы и предусматривающий санкции в отношении тех иностранных компаний, которые сотрудничают с этой страной. В этой связи следует отметить, что Группа Рио уже в мае 1996 г. выступила с резким осуждением закона и приняла решение обратиться в этой связи в Международный Суд в Гааге. В июне того же года на XXVI чрезвычайной сессии Генеральной ассамблеи ОАГ в Панаме по инициативе Группы Рио была принята резолюция, осудившая эту акцию Вашингтона и рекомендовавшая Межамериканскому юридическому комитету дать ей правовую оценку.

При этом деятельность Группы Рио не ограничивалась лишь рамками Западного полушария, а по сути охватывала весь спектр актуальных международных проблем. Так, на саммите в Асунсьоне обсуждалась проблема реформы ООН и, в частности, расширения числа постоянных членов Совета Безопасности (СБ). Страны-участницы подчеркнули необходимость предоставления Латинской Америке одного-двух мест постоянных членов СБ. Вместе с тем в Асунсьоне не удалось определить, какое государство конкретно будет представлять регион в этом качестве.

В данном случае сказалось достаточно настороженное отношение большинства латиноамериканских стран к претензиям Бразилии на место постоянного члена СБ. Напомним в этой связи уходящее своими корнями еще в довоенные годы традиционное соперничество Аргентины и Бразилии за лидерство в регионе и представление его интересов в международных организациях.

На встрече в верхах в Панаме (сентябрь 1998 г.) президенты 12 латиноамериканских государств вновь вернулись к теме односторонних санкций и практике экстерриториальности национального законодательства. В «Декларации Панамы» закон Хелмса-Бертона был охарактеризован как «противоречащий общепринятым правовым нормам и принципам международного сосуществования». Как грубое нарушение суверенитета, противоречащее принципам невмешательства, была охарактеризована ими и «Операция Касабланка» — комплекс карательных действий, предпринятых США на территории Мексики и ряда других стран по выявлению банковской сети по отмыванию денег наркомафией в 1996–1998 гг. Не отрицая необходимости борьбы с наркотрафиком, участники встречи отмечали императивный характер многосторонних усилий в этой области.

Следует отметить и внерегиональные связи Группы Рио, в частности регулярные встречи министров иностранных дел стран-членов с представителями Европейского союза. Так, на встрече в феврале 1998 г. было принято решение о проведении в июне 1999 г. в Рио-де-Жанейро первой встречи глав государств и правительств Группы Рио и Европейского союза, которая должна была поднять трансатлантический диалог на более высокую ступень.

В деятельности Группы Рио проявилась и еще одна весьма характерная черта. Испытывая мощный нажим со стороны администрации Б. Клинтона по вопросу о поддержке силовой акции НАТО против Югославии, представители Бразилии и Аргентины — на тот момент непостоянных членов Совета Безопасности ООН — проголосовали против предложенной Россией 30 марта 1999 г. резолюции, требовавшей прекращения бомбардировок и возобновления переговорного процесса. Тем не менее Группа Рио, где роль этих двух государств весьма существенна, спустя неделю выступила с совместным заявлением по Косово, в котором отметила, что НАТО действовала в обход ряда статей Устава ООН, и выразила озабоченность по поводу воздушных налетов. Этот эпизод наглядно показал, насколько увереннее чувствуют себя латиноамериканские государства, выступая совместно, чем оставаясь «один на один» с Соединенными Штатами.

Отмеченная выше тенденция к расширению сферы внешнеполитической активности латиноамериканских стран в середине 90-х годов нашла выражение в активизации связей с бывшими метрополиями — Испанией и Португалией. С 1991 г. стали проводиться ежегодные встречи глав государств и правительств стран Латинской Америки, Испании и Португалии. Их повестка постоянно расширялась, включая в себя практически весь спектр проблем современных международных отношений. В этом плане показательна шестая по счету встреча в верхах в ноябре 1996 г. в Сантьяго и Винья дель Map (Чили). Она прошла под флагом необходимости демократизации нового, постконфронтационного миропорядка. В заключительной декларации, в частности, было отмечено, что в условиях глобализации мирового развития, растущей взаимозависимости особое значение обретает приверженность государств к демократическим ценностям.

Ибероамериканское взаимодействие не сводилось лишь к политическому диалогу. На предшествовавшем пятом саммите в Барилоче (Аргентина, 1995 г.) страны сообщества учредили постоянную систему сотрудничества, нацеленного на осуществление совместных программ в области науки и техники, образования, проблем мегаполисов, поддержки индейских народностей и др.

Особенностью ибероамериканских форумов стало участие в них Кубы. Это существенно расширило сферу диалога с Ф. Кастро, в частности, по вопросам «реинтеграции» Кубы с Латинской Америкой после окончания холодной войны. Одновременно в рамках встреч на высшем уровне рядом государств ставился вопрос о необходимости политической либерализации на острове. Вместе с тем на ибероамериканских саммитах неоднократно принимались достаточно резкие по форме резолюции, осуждающие ужесточение Соединенными Штатами торгово-экономических санкций против Кубы.

На очередной встрече в верхах в г. Порто (Португалия, октябрь 1998 г.) президенты ибероамериканских стран приняли специальное обращение к «большой семерке», а также к международным финансовым организациям взять на себя часть ответственности за финансово-экономический кризис в Латинской Америке и обеспечить «прозрачность» механизмов глобального финансового регулирования. Участники совещания вновь высказались против практики дискриминационных мер, и в первую очередь Закона Хелмса-Бертона. Там же, в Порто, Гавана была официально провозглашена в качестве места проведения ибероамериканского саммита в 1999 г.

На встрече в Порто произошло еще одно знаменательное событие. Президент Перу А. Фухимори и президент Эквадора X. Мауад официально провозгласили завершение длившегося более полувека территориального спора между двумя странами по поводу прохождения границы на участке протяженностью в почти 100 км. Напомним в этой связи, что перуано-эквадорский спор, возникший после передела границы в результате войны между двумя государствами в 1941 г., на протяжении всей второй половины XX в. неоднократно приводил к вооруженным конфликтам между двумя странами и не без оснований считался одним их самых трудноразрешимых в регионе.

Относительно новым направлением внешнеполитической активности ведущих государств континента стал Азиатско-тихоокеанский регион (АТР). Если в предшествовавшие десятилетия деятельность латиноамериканских стран в этом регионе в основном сводилась к борьбе за прекращение Францией ядерных испытаний в Южной части Тихого океана, а также защите рыболовных ресурсов своих прибрежных вод, то в 90-е годы на первый план вышло стремление подключиться к новому интеграционному полюсу, формирующемуся в АТР. Своеобразным признанием растущего влияния ведущих латиноамериканских государств в мировой политике в целом и расширения их связей со странами региона стал прием Мексики и Чили в качестве полноправных членов в Ассоциацию азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). В 1997 г. в эту организацию была принята Перу. Напомним, что АТЭС в последние годы превратилась в орган, координирующий создание в АТР открытой многосторонней системы свободной торговли и инвестиций.

С начала 90-х годов происходило становление российско-латиноамериканских отношений. В первые годы оно носило достаточно противоречивый характер. Провозглашенный в тот период курс на «стратегическое партнерство» с Соединенными Штатами, а также поспешный «уход с Кубы», выразившийся в свертывании экономических связей[74], голосовании в 1992 г. в ООН за резолюцию, осуждающую нарушение прав человека в этой стране, а также ряде других недружественных акций по отношению к своему бывшему союзнику, интерпретировались в регионе как утеря интереса России к Латинской Америке.

Однако были и объективные факторы, затруднявшие развитие отношений в те годы. К ним в первую очередь следует отнести выявившуюся разнонаправленность в целом схожих процессов внутренних реформ в России и ведущих государствах региона. В то время как Россия во многом в результате примененной в 1992 г. «шоковой терапии» все глубже погружалась в беспрецедентный по масштабам социально-экономический кризис, такие государства, как Мексика, Бразилия, Аргентина, Чили, успешно проводили масштабную приватизацию, привлекали иностранный капитал. Более того, эти государства неоднократно ставились в пример России. Так, на встрече «большой семерки» в 1992 г. Дж. Буш предложил России «учиться» у Мексики. Все это порождало в регионе иллюзии не только быстрого присоединения к Северу, но и изменения весовых категорий в отношениях с Россией.

Отдельные внешнеполитические акции, предпринятые в те годы, — визит в страны региона вице-президента А. Руцкого (1992 г.) и визит Председателя Федерального Собрания В. Шумейко (1994 г.) — не дали ощутимых результатов, так как по сути свелись к ознакомительным мероприятиям, а не к продвижению конкретных проектов сотрудничества.

И все же, несмотря на не слишком успешный старт и целый ряд факторов, объективно ограничивавших активное начало в политике России в этом регионе, у российско-латиноамериканских отношений уже к середине десятилетия обозначились перспективы, далеко выходящие за рамки протокольных связей.

Речь идет о значительно расширившейся общности стратегических целей и интересов России и ведущих государств Латинской Америки, вытекающей из того обстоятельства, что и Россия, и большинство стран региона оказались в одной переходной фазе развития и в долгосрочной перспективе решают однотипные задачи модернизации на основе формирования гражданского общества и рыночных реформ. Общие парадигмы развития создают принципиально иное поле для партнерства, тем более что исчез мощный идеологический барьер, существенно осложнявший отношения между сверхдержавой Востока и хрупкими демократиями Западного полушария.

Россия и такие латиноамериканские гиганты, как Бразилия, Аргентина, Мексика, приобрели сходные позиции в системе мирохозяйственных связей. Более того, по своему реальном весу в мировой экономике они оказались соизмеримыми величинами. Наряду с Китаем и Индией они составляют группу стран-гигантов, идущих вслед за «большой семеркой». Отсюда вытекают и общие вызовы безопасности, и, соответственно, новые возможности партнерства. Речь идет, в первую очередь, об опасности маргинализации в нарождающемся мире мегаблоков. В меньшей степени Мексика, а в большей — государства юга континента, так же как и Россия, оказываются в геостратегическом плане вне трех основных полюсов мирового развития — североамериканского, тихоокеанского и западноевропейского. Другой базисный фактор, расширяющий поле для партнерства, — общая незаинтересованность в однополюсном миропорядке и стремление к неконфронтационному сдерживанию гегемонистских устремлений в политике Соединенных Штатов. Государствами Латинской Америки в этой области накоплен большой опыт. Россия, как известно, в 90-е годы неоднократно испытывала на себе «силовые приемы» Вашингтона.

Наконец, в 90-е годы выявилась, хотя пока недостаточно реализовалась на практике, взаимодополняемость экономик России и ведущих государств Латинской Америки. Несмотря на все сложности, связанные с периодом становления отношений в экономической области и, в частности, с переходом на иные, соответствующие современному этапу формы делового сотрудничества, Латинская Америка в 90-е годы оказалась тем регионом, где российский экспорт рос наиболее динамично (в среднем на 30 % в год в 1994–1996 гг.; в 1996 г. он превысил 4 млрд. долл.).

Немаловажную роль в использовании благоприятных условий для партнерства сыграла происшедшая в середине десятилетия корректировка внешнеполитического курса российского руководства, направленная на ликвидацию образовавшихся диспропорций и более многопрофильную включенность России в международные отношения.

Важную роль в этом плане сыграл визит министра иностранных дел РФ Е. М. Примакова в Мексику, на Кубу и в Венесуэлу в мае 1996 г. В ходе поездки не только состоялся столь необходимый сегодня политический диалог, но и были подписаны важные пакеты соглашений, существенно обновившие международную правовую базу сотрудничества.

В целом вторая половина десятилетия характеризовалась интенсификацией взаимных обменов визитами, и главное — повышением их результативности, выражавшейся в расширении сферы сотрудничества. Важную роль в этом отношении сыграл второй по счету визит Е. М. Примакова в этот регион — на этот раз в Бразилию, Аргентину, Колумбию и Коста-Рику (ноябрь 1997 г.). В ходе визита в Бразилию двумя государствами были подписаны Декларация о принципах взаимодействия между Россией и Бразилией, устремленного в XXI в., а также ряд соглашений по сотрудничеству в конкретных областях. Среди последних следует выделить соглашение о сотрудничестве в области исследования космического пространства. Напомним в этой связи, что предшествовавшие попытки наладить сотрудничество в этой области сталкивались с сильным сопротивлением американских и западноевропейских компаний, нередко использовавших методы политического давления.

В 90-е годы появляются и новые перспективные формы сотрудничества России и Латинской Америки на многосторонней основе. С 1992 г. Россия обрела статус постоянного наблюдателя в ОАГ. В условиях, когда эта старейшая региональная организация с начала десятилетия как бы обрела «второе дыхание» и играет все более значимую роль в процессах политической и экономической интеграции Западного полушария, присутствие России на этом форуме расширяет ее внешнеполитические возможности в этом районе мира. С 1995 г. начались контакты между ОАГ и СНГ, в налаживании которых Россия также призвана сыграть заметную роль.

Другой формой многосторонних отношений стал диалог России с Группой Рио, который в основном разворачивался на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. Так, 24 сентября 1997 г. в рамках ежегодной сессии ООН состоялась встреча Е. М. Примакова с министрами иностранных дел стран — членов «координационной тройки» Группы Рио: Боливии, Панамы и Парагвая. В ходе 52-й сессии ГА ООН стороны подчеркнули близость подходов России и Группы Рио к проблемам формирования многополярной структуры современного мира, приняли решение о создании механизма регулярных консультаций министров иностранных дел России и стран — членов «координационной тройки». Было признано полезным подключение к диалогу других стран СНГ. Предусматривались также рабочие контакты представителей Группы Рио при ОАГ и российского постоянного наблюдателя при этой организации.

С 1996 г. начались контакты между СНГ и МЕРКОСУР. В ходе этих контактов рассматривались вопросы расширения торгово-экономических связей между двумя интеграционными объединениями и создания для этого соответствующей организационной инфраструктуры.

В целом вторая половина 90-х годов прошла под знаком активизации российско-латиноамериканских связей, расширения сфер сотрудничества и поиска новых форм партнерства. Перспективность этого региона для российских интересов во все большей степени начинала определяться его растущей ролью в мировой политике и экономике, стремлением за счет внерегиональных связей укрепить свой «переговорный потенциал» в мировом сообществе и получить дополнительные источники внутреннего развития. Россия на пороге XXI в. решала аналогичные задачи.

Давыдов В. М. Россия поворачивается к Латинской Америке // Латинская Америка. — 1998. № 2.

Латинская Америка в международных отношениях. XX век / Отв. ред. А. Н. Глинкин. — М., 1988.

Россия и Латинская Америка: к новому партнерству / Отв. ред. В. В Вольский. — М., 1992.

Сударев В. П. Организация американских государств обретает авторитет. // Международная жизнь — 1998. № 6.

Центральноамериканский конфликт: от противоборства к урегулированию / Отв. ред. А. Н. Глинкин, В. П. Сударев. — М., 1992.

Foreign Policy and Regionalism in the Americas. — Boulder — London, 1996.

Глава 7 Африка в современных международных отношениях

С окончанием холодной войны радикально изменилась роль Африки в международных отношениях. Перестав быть ареной конфронтации Востока и Запада, этот регион утратил свое стратегическое значение в системе внешнеполитических координат ведущих держав, а опыт их политического и экономического сотрудничества с африканскими странами подвергся критической переоценке. Были предприняты шаги с целью преодоления чрезвычайно затратного характера помощи, оказываемой африканским государствам на двусторонней и многосторонней основе.

В этой связи к началу 90-х годов как в Африке, так и за ее пределами стали распространяться крайне пессимистические настроения в отношении не только отдаленных, но и ближайших перспектив региона, предлагаться сценарии развития обстановки, имевшие апокалиптическую тональность. В международный политический лексикон прочно вошло понятие «афропессимизм», которое подкреплялось и подкрепляется многими серьезными аргументами.

Источником «афропессимизма» стало прежде всего бедственное экономическое положение подавляющего большинства стран региона. Сегодня на долю континента, где проживает более 11 % населения Земли (600 млн. человек), приходится лишь около 5 % мирового производства. Из 53 африканских стран 33 относятся к группе наименее развитых стран мира (НРС). Если в 1960 г. Африка обеспечивала себя продовольствием, то с 1980 г. треть африканцев выживает только за счет международной помощи. Вместе с тем население Африки возрастало быстрее, чем население других развивающихся стран. При сохранении нынешних темпов рождаемости в 2025 г. каждый пятый человек в мире будет африканцем.

Особое беспокойство вызывает то, что, хотя доля Африки в получении международной экономической помощи развивающимся странам составляла в начале 90-х годов 38 % (17 % в 1970 г.) и колеблется на современном этапе между 15 и 20 млрд. долл. в год, падение ВВП на душу населения на континенте за период 1980–1992 гг. достигло 15 %. Существенное снижение уровня жизни населения происходило даже в тех государствах, где внешняя помощь составляла очень большую долю по отношению к размерам их бюджетов. Например, в конце 80-х годов за счет внешнего финансирования исполнялось 12 % госбюджета в Сенегале, 23 % в Нигере, 28 % в Мавритании, 34 % в Мали, а в Кабо Верде (РОЗМ) — 70 %. В среднем в странах к югу от Сахары внешнее финансирование госбюджетов осуществлялось в 90-е годы примерно в размере 11 % их ВВП, в то время как в странах Северной Африки и Ближнего Востока этот показатель составлял только 1,2 %, в странах Азии — 0,7 %, в странах Латинской Америки — 0,4 %.

Таким образом, несмотря на массированную экономическую помощь, к началу 90-х годов Африка отстала не только от развитых индустриальных государств, но и от большинства развивающихся стран, переживавших период бурного экономического подъема. Если в 60-е годы основные показатели экономического развития Ганы и Южной Кореи были одинаковыми, а доход на душу населения в Нигерии был выше, чем в Индонезии, то к концу 80-х годов любые сравнения стали бесполезны.

Представляют угрозу для Африканского континента и другие серьезные проблемы. Во всех странах южнее Сахары крайне остро стоит проблема СПИДа. Несмотря на усилия мирового сообщества, не удается решить проблему голода. Периодически нехватка продовольствия приобретала драматический характер в Эфиопии, Сомали, Судане, Анголе, Руанде, Заире, Сьерра-Леоне. Чрезвычайные масштабы приняла и проблема беженцев. В Африке насчитывается почти 50 % от общемирового количества беженцев (более 7 млн. человек) и 60 % перемещенных лиц (20 млн. человек).

Крайне неблагоприятные последствия для интересов международной безопасности имеют многочисленные внутренние и межгосударственные конфликты в различных районах Африки. За постколониальный период на континенте было зафиксировано 35 вооруженных конфликтов, в ходе которых погибло около 10 млн. человек, большая часть из которых — гражданское население. Ослабление военно-политического вмешательства в дела Африки со стороны сверхдержав первоначально привело к снижению числа и интенсивности конфликтов в регионе, однако вскоре возобновились старые и вспыхнули новые распри, в которых борьба различных политических сил уже не маскировалась противостоянием Востока и Запада, а широко подпитывалась традиционными этническими, конфессиональными и клановыми противоречиями, социальными издержками реформ.

В 90-е годы военные действия велись на территории более чем полутора десятков африканских государств. Особенно большие разрушения войны и вооруженные этнические конфликты принесли в Анголе, Эфиопии, Либерии, Мозамбике, Сомали, Чаде, Мавритании, Сенегале, Западной Сахаре, Судане, Уганде, Мали, Бурунди и Руанде. Преодоление их последствий потребует нескольких десятилетий, причем вероятность рецидивов конфронтации пока остается высокой.

В этой связи «афропессимисты» полагают, что социально-экономические и политические характеристики Африканского континента обрекают подавляющее большинство стран региона на постоянную нестабильность, а высокая вероятность нового витка кризисного развития блокирует и международные усилия по преодолению этой ситуации. В общем, по их мнению, Африка была, есть и будет «источником повышенной опасности» в системе международных отношений.

Однако, несмотря на серьезность угроз регионального и глобального масштаба, отмечаемых на Африканском континенте, мировой порядок, складывающийся на рубеже третьего тысячелетия, будет определяться не только теми факторами, которые вполне очевидны сегодня, но и новыми перспективными тенденциями. Хотя 90-е годы были трудным и противоречивым периодом эволюции африканских стран, ко второй половине текущего десятилетия в подавляющем большинстве государств наметились положительные сдвиги. Внутриполитические и международные отношения в Африке постепенно входят в нормальное русло.

Позитивные изменения стали возможны прежде всего благодаря урегулированию крупных вооруженных конфликтов в Африке. Ликвидация режима апартеида в ЮАР благотворно сказалась на обстановке в южной части континента. Прекратилась затяжная политическая борьба в Намибии, Мозамбике и Анголе. Нормализовались отношения между Угандой, Кенией и Танзанией. С предоставлением независимости Эритрее завершилась многолетняя гражданская война в Эфиопии, но теперь столкновения между Эфиопией и Эритреей происходят уже на межгосударственном уровне.

Решение проблем, из-за которых долгое время существовали главные очаги напряженности на Африканском континенте и вокруг него, оказалось частичным, недостаточным для создания атмосферы региональной безопасности. К середине 90-х годов обстановка во многих районах, которые ранее рассматривались лишь как потенциальные зоны локальной конфронтации, резко обострилась.

Особенно драматично развивалась ситуация в районе Великих озер. Уходящие в глубь колониальной истории противоречия между хуту и тутси выплеснулись за пределы Руанды и Бурунди, где проживают эти народы. В конфликт оказались вовлечены в той или иной степени многие государства субрегиона.

Сложной является политическая ситуация во втором по величине африканском государстве — Заире (ДРК), который с осени 1996 г. переживает серьезные внутренние потрясения. Эти потрясения сказываются и на положении соседних стран. Некоторые из них оказались вовлеченными в гражданский и военный конфликт в ДРК.

Сохраняется напряженность в Сомали, где на фоне фактического распада государства противоборствующие группировки продолжают попытки достичь военно-политического превосходства. Посреднические усилия соседних государств в ряде случаев помогали снизить уровень конфронтации, однако неоднократно достигавшиеся мирные договоренности участниками конфликта не соблюдались.

Затягивается урегулирование конфликтной ситуации в зоне Африканского Рога. Она обострилась в начале 1997 г. в связи с выступлением на юге Судана оппозиционных сил, которые ведут борьбу с центральными властями. Суданское правительство обвиняет своих соседей — Эфиопию, Эритрею и Уганду в агрессии. Эти страны заявляют о своей непричастности к выступлениям южно-суданских сепаратистов, но конфликт далек от завершения. Кроме того, в 1998 г. между Эритреей и Эфиопией неожиданно возник острый пограничный конфликт.

К концу 90-х годов обострились территориальные проблемы и в отношениях между Камеруном и Нигерией, Экваториальной Гвинеей и Нигерией, Намибией и Ботсваной. К сожалению, список потенциальных очагов напряженности в связи территориальными спорами в Африке может быть продолжен.

Пробуксовывает урегулирование вооруженного конфликта в Западной Сахаре, где ООН пока не удается организовать референдум о самоопределении народа этой территории. Осложнилось после военного переворота 1997 г. развитие мирного процесса в Сьерра-Леоне.

Конфликты, продолжающиеся в ряде точек Африканского континента, приобрели во многом региональный характер. События второй половины и конца 90-х годов в Гвинее-Бисау, ДРК, Сьерра-Леоне, Бурунди, Руанде, Сенегале, Лесото, Сомали привели к вмешательству как отдельных стран, так и субрегиональных группировок. В Республику Конго вошли ангольские войска. В Гвинею-Бисау и Сьерра-Леоне были введены войска Экономического сообщества стран Западной Африки (ЭКОВАС). В ДРК по разные стороны линии фронта оказались армии Уганды, Бурунди, Анголы, Зимбабве, Намибии, Чада.

Необходимо отметить, что сохранение военно-политической конфронтации тесно связано с гонкой вооружений на Африканском континенте, которая усиливает нестабильность во внутренней политике и межгосударственных отношениях. Среди развивающихся стран Африки наибольшей военной мощью к концу 80-х годов обладали Египет, Ливия, Алжир, Марокко, Эфиопия, Ангола и Нигерия. В армиях этих стран была сосредоточена основная часть бронетанковых сил континента, большая часть военной авиации и флота. Еще в девяти странах (Сомали, Кения, Судан, Тунис, Танзания, Мозамбик, Замбия, Зимбабве и Заир) военный потенциал достигал субрегионального уровня, позволяющего вести активные боевые действия за пределами своих границ. По имевшимся на тот период прогнозам, некоторые страны Африки могли бы к 2000 г. стать обладателями ядерного оружия (Ливия, Алжир, Нигерия) и возможными производителями химического оружия (Египет, Эфиопия, Ливия, Ангола, Сомали и ЮАР). Предполагается, что биологическое оружие разрабатывается в Ливии и Египте. Одновременно Алжир, Египет и Ливия располагают баллистическими ракетами класса «земля-земля», причем в двух последних странах власти стремятся наладить их собственное производство.

Картину высокой нестабильности военно-политической обстановки во многих районах Африки дополняют практически повсеместная неурегулированность положения национальных меньшинств, сепаратистские тенденции, проявления религиозной нетерпимости, межгосударственные разногласия, питаемые планами субрегиональной гегемонии некоторых африканских лидеров. Поэтому практически во всех частях континента существуют не только реальные, но и потенциальные «горячие точки», которые могут стать самым серьезным препятствием на пути экономического возрождения и преодоления отсталости африканских стран.

Однако положение в «горячих точках» Африканского континента в последние годы не оставалось неизменным. Благодаря действиям ООН, усилиям ОАЕ, отдельных государств в ряде случаев удалось добиться позитивных сдвигов.

Была успешно завершена масштабная операция по поддержанию мира в Мозамбике. Без существенных осложнений шел процесс национального примирения в ЮАР. Были найдены мирные решения территориального спора между Чадом и Ливией о полосе Аузу, вопроса о статусе Уолфиш-Бея. Удалось предотвратить разрастание внутренних конфликтов в Лесото, Свазиленде, Центрально-Африканской Республике, на Коморах, а также территориальных споров между Нигерией и Камеруном, Эритреей и Йеменом, Намибией и Ботсваной.

Поворот к лучшему отчетливо обозначился в процессе преодоления военных конфликтов в Либерии и Анголе. Благодаря совместным усилиям Совета Безопасности и Генерального секретаря ООН, «тройки» стран-наблюдателей (Россия, США, Португалия) в апреле 1997 г. в Анголе было создано правительство национального примирения с участием представителей группировки УНИТА. После более 20 лет гражданской войны эта страна получила возможность приступить к мирному строительству.

Приведенные примеры являются убедительным доказательством того, что урегулирование конфликтов в Африке является хотя и трудным, но вполне реальным даже в сравнительно сжатые сроки. Важно также, что процесс миротворчества, начавшийся в связи с конкретными конфликтами, гармонично сочетается с глобальными тенденциями преодоления конфронтации. Свидетельством заинтересованности африканских стран в укреплении международной и региональной безопасности является подписание в 1996 г. договора о создании в Африке безъядерной зоны. Растет стремление усилить контроль за распространением оружия и добиться запрещения его наиболее смертоносных видов на континенте. В этой связи оценка ситуации в «горячих точках» Африки исключительно через призму «афропессимизма» была бы неправомерной.

Характерной чертой наращивания усилий по установлению и поддержанию мира на Африканском континенте являлась в 90-е годы широкая вовлеченность мирового сообщества, и особенно государств — членов Совета Безопасности ООН. Симптоматично, что в этот период 40 % сил ООН по поддержанию мира действовали в Африке. Но сегодня все более активно проявляется и стремление самих африканских стран к участию в процессах урегулирования и миротворчества.

В середине 90-х годов двенадцать стран Юга Африки создали межправительственный консультационный Совет по политике, обороне и безопасности. Государства Центральной Африки подписали Пакт о ненападении. Межнациональные воинские подразделения Экономического сообщества государств Западной Африки (ЭКОВАС) уже в течение нескольких лет находятся в Либерии.

Важным явлением международных отношений в Африке стало начало формирования специального механизма ОАЕ, призванного обеспечивать предупреждение и урегулирование конфликтов. Согласно документам Каирского 1993 г. саммита ОАЕ в его основу положены принципы невмешательства во внутренние дела государств, уважения суверенитета и территориальной целостности, урегулирование конфликтов путем переговоров, посредничества и взаимных консультаций. Определен и примерный (1 млн. долл.) объем ежегодных отчислений ОАЕ на нужды специального миротворческого корпуса.

Но контуры региональной системы безопасности выглядят пока достаточно расплывчатыми. Ее договорная структура, критерии функционирования и взаимодействия с силами ООН по поддержанию мира носят еще аморфный характер. Камнем преткновения для африканского миротворчества является дефицит материальных средств, а главное, отсутствие взаимного доверия в отношениях многих соседних государств и амбиции их лидеров.

В этой связи актуальность приобретает оказание Африке международного содействия в деле создания межафриканских миротворческих сил. Однако оно тормозится наличием определенных расхождений между США и Францией — двумя крупнейшими западными партнерами африканских стран.

Различия американских и французских подходов к проблеме отчетливо проявились на проходившей осенью 1997 г. в Дакаре международной конференции. Франция выступает за сохранение своего прямого военного присутствия в Западной Африке (5 военных баз) и подготовку при участии крупного французского контингента специального миротворческого корпуса (МАРС) из представителей семи франкоязычных стран субрегиона. Этот план отличается от американского проекта, предусматривающего создание миротворческого корпуса иной конфигурации (АСРК). В процессе формирования АСРК уже подготовлено по батальону от вооруженных сил Сенегала и Уганды. В ближайшем будущем к ним планируется подключить также батальоны из Ганы, Малави, Мали, Туниса и Эфиопии. Таким образом, принципиальным различием французских и американских представлений о возможностях участия африканских государств в операциях по поддержанию мира на континенте является ориентация, с одной стороны, на субрегиональные, а с другой — на трансконтинентальные масштабы.

Идеи создания африканских сил быстрого развертывания в целом вписываются в глобальную стратегию децентрализации миротворчества. Но при их реализации необходимо обеспечить сохранение за Советом Безопасности ООН роли главного инструмента по поддержанию мира, четко определяя в каждом конкретном случае порядок использования военных контингентов и подконтрольность их действий ООН.

Мир и нормализация обстановки служат предварительными условиями улучшения экономического и социального положения на Африканском континенте. Одновременно осторожный оптимизм в отношении преодоления военных конфликтов во многом связан с улучшением основных показателей экономического роста, характерным в последнее время для большинства африканских государств.

Согласно статистическим данным МВФ, годовые темпы экономического роста в Африке составили в 1994 г. 2,9 %, в 1995-м — 3 % и в 1996-м — 5 %. Как и в других развивающихся регионах, экономический рост характеризовался значительной неравномерностью показателей отдельных африканских стран. Десять стран достигли или превысили уровень 6 %, в 19 он колебался в пределах 3–6 %, в 23 находился на отметке 0–3 %. В трех случаях зафиксированы отрицательные экономические показатели. Но в целом впервые за много лет постколониальной истории континента общая динамика экономического развития стала обнадеживающей. Эксперты в основном весьма оптимистичны в своих прогнозах относительно развития экономики африканских стран на ближайшую перспективу. По оценкам, на рубеже веков африканские страны в состоянии обеспечить рост ВВП на уровне 5–6 % в год.

Хотя на фоне позитивной динамики существуют серьезные недостатки с точки зрения критериев общего социально-экономического развития, многие африканские страны начинают в настоящее время постепенно налаживать основы рыночной экономики. Именно в этих государствах темпы экономического роста сравнимы с ростом населения, наблюдается некоторое оживление экспорта, относительно низкие, по сравнению с соседями, показатели инфляции.

Наибольших успехов добились малые страны: Маврикий, Ботсвана, Сейшельские острова, Свазиленд, Лесото и некоторые другие. Из числа более крупных стран можно отметить Гану, где темпы экономического роста достигают 4,7 %, Кот-д'Ивуар — 4,5 %, Зимбабве — 4 %. В то же время показатели экономического роста крупнейшей африканской страны — Нигерии оставляют желать лучшего (3,5 %), а говорить об экономическом возрождении второго африканского гиганта — Заира пока вообще не приходится. Фактически в Африке, как и в других частях «третьего мира», сравнительно небольшие государства оказались более приспособленными к борьбе со структурным кризисом своей экономики и имеют вполне реальные шансы уже в обозримом будущем перейти к более активному участию в мирохозяйственных связях.

Темпы экономического возрождения и перспективы политической стабилизации в Африке во многом зависят от развития интеграционных процессов в различных регионах континента. Возобновление существовавших ранее и заключение новых соглашений, направленных на обеспечение свободного передвижения товаров, людей и капиталов, улучшение транспортной инфраструктуры и разработку планов введения единой валюты, несомненно, будут содействовать становлению внутренних рынков африканских стран и конкурентоспособности их экспорта. А успешное экономическое развитие станет основой преодоления и многих политических разногласий.

В настоящее время интеграционные процессы активизировались на востоке, на западе и на юге континента. В декабре 1993 г. между Кенией, Танзанией и Угандой был заключен Договор о восточноафриканском сотрудничестве, который ознаменовал воссоздание после шестнадцатилетнего перерыва Восточно-Африканского сообщества. Осенью 1995 г. был дан новый импульс деятельности существующего более 20 лет Экономического союза стран Западной Африки (ЭКОВАС), который включает 16 государств региона. В мае 1997 г. в Лусаке состоялся саммит представителей 19 стран Общего рынка Восточной и Южной Африки (КОМЕСА). Продолжает действовать Конференция сообщества развития 12 государств Юга Африки (САДК). Важной тенденцией является и осуществление с 1994 г. на регулярной основе сотрудничества между САДК и Европейским советом. Оно охватывает проблемы предотвращения региональных конфликтов, совместной борьбы с преступностью и наркомафией, развития транспортной системы, подготовки африканских дипломатов и разминирования бывших зон боевых действий.

Интеграционные процессы в разных регионах Африки идут на разных скоростях. Наиболее успешно они осуществляются в рамках САДК. Однако общая проблема всех региональных объединений состоит в несовершенстве их программ и недостатке внешних инвестиций. В последнее время в этом плане наметились определенные изменения. Наряду с активизацией поиска форм многостороннего использования приграничных ресурсов были предприняты дополнительные шаги по привлечению внешних инвестиций. В марте 1998 г. в Аддис-Абебе прошел крупный форум по инвестициям. В октябре 1998 г. в Токио состоялась Международная конференция по развитию Африки, результаты которой будут способствовать не только увеличению физических объемов внешних ресурсов, но и диверсификации источников их получения.

Отмеченные позитивные изменения указывают на начало постепенного выхода части африканских стран из экономического кризиса. Но перспективы расширения противодействующих кризису процессов во многом зависят от продолжения активной помощи со стороны мирового сообщества.

Понимание этого играет заметную роль в стратегии внешних партнеров Африки. В 1996 г. Генеральный секретарь ООН выдвинул специальную программу, в соответствии с которой в течение десяти лет планируется израсходовать на начальное образование и профилактику заболеваний на континенте 25 млрд. долл. Сохраняется, хотя и в более скромных объемах, чем прежде, экономическая и гуманитарная помощь странам Африки и по линии двусторонних отношений.

Но все же главную роль в поисках международных решений экономических проблем Африки играют стабилизационные программы МВФ и ВБ. Несмотря на периодические проявления недовольства некоторыми африканскими элитами, принципы структурной перестройки, предлагаемые МВФ и ВБ, стали основой практически всех национальных проектов экономического возрождения и развития, претворяемых в странах континента. Примером их успешного осуществления является современная Гана, которая приняла предложения МВФ в 1983 г. Однако прошло 10 лет, прежде чем экономический рост начал опережать рост населения этой страны. Другими словами, африканские программы международных финансовых институтов являются ведущим элементом стратегии современных преобразований как краткосрочного, так и долгосрочного характера. Именно они выступают в качестве центра аккумуляции и распределения инвестиций, призванных предотвратить социальную деградацию, с которой вплотную столкнулось большинство африканских государств.

Во второй половине 90-х годов ВБ скорректировал свои подходы к выработке рекомендаций странам Африки. Они в большей степени учитывают встречные запросы африканских правительств, но одновременно главный акцент переносится на эффективное и рациональное управление.

Необходимо подчеркнуть, что содействие Африке со стороны МВФ, ВБ и других западных партнеров обставляется все более жесткими условиями. В частности, по мнению международных экспертов, экономический рост в странах континента может продолжаться в случае, если оказание внешней помощи будет гарантировано странам-получателям не более чем на 10 лет и явится частью общей стратегии экономического роста на основе рынка. Тем самым ставится вопрос не только о направлениях, целях, но и о темпах структурных преобразований, а в широком смысле и о политической ответственности правящих кругов африканских стран за их успешное проведение.

Современная международная помощь экономическому возрождению Африки имеет множество недостатков. Ее прошлое и настоящее изобилуют примерами неэффективности, опасных социальных издержек. Но в кризисной ситуации, сложившейся на континенте, она служит единственным реальным средством выхода из тупика, преодоления наиболее драматичных проявлений отсталости и нестабильности.

Характерно, что к концу 90-х годов в результате критического анализа международной помощи африканским странам эксперты Всемирного экономического форума в Давосе выдвинули ряд дополнительных инициатив, указывая, в частности, что США и Западная Европа должны открыть свои рынки для африканских товаров, а страны-доноры — пересмотреть способы оказания финансовой помощи. Речь идет о поддержке долгосрочных научных и технологических проектов, направленных на решение проблем, которые больше всего затрагивают Африку: тропические болезни, контроль над окружающей средой, сельскохозяйственное производство и некоторые другие.

Еще одна проблема современных международных отношений, тесно связанных с экономической ситуацией в Африке, — судьба долговых обязательств, взятых на себя африканскими странами в 70-е и особенно в 80-е годы. Общая сумма африканского долга достигла ко второй половине 90-х годов 322 млрд. долл., а его обслуживание стало непосильным бременем для большинства стран-должников, которые расходуют на обслуживание своего внешнего долга от 20 до 30 % экспортной выручки.

Несмотря на настойчивые попытки африканских стран и некоторых других государств добиться полного списания их долгов или длительной отсрочки платежей, прежде всего по обязательствам перед ВБ и МВФ, международные кредиторы не пошли им навстречу. На современном этапе ВБ предполагает установить для африканских стран потолок обслуживания долга в размере 25–30 % поступлений от экспорта. Но некоторые страны вряд ли справятся и с этим. Например, обслуживание долга поглощает 40 % от экспорта Кот-д'Ивуар, а у Мозамбика внешний долг в 14 раз больше экспорта страны.

Жесткость подходов международных финансовых институтов к проблемам африканских долгов имеет не только чисто экономический аспект, но и другую, менее известную сторону. Таким образом, доноры осуществляют определенный контроль за ходом реформ, а главное, ограничивают нежелательные с их точки зрения затраты должников. В условиях, когда не может быть и речи об установлении какой-либо формы иностранной опеки над нестабильными государственными структурами африканских стран, многие местные элиты проявляют отнюдь не государственный подход к расходованию получаемых извне субсидий.

Самым ярким примером является быстрый рост военных расходов в Африке. В среднем африканские страны до недавнего времени тратили на военные нужды более 15 млрд. долл. в год. И хотя 2/3 этих ассигнований приходится на Египет, Ливию и ЮАР, крупные военные бюджеты имели также Алжир, Марокко, Ангола, Эфиопия и Нигерия, которые нестабильны и в экономическом, и в политическом отношении. Примечательно, что 12 стран континента расходовали на военные нужды более 5 % ВВП (среди членов НАТО таких только 4), а военные бюджеты Ливии, Анголы, Марокко и Кабо-Верде вообще превышали 12 % ВВП.

Военные расходы поглощают и без того ограниченные финансовые ресурсы стран Африки. Содержание одного африканского солдата обходится в сумму, выделяемую на лечение, просвещение и социальное обеспечение 364 человек, относящихся к гражданскому населению. Именно военные расходы явились одной из главных причин роста внешней задолженности Африки. По различным оценкам, доля военных кредитов в структуре долга развивающихся стран Африки составляет от 15–20 % до одной трети.

В этой связи представляется, что конструктивное решение проблемы африканской задолженности может быть достигнуто на основе дополнительной проработки, дифференцированного подхода к положению должников и с учетом интересов всех иностранных кредиторов.

Для характеристики роли Африки в современных международных отношениях необходимо отметить и некоторые особенности политики крупнейших западных стран в отношении проблем континента после окончания холодной войны.

Пионером в принятии новой африканской стратегии выступили США. В первой половине 90-х годов была свернута американская помощь ряду диктаторских режимов (Либерии, Судана, Заира), поддержаны процессы национального примирения в Анголе, ЮАР, Мозамбике. Одновременно США взяли курс на выдвижение на первый план экономических приоритетов во внешней политике и расширение присутствия американских корпораций на Африканском континенте. В этой связи американская дипломатия стала рассматривать достижение демократических перемен в африканских странах, исходя не из формальных антикоммунистических установок, а из ориентиров устойчивого развития и экономического роста. Поэтому по сравнению с предыдущим периодом американская сторона стремится подходить к решению этих проблем с большим учетом специфики каждого африканского государства.

Африканский курс США и их новые подходы нашли поддержку со стороны Великобритании.

Вместе с тем политика Франции в Африке отличалась определенной спецификой. Несмотря на постепенный распад системы «особых отношений» в культурной, экономической и финансовой сферах, связывавших Францию с ее бывшими африканскими колониями, прекращение в 1995 г. субсидирования бюджетов западно-африканских стран, входивших в «зону франка», по сравнению с другими западными странами Франция сохраняет самый высокий уровень прямого присутствия в Африке. Состоявшийся в 1998 г. 20-й афро-французский саммит в Париже собрал руководителей 49 государств континента.

Однако в середине 90-х годов некоторые международные наблюдатели заговорили о франко-американском соперничестве в Черной Африке. Установка США на форсированное проведение демократических и рыночных реформ столкнулась с традиционной склонностью Франции к компромиссам со своими африканскими партнерами. Значительную, а иногда и превалирующую роль в этом столкновении играли также экономические интересы, особенно в нефтяной области. Конкуренция между французской компанией «Эльф-Акитэн» и американской «Оксидентал петролеум» в Конго, между англо-голландской «Шелл» и «Эльф-Акитэн» в Габоне, трения между американскими и французскими нефтяными компаниями в Анголе вызвали даже опасения, что возникнет новая конфигурация соперничества в Африке.

Но значение американо-французских разногласий в подходах к проблемам Африканского континента ни в коем случае нельзя преувеличивать. Речь идет не о нарушении стратегического единства основных западных партнеров Африки, а о тактических расхождениях, обусловленных асимметричными интересами части, хотя и весьма влиятельной, их правящих кругов. Как показывает практика, в Африке и других регионах «третьего мира» руководство западных держав по ключевым проблемам международных отношений выступает солидарно.

Роль Африки в современных международных отношениях сложна и многогранна. Прекращение вооруженных конфликтов, создание условий для экономического возрождения и повышение эффективности иностранной помощи африканским странам являются на современном этапе ключевыми задачами в системе внешнеполитических приоритетов глобального развития. Но наметившиеся позитивные сдвиги на всех перечисленных направлениях не снимают с повестки дня многие другие вопросы, от решения которых будет зависеть формирование перспективных тенденций широкого международного взаимодействия в Африке и вокруг нее. Представляется, что в недалеком будущем мировое сообщество обратится к более активному поиску региональных решений демографических, экологических, энергетических и ряда других проблем Африканского континента. Новая сфера внешнеполитического взаимодействия может возникнуть в результате расширения связей африканских государств со странами Южной и Юго-Восточной Азии.

Постепенно укрепляет свои позиции в Африке Япония, которая провела в Токио в конце 1998 г. представительную конференцию по проблеме капиталовложений. Продолжает расширяться на Африканском континенте влияние КНР, активно действующей как в политической, так и в торгово-экономической сферах.

Политика России в Африке претерпела в 90-е годы очень существенные изменения. После окончания холодной войны российская дипломатия последовательно осуществляла отказ от конфронтационных и затратных аспектов своей практической деятельности, а в последние годы приступила к формированию новых долгосрочных приоритетов двустороннего и многостороннего сотрудничества на Африканском континенте.

В настоящее время одним из наиболее важных направлений политики России в Африке является участие в разблокировании кризисных ситуаций. Будучи членом Совета Безопасности ООН, Россия вносит вклад в выработку основ политического урегулирования конфликтов на Африканском континенте. Во второй половине 90-х годов активизировались также и двусторонние контакты российской и африканской дипломатии, сотрудничество со структурами ОАЕ. Периодически проводятся консультации по африканской проблематике, прежде всего в сфере миротворчества, с ведущими западными странами.

Важную роль в подкреплении политико-дипломатических усилий России играют конкретные акции, проводимые по линии Министерства по чрезвычайным ситуациям (МЧС) и Министерства обороны. Россия неоднократно участвовала в проведении международных операций по поддержанию мира в Африке, участвовала в организации чрезвычайных поставок в различные районы Африки, предоставляла значительную гуманитарную помощь. Были заложены основы регулярного двустороннего сотрудничества между МЧС РФ и Секретариатом ОАЕ. В целом, несмотря на сложные условия, Россия в 90-е годы продолжала активно участвовать в формировании международного взаимодействия в Африке, внесла конструктивный вклад в обеспечение более стабильного международного климата и гармонизацию глобального развития на пороге третьего тысячелетия.

Африка в меняющемся мире. VII Всероссийская конференция африканистов. — М., 1998.

Африка. Региональные аспекты глобальных проблем / Отв. ред. С. А. Бессонов. — М., 1996.

Бельский В. Континент конфликтов // Международная жизнь. — 1997. № 8.

Мартышин О. Привьется ли в Африке западная демократия? // Азия и Африка сегодня. — 1996. № 8.

Неклесса А. Перспективы глобального развития и место Африки в новом мире // Мировая экономика и международные отношения. // — 1995. № 8.

Фокеев Г. Африка. Правила игры //Азия и Африка сегодня. — 1992. № 5.