Союз нерушимый

Глава 4

Родин

Научно испытательный институт ВВС РККА. Аэродром Чкаловский. Место, где получают путевку в небо все создаваемые в СССР самолеты. Сюда, на свой именной аэродром Родина привез ни кто-нибудь, а сам Чкалов, на своем личном самолете. Ну, вот возникла такая причуда у товарища Сталина — подарить своему любимцу личный самолет. Обычный поликарповский У-2, но в штучном исполнении. С Ходынского аэродрома до Чкаловского, даже с учетом стокилометровой скорости У-2, всего ничего. Приятная прогулка. А заодно и способ немного освежиться.

Все же на вчерашнем банкете Сергей оторвался по полной. Даже сам не ожидал, что вручение Золотой звезды, и все с этим связанное, на него так подействует. И это на него-то, циника и прагматика, бабника и пофигиста? А уж про ребят из экипажа и говорить нечего. У тех вообще были слезы в глазах и чуть ли не наяву вырастали за спиной крылья. Хотя, собственно, чему удивляться? Другая цена награды. Это не просто побрякушка, которую многие даже стыдятся носить, это признание твоих заслуг перед народом. Твоим народом! И это ощущалось во всем. Начиная с момента посадки на поле нового московского аэродрома Внуково, когда их у трапа встречали толпы пионеров и молодежи. И ведь встречали не потому, что их туда пригнали, а потому, что действительно были рады и горды увидеть героев Страны Советов. А сами герои смущенно и растерянно улыбались и чуть ли не прятались друг за друга. Ведь о награждении они сами узнали, уже вылетев из Свердловска, из правительственной телеграммы. А до этого, ни сном, ни духом!

Ну, а потом все было как на старых (для него, конечно) кинохрониках. Правда, только сначала.

Открытые машины. Отдающие честь постовые. Улицы и проспекты столицы. Стоп! А это что за проспект?! Раньше Родин неплохо знал Москву, приходилось бывать часто и подолгу, но этого места он не узнавал. Наклонился к сидящему рядом какому-то товарищу из правительства.

— Извините, товарищ. А что это за улица?

— Проспект имени Ленина! Нравиться? То ли еще будет, когда реконструкцию закончим!

Было и видно и слышно, что товарища буквально распирает от гордости. А почему бы и нет, если действительно есть чем гордиться? Проспект имени Ленина поражал даже привыкшего к облику современных ему городов Родина. Прямой как стрела, разделенный газоном и посадками на два встречных шестирядных потока, он шел «от самых от окраин» до Большого Каменного моста, рассекая все Замоскворечье. И на всем его протяжении, справа и слева, сплошные строительные леса. План реконструкции и развития Москвы в действии. Про сам план Родин слышал. И в газетах много писали, и по радио постоянно об этом говорили, и на всевозможных собраниях и конференциях его упоминали. Вот только все это как-то пролетело мимо его внимания. Старая привычка фильтровать официальную информации и пропускать её мимо сознания, на сей раз сыграла с ним злую шутку — он пропустил что-то действительно важное. Ведь ничего подобного по масштабам, в их «старой» истории не было!

А товарищ из правительства все говорил и говорил. И какие силы и средства были задействованы, и как план выполняли строго на сто процентов, и многое другое. Но одна фраза буквально подбросила Родина.

— К участию в проектировании были, на конкурсной основе, привлечены сотни архитекторов. Не только из Союза, но и из заграницы. Так, например, в конкурсе на создание комплекса Наркомата обороны победил проект немецких архитекторов Гитлера и Шпеера.

— Какого Гитлера? Рейхсканцлера?!

— Его самого. И победил честно, за это я Вам ручаюсь.

Комментарии по этому поводу, которые так и вертелись на языке, Родин озвучить не решился. Столь неформальная лексика в присутствии столь официального товарища, это как-то не то. Но в состояние этакого веселого обалдения ему самому это впасть не помешало. «Дядя Адя проектирует здание наркомата обороны для Советского Союза!..мать! И… мать перетак! Да скажи такое кому там, в их будущем, в ответ такого о себе услышишь, что забудешь, кто ты есть на самом деле».

А машины уже ехали по территории Замоскворечья. Вот только от прежнего Замоскворечья мало чего осталось. Словоохотливый член из правительства с удовольствием просвещал гостя, как проводился отбор зданий и сооружений, представляющих культурную и историческую ценность. Как архитекторы вписывали эти здания в новый облик города. На какие ухищрения приходилось идти. Некоторые строения пришлось переносить на новое место. Но ведь справились! А то ли еще будет!

Вот в это Сергей готов был уже поверить безоговорочно. То, что Москва уже не будет «закольцованным» городом — это точно. И тем городом, который он знал и помнил, тоже. Да и страна тоже будет другой. Гордой. Сильной. Смелой. Великой.

Кортеж подъехал к Москве-реке. Вид на реку и Кремль был шикарный и величественный. Но внимание Родина привлек не Кремль, а блестевшие слева купола храма Христа Спасителя. Правда, теперь уже не Храма, а мемориального комплекса — Павших защитников Родины. Остались на месте панели с именами погибших во время Отечественной войны 1812 года русских солдат и офицеров. К ним добавились новые. И будут добавляться и впредь.

«Много же места потребуется. Но это правильно. Как же это правильно! И храм, построенный для того, что бы помнили, и мемориал организованный для того же, и то, что имена погибших тогда и сейчас будут рядом. Вечная память вам, воины земли Русской».

Гостиница «Россия». Одевание. Кормление. Краткий инструктаж. И наконец, Красная площадь. Кремль.

Все эти кремлевские красоты на Родина впечатления не произвели, в прежние времена здесь бывал и неоднократно. Но вот встреча со Сталиным… Черт его знает, что он ожидал увидеть. Скорее всего, он до сих пор воспринимал и Сталина и Фрунзе и Котовского как каких-то исторических персонажей, не имеющих ничего общего с реальными людьми. Видимо поэтому, увидев Сталина живым, нормальным человеком, пожав ему руку и услышав своими ушами его выступление, он впал в какую-то прострацию, схожую с эйфорией. И мысли в голове вертелись какие-то идиотские. Вот почему его, например, так озаботил рост Сталина? Ну, увидел ты, что никакой он не коротышка и успокойся. Так ведь нет! Тупо пытался вычислить его с точностью до сантиметра. А когда ощутил на груди тяжесть Золотой звезды и ордена Ленина, то совсем поплыл. Хорошо, что рядом оказался Валерий Павлович. Тот, видимо посчитав, что все от волнения, а волнение лучше всего лечить чем-нибудь покрепче, влил в Сергея где-то около литра коньяка. Даже с его метаболизмом, такая доза, да на голодный желудок, да за короткий промежуток времени, оказалась совсем не терапевтической. Нет, вырубиться он не вырубился, но из адекватного восприятия реальности выпал. Перешел на автопилот. Именно в таком состоянии прибыл в гостиницу. Не выходя из автопилота, побрился и умылся. Аккуратно повесил на плечики китель и сложил остальное обмундирование. И только потом выключился.

А в шесть утра вскочил как по команде. Трезвый совершенно, но с мерзейшим состоянием души. И первое чем занялся — прокрутил в голове весь вчерашний вечер. А автопилот не подвел! Стыдиться, собственно, было нечего. Вел себя вполне пристойно и заслужил очень уважительный взгляд Чкалова. Тот и сам был выпить не дурак, когда можно конечно, поэтому поведение Родина после такой дозы выпитого оценил по достоинству. «А ведь в восемь мне надо быть на аэродроме»! Взгляд на часы. Семь тридцать! У ё…!

Но успел. Такси дежурили у подъезда гостиницы круглосуточно. ЗиС-101, гибрид из «Бьюика» и «Мерседеса». Чудо Советской конструкторской мысли. Без всяких кавычек, просто чудо. Ну, а как по-другому назвать машину, в конструкции которой были использованы самые передовые решения мирового автопрома? Так что до аэропорта буквально долетели.

А там уже ждал Чкалов. Посмотрел внимательно. Одобрительно хмыкнул. И к самолету.

И вот теперь с видом заправского экскурсовода водил Родина по ИЦ (испытательному центру). А посмотреть действительно было на что! После появления СБ-2, Сергей искренне считал, что удивить его будет непросто. Ох, как он ошибался! Вот и говори после этого, что науку двигают свободные ученые. Черта с два! Если этим ученым пинка не дать, они такого надвигают, что потом и не разберешься. По крайней мере, с прикладными науками это очевидно. Ну, вот вам наглядный пример стоит, поблескивая полированными боками. Красавец! И-180. А ведь в прежней истории именно на нем Чкалов и гробанулся. А здесь вполне летающий и без лишних аварий самолет. Вот его Чкалов и расхваливал! Прям как девицу на выданье. О чем ему Родин и не преминул сказать.

— Валерий Палыч, что ты мне его расхваливаешь? Как коня продаешь. Я ведь, все-таки, бомбардировщик.

— Ты, в первую очередь, летчик. И классный летчик. Поэтому машину ты должен не просто оценить, а почувствовать. Как породистого коня. Как женщину!

— Ну, Валерий Палыч, это ты загнул! Оценить-то я её оценил. И, даже на глазок, тебе некоторые её параметры скажу, но вот почувствовать. Для этого подержаться надо.

Но Чкалов шутки не принял. Только глаза сразу загорелись.

— А ну, пошли со мной.

— Куда?

— За разрешением. Заодно я тебя и с Поликарповым познакомлю.

— С Николай Николаевичем?

— А с кем же еще? Или ты другого Поликарпова знаешь?

Вот это новость! Увидеть Поликарпова, да поговорить с ним — это же мечта большинства летчиков. Ведь это был КОНСТРУКТОР! Именно так, большими буквами. Вот ведь человечище! Всё было против него — и обстоятельства, и время, и люди. А он творил! Он создавал. За пятнадцать лет — восемь самолетов! И не просто самолетов, а машин, определивших развитие истребительной авиации СССР. А потом затертый, забитый и забытый… Ну, кто в двадцать первом веке в России, кроме специалистов и любителей, знал, что даже создание революционного для своего времени И-200 — это работа Поликарпова. Украденная у него работа, получившая потом название МиГ-1. Но это было в другом мире[3]. Здесь Фрунзе взял его под свое крыло и никаких нападок не допускал. Вот и расцвел талант конструктора: И-180 и в «то время» был машиной выдающейся, а уж теперь… Скорость 720 км/ч. Вооружение — две пушки и два крупнокалиберных пулемета. А про пилотажные данные и говорить нечего — этим поликарповские машины славились всегда. И вот на этом чуде ему предлагали полетать! Да кто ж от такого откажется?!

Встреча с Поликарповым получилась, на этот раз, короткой и ничем не запоминающейся, кроме самого факта, что она была. Николай Николаевич был очень сильно занят и явно торопился. Но подпись свою на полетном листе поставил. А все остальное было для Чкалова делом пяти минут. Больше времени заняла подготовка к полету уже созданной, оказывается, спарки, двухместного учебно-тренировочного варианта И-180.

Короткий инструктаж от Валерия Павловича, и Родин устраивается в передней кабине. Тесновато, однако. С его габаритами, да в меховом комбинезоне. Ну, да ничего. «Мы уж, как-нибудь. Мы уж, где-нибудь!» — вспомнилась цитата из детского мультфильма. Пристегнуты ремни. Взгляд обегает приборную доску, привычно выхватывая основное. В наушниках переговоры Чкалова с «вышкой». Наконец, дают разрешение на взлет. Мотор оглушительно ревет во все свои 1700 лошадей. Трехлопастной винт сливается в прозрачный, чуть трепещущий, круг. По ВПУ окающий баритон Чкалова: «Ну, что Ефимович, поехали?». Поехали. Ускорение вдавливает в спинку кресла. Разбег стремительный и короткий. Вот колеса отрываются от земли, но Чкалов не тропится, он продолжает разгонять машину, и лишь потом, резко забирает ручку управления на себя, стремительно набирая высоту. Красиво! Самолет буквально ввинчивается в небо. Да, это вам не бомбовоз! Это о-го-го! Это мощь и скорость. Это истребитель. А Чкалов видимо решил показать все, на что машина способна. Пилотирует стремительно. Эволюции переходят одна в другую без пауз. Кажется, что он заполняет небо вязью фигур пилотажа. Такого ощущения Сергий еще никогда не испытывал. Восторг! Пьянящее чувство легкости и полета. Его буквально распирало от эмоций и ощущений. А ту еще Чкалов с вопросами!

— Ну как? Не поплохело?

Ну что тут ответишь?

— Красота!

— А сам попробовать хочешь?

Он еще спрашивает?!

Сергей несколько минут приноравливался к машине и управлению. Машина была невероятно чуткая и послушная. В этом для него, привыкшего к другим ощущениям, и была главная трудность. Но опыт, как говориться, не пропьешь! Да и во время полета, он не только восторгался, но и автоматически отслеживал особенности управления. Ну и, главное, то, что ему всегда помогало при выполнении сложных полетов: как бы со стороны, представить себя в пространстве. Себя и то, что ты там хочешь сделать. Вот теперь — поехали!

Двадцать минут кувырканий в воздухе. Двадцать минут ощущения полной свободы и радости от единения с мощной и послушной машиной, которую он теперь ощущал как продолжение собственного тела.

Посадку осуществлял Чкалов. Все же для этого были нужны не только ощущения, но знание особенностей поведения машины в этом режиме.

Мотор, чихнув несколько раз, замер. После его рёва, тишина буквально навалилась, если можно считать тишиной шум живущего своей жизнью аэродрома. А вылезать из машины не хотелось. Слишком свежи были в памяти подробности полета. Сергей был весь еще там, в небе.

На землю его спустил уже вылезший из кабины Чкалов. Он стоял на крыле. Шлемофон был снят. Светлые волосы трепал легкий ветерок. Сейчас он был как никогда похож на свой памятник. Вот только нос подкачал, память об их с Сергеем знакомстве, и смотрел немного вбок. Да и речь для памятника были неподобающая.

— И какого х…, ты, ё… котенок, трам тебя тара-рам, молчал и в бомбардировщиках отирался?! Ты же, трам пам-пам — истребитель от рождения! Что молчишь и сияешь как…?!

— Палыч! Да ты не горячись. Ишь, разошелся! Я же впервые в жизни на истребителе летал. До этого ничего легче Р-5 в руки не попадало.

— А ты, часом не врешь, ёрш мохнатый? Быть такого не может! Да ведь чтоб такой пилотаж исполнить, годами учиться надо, да и то не всем дано.

— Ну, ей Богу, не вру! Мне что, перекреститься надо? Или и так поверишь?

Чкалов изумленно посмотрел на Родина и в задумчивости взъерошил свои волосы.

— Поверю, пожалуй. Но и проверю! Посмотреть хочу, что ты за уникум такой выискался. Марш из машины! Пятнадцать минут перекур. Как раз машину дозаправят и еще раз в зону сходим. Покажешь, на что ты еще способен. От взлета до посадки — всё сам. Справишься?

— А то!

— Ты мне смотри! — Чкалов погрозил Сергею своим увесистым кулаком: — Не зазнавайся! И не таких героев земля к себе приняла. Давай отдыхай и думай. Вопросы есть?

А вопросов было много. Коль пошли такие дела, то на одну интуицию уже рассчитывать просто глупо. Так что за пятнадцать минут не уложились, но часа хватило.

Как разносятся слухи-новости по аэродрому, Родин за все время своей службы так и не понял. Но то, что этот процесс существует и обладает колоссальной скоростью передачи информации, убеждался не раз. Вот и теперь весть о каком-то необычном полете никому не известного здесь летчика уже собрала целую толпу зрителей. И ведь не скажешь, что людям делать нечего. Все заняты своими делами. Просто в нужный момент все оказываются с этими делами поближе к нужному месту. Конечно, такое внимание несколько раздражало. Но Сергей уже был мыслями весь там, в небе. И все остальное отодвинулось куда-то на второй план.

Теперь он летел один. Ну, кто, кроме Чкалова, мог такое продавить?! Без допуска к полетам на этом типе самолетов, Без кучи разрешений и согласований. Велик и могуч Валерий Павлович! Но все это лирика и сейчас к делу не относится. Вот и команда — «От винта!». Рулежка. Короткий диалог с «вышкой». Мотор ревет, сотрясая удерживаемую тормозами машину. Взлет!

На это раз Родин выжал из машины почти все, на что она была способна. Почему почти? А зачем насиловать технику без крайней необходимости. Ведь это не реальный бой, это тренировочный полет. Вот только в уме он держал именно реальный воздушный бой. От взлета и до посадки. Он не собирался работать на публику, хотя такая мысль и мелькала, но для себя ему надо было решить, прав был Чкалов или ошибался, утверждая, что он прирожденный истребитель. А машина была чудо, как хороша! И Сергей выложился на все сто: всё что знал, всё, о чем когда-либо читал в мемуарах, или видел на кадрах хроники. То, что видел в реальных воздушных боях в Китае. Всё постарался вложить в этот полет. И, похоже, ему это удалось. И не понаслышке знакомый с авиацией аэродромный люд, это тоже оценил. Это было видно и по уважительным взглядам техников, встречавших самолет, и по молчаливым группам летчиков и технического персонала, теперь уже явно бросивших все свои дела. И по восторженному виду Чкалова. И… по разъяренному Поликарпову, который тоже был среди «встречающих». «Вот это я влетел!» — мысль пришла сразу, как только Сергей увидел главного конструктора, да так и осталась.

Наверное, единственным человеком, который в данной ситуации мог успокоить разбушевавшегося Поликарпова, был Чкалов. Да и ему это далеко не сразу удалось. Понять Николая Николаевича было можно. На новой машине, с которой даже не снят гриф секретности, и которая существует пока лишь в двух экземплярах, какой-то неизвестно кто, творит невесть что! Неизвестно сколько бы бушевала эта праведная ярость и к каким последствиям все это бы привело, если бы Чкалов не нашел простой и наглядный выход из этой ситуации. Он просто молча подошел к Родину, и распахнул у того на груди летный комбинезон. Явившаяся на свет божий Звезда Героя Советского Союза оказала немедленное магическое действие. Николай Николаевич запнулся на полуслове. Потихоньку выдохнул набранный в грудь воздух. И вдруг, икнул. Это было так неожиданно и в таком контрасте со всем предыдущим, что окружающие невольно рассмеялись и заулыбались. Нахмурившийся было Поликарпов, глянул сердито на смеющихся летчиков и инженеров, и видимо осознав всю комичность ситуации, сам тоже засмеялся.

Смех здорово разрядил обстановку, и Чкалов, видимо специально, чтобы поддержать общее настроение, представил нарушителя спокойствия в этакой шутливой форме.

— Разрешите Вам, Николай Николаевич, представить защитника Маньчжурского неба. Грозу английских и американских асов. Истребителя-бомбардировщика, Героя Советского Союза, Родина Сергея Ефимовича. Прошу его не казнить, а миловать.

Улыбавшийся в течение всего этого представления Поликарпов в какой-то момент замер, словно услышал нечто для себя важное. И уже не обращая внимания на готовившееся продолжение, перебил Чкалова.

— Как вы сказали, Валерий Павлович? Истребителя-бомбардировщика?

— Да. Так и сказал. Он же на своих бомбардировщиках, как истребитель действовал. Эх, и здорово они там наподдали…

— Наподдали, говорите. Это действительно здорово. — Видимо какая-то мысль уже почти целиком завладела конструктором. — Так, товарищи. Митинг под открытым небом прекращаем. А вас, товарищи Герои, прошу со мной. Сейчас чайку попьем и заодно побеседуем.

В одном из корпусов НИИ ВВС, у Поликарпова был свой кабинет. Даже не кабинет, а целый филиал его КБ. Так что и место нашлось, и чаек обещанный принесли быстро.

Поликарпов расположился за столом, жестом пригласив летчиков присаживаться, и сразу схватился за телефон.

— Гуревич на месте? Здесь? Замечательно! Передайте ему, чтобы немедленно зашел ко мне. Да, и материалы по двухсотому и ДИСу пусть возьмет с собой. Нет. Все не надо. Эскизы. Общие схемы и результаты испытаний. И последнее. Меня ни для кого нет. Только если какое ЧП.

Поликарпов повесил трубку, и довольно потирая руки, откинулся на спинку стула.

— Так, голубчики. Вот вы мне и попались! Валерий Павлович, надеюсь, Вы не успели рассказать нашему гостю обо всех наших новинках?

Чкалов, по всему видно, вольготно и непринужденно чувствовавший себя в этом кабинете, уже придвинул к себе стакан чая и смачно его потягивал с сахаром вприкуску. Не отрываясь от этого увлекательного занятия, он вкратце рассказал Поликарпову историю их с Родиным появления на аэродроме.

— Так что и показать и рассказать я успел немногое. Ну, а теперь и подавно не буду. Вы это лучше сделаете. А я, если надо, со своей колокольни словечко промолвлю.

— Вот и отлично. Пока товарищ Гуревич несет нам необходимые документы, я вас вкратце введу в суть дела.

Поликарпов от волнения даже встал, и, обойдя стул, оперся руками на его спинку.

— У нас в КБ сейчас активно разрабатываются три темы. С результатом одной из них, фронтовым истребителем И-180, вы уже так впечатляюще познакомились. Работы по нему практически закончились. Идет его передача на заводы. А вот две другие машины, не скажу что в начале пути, но еще на стадии испытаний. Первая — это высотный истребитель перехватчик. У нас он идет под индексом И-200 и работы по нему начались на основании заказа ВВС. Вторая машина… Вот здесь все намного сложнее. Разрабатывать мы её начали в инициативном порядке. И получившийся самолет ни в одну из известных сейчас схем не вписывается. Точнее не вписывался, пока товарищ Чкалов не указал сегодня его область возможного применения.

Чкалов, до этого спокойно прихлебывавший чай, отставил стакан и с удивлением посмотрел на конструктора.

— Я, конечно, велик. Но когда это успел такого натворить? Что-то не помню.

— Валерий Павлович! Да как же так! — Поликарпов от возмущения аж всплеснул руками, хотя этот жест применительно к крепкому мужчине надо обзывать как-то по-другому. — Вы же вот только что это сказали!

— Да что же я такое сказать успел?

— Истребитель-бомбардировщик! Вот. Это именно то, что мы искали. Исчерпывающе точное определение. Машина, которая, являясь высокоскоростным и маневренным истребителем, может наносить бомбоштурмовые удары по позициям противника и снова становиться истребителем. А если заменить бомбы дополнительными баками с топливом, то этот истребитель сможет сопровождать бомбардировщики на всем пути их следования.

«А ведь это «Москито» или Ме-110. Только до одного здесь еще не додумались. А второй? Пока ничего не слышал». — Родин торопливо перебирал в памяти все, что в ней было про истребители такого класса. А было, собственно, не много. Уже перечисленные «Москито» и Ме-110, ну и американский «Лайтнинг». А вот историю советских ВВС, особенно экспериментальных моделей, он практически и не знал. Ну, не интересовался в свое время!

Монолог Поликарпова был прерван торопливым стуком. После громкого — «Входите!», — обитая черным дерматином дверь приоткрылась и в кабинет, придерживая локтем папки и чертежи, вошел невысокий, почти совершенно лысый человек.

— А вот и Михаил Иосифович Гуревич. Руководитель группы общих видов и эскизного проектирования — нашего «мозгового центра».

Родин, слушал пояснения Гуревича, периодически задавал вопросы. А сам всё думал — «Зачем всё это? Это интересно, прекрасно и замечательно. Но почему всё это рассказывают именно мне?».

Сталин

Сообщение о событиях в Саратове привели Сталина в ярость. Вот только эта ярость была направлена, как ни покажется странным, не на полковника Новикова.

Получив доклад от Фрунзе, Сталин сначала просто не поверил. «Как такое может быть?! Одна единственная дивизия, в течение ночи захватывает областной центр без единого выстрела и практически подменяет собой Советскую власть! Что же это за власть такая, которая позволяет с собой это делать?! Почему народ не встал на защиту своей власти? Или он, этот народ, больше не считает власть своей? Тогда к чему были все его усилия? Ради чего было все, что сделано за прошедшие двадцать лет?» — Мысли метались в голове, требовали выхода и немедленного действия. Вот только действовать Сталин сейчас и не мог. Не хватало информации. Саратов, да и большая часть области практически пропали. Ни телефон, ни телеграф, ни радиосвязь не работали. Даже правительственные линии оказались блокированы! Или к ним просто некому было подойти.

Некоторую ясность в ситуацию внес доклад Зиньковского. По сути, выходило, что в Саратовской области советской власти и не было. Всё высшее областное руководство уже находилось в разработке различных отделов НКГБ. Дело было крайне запутанным. Возможные связи уходили далеко и были не до конца отслежены. Доклады о главных фигурантах периодически ложились на стол Сталину, но единой картины не было ни у него, ни у руководства НКГБ.

Сталин никогда не позволял себе повышать голос на подчиненных, но сейчас готов был сорваться и сдерживал себя только огромным усилием воли. Но и оставить без внимания ТАКОЕ он не мог.

— Так как же так получилось, товарищ Зиньковский, что командир танковой дивизии лучше разбирается в текущей ситуации, чем всё ваше управление? Как вообще оказалась возможной такая ситуация, что власть в области была практически захвачена контрреволюцией, а мы об этом ничего не знали? У вас есть ответы, товарищ Зиньковский? Только не торопитесь. Нам нужны действительно ответы, а не попытки оправдаться.

Зиньковский чуть помедлил с ответом. Сталин не торопил. Отойдя к столу медленно и аккуратно, чтобы унять рвущуюся наружу злость, набивал трубку. Он прекрасно понимал, что сейчас чувствует «Лёва Задов», который может лишиться не только места, но и головы. Такие провалы в работе не прощаются. Но и мешать ему он не собирался. Это делу не поможет. Сейчас нужна, правда и только, правда. Нужна информация. Без неё невозможно принять решение.

Правда, пауза длилась недолго. Зиньковский быстро собрался с мыслями.

— Разрешите, товарищ Сталин? — И получив в ответ утвердительный кивок, продолжил. — Из представленных материалов видно, что большинство из фигурантов дела оказались на своих местах в различных структурах власти Саратова в течение последних нескольких месяцев и даже недель. Это привлекло наше внимание, но и одновременно ограничило возможности по наблюдению и разработке. Тем более, что все назначения осуществлялись из аппарата ЦК и правительства по очень сложной схеме, и пришлось приложить немало усилий для выявления возможных инициаторов здесь, в Москве. Сложность и опасность складывающейся ситуации нами была оценена, но, как видим, не верно. Постановление об аресте начальника управления НКГБ Агранова и его заместителей мы собирались предоставить на ваше утверждение через несколько дней. Осуществить арест предполагалось в Москве. Для чего был уже приготовлен вызов Агранова на совещание руководящих работников. А по вашему первому вопросу, товарищ Сталин, пока, могу лишь строить предположения. Скорее всего, к действиям полковника Новикова подтолкнули какие-то события, произошедшие в последние несколько часов.

Доклад Зиньковского прервал звонок Фрунзе. Сталин слушал, молча, не прибивая и не задавая вопросов. Арсений (партийный псевдоним Фрунзе) как всегда, докладывал четко и по существу. «Новиков вышел на связь по правительственной линии. Докладывает о ликвидации попытки контрреволюционного переворота в области, начавшего с ареста командиров частей и начальников военных училищ, расположенных в области. Аресты проводились без оформления надлежащих документов, на основании личных приказов Агранова, первого секретаря обкома Криницкого и председателя исполкома Фрешера. Действия армии поддержали представители трудовых коллективов и верные Советской власти сотрудники госаппарата, органов НКГБ и НКВД. Проводятся следственные действия в отношении задержанных. Полученная информация крайне важна и требует присутствия сотрудников центрального аппарата госбезопасности. Осуществляется передача управления областью и городом временным представителям, выбранным на собраниях трудовых коллективов и партийных организаций. Войска остаются в городе вплоть до получения приказа из Москвы и оказывают помощь сотрудникам милиции и НКВД в поддержании общественного порядка. Все предприятия города работают в обычном режиме».

Сталин поблагодарил Фрунзе за оперативность и аккуратно положил трубку телефона.

— Вам все понятно, товарищ Зиньковский? Немедленно вылетайте в Саратов. С вами полетят представители ЦК и правительства. От наркомата обороны комиссия уже вылетела. А о ваших ошибках и просчетах мы будем говорить потом. Сейчас, главное, немедленно разобраться в ситуации на месте и если необходимо принять самые решительные меры. Докладывать мне обо всем важном немедленно. До свидания, товарищ Зиньковский.

Сталин относился к тем не многим людям, которые умеют думать о многом и разном сразу. А невероятно цепкая память, к тому же тренированная непрерывными нагрузками, этому очень помогала.

Да, проблема возникла. Неожиданная и серьезная. Но она была лишь одной из многих, и не самая главная. Но появилось и нечто неожиданное, совершенно не принимавшееся раньше в расчет. Это способность армии быть гарантом стабильности. Вот только как правильно использовать эту силу? Хорошо, что сегодня такой приказ отдавал человек, душой радеющий за советскую власть и Родину. А если будет другой? Ведь не зря была попытка ареста командиров частей Красной Армии, расположенных под Саратовом. Какие могут быть варианты решения?

Поставить армию вне политики? Это мы уже проходили. В царской России именно так и попытались сделать. Но политика сама пришла в армию.

Политизировать армию до предела, как во времена гражданской войны? С последствиями этого приходится бороться до сих пор.

Поставить перед армией четко определенные задачи? Но не получится ли подмена армией функций органов внутренних дел? Нет, это тоже не выход. Но это уже ближе. Надо обязательно вернуться к этому вопросу потом. Нужно время и информация. Но часть этой информации он может получить уже сейчас. Ведь правительственная связь с Саратовом восстановлена.

Сталин поднял трубку одного из телефонов.

— Соедините меня с Саратовом. С полковником Новиковым.

Короткий телефонный разговор. Что может стать понятно, когда ты не видишь человека, находящегося на другом конце провода? Многое. Конечно, если знать, какие задавать вопросы и уметь слышать ответы. Сталин владел этим искусством в совершенстве. И самое главное он узнал — Новиков не врал. И он действительно, в ходе проведенного расследования, получил сведения, которые не может доверить даже ВЧ. А что это значит? Это значит, что следы ведут на самый верх. Кто? После прошедших чисток Сталин был уверен, что самая активная часть оппозиции выявлена и нейтрализована. Выходит, что он ошибался. Но кто? И почему именно сейчас? Хотя на второй вопрос он может ответить и сам. Сейчас — потому, что мы их опережаем. Мы выиграли время и темп! И они просто не успевают. Им нужно любым способом нас затормозить. Любым. Не считаясь с ценой и потерями. Следует ожидать таких акций и в Германии и в Японии. Нужно их упредить. Не везде и не всегда, к большому сожалению, рядом окажутся такие вот полковники. «Молотов, наверное, уже прибыл. Это его прямая обязанность — вот пускай и займется. А с Новиковым необходимо встретиться лично. И как можно быстрее. А то молодцы Зиньковского, с перепугу, таких дел натворят! Полковник, если он его правильно понял, будет там молчать и все полученные материалы, которые касаются связей в верхах или спрячет, или, что тоже возможно, уничтожит. Кому он может доверять безусловно? Арсению? Да, больше никому. И здесь я с ним согласен. Значит необходимо, чтобы Фрунзе вылетел в Саратов немедленно. И прибыл туда раньше Зиньковского. А Лёва пускай подергается. Ему полезно. А то, похоже, не только сам, но и мозги у него жиром заплывать начали.»

Снова рука поднимает телефонную трубку.

— Соедините меня с Фрунзе.

Голос спокоен. Словно и не было бессонной ночи.

Слащёв

— Так, комиссар. Чувствую, упустили мы что-то, а что именно не пойму. А, вот, «экономическое самообразование». Вот интересно, а как мы с тобой наших бойцов «экономически самообразовывать» будем? Да наш «куркуль» Онищенко нас самих с тобой так самообразует, как на сковородке плясать будем. Помнишь, в прошлом году какую он нам нервотрёпку с подоходным налогом устроил? Нет, черт те что, о чем там эти составители думают?! Хоть бы лекторов каких предусмотрели.

Слащёв с чувством хлопнул ладонью по пакету с присланным из округа «Планом ППР». ППР — партийно-политическая работа. Тихий ужас строевых командиров. И не выполнить нельзя, и толку как с козла молока. В боевой подготовке, в смысле. Можно, конечно, спихнуть этот геморрой на замполита и забыть: ты замполит — тебе и отдуваться. Только не по-товарищески это: «Славка человек ответственный, выполнит и слова не скажет, а с какими глазами потом с ним разговаривать? Да и считать политическое воспитание бойцов бестолковым занятием может только идиот. Или карьерист, что для армии еще хуже. А что, оттарабанил без раздумий решения очередного съезда, галочку в отчете поставил — получи очередную звездочку. А то, что при таком подходе бойцы из сознательных защитников Родины превращаются в равнодушный электорат, дело малоинтересное. Для карьеры, а не для Родины. Потому, что в критический для страны момент армия не встаёт на защиту завоеваний социализма, а молчаливо принимает «общечеловеческие ценности», будь они не ладны».

Мысли, внезапно нахлынувшие потоком, были злые, резкие, требующие немедленных действий. Сколько уже лет Александр живёт в новом мире и новой жизнью, но вспоминать о «прошлом будущем» спокойно не может. Тем более сейчас, когда сама жизнь даёт человеку возможность действовать и своим активным участием менять её, насколько это в его силах. «Черт возьми, а если бы тогда был я командиром подобного отряда, разве допустили бы мы развала Союза?! Разве дали бы мы хоть один шанс этим скотам установить их свободу? Свободу для пидорасов, кайло им в задницу! Разве стали бы терпеть весь тот беспредел, который творился на наших глазах?! Стоп, не ври сам себе — ни черта бы мы не сделали. Хотя могли. И люди были и отряды, сам же видел, как волкодавов из ГРУ дрессируют. Тогда почему же не сделали? Ну, были вначале и недоумение, и растерянность — разве можно ТАК?! А потом, когда растерянность прошла? А потом было навязанное — «мой дом — моя крепость» и ничего за его стенами меня не интересует. Вот на этом безразличии к тому, что происходит в стране и вокруг нас «эти» и сыграли. А сейчас люди другие, страна другая, потому и мысли такие возникают. Пароход черт знает где, во льдах застрял — вся страна переживает, очереди из желающих поучаствовать в спасении. А тогда? Чернобыль рванул: основная беда — как бы меня туда не послали. А потом пришел охотник и начал твою нору керосином заливать. И если ты хомяк — сиди и глотай отраву, сам виноват. Жди, когда охотнику надоест или керосин закончится.

Развал произошел еще раньше, когда власть стала сама по себе, народ сам по себе, а каждый отдельный человек сам по себе. Тогда, когда колбаса или импортная шмотка стали самоцелью. И все поползло. А дальше — больше.

Это до какой же ступени развала дошло государство, в котором солдат защищают комитеты солдатских матерей?! Да что же это за солдаты такие, которые не мать защищают, а у мамки в подоле прячутся?! Защитника страны защищает мать, настолько государству наплевать на свою армию. Да и на свою ли? Где и когда оккупант беспокоился о туземных полицаях? Если власть допускает до решения армейских проблем комитеты и всяких там правозащитников, значит, не считает она армию своей защитницей и намеренно её разваливает. Значит, власть эта инородная, пришлая и оккупационная. И как в таком случае ОБЯЗАНА поступить армия, если она защищает страну? Но где тогда взять ответственных командиров, если десятилетиями солдат не воспитывали, а упорно и сознательно превращали в электорат? Каковы воспитатели, таковы и воспитуемые. Когда же это началось»?

Александр подошел к окну и, опершись на подоконник, посмотрел на лес. Неторопливо размял папиросу и закурил, стряхивая пепел в банку из-под тушенки, привешенную под подоконником. Вспомнил рассказы отца. Настоящего отца. В период хрущевской реформы армии того помотало по разным частям — был он и минометчиком, и ракетчиком, и даже лётчиком. В полном соответствии с шараханьями «дорогого Никиты Сергеевича». После возвращения с Кубы, где в период Карибского кризиса отец находился со своим зенитно-ракетным дивизионом, его «переквалифицировали» в минометчики, назначив замом по тылу. Поскольку даже до тухлых мозгов горе реформаторов доходило, что ракета это не миномет и грамотно командовать минометным расчетом ракетчик не сможет. Много отец рассказывал из той поры. И про плачущих моряков, когда на их глазах прямо на стапелях резались на металлолом боевые корабли. И про лётчиков, прощающихся со своими самолётами. И про танкистов, и про пехотинцев и… про многих рассказывал отец. И про себя: «И вот, значит, вышли мы на учения. Осень, земля мокрая и уже холодная. У взводных палаток пол хоть и двойной, а чуточный. Раскладушек или матрацев на учениях не положено. Ну, мне командир и говорит — «слышь, служба тыла, мы, помнишь, поле колхозное с соломой проезжали. Съезди, договорись. Хоть соломы подстелем, чтобы наши орлы хозяйство себе не отморозили». Еду я, значит, на поле. Там как раз сторож колхозный с объездом. Я ему:

— Отец, как бы нам соломки раздобыть для бойцов, чтобы не поморозились? Не возражаешь?

— Я-то не возражаю, но лучше бы вам, ребята, с председателем договориться.

Едем к председателю, а тот — ни в какую. Меня, дескать, в райкоме с потрохами сожрут за растрату. Я тогда с другой стороны захожу:

— А что, товарищ председатель, сын у тебя есть? Служит?

— Конечно, служит. В сибирском округе, артиллерист.

— А как ты думаешь, товарищ председатель, вот переночует у тебя разок сын на голой земле, внуки у тебя будут?

— Знаешь что, капитан. Ты солому укради. За кражу-то с меня почти не спросят, а сам дать не могу, посадят. Понимаешь?

Едем назад, на поле. Сторож ждет.

— Ну, что, разрешил?

— Так точно, разрешил украсть.

— То-то и оно. Ну, давай, воруй. А я покараулю».

Слащёв аккуратно стряхнул в банку незаметно выросший столбик пепла и глубоко затянулся. Воспоминаниями делу не поможешь, но и забывать их нельзя. Иначе снова можно наступить на те же грабли.

— Кончай психовать, командир. Найду я тебе лектора. Всем лекторам лектора. Заместитель наркома финансов тебя устроит?

— Чего это ты решил, что я психую?

— Да у нас каждая собака знает, что когда командир пальцем по мундштуку папиросы стучать начинает — будет буря. Ну, или внеплановый кросс с полной выкладкой. Народная примета такая. Нет, точно надо будет попов на валерьяновые капли раскулачить, а то все нервы себе сожжешь. С чем супостата воевать будешь?

— На спирту, хоть, капли-то, товарищ старший помощник младшего ветеринара?

— А как же!

— Тогда литра три давай, ежедневно. Кроме шуток, какой еще заместитель наркома?

— Зверев, Арсений Григорьевич. Правда, он назначен заочно, так сказать. Сейчас он Пролетарским районом в Москве командует по финансовой части. Вот, после выборов пост сдаст и в замнаркома двинет. А там один шаг и до наркома.

— Обалдеть. А Чубарь куда же? И откуда ты Зверева знаешь?

— Есть мнение, что Чубарь не справляется. И не оправдал доверия — слишком много замечаний к его работе. К тому же, близкий друг Раковского и Косиора. Собственно, товарищ Сталин еще в 32-м году, когда Чубарь народным хозяйством Украины руководил, отметил его «преступно-легкомысленное отношение к делу». Дали возможность исправиться — не внял. Так что…. Ну, это мне Зверев «по секрету» растолковал. А Зверева я давно знаю, еще с 32-го. Мы из Хабаровска в Москву в одном купе ехали. Я за назначением, а он из командировки возвращался. Поезд из Хабаровска до Москвы долго идёт, вот и познакомились.

Боевая подготовка в отряде продолжалась своей чередой, но Слащёв замечал, что сам с нетерпением ожидает приезда будущего наркома финансов. Он помнил, что Зверев на самом деле был выдающимся экономистом и прекрасно понимал, как и для чего существует зло, называемое деньгами. И еще ему было любопытно, каким образом в советской экономической школе, воспитавшей Зверева, могло родиться уродство, которое потом люди назовут гайдарщиной. Как она могла породить существо, не способное самостоятельно найти выход из парка Горького, но ставшее вдруг «выдающимся экономистом современности»? Ну, какие-такие «выдающиеся» мысли могли появиться в башке урода, воспитанного «хорошей еврейской семьёй»? Именно в башке, потому что назвать подобный орган головой, значит обидеть очень многих людей. Если вообще не всех. Черт возьми, да этим существам вообще не знакомо слово «работать», так как у них может работать самое для них святое — деньги?!

В назначенный день замполит смотался на отрядном «Опеле» в Псков и к обеду привёз в расположение невысокого крепыша в круглых очках. После положенного обеда вместе с гостем обсудили план лекции.

— Вот в таком, примерно, разрезе. А потом вопросы. Только у меня просьба, товарищи — закончить сегодня. Потому, что завтра мне на службе нужно быть.

— Не боись, Арсенич. Если надо — мы тебя над твоим кабинетом на парашюте сбросим.

— Э, нет уж. Я с казнокрадами воевать смелый, а с парашютом сигать… Бр-р.

Послушать лектора пригласили и отца Андрея — монастырь монастырём, но знать о том, что происходит в стране, правильный священник просто обязан. Иначе как ему потом с верующими гражданами государства разговаривать? Вера в бога совсем не заменяет обязанность трудиться на общее благо. А если вера этому помогает, то, как говорится, дай бог здоровья тому попу, который понимает это сам и помогает понять своим прихожанам. Лекцию предполагалось провести на большой поляне метрах в двухстах от монастыря.

Еще на подходе Слащёв махнул рукой, чтобы дежурный, наблюдавший за подходами, не вздумал подавать команду и бойцы не стали бы приветствовать идущих командиров и гостей. Увидев «лекционный класс», Зверев повернулся к сопровождающим и как-то задиристо, по-мальчишечьи улыбнулся. А что, поляна как поляна — не влезь задом в муравейник и можно спокойно слушать выступающего. Единственной уступкой будущей лекции были сбитая на скорую руку дощатая трибуна и притащенный ради уважения к возрасту настоятеля стул с высокой спинкой, установленный рядом с трибуной. Бойцы, рассевшись на поляне полукругом внимательно смотрели на поднявшегося на трибуну лектора. Тот представился и начал говорить сильным, твердым голосом так, словно каждый день выступал перед одетыми в защитную форму мордоворотами. Онищенко, усевшийся почти вплотную к трибуне, наклонился к соседу и тихо проговорил:

— А что, не гонористый человек. Одет аккуратно, на нашего колхозного счетовода дядьку Никифора похож. Только счёты, видать, в конторе забыл. Послухаем, чего умного скажет. Дядька Никифор-то ерунды никогда не говорил.

«…Таким образом, мы понимаем, что главные цели развития экономики капиталистической и экономики социалистической принципиально различны. Если для капиталиста важнее всего прибыль, то при социалистической экономике главным является труд. Прибыль — это только деньги, труд — это развитие и движение вперёд. Вы можете сказать, что деньги тоже можно вложить в производство. Да, можно, но с какой целью? С целью получения новой прибыли. Что же получается, прибыль ради прибыли? Но прибыль — это всего лишь деньги, которые нельзя съесть или одеть на себя, чтобы защититься от холода. Вы скажете, что за деньги можно купить и еду и одежду. Можно. А если не будет ни еды, ни одежды? Ведь и одежда, и еда появляются в результате труда. Представим себе, что у владельца фабрики все рабочие откажутся работать. Куда он пойдёт со своей прибылью? Что станет есть и во что оденется? Следовательно, он вынужден будет создать условия для принуждения других людей к работе, чтобы иметь возможность хорошо жить на свою прибыль. А у человека, который живёт своим трудом, такой проблемы нет, потому, что он всегда может обменять результат своего труда на результат труда другого человека. И в этом случае деньги играют роль посредника при обмене, чтобы не возить муку из Запорожья в Ужгород для обмена на молоко. В социалистической экономике деньги должны работать, принося больше товара, продукции, которые и являются результатом труда. Маркс не зря ввёл формулу «товар — деньги — товар», главным элементом которой является именно товар, как результат труда. Капитал живет по другой формуле — «деньги — товар — деньги» и для капиталиста важнее всего именно деньги. Почему? Потому, что капиталист своим личным трудом ничего не производит и поэтому ничего, кроме денег, никому предложить не может. А представьте, если он же эти деньги и печатает? Нужен ли трудящемуся человеку подобный паразит? Другое дело, когда люди труда объединяются и договариваются о печатании денег для совместного применения в качестве средства обмена. Тут всё честно — чем больше товара ты произвёл, тем больше получаешь средств для обмена. А государство, как объединение трудящихся, следит за честностью и своевременностью обмена. Ведь украинский хлебороб не может знать, сколько ткани изготовил ивановский ткач. А государство это не только знает, но и регулирует так, чтобы обмен между хлеборобом и ткачом был своевременным и честным. Потому, что в этом случае и ткач будет сыт и хлебороб одет. И в равной же мере, такое государство заинтересовано в том, чтобы хлебороб вырастил больше хлеба, а ткач изготовил больше тканей. Тогда можно будет накормить и одеть и сталевара, и металлурга, и рыбовода, и столяра, и плотника. И, значит, и хлебороб и ткач смогут получить еще и мебель, и орудия труда и рыбу, и мясо и многое другое. Вот это и есть социалистическая экономика, экономика трудящихся, экономика труда. На этом я заканчиваю. Какие будут вопросы, товарищи красноармейцы»?

Над поляной, на которой в свободных позах расположились бойцы отряда, внимательно слушавшие лектора, выступавшего с маленькой самодельной трибуны, взлетел лес рук. Подсознательно Слащёв опасался другой реакции — он еще не забыл, какой скукой и тягомотиной были в «то» время политзанятия. Единственной их пользой была возможность поспать под монотонное бубнение замполита. Хотя он и отдавал себе отчет в том, что постоянно сравнивает своих теперешних современников с «тогдашними». Пора было уже, и привыкнуть, за столько лет, но сравнения возникали постоянно. И сравнения эти были далеко не в пользу тех, будущих современников. Те, будущие, уже потеряли всё, что могли и не интересовались ничем, кроме собственного сортира. А нынешние его современники, сограждане и сотоварищи строили свою страну. Свою, черт возьми! Сами. И было бы странно видеть их равнодушие к вопросам, от которых в конечном итоге зависело, как будут жить они и их потомки.

Почти вплотную к трибуне расположился «крупнокалиберный» Онищенко. Всю лекцию он просидел с самым внимательным выражением лица, и теперь ему просто не терпелось получить ответы на вопросы, которые его беспокоили. Так не терпелось, что он тянул вверх сразу обе руки. При его комплекции это смотрелось очень комично, что сразу же было отмечено отрядными острословами. В задних рядах раздались смешки, и чей-то голос произнёс:

— Товарищ лектор! Спросите Онищенко, а то он прямо сейчас в плен сдастся. Проголодался, наверное, решил весь плен объесть.

Подавив невольную улыбку, Зверев приглашающее кивнул головой.

— Старший сержант Онищенко. Такой вопрос, товарищ лектор. А, вот, ежели захочу я собственную маслобойку иметь, как к этому советская власть отнесется?

— А советская власть к личной маслобойке товарища Онищенко никакого отношения не имеет. К ней будет иметь очень пристальное отношение районный фининспектор. Чтобы частный собственник Онищенко не забыл заплатить налог на то, чтобы его дети бесплатно учились в школе, а сам он лечился в больнице. Встречный вопрос, товарищ Онищенко — вы с какой целью хотели бы маслобойку иметь?

Не ожидавший подобного вопроса Онищенко, настолько очевидным и понятным ему казался ответ, озадаченно поскреб затылок, сдвинув и так еле державшуюся пилотку на лоб.

— Ну, как же. Это… Чтобы достаток и прочее. Чтоб сам себе хозяин, чтоб жить припеваючи.

— А «припеваючи» это как? Поплёвывать с крылечка и наёмных работников погонять? — спросил Зверев под смех слушателей.

— Да ну, что я, барин, что ли какой? А вот чтоб маслице было, когда захочется, то да. И чтоб купить можно было, чего захочется. На свои собственные, кровно заработанные. Что ж тут не понятного?

— Уточню вопрос, в каких количествах вы планируете маслице делать? Тут дело вот в чем. Если вы хотите делать масло для себя или чтобы на базаре продать, то никто вам этого не запрещает. А если вам этого покажется мало, что тогда?

— Да ну, чем больше продам, тем богаче жить стану.

— Допустим. Больше и богаче, и что потом? Когда вам покажется, что вы уже достаточно богаты и всё у вас есть? Что станете делать потом? А, может быть, Вам никогда так не покажется, и постоянно будет хотеться стать еще богаче? Для чего?

Так далеко Онищенко не заглядывал никогда. Извечная крестьянская мечта о том, «чтобы сам себе хозяин и чтобы закрома были полны» заключалась в личной мельнице, маслобойке или пасеке. Дальше крестьянин просто не заглядывал, некогда было — работа с утра и до поздней ночи. А признать, что «дальше» — означает наёмных работников, не позволяет трудовая совесть. Тем, у кого она есть. У Онищенко она была, поэтому он промолчал.

— Вижу, что Вы всё понимаете, товарищ Онищенко. В этом всё и дело. Советская власть не имеет ничего против частного производства. Для неё важнее, чтобы граждане страны были сыты, одеты и обуты. И не так важно, кто именно эти товары произвёл. В любом случае это сделали рабочие люди, пусть и наёмные. Но тот, кто живет наёмным трудом ради собственного, прежде всего, достатка лишается права участвовать в решении вопросов, касающихся всего народа. Другими словами — лишается права голоса. Живи, богатей, обеспечивай других людей товарами, но твоего мнения трудовой народ больше не спрашивает. А вот рабочие, даже если они работают на частного владельца, этого права не теряют, потому, что живут своим трудом. Сразу уточню, что артель или кооператив не относятся к частному производству, это просто одна из форм коллективной организации труда. Поэтому артельщики или члены производственного кооператива такие же трудящиеся люди, как и колхозники, и рабочие на заводах. Ещё вопросы?

— А можно не совсем по теме, товарищ лектор?

— Да, конечно, отвечу, если сумею.

— А почему же тогда лишены права голоса совслужащие или артисты?

— Ну, во-первых, назовите товар, который они производят, и вам всё станет понятно. Какой товар производят артисты, кроме развлечения отдыхающих после работы трудящихся? Допустим, захочется товарищу Онищенко с друзьями культурно отдохнуть после трудовых будней, и решат они пригласить артистов к себе в гости. Что сделает товарищ Онищенко, если приглашенные вместо искусства начнут ему «лямцу-дрицу» представлять? Судя по тому, что я вижу в лице товарища Онищенко, лично мне ответ очевиден. А вот если услышит товарищ Онищенко такую музыку, которая за душу хватает, так он и наградит артиста своей трудовой копейкой. И никаких тебе «художественных» окладов, а только то, что посчитает необходимым заплатить товарищ Онищенко из своих кровных трудовых. Но какое, в таком случае, товарищу Онищенко дело до того, о чем и как думают те, кто его, труженика, развлекать приехал? Правильно?

— Законно! Приезжали тут к нам… артисты. Стишки читали. Один, там, особенно разорялся — «жук жужжит — жид, божья коровка — жидовка». Тьфу! Как его фамилия-то, Онищенко? Ты ж с ним потом еще «беседовал».

— Да шут его помнит. С болотом что-то связанное. А, вспомнил — Заболоцкий, кажется. Во, уж ему-то я бы трудовую копейку такую выписал, на всю оставшуюся жизнь запомнил бы. Если б дожил.

Этот «грех» Слащёв целиком и полностью брал на себя. Поздний Заболоцкий ему в своё время нравился, но вот вдруг интересно стало, как отреагируют на его ранний бред здоровые и телом и душой люди. Попросил Егорова по своим каналам намекнуть, кому следует, «что надо бы новую культуру в массы нести» и ненавязчиво так зазвать к ним в гости. Приехали — молодые, наглые, с глазами навыкате. Первое время по расположению ходили хозяевами — как же, гении соизволили. Пока дневальный на них не рявкнул. А дневалил в тот день Артём Щербатый — бывший беспризорник, потом детдомовец и по совместительству форточник, который в «свободное от воспитания время» бомбил квартиры нэпманов. И вот когда этот невысокий, похожий на кривоногий комод, крепыш с распиравшей гимнастёрку грудью своим сиплым голосом скомандовал, что «в расположении положено вести себя культурно», наглость приехавших немного убавилась. Но не до конца. Поэтому «смычка культуры с народом» закончилась довольно быстро — вначале недоумённый гул, потом, когда какой-то из «гениев», Хармс кажется, имел глупость вякнуть что-то про бескультурье и хамство, чуть не дошло до мордобоя, точнее, до убийства. Ни один из приехавших хлюпиков, разодетых в пижонистые кургузые пиджачки, не выдержал бы даже щелчка по лбу от любого из его бойцов. А Онищенко, нависнув над съежившимся Заболоцким и приподняв того за грудки над землёй, внушительно пояснял, что «божью коровку обижать не надо, она полезная».

Переждав смех, Зверев продолжил:

— Во-вторых, не все. Я, например, тоже совслужащий, но право голоса у меня есть, хотя мой товар — бумаги и отчёты. Есть потому, что я берегу народную копейку. Стало быть, народу полезен. Стану плохо беречь — и права голоса лишусь и принудительным трудом вину перед народом искупать поеду. Артисты тоже есть разные. Если кто-то своим талантом и своей игрой помогает людям стать лучше, чище, честнее, то почему бы и не дать такому человеку право голоса? Ну, а если какой-то «гений» может сочинить только что-то вроде «божьей коровки — жидовки», то его мнение никого не интересует, кроме него самого. Но это его трудности — шел бы тогда работать, вместо того, чтобы про «коровку» сочинять. Справедливо, Вы как считаете?

Ответом стал одобрительный гул, пролетевший по поляне. Кое-где даже раздались смешки и хлопки ладоней. А Онищенко, наклонившись к соседу и растянув рот в улыбке, что-то шептал басовитым шепотом. Зверев кивнул головой еще одному бойцу, тянувшему руку.

— Старшина Трофимов. Товарищ лектор, а зачем нужна денежная реформа, которая в будущем году будет? Если стало больше товаров, так напечатать больше старых денег и всего делов, а новые деньги зачем? Обратно для людей неудобство — старые на новые менять.

— Хороший вопрос, товарищ Трофимов. Давайте вспомним, откуда берутся деньги и как они работают. Как мы уже говорили, при социалистической экономике деньги — это средство для равноправного обмена товаров. Значит, денег должно быть столько, сколько есть товаров и только в этом случае деньги будут иметь то, что называется обеспечением — на каждый рубль есть соответствующее количество товара. А как быть в том случае, когда товара еще нет? Вот, товарищ Онищенко мечтает о маслобойке. Но ведь он не сможет сделать её у себя в сарае. И, значит, масла тоже еще нет, чтобы напечатать под него требуемое количество денег. Где же тогда взять денег, чтобы построить завод по производству маслобоек, чтобы товарищ Онищенко смог её купить и произвести масло? Капиталист поступит очень просто — напечатает денег столько, сколько ему нужно. Потому, что для него не важно, сколько на самом деле стоят его деньги. Особенно в том случае, когда он, так или иначе, заставил других людей считать эти свои деньги универсальным средством оплаты за товар. Но мы, живя в условиях трудовой социалистической экономики, поступать так же, не можем. Не имеем права идти по пути спекулянта. Поэтому мы берем взаймы у товарища Онищенко, не доплачивая ему за его труд. Товарищ Онищенко на нас за это, конечно, обижается, но если он сознательный гражданин, то понимает, что часть взятого у него взаймы он получает обратно в виде бесплатного образования или лечения. И еще он понимает, что через некоторое время он сможет исполнить свою мечту и купит-таки свою маслобойку. Кроме того, мы дали возможность товарищу Онищенко продавать то, что он произвел в своем личном подсобном хозяйстве по цене рыночной, той, которая выше государственной. Продавать на базаре. Но нельзя забывать, что точно так же мы берем взаймы и у ивановского ткача, не доплачивая ему за его продукцию. А ведь у него нет приусадебного хозяйства и ему нечего продать, чтобы заработать сверх оклада. Поэтому мы даем ему возможность покупать товар в магазине по той цене, по которой мы его купили у товарища Онищенко. И за которую товарищ Онищенко на нас обижается. Ведь обижаетесь за трудодни-то, товарищ Онищенко?

— Так это, первые-то годы оно конечно. Что за ерунда такая — трудодень? Ни тебе купить чего хочется, ни тебе обнову вовремя справить. А потом, как трудодни-то отоварились, вся печаль и прошла. И стали мы кум королю и сват министру. Сестренка с подружками целый день по селу носилась, новым платьем хвасталась. Ну, а я уж с девчатами на околице гоголем ходил, хе!

— Вот-вот. И трудодней, наверное, не только обязательную норму выработали. А теперь, собственно, о денежной реформе. Вы понимаете, товарищи, что многого у нас пока нет и сделать всё, что нам необходимо, мы пока не может. Поэтому мы вынуждены покупать это необходимое в других странах. А окружают нас, исключая дружественную нам Германию, если не прямые враги, то и не друзья. И им нет никакого дела до наших трудностей. Более того, для них тем лучше, чем хуже у нас идут дела. Поэтому тот товар, который мы захотим им предложить, они не возьмут. Мало того, они потребуют то, что нам самим крайне необходимо. Когда сразу после гражданской войны мы предложили Швеции продать нам паровозы для восстановления железнодорожного сообщения, она потребовала в уплату хлеб. Это в разоренной войной стране, при угрозе надвигающегося голода! Вы должны помнить это время. А Швеция отказалась даже от золота! Выручила нас тогда Германия, хотя сама находилась в немного лучшем положении. И чтобы не подводить друга, который помог в трудную минуту, советская власть ввела золотое обеспечение рубля. Но в Советском Союзе, кроме честных тружеников, еще хватает перекупщиков, спекулянтов и просто воров. Сколотив «капиталец», они меняли его на золото в расчете вывести за границу и там обменять на английские фунты. А с какой стати нам своим золотом укреплять английские деньги? Мы еще потребуем от Англии вернуть то, что она украла у нас в гражданскую войну. Обязательно потребуем. А пока стоит задача оставить золото в стране и вывести из обращения деньги, осевшие в кубышках воров и спекулянтов. На них-то никакого нужного людям товара не произведено. А лишние деньги, не участвующие в процессе производства товаров, это путь к обесцениванию всех денег. Поэтому и введена соответствующая шкала обмена накоплений, Вы наверняка её знаете. Сама же реформа будет проходить в течение нескольких лет, путём постепенной замены старых денег новыми. Так что, товарищ Онищенко может не беспокоиться за свои отоваренные трудодни — советская власть его в обиду не даст. Хотя он на неё и обижается.

— А такой вопрос, товарищ лектор. Виноват, младший сержант Гриневич. С товарами и обеспечением я понимаю, но мы, вот, к примеру, в армии находимся. За оружие мы не платим, обмундирование, опять же, бесплатное. Довольствие всякое. Армия крепнет день ото дня — новые танки, самолёты, орудия. Откуда государство на всё это деньги берёт? Ведь танк, он же, пожалуй, как пару тракторов стоит. Если не больше. И пахать-сеять на нём нельзя, чтобы новый товар сделать. Как с этим быть, снова у Онищенко занимать? Тогда уж он точно обидится!

— Честно говоря, товарищ Гриневич, я рад, что вы задали этот вопрос. Потому, что он касается не только армии. Способов решения несколько, но я остановлюсь на двух главных. Во-первых, это снова товарное обеспечение. Да-да, но не в виде займа у товарища Онищенко. Социалистическая экономика — экономика плановая, поэтому государство знает, когда и сколько будет произведено нового товара. Обращаю Ваше внимание — будет произведено. То есть, товара еще нет, но он будет. Поэтому мы можем допечатать под будущий товар дополнительные деньги. Ведь государство уверено в своих гражданах и знает, что намеченные планы они выполнят. Но чтобы эти дополнительные деньги не выпадали из товарооборота, мы регулируем цены на уже имеющийся товар, продавая часть его по завышенным ценам через коммерческую торговлю. Мера эта временная и только до тех пор, пока не появится тот самый будущий товар. А второй способ, как это ни покажется странным, внешняя торговля. Я уже говорил, что сегодня рубль имеет золотое обеспечении, и не только золотом. Но внутри страны хождение золота запрещено. Зачем товарищу Онищенко нужно золотое содержание рубля, когда ему нужны новые ботинки? Но для торговли с другими странами это содержание важно. Вы можете сказать, что таким образом мы вывозим из страны её национальное богатство. А это целиком зависит от того, что именно мы за него покупаем. Если мы купим ботинки для товарища Онищенко, то тогда да — мы его просто обманем, когда заплатим национальным богатством за работу заграничного обувщика. А если мы купим обувной станок? Тогда на этом станке будут изготовлены ботинки не только для товарища Онищенко, но и для многих-многих других наших граждан. А это и есть тот самый дополнительный товар, под который мы напечатаем дополнительные деньги. Но для реализации этих планов крайне важно знать, что и как производится в стране. Как живут и в чем нуждаются её граждане. И любая ложная информация может привести к очень печальным последствиям. И достанется товарищу Онищенко вместо пары ботинок — всего один. Именно поэтому обман государства считается таким же тяжким преступлением, как и государственная измена. А что касается конкретно армии, то это самое надёжное вложение денег для нашего общего, народного государства. Это вложение в защиту трудового рубля. Вспомните, только что закончился мировой экономический кризис. Многие страны еще не оправились от его последствий. В чем же была его причина? Капиталисты назвали причину как кризис перепроизводства, явление, совершенно не мыслимое при социалистической экономике. Как это так — произведено слишком много товаров?! Слишком много для чего? Для простых людей, которые смогли бы его покупать, или для финансовых спекулянтов, устанавливающих на товар свои, выгодные только им цены? Но что же мы видим в результате? А видим мы падение производства в странах капитала, вплоть до закрытия заводов и фабрик, и стремительный рост производства в СССР. Настолько стремительный, что капиталистам становится страшно. Страшно потому, что люди во всем мире видят, что у власти капитала есть замена — социалистическая народная экономика, основанная на общем сознательном труде граждан. И разве капиталисты могут относиться спокойно к такой угрозе, угрозе их безраздельной власти? Поэтому они обязательно попытаются начать против нас войну. Войну, чтобы уничтожить эту угрозу их власти. Так разве можно экономить на нашей защитнице, на Красной Армии? Поэтому государство и берет взаймы у товарища Онищенко его трудовой рубль, чтобы не позволить превратить его в пустую, раскрашенную бумажку. Но ведь и товарищ Онищенко не хочет, да и не позволит, чтобы его трудовой рубль превратился в бумажку, ценность которой будет определять финансовый спекулянт. Наш трудовой рубль уже воюет. И побеждает. А Красная Армия — это его крепкий и сильный кулак.

Раздавшиеся после этих слов аплодисменты буквально оглушили. Даже привыкшие к постоянным выстрелам на стрельбище вороны заполошно закаркали. Особенно усердствовал Онищенко — ну, ещё бы, он же чуть ли не главным героем лекции оказался. «Товарищ Онищенко. У товарища Онищенко, взятый взаймы» — мелочь, а всё равно приятно. Вроде как самолично такие большие вопросы решаешь. А уж услышать о том, что советская власть беспокоится о нем, простом колхознике, это вообще что-то невероятное. Поэтому после лекции он оказался первым, кто принялся разбирать трибуну — лекция лекцией, а в расположении должен быть порядок. Слащёв, провожая гостя и уже уходя с поляны, уловил разговор бойцов:

— Ну, что, Онищенко. Крепок твой трудовой рубль?

— А ты иди, понюхай.

— Не, Онищ, я твой рубль нюхать не буду. У меня свой есть, не меньше. Мы с тобой, случись чего, вместе буржуям понюхать дадим, как думаешь?

— Законно. Так дадим, что они на свой фунт даже лихо взвешивать перестанут.

Слащёв, наверное, впервые был полностью уверен, что всё у них получится. «Черт возьми, если экономикой страны руководят такие специалисты. Если в стране живут такие люди. У нас действительно всё получится! Не может не получиться. Только бы времени хватило всё успеть».

Новиков

Вот чего он никак не ожидал, так это прилёта Фрунзе. От Саратовского аэропорта до здания обкома — десять минут неторопливой езды на машине. Приехали быстрее.

Фрунзе вошел в кабинет один, стремительной походкой. Хмурый. Собранный. До краев наполненный какой-то злой энергией. Доклад остановил на полуслове. Огляделся по сторонам. Выдвинул один из стульев, стоявших вокруг стола. Взявшись за спинку, покачал его, словно раздумывая — сесть или нет. Все же сел. Закинул ногу на ногу и раздраженно бросил свою фуражку на стол. Наконец, «соизволил» обратить внимание на Новикова. Неожиданно для того хмыкнул, словно подавившись смехом.

— Ну, Николай Максимович, ты и кашу заварил. Ведром не расхлебаешь! Но это все лирика. А если конкретно, докладывай, что ты тут натворил. Только коротко и конкретно. Времени нет.

— Скорее не натворил, а нарыл, товарищ Фрунзе. — Новиков пальцами оттянул воротник полевого кителя, словно тот его душил. — А если коротко, то получится так: Штаты, Британия, Троцкий, Микоян. Очень большие деньги. Просто невероятно большие.

При упоминании фамилии Микоян, Фрунзе вскочил со стула так, что тот отлетел и упал на пол.

— Ты понимаешь, что ты говоришь?!

— Так точно. И это не голословно. Есть документы…

— Где?!

— Не здесь. Я не мог ожидать вашего приезда. А в чужие руки они попасть не должны ни в коем случае.

Фрунзе подошел вплотную к Новикову. Напряженно посмотрел ему в глаза.

— Ты САМ читал документы?

— Я что, похож на самоубийцу? С содержанием документов ознакомился только один человек, старший лейтенант госбезопасности Воронин. Он немедленно доложил мне лично. В настоящее время он изолирован и заперт в отдельном кабинете без окон. Охрана поручена начальнику службы безопасности дивизии. Лично. — Новиков немного нервно улыбнулся. — Я все понимаю, товарищ Фрунзе. Но и вы поймите! Времени у меня не было. А сейчас уже и у нас его почти не осталось.

— Понимает он. Ах, какой понятливый! — Фрунзе заметно успокоился. — Собирайтесь. Лейтенанта и особиста передадите моим людям. Документы передать мне. Немедленно!

— Слушаюсь, товарищ народный комиссар обороны!

Стремительная поездка до аэродрома. Торопливая посадка в самолет, ожидавший пассажиров с работающими моторами. Полет в Москву с постоянным эскортом сменяющих друг друга истребителей. Каждый раз не меньше чем эскадрилья. Посадка на Ходынском аэродроме. И снова стремительный бег кортежа автомобилей по московским улицам. Еще из Саратова Фрунзе по ВЧ поговорил со Сталиным. На вопросительный взгляд Новикова, ответил коротко: «Ждет».

После подробного доклада о событиях в Саратове, Фрунзе и Новиков сидели за столом напротив друг друга и напряженно следили за тем, как Сталин читает привезенные документы. Читал он быстро. Делал по ходу пометки на полях и в блокноте обычным карандашом. Курил, только не рубку, а папиросы. Почти двадцать минут тишины и сухая констатация факта, краткая как приговор — «Иуды».

Сталин аккуратно сложил бумаги в папку. Не завязывая тесемок, как-то брезгливо, отодвинул её на край стола. Закурил новую папиросу. Встал и почти неслышно прошелся по кабинету. Лицо, его почти ничего не выражало кроме усталости, а вот плечи…

Новиков провожая глазами Сталина, буквально физически ощущал, какой колоссальный груз несет на своих плечах это человек. Человек, который взял на себя ответственность за ВСЁ. За все успехи и неудачи страны, за все достижения и ошибки — отвечал перед народом и историей он. Лишь на мгновение Новикову удалось представить себя на месте Сталина, и он ощутил, как волосы на руках и голове зашевелились, а по спине потек холодный ручеёк пота. «Господи! Если ты есть! Дай ему сил. И помоги нам разделить ношу его» — это вырвалось непроизвольно, из самой глубины души. Никогда до этого Новиков, несмотря на то, что неоднократно встречался со Сталиным, не ощущал такого. Невероятная ответственность и… одиночество. Страшное одиночество человека, которому нельзя иметь друзей. Соратников, единомышленников, последователей, врагов, в конце концов — сколько угодно! Но не друзей. Это и есть — плата за власть. Цена, которую приходится платить за возможность спасти Россию. За возможность увести её от края пропасти и не просто увести, а направить недрогнувшей рукой к вершинам. Плата за осознание истины, доступной только настоящему властителю — «Государство — это я!». Это не мания величия, это факт. Если ты взялся за то, чтобы указывать людям путь, и не просто указывать, но и вести их туда, в светлое завтра, через все препятствия — то будь готов и быть ответственным за всё. Будь готов к тому, что ты станешь олицетворением, в общем-то, бездушного механизма под названием — государство.

Сталин, наконец, закончил свое путешествие по кабинету. Затушив папиросу, замер на секунду у своего рабочего стола, глядя на серую картонную папку. Подошел к вскочившему со своего места Новикову и совершенно неожиданно для него как-то очень просто, по-человечески что ли, протянул ему руку.

— Спасибо, товарищ Новиков.

Рука у него была сухой и крепкой, настоящая мужская рука.

— Спасибо. Вы даже не представляете, что Вы сделали для страны. — Снова секундная пауза. Внимательный взгляд глаза в глаза. — И для меня.

Сталин отпустил руку Новикова, не дожидаясь ответа. Прошелся вдоль стола. Взял трубку. Не раскуривая, сделал несколько шагов. Вновь оказавшись перед Новиковым, чуть расправил чубуком усы.

— Товарищ Фрунзе, я считаю, что товарищу Новикову просто необходимо съездить в Германию. Месяцев на пять-шесть. Надо оказать помощь немецким товарищам в организации их бронетанковых войск. Заодно и посмотреть чему мы можем у них научиться. А от командования дивизией полковника Новикова отстранить. Без лишнего шума, но так, чтобы все об этом знали. Как вы считаете, товарищ нарком, это будет своевременный шаг?

Фрунзе, задумчиво посмотревший на Новикова, утвердительно кивнул.

— Думаю самое время, товарищ Сталин. — Неожиданно, широко улыбнулся Новикову. — А по возращении, мы рассмотрим вопрос о его назначении на должность командира механизированного корпуса. Пускай на деле докажет справедливость своих теоретических разработок.

— Правильно, товарищ Фрунзе. Нашей армии как воздух нужны грамотные и инициативные командиры.

Новиков с плохо скрываемым удивлением следил за этим диалогом. Вот это поворот! Ну и что в такой ситуации ответить? Благо Уставом все предусмотрено. Так что по Уставу и отвечаем. Ну, и конечно обязательное: «Доверие правительства и партии — оправдаю». Именно в таком порядке. И, судя по реакции Сталина, правильно сделал.

— Вы очень хорошо ориентируетесь в политической ситуации. Это правильно. Армия, наша армия, не может быть вне политики. Но, без приказа или крайней необходимости, как в вашем случае, она не должна ей заниматься. Я вас больше не задерживаю, товарищ Новиков. Отдохните немного. Завтра подготовите подробный отчет обо всем произошедшем и ваши выводы. За это время мы согласуем все вопросы о вашей поездке с Германским МИДом. До свидания, товарищ Новиков.

Сталин дождался, пока за полковником закроется тяжелая дубовая дверь. Только после этого, он позволил себе на какое-то время расслабиться. Фрунзе можно не стесняться и не притворяться перед ним. Подошел к своему столу. Тяжело оперся на него руками. Голова опущена. Глаза прикрыты набухшими веками. Не мальчик уже, а двое суток на ногах.

Фрунзе, молча стоявший все это время, тихонько кашлянул. Сталин поднял голову, и устало посмотрел на него.

— Коба, все так плохо?

— Было бы еще хуже, если бы не этот прыткий полковник. То, что творилось в Саратове, только верхушка. Они немного поторопились. В Саратове. — Сталин потер пальцами глаза. Режет, как от песка. — Это была действительно широкомасштабная акция. Фактически свержение советской власти в Саратове, Пензе, Тамбове, Ульяновске, Самаре. Все должно было произойти через два дня. Седьмого ноября. В двадцатую годовщину Октябрьской революции.

Фрунзе от такой новости коротко матюгнулся и, не спрашивая разрешения, взял из хозяйской коробки папиросу. Жадно затянулся, так что ввалились щеки. Раз. Другой. Вроде бы и полегчало. Прошелся несколько раз по кабинету. Остановился напротив, по-прежнему стоявшего у стола, Сталина.

— А ведь знаешь, Коба — это оценка твоего, да и нашего тоже, труда. Как же они нас боятся, если рискнули подставить под удар своих выкормышей!

Сталин из-под бровей взглянул на Фрунзе. Коротко кивнул головой, соглашаясь. Тоже взял папиросу. Но не закурил, а просто мял её пальцами. На сукно стола падали золотистые крошки ароматного табака.

— Это я понимаю. Как и то, что мы с этими мерзавцами справились бы в любом случае. Страшно другое. Знать, что столько лет под боком пригревал змею. Кому тогда верить? Кому?!

Фрунзе ответил быстро, как будто ждал этого вопроса. А может и действительно ждал.

— Народу, Коба. Народу. Нашему советскому, русскому народу. Вспомни, как ты на метро прокатиться решил. — Сталин невольно улыбнулся воспоминаниям. — Этот самый народ уже на следующей станции поезд остановил и тебя из вагона чуть ли не на руках вынес. И не от восторга, а за жизнь твою опасаясь. Хорошо, что бока тебе не намяли. Помнишь, что тогда тебе этот мастеровой сказал?

— «Как Вы смеете, товарищ Сталин, рисковать своей жизнью?» — Так вроде?

— Так. Вот только не до конца. А ведь он еще сказал очень важное и правильное: «Ваша жизнь нам нужна. А, значит, Вам рисковать ей нельзя»!

— Ты зачем это вспомнил?

— Зачем? Затем, что, похоже, мы слишком далеко спрятали власть от народа. От того народа, который эту власть уже считает своей. Отгородились наши чиновники всякими «спец» от людей. И знать не желают, как эти люди живут. Ты ведь только посмотри, что получается: спец-паёк, спец-квартира, спец-дом, спец-дача. А теперь уже и спец-школы есть! Для спец-детей. Этих самых спец-чиновников. Люди стали рваться во власть не чтобы работать, а чтобы красиво жить.

Сталин все так же в задумчивости мял пальцами папиросу, пока из неё не высыпались последние крошки табака. Удивленно посмотрел на пустую гильзу, бросил её в пепельницу.

— Ты во многом прав, Арсений. Не все так просто, но ты прав. «Страшно далеки они от народа»… Как я не хочу, чтобы так потом сказали и о нас!

Уже давно закрылась дверь за ушедшим наркомом. Часы отсчитывали второй час ночи. А Сталин, по-прежнему сидел за своим столом, чуть откинувшись в кресле. Со стороны можно было подумать, что он заснул и даже свет настольной лампы не мешает уставшему человеку. Но он не спал. Работа по ночам уже давно вошла в привычку, став второй натурой. Он и сейчас работал. Мозг лихорадочно перебирал множество вариантов дальнейшего развития событий. Тасовались и раскладывались по новым полочкам — назначениям, будущие сотрудники наркоматов, место для которых будет в скором времени освобождено. Но, через этот рутинный, в общем-то, процесс, постоянно пробивалась, основным мотивом, другая мысль. — «Опять, ОНИ не обманули».

Информация, которую ему передали из неизвестного будущего, в далеком 24-м, верна. В этом была возможность неоднократно убедиться. Не совсем полная, с пробелами и вопросами о возможных причинах и связях — но во всем остальном… Сделать удалось многое. Чем дальше — тем больше становилось различие с той реальностью. Но, люди не машины! На подготовку новых кадров нужны десятки лет. Этого времени у страны не было. Приходилось использовать тех, кто был. Знать, что человек предаст и все равно использовать его возможности, на текущий момент, по максимуму. Иногда, не удавалось остановить таких орлов вовремя. Но, пока польза перевешивала вред, он терпел. А вот теперь — время пришло! Больше терпеть нельзя. «Есть, кем вас заменить, незаменимые вы наши. Есть»!

Новиков сидел за обшитым зеленым сукном столом. Черная карболитовая лампа, стопка чистых листов бумаги и верная авторучка, подарок Роммеля. Окна закрыты плотными шторами. Тишина необычайная. Только слышно как за окном гудит ветер. Погода к концу дня явно испортилась. Да и как иначе — ноябрь уже. Может и снег пойдет. Новиков понятия не имел, где он находится. Какой-то поселок дачного типа в ближнем Подмосковье. Судя по забору и воротам с красной звездой, поселок явно принадлежал к хозяйству наркомата обороны. А глядя на охрану и видимое отсутствие людей, скорее всего его четвертому управлению — ГРУ. Сюда Новикова привезли прямо из Кремля. Покормили, напоили, спать уложили. Ну, а теперь пора и отчет писать о своих, граничащих с прямым нарушением закона, действиях.

Стопка исписанных листов медленно, но неуклонно росла. Еще в самолете, да и в период ожидания приезда начальства, Новиков успел многое обдумать и приготовить своеобразные тезисы. Теперь оставалось перенести все это на бумагу с соблюдением необходимых формальностей. Но это по минимуму! Не любил он все эти формализмы — порождения бюрократического аппарата. Умом понимал их необходимость, но как же они убивают мысль и за иллюзией объективности прячут действительность! Так что, по возможности, выбросив всю формализацию, отчет Новиков писал быстро и довольно легко. Пока дело не дошло до выводов и предложений.

Какие же основные выводы мы имеем?

«Имело место организованное выступление против советской власти, партийных организаций и военных структур.

Выступление и действия носили, скорее всего, местный характер.

Основная цель — дестабилизация обстановки в стране, путем подведения под репрессии военных, партийных и советских руководителей и граждан, чья деятельность способствовала действительному росту потенциала страны или была опасна заговорщикам.

Действия заговорщиков стали возможны вследствие занятия ими ключевых руководящих постов в аппарате госбезопасности, органах партийной и советской власти, в руководстве ряда предприятий.

Первоначальный успех и возможность продолжения антинародной деятельности стали возможны в результате использования ими созданных механизмов «строгого вертикального управления» и формального соблюдения закона.

Пассивность ряда ответственных работников…»

Лист комкается и ложится в аккуратную кучку на край стола. «Не то! Опять, не то! Как подвести к главному выводу — любые выступления «контры» или оппозиции, происходящие по схеме «сверху — вниз», гарантированно могут быть остановлены только вооруженным народом?! Народом, который не будет ждать приказа «сверху», а сам эти верха вычистит от всякой гнили. А армия? Слишком это страшная сила, чтобы дать ей волю в решении вопросов государственного управления. Значит должен быть сдерживающий механизм. Какой? А Конституция на что?! Армия должна стоять на страже государства и народа. А если враги, — а как их иначе назовешь?! — пытаются это государство разрушить «сверху», как произошло с Союзом в его время и пытаются изменить основные положения Конституции вопреки воле народа — то это и есть, агрессия и нападение»!

Новиков на минуту представил, чтобы было в случае существования такого механизма со всей этой Горбатой кодлой, и невольно улыбнулся. Хорошо, что улыбку эту никто не видел. Заикание или седина во всю голову такому наблюдателю были бы обеспеченны. Поход России на Москву. И не просто России, а вооруженной России. Развешанные в бойницах Кремлевской стены трупы предателей своего народа. Задушенные в зародыше проявления «дикого» национализма на окраинах империи. Победа в этой самой «холодной войне», до которой было уже так близко. И армия должна была поддержать народ, но только в этом случае.

Да, сейчас, в конце тридцать седьмого года, это еще рано. Но главное, чтобы не было поздно! Так что же и как надо написать? Ведь вот, вроде бы, все ясно и понятно, а попробуй это изложить так, чтобы не выглядело, как будто он учит товарища Сталина, как управлять государством. Это ни в коем случае не должно быть его предложением. Этого даже не должно быть в тексте. Но после изучения этого доклада, такая мысль должна появиться!

Чистый лист ложиться на стол. Чуть слышно шуршит отличное перо. Строчки ровно ложатся на бумагу. На это раз, кажется, удается втиснуть свои мысли и эмоции в сухие строчки доклада. В том, что доклад будет не просто прочитан, но изучен, причем именно тем, кому он предназначен, Новиков не сомневался ни минуты. Не то время, а самое главное не те люди.