Создатели небес

7

Турлоу сидел с трубкой в зубах, опершись локтями о руль припаркованной машины. Поляризующие очки лежали на соседнем сиденье, а он смотрел на вечернее небо сквозь капли дождя, поблескивающие на лобовом стекле. Глаза слезились, и дождевые капли расплывались, точно слезы. Его пятилетний двухместный седан давно требовал замены, но Турлоу приобрел привычку копить деньги, чтобы купить дом… когда собирался жениться на Рут. Он никак не мог избавиться от этой привычки, хотя и осознавал, что цеплялся за нее большей частью из упорной надежды, что прошедший год все еще можно стереть из их жизней.

«Зачем ей понадобилось видеть меня? — подумал он. — И почему здесь, где мы встречались когда-то? К чему теперь такая скрытность?»

Прошло два дня после убийства, но он обнаружил, что до сих пор не может собрать разрозненные события этого периода в единую последовательность. Когда в колонках новостей он находил упоминания о собственном участии в этом деле, то читал эти сообщения, словно что-то написанное о ком-то другом: смысл расплывался точно так же, как капли на стекле перед ним. Турлоу чувствовал, что психотический срыв Джо Мэрфи и яростная реакция общества затронули весь его мир.

Турлоу был очень шокирован, когда осознал, что общество жаждет смерти Мэрфи. Реакция горожан оказалась яростной, как гроза, которая только что кончилась.

«Яростная буря, — подумал он. — Буря ярости».

Доктор взглянул на деревья слева, прикидывая, сколько он сидит здесь. Часы остановились, потому что он забыл завести их. Рут опаздывала, хотя она опаздывала всегда, сколько Турлоу ее помнил.

За это время гроза успела начаться и закончиться. Низкие дождевые тучи пробегали по угрюмому серому небу. Некоторое время эвкалиптовая рощица вокруг была наполнена испуганным птичьим гомоном. Ветер свистел в высоких ветвях, затем пошел дождь — крупными разбрызгивающимися каплями.

Вернулось солнце, низко повисшее над западным краем неба, лаская последними оранжевыми лучами верхушки деревьев. Тяжелые дождевые капли клонили листья к земле. Над землей между шершавыми коричневыми стволами проползали клочья тумана. Стрекот насекомых доносился из высокой травы, что росла на открытых местах вдоль глинистой дороги в рощицу.

«Что они думают об этой буре?» — подумал Турлоу.

Как психолог он понимал, почему обыватели хотели узаконенного линчевания, но видеть такое же отношение со стороны судей было очень неприятно. Он вспомнил о том, какие препоны ему строили, как мешали провести психологическое освидетельствование Мэрфи. Шериф, окружной прокурор Джордж Паре — все власти теперь знали, что Турлоу предсказывал психотический срыв, который стоил жизни Адели Мэрфи. Если они официально согласятся с этим фактом, Мэрфи придется признать душевнобольным, и казнь станет невозможной.

Паре уже раскрыл карты, пригласив начальника Турлоу — доктора Лероя Вейли, заведующего психиатрическим отделением городской больницы Марено. Вейли славился на весь штат как психиатр-вешатель, всегда умудрявшийся найти то, что было нужно обвинению. Вейли очень кстати объявил Мэрфи вменяемым и душевно здоровым.

Турлоу взглянул на бесполезные часы. Они остановились на двух четырнадцати. Он знал, что сейчас должно быть около семи. Начинало смеркаться. Что же задержало Рут? Почему она попросила встретиться в их старом условном месте?

Неожиданно стало неприятно, что они должны встречаться таким образом. «Неужели я стыжусь открыто встречаться с ней?» — спросил он себя.

Турлоу приехал сюда прямо из больницы, после многочисленных неловких попыток Вейли заставить его отступиться от дела, на миг забыть, что он тоже был окружным судебным психологом.

Вейли говорил откровенно: «… личная заинтересованность… ваша старая подружка… ее отец…». Смысл был понятен, но за ним стояла уверенность в том, что Вейли тоже знал о том отчете по поводу Мэрфи, который лежал сейчас в досье Отдела по условному осуждению. И этот отчет противоречил публичному заявлению Вейли.

Вейли подошел как раз в тот момент, когда они собирались на совещание попечительской группы, чтобы обсудить возможную выписку одного из пациентов. Сейчас Турлоу вспоминал это совещание, осознав, насколько была ранена гордость заведующего отделением психиатрии.

Они находились в приемной попечительской группы, с ее запахом натертых полов и дезинфекции. Протестантский священник, маленький рыжеволосый человечек, чьи черные костюмы всегда казались ему чересчур велики, отчего он выглядел еще меньше: медсестра, миссис Норман, грузная, седоволосая, с обширной грудью и суровым лицом вышколенного сержанта, в колпаке, натянутом на голову всегда прямо; доктор Вейли, дородное тело в твидовом костюме, отливающая металлом седина на висках и кое-где в черных волосах, безукоризненно вымытые и выбритые розовые щеки, выражение нарочитой сдержанности в выцветших голубых глазах.

И, наконец, почти потерявшийся за выщербленным овальным столом, сидел пациент, с пришитой к одежде меткой: номер и имя — Питер. Ему было семнадцать, умственные способности ограниченные — ограниченные недостатком хороших генов, недостатком благоприятных возможностей, недостатком образования, недостатком приличной пищи. Он был ходячим недостатком — прилизанные бесцветные волосы, прикрытые голубые глаза, узкий нос и острый подбородок, сжатый маленький рот, как будто все в нем было загнано внутрь и тщательно охранялось.

А снаружи были зеленые лужайки, солнечный свет и пациенты, готовящие клумбы к весне. Внутри, Турлоу физически чувствовал это, не было практически ничего, кроме запаха страха пациента, которого Вейли допрашивал совсем как окружной прокурор.

— Какой работой ты собираешься заниматься, когда выйдешь отсюда? — спросил Вейли.

Питер ответил, не отрывая глаз от стола:

— Продавать газеты или чистить обувь, что-то в этом роде.

— Так много не заработаешь, разве что у тебя будет большой лоток на перекрестке, и тогда твое дело в шляпе, — сказал Вейли.

Глядя на это, Турлоу удивился, почему психиатр подавляет мысли пациента, вместо того чтобы разговорить мальчишку. Он спросил себя, как Вейли отреагировал бы, если бы он, Турлоу, прервал их беседу и занял место пациента, чтобы описать «… штуковину, которую я видел пару ночей назад, что-то вроде летающей тарелки. Она следила за убийцей».

Перед миссис Норман на столе лежало досье Питера из социальной службы. Она пролистывала его, по всей видимости, не обращая особого внимания на Вейли. Священник, Хардвик, взял составленную Турлоу психометрическую карточку Питера, но даже не заглянул в нее. Казалось, все, что его интересует, это поливальная машина за окном справа.

— Можешь рассказать нам о своих делах вообще, Питер? — спросил Вейли. — Как ты сегодня себя чувствуешь?

— О, все в порядке.

— Ты все еще работаешь в швейной мастерской? Мне кажется, тебе было бы интереснее заниматься такой работой, когда ты выйдешь отсюда.

— Да, я работаю там. Я работаю там с тех самых пор, как попал сюда.

— Сколько ты здесь?

Почти два года.

— Тебе здесь нравится?

— Ну, все нормально. Но я все думал, когда вы собираетесь выпустить меня… чтобы я мог вернуться домой и помогать матери.

— Ну, это именно то, зачем мы тебя сюда вызвали, — сказал Вейли. — Так что можно обдумать это.

— Так они говорят мне это уже шесть месяцев, — сказал Питер. — Почему я должен оставаться здесь? Капеллан (Питер искоса взглянул на Хардвика) говорил мне, что вы собираетесь написать моей маме, чтобы узнать, хочет ли она забрать меня домой… И если она хочет, то он отвез бы меня домой.

— Но мы еще ничего не получили от твоей матери.

— А у меня есть письмо от моей мамы, и она пишет, что хочет, чтобы я приехал домой. Капеллан сказал, что если вы выпустите меня, он отвезет меня домой. Поэтому я не понимаю, почему мне нельзя уехать.

— Это не так-то просто, Питер. Один капеллан не может это решить.

Хартвик открыл психометрическую карточку и притворился, что изучает ее. Турлоу вздохнул и покачал головой.

«Что же такое я видел? — подумал Турлоу. — Был ли этот предмет у окна Мэрфи явью? Или это был всего лишь обман зрения?» Вопрос мучил его уже два дня.

— Ну, он же сказал, что отвезет меня.

Вейли неодобрительно посмотрел на Хардвика.

— Вы сказали, что отвезете его в Марипозу?

— Если бы его выписали, — сказал Хардвик. — Я сказал, что буду рад подвезти его туда.

Вейли повернулся к Питеру, сказал:

— Понимаешь, мы должны еще немного разобраться с этим делом, чтобы выяснить, хочет ли твоя мать забрать тебя, и позволит ли капеллану его график отвезти тебя домой. Если все это получится, мы выпустим тебя.

Питер теперь сидел очень тихо, на его лице не отражалось никаких эмоций, взгляд был устремлен на руки.

— Спасибо.

— Все, Питер, — сказал Вейли. — Можешь идти.

Миссис Норман махнула санитару, ожидавшему за зарешеченным стеклом в комнате отдыха. Санитар открыл дверь. Питер поднялся и быстро вышел.

Турлоу немного посидел, пока в нем окончательно не окрепла уверенность в том, что Питер унес с собой то, что считал обещанием отпустить его, тогда как доктор Вейли, судя по тому, как он проводил совещание, был вовсе не убежден в таком исходе. Вейли, должно быть, считал, что все эти «если» превращали возможность практически в иллюзию.

— Замечательно, доктор Вейли, — сказал Турлоу, — вы дали этому пациенту четкое обязательство выпустить его — и довольно скоро.

— О нет, я не обещал, что отпущу его.

— Ну а пациент, несомненно, понял, что очень скоро окажется дома — и единственными условиями являются график капеллана Хардвика и подтверждение письма его матери.

— Позовите пациента назад, и мы разберемся с ним прямо сейчас, — сказал Вейли. Выглядел он рассерженным.

Миссис Норман вздохнула, подошла к двери комнаты отдыха и подала знак санитару. Питера привели назад и посадили обратно на стул. Мальчик сидел, не поднимая глаз, опустив плечи, не двигаясь.

— Ты ведь понимаешь, не правда ли, Питер, что мы не давали твердых обещаний выписать тебя? — спросил доктор Вейли. — Мы собираемся понаблюдать за обстановкой у тебя дома и посмотреть, все ли в порядке и удастся ли тебе найти работу. Мы бы также хотели узнать, возможно ли, чтобы ты вернулся в школу на год-два. Возможно, тебе удастся найти более приличную работу. Ты понимаешь, правда ведь, что мы не даем никаких четких обязательств?

— Да, я понимаю, — Питер взглянул на капеллана Хардвика, который отказался посмотреть тому в глаза.

— А что там со школой? — спросил Турлоу.

— Мальчик не закончил среднюю школу, — ответил Вейли.

Он повернулся к Питеру.

— Разве тебе бы не хотелось вернуться в школу и закончить ее?

— Да.

— Разве ты не хотел бы закончить образование, найти такую работу, чтобы ты мог содержать себя сам, копить деньги и жениться?

— Да.

Вейли торжествующе взглянул на Турлоу.

— У кого-нибудь есть еще вопросы?

Турлоу медленно выстраивал в уме аналогию с покером. Питер оказался в позиции игрока, у которого нет ни веры, ни неверия во все происходящее. Он просто ждал, чтобы увидеть оставшиеся карты.

— Не правда ли, Питер, ты предпочтешь голодать, чем быть сытым? — спросил Турлоу.

— Да. — Мальчик снова перевел внимание на Вейли.

— Не правда ли, Питер, ты скорее съешь на обед сухую хлебную корку, чем славный сочный кусок мяса? — задал Турлоу следующий вопрос.

— Да.

— Всё, — сказал Турлоу.

По знаку миссис Норман санитар снова забрал пациента из комнаты.

— Думаю, когда мы примемся за следующего пациента, нам следует привести его к присяге, как в суде.

Несколько секунд Вейли хранил молчание. Затем, уткнувшись в бумаги, сухо произнес:

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Вы напомнили мне одного моего знакомого окружного прокурора, — сказал Турлоу.

— Да? — В глазах Вейли мелькнула злость.

— Кстати, — спросил Турлоу. — Вы верите в летающие тарелки?

Головы миссис Норман и капеллана Хардвика быстро поднялись.

Они уставились на Турлоу. Вейли, однако, откинулся на спинку своего стула, настороженно полуприкрыв глаза.

— Каков смысл этого вопроса? — спросил Вейли.

— Просто хочу узнать ваше мнение, — ответил Турлоу.

— О летающих тарелках? — В тоне Вейли слышалось осторожное недоверие.

— Да.

— Это все бредни. Абсолютная чепуха. Да, здесь может быть несколько случаев, когда за летающую тарелку принимают воздушные шары и тому подобные вещи, но люди, которые настаивают на том, что видели космические корабли, они нуждаются в наших услугах.

— Здравое мнение, — сказал Турлоу. — Рад это слышать.

Вейли кивнул.

— Мне все равно, что вы думаете о моих методах, но вы не сможете сказать, что они основаны на бреднях — любого вида. Понятно?

— Абсолютно понятно, — сказал Турлоу. Он видел, что Вейли убежден в том, что вопрос заключал в себе хитроумную попытку дискредитировать его.

Поднявшись на ноги, Вейли взглянул на часы.

— Не вижу смысла во всем этом, но, несомненно, у вас что-то на уме.

Он вышел из комнаты.

Турлоу встал, улыбаясь.

Хардвик, поймав взгляд Турлоу, сказал:

— Защита отдыхает.

Сцена промелькнула у Турлоу в голове, и он покачал головой. Доктор снова взглянул на часы и улыбнулся про себя, когда бессознательным жестом вновь поднес к глазам часы и увидел остановившиеся стрелки. Воздух, проникающий в открытое окно машины, пах влажной листвой.

«Почему Рут попросила меня встретиться с ней здесь? Она жена другого. Где же она — так чертовски опаздывать! Может быть, с ней что-то случилось?»

Он взглянул на трубку.

«Проклятая трубка потухла. Вечно она тухнет. Я курю спички, а не табак. Я не желаю опять сходить с ума по этой женщине. Бедная Рут — трагедия, трагедия. Они с матерью были очень близки».

Он попытался вспомнить убитую. Адель Мэрфи теперь была фотографиями и описаниями в колонках новостей, отражением слов, свидетельств, и полиции. Та Адель Мэрфи, которую он знал, отказывалась показаться из-за жестоких новых образов. Ее черты начали тускнеть в вихре вещей, которые затмевали это событие. Память сейчас хранила лишь полицейские портреты — цветные фотографии из досье в офисе шерифа: рыжие волосы, так похожие на волосы дочери, разметались по залитому маслом проезду.

Ее бескровная кожа на фото — он помнил это.

И он помнил слова свидетельницы, Сары Френч, жены доктора, живущей по соседству, слова ее показаний. По словам миссис Френч он почти мог восстановить картину насилия. Сара Френч услышала крики и вопль. Она выглянула из окна спальни на втором этаже в лунную ночь, как раз вовремя, чтобы увидеть убийство.

«Адель… Миссис Мэрфи выбежала из задней двери. На ней была зеленая ночная сорочка… очень тонкая. Она была босиком. Я помню, что подумала: как странно, она босиком. Потом прямо за ней появился Джо. У него был тот проклятый малайский кинжал. Это было ужасно, ужасно. Я разглядела ее лицо… лунный свет. Он выглядел, как всегда выглядит, когда сердится. У него такой ужасный характер!»

Слова Сары — слова Сары… Турлоу почти видел зазубренное лезвие, сверкающее в руке Джо Мэрфи, смертоносное, дрожащее, колеблющееся в неверном свете луны. Джо не более чем в десятке шагов поймал жену. Сара считала удары.

«Я просто стояла там, считая каждый удар, который он наносил ей, я не знаю, зачем. Я просто считала. Семь раз. Семь раз».

Адель неловко осела на бетон, волосы разметались неровными прядями, которые позже запечатлели камеры. Колени поджались, принимая позу зародыша, потом распрямились.

И все это время жена доктора стояла там, у окна наверху, прижав левую руку ко рту, сжавшись в неподвижный оцепенелый комок.

«Я не могла двинуться. Я не могла даже говорить. Все, что я могла, — лишь смотреть на него».

Рука Джо Мэрфи со странно тонким запястьем пошла вверх, швырнула на газон кинжал так, что он описал короткую дугу. Не спеша он обошел вокруг тела, стараясь не наступить на рыжие пряди, струившиеся по холодному бетону. Через некоторое время он слился с тенями деревьев у пересечения проезда с улицей. Сара услышала звук заводящегося мотора. Машина с ревом умчалась, раскидывая гравий из-под колес, точно песок.

Тогда, и только тогда, Сара обнаружила, что может двигаться. Она вызвала «скорую».

— Энди?

Голос заставил Турлоу вернуться из далей, куда унесли его воспоминания. «Голос Рут?» — удивился он, оборачиваясь.

Она стояла слева, совсем рядом с машиной, стройная женщина в черном шелковом костюме, сглаживавшем пышные формы. Рыжие волосы, которые обычно шапкой обрамляли овальное личико, сейчас были связаны в тугой пучок у шеи. Волосы, стянутые так плотно, — Турлоу попытался выбросить из головы воспоминания о волосах ее матери, рассыпавшихся по бетону проезда.

Зеленые таза Рут смотрели с выражением раненой надежды. Она была похожа на усталого эльфа.

Турлоу открыл дверцу, вышел наружу, на влажную траву обочины.

— Я не слышал, как ты подъехала.

— Я осталась у Сары, живу у нее. Я отошла от дома. Поэтому и опоздала.

В ее голосе явственно слышались слезы. Турлоу удивился, почему она ведет такой бессодержательный разговор.

— Рут… я… черт бы все это побрал! Я не знаю, что сказать.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, он шагнул к ней, обнял ее. Она напряглась, сопротивляясь.

— Я не знаю, что сказать.

Она вырвалась из его объятий.

— Тогда… не говори ничего, все уже было сказано.

Она подняла голову, взглянула ему в глаза.

— Ты разве уже не носишь свои специальные очки?

— К черту мои очки. Почему ты не захотела поговорить со мной по телефону? Это Сарин номер дали мне в госпитале.

Ее слова отдавались у него в ушах. «Живу у нее». Что все это значило?

— Отец сказал… — она прикусила нижнюю губу, покачала головой. — Энди, ох, Энди, он сошел с ума, а они собираются казнить его… — Она подняла глаза на Турлоу, ее ресницы были мокры от слез. — Энди, я не знаю, как к нему относиться. Я не знаю…

Он снова обнял ее. Теперь она не сопротивлялась. Как знакомо и уютно чувствовала она себя в кольце его рук. Рут начала тихонько всхлипывать у него на плече. Этот плач был точно улегшиеся отголоски горя.

— Ох, как жаль, что ты не можешь забрать меня отсюда, — прошептала она.

«Что такое она говорит?» — спросил он себя. Она не была больше Рут Мэрфи. Она была миссис Невилл Хадсон. Он хотел оттолкнуть ее, забросать вопросами. Но это было бы непрофессионально, неправильно с точки зрения психологии. Он решил, что, в конце концов, это было не то, чего хотел он. И все-таки она была женой другого. Черт! Черт! Черт! Что случилось? Ссора. Он вспомнил их ссору — в ту ночь, когда он сказал ей о членской стипендии. Она не хотела, чтобы он принимал стипендию, не хотела разлучаться на год. Денвер казался ей таким далеким. «Это всего лишь на год». Он слышал свой голос, произносящий эти слова. «Ты больше думаешь о своей проклятой карьере, чем обо мне!» Ее нрав был под стать ее волосам.

На этой мрачной ноте он и уехал. Его письма уходили в пустоту — она не отвечала. Ее «не было дома», когда он звонил. И он понял, что она тоже может рассердиться — и обидеться. Но что же произошло в действительности?

Она снова сказала:

— Я не знаю, как к нему относиться.

— Чем я могу помочь тебе? — Это было все, что он мог сказать, но слова казались неуместными.

Она отстранилась.

— Мы наняли адвоката Энтони Бонделли. Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоем отчете об… отце, о том разе, когда он поднял ложную пожарную тревогу.

Ее лицо сморщилось.

— Ох, Энди, почему ты уехал? Ты был нужен мне. Ты был нужен нам.

— Рут… Твой отец не принял бы от меня никакой помощи.

— Я знаю. Он ненавидел тебя… из-за того… из-за того, что ты сказал. Но он все-таки нуждался в тебе.

— Никто не слушал меня, Рут. Он был чересчур важным человеком, чтобы…

— Бонделли считает, что ты можешь помочь с иском о признании отца невменяемым. Он попросил, чтобы я встретилась с тобой, чтобы… — она пожала плечами, вытащила из кармана носовой платок, вытерла глаза.

«Вот как, — подумал Турлоу. — Она подлизывается ко мне, чтобы получить от меня помощь. Она покупает мою помощь!»

Он отвернулся, чтобы скрыть внезапную ярость и боль. На миг глаза не смогли сфокусироваться, и он начал замечать (казалось, довольно медленно) какое-то еле видное броуновское движение на краю рощицы. Это было как рой мошкары, но в то же время и не похоже на мошкару. Очки! Где очки? В машине!

Мошки исчезли в вышине. Их отступление совпало со странным ощущением, будто с его чувств сняли какой-то груз, точно звук или что-то очень похожее на звук действовало ему на нервы, но теперь прекратилось.

— Ты поможешь? — спросила Рут.

«Было ли это что-то подобное штуке, которую я видел у окна Мэрфи? — спросил себя Турлоу. — Что это?»

Рут подошла на шаг ближе, взглянула на его профиль.

— Бонделли подумал — из-за нас — что ты можешь… заколебаться.

Эта чертова мольба в ее голосе! Его разум повторил вопрос. Он сказал.

— Да, я помогу всем, чем только смогу.

— Этот человек… в тюрьме… он просто оболочка, — сказала Рут. Голос был тихим, ровным, почти без выражения. Он взглянул на нее сверху, наблюдая, как ее черты заостряются все больше, пока она говорит.

— Это не мой отец. Он только выглядит, как мой отец. Мой отец мертв. Он мертв… уже очень давно. Мы не осознавали этого… вот и все.

Боже! Какой жалкой она выглядела!

— Я сделаю все, что смогу, — сказал он. — Но…

— Я знаю, что надежды немного, — сказала она. — Я знаю, что они чувствуют — люди. Ведь этот человек убил мою мать.

— Люди чувствуют, что он не в своем уме, — сказал Турлоу, неосознанно впадая в педантичный тон. — Они знают это по тому, как он говорит, по тому, что он сделал. Безумие, к несчастью, передающееся заболевание. Он вызвал ответное безумие. Он раздражитель, который общество хочет убрать. Он задает людям вопросы о них самих, на которые они не могут ответить.

— Не стоит говорить о нем, — сказала Рут. — Не здесь, — она оглядела лесок. — Но я должна поговорить о нем или просто сойду с ума.

— Это вполне естественно, — сказал он, его голос звучал заботливо-успокаивающе. — Беспорядок, который он создал, общественный беспорядок — это…

«Проклятье! Слова иногда звучат так глупо!»

— Я знаю, — сказала она. — Я тоже могу применить клинический подход. Если мой… если этот человек в тюрьме будет признан невменяемым и отправлен в больницу для душевнобольных, людям придется задать себе очень неприятные вопросы.

— Может ли человек выглядеть нормальным, когда на самом Деле он безумен? — сказал Турлоу. — Может ли человек быть душевнобольным, когда он думает, что здоров? Могу ли я быть достаточно безумным, чтобы сделать то же, что сделал этот человек?

— Я сейчас заплачу, — сказала Рут. Подняла глаза на Турлоу, отвернулась. — У дочери был свой заряд… горя. Я… — она глубоко вздохнула. — Я могу ненавидеть его за то, как умерла моя мать. Но я психиатрическая медсестра и знаю все, что в таких случаях твердят профессионалы. Ничто из этого дочери не помогает. Странно — как будто во мне уживается больше, чем одна личность.

Она снова подняла глаза на Турлоу. Лицо ее было таким открытым и беззащитным.

— И я могу побежать к мужчине, которого люблю, и попросить его забрать меня отсюда, потому что я боюсь… смертельно боюсь.

Мужчине, которого люблю! Ее слова обожгли сознание.

Турлоу покачал головой.

— Но… как же…

— Нев?

Как горько прозвучало это имя в ее устах.

— Я уже три месяца с ним не живу. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Этот цепкий коротышка!

Турлоу почувствовал, что горло сжалось от подавленных чувств. Он закашлялся, взглянул на темнеющее небо, сказал:

— Через несколько минут стемнеет.

Какими глупо бессмысленными показались его слова!

Она положила ладонь ему на руку.

— Энди, ох, Энди, что же я наделала с нами?

Она очень нежно скользнула в его объятия. Он погладил ее по волосам.

— Мы все еще здесь, — сказал он. — Мы все еще мы.

Рут взглянула на него.

— Проблема с тем человеком в тюрьме в том, что у него вполне разумный тип мании.

По ее щекам катились слезы, но голос оставался ровным.

— Он считает, что мама изменяла ему. Многие мужчины беспокоятся об этом. Я могу вообразить… даже… что Нев мог беспокоиться об этом.

Внезапный порыв ветра стряхнул дождевые капли с листьев, разбрызгивая их.

Рут высвободилась из его рук.

— Давай прогуляемся до вершины.

— В темноте?

— Мы знаем дорогу. Кроме того, теперь клуб верховой езды установил там фонари. Ты видишь их из госпиталя каждую ночь на той стороне долины. Они автоматические.

— Очень возможно, пойдет дождь.

— Тогда я смогу плакать, сколько угодно. Мои щеки все равно будут влажными.

— Рут, милая… я…

— Просто отведи меня на прогулку, как… как мы гуляли раньше.

Он еще колебался. В рощице было что-то пугающее. Какое-то давление, тот почти звук. Турлоу шагнул к машине, потянулся и нашел очки. Он надел их, взглянул вокруг — ничего. Ни мошек, ни следа чего-либо странного — кроме давления.

— Тебе не понадобятся очки, — сказала Рут. Она взяла его под руку.

Турлоу обнаружил, что не может говорить из-за внезапного спазма, сжавшего горло. Он попытался проанализировать страх. Это не было что-то личное. Он решил, что боится за Рут.

— Пойдем, — сказала она.

Он позволил ей повести себя по траве к узенькой тропинке. Темнота упала на них четкой границей, как только они вынырнули из эвкалиптовой рощи на первый подъем между соснами и конскими каштанами, обрамлявшими тренировочную дорожку клуба верховой езды. Ночные фонари, на большом расстоянии друг от друга прикрепленные к деревьям, влажно мерцая, показались в сырой листве. Несмотря на то, что днем был дождь, утоптанная дорога под ногами казалась твердой.

— Сегодня вечером эта дорожка будет только нашей, — сказала Рут. — Никто не выйдет на улицу из-за дождя, — она сжала его руку.

«Но она не только наша», — подумал Турлоу. Он ощущал, что здесь присутствует кто-то еще. Парящее в воздухе нечто. Настороженное, опасное. Турлоу взглянул на Рут. Макушка ее доходила ему как раз до плеча. Рыжие волосы влажно поблескивали в тусклом свете фонарей. Тишина вокруг них казалось влажной, и странное чувство давления все не проходило. Утоптанная земля скрадывала звук шагов, они были почти не слышны.

«Сумасшедшее чувство, — подумал он. — Если бы какой-нибудь пациент описал мне подобное, я немедленно начал бы обследовать его, чтобы выяснить, откуда растут корни этого бреда».

— Я забиралась сюда, когда была еще девчонкой, — сказала Рут. — Это было до того, как здесь провели освещение для ночных вечеринок. Я так злилась, когда они проводили сюда свет.

— Ты приходила сюда в темноте? — спросил он.

— Да. Я ведь никогда не рассказывала тебе об этом, правда?

— Никогда.

— Воздух кажется таким чистым после дождя, — она сделала глубокий вдох.

— А твои родители не возражали? Сколько тебе было?

— Одиннадцать, кажется. Родители не знали. Они всегда были так заняты своими вечеринками и прочим.

На маленькой опушке от дороги отделилась темная тропинка, ведущая налево через проход в скале. Они прошли сквозь отверстие, спустились по короткому лестничному пролету на залитую гудроном вершину цистерны с водой. Под ними в ночи влажными жемчужинами были разбросаны огни города, бросающие оранжевые отблески на нависшие облака.

Теперь Турлоу ощущал, что странное давление усилилось. Он взглянул вверх, вокруг — ничего. Он опустил взгляд на бледное лицо Рут.

— Когда мы забирались сюда, ты спрашивал: «Можно тебя поцеловать?» — сказала она. — А я обычно говорила: «Я надеялась, что ты об этом попросишь».

Рут повернулась, прижалась к нему, запрокинув лицо. Его страхи, непонятное давление — все было забыто, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. На миг показалось, что время двинулось вспять, что Денвер, Нев — ничего этого не было в их жизни. Но пылкость поцелуя, то, как требовательно ее тело прижималось к нему, — это наполняло его возрастающим изумлением. Он отстранился.

— Рут, я…

Она прижала пальчик к его губам.

— Не надо ничего говорить.

Затем:

— Энди, тебе когда-нибудь хотелось отправиться со мной в мотель?

— Дьявол! Тысячу раз, но…

— Ты никогда по-настоящему не добивался меня.

Он почувствовал, что Рут смеется над ним, и в его голосе зазвучали сердитые нотки:

— Я был влюблен в тебя!

— Я знаю, — прошептала она.

— Я не хотел просто переспать с тобой. Я хотел… ну, черт побери, я хотел жениться на тебе, чтобы у нас были дети, и так далее.

— Какой идиоткой я была, — прошептала она.

— Милая, что ты собираешься делать? Ты собираешься получить…

Он замялся.

— Развод? — спросила она. — Разумеется, только потом.

— После… суда?

— Да.

— Это проблема всех маленьких городков, — сказал он. — Каждый знает все о делах всех остальных, даже когда это совсем не его дело.

— Это очень запутанное предложение — для психолога, — сказала Рут.

Она прильнула к нему, и они так и стояли, не говоря ни слова. Турлоу думал о непонятном давлении и постоянно проверял ощущения, как будто они были больным зубом. Да, давление еще чувствовалось. Когда доктор ослабил защиту, его охватило сильное беспокойство.

— Я продолжаю думать о матери, — сказала Рут.

— Да?

— Она тоже любила отца.

У него похолодело в желудке. Он начал что-то говорить, но замолчал, когда заметил движение на фоне оранжевого зарева облаков, прямо перед ним. Какой-то предмет вынырнул из облаков и завис в воздухе примерно в ста ярдах в стороне и немного выше цистерны, на которой стояли люди. Турлоу мог даже определить форму предмета, вырисовывавшегося на фоне зарева, — четыре мерцающие трубчатые ножки под флюоресцирующим зеленым куполом. Радужный световой круг вращался вокруг основания каждой ножки.

— Энди! Ты делаешь мне больно!

Он осознал, что в спазме шока сомкнул вокруг нее руки, и медленно ослабил хватку.

— Повернись, — прошептал он. — Скажи мне, что ты видишь там, на фоне облаков.

Она удивленно нахмурилась, повернулась лицом к городу.

— Где?

— Чуть выше нас — прямо впереди, рядом с облаками.

— Я ничего не вижу.

Предмет начал подбираться ближе. Турлоу мог различить за зеленым куполом фигуры. Они двигались в тусклом фосфоресцентном свете. Радужный блеск под трубчатыми ножками начал меркнуть.

— На что ты смотришь? — спросила Рут. — Что это?

Турлоу чувствовал, как она дрожит под его рукой, лежащей у нее на плече.

— Вот здесь, — сказал он, указывая. — Посмотри, оно здесь.

Рут повернулась.

— Я не вижу ничего — только облака.

Он сорвал и протянул ей очки.

— Вот. Посмотри сквозь это.

Даже без очков Турлоу видел очертания предмета. Оно спускалось по краю холма — ближе… ближе…

Рут надела очки, посмотрела в направлении, куда он указывал.

— Я… это какое-то темное пятно, — сказал она. — Похоже на… на дым или облако… или на мошек. Это рой мошкары?

У Турлоу пересохло во рту. Горло перехватывало. Он забрал очки, взглянул на парящий предмет. Фигуры внутри купола были Довольно отчетливо видны. Он насчитал пять таких фигур, с огромными глазами, прикованными к нему.

— Энди! Что ты видишь?

— Ты подумаешь, что я свихнулся.

— Что там?

Он глубоко вздохнул, потом описал предмет.

— И в нем пять человек?

— Возможно, они и люди, но очень маленькие. Они не больше трех футов ростом.

— Энди, зачем ты меня пугаешь?

— Я сам себя пугаю.

Рут снова прижалась к нему.

— Ты уверен, что видишь этот… этот… Я не могу увидеть никакой предмет.

— Я вижу их так же явно, как и тебя. Если это и галлюцинация, то очень подробная галлюцинация.

Радужное сияние под трубчатыми ножками стало тускло-голубым. Предмет опускался ниже, завис в воздухе примерно вровень с их головами в пятнадцати ярдах от них.

— Возможно, это новый вид вертолета, — сказала Рут. — Или… Энди, я до сих пор не вижу его.

— Опиши, что видишь вон там, — он указал.

— Небольшую туманность. Похоже, опять собирается дождь.

— Они возятся с каким-то квадратным механизмом, — сказал он. — На нем что-то похожее на коротенькие антенны. Антенны сверкают. Они направляют их на нас.

— Энди, я боюсь.

Она дрожала в его объятьях.

— Думаю… думаю, нам лучше убраться отсюда, — сказал Турлоу.

Он хотел уйти, но обнаружил, что не может пошевелиться.

— Я… не могу… двигаться, — прошептала Рут.

Доктор слышал, как стучат ее зубы, но его собственное тело казалось окаменевшим, точно цемент.

— Энди, я не могу двигаться! — В ее голосе зазвучали истерические нотки. — Эта штука все еще здесь?

— Они направляют на нас какой-то прибор, — хрипло прошептал он. Его голос, казалось, доносился издалека, как будто слова произносил кто-то другой. — Это они делают с нами что-то. Ты уверена, что ничего не видишь?

— Ничего! Маленькое туманное облако, и все.

Турлоу внезапно почувствовал, что едва сдерживается. Кто угодно мог видеть предмет, зависший перед ними! Его ошпарила волна гнева на Рут. Почему она не признается, что тоже видит его? Вот здесь! Он ненавидел ее за упрямство.

Доктор вдруг удивился иррациональной внезапности этого чувства и начал сомневаться в собственной реакции.

«Как я могу испытывать ненависть к Рут? Я ведь люблю ее!»

Неожиданно, как будто эта мысль освободила его, Турлоу обнаружил, что может пошевелить ногами. Он начал пятиться, таща Рут за собой. Ее тело было тяжелым, неподвижным грузом; ноги скребли по гравию на поверхности цистерны.

Движение Турлоу вызвало всплеск активности у созданий под зеленым куполом. Они забегали и закопошились над своим квадратным механизмом. Грудь Турлоу болезненно сжалась, точно схваченная огромной когтистой лапой. Каждый вдох давался с мучительным трудом. И все-таки он продолжал пятиться, таща Рут. Она мешком повисла на его руках.

Нога неожиданно споткнулась о ступеньку, и он чуть не упал. Медленно-медленно Турлоу начал спиной вперед подниматься по ступенькам. Рут висела мертвым грузом.

— Энди, — выдавила она. — Не могу… дышать…

— Держись… держись… — просипел он.

Люди находились на вершине лестницы, затем отступили назад через брешь в каменной стене. Двигаться стало немного легче, хотя он все еще видел куполообразный предмет, парящий за цистерной для воды. Сияющие антенны оставались нацеленными на него.

Рут начала передвигать ногами. Она повернулась, и они вместе поковыляли к дорожке. С каждым шагом идти становилось легче. Турлоу слышал, как Рут глубоко вздохнула. Внезапно, как будто стряхнув незримый груз, они обрели полный контроль над мышцами.

Турлоу и Рут обернулись.

— Оно исчезло, — сказал доктор.

Она отреагировала с ошеломившей его яростью.

— Что это ты затеял, Энди Турлоу? Пугать меня до полусмерти!

— Я видел то, что сказал, — отрезал он. — Возможно, ты и не увидела это, но, несомненно, почувствовала.

— Истерический паралич, — сказала Рут.

— Он охватил нас обоих и отпустил в один и тот же миг, — сказал он.

— Почему бы нет?

— Рут, я видел именно то, что описал тебе.

— Летающие тарелки! — фыркнула она.

— Нет… ну ладно, может быть. Но она была там! — теперь рассердился и он, защищаясь. Рациональная его часть понимала, насколько абсурдными были несколько последних минут. Могло ли это быть галлюцинацией? Нет!

Он покачал головой.

— Милая, я видел…

— Я тебе не милая!

Он схватил ее за плечи, затряс.

— Рут! Две минуты назад ты говорила, что любишь меня. Ты что, сможешь все это вот так перечеркнуть?

— Я…

— Кто-то хочет, чтобы ты ненавидела меня?

— Что?

Она взглянула на него, ее лицо смутно вырисовывалось в свете фонарей.

— Там… — он кивнул на цистерну, — я чувствовал, что сержусь на тебя… ненавижу тебя. Я сказал себе, что не могу тебя ненавидеть. Я люблю тебя. Вот тогда я и почувствовал, что могу идти. Но когда я почувствовал… ненависть, тот момент, когда я ощутил это… это было точно тогда, когда они нацелили на нас свой механизм.

— Какой механизм?

— Что-то вроде коробки с сияющими усиками антенн.

— Ты хочешь сказать, что эти дурацкие… кем бы они ни были… могли заставить тебя испытывать ненависть… или…

— Я почувствовал именно это.

— Самая бредовая вещь, которую я слышала в жизни! — она отшатнулась.

— Я знаю, что это бред, но я почувствовал именно это, — он дотронулся до ее руки. — Пойдем назад, к машине.

Рут отдернула руку.

— Я не собираюсь никуда идти с тобой до тех пор, пока не объяснишь, что происходит.

— Я не способен.

— Как ты мог видеть это, когда я ничего не видела?

— Может, та авария… с моими глазами. Поляризационные очки.

— Ты уверен, что та авария в радиационной лаборатории не повредила еще что-нибудь, кроме твоих глаз?

Турлоу подавил волну ярости. Было так легко рассердиться. С некоторым трудом он заставил голос звучать ровно.

— Меня неделю держали на искусственной почке и сделали все мыслимые и немыслимые анализы. Взрыв изменил систему ионного обмена в колбочках моей сетчатки. Вот и все. И это не навсегда. Но я думаю, что бы там ни случилось с глазами, это причина того, что я вижу такие вещи. Я не должен их видеть, но могу.

Турлоу снова подошел к Рут, поймал ее руку и почти волоком потащил ее по тропинке. Она зашагала рядом.

— Но кто это мог быть? — спросила она.

— Не знаю, но они вполне реальны. Поверь мне, Рут. Поверь хотя бы в этом. Они реальны.

Он понимал, что умоляет ее, и рассердился на себя, но Рут придвинулась ближе, просунула руку под его.

— Все хорошо, дорогой, я верю тебе. Ты видел то, что видел. Что собираешься делать?

Они сошли с тропинки и вышли в эвкалиптовую рощицу. В темноте машина казалась черным пятном. У машины Турлоу остановил Рут.

— Насколько тяжело поверить в то, что я говорю? — спросил он.

Помолчав немного, она ответила:

— Это трудно.

— Хорошо, — сказал он. — Поцелуй меня.

— Что?

— Поцелуй меня. Посмотрим, действительно ли ты ненавидишь меня.

— Энди, ты…

— Ты боишься целовать меня?

— Разумеется, нет.

— Отлично.

Он притянул ее; их губы встретились. В какой-то миг Турлоу ощутил сопротивление, но потом ее руки обвили его шею, и она растворилась в его объятиях.

Через некоторое время он отодвинулся.

— Если это ненависть, я хочу, чтобы ты ненавидела меня всю жизнь.

— Я тоже.

Она снова прижалась к нему.

Турлоу чувствовал, как гулко бухает сердце. Он резким движением отодвинулся, точно защищаясь.

— Иногда я просто ненавижу твою викторианскую добропорядочность, — сказала она. — Но, возможно, будь ты другим, я не любила бы тебя так сильно.

Доктор заправил выбившуюся прядь рыжих волос ей за ухо. Лицо Рут призрачно сияло в свете фонарей.

— Думаю, мне лучше отвести тебя домой… к Саре.

— Я не хочу, чтобы ты отводил меня домой.

— А я не хочу вести тебя домой.

— Но мне лучше уйти?

— Да, так будет лучше.

Рут уперлась руками ему в грудь, отодвинулась.

Они сели в машину, ощущая неожиданно овладевшее ими смущение. Турлоу завел двигатель и сосредоточенно дал задний ход, выводя машину к развороту. Свет фар выхватывал линии на жесткой коричневой коре деревьев. Внезапно фары погасли. Двигатель захлебнулся и заглох. Стало трудно дышать, точно на грудь лег тяжелый груз.

— Энди! — воскликнула Рут. — Что происходит?

Турлоу заставил себя обернуться налево, удивляясь, откуда знает, в какую сторону надо смотреть. Почти у самой земли, у края рощицы сияли четыре радужных кольца, и виднелся тот самый зеленый купол на четырех трубчатых ножках. Тарелка зависла там, бесшумно, угрожающе.

— Они опять здесь, — прошептал он. — Там, — он указал рукой.

— Энди… Энди… Мне страшно.

Она испуганно прижалась к нему.

Что бы ни произошло, ты не ненавидишь меня, — сказал он. — Ты любишь меня. Помни это. Ты меня любишь. Помни об этом.

— Я люблю тебя.

Голос был совсем слабым.

Турлоу вдруг начало овладевать чувство слепой ярости. Сначала у него не было никакого объекта, просто ярость. Затем доктор почувствовал, что ярость пытается излиться на Рут.

— Я… я хочу… ненавидеть тебя, — прошептала она.

— Ты любишь меня, — сказал он. — Не забывай это.

— Я люблю тебя. О, Энди, я люблю тебя! Я не хочу тебя ненавидеть… Я люблю тебя.

Турлоу поднял кулак, погрозив зеленому куполу.

— Ненавидь их, — прохрипел он. — Ненавидь ублюдков, которые пытаются манипулировать нами.

Турлоу чувствовал, как ее колотит.

— Я… ненавижу… их, — выдавила Рут.

— Теперь ты веришь мне?

— Да! Да, я тебе верю!

— Может ли у машины быть истерический паралич?

— Нет. О, Энди, я не могу просто так начать тебя ненавидеть. Я не могу.

Рут так сильно сжала руку Турлоу, что ему стало больно.

— Кто они? Боже мой! Что это такое?

— Думаю, что это не люди, — сказал Турлоу.

— Что нам делать?

— Что-нибудь, что сможем.

Радужные кольца под куполом стали голубыми, затем фиолетовыми и, наконец, красными. Тарелка начала подниматься вверх и исчезла во мраке. Вместе с ней ушло и чувство подавленности.

— Она улетела, правда? — прошептала Рут.

— Она улетела.

— Фары включились, — сказала она.

Турлоу взглянул на потоки света, льющиеся из фар в рощицу. Потом вспомнил форму тарелки — точно гигантский паук, готовый броситься на них. Он поежился. Что за создания были в той ужасной машине?

Точно гигантский паук.

В мозгу всплыло воспоминание из детства: во дворце Оберона стены из паучьих ног. Были ли это эльфы, маленький народец?

«Где зародились эти мифы?» — подумал доктор, роясь в памяти, пока наконец не вспомнил стихотворение из тех давних дней:

— Не лучше ли уйти? — спросила Рут.

Турлоу завел двигатель; руки двигались автоматически.

— Они остановили мотор и выключили фары, — сказала Рут. — Зачем им понадобилось делать это?

«Они! — подумал он. — Она больше не сомневается».

Доктор вывел машину из рощицы и повел к Морено-Драйв.

— Что будем делать? — сказала Рут.

— А что мы можем сделать?

— Если мы начнем рассказывать об этом, люди решат, что мы свихнулись. Кроме того… мы вдвоем… там…

«Нас ловко сделали», — подумал он, представляя, что сказал бы Вейли, перескажи Турлоу ему происшествия сегодняшней ночи. «Говорите, вы были с чужой женой? А не могло ли чувство вины вызвать наведенный бред?» И если он попытался бы возразить или развить свои мысли, то услышал бы: «Эльфы, говорите? Мой милый Турлоу, а хорошо ли вы себя чувствуете?»

Рут прислонилась к нему.

— Энди, если они могли заставить нас ненавидеть, не могли ли они заставить нас любить?

Он направил машину к обочине, заглушил мотор, поставил машину на ручной тормоз, погасил фары.

— Сейчас их здесь нег.

— Откуда мы знаем?

Турлоу оглядел ночное небо — чернота, под тяжелыми облаками не видно ни звезды… ни сияния зловещей тарелки… Но за деревьями, окаймляющими дорогу, — что там?

«Могут ли они заставить нас любить? Черт дернул ее задать этот вопрос! Нет! Я не могу так думать про нее! Я должен любить ее… я… должен».

— Энди, что ты делаешь?

— Думаю.

— Энди, мне даже сейчас все это кажется слишком нереальным. А вдруг есть другое объяснение? Я имею в виду остановку мотора… Моторы глохнут, фары гаснут — сами по себе. Ведь правда?

— Чего ты от меня хочешь? — спросил он. — Чтобы я сказал: «Да, я чокнутый, я сумасшедший, я…»

Она закрыла его рот ладонью.

— Все, чего я хочу, это чтобы ты занялся со мной любовью и никогда не прекращал этого.

Доктор попытался обнять Рут, но она оттолкнула его.

— Нет. Когда это случится, я хочу быть уверена, что это мы сами занимаемся любовью, а не кто-то заставляет нас.

«Черт бы побрал ее практичность! — подумал он. — Нет! Я люблю ее… но я ли ее люблю? Сам ли я чувствую это?»

— Энди! Ты не мог бы сделать кое-что для меня?

— Что?

— В доме на Манчестер-Авеню — где мы с Невом жили — остались кое-какие вещи, которые я хотела забрать, но боялась идти одна. Отвезешь меня?

— Сейчас?

— Еще не поздно. Нев может быть на заводе. Отец ведь сделал его помощником менеджера. Никто не говорил тебе, что он из-за этого на мне женился? Чтобы заполучить фирму.

Турлоу положил ладонь на ее руку.

— Ты хочешь, чтобы он знал… о нас?

— О чем тут знать?

Он убрал руку и снова взялся за руль.

— Хорошо, дорогая. Как скажешь.

Турлоу завел мотор, выехал на дорогу. Ехали в молчании. Шины шуршали по мокрому асфальту, мимо проносились другие машины с ярко горящими фарами. Турлоу подрегулировал поляризующие очки. Это было нелегко: очки должны обеспечивать хорошую видимость и в то же время защищать глаза от боли, от внезапной вспышки света.

Через некоторое время Рут сказала:

— Я не хочу ссор и неприятностей. Подожди меня в машине. Если понадобится помощь, я позову.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я зашел внутрь вместе с тобой?

— Он ничего мне не сделает, если будет знать, что ты здесь.

Он пожал плечами. Возможно, что она была права.

Разумеется, она должна была изучить характер Нева Хадсона. Но Турлоу все еще испытывал ноющее чувство отложенного решения. Он подозревал, что события нескольких последних дней, даже угрожающее столкновение этого вечера имели какой-то странный смысл.

— Зачем я вышла за него замуж? — спросила Рут. — Я до сих пор задаю себе этот вопрос. Бог знает. Я — нет… Казалось, просто подошел момент, когда… — она пожала плечами. — После сегодняшнего вечера я раздумываю, знает ли кто-нибудь из нас, зачем мы делаем то, что делаем, — она взглянула на Турлоу. — Почему так получается, милый?

Турлоу вздохнул. Вопрос бил прямо в точку. Не «кто эти существа?», а — «чего они хотят? Почему лезут в нашу жизнь?»