Создатель звезд

Пролог

Куранты на башне показывали без шести минут полночь, когда последний черный лимузин подъехал к Капитолию штата. Задняя дверь открылась. Человек вылез из машины и посмотрел на внушительное здание, купол которого подсвечивался изнутри. Заметив двух сотрудников калифорнийской дорожной полиции, стоявших на широких каменных ступеньках, мужчина направился к ним.

Он был невысоким, но держался гордо, с достоинством; его волосы начали седеть, а костюм, как всегда, отличался строгой элегантностью. Пенсне придавало ему сходство с покойным судьей Верховного суда Феликсом Франкфуртером. Будучи голливудским агентом, он поднимал престиж этой профессии.

Мужчина слегка поежился. Воздух в канун Нового года был прохладным. Шелковый смокинг и роскошное пальто из черной викуньи не защищали от холода. Или дело было в возрасте? Калифорнийцы одеваются слишком легко, желая показать, что в их штате всегда солнечно и тепло — даже в холодные, сырые ночи.

А может быть, подумал он, причина заключается в сегодняшнем событии?

Мужчина дошел до верхней ступени; полицейский с планшетом шагнул к нему.

— Ваша фамилия, сэр?

— Коун, — ответил маленький человек.

Полицейский заглянул в свой список, в котором были вычеркнуты почти все фамилии, и нашел там Доктора Ирвина Коуна.

— Церемония состоится в круглом зале, Доктор Коун. Идите прямо.

Второй полицейский открыл широкую, массивную дверь. Коун поблагодарил его, кивнув головой, и вошел в здание Капитолия.

Внутри стоял гул — голоса, словно пропущенные через эхо-камеру, не смолкали ни на мгновение. Они резонировали, отражаясь от стен просторного помещения.

Как это похоже на старые дни! — удивился Коун. На дни молодости. Когда ансамбль был слишком маленьким, а голос вокалиста — слабым, Ирвин настаивал на применении эхо-камеры. Она придавала голосу певца почти оперное звучание.

«Отныне в этом здании будет необходимо всегда использовать эхо-камеру», — подумал Коун.

Гости собрались в центре зала; большинство сидело на креслах, поставленных здесь рядами по случаю торжества.

Доктор заметил Спенсера Гоулда и Фредди Фейга. Они оба были одеты безупречно. У этих красивых, сильных, эгоистичных мужчин отсутствовали всякие представления о морали. Именно поэтому Доктор Коун нанял их много лет тому назад.

Затем он увидел Уолтера Крейга — человека, в значительной степени ответственного за сегодняшнее событие.

Где все остальные? — спросил себя Доктор Коун. Бадди Блэк также работал на него, но не мог присутствовать здесь. Это выглядело бы плохо. Но другие люди, сознательно или невольно способствовавшие успеху, могли показаться тут.

Спенсер и Фредди направились к Коуну; они улыбались Доктору, безмолвно поздравляя его. Подобные улыбки он видел на их лицах на премьерах кинокартин, обещавших стать хитами. Или когда на Бродвее состоялась громкая премьера с участием клиента ТКА. Или когда на телевидении начиналась демонстрация сериала, сулившего большие доходы для ТКА. Для Спенса и Фредди даже инаугурация была очередным спектаклем. Новым хитом.

Доктор кивнул им в ответ. Охваченный усталостью, он сел. Его утомила не эта неистовая неделя. Все недели Ирвина Коуна были неистовыми. Он устал от всей своей жизни. Сейчас он испытывал депрессию более сильную, чем вечером в день выборов.

Уолтер Крейг подошел к Коуну и пожал ему руку. Физический контакт длился мгновения.

— Когда часы пробьют полночь, можно будет начать, — сказал Крейг.

Доктор кивнул, словно для начала церемонии требовалось его разрешение. Потом он откинулся на спинку и понял, что у кресла нет подлокотников. Он не любил кресла без подлокотников. Теперь он не сможет расслабиться. Он стал вспоминать свои прерванные мысли. О чем он думал до встречи со Спенсом и Фредди? А, да. О других. Конечно, он не мог рассчитывать, что они придут сюда. Джоан? Нет. Или та девушка… как ее звали? Шарлен, Шарлен Рашбаум. Или Ли Манделл, имевший юридическую практику в Вашингтоне. Но хотя бы некоторые… Где они? Что помешало им прийти сюда?

Звон колокола с ближайшей башни возвестил о наступлении полночи. Звук разнесся по залу. В Сакраменто — двенадцать часов ночи. Два часа — в Чикаго. Три — на побережье Атлантики. Девять утра — на Ривьере.

На Антибском мысу в большой вилле, окна которой смотрели на Средиземное море, Дорис Мартинсон, отгородившись от мира косметической маской, наложенной на лицо, неровно похрапывала после предновогодней вечеринки, которую она устроила для двухсот гостей. На дальнем краю огромной круглой кровати лежал ее слишком молодой муж. Его раздражало храпение Дорис. Однако он радовался тому, что она спит. Чертова сучка, напившись, становилась еще более требовательной, чем в трезвом состоянии, и гораздо менее приятной. Если бы завидовавшие ему друзья знали правду!

Она пошевелилась. Молодой человек насторожился, затаил дыхание. Но она лишь изменила положение. Полная грудь вывалилась из ночной рубашки от Диора. Тело и бюст Дорис были все еще привлекательны. Она снова тихонько захрапела.

Перед тем, как она начала вечером пить всерьез, Дорис сказала ему: «Не забудь, Жак! Я должна отправить телеграмму в Калифорнию. Напомни мне!»

Он напомнил ей. Дважды. Но он не знал, отправила ли она телеграмму. Ему не было до этого дела. Сейчас он хотел лишь одного — наконец заснуть.

В Бронксвилле, штат Нью-Йорк, где было три часа утра, Карл Брюстер, вице-президент по телевидению компании ССД и О., склонился над унитазом в своем просторном старом доме, расположенном в аристократическом районе Восточного побережья. Его тошнило.

— Я умоляла тебя перестать пить! — донесся из спальни раздраженный голос его жены.

— Дело не в спиртном! Проклятая китайская пища! Знаешь, существует синдром отравления китайской кухней. Врачи установили…

К горлу Карла Брюстера снова подкатилась желчь. Его опять вытошнило. Он пришел в себя и продолжил как ни в чем ни бывало:

— Некоторые люди не усваивают натриевый…

— Глютамат натрия, — подсказала ему жена. — Особенно после семи двойных порций виски. Я считала! Ручаюсь, ты так и не отправил телеграмму!

— Телеграмму? Какую телеграмму?

— Конечно! Вот видишь!

— Ну и что? — сказал Брюстер, выходя из ванной. — Я помог этому сукину сыну начать карьеру на телевидении. Он обязан мне многим. Без меня он никогда не стал бы губернатором. Он должен прислать мне телеграмму!

Прежде чем жена Брюстера успела ответить, его снова затошнило. Он бросился к унитазу.

В вашингтонской квартире плотный мужчина с толстыми, узловатыми пальцами футболиста и голосом опытного адвоката разговаривал с оператором из «Вестерн Юнион», сидя в пижаме на краю кровати.

— Послушайте, девушка, я повторю по буквам. Ш-м-у-к! Неважно, что это значит. Я знаю. И он знает. Повторите. Хорошо! Хорошо!

Миниатюрная, хрупкая женщина, лежавшая на другом краю кровати, произнесла:

— Ли, они не примут телеграмму.

Он махнул ей рукой и снова заговорил в трубку:

— Девушка, повторим все сначала. «Сэру Джефу Джефферсону, губернатору Калифорнии, Капитолий штата, Сакраменто, Калифорния…»

Девушка перебила его, но он возмущенно взорвался:

— Послушайте! Я плачу за это! Я сосчитаю слова! Сакраменто, Калифорния… Теперь текст. «Дорогой Джеф. Надеюсь, вы помните то время, когда я объяснял вам разницу между шмуком и хером. Постарайтесь не стать ни тем, ни другим, и все будет в порядке. Поздравляю. Любящий вас Ли Манделл». Это все.

Девушка из «Вестерн Юнион» снова попыталась запротестовать.

— Леди, — взревел Манделл, — я — один из авторитетнейших юристов этого города! Предупреждаю вас — изменив текст телеграммы, вы ущемите мое право на свободу слова! Я учиню «Вестерн Юнион» иск на пять миллионов долларов!

— Ли! — произнесла жена. — Что за чушь…

— Хорошо, девушка. Отправляйте телеграмму! Это останется между нами!

Ли Манделл положил трубку.

Он погасил свет и снова лег в постель.

— Ли, такой язык не подходит для общения с губернатором, — робко заявила жена юриста.

— Он поймет. Он на самом деле славный малый. Он всегда мне нравился. Конечно, если это войдет в моду… Я имею в виду участие в большой политике телевидения… Не знаю, к чему это приведет.

Ли внезапно постарел, озабоченно уставился в темноту.

— Он впервые попал на телевидение благодаря мне… В некотором смысле я несу ответственность за него.

В еврейском загородном клубе «Норт Оукс» предновогодний обед с танцами и выпивкой начал подходить к завершению. Официанты выносили на подносах из нержавеющей стали яйца всмятку, ветчину, копченую лососину. Теперь все могли снова подкрепиться, поехать домой, поспать, потом встать и посмотреть по телевизору бесконечный футбол.

Мервин Берг, юрист и президент «Рашбаум Тиэтрс, Инк.», внезапно потерял свою жену. Спросив у нескольких человек, не видели ли они ее, он решил, что она, вероятно, в дамской комнате. Испугавшись, что ей стало дурно, он отправился искать супругу. Он обнаружил ее в телефонной будке возле туалета. Она увидела его и помахала рукой, желая сообщить, что с ней все в порядке и что она скоро присоединится к нему в баре.

Она повернулась к телефону и снова заговорила:

— Простая телеграмма. Сэру Джефу Джефферсону, губернатору Калифорнии. Сакраменто. Текст: «Никогда не думала, что смогу назвать тебя Вашим Превосходительством. Поздравляю. С любовью, Шарлен». Вы повторите?

Девушка из «Вестерн Юнион» прочитала послание.

— Все? — спросила она.

— Да, — ответила Шарлен. — Запишите это на счет абонента, номер которого я назвала. С Новым годом!

Она повесила трубку и пошла к мужу. Она была высокой молодой женщиной с эффектными черными волосами; изумрудно-зеленое платье обтягивало ее изящную стройную фигуру. Подойдя к Мервину, она объяснила:

— Я проверяла, все ли в порядке дома.

— Как дети?

— Они спят. Давай… перекусим. Я проголодалась.

Она взяла мужа за руку и повела его в обшитую деревянными панелями столовую. Ансамбль оглушающе исполнял карибские мелодии для лучших еврейских семей Чикаго.

В Палм-Спрингс бар и веранда теннисного клуба были переполнены шумными гостями; голоса заглушали музыку, доносившуюся из столовой. Блондинка с обесцвеченными волосами и пухлым лицом, роскошно одетая и явно пьяная, подошла к сидевшему у бара загорелому молодому человеку, который попытался привлечь внимание бармена и заказать для нее очередную порцию джина с лимонным соком и льдом.

После четвертой неудачной попытки дама обратилась к молодому человеку:

— Пошлем к черту это заведение! Здесь нельзя добиться, чтобы тебя обслужили! Поедем домой!

— Праздник только начинается, — возразил молодой человек.

— Ты хочешь подыскать себе кого-нибудь помоложе? Да? — громко обвинила она.

— Джоан, дорогая, — попытался успокоить ее молодой человек, заметивший, что окружающие начали прислушиваться к их разговору.

— Я сказала — мы уходим!

Она слезла со стула, желая выразить этим возмущение, но ей удалось лишь продемонстрировать степень своего опьянения. Она направилась к двери, шагнула в ночь.

Воздух был холодным. Звезды мерцали на темно-синем небе. Она не видела их. Она была слишком пьяна, слишком рассержена. Молодой человек проследовал за ней. Он почти догнал ее, когда она, пройдя мимо бассейна, приблизилась к сырой лужайке.

— Джоан!

Она не остановилась, не обернулась. Он схватил ее за руку.

— Отпусти меня… ты… ты…

Не придумав худшего обращения, она сказала:

— …профессиональный теннисист!

Это было правдой и прозвучало, как худшее из ругательств.

— Джоан… успокойся… дорогая…

Он привлек ее к себе, обнял. Стараясь не замечать запаха перегара, поцеловал в губы. Она перестала сердиться, но возбудилась сексуально. Джоан ответила на поцелуй, крепче обняла мужчину, прижалась лобком к его отвердевшему члену.

— Вернемся в дом, — прошептал он.

Она засмеялась ему в ухо.

— Чем плоха лужайка?

— Здесь могут появиться люди, — умоляюще произнес он.

— Ну и пусть!

— Вернемся в дом, — повторил мужчина.

Она разозлилась.

— Ты стыдишься меня?

— Нет, дорогая, честное слово!

— Потому что я уже два года не снимаюсь в кино? Или ты считаешь, что я слишком стара для тебя? Запомни кое-что, мистер профессиональный теннисист! При желании я могла бы трахать сегодня губернатора Калифорнии!

Она оттолкнула его. Он побежал за ней. Догнал. Овладел Джоан на холодной сырой лужайке теннисного клуба за толстым стволом тамариска. Крики, пение, доносившиеся из бара, известили его о начале Нового года.

В Сакраменто часы на Капитолии пробили двенадцать раз.

Доктор Ирвин Коун внезапно вернулся в реальность, когда Спенсер Гоулд и Уолтер Крейг сели по обеим сторонам от него в ожидании начала церемонии.

Высокая, массивная дубовая дверь, ведущая из зала, открылась. Главный судья Верховного суда, одетый в черную мантию, появился на пороге, чтобы совершить ритуал с подобающей торжественностью. За судьей шел рослый седеющий блондин с худым, красивым лицом, на котором были заметны следы усталости, неизбежно остающейся после предвыборной кампании. Рядом с ним шагала блондинка с лицом слишком сильным для того, чтобы ее можно было назвать просто хорошенькой. Одетая в простое темное платье, она словно приближалась к алтарю старинного собора.

Репортеры, окружив маленькую процессию, непрерывно щелкали камерами.

Главные действующие лица собрались перед небольшой аудиторией. Фотографы замерли, готовясь запечатлеть для истории торжественный момент. Главный судья поднял принесенную им Библию. Он одним взглядом предложил мужчине положить левую руку на томик и поднять правую.

— Повторяйте за мной слова клятвы, — произнес главный судья. — Я…

— Я, Джефри Джефферсон… — сказал человек.

— …торжественно клянусь, что буду поддерживать и защищать…

— …торжественно клянусь, что буду поддерживать и защищать…

— …конституцию Соединенных Штатов Америки и конституцию штата Калифорния…

— …конституцию Соединенных Штатов Америки и конституцию штата Калифорния…

— …от всех врагов, внешних и внутренних…

— …от всех врагов, внешних и внутренних…

«От всех врагов, внешних и внутренних…» — эти слова застряли в сознании Доктора, вытеснив из него остальную часть клятвы. Все происходящее казалось нереальным. Даже в те мгновения, когда Доктор слышал фразы, произносимые главным судьей и повторяемые Джефом Джефферсоном. Ирвин Коун с трудом верил в реальность церемонии. Она скорее походила на сцену из телефильма с участием Джефа. Главный судья также казался актером. А Джеф исполнял роль губернатора, потому что это было предусмотрено сценарием.

Внезапно Доктор понял, почему ночь показалась ему холодной. И почему он испытывал усталость. Все дело было в смущении. Сильном смущении. Чувстве неловкости.

Нет, это не ощущение вины. Он не имел оснований чувствовать виноватым себя лично.

Взять актера, не имевшего никакого опыта в области политики, и забросить его на высшую должность в штате — это было достижением. Не дававшим повода для ощущения вины.

Если кто-то и был виноват, то лишь сама система. Люди, допустившие это. Толпа, которая позволяла манипулировать собой с такой легкостью.

Доктор всего лишь применил в политике свое основное правило, позволившее ему превратить ТКА в ведущую силу индустрии развлечений.

Когда-то давно простой, но искушенный в житейских делах человек сказал ему: «Не расходуй свои силы понапрасну. Найди слабое место и приложи их к нему».

Именно это он и сделал. И метод сработал. Тут не было никакого преступления. Никакого преступления…