Глава 1

13 лет

В душе ее огонь, а в сердце благодать.

Жизнь умеет подкинуть дерьма. Ты можешь родиться в любящей семье, иметь шанс чего-то достичь, а потом вдруг все летит под откос. В результате несчастного случая погибают родители. Родственников, способных взять на себя заботу о тебе, нет. Как результат – ты оказываешься здесь, в приюте.

Именно так и произошло с нами двумя: со мной и моей младшей сестрой Анной. В одно мгновение нежной залюбленной восьмилетней девочке вынужденно пришлось научиться защищаться. В приюте мы живем уже пять лет, и я прошла здесь настоящую школу выживания, хоть это место и позиционируется, как место заботы о детях-сиротах, но, видимо, понятие о заботе каждый трактует по-своему. Но одну истину я усвоила раз и навсегда: единственный человек, которому на тебя не наплевать – это ты сам.

Я сижу на нижней полке кухонного шкафа, ожидая, когда сотрудники столовой уйдут. Слышен звон убираемых кастрюль и сковородок, потом гаснет свет, лишая меня возможности хоть что-то разглядеть. Дождавшись щелчка замка, выхожу из своего убежища. При мысли о еде в желудке урчит. На цыпочках я пересекаю кухню и открываю дверь кладовки. Заметив порезанную буханку хлеба, вытягиваю пару ломтиков, прихватываю два яблока и тихонько закрываю дверцу. Главная хитрость – это не брать слишком много, иначе рискуешь быть замеченной. Попасть сюда несложно, труднее всего выбраться. Кухня находится в подвале, и при запертой двери единственный выход – крошечное окошко, расположенное на уровне земли.

Заворачиваю свою добычу в найденную тут же салфетку, запрыгиваю на один из металлических рабочих столов и, дотянувшись до окошка, с силой дергаю старый шпингалет. Рама открывается с громким скрипом, и я вздрагиваю, опасаясь, как бы поблизости не оказалось старшей приюта. Вот уже несколько месяцев я ворую еду из кухни и знаю, что старшей мегере это известно, просто ей пока не удалось меня поймать.

Российское правительство выделяет детским домам, вроде нашего, определенную сумму на каждого ребенка: на одежду, уход, питание. Думаю, заведующая приютом увидела в этом определенную возможность для себя. Как я уже говорила, в этой жизни можно рассчитывать лишь на себя, и она определенно заботилась только о себе. Ей нравилось относиться к нам как к домашнему скоту: чем меньше тратишь на содержание, тем больше оседает в кармане. Нас кормили один раз в день. Одежду мы донашивали друг за другом до тех пор, пока та не превращалась в лохмотья. Из-за недоедания Анна мучается от спазмов в животе и постоянных головокружений, поэтому я ворую для нее еду. Кража в таких незначительных объемах должна быть практически незаметна, но здесь замечают все.

Я подтягиваюсь на руках и протискиваюсь в окошко. Рубашка цепляется за ржавую металлическую раму, и я слышу звук рвущейся ткани. Вот дерьмо. Чтобы выбраться, я извиваюсь всем телом. Какая ирония судьбы – повезло же, что я так отощала от голода, что теперь могу воровать еду через маленькое окошко в кухне.

Едва оказавшись на свободе, я протягиваю руку назад и закрываю раму. Звуки скрипучих петель и опустившегося шпингалета кажутся слишком громкими, и я, задержав дыхание, вжимаюсь в стену. Сердце бешено колотится в груди. Риск оказаться пойманной вызывает выброс адреналина. И я снова бегом пересекаю небольшой дворик и толкаю створку окна нашей с Анной комнаты. С нами живут еще две девочки, но, честно говоря, они с нами не общаются. Они приехали несколько месяцев назад, и одна из них довела Анну до слез. Я пригрозила, что ночью обрею её налысо, если она еще хотя бы раз взглянет в сторону Анны. Теперь при моем появлении они съеживаются и боятся даже смотреть на нас с сестрой. Хотя я вроде не угрожала никого убить, но эти девочки не единственные. Остальные тоже сторонятся нас. С нами никто не дружит, но мы и не нуждаемся в друзьях. Главное, что мы есть друг у друга, а большего и не нужно.

Перекинув ногу через подоконник, я вваливаюсь в комнату. Анна резко выпрямляется и прижимается к стене.

— Тише, — шепчу я, поглаживая ладонью ее ногу.

— Ты напугала меня, — выдыхает она.

— А кто еще полезет в наше окно? — закатив глаза, тихо говорю я и осторожно закрываю окно. Знаю, что, скорее всего, соседки по комнате проснутся, и знаю, что они иногда замечают, как я исчезаю по ночам, но молчат.

Скинув обувь, я забираюсь под одеяло и устраиваюсь рядом с Анной. Она отодвигается к стене, освобождая мне место. Вообще-то я должна спать на верхнем ярусе кровати, но не припоминаю, когда провела там хотя бы одну ночь. Анне снятся кошмары, и она, проснувшись, кричит, если меня нет рядом.

— Вот, держи, — я разворачиваю салфетку и протягиваю ей два кусочка хлеба и два яблока.

Анна отщипывает маленькие кусочки и кладет их в рот, а я с грустью наблюдаю за своей младшей сестрой, которая неторопливо смакует хлебный мякиш. Кусочки обычного хлеба. А ведь так было не всегда. У нас были очень хорошие родители – заботливые, любящие. Когда они погибли, Анне было всего пять лет, и она их совсем не помнит. Психологи говорят, что у нее синдром подавленных воспоминаний – ее мозг будто блокирует их, потому что в них слишком много печали и страха. А я осталась один на один со своими воспоминаниями о жизни, которая у нас могла бы быть, с призрачными мечтами о лучших временах и с ужасом от того, как резко это все оборвалось. Привычный мне уклад вещей изменился в короткий срок. Я быстро усвоила, что слезами горю не поможешь, а для того, чтобы что-то изменить, одного желания мало. Я молилась, упрашивала Бога помочь нам, но вскоре поняла: если бы он действительно существовал, то помог бы мне… нам. Но нам никто не помог. Отныне все зависит только от меня, и однажды я вытащу нас отсюда. Я сумею защитить Анну и добуду для нас лучшую жизнь.

— Яблоко я припрячу, — сверкнув улыбкой, Анна убирает яблоко под подушку и укладывается в кровати, а я устраиваюсь рядом с ней. Заправляя светлый локон ей за ухо, встречаю взгляд ее сапфировых глаз – таких наивных, чистых. Я очень хотела бы сберечь эту чистоту. Хотела бы защитить сестру от всего на свете, но это становится все труднее и труднее. Злобная заведующая и так уже ненавидит меня за неповиновение, а сейчас только и думает, как бы отыграться на мне. Остается только надеяться, что она не поймает меня на воровстве еды.

Я целую сестру в лоб.

— Люблю тебя, букашка.

— И я тебя люблю, — выдыхает она, глаза ее закрываются, дыхание становится ровным. Под размеренные вдохи и выдохи сестры я тоже засыпаю.

Просыпаюсь я от удара по лицу, эхо от звонкой оплеухи гудит в черепной коробке. Мгновенно открыв глаза, я сажусь на кровати и вздрагиваю при виде заведующей. Она стоит передо мной, уперев одну руку в бок, а в другой руке сжимает яблоко.

— Идем со мной, — бросает она с приторной улыбкой на лице.

Анна прижимается к стене, и я чувствую, как дрожит ее тело.

— Все в порядке, — говорю я ей. Мне известно, что сейчас произойдет, и не хочется, чтобы Анна это видела, поэтому я встаю и следом за злобной теткой выхожу из комнаты. Пройдя через всё здание приюта, она подходит к двери кабинета, открывает ее, входит и останавливается спиной ко мне. Я вхожу следом, закрываю дверь и стою в ожидании, не поднимая глаз.

Она разворачивается и наотмашь бьет меня по лицу тыльной стороной ладони. Удар такой сильный, что я падаю на колени и, сплюнув на пол кровавую слюну, ощупываю ладонью разбитые губы. Мегера с каменным лицом подходит ближе и нависает надо мной. С виду она похожа на школьную учительницу – седые волосы, собранные в пучок, юбка до колен, шерстяной жакет. Производит впечатление милой пожилой дамы, но это совсем не так. И это не первая встреча ее руки с моим лицом.

— Ты воруешь еду! — выкрикивает она. — Неблагодарная! Неблагодарная и испорченная! Я была слишком снисходительна к тебе, Уна Васильева.

Я ничего не отвечаю, и злобная тетка указывает на стул.

— Садись.

Я сажусь, а она громко кого-то зовет. Я слышу, как открывается дверь, но не отрываю взгляда от заведующей. Людям за пределами этих стен она кажется милой женщиной, которая работает в детском доме, но на деле она совершенно другая. Я-то вижу ее истинное лицо, и она об этом знает.

Тот, кто вошел в комнату, подходит ко мне сзади, привязывает запястья к подлокотникам стула и отходит. В панике я пытаюсь высвободить руки и срывающимся голосом спрашиваю:

— Что вы делаете?

— Учу тебя дисциплине, — она улыбается, подносит к губам сигарету и прикуривает ее. Раньше я не видела, чтобы она курила. Выйдя из-за стола, мегера подходит ко мне, взгляд ее полон ядовитой злобы. — Ты будешь знать свое место, Уна. Ты никто. Ты ничто. Никому не нужная сирота. Повтори это! — кричит она мне в лицо, брызгая слюной. От зажатой между ее пальцами сигареты комната наполняется едким запахом табачного дыма. В ответ я с вызовом смотрю на нее, давая понять, что отказываюсь подчиняться, и ей меня не сломать. Грубая деревянная поверхность стула оставляет занозы в моих голых ногах, потому что короткие шорты не в состоянии их прикрыть. Кожаные ремни, которыми пристегнуты мои запястья к подлокотникам стула, изрядно потрепаны, но все еще обдирают кожу, когда я пытаюсь освободиться от них. Наша начальница любит, чтобы живущие здесь дети беспрекословно подчинялись и вели себя спокойно. Но я не такая. Я не согласна мириться с такой судьбой и не хочу подобной жизни для своей сестры.

— Я поставлю тебя на место, девчонка! — шипит она. — Ты надолго это запомнишь! — и к моему плечу прижимается горящий кончик сигареты. Это очень больно. Правда. Я стискиваю зубы, чтобы сдержать рвущийся из горла крик. Запах паленой кожи проникает в мои ноздри, и я давлюсь от привкуса собственной горелой плоти. На губах заведующей появляется кривая усмешка. Она наслаждается моей болью, поэтому я стараюсь побороть свои инстинкты.

Стиснув зубы, я выпрямляю спину и смотрю ей прямо в глаза. Мне не в первый раз приходится терпеть ее жестокое обращение и, видимо, не в последний. Сила ее наказаний варьировалась от нескольких красных полос на заднице после ремня до алых кровоточащих ссадин на спине и ударов по лицу, в результате которых у меня оказались сломанными один или два зуба. Естественно, чем больше она старалась, тем более выносливой я становилась. Настолько выносливой, что могла скрывать желание кричать и плакать от боли. Но весь ужас не в самой боли, а в том, что когда мне ее причиняют, я осознаю, что совершенно одна, и что никто не придет, чтобы защитить меня.

Истязательница смотрит на меня сверху вниз, и я в ответ, глядя на нее в упор, сплевываю к ее ногам очередную порцию окрашенной кровью слюны. Когда-нибудь она поплатится за все то зло, что совершила: настанет день, и убью ее. Но сначала до этого нужно дожить.


Глава 2

В жизни все временно. (Автор неизвестен)

Я рассматриваю трещину в старом кафельном полу. Сердце мое бешено колотится, и я хватаюсь за руку Анны, пытаясь унять дрожь. Мы стоим в общем строю с остальными, и каждый из нас желал бы сейчас провалиться сквозь землю. Все что угодно, лишь бы не привлечь к себе внимания. И каждый едва дышит от страха, понимая, в какой мы опасности. Ногти Анны впиваются мне в руку – ее потная ладошка крепко сжимает мою. Я стараюсь отгородиться от звука тяжелых шагов, но пара ботинок, появившаяся в поле моего зрения, закрывает трещину на кафельной плитке, на которой я сосредоточена. Тяжело сглотнув и зажмурившись, я начинаю молиться всем богам, чтобы они меня услышали, и этот человек прошел мимо. Но, как всегда, мои молитвы издевательски игнорируются. Прохладные пальцы касаются моего подбородка.

— Открой глаза, девочка.

Я подчиняюсь и с трудом сдерживаюсь, чтобы не всхлипнуть. Это лицо отпечатано в моем подсознании – ночной кошмар, от которого каждый детдомовец просыпается с криком. Для всех он Дудочник – как герой легенды, который с помощью игры на своей дудочке увел из города всех детей. Только этому типу не нужна дудочка. Он просто забирает сирот – никому не нужных, брошенных, отчаявшихся и всеми забытых. Ничто не пугает так, как звук его шепотом произнесенного имени и рассказы о том, что происходит с детьми, которых он забирает… вернее, покупает. Ведь наша «хозяйка» не только морит голодом и избивает детей, но и торгует ими.

Внешне Дудочник выглядит как самый обычный мужчина: короткие, тронутые сединой волосы, ничем не примечательное лицо, а вот глаза… Именно его глаза заставляют меня дрожать от страха. В них нет жизни. Такие должны быть у дикого животного, а не у человека.

— А вот эта хорошенькая, — произносит он с садистской улыбкой, не сводя с меня своих убийственных глаз. — Сколько?

Заведующая делает шаг вперед и, заложив руки за спину, смотрит на меня прищуренными глазами.

— Она не годится в шлюхи.

Дудочник бросает на нее такой взгляд, что та отшатывается и опускает голову.

— Я не спрашивал, годится или нет.

Заведующая искоса поглядывает на меня.

— Она непослушна. Ее невозможно перевоспитать. Мы пытались.

Я смотрю на нее и чувствую кожей волну ненависти, поднимающуюся во мне, словно отряд насекомых, ползущих вверх по моему телу. Свободной рукой потираю левое плечо, ощущая под ладонью следы ожогов, нанесенных мегерой всего несколько дней назад.

Губы Дудочника кривятся в улыбке, и он поворачивается ко мне. От его масляного взгляда у меня сводит внутренности.

— Сколько лет?

— Тринадцать, — отвечает заведующая.

Он до боли сжимает мой подбородок. Холодные глаза смотрят пристально, и я, несмотря на парализующий страх, встречаюсь с ним взглядом. Он смеется, и этот смех заставляет меня вздрогнуть.

— Я беру ее.

Нет. Нет. Нет.

Он наклоняется ниже, дыша мне в лицо водочным душком.

— И я перевоспитаю тебя, детка, — его губы с удивительной нежностью прижимаются к моим, но это страшнее, чем получить от него удар. — Обещаю.

Я снова закрываю глаза, борясь с подступившими слезами.


***


Все, что я слышу, – это грохот собственного бешено колотящегося сердца, эхом отдающийся в ушах. Этого не может быть. Анна обхватывает меня руками, и рыдания сестры переходят в мучительный стон, когда в мою грудь утыкается ее детская мордашка. От слез сестренки моя футболка промокает насквозь. Я ничего не соображаю, только и могу, что, крепко вцепившись в нее, надеяться на чудо, которое вдруг спасет нас. Мне страшно не за себя, а за свою младшую сестру, которая останется одна в этом жутком месте - одна в целом свете. Ей всего десять лет, и она не сможет без меня.

Жесткая рука опускается на мое плечо и вырывает меня из объятий сестры.

— Не-е-ет!!! — кричу я.

«Хозяйка» приюта стоит за спиной Анны, удерживая ее на месте. Сестренка изо всех сил рвется ко мне, тянет руки, и в ее крике слышна такая боль, что у меня разрывается сердце. Слезы застилают мои глаза, и фигура Анны оплывает размытыми очертаниями.

— Пусти! — я отбиваюсь, но мужская хватка на моем плече становится все сильнее и сильнее, пока мне не начинает казаться, что кости вот-вот раскрошатся. — Анна! — всхлипываю я и отказываюсь идти, сопротивляясь каждому шагу. Мужская рука обхватывает мою шею, и я, максимально опустив подбородок, впиваюсь в нее зубами.

— Твою мать! — он разжимает пальцы, и я падаю на четвереньки. Если понадобится, я поползу к ней. Из горла рвется крик, когда сильные пальцы сжимаются на моей лодыжке. Я вижу свою сестру, ее покрасневшее личико залито слезами. Потом чувствую удар по затылку, и мир погружается во тьму.


Глава 3

Ненависть подобна отполированным доспехам: она и украшает, и защищает. (Роберт Бишоп)

Я медленно открываю глаза и со стоном отворачиваюсь от света ярких флуоресцентных ламп надо мной. В голове гудит, все тело болит и словно одеревенело. Внезапно я всё вспоминаю. Анна! В панике я резко сажусь. От этого движения голова начинает кружиться, а зрение то появляется, то исчезает. Вокруг меня сплошной бетон. Стены, пол, потолок – все мрачного серого цвета. Ни окон, ни даже намека на них. Я лежу на подвешенной к стене кровати. Это тюрьма. В углу дверь, над которой мигает красная лампочка камеры видеонаблюдения. Едва сдерживая слезы, я подтягиваю к груди колени и обхватываю их руками как можно крепче, чтобы унять дрожь в теле. Да, нам с Анной было нелегко, но, по крайней мере, мы были друг у друга. А теперь я тут, а она там, во власти той жестокой женщины. А я… Я слышала рассказы о Дудочнике. Детей, которых он забирает, больше никто никогда не видит. По щеке катится слеза, и я сглатываю болезненный ком в горле.

Дверь со скрипом открывается, и я вздрагиваю от неожиданности. При виде него меня охватывает такой страх, что к горлу подступает тошнота.

Он останавливается в метре от меня, и на его губах появляется вселяющая ужас улыбка. Я вся съеживаюсь, стараясь стать меньше. Следом появляется еще один мужчина, но останавливается в дверях.

— Привет, малышка. Меня зовут Эрик.

У Дудочника, оказывается, есть имя. Я опускаю взгляд на край своей кровати. Не хочу смотреть на него. Не хочу, чтобы он смотрел на меня. Не хочу, чтобы он рассматривал меня.

— Она хорошенькая, — говорит второй мужчина таким тоном, что меня от страха начинает колотить.

Эрик смеется:

— А ты думаешь, зачем я ее сюда притащил? Вставай, девчонка! — рявкает он, но я не двигаюсь. Просто не могу пошевелиться, конечности словно свело. Он протягивает руку, хватает меня за волосы и грубо стаскивает с кровати. Я падаю коленями на бетонный пол и кричу от боли, отдающейся во всем теле. Мне хочется убежать как можно дальше от него, но я стою неподвижно на коленях и смотрю в пол. По моим щекам сами собой текут слезы.

Он присаживается на корточки и, сжав шершавыми пальцами мой подбородок, вынуждает поднять лицо и взглянуть на него. Я зажмуриваюсь, и он смеется.

— Ты сколько угодно можешь закрывать глаза. Помнишь, что я тебе говорил? Помнишь, что я тебе сказал?

Я молчу, но чувствую на своем лице его горячее, пахнущее табачным дымом дыхание.

— Я обещал, что перевоспитаю тебя, — шепчет он.

От этих слов, словно по команде, во мне просыпаются глубинные животные инстинкты. Я вырываюсь из его хватки, отползаю назад, поднимаюсь на ноги и прижимаюсь к стене в дальнем углу комнаты. Его смех эхом отражается от стен небольшой камеры, и с моих губ срывается крик отчаяния. Мне не выбраться отсюда. Девчонка против двух взрослых мужиков. Он добьется своего – добьется подчинения, возможно, даже убьет или, что самое ужасное, отдаст в шлюхи. Все это мне прекрасно известно, я знаю, куда отправляют девочек моего возраста. Лучше умереть.

Эрик перестает смеяться и в мгновение ока оказывается возле меня. Я нападаю первой, но это лишь жалкая попытка. Одним резким движением он рвет на мне футболку пополам. Вскрикнув, я обхватываю себя руками, прикрывая от него свое тело.

— У нее даже сисек нет, — сплюнув на пол, говорит приятель Эрика.

Эрик хватает меня за волосы и тянет с такой силой, что я кричу и падаю перед ним на колени. Он притягивает мою голову к своей промежности и смеется.

— Мне это неважно.

Поднявшаяся желчь обжигает горло, а я пытаюсь справиться с паникой. Мне хочется просто свернуться в позу эмбриона и выбросить все это из головы. В течение нескольких секунд внутренний голос пытается убедить меня мыслить здраво и смириться, потому что это единственный способ выжить, но я тут же с отвращением гоню от себя эту мысль. С рычанием я бросаюсь на него и наношу ему удар между ног. Дернув за волосы, он отбрасывает меня в сторону и, тяжело дыша, прижимает ладони к промежности. Понимаю, что это ненадолго, но все же на секунду позволяю себе насладиться своей маленькой победой.

— Ах ты, маленькая сучка! Держи ее! — все происходит очень быстро. Я падаю спиной на холодный бетон. Чьи-то руки хватают меня, а навалившееся сверху тело всем весом прижимает к полу. Я кричу, царапаюсь, стараясь освободиться от свинцовой тяжести тела Эрика, жарко дышащего мне в лицо. Я чувствую себя беспомощной и жалкой: брыкаюсь, пытаюсь вырваться, сопротивляюсь, но у меня ничего не получается, и глаза наполняются слезами. Эрик с таким остервенением срывает с меня джинсы, что, не держи меня в этот момент второй мужчина, я проехалась бы спиной по полу. Он отбрасывает мои штаны в сторону, а я пытаюсь отстраниться и максимально сжать вместе свои голые ноги. Грубые пальцы обхватывают мои лодыжки и с силой раздвигают ноги. На лице Эрика появляется омерзительная улыбка, и у меня возникает ощущение, словно кто-то сжимает в кулаке мое сердце. Он тянется к моим трусам, но я, изловчившись, высвобождаю одну руку и бью его наотмашь по лицу. Звук пощечины разносится по бетонной камере подобно раскату грома. Брызжа слюной, он рычит и сдавливает мое горло. Я ловлю ртом воздух и извиваюсь всем телом, но это не приносит пользы, Эрик со стоном втискивает свои бедра между моих ног, и перед глазами у меня плывут темные круги.

— Хватит! — со стороны двери доносится чей-то голос, и Эрик замирает. Второй парень отдергивает от меня руки, словно от раскаленной сковороды.

— Слезь с нее! — приказывает голос.

Взглянув на меня напоследок, Эрик поднимается на ноги.

Я отползаю в угол, сажусь, поджимаю колени и пытаюсь соединить края разорванной футболки. Не хочу находиться здесь. Где угодно, только не здесь. Уткнувшись лицом в коленки, я закрываю глаза и представляю, что вернулась в приют, а рядом сидит Анна и ласково мне улыбается.

Почувствовав прикосновение к своему колену, я всхлипываю и поднимаю голову. Передо мной на корточках сидит мужчина. Темные с редкой проседью волосы, глаза цвета серого хмурого неба. Одет в костюм-тройку. Красный галстук завязан искусным узлом. На лице мужчины появляется легкая улыбка. Он смотрит мне в глаза так долго, что я не выдерживаю и отвожу взгляд. Однако прикоснуться ко мне он не пытается, а вместо этого медленно опускает руку в карман жилета, достает оттуда леденец на палочке и протягивает его мне. Сбитая с толку, я сдвигаю брови, но леденец не беру – у меня нет оснований доверять этому человеку. Пожав плечами, мужчина разворачивает конфету и засовывает ее в рот. Потом снимает с себя пиджак и набрасывает мне на плечи. Я хватаюсь за лацканы и стягиваю их вместе, чтобы прикрыть тело.

— Как тебя зовут? — спрашивает мужчина.

Я не отвечаю, и он прямо в этом великолепном костюме садится на грязный бетонный пол и прислоняется спиной к кровати. Единственный звук, который можно сейчас услышать, – это причмокивание его губ, пока она сосет леденец.

— Меня зовут Николай, — он вытягивает ноги и скрещивает их. — Николай Иванов.

— Уна, — шепотом отвечаю я.

—В тебе есть стойкость. Ты настоящий боец, — говорит он, вертя в руке ярко-красный леденец на палочке и внимательно разглядывая его.

— Пожалуйста, отпустите меня, — шепчу я сквозь слезы. Мне ничего не нужно – только увидеть Анну.

Склонив голову, он потирает подбородок.

— Уна, в этом мире выживают сильные. А слабые… они умирают забытыми, никому не нужными.

Я заправляю за ухо волосы, а он внимательно следит за моими движениями.

— Маленькая голубка, я могу предложить тебе величайший дар. Я могу сделать тебя сильной.

— Как?

— Я могу сделать тебя воином, — улыбнувшись одними уголками губ, он встает и протягивает мне руку. — Если выживешь… а я искренне надеюсь, что ты выживешь, голубка.


***


Я надеваю джинсы, и Николай ведет меня вверх по лестнице в помещение, которое выглядело бы как обычный дом, если бы не тюрьма в подвале. Здесь много женщин, и на большинстве из них нет ничего, кроме нижнего белья. Все они улыбаются Николаю, некоторые даже машут ему рукой или посылают воздушные поцелуи. Когда он проходит мимо вооруженных охранников у дверей, те склоняют перед ним головы. Я цепляюсь за его руку, к нему у меня мало доверия, но к этим людям еще меньше. В конце концов, разве Эрик не один из них? Но Николай спас меня от него.

Когда мы выходим на улицу, один из мужчин окликает его. Обернувшись, Николай говорит:

— Эту я забираю, — его ладонь опускается мне на макушку. Мне хочется увернуться от его прикосновения, но я не делаю этого.

При виде меня мужчина удивленно улыбается:

— Эту? Босс … — и начинает смеяться.

— Борис, я похож на того, кого интересует твое мнение? — Николай вынимает изо рта леденец, но при этом не произносит ни слова. Только смотрит.

— Нет, босс, — бормочет тот.

— Вот и славно, — положив ладонь мне на спину, он уводит меня в противоположную сторону. — Пойдем, голубка.

Мы подходим к черной спортивной машине, Николай открывает передо мной дверь, и я забираюсь в салон. Он пристегивает меня ремнем безопасности и закрывает дверцу. Я понятия не имею, куда он меня везет, но это в любом случае лучше, чем оставаться здесь, с Эриком. В данный момент выбор у меня небогатый.


Глава 4

Жизнь — так, как она есть, — не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. /Иосиф Бродский/

Мы едем всю ночь, и, в конце концов, я засыпаю, а когда просыпаюсь, вижу ставшее серым небо. Тихо работает радио, и Николай подпевает звучащей песне, отбивая такт пальцами по рулю. Я отворачиваюсь к окну, вздрагиваю при виде снега, покрывающего землю, и непроизвольно кутаюсь в пиджак Николая.

Мы едем по длинной пустынной дороге, и деревья, растущие по ее краям, постепенно превращаются в лес. Их ветви сильно сгибаются под тяжестью снега, искрящегося в лунном свете. Восхитительное и пугающее зрелище, одновременно дарящее чувство умиротворения. Наконец, мы подъезжаем к воротам в высоком заборе из панцирной сетки, перевитой колючей проволокой. Мне не видно, что за воротами, в свете фар можно рассмотреть только валящий стеной снег.

К окну машины подходит охранник с автоматом. Закутанный в ватник и выпускающий при дыхании клубы пара, он выглядит совершенно замерзшим. Николай опускает стекло, впуская в салон автомобиля ледяной воздух, и я начинаю дрожать всем телом. Едва увидев, кто за рулем, охранник, словно испуганная мышь, мчится открывать ворота.

— Кто ты такой? — мой вопрос звучит так тихо, что я не уверена, слышал ли он.

Николай поворачивается ко мне лицом и с едва заметной улыбкой отвечает:

— Я Николай Иванов.

— Чем ты занимаешься? — конкретизирую я вопрос.

Он вздыхает.

— Много чем, голубка. Очень скоро ты обо всем узнаешь. Ты будешь на меня работать.

Машина снова трогается с места. Я нервно сглатываю и шепчу:

— Что я буду делать?

— Еще не знаю точно, но ты будешь усердно тренироваться. Ты будешь сражаться так, словно от этого зависит твоя жизнь, и тогда, возможно, из тебя получится то, о чем можно только мечтать, — он улыбается.

Машина останавливается, и я, наконец, отрываю взгляд от его серых глаз. Дверь с моей стороны открывается, и я вижу стоящего в ожидании меня человека в серо-голубой военной форме. Я бросаю обеспокоенный взгляд на Николая.

— Моя маленькая голубка, я очень скоро вернусь. Помни о том, что я сказал. Сражайся.

Солдат хватает меня за руку и вытаскивает из машины. Ледяной ветер обжигает лицо, и мне хочется плакать. Дверь машины за моей спиной захлопывается, двигатель рычит, и, разбрасывая снег из-под колес, автомобиль уносится прочь. Я остаюсь одна за много-много километров от своей сестры и снова пребываю в паническом страхе от неизвестности, в которой предстоит оказаться.

— Пошевеливайся! — солдат тычет дулом автомата мне в спину, и я непроизвольно делаю шаг вперед, чтобы оказаться от него подальше.

Здание передо мной похоже на какую-то военную базу, нечто вроде ангара, занесенного снегом и не выбивающегося из общего пейзажа. Место идеально замаскировано и, по-видимому, хорошо охраняется. Куда, черт возьми, я попала?


***


Не знаю, как долго я здесь нахожусь. Очередная комната из цемента. Очередная тюрьма. Здесь нет окон, и я понятия не имею, ночь сейчас или день. Трижды в день конвоир приносит еду – единственный способ для меня ориентироваться во времени и единственный элемент стабильности в моем распорядке дня, но я начинаю понимать, что и это ненадолго. Иногда мне кажется, что между приемами пищи проходит не больше пяти минут. По моим подсчетам я здесь около десяти дней. Так мне кажется. Свет в камере никогда не выключают, и из-за этого я с трудом могу заснуть, а когда это удается сделать, меня сразу будят. Безо всякой причины на меня кричат и угрожают убить. Иногда эти люди просто бросают мне еду через дверь и уходят, а иногда заходят и без каких-либо причин избивают меня.

Я измучена и совершенно не понимаю, что происходит. Мне просто хочется, чтобы все это закончилось. Я живу в постоянном ожидании, пытаясь угадать, что будет дальше, но какими бы ни были мои догадки, они ни разу не оказались верными. Почему Николай так поступил со мной? Я доверилась ему, а он предал. Вот в чем моя ошибка – доверие. Зачем он привез меня сюда? С другой стороны… а почему бы ему этого не сделать? Если и есть что-то, чему я научилась за свою короткую жизнь, так это уверенность в том, что все люди по сути своей злые. Они хотят причинять боль другим. Они хотят видеть перед собой слабых и беспомощных. Им нужна легкая добыча.

Хотелось бы думать, что я сильная. В детском доме я такой и была. Ради Анны. Но сейчас совсем другое дело. Заведующая в детском доме не могла меня убить. А эти люди могут. И они сделают это. Я вижу это по их глазам. Ловлю себя на мысли, что превращаюсь в параноика, потому что постоянно жду момента, когда откроется дверь, к моей голове приставят пистолет и нажмут на курок.

При звуке открывшейся двери я вздрагиваю. Входит тот же парень, что и всегда, держа в руках поднос с едой.

— Пожалуйста, — умоляю я его. — Я больше не могу.

Я решилась и готова умолять. Пусть меня убьют – это лучше, чем терпеть пытки. Умирать страшно, но еще страшнее этот замкнутый круг ожидания и неизвестности. А что если меня никогда не отпустят? Что если я навечно обречена находиться здесь и терпеть все это? Что если случится худшее, и меня будут насиловать, что, собственно, и собирался делать Эрик. Неужели Николай вытащил меня из того ада только для того, чтобы отправить в еще более жестокий? Эрик хотя бы разговаривал. А эти люди молчат. Невозможно осознать ценность человеческого общения, пока не лишишься его и не окажешься надолго наедине лишь со своими мыслями.

Не произнося ни слова, парень ставит поднос на пол и выходит. Я готова кричать, биться головой о стену – что угодно, лишь бы ни на минуту больше не оставаться в этом ужасном месте. Не знаю, сколько времени проходит, но дверь снова открывается. Я остаюсь лежать на кровати, уставившись в потолок. Пытаться заговорить нет смысла – все равно не ответит. Это я быстро усвоила.

— Голубка?

На звук этого голоса я поворачиваю голову, уверенная, что у меня слуховые галлюцинации.

— Прости, что не смог приехать раньше.

Я сажусь на кровати и смахиваю с ресниц щиплющие глаза слезы. Он тепло улыбается мне, но я не двигаюсь с места. Не могу. Это обычная уловка, я уверена.

Поджав ноги, я отодвигаюсь к стене.

— Ну, не будь такой, — ласково говорит он.

— Ты бросил меня, — резко отвечаю я.

Он не перестает улыбаться.

— Боюсь, это было неизбежно. Но теперь я вернулся, — Николай входит в камеру и приближается ко мне. Я его совсем не знаю. Он привез меня сюда, посадил в этот бетонный бункер… но я так давно ни с кем не разговаривала…

— Они делали мне больно, — мой голос хрипит.

— Мне очень жаль, — он садится на кровать рядом со мной. — Но теперь я здесь. Я скучал по тебе, — Николай убирает с моего лица слипшиеся пряди волос и заправляет их за ухо. — Я не позволю, голубка, чтобы с тобой что-то случилось, — он обхватывает ладонями мое лицо и подушечками больших пальцев поглаживает по щекам, вечно мокрых от никогда, кажется, не прекращающихся слез. Впервые за несколько недель я чувствую себя в безопасности и понимаю, что Николай – единственный человек, кому я могу доверять. Единственный. Только ему я небезразлична, а остальным на меня наплевать. Он защитит меня. Я обнимаю его за шею, и он прижимает меня к себе. Запах сигаретного дыма, который, казалось бы, я должна ненавидеть, после того что делали со мной в детском доме, сейчас не вызывает отвращения. Этот запах напоминает мне о нем, о его пиджаке. Этот запах напоминает мне о том, что он спас меня.

— Моя суровая голубка, — ласково говорит Николай.

Я прижимаюсь к нему, а он просто обнимает меня, даря ощущение защищенности. Я не испытывала этого чувства со дня смерти родителей.

— Ты готова? — спрашивает он.

— К чему?

Николай отстраняется и смотрит мне в глаза.

— Стать сильной.


Глава 5

Доверие невинных – самый полезный инструмент лжеца. /Стивен Кинг/

Николай идет впереди меня по серым коридорам с бетонными стенами. Кроме нас здесь никого нет, и это сильно напрягает. Я нервничаю и тревожно озираюсь по сторонам, страшась звука собственных шагов.

Наконец, Николай останавливается перед дверью и с улыбкой поворачивается ко мне.

— У тебя пять минут. Тут есть чистая одежда, — он жестом приглашает меня войти.

Бросив на него короткий взгляд, я открываю дверь. Под моими босыми ступнями кафельная плитка. Слышится звук капающей воды. Душевая. Слева – полка со сложенной на ней стопкой черной одежды. Он сказал, что у меня есть пять минут. Сбрасываю грязные джинсы и футболку, выданную мне здесь в день приезда. В помещении холодно до дрожи, до стука зубов. Включаю воду – она ледяная, но у меня нет времени ждать, пока пойдет теплая. Он дал мне пять минут, и я не могу рисковать. Зачем провоцировать его на то, чтобы он силой вытаскивал меня отсюда?

Я запрыгиваю под струю воды и едва не кричу, когда ледяные струи касаются моей кожи. Довольно быстро вода нагревается, и я готова поклясться, что никогда не получала такого удовольствия от кипятка. На стене закреплен дозатор с жидким мылом, и оно воняет, как дешевое чистящее средство для туалета, но мне все равно. Я намыливаюсь целиком, включая волосы, и, смыв всю грязь, ощущаю себя чистой. Хочется стоять в этом жарком душе весь день, но я не могу. К тому моменту, как я вытерлась и оделась, мой дух воспрял, словно вода в буквальном смысле слова смогла смыть все последствия моего тюремного заточения.

На мне черная рубашка с длинными рукавами и штаны, напоминающие военные брюки. Когда я выхожу, Николай бросает взгляд на часы.

— Хорошо. Идем.

Куда мы идем, я не знаю, но все равно иду следом за ним. Дойдя до конца коридора, Николай останавливается перед очередной дверью и жестом указывает мне идти вперед. Возникает предчувствие, будто он специально пропускает меня, чтобы я первой столкнулась с чем-то по ту сторону двери. Понимаю, это абсурд. Если бы он хотел причинить мне боль или убить, то, само собой, просто взял и сделал бы это. Но навязчивая мысль не отпускает меня.

Я нажимаю на массивную железную ручку и толкаю дверь, петли скрипят, и передо мной еще один небольшой коридор, заканчивающийся очередной дверью.

— Что это? — спрашиваю я.

— Твой новый дом, — тихо говорит он. Слева панель электронного замка, и Николай, обойдя меня, вводит код. Дверь открывается, но я стою неподвижно. Он подталкивает меня внутрь, и дверь за нами с грохотом закрывается – тяжелый металлический лязг эхом разносится по комнате. Громкий жужжащий звук сигнализирует о том, что электронный замок закрылся. Мы заперты здесь, как в тюрьме. Меня охватывает паника. Я резко разворачиваюсь и наталкиваюсь на грудь Николая. Обхватив за запястья, он с такой силой разворачивает меня, что я едва не падаю.

Удерживая за плечи, Николай заставляет меня осмотреться. Комната внушительного размера и по большей части пустая. Стены увешаны оружием: пистолетами и ножами, арбалетами и мечами. На дальней от двери стене висят мишени, а по центру – тяжелые боксерские груши. Но самое ужасное – это истертый цемент под моими ногами. Серая поверхность заляпана кровью, придающей полу кирпичный оттенок с вкраплениями красного.

Николай встает передо мной и чуть наклоняется вперед, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Сунув руку в карман, он достает леденец и, улыбаясь, изящным жестом предлагает его мне. Дрожащими пальцами я беру конфету, наблюдая за Николаем, который достает еще одну и разворачивает.

— Саша, хочу познакомить тебя кое с кем! — кричит он и засовывает леденец в рот.

Из темноты появляется фигура, двигаясь настолько грациозно, что звука шагов практически не слышно. Человек останавливается слева от нас, и, заложив руки за спину, вытягивается по струнке. На вид он немногим старше меня, но выше на полторы головы, а тело подтянутое и мускулистое, несмотря на подростковую непропорциональность. Золотистого оттенка волосы коротко острижены. Одет во все черное: рубашку с длинными рукавами и брюки-карго, почти как у меня. Взгляд зеленых глаз уверенно смотрит вперед, и я ловлю себя на мысли, что пытаюсь разглядеть, на что именно в дальней части комнаты он так пристально смотрит.

— Саша, это Уна.

Парень бросает на меня короткий суровый взгляд, но ничего не говорит.

— Она будет тренироваться вместе с тобой и твоими товарищами.

На этот раз взгляд парня задерживается на мне дольше.

— Приятно познакомиться, — я стараюсь проявить вежливость, но тут же ощущаю себя полной дурой.

Неловкую паузу прерывает Николай.

— Саша у меня один из лучших. Я возлагаю на него большие надежды. Как и на тебя, — в голосе Николая звучала убежденность. — Он присмотрит за тобой. Не так ли, Саша? — Николай хлопает юношу по плечу, и тот кивает в ответ.

— Да, сэр.

Не вынимая изо рта леденец, Николай улыбается.

— Хорошо. Меня это очень порадует. Голубка, сделай так, чтобы я тобой гордился, — и, подмигнув, мне направляется к двери.

Он уходит. Конечно, я знала, что так и будет, но все равно начинаю паниковать. Мне не хочется, чтобы он уходил. А вдруг меня снова вернут в ту камеру? Николай здесь единственный, кому можно доверять. Я делаю шаг вслед к его удаляющейся спине, но Саша, зажав мне рот ладонью, прижимает меня к себе. Его пальцы впиваются в мою челюсть с такой силой, что, наверное, останутся синяки. Дышать становится тяжело, и я начинаю вырываться. Однако он с легкостью удерживает меня, и я вижу, как Николай, оглянувшись напоследок, выходит за дверь. Едва она закрывается, Саша отпускает меня. Я разворачиваюсь и, не сводя с него глаз, на нетвердых ногах пячусь назад.

Он вздыхает и раздраженно прищуривает глаза.

— Взрослей или умрешь.

— Куда он ушел? Почему я здесь?

— Он может ходить туда, куда хочет. Он босс, а ты здесь потому, что он увидел в тебе необходимые качества.

— Необходимые для чего?

— Для того чтобы войти в состав его «Элиты», — склонив голову, он подходит вплотную ко мне – я даже чувствую его дыхание на своем лице – и, приподняв бровь, добавляет: — Чтобы убивать. Стать наемным убийцей, — для пущего эффекта последние слова произносятся шепотом. Он пытается напугать меня, и ему это удается, но я не показываю вида.

Убийца? Вот это сильно.

— Наемный убийца, — наморщив лоб, выдыхаю я.

Оглядев меня с головы до ног, парень пожимает плечами.

— Вообще-то, ты девушка, но раз Николай захотел тебя взять… — он разворачивается и направляется к выходу. — Не расслабляйся и постарайся не отбросить коньки в первую неделю. Он попросил присмотреть за тобой, и меня бы очень устроило, если бы ты осталась в живых, — толкнув дверь, он выходит из комнаты, и я бегу следом.

За дверью коридор, освещенный резким светом флуоресцентных ламп. Парень открывает очередную дверь и, отступив в сторону, пропускает меня вперед. Едва переступив порог, я натыкаюсь на взгляды четырех пар глаз. Уставившись в пол, я просто стою и жду. Жду неизвестно чего.

— Это Уна. Николай лично привез ее. Постарайтесь не вести себя как мудаки.

Они смотрят на меня так, словно я двухголовое чудище.

В комнате двухъярусные кровати, на которых, развалившись, лежат четверо парней. Окон нет. Освещение только электрическое.

— Но… она же девчонка, — темноволосый юнец произносит эти слова, словно сплевывает.

Другой – высокий, с голым торсом – смеется:

— Он просто раньше девчонок не видел.

Они перебрасываются насмешками и ведут себя так, словно меня здесь нет, поэтому я облегченно выдыхаю, а Саша кивком приказывает мне следовать за ним.

— Это твоя койка, — а затем указывает на металлический шкаф, — и твой шкафчик. В нем базовый комплект вещей, хотя тебе они вряд ли подойдут по размеру. Завтрак в пять, тренировка начинается в шесть, — повернувшись ко мне спиной, он пересекает комнату и садится на нижний ярус одной из кроватей.

— Не обращай внимания. Он просто на голову ушибленный.

Я смотрю на парня с обнаженным торсом. Свесившись с верхнего яруса, он одаривает меня ослепительной улыбкой. Темноволосый, кареглазый – прямо красавчик, сошедший с рекламного плаката. Мой взгляд задерживается на его обнаженной груди чуть дольше дозволенного, и я, покраснев, пытаюсь зацепиться глазами за что угодно, лишь бы не смотреть на него.

— Хм… Спасибо...?

— Алекс.

Я киваю:

— Приятно познакомиться, Алекс, — и тут же испуганно смотрю на Сашу, ожидая, что он начнет ругать меня за разговоры с Алексом, но Саша даже внимания на это не обратил. Проследив за моим взглядом, Алекс усмехается. Есть в нем что-то такое… некая легкость, которая в этом месте кажется неуместной. Тут вся обстановка больше напоминает склеп, в котором, по-видимому, из детей делают убийц. Здесь я и умру. С этой мыслью я уже почти смирилась, но все же… Николай привез меня сюда. Он сказал, что верит в меня. А вдруг у меня получится? Вдруг я сумею стать человеком, которого все боятся? Страх внушает уважение. И я хочу этого. Хочу быть могущественной. Почему-то мне хочется не обмануть надежд Николая, оправдать его уверенность во мне. Я хочу, чтобы он гордился мной.


***


Свет выключается. Лежа в кромешной тьме в одной комнате с четырьмя парнями, я, наконец, все осознаю. С того момента, как я покинула приют, прошло, должно быть, около двух недель. И все эти две недели я страдала в полном одиночестве, уверенная, что конца и края этому не будет. Честно говоря, я думала, что меня убьют. А если не убьют… если со мной не поступят так, то… в сердце хотя бы теплилась надежда вернуться в приют, к Анне. Теперь этой надежды больше нет. Моя конечная точка здесь, именно в этом месте мне предстоит жить дальше или умереть. Единственный способ снова увидеть Анну – это произвести должное впечатление на Николая и стать той, кем он хочет меня видеть. А на это уйдет время.

Я вновь думаю об Анне, чего не позволяла себе, находясь в той – прежней - камере. Наверное, она сейчас мучается от ночных кошмаров. Как же я скучаю по ней! Глаза наполняются жгучими слезами. Я прижимаю руку ко рту, пытаясь успокоить неровное от всхлипов дыхание и зажмуриваю глаза, стараясь взять себя в руки, но ничего не помогает. В комнате раздается раздраженный вздох одного из парней. Наверное, они считают меня жалкой соплячкой, которая и двух минут здесь не продержится. Возможно, так и есть. Не знаю, как долго я лежу и пытаюсь заглушить собственные всхлипы, но, в конце концов, пружины верхнего яруса кровати скрипят, и в тусклом свете сначала появляются очертания свесившихся ног, а потом на пол спрыгивает Алекс. Он устраивается на краю моей кровати, и я, всхлипнув, сажусь.

— Мелкая, если сейчас ты не перестанешь плакать, завтра эти парни на ринге забьют тебя, — шепчет он, и в темноте я вижу сверкнувшую на его лице улыбку.

— Прости, — я стараюсь говорить тихо.

Он вздыхает и ложится на кровать рядом со мной.

— Все мы когда-то прошли через это. Иди сюда.

Я хмурюсь.

— Что ты делаешь?

Он обнимает меня и притягивает к себе.

— Слушай, я устал. Давай спать.

Я ложусь, напрягшись всем телом. Зачем он это делает? Любое проявление доброты у меня тут же вызывает подозрение, потому что… ну… в моей жизни это большая редкость. Нет, просто все действительно так, как сказал Алекс: он устал, а я мешаю ему спать. Вот и все. Его тепло помогает мне успокоиться. Он лежит поверх одеяла, наши тела разделены тонкой тканью. На дворе холод, но на Алексе только майка и спортивные штаны, словно он не чувствует низких температур. Практически сразу Алекс засыпает, и я сосредотачиваюсь на его ровном дыхании, на биении его сердца рядом с моим ухом. Эти звуки постепенно убаюкивают и меня.


Глава 6

Год спустя. 14 лет.

Ребенок – это неограненный алмаз. /Остин о`Мэлли/

Кулак Алекса врезается в мою челюсть, и я, отшатнувшись, сплевываю скопившуюся во рту кровь. Он, как минимум, килограммов на двадцать тяжелее меня, и за плечами у него три года тренировок. Он профессионал. Я уворачиваюсь от очередного удара, пригибаюсь и бью его по почкам. Толку от этого немного, но гримаса боли на лице Алекса дарит мне чувство внутреннего удовлетворения. Я – девчонка, которая должна была стать шлюхой. Любимица Николая. Надо мной насмехаются, давая понять, что здесь, на ринге, не видят во мне угрозу сопернику, но тем самым лишь укрепляют мою решимость проявить себя.

Алекс бросает меня на пол, и я улыбаюсь, потому что для меня это наилучший вариант. Мне удается изогнуться и закинуть одну ногу ему на шею, я вижу, как в этот момент он осознает свою ошибку и пытается встать. Алекс приподнимается, но вместе со мной, и затем падает, швыряя меня спиной на маты. Улыбаясь ему, я обхватываю свою лодыжку и зажимаю его шею в сгибе колена. Я давлю до тех пор, пока глаза Алекса не начинают закатываться, но не ослабляю захвата и жду момента, когда он потеряет сознание. Наконец, его безвольное тело падает на меня, и я, не поднимаясь с мата, пытаюсь выровнять собственное дыхание. Ребра протестующе болят при каждом вдохе, и я чувствую, как начинает опухать челюсть.

Джеймс, наш тренер, склоняется надо мной.

— Хорошо, — он ногой спихивает с меня обмякшее тело Алекса и уходит. Джеймс тоже уверен, что мне здесь не место. Девчонка не должна тренироваться вместе с его бойцами, тем более, такая тощая. Похвалу у него заслужить очень сложно, но тем она ценнее.

Николай был прав, обещая, что сделает меня сильной. Здесь - именно здесь - это стало целью. Стремление стать сильной дарит ощущение того, что я сумею противостоять монстрам, которые придут за мной. А они придут. Они всегда приходят.

Надо мной склоняется Саша и протягивает руку. Я принимаю его помощь и вскакиваю на ноги.

— Создается впечатление, что ты против кровопролития, — бормочет он себе под нос. Зеленые глаза Саши встречаются с моими, и он приподнимает одну бровь. Я знаю, он считает, что у меня кишка тонка. Но здесь не место излишней впечатлительности. Мы -солдаты. Бесправная собственность Николая. Нас натаскивают, чтобы добиться полной потери чувствительности ко всему, в особенности к насилию, крови и смерти. Так что к крови я равнодушна.

Мы встаем в ряд с Санни и Адамом – эти двое парней с нами в одной группе. Я им не нравлюсь, они мне тоже. Мы вообще не общаемся друг с другом.

— Просто не люблю понапрасну разводить грязь, — спокойно объясняю я. — Зачем лить кровь, если и без этого есть куча способов вырубить противника?

— Так по-девчачьи, — шепчет Саша, и мне хочется ударить его, но я сдерживаюсь.

Лежащий на полу Алекс издает стон. Рядом с ним на корточки присаживается Джеймс и подносит к его носу баночку с нюхательной солью. Алекс закашливается и отмахивается от Джеймса.

— Боже, что это за вонючее дерьмо! — он смотрит на меня и улыбается. — Мелкая, а ты здорово прибавила!

Встав на ноги, Алекс потряхивает головой, подходит к нам и занимает место в строю. Я гневно смотрю на него, но ничего не говорю. Ненавижу, когда он при всех называет меня мелкой.

Джеймс встает перед нами и каждому по очереди смотрит в глаза. Указав пальцем на меня, он кричит:

— Вы недооцениваете ее, потому что она женщина! — и, встав передо мной, добавляет: — А ты должна научиться использовать это в своих интересах, — губы Джеймса кривятся, отчего длинный шрам, пересекающий по диагонали его лицо, становится похож на разрез по коже. Джеймс из тех людей, которые могут напугать даже самого закаленного солдата, но наставник он просто отличный. В первый мой день он сказал, что не хочет, чтобы я стала лучшей. Он хочет, чтобы я убила лучшего.

— Свободны! — выкрикивает он.

Мы направляемся к душевой. Каждый день здесь выматываешься настолько, что, как ни приучай мышцы к нагрузкам, к концу дня они все равно болят. По заведенному порядку у нас идут различные тренировки: от рукопашного боя до стрельбы. Еще общая физическая подготовка. Вдобавок психологические тренинги и образование. Лично я изучаю английский, итальянский, испанский и немецкий языки. Еще нам преподают тактику и стратегию, ведь для того, чтобы ликвидировать цель, нужно не только суметь подобраться к ней, но и разработать план отхода. Все, что происходит здесь, похоже на психические и физические атаки, переучивающие ваше тело и ваш разум и заставляющие видеть мир в совершенно ином свете. Джеймс часто говорит: «Чтобы стать лучшим, нужно ожидать неожиданного и быть готовым к любым случайностям. Подготовка и знания – вот ключ к выживанию».

Я захожу в раздевалку и снимаю пропотевшую форму. Здесь одни парни и… ну… это место не очень-то приспособлено для девушек. Ко мне нет никакого особого отношения, в том числе и касательно душевых. Я давным-давно забила на скромность. В голом теле нет ничего особенного, а на стеснение у меня просто нет времени. Парням тоже все равно, хотя сейчас я замечаю, что отношение к этому со стороны Саши и Алекса становится все более странным.

Захожу в одну из свободных душевых и включаю воду, она, как обычно, нагревается только через несколько секунд. Я научилась ловить кайф от этих мгновений холода – они словно встряска для моего тела, напоминающая о том, что я все еще жива. Как только вода становится горячей, мои ноющие мышцы успокаиваются. Обернувшись, я замечаю, как Санни искоса поглядывает на меня. Даже спустя год мы почти не разговариваем и едва замечаем друг друга. Он испытывает удовольствие, ставя меня в неловкое положение. Его глаза опускаются на мою грудь, и я только успеваю бросить на него гневный взгляд, как слева раздается низкое рычание. Душевые разделены перегородками, которые человека среднего роста закрывают от середины бедра до плеча. В кабинке слева от меня стоит Алекс и, стиснув челюсти, неотрывно смотрит на Санни. Атмосфера становится напряженной, и я ловлю себя на том, что перевожу взгляд с одного на второго.

— Уна, выйди, — тихо произносит Саша, появляясь рядом со мной и держа полотенце, наподобие ширмы, чтобы закрыть меня от взглядов остальных. Лицо его серьезно, и он незаметно поглядывает в сторону Алекса. — Немедленно! — рявкает он.

Закатив глаза, я выхватываю у него полотенце и выхожу из-под горячих водяных струй.

— Парни, это всего лишь кожа. Не пойму, почему ты так странно на нее реагируешь, — ворчу я в сторону Санни.

Ни один из них не произносит ни слова, поэтому я, глубоко вздохнув, покидаю душевую и направляюсь обратно в общежитие. Надев спортивные штаны и майку – естественно, все черного цвета, – иду в столовую. Обычно мы ходим вместе с Сашей и Алексом, но сейчас они, видимо, заняты какими-то непонятными пацанскими разборками с Санни. Я пытаюсь пальцами расчесать волосы, но мокрые пряди, не успевшие повидать мыла, безнадежно слиплись.

Всю еду для нас готовит в столовой Магда – милая женщина, но немая. Она протягивает мне поднос с едой, и я благодарю ее улыбкой. Питание здесь просто отменное: с большим содержанием белков и углеводов для поддержания энергетического баланса. Совсем не то, что в детдоме. В очередной раз мои мысли уносятся к Анне, но я мгновенно блокирую их. Думая о сестре, я сначала чувствую вину за то, что оставила ее там одну, а потом из-за этих переживаний мне становится до тошноты плохо, поэтому я гоню от себя мысли о сестре, отчего чувство вины становится еще сильнее. Так что лучше просто забить на все, по крайней мере, на то время, пока я здесь и не в состоянии ничего изменить. Бессмысленное копание в собственных мыслях не приносит ничего, кроме боли.

Я уже наполовину приканчиваю свою порцию еды, когда в дверях, наконец-то, появляются Алекс и Саша. У Саши серьезное выражение лица, что является обычным делом для него, а вот идущий за ним Алекс ухмыляется, демонстрируя отвратительно рассеченную губу. Вздохнув, я кладу перед собой руки, сцепляю пальцы и жду, когда они оба сядут. Саша располагается напротив меня, Алекс – рядом.

— Господи, мелкая! Ты как пылесос, — он с усмешкой кивает в сторону моего подноса.

В столовую входят Адам и Санни, и я тут же замечаю, что у последнего опухший левый глаз, кровоподтек на челюсти, и что он идет, слегка сгорбившись. Алекс вспыльчив, драчлив, непредсказуем и всегда бьет так, чтобы нанести максимальный урон.

— Ты подрался с Санни? Почему? — спрашиваю я.

Саша сосредоточенно разглядывает поверхность стола, а из глаз Алекса исчезает насмешливый огонек.

— Сам напросился, — коротко отвечает он, и я не могу не заметить нотки жестокости в его голосе.

— Алекс, у тебя будут неприятности.

Это будут не просто неприятности. Дисциплина здесь превыше всего. Жизнь подчинена жестким правилам, потому что когда собираешь под одной крышей подростков и обучаешь их смертоносным навыкам, по-другому нельзя. Все, что идет вразрез с правилами, пресекается и строго наказывается.

Рука Алекса опускается на мою ногу и сжимает ее выше колена.

— Со мной все будет в порядке, мелкая.

Сдвинув брови, я наблюдаю за его пальцами на моем бедре, а когда поднимаю глаза, встречаю какой-то странный взгляд Саши. Да что с ними сегодня?

Я встаю из-за стола и забираю свой поднос.

— Ты куда? — спрашивает Алекс.

— Я не голодна, — сбросив остатки еды с подноса, я, не дав ему продолжить, быстро покидаю столовую. Мне не нравится вся эта напряженность. Мне не нравится, как ведет себя Алекс. Мне не нравится, как смотрит на нас Саша.

Войдя в комнату, я в раздражении бросаюсь на кровать, ложусь на спину и смотрю на ржавый каркас верхнего яруса. Закрываю глаза и слушаю тишину, она действует умиротворяюще. Такая возможность выпадает очень редко.

Я вздрагиваю от прикосновения к моей щеке – похоже, уснула. На краю кровати сидит Алекс. Его пальцы легко скользят по моей шее. Он всматривается в мое лицо так внимательно, что даже морщинка залегла между бровями.

— Почему ты так смотришь на меня? — тихо спрашиваю я.

Губы его изгибаются в улыбке, и морщинка между бровями разглаживается.

— Ты злишься на меня, мелкая?

Я закатываю глаза.

— Не надо отвечать вопросом на вопрос.

Его улыбка становится еще шире.

— Значит, злишься, — прядь темных волос падает ему на лоб, а карие глаза заглядывают в мои. Их блеск… в нем весь Алекс.

— Почему ты подрался с Санни? — вздыхаю я.

Алекс снова хмурится и, отведя взгляд, накручивает себе на палец прядь моих волос. Молчание затягивается. Наконец, снова взглянув на меня, Алекс говорит: — Он смотрел на тебя.

— Хм, ну… это же Санни. Он придурок. И специально провоцирует меня.

Алекс тяжело вздыхает.

— Это все полная ерунда, — успокаиваю я его.

Он проводит рукой по лицу и снова отводит взгляд. Черт возьми, да что с ним такое?

— Мелкая, не заставляй меня произносить это вслух, — со стоном говорит Алекс.

Входит Саша и снова как-то странно на нас смотрит.

— Саша, о чем он говорит? — Он всегда честно отвечал на все мои вопросы. — Почему он подрался с Санни?

Похоже, даже Саша чувствует себя неловко.

— Уна, послушай. Ты ведь девушка, — он приподнимает брови, и я, сев на кровати, внимательно смотрю на него. — И… — Саша закашливается.

— Ты живешь, спишь… принимаешь душ вместе с парнями, — заканчивает за него Алекс. — Это проблема, потому что…

Саша закатывает глаза.

— Господи, Уна! Санни смотрит так, как будто хочет тебя!

— Пойми, мелкая, ты уже выглядишь совсем не по-детски, — смущенно бормочет Алекс.

О, Боже. Я чувствую, как поднимается жаркая волна, заливая краской шею и лицо до самых корней волос. Парни избегают моего взгляда, хотя Саша делает это не так явно, как Алекс. Все верно. За прошедший год, благодаря правильному питанию, мое тело стало соответствовать возрасту. Бедра округлились, появилась грудь, но все это далеко не выдающихся размеров. По крайней мере, не настолько, чтобы на них таращиться.

— Ты права. Санни придурок, — Алекс будто пытается сгладить неловкость.

Так стыдно, что я не в силах даже посмотреть на них.

Через несколько минут входят Санни и Адам. В комнате воцаряется тишина. Я физически ощущаю, как всеобщее напряжение давит на меня, словно бетонная плита. Почувствовав, что взгляды всех присутствующих сейчас устремлены на меня, я встаю и, дойдя до своего шкафчика, достаю из него перчатки. Я готова уйти куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, и поэтому, несмотря на сильную усталость и боль в мышцах, отправляюсь в зал для тренировок. Колотя тяжелую грушу, я с каждым ударом ощущаю ее тяжесть, отдающуюся болью в костяшках пальцев и в каждой мышце. Я долблю ее до тех пор, пока руки не начинают неметь от боли.

— Осторожнее, убийца.

Я поворачиваюсь и вижу прислонившегося к стене Алекса. Он стоит, как обычно, с голым торсом, скрестив лодыжки и глубоко засунув руки в карманы спортивных штанов.

— Чего тебе? — я поворачиваюсь к нему спиной и наношу очередной удар по груше. Почувствовав его руку на своем плече, я замираю.

Одной рукой Алекс обнимает меня за талию, другой – поверх груди. Даже через майку я чувствую жар, идущий от его обнаженной груди, прижатой к моей спине.

— Прости, — выдыхает он мне в ухо. — Я не хотел тебя расстраивать, — губы Алекса прижимаются к моим волосам. Он и раньше так делал, наверное, тысячу раз, когда перебирался на ночь в мою постель, и меня никогда это не напрягало – наоборот, успокаивало в те минуты, когда я чувствовала себя одинокой и всеми брошенной. Это ведь Алекс. Мой лучший друг. Но внезапно его прикосновения стали ощущаться по-другому. То, что он делает сейчас, не похоже на привычный дружеский жест утешения. Это все они виноваты – он и Саша. Зачем им нужно было заострять внимание на этой постыдной теме?

Глубоко вздохнув, я прислоняюсь спиной к его телу. Он возвышается надо мной, а его сильные руки – те самые руки, которые всегда дарили чувство абсолютной защищенности – обнимают меня. Повернувшись, я прижимаюсь щекой к груди Алекса и слушаю ровное биение его сердца. Как часто я засыпала под этот ритмичный стук.

Ладонь Алекса опускается на мой затылок. И поглаживает влажные волосы.

— Ты не расстроил меня. Все парни идиоты.

Он смеется.

— Не буду с тобой спорить.

Оторвав лицо от груди Алекса, я смотрю на него снизу вверх и шепчу:

— Ты так и не объяснил, за что ударил Санни. Я и сама могу постоять за себя.

Запрокинув голову, Алекс тяжело вздыхает.

— Мне не понравилось, как он смотрит на тебя.

— Почему? — спрашиваю я так тихо, что сомневаюсь, услышал ли он мой вопрос.

Алекс чуть прищуривается и снова пристально смотрит на меня. Его объятия становятся крепче, а взгляд не отрывается от меня так долго, что время, кажется, останавливается, и я тону в его глазах. А как он смотрит на меня… раньше никогда так не смотрел. Алекс склоняется ко мне, сейчас мы лицом к лицу, и у меня перехватывает дыхание, а мышцы живота напрягаются и странно трепещут. Это же Алекс. Мальчик, который защищает меня даже тогда, когда я не нуждаюсь в защите. Мальчик, который ради моего же блага на тренировках буквально надирает мне задницу. Это он учил меня, как правильно наносить удары, как собирать пистолет меньше чем за десять секунд, но сейчас… будто ничего из этого не существовало. Я не могу объяснить, но Алекс… он сейчас словно незнакомец и в то же время такой теплый, родной и надежный. Его темные глаза прожигают меня насквозь, словно заглядывают в самую душу. А потом он останавливает взгляд на моих губах. Мне неловко. И любопытно.

Я едва могу дышать и чувствую, как жаркий румянец заливает щеки. Алекс убирает руку с моей талии и легко смахивает в сторону прядь волос с моего лица. От его прикосновения мои ресницы вздрагивают, глаза закрываются, сердцебиение ускоряется, а кожа покрывается мурашками. Мозолистые пальцы Алекса прослеживают контур моего подбородка, и я чувствую на своем лице его теплое дыхание, а потом… легкое, словно перышко, прикосновение его губ. Я замираю, не в силах ни пошевелиться, ни вдохнуть. Он целует меня. Алекс меня целует. Я слишком потрясена, чтобы хоть как-то отреагировать. Его губы мягче, чем кажутся, а из-за пальцев, касающихся моей шеи, кожа покрывается мурашками. Когда Алекс отстраняется, я открываю глаза, но тут же отвожу взгляд.

— Уна … — начинает он, но замолкает.

Я, наконец, поднимаю на него глаза, и неловкая пауза становится еще более напряженной.

— Прости, — бормочет он.

Я качаю головой.

— Все в порядке.

Или, по крайней мере, я так думаю. Честно говоря, особой уверенности нет.

Руки Алекса все еще обнимают меня, но объятия, которые всего несколько минут назад казались просто дружескими, теперь ощущаются совершенно иначе.

— Скоро выключат свет, — говорит он и протягивает мне ладонь. Я отвечаю на его жест, наши пальцы переплетаются, и мы вместе возвращаемся в общую комнату, войдя в которую, встречаемся с пристальными взглядами Санни и Адама. Саша старательно делает вид, что не замечает нас.

Я переодеваюсь и забираюсь в свою кровать. Алекс запрыгивает в свою. Свет гаснет, и окутавшая меня тьма скрывает все вокруг, но именно сейчас, в этой беззвучной темноте, я вижу и слышу главное. Я прижимаю к губам пальцы и ощущаю легкое покалывание, напоминающее о поцелуе Алекса. Зачем он это сделал? Я раньше даже не думала о поцелуях. В том смысле, что в моей жизни этого практически не было. Поцелуи, мальчики… все это было лишь в диснеевских мультфильмах, которые я смотрела в детстве. До того, как… Все это словно из другого мира, из другого времени. Здесь такому не место. Алекс и Саша – мои лучшие друзья, но Джеймс всегда внушал нам, что каждый сам за себя, поэтому мы должны стараться превзойти друг друга. Рано или поздно мы все умрем. Я все знала и добровольно согласилась на это, чтобы стать сильной. Чтобы Николай гордился мной. И все же Алекс всегда был для меня оплотом надежности и безопасности. Находясь в его объятиях, слыша его беззаботный смех, я могла себе представить, что это не наша жизнь. Что мы обычные парень и девушка. И мне очень этого хотелось. Я хотела быть сильной, но было бы лучше, если бы в этом не было необходимости. Мне хотелось, чтобы не было надобности соответствовать этому запутанному, полному проблем, миру.

Кажется, прошло несколько часов, а я все еще не сплю. В комнате слышится ровное дыхание крепко спящих парней, а с койки Адама доносится жуткий храп. Пружины верхнего яруса скрипят, а потом оттуда свешиваются ноги Алекса. Он, что, хочет лечь ко мне в постель? А я хочу этого? Стоп. А почему я не должна этого хотеть? Ведь это обычное дело. Из-за поцелуя – вот почему. Но выбора у меня нет, потому что разрешения Алекс не спрашивает. Он спрыгивает с верхнего яруса, и его ноги касаются пола легко и совершенно бесшумно. Он тянет за край одеяла, и я ловлю себя на том, что отодвигаюсь, стараясь освободить на узкой кровати место для значительно подросшего друга. Алекс ложится рядом, но ничего не говорит. Повернувшись на бок, я смотрю на него, а он – на меня. В темноте виден только блеск его глаз. Через несколько секунд Алекс улыбается, и его яркая улыбка контрастирует с окружающей нас тьмой.

— Чему ты улыбаешься? — шепчу я.

— Ты красивая.

Я краснею и, смущенно опустив глаза, сосредоточенно разглядываю его грудь.

— Не говори глупостей.

— Это никакие не глупости.

В груди у меня возникает легкий трепет, в животе что-то томительно сжимается. Алекс обнимает меня и, прижав к себе, целует в лоб, а через несколько секунд опускает подбородок на мою макушку. Окутанная его родным запахом, я умиротворенно вздыхаю. Не размыкая объятий, он гладит меня по волосам до тех пор, пока я не засыпаю.


Глава 7

Один из ключей к счастью – плохая память. /Рита Мэй Браун/

— Вдохни! Задержи дыхание! Сфокусируйся на сердцебиении. Дождись паузы между ударами сердца. И жми на курок!

Я смотрю в прицел, целясь в металлическую мишень, имитирующую очертания человека. Нажимаю на курок. Выстрел! Я вижу, как пуля попадает в цель – ровно в центр головы. Перевожу взгляд на стоящего рядом Джеймса. Он смотрит в бинокль на цель, находящуюся почти за двести метров от нас. Бросив на меня ничего не выражающий взгляд, он произносит всего одно слово:

— Хорошо, — и переходит к находящемуся справа от меня Саше.

— Хорошо? — слева от меня смеется Алекс. Взглянув на него, я пожимаю плечами. С огнестрельным оружием я на «ты». Мне нравится контроль и точность. И дело совсем не в размерах и калибре. Меня привлекает возможность действовать на расстоянии, без контакта. Вообще-то, я не брезгливая, но, стоит признать, побаиваюсь убивать ножом или чем-то подобным. Как по мне, это излишняя, ненужная жестокость. Пистолет делает свое дело чисто, правильно и на расстоянии.

Я делаю еще несколько выстрелов, после чего Джеймс хлопает меня по плечу.

— Иди поработай с грушей, — говорит он, и я готова застонать. Ненавижу грушу. Но, тем не менее, встаю и выполняю приказ - оставшуюся часть утра молочу по груше.


***


Из груди вырывается хрип, когда я падаю спиной на пол, а сверху приземляется Санни. Оседлав меня. Он старается наносить удары по лицу, но я блокирую их, поэтому кулаки его встречают защитный блок из моих рук. Он хохочет, как маньяк, и это здорово бесит, но я не позволяю себе терять бдительность. Его скорое поражение неизбежно. Санни слишком самоуверен и считает меня слабой. В промежутке между двумя ударами его левое плечо слегка опускается – свидетельство об усталости. Резким движением я вырываюсь, принимаю от него удар в челюсть справа и одновременно наношу ответный – кулаком в кадык. Санни теряет возможность дышать. Широко раскрыв глаза, он чуть отшатывается и тут же получает от меня сильный удар по яйцам. В помещении раздается коллективный стон боли – все присутствующие парни вторят Санни, который, словно от разряда электрошокера, напрягается всем телом и отскакивает в сторону.

Поднявшись на ноги, я подхожу к нему. Наверное, нужно быть выше и не мелочиться, но я не могу. Я ненавижу его. Поэтому, замахнувшись ногой, с силой бью его по почкам, после чего слышу окрик Джеймса.

— Просто хочу удостовериться, что он будет вести себя смирно, — говорю я и возвращаюсь в строй. Алекс опускает голову, пряча улыбку, а Саша, неизменно стоящий рядом, сохраняет серьезное и непроницаемое выражение лица.

— Алекс и Саша, сюда, — Джеймс указывает на них обоих, и парни, сняв рубашки, встают в ринг на спарринг. Честно говоря, это не ринг в классическом понимании, а просто часть зала. Здесь нет канатов, матов под ногами тоже. Если падаешь, то на холодный твердый бетон, а это, спешу заметить, очень больно. Санни, прихрамывая, возвращается в строй как раз в тот момент, когда Саша и Алекс встают друг напротив друга. Саша сильнее технически, но у Алекса своя – жесткая – манера ведения боя. Они примерно равны, поэтому Джеймс всегда выставляет их друг против друга, и я его понимаю. Если бы Алекс перенял технику Саши, а Саша взял бы у Алекса часть его вспыльчивости, они оба стали бы непобедимыми

Соперники осыпают друг друга ударами, оба уже покрыты синяками и ссадинами. Совершенно ясно, что ни у одного нет преимущества. Я видела, как подобный обмен ударами между ними длился несколько часов. В конце концов, Джеймс признает этот бой тратой времени и приказывает всем встать в строй. Он начинает что-то говорить, но мое внимание привлекает глухой гул – так открывается главная дверь. Взглянув в ту сторону, я вижу входящего в помещение человека. Это Николай, и я едва сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться на все тридцать два зуба. Он останавливается и обводит взглядом наш строй. Я нечасто его вижу, но время от времени он наведывается к нам с проверкой.

— Все свободны, — командует Джеймс.

Искоса поглядывая на Николая и перешептываясь, все направляются в сторону душевых. Они боятся его. Когда я только появилась здесь, мне рассказывали, что он босс русской мафии. О мафии – здесь ее называют «Братвой» – я знаю немного. Говорят, Николай очень влиятельный и могущественный. Думаю, таким он и должен быть, чтобы обучать личную армию убийц. Еще говорят, что он страшный человек, но тут, что называется, каждому свое. Для меня он один из немногих людей, которым я оказалась небезразлична. Что бы он ни делал, это первое, о чем я думаю при встрече с ним. Глядя в его глаза, я вижу только доброту и испытываю единственное чувство – благодарность. Все парни называют его «сэр» и открывают рот только тогда, когда он к ним обращается. Но я не они.

Я бегу туда, где они стоят с Джеймсом и разговаривают. Он, как всегда, безупречен: костюм, галстук, тронутые сединой волосы зачесаны назад, подбородок гладко выбрит, резкие черты лица и неистовый взгляд серых глаз.

— Николай! — я широко улыбаюсь.

— Уна! — сердито одергивает меня Джеймс.

Я вздрагиваю от его резкого голоса, но Николай движением руки приказывает ему замолчать и с улыбкой поворачивается ко мне.

— Голубка. Я скучал по тебе.

— Я тоже скучала.

Вытянув руку, он проводит подушечкой большого пальца по синяку на моей челюсти.

— Джеймс сказал, что ты молодец.

Пожав плечом, я улыбаюсь.

— Для девушки да.

— О, моя драгоценная голубка! Многие выдающиеся исторические личности были поставлены на колени женщиной. Ты сразишь их своей красотой, соблазнишь невинностью и прикончишь пулей, — он смеется и подмигивает мне. — Ты само совершенство.

Я краснею и смущенно опускаю глаза.

— Я пришел сюда, потому что у меня есть для тебя работа.

— Работа? — я морщу лоб.

Он кивает.

— Личная охрана.

— Сэр, они еще не готовы, — вмешивается Джеймс.

Николай вздыхает, засовывает руку за лацкан пиджака и вытаскивает из нагрудной кобуры пистолет. Джеймс напрягается, и я на мгновение задерживаю дыхание, ожидая того, что может произойти. Не сводя взгляда с Джеймса, Николай протягивает мне пистолет. Я осторожно сжимаю пальцами рукоять и размещаю указательный палец на курке.

— Стреляй по мишеням, голубка, — он указывает на мишени в противоположной от нас части огромного бетонного бункера.

До них чуть больше пятидесяти метров, и именно в этом мне нет равных. Нас тренируют по десять часов в сутки, и если в рукопашном бою меня подводит банальная нехватка физической силы, то в обращении с огнестрельным оружием я просто лучшая. Вскидываю руку, снимаю пистолет с предохранителя, прицеливаюсь, задерживаю дыхание и быстрой очередью одну за другой выпускаю пули. К моменту окончания стрельбы в каждой мишени зияет идеально расположенное – в самом центре – пулевое отверстие. Снова поставив пистолет на предохранитель, я возвращаю его Николаю. Тот, прищурившись, смотрит на меня, и на его губах играет какая-то странная улыбка. Повернувшись к Джеймсу, он хлопает его по плечу.

— Не скромничай, Джеймс. Всего-то год, а она почти гениальна.

Челюсть Джеймса слегка напрягается, но он ничего не говорит.

— И позови мне, пожалуйста, Сашу.

Джеймс уходит, а Николай с улыбкой смотрит на меня сверху вниз.

— Очень впечатляет, — он кивает в сторону мишеней.

— Мне нравится стрелять, — говорю я, и он смеется.

— Ты мое благословение, — Николай гладит меня по голове, и я сглатываю ком в горле.

— Я… — к нам подходит Саша, и я замолкаю.

Как всегда в присутствии Николая, Саша собран и сдержан. Он говорит, что мое фамильярное отношение к Николаю – это проявление неуважения. Но Николай, похоже, так не считает.

— Сэр, — Саша смотрит прямо перед собой, не глядя ни на кого из нас.

— У меня есть работа для вас двоих. Идемте, — он набирает комбинацию цифр на панели возле двери, и она с гудением открывается. Я не была за этой дверью с тех самых пор, как год назад меня сюда привезли. Все помещения: от спален и душевых до столовой – находятся в отдельном, изолированном крыле. Нас всего пятеро, и мы живем, спим, тренируемся вместе. А с учетом того, что с Санни и Адамсом я не общаюсь, можно сказать, что нас трое. Саша мне как брат, а Алекс… Алекс – мой лучший друг. Я чувствую, что нашла здесь свое место, но это не означает, что все легко и просто. Наш функционал – биться до последней капли крови, пока не останется сил держаться на ногах. Кроме физических тренировок проводятся и психологические. Нас заставляют часами просматривать сцены убийств. Пуля пятидесятого калибра сносит человеку череп, а граната разрывает его тело на куски. Нам никогда не объясняли, зачем нужно смотреть на все эти ужасы. Но дело в том, что сейчас я не считаю их такими уж страшными. Каждый выбирает сам, что для него нормально. У меня своя норма – вся моя жизнь направлена на то, чтобы нести разрушение и смерть.

Вслед за Николаем мы проходим коридор и останавливаемся напротив массивной стальной двери. Здесь нет кодового замка, зато есть сенсорный экран, к которому Николай прикладывает большой палец. Раздается звуковой сигнал, и дверь открывается. Войдя внутрь, я теряю дар речи, потому что никогда не видела столько оружия. Здесь было все: от обычных пистолетов до снайперских винтовок и ножей.

— Экипируйтесь. Берите все, что считаете нужным, — широким жестом он приглашает нас в комнату.

Очень приятно.

Взяв кобуру и застегнув ее на талии, я убираю в нее два пистолета: калибром девять и сорок пять миллиметров. Проверяю в каждом обойму и беру еще две запасных. Затем выбираю нож и пристегиваю ножны к бедру.

На выходе из оружейной Николай молча протягивает мне куртку, взявшуюся, кажется, из ниоткуда.

— На улице холодно.

Саша тоже берет куртку и на мгновение встречается со мной взглядом. Если это вооруженная операция, то я не понимаю, почему Николай не берет с собой кого-то из остальных парней, ведь они гораздо опытнее меня.

— Идемте. Мы уже опаздываем.


Глава 8

Мы больше не в Стране Чудес, Алиса. /Чарльз Менсон/

Я сижу на заднем сиденье рядом с Сашей и изучаю мир, проплывающий за окном автомобиля. На переднем сиденье – Николай, а за рулем большого внедорожника мужчина, которого я никогда раньше не видела. Машина выезжает на заснеженную дорогу, увозя нас от базы. За окном мелькают нечеткие очертания леса, и я вспоминаю, что уже видела этот ряд заснеженных деревьев. Это было в тот день, когда Николай привез меня сюда. Воспоминание об этом кажется далеким, словно принадлежащим кому-то другому – другой девушке из другого времени. Та была беззащитна и напугана. Я тоже беззащитна и тоже боюсь, но уже совершенно другого. Мне всегда хотелось расспросить Николая о моей сестре, но что-то всегда останавливало. Можете назвать это интуицией или инстинктом, но я уверена, что ему этот вопрос не понравится. Интересно, как у нее дела. Надеюсь, что все в порядке.

— Итак, о работе… Вы – телохранители, — Николай говорит, не оборачиваясь. — Я не ожидаю каких-то проблем, но будьте начеку. Если кто-то сделает хотя бы одно неверное движение, стреляйте на поражение, — повернувшись к нам, он для полной ясности указывает пальцем на свой лоб.

Вставив обойму в «Кольт» сорок пятого калибра и убрав его в нагрудную кобуру, Николай снова отворачивается.

— Все время держитесь друг друга и будьте на виду.

— Да, сэр, — отвечает Саша.

— Да, сэр, — чуть тише отвечаю я.

За время тренировок я расстреляла бессчетное количество мишеней, но сейчас совсем другое дело. Это будут люди. Я бросаю на Сашу нервный взгляд, но он, сжав челюсти, лишь едва заметно покачивает головой. Не задавать вопросов – просто выполнять приказ. Мы солдаты. Это наша работа.

Мы подъезжаем к сооружению, напоминающему заброшенный завод. Наш водитель достает из багажника большую сумку и после этого исчезает.

Я вынимаю пистолет из кобуры и, сжав в ладони рукоять, ощущаю его металлическую тяжесть. Саша быстро осматривает темный двор. Николай же просто останавливается, достает из кармана «Чупа-Чупс», разворачивает и кладет его в рот.

— Сюда, — он направляется к одной из построек, останавливается перед боковой дверью и пропускает Сашу вперед. С бешено колотящимся сердцем я всматриваюсь во тьму, ожидая, что из нее что-то или кто-то выскочит. От прикосновения чьей-то руки к своему плечу я подпрыгиваю.

— Успокойся, голубка. Вспомни, чему тебя учили.

— Чисто! — кричит Саша.

Мы входим и поднимаемся по железным ступенькам, ведущим к переходу над цокольным этажом завода. Это отличный наблюдательный пункт с хорошим обзором всех выходов. Николай открывает дверь небольшого кабинета. Здесь повсюду разбросаны бумаги, судя по всему, это помещение не использовалось очень давно. Щелчок выключателя – и аварийная лампочка наполняет кабинет тусклым светом. Николай садится и, не переставая посасывать леденец, задирает ноги на обшарпанный стол.

— Саша, останься снаружи. Уна, подойди и встань у меня за спиной.

Я выполняю приказ и захожу ему за спину.

Ожидание было недолгим.

— Трое вошли, — спустя несколько минут докладывает Саша.

— Опаздывают, — ворчит Николай и встает.

Саша отходит в сторону, пропуская входящих. Парни высокие, крепкие, все как один смуглые темноглазые брюнеты. Одетые в костюмы, они больше похожи на бизнесменов, но это впечатление обманчиво. От того, как их взгляды сканируют комнату и внимательно изучают меня, а потом и Николая, я прихожу в состояние повышенной боевой готовности. Под их одеждой я замечаю очертания пистолетов и крепче сжимаю собственный.

— Николай, — начинает один из вошедших. — Ты теперь возишь детей на разборки? — говорит он с акцентом.

Мне не видно лица Николая, но я вижу, как напрягаются мышцы его спины, хотя он делает вид, что этот комментарий его не волнует. Дальше разговор ведется на итальянском. Хоть я и изучаю этот язык, но навыком беглой речи еще не владею. Кажется, Николай говорит о каких-то деньгах. Парень, который к нему обращался, хмурится. Слова его разобрать трудно, но ясно, что он недоволен. Двое других сохраняют напряженные настороженные позы.

На миг встретившись с Сашей глазами, я перевожу взгляд на парня, стоящего слева. Он откровенно пялится на меня, и, окинув взглядом мое тело от ног до головы, криво усмехается. Кожа покрывается мурашками, но я сохраняю неподвижность. Внезапно Николай хлопает ладонью по столу, и в мгновение ока все выхватывают пистолеты. Судя по всему, Николай добивался нужного эффекта. Вскинув пистолет сорок пятого калибра, я направляю его прямо в лицо стоящему слева извращенцу. Он, в свою очередь, целится в Николая.

— Будь поосторожнее, милочка. Не хотелось бы, чтобы ты поранилась, —произносит он на ломаном английском. Мой английский значительно лучше итальянского.

Николай вытягивает перед собой руки, пытаясь урегулировать ситуацию. Даже не отводя глаз от стоящего напротив парня, я понимаю, что в противоположном конце кабинета что-то происходит. Слышны болезненные крики и треск ломающихся костей. Все пошло наперекосяк. Я вижу, как парень, держащий на прицеле Николая, опускает палец на курок. Моя реакция мгновенна. Выстрел. Пуля попадает парню между глаз, голова его запрокидывается и… безжизненное тело падает на пол. Я хватаю воздух широко открытым ртом. Убила! Я убила его! От выброса адреналина кровь буквально бурлит, а руку, сжимающую пистолет, сотрясает дрожь. Я убила его!

Парень, который говорил с Николаем, почти падает на стол – лезвие ножа, проткнув ладонь, пригвоздило его к месту. Еще один – с прижатым к затылку дулом пистолета – стоит на коленях перед Сашей.

— Твою мать! Ты должен мне денег! — рычит Николай, на этот раз по-русски, прямо в лицо своему собеседнику. — И ты только подлил масла в огонь, решив еще больше оскорбить меня попыткой убить, — по-прежнему не вынимая изо рта леденец, он наклоняется над столом и давит на рукоять ножа. Мужчина стискивает зубы, сдерживая стон. — Это большая ошибка, мой друг, — Николай качает головой, а потом кивает Саше. Звук выстрела оглушает, и на моих глазах стоявший на коленях парень валится вперед с дырой в затылке.

— Я не люблю предателей, — спокойно говорит Николай и, выдернув клинок из руки своего собеседника, перерезает ему горло. На лицо и на грудь мне падают теплые брызги крови, и мужчина со вскрытым горлом падает лицом в стол. По столешнице расплывается красная лужа и постепенно, ровной струйкой стекает на пол.

Вот для чего нас готовили.

Уничтожать.

Нести смерть.


***


Николай въезжает на территорию базы и останавливается у главного здания, но двигатель не глушит. Саша выходит, и я тоже открываю дверь, собираясь последовать за ним, но меня останавливает Николай.

— Голубка, — он поворачивается ко мне с переднего сиденья и улыбается. — Я очень горжусь тобой. Теперь ты готова к следующему этапу обучения.

Я морщу лоб, но по-прежнему молчу.

— Ты станешь великой. Даже твое имя будет внушать страх. Произнесенное вслух, оно будет подобно шепоту самой смерти, — с каким-то благоговейным придыханием говорит Николай.

В душу закрадывается какое-то неприятное предчувствие, но я гоню его прочь.

— Будет нелегко, но ты должна вытерпеть. Ты должна выжить. Стань сильной, голубка. Прими от меня этот дар.

— Принимаю, — тихо отвечаю я и выхожу из машины.

Конвойный отводит нас назад, в учебное крыло. В мозгу, словно на неисправном кинопроекторе, бесконечно мелькает один и тот же кадр. Мой выстрел. Лицо того мужчины. Никакие видеофильмы не способны подготовить к этому. Когда мы входим, спальня общежития пуста. Саша молча сбрасывает экипировку и идет в душ. А я… Мне нужно побыть одной. Между моей кроватью и стеной примерно полуметровый зазор. Я втискиваюсь туда, забиваюсь в угол и подтягиваю колени к груди. Тыльная сторона моих рук покрыта кровью – красные брызги рассыпаны по коже, словно роса. Я думала, что готова, но смерть в реальности оказалась ужасно далека от моих представлений о ней. Мне казалось, что я просто нажму на курок, и что это ничем не будет отличаться от стрельбы по металлическим макетам в тире. Я даже не подозревала, что буду чувствовать при этом. Наверное, просто никогда об этом не задумывалась. В экстремальной ситуации, осознав, что тот человек может убить Николая, я отреагировала, как смогла. И этому нет разумного объяснения. Но ровно через секунду после нажатия на курок мозг начал лихорадочно анализировать случившееся. Ничто не могло подготовить меня к крови, к угасанию жизненного света в его глазах, к оглушительному звуку выстрела, ознаменовавшего финал его существования. Во всем этом было что-то унизительно жестокое, напоминающее о том, насколько хрупка на самом деле человеческая жизнь. Это было ужасно, но еще более тревожил тот факт, что, лишив жизни человека, я испытала странное возбуждение. Никогда еще я не чувствовала себя столь могущественной. Столь сильной. Интересно. Что подумала бы Анна обо мне нынешней? Увидела бы меня сильным человеком? Или чудовищем?

За восемнадцать месяцев я стала совершенно другой. Моя жизнь в принципе никогда не была похожа на увеселительную прогулку. Самым большим ужасом я считала голод и жестокое обращение, и они были постоянными составляющими моего существования. Мне казалось, что сама жизнь – это борьба добра со злом. Наивная девочка. В этой жизни нет места добру. Только выживание. Только сила. Только то, что необходимо. В мире, где я живу, быть человеком – само по себе уже слабость, и сейчас я чувствую себя на грани того, чтобы потерять остатки собственной человечности. Мое решение стать убийцей похоже на прыжок в пропасть. Как будто я разбегаюсь, прыгаю, но, в последний момент, передумав, цепляюсь за маленький выступ – за то главное, что делает человека человеком. Но зачем? Разве эта человечность что-то дала мне? Тогда почему я чувствую себя такой виноватой?

— Уна.

Голос Алекса выводит меня из ступора, и я поднимаю глаза. Он стоит, упершись руками в каркас кровати, и внимательно смотрит на меня. У меня нет сил даже ответить на его взгляд. Алекс, несмотря на все, что ему довелось повидать, до сих пор умудряется оставаться хорошим человеком. Он улыбается, даже когда на это, казалось бы, не должно быть сил. Он смеется, когда любой другой заплакал бы. Возможно, его дух тоже сломлен. А может, ему просто совершенно безразлично все то, что, по идее, должно оказывать воздействие на человеческую психику. Или, может, находясь здесь, ему каким-то чудом удается оставаться человеком. Возможно, он просто сильнее нас всех.

Я наблюдаю, как Алекс обходит кровать, останавливается передо мной и присаживается на корточки. Его темно-карие глаза изучают мое лицо.

— Мелкая, ты похожа на персонажа фильма ужасов.

Я неуверенно смотрю на Алекса, ожидая увидеть в его взгляде отвращение или осуждение. И ничего из этого не вижу.

— Я убила человека.

Вздохнув, он садится, прислоняется спиной к стене и вытягивает ноги под кроватью. Его ладонь ложится на мое колено, и большой палец монотонно выводит круги на ткани моих брюк.

— Для этого и становятся наемными убийцами.

Я киваю. Он прав. Конечно, все это глупости.

— Но тебе необязательно должно быть все равно. И это не делает тебя слабой.

Я смотрю на него и боюсь, что он видит меня такой, какая я есть, какой становлюсь. Алекс слишком добрый для того, чтобы находиться здесь. Он все еще видит во мне ту невинную девочку с искалеченной душой. Но той девочки больше нет. Она исчезла, и мне интересно, знает ли он об этом. Алекс раскрывает объятия, я придвигаюсь и обнимаю его, наслаждаясь теплом и знакомым, дарящим ощущение покоя запахом. Кровь и смерть медленно отступают на второй план и постепенно совсем перестают меня тревожить. Он прижимается губами к моему лбу, не обращая внимания на покрывающие кожу кровавые брызги. На несколько секунд я словно растворяюсь в нем, и мы уносимся куда-то за пределы холодных стен общежития. Я представляю, что мы просто парень и девушка – такие, какими могли бы быть. Обычными. Не бездушными чудовищами-убийцами.


Глава 9

Шесть месяцев спустя.

Мне пятнадцать лет.

Разреши раскрыть твою сущность.

Разреши уничтожить тебя.

Разреши дать тебе силу. /Автор неизвестен/


Давящая на затылок рука удерживает мою голову под водой. Я пытаюсь сдерживать рефлекторное желание вдохнуть, но от этого только сильнее колотится сердце, и еще острее ощущается нехватка кислорода в легких. Меня вытягивают из воды, и горящие легкие получают глоток воздуха. Подобные истязания стали такой же частью моего ежедневного распорядка, как рукопашный бой и убийства. К этому моменту на моем счету уже двенадцать трупов. Двенадцать убийств за шесть месяцев. Мое существование – это работа на Николая, чередующаяся с тренировками и пытками. Каждый день – это испытание на выносливость, борьба разума и инстинктов. Из любого испытания я выхожу победителем. Но вода… вода – это моя личная фобия. Разряды электричества, резаные раны, ожоги, удары – ничто из этого не позволяет так остро почувствовать близость смерти, как вода.

У противоположного края резервуара с водой, заложив руки за спину, стоит Джеймс в своей неизменной черной военной куртке, обтягивающей широкую грудь. Глядя на меня, он морщится, отчего заметнее становится шрам, диагонально пересекающий его лицо, которое в этот момент кажется еще более перекошенным и уродливым.

— Именно здесь, на пороге смерти, когда ты думаешь, что единственный выход – это сдаться, появляется возможность отличить сильных людей от слабых, — он кивает, и меня толкают обратно в воду. Я снова паникую, барахтаюсь, и меня вновь вытаскивают. — Встань на сторону смерти, признай ее, только так ты сможешь одержать над ней победу, — рычит Джеймс, и меня снова окунают в воду.

На этот раз, когда уровень нехватки кислорода становится критическим, меня все еще не отпускают. Легкие горят, и отчаяние, граничащее с безумием, овладевает моим разумом. Здесь, на грани смерти, теряется способность мыслить рационально. Именно в этот момент разум перестает контролировать тело, и в бой вступает инстинкт самосохранения. Я терплю, терплю, терплю, пока, наконец, сил терпеть больше не остается. Тело отключается, перестает функционировать, а в голове единственная мысль – ни в коем случае не позволить рту открыться. Давление нарастает, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Рот сам собой открывается, я делаю вдох, но воздуха нет, поток воды заполняет мои легкие. Страх, паника и одновременно невероятное облегчение – я всегда боялась смерти, однако, пока мое тело отчаянно пытается справиться с удушьем, разум сохраняет удивительное спокойствие. Я бессильна что-либо сделать, и с осознанием этого приходит странный покой. Я проваливаюсь во тьму.

Прихожу в себя от того, что трудно дышать. Пытаюсь сесть и откашлять воду. Легкие напряжены и растянуты до боли. Я лежу возле резервуара с водой, надо мной склоняется Джеймс, а рядом на корточках сидит парень, который макал меня в воду.

— Поздравляю. Только что ты посмотрела в лицо смерти и победила, — говорит Джеймс. Я не чувствую себя победителем. — Прими смерть, Уна. Стань ее частью. Только тогда ты перестанешь ее бояться, — и они оба уходят. А я сижу, пытаясь откашляться и вытолкнуть из горящих легких остатки воды.

Когда же, наконец, мне удается встать, я выхожу в коридор и вижу там ожидающего меня Николая. С неизменным «Чупа-Чупсом» во рту он стоит, прислонившись к стене. Достав из кармана еще один леденец, он предлагает его мне, но я отрицательно качаю головой. Очередной приступ кашля сотрясает мое тело – легкие очищаются, избавляясь от остатков воды, и по опыту я уже знаю, что на это уйдет несколько дней.

— Ты отлично справляешься, голубка.

Мне приятна похвала Николая, она дарит уверенность в том, что все не зря, и что есть человек, которому я небезразлична. Мы вместе идем по коридору, и он, обняв меня за плечи, притягивает к себе.

— Ты ведь понимаешь, зачем я подвергаю тебя этим испытаниям? — он жестом указывает на меня. — Электричество, вода, боль…

Я отрицательно качаю головой и, честно говоря, не уверена, что хочу знать.

— Все это не потому, что мне нравится заставлять тебя страдать. Совсем наоборот, — на секунду выражение его лица становится искренне сочувствующим, а потом он продолжает: — Я расскажу тебе историю. Жил-был один человек. Он дрессировал собаку. Каждый раз перед кормлением собаки он звонил в колокольчик. А очень скоро просто при звуке колокольчика у собаки начиналось слюноотделение, независимо, получала она еду или нет. Выработался условный рефлекс.

Наморщив лоб и сдвинув брови, я смотрю на Николая.

— По большей части люди ничем не отличаются от животных. Наши рефлексы подчиняются мозгу. Когда тебя удерживают под водой, в голове рождается паника, она обусловлена инстинктом самосохранения. Я же хочу, чтобы ты могла управлять своим разумом, голубка. Для этого нужно обладать безграничной силой, — Николай на удивление широко улыбается. — Ты станешь невероятно сильной. Ты сможешь побеждать боль и страх. Более того, используя специальную подготовку, ты сможешь любой навык превратить в рефлекс. В условный рефлекс, — Николай качает головой. — Человеческий разум – это чудо.

Разве такое возможно? Не испытывать страха даже перед самой смертью? Я стану похожа на робота.


Глава 10

Шесть месяцев спустя

Лучшая защита для любой женщины – это бесстрашие. /Элизабет Стентон/

Я стою, вытянув руки по швам. Игорь, один из новых наемников, медленно перемещается за моей спиной. Я чувствую его: каждый вдох, каждое движение. Как-то раз Николай сказал мне, что любой навык можно превратить в условный рефлекс, но я не до конца понимала смысл этих слов, пока не испытала на себе. В течение нескольких месяцев меня лишали любых человеческих прикосновений, кроме тех, что приносят боль. Николай называет это выработкой рефлекса убийства: прикосновение любого человека теперь ассоциируется у меня только с болью. Единственное исключения – это Алекс, но его невинных ласк недостаточно, чтобы компенсировать ежедневные многочасовые истязания. Мой рассудок больше мне не принадлежит. Меня словно запрограммировали.

Игорь переступает с ноги на ногу, и я напрягаюсь, но сохраняю неподвижность. Мне известно, что сейчас будет, и каждая моя мышца готова и жаждет отреагировать, но в задание это не входит. Игорь касается моей руки, и тело словно пронзает электрический разряд. Срабатывают уже сформированные инстинкты: я валю его на спину и цепляюсь пальцами в кадык. Убей! Убей! Убей! Ногти впиваются в его кожу, раздирая ее до крови. Мне хочется разорвать ему горло. Игорь хрипит и пытается ударить меня, но я, обхватив его голову руками, с силой ударяю ее о бетонный пол. Убей! Убей! Убей! Эти слова барабанным боем звучат в моей голове. Я не могу им воспротивиться.

От ударов о жесткий бетон череп Игоря раскалывается, я слышу треск костей, по уныло-серому полу растекается кровавая лужа. В конце концов, чьи-то руки пытаются оттащить меня, но на их прикосновения отвечает все тот же рефлекс: Убей! Убей! Убей! Я рычу и сопротивляюсь до тех пор, пока меня, наконец, не отпускают. Тяжело дыша, я сажусь на корточки и, обернувшись, вижу Сашу и Джеймса. Выражение лица Джеймса невозмутимое, а вот Саша бросает на меня понимающий и даже сочувствующий взгляд. Он знает, каково это, потому что сам проходит через подобное. Разница лишь в том, что у Саши нет даже возможности подготовиться к нападению.

— Голубка.

Я поворачиваюсь к стоящему слева Николаю. В последнее время он сюда зачастил, наблюдает за тренировками, потом обязательно разговаривает со мной. Гордость в его глазах всегда помогала мне справляться с болью и трудностями. Его гордость за меня давала веру в то, что все это не зря. Я стала сильной, и он это видит.

— Я очень горжусь тобой, — он улыбается и делает шаг по направлению ко мне.

Подпустив его на пару шагов, я отступаю и умоляюще прошу:

— Не надо, — потому что не хочу причинить ему боль, а ручаться за себя не могу.

Николай останавливается и, выставив перед собой ладони, говорит с печальной улыбкой:

— Голубка, всегда приходится чем-то жертвовать.

Я смотрю в противоположный конец комнаты и встречаю взгляд Алекса – выражение его лица серьезное, напряженное. В его глазах давно уже не видно былого легкомысленного веселья, жесткие тренировки сломили и его, но все же для меня он находит слабое подобие улыбки.

— Ты должна стать лучшей. А это всего лишь часть процесса, — уверяет меня Николай.

Стать лучшей… Сейчас это понятие кажется лишенным смысла, но я понимаю. Это моя цель.

Николай дает мне команду «вольно», и я ухожу, чувствуя направленные мне в спину взгляды всех присутствующих. Я превратилась в цирковой аттракцион и теперь больше похожа не на человека, а на животное. Дикое, бездушное животное. Вот что происходит, если человека лишают основополагающих моральных принципов и программируют на то, чтобы стать бессердечным, бесчувственным монстром.


***


Вернувшись в общежитие, я сажусь на пол и прислоняюсь спиной к кровати. Теперь нас здесь четверо. Санни сломался на первых же тренировках по выработке условных рефлексов на прикосновения, и его увезли. Куда – не знаю.

Входит Саша и, мельком взглянув на меня, берет полотенце и уходит в душевую. Раньше мы были очень близки, но, естественно, это не могло продолжаться вечно. Дружба – это одна из форм зависимости, а зависимость – это слабость. Теперь мы с ним просто два человека, которые понимают, что переживает каждый, но слишком измучены собственной болью, чтобы помочь друг другу.

В дверях Саша расходится с Алексом. Он входит, садится рядом и обнимает меня одной рукой. Меня довели до того, что я не могу выносить человеческих прикосновений, но с ним все по-другому. Это ведь Алекс. Мой Алекс. Его прикосновение никогда не вызовет во мне страха, и я никогда не смогу причинить ему вред. Я опускаю голову на его плечо и чувствую, как мои волосы колышутся от его теплого дыхания.

— Смотреть на это становится все труднее, — бормочет Алекс.

Я тоже ненавижу смотреть, как через подобное проходит он сам, хотя для него это обычная реакция – любые конфликты он решает, размахивая кулаками.

Слегка запрокинув голову, я смотрю на него.

— Это вынужденная необходимость, — знаю, он со мной не согласен и не разделяет моей беззаветной преданности Николаю. Алекс – сын одного из боевиков «Братвы», и судьба его была предопределена с рождения. Здесь он с десяти лет и не знает другой жизни. Он не знает, что значит чувствовать себя слабым и беспомощным. Ему никогда не понять, за что я так благодарна Николаю. Да, здесь тяжело. Но если бы было легко, то лучшим становился бы каждый, а «Элита» – она только для избранных.

— Хотелось бы, чтобы было по-другому, — Алекс поглаживает кончиками пальцев мою щеку и смотрит на губы. Это неизменная частица тепла в моем мире, подчиненном холодному расчету. Единственные мгновения, когда разум мой пребывает в безмятежном покое. Алекс – мое убежище, моя безопасная гавань.

Обхватив руками за талию, он перетягивает меня к себе на колени и прижимает к своему сильному телу. Его ладони ложатся на мои щеки, и я прижимаюсь лбом к его лбу. Его выдох становится моим вдохом – мы дышим одним воздухом.

— Я люблю тебя, мелкая, — шепчет Алекс, и я закрываю глаза, пытаясь справиться с накатившими на меня эмоциями. Я тоже люблю его, но произнести это вслух означает признать реальность происходящего. Меня разрывает внутренняя борьба. Одна моя половина твердит, что любовь – это слабость. Другая велит цепляться за Алекса каждой частицей своей души. Непрошенная слеза катится по моей щеке, и Алекс ловит ее губами. — Не плачь.

Мне не хочется ни думать, ни говорить, поэтому я просто целую его и, закрыв глаза, нахожу утешение в сладкой ласке его губ. На мгновение весь мир замирает. Алекс – мой островок покоя в окружающем хаосе. Глоток свежего воздуха в облаке ядовитого дыма. Без него я не смогла бы здесь выжить. Выживают сильные, а моя сила – это он.


***


— Бой до первой крови, — объявляет Джеймс и жестом указывает на нас с Алексом. Я выхожу из строя на открытое пространство, именуемое рингом. Алекс становится напротив и ухмыляется. Я делаю шаг влево, Алекс поступает так же, сохраняя дистанцию между нами. В руке моей зажат нож, пальцы крепко сомкнуты на рукоятке. Я жду, что Алекс начнет первым. Так и происходит. Наблюдая за его боями и не один раз лично сражаясь с ним, я поняла, он искусный, но излишне импульсивный боец. Когда противник значительно превосходит тебя в весе, главное – это терпение. Одной силой ничего не добьешься. Алекс начинает нападение, а я пригибаюсь – никогда не смотрю в глаза противнику – и целюсь клинком в его бедро. Он блокирует этот удар и метит мне в руку. Я делаю кувырок, захожу ему за спину и наношу удар локтем в поясницу. Алекс издает хрюкающий смешок. Высокомерный ублюдок. Он получает от меня удар по ногам и тяжело падает на пол. В мгновение ока я запрыгиваю на него и приставляю нож к горлу. Он прикусывает нижнюю губу, пытаясь скрыть улыбку. Кровь. Они хотят крови. Я провожу лезвием по шее Алекса, слегка царапая кожу. Едва показывается тонкая полоска крови, я отталкиваю его от себя.

— Хорошо, — говорит мне Джеймс и поворачивается к Алексу. — Самоуверенный, невнимательный, несобранный. Разочаровываешь.

Алекс поднимается на ноги и, не говоря ни слова, возвращается в строй. Мне неловко, потому что, по правде говоря, в поединках со мной Алекс всегда сдерживается: позволяет пробивать свою защиту, атакует хаотично, бездумно. По большей части, он просто отдает мне победу. И когда я завершаю бой, то, со своей стороны, стараюсь причинить ему как можно меньше боли. Не знаю почему. Саша, как и Алекс, мне небезразличен, но наши с ним поединки похожи на кровавую баню. Он безжалостен ко мне, и я беспощадна к нему. После наших схваток я еще пару дней зализываю раны.

Пока мы наблюдаем за боем Саши и Адама, рядом со мной встает Николай. Последние два дня он постоянно здесь.

— С этим мальчиком ты не проявила себя в полную силу, — говорит он, при этом неотрывно смотрит на Сашу.

— Зачем причинять вред сверх необходимости? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему. — Он твоя собственность. Не хочу портить то, что принадлежит тебе, — добавляю я с ухмылкой, и Николай издает низкий смешок.

— Его можешь ломать, сколько хочешь, голубка. Он расходный материал. Как и все они. Кроме тебя… и Саши.

От этих его слов к горлу подступает тошнота, но я стараюсь сделать так, чтобы по моему лицу он этого не понял. Николай кладет руку на мое плечо, и я вздрагиваю, а в голове оживают голоса: Убей! Убей! Убей! Словно пелена опускается на глаза, лишая способности видеть.

— Возьми себя в руки. Дыши. Иметь такой рефлекс – это огромное преимущество перед врагом, но ты не должна выдавать себя. Да, ты убийца, но должна быть похожа на цветок олеандра – на вид нежный и прекрасный, а на деле смертоносный. Я дал тебе мощное оружие, голубка, но ты должна уметь контролировать его и не выставлять напоказ. Ты должна управлять этим рефлексом и высвобождать его только в момент необходимости, — он убирает руку, и ко мне снова возвращается способность дышать. — Судя по всему, этот тренинг дает хороший результат. Хотя… на прикосновения этого мальчишки ты так не реагируешь. Это любопытный факт, — Николай кивком указывает на Алекса, и в моей голове срабатывает сигнал тревоги. Он не должен узнать про нас с Алексом. Ему это не понравится. — Как же так? Ведь если ко мне прикасаются только чтобы причинить боль, то я должен причинить боль в ответ, — уголки его губ растягиваются в улыбке, и он, не говоря больше ни слова, достает из кармана «Чупа-Чупс» и кладет его в рот.

Он знает.


Глава 11

Возможно, одинокие, нежеланные, отверженные могли бы вырасти и дарить любовь так же щедро, как и все остальные. /Ванесса Диффенбо/

Я просыпаюсь и в течение нескольких секунд пытаюсь понять, что происходит. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю человека, стоящего возле кровати и целящегося в меня из пистолета. Я реагирую мгновенно и не раздумывая – сказываются годы тренировок. Ударом по запястью отвожу пистолет в сторону от себя, после чего разворачиваюсь и бью противника в живот. Он закашливается и сгибается пополам. Я встаю рядом и, не дав ему разогнуться, прижимаю к затылку его же пистолет. И в этот момент получаю удар в грудь. Тело сначала сводит судорогой, а потом оно немеет. Электрошокер.

Двое мужчин выволакивают меня из комнаты. Я пытаюсь позвать Алекса, но голос словно исчез. Такое ощущение, что тело вышло из строя, будто его отрезали от головы.

Меня тащат по коридору, потом вниз по лестнице, затем бросают на холодный пол. С моих губ срывается стон, и я тру ладонью то место на груди, где на майке краснеют два липких кровавых пятна от штырей электрошокера.

Слышны громкие голоса, хлопает дверь, а потом я чувствую нежное прикосновение чьих-то пальцев к моему подбородку.

— Голубка моя, очнись.

Издав тихий стон, я как-то умудряюсь подняться на ноги и буквально застываю при виде прикованного к противоположной стене человека.

Алекс.

Его обнаженная грудь вся изрезана и покрыта кровью. Рельефные мышцы лоснятся от пота и крови. Темные волосы слиплись, несколько непослушных прядей свисают перед лицом.

— Алекс, — выдыхаю я, и он с трудом приподнимает голову. Глаза мои наполняются слезами, и я, пытаясь их сдержать, прикусываю изнутри щеку. — Что это? — шепчу я, не в силах заставить себя взглянуть на Николая, потому что на самом деле знаю ответ. Именно поэтому я скрывала от него свои чувства к Алексу.

Николай обходит меня со спины, встает рядом с Алексом и, взяв за подбородок, поворачивает ко мне его лицо, избитое до состояния кровавого месива.

— Ты испытываешь какую-то привязанность к этому мальчику, да?

— Я… — я заставляю себя посмотреть на Николая. — Пожалуйста … — мой голос срывается. — Он… мой друг, — непрошенная слеза скатывается по моей щеке, и я даже не пытаюсь ее сдержать.

Николай подбегает ко мне.

— Ш-ш-ш, моя голубка, — он смахивает слезу и обхватывает мое лицо ладонями. — Я помогу тебе.

Он собирается помочь Алексу?

— Видишь ли, эта… любовь… совершенно губительная слабость.

— Нет, — я качаю головой.

Николай вынимает из кобуры пистолет, вкладывает мне в руку и сжимает мои онемевшие пальцы вокруг рукоятки.

— Я стараюсь для тебя, голубка, — он отходит в сторону, и я смотрю на пистолет. Рука дрожит, а сердце колотится так сильно, что от его стука вибрируют барабанные перепонки – симфония страха и разбитого сердца. Я знаю, что будет дальше. Конечно, знаю. И надо было быть такой глупой, чтобы понадеяться на что-то хорошее для себя!

— Пожалуйста! — умоляю я, поднимая глаза на Николая.

Выражение его лица смягчается, и он, вытянув руку, убирает прядь волос с моих глаз.

— Голубка моя. Стань той, кем должна стать, — он поглаживает подушечкой большого пальца мою щеку, и я закрываю глаза. Слезы ручьями текут по щекам.

— Всади пулю ему в голову или застрелись сама, — голос Николая вдруг становится резким. — Ты не можешь жить, имея такую слабость. Избавься от нее любым способом, — губы Николая легко касаются моей щеки.

Я поднимаю взгляд и смотрю поверх своей вытянутой руки на противоположную стену и умоляющим голосом прошу:

— Пожалуйста, не заставляй меня делать это, — слезы застилают глаза, и я понимаю, что выгляжу слабой. Но мне все равно.

Взгляд Николая полон отвращения.

— Посмотри, во что он тебя превратил. Сделай выбор.

Я с трудом могу дышать, бетонные стены давят на меня. Николай убирает руку от моего лица и делает шаг назад. Мой дрожащий палец опускается на курок пистолета, и я, тяжело сглотнув, поднимаю глаза на прикованного к стене Алекса. Глядя в родные глаза, полные такой боли, такой тоски, понимаю – я люблю его, и в этом нет никаких сомнений. Для меня он – самое святое, моя спасительная гавань. Алекс – это островок добра в океане зла, луч красоты среди черного уродства. Убить его означает убить в себе то немногое хорошее, что еще осталось. Встретившись с ним взглядом, я крепче сжимаю пистолет. В его глазах смирение, но они умоляют меня не о помиловании – в них просьба выстрелить в него.

— Давай, мелкая. Стреляй в меня.

О, Боже. Сердце мое разбивается на тысячу осколков.

— Я люблю тебя, — рвущиеся из горла всхлипы не дают мне дышать, грудь разрывается от боли, а лицо залито слезами.

— Пристрели его, Уна! — рычит Николай.

Хрипло вскрикнув, я вскидываю руку с пистолетом и целюсь Алексу между глаз.

— Прости меня, — тихо всхлипываю я и нажимаю на курок.

Глядя мне в глаза, Алекс встречает пулю, она пробивает его череп, оставляя во лбу круглое отверстие. Его тело обвисает на прикованных к стене руках. Единственный звук, который я сейчас слышу, – это стук капель крови по бетонному полу. Бесконечные секунды я стою и тупо смотрю на безжизненное тело Алекса. Сердце мое рыдает, надрываясь от крика. Оно сгорает, превращаясь в пепел. Я замыкаюсь в себе. Моя душа изломана и болит так сильно, что вряд ли я смогу эту боль пережить. Да и не хочу.

Легкие сжимаются, сердце обливается кровью. Я слышу грохот. Это пистолет, выпавший из моих онемевших пальцев, ударяется о бетонный пол. Я скорблю. Скорблю о мальчике, которого убила. Скорблю о девочке, которой была когда-то. Она бы ни за что так не поступила. Только что я собственноручно убила лучшего на свете человека – единственного, кроме Николая, кому была небезразлична. И именно Николай вложил пистолет в мою руку. Именно Николай заставил меня сделать это. Алекс так любил меня, что умолял выстрелить в него, а не в себя. И я сделала это, проявив себя настоящим чудовищем.

— Уна, голубка, — я поднимаю глаза на Николая, и в тот момент, когда встречаюсь с ним взглядом, внутри меня что-то обрывается. Боли больше нет. Вокруг меня мертвая тишина. И меня самой тоже нет. Я больше ничего не чувствую. В моем мозгу словно щелкнул невидимый выключатель, и все, что еще оставалось во мне человеческого, погасло, словно перегоревшая лампочка. Я впадаю в оцепенение, и оно дарит какое-то умиротворение и легкость. С готовностью и радостью я падаю в объятия холодной отрешенности, с наслаждением погружаясь во тьму. В конце концов, монстры и должны жить во тьме.


Глава 12

Мир ломает каждого, но многие после этого становятся крепче в местах переломов. /Эрнест Хемингуэй/

Я улыбаюсь. Вот она, моя голубка. Само совершенство. Невероятно сильная, она всегда была такой. Как я и предполагал, она смогла перешагнуть через собственную слабость. Она убила этого парня.

Я присутствую при этом моменте, когда свет покидает ее глаза. И в ту же секунду в ней гаснут все те эмоции, что делают нас, людей, такими слабыми. Ее широко открытые глаза фиалкового цвета смотрят на меня.

Я убираю прядь светлых волос с ее лица и заправляю ей за ухо.

— Ты само совершенство. Я очень тобой горжусь.

Она медленно моргает.

— У меня никогда не было дочери. Теперь ты мне как дочь.

Я вижу, как она вздрагивает.

Ее манера вести бой – это чистая поэзия. Ее манера убивать – это танец искусной балерины на большой сцене. Она все делает с великолепной изысканностью. Идеальное оружие, несущее смерть тем, кто недооценит ее или окажется не по ту сторону баррикад.

— Отныне ты будешь носить мою фамилию. Теперь ты Уна Иванова, моя дочь, — я наклоняюсь и целую ее в лоб. Она напрягается, но не совершает никаких движений. — И одно твое имя, голубка, будет внушать страх. Его будут бояться произнести вслух.

Да. Невинная, прекрасная, несущая смерть. В ней будет сочетаться то, чего мужчины в равной степени жаждут получить и боятся.

Мой цветок олеандра.

Поцелуй смерти.


Конец

Загрузка...