Спальный район

4. Сестра

Закрыв за почтальоном дверь, Анастасия Всеволодовна Шаховская неожиданно сделала несколько странное движение всем корпусом. Движение это можно было бы расценить как своеобразное танцевальное па, если бы не определенная скованность в суставах, вызванная исключительно солидным возрастом Анастасии Всеволодовны.

Через неделю, то бишь восемнадцатого ноября, урожденной княжне Шаховской исполнялось девяносто шесть лет.

Родившись в начале прошлого века, в тысяча девятьсот десятом году, сестры Шаховские ухитрились более-менее благополучно пережить все невероятные драматические события, обрушившиеся на горемычную Россию, а именно – Февральскую революцию, Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, белый террор, красный террор, сталинский террор, Отечественную войну, «оттепель», эпоху «застоя», перестройку и, наконец, Августовскую революцию девяносто первого, ознаменовавшую окончательное крушение социализма.

Обе они – и Ася, и Натали, – при этом прекрасно сознавали, что их столь долгая, сравнительно спокойная жизнь обязана главным образом той удивительной внешности, которой с помощью родителей – князя Всеволода Александровича Шаховского и урожденной графини Ольги Федоровны Земельной – наделила их природа.

Чего греха таить, близняшки-княжны уродились истинными красотками и уже в юном возрасте обладали таким неотразимым женским обаянием, что при взгляде на них любая особь мужского пола испытывала невольное возбуждение и труднопреодолимое желание незамедлительно обладать этими притягательными формами. Причем желание это усиливалось вдвойне именно оттого, что различить сестер не было никакой возможности. Попадавший под их чары мужчина довольно быстро понимал, что сходит с ума от безнадежных попыток распознать, кто из двух прелестниц Анастасия, а кто Наталья, и потому единственным способом уберечь себя от подобного безумия становилась для такого субъекта мечта завладеть сразу двумя очаровательными барышнями, ласкать их шелковистую душистую кожу, вслушиваться в их журчащие мелодичные голоса, всматриваться в их глубокие, все понимающие темно-голубые глаза.

Не в силах сопротивляться мощной сексапильной волне, шедшей от сестер Шаховских, мужчины шли на невероятный, зачастую отчаянный риск ради осуществления этой сумасбродной мечты. Они утаивали истинное происхождение сестер, скрывали свои интимные отношения с ними, даже в самые наитруднейшие времена обеспечивали княжнам по возможности сносные условия для существования.

Поразительно, что более восьмидесяти лет из своей долгой жизни сестры прожили на одном и том же месте, в принадлежавшем когда-то их семье особняке на Остоженке, 36. Другое дело, что по мере того, как они старели, а власть укреплялась, количество выделенной им жилплощади непреодолимо сокращалось. Оставшихся без покровителей сестер уплотняли все энергичнее, и уже к концу шестидесятых они оказались в одной маленькой комнатке своего огромного дома. К этому времени таких комнаток по всему особняку было нарезано немерено, а также уже давно была введена коридорная система, означавшая, что удобствами, равно как и кухней, расположенными в самом конце длинного коридора, жители второго этажа дома 36 пользовались совместно, а точнее, по очереди.

С родителями сестры окончательно разлучились еще до революции, поскольку в момент заварушки те находились за границей, в Европе. Юные же княжны оставались на попечении нянек и гувернанток, которые испарились при первой же серьезной опасности. Оказавшись брошенными на произвол судьбы, девочки в конечном счете поступили в распоряжение всемогущего красного командира Егора Семенова, который широко поселился в особняке на Остоженке и великодушно взял их под свое покровительство, громогласно объявив, что удочеряет бедных сироток. Он же, Егор, не удержавшись, и развратил сестричек, как только они оказались в соблазнительном нимфеточном возрасте.

Семенова, впрочем, довольно скоро после этого события посадили, жена его Люба срочно отбыла в неизвестном направлении, а сестер спас от определения в сиротский дом новый жилец, замнаркома внутренних дел Сигизмунд Валевский. С ним княжны весело и безмятежно прожили два с половиной года, превратившись за это время в очаровательных юных девушек, после чего в один прекрасный вечер, в самый разгар музицирования, когда сестры в обнаженном виде играли в четыре руки на фортепиано, а Валевский, попивая шампанское, наслаждался этой игрой, за ним неожиданно пришли, и замнаркома исчез безвозвратно.

На арестовавшего его молодого чекиста Урванцева игра очаровательных барышень, однако, произвела такое сильное впечатление, что он в тот же вечер вернулся и застрял в доме Шаховских уже надолго, года этак на полтора.

Для сестер при этом мало что изменилось. Снова понеслись веселые деньки, хмельные ночи, с той только разницей, что чекист Урванцев предпочитал шампанскому более крепкие напитки. Он же приучил сестер и к курению, добывая для этого какую-то неведомую ароматную травку, отчего в головках у них постоянно царила необычайная легкость, придававшая особую прелесть окружающей действительности.

Находясь в перманентно возбужденном и не совсем адекватном состоянии, Шаховские не сразу обратили внимание, что их наставник и сожитель уже несколько дней как не приходит домой после какой-то загадочной очередной акции.

Больше они Урванцева не видели.

Поначалу, правда, о нем печалились, особенно когда обнаружили, что в доме закончились не только запасы ароматной травки, но и самых обыкновенных, необходимых для нормальной жизнедеятельности продуктов, но вскоре, с появлением на Остоженке ответственного представителя Мосжилотдела, товарища Хрумкина, вполне утешились. Княжнам в ту пору шел уже семнадцатый год, они входили в самый расцвет своей поразительной красоты. Редкий мужчина, посмотрев на них, мог отвести от них взгляд.

Жильцы (и соответственно неофициальные опекуны сестер Шаховских) в доме на Остоженке менялись с удивительным постоянством. Они вместе с княжнами занимали поначалу большую часть особняка, потом постепенно все меньшую. Количество комнат, принадлежащих княжнам, с годами сократилось сначала до восьми, потом до пяти, а затем и вовсе до трех.

Сестры вынужденно мирились со всем, привыкли к смене любовников, которая происходила все чаще, старались не грустить о них после их внезапных исчезновений, а, напротив, получать от жизни максимум удовольствия. Барышни были неразлучны, и воспринимать себя по отдельности им и в голову никогда не приходило.

Влюблялись они, как правило, в одного и того же мужчину, но никаких особых проблем, как, скажем, ревности друг к другу, эти влюбленности за собой не несли. Возможно, происходило это потому, что объект их воздыханий непременно отвечал взаимностью им обеим.

Равным образом почти ни разу не возникал свойственный обычным женщинам вопрос о замужестве или, скажем, о детях. Быстро менявшиеся покровители и слышать об этом не хотели, с какой стороны ни возьмись, это грозило сплошными неприятностями. Так что княжны поочередно делали аборты.

Само собой разумеется, происходило это событие всякий раз самым секретным образом и в достаточно привилегированных условиях, что несколько примиряло их с потерей будущего ребенка.

Кроме того, было заведено, что после аборта, чтобы окончательно избавиться от грустных мыслей, все втроем непременно отправлялись куда-нибудь отдохнуть, большей частью в Крым. Возвращались оттуда уже совсем в другом, намного более приподнятом настроении.

В какой-то момент сестры обратили внимание, что они давно уже перестали беременеть, и вопрос о детях, соответственно, отпал сам собой.

Так и получилось, что в конце концов Шаховские остались в полном одиночестве, поскольку родственников никаких у них в Советском Союзе не оставалось, а бесчисленные любовники все понемножку тем или иным способом переместились на тот свет. Причем большая часть с посторонней помощью, но некоторые, впрочем, и вполне самостоятельно, просто в связи с возрастом и неизбежными болезнями.

Был, правда, год, когда безутешные родители, никогда не прекращавшие своих попыток найти дочерей, все же разыскали их, и советские чиновники после долгих настойчивых просьб со стороны дружественного французского правительства в конечном счете решили пойти навстречу старому князю, воссоединить княжескую семью.

Тогдашний сожитель сестер, генерал-полковник внутренних войск Вагран Тигранович Гаспарян, скрепя сердце, даже начал срочно готовить их к предстоящему воссоединению, подробно инструктировал, определял задания, которые им предстояло выполнять при окончательном отбытии на Запад.

Однако вскоре после этого началась война, встречу с родителями пришлось отложить, а затем, спустя два года, и вовсе пришло известие, что князья Шаховские погибли где-то во Франции, во время бомбежки.

Сестры, почти не помнившие родителей и привыкшие за долгие годы к постоянным и безвозвратным исчезновениям своих покровителей, перенесли эту потерю достаточно хладнокровно. Тем более что к этому моменту переживали новый бурный роман с неожиданно поселившимся на Остоженке видным мужчиной и народным артистом Игорем Головиным. Дело в том, что ловивший шпионов Гаспарян сам внезапно оказался шпионом, и княжнам было настоятельно рекомендовано как можно скорее вычеркнуть его из памяти для собственной же безопасности.

Сестры постарались максимально серьезно отнестись к этой рекомендации. К тому же у Головина оказался настоящий оперный баритон, и втроем у них получались изумительные по красоте арии.

Головин, он же, согласно паспортным данным, Игорь Самуилович Финкельштейн, к слову, был чуть ли не единственным мужчиной во всей нескончаемой веренице возлюбленных, который всерьез заговорил с княжнами о женитьбе. Он как раз незадолго до их встречи овдовел и теперь испытывал крайнее неудобство от непривычного состояния. Но, к несчастью, оказался перед совершенно неразрешимой проблемой – официально жениться он мог, само собой, только на одной из сестер, выбрать же было решительно невозможно.

В какой-то момент даже решили кидать жребий, но до этого так и не дошло. Головин в составе концертной актерской бригады отправился выступать на фронт и оттуда уже никогда не вернулся.

Впоследствии выяснилось, что концертная бригада была захвачена в плен. О несостоявшейся свадьбе и незадачливом женихе вскоре забыли, однако спустя лет двадцать после войны сестры неожиданно услышали знакомый голос по радио. Американский певец Айгор Финкельштайн, владевший незабываемым замечательным баритоном, радостно исполнял вместе с Фрэнком Синатрой рождественские песни.

Последние тридцать лет княжны Шаховские мирно старели в своей единственной, оставшейся у них комнатушке. Шаркая ногами, ходили они по длинному коридору, по которому еще детьми когда-то бегали наперегонки.

Ходили вынужденно в места общего пользования, в том числе и на плохо освещенную кухню с закопченным и темным от времени потолком, где, среди прочих, у них была своя газовая плита, над которой висело также принадлежавшее им алюминиевое корыто для стирки и мытья.

Там, на кухне, сестры беззлобно поругивались со своими многочисленными соседями по дому и, так же шаркая, возвращались обратно, в комнатку, где жили преимущественно воспоминаниями, которые в связи с обилием бессчетных любовников нещадно путались. Это вызывало крайнее раздражение обеих, они ожесточенно спорили, ссорились и порою не разговаривали потом друг с другом неделями.

Самым ярким событием последних десятилетий, безусловно, стал неожиданный переезд с Остоженки в Бирюлево. Во всем огромном доме сестры Шаховские были, пожалуй, единственными, кого известие об этом переселении привело в полнейший ужас. Все остальные без какого-либо сожаления, более того, с вызывавшим отвращение энтузиазмом готовились перекочевать из тесных надоевших комнатушек без удобств в новые самостоятельные квартиры с раздельным санузлом.

И только лишь старые княжны всячески сражались с грядущим бедствием, тщетно пытались отстоять свое право дожить жизнь в доме, в котором когда-то родились.

Но все было бесполезно. Дом шел на капитальный ремонт, а затем в нем собирался расположиться какой-то крупный банк, с которым тягаться им было явно не по силам.

Так сестры в один черный день и оказались жительницами бирюлевской новостройки.

Анастасия Всеволодовна завершила свой своеобразный пируэт и, шаркая, засеменила на кухню. В этой маленькой, сморщенной старушке в замусоленном халатике уже ни под каким видом нельзя было заподозрить бывшую красавицу, неотразимо действовавшую на мужчин. В сухонькой ручке она крепко сжимала полученную от Никиты Бабахина пачку денег.

Оказавшись на кухне, Анастасия Всеволодовна, вопреки пафосно провозглашенному при Никите заявлению о своем полном к нему доверии, тщательно пересчитала пачку, приближая при этом каждую купюру совсем близко к своим подслеповатым глазкам.

Наконец, удовлетворившись подсчетом, она аккуратно спрятала деньги в ящик стоявшего на кухне резного, чудом оставшегося от прошлой жизни буфета, и только после этого позволила себе перевести дух.

Выцветшие от времени глазки старой княжны возбужденно блестели, узкая щель ее запавшего внутрь рта расползлась в ликующей улыбке. Опять все так славно получилось! Натали будет довольна, ее никто не потревожил.

Благодаря их поразительному сходству они не раз на протяжении своей долгой жизни выдавали себя одна за другую, и Анастасия Всеволодовна могла бы с легкостью прибегнуть к испытанному трюку. Почтальон, безусловно, попался бы, также как и все прочие.

Но сегодня даже это не понадобилось. Болван с почты с легкостью согласился на подлог. Собственно, ничего в этом нет удивительного. Было б, напротив, странно, если бы на почте работал ответственный человек, серьезно относящийся к своим обязанностям. Но этого не может быть просто по определению.

Такое у них государство, что везде работают одни болваны.

Анастасия Всеволодовна вышла из кухни, походя набросила на себя теплую, несколько побитую молью шаль и, пройдя мимо закрытой двери, за которой располагалась спальня, все той же шаркающей семенящей походкой отправилась через гостиную прямиком на балкон.

Потянув за ручку, она довольно легко открыла балконную дверь и аккуратно переступила через порожек.

На балконе во всю его длину располагалась раскладушка, на которой, накрывшись с головой шерстяным одеялом, тихо лежала Натали, в просторечии Натуся, Натусенька, а если совсем коротко, то и вовсе Туся.

– Все в порядке, – сообщила ей Анастасия Всеволодовна. – Денежки получила. И твои, и мои. Можешь быть спокойна.

Наталья Всеволодовна, судя по всему, буквально восприняла слова сестры, во всяком случае, ни малейшей реакции с ее стороны не последовало.

– Я тебе говорю, Натуся! – несколько раздраженно заметила Анастасия Всеволодовна. – Все хорошо вышло. Слышишь?

Но Натусенька и на этот раз никак не отреагировала, что вконец обидело ее сестру.

– Ну и ладно! – сердито заявила она. – Можешь лежать и молчать. Сколько хочешь. Дело твое!

Тут неожиданно похожее на сдувшийся воздушный шарик личико Анастасии Всеволодовны окончательно сморщилось, и она вдруг тихонько и тоненько захихикала, слегка прикрывая ладошкой беззубый ротик.

Отсмеявшись, Анастасия Всеволодовна осторожно сдвинула одеяло с головы лежавшей сестры.

С пожелтевшей от времени, с грязными подтеками подушки на нее провалившимися пустыми глазницами в упор смотрела высохшая до предела мумия.

Анастасия Всеволодовна ласково провела рукой по почти голому черепу с остатками белесых волос. Уже семь лет как Туся лежала здесь, на балконе.

Она снова хихикнула. А эти идиоты все годы по-прежнему исправно платят пенсию им обеим. Так им и надо, ублюдкам! Это ублюдочное государство сначала полностью искалечило им жизнь, а под ее финал еще и отобрало их дом, сослало их сюда, в Бирюлево.

Так что пусть платят! По крайней мере до тех пор, пока одна из них жива, они будут платить обеим.

– Правда, Тусенька? – спросила она у сестры.

– Правда, Асенька, – ответила Натали. И даже похвалила ее.

– Ты у меня умница, – сказала. – Все очень правильно делаешь.

Анастасия Всеволодовна радостно улыбнулась. Другого от своей любимой единственной сестры она и не ожидала. Натуся всегда умела поддержать ее в трудную минуту.

Она заботливо подоткнула сестре одеяло. Потом слегка застенчиво предложила:

– Я с тобой посижу немного, хорошо?

И, не дожидаясь ответа, невесомо присела на край раскладушки.

– Только я недолго, ладно? А то замерзну. На улице уже холодно, я простудиться могу, – пояснила она Тусе. – Я же всегда холод плохо переносила, ты-то ведь знаешь. Всю жизнь очень легко простужалась. А с возрастом совсем мерзлявая стала, – доверительно пожаловалась она сестре.

И, поразмыслив, заключила философски:

– Ну, да ничего уж тут, видно, теперь не поделаешь.