Спаси меня

Глава 18

В среду мы долго гуляем по мысу. Как хорошо подышать свежим прохладным воздухом! Щеки раскраснелись, в голове ветер, а мы с Бет, держась за руки и хихикая от страха, подбираемся к краю обрыва, чтобы полюбоваться пенистым ревущим прибоем, который бьется о скалы далеко внизу.

Тут же, на пляже, я покупаю у мальчишки свежей макрели. Мальчонке и девяти-то нет — здесь, в глуши, работать начинают сызмальства. Еще купили открыток, только не рассылать, а так, на память. За пивнушкой нашли телефонную будку — надо же было так запрятать, вовек не сыщешь. (Сотовая связь здесь не берет, а уж очень хотелось позвонить домой, послушать, что новенького на автоответчике.) У меня ничего стоящего не оказалось, но хотя бы передал пару слов Кэт: сказал, что решил развеяться и смылся в Корнуолл с одним хорошим человеком. Звоню родителям, и все то же самое рассказываю мамуле. А вот у Бет замечательные известия. Сижу, жду ее на берегу, смотрю: идет, а сама так и сияет от счастья, едва улыбку сдерживает.

— Ну и как?

— Прошла.

— Куда?

— Поздравь, у меня первая роль в кино. Грандиозная штука. В смысле фильм, а не роль. Хоть какое-то начало.

Что-то у меня внутри переворачивается. Нет, ревность тут ни при чем, во всяком случае, не она одна. Просто я представил Бет в Лос-Анджелесе: лимузины, бассейны. Она — суперзвезда, которая когда-то с шумным успехом сыграла герцогиню Мальфи [34] назло всем критикам («Прикройте ей лицо — нет сил смотреть. Какой же молодой ты умерла!»), а потом ударилась в распутство, опустилась. И вот однажды из ее сумочки густой струйкой просыпался белый порошок… А в душе она оставалась все той же маленькой девочкой-призраком, тихонько поющей на темной лестнице.

— Я смотрю, ты не в восторге.

— Да нет, все в порядке. Полетишь в Штаты?

— Нет, съемки начнутся в Лондоне. И очень скоро, через месяц. — Бет ворошит мне волосы. — Ну же, лапочка, перестань дуться. Я и так знаю, что ты ревнуешь.

Деланная улыбка.

— Едва ли. И не называй меня лапочкой — ты пока, к счастью, не кинозвезда.

Бет застывает, устремив на меня негодующий взгляд, разворачивается и уходит прочь, заорав напоследок:

— Да пошел ты! Черт.

Закуриваю сигарету, прикрываясь от ветра дрожащими руками, выдыхаю в сторону чаек. Встаю и плетусь за ней.

Мы идем рядом и молчим. Под ногами хрустят большие бурые водоросли и всякая мелочь, вынесенная прибоем, — сразу вспомнилось то место из «Улисса», когда Стивен Дедал идет по пляжу. Наконец я решаюсь прервать молчание и поразить Бет своей образованностью.

— Знаешь, этот пляж мне напоминает описание из «Улисса». — И цитирую: — «Я иду, а под ногами хрустят вынесенные на берег морские водоросли, большие бурые листья. Начинается прилив, и мои ботинки перепачканы рыжим». А потом Джеймс Джойс начинает рассуждать о Фоме Аквинском [35] и дальше вдается в какую-то философию.

— Об Аристотеле.

— Что?

— Об Аристотеле он толковал, а не о Фоме Аквинском. Явления материального мира и все такое.

— Вот видишь! — Я хватаю Бет за плечи и поворачиваю к себе лицом, торжествуя, что нашел наконец подтверждение своим мыслям: — Вот видишь!

— О чем ты? — спрашивает она, обрадовавшись моей внезапной вспышке.

— Ты лучше меня знаешь, что происходит в «Улиссе», и при этом снимаешься в каком-то низкопробном фильме!

— Ради бога, не начинай снова. — Бет отворачивается. — И вообще с чего ты взял, что он такой уж низкопробный?

— Но ведь я прав?

— Знаешь что, Своллоу, — говорит она, откидывая с лица прядь волос и глядя мне строго между глаз. — Ты хоть и косишь под интеллектуала, а на самом деле — самый обычный сноб и выскочка.

После прогулки мы едва ли обменялись парой слов. Атмосфера в доме стояла напряженная: каждый в душе переживал обиду — одним словом, отдых удался на славу.

Бет возится на кухне. Я пью. И вот она входит в комнату с двумя тарелками дымящейся запеканки из картошки, баранины и лука с чесноком, называющейся в здешних местах пастушьим пирогом, и мы, поставив еду прямо себе на колени, принимаемся за трапезу.

Съев пару ложек горячего кушанья, Бет решается прервать затянувшееся молчание.

— Короче, сюжет таков: прекрасным зимним днем один увалень, сыночек богатенького папаши, решает жениться на подруге детства, с которой они миловались чуть ли не с пеленок. Решено сыграть шикарную свадьбу, на которую приглашена половина миллионеров земного шара. (Для съемок розовый сад Риджентс-парка завалят искусственным снегом и сугробами.) Все бы ничего, да только красавицу-невесту пытаются похитить прямо из-под венца — появляется какое-то хулиганье латиноамериканской наружности, начинается стрельба, и молодая, не пробыв женой и нескольких минут, — тут Бет прикладывает к груди ладонь, — ваша покорная слуга, брякается оземь, изрешеченная пулями. Умирает на месте. Не успеваешь ты и глазом моргнуть, как ленивый бездельник и бабник, сынок мультимиллионера, превращается в безжалостную машину-убийцу и до конца фильма занимается только тем, что выслеживает проклятых бандидос. Постепенно он отправляет каждого поодиночке прямиком в мексиканский ад, обильно пересыпая бойню меткими остротами и с каждым разом все больше изуверствуя. Наконец наш герой добирается до главаря шайки и четвертует этого расфуфыренного франта в черной шелковой рубашке, приковав его цепями к двум девятиосным трейлерам, которые начинают медленно — очень медленно! — разъезжаться в разных направлениях. — Она умолкает, чтобы перевести дух и кинуть в рот кусочек пастушьего пирога. Пережевывает, глотает, откладывает в сторону вилку, зачесывает за правое ухо прядь волос и с детской неподкупностью спрашивает, игриво склонив голову набок: — Ну а теперь объясни мне, пожалуйста, что в этом фильме такого низкопробного?

Господи, как я ее обожаю.

Вечером лежим, обнявшись, и засыпаем. Как вдруг Бет непонятно к чему говорит:

— У Майлза на лэптопе порно.

Я чуть не расхохотался. Не знаю, пыталась ли она мне поведать этот величайший секрет, или просто болтала во сне.

— Бет, — говорю я. (До чего же приятно обращаться к ней по имени!) — У всех парней есть порно на лэптопах. Даже у Клиффа Ричарда [36].

— Но не такое.

— Какое «не такое»?

— Не такое.

Ее фраза повисает в тишине — я не задаю новых вопросов, погрузившись в собственные раздумья и немного удивленный. И так, незаметно, мы засыпаем.

В четверг с северо-востока снова дует сильный холодный ветер, и мы все утро сидим дома. Она читает мне продолжение вчерашней книги, а я берусь за «Маленькую принцессу». Жуем шоколадное печенье, пьем чай и до рези в глазах глядим в окно на свинцово-серое море: гадко сегодня на улице.

Днем едем прогуляться на машине, а вечером Бет готовит острое мексиканское чили-кон-карне из перца, говяжьего фарша и томатов, и мы едим его под бутылочку чилийского мерло. Лечь снова решили у очага, я ее целую, желаю доброй ночи и еще говорю:

— Я правда люблю тебя.

Как-то само выскользнуло, я даже смутиться не успел. И что удивительно, она поворачивается ко мне и, глядя прямо в глаза, отвечает:

— Я тоже тебя люблю.

Но нет, в жизни не бывает все так просто…

В пятницу погода меняется кардинально — типичный корнуоллский климат. На смену колкому, промораживающему до костей плотоядному ветру пришел обычный юго-западный бриз; на улице спокойно, влажно и немного моросит. Прекрасное время для прогулки по пустошам.

Мы долго бредем по черным торфяным тропкам, по жесткой и упругой траве, цепляющейся за лодыжки, по осоке. Над головой пролетела пара канюков, и чуть дальше, в овраге, я замечаю наполовину обглоданный труп ягненка. Ненадолго задержались отдохнуть у каменной, сложенной всухую стены под старым раскидистым боярышником с обросшим лишайником стволом. Потом снова трогаемся в путь. Наконец я натыкаюсь на знакомую каменную веху.

— С бронзового века тут стоит, — сообщаю я своей спутнице, которую явно не впечатлила наша находка. — Три тысячелетия.

— Видели бы этот столб мои родители — пустились бы вокруг хороводы водить, — говорит она, рассматривая монумент древности.

— А-а, понял. В полнолуние голышом против часовой стрелки?

Окидывает меня снисходительным взглядом, берет за руку, и мы ходим кругами по часовой стрелке.

— При свете дня, — говорит она. — Они не сатанисты. Не вполне.

Мы обошли глыбу три раза, и Бет предложила загадать желание. Думаю, несложно догадаться, что я пожелал.

— А сама? — спрашиваю ее.

— А как же, — кивает Бет, пристально глядя на меня. — Знаешь, а ведь глупо загадывать то, что невозможно в принципе.

— О чем ты?

Она качает головой.

— Безнадежный романтик.

Вечером мы отправляемся в трактир, выпиваем по пинте и, по всей видимости, смотримся так замызганно и не по-городскому, что местные пускаются с нами в разговоры. Хочется им знать, что мы забыли в такой глуши в это время года. Не успеваю я толком подумать, как Бет выпаливает:

— У нас медовый месяц, — и прячет левую руку за моей спиной, чтобы никто не увидел — она без кольца. — Поженились на прошлой неделе.

Все нас поздравляют и принимаются наперебой угощать. Мы чокаемся, я беспардонно впиваюсь в губы своей нареченной, а поскольку теперь отстраняться ей как-то неловко, поцелуй затягивается надолго. Наконец объятия размыкаются, и я, с пьяным исступлением глядя ей в глаза, говорю:

— Супруженька ты моя дорогая.

— Не искушай судьбу, — вполголоса отвечает Бет, мило улыбаясь. — И никогда больше не называй меня супруженькой, женушкой, пампушечкой, пупсиком или цыпленком, если не хочешь, чтобы я проблевалась на твою рубашку.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Жена, миссис, любимая.

— Любимая, — кивает она, — вполне сойдет.

Домой мы возвращаемся рука об руку, идем, петляя зигзагами по центральной улице, как хмельные. Только дело совсем не в хмеле — просто постоянно приходится уворачиваться от ветра, который швыряет ледяные соленые брызги прямо в лицо и жалит щеки.

Заваливаемся в дом, хлопаем дверью, шарим у выключателя и находим его одновременно. Столкнувшись взглядами, смущенно смотрим в сторону.

В очаге до сих пор тлеют угли, я накладываю свежих поленцев, становлюсь на колени и раздуваю огонь. Поднимаюсь, а Бет тут же, рядом. Снова смотрим друг на друга в упор и обнимаемся, а дальше — поцелуй, взаимный, и на этот раз никто не отстраняется. Милая сама тянется ко мне и обнимает за талию, я нежно беру ее за шею и притягиваю к себе. Руки скользят вниз по плечам, стягиваю с нее пальто. Вдруг в какой-то невероятный миг нас обоих словно пронзает электрический ток, и мы, точно обезумев, начинаем срывать друг с друга одежду, по-прежнему не размыкая губ, — почти как дети, которые дурачатся дома: валятся с ног и душат друг друга в объятиях. Только мы не смеемся — для нас все происходит по-настоящему.

Уже после мы открываем бутылку вина, выкуриваем сигарету — по какой-то необъяснимой причине одну на двоих — и валяемся на диване под пледом, переплетясь разгоряченными телами и едва разговаривая. Мы даже почти не улыбаемся друг другу — что-то очень быстро мы миновали фазу улыбок. А когда опять занялись любовью, я приподнялся, чтобы взглянуть на нее, а она, вцепившись пальцами мне в волосы и не размыкая крепко сжатых век, сказала:

— Это не секс.

Да, Бет права: у нас нечто большее. Гораздо лучше. И стократ страшнее.

А потом, в последние два дня, все идет совсем по-другому. Мы много беседуем, но уже иначе, смотрим друг на друга, но как-то стеснительно и даже скрытно. Наверное, просто понимаем, что словами ничего не передать. Ну а вечером она снова садится, так печально смотрит и, поглаживая меня по голове, говорит:

— Что же нам теперь делать?

В воскресенье мы возвращаемся в Лондон. Меня гнетет такое чувство, будто наше счастье не началось, а, наоборот, закончилось. В ту ночь Бет остается у меня.

Встаю рано утром в понедельник, заспанный и полупьяный, и знаю — произошло нечто ужасное. А потом нахожу на кухне записку.

Скрепя сердце она возвращается к Майлзу.

Моя недавняя возлюбленная просит у меня прощения, потому что не может без Майлза жить, — так и написала, приведя массу доводов, почему ей надо остаться с ним. Бет страшится за свое будущее, все так зыбко… Короче, вывалила на страницу массу подобных банальностей. Благодарит за чудесный отдых: ей действительно было нужно ненадолго сбежать из Лондона, но с самого начала наши отношения оказались обречены. Трудно объяснить, почему ей нужен именно Майлз, — наверное, ищет у него защиты. Именно так и говорилось в записке: с ним спокойно. «Не жду, что ты поймешь», — написала Бет. Ах как она права! Я действительно ни черта не понимаю.

И на прощание: «Я люблю тебя, Дэниел Своллоу».

Я тоже люблю тебя, Элизабет Кессингтон.

Дрянная ты девчонка.

Трусиха.