Спецназ Его Величества. Красная Гвардия «попаданца»

Глава 3

Санкт-Петербург. Михайловский замок

Приятно устраивать людям праздники. Не те пышные торжества, на которые собирается половина столицы и четверть Европы, а уютный вечер для своих. Тем более в негласной «Табели о рангах» такие камерные приемы стоят гораздо выше парадов в честь прибытия иностранных августейших особ. Ну их к чертям, я сам себе августейший!

– Ваше Императорское Величество! – Кулибин салютует бокалом. – Ваше здоровье!

Иван Петрович не пьет. Вообще не пьет. Разве что иногда, да и то по великим праздникам, сделает глоток-другой цимлянского. Сегодня же он изрядно навеселе – не каждый день в императорском дворце чествуют земляков и родственников. Александр Федорович Беляков, из-за приезда которого и собралось блистательное общество, как раз и есть земляк и родственник одновременно. Да к тому же министр золотодобывающей промышленности, не баран чихнул!

– Будь здоров, граф!

Совершенно верно, граф – это Кулибин. Получил титул за изобретение всего, что только возможно вообще, и казнозарядной винтовки своего имени в частности. Там много еще чего набралось, и в моем времени вполне бы заслуживало Сталинской премии и ордена Ленина. Да, я не оговорился… в моем времени и именно Сталинской премии. Это время, в общем-то, тоже мое, но стало таковым не так уж давно. Чувствуете? Нет, не запах коньяка, а мысли? Мое, мое, мое… Тяжкий груз императорской власти накладывает определенный отпечаток на манеру изъясняться и общее поведение. А может, и душу уродует, но не разобрался еще.

Я – император. Если кто-то хочет подробностей, то вот они: император Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая Павел Петрович Романов, более известный как Павел Первый. Совсем недавно, меньше полутора лет назад и почти полтора века вперед, мне и в голову не приходило, что такое возможно. Но вот… да, черт побери, вот оно! Радует? Как-то не очень…

Итак, все началось тринадцатого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, когда в землянку, где кроме меня находился Мишка Варзин, попал снаряд немецкой гаубицы. Или не попал… Или еще что-то случилось, но вот оказался здесь. Каким образом? Не знаю и знать не хочу! И что оставалось делать? Только работать… вот и работал по мере сил, которых оказалось неожиданно много. Сначала хватался за все подряд, но постепенно жизнь наладилась, и теперь за мной лишь общее руководство. А то в прошлом году дело дошло до того, что чуть не лично командовал егерями, выбивающими незаконно добытое золото из бандитствующих сектантов на Макарьевской ярмарке. Ладно еще англичане нападением на Петербург подсказали – не царское это дело, разбойников потрошить.

Незаметно и тихо подошедшая императрица отвлекает от мыслей о государственных проблемах, чтобы тут же озаботить новыми:

– Павел, тебе нельзя быть таким серьезным. Хотя бы сегодня.

– Это почему же?

– Улыбка монарха является таким же орудием политики, как армия или флот.

– Ты преувеличиваешь, душа моя.

– Нисколько! – Мария Федоровна смеется, но в глазах веселья нет. – Посмотри вокруг, ну?

– И что я здесь не видел?

Но на всякий случай следую совету. Нет, вроде ничего необычного. Вот в уголке о чем-то спорят два генерала с одной и той же фамилией – министр государственной безопасности Александр Христофорович Бенкендорф даже руками размахивает, объясняя что-то генерал-лейтенанту Христофору Ивановичу Бенкендорфу. Наверняка отбивается от попыток отца оженить сделавшего блистательную карьеру сына. Молодец, не сдается и не поддается на провокации. Бывший командир Особой Павловской гвардейской дивизии у нас вообще большой оригинал – жениться желает непременно по любви и любые разумные доводы, противоречащие оному желанию, отвергает категорически.

А вот еще один министр. Его должность именуется «министр по делам инородных национальностей, реформирования и расширения казачества, внутренних и частично внешних дел». Зато теперь ни одна сволочь не упрекнет генерал-майора Платова в самоуправстве, когда тот в очередной раз подвинет кавказскую границу верст на сто. Подобное случилось в начале зимы – раздосадованный прерванным Индийским походом Матвей Иванович, ни у кого не спросясь, по дороге на родной Дон немного пошалил, результатом чего стала небольшая победоносная война с некоторыми территориальными приобретениями. Проказник, про что и говорю.

Мария Федоровна внимательно наблюдает за мной:

– Ну и как, дорогой?

– Душа моя, люди прекрасно обходятся без моих улыбок, им и так есть чем заняться.

– Даже ему? – Короткий жест в сторону виновника сегодняшнего торжества, стоящего в полном одиночестве и некоторой растерянности.

Вот проклятье, совсем упустил из виду, что у Александра Федоровича здесь нет знакомых, исключая меня, Машу и Кулибина. Но Иван Петрович скачет по зале молодым козликом. А к нам Беляков подойти стесняется и опасается. Все-таки одно дело пить водку с императором в скромном жилище купца третьей гильдии, и совсем другое – увидеть его в почти музейных интерьерах Михайловского замка, на скользком паркете, в окружении блистающих орденами генералов и блистательно прекрасных дам. Я бы тоже на его месте чувствовал себя не в своей тарелке.

– Федорыч! – Оклик звучит негромко, но для тренированного уха опытных царедворцев кажется громом небесным.

Вот чему удивляюсь до сих пор, так это тому, что внешним проявлениям монаршего расположения придается слишком большое значение. Среди собравшихся это заметно в гораздо меньшей степени, но обычные лизоблюды гордятся даже званием мудака, если оно дано высочайшим мнением.

– Да, государь? – откликается Беляков и делает несколько шагов навстречу.

– Александр Федорович, а не выпить ли нам водочки, как в старые добрые времена?

– Под подновские огурчики? – Далее министр вынужден протискиваться ко мне сквозь толпу, мгновенно образовавшуюся вокруг нового императорского любимца. Все знают, что я не пью водку, и столь решительное предложение показывает высочайшую степень предрасположенности. – Совершенно случайно захватил с собой пару бочек, государь! Как вы и любите, соленые в тебеках.

Тебеки – это тыквы в подновском произношении. По странному совпадению или прихоти высших сил я сам когда-то родился в Подновской слободе Нижегородской губернии больше ста лет тому вперед. Тебека – родное слово.

Отгоняю от Белякова внезапно образовавшихся друзей, делаю несколько шагов вперед и беру министра под локоть:

– Присоединимся к Бенкендорфам?

Александр Федорович с опаской бросил взгляд на генералов:

– Разве с немцами можно пить водку?

Еще одна больная тема… После того как перестал воспринимать вселение в тело и сознание императора Павла Петровича как необычный сон, желание удавить всех подданных немецкого происхождения было просто невыносимым. Какой тут в задницу интернационализм? Первым исключением, потянувшим за собой все остальные, и стали Бенкендорфы. Сначала сын, а потом и отец.

– Они русские, Александр Федорович. А происхождение… какое нам до него дело?

Христофор Иванович встретил нас приветливой улыбкой и вопросом:

– Ваше Императорское Величество, почему человек столь высоких заслуг перед государством до сих пор не имеет титула?

– Зачем? – Ответный вопрос прозвучал у меня и у Белякова одновременно. У него, правда, был несколько конкретнее. – За что же такая напасть?

Московский генерал-губернатор изобразил недоумение и пояснил:

– Но как же! Титул – это… Ну вы понимаете?

– Я понимаю. – Бенкендорф-младший спрятал промелькнувшую улыбку. – Пока уважаемый Александр Федорович является представителем простого народа, весьма достойным, надо заметить… так вот… он может отвечать на любой косой взгляд, да и на любое оскорбительное слово, ударом в зубы.

– Моветон, – заметил Христофор Иванович.

– Ну и что? Зато такое действие является не поводом к дуэли, а причиной возбуждения уголовного дела со стороны моего министерства. И, заметьте, отнюдь не против господина министра.

– Саша, – мягко укорил Александра Христофоровича отец. – Ты преувеличиваешь. Посмотри вокруг – хоть кто-то из собравшихся бросит вызов Александру Федоровичу?

– Oui, papa, но вы забываете, что сегодня здесь присутствуют только те, кто Отчизне посвятил души прекрасные порывы.

– Изрядно сказано! Сын, ты поэт!

– Это из сочинений Его Величества.

Да уж… не помогает прямое упоминание авторства, объясняемое молвой обычной скромностью, и я поневоле прослыл изрядным виршеплетом. Осторожнее надо в следующий раз, а то рискую оставить русскую литературу в глубокой заднице, где она, собственно, сейчас и пребывает. Редкие исключения вроде Державина можно не принимать во внимание, они лишь подчеркивают общее плачевное состояние. В книжных лавках сплошь французские да немецкие фамилии на обложках… срамота! А названия? Куда смотрит цензура? Взять хотя бы сочинения некоего Андреаса фон Кумарера – «Красный афедрон», «Белый афедрон», «Синий афедрон»… Это к чему говорю? А к тому, что Гавриил Романович из-за услышанных стихов Сергея Есенина чуть было не бросил писать свои. А нельзя, ему еще Пушкина благословлять перед схождением в гроб. Нет, гроб не для Пушкина… маленькому Саше пока только три года, но Сергею Львовичу, его отцу, недвусмысленно дали понять, что Нижегородское Суворовское училище через несколько лет примет нового воспитанника с распростертыми объятиями.

– Не нужно так грубо льстить, Александр Христофорович, а то сделаю вывод, что лестью ты пытаешься увести разговор от печального положения дел в собственном ведомстве.

Бенкендорф-младший виновато промолчал. Ладно, не будем сегодня о грустном и наболевшем, тем более дежурный порученец в пятнистом лейб-егерском мундире уже разлил водку по рюмкам.

Последний писк моды, кстати. Это про егерей, а не про рюмки. С недавнего времени в высшем свете стало модным заменять лакеев отставными солдатами гвардейских полков, отказавшимися от получения земельного надела, которые одновременно являлись телохранителями и преподавателями военной подготовки для наследников, если таковые имелись. Надо будет как-нибудь спросить у Александра Христофоровича, не упустил ли он возможность иметь почти в каждом приличном доме своего человека. А то мало ли чего. Но это маловероятно, чтоб упустил – у министра госбезопасности не голова, а Дом Советов.

– Ну что, первый тост за Родину, господа генералы?

– А мне, как лицу сугубо статскому, позволено будет выпить? – Беляков освоился и теперь пытается шутить.

– И не надейся избежать мундира, Александр Федорович, – обнадеживаю министра. – Золото, оно кровь войны, и ответственному за его добычу никак не миновать генеральского чина.

Не поверил, приняв за удачный каламбур. А зря, между прочим! В моих ближайших планах есть освоение Колымы с Аляской, а на такие масштабы нужно назначать по меньшей мере генерал-лейтенанта. Иначе не поймут, дикари-с… И пару-тройку казачьих полков в придачу. Не помрут там с голоду? Если с умом подойти, то и нас переживут.

А огурчики в самом деле хороши! Под такие можно повторить, и не единожды. И уж потом, откинувшись с трубкой в руке на спинку дивана, спокойно и обстоятельно обсудить дела, для маскировки серьезного разговора посматривая в сторону дам. И они хороши, даже более чем! Некоторые настолько обворожительны, что начинаю немного сожалеть об оставленном в будущем возрасте – ведь сорока еще не стукнуло, тогда как тут почти вплотную подобрался к половине века. Каких-то пара лет и…

– Да, государь! – кивает Бенкендорф-старший, перехватив мой взгляд. – Были и мы рысаками, не то что этот вот…

Александр Христофорович слегка пригибается от любящего отцовского подзатыльника и, оправдываясь, обещает:

– Сразу после завершения операции непременно займусь кобелированием, предамся разнузданным оргиям с гетерами и одалисками. Но не раньше, хорошо?

– Твои бы слова, да Богу в уши, – ворчит Христофор Иванович и тут же становится предельно серьезен: – Когда начинаем?

– Тут уж все от Александра Федоровича зависит.

– Что именно? – удивляется Беляков.

Правду говорят, что меньше знаешь – крепче спишь. Вот пускай теперь и господин министр по ночам ворочается с бессонницей, не все же нам одним. Нам – это обоим Бенкендорфам, Аракчееву и Ростопчину. Последнему предстоит самое сложное – организация нужных слухов и написание пространных статей в газеты, объясняющих народу полезность и необходимость проводимых чисток. Ну да куда же без чисток?

В первую очередь планируем нанести удар по уголовному элементу, которого расплодилось, как головастиков в деревенском пруду. Не пробовали зайти в какой-нибудь кабак хоть в Москве, хоть в Ярославле, хоть в Саратове? Ах, пробовали… А выйти из него, особенно если задержались до позднего часа за штофом анисовой? На улицу, допустим, выйдете, но вероятность добраться до дома невредимым – примерно половина на половину. И ладно если просто обчистят до исподнего, предварительно треснув дубиной по темечку, так могут и жизни лишить запросто. Думаете, приятно будет вашим домочадцам, если заявитесь домой с головою в руках?

Вот неизвестные живорезы и нападут на Александра Федоровича не далее как через два месяца, когда тот будет сопровождать из Нижнего Новгорода в Петербург очередной обоз с уральским золотом. И ограбят его, само собой… непременно ограбят! Зря, что ли, потратили столько времени на тренировки и сожгли холостыми выстрелами чуть не полпуда пороха? Денег стоит, а куда деваться? Всяко лучше, чем охрана с нападавшими друг друга случайно ранят – люди дороже.

Ну а потом займемся поисками похищенного, так как спускать разбойному люду во все времена не принято. Заодно подгребем народ свободных занятий, вроде карточных шулеров, бильярдных игроков, конокрадов, профессиональных нищих, фальшивомонетчиков и прочую шушеру. Оно, конечно, быстро не управимся, работы непочатый край, но надо же когда-то начинать, верно?

Правда, разделились мнения о дальнейшей судьбе арестантов. Аракчеев категорически возражал против идеи министра государственной безопасности использовать оных для пополнения штрафных батальонов, справедливо полагая, что штрафбаты в их нынешнем виде никак не могут быть местом отбывания наказания. Продвинуться по службе, пусть с величайшим риском для жизни, это пожалуйста. Или получить сто десятин земли, вместо обычных шести в аренду… Но ни в коем случае не филиал тюрьмы. Алексей Андреевич настаивал на отправке воров и разбойников в Сибирь, что шло вразрез с мнением графа Ростопчина.

Федор Васильевич полагал слишком опасным заселение новых земель на востоке преступниками, и отчасти был прав. Не дело равнять отбросы с отставными солдатами, получавшими земельные наделы по выслуге лет или увольнению по ранению. Жить в Сибири должно стать привилегией, не наказанием.

Сошлись на том, что строящейся линии оптического телеграфа Петербург – Москва – Нижний Новгород – Казань тоже нужна рабочая сила, а то пленные англичане со шведами слишком быстро заканчиваются. Нет, не то, что вы подумали, все проще… Многих выкупают родственники, заплатив точно подсчитанную долю от нанесенного стране ущерба и неотработанные затраты на содержание. Кто-то действительно умер в первый же месяц, но впоследствии такого не случалось – пленные довольно быстро привыкли к трехразовому горячему питанию с неограниченной добавкой и больше не объедались до заворота кишок.

– Ну так как, согласен пострадать за Отечество? – спрашиваю у немного опешившего от предложения Белякова.

Александр Федорович кивает:

– Как прикажете, Ваше Императорское Величество.

– Не приказываю, бери выше – добровольцев ищу.

Подскакивает с места и вытягивается:

– Если приказано стать добровольцами – будем ими!

Это прозвучало несколько пафосно, но впечатление оказалось смазано появлением подвыпившего Кулибина. Иван Петрович счастливо улыбнулся, покопался в бездонных карманах кафтана старинного покроя, снова вошедшего в моду, и положил перед нами что-то круглое, размером с некрупное яблоко, но с непропорционально толстым хвостиком.

– Твою же ж мать, граф! – Первое желание – упасть под стол и уползти за ближайший угол. Удерживает только любопытство. – Это что такое?

– Мы вот тут с Товием Егорычем подумали, государь… три десятка еще есть… Принести?

В это же время. Крыша Михайловского замка

– Миша, слева один у моста. – Тихий голос командира полка, бывшего Ахтырского, а ныне Третьего Гусарского Особого, прозвучал для Мишки Нечихаева громом небесным. – Спишь, аспид?

– Никак нет, господин полковник, – встрепенулся воспитанник и взял на мушку дальнобойной кулибинской винтовки неясную тень на берегу канала.

– Смотри у меня.

Сегодня очередь Ивана Дмитриевича Бердяги лично давать урок воинского ремесла сироте, взятому на воспитание полком почти год назад. И такой не один, по спискам числится пятьдесят два кадета, но Мишка, как первенец, самый любимый. И с него же больше всех спрашивается. Березовую кашу в армии запретили, а то бы и ее хлебнул…

Недавно вот что учудил – неизвестным образом проник в пороховой погреб и разобрал там полностью четыре новейшие ручные ракеты системы старшего лейтенанта Засядько, только-только начинающие поступать на вооружение. А когда был пойман и награжден неделей отсидки на гауптвахте, то сильно обиделся – важному научному открытию вроде как помешали. Какому именно, так и не признался, но обещал в полет на Луну отправиться в одиночестве и никого с собой не взять.

Но это так, старческое ворчание на молодежь. Случись Мишке уродиться тихим и послушным, разочарованию полковника Бердяги не было бы предела. Тем более и проказы, бывает, идут на пользу делу – сидя под арестом на гауптической вахте, воспитанник Нечихаев изрядно подправил произношение в английском, французском и немецком языках, доселе хромавшее на обе ноги. А куда деваться, если караул несут строгие учителя, донельзя раздосадованные внеурочной службой?

– Иван Дмитриевич. – Тень у канала оказалась прикормленной в замковой кухне обыкновенной дворнягой, и Мишка позволил себе немного отвлечься. – А для чего гусару требуется умение лазать по крышам? Мы вроде как с острой саблей на горячем коне должны?

– А думать, значит, уже не должны? Нет, ежели хочешь, то в следующий раз с конем сюда забирайся.

– И все же?

Полковник, которому и самому неоднократно приходили в голову вопросы о странных способах обучения гусар, только неопределенно пожал плечами, что, впрочем, так и осталось незамеченным в темноте. И тем не менее приказом Его Императорского Величества кавалерия нынче превращалась во что-то невообразимое. Сегодня, например, отрабатывалась тайная охрана «важных объектов народно-хозяйственного значения». Ну при чем здесь народ и его хозяйство? И тем не менее в присланной бумаге именно так и обозначено.

– Скажи мне, гусар Нечихаев, в чем состоит первейшая задача военного человека?

– Служить государю и Отечеству.

– Вот! Теперь понял?

– А чего я должен понять?

– А то, что никогда не можешь знать наперед, куда тебя служба забросит и что делать заставит. Так вот и учись всему заранее. А ну как завтра прикажут Париж штурмом брать?

– Зачем?

– Зачем прикажут или зачем брать?

– И то, и другое. Кавалерия вроде как для штурма городов не предназначена.

– Прикажут – будешь.

– Я тогда… – Мишка на минутку задумался. – Я тогда с воздушных шаров десант высажу.

– Вместе с конями?

– Не-е-е, пешком. В смысле, на парашютах.

Иван Дмитриевич поежился и недобрым словом вспомнил фельдмаршала Кутузова, первым предложившего использовать сию дьявольскую выдумку в военных целях. Малоприятное занятие на старости лет – выпрыгивать из-под облаков с жестяным коробом за спиной и гадать, раскроется ли уложенное в него шелковое полотнище, вытягиваемое за привязанную к корзине шара веревку. Пока, слава богу, несчастных случаев не было, зря, что ли, два месяца подряд коз да свиней сверху сбрасывали, но все равно страшно.

Это молодежи нипочем. Им лишь бы дух захватывало, а в зрелом возрасте тяжело привыкать ко всяческим новинкам, для испытания которых как назло всегда выбирают именно Третий Особый гусарский полк. Взять вот те же ручные ракеты системы Засядько – лошади гадят с перепугу, когда атакующий эскадрон одновременно выпускает по мишеням полсотни таких хреновин. По-другому и не назовешь, уж больно похожа в снаряженном состоянии на… хм… Уж не был ли покойный Иван Семенович Барков провидцем, описывая незабвенного Луку Мудищева?

– Господин полковник, сигнал с шестого поста, – напомнил о себе Мишка Нечихаев.

– Читай.

Еще одно нововведение – какой-то выживший из ума немец по фамилии Осоавиахим (так было написано – «распространить и взять на вооружение опыт Осоавиахима») придумал хитрую азбуку для переговоров на расстоянии. Сволочь… Учи теперь, ломай голову.

– Полковнику Бердяге срочно прибыть к Его Императорскому Величеству, – перевел Мишка сигналы моргающего вдалеке фонарика.

– Этого еще не хватало, – недовольно пробормотал Иван Дмитриевич. – Не к добру.

– Вы увидите самого государя! – Восхищенный юный гусар совсем забыл о необходимости соблюдать тишину, за что и получил подзатыльник.

– Я-то увижу. А ты бди, до смены еще целый час.

В казармах полка командир появился только поздним утром. От него пахло душистым турецким табаком, дорогим французским коньяком и крупными неприятностями.

– Ну что, орлы, полетели?

Застывшие в пешем строю гусары не ответили.

– Молчите? Ну и правильно делаете. Слушайте боевой приказ!