Спецназ в Афганистане

Возвращение в Афганистан

Вопреки ожиданиям тогдашнего кремлевского руководства, операция «Шторм» в ночь с 27 на 28 декабря, в результате которой к власти был приведен Кармаль, и ввод Советской армии в Афганистан не стабилизировали обстановку в этой мусульманской стране. В течение многих веков афганцы сражались за право жить свободно на своей земле. Они традиционно привыкли видеть врага в любом иностранце с оружием в руках, с какими бы благородными и возвышенными намерениями он ни пришел на их территорию, даже под лозунгом «интернационального долга».

Присутствие Ограниченного контингента советских войск лишь подлило масла в огонь гражданской войны в Афганистане, заставив его вспыхнуть с ураганной силой, и одновременно напрочь разрушило положительный образ русского человека – друга – в среде простых афганцев, который десятилетиями создавался добросовестным самоотверженным трудом советских специалистов и рабочих в этой стране. Афганцы, поднявшись на джихад – священную войну против иноверцев, – лишний раз доказали, что их психология, образ мышления и жизненные ценности мало изменились со времен англо-афганских войн в XIX–XX веках.

Вооруженное сопротивление афганского населения прошло несколько этапов в своем развитии. На первых порах моджахеды не блистали тактической выучкой, были вооружены в основном трофейным стрелковым оружием, захваченным у афганской армии, или допотопными музейными ружьями середины XIX века и эпохи Первой мировой войны.

Спустя некоторое время, используя классическую партизанскую тактику и действуя небольшими, чрезвычайно мобильными, обученными в пакистанских и иранских лагерях группами, они превратились в достаточно эффективную силу. С 1981–1982 годов на полную мощность заработал международный конвейер по поставке вооружения, боеприпасов, различного военного имущества для оппозиции. По сотням троп и дорог в Афганистан потянулись караваны верблюдов, лошадей и автомобилей, поддерживая пламень джихада.

Советские войска, введенные в Афганистан, не были готовы к ведению антипартизанской войны в горных условиях с точки зрения подготовки личного состава организационной структуры и тактической выучки. Эти войска могли бы сражаться на полях Европы против войск НАТО или на сопках Маньчжурии против Китая, но в условиях горно-пустынного бездорожья Афганистана они оказались малоэффективными и ограниченными в маневре.

Итоги некоторых крупных операций, проводимых советским командованием, обычно напоминали процесс набирания воды решетом, так как моджахеды предпочитали не сталкиваться лоб в лоб с многократно превосходящими их по силе армейскими частями, которые были вооружены артиллерией, танками и поддерживались авиацией. Они обычно наносили беспокоящие удары по коммуникациям, держа в напряжении значительное количество советских и афганских правительственных войск. Как только войска уходили из кишлачной зоны, после рапорта о том, что «от мятежников очищен еще один район страны», моджахеды немедленно возвращались на ранее утраченные позиции.

Проведя несколько крупных операций, считавшихся весьма удачными в сферах высшего военного руководства, советские войска на первом этапе своего пребывания в Афганистане оказались не в состоянии нанести решительное поражение противнику внутри страны или хотя бы пресечь снабжение исламских партизан по караванным тропам из-за границы. Даже широко разрекламированная операция в долине Панджшер в 1982 году, стоившая Ограниченному контингенту больших потерь, лишь на короткий срок смогла ослабить влияние моджахедов в этом стратегически важном районе Афганистана. Массированные бомбардировки территории, находившейся под контролем оппозиции (а она удерживала до 85 процентов территории страны), также не приводили к значительным результатам.

Оказавшись в специфических условиях, войска были вынуждены действовать не только согласно наставлениям, изложенным в Боевом уставе сухопутных войск. Фактически моджахеды навязали свои правила игры контингенту, и тот стал приспосабливаться к тактике исламских партизан.

1982 год, 20 апреля. Провинция Газни

Окрестности деревни Калаи Нау

Вчера наша колонна покинула базу и двинулась в сторону аэродрома Газни. Шли открыто, не таясь от любопытствующих глаз местного населения.

Ранее на городском базаре был пущен слух: «Советская колонна идет на Кандагар». Слухи распускали сами, отовариваясь в дуканах, надеясь, что эта маленькая хитрость поможет нам.

Ночь провели на аэродроме. Аэродромом этот пустырь можно назвать с большой натяжкой. Взлетная полоса, рассчитанная только на вертолеты, несколько кирпичных одноэтажных построек и рощица шелковиц – вот, пожалуй, и все. Картину дополняли останки сгоревших вертушек, колючая проволока и окопы полного профиля по периметру территории.

На рассвете должны загрузиться на борт вертушек. Подлетное время до Калаи Нау десять минут. Еще до восхода нас десантируют на сопки вокруг этой деревни. Судя по аэрофотоснимкам, наш объект – скопище глинобитных домишек с куполообразными крышами, вытянутое в виде рыболовного крючка.

Пусть местные думают, что утром русские пойдут по кандагарской дороге. А мы им – сюрприз. Мой шеф, начальник разведки полка Стыров скептически улыбается. Оказывается, «духи» знают, что мы дурим им голову. Но куда мы на самом деле двинемся – это для них все же вопрос. Я верю Стырову. Его служба в Афгане уже подходит к концу. Он помнит те времена, когда отчаянные головы на одном лишь УАЗике могли смотаться в Кабул за водкой и спокойно вернуться назад на базу. А теперь меньше, чем батальонной колонной с воздушным прикрытием, наши никуда не суются.

Я – новичок. Два месяца тому назад нашу языковую институтскую группу сняли с занятий и почти в полном составе отправили в Афганистан для прохождения лингво-страноведческой стажировки в частях 40-й армии на полгода. Конечно, я мечтал попасть в страну изучаемого языка. Но не таким образом и не сюда. Тегеран, Мешхед, Исфаган – вот города моей мечты. Но они далеко, они в Иране.

На целых полгода захолустный гарнизон в окрестностях Газни должен стать моим домом. Самое забавное: по возвращении в Союз нас ждут экзамены, отпуск и переход на пятый выпускной курс института. Готовиться к ним у меня не было ни желания, ни времени.

Стыров приказывает всем спать. Мы лежим на броневике и смотрим в небо. Оно черное, с миллионом крупных и мелких ярких звезд. Я долго не могу уснуть, думая о завтрашней операции.

Калаи Нау не случайно стал целью нашей вылазки. Неделю назад группа разведчиков на двух Ми-8 патрулировала район рядом с деревней. По грунтовке со стороны Пакистана пылили несколько грузовиков. Утреннее солнце еще не осветило эту долину. Стыров приказал снизиться. Ничего подозрительного он не увидел, но на всякий случай приказал дать предупредительную очередь перед головной афганской машиной, груженной какими-то мешками. Машины остановились.

Один борт сел у обочины, а другой продолжал нарезать круги в небе. Стыров и досмотровая группа выпрыгнули из вертушки и побежали к машинам. В этот момент с ближайшей сопки и из грузовиков по ним ка-а-ак дали из пулеметов! Двух бойцов сразу убило. Конечно, все носами в землю. А по приземлившейся вертушке врезали из гранатометов. Второму вертолету тоже досталось. Шквал огня. Вот тебе и рутинная проверка гражданского транспорта.

По радио вызвали помощь – штурмовую авиацию. На авиабазе Баграм всегда на взлетной полосе дежурит пара «сушек» с полным боекомплектом. А из Газни вылетели вертолеты огневой поддержки. С земли очень активно огрызались. Стыров и его ребята были в разных переделках, но в такой переплет уже давно не попадали. Второму вертолету удалось эвакуировать разведчиков и экипаж сгоревшего борта, включая убитых и раненых.

Я увидел Стырова лишь за ужином в нашей столовке. Он выглядел очень расстроенным. Майор берег своих людей. Последний раз у него погиб боец в феврале во время рейда в Пактию. Сегодняшние двое были для него большой потерей. Настроение у разведчиков было подавленным. Один из погибших был дембелем. Его приятель по фамилии Малышев сказал мне, что «кореш» начинал службу в Венгрии в Южной группе войск и родители были до сих пор уверены, что сын служит в Европе. За полтора года сын ни разу в письмах не обмолвился о войне и жизни в горах.

Наша авиация проутюжила место засады. А вечером того же дня батарея «Град» (реактивная артиллерия) нанесла мощный удар туда, где шел бой. Расчет был прост: в темноте моджахеды наверняка захотят осмотреть останки вертолета, собрать трупы своих товарищей. Днем они не полезли бы на рожон после такой заварушки.

Всю неделю собирали данные по району Калаи Нау. Выяснилось, что у нас под боком существовала оживленная «тропа», по которой постоянно передвигались «духи».

Отцы-командиры решили проверить и деревню, и окрестности. Агентура ХАДа (афганская правительственная служба безопасности, аналог нашего КГБ) уверяла нас в наличии многочисленных тайников с оружием и боеприпасами. Штаб армии дал согласие на операцию.

– Только никаких союзничков, – упрашивал Стыров начальство, – тогда, может, чего и найдем.

Начальство в ответ пожимало плечами и разводило руками. Там, наверху в Кабуле, сами решат, пойдут ли с нами афганские части.

В Газни дислоцировалась 14-я пехотная дивизия афганской армии. Половина солдат была бывшими дезертирами, а другая готовилась ими стать. Наши планы, если в них были посвящены союзники, сразу становились известны моджахедам и всему населению. Не любят спецназовцы ходить вместе с афганцами на операции.

Бог услышал мольбы Стырова. Мы пошли без них. В силу необходимости с нами отправились кадровый офицер ХАДа и агент – местный житель. Пожилой мужичок в чалме и ватнике, насквозь пропахший опиумным дымом, каким-то особым, специфическим запахом. Мышиные глазки постоянно в движении. Собаки, жившие в гарнизоне, за сто метров чувствовали афганцев – когда они появлялись у нас, то начинали брехать как сумасшедшие. Агента звали Аминулла. Он-то и должен показать «духовские» схроны.

Моя персональная задача – обеспечивать общение между хадовцами и нашими разведчиками. Я только второй раз иду на боевые действия, и мне все интересно. Это не на семинаре в институте сидеть. Жаль, что не был с разведчиками во время того боя.

Утром, как говорится, все прошло как по маслу. Мы выпрыгнули из вертолетов, когда те зависли над самой землей, в сплошную пыльную завесу. Короткие перебежки. Пока все тихо. Небо светлеет. Снизу, из деревни доносится лай и мычание.

Часть десанта блокирует деревню. Группа будет ждать подхода бронетехники, после чего населению прикажут покинуть дома и собраться на окраине. В это время будут проверять их дома. Другая часть вместе с агентами ХАДа уходит в горы. Аминулла – разведчики окрестили его Сусаниным – ведет нас известной только ему и Аллаху извилистой тропой вдоль сухого русла. За ним – командир взвода Игорь и я.

Игорь, на правах ветерана, меня явно опекает.

– Первые пули – твои, – обрадовал он, – а потому, как начнут стрелять, ныряй в камни и прячь голову.

Засада может подстерегать где угодно. Стыров идет в середине колонны. Его можно принять за простого солдата. Выцветший солдатский ватник, вещмешок, автомат, старые ботинки. Никаких признаков его майорского звания. В свои тридцать он подтянут, строен, и только усталое лицо с аккуратно подстриженной полоской усов выдает возраст. Принцип Стырова – не выделяться из толпы, когда идешь в горы. «Духи» действуют грамотно: всегда стремятся подстрелить офицеров. Этот принцип – одна из уловок, продлевающих жизнь.

Через час энергичной ходьбы добрались до места, указанного проводником. Подножие мрачных базальтовых скал. Мы видим лазы под исполинскими валунами, неприметные каменные сарайчики под нависшими скалами. В каждой постройке ночью жгли костры. Зола еще теплая. На полу грязные перины. Разведчики очень осторожно начинают осмотр подземных ходов. Могут быть мины. По оценке Стырова, здесь было не менее полусотни человек. Аминулла невозмутимо следит за происходящим.

В одной из нор саперы снимают растяжку. Под огромной каменной глыбой мы обнаружили и извлекли десятки цинковых запечатанных коробок с патронами, мины в ребристых пластмассовых корпусах, заряды к гранатометам и два ствола от крупнокалиберного пулемета.

Я спрашиваю у Стырова:

– Почему «духи» не забрали это добро с собой?

Он в ответ снисходительно поучает:

– Свежего ослиного или конского дерьма на земле нет. Значит, ночевавшие были не из каравана. Они и так были навьючены оружием и другим барахлом. На своих двоих много не унесешь.

Группа из пяти разведчиков пошла в горы. Вскоре в той стороне, куда ушли ребята, послышалась стрельба. Внезапно, словно по команде, она прекращается.

Вернулись двое наших дозорных. С ними испуганный афганец средних лет. Одет опрятно и чисто. На голове войлочная шапка блином. Стыров приказывает мне допросить задержанного. Аминулла стоит в стороне, не проявляя интереса к соплеменнику. Солдаты сообщили, что афганец шел по тропе, когда его заметили разведчики. Услышав окрик, он остановился, но потом бросился бежать. Чтобы его остановить, пришлось стрелять.

Следуют традиционные вопросы: кто такой, откуда и зачем в такую рань. Задержанный дрожит всем телом. Левую ладонь приложил к груди. Отвечает сбивчиво, повторяя одни и те же слова. Я прошу его говорить только на языке дари. На пушту я знаю лишь отдельные фразы.

В его бумажнике находим старый, еще королевских времен, паспорт с фотографией. Карточка пожелтела, но сходство с оригиналом налицо. Афганец представляется учителем в городском лицее. Здесь был в гостях у родственника. Встал с первыми петухами, чтобы добраться до большой дороги и успеть к началу занятий. На бандита он явно не похож.

Разведчики рассматривают его ладони, плечи, пытаясь найти следы от обращения с оружием. Чисто. Я чувствую, что разведчики не хотят вот так запросто расстаться с учителем. На их взгляд, он очень подозрителен.

Стыров спрашивает, какой предмет преподает афганец. Оказывается, классическую персидскую литературу. Я перевожу, а затем от себя лично читаю ему пару четверостиший Джами на пехлеви (средневековый персидский язык). Автора не называю. Пускай учитель сам назовет его. Учитель обрадованно закивал головой. В моей «бурсе» курс литературы читает чистокровный иранец, профессор Джахонгир Дорри. Гонял нас как бобиков, но кое-какие знания в нас заложил.

Ответ прозвучал немедленно:

– Саади.

Стырову надоело слушать наш диалог, явно выходивший за рамки его вопроса. Я объяснил, что он не знает своих поэтов.

– Ловко ты его зацепил, Леха, – обрадовался Стыров. Кто-то предложил не тянуть резину и расстрелять «учителя». Без сомнения, они грохнули бы афганца, но Стыров помешал этим замыслам. Учителя связали, а радист доложил на базу о трофеях и одном пленном.

Вечером, добравшись до своего закутка в офицерской общаге, я первым делом полез в чемодан за конспектами, прихваченными из Союза для подготовки к экзаменам. Меня весь день мучили сомнения относительно авторства тех двух четверостиший. Джами или все-таки Саади? Я нашел нужные записи, и горячая волна стыда залила краской мою физиономию. Я ошибся. По дороге на базу Игорь объяснил мне причину, по которой Стыров заступился за афганца. С нами был проводник ХАДа. Посторонние глаза и уши. Если бы не его присутствие, то учителю был бы конец.

В горах у разведчиков закон один – после допроса подозрительное лицо отправлять в расход. Ведь отпущенный с миром абориген может привести за собой банду человек в сто и тогда в расход отправляются разведчики. По словам Игоря, такие истории имели место.

Потрясенный его комментарием, я долго молчал. В «Красной Звезде» публикуют репортажи о дружбе афганских крестьян и советских воинов-интернационалистов. А в жизни все совсем не так.

Учителя мы оставили на аэродроме. Его должны были передать хадовцам для дальнейших разбирательств. Разведчики не сомневаются, что его уже освободили.

Перед сном я заглянул в солдатскую палатку к разведчикам. Они пили бражку из походного десятилитрового термоса. Мне тоже налили кружку. Зашел разговор об учителе. Один из сержантов заверил меня, что он нам еще встретится где-нибудь в горах. У меня уже нет сомнений, что тогда с ним будет. Слава богу, моя ошибка не привела к человеческой смерти. Тоже мне, выискался знаток литературы. Решил отныне больше думать, прежде чем проявлять инициативу.

15 мая. Аэродром Баграм.

15 километров севернее Кабула

Недели за три до описываемых событий к нам на базу прилетело высокое начальство из Кабула во главе с генералом Тер-Григоряном. Перед его визитом наши командиры дважды летали в Кабул. Потом было явление народу генерал-майора Генералова. Представляю, как ему доставалось в армии из-за фамилии, когда он был лейтенантом.

Он отрекомендовался нашим главным отцом-хранителем и куратором на период подготовки к какой-то супероперации. И действительно: на территории базы сели вертолеты и мы, включая поваров, несколько дней подряд отрабатывали приемы десантирования из зависшего над землей вертолета.

Следом прилетел лектор из ГлавПура (Главное политическое управление), который объяснил нам, что в ущелье Панджшер зреет явная угроза для Апрельской революции, а ее носитель – некий Ахмад-Шах и его войско. Долина являет собой почти неприступный природный объект, окруженный высоченными горами со всех сторон.

Ахмад-Шах много денег заработал на поставках опиумного мака. А на те доллары вооружил по полной программе своих сородичей. Половина Кабула уже куплена им. Оперативные карты афганского Генштаба чуть ли не в первую очередь попадают к нему, а уже потом на подпись к Кармалю (главе правительства Афганистана). Еще немного, и сидеть Ахмаду на троне. Революция в опасности.

Наша задача – высадиться в долине и нанести поражение противнику. После чего в Панджшере воцарится народная власть и наступит перелом в деле стабилизации обстановки. Ну а если серьезно, то, по мнению моих старших сослуживцев, будет много крови, чужой и нашей. За последние два года они ходили воевать и в Кандагар, и в Гардез, и еще много куда, но про Панджшер никто из наших раньше не слышал.

Начались ежедневные упражнения на стрельбище, утренние марш-броски со всей амуницией на горбу по территории базы и интенсивный ремонт бронетехники в автопарке. Стыров сказал, что нечто подобное по размаху было в его части перед вводом войск в Афганистан в далеком шестьдесят восьмом году.

За последнее время я ближе познакомился с нашим замполитом – майором Опариным. Интеллигентный, грамотный, и при этом – настоящий военный человек. К нему относятся все с уважением. Редкое явление в войсках. Пребывая в действующей армии уже четвертый месяц, я четко уяснил – авторитет политработников здесь весьма невелик. Опарин всегда спокоен, невозмутим. Я сопровождаю его на встречах с губернатором провинции, местными функционерами НДПА (афганские марксисты), командованием афганской пехотной дивизии. Приходится много переводить. Для меня это хорошо. Сидя за проволокой в гарнизоне, язык дари должным образом не освоишь.