Спецоперация «Крым 2014»

Глава 3 Каперанг Кручинин

В крымских троллейбусах и армейских казармах, в студенческих аудиториях и корабельных кубриках, в магазинах и на кухнях, на лавочках у подъездов и на причалах, в парламенте и в правительстве пугающей людей связкой звучали в те дни тревожные слова «Майдан-война»:

– Что будет? Что будет, Боже мой?

Люди толковали о происходящем в Киеве, пытаясь предугадать исход затеянной в столице кровавой смуты. Многие боялись, чтобы не перекинулась она в Крым, как огонь во время пожара перекидывается с одной соседской хаты на другую.

А иные радовались в надежде, что и тут, на полуострове, удастся выкинуть из чиновных кресел ставленников Януковича и установить новую власть.

На севастопольских и симферопольских улицах и в городах поменьше все чаще стали появляться признаки той же майдановской митинговщины. Ораторы звали сограждан в разные стороны – одни в Европу, другие в Россию.

И уже казалось, что разгоряченные спорами толпы вот-вот вступят в драку стенка на стенку.

А кое-где уличные мордобои уже и случались – севастополец Александр Иванович Кручинин, капитан I ранга в отставке, видел такую потасовку у памятника адмиралу Нахимову, когда шел в Дом офицеров на встречу ветеранов Черноморского флота с писателем Шигиным.

Дюжие хлопцы как спички ломали древка красночерных флагов «Правого сектора» и рвали большой бумажный плакат, на котором крупно было написано «Крым – це Европа!».

Милиция живо растолкала по автозакам драчунов, но вскоре по Севастополю стал разъезжать старый «мерседес», из окон которого торчали красно-черные флаги «Правого сектора» и бейсбольные биты…

«Все на Майдан!… Крым – це Европа!, Крым – це Украина!» – орал широкогорлый мегафон, выставленный в открытом окне машины.

В тот вечер у Кручиных собралась родня по случаю дня рождения Ольги Михайловны – жены Александра Ивановича.

Пришел с женой Натальей немногословный старший сын Павел, капитан II ранга, командир большого десантного корабля российского Черноморского флота – «национальная гордость отца», как шутила Ольга Михайловна.

Пришел и младший сын Кручининых Олег (мичман, недавно развелся с женой), пришла дочка Людмила с мужем – Богданом Любецким, офицером украинского флота. Еще был сват – Михаил Иосифович Любецкий (жена его умерла два года назад).

Первый внук Юрий (сын Павла и Натальи) на день рождения бабушки приехать не смог – был далеко, во Владивостоке, учился на последнем курсе военно-морского училища. Но позвонить Ольге Михайловне и поздравить ее не забыл.

На этот раз не было на семейной вечеринке и братьев Ольги Михайловны – Петра и Федора.

Майор Петр Сарматов служил в севастопольском «Беркуте» и еще в декабре вместе со своим отрядом спецназа улетел в Киев «наводить порядок на Майдане». А Федор по каким-то своим срочным партийным делам уехал в Симферополь – утром заглянул с цветами и подарком сестре, поздравил в прихожей и исчез.

Федор Сарматов после увольнения со службы на флоте решил сделать карьеру в политике, и стал, как говорила Ольга Михайловна, «видным деятелем местного масштаба» – его избрали секретарем районной организации «Партии регионов». Он несколько лет назад активно вербовал в свою партию Александра Ивановича, но Кручинин ответил, что у него уже есть партбилет, выданный еще в военном училище (маленькая красная книжица с профилем Ленина на обложке хранилась где-то в домашнем архиве, последняя фиолетовая отметка об уплате членских взносов была там сделана в августе 1991 года).

Каждый раз, когда Кручинины собирались большим родственным кругом, Федор Михайлович Сарматов неизменно становился заводилой политических споров – да таких, что оба Любецкие, и отец, и сын, пару раз чуть не схватились с ним за грудки.

Второй внук Дмитрий (сын Людмилы и Богдана, которого еще с пеленок любовно звали Димушкой) учился на первом курсе севастопольской военно-морской академии имени Нахимова – его по какой-то причине в увольнение не отпускали. И деду, и отцу пришлось звонить в академию и уговаривать начальника курса Тараса Стельмаха дать нахимовцу Любецкому увольнение.

Пан Стельмах в итоге сжалился, но сильно пожурил и деда, и отца за «неправильное» воспитание Дмитрия – тот во время открытого соцопроса курсантов дал «чудовищно непатриотичные» ответы на вопросы анкеты.

– И какие же были ответы? – поинтересовался у пана Стельмаха Кручинин-старший.

– А вот такие, – отвечал Стельмах, – Вопрос первый: «Если бы вам довелось участвовать в Полтавской битве, на чьей стороне вы были бы – войск Петра Первого или гетьмана Мазепы?»… И что ваш Дмитро ответил? «На стороне победителя!»…

– Но не стороне же Карла XII ему быть, – недоуменно заметил Александр Иванович и с ужасом подумал, что брякнул не то, что хотел бы услышать Стельмах. И попытался сгладить разговор, – А какие еще были вопросы?

– «Кем, на ваш взгляд, был Степан Бандера – национальным героем Украины или преступником?»

Тут Александр Иванович закрыл глаза и прижал к уху телефонную трубку так сильно, словно это был пистолет, из которого он хотел застрелиться.

– И какой же был ответ? – спросил он начальника курса.

– Дмитро ответил: «Бандера был националистом и врагом Советского Союза»… За такие убеждения хлопца не в увольнение отпускать надо, а выгонять из академии!

Стоявший рядом отец Дмитрия взял у Кручинина телефонную трубку и представился Стельмаху:

– Это капитан III ранга Любецкий.

Он слушал начальника курса, то хмурясь, то широко раскрывая глаза.

– Обещаю поработать с сыном, – клятвенным тоном говорил он в трубку. И уже – грозно, – Я вправлю ему мозги…

Когда розовощекий Дмитрий появился в квартире и вручил Ольге Михайловне букет ее любимых астр, отец решил сыну, как говорится, «боцманских капель прописать» – завел его в ванную и там негромким басом сурою выговаривал за «чудовищно непатриотичные» взгляды.

А дед с гордостью поглядывал на внука, когда тот вернулся за праздничный стол.

Было много теплых слов в честь Ольги Михайловны. Первым сказал их Александр Иванович. Вспомнил их давнюю-давнюю первую майскую встречу на Графской пристани, когда он был курсантом севастопольского военно-морского училища, вспомнил тихоокеанские и североморские гарнизоны, где в холодных домах офицерского состава приходилось кутать первенца Павла в лейтенантскую шинель. Вспомнил, как уже капитаном, в лютую зимнюю пургу, вез на бронетранспортере жену-роженицу до районного роддома, укрыв двумя офицерскими бушлатами. Тогда появился на свет младший сын Олег.

А когда Кручинин перевелся с Севера на Черноморский флот, сослуживцы подшучивали: мол, у тебя на каждом новом месте службы по сыну родилось, давай еще и черноморца. А вышла в итоге доченька – Людмила.

Закончил свой длинный тост Александр Иванович так:

– Офицер имеет право только в трех случаях становиться на колено – перед Боевым Знаменем, перед родником и перед матерью. Но я бы добавил еще… И перед офицерской женой!

После этих слов он грузно встал перед супругой на колено, взял ее руку и поцеловал.

Ольга Михайловна зарделась…

После Александра Ивановича говорила Людмила. Просто и от души:

– Дорогая мамочка, поздравляю тебя с днем рождения. Я где-то читала, что мама – это проводник между Богом и людьми. Именно благодаря тебе и Павлик, и Олежка, и я появились на свет....

– Межу прочим, и я имел к этому делу самое непосредственное отношение, – вставил Кручинин-старший, – и все дружно засмеялись.

Затем говорил Павел.

Обычно по-командирски немногословный, в этот раз он говорил долго:

– Мам, я хорошо помню наш военно-морской гарнизон на берегу Тихого океана, где ты служила с отцом в бригаде подлодок. Помню, мамуль, как мы ходили на пристань, когда папа не возвращался домой в назначенный день. Я бросал в океан камешки, а ты плакала так, чтобы я этого не видел.

Помню наш необустроенный северный гарнизон, когда папа простыл и попал в госпиталь с бронхитом, а мы с тобой и с крохотным Олежкой целый месяц жили в дырявой брезентовой палатке с прогоревшей буржуйкой. А ты колола тяжеленным топором дрова. Где изморозь покрывала по утрам байковое одеялко Олежки, а ты и его, и меня грела своим теплом. И мне было страшно, когда он закашлял кровью…

Тут Ольга Михайловна не выдержала – всплакнула, вытирая слезы старенькой шалью.

Павел взял рюмку, поднял ее и закончил:

– Я благодарю Бога, что у нас есть ты, мама и офицерская жена. Кланяюсь тебе, родная…

Александр Иванович, тоже тронутый словами сына, с благодарностью смотрел на него.

Затем пришла очередь говорить Олегу.

– Мне, конечно, далеко до Павла. Но я не прозой, а своими стихами тост скажу:

Когда Олег читал свой графоманский стих, Кручинин-старший слушал его вполуха, поглядывая то на жену-именинницу, то на свой парадный морской китель, ритуально доставаемый в праздничные дни из пахнущих нафталином недр шкафа, то на советский кортик, прикрепленный к желтому парадному поясу.

Он думал о том, что и до трех звезд капитана I ранга, и до своих должностей дорос, во многом благодаря жене.

А еще думал о том, что ему даже в страшном сне не могло присниться то, что сейчас происходило в Севастополе наяву…

Он рядовым моряком начинал службу на советском флоте, а закончил ее старшим офицером – на российском. И два его сына служат на российском Черноморском флоте. А внук Юрий, будущий морской офицер, в далеком Владивостоке уже принял российскую присягу…

А вот дочка Людмила и ее муж Богдан тут же, в Крыму, служат на украинском флоте. И сын их Димушка в севастопольской военно-морской академии имени Нахимова прошлой осенью присягнул Украине.

Сват Михаил Иосифович Любецкий, тоже крымчанин, тоже капитан I ранга в отставке (с которым они когда-то вместе служили в одном севастопольском штабе), в 1992-м переметнулся на украинский Черноморский флот вместе с дружком – командиром базы в Донузлаве Борисом Кожиным. Тот быстро пошел вверх, стал «первым украинским адмиралом», был даже некоторое время командующим военно-морскими силами Украины. Он знатно выслуживался перед Киевом, называя себя «морским кулаком украинского президента» и толкая антироссийские лозунги, хотя родился в древнем русском Пскове.

С самого начала Майдана Севастополь замер в тревожном ожидании…

Это при нем эскадрилья штурмовой авиации, присягнувшая Украине, проводила учения, имитируя атаку на штаб российского Черноморского флота. В ответ на это наш командующий, адмирал Касатонов, выдвинул реактивные установки «Град» к аэродрому Бельбек, где базировались самолеты, проводившие «психические атаки» на его штаб, и пообещал, что превратит и аэродром, и штурмовики, в крошево из камней и железа, если Кожин не запретит авиационные провокации.

Кожин тогда быстро поджал хвост – знал, что Касатонов слов на ветер не бросает…

В ту бурную пору Любецкий устраивал Кожину баньки с девочками – до тех пор, пока в 93-м «первого адмирала» не турнули с должности. Море не любит грязных людей.

А теперь он требует «немедленно создать базу ВМФ США в Крыму и конфисковать всю российскую технику, которая останется на территории Украины после 2017 года.

Вот так оно вышло у Кручининых: семья, считай, одна, а служит под разными знаменами.

Что-то дикое и противоестественное было во всем этом. Словно холодная межа посреди родни.

И уж сколько лет минуло с того времени, когда разошлись пути Кручинина и Любецкого, а Александр Иванович никак не мог погасить в себе ту скрытую неприязнь к бывшему сослуживцу, которого жизнь подкинула ему в качестве родича…

Любецкий одним из первых офицеров штаба Черноморского флота в 1992-м году присягнул Украине, первым поднял желто-голубой флаг на большом десантном корабле… Это он потом будет окружать с украинскими автоматчиками и захватывать маяк в Ялте…

А еще ходил среди офицеров слух, что это Любецкий в том же 1992-м утащил с собой в украинский штаб и свежие лоцманские карты, и другие документы… Там и получил и новое звание, и нехилую должность в службе вооружения, а затем, после взрыва боеприпасов на корабле, его вытолкнули из штаба ВМСУ на нижестоящую должность в Инкерман – заместителем командира арсенала. Даже дружба с вице-адмиралом Кожиным не помогла. Там Любецкого года три держали в «черном теле» – не давали очередного звания, но он выкарабкался: и новую звезду получил, и командиром там стал. И даже после увольнения, уже офицером запаса, так и сидел в том же командирском кресле в Инкермане.

И кто бы знал, что вот такой выверт случится в семье Кручининых – дочка по уши влюбилась в сына «перебежчика», когда тот однажды оказался в госпитале – в госпитале российского Черноморского флота, где Людмила работала в хирургическом отделении.

Любецкому срочно нужна была помощь – его рубануло порвавшимся тросом при швартовке корабля. Российские военные врачи выходили сына «предателя».

…О своем романе с младшим Любецким Людмила призналась матери, но Ольга Михайловна долго не могла сообщить об этом мужу. А когда все же отважилась, тот разъяренным тигром метался по квартире! Пачку сигарет до рассвета на кухне выкурил и бутылку водки выпил.

– Саша, успокойся, – тихо сказала мужу Ольга Михайловна, – кажется, у Люды с Богданом серьезные чувства. У них любовь.

Кручинин не сдавался:

– Любовь разная бывает! Хохлы такие хитрые, что бронзовой Екатерине Второй голову могут своей «любовью» задурить. Сорвется с постамента и побежит за этим Богданом!

Ольга Михайловна подкрадывалась к самому главному:

– Ну, и пусть хохол. От хохлов у русских такие красивые детки получаются… Смирись, не вставай, отец, поперек дороги дочкиной. Значит, судьба… К тому же… Где-то под День флота у нас с тобой еще один внук появится…

В тот момент Ольге Михайловне показалось, что мужа хватил сердечный приступ и он не дышит.

Но тут в рассветных сумерках спальни раздался тяжелый протяжный вздох, а следом за ним – лютый командирский рык Кручинина:

– День чьего флота?!

– Нашего, Саша, нашего, – русского. Это тебе подарок. Люда уже и имя нашему внуку выбрала. Дмитрием назовут, Димушкой. В честь деда твоего – Дмитрия Андреича…

Эта новость заметно остудила Кручинина. Но и на свадьбе Людмилы и Богдана, и в день рождения Димушки Александру Ивановичу стоило усилий, чтобы пригасить в душе неприязнь к Любецким.

Сын Павел суровел каждый раз, когда появлялась тень холодного разговора о Любецких. Он дипломатично гасил намерения Александра Ивановича развить тему.

– Пап, как у них получилось, так и получилось…

За этой дипломатичностью Павла скрывалась его братская любовь к сестре.

Старший сын был «национальной гордостью» Александра Ивановича – степенный, основательный.

Когда Павел служил на «отцовских» флотах – Тихоокеанском и Северном, каждая добрая весть про сына, доходившая до Кручинина-старшего от тамошних офицеров, грела ему душу (в советское время офицеры эти наезжали в крымские военные санатории каждое лето).

– И никто не скажет, что Павлик служит и растет в должностях с помощью папкиной мохнатой руки, – с гордостью говорила Ольга Михайловна, когда старые сослуживцы, приехавшие на отдых в Крым, наведывались к Кручининым в гости.

И все же однажды Александр Иванович решился замолвить словечко за сына. Когда пришла пора вешать китель на гвоздь и уходить на пенсию с Черноморского флота, Кручинин обратился к Главкому ВМФ России адмиралу флота Владимиру Чернавину с просьбой перевести сына в Крым. Но Главком отказал:

– Пусть сын еще послужит и на Балтике, освоит еще и тот театр военных действий, а потом посмотрим.

И лишь через три года после того разговора с адмиралом флота Павла перевели в Севастополь. В тот самый год, когда отца торжественно проводили в отставку в штабе Черноморского флота с благодарностью министра обороны и подарком в виде наручных часов – таких «Командирских» за 36 лет службы на флоте у Кручинина накопилось с дюжину.

А вот младший сын Олег был болью Александра Ивановича. В отличие от Павла, жил он как-то бестолково. Учебу в военно-морском училище бросил, когда до офицерских погон оставался год. Стал ходить на торговых судах в загранку – мечтал скопить денег на машину и квартиру. А на берегу зарплату проматывал на кутежи и дорогие подарки родне и знакомым. Александр Иванович из-за этого не раз устраивал выволочки сыну. Порты и деньги портят моряков.

Потом Олег женился на молоденькой певичке из портового ресторана. В том же ресторане Олег из-за ревности однажды устроил нешуточную драку, разбил пианино – дело дошло до суда. Сына из экипажа вытурили, а штраф суд назначил такой, что он вывернул все карманы Олегу.

Ольга Михайловна тайком сдала в ломбард кольцо с бриллиантом, доставшееся ей еще от бабушки. Не стало денег в семье Олега – и любовь жены-певички кончилась. Развелись. Олег вернулся в родительский дом с зубной щеткой и бритвенным станком.

Ольга Михайловна много дней слезно уговаривала мужа устроить Олега на флот:

– Там из него человека сделают. Раз уж мы с тобой не сумели…

Кручинин поначалу раздраженно отказывался:

– Не та у Олега репутация… Как я людям в глаза смотреть буду?

Но отцовское все же взяло верх над офицерским – поехал Кручинин в кадры флота просить за сына. Олега приняли на мичманскую должность. Ушел на корабль. И вот уже сколько? Да лет пять там служит.

Олег к решению Людмилы выйти замуж за Любецкого отнесся с веселым простодушием:

– А что такого? У нас на корабле у офицеров и мичманов почти через одного жены – украинки. А у украинцев – русские. Любовь – она такая штука… интернациональная.

Как ни старалась Ольга Михайловна уводить разговоры за праздничным столом подальше от политики и от того, что происходило в те дни в Киеве, у нее это не получалось. Да и Павел с Богданом Любецким порознь то и дело выходили из-за стола с суровыми лицами, прижав к уху мобильники – часто шли звонки со службы.

И Александр Иванович уводил беседу с Любецким-старшим все чаще к их некогда общим сослуживцам, которых судьба развела по разным черноморским флотам – российскому и украинскому.

Но все равно беседа эта упорно подплывала к тому, что происходило в те дни в Киеве и в Крыму – «Майдан, Майдан, Майдан»…

Лишь дочка Людмила и невестка Наталья увлеченно кудахтали про детей, да про цены в магазинах. Павел с Богданом скупо перекидывались своими флотскими новостями. Внук Димушка сосредоточенно тыкал пальцем в свой айпэд…

Ольга Михайловна решила внести свежую струю в разобщенную вечеринку.

– Все, все, все! – громко сказала она, хлопнув ладонями, – мужчины, больше о политике ни слова! Олежка, сыграй нам что-нибудь…

Олег взял старую гитару, щипнул струны раз, два, нахмурился и повесил инструмент на тот же гвоздь (гитара была подарком первой жены).

Затем приставил стул к старенькому пианино, поднял крышку, пробежался пальцами по клавишам. И брызнули светлые, солнечные звуки «Севастопольского вальса».

…Пианино Кручинины купили еще когда Павлу было лет десять – Ольге Михайловне очень хотелось, чтобы дети умели играть. Но ни у первого сына Павла, ни у дочки Людмилы дружбы с пианино не получилось. А вот Олегу передался отменный музыкальный слух матери – играл он волшебно.

– У него же талант! – восхищенно говорила Ольга Михайловна мужу, когда еще во время учебы Олега в школе подложила ему на пюпитр ноты своей любимой оперетты Дунаевского «Белые акации».

С тех пор Ольга Михайловна приобщила к ней и Александра Ивановича, заставив выучить его отрывок дуэта Ларисы и Кости. И еще там, в северном гарнизоне, вытащила его на сцену матросского клуба с «семейным номером». Правда, Александр Иванович частенько забирался не в те ноты, но молодая жена ему это прощала.

И с тех пор, кажется, не было у Кручининых такой вечеринки, когда бы они не играли этот номер (пожелтевшая тетрадь с нотами всегда лежала на пианино).

Когда Олег закончил играть «Севастопольский вальс», все дружно захлопали, а Ольга Михайловна сказала весело:

– А теперь, пожалуйста, – наше, семейное…

Александр Иванович подошел к жене, обнял.

Олег негромко наигрывал вступление, а Кручинины по очереди душевно и ладно пели. Ольга Михайловна с чувством тянула:

Александр Иванович, слегка фальшивя, откликался:

Они еще не закончили петь, когда один за другим зазвенели мобильники Павла, Олега, Богдана. И у Димушки тоже забренчал телефон следом. Все четверо слушали что-то с хмурым выражением. Все четверо быстро оделись, попрощались и ушли – четыре военных куртки и четыре шапки исчезли с вешалки в прихожей.

Ушли вскоре и Людмила с Натальей – у обеих тревога в глазах. Остались за праздничным столом лишь Кручинин да Любецкий-старший.

Расстроенная Ольга Михайловна прилегла в спальне – намаялась за день. Включила телевизор. На экране траурно кучерявился над Майданом черный дым, горели шины, мелькали лица, щиты, бейсбольные биты… Кого-то несли в карету скорой помощи…

А за окном спальни Кручининых – чей-то громкий крик, явно усиленный мегафоном:

– Крым – це Европа! Все – на Майдан! Крым – це Украина!

И гулкие, тревожные удары в барабан.

И еще крики:

– Януковичу – ганьба! Януковичу – ганьба!

«Боже, что же будет?… – тревожно думала Ольга Михайловна, и вздыхала, – Окаянные дни надвигаются на Севастополь, на Крым… Неужели снова революция?… С террором.. С белыми и красными»…

Беседа Кручинина с Любецким-старшим за опустевшим столом как-то не ладилась. И тот, и другой ходили все вокруг да около, остерегаясь прикоснуться к главному, как к заряженной морской мине.

– Давай, сват – за детей и внуков, – миролюбиво сказал Любецкий, поднимая наполненную Александром Ивановичем рюмку.

– И чтобы у них все было хорошо и мирно, – незатейливо добавил Кручинин, чокаясь со сватом.

Выпили, закусили.

– Я это… Телевизор включу, – словно извиняясь, сказал Кручинин, – Жуткая буча в Киеве творится. Как бы эта зараза сюда, в Крым не перекинулась…

На экране траурно кучерявился над Майданом черный дым, горели шины, мелькали лица, щиты, бейсбольные биты… Кого-то несли в карету скорой помощи…

– До чего Янукович довел народ! Терпение у народа кончилось… Вот и вышел на улицу, – осторожно говорил Любецкий, хрумкая огурчиком и кося взгляд то на телевизор, то на Кручинина.

Кручинин помалкивал, пытаясь подбирать нужные слова. Ответил:

– Насчет Януковича согласен, много дров наломал. Есть к нему много претензий у народа. Хотя у какого народа нет претензий к своим правителям?

– Снимать Януковича надо! – пылко продолжил Любецкий, наливая водку в рюмки, – Он сам себя в капкан загнал, когда дал задний ход в Вильнюсе… Когда отказался подписывать это… интеграцию с Евросоюзом… Вот сейчас и получает…

Кручинин изготовился к лобовой атаке:

– Ну, вообще-то, быть Украине в Евросоюзе или не быть, это не на Майдане надо решать. Это весь украинский народ должен решить… А его не спросили… Вот сейчас выйди на Графскую, спроси у любого севастопольца – а что даст членство Украины в Евросоюзе? Так он же наверняка лишь плечами пожмет… Вот эта затея с Евросоюзом, думается мне – это большая и хитрая игра. И главный смысл ее в том, чтобы Украину от России окончательно оторвать. И превратить ее в свой рынок сбыта.

Любецкий ответил:

– Большая политика – дело темное. Киев далеко, а Крым – вот он, здесь. И тут такое закручивается, что как бы твоему Павлу… в моего Богдана не пришлось стрелять…

Кручинин насторожился:

– Ты о чем?

– А о том, что на обоих черноморских флотах объявлена повышенная боеготовность… Сход на берег всем экипажам запрещен. Боеприпасы и провиант полным ходом загружаются. А тут еще крымский парламент воду начал мутить… Ну, ты же наверняка слышал… Депутаты выходом Крыма из состава Украины грозят… Уже какой-то опрос среди населения проводят. Ты понимаешь, как это может здесь повернуться?… И чем закончиться? Тут не только стенка на стенку, тут флот на флот пойдет!

Александр Иванович с мрачным выражением лица глядел куда-то мимо Любецкого, думая о том, что в его словах есть доля реального предвидения. И лишь вот эта фраза Любецкого – «Как бы твоему Павлу в моего Богдана не пришлось стрелять» – казалась ему страшным абсурдом, обжигающим душу.

– Будем надеяться, что до такого ситуация в Крыму не дойдет, – как-то неуверенно сказал он, – крымский Майдан нам не нужен…

– Ну, мне, сват, пора, – сказал Любецкий, поглядывая на часы.

Кручинин не стал ради приличия уговаривать его посидеть еще. Лишь предложил «на посошок» и пошел проводить Любецкого.

Вышли на улицу.

Уже было темно.

Откуда-то со стороны площади Нахимова доносились громкие митинговые крики: «Крым, Россия, Путин!», «Крым, Россия, Путин!»

А из другого конца той же улицы было слышно: «Крым – це Украина!»

Попрощавшись, Кручинин и Любецкий разошлись в разные стороны.

Александр Иванович достал из кармана мобильник и набрал номер сына. Женский голос в трубке сообщал: «Номер недоступен». Тревога шевельнулась в отцовской душе.

Едва он переступил порог квартиры, как Ольга Михайловна вышла навстречу ему с перепуганными глазами:

– Саша, с Павликом связи нет! И Люда говорит, что телефоны Богдана и Димушки тоже молчат…

– Успокойся, мать, – сказал он плохо скроенным бодрым голосом, – наши хлопцы не на курорте, а на службе. Тем более – в такой обстановке.

Павел позвонил лишь под утро. Ольга Михайловна вскинулась на кровати, мгновенно схватила трубку, которая лежала на тумбочке рядом. Сын коротко сказал ей:

– Мам, у меня все нормально. Уехал в гости к Соне. Не бес…

Тут связь оборвалась.

– Это к такой Соне он уехал? – недоуменно спросила мужа Ольга Михайловна.

Кручинин прытким офицерским умом сразу разгадал этот странный ребус сына:

– Ты что, забыла? У меня же двоюродная сестра Соня в Новороссийске живет… Значит, Павел ушел на своем корабле в Новороссийск…

На экране телевизора траурно кучерявился над Майданом черный дым, горели шины, мелькали люди…

После этого Ольга Михайловна наконец уснула, а Кручинин еще долго ворочался в кровати, пытаясь понять смысл неожиданного перехода сына в Новороссийск. Павел еще вчера говорил, что после похода в Средиземку на его корабле забарахлил правый движок и его придется с неделю держать в ремонте. И вдруг – этот срочный выход в море. На одном движке. А вдруг – шторм? Очень рискованная затея. Но почему такая срочность?..