Спираль

ТИХИЙ ОКЕАН, МАРТ 1946 ГОДА

Лейтенант Лиам Коннор стоял на палубе линкора «Северная Дакота» и через бинокль наблюдал за поверхностью океана. Все оказалось самой чистой правдой, теперь он это видел: в ярко-красной спасательной шлюпке сидели четверо американских матросов, вполне здоровых на вид, молодых — не старше самого Коннора — парней.

— Поворачивай назад! — скомандовал в мегафон капитан корабля.

— Не губите! — крикнул в ответ один из матросов. — У меня дома сын. Я его еще ни разу не видел!

Он сорвал с себя рубаху и отчаянно взмахнул ей — точно белые крылья неведомой птицы затрепетали над синей гладью. Двое сидели на веслах.

— Немедленно разворачивайтесь!

С частотой отбойного молотка оглушительно загрохотали предупредительные выстрелы из двадцатимиллиметровой палубной зенитной установки «Эрликон». Между линкором и шлюпкой, скрыв моряков из виду, поднялась вздыбленная разрывами стена воды.

Брызги опали, поверхность океана снова успокоилась. Самый высокий из моряков все еще прыгал на месте, размахивая белой рубахой. Лодка ходила ходуном — вот-вот опрокинется.

— Не стреляйте! — кричал он. — Мы не больны!

— Врет, — обронил армейский генерал Уиллогби. Он стоял в нескольких метрах от Лиама на баке и, стиснув зубы, наблюдал за сценой в личный бинокль. — Заметили, как скачет? Готов выпрыгнуть из собственной шкуры.

Капитан «Северной Дакоты» снова поднес мегафон ко рту:

— Поворачивайте назад! Делаю последнее предупреждение!

Зенитная установка выплюнула еще несколько залпов, и шлюпка опять скрылась за фонтанами брызг. На этот раз выстрелы легли совсем рядом, окатив волной людей в лодке. Коннор видел их лица, взмокшие то ли от страха, то ли от морской воды. Достаточно наводчику поднять прицел всего на пару градусов, и шлюпку вместе с ее пассажирами разнесет на мелкие кусочки.

Старший лодочной команды, самый высокий среди всех, сел на планшир, швырнув рубаху. Шлюпка потерянно кружилась на месте. Ее пассажиры ожесточенно спорили, обрывки слов долетали до корабля. Командир снова ткнул пальцем в линкор и покачал головой; по движению губ можно было прочитать: «Другого пути нет».

— Этих психов ничто не остановит, — сказал Уиллогби.

Тут высокий опять вскочил, повернувшись лицом к «Северной Дакоте», и снова вскинул белую рубашку над головой.

— Вперед! — крикнул он.

Гребцы налегли на весла изо всех сил.

Капитан «Северной Дакоты» вытянулся в струнку и, не прикасаясь к висящему на боку мегафону, едва заметно кивнул.

Все было кончено в считанные секунды. Два «Эрликона» открыли огонь одновременно, море взорвалось столбами воды. В мгновение ока ярко-красная шлюпка вместе с матросами разлетелась на мелкие щепки. Осталось лишь небольшое облако дыма, да куски деревянной обшивки покачивались на волнах.

Лиам заметил какие-то судорожные всплески, будто дохлая рыба всплыла на поверхность. Он пригляделся и понял: это плещется человеческая рука, оторванная по плечо.

Его тут же вывернуло прямо в океан.

Несмотря на то что Лиам Коннор служил в британской армии уже четвертый год, так близко со смертью он столкнулся впервые. Был лейтенант невысоким — всего метр шестьдесят семь, — но волевым, жилистым и выносливым. Светло-рыжие курчавые волосы и кожа цвета оконной замазки с примесью красной охры выдавали его ирландское происхождение. Природа наградила Лиама настырностью, не по годам зрелым умом и резвыми ногами. В университет Корка он поступил четырнадцати лет от роду и быстро завоевал репутацию гения от биологии. Затем с результатом четыре минуты пятнадцать секунд занял третье место в беге на одну милю среди ирландцев. Он уже готовился защищать докторскую, как грянула война. Присвоив ему звание лейтенанта, британская армия рассудила, что Лиам принесет больше пользы как ученый, чем как пушечное мясо. Ему только-только исполнилось двадцать два. Тем не менее последние четыре года он провел в Портон-Дауне, в юго-западном графстве Уилтшир, где находился Британский исследовательский центр химического и биологического оружия. Коннор был экспертом по питавшимся всякой мертвечиной сапробным грибам.

Он занимался исключительно наукой и даже не представлял, что собратья по оружию могут, нимало не задумываясь, убивать друг друга.

Всего два дня назад Лиам Коннор еще был в Германии, на химическом заводе в окрестностях Мюнхена. Армейская служба заканчивалась. С группой экспертов союзных сил Лиам производил «посмертное вскрытие» нацистских разработок в области химического и биологического оружия. До возвращения в Англию, а потом в Ирландию, к жене Эдит, на которой женился три года назад и даже пары недель не успел провести вместе с ней, оставалось всего несколько суток. По жене он скучал так же истово, как и по родине.

Тридцать шесть часов назад в его планах произошел неожиданный поворот. В Мюнхене Лиама без каких-либо объяснений затолкали в транспортник. Четыре перелета, и он на другой стороне света, над Тихим океаном. Самолет нарезал круги над группой кораблей ВМС США. На Лиама напялили парашютный ранец и приказали прыгать. Впервые в жизни. А затем выловили из воды, точно рыбу, и подняли на борт линкора «Северная Дакота», прямиком к расправе над теми четырьмя матросами.

Всю дорогу ему не давал покоя вопрос: зачем простого лейтенанта внезапно потащили на край света? Теперь забрезжило прозрение. В Портоне готовились к тому, что в то время казалось неизбежным, — использованию нацистами биологического оружия. Кто, как не германцы, запустили отравляющие газы в Первую мировую? В Пор-тоне и теперь почти никто не сомневался, что наци не удержатся от соблазна запустить микробов. Ошиблись. Вместо наци микробов запустили японцы.

На борту линкора Лиама передали в подчинение долговязому майору по имени Энди Сцилла. Майор был родом из штата Миссисипи. Даже получив степень по микробиологии в Гарварде, он не расстался с родным южным выговором. Сцилла служил в Кэмп-Детрике в штате Мэриленд, где находился американский аналог Британского центра химического и биологического оружия.

— Кроме как со мной, других свиданий у тебя здесь не будет, — вместо приветствия проговорил майор, растягивая слова. Впрочем, постепенно Лиам свыкся с этим акцентом, так напоминавшим ему о земляках-ирландцах.

Коннор и Сцилла около часа говорили в тесной каюте за три переборки от рубки связного. Здесь, по словам майора, хранились истории болезней моряков с пораженного инфекцией линкора «Вэнгард», а также вывезенные из Токио папки документов, которые проливали свет на причины случившегося. Бумаги держали в металлических шкафах, защищавших от морской воды.

Энди ввел Лиама в курс дела:

— Пять дней назад корабль, с которого сбежали эти матросы, линкор «Вэнгард», перехватил сигнал бедствия с японской подводной лодки «И-17». После окончания войны прошло шесть месяцев. Никто не мог понять, откуда взялась чертова подлодка и где она пряталась все это время.

По прибытии «Вэнгард» застал субмарину в надводном положении без всяких признаков жизни. Попытались связаться по радио — молчание. И тут на носу подлодки заметили японского моряка. Сидит как истукан. Ему кричат, а он хоть бы пальцем пошевелил. Решили послать досмотровую команду.

На борту субмарины — тихий ужас. Весь экипаж, человек сто, лежат с выпотрошенными животами, точно рыбины. Похоже, совершили групповое харакири. Остался только этот матрос на носу. Сидит в ступоре, скрестив ноги, и смотрит прямо перед собой не мигая. Командир досмотровой команды, корабельный старшина Мэддокс, подумал, что у матроса травматический шок. Оказалось, не шок. Совсем не шок. Япошка дождался, пока они подойдут почти вплотную, вспорол себе брюхо, сунул в разрез гранату и подорвался.

— Камикадзе? — уточнил Лиам. Японцы превратили честь и смерть в культ. Сдача в плен считалась несмываемым позором.

— Не совсем. Наши не сразу смекнули. Почему он ждал, пока к нему подойдут вплотную? Настоящий камикадзе бросился бы в атаку, швырнул гранату в команду. К тому же у экипажа в лодке было полно оружия и боеприпасов. Они могли бы многих наших положить, если бы захотели.

Никто не врубался целых двенадцать часов. Ключом к загадке оказалась досмотровая команда, матросы, окружившие засранца, когда тот взорвал себя гранатой. Командир Мэддокс здорово приложился башкой. Очнулся через два часа в судовом лазарете, спрашивает, как там его ребята. Все вроде бы легко отделались. А еще через восемь часов у Смитсона на соседней койке появились странные симптомы — понижение температуры, неприятный запах от тела. Еще через час Смитсон начал чесаться как сумасшедший, пришлось его связать. Нес какой-то бред, бушевал. Через двадцать часов ему ничуть не стало лучше. Уверял, будто у него в животе поселились змеи с железной чешуей и пожирают его внутренности. От них двоих зараза перекинулась на весь экипаж корабля.

Лиам утвердительно кивнул.

— Японец был разносчиком инфекции, бактериологической бомбой.

— Угадал.

— А что с остальными членами команды?

— Мэддокс мертв. Отвязался, схватил нож и заколол себя насмерть. Тыкал ножом себе в живот до тех пор, пока не свалился от потери крови. Корабельный доктор насчитал двадцать два входных отверстия. Смитсон еще жив, но откусил себе язык. Выплюнул его на пол и все время хохочет как одержимый. Судя по донесениям, там черт знает что творится. День-два после заражения — и человек сходит с ума, впадает в неистовую ярость. Один парень выглядел нормальным, пока не заперся на камбузе с четырьмя матросами. Расстрелял их в живот и потом, уже мертвых, пинал, пока остальные не выломали дверь и не прикончили его. Все одержимы дикой подозрительностью. Как только появляются малейшие симптомы, человека вяжут по рукам и ногам. Свободных коек не осталось, поэтому привязывают к стойкам, трубам — ко всему, что может удержать.

— Боже правый! Сколько человек заразилось?

— Сто восемьдесят восемь. Из них тридцать два уже мертвы. И каждый час все новые и новые трупы.

— Клинические симптомы?

— Температура понижается на один-два градуса.

— А запах откуда? Ты говорил, от них пахнет.

— Ну да. Воняет кислятиной.

— Аммиаком? Как мочой?

— Во-во.

— Мне кажется, я знаю, в чем дело. Смахивает на отравление микотоксинами. Возможно, Claviceps purpurea — спорынья. Или один из видов Fusarium.

Сцилла кивнул:

— Тебя для этого сюда и прислали. Мы все — специалисты по бактериям, но никто из нас не знает грибов. Вот мы и позвонили в Портон. Они выбрали тебя.

— А еще что-нибудь обнаружили? Какие-нибудь физиологические изменения?

— У некоторых нашли во рту спиралевидные образования.

— Такие белые и тягучие? Похожие на сахарную вату?

— Точно! Именно так их описывают.

— Сколько человек пока еще не проявляют симптомов?

— Осталось меньше сорока.

Лиам попытался мысленно объять картину происходящего. Он прежде никогда не слышал о подобной степени вирулентности. Чтобы весь корабельный экипаж заболел за четыре дня?

Сцилла вынул толстую папку из манильской бумаги с грифом «Совершенно секретно» на обложке и бросил ее на стол:

— Вот, прочитай. Закончишь, найдешь меня в рубке связи.

Лиам прочитал.

В папке находился отчет химслужбы сухопутных войск США на двенадцати страницах за подписью генерал-майора Уилльяма Н. Портера. Название без выкрутасов: «Краткое изложение свидетельских показаний Хитоси Китано, отряд 731». Дата: 2 марта 1946 года. Лиам впервые слышал о Хитоси Китано, но слухи об отряде 731 до него доходили.

Отчет начинался с краткой биографии Китано. Служил в офицерском чине в Квантунской армии, оккупировавшей северный Китай. Возраст — двадцать два года. Дядя Китано, популярная личность, подполковник, убит на Филиппинах в 1944 году. Отец с матерью погибли во время ядерной бомбардировки Нагасаки. Последние два года войны Китано проходил службу в отряде 731, занимавшемся исследованиями биологического оружия в китайском городе Харбине, в нескольких сотнях километров от Пекина, но за несколько дней до окончания войны вернулся в Японию. Англичане задержали его в Хирадо неподалеку от Нагасаки.

С этого места отчет содержал показания Китано об отряде 731. Официально отряд назывался Управлением по водоснабжению и профилактике эпидемий Квантунской армии, но на самом деле занимался подготовкой к бактериологической войне. Со слов Китано, отряд сформировали в середине тридцатых годов по замыслу японского генерала Сиро Исии. Генерал по японским меркам был необыкновенно дерзким и склочным, но несомненно высокоодаренным человеком. Он сумел убедить главных военных чиновников Японии, что победу в войне может гарантировать только новое биологическое оружие.

Отряд 731 разросся до гигантских размеров, превратился в японский вариант Манхэттенского проекта.[1] Он исследовал и опробовал разнообразные свойства боевых биологических веществ. Тысячи ученых в ста пятидесяти зданиях внутри шестикилометрового периметра решали одну задачу — создание идеального биологического оружия. Собрав коллекцию патогенов со всего мира, улучшали их качества, выделяли наиболее смертоносные штаммы и проводили испытания. По сравнению с японскими опыты англичан в Портон-Дауне и американцев в Кэмп-Детрике выглядели возней в песочнице.

Китано показал на допросе, что наиболее перспективные вещества проходили испытания в реальных условиях. В Баошане на юге Китая были сброшены «личиночные бомбы» — керамические емкости, разбивающиеся от удара о землю и выпускающие желатиновую эмульсию, начиненную бактериями холеры и живыми мухами. Желатин позволял мухам не погибнуть при ударе, после чего они разносили холеру, садясь на людей, животных, отхожие места, кухонную утварь. До бомбардировки в провинции Юннань никто не болел холерой. Спустя месяц вспышки заболевания были зарегистрированы в шестидесяти шести округах. Через два месяца число погибших достигло двухсот тысяч. Таков был эффект от нескольких бомб, наполненных желатином да мухами и доставленных одним-единственным самолетом.

Лиам был потрясен. Англичане испытывали споры сибирской язвы на острове Гринар у берегов Шотландии — привязывали овец к колышкам и взрывали рядом бомбы с отравляющим веществом, — и это казалось верхом жестокости. Но чтобы проводить испытания на людях? На целых городах? Убивать сотни тысяч ни в чем не повинных? Более чудовищных и преступных экспериментов человечество еще не видело.

В дверь постучал фельдшер с подносом в руках. На подносе — белые таблетки.

— Что это? — спросил Лиам.

— Пенициллин, — ответил фельдшер. — На случай если болезнь и до нас достанет.

— Пенициллин не поможет, — ответил Лиам. — Болезнь вызывают споры, а не бактерии.

Медбрат пожал плечами.

— Мне приказали, я выполняю. Доза для всех одинаковая: по одной таблетке каждые восемь часов. Будете принимать или как?

Лиам отказался. От спор таблетки не спасут. Чудо-лекарство шотландца Флеминга не способно остановить микологическое заражение.

Фельдшер ушел, и Лиам вернулся к чтению отчета. Последние десять страниц были посвящены выдающемуся достижению отряда 731 — открытию грибкового патогена узумаки, что в переводе означало «спираль». Китано говорил, что это оружие судного дня, на случай если родине будет грозить американская оккупация. Китано отвечал за испытание узумаки на живых объектах. Токсин обладал высочайшей вирулентностью, передавался через дыхание, слюну, желудочные соки и фекальные массы.

Китано сказал, что последняя версия узумаки хранилась в семи латунных баллончиках, а те — в опечатанной шкатулке из японского кипариса. Баллончики должны были вручить семи специально отобранным токко, членам отряда добровольцев-смертников. Получив приказ, каждый токко должен был прибыть на борт подводной лодки, закрепленной за конкретной целью, и проглотить узумаки. Как только препарат начинал действовать, его носитель заражал любого, кто вступал с ним в контакт.

Последний раздел отчета был посвящен оценке правдоподобности показаний японского офицера. О разработке боевых биологических веществ японцами в Маньчжурии стало известно еще в 1943 году. Свидетельство Китано в точности повторяло описание отряда 731, полученное из Китая. Оно также полностью совпадало с показаниями Сиро Исии. Японский генерал оставался жив-здоровехонек, торговался с американцами, требуя освобождения от суда за военные преступления в обмен на рабочие записи отряда 731. Исии не знал, что Хитоси тоже попал в руки американцев, но пока что свидетельства двух японцев почти не расходились. Эксперты считали показания Китано вполне достоверными.

Лиама вся эта информация ошеломила настолько, что, когда Сцилла вернулся, он не мог связать и пары слов.

— А как же остальные шесть подлодок? Их обнаружили? А баллончики?

Майор отрицательно покачал головой.

— Никто не верил, пока не обнаружили субмарину с Сейго Мори на палубе и не случилась беда на «Вэнгарде».

— Откуда ты знаешь, как звали матроса?

— От Китано. Я его вчера сам допрашивал.

— Погоди. Разве Китано здесь, на борту?

Сцилла кивнул.

— Уиллогби предпочитает держать его поблизости. По словам Китано, Мори взяли из Токийского университета. Он прошел подготовку камикадзе-торпедника, а затем ему поставили другую задачу — послали в отряд 731, к психопату Исии. Мори было всего девятнадцать лет.

— Зачем сейчас-то нападать? Война закончилась полгода назад.

— А если они просто не знают? Наши думают, что на подводной лодке вышли из строя какие-то механизмы или кончилось топливо. Китано говорит — лодка направлялась к Западному побережью США, чтобы нанести удар на стыке между штатами Орегон и Вашингтон. Мори собирался высадиться на берег и подорвать себя в одном из крупных водохранилищ. Представляешь? Это тебе не экипаж линкора, а целый город носителей узумаки. Возможно, все чертовы Штаты.

Сцилла проводил Лиама до кают-компании. Там их ждали четверо: командир «Северной Дакоты» адмирал Сеймур Арво, генерал-майор Чарлз Уиллогби и еще двое, с кем Лиаму не приходилось встречаться раньше. Распоряжался похожий на кадавра Уиллогби. Лиам слышал, что Макартур называл генерала «мой карманный фашист».

Двоих незнакомцев Лиам вроде бы видел раньше, но не мог припомнить где. Вдруг его осенило: человек с узким лицом и царственной осанкой — Джулиус Роберт Оппенгеймер, а другой, с носом-картошкой и пытливыми глазами, — Ганс Бете. Два величайших физика Америки, сыгравших ключевую роль в Манхэттенском проекте.

Начальство сгрудилось вокруг столика для карт, заваленного листами бумаги, испещренными формулами и уравнениями. Лиам довольно хорошо знал физику, поэтому его глаз сразу выхватил уравнение Бернулли и схему взрывной волны.

Оппенгеймер оторвался от записей.

— Это и есть наш эксперт-грибник?

— Лиам Коннор, — представил его Сцилла. — Из Портона.

— Скажите, — обратилась к Лиаму «царственная особа», — какова максимальная температура выживания грибных спор?

— Это зависит от того, как долго воздействует температура, — ответил Лиам.

— Допустим, долю секунды.

— Примерно сто градусов.

— Сто градусов? Вы уверены?

— Нет, не уверен. Возможно, и выше. А что?

— А как насчет взрывной волны? — спросил Бете. Он говорил с немецким акцентом. — Скажем, при ускорении в тридцать g?[2]

— Скорее всего никакой разницы. Ускорение совершенно не повлияет на споры.

— А радиация? Гамма-лучи?

Лиам понял, что они замышляли.

— Хотите сбросить на «Вэнгард» ядерную бомбу?

— Да. Если вы не предложите ничего получше.

Хитоси Китано держали в маленькой каюте для офицерского состава. Вход в каюту охраняли два матроса. Лиама сопровождал один из адъютантов Уиллогби, майор по фамилии Андерсон. Он редко раскрывал рот, зато внимательно следил за всеми вокруг и делал пометки в красной книжечке.

Нервы Лиама были на пределе. Бете с Оппенгеймером битый час расспрашивали его о грибах и спорах, пытаясь установить, что сделает ядерный взрыв с узумаки — уничтожит отраву без следа ил и же выбросит споры в верхние слои атмосферы, откуда скоростной ветровой поток разнесет их по всему миру. Перевес склонялся в пользу ядерного взрыва, но окончательный вердикт пока еще не вынесли. Лиам, со своей стороны, предостерегал от опасности бездействия. По его подозрениям, виновником беды был гриб Fusarium. В таком случае споры могли распространиться по всему миру и без помощи ядерной бомбардировки. Многие виды Fusarium прекрасно себя чувствовали в кишечном тракте перелетных птиц. Птица могла подхватить заразу и перенести ее на тысячи километров за считанные дни. Даже оперение птиц было опасным, ибо служило идеальным переносчиком спор.

Китано вскочил при появлении Лиама. Он был необычайно худ, одежда висела на нем как на вешалке, кожа обтягивала резко выступавшие кости черепа. На запястьях — наручники. Правая щека заметно распухла. Сцилла сообщил, что у японца воспалился зуб, но тот отказался от какого-либо лечения и медикаментов. В конце концов лишь согласился на удаление и то без анестезии. Врач сказал, что японец даже бровью не повел.

Они вежливо представились друг другу. Хитоси говорил на английском четко, не жуя слова, хотя и с акцентом. Сидел на стуле ровно, ничуть не горбясь. Они были почти ровесниками, но японец по сравнению с ирландцем почему-то выглядел древним старцем. Дело во взгляде, понял Лиам. Глаза у японского офицера были мертвые.

Лиам заготовил несколько вопросов. Главный — как японцы намерены защищаться от возвратного эффекта миссии токко. Хорошо известно, что биологическое оружие крайне сложно удержать под контролем. Лиам не допускал мысли, что японцы могли использовать столь грозный токсин, как узумаки, не подумав о защите собственного населения. Будь гриб родом с островов, у населения мог выработаться естественный иммунитет или найтись какое-нибудь дедовское средство. Как вариант ученые отряда 731 могли разработать вакцину или антидот. Лиам знал, что эффективных антифунгицидных средств еще никто не придумал. Но раз уж они собрались морить чужих людей, то могли создать вакцину для своих. У них имелась возможность испытывать лекарство на пленных. Если такая программа существовала в отраде 731, то Китано должен был о ней знать — Лиам в этом не сомневался.

— Я ученый, миколог, — начал Лиам. — Изучаю грибы, грибки, плесень.

Китано кивнул и ответил:

— Мой отец тоже был ученым. Орнитологом. Изучал в основном сорок, но дома держал голубей. Мать говорила, что он любит птиц больше ее.

— Моя жена то же самое говорит обо мне и грибах.

Китано едва заметно улыбнулся.

— Я слышал, что ваши родители погибли в Нагасаки. Мне очень жаль.

— Многие погибли. С обеих сторон. — Китано по-птичьи наклонил голову. — Профессор Оппенгеймер сообщил интересный факт. Оказывается, удар планировали наносить не по Нагасаки, а по Кокуре. Но Кокуру затянуло облаками, и пилотам приказали сменить курс.

Лиам попытался вообразить, каково сознавать, что участь твоей семьи решила перемена погоды. Война — вереница трагических совпадений.

Лиам перешел к делу:

— В отряде 731 вы участвовали в разработке узумаки. Как вы создавали различные штаммы?

— Я не биолог. Я был инженером, осуществлял надзор за испытаниями. Они научились каким-то образом совмещать признаки, видоизменять грибы, придавать им свойства других грибов. Смешивали разные споры и специальные химикаты. Я не знаю, какие именно.

— Кислоты? Щелочи?

— Не знаю.

— Они работали в перчатках?

— Да. В резиновых. И в масках, если препарат попадал в воздух.

— Как это происходило?

— Узумаки вводили марута и ждали, когда наступит бешенство.

— Марута?

— Заключенных называли марута — бревна.

— Почему бревна?

— Официально считалось, что база отряда 731 — лесопилка и мы распиливаем бревна. Сколько мы запрашивали бревен, столько и привозили. Достаточно было подать заявку.

Лиам с трудом подавил в себе отвращение к допрашиваемому. Все та же бюрократия геноцида, как в немецких лагерях смерти и экспериментах доктора Менгеле, — людей превращали в кукол из мяса и костей, гоняли туда-сюда, терзали, травили, как крыс.

Китано продолжал:

— Зараженных просили подышать на предметное стекло, после чего доктора выводили на стекле споры. Попыток делалось много, но в конце концов удалось получить вариант, который был очень заразен и передавался дыханием. Мы назвали этого марута «праматерь узумаки».

— Сколько было попыток?

— Три или четыре сотни.

— То есть в ходе испытаний вы убили сотни людей?

— Прежде чем мы получили респираторный вариант узумаки, умерли восемьсот семнадцать человек. Но существовали и другие программы. В общей сложности мы распилили десять тысяч марута.

— Десять тысяч?! Как вы могли? Это же бесчеловечно, чудовищно!

— Может быть. Хочу лишь заметить, что с участниками экспериментов обращались как полагается, хорошо кормили — не то что в лагерях военнопленных. Обычно патоген вводили, варьируя дозу по определенной схеме. Затем наблюдали за ходом болезни. Такой метод давал хороший эффект. Различные штаммы можно было без конца скрещивать. Наиболее смертоносные тщательно отбирали, вводили заключенным и выращивали культуру из крови тех, что умерли первыми. Как только у больного появлялись симптомы, с него постоянно снимали показания — температуру, кровяное давление, время реакции. Некоторых анатомировали.

— После смерти?

— Нет. Живыми.

Лиам пришел в ужас.

— Господи! Это еще зачем?

— Для полноты картины. Обезболивающие средства, а также смерть вызывают в организме биохимические изменения, влияют на кровь, органы.

— Но это же бойня! Бесчеловечное, садистское истребление!

— Это научные исследования, господин Коннор. Очень важные научные исследования.

Китано говорил об опытах на людях, как о вивисекции лягушек. Лиам сделал глубокий вдох, стараясь не отвлекаться.

— На ком производились опыты?

— Одни были лазутчиками, другие — преступниками. Остальные — китайские гражданские лица, которых отлавливали прямо на улицах в окрестных городах. Солдаты сгружали марута и тут же отправлялись за новой партией.

— А вы их убивали.

Китано снисходительно улыбнулся.

— Такую нам поставили задачу, господин Коннор, — разработать новое оружие, испытать его. Ученые отряда 731 ничем не отличались от ваших физиков, работавших над созданием ядерной бомбы. Сейго Мори ничем не отличался от американского пилота, уничтожившего Нагасаки.

Китано подался вперед, положив руки в наручниках на стол перед собой.

— Сейго Мори был добрейшим человеком, его все любили. Его отец, фабричный рабочий, погиб, когда Сейго исполнилось три года. Он нередко рассказывал мне о том, как нянчились с ним мать и старшая сестра, ведь он остался единственным мужчиной в семье. Сейго хотел стать поэтом и при этом даже не думал прятаться от смерти.

Лиам задал вопрос, который давно дожидался своей очереди:

— У вас должен иметься способ нейтрализовать узумаки, защитить Японию.

— Нет.

— Но если узумаки проникнет в Японию, погибнут миллионы ваших соотечественников. Вы ведь понимали, чем рискуете?

— У нас не было выбора, узумаки — последний шанс. Его предстояло использовать, когда все средства исчерпаны, в ситуации, когда Японии нечего больше терять. Узумаки — это, как у вас говорят, оружие судного дня. Стоит один раз выпустить — и его уже не остановить.

Группа моряков стояла на палубе «Северной Дакоты», подняв головы вверх.

Лиам проследил за их взглядами, но не смог обнаружить ничего, кроме ясного голубого неба. Он передал Сцилле содержание разговора с Китано. Майор, в свою очередь, рассказал последние новости с «Вэнгарда». Положение только ухудшилось. Капитан никого не выпускал на палубу во избежание распространения узумаки, но группа матросов, скорее всего инфицированных, захватила оружие и забаррикадировалась в палубной надстройке. Троих, пытавшихся их остановить, они уже застрелили. Лиам взвился, услышав, что зараженные находятся на верхней палубе. Рано или поздно споры подхватит ветром или течением, и зараза перекинется на следующий корабль.

Лейтенант еще раз посмотрел на участок неба, на который показывали пальцами моряки. Прошла добрая минута, пока он сообразил, в чем дело.

Поначалу он заметил лишь медленно движущуюся в небесном просторе темную точку.

— Нет! — закричал Лиам. — Только не это!

Сцилла схватил бинокль.

— Чертов гусь! — воскликнул он.

Корабли находились в сотнях миль от земли. Птицы иногда не появлялись целыми днями. Но этот гад уверенно летел прямо к ним.

— Пошли отсюда, — сказал Лиам.

Он взглянул на «Вэнгард». На баке продолжалась осада надстройки, в которой под открытым небом засели мятежные моряки. Группа захвата сосредоточилась в средней части корабля и пошла в атаку, стреляя и выкрикивая ругательства. Обе стороны вели себя так, словно выжили из ума.

Сцилла застыл на месте, следя за гусем в бинокль.

— Лети отсюда, лети, — приговаривал он.

Теперь Лиам уже мог разглядеть птицу получше — широкие крылья, мерные взмахи. Гусь постепенно приближался, медленно снижаясь. Лиам пытался мысленно внушить ему команду отвернуть в сторону.

— Лети себе куда-нибудь, — приговаривал он, — только не к нам.

Гусь не послушался. Птица выбрала наихудший вариант — повернула к «Вэнгарду», снижаясь, уменьшая радиус витков и описывая в воздухе невидимую спираль. Наконец камнем ринулась вниз, зависла на мгновение в воздухе и мягко опустилась на палубу «Вэнгарда».

— Черт! — выругался Сцилла.

Лиам заметил в окуляры, как один из матросов прицелился в птицу.

— Нет-нет! Не стрелять! — крикнул Лиам, как будто его могли услышать на другом корабле. — Брезент! Накройте его брезентом!

Матрос выстрелил, промахнулся.

Гусь улетел.

В погоню за гусем отправили быстроходный крейсер и эсминец, приказав им поддерживать постоянный радиоконтакт. Двигаясь на максимальной скорости в тридцать пять узлов, они все равно едва поспевали за птицей. Эсминец даже сделал по гусю залп из четырехдюймовых пушек — такая же дурацкая затея, как стрельба из ружья по мухам. Было бы смешно, не будь ставки столь высоки. К тому времени когда в воздух подняли самолеты-разведчики «Воут OS2U Кингфишер», гуся и след простыл — он скрылся в облачной гряде.

Команду корабля охватило тихое уныние. Катера поисковой группы бороздили воду, над головой гудели «кингфишеры». По звонку с боевого дежурства в Токио сняли и подключили к поискам еще несколько самолетов.

Уиллогби с багровым лицом стоял поблизости и разговаривал с майором:

— Представляете, если эта дрянь попадет к русским? Ведь они первыми вошли в Харбин. Что, если один из этих баллончиков окажется в руках Сталина? Думаете, Дядюшка Джо удержится от соблазна?

Западня захлопнулась. Если ничего не делать, рано или поздно птицы либо ветер перенесут узумаки с борта «Вэнгарда» в другие места. Если взорвать корабль, погибнут сотни людей, и взрыв может разбросать узумаки еще дальше. Похоже, сам дьявол сдавал карты.

Лиам смерил взглядом расстояние в полмили, отделявшее их от «Вэнгарда». Были слышны крики обезумевших моряков.

Если узумаки воистину оружие судного дня, то и один гусь способен положить начало бедствию вселенских масштабов. Мир только-только приходил в себя после самой жестокой и разрушительной войны в своей истории. Неужели случится нечто еще более страшное?

Нет, японцы не могли не подумать о собственной защите. Лиам отказывался верить в иной расклад. На самоубийство могут пойти отдельные индивидуумы, но не целый народ! Если противоядие существует, Китано о нем должен знать. Лиам нутром чуял — японец что-то скрывает. Лейтенант Коннор придумал, как вывести пленника на чистую воду.

Лиам спустился вниз, к каюте с задержанным. В переполохе из-за гуся о Китано забыли, на часах у двери оставался лишь один матрос.

Часовой остановил лейтенанта:

— Есть приказ никого не впускать.

— У меня есть разрешение.

— Чье?

— Генерал-майора Уиллогби.

— Мне не говорили.

— Там все гуся ловят. Его нужно сбить, иначе… Вы что, хотите, чтобы…

— Ладно. Проходите.

Лиам уселся напротив Китано.

— На палубу «Вэнгарда» сел гусь, потом улетел. Вполне вероятно, птица успела подхватить заразу. Она повернула на север перед тем, как ее потеряли из виду.

Никакой реакции. Те же мертвые глаза, та же равнодушная невозмутимость.

— На севере — ваша родина. Гусь летит в Японию.

Никакого ответа.

Черт бы его побрал! Почему он не реагирует? Гусь действительно мог легко долететь до Японии, которая находилась всего в тысяче с небольшим миль на севере. Япония обречена. Как это может не волновать Китано?

Лиам вернулся к расспросам об испытаниях, внимательно выслушал все те же ответы. По настоянию ирландца, Китано в подробностях описал каждый харбинский эксперимент, о котором слышал или свидетелем которого был сам. Сведения тошнотворные, жуткие и в то же время совершенно бесполезные. В словах Китано не промелькнуло даже намека на существование вакцины или противоядия. Все опыты заканчивались смертельным исходом.

Китано закончил рассказ:

— Вы напрасно думаете, что есть какой-то выход. От узумаки невозможно излечиться.

— Я вам не верю.

В глазах японца на секунду появилось и пропало странное выражение.

— Позвольте мне рассказать о наших испытаниях в Ниньбо на восточном побережье Китая, южнее Шанхая. С низко летящих самолетов была сброшена пшеница, зараженная бубонной чумой. Обычная бубонная чума убивает девяносто процентов заболевших. Показатель сброшенного на Ниньбо штамма — девяносто девять процентов.

— Что вы пытаетесь этим сказать?

— Семеро членов отряда 731 тоже погибли. Исследователи допустили оплошность и заразились. Не выжил никто. У Исии не нашлось лекарства от бубонной чумы. Но это не остановило ни его, ни нас. Господин Коннор, мы не боимся смерти. Запомните это, если хотите понять японцев.

Лиам буравил Китано взглядом, пытаясь проникнуть в его душу. Офицер не лгал — японцы исповедовали культ смерти, возвеличивали ее, были полностью безразличны к потерям своей стороны. А что, если они действительно начали биологическую атаку, не имея противоядия? Узумаки — последний шанс токко. Народ-самоубийца замахнулся на весь мир.

Лиам задал еще несколько вопросов.

— Кто-либо из отряда токко упоминал другие названия, кроме узумаки?

— Нет.

— Они принимали медикаменты? Хоть что-нибудь?

— Нет.

— Аспирин?

— Нет.

— Какие-нибудь порошки?

— Нет.

— Неужели совсем ничего?

— Совсем ничего.

Лиам уже не первый раз задавал эти вопросы. Ощущение было такое, что он с японцем застрял внутри колеса и кружится на месте, так и не приближаясь к настоящему ответу.

Коннор еще раз рассмотрел лицо японского офицера — тонкие черты, опухшая после удаления зуба щека. Откуда ни возьмись в голове возникли два образа. Первый — автоклав, устройство для стерилизации биологического инструмента. Второй образ — фельдшера, раздающего таблетки пенициллина. Что от них проку? Структура узумаки не бактериальная, а фунгицидная.

Ему показалось, что разгадка где-то рядом.

Лиам принялся вертеть идею в уме. Penicillium — самый знаменитый в мире гриб. В первые годы войны тысячи солдат умирали от микробных инфекций. Когда американцы в 1943 году поставили производство пенициллина на поток, многие солдаты союзных войск начали возвращаться в строй. Антибиотик оказал колоссальное воздействие на ход войны. К ее окончанию у американцев и англичан вряд ли нашелся бы хоть один человек в форме, который ни разу не принял лекарство.

У японцев пенициллина не было. Японские солдаты продолжали умирать от бактериальных заражений.

Япония вела свои собственные разработки, но выпускала лекарство предельно малыми дозами, поэтому принимать его довелось разве что горстке японских граждан.

Может быть, это и есть недостающий штрих? Чем больше Лиам думал об этом, тем логичнее выглядело объяснение. Какая блестящая идея! Превратить слабость в преимущество.

Лиам, поймав взгляд Китано, продолжал смотреть ему прямо в глаза с полминуты. После этого Лиам произнес всего одно слово:

— Пенициллин.

По лицу японского офицера промелькнула тень понимания. Она тут же исчезла, сменившись обычным мертвенным выражением.

Лиам почувствовал, как по спине бегут мурашки.

— Вы давали испытуемым пенициллин, верно?

Китано начал было что-то говорить, но запнулся и умолк. У него задрожала рука.

— Я не понимаю, о чем вы.

Лиам вскочил на ноги.

— Еще как понимаешь, чертов ублюдок!

Лейтенант добежал до мостика, сопровождаемый шумом заработавшей на полную мощность корабельной машины.

Пенициллин! Вот в чем разница! У союзников имелся пенициллин. А у японцев его не было. Пенициллин — чудо-лекарство, убивающее бактерии, способные вызвать смертельную инфекцию. Но после курса лечения пенициллином человеческий пищеварительный тракт почти полностью лишался и полезных бактерий тоже. Лекарство устраняло вредные микроорганизмы и спасало жизнь человеку, однако в результате гибли и те бактерии, которые подавляли рост грибковых патогенов, снижая тем самым сопротивляемость организма к фунгицидным инфекциям. Молочница, микоз ротовой полости и прочие грибковые заболевания нередко вспыхивали после курса лечения пенициллином. Потеряв полезные кишечные бактерии, человеческий организм лишался защиты.

И от узумаки тоже, догадался Лиам.

— Распорядитесь, чтобы никто больше не принимал пенициллин, — выпалил Лиам, как только его подошвы коснулись мостика. — Он снижает сопротивляемость узумаки неизвестно на какой срок.

На мостике все были заняты своим делом и на лейтенанта не обращали никакого внимания. Линкор «Северная Дакота» выполнял отходной маневр, быстро удаляясь от «Вэнгарда». Все остальные корабли делали то же самое.

— Что случилось? — спросил Лиам. — Это все из-за гуся?

— Нет, — ответил Сцилла. — Гусь сел на один из кораблей преследования. Его накрыли брезентом и забили палками.

Майор подал Лиаму бинокль и указал в сторону кормы:

— Ты туда посмотри.

Лиам поднял бинокль к глазам — на борту «Вэнгарда» царил кромешный хаос. Нескольких матросов повесили. Другие лупили повешенных металлическими прутьями. Еще один матрос колол висящие тела штыком.

— Все окончательно спятили и вырвались наружу, — сказал Сцилла. — Капитан «Вэнгарда» страшно орал и ругался, пока не прервалась связь.

Сцилла открыл водонепроницаемую дверь в рубку управления.

— Уиллогби два часа назад вызвал бомбардировщик. Будет здесь с минуты на минуту.

Поначалу самолет был всего лишь точкой на горизонте.

— Мы достаточно отошли? — с беспокойством спросил матрос рядом с Коннором.

— На пять миль, — ответил другой.

Самолет увеличивался в размерах, приближаясь по идеально прямой линии. Наконец послышался низкий шум — гортанный рокот винтов «В-29-Суперфортресс».

Бомбардировщик проплыл над их головами на недосягаемой высоте. Лиам проводил его взглядом. От самолета отделилась вторая точка, полетела в сторону и вниз. Бомба падала, описывая изящную кривую, увеличиваясь с каждой секундой, словно брошенный с неба камешек.

Бете сопровождал бомбардировку пояснениями:

— Внутри бомбы взорвется сферический заряд — устройство имплозивного типа. Взрыв направит ударную волну внутрь, создаст гигантскую температуру и давление, сжимая помещенный в сердечник плутоний. Возникнет критическая масса. Не так уж сложно, если уяснить основной принцип. Такую штуку любой толковый студент спроектирует.

Бомба упала, как брошенное острием вниз копье. За секунду до удара сверкнула ослепительная вспышка. В четвертый раз за историю человечества пробудилась к жизни цепная ядерная реакция, ширясь, распространяясь во все стороны, сметая все на своем пути, вздымая в небо столб перегретого пара и пыли.

Китано ощутил мощный удар, словно по кораблю саданули гигантским молотом. Японца отбросило назад, хватило затылком о переборку. Он тряхнул головой, чтобы снова прийти в чувство. Наступал момент истины. Пора действовать. Коннор все понял.

Руки скованы наручниками, но это не помеха. Китано сделал три резких вдоха-выдоха в технике Бусидо, как воин, готовящийся к самому важному в жизни акту. Затем поднял руки к лицу и засунул в рот средний палец правой руки. Вставил сустав между зубами в положение, отработанное на многих заключенных. Резко с силой сомкнув зубы, вонзил их между проксимальной и средней фалангами — это тоже было отработано на пальцах многих узников.

Боль — ерунда, даже если от нее темнеет в глазах. Китано сильнее боли.

Японец выплюнул откушенный палец на стол.

Китано сосредоточился на задаче, схватился за выступающую кость и надломил ее о край стола. Из обломка торчал маленький, не толще прутика, латунный цилиндр.

Из обрубка пальца хлынула кровь. В каюту в любую минуту могли войти. Еще несколько секунд, и дело будет сделано.

Раздался щелчок. Дверь открылась.

Лиам сразу же заметил брызги свежей крови на металлическом полу. Он охватил каюту одним взглядом. Куда подевался Китано? Неужели сбежал?

Лейтенант шагнул в сторону. Японец бросился на него с противоположной стороны.

Толчок отбросил Лиама на стенку. Он почувствовал, как что-то хрустнуло в плече. Огнем обожгла боль. Лиам попытался отстраниться, но Китано боднул его головой. Застилая глаза, брызнула кровь. Потерявший зрение лейтенант сумел отпихнуть от себя японца и схватить ртом воздух.

Через секунду Китано снова подскочил, готовый ударом сверху обрушить на него руки в наручниках. Лиам увернулся, двинул плечом в торс японского офицера и вместе с ним полетел на пол.

Противники дрались молча, яростно. Казалось, что схватка длилась несколько часов, но впоследствии оказалось, что не прошло и тридцати секунд. Наконец Лиам нанес решающий удар. Он сумел взять Китано в захват сзади и резко ударить головой о стальную переборку рядом с дверью. Китано, почти лишившись сознания, повалился на пол.

Он сам и все вокруг было залито кровью.

Лиам никак не мог отдышаться. Сильно болело плечо.

— Ты с самого начала знал о пенициллине!

Китано не ответил. Его глаза не выказывали никаких эмоций.

Лиам осмотрелся, обнаружил под ногами откушенный окровавленный палец.

Схватил Китано за руку — не хватало двух фаланг среднего пальца.

Что за чертовщина?!

Лиам потрогал обрубок носком ноги. Наклонился, чтобы рассмотреть поближе. Из пальца торчал небольшой предмет из тусклого металла.

Лиам вытащил его, обтер кровь пальцами. Цилиндр длиной не больше двух-трех сантиметров с резьбой посредине — уменьшенная разновидность латунного баллончика, который, по словам Китано, получил каждый из семи токко, — баллончика с узумаки.

— Боже! Ты мне, гад, сейчас все расскажешь!

Китано упорно молчал. Лиам в ярости наносил удар за ударом. В каюте стояла странная тишина — японец сносил побои молча, без единого крика.

— Ты будешь говорить, психопат чертов?!

Китано продолжал молчать. Его тело обмякло, глаза закрылись. Лиам держал его на весу за ворот. Когда он отпустил хватку, Китано рухнул на пол. Лейтенант стоял над ним, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки.

Японский офицер лежал без движения, глядя на соперника потускневшими глазами.

Лиам постарался успокоиться, разложить мысли по полочкам. Они с Китано были одни в каюте. Часовой остался снаружи. Наверняка заворожен видом гигантской панорамы ядерного взрыва.

Китано пошевелился. Попытался встать, но упал, ударившись спиной о стену. Тряхнул головой, стараясь привести себя в чувство, сделал новую попытку подняться. Заметил, что баллончик — в руках соперника.

Лейтенант взвесил цилиндр на ладони:

— В нем узумаки, верно?

Китано обмяк, признав свое поражение. Оба молчали. Лиам угрюмо смотрел на пленника в наручниках. Кровь мерно капала из обрубка его пальца, собираясь липкой лужей на полу. Китано истекал кровью. Достаточно подождать еще пять минут, и пленник тихо отчалит в мир иной. Ну и пусть подыхает! Лиам крепко сжал баллончик в руке.

— Чертов ублюдок!

Наконец Китано произнес:

— Убей меня.

— Что?!

— Убей меня. Я хочу умереть. Я не выполнил задание. Прошу, убей меня.

Лиам стоял в одиночестве на палубе «Северной Дакоты». Шел третий час утра.

Он украдкой глянул на маленький цилиндр в руке.

Последние шесть часов лейтенант провел у помощников Уиллогби, производивших опрос и готовивших для Макартура коммюнике с описанием событий, которые привели к уничтожению «Вэнгарда». Во второе коммюнике включили сообщение Лиама о том, что пенициллин способствует полному заражению организма. Уязвимость могла сохраняться неделями, даже годами, узумаки в считанные часы поражал желудочно-кишечный тракт. Заражение могло происходить через фекалии либо желудочный сок, содержащийся в рвотных массах, возможно даже, слюну. Как только грибок проникал в легкие, споры начинали распространяться посредством дыхания. О противоядии, если оно вообще существовало, никто не слышал. Микотоксины атаковали сознание, вызывали навязчивые идеи, галлюцинации и наконец позывы к убийству и самоубийству. Затем грибок добирался до внутренних органов, в которых начиналось кровотечение. Человек сходил с ума за несколько дней. Через неделю — умирал, если не успевал к этому времени убить себя сам. Носитель превращался в ходячую биологическую бомбу замедленного действия и жил ровно столько, чтобы успеть заразить окружающих.

Лиам рассказал, что застал Китано после взрыва раненым, с откушенным пальцем, представив это как попытку покончить с собой через потерю крови.

Они схватились в поединке. Лиам поборол пленного и вызвал подмогу.

Такова была официальная версия событий.

Лейтенант ни словом не обмолвился о латунном цилиндрике, который теперь сжимал в ладони.

«Выброси баллончик за борт, — стучала в голове настойчивая мысль. — Выброси. Отправь его на дно океана.

Бросай же, ирландский дурень!»

Китано пришел в себя в лазарете привязанным к койке. Вокруг — ни души. Лишившийся двух фаланг палец перевязан.

Баллончик пропал. Он ждал, когда явится военная полиция, начнет его допрашивать, пытать, терзать его плоть, пока он не расскажет все, что знал об узумаки.

Ничего подобного.

Против ожиданий его несколько часов кряду бомбардировали вопросами о пенициллине. Ничто иное допрашивающих, похоже, не интересовало. Никто даже не заикнулся о спрятанном в его пальце цилиндре.

Прошло еще несколько часов, и уверенность Китано стала тверже камня — американцы по-прежнему блуждают в потемках. Его тайна все еще не раскрыта. Лиам Коннор ничего им не сказал.

Прошло несколько дней, прежде чем они случайно встретились на палубе. Пленного на пару минут вывели подышать свежим воздухом. Лейтенант стоял у поручней. Они встретились глазами. Коннор едва заметно качнул головой и показал глазами на океан, словно говоря: «Цилиндр выброшен за борт».

Китано кивнул и отвернулся, как бы давая понять: «Ясно, я проиграл, узумаки — на морском дне».

Но в душе Хитоси знал: препарат все еще у Коннора.