Спляшем, Бетси, спляшем!

6. Дорогой Александр

Я летела из Швейцарии в Лондон, смертельно раненой. Мне казалось, что ничего уже исправить нельзя, и счастье невозможно. Второй раз я так обманывалась, выбирая не того мужчину, второй раз оставляла за собой частицу своего разбитого сердца. Но на этот раз я проклинала еще и любимую родину, которая обращалась со мной, как с проституткой, пытаясь использовать в своих грязных играх.

Сара поразилась перемене, произошедшей со мной. Узнав безнадежность нашего положения, она стала меня утешать:

— Из каждого тупика есть выход. Нужно только хорошенько подумать.

И мы стали думать. Пока же я поселилась в скромном отеле и заканчивала роман, радуясь, что начала писать его, когда питала надежды на счастье, сейчас он оказался бы слишком черным с начала до конца. Статьи, написанные в Женеве, были напечатаны в престижном женском журнале. Эссе о французской поэзии я отослала в Сорбонну.

— Может, Никлас приедет сюда? — поинтересовалась как-то Сара.

— Я не уверена, что его выпустят, ведь его бывшая жена живет в Германии.

— Какая у вас странная страна, — вздыхает Сара, — Хорошо, а если ему пришлет вызов искусствовед, побывавший в Русском музее, и пригласит в гости, или для ознакомления с коллекцией?

— Если это будет коллекция русской живописи начала века, то может быть, — неуверенно соглашаюсь я, — Где только найти такого искусствоведа? Кстати, Сара, меня очень беспокоит мое неопределенное положение. Ведь у меня нет гражданства. Раньше я предъявляла документы мужа, а теперь…

— Это пустяки, мы что-нибудь придумаем. Надо проконсультироваться с миссис Коннор, помнишь ее? Она юрист. Я договорюсь, чтобы она тебя приняла. Бетси, ты опять побледнела. Ты плохо себя чувствуешь?

— Да, что-то со мной происходит. Если бы я не была уверена, что это невозможно, я бы подумала, что беременна.

— Почему же невозможно?

— Я была бесплодна, правда в Швейцарии лечилась, думала, что ребенок помог бы Иву поверить в наш брак. Но после лечения почти год результата не было. Я решила, что уже ничего не поможет. Уже после развода мы прожили с Ивом неделю в Женеве. Неужели… — я даже застонала, — Мне только этого не хватало! Сара, я сойду с ума. Я хочу только Колиного ребенка! И потом, как можно рожать, не имея дома, гражданства, работы, мужа… Я не переживу этого!

— Глупости, — строго говорит Сара, — Ты разумная молодая женщина, образованная, со средствами. У тебя все будет отлично. Ты никогда не хотела иметь детей?

— О чем ты говоришь! Ребенок мне снится по ночам! С того дня, как десять лет назад я решала судьбу нерожденного ребенка и узнала, что других у меня не будет, старалась не думать о детях, запретила себе, но в сердце словно был забит гвоздь. Я все время ощущала это. В других обстоятельствах, узнай о беременности, — пела бы от счастья, но сейчас! Когда мы последний раз виделись с Колей, я так хотела, чтобы наша любовь материализовалась, превратившись в маленькое существо, наше третье, половинку его и половинку меня. И вот Ив достал меня после развода! — по щекам моим покатились слезы и я размазала их по лицу, — Бедный Коля, у него ведь так и нет своих детей, только приемный!

Сара подала мне платок, налила немного виски и скомандовала:

— Вытри слезы, завтра ты пойдешь к врачу и к миссис Коннор. Надо решать все вопросы сразу. В отеле тебе больше жить нельзя. Тут рядом сдают квартиры, я видела объявление. Давай посмотрим, подойдет ли тебе что-нибудь. И завтра же я наведу справки насчет работы. С твоей квалификацией тебе, конечно, больше подошел бы Кембридж или Оксфорд, но на первое время — преподаватель французского или переводчик — годится?

— Можно еще с итальянского и с русского, — я вытираю слезы, — Сара, я ведь могу поехать переводчиком домой!

— Ну вот, видишь, я говорила, что ты можешь что-нибудь придумать! Но сперва тебе надо родить.

— Но сперва мне нужно убедиться, что есть кого рожать!

Сара хихикает и ведет меня смотреть квартиры по соседству. Мы долго спорим, какую из них выбрать. Сара тоже женщина практичная, но она считает, что выбирать нужно как минимум на двоих — значит, трех-четырехкомнатную, я же выбираю двухкомнатную, но окнами в маленький скверик и с приличной мебелью. Цена за нее, как мне кажется, очень высока, но Сара утешает тем, что когда я буду работать, сумма станет для меня пустяковой.

На другой день я отправляюсь сначала к врачу, тоже одной из Сариных феминисток, она даже вспомнила мою лекцию. Она подтверждает мои подозрения и поясняет, что лечение иногда не имеет немедленного эффекта. Кроме того, нервное напряжение жизни перед разводом тоже влияло на меня. После санатория, отдохнувшая и поздоровевшая, я обрела наконец долгожданную возможность. Родить я должна в ноябре. Выхожу от нее с двойственным чувством. Вот, наконец, сбылась мечта последних десяти лет, еще три года назад я была бы на седьмом небе от счастья, но сейчас жестокое разочарование потрясает. Я хочу Колиного ребенка! Как же я не убереглась для него! Не представляю, как написать ему об этом. О том, что нужно бы сообщить Иву, мне даже не приходит в голову. Я иду к миссис Коннор. Она сообщает мне, что быстро получить в Англии гражданство реально только через брак, вообще в Европе все очень сложно. Германия принимает политэмигрантов из восточных стран, но я не могу претендовать на эту категорию. Лучше, конечно, выйти замуж.

— Человек, за которого я хочу выйти замуж, совершенно недоступен для меня, пока я не получу гражданства, — поясняю я, опять готовая расплакаться.

— Я все-таки советую подумать о фиктивном браке. Мы с Сарой Фергюссон подыщем подходящего мужчину, не волнуйтесь, миссис Ферри, мы найдем очень надежного человека, с которым у вас не будет никаких хлопот.

— Понимаете, миссис Коннор, я боюсь. Я с детства знакома с человеком, которого люблю. Но как только кто-то из нас оказывается свободен, другой в это время женат или замужем. Он недавно развелся с женой, я тоже. Это впервые за двенадцать лет. Я боюсь. Ах, если бы вы знали, как я люблю его! Но я даже на месяц не могу поехать к нему, пока у меня не будет гражданства, документов и постоянного места жительства, чтобы оформить въездную визу. Вы не представляете, как это все сложно.

— Успокойтесь, миссис Ферри, я поняла ваше положение и беспокойство, — спокойно прерывает поток моих жалоб миссис Коннор и уверенно обещает: — Я постараюсь вам помочь, я вам очень сочувствую!

Распрощавшись с юристом, я спешу к Саре, чтобы подписать контракт на аренду, а на другой день въезжаю в квартиру в соседнем с Сарой доме. Я развешиваю свои картины и японские гравюры, расставляю книги, загружаю продукты в холодильник, покупаю немного посуды и письменные принадлежности. Решив, что нужно попробовать получить удовольствие из создавшейся ситуации, я по нескольку часов пишу, занимаюсь в библиотеке, знакомлюсь с Лондоном. Город вызывает у меня двойственное чувство. Я воспринимаю его, как город Диккенса и Голсуорси, и в то же время это современный шумный мегаполис, и он этим напоминает мне Ленинград. Я много гуляю, купив карту, хожу в Британский музей, сижу в парке, греясь на весеннем солнышке и наблюдая за всадниками, проезжающими по аллеям на прекрасных верховых лошадях. Столько лошадей я больше нигде не видела, мне тоже хотелось бы попробовать, но боюсь, что удержусь в седле не дольше секунды.

Мой оптимизм дает результаты. Конец романа получается не так безнадежно мрачен, как я предполагала. Я отсылаю его в Парижское издательство и отдаю сделать литературный перевод на английский. Наконец, почти одновременно начинают решаться мои проблемы. Сара находит искусствоведа, посещавшего Руский музей и согласившегося мне помочь, вызвав Колю в Лондон. Я от его имени оформляю документы и вскоре Коля пишет, что получил разрешение на поездку в мае. Я счастлива. В это же время миссис Коннор приглашает к себе, она нашла подходящую кандидатуру для фиктивного брака. Когда она усаживает меня в своем офисе и нам приносят чай, она рассказывает, что недавно к ней обратился муж трагически погибшей несколько лет назад активистки феминистского движения. Он узнал, что смертельно болен, и просил составить завещание. Родственников у него не осталось, их единственная дочь погибла вместе с матерью в авиакатастрофе. Миссис Коннор рассказала ему обо мне и он согласен мне помочь.

Наша встреча произошла на другой день за обедом, он пригласил меня в ресторан, не самый шикарный, как сказала Сара, но вполне пристойный. Сара помнила Анну Ферндейл и раза два встречалась с ее мужем.

— Он, помнится, композитор. Вообще, богемная была семья. Она несколько импульсивна и эксцентрична. Кажется, довольно обеспеченная. Посмотришь сама.

Когда я подошла к столику, мне навстречу поднялся мужчина лет сорока пяти — сорока восьми, совершенно не «богемного» вида, в приличном костюме и галстуке.

— Миссис Ферри? Простите, но мне придется представиться самому. Я Александр Ферндейл. Позвольте узнать ваше имя?

— Меня зовут Елизавета, — я произношу имя по-русски, — Элизабет. Прошу вас, называйте меня по имени: я недавно развелась с мужем и больше не претендую на его фамилию.

Подаю ему руку и он крепко жмет ее. Мы садимся за столик, заказываем легкий обед и оглядываем друг друга. Этот человек при смерти? Мне не верится, он кажется таким здоровым и надежным. Он замечает сомнение в моих глазах.

— Я должен успокоить вас на мой счет, миссис Элизабет. Врачи дали мне не более года, у меня рак, но я пока ничего не чувствую. Мне предложили испытать некоторые виды лечения без каких бы то ни было гарантий, но я отказался. После смерти жены и дочери я малодушно остался жить. Господь исправляет это. Так что на мой счет можете не волноваться, я на этом свете не задержусь, если вы решите воспользоваться представившейся возможностью. Но, вы простите мое любопытство, я хотел бы узнать побольше о вас.

Я вкратце рассказываю о себе, о браке с Ивом, о причине развода и о том, что я беременна.

— Я должна быть с вами предельно откровенной. Я не хочу, чтобы мой бывший муж узнал о ребенке. Он родится в браке и по вашим правилам будет носить ваше имя. Хотя, я надеюсь, что рано или поздно я выйду замуж за человека, которого люблю, он безусловно признает ребенка и даст ему свое имя. Так что все это ненадолго. Теперь вы должны решать, рискнете ли вы дать имя неизвестному ребенку.

— Элизабет, каково ваше материальное положение? — спрашивает он и я сначала смущаюсь, но потом понимаю, что это не праздное любопытство. А вдруг он подумает, что я собираюсь жить за его счет! Я тороплюсь развеять сомнения, если они возникли:

— У меня есть кое-какие деньги, которые мне оставил муж и я заработала сама. Сейчас выходит моя книга, и я собираюсь писать еще. И потом, я ищу работу, я филолог со степенью, специалист по французской и итальянской литературе.

— Элизабет Ферри — что-то очень знакомое. Я мог читать ваши книги?

— На английском языке только одну, «Жемчужное ожерелье». Я даже приезжала в Лондон с лекциями, это было в 1977 году. Вторая, «Их взгляд на любовь», вышла совсем недавно.

— О, теперь я вспомнил, моя жена была на вашей лекции и с восторгом мне рассказывала о ней. Это было за два месяца до аварии. Лиза Ферри. Ну, конечно. Я хотел бы прочесть вашу книгу. А новая, она о чем?

— Это роман. История женщины, почти автобиография.

— Когда вы хотели бы оформить наш брак? — спрашивает он без перехода, и я удивленно замечаю, что он смотрит на меня доброжелательно и без тени сомнений.

— Вы согласны? В мае приезжает мой друг, с большим трудом удалось сделать ему визу. Я хотела бы поговорить с ним. Дело в том, что я обращалась в посольство с просьбой разрешить уехать обратно и получить гражданство на родине, но мне поставили одно невыполнимое условие, я не хочу говорить, какое. Мое самое большое желание — выйти замуж за моего друга. Все будет зависеть от него, если он попросит, я выполню это условие. Тогда отпадет необходимость в нашем браке.

— Хорошо, я понял, — согласно кивает он, — Значит, в мае вы мне дадите точный ответ. Но у меня тоже есть одно условие. Видите ли, после смерти жены я замкнулся в одиночестве, и это было естественно. Теперь же я чувствую, что последние отпущенные месяцы я должен время от времени иметь живую душу рядом. Если бы вы могли уделять мне хоть немного времени, чтобы поговорить иногда. Мой дом тоскливо пуст. Приходите ко мне изредка в гости, — говорит он это спокойно, но я чувствую затаенную тоску. Господи, ведь он умирает!

— С удовольствием, — тут же обещаю я, стараясь, чтобы он не услышал в голосе жалости, — Это не условие, а просьба, и это будет приятно выполнить. Знаете, я очень тоскую по человеческому общению. Раньше мы с друзьями могли часами обсуждать новые книги, фильмы, слушать музыку. Это было так здорово! Здесь я одинока.

— Вы любите музыку?

— Очень! В юности я 2–3 раза в неделю бывала в филармонии.

— Тогда, может, вы разрешите мне пригласить вас на концерт? Как вы относитесь к Моцарту?

— Обожаю!

Мы разошлись очень довольные друг другом.

Я напечатала объявление, что перевожу на итальянский, русский и французский. Иногда мне давали небольшую работу, большой я пока не искала. Всю весну мы встречались с Алексом. Он водил меня на концерты или в оперу, иногда просил погулять с ним в Ричмонде, водил в Гайд-парк, и мы бродили по лужайкам от оратора к оратору, иногда подсмеиваясь над толпой, слушавшей выступающих. Алекс рассказывал мне о своей юности, о своей музыке (всегда иронично), о жене. Я рассказала ему о себе все. Он умел внушить доверие. Он был старше меня на семнадцать лет, но воспринимал все, как мой ровесник. Я была с ним очень откровенна. Так бывает, когда разговоришься в поезде со случайным попутчиком, так как знаешь, что завтра расстаешься с ним навсегда. Наша с Алексом поездка затянется на год, но тоже обязательно кончится, и мы расстанемся навсегда. Иногда он комментировал мой рассказ с высоты своих сорока семи лет и опираясь на логику мужчины и англичанина, но всегда очень по-доброму и заинтересованно. Однажды он сказал мне, что представляет, будто беседует со своей выросшей дочерью. Я была тронута до слез. Иногда мы ходили друг к другу в гости. Я принимала Алекса у себя в квартире, с удовольствием что-нибудь готовила, пекла бисквит или печенье, он приносил бутылку хорошего вина, так как знал, что я так и не привыкла к вкусу виски. Мы сидели и болтали о пустяках, или он просил рассказать о моей работе, или я пересказывала содержание наших с Ивом романов, и Алекс хохотал в особо трогательных местах. Мне было хорошо с ним.

Когда вышел новый роман, он пригласил меня к себе и устроил праздник. Алекс жил в просторном красивом двухэтажном доме с садиком недалеко от Гайд-парка. Район был дорогой и дом был, вероятно, собственным. Сара ведь сказала — он состоятельный. Большой холл с камином на первом этаже был когда-то очень уютен, сейчас он имел несколько нежилой вид, хотя весь дом блистал чистотой. Рояль был открыт, на столе, на камине и столиках у больших зеркал стояли свежие цветы. Стол был сервирован старинным фарфором и серебром. Алекс открыл бутылку шампанского.

— Выпьем за роман? Я читал его всю ночь и считаю, что он великолепен. Я не ожидал, что у тебя может получиться так хорошо, так пронзительно, так печально и с такой надеждой. Хотя мог бы и догадаться, после наших разговоров. Я подумал, что Анне очень бы понравилось.

— Всю ночь? Господи! — всплескиваю я руками, очень довольная похвалой, — Это слишком. Он того не заслуживает. Но я рада, что тебе понравилось.

Я прошу Алекса поиграть. У пылающего камина с бокалом шампанского я наслаждаюсь музыкой, играет Алекс блестяще.

— Ты, наверное, уже в лихорадке ожидания? — спрашивает он, закончив сонату Шуберта.

— Осталось две недели, я ни о чем другом думать не могу, — киваю я, — Мы не виделись больше двух лет.

— Да, я помню такое состояние, — задумчиво улыбается Алекс, — Однажды, я был уже женат, я влюбился в молоденькую девушку. Мне было тогда за тридцать, а ей — восемнадцатый год. Она была такая… невинная, как цветок. Она приезжала иногда в Лондон и останавливалась у нас. Я заранее начинал сходить с ума. Я очень боялся, что Анна заметит. Это ожидание ее приезда было даже прекраснее ее появления. И такой творческий подъем! Я написал тогда лучшие свои вещи.

Я тихонько смеюсь: — И что было дальше?

— Дальше она вышла замуж, — Алекс изображает на лице гримаску разочарования, — И представляешь, через год они с мужем встречаются нам на вечеринке, и она начинает отчаянно заигрывать со мной! Я чуть не придушил ее. Все очарование пропало.

— Жаль. Я всегда предполагала, что творческому человеку необходимо состояние влюбленности. Это дает особое состояние души, как свет впереди. Без этого, наверное, невозможно или просто очень тяжело что-нибудь создать. Да?

— Возможно, ты права, — соглашается он и спрашивает: — А ты?

— Никогда не причисляла себя к творческим людям. Я филолог, свои книги я пишу больше головой.

— Ты клевещешь на себя. В твоем романе больше сердца и души, чем в десятке других.

— Спасибо! Знаешь, я сейчас пробежала мысленно свою жизнь и вижу, что я все время была влюблена или страдала от последствий любви. Коля всегда говорил, что я живу только чувствами, но кто на самом деле жил только чувствами — так это он. Мне сейчас становится страшно, когда я пытаюсь представить, как он выдержал это: год за годом видеть любимую с другими, не имея возможности предъявить свои права.

— Ну, почему же не имея, — возражает Алекс, с улыбкой поддразнивая меня, — Десятки мужчин так бы и сделали. Без зазрения совести обманывали бы жену или бросили ее совсем, чтобы тайно или явно насладиться любовью, пока она не иссякла.

— Нет, — засмеялась я, — это невозможно. Мы так не могли. И потом, я ведь не любила его. Это помогало ему выдержать. Только два года назад у меня открылись глаза. Это было невероятно, я была ошеломлена своими ощущениями, — я погружаюсь в воспоминания о том счастливом лете, не замечая, с каким вниманием Алекс слушает меня, — Друг детства, с которым я знакома пятнадцать лет, почти брат, к которому я бежала со всеми своими проблемами, понимаешь — со всеми: я могла советоваться с ним обо всем самом интимном. И вдруг это стал другой человек, как принц из сказки — незнакомый и волшебный, который один на всем свете — мой, и я — только для него. Даже если мы никогда не сможем быть вместе — мы все равно связаны на всю жизнь!

— Ну, почему же, не сможете? Всегда есть выход из любой самой сложной ситуации. Только смерть невозможно исправить, — тихо замечает Алекс и мне хочется погладить его руку, сжавшую подлокотник кресла, — Как я понимаю, тебе нужно получить работу, чтобы жить в Москве. Я позабочусь, чтобы через год ты ее получила.

— Алекс, ты волшебник?

— Ну, более или менее. Просто у меня есть кое-какие связи.

Через две недели Алекс везет меня в аэропорт Хитроу. Когда я вижу Колю, я бросаюсь к нему, закидывая, как всегда руки, чтобы обнять его за шею и оседаю на пол, у меня темнеет в глазах. Коля подхватывает меня, сзади спешит Алекс.

— Она переволновалась. Вы Никлас? Разрешите представиться — Александр Ферндейл. Поедем скорее.

Коля почти несет меня до машины. Я сижу с ним и не верю, что он рядом. Я крепко держу его за руку. Алекс, прощаясь у моего дома, просит не забывать его и предлагает повозить нас по Лондону и окрестностям.

— Через несколько дней, хорошо, Алекс? — я уже обретаю способность улыбаться.

— Поберегите силы, дорогая Элизабет. До встречи!

Мы поднимаемся ко мне. И прямо в холле я опять бросаюсь Коле на шею. Следующие два часа мы ни о чем не говорим — только блаженная близость наших тел, рук, губ доводит до головокружения.

— Тебя ведь надо накормить? — шепчу я, пока он стягивает с меня свитер.

— Да, потом, — рассеянно отвечает Коля, нежно дотрагиваясь до меня и вглядываясь в лицо, — Бетси, ты изменилась. Ты мне все расскажешь? Я люблю тебя, Бетси!

— Я тоже люблю тебя.

И мы опять замолкаем, занятые поцелуями. К вечеру я обретаю способность думать еще о чем-то, кроме любви. Пока я быстро готовлю ужин, Коля расспрашивает меня о разводе, он так и не понял, почему я ушла от Ива. Мне приходится рассказать о его дикой ревности.

— Как же ты вытерпела это? Бедная моя девочка! — Коля усаживает меня на колени, поглаживая и целуя в шею, — Он слишком тебя любил, вот в чем беда.

— Коко, перестань, отпусти меня, бифштексы пригорят, — смеюсь я, продолжая прижимать его одной рукой к себе, — Самое страшное — он не давал мне работать. Роман я писала в санатории для нервнобольных, представляешь? Тебе бифштекс с кровью?

— Не знаю, давай попробую, я о таких только читал. А кто такой Александр Ферндейл?

— Это мой друг. Мы познакомились чуть больше месяца назад, но он замечательный человек. Я о нем тебе расскажу. Давай дня три не будем заниматься делами. Я хочу только любить тебя.

— Бетси, — просительно говорит Коля, — я ведь впервые за границей — и сразу в Лондоне! Может, все-таки, завтра на часок сходим, посмотрим что-нибудь?

— Зачем же завтра? — смеюсь я, — Мы можем прогуляться и сегодня.

Допив кофе, мы выходим на улицу.

— Этот район называется Челси, — начинаю пояснения я, — Сейчас мы выйдем к Темзе.

— Здорово, Бетси! — Коля восхищенно оглядывается по сторонам, — И что это тебя бросило в Лондон?

— Ну, мне хотелось быть как можно дальше от Швейцарии. И здесь живет Сара. Здесь вообще замечательные женщины, они все мне очень помогают, устроили тебе вызов. Сара просто молодец! Без нее я бы пропала. Она три года убеждала меня уйти от мужа. Я тебе все постепенно расскажу. Я не могу сразу — знаешь, неприятное — на потом.

— Раньше ты была храбрее. Что случилось? — сжимает он мою руку.

— Коко, давай сегодня без подробностей.

Мы доходим до Кингс-Роуд и возвращаемся обратно, купив по дороге бутылку вина.

— Мы будем сегодня пить и любить друг друга, хорошо? — прошу я Колю.

— До утра! — обещает он, сжимая мою ладонь.

Всю ночь и половину дня мы проводим в постели. Я забываю обо всех своих неприятностях, о невозможности просто вернуться домой, о ребенке, который еще осложнит мое положение. Я растворяюсь в Колиной любви. Мы стали взрослыми и выросли из романтических чувств, но плотская любовь только с ним так одухотворена, приносит мне такой восторг самоотдачи. То, что он живет в эти часы только для меня, я знала всегда.

— Бетси, наконец ты только моя! — заявляет он утром, наблюдая, как я причесываюсь перед зеркалом, — Не потому, что я тебя ревную к другим. Просто ты теперь будешь, как раньше, надеяться только на меня и идти со всеми проблемами только ко мне. Ты ведь опять моя девочка?

— Конечно, дорогой мой, ты — единственный, я принадлежу тебе, — я прячу голову у него на груди, чтобы он не заметил слез в моих глазах.

Проснувшись уже к полудню, я звоню Саре и приглашаю ее на ланч в паб на углу, где мы часто обедаем. Когда мы подходим к столику, Сара уже сидит и с любопытством разглядывает нас.

— Вы сегодня спали?

— Конечно, мы только что встали, — невольно улыбаюсь я, взглядывая на Колю, — Сара, познакомься, пожалуйста, это мой Коля, Никлас.

— Ник, — кивает она головой.

— А это Сара, мой ангел-хранитель. Сара, если медленнее говорить, то проблем с общением не будет. Если что — я переведу.

Сара сразу берет быка за рога:

— Ник, скажите, как вам понравилась новость про ребенка Бетси?

Только что глотнув воды, я поперхнулась от неожиданности. Коля сначала заботливо постукивает меня по спине и подает свой платок, а потом смотрит на Сару.

— Я правильно понял, у Бетси будет ребенок?

Сара кивает головой, не спуская с него глаз. Коля поворачивается ко мне с довольной улыбкой:

— Бетси, наконец-то, какая радость! — он подносит мои руки к губам, — И как же Ив отпустил тебя!

У меня дрожат губы, я чуть не плачу: — Но я хотела твоего ребенка, прости меня!

— Ты сумасшедшая девочка. Какая разница, от кого, главное — ты смогла! Бетси, ты не рада?!

Я неуверенно улыбаюсь: — Я еще не привыкла. Ты правда не против?

— Еще слово, и я побью тебя!

— Стоп, стоп! — говорит возмущенно Сара, — Я ничего не поняла!

Оказывается, мы говорили по-русски. Коля, тщательно подбирая слова, переводит ей наш разговор. Сара смеется.

— Бетси, бери его. Это уникальный мужчина! Или я соблазню его сама.

Во время ланча они заняты разговором, я же сижу, машинально пережевывая салат и отварную рыбу, которые заказала мне Сара. Коля смотрит на меня с нежностью и говорит, обращаясь к Саре:

— Я бы хотел, чтобы Бетси оставалась здесь до родов. Я опасаюсь за ее здоровье. Первые роды в тридцать лет могут быть тяжелыми.

— У Коли чуть не погибла жена и умер ребенок при родах, — поясняю я.

— Я усыновлю ребенка потом, когда вы приедете.

— Коля, мы поговорим еще об этом. Я ведь просила три дня отсрочки.

— Бетси, давай уж сразу все, первая новость мне очень понравилась!

— На этом все хорошее и кончается, — со вздохом говорю я, — Но мы поговорим об этом дома.

Сара спешит на консультацию к больному, но предлагает подвезти нас к Вестминстеру. Мы осматриваем Уайтхолл и заходим в Вестминстерское аббатство. Древние серые камни и бархатная зеленая трава выглядят как всегда очень волнующе. Мы проходим мимо старых надгробий в Уголок Поэтов, читая надписи под изваяниями на могилах, многие из которых нам не знакомы, потом приделом идем к могиле Неизвестного солдата, черно-золотой между двух красных венков.

— Тут совсем рядом — Саус-сквер, где жила Флер Форсайт. Хочешь посмотреть?

— Прямо не верится! — качает головой Коля, оглядываясь, — Конечно, хочу.

Пройдя всю улицу и гадая, в каком доме могла жить героиня Голсуорси, мы идем домой в Челси.

— Ты устала? Садись, я сам приготовлю что-нибудь поесть, ты только командуй. Может, тебе нельзя так много ходить?

— Глупости! В холодильнике есть ветчина. Доставай овощи. Молоко, нет, лучше йогурт. Клубнику, и еще там такой баллончик со сливками. С хлебом здесь проблемы. Есть булочки. Знаешь, мне все время хочется есть, скоро я стану толстой, как слониха.

— Единственное, что меня удручает — это то, что меня с тобой в это время не будет. Я бы так хотел посмотреть на эту слониху! — смеется Коля.

— Может, я прилечу домой повидаться. Давай спокойно поедим, а потом я тебе все объясню.

И я ему все объясняю. И как я была в посольстве в Берне, и что я не могу приехать домой даже в гости, потому что у меня нет гражданства и постоянного места жительства. И что мне предложили в посольстве.

— Черт! Черт! Черт! И здесь нас достают! Когда же это кончится! Бетси, все так безнадежно?

— Да нет, выход есть, — я решаю выложить все сразу, — Вернее — два. Если ты согласен и захочешь, я пойду на сделку, хоть и противно. Второй выход нашли мне здесь адвокаты. Это Алекс, Александр Ферндейл. Он согласен на фиктивный брак, — я рассказываю историю Алекса, — Мы очень подружились, он замечательный человек и очень мужественный. Это ведь так страшно — точно знать, когда умрешь. Я часто с ним встречаюсь, он сказал, что тоскует один. Мы гуляем или ходим в театры, он относится ко мне очень бережно. Знаешь, мне кажется, для него очень важно заботиться о ком-нибудь, опекать в то время, когда он сам уже скоро будет нуждаться в уходе. Это придает ему силы справляться с отчаянием. И еще, он сказал, что у него есть связи и он поможет мне получить работу в Москве в посольстве или еще где-нибудь.

— Бетси, — с отчаяньем говорит Коля, — почему у нас нет прямых дорог!

— Такая уж у нас судьба. Но мы ведь любим друг друга?

— Бетси, мне ведь уже тридцать пять. Я хочу жить с тобой, я хочу, чтобы ты была мне настоящей женой, хочу просыпаться по утрам рядом с тобой и обсуждать, как дела у детей в школе, и куда мы поедем в отпуск, и на что потратить зарплату…

— Кстати, о детях. Ты мне еще ничего не рассказал о Саше, — я быстро перевожу разговор на другое, потому что сердце у меня сжимается от желания испытать все, о чем сказал сейчас Коля.

— Саша живет со мной, перешел в девятый класс, ему скоро будет четырнадцать. Я не знаю, хорошо ли, что он так опережает остальных детей, мне кажется, мы лишили его детства. И отъезд Светланы так на него подействовал. Она тут приезжала, завалила его подарками, но он как-то отчужденно вел себя. Она обиделась, сказала, что это я его настроил. Но жить нам с ним легко. Готовим по очереди, он мне помогает вести хозяйство. Все время спрашивает про тебя.

— Да, мы переписывались, а потом он перестал писать. Чем он интересуется? Где хочет учиться дальше?

— Знаешь, он напоминает мне тебя в детстве, — засмеялся Коля, — Философия, психология, биология и бог его знает что еще. Языки легко даются. Я взял ему учителя по английскому, французский он сам учит, немецкий отказался наотрез учить.

— Ну и правильно, я без него обхожусь. В следующий раз приедешь с ним.

— Бетси, долго мы будем встречаться урывками?

— Как получится. Коля, может, согласиться с КГБ? — я спрашиваю, не сомневаясь в ответе, но все-таки спрашиваю: ему решать.

— Нет, Бетси, потом не отмыться. И они уже не отпустят, — я вижу, что ему хотелось бы сказать: «имеет значение только любовь», и люблю еще больше за то, что он это никогда не скажет, — Я тебя буду ждать, сколько понадобится, хоть всю жизнь.

— Бедные мы, бедные!

Мы сидим рядом, обнявшись. Я трусь носом о его щеку, потом начинаю тихонько целовать, приговаривая:

— Мне еще не верится, что ты со мной. Ты не исчезнешь?

— Я буду с тобой, пока не прогонишь. Тебе не пора лечь и отдохнуть?

— Пора лечь, отдыхать я буду, когда ты уедешь.

— Бетси, — говорит Коля, когда я, выйдя из ванной, снимаю халат, — как ты похорошела сейчас, такая женственная фигура!

— А что, уже заметно?

— Конечно! И как это я вчера не обратил внимания, — он кладет руку на живот и ласково гладит его, — привет, малыш, ты еще не топчешь ножками?

— Нет, — смеюсь я, — еще рано, он родится в ноябре.

— Ив не знает?

— И не узнает. Строго говоря, это произошло через неделю после развода. Это только мой ребенок, — и я смеюсь не без ехидства, мне доставляет удовольствие, что я до такой степени улизнула из-под его ревнивого контроля. Коля, знающий меня, как облупленную, укоризненно качает головой, а потом спрашивает:

— Твой ребенок не будет возражать, когда я буду тебя любить?

— Мы оба будем счастливы!

На другой день мы вместе едем к Алексу. Я замечаю, как они присматриваются друг к другу и, кажется, остаются довольны. Я прошу Алекса помочь показать Коле Лондон. Он возит нас по городу и мы любуемся викторианским Лондоном и современными изысками архитектуры. После того, как мы исколесили весь город на машине, мы начинаем ходить везде пешком, потому что припарковать машину в центре невозможно. Сити и Пэл-Мэл, Гайд-парк и Сент-Джеймс-стрит, Пикадилли и Грин-парк, поздней весной Лондон очарователен для туристов, сами лондонцы уже стремятся на природу. Мы несколько раз ездим в Ричмонд через Хемптон-Корт и подолгу гуляем в парке между огромных дубов на поросших молодым папоротником лужайках. Однажды Коля в изумлении схватил меня за руку: несколько оленей неспешно прошли на водопой перед нами. Их шкуры сияли и золотились на солнце, а поступь была величественна.

— Фантастика! — прошептал Коля.

Я упросила зайти в лабиринт Хемптон-Корта и мы, конечно же, заблудились и долго бродили, ища выход. Я хныкала, что хочу пить, Коля волновался, Алекс подсмеивался и обещал, что вечером служители спасут всех заблудших, прочесывая лабиринт. Но мы все-таки вышли на волю и тут же отправились пить чай.

Все двадцать дней мы провели замечательно. Коля отправляется домой нагруженный подарками, с обещанием, что я приеду осенью. Я знаю, что Коля долго разговаривал с Алексом обо мне, но что они сказали друг другу — я не знаю. Последний его день в Лондоне был очень тяжелым для нас. Мы поняли, что может случиться все, что угодно, и мы увидимся нескоро или не увидимся вообще. Я почти все время плакала, Коля уговаривал и утешал меня, но сам был напряжен и глаза его, когда мы встречались взглядами, были тоскливы. Наконец, он не выдержал:

— Бетси, если ничего не получится с возвращением и работой, я думаю, тебе лучше выйти здесь замуж и не мучаться. Я как-нибудь проживу. Я сам виноват, что женился на Светлане, а потом вовремя не ушел от нее. Ты бы вышла тогда за меня?

— Что теперь говорить об этом. Я тебя всегда уважала за то, что ты не причинял ей боли. Не жалей. Мы еще будем вместе, клянусь тебе! Я что-нибудь придумаю.

На другой день в аэропорту я уже без сил и даже слегка улыбаюсь, наверное, очень жалобно, потому что Коля белеет, когда видит это, а Алекс тревожно на меня поглядывает. Он усаживает меня в машину и везет к себе, где старается развлечь, угощая вином, играет для меня, потом ведет в парк, потом в ресторан ужинать. Я безучастно наблюдаю за его стараниями развеселить меня. В конце концов Алекс делает выговор, напоминая, что я должна заботиться о ребенке и не волноваться.

— Элизабет, дорогая, давай скорее поженимся, и тогда в сентябре ты сможешь навестить родных.

— Да, конечно, давай скорее, — оживляюсь я, — когда можно все оформить?

— Ты не возражаешь венчаться в церкви?

Я в изумлении смотрю на него: — Зачем?!

— Видишь ли, у нас так положено.

Мы действительно венчаемся в церкви, без особой помпы, но пристойно. Я, проникнувшись серьезностью момента и догадавшись, что для Алекса эта женитьба имеет не такой утилитарный смысл, как для меня, и он перед лицом Бога хочет свершить доброе дело — последнее в жизни — и взять меня под свою защиту на всю оставшуюся ему жизнь, — так вот, я советуюсь с Сарой и покупаю себе кремовый костюм, шляпу и перчатки, и с букетом чайных роз выгляжу очень элегантно. Присутствуют еще приглашенные мной миссис Коннор с мужем, Сара и несколько знакомых Алекса. Когда после приличествующей речи священник вопрошает:

— Лорд Александр Ферндейл, берете ли вы эту женщину, Элизабет Ферри, в жены и будете ли жить с ней в горе и радости? — я думаю, что это обычное обращение, принятое для вежливости, но по окончании церемонии к нам подходят поздравлять и меня называют леди Ферн. Когда мы садимся в машину и едем ко мне за вещами, потому что, опять по традиции, мы должны съездить хотя бы в небольшое свадебное путешествие, я замечаю:

— Какой интересный обычай — называть жениха и невесту лорд и леди, в русской традиции их тоже величали князем и княгинею, но это давно забыто.

— Это не то. Ты не знала, что теперь имеешь титул баронессы Ферн? Прости, я не предупредил тебя.

— Но зачем мне титул?! — заволновалась я, — Алекс, а нельзя без титула?

— Нет, моя жена обязательно принимает мой титул. Я барон.

— Но я же не знала! — в отчаянии говорю я, — почему ты не сказал?

— Почему ты так волнуешься? — удивляется Алекс, — Какая тебе разница?

— Потому что я никакая не леди, я правнучка крестьян. Я чувствую себя ряженой. И выходит, что я сама напросилась, господи!

— Но Элизабет, ты смело можешь носить этот титул. Я не рискнул бы опозорить свое родовое имя, предложив его недостойной женщине. Ты воспитана и образованна, а значит, благородна. Ты родишь, может быть, сына, и это будет следующий лорд Ферн, значит, на мне не прервется нить. Страшно быть последним. Так что не волнуйся, леди Элизабет, тут еще неизвестно, кто выиграл!

— Так куда же мы едем? — обреченно вздохнула я.

— В Оксфордшир, там возле Хэмпдена у меня есть дом. Если тебе понравится, мы можем прожить там все лето. В Лондоне жара не так приятна, особенно для беременной женщины.

С трудом выехав из лондонских автомобильных пробок, машина понеслась по дороге. Индустриальный пейзаж вскоре сменился типично английским, хотя справа и слева среди цветущих кустарников и перелесков все время попадались современные коттеджи, но они тоже отлично вписывались в окружающую природу. Дальше дорога проходит по зеленым пастбищам, пахнувшим скошенной травой, мимо старинных деревень и за Хэмпденом, извиваясь, начинает петлять между холмов Чилтернс, кое-где поросших лесом, но чаще — бархатных от травы, пестреющей цветами там, где она не скошена. Дом на холме среди дубов, темный и величественный, виднеется справа от дороги и Алекс указывает на него:

— Этот дом принадлежал Ферндейлам с 1667 года и был пожалован с титулом королем Карлом Вторым. Мой дед продал его, когда налоги задушили большинство старых поместий. У нас остался только дом в деревне, которая тоже тогда была на нашей земле. Вот сейчас за поворотом будет Фернгрин.

Деревня прелестна, освещенная заходящим солнцем, вся в цветущем кустарнике. Некоторые дома даже построены вместе с поместьем в 17 веке, с вкраплениями викторианских построек и домов начала века. Дому Алекса около 200 лет, я, правда, не очень хорошо разбираюсь в архитектуре. За домом большой парк.

Алекс вводит меня в дом, на пороге которого нас встречает пожилая дама с такими колючими и пронзительными глазами, что я невольно ежусь под ее взглядом. Мне сразу становится ясно, что я ей не нравлюсь. Слова Алекса мне все объясняют:

— Элизабет, познакомься с миссис Марш, она ангел-хранитель этого дома вот уже тридцать лет и, я надеюсь, не оставит его своей заботой и дальше.

Ну, все ясно. Миссис Марш знала Анну Ферндейл и осуждает этот брак, а может, боится, что новая хозяйка изменит порядки в доме.

— Пусть леди Ферндейл распорядится, какую комнату ей приготовить, — говорит миссис Марш, обращаясь скорее к Алексу, и не глядя на меня.

— Я думаю, удобнее будет Зеленая комната, миссис Марш. Покажите леди, где ванная и, пока вы все подготовите, мы поужинаем.

Миссис Марш, поджав губы, ведет меня вглубь дома и, поднявшись на несколько ступенек, мы входим через небольшой холл в красивую комнату со старинной мебелью и кроватью под зеленым балдахином. Я снимаю жакет, шляпу и перчатки, сбрасываю туфли на каблуке и с наслаждением потягиваюсь. Я устала за этот день. Миссис Марш с неодобрением смотрит на мои ноги.

— Я сейчас распакую ваши вещи, леди Ферндейл. Вы, видимо, хотите надеть другую обувь?

— Благодарю вас, миссис Марш, я с удовольствием надену туфли на низком каблуке.

— Вы позволите спросить, леди Ферндейл, вы ведь не англичанка?

— Да, я приехала из Швейцарии, но я русская.

Я вижу, что миссис Марш шокирована до предела, но относится она ко мне после этого снисходительней: что с меня возьмешь! Я представляю, что вся деревня будет теперь судачить о том, как бедный Алекс был окручен иностранной авантюристкой более чем сомнительного происхождения. Меня это забавляет, потому что я несколько отстраненно думаю об этом. Я, как калиф на час, пришла и уйду в небытие для этих людей, но я все-таки несколько обеспокоена своим положением и не ожидала, что наш фиктивный брак будет иметь значение для окружающих. В любой стране это прошло бы совершенно незаметно для посторонних, но Англия — это Англия. Лучше бы Алекс был почтальоном или шофером, тогда наш брак наверняка никому не был бы интересен. Все это я говорю Алексу, когда мы сидим за столом.

— Да, возможно, ты права. Традиции еще сильны в деревне, в Лондоне это никого не волнует. А наша семья живет здесь больше трехсот лет. Никому в голову не придет перемывать косточки владельцам Фернхолла, они еще чужаки здесь, всего лишь шестьдесят пять лет.

— Для меня все это звучит, как типичный английский роман. И все-таки, это очень печально.

— Ты имеешь в виду, что они не знают о моей болезни?

— Не только. Они сейчас будут обсуждать твою женитьбу и строить предположения, ведь естественно считать, что мужчина в твоем возрасте женится для продолжения рода. Может, тебе стоило бы подумать об этом, а не связываться со мной, — я тут же жалею, что сказала это: вряд ли у них принято обсуждать такие интимные вещи с малознакомой женщиной, даже если утром обвенчался с ней. Алекс темнеет лицом и сидит некоторое время молча, а потом говорит с внутренним усилием:

— Раньше я вообще не мог об этом думать, свежа еще была рана от потери Анны и дочери, а теперь уже поздно, болезнь зашла слишком далеко, да и рана ведь еще не зажила.

— Я понимаю. Я очень тебе сочувствую, Алекс, и хочу попросить, говори мне о своих чувствах, страхах, желаниях, я постараюсь сделать для тебя все, что смогу. Не за то, что ты мне помог, а просто ты мне очень нравишься. Мне кажется, мы чем-то похожи. Если я смогу хоть немножко скрасить твою жизнь — я буду счастлива.

— Ты очень великодушна, спасибо, — вежливо благодарит он.

— Это не великодушие. Я пока не могу разобраться в своих чувствах, но мне кажется, что мое замужество несло печать греха. Я должна искупить это.

— Ты слишком строга к себе. Насколько я могу судить по твоим рассказам, ты вела себя безукоризненно с мужем.

— Если не считать того, что полюбила другого.

— Знаешь, мне приходит на память в связи с этим одна книга, там говорится, что если боги одаривают человека сердцем и душой, способной тонко чувствовать, то это кроме огромного счастья любви дает еще и чувствительную совесть.

— Это Олдингтон, да? «Все люди — враги». В юности я плакала над ней. Твои слова лестны для меня. Спасибо.

Все пять дней в Фернгрине мы гуляем по парку и окрестным холмам, разговариваем, осматриваем деревню со старинной приходской церковью и, чтобы утолить любопытство жителей, устраиваем чаепитие. Я, несмотря на возражения миссис Марш, пришла на кухню и испекла несколько кексов и бисквитов. Заварить чай миссис Марш мне не дала, свято веря, что чай пьют только в Англии, и я, конечно, понятия не имею, как его заварить. Надо сказать, что мои бисквиты имели большой успех. Среди присутствующих была очень милая пара — учительница местной школы с мужем, приятное впечатление произвел на меня пожилой приходской священник, и совсем уж подарком оказалось присутствие его племянника, профессора истории из Оксфорда, гостившего у дяди. Он узнал от Алекса, что я автор «Жемчужного ожерелья» и «Их взгляда на любовь», и все время сводил разговор к книгам, которые его заинтересовали. Когда же учительница миссис Вильямс услышала от него имя Лиза Ферри, она стала восторженно хвалить мой роман, не подозревая, что его написала я. Алекс, смеясь, представил меня еще раз:

— Лиза Ферри три дня назад стала Элизабет Ферндейл, чем я очень горжусь: в нашем роду, кроме неудавшегося композитора, творческих людей не было, а таких талантливых, как леди Элизабет — подавно!

— Ах, не слушайте его, миссис Вильямс, я всего лишь филолог, пишу я, когда не имею возможности заниматься непосредственно своим делом. Мои статьи по французской литературе читает только узкий круг специалистов.

— Но вам нужно писать романы! — тут же возразила миссис Вильямс, — У вас талант писательницы! Хотя я теперь с удовольствием прочитаю и другие ваши книги.

— Спасибо, мне очень лестно ваше мнение.

Интересно, что еще они будут теперь обо мне говорить?

Возвращаясь в город, Алекс спрашивает, что я решила насчет летнего отпуска в Фернгрин.

— Алекс, если это не нарушит твои планы, то это доставило бы мне удовольствие, хотя, боюсь, что с миссис Марш мы никогда не уживемся, она меня не любит.

— Ты должна ее понять, она почти двадцать лет жила с Анной и любила ее. Мы ведь раньше большую часть года проводили в Фернгрин, поэтому я последнее время бывал тут только в годовщину смерти, они похоронены на приходском кладбище. Мне было страшно жить в этом доме.

— Может и теперь тебе будет тяжело?

— Нет, я спокойно спал ночами, я теперь не так одинок…

А я подумала, можно ли говорить о спокойном сне человеку, ждущему смерть. Какая у него сила воли!

— Алекс, — тихо спросила я, — А может случиться, что диагноз неверен, или ты просто выздоровеешь?

— Нет, девочка моя, я уже чувствую, что это близко.

— Мне очень жаль, — я взяла его руку и прижалась к ней щекой.

Он потрепал меня по волосам и опять положил руку на руль. Подъехав к моему дому, Алекс спрашивает:

— Ты готова уехать дней через пять? И еще, зачем тебе три месяца оплачивать квартиру? Откажись сейчас от нее, а потом, когда мы вернемся, можно найти другую, все равно скоро нужна будет более просторная.

Я киваю головой: — Если ты позволишь пока привезти к тебе книги и картины, то пожалуй, я прерву аренду.

Вечером, устроившись на диване с книжкой, я начинаю размышлять, что я буду делать три месяца в деревне. Нужно взять книги и работать, можно продолжить тему французской поэзии. Я задумываюсь, о чем бы мне хотелось написать, вспоминаю, как писала книгу «Их взгляд на любовь», насколько мне казалась, за редкими исключениями, предвзятой точка зрения мужчин на женщину и ее любовь. И я вдруг понимаю, что больше всего мне хотелось бы написать о своем видении мужчины и его любви. Я бы написала о Сергее, и об Иве с его безумным ревнивым чувством, и конечно о Коле — с восторгом и благоговением, преклоняясь перед его невероятной любовью, и еще — мне очень хочется написать об Алексе. Так что, пожалуй, я не возьму с собой много книг, только для развлечения. Отправив Коле письмо с описанием происшедшего, я собрала вещи, попрощалась с Сарой, заручилась обещанием, что она приедет навестить меня, и мы отправились в Фернгрин.

Дни потекли медленной чредой, жизнь наша была размеренной. Я писала с утра до обеда, потом делала перерыв и мы гуляли. Поработав еще часа два и выпив чаю, мы снова отправлялись бродить по окрестностям, а вечером сидели в гостиной, разговаривая. Чаще всего я просила Алекса поиграть. Иногда он играл свои композиции и они мне очень нравились. Я спросила, почему он сейчас не пишет музыки, и Алекс признался, что бросил это занятие после смерти жены.

— Знаешь, я словно оглох, я не слышу больше музыку внутри себя. Анна была для меня как наркотик, она возбуждала во мне творческие порывы.

— Я слышала, что она была эксцентрична. Расскажи о ней, если тебе не трудно.

— Эксцентричной ее мог считать только истинный англичанин, она действительно не вписывалась в общепринятые представления. Она была как пузырьки в шампанском — весела и подвижна, и «ударяла в нос», если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Да, — засмеялась я, — отличная характеристика. Она была тебе необходима, потому что способна была тебя расшевелить и вы дополняли друг друга.

— Ты права. Без нее я потерял смысл жизни.

Алекс рассказывает мне о жене, об их жизни, разные смешные эпизоды. О дочери он не говорит никогда, и я не спрашиваю. Мне кажется, что эта потеря для него еще более страшная. В доме нет ни одной их фотографии. Однажды я, набравшись храбрости, спрашиваю миссис Марш:

— Я уверена, что у вас храниться хоть одна фотография мисс Ферндейл. Не могли бы вы показать, как она выглядела?

Миссис Марш смотрит на меня таким же колючим взглядом, но потом приносит мне две фотографии. На одной Алекс, совсем молодой и очень обаятельный, стоит у пруда с девочкой лет шести, которая хохочет, показывая смешные молочные зубы с дырками на месте выпавших. На другой — о, на другой прелестная юная девушка с темно-каштановыми волосами и выражением, словно она еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Я сразу вспоминаю слова Алекса о пузырьках шампанского и в памяти всплывают строки из любимых стихов Цветаевой:

— О-о-о, — только и могу выговорить я сквозь подступившие слезы, — Иногда я сомневаюсь, есть ли Бог на небе, правда, миссис Марш?

Она смотрит на меня несколько смягчившимся взглядом и спрашивает:

— Вы ведь ждете ребенка, леди Элизабет? — она впервые называет меня по имени, я только киваю головой, — Может, это и примирит его с жизнью!

Тут уж я не выдержала и разрыдалась. Что может примирить Алекса с жизнью, которой у него не осталось! Миссис Марш приносит мне воды. После этого она начинает относиться ко мне несколько иначе, без особой любви, но заботливо.

По пятницам к нам приходят на чай священник Хартнелл и Вильямсы. С Хартнеллом я иногда говорю о религии. Меня очень интересует современная смесь веры и знаний, которые эту веру расшатывают. Мы сходимся на том, что теперь это свод моральных принципов, девиз которых — терпимость к слабостям других и взыскательность к себе. Хартнелл интересуется православием, но тут я ему мало чем могу помочь.

В начале августа из Лондона нам пересылают извещение о разрешении на въезд в Союз по гостевой визе. Я уговариваю Алекса поехать со мной, это развлечет его, разве не интересно побывать в такой закрытой стране, как наша?

— Хорошо, — улыбается Алекс, — Я так привык каждый день видеть тебя, что не выдержу месяц одиночества.

В сентябре, распрощавшись с миссис Марш и отдав распоряжения закрыть дом на зиму, мы летим в Ленинград. Попав в родной город через два года, когда уже и не надеялась, я заплакала. Нас встречает вся семья: родители, сестра, Коля с Сашей. Все окружают меня и начинают ахать, глядя на мой огромный живот. Наконец, я обнимаю смущенного Сашку и говорю ему:

— Помнишь, как ты просил родить тебе девочку, чтобы ты женился на ней? Немного поздновато, но будет девочка, и ты будешь первым претендентом!

В суматохе встречи Алекс оказывается в стороне и с улыбкой наблюдает за нами. Коля подходит к нему поздороваться. Наконец я, оторвавшись от мамы и сестры, вспоминаю, что их всех нужно познакомить. Родители смотрят на Алекса с опаской: что еще им ждать от очередного мужа? Моя крохотная квартирка, конечно, тесна нам, Коля предлагает свою, у них с Сашкой теперь просторная квартира в центре, на улице Чайковского. Все стены там увешаны чудесными картинами современных ленинградских художников, многие из которых были друзьями Светланы. Алекс с восторгом оглядывает их.

Когда мы остаемся вдвоем с Колей, он наконец может обнять меня.

— Вот ты и увидел меня толстой, как слониха, и дальше будешь только смотреть. Жалко!

— Я буду еще обнимать и целовать, — он прижимает меня к себе и вдруг смеется, — Ух, как он толкается! Тоже решил поздороваться!

— Это не он, а она!

— Откуда ты знаешь?

— Мне даже показали ее на телеэкране. Такая смешная страшилка.

— Она будет красавицей, ведь у нее такие красивые родители.

— Я думаю, может она будет счастливей нас?

— Мы сделаем все, чтобы она была счастлива, — обещает Коля.

— Да уж, будущая леди Ферндейл. Знаешь, когда я узнала о титуле, мне захотелось закричать: я хочу обратно! А она привыкнет к этому с рождения. Хотя здесь это не имеет значения. Будь я тысячу раз леди, к тебе я могу попасть только кривыми дорожками.

— Ничего, Бетси, на нашей улице тоже будет праздник!

Весь месяц мы с Алексом ездим по городу и окрестностям. Город привели в порядок к Олимпиаде и он необычайно хорош, Алексу он очень понравился. Бесконечные встречи с друзьями за чашкой кофе и бутылкой сухого вина, наши разговоры обо всем далеко заполночь увлекают его. Мы с Колей с двух сторон по очереди переводим ему, чтобы он мог принять участие в беседе.

Когда мы едем домой, Алекс говорит, что никогда не наблюдал такого удивительного общения и теперь понимает, почему я тоскую и рвусь домой. Он привез меня из Хитроу к себе домой и спросил:

— Ты ведь будешь теперь жить со мной? Я так привык, что ты всегда рядом. Да и за тобой нужно теперь следить, ведь скоро уже?

— Алекс, я не хочу затруднять тебя и нарушать привычный образ жизни. Я справлюсь.

— Я прошу тебя! Мне этого хочется. Хорошо? — он с тревогой ждал ответа и мне пришлось согласиться.

Так я поселилась в доме Александра Ферндейл. Спальня моя выходила в просторный холл второго этажа, напротив спальни Алекса. Еще он предложил работать в его кабинете, но я предпочитала сидеть внизу в холле, где могла попросить Алекса поиграть мне. Подолгу сидеть за работой было уже тяжело, я устраивалась в кресле у камина, Алекс подставлял мне под ноги скамеечку и я, полулежа, обложенная для удобства подушками, сидела, слушая музыку, или мы разговаривали. Однажды я поглаживаю выпирающий живот и вскрикиваю от неожиданности, когда чувствую особенно сильный толчок.

— Что, — улыбаясь спрашивает Алекс, — у него сегодня тренировка по футболу?

— Скорее уж занятия балетом, это ведь девочка, мне уже точно сказали.

Алекс замер на минуту, а потом, приблизившись, спросил:

— Можно мне послушать?

— Конечно.

Он прикладывает руки и с довольным лицом слушает энергичные попытки моей дочери достучаться до неведомого мира.

— Юная леди, мы ждем тебя!

Через две недели он по совету моего врача заранее отвозит меня в клинику. Я солгу, если скажу, что родила легко, помучилась я изрядно, больше суток, но была так счастлива, что вытерпела бы вдвое больше. Алекс приехал, когда меня уже привезли из операционной, где накладывали швы. Дочка моя, которую мне сразу дали обнять, но я ее не рассмотрела толком, была вымыта и запелената, сестра внесла ее следом за вошедшим Алексом и положила мне на руки. Я взглянула в ее сонные голубые глазки, которые вдруг широко раскрылись, словно удивляясь открывшемуся перед ней миру, и воскликнула:

— Да это же Алиса в стране чудес! Я так ее и назову, пусть ее мир будет только чудесным!

Алекс сжал мою руку и, осторожно поцеловав мою дочку в лобик, сказал нежно:

— Добро пожаловать, леди Элис Ферндейл!

Я сначала опешила от неожиданности. Машинально я произнесла «Алиса» по-русски, забыв, что в английском оригинале это Элис, так звали погибшую дочь Алекса.

— О, Алекс, я не специально, ты понимаешь, просто ей очень идет это имя, — оправдываюсь я растерянно, — Я не подумала, может, так нельзя? Я придумаю другое имя.

— Ну, что ты, Элизабет, успокойся. Я счастлив, словно возродилась моя девочка. Как ты думаешь, у нее будут темные волосики, да? А глаза могут еще потемнеть, но, возможно, будут серые.

— Скорее всего, светло-карие.

Через три дня меня отпускают домой. Накануне ко мне приходит молодая женщина с милым веснушчатым лицом. Она — няня, и если я согласна, будет мне помогать ухаживать за Алисой. Зовут ее Клер Грайс. Мы немного побеседовали, и я сказала, что она мне очень понравилась, но я должна поговорить с мужем. «Конечно!» — говорит она. Когда ко мне приходит Алекс, я убеждаю его, что смогу вырастить Алису сама, но тут он непреклонен.

— Ты должна восстановить здоровье, закончить роман и не забывай, летом ты, возможно, поедешь работать в Москву, с кем же в это время будет Алиса? — Алекс вслед за мной называет девочку не Элис, а Алисой.

А я сразу вспоминаю, что перед тем, как я стану свободно распоряжаться собой, будет самый тяжелый период его болезни, и я обязана уделять ему много времени. Я соглашаюсь взять няню, тем более, что молока у меня нет и кормить Алису придется из бутылочки. Когда мы втроем приезжаем домой, мисс Грайс уже ждет в детской, которую они с Алексом подготовили заранее: она полна ярких игрушек и всего необходимого для младенца. Я благодарно целую Алекса за все, что он сделал для нас, смогу ли я отблагодарить его за это!

Конечно, с няней значительно легче, я не вскакиваю к плачущему ребенку ночью. Правда, Клер утверждает, что Алиса — ангел и отлично спит по ночам, съев свою порцию детской смеси. Мы с Клер быстро подружились. Она оказалась образованной девушкой с легким характером, я думаю, что Алекс специально такую выбирал. Прочитав мой роман, Клер стала ярой моей поклонницей и старалась, чтобы Алиса всегда была сыта и ухожена и не доставляла мне никаких хлопот. Гулять мы втроем с малышкой и Алексом ходим в Гайд-парк. Алекс с удовольствием наблюдает за Алисой, я тоже стараюсь быть с ней как можно больше.

В Алексе я начинаю замечать перемены, пока только внешние. Глубже западают его глаза, обнесенные темными кругами, чуть худеют щеки, и весь он становится каким-то прозрачным. Я с тревогой вглядываюсь в него по утрам, когда он ковыряет ложкой в тарелке с кашей. Я начинаю потихоньку готовить на завтрак разные деликатесы, чтобы Алекс хоть чуть-чуть поел. Однажды ночью я просыпаюсь от крика. Всунув ноги в тапочки и не пытаясь в темноте отыскать халат, я прямо в пижаме бегу через холл в спальню к Алексу. Глаза уже привыкли к темноте, я подхожу к кровати и осторожно трясу его за плечо.

— Алекс, что с тобой?

— Кто здесь, — со стоном вскидывается он, — Элизабет, это ты? Я кричал? Мне снился кошмар, посиди со мной немного.

Я сажусь на край постели и он берет меня за руку. В комнате прохладно и я в тонкой пижаме скоро начинаю дрожать от холода.

— Ты замерзла, иди спать! — но я чувствую, как рука Алекса нервно сжимает мою.

— Можно, я наброшу край одеяла?

Я забираюсь под одеяло и одну руку кладу на его влажный лоб, другую он обеими руками прижимает к себе. Я слышу, как глухо стучит его сердце.

— Мне снилось, что я скольжу в бездну, на дне которой смерть, — словно испуганный маленький мальчик, шепчет Алекс, стремясь избавиться от своего кошмара, — И никого нет рядом, ни одной руки, которая протянется помочь.

— Успокойся, Алекс, я ведь с тобой. Спи спокойно.

Я слышу, как постепенно выравнивается его дыхание, но руку мою он по-прежнему не выпускает. Мне неудобно, лежа на краю, вытягивать к нему руки и я пододвигаюсь ближе к Алексу, продолжая поглаживать по голове, пока не засыпаю сама. Сон Алекса беспокоен, по временам он просыпается, видит меня рядом и, затаив дыхание, лежит тихонько, чтобы не разбудить. Иногда я тоже просыпаюсь и прислушиваюсь к его дыханию, определяя, спит ли он спокойно. Утром Алекс, встав раньше, на цыпочках уходит в ванную, чтобы не разбудить меня. Проснувшись, замечаю, что рядом лежит мой халат. Встречаемся мы с Алексом в столовой, он подходит ко мне и, поцеловав руку, благодарит:

— Я сегодня впервые не чувствовал себя одиноким ночью.

— Значит, теперь я буду спать у тебя каждую ночь, — говорю я, наливая себе кофе.

— Нет, Элизабет, я не могу требовать от тебя этого.

— А ты и не требуешь! Я сама это предлагаю. Когда в следующий раз тебе что-нибудь приснится, мне не придется бежать без халата через холодный холл.

— Прости, пожалуйста!

— Алекс, не извиняйся, ты не виноват в этом.

С этого дня я сплю с Алексом. Иногда он ночью ищет мою руку. Я придвигаюсь поближе и, прислонившись к моему плечу, он спокойно засыпает. Когда у него бессонница, мы разговариваем в темноте. Один раз я просыпаюсь от глухих рыданий, чтобы не разбудить меня, Алекс плачет в подушку, сдерживаясь изо всех сил. Насильно повернув к себе, я обнимаю его, шепча утешения и целую мокрые от слез щеки, глаза, губы.

— Ах, Бетси, Бетси, как мне тяжело, — шепчет он.

— Я с тобой, отдай всю тяжесть мне.

Мы засыпаем, крепко обнявшись. Днем Алекс задумчив и говорит мне, когда мы сидим вечером у камина:

— Помнишь, ты цитировала в своей книге стихи японской поэтессы. Я подумал тогда, что они очень противоречивы, но сейчас я понимаю, какая в них тонкость чувств:

— Это Мурасаки Сикибу. В «Повести о блистательном принце Гэндзи» эти стихи посылает императору его любимая фрейлина, мать Гэндзи, когда она, смертельно заболев, удаляется от двора.

— Знаешь, я мечтал о конце пути разлук, как об избавлении, но теперь я с такой ясностью вижу, как желанна мне жизнь именно сейчас. Я должен оставить Алису без своей поддержки, она даже не запомнит меня. Я держу ночами в объятьях молодую и очаровательную женщину и не могу ее любить! Если бы я тебя не встретил, я бы умер в тоске и одиночестве, но ты, помогая избавиться от них, внесла в мою душу смятение. Я не хочу умирать.

— Мы ничего не можем изменить, но я сделаю все, чтобы тебе было спокойнее.

Я подхожу к его креслу и, обняв, прижимаю голову Алекса к груди. Он вдруг усаживает меня к себе на колени и крепко целует.

— Прости меня, Бетси.

— Ну что ты, дорогой мой, если ты хочешь…

— Как я хотел бы быть здоровым и любить тебя, но поздно! Мне кажется, что тебя послала мне Анна, чтобы ты за нее была рядом. Нас ведь и познакомила ее подруга. Вы с Алисой не просто заменяете мне семью, вы и стали моей семьей — и я должен вас покинуть!

Ночью он спрашивает шепотом: — Можно мне обнять тебя, Бетси?

— Ну конечно!

Я сама придвигаюсь к нему ближе, просунув руку под голову. Алекс нежно гладит меня по спине, я чувствую его горячее дыхание на шее. Потом рука скользит от талии вниз, легко касается груди сквозь тонкий шелк пижамы.

— Тебе неприятно, что я тебя касаюсь?

— Продолжай, пожалуйста. Алекс, ты делаешь это так нежно, мне очень приятно, — шепчу я.

— Бедная маленькая Бетси, ты мечтаешь об объятьях совсем другого мужчины, а вынуждена терпеть больного старика.

— Алекс, как ты можешь говорить! Ты не старик и я себя не принуждаю.

— Ты говоришь правду?

— Конечно! Вообще общение с тобой доставляет мне большое удовольствие, и сейчас — тоже.

Алекс нежно касается губами моего лица.

— Ты щедрая душа.

— Ты — тоже. Без тебя я была бы в Лондоне такой одинокой и несчастной.

— Значит, мы спасаем друг друга?

Он опять осторожно проводит ладонью по моему телу. Я блаженно вытягиваюсь под его рукой, тело невольно отзывается на ласку.

— Ты как кошечка, которая выгибает спинку, когда ее гладят.

— В прежней жизни я, должно быть, была кошкой. Я так люблю, когда меня гладят.

— Спи, милая, а я буду тебя вот так ласкать.

Я, конечно, не сплю, но лежу тихо, пока рука его не замирает. Мы засыпаем, обнявшись. Следующим вечером, устав от долгой прогулки и заснув, едва коснувшись подушки, Алекс опять просыпается с криком от приснившегося кошмара.

— Алекс, Алекс, что с тобой, опять плохой сон?

— Я опять умираю один, Бетси!

— Не думай об этом, обними меня.

Я быстро снимаю пижамную кофточку и прижимаюсь к нему, расстегивая пуговицы на его пижаме. Желание отвлечь его от страшных видений не дает времени подумать до конца о последствиях своих действий.

— Бетси, — потрясенно шепчет он, — что ты делаешь!

— То, что мне хочется. Приласкай меня.

Просунув руку в расстегнутую пижаму, я глажу его напряженную спину, привлекая в объятья. На какое-то время он теряет тот жестокий самоконтроль, в котором живет постоянно. В его движениях, когда он, приподняв меня за плечи, приникает к груди, в силе и страсти его ласки виден отблеск того великолепного любовника, каким он был до двойной трагедии и болезни. Услышав мое участившееся дыхание, он отстраняется и говорит сдавлено:

— Это опасная игра, Бетси. Она не принесет нам ничего, кроме разочарования.

— Ты не прав, подумай вот о чем. Если бы ты, совершенно здоровый человек, вдруг ослеп, ты перестал бы любоваться красотой женщины, но ты слышал бы ее, говорил нежные слова, ты мог бы чувствовать ее всей кожей, ласкать и вдыхать аромат — женщина осталась бы для тебя женщиной.

— Ты хочешь сказать, что я тоже должен находить радость в том немногом, что мне еще осталось?

— Конечно, ведь у тебя еще так много чувств!

— А ты? Как же ты? Ведь ты сейчас вся затрепетала от ожидания, которое неосуществимо для тебя со мной.

— Нет, мне тоже хорошо рядом с тобой.

— Бетси, ты жертвуешь собой ради меня?!

— Если бы все жертвы были так приятны, мир заполнился бы самоотверженными людьми. Иди ко мне!

Алекс опять привлекает меня в свои объятия, нежно и бережно лаская. Отныне начинается наша странная жизнь, целомудренная и полная любовных ласк, которые спасают Алекса от ужаса надвигающейся смерти. Днем мы по немому уговору больше не затрагиваем эту тему. Тайная ночная жизнь не меняет сложившихся дружеских отношений.

Рождество мы проводим в Фернгрин, там мы устраиваем крестины Алисы. Крестная мать, Сара, держит ребенка, рядом стоит Алекс — за Колю, которого он предложил сделать крестным отцом. Старый священник Хартнелл произносит прочувствованную речь о том, что бог не оставляет милостью своей человека, забрав к себе одного, тут же одаривает другим. Я думаю, что три смерти к одному рождению — не очень-то справедливая статистика в небесной канцелярии.

Миссис Марш, увидев Алекса, пугается его вида. Она осторожно пытается меня расспросить, но я уклончиво говорю, что он тяжело болел гриппом и, возможно, еще не поправился. Не могу же я ей все выложить. Это не мое дело. Сара, которая все знает, по моей просьбе беседует с Алексом. Я всегда поражалась его сильной воле, которая помогает ему скрывать отчаяние, но теперь, находясь все время рядом, я знаю, как ему на самом деле тяжело. Поговорив с ним, Сара печально заявляет, что ничем помочь не может, Алекс и так удивительно владеет собой.

— Бетси, ты справишься? Не слишком ли много ты на себя взяла? Из его слов я поняла, что у вас одна спальня?

— Ах, Сара, это не то, что ты думаешь, он ведь серьезно болен. Я ночью ему нужнее, чем днем. Бывают такие приступы отчаяния, что утешить могут только объятья, как ребенка.

— Бетси, ты еще не пришла в себя от жизни с Ивом. Как у тебя с нервами?

— Я выдержу.

— Скоро тебе понадобится сиделка.

— Пока я обхожусь.

— Это пока он не слег.

Несмотря на это, Рождество проходит мирно. В Сочельник мы все собираемся в холле у камина. Распаковав коробки, все удивленно рассматривают подарки. Только я и Сара знаем, что Алекс в свое последнее Рождество прощается с нами. Миссис Марш с изумлением примеряет роскошный шерстяной жакет, у Клер — дорогие часы, Саре достается модная сумка из крокодиловой кожи. Алиса завалена подарками ото всех нас, Алекс же положил в колыбельку у камина, где она мирно спит, как младенец Иисус, коробочку с девичьими бриллиантовыми сережками. Когда я открываю свой красиво упакованный подарок и вижу там футляр от Картье, я принужденно улыбаюсь и благодарю.

— Примерь, — предлагает Алекс и застегивает у меня на шее очень красивое колье, — тебе не нравится?

— Спасибо, — говорю я, — но давай это тоже подарим Алисе.

Я не хочу расстраивать его, но драгоценности у меня ассоциируются только с ревностью Ива. Ночью в постели мы все-таки обсуждаем эту тему.

— Я хотел подарить тебе машину, но я знаю, что ты не в ладах с нашим левосторонним движением.

— Алекс, я не хочу от тебя никаких дорогих подарков, неужели мою память надо будет подстегивать! Я и так тебя не забуду.

— Ты права, то, что ты делаешь для меня, не оплатить никакими подарками.

— Я не делаю ничего особенного. Любая женщина сделала бы то же для своего мужа.

— Но я ведь тебе не муж.

— В твоем возрасте глупо так говорить. Ты не любовник, но ты мне муж и самый лучший из всех, что у меня были. У меня ведь есть, с кем сравнивать. Ты так деликатен и заботлив и ты любишь Алису? Для жены это ведь главное. И мы так понимаем друг друга.

Я пожимаю его руки, которые держу в своих.

— Спасибо тебе, спасибо, — шепчет Алекс, целуя меня.

Клер подходит ко мне на другой день и тихо спрашивает, почему Алекс подарил ей дорогие часы.

— Леди Элизабет, вы ведь не думаете, что я дала повод к таким подаркам!

— Успокойся, Клер, я знаю причину. Алекс поблагодарил тебя за все, что ты еще сделаешь для Алисы.

— Но почему?

— Потому что он умирает. Ему осталось совсем немного. Ты разве не заметила, как он меняется?

— Да, но я не думала, что это настолько серьезно. Так он знает об этом?

— Он знает уже год.

— Боже мой! — только и может сказать она.

— Я очень тебе благодарна, Клер. Ты так заботишься об Алисе, я ведь не могу уделять ей много времени, а скоро день и ночь буду с Алексом.

Когда мы возвращаемся в Лондон в машине, Алекс вдруг резко тормозит, я вижу, что он бледнеет и пугаюсь.

— Алекс, что с тобой, тебе плохо?

— Да, голова кружится…

— Как же быть? Нужно скорее домой.

— Давайте, я сяду за руль, — предлагает Клер.

Без нее я бы не знала, что делать. Мы привозим Алекса домой и я вызываю врача. После осмотра врач разговаривает со мной в холле.

— Леди Ферндейл, наступают самые страшные для вас времена. Болезнь вступает в последнюю стадию, скоро у него начнутся боли. Вам нужна будет сиделка.

— Я ночами нахожусь в комнате Алекса, пока я сама буду наблюдать за ним. Сиделку я приглашу, когда нужна будет квалифицированная помощь.

Врач оставляет мне снотворное и обезболивающее и обещает заранее подыскать сиделку. Вскоре Алекс перестает выходить из дома, но по-прежнему спускается вечерами в холл, и мы сидим у камина. Ему уже трудно играть и мы слушаем пластинки. Днем Алекс подолгу играет с Алисой. Она начинает улыбаться и тянется ручками за погремушкой. Когда Алекс напевает песенки, она внимательно слушает, глядя прямо на него.

— Я уже и забыл, какие они забавные. Как жаль, что я не увижу, как она сделает первый шаг. Элизабет, я не знал, как это будет тяжело, когда вы рядом. Я не хочу умирать!

Я ничего не могу сказать в утешение, я могу только обнять его, поцеловать, нежно погладить по щеке. Каждый вечер я спрашиваю, хочет ли он выпить снотворное. Алекс пить его боится, ведь если приснится все тот же смертный кошмар, он не сможет проснуться, что бы найти у меня утешение, но с другой стороны он не хочет мешать мне спать. Когда я понимаю, в чем тут дело, я перестаю предлагать лекарство. Постепенно Алекс перестает выходить из своей комнаты и весь дом сосредотачивается в его спальне. Я делаю последние правки романа, устроившись за маленьким столиком. Клер приносит Алису поиграть, когда она не спит. Алекс сам иногда кормит ее из бутылочки, уложив рядом с собой на диван и напевая смешные песенки. Каждый отпечатанный лист романа я отдаю прочитать Алексу. Он очень внимательно относится к моей работе, я рада, что у меня такой заинтересованный первый читатель. Но он совершенно не критикует написанное. Когда я спрашиваю, что ему не нравится, он отвечает:

— Единственное, что мне не нравится, это то, что обреченный на смерть мужчина не может сделать героиню счастливой.

— Но ведь она счастлива! Она счастлива тем, что судьба столкнула ее с замечательным человеком.

— Ах, ты не понимаешь, каждый нормальный мужчина — а я, несмотря ни на что, ощущаю себя мужчиной — хочет сделать женщину счастливой на всю жизнь.

— Но это невозможно! Ни один брак, самый долгий и удачный, не застрахован от неожиданностей и тем более от постепенного изменения отношений.

— И все-таки я ощущаю бессилие.

— Ты хотел бы, чтобы я придумала счастливый конец?

— Нет, Бетси, счастливый конец невозможен, — тихо говорит Алекс.

Закончив роман, я отдаю его в печать с коротким посвящением: «Моему мужу Александру». Назвала я его «Анатомия любви», вспомнив старый фильм под таким названием. Очень обидно, что он выходит под моим старым именем, но издатель непреклонен: нельзя менять имя, у меня уже есть свои читатели.

Алекс начинает уговаривать меня уехать с Алисой и Клер в Фернгрин, пока все не закончится. Он не хочет умирать на моих глазах. Я обещаю, что когда будет совсем плохо — уеду. Вскоре у Алекса случается первый приступ боли. Испуганная его измученным видом, звоню врачу и соглашаюсь на сиделку. Сиделка собранна, профессиональна и холодна, как рыба. Она приходит в ужас оттого, что я сплю с Алексом. По-моему, она подозревает нас в каком-то извращении. Но я непреклонна: она может находиться здесь же, чтобы своевременно сделать обезболивающий укол, но я буду рядом с мужем. В результате она преспокойно спит на диване, и я бужу ее, когда Алекс сжимает мне руку и начинает часто дышать. Днем она сидит в кресле и вяжет себе свитер. Единственное, что делает только она — это все процедуры гигиены. Тут Алекс непреклонен и гонит меня из комнаты.

Закончив роман, я начинаю тосковать: мне нечем отвлечься от той трагедии, что разворачивается у меня на глазах. Только те минуты, что я провожу у Алисы, которую уже почти не приносят к Алексу, немного успокаивают меня. Врач, регулярно навещавший Алекса, озабоченно советует мне принимать транквилизатор и хоть немного выходить погулять.

Конец приближается стремительно. От наркотиков Алекс все время в полубессознательном состоянии, но по-прежнему ищет мою руку и я часами сижу, держа его за руки или поглаживая по волосам. Когда он изредка приходит в себя, то шепотом спрашивает, как Алиса, и просит меня пойти отдохнуть или погулять. Потом он начинает путать меня с женой и спрашивает время от времени:

— Анна, ты здесь? Анна, не уходи!

Дальше он уже ничего не говорит и, наверное, ничего не чувствует. Последнюю ночь мы обе не спим, всматриваясь в его лицо. В какой-то момент он открывает затуманенные глаза и смотрит на меня, пытаясь что-то сказать или улыбнуться. Губы чуть шевелятся, а потом из них вылетает только короткое дыхание. Вот оно затихает и останавливается. Я опускаюсь головой ему на грудь и замираю, вздрагивая от ощущения легкого движения, идущего по комнате. Мне кажется, что я слышу еще один его вздох, и с изумлением всматриваюсь в его лицо, но оно уже заостряется, застывает, я опять падаю ему на грудь и рыдаю от первой в моей жизни безвозвратной утраты. Этот человек меньше чем за год сделался для меня значительным и незаменимым. Я потеряла мужа. Я вздрагиваю от неожиданности, когда сиделка делает мне укол, потом проваливаюсь в свинцовый сон.

7. «Веселая вдова»

Очнулась я в своей спальне и не сразу вспомнила, что произошло и как я сюда попала. Что теперь делать, я не знаю. Я иду к Клер посоветоваться, но для этого нужно ей все рассказать. Клер удивлена.

— Но, леди Элизабет, если ваш брак называется фиктивным, то каков же настоящий!? Я много видела супружеских пар, но ваша вызывала у меня восторг своей трогательной любовью. Это фантастика! Я наблюдала, какими глазами смотрел на вас сэр Александр, ведь он вас так любил! И он обожал Алису! И вы так самоотверженно за ним ухаживали, разве это можно сделать для чужого человека.

— Ах, Клер, мы действительно были близки друг другу. Но факт тот, что мы должны выяснить, что нужно сделать для похорон и подготовиться для переезда: я не имею права на этот дом и не знаю, кто теперь будет владельцем, возможно какой-то дальний родственник. Нужно найти квартиру, куда мы переедем. И, если надо, я оплачу похороны, можно продать колье. Но как все устроить, я не знаю. Алекса нужно похоронить в Фернгрин, рядом с женой и дочерью.

— Леди Элизабет, вам нужно позвонить адвокату, — подсказывает практичная Клер, — Похороны должны быть оплачены из его денег.

— Ах, это пустяки. Но ты права, адвокату позвонить нужно, у Алекса могли быть особые распоряжения на этот счет.

Я звоню миссис Коннор и все немедленно разрешается само собой. Оказывается, Алекс все предусмотрел, миссис Коннор только отдает распоряжение, все похоронные процедуры, объявления в газетах — все делается без моего участия. Я рада этому, так как у меня наступает реакция на пережитое за последний месяц. После второго короткого обморока испуганная Клер вызывает врача, и он заставляет меня принимать лекарства, от которых я хожу все время, как пьяная, и много сплю. Через два дня я чувствую себя лучше.

Мы приезжаем в Фернгрин прямо к церемонии. Клер сидит за рулем, я с Алисой на заднем сидении, на мне наспех купленные в последнюю минуту черные пальто и шляпа. Народу на удивление много. Вернее, я не удивлена: пришли все деревенские жители, приехали знакомые Алекса из Лондона, подруги Анны. После очередной порции транквилизаторов я стою, чуть покачиваясь, с ощущением, что все вокруг медленно вращается. Рядом стоит миссис Марш и поддерживает меня под руку. Я разглядываю набухшие почки на деревьях, береза уже вся покрыта сережками. Начало марта, но небо хмурится, закрытое сплошной пеленой облаков.

Ко мне подходят с соболезнованиями. Один из мужчин после приличествующих слов говорит:

— Леди Ферндейл, по просьбе Александра я готов помочь вам получить работу в Москве. Вот моя визитка, позвоните, когда вы почувствуете себя в состоянии заниматься делами. Мы вместе учились в Харроу и в Кембридже, и я постараюсь сделать все возможное, — он склоняется к моей руке.

Мне становится совсем плохо от сознания, что Алекс предусмотрел все и, сдержав слово, позаботился о моем будущем. Я смотрю на могилу, усыпанную цветами, и так остро чувствую свое одиночество. Опять мужчина уходит от меня, бросив самым страшным способом. То, что я заранее об этом знала, не сделало потерю более легкой.

Миссис Марш помогает мне сесть в машину и сама садится рядом с Алисой на руках, Клер за рулем. Мы едем домой, где миссис Коннор должна огласить завещание. Я сижу, по-прежнему плохо сознавая, что делается вокруг, занятая печальными раздумьями о своей неудавшейся жизни, в которой я, чтобы что-нибудь получить, теряю значительно больше. О Коле я сейчас не думаю. Миссис Коннор в это время читает завещание, но я не вслушиваюсь, мне все равно, кому достанется все это. Миссис Коннор, закончив, задает мне какие-то вопросы, отвлекая от мыслей об Алексе. Измученная сегодняшним трудным днем, я принужденно улыбаюсь.

— Простите, миссис Коннор, я задумалась и все прослушала, но это ведь неважно. Мы с мисс Грайс уже подготовились к переезду и освободим дом в течение недели, владелец подождет? Простите, я хотела бы лечь.

Миссис Марш смотрит на меня с каким-то благоговейным ужасом. Клер объясняет:

— Это из-за лекарств, которые леди прописал доктор, она бредит. Ей действительно нужно лечь, леди Элизабет последний месяц почти не спала ночами.

— Хорошо, — соглашается миссис Коннор, — я оставлю копию завещания, а когда леди Ферндейл поправиться, я сделаю все необходимые распоряжения по вступлению в наследование.

Миссис Марш ведет меня в комнату, где я прожила все лето, и укладывает в постель. Камин уже растоплен, она приносит грелки, потому что меня бьет дрожь, а Клер заставляет выпить еще таблетку снотворного. На другой день я сплю почти до полудня. Проснувшись, одеваюсь и захожу в детскую. Клер обрадовано восклицает:

— Вот и вы! Сегодня вы значительно лучше выглядите, леди Элизабет, вчера я испугалась за вас. А теперь нужно поесть. Когда будете в состоянии прочитать завещание, еще раз убедитесь, в том, что я была права: сэр Александр сильно любил вас.

Я непонимающе смотрю на Клер, но Алиса требует внимания, и я подхожу к ней. Малышка хохочет и демонстрирует, как она сама переворачивается на живот и, высоко держа головку, колотит ручками и ножками.

— О, Алиска, чему ты радуешься, дурочка? Ты уже забыла Алекса, да? Что же мы будем делать, птичка моя? Как жить? — я, как обычно, говорю с Алисой по-русски, а Клер по-английски, чтобы она знала сразу два языка.

В дверях появляется миссис Марш и приглашает меня на ланч, но не вытерпев, подходит поворковать с Алисой, она ее обожает. Рассеянно поев и поблагодарив миссис Марш, иду в кабинет. Там я внимательно читаю завещание Алекса, но, продираясь сквозь все тонкости юридического языка, только со второго раза начинаю понимать смысл, да и то некоторые места требуют разъяснения у миссис Коннор. Я понимаю только, что за вычетом некоторой суммы для миссис Марш, вознаграждения Клер, в случае, если она следующие пять лет будет няней Алисы и поедет за мной в любую страну, пожертвования приходу на содержания кладбища, оставшиеся деньги в ценных бумагах, акциях и т. д. делятся на три части, треть получает леди Элизабет Ферндейл, а остальное — Элис Ферндейл по достижении двадцати одного года. До этого на ее воспитание будет выделяться сумма в размере 1000 фунтов в месяц. Опекуном девочки назначается мать, но денежные дела будет вести адвокатская контора Коннор. Дом в Фернгрине принадлежит Элис Ферндейл, дом в Лондоне — леди Элизабет Ферндейл.

Меня опять начинает колотить дрожь. Мои нервы настолько расшатаны, что, начав плакать, я не могу остановиться. Миссис Марш опять отводит меня в спальню и вызывает местного врача. Тот, узнав, что я год назад уже лечилась от нервного расстройства, советует обратиться в Лондоне к специалистам.

Клер опять садится за руль, но на этот раз с нами едет миссис Марш. Она хочет помочь мне наладить дом, ведь я даже не вникала в бытовые подробности, всем распоряжался Алекс, я жила там, как гостья. Я знала только, что приходит женщина убирать дом и еще одна готовит обеды. Миссис Марш берет все в свои руки и сокращает двух приходящих помощниц до одной, которая будет жить со мной постоянно и вести все хозяйство. Меня укладывают в постель, ко мне заходит доктор, навещает Сара, я начинаю обретать постепенно душевное равновесие. Сара, стараясь отвлечь меня, устраивает несколько встреч с читательницами, потому что именно в это время поступает в продажу мой роман. Вскоре приезжает навестить меня моя сестра. К тому времени я уже побывала у миссис Коннор и она, объясняя все условия завещания, сообщила, что я сохраняю наследство только в том случае, если не выйду замуж совсем, или выйду за Николая Румянцева. Кроме того, учитывая сложности заключения брака с указанным лицом, все дети, рожденные до должного оформления, будут носить фамилию Ферндейл и будут единственными моими наследниками. Если я не выйду замуж и не рожу еще детей, моей наследницей становится Элис Ферндейл. Если я выйду замуж за другого, моя доля переходит ей же. И так оговариваются все варианты. Алекс предусмотрел все. Миссис Коннор обращает мое внимание на дату составления завещания — через неделю после рождения Алисы.

-Леди Элизабет, вы не должны терзаться по поводу доставшегося вам наследства. Сэр Александр сказал мне тогда, что впервые со смерти жены необычайно счастлив, он вновь обрел семью и хотел бы устроить вам такое же счастье с человеком, который любит вас еще сильнее, и который достоин вас. Какие, кстати, у вас перспективы?

— Мне обещали помочь с работой в Москве, но ведь это не решает основной проблемы. Я так несчастна без Алекса!

— Я прочитала ваш роман, это лучшая память о нем.

Моя сестра в шоке от всех событий, свалившихся на меня. Этот огромный дом и куча денег — что еще надо!

— Ах, Лиза, грех так говорить, но тебе всегда везет с мужчинами!

— Пятьдесят на пятьдесят! — напоминаю я, грустно улыбаясь.

— Коля тебя ждет не дождется. Я поражаюсь, глядя на него, как может человек выдержать это?

— Почему он сейчас не приехал? — рассеянно спрашиваю я и она удивленно смотрит на меня.

— Он считает, что это неприлично сразу после смерти Алекса, они приедут летом, когда Саша закончит школу.

— Да, кстати, один знакомый Алекса («Мы вместе учились в Харроу!» — передразниваю я) обещал устроить меня на работу в посольство в Москву, ближе к осени будет вакансия.

— Вот и славно, вы будете поближе друг к другу.

— Только бы он меня не разлюбил! Знаешь, у меня это навязчивый кошмар. Если еще и его не будет, я сойду с ума.

— Я уверена, что он думает так же, — старается убедить меня сестра, не понимая еще, что меня сейчас волнует.

— Как вы все уговаривали выйти замуж за Ива, помнишь?! — капризно напоминаю я ей.

— Ну, детка, кто ж знал! Нам и в голову не могло прийти, что ты не сможешь вернуться.

— Понимаешь, я вот думаю: сколько можно любить человека, который где-то там, за горами и лесами? Это ведь только в сказках любовь питается иллюзиями и мечтами и живет вечно. Мы будем добиваться друг друга, пройдем через все разлуки и трудности, а когда наконец окажемся вместе — что мы обнаружим? Останется что-нибудь или все уже перегорит в сердце?

— У тебя черная меланхолия, но это не удивительно. Через два месяца приедет Коля и все будет отлично.

— Хорошо бы. А насчет меланхолии ты права, — печально соглашаюсь я, — Смерть Алекса словно убила что-то во мне самой. Я сейчас постоянно вспоминаю день за днем всю нашу жизнь вместе, и на меня нападает отчаянье, — мне необходимо выговориться, облечь в слова чувства, что не дают мне спокойно спать после смерти Алекса, — Если бы можно было повернуть все и начать сначала! Наша привязанность, дружба и симпатия слишком поздно переросли в нечто большее. Когда родилась Алиса, он уже был близок к смерти. Алекс говорил мне о смятении чувств, которое я ему принесла. Это было самое трагичное в нашем браке: когда мы подошли к возможности более близких отношений, было уже слишком поздно. И это его мучило, я знаю. Меня волнует, что я принесла ему дополнительные страдания, напоминая о бессилии.

— Лиза, о чем ты говоришь? У вас ведь все было фиктивно!

— Нет, в том-то и дело, все перестало быть фиктивным, но было уже поздно. Я страдаю именно от этого.

Сестра потрясенно смотрит на меня.

В начале лета приезжают Коля с Сашей. По моей просьбе Клер договорилась со своим братом-студентом, чтобы он возил нас на машине, я по-прежнему не могу без риска для жизни ездить по английским дорогам. Мы приезжаем в аэропорт встречать Колю, и я вспоминаю, как год назад здесь был со мной Алекс. Воспоминания о нем придают вкус печали всей моей жизни. Коля чутко улавливает мое настроение и здоровается со мной очень нежно. Саша здоровается со мной с застенчивой сдержанностью. Он вырос и вытянулся, утратив детское очарование, но я по-прежнему люблю его, как собственного сына. Саша, обалдевший от первых впечатлений за границей, крутит головой во все стороны, садится на переднее сидение рядом с Томом и начинает забрасывать его вопросами. По-английски он говорит очень прилично. Услышав, как Том называет меня «леди Элизабет», он спрашивает:

— Мадам Бетси, ты теперь стала леди Бетси?

— Да, мой дорогой. И невеста твоя — леди Элис, Алиса.

— Ну уж, невеста, — бурчит он.

Но когда мы приезжаем домой и я веду их с Колей знакомиться с Алисой, Саша внимательно ее разглядывает. Алиска улыбается всем, кто заходит в комнату. Темные волосики и темно-серые глазки делают ее личико ярким и таким очаровательным, что все, кто ее видит, тоже начинают улыбаться в ответ. Она сидит в манеже, но не хочет ползать, а пытается встать на ножки. Взяв игрушечного жирафа, она протягивает его Саше. Он осторожно берет игрушку.

— Бетси, как она похожа на тебя! — замечает Коля, обнимая меня за плечи, — Такая же красавица!

— Откуда же ты знаешь? — смеюсь я, — ты ведь не видел меня маленькой.

— Мне кажется, что я знаю тебя с рождения.

Я знакомлю Колю и Сашу с Клер. Она теперь все обо мне знает и ведем мы себя с ней, как подруги. Клер замечательная девушка, умная и чуткая.

— Добро пожаловать, сэр! — приветствует она Колю.

— Зовите меня Ник, мисс Клер, — просит он, — Можно, я возьму Алису на руки? — он бережно достает малышку из манежа, она тянется к нему ручками и обнимает за шею, Колин голос дрогнул, когда он спрашивает меня, — Она помнит Алекса, как ты думаешь?

— Я не знаю. Она была совсем крошечной. Но она его любила. Правда, Клер? — я повторяю все для Клер по-английски.

— О, да, они очень любили друг друга. Когда сэр Александр пел Элис песенки, ей так нравилось это. Он был идеальным отцом!

Пока мы разговариваем, Саша строит гримасы Алисе, она начинает смеяться и тянется к нему. Саша осторожно берет ее на руки и покачивает. Алиса хохочет. Когда мы выходим из комнаты, она поднимает крик.

— Можно, я еще поиграю с ней? — спрашивает Саша.

— Обед через полчаса, Клер, покажешь Саше его комнату?

Мы выходим с Колей в холл, и я быстро веду его в комнату напротив моей спальни, ту, в которой я жила раньше. Падаю в его объятья и слезы душат меня.

— Ну что ты, Бетси, милая! — он покрывает меня поцелуями.

— Я не могу больше так, без тебя и без Алекса. Я боялась, что не переживу эти месяцы. Ты меня еще любишь?

— Ты еще спрашиваешь! А ты меня?

— Люблю! Люблю! — шепчу я сквозь слезы.

Вечером, отправив Сашу, утомленного впечатлениями, спать, я веду Колю в кабинет и читаю ему завещание Алекса.

— Тебя ведь это тоже касается, Николай Румянцев.

Когда я заканчиваю переводить, Коля сидит, прикрыв глаза рукой.

— Бетси, расскажи мне все.

И я рассказываю все, что мы пережили с Алексом за эти месяцы до его смерти, все до мельчайших подробностей, потому что я все помнила.

— Он ведь тебя любил, Бетси, — изменившимся голосом говорит Коля, я киваю головой.

— После тебя это самый дорогой для меня человек, Коля. И Алиса всегда будет его дочерью, как он хотел.

— Бетси, я с ужасом вижу, что наши жизни идут, почти не соприкасаясь, мы переживаем в одиночку все наши беды и не можем поддержать и утешить друг друга. Наш жизненный опыт, наши чувства становятся настолько различными, что я боюсь, мы вскоре перестанем понимать друг друга, такие мы разные, почти чужие.

— Что ты говоришь, Коко, какие же мы чужие! — жалобно говорю я, — Я твоя девочка, как всегда. Не пугай меня! — Я подхожу, протягивая руки, и он усаживает меня на колени, собираясь поцеловать, но стук в дверь заставляет нас вздрогнуть. Я подхожу к двери. Это Клер.

— Леди Элизабет, вы придете купать Элис, или я это сделаю сама?

— О, Клер, ты напугала нас! Мы как дети, пойманные у банки с вареньем! — с облегчением смеюсь я.

— Простите, я не хотела. Я сама все сделаю.

— Нет-нет. Мы сейчас придем.

Когда я ввожу Колю в ванную комнату, он удивленно смотрит, как Клер опускает Алису в большую ванну, до краев налитую водой. Она колотит по воде ножками и рвется из рук.

— Господи, она же утонет! — пугается Коля.

— Она отлично плавает с двух недель от роду.

И действительно, малышка плавает и ныряет, словно родилась в воде, Клер чуть придерживает ее головку над водой. Мы протягиваем ей руки и она плещется, радостно взвизгивая. Потом Коля заворачивает ее в махровую простыню и несет в кроватку. Клер приносит бутылочку с молоком. Глазки у малышки сонно закрываются. Мы еще стоим некоторое время, любуясь ею, потом тихо выходим. Из Сашиной комнаты виден свет. Заглянув, вижу, что он лежит в постели с книжкой.

— Дорогой мой, если ты не выспишься, то завтра вечером на концерте «Queen» будешь зевать! — Саша изумленно смотрит на меня и издает громкий вопль, — Тише, разбудишь Алису! Спокойной ночи!

Я иду к себе, погружаюсь в теплую ароматную воду и лежу в ванне, ощущая, как все отходит на второй план, в голове нет уже ни одной мысли, тело становится легким, дрожь возбуждения пробегает от кончиков пальцев на ногах вверх по позвоночнику, не хочется торопиться, потому что предвкушение уже несет такое наслаждение, что учащается дыхание. Наконец, выхожу из ванны, накидываю халат и иду через холл, освещенный одной ночной лампочкой, в комнату напротив, где я найду утешение, любовь и забвение всех печалей.

— Леди Элизабет, я не узнаю вас, так вы изменились, — шепнула мне Клер через неделю, — Вы выглядите такой счастливой.

— Я и есть счастливая, Клер, в нем вся моя жизнь, он примиряет меня с судьбой.

— Я думаю, сэр Александр был бы рад видеть вас такой. Он ведь именно этого хотел, да?

— Да, он был знаком с Ником. Но вот миссис Марш лучше об этом не знать, когда мы приедем в Фернгрин. Она будет оскорблена в лучших чувствах. Да и вообще, репутация Алисы должна быть безукоризненной.

— Да уж, деревня есть деревня. Но много ли человек знают правду про ваш брак?

— Нет, только Сара, мой врач, адвокат, она ведь и познакомила нас, и ты.

— Ну, тогда все в порядке, уж я-то болтать не стану!

— Клер, ты-то понимаешь, что я делаю это из-за Алисы, мне нечего стыдиться, Алекс все про меня знал.

— Леди Элизабет, я восхищаюсь вами. Любой, кто прочитает ваш роман, поймет, что вы любили мужа.

— Я и сейчас люблю его. Я не смогу его забыть. Клер, завтра мы едем в Фернгрин, вы с Алисой поживете там месяц-другой, пока решается вопрос с работой.

Мы уезжаем в Оксфордшир и, оставив Клер с Алисой на попечении миссис Марш, отправляемся осматривать Оксфорд. Прошлым летом я бывала здесь с Алексом. Он, хоть и учился в Кембридже до того, как поступил в консерваторию, Оксфорд очень любил и хорошо знал. Он утверждал, что атмосфера старины здесь ощущается гораздо сильнее. Как когда-то я, Сашка был потрясен средневековым видом города. Темные башни, старые стены, узкие извилистые крытые переходы будили воображение. Так и ожидалось, что сейчас из-за поворота выедет верховой в камзоле и шляпе с пером. Вдруг из Библиотеки Радклиф вышел профессор в плаще и четырехугольной шапочке с кисточкой. Сашка восторженно взвыл. Близилось время ланча и вдруг весь город наполнился студентами — молодыми и длинноволосыми юношами и девушками в свитерах и джинсах, или коротких юбках. Они ничем не отличались от студентов Сорбонны или любого другого университета Европы.

— Саша, хочешь здесь учиться? — спросила я, когда мы остановились на мосту над рекой Черуэлл.

— А разве можно?!

— Можно. Поступи дома в университет, и я все устрою.

На ланч зашли в гостиницу. Сидя в зале, обшитом потемневшими дубовыми панелями и с веселыми красными занавесками, мы ели традиционный английский пирог с мясом, блинчики, окорок, клубнику со сливками. Саша и Том с юным аппетитом набрасываются на еду. Я наблюдаю за ними, потом перевожу взгляд на Колю. Он сидит с задумчивым видом, я очень люблю, когда он сдвигает брови над полуприкрытыми глазами, тогда непроизвольно нижняя губа накрывает верхнюю. Мне ужасно хочется провести по ним пальцем. Я улыбаюсь, наконец он замечает мой взгляд и вопросительно изгибает одну бровь.

— О чем ты думал? — тихо спрашиваю я.

— О нас. И о Саше.

— Расскажешь?

— Потом, — он улыбается и лицо его расцветает.

— Я люблю тебя, — говорю я одними губами.

Господи, как хорошо! Почему нельзя так вот жить, все время рядом. Тень набегает на мое лицо и Коля чутко улавливает перемену настроения.

— Что, Бетси?

— Ты не мог бы переехать сюда, ко мне?

— Я уже думал об этом. Нет, я не могу.

— Почему?

— Что я здесь буду делать? Жить на деньги Алекса? Кому здесь нужен искусствовед?

— Можно что-нибудь придумать.

— Нет, Бетси, не могу я побираться на чужбине. Семью я здесь содержать не могу и уважать себя не буду.

— Ну хорошо, — вздыхаю я, — скоро я буду в Москве. Мне предлагают место помощника атташе по культуре. Хотя бы раз в неделю видеться мы будем. Ну что, мальчики, вы сыты? — спрашиваю я.

— А можно еще клубники? — просит Саша.

Мы возвращаемся в Фернгрин под вечер, и пока не стемнело, я с Колей иду на кладбище, на могилу Алекса, срезав в саду все расцветшие розы. Расставив цветы в вазы на могилах Алекса, Анны и Элис, мы заходим в церковь. Там пусто и сумрачно. Подойдя к алтарю, я спрашиваю:

— Николай Румянцев, перед лицом Господа берешь ли ты эту женщину, Елизавету Ферндейл, в жены и будешь ли жить с ней в горе и в радости?

— Да, клянусь жизнью! — он целует обе мои руки.

— Леди Ферндейл, добрый вечер, с приездом! Рад видеть вас здоровой, — подходит к нам священник Хартнелл.

— Мы были на могиле мужа. Познакомьтесь: мистер Хартнелл — мистер Никлас Румянцев, крестный отец Элис и мой друг детства. Он, к сожалению, не смог присутствовать на крестинах.

— Мне очень приятно познакомиться с другом леди Ферндейл. Вы были знакомы с сэром Александром?

— Да мы познакомились год назад. Это был необыкновенный человек, утрата леди Элизабет невосполнима.

Я приглашаю Хартнелла к ужину, и мы с Колей тропинкой на склоне холма позади домов идем к нашему парку. Среди кустов жасмина, усыпанного благоухающими звездочками цветов, которые сияют белизной в сгущающихся сумерках, Коля привлекает меня к себе и целует.

— Ты теперь моя жена?

— В горе и в радости, пока не разлучит смерть, — киваю я.

— Я тебе обещаю: мы умрем в один день!

— Ах, как было бы хорошо! Хоронить любимого человека — это так ужасно.

Он крепче обнимает меня и опять целует.

— Это последний раз до Лондона! — напоминаю я, — Вытерпишь?

— Бетси, я терплю всю жизнь!

— Бедный! — я нежно глажу его по щеке и целую в уголок рта, — И я бедная! Нас ждут к ужину, пошли скорее. Через два дня мы вернемся в Лондон.

— Это утешает!

Мимо небольшого пруда, заросшего по берегам лиловыми ирисами, мы выходим к дому. Старинный, с чудными пропорциями, хоть и не такой величественный, как Фернхолл, он среди зелени выглядит сказочным замком.

— Не знаю, что мне делать с этим домом? — задумчиво оглядываю я его, — Продать его нельзя, это принадлежит Алисе, содержать — дорого, да и зачем, если мы уедем?

— Сдай его в аренду.

— Да, пожалуй. Мне и в голову не пришло! Я такая непрактичная, привыкла, что Алекс все решал сам.

После ужина я с миссис Марш обсуждаю эту тему. Она расстроена нашим отъездом и тем, что Алиса будет далеко от нее, но согласна, что дом не должен приносить девочке убытки. Мы договариваемся, что миссис Коннор найдет жильцов, которых одобрит миссис Марш.

— Миссис Марш, вам не надо будет у них работать, но я прошу вас следить за домом. Вы будете представлять интересы Алисы в Фернгрине, я хочу, чтобы вы также продолжали получать свое жалованье. Я думаю, Алекс так бы обязательно сделал. Ну пожалуйста, согласитесь, на кого еще нам с Алисой надеяться! — вижу, как выражение ее лица слегка смягчается. Я обнимаю ее и целую в щеку, — Вы душечка, миссис Марш! После того, как здесь поживут чужие люди, кто же еще вернет дому первоначальный вид! Я ведь так мало здесь жила и ничего не знаю. Да и вообще, я бестолковая в хозяйстве, Алекс все за меня решал. Я хочу, чтобы у Алисы дом сохранился таким же, как при жизни ее отца.

— Я все сделаю, леди Элизабет. Леди Элис Ферндейл будет жить в доме своих предков, — гордо заявляет миссис Марш, воодушевленная возложенной на нее ответственностью.

— Вот и чудесно. Как вы думаете, не пригласить ли завтра на чай миссис Вильямс с мужем? Это будет прилично?

— Разумеется, леди Элизабет, я все подготовлю. Вы позволите мне задать вам один вопрос?

— Конечно, миссис Марш.

— Ваш гость, мистер Ру-мян-цефф, это его упоминал в завещании сэр Александр?

— Да, миссис Марш. Перед смертью Алекс сказал мне, что единственный мужчина, на кого он может спокойно оставить нас с Алисой — это Никлас. Они ведь встречались и много разговаривали обо мне, Алекс ему доверял. Но это не значит, что я завтра же выйду за него замуж. Смерть Алекса слишком глубоко меня потрясла.

— Вы еще молоды, леди Элизабет, — произносит миссис Марш.

Я в изумлении смотрю на нее: неужели она допускает возможность брака с другим?! Вот уж не ожидала. Видимо, Коля произвел на нее впечатление.

Наконец-то, оставив Клер с Алисой в деревне, мы возвращаемся в Лондон. Две недели были наполнены любовью. В пустом доме мы могли позволить себе не таиться. Я наслаждалась нашей жизнью втроем с Сашей, как одной семьей. Однажды утром он, рано встав, постучал в дверь Колиной комнаты и сразу открыл дверь. Я лежала в постели, вставать не хотелось, Коля еще спал, уткнувшись лицом в плечо и обняв меня одной рукой. Увидев меня в Колиной постели, Сашка с пунцовыми щеками и округлившимися глазами выскочил в холл, захлопнув дверь.

— Бетси, это ты? — открывает глаза Коля.

— Нет, это заходил Саша. Пожалуй, мне нужно поговорить с ним, — решаю я и иду одеваться к завтраку.

В столовой Саша сидит тихий и не поднимает глаз. Я предлагаю ему прогуляться в Гайд-парк, пока Коля поработает в библиотеке Британского музея. Побродив по аллеям, мы садимся на скамейку у Серпентайна.[3]

— Саша, ты чем-то расстроен с утра, расскажи мне.

— Мадам Бетси, зачем ты делаешь Коко несчастным?

— Почему ты так думаешь? — я в изумлении гляжу на него.

— Мы скоро уедем, и он опять будет мучиться, как тогда, когда мама его бросила, или как в прошлом году, когда он вернулся отсюда.

— А он мучился?

Саша кивает головой: — Он приехал и после этого долго не спал ночами. Я выйду на кухню, а он курит сигарету за сигаретой. Я спросил, почему он такой, а он сказал: опять она выходит замуж за другого!

Я решаю, что с Сашей лучше говорить, как со взрослым, и только правду.

— Саша, хочешь, я тебе все про нас расскажу? Это длинная история, — и я рассказываю про нашу юность, и про свое замужество, и про Колину женитьбу, о том, как Светлана знала, что Коля меня любит, и как я вышла замуж за Ива, чтобы им не мешать, и как я поняла, что люблю Колю и ушла от мужа, и про то, что меня не пускают домой, и как мне пришлось выйти замуж за Алекса, всю историю Алекса, а главное — я все время говорю о Коле, — Саша, Коко — это самый замечательный человек и я люблю его больше жизни.

— Но ведь он страдает! — возражает Саша, хотя смотрит на меня уже не так сердито.

— Сейчас он уже не страдает. Он знает, что я люблю его. И через два месяца я приеду работать в Москву. Мы будем видится каждую неделю. И еще, Саша, мне кажется, что ты несправедлив к своей маме и не должен так сурово с ней обращаться. Она тебя не бросала, ты сам выбрал, с кем ты хочешь жить. Ты ведь ее единственный ребенок, она тебя так любит!

— Да, как же, у нее там дочка родилась.

— Да что ты говоришь! — обрадовалась я, вспомнив ее трагическую попытку родить Коле ребенка, — Какое счастье! Ведь она уже не надеялась. Помнишь, как у нее умер ребенок? Она ведь тоже чуть не погибла тогда. Я очень рада за нее, и ты должен быть счастлив за свою маму. Кстати, давай позвоним ей? Может, она сможет приехать хоть на несколько дней повидаться с тобой. Я тебя очень прошу, подумай обо всем, что я тебе рассказала, и пойми, что Светлана не так виновата перед Колей, как тебе казалось. Хотя он, конечно, искренне переживал, что она уезжает. Ты ведь знаешь, какой он.

Саша кивает головой и неуверенно улыбается.

— Ну что, позвоним маме?

— Да.

Дальше мы говорим об его учебе. Мне приходит в голову, что его надо познакомить с Сарой, раз он увлекается психологией. Это была блестящая идея. Он впился в нее глазами, как только она заговорила о своей работе, и они часа два разговаривали, пока мы с Колей обсуждали, как я с помощью Светланы устрою Сашу в один из английских университетов. Коля вообще-то считал, что наше образование не хуже, но я доказала ему, что ни психология, ни философия, зацикленные на марксистско-ленинской теории, не могут дать представления об истинном объеме знаний. В конце концов, Коля соглашается, что выбирать должен сам Саша. Когда Саша, наконец, отвлекается на детектив по телевизору, мы втроем сидим с коктейлями. Потягивая мартини, вспоминаю вдруг ту безумную ночь перед свадьбой с Ивом, когда я коктейлями вывела Колю из шока от отчаянья перед разлукой. Мы встретились глазами и, увидев улыбку на его губах, я поняла, что он думает о том же, вспыхнула и непроизвольно вздохнула.

— Ник, — между тем говорит Сара, — вы должны уговорить Бетси написать еще один роман, ее читательницы ждут не дождутся. Неужели стремление устроить личную жизнь убивает творчество?

— Я действительно сейчас ни о чем другом не могу думать, — признаюсь я, — но если и стоит о чем-нибудь думать, то о новом филологическом исследовании.

— Бетси, это преступление, никто не будет читать твое исследование, тогда как стоит мне только завести разговор со своими пациентками о твоей «Анатомии любви», как они тут же пускаются в откровения о своих переживаниях. И ты бы послушала, что они мне рассказывают, каждая — героиня романа!

— Сара, ты хочешь сказать, что меня читают только нервнобольные? — смеюсь я.

— Я не лечу нервнобольных. У моих пациенток проблемы психологического характера. Твой роман помогает задуматься над собственными проблемами, проанализировать свою жизнь, это так важно.

— Да, — задумчиво говорю я, — это очень важно…

И я надолго замолкаю. Сара весело смотрит на меня.

— Что, обдумываешь сюжет?

— Не знаю. Но то, что ты сказала, навело меня на некоторые размышления. Мы еще поговорим об этом. Хотя я уже думала над другой темой. В начале века в Европе оказалось много русских, мне хотелось написать об одной женщине, о ее судьбе. Возможно, она будет балериной из Дягилевской труппы. Ведь жила в Англии Анна Павлова.

— Как у Вики Баум в «Гранд Отеле»?

— Ну, у нее получилось очень хорошо, но там балерина Грузинская — уже немолодая женщина, а я думала об истории всей жизни.

— Хорошо, Бетси, тебе видней, о чем писать, только пиши.

Ночью в постели Коля говорит мне:

— Бетси, ты изменилась, и я никак не могу понять, что произошло. Как ты думаешь?

— Ты заметил? Я много думала, как живут люди в браке, который длится долго. Наверное, их любовь изменяется, они не ведут себя в постели, как любовники, все становится привычным и повседневным. Я-то никогда не доживала до такой стадии, но мы знакомы с тобой целую вечность. Что ты думаешь по этому поводу?

— И ты решила попробовать пресной супружеской любви? Глупенькая девочка Бетси, с тобой так не получится! Ты путаешь стабильную семейную жизнь, верную и прочную, которой ни у тебя, ни у меня не было: дом, дети, уют, и супружеские отношения, которые зависят от любви. Если мы любим друг друга — мы всегда любовники. О том, что будет, когда любовь уйдет, мы говорить не будем. Я не хочу, чтобы это произошло!

— Ты любишь меня так же, как двенадцать лет назад?

— Так и не так. Ты меняешься, и я каждый раз влюбляюсь в тебя снова.

Говоря это, он нежно гладит мое тело, так что дрожь пробегает вслед за его руками. Все мои чувства сосредоточиваются на его ласках. Захлебнувшись от восторга, я тянусь к нему навстречу, чтобы услышать такой же вздох наслаждения.

— Бетси, будь всегда такой, — шепчет Коля, покрывая меня поцелуями.

— Как скажешь!

На следующий день, позвонив Светлане и получив обещание прилететь через два дня, я увезла Колю с Сашей в Брайтон. Мы впервые отдыхали вместе и были рады этому. День на взморье был чудесен. Пока Саша играл в пляжный волейбол с компанией молодежи, мы лежали, греясь на солнышке, лениво обсуждая, как я буду жить в Москве, и может ли Коля переехать туда работать.

Прилетевшая из Аугсбурга Светлана, помолодевшая и похорошевшая еще больше, бросается мне на шею, теперь нам нечего делить.

— Ну, вы счастливы? — оглядывая нас с Колей, спрашивает она.

— Совершенно счастливых людей не бывает. Мне никак не вернуться домой.

— О, Господи! А зачем? Тебе плохо здесь? — Светлана оглядывает стильную викторианскую обстановку холла, — Этот дом, между прочим, он чей? Шикарный дом!

— Он мой. Мне плохо без Коли здесь и в любом другом месте.

— Ну, ты мне все расскажешь позднее, — нетерпеливо прерывает Светлана, — Где Саша?

Мы с Колей выходим, когда в холл спускается Саша. Они сами разберутся во всем и помирятся. За ужином, который мы со Светланой готовим сами: салаты, котлеты с жареной картошкой, как когда-то дома, Сашка и Светлана светятся улыбками.

— Лиза, — шепнула мне она, — я боялась, что Сашка меня никогда не простит. Спасибо тебе!

До позднего вечера мы проговорили со Светланой, рассказывая друг другу о своей жизни.

— Лиза, я могу только сказать банальное: надейся, что все еще будет хорошо. Хотя, по складу ты совсем другой человек, чем я. Ты все это пропускаешь через сердце, и мне очень хочется, что бы Коля смог залечить все твои раны.

— А кто залечит его сердце?

— Ну, узнаю добрую самаритянку, — засмеялась она, — Всегда о других больше, чем о себе.

— Света, я не могу по-другому. И у меня разрывается сердце, когда я думаю, как для него мучительна наша разлука. Знаешь, когда я думаю, как Алекс любил свою жену и страдал без нее, но нашел у меня утешение перед смертью, мне хочется, чтобы Коля тоже нашел такое утешение. Мне было бы легче от сознания, что он спокоен и умиротворен.

— Ты сумасшедшая, Лиза! — всплескивает руками Светлана, — Это, конечно, очень благородно, но я никогда бы так не смогла!

Но я-то знаю, как терпелива она была, зная про его неизменную любовь ко мне. За это я ее и люблю! Перед отъездом Светлана обещает сделать все возможное, чтобы Саша учился, где захочет. Кроме того, она предлагает оформить мои книги, и я этому очень рада.

Чем ближе отъезд Коли с Сашей, тем печальнее я становлюсь. Страшно опять остаться одной.

— Бетси, не грусти, мы ведь скоро увидимся! — уверяет Коля, сам, по-моему не особо веря в это.

— Коля, я боюсь, что ничего не получится. Пока я не встану на Арбате, я не поверю, что я там.

Через два месяца я и стою, чуть не плача, на Арбате.

8. На службе Ее Величеству

В Лондоне два месяца с отъезда Коли прошли в круговороте дел и событий: инструктаж в Уайтхолле в министерстве иностранных дел, совещания с миссис Коннор, которая должна была сдать в аренду оба дома и вести все мои дела; я пакую с помощью Клер вещи, отправляя в Москву огромное количество детского питания и детских вещей для Алисы; обновляю гардероб, так как по протоколу я должна иметь четыре вечерних платья и деловые костюмы… В это же время меня захватывает новый роман. Моя героиня, очень похожая на Сару, психоаналитик, которая целые дни выслушивает от мужчин и женщин их истории о счастливой и несчастной любви, о тайных желаниях и странных поступках и в то же время она думает о своей жизни, принимая важное решение — кого из двух мужчин выбрать в мужья. По нескольку часов днем и далеко за полночь я пишу. Наконец, подходит день отъезда, и вот мы в Москве.

Постепенно я понимаю, что работа в посольстве — это несколько иное, чем просто возвращение домой. Я осталась по ту сторону барьера. Жизнь в посольстве была очень замкнута. Шпиономания не давала возможности жить, свободно общаясь с людьми. Приходилось тщательно следить за собой, чтобы любые действия не были истолкованы как разведка, вербовка, провокация. Остальные работники посольства относились к этому спокойно и с иронией, но мне, когда я получила дружеские инструкции, как себя вести, стало плохо. Прежде, чем встретиться с родственниками и друзьями, я должна была хорошо подумать, не подставляю ли я их, принося неприятности за контакт с иностранкой. Кроме того, как официальный представитель дипломатической службы я могла дать повод считать мои невинные встречи за дипломатические игры страны, на которую я работала. У меня закружилась голова. Я опять оказалась в ловушке.

— Вы не должны так отчаиваться, леди Элизабет. Жизнь здесь имеет свои прелести, — утешил меня в конце беседы офицер посольской службы безопасности, — вы по долгу службы будете общаться с деятелями культуры более, чем остальные наши сотрудники. Жизнь здесь не скучная, могу поручиться.

— Спасибо, уж я-то знаю!

— Леди Элизабет, мы конечно получили ваше досье. Вы единственная на моей памяти, кто в нарушение всех правил приехал работать, имея здесь родственников. Видимо, в МИДе у вас отличная протекция.

Я решаю, что во избежание дальнейших неприятностей лучше сразу раскрыть все карты.

— Боюсь, что мое положение еще более сложное, чем вы себе представляете. У меня здесь не только родственники, с которыми я имею право видеться по международной конвенции, но и мой будущий муж, с которым мы не можем пока оформить брак. Мне помогли приехать сюда по просьбе моего покойного мужа, который его хорошо знал и устроил, чтобы я могла встречаться с ним как можно чаще. — У Джека Флинна глаза лезут на лоб. — Если вы, мистер Флинн, дадите мне дельный совет, как избежать при этом нежелательных эксцессов, я буду вам очень признательна.

— Называйте меня просто Джек, леди Элизабет, меня все здесь так зовут. Вы задали мне трудную задачу, но спасибо, что вы все мне рассказали заранее. Он живет в Москве?

— Нет, в Ленинграде. Там все мои родственники.

— Это уже лучше. Там жизнь значительно свободнее. Это здесь мы все под колпаком у КГБ. Где работает ваш э-э-э… друг?

— Его зовут Николай Румянцев, он искусствовед, сотрудник Русского музея.

— Ну, слава Богу, что он не работает на военных. Пока я могу посоветовать вам звонить ему не из посольства, а из телефона-автомата. Поездки в Ленинград, кроме рабочих, будут мотивироваться встречами с родственниками, ну а уж там вы должны действовать по обстоятельствам и очень осторожно. Я посоветуюсь с Майклом. Майкл Хиллард — офицер безопасности в ленинградском консульстве. Вы с ним познакомитесь. Леди Элизабет, — просит он, — могу я обращаться к вам иногда за консультацией по переводу?

— Конечно, но ведь у вас достаточно переводчиков?

— Иногда сложно ориентироваться в жаргоне и идиомах.

— Да, — смеюсь я, — русский язык богат и разнообразен. Пожалуйста, я к вашим услугам.

Действительно, Джек часто обращается ко мне с просьбой перевести тот или другой текст, ведь в его функции входит просматривать все письма, которые приходят из страны в посольство. Джек очень милый человек и нравится мне. В других обстоятельствах, пожалуй, он мог бы увлечь. У него открытое лицо с ямочкой на подбородке, ирландские зеленоватые глаза и тело спортсмена. Однажды он спросил, не хочу ли я поиграть в теннис, но я объясняю, что из всех видов спорта предпочитаю лыжи, а в теннис играть не умею. Джек тут же предложил научить и мы иногда ходим на корт, где я регулярно мажу по мячу, либо отбиваю в сетку, или лихо посылаю мяч в белый свет как в копеечку. Джек смеется и просит тренироваться чаще, но узнав, что я все свободное время пишу роман, обещает не отвлекать. Он прочитал оба моих романа, чем вызвал мое уважение, и стал относиться ко мне с каким-то благоговением. Иногда он заходит ко мне после работы выпить коктейль и однажды завел разговор о моей работе, интересуясь, много ли я придумываю, или это моя жизнь. Я объяснила, что в первом романе придумано все, кроме основных событий жизни, а «Анатомия любви» — это все мужчины, с которыми я была связана. Я выразила восхищение тем, что мужчина прочитал их, хотя адресованы они женщинам.

— Вы не правы, Элизабет (он иногда позволял себе так меня называть, когда мы были одни), это очень поучительно прочитать мужчине, ведь мы зачастую даже не подозреваем, что думают о нас женщины. И уж я представляю, как вы смеетесь, когда читаете высказывания мужчин о женщинах!

— Нет, мы не смеемся. Зачастую это печально. Об этом я тоже написала книгу, но не роман, а исследование, называется «Их взгляд на любовь».

— Я обязательно прочитаю. А о чем ваш новый роман, о любви?

— Скорее, о последствиях любви. Героиня, психоаналитик, помогает мужчинам и женщинам обрести душевное равновесие, разрушенное неудачной личной жизнью.

— Элизабет, когда я прочитал историю вашего замужества и любви (я как-то сразу понял, что это — про вас), я был ошеломлен тем разнообразием чувств, что вы пережили в своей жизни, — и без перехода он с готовностью добавляет, — Если вам нужна будет помощь или совет — я буду счастлив!

— Спасибо, Джек, вы и так очень мне помогаете.

Зашедшая в комнату Клер с Алисой, которая рвалась из ее рук на пол, потому что училась уже ходить, отвлекают Джека от патетических проявлений дружбы. Закричав мне радостно: «Ма! Беси!», она потянулась к Джеку, потому что если в комнате есть мужчина, она обязательно выбирает его. Джек терпеливо слушает ее болтовню, которую понять могу только я, ведь Алиса произносит смесь русских и английских словечек, потом подбрасывает ее несколько раз вверх, так что она начинает визжать.

— Леди Элизабет, я забыла спросить, возьмете ли вы Алису с собой в Ленинград?

Я догадываюсь, почему Клер интересуется поездками в Ленинград. Я заметила, что Майкл Хиллард произвел на нее сильное впечатление. Когда она уносит Алису, я спрашиваю Джека, хорошо ли он знает Майкла.

— Да, я работал с ним в посольстве в Югославии. Он неплохой парень, он вас интересует?

— Он интересует кое-кого другого, а я отвечаю за этого человека.

— Клер? Вы можете не волноваться, он порядочен. Правда в Белграде у него была история с девушкой, но он был скорее пострадавшей стороной. Он младше меня, ему сейчас двадцать шесть.

— На много младше? — улыбаюсь я.

— На год.

— Да, это конечно, существенно, — замечаю я, — Вы бы, Джек, не наделали глупостей!

— Я профессионал, леди Элизабет, и служу с двадцати лет.

— Джек, я прошу, храните в тайне мое предположение насчет Клер.

— Ну конечно!

Я уже несколько раз была в Ленинграде. Остановившись в консульстве, я с Алиской уезжала к сестре. Дальше, как в шпионских фильмах, оставив малышку бабушке и переодевшись в потрепанные джинсы и куртку, я ехала к Коле. Наши встречи, сначала такие же лихорадочные, как в предыдущие годы, когда мы не были уверены в следующем свидании, становятся спокойнее. Мы почти каждый день разговариваем по телефону, я в курсе их жизни и постаралась сделать их быт как можно удобнее. Я привезла им из Англии отличную стиральную машину, посудомойку и другие электроприборы. Сашка теперь с удовольствием возится на кухне, нажимая на кнопки. Он уже учится в десятом классе и готовится поступать в университет.

— Ты, как добрая фея, делаешь нашу жизнь легкой и приятной, — замечает Коля, принеся от сестры коробку с микроволновой печью.

— Я вью себе гнездышко! — радостно сообщаю я, накрывая на стол к обеду.

— Бетси, неужели ты когда-нибудь будешь жить в этом гнездышке?!

— Не только буду жить, но выведу птенцов.

— Восхитительная перспектива! — шепчет Коля, целуя меня в шею возле уха.

— Ах, Коко, не соблазняй меня, еще рано! — но я обнимаю его, прижимаясь всем телом и подставляя губы для поцелуя.

В субботу я с удовольствием занимаюсь хозяйством и остаюсь ночевать у Коли, а в воскресенье мы все отправляемся к сестре на обед. Коля с Сашей возятся с Алисой, которая замучила бабушку своим желанием ходить. Клер я даю отдохнуть эти дни, намекнув Хилларду, что ей нужно показать город и помочь, она ведь не знает языка. Он, по-моему, рад такой возможности. К вечеру, переодевшись, мы с Алисой официально возвращаемся в консульство. Иногда в воскресный вечер до отъезда мы с Колей и Сашей встречаемся в театре или филармонии, мне всегда оставляют билеты на лучшие спектакли и концерты.

Если непредвиденная работа не отвлекает в субботу или воскресенье, я обязательно еду в Ленинград. Когда же я вынуждена остаться, я весь день занята своим романом, к Новому году я уже заканчиваю черновой вариант. В посольстве о моей тайной жизни знает только Джек и, возможно, посол. Мой непосредственный начальник, атташе по культуре, в прошлом археолог, мечтает уехать на Ближний Восток, поближе к своим вожделенным руинам, и ждет новое назначение. Моей работой он доволен. Я лучше его разбираюсь в культурной жизни страны, и он прислушивается к моему мнению. Все переговоры веду обычно я, ведь мне не нужен переводчик. Постепенно я втягиваюсь в работу и начинаю находить в ней удовольствие, особенно от обязательного посещения концертов и спектаклей. На приемах я встречаюсь с французскими и итальянскими дипломатами и журналистами, многие интересуются моей литературной работой. Общение на французском и итальянском языке доставляет мне радость, я соскучилась по этому.

Рождество приходится провести в Москве, не могу избежать присутствия на приеме, но уж Новый год я выторговала себе. В сочельник мы сидим с Клер и вспоминаем прошлогоднее Рождество в Фернгрине. Алиса спит в своей кроватке и мы уже потихоньку положили ей подарки, посмеиваясь над тем, как она, проснувшись, удивленно будет их рассматривать. Утром поздравить нас приходит Джек Флинн и тоже приносит подарки всем троим.

— Джек, вы нас балуете, или это входит в ваши обязанности?

— И да и нет. — Я в удивлении смотрю на него. — Скажем так, меня попросили приглядывать за вами, чтобы оградить от возможных неприятностей, но независимо от этого вы меня одарили дружбой, которой я горжусь, так как надеюсь, что заслужил ее личными качествами.

— Джек, вы чудесный молодой человек, и я рада, что мы подружились.

— Вы поедете в Ленинград в Новый год?

— Да, конечно, и даже на три дня.

— Мне тоже нужно съездить туда. Вы не возражаете, если мы поедем вместе?

— Отлично, тогда я приглашаю вас встретить Новый год в моей семье. Ведь это можно?

Новый год — мой самый любимый праздник. Много лет я встречала его вдали от дома, и вот наконец мы все собрались за большим круглым столом, уставленным закусками, которые готовили все, даже Клер пожарила блинчики, начиненные грибами и ветчиной. Джеку, который поехал сначала в консульство, было настрого приказано с обеда ничего не есть. Он шепотом спросил, можно ли ему привести с собой друга, и я понимающе кивнула. Звонок в дверь, шум в прихожей, и в комнату входит Санта-Клаус с медведем на поводке. Ах, как жаль, что Алиска уже заснула! Санта-Клаус — Джек — в настоящем костюме: красном кафтане и колпаке, из-под которого вьются белые кудри и фальшивая борода. Медведь же — Майкл Хиллард — вывернул свой плащ меховой подкладкой наружу и надел маску. Он извлекает из мешка Санта-Клауса массу бутылок, коробки конфет, икру, все это встречается аплодисментами. На шум выходят из детской мои племянницы в ночных рубашках, протирая заспанные глаза, но тут же начинают прыгать от восторга и уходят спать только получив по коробке конфет. Я знакомлю Джека и Майкла со своей семьей, с Колей и Сашей, и мы наконец поднимаем первый тост: чтобы 1982 год был счастливым. Саша переводит англичанам все, что говорится за столом, всем очень весело. Майкл ухаживает за Клер, мы с Колей наслаждаемся возможностью побыть вместе, мама с сестрой рады, что я с ними, а Сашка страшно доволен, что может свободно говорить по-английски.

Этот наступивший год действительно стал одним из самых счастливых. Мы часто виделись с Колей и любили друг друга. Алиска подрастала и обожала своего Коко, а еще больше Сашу. Я закончила роман «Психоанализ», он был напечатан сразу во Франции, Италии и Англии и принес мне известность. Я познакомилась через одного театрального критика с очаровательной старушкой, которой было уже за девяносто лет, и которая танцевала в молодости с Павловой и Карсавиной. Она рассказывала мне о своем детстве, о матери — солистке Императорского балета, об учебе в училище, об одной поездке в Париж и грандиозном успехе, о замужестве в семнадцатом году. Мне было очень интересно с ней беседовать, я начала записывать все услышанное, потому что решила все-таки написать о русской балерине. Мы пили чай в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры. Стены ее были увешаны фотографиями начала века, среди них были портреты всей дягилевской труппы и сама Лидия Викторовна в «Шехерезаде» и «Весне священной». Несколько фотографий она подарила мне, а потом достала из бювара два эскиза. Я с изумлением взяла в руки рисунки Бакста и Рериха.

— Возьмите, Лизочка себе, после моей смерти все равно пропадет или будет пылиться где-нибудь в хранилище. Это вам на память, за ваш интерес к старухе.

Я попросила разрешения сфотографировать ее. На фотографии она получилась такой же, как в жизни — с прямой спиной и гордой посадкой маленькой головки, со спокойным взглядом старушечьих выцветших глаз, когда-то голубых, а сейчас бледно серых. Я пообещала принести ей свой новый роман, но она через полгода после наших встреч умерла. Я попросила критика похлопотать о том, чтобы весь ее архив был определен в музей, но когда он пришел через неделю после похорон, ее комната была занята соседями и половины фотографий и писем, что она мне показывала, уже не было. Я порадовалась, что хоть то, что она мне отдала, сохраниться.

Джек, уезжавший в отпуск, по моей просьбе пригнал из Германии машину, и на день рождения я подарила Коле «Фольксваген». Когда мой шеф, наконец, получил новое назначение, меня утвердили атташе по культуре. Я не хотела этого, но другой кандидатуры пока не было и посол просил не отказываться. Смерть Брежнева прошла мимо меня, в самом посольстве особо не скорбели, давно этого ожидая, но все-таки гадали, кто же наследует власть. Мне это тоже было интересно, надежда на более человеческое отношение к людям теплилась, пока не выяснилось, что на власть наложило руку КГБ. От этого я ничего хорошего не ждала, лишь бы хуже не было. Но все-таки этот год закончился так же счастливо, как и начался: 31 декабря я сказала Коле, что у нас будет ребенок. Таким потрясенным я его никогда не видела. Когда он немного пришел в себя и смог адекватно реагировать, он схватил меня в объятия и заорал:

— Сашка, иди скорей сюда!

Когда примчался Сашка, решивший, что что-то произошло, Коля совершенно нормальным голосом спросил:

— Саша, ты не возражаешь, если моего сына будут звать Александром?

— Что это с ним? — спрашивает у меня Саша, но я уже висну у Коли на шее.

— Александр Румянцев Ферндейл! Спасибо, милый!

— Вы что, оба с ума сошли? — вопрошает Сашка, но я поясняю:

— У нас будет сын и Коко хочет назвать его Алексом.

— А если будет девочка? — спрашивает, улыбаясь до ушей, Сашка.

— Тогда Мария, в честь бабушки (Колину мать звали Марией). Мэри. Да, Коко?

Коля садится и хватается за голову.

— Бетси, это невероятно. Я сейчас сойду с ума. Неужели у меня будет ребенок?! И Саша, и Алиса, и теперь еще один!

— Может, мне не уезжать? — спрашивает Саша.

Саша, поступивший в этом году на факультет психологии в университет, сдав сессию, должен ехать в Кембридж, мы с Сарой устроили ему приглашение на учебу.

— Не отлынивай, дружок, тем более что произойдет это только в сентябре. Мы еще успеем приехать к тебе в гости!

— Бетси, может тебе утомительно будет сидеть за столом в Новый год? Тебе нужно больше отдыхать! — тут же войдя в роль заботливого отца, начинает командовать Коля.

— Вот еще! — возмущенно парирую я, — Может, ты уложишь меня в постель на восемь месяцев? Я ведь и дальше буду работать.

— А как к этому отнесутся в посольстве?

— Это будет событием года! — смеюсь я.

Когда мы садимся за стол, Коля поднимает тост за нашего ребенка. Все в недоумении смотрят на него, пока не понимают, в чем дело. Родственники мои счастливы не меньше Коли, но Клер и Майкл Хиллард, который всерьез ухаживает за ней, растерянно переглядываются.

— Клер, не надо так волноваться! Это еще не скоро, мы что-нибудь придумаем, — тихонько говорю я ей.

Клер, верная душа, очень переживает свой роман с Майклом. Она влюблена в него, но считает, что обязана быть со мной пять лет, как обещала Алексу. Теперь же, когда будет еще один ребенок, она совсем растерялась.

— Клер, дорогая, Алиса уже большая, ей скоро три года. Я сама справлюсь или найду другую няню, — стараюсь я успокоить ее и вернуть новогоднее настроение.

— Элизабет, я так рада за вас с Ником! — шепчет она, — И возможно, я еще останусь с тобой. Майкл не спешит делать мне предложение.

— Знаешь, он, может, потому и не спешит, что у него это слишком серьезно. Сильные чувства не терпят суеты. Коля меня ждал восемнадцать лет.

— Господи, я восемнадцать лет не выдержу!

— Ну, у нас был уникальный случай. Не расстраивайся заранее. Выпьем за то, чтобы и у тебя, и у меня все было хорошо!

После Нового года я слетала с Сашей в Лондон и устроила его учиться. Нужно было представить его миссис Коннор, которая будет финансировать Сашу все время учебы, познакомить его с преподавателями и посмотреть, как он устроится в студенческом общежитии. Сара обещала приглядывать за ним и помогать. В Уайтхолле я попыталась убедить, что следует прислать как можно скорее другого атташе мне на замену. В издательстве умоляли быстрее написать еще один роман, пока успех от предыдущего не потускнел. Я вернулась в Москву в отличном настроении, в предвкушении спокойной, почти семейной жизни в ожидании ребенка.

9. Правь, Британия!

Несчастье тем сильнее, чем ярче ощущение счастья, на смену которому оно приходит. В апреле из советского посольства в Лондоне были высланы два дипломата, заподозренных в шпионаже. Традиционно Лондон должен был отозвать двух своих сотрудников. Я была первой кандидатурой, так как атташе по культуре всегда жертвовали в первую очередь. Когда посол вызвал меня, чтобы сообщить это, я чуть не упала в обморок от отчаяния. Чувствовалось, что ему тоже было очень неприятно, но обстоятельства вынуждали проявить твердость. Кто был вторым, я пока не знала. Когда меня увидела Клер, она испугалась.

— Леди Элизабет, не забывайте о ребенке, не на смерть же вас осудили!

— Это хуже, Клер. Я никогда не смогу сюда вернуться и до конца дней буду встречаться с Колей раз в году, как заключенная. Повези-ка ты Алису попрощаться с ними и поговори с Майклом. Может, тебе остаться с ним? Тебя-то не высылают.

На следующий день Клер с Алисой едут в сопровождении Джека в Ленинград. Через день они возвращаются все — с мамой, сестрой, племянницами, Колей и Майклом. Тут я и узнаю, что вторым со мной уедет Хиллард. Я распрощалась с родственниками, Коли с ними, конечно, не было. Покидать территорию посольства я уже не могла, улетали мы через неделю. Я привожу в порядок дела, чтобы оставить все преемнику. Просматривая документы, я с трудом понимаю, что там написано, такой туман стоит у меня перед глазами, такой мрак в душе.

— Леди Элизабет, вы не пройдете со мной? — заглядывает в комнату Джек. Он вводит меня через приемную в свой кабинет, и там я с рыданиями падаю в объятия Коли.

— У вас не больше двух часов, — Джек тактично исчезает, а мы замираем, обнявшись.

— Бетси, Бетси, — шепчет Коля, но я вижу, что у него трясутся губы и предательски дрожит голос, вцепившись в него руками, я не понимаю почти, что он мне говорит, только горестно всматриваюсь в его лицо, — Бетси, самое главное для тебя — дети. Береги себя и их тоже. Спасибо Алексу, вы обеспечены. Я приеду в сентябре, Джек сказал, что проблем не будет, я приеду к сыну.

— Коко, я проклята, все вокруг меня заражено несчастьем! — слезы текут по моим щекам, о практических вещах я говорить не могу.

Коля вытирает мое лицо, целует в глаза, умоляет не волноваться и не повредить ребенку. Постучав, входит Джек.

— Пора уходить, иначе у вас будут неприятности, мистер Румянцев. Сейчас к нашему посольству повышенный интерес.

Коля, поцеловав последний раз, сажает меня в кресло и быстро выходит. Джек наливает виски со льдом, и я впервые пью его как воду, не поморщившись и не чувствуя вкуса. Потом он берет меня под руку и ведет в квартиру. Клер гуляет с Алисой, поэтому он какое-то время сидит рядом на диване, обняв меня одной рукой и поглаживая другой по волосам. Я постепенно выхожу из обморочного состояния.

— Джек, меня сюда больше не пустят, как вы думаете?

— Может, это и забудется. Это не самое страшное, что может случиться в жизни с человеком, Элизабет.

— А что страшнее?! — поднимаю на него заплаканные глаза.

— Видеть, как страдает любимая женщина.

Я, застонав, закрываю лицо руками. Да, Коля страдает за двоих.

— Я не то хотел сказать! — спохватывается Джек, — Страшно не иметь возможности дать счастье любимой женщине. И еще страшна неразделенная любовь… А у вас с Никласом просто временные трудности. Я не знаю, почему он не хочет уехать за вами, но эта возможность всегда остается и должна утешать вас.

— Спасибо, Джек. Я всегда буду вспоминать вас с благодарностью за то, что вы были мне другом.

— Если вы позволите, я останусь им. Вы можете пользоваться дипломатической почтой и писать на мое имя. Я перешлю все письма. Так быстрее и без цензуры. Элизабет, почти два года я был счастлив вашей дружбой. Вы меня не забудете? — застенчиво, совсем по детски, просит он.

— Нет, Джек, спасибо, что вы есть.

Через пять дней он в огромном кадиллаке с посольским флажком, под эскортом спецслужб, везет нас с Алисой, Клер и Майкла Хилларда в аэропорт. Позднее, в Лондоне, Майкл рассказывает, как сам Джек просил, чтобы выслали вместе со мной его, но у него не было замены, а рапорт с просьбой о переводе от Хилларда поступил в тот же день, как он узнал о нашем отъезде. Джек понял, что Майклу важнее быть с Клер.

— Джек безнадежно влюблен, леди Элизабет.

— Очень жаль, а в кого? — рассеянно спрашиваю я.

— Бедный Джек! Пусть его утешит то, что вы слишком расстроены отъездом.

— О, нет! Ну не в меня же?! — Майкл только кивает в ответ, — Я уже не молода, и несчастная любовь, даже если она не моя, приносит мне боль, — грустно говорю я. Как же я проглядела? Джек и вправду — профессионал, если сумел скрыть чувства за маской сдержанного британского дружелюбия. Представляю, что он чувствовал, когда я обливала его слезами при прощании с Колей. Я была с ним неосторожна. Ах, как жаль!

— Но вы молоды, леди Элизабет! — удивленно восклицает между тем Хиллард и спрашивает, — Вы уже знаете, куда вас назначат?

— Я хотела закончить работу и остаться в Лондоне, но меня уговорили на три месяца поехать в Рим, там требуется атташе по культуре.

— Вы знаете итальянский язык?

— Лучше английского. А вы, Майкл, куда поедете работать?

— Пока буду в Лондоне. Клер ведь не хочет вас оставлять. Летом заканчивает учиться ее младшая сестра и, если подойдет вам, сможет заменить Клер.

— Да, я знаю, славная девочка. Вы решили пожениться?

— Я сделал Клер предложение.

— Я рада, что вы познакомились из-за меня, Майкл, — это единственное, что действительно меня радует сейчас.

Через неделю, повидавшись с Сашей, очень довольным жизнью в Кембридже, где он был одним из самых молодых студентов, я всей семьей уезжаю в Рим.

Жизнь, если бы не была для меня так трагична, устроилась как нельзя лучше. Вилла, часть которой мы заняли, радовала европейским комфортом и была очень красива. Прекрасный сад, огороженный старинной кованой решеткой, затенял ее от весеннего, но уже палящего солнца. Алиса играла целыми днями среди цветов. По субботам мы ездили на море. Такое удовольствие наблюдать, как Алиса плещется в воде и самой окунуться.

У меня, видимо, срабатывает защитный инстинкт. Я начинаю находить удовольствие в нашей жизни в Риме, она безусловно спокойнее и свободнее, чем в Москве. Сама я впервые в Италии и, когда позволяет время, мы с Клер и Алисой ездим по городу, осматривая достопримечательности. Мы втроем ходим по картинным галереям, а если мне по работе нужно съездить в Милан, Флоренцию или Венецию, я беру их с собой, пока жара не становится невыносимой. В середине лета я могу уже работать только в посольстве, которое все оснащено кондиционерами. Я хожу, переваливаясь, как утка, тяжело плюхаюсь в кресло, подставляя лицо под вентилятор, а на выходные мы уезжаем на горное озеро Бриччано, где прохладней. Посольские арендуют там на берегу домик и пользуются им по очереди. В посольстве меня стараются освобождать от утомительной работы, но заменить меня пока некем, боюсь, что ехать в Лондон придется прямо в сентябре, накануне родов. Коля должен приехать пятнадцатого числа.

— Знаешь, Клер, я думаю, что мне незачем теперь переезжать в Лондон, — говорю я то, о чем не раз задумывалась последнее время, — Какая разница, где жить, раз вдали от Коли? Я, пожалуй, соглашусь продолжить здесь работу. Ведь и наши дома будут сданы в аренду еще два года.

— Вот и отлично, — обрадовалась Клер, — Майкл мне написал, что в Риме требуется офицер охраны. Может, будем жить рядом. Скоро приедет Дженни, она ведь должна познакомиться как следует с Алисой. Малышка не должна бояться ее.

В июле на каникулах ко мне приезжает Саша. Он сильно изменился за полгода, повзрослев, но сохранил, к счастью, детскую непосредственность, за которую я его всегда любила.

— Ого, леди Бетси, ты всегда отлично устраиваешься, это просто музей! — говорит он, осматривая виллу.

— Саша, я бы с удовольствием оказалась сейчас в комнате нашей ленинградской коммуналки, но с Колей.

— Ну, это само собой, но раз уж не получается, лучше так, чем в нищете, правда? Коко просил присмотреть за тобой. Может, у тебя двойня?

— Нет, дорогой, у нас сын, твой тезка, я уже сообщила Коле.

Саша трогательно заботится обо мне, хотя отвлекается посмотреть город. Колизей и римские развалины производят на него впечатление, как на любого мальчишку, видевшего в кино «Спартака». Вечерами за ужином, уплетая понравившуюся пиццу, он с набитым ртом рассказывает о своих впечатлениях.

— Леди Бетси, правда, мне везет в жизни? Мне всего шестнадцать лет, а я уже учусь в Англии и вот теперь я в Риме! И еще мама завет в Аугсбург.

— Да, Саша, но ты ведь заслужил это.

— Знаешь, сколько ребят там у нас в Ленинграде таких же, как я, и даже лучше, а повезло мне!

Почти одновременно с Сашей в Рим приезжает сестра Клер Дженнифер. Она очень похожа на Клер, но моложе, ей двадцать лет. Алисе она понравилась сразу. Все должно было быть хорошо. Я ходила огромная, как слониха, Саша подавал мне вечерами книгу или стакан сока, подставлял скамеечку под ноги. Мне вспоминалось, как три года назад за мной так же ухаживал Алекс. Ах, как бы я хотела, чтобы со мной был Коля, но Саша очень мне помогал, и с ним не было так тоскливо.

В середине августа, перед Сашиным отъездом в Лондон, мы на машине возвращаемся с озера в Рим. Я теперь предпочитаю ездить с шофером, сама я уже не рискую садиться за руль. Нашу машину догнала группа мотоциклистов, затянутых в черную кожу. Черный пластик шлемов, не дающий увидеть лица, вызывал тягостное чувство тревоги. Объехав нас с двух сторон, они понеслись с шумом перед нашей машиной, выезжая на встречную полосу, опять отклоняясь к обочине. Шофер чертыхнулся и дал гудок. Мотоциклисты еще беспорядочнее засновали то вправо, то влево, внезапно один из них, должно быть зацепив колесо впереди идущего, падает вместе с мотоциклом, развернувшись несколько раз на асфальте, и наша машина резко тормозит и останавливается в полуметре от распростертого тела. Я уже не вижу, что мы на него не наехали, мне становится плохо. К счастью, предусмотрительная Клер берет с собой радиотелефон на всякий случай, и вот такой случай наступил. С места происшествия уезжают две машины скорой помощи, одна не спеша увозит тело пострадавшего в морг, другая срочно доставляет меня в клинику.

Ночью у меня родился сын. Саша всю ночь продремал в холле перед моей палатой. Рано утром, измученная борьбой с природой в безуспешных попытках сдержаться и остановить преждевременные роды, пока мне не пригрозили, что это вредно для здоровья младенца, я лежу в изнеможении, напичканная транквилизаторами, и только судорожно прижимаю сына, боясь выпустить его из рук в мир, полный сумасшедших мотоциклистов. Ко мне входит Саша и, нервно улыбаясь, смотрит на малыша и на меня.

— Бетси, с ним все в порядке?

— Да, Саша, познакомься, это Алик. Не смотри, что он такой маленький и страшненький, ему ведь не дали догулять каникулы. Он наверстает!

Саша смеется радостно.

— Надо дать телеграмму Коко?

— Мы ему позвоним чуть позже, он еще спит. Жаль, он так хотел присутствовать при этом событии. Но главное, что все хорошо закончилось. Тебе тоже нужно отдохнуть, ты бледный. Ты спал эту ночь?

Саша кивает головой: — Со мной все в порядке, не волнуйся!

— Ах, Саша, я так рада, что ты здесь! Без тебя я чувствовала бы себя очень одиноко. Спасибо!

Саша подходит ко мне и целует покровительственно в щеку, как взрослый мужчина. Тут появляются Клер, Дженни и Алиса.

— Это тоже Алиса? — ревниво спрашивает моя дочь.

— Нет, котенок, это Алик, твой братик. Ты будешь его защищать? Видишь, какой он маленький!

Алиса, насупившись, тут же подходит к Саше и обнимает его. Саша берет ее на руки.

— У Элис старший брат и младший братик, — наставительно говорит Клер и Алиса расплывается в улыбке.

Дженни берет у меня из рук Алика и укладывает в кроватку. Я набираю Колин телефон, хорошо, что теперь появилась автоматическая связь. Коля подходит к телефону сонный, еще семь часов, я передаю трубку Саше, чтобы он его подготовил.

— Коко, у нас появился Алик! — кричит забывший мои наставления Саша, Алик тут же подает голос.

— Что с Бетси?! — Колин крик слышу и я.

— Я сейчас дам ей трубку, ты не волнуйся, все хорошо!

— Коля, я жива и здорова, просто так получилось. Твой сын замечательный!

— Когда же это случилось?

— Четыре часа назад. Он нижнюю губу держит так же, как ты — сверху.

— Бетси, я сойду с ума! — на том конце провода Коля никак не может прийти в себя от неожиданности и голос его срывается в фальцет.

— Ничего, через месяц ты его увидишь. Мне хочется спать. Я целую тебя!

На другой день мне приносят два букета: один от Майкла, другой от Джека.

Через месяц Майкл привозит из Лондона Колю. Я замечаю, что смесь печали и радости на наших лицах начинает становиться тривиальной. Несмотря на счастье знакомства с сыном, безнадежность нашего положения тяжелым грузом лежит на сердце. Ночами это отравляет нам все удовольствие. Однажды, лежа в Колиных объятиях, я замечаю:

— Это очень напоминает мне пресловутую ночь восемь лет назад.

— Потому что я чувствую то же самое, — признается он.

— Ну, разница все-таки есть: я люблю тебя.

— А в остальном — та же безысходность. Но тогда я был уверен, что ты выходишь замуж по любви и будешь счастлива, а теперь — страдаю, ведь если бы ты не любила меня, то нашла бы себе хорошего мужа.

— Коля, я переросла ту девочку, которая ищет, на кого ей опереться, кто носил бы на руках, холил и лелеял. Мне уже за тридцать и не страшно жить одной, мне страшно за тебя, страшно, что молодость прошла, и мы живем неестественной жизнью. Нельзя же видеться раз в году и остальные 340 дней жить воспоминаниями, это вредно для здоровья. Ну что ты смеешься! Коко, давай же договорим серьезно!

Но он, смеясь, тормошит меня, пока я сама не начинаю отвечать на поцелуи. Никак не удается поговорить серьезно!

— Бетси, так у кого молодость прошла? — немного погодя спрашивает он, нежно поглаживая мой живот, — у тебя, например, совершенно юный животик, как будто ты не родила мне дочь и сына.

— Не заговаривай мне зубы. Я хотела с тобой поговорить о том, что с тех пор, как ты разошелся со Светланой, ты живешь, как монах.

— Бетси, ты уверена, что они грешили столько же, сколько мы за последние два года? Я более высокого мнения о нравственности в монастырях.

— Коко, перестань шутить! Меня беспокоит, что ты живешь один. Заведи себе любовницу.

— У меня уже есть.

— А я разве не жена?

— У меня есть жена, любовница и мать моих детей. На четвертую не хватит сил и чувств.

— С тобой невозможно говорить! — обижаюсь я.

— Бетси, а ты заведешь себе любовника? — спрашивает Коля и смотрит на меня внимательно. Я включаю лампу у кровати: разговор серьезный, я тоже хочу видеть его лицо.

— Честно?

— Честно.

— Я не знаю, — задумываюсь, стараясь как можно точнее сформулировать свою мысль, — Видишь ли, я могу быть только с тем мужчиной, который потряс мое воображение — своей любовью, своими совершенствами или своим умом. Это ты.

— Понятно. Значит, если ты встретишь еще кого-нибудь достойного, ты, потрясенная, ответишь ему?

— Может быть. Мне трудно судить, я не представляю, кто может потрясти меня больше тебя. Но вот, пожалуй, еще один фактор я забыла упомянуть. Любовь из милосердия, спасительную любовь.

— Светлана недаром звала тебя самаритянкой! Это как с Алексом?

— Да. Знаешь, я тогда почувствовала две любви одновременно. Я любила тебя, но и его любила совершенно искренне. Так что можешь считать меня развратной женщиной, готовой изменить.

— Ну хорошо. Твои измены — моя проблема. Но как же ты? Ты не будешь ревновать меня?

— У меня была слишком сильная прививка. Я и раньше не была ревнивой, то есть я не понимала, зачем это нужно, но после Ива я уж точно скорей умру, чем испытаю такое.

— Бетси, но если не говорить о любви, за год может произойти всякое. Тебе ведь может просто понравиться человек и может захотеться ласки. Знаешь, зов плоти. Дай мне слово, что ты не будешь терзаться сомнениями и угрызениями совести. Я тебе все заранее прощаю.

— Дурачок! Я об этом и говорила — для тебя. Ты ведь все равно меня не разлюбишь? Ну и живи, как знаешь.

— Боже, о чем мы говорим? — вздыхает Коля, вновь обнимая меня, — Мы же любим друг друга и детей. Представляешь, как бы мы счастливо жили! Сейчас взять и остановить время и жить в этом дне — всем вместе.

— Должна тебя огорчить. Я недавно прочитала книгу замечательной датской писательницы Карен Динисен баронессы Бликсен. Так вот, в одном рассказе героиня говорит, что не может выносить мысли о времени, так как начинает чувствовать себя в тюрьме, а ее собеседник отвечает, что если… — подожди, я тебе точно прочитаю, — я приношу из соседней комнаты книгу и перевожу Коле с английского: — «Для меня ясно, что если в любой миг нашей жизни, пусть даже такой, какой мы сами назовем счастливейшим, нам скажут, что он будет длиться вечно, мы сочтем, что обречены вместо вечного блаженства на вечные муки. С болью вспомнил он, что это соображение посетило его в первую брачную ночь.» Здорово, правда?

— А я хотел бы остаться в нашей первой ночи!

— И никогда не узнал бы, что я полюбила тебя? И у тебя не было бы сына?

— Да, действительно, тогда сейчас.

— И ты не хочешь узнать, какой будет наша свадьба? И как мы будем жить дальше? И как будет расти твой сын?

— Бетси, ты мыслишь глобально. Конечно, я все это хочу! Я только не хочу, чтобы мы страдали больше.

— Но ведь есть еще выход. Давай подождем год и, если ничего не изменится, ты переедешь жить ко мне.

— Хорошо. У меня и так сердце разрывается от сознания, что в следующий раз я увижу Алика, когда ему будет уже год.

— Я буду каждую неделю присылать тебе фотографии.

Провожать Колю в Лондон мы едем все, у Клер через три дня свадьба и Алиса — подружка невесты. Мы уже сшили ей очаровательное розовое платьице. На церемонии в церкви Алиса выглядит очень трогательно с корзиночкой цветов, которые она разбрасывает под ноги невесте. Я еще в Риме заказала Клер роскошное подвенечное платье, а Коля с Сашей подарили сервиз. На медовую неделю новобрачные едут в Шотландию, а потом, с новым назначением Майкла — в Рим. Мы съездили к Саше в Кембридж. Я повидалась с Сарой, и она долго хвалила мне Сашу, его работоспособность и ум. Ее восхитило, что я посвятила ей роман, который очень ей понравился. Смеясь, она сообщила, что стала благодаря этому знаменита. Все хорошее быстро заканчивается. Посадив Колю на самолет, мы с Дженни и детьми возвращаемся в Рим.

К Италии под Колиным влиянием отношение мое начинает меняться. Если раньше я воспринимала жизнь здесь как ссылку и осматривала все с интересом заключенного, знакомящегося с тюрьмой, где придется отбывать срок, то теперь, после Колиных восторгов и сожалений, что мало удалось посмотреть, я вхожу во вкус. Раньше я отлично знала литературную Италию и ее география прежде всего была связана с произведениями или биографиями, теперь я начинаю планомерно изучать историко-художественные богатства страны. В Болонском университете я встречаюсь с профессором Монтечелли, лекции которого в юности слушала в Сорбонне, и он предлагает мне написать исследование творчества Чезаре Павезе или Итало Кальвино. Эта идея очень привлекает меня, хотя времени вряд ли хватит. Помня, как из-за болезни Алекса я упустила из вида, как росла Алиса, я очень много времени провожу с сыном. Роман, который я начала еще в Москве, пишется очень медленно, хотя мысленно я уже выстроила его. Просто не хватает времени.

Алик, родившийся недоношенным, маленьким и слабеньким, так быстро наверстал упущенное, что уже к Новому году это толстенький и крепкий малыш, правда несколько нервный и крикливый. Когда он кричит, что-нибудь требуя, успокоить его может только Алиса. Она приходит поговорить с ним и он тут же замолкает и таращит на нее серые глазенки под такими же капризными, как у Коли, бровками. Они обожают друг друга. Когда я езжу по стране, я беру с собой Алису, чтобы Дженни было легче. Алиса очень любит такие поездки. А еще она любит ходить в гости к Клер.

10. Любовник ирландского происхождения

Внешне моя жизнь полна работы, занятий с детьми, творчества, но внутренне я одинока и неприкаянна. На Рождество вдруг приезжает Джек Флинн.

— Леди Элизабет, вы как-то говорили мне, что умеете хорошо кататься на лыжах. Не дадите ли несколько уроков?

— О, Джек, уже четыре года я не стояла на лыжах, боюсь, что опозорюсь. Но очень хочется покататься! Пожалуй, мы могли бы съездить дня на три в Альпы.

— На озеро Комо?

— Нет, — поспешно говорю я (для меня горный хребет и государственная граница — слишком слабая преграда между Комо и Лугано, больше всего я боюсь, что Ив может узнать про Алису), — давайте поедем в Больцано.

Я хотела взять с собой детей и Дженни, но она вдруг запротестовала, заявив, что Алика лучше не возить в горы. Тогда я решила, что возьму Алису и научу ее стоять на лыжах. Рождество я думала встретить тихо. Клер, конечно, захочет впервые устроить семейный праздник. Дженни я предложила пойти к сестре. Мы с Дженни приготовили елку с подарками и я осталась с детьми одна. В детской мы с Алисой уселись на полу, положив Алика между нами на коврике и, пока он сосредоточенно пытался засунуть ногу в рот, я рассказывала Алисе сказку Джанни Родари про Голубую стрелу и Фею, развозившую на метле детям подарки. Алик незаметно уснул, я переложила его в кроватку, и только мы сели с Алисой за поздний ужин, раздался звонок в дверь.

— Джек, я думала, что вы будете у Хиллардов!

— Они слишком заняты друг другом. Гость у молодоженов через полчаса начинает чувствовать себя лишним. Я подумал, что есть дом, который не ломится от гостей. Вы меня угостите рождественским пуншем?

— Заходите, я рада. Пока я уложу Алису, вы растопите камин.

Мы сидим у огня, отпивая по глотку горячее вино. Джек рассказывает, как без меня идет жизнь в посольстве в Москве, потом осторожно спрашивает, не тяжело ли мне здесь одной. Получив заверения, что все прекрасно, но, кажется, не поверив, Джек начинает расспрашивать о моей работе. Я рассказываю ему о своем новом романе, который никак не удается закончить.

— У вас слишком трагичный конец.

— Я верю, что есть судьбы, которые, как магнит, притягивают к себе потрясения, неудачи и трагические случайности. У таких людей даже счастливые эпизоды в жизни — это следствие или причина больших несчастий. Просто такие люди по-разному реагируют на это. Одни становятся ходячей иллюстрацией божьего наказания, а другие, собрав все силы в кулак, стараются с достоинством нести свой крест.

— Вы мужественная женщина, я знаю, я преклоняюсь перед вами — говорит Джек, стараясь не смотреть без отрыва мне в лицо, — Но ваша героиня Лидия, пережив несчастную любовь и все удары судьбы, неужели она ни разу не задумалась, что она сама несколько раз прошла мимо своего счастья?

— Знаете, Джек, есть женщины, которые очень разборчивы, и не потому, что очень капризны, а потому что то, от чего они отказываются, противно их натуре. Образно говоря, они предпочитают жить в нищете, но не продавать душу дъяволу.

— Да, я знаю, я думаю, что это чаще всего присуще русским женщинам. Англичанка не станет даже выбирать между гордостью и благополучием. Она просто объявит, что второе и есть первое.

— Вы жестоки к женщинам.

— Скажите, Элизабет, ведь каждая ваша героиня — это вы. Вы и правда не верите, что ваше счастье возможно?

— Джек, вы слишком упрощаете. Я — не Лидия. Но если вы хотите узнать мое личное мнение о моем будущем, то да, у меня возникает иногда сомнение в том, что я когда-нибудь смогу обрести желанную семью. Но это не значит, что я несчастлива. У меня сильная и разделенная любовь, дети, я могу работать, писать, я повидала мир, у меня начинают появляться друзья — разве это не счастье?

— Вы удивительная оптимистка. Вам надо открыть школу и обучать людей чувствовать себя счастливыми, не имея счастья. У вас отбоя не будет от страдающих из-за несчастной любви.

— Знаете, Джек, я вспоминаю, что в детстве читала об этом стихи. Я плохо помню, кто автор, кажется Заходер, но смысл таков: не бывает любви несчастной, она может быть трудной, горькой, безответной, но даже если она убивает, она все равно не может быть несчастной, потому что она дает счастье любить. Любовь не требует немедленных дивидендов! И там, помнится, такой конец: тот, кто этого не усвоит, и счастливой любви не достоин. К сожалению, это все, что я помню.

— Спасибо, Элизабет. Сегодня Рождество, можно, я буду звать вас Лиззи — это так по-ирландски.

— Конечно, Джек, это напомнит мне дом, ведь по-русски я — Лиза. Давайте, я налью еще пунша. Сейчас наступит Рождество.

Мы с бокалами подходим к окну, и Джек распахивает его. Почти сразу зазвонили колокола на всех церквах.

— С Рождеством, Лиззи! Я желаю тебе счастья!

— С Рождеством, Джек, я желаю тебе счастливой любви и хорошую жену!

— У нас в это время все целуются… — нерешительно сообщает он, глядя с затаенной надеждой.

— Ну так целуй, — разрешаю я, ободряюще улыбнувшись.

Джек осторожно берет лицо двумя руками и прикасается губами к моим губам. В следующий миг мы синхронно непроизвольно вздыхаем. Словно по сигналу, Джек сжимает меня в объятья и целует, как безумный. Не выпуская из рук, он шепчет: «Прости меня!»

— Прощаю и спасибо. Мне сказали однажды, что если не поцеловаться как следует в Рождество, весь год не будет счастья! — и я нежно глажу его по щеке, — Пошли есть рождественский пудинг?

Но съесть нам его не пришлось. Рев Алика мне удалось успокоить лишь через полчаса. Пока я хожу вокруг стола, напевая песенки, Джек после уговоров немного поел и слушает мое пение. Я пою колыбельные по-английски, по-французски, по-итальянски, но засыпает негодник лишь под песенку «У Бетси был веселый гусь». Когда я, осторожно уложив заснувшего сына в кроватку, возвращаюсь в гостиную, Джек говорит мне:

— Ты похожа на Мадонну с младенцем. Сколько же ты знаешь языков?

— Кроме русского — всего три. Разве ты не читал мое досье?

— Там написано совсем про другую женщину. Сейчас передо мной загадочная незнакомка. Но уже пора спать, ты устала. До свидания и спасибо, — он целует меня в щеку, — ты поедешь со мной в горы?

— Конечно, послезавтра. Завтра прием в посольстве.

— Я приду обязательно, не откажу себе в удовольствии потанцевать с тобой.

Я подозреваю заговор, когда через день Алиса отказывается ехать со мной. Оказывается, Клер пригласила ее пожить с ними, и Алиса, конечно же, не может отказаться.

— Поезжайте спокойно, леди Элизабет, отдохните от забот, я с Алексом днем тоже буду уходить к сестре, — уговаривает меня Дженни.

Таким образом, когда за нами заезжает Джек, в аэропорт он везет меня одну. Прилетев в Больцано, мы уезжаем в городок Мерано, там Джек усаживает меня в сани, почти такие же, как были у нас в Лугано, и везет в горную деревушку, состоящую из пятнадцати домиков и небольшого отеля.

— Ну что, пробежимся до обеда? — предлагаю я, — но сделай мне скидку, я все-таки четыре года не каталась и родила за это время двух детей.

— Но Элизабет, я ведь совсем не умею кататься!

Пришла я, конечно, первой, но Джек поскромничал, он неплохо владел лыжами, а общая физическая подготовка у него была отличной.

— Джек, замечательно, скоро ты меня обгонишь! Пошли, спустимся с горы?

Мы поднимаемся на подъемнике и, стоя на площадке, Джек говорит, глядя вниз:

— Я как-то прыгал с парашютом. Ощущение перед этим было похожим. А тебе не страшно?

— Это же самая легкая трасса. Ну, прыгнули?

Мы начинаем спуск. Я и забыла, какое это наслаждение. Тело автоматически выполняет все повороты, скорость пьянит, но все-таки не забываю посматривать, как там Джек. Он напряжен и с трудом удерживает равновесие. Когда мы, развернувшись широким полукругом, останавливаемся на нижней площадке, он говорит:

— Я так боялся упасть, что взмок от усердия. Так ты говоришь, что это самая легкая трасса? А ты, наверное, можешь кататься по самой сложной?

— Нет, мой предел — вторая. Но я знаю приемы, ведь мать моего бывшего мужа — чемпионка Италии. Она меня учила. Поедем еще раз? Расслабься, и тебе будет легче.

Спустившись до середины, Джек вдруг кубарем летит вниз и замирает в опасной близости от ствола огромной ели. Бросаюсь к нему и начинаю тормошить.

— Джек, все в порядке? Нигде не болит? Ноги целы? — я наклоняюсь к нему, приподнимая осторожно голову.

— Лиззи, ты испугалась за меня? — не открывая глаз вдруг спрашивает Джек.

— Конечно! Тебе где-нибудь больно?

— Да, больно в сердце.

Он вдруг хватает меня, валит в снег рядом с собой и начинает целовать.

— Джек, смеюсь я, — ты симулянт! Не смей пользоваться этим.

Но он не отпускает, продолжая страстно покрывать поцелуями мое лицо. Завороженная силой его порыва, я чувствую, как меня подхватывает этим ветром безумия, и губы уже отвечают на поцелуи. Наконец, я прикрываюсь ладонью.

— Не надо, Джек.

— У меня нет никаких шансов?

— Ты ведь знаешь, я люблю другого. На мое чувство ты рассчитывать не можешь.

— Но сейчас тебе хотелось, чтобы я целовал?

— Да, возможно, но это ничего не значит. Просто минутное желание. Я ведь живой человек и так одинока порой.

— Я очень люблю тебя и давно. Может, моей любви хватит на двоих?

— Спасибо, Джек, но лучше не надо. Тебе нужно как можно быстрее забыть меня, найти себе хорошую молодую девушку и жениться. Мне бесконечно жалко, что ты, такой молодой, такой красивый, умный, а главное — с такой чуткой душой — пропадаешь зря.

— Нет, я все-таки буду ждать, — упрямо говорит он.

— Что ждать?

— Твое минутное желание!

Вечером в баре он опять заводит об этом разговор.

— Джек, не надо об этом больше говорить. Я не люблю тебя, и я старше тебя на четыре года и на сто лет. Я столько пережила, что хватит на три твои жизни. Я чувствую себя старухой. Твоей матерью.

— Для меня ты — звезда впереди, желанная и недоступная, ты манишь меня и я больше ничего не вижу вокруг.

Я качаю головой: — Джек, я обыкновенная женщина.

— Дай мне в этом убедиться!

— Это опасное желание, — пытаюсь вразумить его, но чувствую, что все тщетно, — Неужели ты думаешь, что сразу же разочаруешься во мне? Твои мечты наложатся на реальность, и ты будешь страдать еще больше.

— Как ты не понимаешь, у меня останется хоть что-то, что я смогу вспоминать, что-то реальное. Тогда, возможно, через какое-то время я перестану думать об этом, как о чуде, или наоборот, это поможет мне прожить всю оставшуюся жизнь.

Я вдруг вспоминаю, как Коля просил об одной ночи на память перед разлукой, и решительно киваю головой.

— Хорошо, Джек. Но дай мне слово, что сразу же уедешь, продолжения не жди, его не будет.

— Ты… Элизабет, вы хотите сказать… Я правильно понял?

— Да.

— Но почему?!!

— Я вспомнила один эпизод из своей жизни, он мне помог понять, что я должна сделать для тебя.

— Должна? Это звучит не так романтично, как хотелось бы.

— Это зависит от того, что последует за таким заявлением.

— Мне страшно, Лиззи! — прошептал он, и я заметила, как нервно вздрагивает его рука.

— Мне тоже, Джек, — натянуто улыбаюсь, почти сожалея, что затеяла это, — Мне никто еще не говорил, что я — звезда… Нам нужно отвлечься. Расскажи мне об Ирландии.

— Да я, собственно, бывал там несколько раз в детстве, когда была жива бабушка. Вот она была настоящая ирландка и очень заботилась о соблюдении обычаев, она родилась еще в прошлом веке. У нее Рождество проходило в соответствии с традициями: вечерняя служба (она была католичка, я собственно тоже), рождественский пудинг, пунш, ветки омелы, колокольчик, разукрашенный вертеп в углу на столике. В Рождество собирались все ее дети и внуки — человек тридцать. У нее было восемь детей. Она сидела во главе стола. Мы очень любили рассматривать вертеп, это были старинные фигурки из дерева, изображающие Деву Марию и Иосифа, младенца Иисуса и волхвов. Их окружали животные. Все это украшалось еловыми ветками и мхом, и было так красиво! Когда все пели рождественские гимны, это было, как настоящий хор, у одной из моих тетушек замечательный голос. Я потом вспоминал это в школе, как волшебное видение, школа наша, особенно спальни, напоминала казармы. Я ведь окончил закрытую военную школу.

— А девушки, Джек? Вы встречались с ними?

— Только на танцах во время увольнения. Многие ребята хвастались, что познакомившись с девушкой в воскресенье, в следующее уже уводили ее в парк и тискали на скамейке, или шли к ней домой, если можно. Но я так не мог. До двадцати лет я только целовался с двумя-тремя девушками, а первую подружку завел в Бельгии в двадцать два. Она была хорошей девушкой, но меня перевели с повышением в Югославию, и мы расстались.

— И больше у тебя не было девушек?

— Нет, были, конечно. На одной я даже решил было жениться, но потом подумал, что не так безумно ее люблю, чтобы видеть каждый день всю свою жизнь. Как правило, наши женятся на своих же посольских девушках, связистках или секретаршах.

— А местные девушки? Или вам запрещают знакомства?

— Да нет, в Европе это никого не интересует, в восточных странах это не рекомендуется, во избежание конфликтов. Ну, вы понимаете.

— Да, я понимаю. Потанцуем?

Джек осторожно сжимает меня в объятьях и мне вдруг становится так жалко этого в сущности целомудренного мальчика с его жизненным опытом восемнадцатилетнего современного парня, но с отличной военной подготовкой и умением обеспечить безопасность других в любой жизненной ситуации.

— Джек, а ты смог бы убить человека?

— Если это необходимо — возможно. Но дипломатическая служба вряд ли может это себе позволить, так что мне повезло. Но мы всегда готовы к этому, нас так учили. Есть ведь другие возможности, приемы восточных единоборств, например…

— Ты умеешь?

— Я мастер.

— Завтра я спущу тебя с горы по трассе второй сложности. У тебя должна быть хорошая реакция. Я бы тоже хотела научиться, в детстве я занималась гимнастикой йогов.

— Я могу научить.

— Ты дал слово уехать.

Джек теснее прижимает меня к себе.

— Я не верю, что у меня будет повод. О чем они поют? — спрашивает он, чтобы разрядить обстановку, но я чувствую, как вздрагивает это сильное, тренированное тело воина и спортсмена.

— О счастье. О том, что оно, как звезда, светит впереди и всю жизнь мы идем к нему.

— И не достигаем? — Джек впивается в меня взглядом в ожидании ответа.

— Это как в искушении Фауста. Один человек через день закричит: «Стойте, я счастлив», другой будет искать всю жизнь и так и не найдет. Это зависит от того, что каждый понимает под счастьем.

— Я предпочел бы, чтобы передо мной светила звезда. Ты! — он осторожно касается губами моих волос, — помнишь, как я утешал тебя в Москве, обнимал и гладил по волосам? Я думал, что сойду с ума от твоей близости, а ты даже не заметила.

— Ты хорошо владеешь собой.

Кончилась песня со сладким названием «Феличита», Джек ведет меня к стойке и заказывает еще два бокала вина.

— Тебе не надо меня спаивать, — сделав глоток, я отставляю бокал.

— Мне самому это необходимо. Я внутри весь как натянутая струна.

— Разве вас не учили, как входить в сосредоточенное спокойствие, расслабляться? Ну-ка, попробуй.

Я вижу, как Джек несколько раз глубоко вздыхает, закрыв глаза, как напрягаются его плечи, потом постепенно расслабляются…

— Нет, не получается. Рядом с тобой я не могу быть спокойным.

— Но струна внутри ведь исчезла? Осталось просто желание, — я провожу губами по его щеке и слышу, как он внезапно задыхается, — пошли отсюда?

В коридоре, ведущем в наши номера, он обнимает меня и вопросительно заглядывает в глаза:

— Я правда могу прийти к тебе?

— Может, ты хочешь, чтобы я пришла к тебе?

— Это было бы волшебством!

— Ну так жди меня через полчаса.

Когда я захожу к нему в номер, он стоит у раскрытого окна, горят свечи и пылает камин. Я подхожу к нему и мы смотрим какое-то время на покрытые снегом горы, мягко сияющие в лунном свете.

— О, прости, будет слишком холодно, — Джек поспешно закрывает окно, — мне нужно было слегка остудить голову.

— Ничего, зато после этого так славно посидеть у огня. Отчего люди так любят смотреть на пламя? Свечи, камин, просто костер завораживают. Знаешь, я ездила однажды в археологическую экспедицию в южные степи. Была такая жара, но мы обязательно разводили вечером костер. Однажды я им рассказала, как провела Рождество в Альпах, и они мне завидовали. Так приятно было послушать в знойную южную ночь у костра про снег и катание на санях наперегонки.

Мы сидим на коврике у камина, Джек кладет голову мне на колени и я поглаживаю его по волосам.

— Поцелуй меня, — шепчет он.

Наклоняюсь над ним и легко касаюсь губами глаз, щек, губ. Его глубокое прерывистое дыхание, как после быстрого бега, волнует меня ощущением, что рядом сильный и привлекательный мужчина. Я невольно начинаю дышать так же и целую Джека с удивившей меня страстью. В тот же миг я схвачена, каким-то невероятным движением переброшена поверх него и стиснута в объятиях. Когда я получаю возможность дышать, я спрашиваю, сдерживая смех.

— Ты уже начал обучать меня приемам? Тогда покажи, как я должна защищаться от этого.

— Прости, милая, я неуклюж, как медведь!

— Напротив, это было очень увлекательно. Как стихия.

Джек в это время потихоньку развязывает пояс моего халата, и он разлетается, как крылья, накрывая нас обоих, когда мое обнаженное тело оказывается в его ласковых руках.

— Леди Элизабет, это вы?

— Это Лиззи, Джек!

Когда он укладывает меня в постель, в нем смесь застенчивости, силы и страстного порыва. Такой восторг доставляет ему моя нежность! Мы проваливаемся в сон, утомленные любовными ласками. Утром я встречаю его тревожный взгляд.

— Я должен уехать сейчас?

— Когда мы вернемся в Рим.

Джек тут же начинает меня целовать, стягивая понемногу простыню.

— Джек, перестань! Нас ждет лыжня, а перед этим завтрак. Подай мне халат. Встретимся через полчаса внизу.

— Я боюсь отпускать тебя.

— Тогда поцелуй еще, — разрешаю я.

Съев завидное количество пищи, мы опять поднимаемся на гору, и я показываю Джеку, как лучше обходить при спуске препятствия, как замедлять или ускорять спуск. На этот раз все проходит отлично. Мы спускаемся еще и я спрашиваю, не хочет ли он попробовать более сложный маршрут.

— У тебя получится, ты молодец!

Когда мы поднимаемся на вершину, я, отметив наиболее сложные участки, быстро говорю: «Когда ты спустишься — я тебя поцелую!» — и несусь вниз. Притормозив на половине спуска, я смотрю, как он летит навстречу мне, сосредоточенно следя, чтобы не наехать на выступающие из снега камни. Иногда он почти падает, но обязательно находит равновесие, тело у него действительно необычайно гибкое и тренированное. Когда он на скорости подлетает ко мне и, тормозя, падает под ноги, я стою и смеюсь, пока он не напоминает жалобно:

— А где же обещанный поцелуй?

— Внизу.

— Обманщица!

Он, приподнявшись, хватает меня за щиколотки, и я падаю рядом. Взрывая сугробы и засыпая друг друга пригоршнями снега, стараясь попасть за шиворот, хохоча, мы боремся в снегу и я вдруг понимаю, что это со мной уже было. Я замираю в отчаянии оттого, что все, что со мной произойдет в жизни, будет, возможно, отражением уже свершившегося. Джек, воспользовавшись моей неподвижностью, хватает в охапку и целует, но быстро понимает, что тут что-то не так.

— Что с тобой? Я чем-то обидел тебя, Элизабет? Или надоел?

— Ну что ты, милый. Прости, я задумалась. Пожалуй, я хотела бы тебе рассказать, напомни внизу. Ну, поцелуй же меня! Нет, постой, все-таки внизу.

Но Джек уже нежно приподнимает мое лицо за подбородок и целует. После обеда мы садимся на диванчик у камина и Джек напоминает, что я хотела о чем-то поговорить.

— Я просто хотела, чтобы ты помог мне справиться со страхом. Я сегодня вдруг почувствовала себя старухой, пережившей в своей жизни все. Я поняла, что все уже было, и дальше со мной ничего нового не произойдет, все будет жалким отражением моей молодости, моих мужчин, моих несчастий, моей любви… Мне, наверное, нужно бы поговорить об этом со старухой, которая прожила вдвое больше моего, она скажет, что же со мной произойдет на самом деле дальше. Или с психоаналитиком. Моя подруга Сара все бы сейчас мне растолковала, но она далеко.

— Наша возня в снегу тебе что-то напомнила? С тобой это уже было?

— Да, в Лугано мы с мужем часто катались с гор, но уж там падала скорее я, он был отличным лыжником и учил меня. Да, мы так целовались. Но это не то. Что-то дало толчок, но что? Я не понимаю.

— Расскажи мне о нем. Это ведь не первый твой муж?

— Нет, первый был в Ленинграде. Он уехал работать в Японию. Он бросил меня, мне было 22 года. С Ивом я познакомилась в Сорбонне. Потом, когда он узнал, что я осталась одна, он приехал и уговорил меня выйти за него замуж.

— Ты любила его? Ведь ты уже была знакома с Ником?

— Да, конечно знакома, с детства. Он уже любил меня, но был женат. Пока Ив не ревновал меня — мы жили чудесно. Ив очень любил меня, было так хорошо вдвоем, мы очень подходили друг другу.

— В постели, да? Но ты его любила?

— Нет, я его не любила. Джек, это очень мучительно для меня. Ив ревновал меня безумно и сам изменял со всеми хорошенькими женщинами.

— Я понял, что испугало тебя. Мне самому становится страшно, и я теперь обязательно выполню твое условие и уеду.

— В чем же дело?

— По несчастному стечению обстоятельств ты опять оказалась зимой в горах с мужчиной, которого не любишь, но — льщу себя надеждой — с которым тебе было хорошо. Ведь так?

— Может, ты и прав отчасти. Но как ты догадался?

— Я ведь тоже проходил курс психологической подготовки. Я надеялся, что достаточно, когда любит один, но теперь сомневаюсь, что это сделает счастливыми обоих.

— Джек, не отчаивайся, — заглядываю в его глаза и говорю с чувством: — Мне действительно было с тобой хорошо, ты необыкновенный мужчина. Не думаешь же ты, что я была ночью неискренней. Ты разбудил во мне совсем юную девушку, беззаботную и чувственную. Мне сказали как-то, что я люблю не себя и не его, а только любовь, ей и отдаюсь. Тебя ведь это не обижает?

— Как я могу обижаться? Вчера я пережил самое потрясающее событие в жизни. Это превзошло все мои смелые мечты. Я держал в объятьях неземное существо.

— Джек, тебя опять заносит, — смеюсь я, — Неземное существо не швыряют на пол приемом восточных единоборств.

— Господи, я разве швырнул тебя на пол?!

— Ну, на себя. И это получилось неплохо, — уверяю я, — Мне очень понравилось!

Тянусь к нему и он заключает меня в объятья.

— Я не могу заставить себя отказаться от этого! — шепчет Джек, лаская губами мое лицо.

— А ты не отказывайся! Мы как дети, сбежавшие от строгих воспитателей — долг, семья, дети, чувства — остались там, далеко. На два дня устроим себе «Альпийские каникулы». Ты думаешь, мне не хочется этого? Моя жизнь полна такого напряжения, что я должна расслабиться хоть иногда. Обычно я плачу ночью в подушку, это помогает. Но на этот раз способ оказался значительно приятней.

— Милая моя, неужели тебе так плохо живется?

— Да, иногда очень тоскливо.

— Я бы все сделал, чтобы помочь, но я знаю, что не я тебе нужен.

— Все равно спасибо.

Мы больше не говорили об этом, катались до вечера на лыжах, поужинали и потанцевали в баре. Когда мы подошли к двери в мой номер, Джек поцеловал меня в щеку и пожелал спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Джек, — наверное ему послышались в моем голосе нотки разочарования, потому что он дернулся в мою сторону, но сдержался.

Я приняла ванну и легла, оставив гореть одну свечу, так было уютней. Электричество, которое конечно же было в отеле, вечером никто не зажигал. Я лежала в теплой постели и не находила себе места. Что-то сдвинулось во мне днем. Я думала о том, что при всех моих жизненных неудачах, я почти никогда не оставалась одна. Или Коля, или Алекс помогали справиться, утешали и поддерживали. И вот, когда я оказалась совсем одна, Коко остался далеко и сам нуждается в утешении. Как мы переживем все это? Мне вдруг так захотелось, чтобы кто-нибудь погладил меня по головке, захотелось стать маленькой девочкой. Я встала и открыла окно, высунувшись в тонкой ночной рубашке наружу. Я вспомнила, как в детстве ела перед школой мороженое в надежде заболеть, и мне стало так жаль себя. Пробирала дрожь, но я не чувствовала этого, облокотившись на подоконник и наблюдая за мигающей звездочкой среди других, неподвижных и недоступных.

— Привет! Надеюсь, ты долетишь, куда хочешь!

Я была уверена, что я-то точно не долечу, и мне стало так жалко себя, что по щекам покатились слезы. Я не слышала, как вошел Джек. Он обнял меня за плечи и закрыл окно.

— Это не самый удачный способ самоубийства, Лиззи. Ты просто простудишься.

Я повернулась и прислонилась к его плечу.

— Тут не только холодно, но и сыро! — он приподнял мое лицо и губами снял слезы, потом на руках отнес в постель и укутал одеялом, — Я сидел и думал о нас, и мне показалось, что ты немного нуждаешься во мне, хоть и не любишь. Это лучше, чем ничего. Ты даже сказала об этом, а я отвернулся, словно не считаю за счастье исполнять все твои желания. Прости меня. С тобой у меня нет гордости. Ты недосягаема, как звезда…

— Джек, — перебиваю я, — тебя опять заносит. Я самая обыкновенная слабая и несчастная женщина и мне действительно сейчас очень хотелось, чтобы рядом со мной была живая душа.

Этой ночью он любил меня так нежно, так ласкал и утешал, что когда меня подхватила и понесла волна наслаждения, он любовался моим трепетом, забыв про себя. На следующий день к вечеру мы улетели в Рим. В самолете я попросила Джека узнать, можно ли мне приехать в Ленинград, и как Коле выехать ко мне. Джек сдержал слово и сразу же уехал из Рима. На прощание, целуя мне руки, он пообещал все выяснить и помочь, чем сможет.

— Элизабет, что бы ни случилось — только позовите меня. Я сделаю все, что в моих силах. И я никогда не забуду эти три дня в Альпах.

Зиму и весну я жила надеждой, что к осени Коля будет со мной и навсегда. Я закончила и отослала в печать роман «Жизель» и занялась филологическими исследованиями, насколько позволяло время. Теперь я часто ездила в Болонский университет. В конце апреля я получила с дипломатической почтой письмо от Джека, и оно разбило все мои надежды: Коля выехать мог только к жене, брак с которой зарегистрирован в Союзе, а я все еще была персона нон грата, и не могла приехать, чтобы зарегистрировать этот брак. Весь следующий месяц мне было очень плохо. Работать и общаться с людьми я могла только после транквилизаторов. Клер, зайдя ко мне в гости, испугалась, увидев мой отсутствующий взгляд и нервно дрожащие руки. Она позвонила в Лондон Саре и в Москву Джеку, но что они могли сделать? Я брала себя в руки, только когда была с детьми.

Коле разрешили приехать в Лондон всего на две недели, и я решила поехать в Англию, чтобы не пропустить ни часа свидания с ним. В июне мы всей семьей селимся в арендованной квартире в Кембридже. Когда прилетает Коля, я безмятежно спокойна, ни слова сожаления и ропота на судьбу. Я решила, что две недели в году я должна сделать для Коли лучезарными. Мы устраиваем крестины Алика, и Саша невероятно горд, что он — крестный отец. Я держу сына за Клер, которую мы решили сделать крестной матерью. Я бы очень хотела венчаться здесь с Колей, и наплевать, что там будут думать по этому поводу, но я боюсь даже заикнуться об этом. В конце концов — не в этом счастье. Счастье было в том, что я две недели провожу с мужчиной, который для меня был всем. Я возила Колю по дорогим магазинам и покупала ему все, что мне нравилось. Мы побывали в редакции престижного арт-журнала и предложили переведенные мной Колины статьи о русском искусстве на рубеже веков. С написанным мной предисловием их приняли тут же. (Мой роман «Жизель» пользовался большим успехом). Наши дни проходили в развлечениях, а ночи — в любви. Краткость нашего свидания придала такую остроту чувствам, что я ощущала себя в постели молоденькой восемнадцатилетней девочкой, уговорившей взрослого мужчину научить ее любви. Я думаю, что Коля чувствовал то же самое, потому что видела, что он счастлив. Впервые время сработало на нас, и две недели вдруг растянулись невероятно и все никак не могли кончиться. Наконец законы природы вступили в силу и пришел день отъезда.

— Бетси, мы с тобой не говорили на эту тему, но сейчас я все-таки скажу. Мне намекнули в ОВИРе, что, как только Саше исполнится 18 лет, я уже не смогу с такой регулярностью ездить в Англию. И почему бы ему самому не приезжать на каникулы ко мне? — Я киваю головой, слов у меня нет, — Бетси, если будет совсем плохо — выходи замуж.

— Я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю. Но ты подумай об этом не сейчас, а через полгода. Тогда ты сможешь объективно разобраться, легко ли тебе жить одной всю оставшуюся жизнь.

— Всю оставшуюся жизнь. Но это неправда!! Такого не может быть!! Есть какой-нибудь выход и мы его найдем.

— Лучше бы ты в это не верила, Бетси. Ты год за годом будешь жить в иллюзии, твоя жизнь пройдет одиноко и ущербно, и награды за это не будет. Я не верю, что мы когда-нибудь получим возможность соединиться навсегда. Мне скоро сорок лет, но ведь и тебе тоже не восемнадцать…

— Спасибо. Веселенькая перспектива. Но я сама буду решать, как мне жить. Помни только одно: любой вариант, любая возможность — и ты только позови. Больше я об этом говорить не хочу.

Плакать я начинаю только в аэропорту, а когда мы возвращаемся, у меня опять начинаются обмороки, как после смерти Алекса. Перепуганная Дженни звонит Саше, он вызывает Сару, и все они начинают ухаживать за мной и лечить. В Рим я лечу опять накачанная транквилизаторами. Мой римский врач предлагает лечение в швейцарской клинике, но это вызывает только истерический смех. Наконец, лекарства приводят меня кое-как в порядок. Я уже не плачу без причины и не прислушиваюсь к мужским голосам. Больше отдыха, спорт, развлечения — советуют мне, но у меня так не получается. После работы я подолгу играю с детьми, а вечером сажусь писать.

11. Первая роль

Я сочиняю три новеллы о счастливой любви — свою неосуществимую мечту. Женщины разного возраста, от 30 до 50 лет, находят свое счастье, проходя через все преграды и трудности современной жизни. Пишу я по-итальянски. Мое итальянское издательство тут же издает новеллы и вдруг передает мне просьбу с телевидения написать по ним сценарии для небольшого сериала о любви. Для меня это очень сложно, ведь в сценарии есть своя специфика. Работа настолько отвлекает меня, что я даже начинаю лучше спать по ночам. Тем временем режиссер через издательство узнает телефон Лизы Ферри. К его изумлению, мой секретарь из посольства объясняет, что леди Ферндейл принимает посетителей только по предварительной договоренности.

— Но мне нужна не леди Ферндейл, я звоню Лизе Ферри, писательнице, она пишет для меня сценарий!

— Минутку, — секретарь соединяется со мной, — леди Элизабет, вы будете говорить с режиссером телевидения?

Я беру трубку и с радостью соглашаюсь встретиться, так как надеюсь, что режиссер мне поможет в работе над сценарием. Я сразу предлагаю ему договориться с секретарем о времени встречи, она лучше знает мое расписание. Время находится через неделю. Тогда я приглашаю режиссера на сегодняшнюю премьеру, на которой я обязательно должна присутствовать.

— Отлично, я там тоже буду. Где я вас найду?

— В посольской ложе. До встречи.

Вечером ко мне в ложу заходит демонический мужчина. Я просто ошеломлена: огромные черные глазищи в ободке длинных черных ресниц кажутся обведенными черной краской, черные локоны, как на римских статуях, выпуклой лепниной, словно шлемом, охватывают голову, чуть прикрывая мощную шею. Да, ему нужно быть не в смокинге… Я смеюсь.

— Вам нужно быть не в смокинге, а стоять с пращей посреди площади.

— У вас глаз художника, леди Ферндейл. Я действительно имею несчастье родиться похожим на бездельника, который привлек взгляд Микеланджело, когда тот искал натурщика для своего «Давида».

— Вы говорите это таким унылым голосом, я вероятно не первая, кто замечает сходство?

— Да, это проклятье всей моей жизни! Но позвольте вам представиться: Витторио Минотти. Я буду снимать фильм по вашему сценарию. И я никогда не мог представить, что за именем Лизы Ферри скрывается английский дипломат.

— О, я тоже имела несчастье попасться на глаза чиновникам из Уайтхолла, благодаря которым я здесь — атташе по культуре.

— Да, с Микеланджело вам бы больше повезло, — мы смеемся, — Я хотел бы поговорить о ваших новеллах, но на один вопрос я уже получил ответ. Меня удивляло, что героини все иностранки, я ведь думал, что сами вы итальянка. Остается узнать, почему две из них — русские.

— Потому что я сама — русская, девять лет назад я вышла замуж и уехала из Союза.

— Это удивительно, если бы я встретил вас на улице, я решил бы, что вы итальянка.

— Из-за языка? Итальянский и французский языки — моя специальность, я филолог. Из-за сценария пришлось отложить эссе об Итало Кальвино. Английский язык я знаю хуже, только последний роман я перевела на английский сама, раньше приходилось брать переводчика.

— Это так интересно! И ваши романы печатались у нас?

— Да. Последний — «Жизель».

— О, я слышал о нем, теперь обязательно прочитаю. Это такая же счастливая история, как ваши новеллы? А героиня — француженка?

— Нет, это трагическая судьба русской балерины начала века, а «Жизель» — это балет, ее коронная партия. И сюжет очень схожий: там девушка и после смерти любит избранника, у моей героини смерть — это эмиграция из революционной России, но она всю жизнь любит человека, который остался там, за гранью доступного.

— Я почитаю роман, а потом мы поговорим, вы позволите? Вернемся же к нашим сюжетам. Теперь я понимаю, что вы будете настаивать на точном соблюдении деталей и не позволите изменить национальность героев?

— Я боюсь, что это повредит смыслу. А вы не хотите русскую героиню?

— Ну, отчего же. Это будет оригинально, тем более, что все они нашли свое счастье в Италии. Вы сами, должно быть, счастливы здесь, потому и написали эти новеллы?

— Я бы жизнь отдала, чтобы уехать домой. Считайте, что новеллы — это мои слезы. Каждый страдает по-своему.

Минотти ошарашено смотрит на меня. Начинается второй акт и мы замолкаем, но в антракте продолжаем обсуждать сценарии. Я прошу показать мне актеров, выбранных на роли.

— У меня большие затруднения с актрисами на первые две новеллы. Вы очень точно их описали и, боюсь, я так и не найду никого подходящего.

На прощание я даю ему свой домашний телефон, и мы договариваемся встретиться еще. Вскоре мы видимся ежедневно, и сценарии почти закончены. Мы работаем вечерами, когда Витторио освобождается от съемок, а я — от работы в посольстве.

— Лиза (он попросил позволения так меня называть, объяснив, что «леди Ферндейл» лишает его возможности свободно мыслить), Лиза, — говорит Витторио однажды, — Время идет и скоро погода не даст возможности проводить съемки в Средиземном море. Нужно решать вопрос с актрисой на роль Софии. У меня есть одна кандидатура, но боюсь, она будет отвергнута.

— Покажи мне, возможно это то, что надо!

Он берет меня за руку и подводит к зеркалу.

— О, нет! Ты смеешься?! Даже если бы я могла бросить работу, я ведь не актриса, я не играла даже в школьной самодеятельности. И выставлять себя на всеобщее обозрение — о, Господи! — да ни за что!

— Лиза, ты могла бы великолепно сыграть! Нужно только заменить портрет Перуджино, на который похожа героиня, каким-то другим, на который будешь похожа ты. Я дам задание своим художникам. Знаешь, я только плохо представляю позы, в которых София позирует скульптору.

— Ну, это просто! — я встаю из-за стола и делаю несколько танцевальных движений, которые описала.

— Великолепно, ты сможешь сыграть эту роль!

— Нет, Витторио, это невозможно. Да и по возрасту я скоро буду ближе Елене из второй новеллы.

В это время открывается дверь и одновременно с горничной в комнату входит Джек Флинн.

— Я не вовремя, леди Элизабет? — но я уже бегу к нему и, обняв, плачу и смеюсь одновременно:

— Джек, Джек, как я рада, как мне тебя не хватало!

— Спасибо, леди Элизабет, я тоже рад! — говорит он, слегка растерянный моей реакцией и осторожно обнимая одной рукой.

— Ты надолго? В отпуск?

— Я буду здесь работать. Меня хотели направить в Данию, но я уговорил послать сюда.

— Так ты насовсем из Москвы? — упавшим голосом спрашиваю я и опять чуть не плачу, — Кто же мне теперь поможет, если надо?! Ах, Джек, все так плохо!

— Не надо так печалиться, — он осторожно вытирает слезы и целует мою руку.

— Я бы с удовольствием оставил вас одних, но Лиза, осталось слишком мало времени, — вступает Минотти.

— Прости, Витторио, это мой друг Джек Флинн, он приехал из Москвы, мы вместе там работали в посольстве. Джек, познакомься, это Витторио Минотти, режиссер телевидения, он будет экранизировать мои новеллы.

— Ты написала что-то новое? Дашь мне прочитать?

— Может, синьор поможет уговорить синьору Ферри сниматься в фильме? — не унимается Витторио, переходя на английский, — Кстати, когда я смотрю на вас, я вижу героев. Может синьор тоже захочет сниматься? Это было бы замечательно.

— Тебя хотят снимать в кино? — поворачивается Джек, — У тебя отлично получится!

— Я даю вам два дня. Решайся, Лиза! И твой друг — это вылитый Джим, ведь так? Давайте попробуем, я через два дня отвезу вас на студию. Синьор Флинн, уговорите Лизу сделать пробы! — Минотти энергично встряхивает руку Джека, — До свидания.

Мы остаемся вдвоем и я, усадив Джека на диван, впиваюсь в него глазами.

— Как там, Джек? Ты видел кого-нибудь?

— Я видел Никласа. Он просил передать тебе письмо и еще просил передать, что выполнил твое пожелание.

В следующую минуту я опять теряю сознание. Я открываю глаза и вижу Джека стоящим на коленях перед диваном, на который он положил меня. Взгляд у него совершенно сумасшедший от страха.

— Не бойся, Джек, со мной это бывает.

— Я знаю, мне звонила Клер. Я поэтому и приехал. Не волнуйся так, Никлас выглядит вполне довольным жизнью, мы долго разговаривали, я просил моего преемника помогать ему с оформлением визы.

— Спасибо, Джек.

Слезы помимо воли струятся по моим щекам, я никак не могу понять, боль или облегчение принесло мне известие, что он, вняв моим уговорам, нашел себе… я даже мысленно не могу сказать «любовницу». Подругу? Партнера? Господи, как это можно назвать, если я уверена, что его сердце так же рвется ко мне.

— Нет, он солгал! Этого не может быть. Я не верю! — шепчу я, мотая головой и пугая Джека своей одержимостью.

— Лиззи, успокойся! — шепчет он, стоя у дивана на коленях, но боясь обнять, — Дорогая моя, любимая, думай хоть немного о себе!

— Все в порядке, Джек, я сейчас буду в норме.

— Расскажи, что у тебя с телестудией? — пытается отвлечь меня Джек.

— Я пишу сценарий для трехсерийного фильма о любви. Это история трех женщин. Я тебе дам прочитать, две я уже перевела на английский. Витторио уговаривает сниматься в одной истории. Там героиня едет в Италию разыскивать родственников и влюбляется в англичанина. Действие происходит в Венеции и на греческих островах.

— А конец такой же трагический?

— Нет, очень счастливый.

— Элизабет, я думаю, тебе нужно попробовать. Это было бы замечательно. И представь, как ты пошлешь свой фильм домой.

— Да, правда, я не подумала об этом, спасибо! — я добавляю с жалобной улыбкой, — Прости, Джек, я смертельно устала.

— Я боюсь оставлять тебя одну.

— Я живу одна больше года.

Джек, все еще стоя передо мной на коленях, наконец-то обнимает и легко гладит по волосам, шепча как в трансе:

— Это преступление против природы — жить такой женщине одной. Такой нежной и чувственной, такой красивой и умной, такой прелестной женщине нужен рядом мужчина, обожающий ее.

— Джек, перестань, — опять начинаю плакать я, — не то меня опять начнут лечить транквилизаторами.

— Но почему, что тебя довело до этого? В Рождество ты была сильнее.

— Летом Коля сказал, что через год его перестанут выпускать в Лондон, Саша станет совершеннолетним. Я сдерживалась при нем из последних сил, а после его отъезда заболела. У меня такое бывало и раньше, еще в Швейцарии, потом после смерти мужа. Это нервы.

— Он знает?

— Нет.

— Но что говорят врачи?

-«Сделайте свою жизнь счастливой: спорт, развлечения, отдых». Да я с ума сойду, если буду только отдыхать. Пока я писала новеллы, потом сценарий — я отвлеклась и немного забыла обо всем.

— А я опять тебе напомнил! Хорошо, дорогая, мы будем отвлекаться.

— Джек, не суетись, это ничего не изменит, — устало останавливаю я.

— Ничего? — нотка горечи появляется в его голосе, — да, я знаю, что ничего для тебя не значу.

— Джек, ты очень много для меня значишь. Ты лучший друг, и я знаю, что если мне будет нужно, то ты поможешь. А сейчас оставь меня.

— Чтобы ты плакала одна?

— Поплакать тоже иногда надо. Я должна прочитать письмо. Не волнуйся, я выпью лекарство. Завтра мы увидимся на работе. Чао, дорогой!

Джек очень сдержанно меня целует, хотя я знаю, чего ему это стоит. После короткого поцелуя он несколько раз глубоко вздыхает, руки его сжаты, но у меня нет сил его жалеть. Отложив письмо, я иду в ванную, потом гашу везде свет, ложусь в постель и, свернувшись в комок под одеялом, читаю наконец Колино письмо. Оно очень спокойное, полно юмора, описывает жизнь и работу, реакцию начальства на статьи в лондонском журнале, шутки сослуживцев на то, как он теперь, благодаря мне, одет и в конце долго описывает новую сотрудницу музея, с которой теперь работает. Это письмо не убедило меня. Заснула я со снотворным.

Утром в мой кабинет зашел Джек.

— Леди Элизабет, я представляюсь всем работникам посольства. Я новый старший офицер охраны. Могу ли я вечером навестить вашу семью для знакомства?

— Конечно. Сразу после работы? Или, если вам неудобно, позже?

— Я побываю сначала у посла, у военного атташе, а затем приду к вам, — он улыбается мне совсем не по служебному, но при секретарше безукоризненно официален.

Вечером Джек приходит после восьми и просит показать ему детей. Алиса вспоминает его сразу же и подбегает поздороваться. Алик сосредоточенно разглядывает, потом тянется к нему и, быстро перебирая ножками, идет, но на середине комнаты шлепается на пол и сидит, думая, плакать или не плакать. Потом, все-таки решив не плакать, спрашивает с очаровательно-вопросительной интонацией: «Папа?!»

— Дурачок! Это не папа, это Джек! Да? — Алиса тоже вопросительно смотрит на меня.

— Ах, Алиса, неужели ты забыла Коко?

— Нет, я его помню!

Мы разговариваем по-русски. Джек оглядывается на меня. Я перевожу.

— Алиса теперь говорит только по-русски?

— Конечно, нет! — так же снисходительно, как при разговоре с Аликом, отвечает по-английски Алиса, — просто мама не разрешает говорить на трех языках сразу.

— На трех? — удивляется Джек.

— Алиса много общается с итальянской прислугой и уже немного понимает по-итальянски. Но я запретила мешать слова в разговоре, так она не освоит хорошо ни один язык.

— Я уверен, что она будет знать все, что знаешь ты. Она так на тебя похожа. Да, я и забыл: когда я шел к вам, за мной увязался один нахальный щенок и не хотел уходить. Он каким-то образом узнал, что я иду к английской девочке, поскольку он тоже англичанин, он был в Италии таким одиноким. Я пожалел его и не прогнал, но я должен был убедиться, что в этом доме говорят по-английски. Он сидит у двери и ждет, когда леди Элис решит, познакомиться с ним или прогнать.

Алиса слушает его с круглыми глазами, а потом всплескивает руками и бежит в холл. Возвращается она со смешным молодым английским бульдогом, который степенно обходит комнату, обнюхивая углы, потом подходит к Алику, сидящему среди игрушек, и вылизывает его лицо. Алиса хохочет, а Алик обнимает щенка за шею и валится с ним на ковер.

— Ну, Алиса, это тоже юная леди, как ты ее назовешь?

— Джуззи! — восторженно выкрикивает Алиса.

— О, Господи! Джуззи — это мальчишка-рассыльный из соседнего маркета. Алиса его обожает, потому что он катает ее на своей тележке.

— Хочу Джуззи! — упрямо твердит Алиса.

— Ладно, поблагодари Джека. А Дженни одной заботой больше, — вздыхаю я.

Тут входит Дженни и наводит порядок. Собака отправляется в угол на лежанку, которую тоже принес Джек, а дети — в ванную. Мы с Джеком идем в мой кабинет, где я обычно пишу и оборудовала уютную комнату, в которой провожу все время дома.

— Элизабет, ты завтра поедешь на студию сделать пробную съемку?

— Да, пожалуй. Ты вчера привел один неотразимый аргумент. Хотя теперь это будет жестоко с моей стороны — все время напоминать о себе.

— О чем ты?

— Так, ни о чем.

Мы поговорили о работе, обсудили предложение ехать в Венецию консулом, посол недавно беседовал со мной об этом. Джек предложил опять играть в теннис и учить меня восточным единоборствам. Я чувствовала, что ему не просто не хочется уходить, но он борется с желанием сжать меня в объятьях и целовать, пока мы оба не сойдем с ума. А я знала, что этим кончится, если я дам ему волю. Мы всегда говорили с Колей о разуме и чувствах, но теперь я задумалась о том, что есть, оказывается чувства и чувства. Я так любила Колю, что ощущала как бы раздвоение сознания, часть меня все время была с ним и эта часть, сплав разума и чувств, не поддавалась влиянию обстоятельств и логики, это была любовь. Другая часть меня жила независимой жизнью и чувства на грани инстинктов готовы были увлечь меня на опасный путь превращения каприза в движущую силу существования. К счастью, эти чувства поддавались воздействию разума. Пока. Долго ли я смогу управлять своими чувствами и инстинктами? Я так глубоко задумалась, что не слышала, о чем мне говорит Джек. Наконец я подняла на него глаза и сказала бесцветным голосом:

— Джек, тебе лучше сейчас уйти.

Я видела, как передернулось его лицо. Больше всего мне хотелось, чтобы он сейчас поцеловал меня, но это желание так просто было уничтожить, так же, как невозможно было искоренить любовь, отнимающую силы жить. Он вышел, взяв с собой переведенные на английский новеллы. Я еще какое-то время сидела неподвижно, потом привычно, как делала это последние четыре месяца, взяла себя в руки и засела за сценарий.

На следующий день к вечеру за мной приехал Минотти и заявил, что хотел бы обязательно отвезти на пробу так же и Джека. Нас привозят на студию и просят сыграть два эпизода: объяснение на яхте и финальную сцену в филармонии. Когда мы смотрим запись, я в ужасе от своего вида — так странно смотреть на себя со стороны, а Джек великолепен, он играет самого себя, влюбленного и сдерживающегося из последних сил.

— Если вы найдете Джеку подходящую партнершу, будет замечательно.

— Но Лиза, играть должна только ты, ведь ни одна итальянка не сможет сыграть такую целомудренность в тридцать лет.

— Но это было ужасно! Разве вам понравилось?

— Это не подлежит обсуждению, только ты, — заявляет Минотти уверенно.

— Но как же мы будем сниматься? Мы свободны лишь в субботу и воскресенье, а в будни только по вечерам, — пытаюсь я сопротивляться, но Минотти непреклонен.

— Этого вполне достаточно, на день мы полетим в Афины и Дельфы. Остальная натура будет в часе езды от Рима. Давайте подпишем контракт и завтра начнем.

И мы начали снимать сцену за сценой, работая до полуночи. Иногда Минотти доволен первым же дублем, и мы сразу переходим к следующему эпизоду. Джеку все это нравится. Вдохновенно он любит меня, носит на руках, целует перед камерой. Мы ездим на побережье снимать морские сцены. Когда занята только я, Джек все равно сопровождает меня на съемки. Возвращаемся мы поздно. Он привозит меня к вилле, ждет, пока я войду в дверь и отправляется к себе. На два дня съемочная группа улетает в Афины. Джек никогда не был в Греции, и мы целый день в сопровождении операторов и Витторио ходим по музеям, я показываю свои самые любимые скульптуры и храмы, потом мы едем в Дельфы. Волшебные места, полные величественной красоты, так завораживают нас, что сцены в Дельфах снимаются на одном дыхании. Когда один из операторов заявляет, что нужно переснять крупный план, потому что ему не понравилась группа туристов, попавшая в кадр, мы недоуменно смотрим на него: ведь мы просто жили в этом мгновении любви и счастья, забыв про съемки. Вечером, усталые, улетаем мы в Рим, и я засыпаю на плече у Джека, не подозревая, что Витторио с оператором тихонько снимают, как Джек смотрит на меня, бережно отводя прядь волос, упавшую на лицо.

Съемки заканчиваются, после монтажа я с актером, дублирующим Джека на французский и итальянский, записываю звук, потом текст за кадром, и вот одна серия фильма готова. Мы с Джеком приходим на студию посмотреть результат общих усилий. Фильм мне нравится. Витторио очень точно передал текст, сохранив ощущение любовной тоски, в которой я писала новеллу. Получилось красиво.

— Витторио, это замечательно! Спасибо тебе. Можно мне одну копию? И я хотела бы у вас продублировать ее на русский. Я пошлю ее мужу.

— Конечно, дорогая, все что угодно! — делает широкий жест Витторио, — А ты не могла бы посмотреть, мы тут подобрали рыжий парик для Елены из второй новеллы.

Я разглядываю парик, потом примеряю его.

— Вот! Я ждал этого момента! Ты обязана сыграть вторую героиню.

— О, Витторио, нет. Я устала. Я месяц без отдыха, меня скоро перестанут узнавать дети, так редко мы видимся. Хотя эта новелла ближе мне, и Елена — это я наоборот.

— Как это?

— Видишь ли, она двадцать лет была там, а он здесь, а у меня обратная ситуация. Много лет я здесь, а мой муж там и мы видимся раз в году, но у меня нет такого оптимизма, я не верю в хэппи энд.

— Ты мне расскажешь подробнее?

— Нет, я описала кое-что в своем романе.

— В «Жизели»? Я прочитал. Неужели это про тебя?

— Не совсем. У меня есть роман «Анатомия любви», он печатался на английском и французском языках. Но это тоже не все. Остальное знает Джек, все происходило на его глазах, меня выслали из Союза, и Алик родился уже в Риме, без отца.

— А я думал, что ты с Джеком. Он так тебя любит.

— Витторио, мне тяжело говорить об этом. Работа с тобой помогла мне забыться. И еще, спасибо, что ты меня понял. Когда я пишу, я живу жизнью моей героини, внутренне я — это она. И мне очень нравится, что ты так бережно сохранил мои ощущения и эмоции, я сняла бы фильм так же, если бы умела.

— Так мы договорились насчет Елены? Ты будешь ее играть!

— Скорее — нет. Ищи другую.

Но проходит неделя, вторая, и я, как остановленная на скаку лошадь, задумчиво оглядываюсь, не зная, как жить дальше. Я дописываю эссе, которое лежит у меня в столе уже несколько месяцев, и опять начинаю тосковать. Джек заставляет выезжать на корт и предлагает заниматься кун-фу, но я боюсь быть с ним слишком много времени. Во время съемок мы и так сблизились, я не хочу создавать у него опасные иллюзии, мне бесконечно жалко его. Это еще раз подтверждает мою уверенность, что рядом со мной все страдают. Наконец, после особенно тяжелой ночи, когда я лежала без сна, мучительно раздумывая, правда ли у Коли появился новый интерес к жизни, или он просто пытается мне это внушить, чтобы освободить, я звоню Витторио и соглашаюсь сниматься дальше.

— Я не сомневался, что ты согласишься!

Опять начинаются вечерние съемки. Моя новая героиня так близка мне своим желанием скрыть бурю чувств, сжигающую ее изнутри, боязнью переложить свои проблемы на плечи любимого человека, своей неуверенностью в возможности счастья. Мы с Витторио очень тщательно отбираем кадры юности героев, где играют совсем молоденькие мальчик и девочка из школы искусств. Перед съемкой я долго разговариваю с ними о любви. Они, конечно, знают о ней значительно больше меня, но постепенно, отбрасывая все наносное, нам удалось вспомнить трепет первого чувства и первых объятий. Моя героиня возрождалась, как феникс, из пепла последующих лет одинокой беспросветной жизни. Джек привозил и отвозил меня со съемок домой, несмотря на мои слабые протесты. Кроме того, он сказал, что хочет поехать со мной в Брюссель, где должны быть все натурные съемки.

— Джек, зачем ты это делаешь? Уезжай куда-нибудь и забудь меня, — прошу я каждый раз, но он так трогательно убеждает, что мне нечего опасаться…

— Элизабет, я так счастлив рядом с тобой, не гони меня. Я ведь ничего не прошу больше, — от его голоса с модуляциями глубоко запрятанной страсти у меня каждый раз что-то дрожит внутри и подступают слезы, так мне это напоминает прежнюю Колину безответную любовь.

Выпросив в посольстве неделю отпуска, мы летим в Брюссель. Я не бывала в Бельгии, и Джек рвется все мне показать, но времени почти нет. Мы едем через Гент в Остенде, снимая романтическое путешествие героев по Фландрии. В Остенде мы живем три дня, потому что нужно снять в море две сцены, одну в летнюю солнечную погоду, другую — в пасмурный осенний день. Мы ждем солнце. Наконец съемки закончены. Джек, наблюдавший, как на берегу я целуюсь с актером перед камерой, подходит ко мне и проводит пальцами по загримированному лицу, на которое нанесены морщинки сорокалетней женщины.

— Я люблю тебя и такой, ты с такими морщинками будешь прелестна.

— Джек, моя Елена старше меня всего на шесть лет, Это ведь еще не старость!

— Почему же ты считаешь, что я так безнадежно молод для тебя? И четыре года — непреодолимая преграда?

— Джек, я прошу тебя! — поднимаю я руку.

— Элизабет, где бы мы ни были, везде тебя преследуют воспоминания. Здесь ты впервые и только со мной. Ты не хочешь попробовать, что из этого может получиться?

Опять его умоляющий голос волнует меня. Разум, отвергающий это волнение крови, и чувства, наполняющие трепетом ожидания тело, вступают в конфликт, головокружение сменяется слабостью и темнотой, и перепуганная съемочная группа с Витторио во главе спешит к Джеку, который подхватил меня на руки в отчаянии от неожиданного эффекта своих слов. Меня немедленно доставляют в гостиницу, и вызванный врач требует провести день в постели. Витторио с группой возвращаются в Брюссель, а Джек остается со мной в Остенде до утра. Он сидит у кровати, в которую сразу же меня уложил, и жалобно смотрит в глаза.

— Элизабет, я никогда не стал бы надоедать, зная, чем это кончится, — осторожно поглаживая мою руку, тихо говорит он, — Лиззи, прости меня, я эгоист!

Разум мой дремлет в послеобморочной слабости.

— Поцелуй меня, Джек, — прошу я, решив, что заслужила несколько приятных мгновений.

Он в изумлении и с опаской смотрит на меня, наклоняется и осторожно целует, потом берет лицо в руки и нежно прикасается губами к глазам, проводит ими по лицу, опять находит губы. Судорожный вздох сотрясает его тело, его сила воли не беспредельна и, когда я обвиваю руками его шею, он перестает владеть собой.

— Лиззи, а вдруг тебе опять будет плохо? — оторвавшись на минутку, он пытается сдержать себя.

— Глупый, врач ведь сказал — весь день в постели!

Мы проводим этот день строго по предписанию врача, встав только, чтобы поужинать в номере. Бутылку французского вина мы допиваем, опять лежа в объятиях.

Вернувшись в Рим, я должна сыграть только кульминационную сцену, которая вся проходит в постели. Сколько могла, всячески откладывала ее, но вот наступил момент, когда я должна была сыграть разбуженную страсть. Я представила, как на это будет смотреть Коля, и мне стало плохо.

— Витторио, я понимаю, что без этого нельзя, сама ведь написала это, но я не могу! Я буду лежать, как мороженая рыба, и все испорчу.

— Не бойся, ты и не должна быть распутной бабенкой. Ты должна оттаять постепенно.

— Вся беда в том, что я никогда и не была замороженной в постели, я скорее распутна, — Витторио смотрит на меня с новым интересом, — Не смотри так. Африканские страсти перед камерой я никогда не сыграю!

— Делай что хочешь. Филиппу я дам инструкции, а ты играй на инстинкте.

И вот поздно вечером, когда в студии уже не было посторонних, Филипп, мой партнер, укладывает меня в постель и я, вся внутренне сжавшись, начинаю сцену. Дубль за дублем не могу расслабиться, не говоря уже о том, чтобы изобразить страстную любовь. Но каждый раз мы начинаем сцену с того, что Филипп подает мне рюмку, и последние две были с настоящим бренди.

— Да неужели ты не можешь представить, что ты со своим мужем!? — кричит наконец Витторио, — налейте ей еще бренди, да побольше!

Я пью, и бренди ударяет мне в голову. Я не представляю, что я с Колей, но представляю, что я — Елена, и после десяти одиноких лет впервые оказалась в постели с мужчиной, которого люблю. Она, должно быть, обомлела от забытых прикосновений мужских рук, от волнующего запаха и тяжести его тела… Я задышала часто и прерывисто, и Филипп с изумлением посмотрел на меня. А потом, вся трепеща, я лишь постанывала под его поцелуями, крепко вцепившись в его плечи и запрокинув голову. Из-под ресниц текли слезы, а губы непроизвольно и счастливо улыбались.

— Ну, Лиза, Филипп, где же ваш диалог? Нам ведь нужно уложиться в одну серию, как ни прекрасно то, что вы делаете! — Витторио первым приходит в себя и начинает давать указания операторам: — Мальчики, вы все это засняли? Вряд ли это можно будет повторить.

Когда съемки закончены, он подходит ко мне.

— Я сегодня особенно остро ощутил разочарование оттого, что ты забраковала меня на эту роль. — Витторио действительно хотел сниматься в роли Серджио, но я категорически отвергла его внешность красавчика южанина, мне нужен был синеглазый северянин из Милана. — Ты не можешь мне сказать, о чем ты подумала во время съемки, что тебя так раззадорило? — Я объясняю и он улыбается, торжествуя, — Поздравляю, ты становишься настоящей актрисой! Если бы ты вспомнила мужа, так не получилось бы.

— Система Станиславского, — смеюсь я.

— Русская школа — великая школа, но не все русские люди — великие актеры.

— Ну, я, например, — точно не великая!

— Ты прирожденная актриса. Я хотел бы снять с тобой настоящий фильм. Надо прочесть все твои романы. Давай снимем «Жизель»? Ты будешь потрясающей Лидией.

— Витторио, как только меня уволят из посольства за пренебрежение к работе, приду к тебе, — обещаю я, — А сейчас я должна лететь в Милан на премьеру «Ла Скала», потом — во Флоренцию на открытие нашей фотовыставки, потом — в венецианские музеи комплектовать живопись для экспозиции в Лондоне. И еще — Рождественский театральный фестиваль. Я успею за три дня дописать третий сценарий, актеры мне очень нравятся. Я постараюсь приехать в Венецию на съемки.

— Лиза, можно, с тобой это время поездит мой оператор? К премьере фильма я бы хотел сделать сюжет о британском атташе по культуре.

Я рассмеялась: — Кому это будет интересно?

— Всем, когда выйдет фильм.

Я возвращаюсь в посольство к работе, которой накопилось очень много. Весь декабрь я играю с детьми, читаю для удовольствия французских поэтов, играю с Джеком в теннис. Джек — это вечный вопрос, он следит за мной не переставая, ожидая моего знака. Он гуляет с детьми и собакой, Алик его очень любит (Колю он видел один раз в жизни). Мне страшно оттого, что я привыкаю к созданной вокруг меня сфере любви и внимания. Я уже не могу обходиться без него, мне легко жить, окруженной его заботой. Все свободное время он посвящает мне, то тренируя на теннисном корте, то уговорив позаниматься в зале борьбой. Мне все труднее смотреть на Джека, как на постороннего. Но я никогда не оставляю его в своем доме на ночь. Случается, он сопровождает меня в поездках по стране, и то в Венеции, то в Милане, то в Генуе, поймав блеск в моих глазах, с трепетом привлекает к себе. Для него это такое счастье, что его восторг передается мне. С ним я чувствую себя моложе и, словно девчонка, сбежавшая от строгих воспитателей, веду себя непринужденно и легкомысленно. Я переодеваюсь в потрепанные джинсы и свитер, Джек и в спортивной одежде выделяется военной выправкой, и мы после окончания работы отправляемся бродить по городу, отыскивая красивые пейзажи, заходя в понравившиеся бары или пиццерии, изобретая развлечения. Джек водит меня потанцевать, угощает вином. Иногда мы ходим в кино, и я пытаюсь переводить ему с итальянского, но Джек мешает мне, закрывая рот поцелуями так же, как и юные парочки, сидящие рядом. В Венеции мы исследуем все каналы и закоулки старого города и любуемся наступающей весной, придающей нежность краскам, а воздуху — прозрачность. Неаполь в это время уже весь буйно цветет и благоухает терпкими ароматами моря и цветущих садов. В Неаполе мы нашли на набережной ресторанчик, где готовят «фрутти ди маре» — дары моря, тушенные в оливковом масле, потрясающе вкусные. С легким розовым вином это было восхитительно. Джек смеялся, наблюдая, как я облизываю пальцы, причмокивая от удовольствия, а потом целовал масляные губы.

В Милане, надев вечернее платье и смокинг, мы все вечера проводим в «Ла Скала». Я приучаю Джека к опере и классической музыке. Я подозреваю, что он не столько слушает, сколько смотрит на меня, но иногда в особо волнующих местах мы сжимаем друг другу руки. Вернувшись после таких прогулок в отель, Джек терпеливо ждет, когда я зайду к нему. Но стоит мне войти, он, сбросив маску сдержанности, поражает своей необузданной страстью. Спуская с плеч халат, он благоговейно ласкает мое тело, и легкие прикосновения его губ и пальцев зажигают во мне огонь такой же страсти.

— Я люблю тебя, — неизменно шепчет Джек в такие минуты, я же закрываю ему рот поцелуем, ибо ответить не могу. Я не думаю в это время о Коле просто потому, что он всегда в моем сердце.