Он считал меня игрушкой в своих руках. Он знал, что у меня нет ни единого шанса.
Его меч обрушился на край моего щита с такой силой, что моя левая рука тут же онемела. Отраженный клинок просвистел у моего плеча. И вдруг сразу же после удара кентавр как-то судорожно дернулся, отступая и заваливаясь назад. Его взгляд остекленел, а рука, державшая щит, оказалась в стороне, и лезвие моего меча со всего размаха опустилось прямо на его голову и вошло в его череп, разрубая его на две части до самой шеи.
Но я отчетливо помнил: в то самое мгновение, когда мой клинок еще не коснулся головы кентавра, его взгляд вдруг начал терять ясность, а рука, державшая щит, оказалась в стороне, и тут я увидел черное отверстие точно между его глазами, как раз посередине лба. Но уже в следующий миг мой меч прошел через него, словно это отверстие было специально нанесено чьей-то невидимой рукой, чтобы служить меткой для моего удара.
Игра в поло блоком управления робота не прошла даром — корпус был испещрен зазубринами и вмятинами.
Я передал мозговой блок Саре.
— На, держи. Будем надеяться, что ради этого стоило рискнуть жизнью.
После моих слов она чуть не задохнулась от негодования.
— Никакого риска не было, — закричала она. — Я стреляю так, что пуля попадает именно в то место, куда я целюсь. Или я промахнулась?
— Нет, ты сработала отлично, — пробурчал я, все еще переводя дух после схватки. — Но стоило взять на два фута в сторону…
— Это исключено, — вскипела она. — Я прицелилась точно.
Я слез с Пэйнта и сбросил с себя рясу. Тэкк лежал скрючившись у ствола уродливого низкорослого дерева. Я швырнул ему рясу.
Свистун спустился к нам со склона.
— Превосходно сработано, Майк, — протрубил он. — Покончить с ним всего лишь одним ударом, имея оружие, которым раньше никогда не пользовался…
— Уж кто превосходно сработал, так это — мисс Фостер, — сказал я. — Это она подстрелила птичку для меня.
— Не важно, чья заслуга, — заметил Свистун. — Главное — дело сделано, а играющие лошадки эвакуируются.
— Ты имеешь в виду, что они уходят?
— Строятся для марша.
Я взобрался на вершину холма и увидел, что кентавры действительно образовали неровную колонну и направились на запад. Их уход принес мне величайшее облегчение. Несмотря на все их благородство (а оно было доказано хотя бы тем, что они отдали «приз»), я чувствовал себя крайне неуютно.
Обернувшись, я заметил, что Тэкк и Сара положили тело Роско на землю и открывают его череп, чтобы поместить в него блок управления.
Через минуту Роско зашевелился. Поднявшись с земли, он завертел головой из стороны в сторону, поочередно рассматривая каждого из нас. Его руки двигались очень осторожно, словно он не доверял им.
Наконец, робот медленно заговорил, постепенно повышая голос.
— Иногда, — промолвил он, — никогда, всегда, навсегда, завсегда.
Он замолчал и оглядел нас, как будто старался убедиться, что мы его понимаем. Когда ему стало очевидно, что до нас ничего не дошло, он снова продекламировал, на этот раз торжественно и размеренно, полагая, что уж сейчас-то ему удастся добиться понимания: «Шапка, тряпка, лапка, тяпка, лепка, репка, кепка».
— Абсолютный пень, — воскликнул я.
— День, — откликнулся Роско.
— Он рифмует, — догадалась Сара. — Все, на что он теперь способен, — это служить словарем рифм. Неужели он ничего не помнит?
Я криво улыбнулся:
— Почему бы тебе не узнать у него самого?
— Роско, — спросила она, — ты помнишь хоть что-нибудь?
— Позабудь, — отозвался он, — не вернуть, завернуть, как-нибудь, долгий путь.
— О, нет же, нет! — воскликнула Сара. — Ты помнишь своего хозяина?
— Каина, — без всякого намека на издевку, просто и естественно ответил Роско.
— Роско, — решительно произнес я. — Мы ищем Лоуренса Арлена Найта. Тебе ясно?..
— Грязно, — сказал Роско, — гласно, опасно…
— Да будь ты неладен, трепач проклятый! — завопил я. — Мы его ищем. Укажи хотя бы направление, где его искать, куда нам надо смотреть.
— Реветь, — проговорил Роско, — медведь, корпеть.
Но несмотря на то, что робот болтал рифмованную белиберду, он повернулся и, вытянув руку, указал пальцем направление. Его рука застыла как дорожный знак, указывающий путь на север дальше по тропе.
Итак, мы отправились по тропе на север. Пустыня и каменистые холмы остались позади, и теперь мы изо дня в день упорно поднимались на высокое плато, открывающее путь к неуклонно уходящим вверх горам. Они упирались в небо огромными величественными кряжами, которые по-прежнему тонули в голубоватой дымке.
Вся наша поклажа была надежно закреплена на крепкой спине Роско. Я шел со щитом, пристегнутым к плечам, и мечом, висящим на поясе. Конечно, это было оружие, недостойное взрослого человека, но все же щит и меч придавали мне некое воинственное чувство собственной значимости, которое, наверное, испытывали наши древние предки от одного лишь обладания боевыми доспехами.
Теперь наше путешествие, казалось, начинало приобретать смысл. Хотя иногда я все же сомневался, действительно ли Роско знал, куда идти.
Растительность стала более разнообразной. Вдоль тропы росли трава и цветы, оригинальные кустарники, а временами встречались рощи красивых деревьев, приютившиеся на берегах водоемов. И, разумеется, в отдалении все также уходили ввысь подпирающие небо колонны деревьев-гигантов. Воздух становился прохладным, и если раньше ветра практически не было, то теперь он дул почти постоянно, налетая колючими пронизывающими порывами. В траве обитали похожие на грызунов зверюшки, которые, сидя вдоль тропы, сопровождали нас свистом, временами попадались небольшие стада травоядных. Сара подстрелила одного из этих животных, и, после того как мы его разделали, все по очереди тянули жребий, кому есть первый кусок а так как самое длинное перо досталось мне, то я и выступил в роли подопытного. Я съел несколько кусков поджаренного мяса и долго сидел, ожидая результата. Поскольку ничего со мной не случилось, остальные тоже принялись затрапезу. Таким образом мы нашли источник пополнения наших припасов.
Нагорье, по которому мы шли, было просто сказочным, над ним словно витал дух неразгаданной тайны, и временами мне казалось, что я путешествую во сне. Причем, восторженное чувство нереальности вызывало не столько само нагорье, сколько вся неразгаданная планета. Завораживающая сила ее чар пронизывала все поры моего существа — и я, как влюбленный юноша, постоянно думал о ней. Мною постоянно владели размышления о тех, кто населял планету: почему они покинули ее; кто посадил, а потом забросил гигантский сад; кто возвел опустевший белый город. Нежась в тепле костра, отгонявшем ночную прохладу, я разглядывал Свистуна, не переставая удивляться, как между нами, такими непохожими, могло возникнуть связавшее нас чувство братства.
Меня смущал Тэкк. Он шел словно сам по себе, как случайный попутчик, на время приставший к нашей компании. Монах почти все время молчал, изредка нашептывая что-то своей кукле, а после ужина садился в одиночестве подальше от костра. Его лицо еще более утончилось, а тело, казалось, совершенно истаяло в складках сутаны. Мы просто перестали замечать его. Иногда я натыкался на него взглядом и никак не мог сообразить — кто же это такой.
Мы по-прежнему двигались по обширному плато, и Пэйнт все также молчаливо покачивался на ходу. Только изредка тишину нарушал стук камня, вылетевшего из под его полозьев. Свистун бежал впереди, на расстоянии одного перехода от нас, выполняя роль дозорного. Закутанный с головой Тэкк сопровождал нас, как привидение. Роско твердым шагом маршировал по тропе, бормоча под нос бесконечную поэму из рифмованных слов, абсолютно лишенную всякого смысла: жизнерадостный безумец, беспечно бредущий по враждебной и незнакомой земле. Да и я, со щитом за спиной и мечом, путающимся в ногах, должно быть, представлял собой фигуру не менее нелепую, чем любой из них.
Одна лишь Сара, возможно, выглядела не так странно, как мы, но и она преобразилась, словно в ней опять запылал прежний огонь искательницы приключений, казалось бы, уже померкший в монотонности долгого перехода.
И вот пришел день, когда исчез Тэкк.
Только после полудня мы заметили, что его нет, но как ни старались, не могли вспомнить, был ли он с нами во время привала. Утром он поднялся вместе с нами, но это было единственное, в чем мы были уверены.
Мы пошли назад. Мы искали его, мы кричали, но так и не дождались ответа. Только когда сгустились сумерки, мы прекратили поиски и разожгли костер.
Было горько, конечно, сознавать, что никто из нас так и не смог вспомнить, когда же мы его последний раз видели, но я, откровенно говоря, не исключал, обдумывая случившееся, что он вовсе не отстал от нас, сознательно или случайно, а попросту испарился — как Джордж в ту ночь, когда дерево напало на нас.
Возможно, убеждал я себя, причиной того, что мы перестали замечать присутствие Тэкка, была его прогрессирующая неприметность. День за днем он все более замыкался в себе, отдалялся от нас, пока не дошел до того, что бродил между нами, как привидение. Эта его незаметность, а также колдовское очарование голубой земли, где время уже не имело привычного значения и смысла, где реальность сливалась со сновидением — все это и служило причиной его бесследного исчезновения.
— Нет смысла продолжать поиски, — сказала Сара. — Бели бы он был здесь, мы бы уже давно нашли его. Если бы он нас слышал, он бы откликнулся.
— Ты думаешь, его уже просто не существует? — спросил я, подумав, что это достаточно замысловатая формулировка вопроса, жив он или нет.
Она кивнула в ответ.
— Он нашел то, что искал. Также, как и Джордж.
— А эта его кукла? — спросил я.
— Символ, — ответила Сара. — Точка концентрации. Что-то вроде хрустального шара, глядя в который можно потеряться. Мадонна некой древней и могущественной религии. Талисман… Тэкк был настроен в унисон с чем-то вне нашего времени и пространства. С агрессивным типом характера — да, теперь я могу это признать, — агрессивный тип и очень своеобразный. Не от мира сего.
— Когда-то ты говорила мне, что он не выдержит, — вспомнил я. — Что где-то по пути он должен сломаться.
— Да, я помню. Я полагала, что он слаб, но я ошибалась.
Стоя в молчании, я недоумевал, куда же все-таки он мог деться. Да и исчез ли он? Или его неприметность достигла такой степени, что он просто растворился. Был ли он все еще с нами, невидимый и неосязаемый, споткнувшийся на границе реального и потустороннего миров? Был ли он все еще здесь, взывая к нам и дергая нас за рукава, чтобы подать нам сигнал о своем присутствии, а мы неспособны были услышать его и ощутить его прикосновения?
— Вас осталось двое, — сказал Свистун, — но вас сопровождают надежные спутники. Мы трое — с вами.
Я совсем забыл о Свистуне, Пэйнте и Роско, ведь мне казалось, что осталось только двое из четверых, дерзко вышедших за пределы галактики, чтобы найти на ее задворках нечто, о чем мы не знали ни тогда, ни сейчас.
— Свистун, — спросил я, — ты почувствовал, что Джордж покидает нас. Ты ощутил, когда он ушел. А сейчас…
— Не слышал, как уходит Тэкк, — ответил Свистун. — Ушел уже давно, несколько дней назад. Растворился так легко, что не возникло ощущения потери. Просто его становилось все меньше и меньше.
Конечно, в этом все и заключалось. Его действительно оставалось все меньше и меньше. Интересно было бы узнать, находился ли он когда-нибудь с нами.
В свете костра я заметил слезы на щеках Сары. Я осторожно положил руку ей на плечо. Почувствовав прикосновение, она повернулась ко мне и оказалась в моих объятиях — это получилось совершенно неожиданно. Сара, зарыдав, уткнулась лицом в мое плечо, а я крепко прижал ее к себе.
Недалеко от костра стоял Роско, бесстрастный и неподвижный. Сквозь всхлипывания Сары я услышал его приглушенное бормотание: «Вещь, лещ, клещ…»
Мы достигли цели на второе утро после исчезновения Тэкка — мы пришли на это место и поняли, что находимся именно там, куда и хотели попасть. Наступило мгновение, о котором мы мечтали все эти бесконечные дни по пути сюда. Честно говоря, мы не испытали большого восторга, когда, поднявшись на вершину небольшого холма, увидели в конце открывшейся перед нами болотистой низины образованные двумя огромными скалами ворота, куда уходила тропа. Но мы сразу почувствовали, что за воротами — цель нашего путешествия.
Перед нами вздымались в небеса горы. Горы, которые мы впервые наблюдали еще из города, когда они казались пурпурной лентой, протянутой на севере вдоль линии горизонта. Они все еще сохраняли багряную окраску, сейчас впитавшую игру света и тени голубоватых сумерек, окутавших землю. Все слишком явно подсказывало нам, что мы у цели: горы, ворота, наконец, наши чувства.
Но эта очевидность рождала у меня странное ощущение какого-то несоответствия, хотя, постарайся я его объяснить, мне вряд ли бы это удалось.
— Свистун, — позвал я, но не услышал отклика. Он стоял позади меня также неподвижно и безмолвно, как и все остальные.
— Ну, что, пойдем, — сказала Сара, и мы двинулись вниз по тропе по направлению к величественной каменной арке, открывавшей дорогу в горы.
Приблизившись к воротам, составленным из нагроможденных друг на друга каменных плит, мы обнаружили табличку. Металлическая табличка была укреплена на одной из каменных стен, а рядом привинчено еще несколько, по-видимому, на других языках. На одной из табличек ужасными каракулями был нацарапан текст на космическом жаргоне:
«Все биологические создания, добро пожаловать. Механические, синтетические формы и их разновидности любого вида не имеют права доступа. Также запрещено проносить все типы инструментов и оружия, в том числе самые примитивные».
— Я не в обиде, — прокомментировал объявление Пэйнт. — Составлю компанию этому железному стихотворцу и буду прилежно охранять ваши ружье, меч и щит. Только возвращайтесь, пожалуйста. После того, как я нес вас на своей спине, меня бросает в дрожь от одной мысли лишиться общества биологических существ. Поверьте, близость подлинной протоплазмы дает непередаваемое ощущение комфорта.
— Мне все это не нравится, — заявил я.
— Не знаю, что ты намерен делать, — сказала Сара, — а я предпочитаю сделать так, как они требуют. Не для того я искала его, чтобы отступить в конце пути.
— Кто говорил об отступлении? — раздраженно спросил я.
Сара прислонила винтовку к стене, расстегнула пояс, на котором висел подсумок с боеприпасами, и бросила его рядом с винтовкой.
— Пойдем, Свистун, — сказала она.
— Би-и-и! — подала сигнал табличка. — Многоногий? — зажглось на ней. — Он настоящее биологическое существо?
Свистун фыркнул от негодования.
— А ты что, считаешь меня незаконнорожденным?
— Би-и-и-п!
И снова надпись:
— Но тебя здесь больше одного!
— Меня — трое, — с достоинством прогудел Свистун. — Сейчас в своем втором образе. Превосходящий мое первое я, но еще недостаточный для перехода в третью степень.
— Би-и-и-п, — прозвенела табличка, изменив содержание надписи: — Прошу прощения, сэр, милости просим!
Сара пошла первой, и я не стал возражать. В конце концов, она затеяла этот спектакль и заплатила за музыку. Свистун семенил за ней мелкими шажками, а я замыкал процессию.
Мы спускались вниз по тропе, все более погружаясь в густую тень, которую отбрасывали возвышавшиеся по сторонам каменные стены. Так мы оказались на дне ущелья шириной не более трех футов. Затем ущелье и проходящая по нему тропа сделали неожиданный поворот, и на нас хлынул поток ослепительного света.
Мы вынырнули из ущелья и вступили в Землю Обетованную.
Это было место, перенесенное из Древней Греции, о которой я когда-то читал в школе. Наш учитель пытался привить нам любовь к истории и культуре планеты, ставшей колыбелью человечества. И хотя ни Земля сама по себе, ни обстоятельства возмужания и развития Человечества не вызывали во мне особых эмоций, я, помню, был поражен классической красотой и гармонией греческой философии. В то время она захватила меня именно как оставленное нам богатейшее наследие, которое может быть предметом гордости любой расы. Правда, затем я забыл о своих переживаниях, связанных с изучением античности, и не вспоминал о них многие годы. Но сейчас я увидел пейзаж, который в точности воскрешал картины, рисуемые в моем воображении много лет назад, когда я читал о Древней Элладе в учебнике.
Тропа теперь проходила по узкой, окруженной скалами долине, по дну которой бежала быстрая горная река. Она сверкала и переливалась золотом на солнце. Тропа вела вниз, иногда приближаясь к реке, иногда карабкаясь по серпантину на уступы скал, подходивших вплотную к потоку. И повсюду на этих обрывистых скалистых склонах, нависающих карнизами над долиной, сияли белоснежным мрамором (или другим материалом, казавшимся нам снизу мрамором) стены небольших дворцов, построенных по безупречным классическим канонам греческой архитектуры.
Даже солнце в этой долине казалось мне не просто солнцем, а солнцем той Греции, которая некогда жила в моих мечтах. Исчезла голубизна, затопившая плоскогорье, по которому мы поднимались к горам, исчезло пурпурное одеяние горных кряжей. Здесь, в долине, господствовал чистый и яркий солнечный свет, слепящая белизна, заливавшая сухую суровую землю.
Никто из нас не промолвил ни слова после того, как мы вышли из ущелья на этот древнегреческий солнцепек. Нам просто нечего было сказать.
Солнечный свет обрушивался на нас сверху, разбиваясь вдребезги о камни, дробясь и переливаясь в речной воде. Кроме шепота и бормотания горного потока ничто не нарушало тишины. Ничто не вторгалось в покой долины.
И тут мы увидели табличку с надписью крупными печатными латинскими буквами:
ЛОУРЕНС АРЛЕН НАЙТ
Конечно же, все, что происходило с нами, было каким-то безумием. Безумием было пересечь всю галактику только ради того, чтобы найти одного человека, — и действительно найти его. Безумием было дойти до истоков легенды. Но табличка с именем Лоуренса Арлена Найта была реальностью.
И теперь, когда я в растерянности стоял перед ней, мне оставалось тешить себя последней надеждой, что это — не жилище, а гробница, не дворец, а мавзолей.
— Сара, — позвал я, но она уже карабкалась вверх по тропинке, рыдая от счастья и облегчения, наконец-то дав волю чувствам после долгих недель поиска.
На крыльце этого сияющего белоснежного здания появился человек — старый, но все еще крепкий, с седой бородой, прямой спиной и уверенной походкой. Он был одет в белую тогу, и это не вызывало удивления. В подобной обстановке скорее любая другая одежда показалась бы неуместной.
— Сара! — закричал я.
Мы со Свистуном едва поспевали за ней. Она не слышала. Она просто не обращала на нас внимания.
И тут старик заговорил.
— Пришельцы! — провозгласил он, простирая вперед руку. — Мои соплеменники! Мог ли я мечтать, что мои глаза вновь увидят сородичей!
Сара протянула ему руки, и старик сжал их в своих ладонях. Они стояли и смотрели друг другу в глаза.
— Как же это было давно, — сказал старик. — Очень давно. Путь по тропе долог и труден, и никто не знает о нем. А вы, как вам удалось узнать?
— Сэр, — воскликнула Сара, задыхаясь после восхождения, — ведь вы, это вы — Лоуренс Арлен Найт?
— Да, конечно, — ответил старик. — Это я. А кого вы ожидали встретить?
— Ожидали встретить? — переспросила она. — Конечно же, вас. Но мы могли только надеяться.
— А эти добрые люди с вами?
— Капитан Майкл Росс, — представила меня Сара. — И Свистун, наш верный друг, которого мы встретили по пути сюда.
Найт поклонился Свистуну.
— Ваш покорный слуга, сэр, — сказал он.
Затем он протянул руку мне, сжав мою ладонь. Его рукопожатие было теплым и крепким.
— Капитан Росс, — сказал он, — добро пожаловать. Здесь есть место для вас, для всех вас. И для этой молодой леди, простите, я не знаю вашего имени.
— Сара Фостер, — подсказала Сара.
— Только подумать, — сказал он, — что я уже больше не буду одинок. Боже мой, как это удивительно: снова слышать звук человеческой речи, видеть лица людей. Как я без этого скучал! Здесь есть много других существ, сильных характером и с чудесной душой, но ни одно из них не может заменить общение с подобными себе.
— Как давно вы здесь? — спросил я, стараясь прикинуть, сколько же лет легенде об этом человеке.
— Когда человек проживает каждый день полностью и до конца, — ответил он, — и заканчивает его с мыслью о дне грядущем, считать время бессмысленно. Каждый день, каждая минута становятся частью вечности. Я размышлял об этом и теперь не уверен, существует ли реально такое явление, как время. Время в обыденном понимании — это абстрактная категория, грубый измерительный прибор, форма, изобретенная некоторыми видами цивилизаций, причем, отнюдь не всеми. Время в глобальном смысле теряется в беспредельной вечности, и нет нужды доискиваться до начала или конца, так как ни того, ни другого просто никогда не существовало. Разумеется, я спешу добавить, что можно отслаивать вечность…
Он продолжал и продолжал говорить, а я, стоя на ступенях под колоннами мраморного портика, озирал лежащую внизу долину и думал, свихнулся ли он от длительного одиночества, или он действительно был уверен в справедливости того, в чем пытался нас убедить. Правда, в этом чудесном месте, залитом ослепительным солнечным светом, запросто могло родиться представление о постоянстве и неизменности.
— Но я, впрочем, перескакиваю с одного на другое, — продолжал рассуждать старик. — Конечно, неразумно пытаться выложить все сразу. Прошу прощения за то, что держу вас на пороге. Будьте любезны, проходите.
Мы прошли через открытую дверь и оказались в тихом помещении. Здесь не было окон, но откуда то сверху, из отверстий в крыше струился мягкий солнечный свет; сделанные с бесподобным мастерством стулья и диван, письменный стол, элегантный чайный сервиз на маленьком столике в углу — все это удачно дополняло световой эффект.
— Пожалуйста, — пригласил он, — садитесь. Надеюсь, вы сможете уделить мне немного времени. (Ну вот, подумал я, а он еще говорил, что самого понятия времени не существует.) — Господи, — поправил он себя, — как глупо с моей стороны говорить об этом: конечно же, у вас есть время. Вы держите в своих ладонях все время вселенной. Если вы пришли сюда, то вам уже некуда больше торопиться, просто нет места, где бы вам еще захотелось побывать. Попав сюда, никто уже не пожелает уйти.
Все это звучало слишком уж елейно и гладко и до ужаса напоминало хорошо разыгранный спектакль, хотя все по-прежнему выглядело вполне правдоподобно: будто старый живущий в одиночестве человек вдруг дал волю давно распиравшим его словам, когда к нему домой нежданно нагрянули желанные гости. Но подспудно, где-то в глубине моего сознания зашевелилось тревожное ощущение искуственности всего происходящего, причем недоверие вызывал не только старик, но и сама окружавшая нас обстановка.
— Здесь, разумеется, хватит места и вам, — продолжал говорить старик. — Здесь всегда найдутся уголки, ждущие своих хозяев. Мало кому удается добраться сюда, но если уж добрался, то тебе всегда находится место. Через день-два я покажу вам окрестности, и мы заглянем к жителям долины. Это будут сугубо официальные представления, так как мы здесь привыкли строго соблюдать формальности. Но зато после этого уже не будет нужды совершать повторные визиты. Хотя некоторые из здешних обитателей, несомненно, понравятся вам и вы станете время от времени их навещать. Тут собралась элита — общество избранных, приглашенных со многих планет галактики…
— Что же представляет собой это место? — перебила его Сара. — Как вы узнали о нем?
— Что такое это место? — переспросил старик, приглушенно вздохнув. — Я никогда не размышлял над этим. Никогда не задумывался. Ни у кого не спрашивал.
— Вы хотите сказать, — спросил я, — что жили здесь все это время и никогда не задумывались, где находитесь?
Он посмотрел на меня с ужасом, словно я совершил неслыханное святотатство.
— Какой смысл в том, чтобы спрашивать об этом? — воскликнул он. — Какая нужда в пустых размышлениях? Неужели что-то изменится от того, будет это место иметь название или нет?
— Простите нас, — вмешалась Сара. — Мы здесь новички и не хотели вас обидеть.
Бесспорно, она поступила правильно, извинившись, но я, признаться, действительно хотел вывести его из равновесия и таким образом попытаться добиться объяснений.
— Вы говорили, что дни здесь полны смысла, — спросил я. — А чем же вы их конкретно заполняете? Как проводите время?
— Майк! — возмущенно воскликнула Сара.
— Я пишу, — с достоинством ответил Лоуренс Арлен Найт. — Каждый здесь делает то, что ему хочется. У него нет других мотивов, кроме желания получить удовольствие от того, что он занимается любимым делом. Он не испытывает материальной нужды, не зависит от общественного мнения. Он не работает за вознаграждение или ради славы. Здесь чувствуешь всю суетность и ничтожность этих побуждений, здесь верен только самому себе.
— И поэтому вы пишете?
— Да, пишу, — ответил Найт.
— О чем же?
— О том, о чем мне хочется писать. Я излагаю мысли, которые приходят мне в голову. Я стараюсь выразить их как можно более точно. Я шлифую их. Ищу точные слова и фразы. Я пытаюсь передавать посредством слова накопленный мною жизненный опыт. Стремлюсь понять, что я такое и почему я такой, какой есть.
— Это то, ради чего вы живете? — спросил я.
Он указал на деревянную шкатулку, стоящую на столике.
— Все, что мне необходимо — здесь, — ответил Найт. — Пусть это только начало. Намеченная мною работа займет много времени, но я от нее никогда не устаю. Нужно сделать вдесятеро больше, чтобы завершить ее, если это вообще возможно. Хотя об этом глупо говорить, так как в моем распоряжении неограниченное время. Некоторые из здешних обитателей увлекаются живописью, другие сочиняют музыку, третьи ее исполняют. Некоторые занимаются вещами, о которых я раньше не имел никакого представления. Один из моих соседей…
— Майк, — свистящим шепотом позвал меня Свистун.
— Тихо, — прервала его Сара.
— Ведь это трудно, — продолжал говорить Найт, — очень трудно понять, что здесь время неподвижно, и, если бы не смена дня и ночи, которая порождает обманчивую иллюзию его течения, было бы легко убедиться, что времени просто не существует.
Свистун громко прогудел: «Майк!»
Сара поднялась, одновременно с ней встал я, и пока я поднимался, все на глазах переменилось — и комната, и человек. Теперь я находился в лачуге с прогнившей крышей и грязным полом. Кругом стояли расшатанные стулья, а стол без одной ножки был прислонен одним краем к стене. На нем стоял деревянный ящик и лежала пачка бумаги.
— Это выше человеческого восприятия, — вещал Найт. — Это — за пределами человеческого воображения. Иногда мне кажется, что в древние времена кому-то каким-то непонятным образом удалось увидеть это место, уловить его суть, и тогда он назвал его Раем Небесным…
Найт был очень стар. Он был невыносимо старым и дряхлым, настоящий ходячий труп. Кожа обтягивала его скулы, обнажая желтые гнилые зубы. Через огромную прореху в его задубевшей от грязи одежде просвечивали ребра необычайно худого, как у изголодавшейся лошади, тела. Его руки были похожи на клешни. У него была нерасчесанная грязная и забрызганная слюной борода, а запавшие глаза источали рассеянный свет. Это были наполовину мертвые глаза, но все же не настолько старые, чтобы принадлежать такому древнему и иссохшему телу.
— Сара, — закричал я.
Но она стояла, словно завороженная, жадно внимая словам Найта, впитывая в себя все, что врала нам эта скрючившаяся в кресле дряхлая развалина.
Я сделал все быстро, почти автоматически. Я ударил ее кулаком в подбородок сильно и безжалостно, и тут же поймал ее, не дав ей осесть на пол. Перекинув ее бесчувственное тело через плечо, я заметил, что Найт тщетно пытается встать с кресла, и даже при этом его губы не переставали двигаться, а речь продолжала безостановочно литься.
— Что случилось, мой друг? — спросил он. — Разве я допустил какую-нибудь бестактность, обидев вас? Иногда бывает так непросто понять чужие вкусы и угодить другому человеку. Достаточно одного неловкого поступка, одного неосторожного слова…
Я повернулся, чтобы уйти, и тут заметил деревянный ящик на столе и, не задумываясь, схватил его.
Свистун с мольбой уговаривал меня: «Майк, не задерживайся, пожалуйста, обойдись без церемоний. Уходим как можно быстрее».
И мы ушли, не задерживаясь.
Мы пробежали весь путь назад без оглядки. Я оглянулся лишь однажды, когда мы уже дошли до края долины и готовы были нырнуть в теснину зажатого между отвесными скалами каньона, ведущего к воротам.
Сара пришла в себя и неистово колотила меня, но я крепко держал ее, прижимая одной рукой к плечу. В другой руке я тащил деревянный ящик, который схватил со стола Найта.
Мы выскочили из каньона. Роско и Пэйнт стояли на том же месте, где мы их оставили.
Я сбросил Сару на землю, не особенно церемонясь (признаться, ее тумаки мне уже порядком надоели). Она шлепнулась на мягкое место и так и осталась сидеть с красным от ярости лицом и горящими от гнева глазами. Ее рот раскрывался, как у выброшенной на берег рыбы, но негодование настолько переполняло ее, что с губ слетало лишь одно слово: «ты — ты — ты…» Вероятно, впервые в ее благополучной и безбедной жизни Саре пришлось испытать такое унижение.
Я стоял, глядя на нее сверху вниз, стараясь восстановить дыхание после сумасшедшей гонки по долине и каньону.
— Ты ударил меня! — выкрикнула Сара.
— Черт тебя подери, кто бы спорил! — прокричал я в ответ. — Ты же ведь ни черта не видела. Ты бы стала возмущаться, и мне ничего не оставалось делать, как отключить тебя.
Она поднялась на ноги и набросилась на меня с кулаками.
— Мы нашли Лоуренса Арлена Найта, — вопила Сара. — Мы нашли чудесное сказочное место. После всех наших мытарств мы наконец нашли то, что хотели, и вот…
И тут в разговор вмешался Свистун.
— Благородная леди, — сказал он. — Во всем случившемся виноват только я. Уловил реальность органами чувств своего третьего я и настроил Майка увидеть это. Не хватило сил на двоих. Пришлось выбирать. Настроил только Майка…
Теперь наступила очередь расплачиваться Свистуну.
— Ах ты, паршивая тварь! — заорала Сара и ударила беднягу ногой. Удар пришелся по бочкообразному туловищу и перевернул Свистуна вверх тормашками. Он лежал на спине, беспомощно перебирая крошечными конечностями, которые работали, как поршни двигателя, и отчаянно пытался вернуться в нормальное положение.
Сара уже стояла на коленях подле него.
— Свистунчик, бедненький, — причитала она. — Прости меня, пожалуйста. Я очень огорчена, честное слово. Мне очень стыдно, поверь мне.
Она поставила его на ноги и, повернув лицо к мне, сказала: «Майк! Боже мой, Майк! Что же с нами такое происходит?»
— Наваждение, — произнес я. — Я думаю, что это — единственно верное определение всего, что случилось.
— Добрейшая леди, — прогудел Свистун. — Не испытываю ни малейшей обиды, вполне понимаю, что рефлекс вашей ноги был закономерным.
— Все, что мы видели, было лишь иллюзией, — сказал я Саре. — Не было никаких мраморных дворцов — одни лишь грязные лачуги. И речка вовсе не была такой чистой и стремительной, как нам казалось, — просто замусоренная застойная лужа. И потом еще ужасный запах: от этой грязной помойной канавы так несло, что у меня перехватило дыхание. А Лоуренс Арлен Найт, если это действительно был он, оказался ходячим трупом, неизвестно только, какая черная магия удерживает его в этой жизни.
— Здесь нам места нет, — прогудел Свистун.
— Мы оказались нарушителями границы, вторглись в запретную зону, — сказал я. — Теперь для нас закрыта дорога в космос, так как никто не должен узнать о существовании этой планеты. Мы оказались в западне, гигантской мышеловке. Когда мы приблизились к планете, нас заманили сигналом маяка Мы увязались в погоню за легендой и оказались ее пленниками, угодив еще в одну ловушку — мышеловку в мышеловке.
— Но ведь Лоуренс Арлен Найт тем и занимался, что искал мифы в галактике.
— И тем же занялись мы, — заметил я. — То же делали те, чьи кости мы видели рассыпанными по ущелью. Некоторые хищные насекомые используют определенные запахи и ароматы для приманки добычи. И эти запахи способны распространяться очень далеко. Случается, что их заносит ветром на невероятно большие расстояния в самые укромные уголки. В нашем случае легенды и мифы заменяют запахи и ароматы…
— Но ведь этот человек в долине, — возмутилась Сара, — был так счастлив и доволен, полон жизни и творческих планов. Каждый его день проходил полноценно. Будь это Найт или кто-либо другой, но он достиг того, к чему стремился.
— Как ты думаешь, что проще, — спросил я, — задержать живое существо там, где ты хочешь, или сделать его счастливым там, куда оно попадет?
— Ты уверен в этом? — спросила Сара. — Ты действительно убежден, что видел именно то, о чем рассказал мне? Может быть, Свистун обвел тебя вокруг пальца.
— Вовсе и не думал никого обманывать, — с обидой прогудел Свистун. — Помог Майку увидеть все, как есть.
— Но, в конце концов, не все ли равно! — воскликнула она. — Ведь он счастлив. У него есть цель. Если жизнь наполнена смыслом и никакое время не может лишить ее этого смысла, потому что здесь нет самого времени…
— Ты хочешь сказать, что мы должны остаться?
Она кивнула.
— Он сказал, что здесь найдется место и для нас. Мы могли бы поселиться в долине. Мы могли бы…
— Сара, — оборвал я ее, — неужели ты действительно этого хочешь? Поселиться в стране воображаемого, поддельного счастья?
Она попыталась было что-то сказать… но промолчала.
— Черт возьми, ведь ты понимаешь, что все это чепуха! — сказал я. — На Земле ты имела прекрасный дом с самыми экзотическими охотничьими трофеями — целую коллекцию шкур и чучел. Славу великой амазонки галактики. Покорительницы самых зловещих чудовищ. На Земле ты была знаменита, вокруг тебя существовал романтический ореол. Но постепенно он стал меркнуть. Людям наскучили твои подвиги, их больше не интересовали твои приключения. И тогда, чтобы восстановить поблекший образ, ты решила сыграть в иную игру…
Она стремительно подошла ко мне, и ее рука, изящно изогнувшись, резко хлестнула меня по щеке.
Я улыбнулся.
— Ну вот, теперь мы квиты, — сказал я.
Мы повернули назад и пошли по той же тропе, которая привела нас в долину, пошли назад по огромному, отливающему голубизной нагорью, ограниченному стеной вздымающихся, но теперь уже за нашими спинами гор.
Я предполагал, что Сара будет противиться возвращению, не поверив моему рассказу. Да и почему она должна была верить? Единственной гарантией было мое честное слово, и оставалось только гадать, насколько оно для нее весомо. Ведь она не видела того, что открылось мне. И для нее долина продолжала оставаться изумительным райским уголком, наполненным музыкой сбегающего с гор бурного потока и залитым ослепительно ярким солнечным светом. И если она решится возвратиться в долину, все это предстанет перед ее глазами в прежнем волшебном обличье.
У нас не было никакого плана. Наш поход не имел конкретной цели. Разумеется, стремление достигнуть пустыни, которую мы пересекли на пути сюда, не могло считаться целью. Равно не привлекала нас и перспектива снова очутиться в белом городе.
В эту ночь, сидя вокруг костра, мы попытались определить наши перспективы.
Похоже, у нас не было надежды пробраться в корабль, запечатанный на космодроме в центре города. По крайней мере, две дюжины других кораблей находились в подобном состоянии, и за те годы, что они стояли на космодроме, прилетевшие на них существа, несомненно, прилагали все силы, чтобы проникнуть в них, но было ясно, что сделать это никому не удалось.
И потом, что же случилось с разумными существами, прилетевшими в этих кораблях? Мы уже знали, что произошло с людьми, чьи кости мы обнаружили в ущелье. Можно было предположить, что и кентавры являются деградировавшими потомками пришельцев с другой планеты, прибывших сюда столетия назад. Эта планета была достаточно велика, ее пригодная для проживания площадь значительно превышала земную, так что места для расселения целых орд заблудившихся путешественников вполне хватало.
— Кстати, — заметила Сара, — некоторые из пришельцев могли поселиться в долине. Ведь Найту же удалось там обосноваться.
Я кивнул, соглашаясь. Это была последняя ловушка. Если пришелец не погибал в городе, если оставался жив по пути к долине, он становился ее пленником. Однажды очутившись в ней, он уже не хотел ее покидать. Это была идеальная западня. Хотя совсем не обязательно, что все пришедшие в долину существа стремились попасть в нее по той же причине, что и Лоуренс Арлен Найт, и искали то же самое, что он или мы.
— Ты действительно убежден, — спросила Сара, — что видел то, о чем рассказывал мне?
— Честное слово, я уж не знаю, что мне нужно сделать, чтобы заставить тебя поверить, — ответил я. — Неужели ты полагаешь, что я все это придумал? Придумал специально, чтобы испортить тебе жизнь? Или ты считаешь, что я не способен чувствовать себя счастливым? Конечно, такой отпетый скептик и дегенерат, как я, чересчур толстокож для истинной радости…
— Да, конечно, — перебила меня Сара, — у тебя не было причин врать мне. Но почему все это видел ты один?
— Свистун тебе уже все объяснил, — устало сказал я. — Он мог заставить прозреть только одного из нас. И он остановил выбор на мне…
— Одна из частей моего существования принадлежит Майку, — сказал Свистун. — Одалживали друг другу свои жизни. Есть незримая связь. Его разум всегда со мной. Мы — почти одно целое.
— Одно, — торжественно забубнил Роско, — давно, равно, темно…
— Прекрати! — отозвался Пейнт. — Что за бессмыслица!!
— Мысль с лица, — невозмутимо ответил Роско.
— Самый умный из нас, — прогудел Свистун, — пытается нас чему-то научить.
— У него просто переплелись все извилины в мозгу, — сказал я, — вот и вся разгадка. Эти кентавры…
— Нет, Майк, — возразил Свистун, — он пытается найти с нами взаимопонимание.
Я повернулся и пристально посмотрел на Роско. Он стоял гордо и прямо, пламя костра замысловато отражалось на зеркальных гранях его металлического корпуса. Я припомнил, что еще в пустыне, когда мы упорно пытались от него чего-нибудь добиться и задавали бесчисленные вопросы, он указал нам правильный путь. Неужели он действительно что-то соображал? Найди он способ сформулировать свою мысль…
— Ты не можешь помочь? — обратился я к Свистуну. — Заглянуть в его металлическую душу и выведать, что он хочет сказать?
— Это выше моих сил, — вздохнул Свистун.
— Неужели до тебя не доходит, — раздраженно сказала мне Сара, — что все наши попытки найти выход из этого тупика обречены на провал? Мы не можем возвратиться на Землю. Мы останемся на этой планете навсегда.
— Есть одно средство, — заявил я.
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказала Сара. — Другие миры. Вроде мира сплошных песчаных дюн и барханов. И ты думаешь, что таких миров сотни…
— И не исключено, что один из них нам подойдет.
Она покачала головой.
— Ты недооцениваешь существ, построивших город и посадивших деревья. Они знали, что делали. Каждый из этих миров будет таким же изолированным, как здешний. Все они были задуманы с определенной целью…
— Тебе никогда не приходило в голову, — ответил я, — что один из этих миров — родина тех парней, что построили город?
— Нет, не приходило, — сказала она. — Но что это меняет? Они просто раздавят тебя, как букашку.
— Тогда что же нам делать?
— Я могу возвратиться в долину, — сказала Сара. — Ведь я не видела того, что открылось тебе. Могу и не увидеть.
— Прекрасно! — воскликнул я. — Там ты будешь жить так, как мечтала.
— А собственно, какая разница? — заметила Сара. — Чем иллюзорная реальность лучше реальной иллюзии? Как, например, ты можешь доказать реальность происходящего с нами?
Конечно, на ее каверзный вопрос был такой же каверзный ответ. Еще никем не был придуман способ, чтобы доказать реальность самой реальности. Лоуренс Арлен Найт добровольно принял вымышленную жизнь, смирился с нереальностью долины, конструируя в своем воображении идеальное бытие и приближая его к реальности в меру своих сил и способностей. Но Найту было легко пойти на это, также, вероятно, как и другим обитателям долины, близким ему по складу ума, поскольку всем им было решительно все равно, в реальном или вымышленном мире они живут.
Я размышлял, какие фантастические побуждения, должно быть, приписал нам Найт, чтобы объяснить себе причины нашего стремительного бегства. Естественно, он старался придать нашему поступку такой смысл, который ни на йоту не возмутил бы его спокойствия, не внес бы ни малейшего диссонанса в гармонию его вымышленной жизни.
— Ну, ладно, Бог с тобой, — промолвил я, смирившись с бесполезностью своих доводов. — Но я не смогу вернуться.
Мы сидели молча у костра, высказав все, что думали, исчерпав все аргументы. Ее нельзя было переспорить. Оставалось надеяться, что утром здравый смысл возьмет верх, и мы найдем общий язык.
— Майк, — внезапно позвала она.
— Да, что такое?
— Если бы мы остались на Земле, наверное, у нас все вышло бы хорошо. Мы очень подходим друг другу. Мы смогли бы поладить.
Я жестко посмотрел на нее. На ее лице играли блики огня, и его выражение показалось мне неожиданно мягким.
— Забудь о том, что сказала, — грубо отрубил я. — Я установил для себя правило: никогда не заводить шашни с нанимателем.
Я ожидал, что она вскипит, но этого не произошло. Она проглотила мои слова, не моргнув глазом.
— Ты же ведь понимаешь, что я имела в виду совсем другое, — сказала она. — Ты знаешь, о чем я говорила. Все испортила эта проклятая экспедиция. Мы слишком много узнали друг о друге, слишком многое, чтобы не возненавидеть. Ты уж прости меня, Майк.
— А ты меня, — ответил я.
Утром она ушла.
Я накинулся на Свистуна.
— Ты ведь не спал! Ты видел, как она уходила. Ты мог разбудить меня!
— Зачем? — спросил он. — Какой смысл? Все равно бы не остановил.
— Я бы выколотил эту дурь из ее упрямой головы, — негодовал я.
— Нет, — настаивал Свистун. — Шла за своей судьбой. Ничья судьба не может стать судьбой другого. У Джорджа — своя судьба. У Тэкка — своя. У Сары тоже своя судьба. Моя судьба принадлежит только мне.
— К черту судьбу! — заорал я. — Посмотри, до чего она их всех довела. Джордж и Тэкк испарились, а теперь вот Сара. Я должен пойти и вытащить ее оттуда…
— Не надо вытаскивать, — протрубил Свистун, распухая от негодования. — Нельзя этого делать. Решила сама. Сказала мне, что уходит. Взяла с собой Пэйнта, чтобы доехать до места, а потом отошлет его обратно. Оставила винтовку и боеприпасы. Сказала, что они могут нам пригодиться. Потом объяснила, что у нее не хватит духу проститься с тобой. Плакала, когда уходила.
— Все, хватит, я иду за ней. А ты будешь ждать здесь.
— Мой друг, — сказал Свистун. — Мой друг, честное слово, очень сочувствую тебе, но уже слишком поздно и ждать больше нельзя.
— Перестань нести околесицу. О чем ты говоришь?
— Должен уйти от тебя сейчас, — сказал Свистун. — Больше не могу оставаться. Слишком долго был в своей второй сущности и должен переходить в третье состояние.
— Послушай, — сказал я, — ты ведь без устали говоришь о своих многочисленных сущностях еще со времени нашей первой встречи.
— Должен пройти три фазы, — торжественно заявил Свистун, — сначала первую, потом вторую, а затем третью.
— Постой-ка, вот оно что, — догадался я, — ты трансформируешься, как бабочка. От гусеницы к кокону, а затем уже превращаешься в бабочку…
— Ничего не знаю ни о каких бабочках.
— Но за свою жизнь ты ведь успеваешь побывать в трех состояниях?
— Вторая стадия должна была продолжаться несколько дольше, — с грустью промолвил Свистун, — если бы не пришлось на время перейти в третью сущность, чтобы ты мог разглядеть этого вашего Лоуренса Найта.
— Свистун, — сказал я, — мне очень жаль.
— Не стоит огорчаться, — ответил Свистун. — Третья сущность прекрасна. Великое счастье предвкушать ее наступление.
— Ну ладно, черт с тобой, — сказал я, — если так надо, то переходи в свое третье состояние. Я не обижаюсь.
— Мое третье «я» — за пределами этого мира, — прогудел Свистун. — Это не здесь. Это — во вне. Не знаю, как объяснить. Очень грустно, Майк. Жалко себя, жалко тебя. Очень жаль, что мы расстаемся. Ты дал мне свою жизнь, я дал тебе свою жизнь. Мы прошли вместе по трудному пути. Нам не нужно было слов, чтобы разговаривать. Охотно бы разделил свою третью жизнь с тобой, но это невозможно.
Я сделал шаг вперед и встал на колени. Мои руки потянулись к нему, а его короткие щупальца обвили их и сомкнулись в крепком пожатии. И в тот момент, когда мои руки и его конечности сомкнулись, я почувствовал, что такое друг. На какой-то момент я словно погрузился в бездну его существа, а в моем сознании замелькали мириады его мыслей, воспоминаний, надежд, зазвенели мелодии его мечтаний, открылись тайны его души, цель его жизни (хотя я не уверен, что действительно ее уловил), передо мной раскрылась невероятная, потрясающая и почти неподдающаяся постижению структура общества, в котором он жил, проявилась затейливая радужная гамма его фантастических нравов. В мой разум ворвался стремительный поток, наводнивший сознание бурлящим морем информации, чувств, ярости, счастья и восторга.
Все это длилось лишь один миг, и вдруг все пропало — и крепкое рукопожатие, и сам Свистун. А я продолжал стоять на коленях с протянутыми вперед руками. Голову болезненно сжимало ледяным обручем, и я почувствовал, как по лбу скатилась капля холодного пота: никогда, сколько я себя помню, не был я так близок к небытию, но все же остался по эту черту реальности и сохранил человеческий облик. Я чувствовал свое существование каждой клеточкой тела, гораздо острее и глубже, чем когда-либо раньше, впервые отчетливо осознавал свою неповторимую человеческую сущность. Но теперь я почему-то не мог вспомнить, где я был и что видел, так как за короткий миг этого духовного сеанса связи я сумел побывать в неисчислимом количестве мест, не успев задержать в памяти хоть одно из них, не успев осмыслить то, что стало доступным моим органам чувств. В этот миг я как-будто воспарил над неизведанным миром, а мой разум выполнял роль наблюдателя, мгновенно впитав в себя новые, доселе недоступные впечатления, которые был не в состоянии осознать.
А теперь перед моими глазами вновь была небесная голубизна и фигура сумасшедшего робота, застывшего по стойке смирно возле потухшего костра.
Я с трудом встал на ноги и огляделся, пытаясь восстановить в памяти картины и явления, только что заполнявшие мое сознание, но тщетно: все открывшееся мне, вплоть до самой ничтожной детали, было начисто стерто возвратившейся реальностью, вытеснено моим человеческим я. Так приливная волна вмиг слизывает замысловатый рисунок на песке. Но я сознавал, что открывшееся мне не ушло, я ощущал его присутствие под плотным покровом вернувшегося ко мне человеческого сознания.
Я склонился над костром, присев на корточки. Разворошив золу палкой, я, наконец, добрался до тлеющих в глубине углей. Аккуратно положив на них сухие щепки, я дождался, когда над костром снова, вздрагивая на ветру, заструилась бледная лента дыма и на дровах заплясал веселый язычок пламени.
Сжавшись в комок, я молча сидел, глядел на огонь и подбрасывал в костер щепки, медленно возвращая его к жизни. В моих силах вернуть жизнь костру, подумал я, но в остальном я бессилен. Прошедшая ночь унесла с собой всех моих спутников, оставив мне только безумного робота. Из пяти разумных существ — четырех людей и одного инопланетянина — остался один, им оказался я. Джордж и Тэкк сгинули, и я о них не плакал, они просто не заслуживали ни единой слезы. Свистун ушел, и тут в худшем положении оказался я, поскольку он принял более совершенную форму, перешел на высший уровень своего развития. Единственная родственная душа, по-настоящему близкая мне, Сара, — ну что ж, ведь и она, подобно Свистуну, ушла в свой мир, о котором всегда мечтала.
Особенно убивала меня догадка, что Джордж и Тэкк тоже, вероятно, нашли то, что искали. Для всех нашлось место — для всех, кроме меня.
Но что же все-таки будет с Сарой, спрашивал я себя. Конечно, можно пойти в долину и выгнать ее оттуда пинками. Или можно переждать, пока она одумается, обретет чувство реальности и вернется сама (что, по моему убеждению, было совершенно невозможно, так как добровольно она никогда не вернется). Или можно, не мудрствуя лукаво, послать все к черту и пойти в город.
Споря сам с собой, я пытался убедить себя, что, избрав последний вариант, я поступаю правильно и не буду впоследствии испытывать угрызений совести. Конечно, я мог плюнуть на все и снять с себя всякую ответственность. Ведь я выполнил все условия контракта. И, что говорить, результат оказался гораздо более впечатляющим, чем я мог представить. В конечном итоге вся наша авантюра не стала погоней за мифической жар-птицей: Лоуренс Арлен Найт оказался реальным живым человеком, а не призраком; реальным оказался и изображенный в его романах галактический рай. Все были правы — неправ был только я один. Я ошибался, и, вероятно, поэтому мне и приходится теперь сидеть у разбитого корыта, в одиночестве, не зная, куда податься и что искать.
Послышалось звяканье металла, и, подняв голову, я с удивлением обнаружил, что Роско пристраивается поближе ко мне, словно желая разделить мое одиночество и составить мне компанию, заменив ушедших товарищей.
Устроившись поудобнее рядом с костром, Роско вытянул руку и тщательно выровнял ладонью на земле небольшую площадку. Я завороженно наблюдал за ним, гадая, какой фортель он выкинет на этот раз. Задавать вопросы было бессмысленно: разравнивая землю, Роско продолжал нашептывать себе под нос несвязную тарабарщину.
Указательным пальцем он осторожно прочертил в пыли угловатую линию, а затем добавил к ней несколько непонятных значков. Приглядевшись, я стал понимать, что он пишет какую-то математическую или химическую формулу — ее смысл я не улавливал, но некоторые символы мне оказались знакомы.
Наконец, я не вытерпел и заорал на него: «Черт возьми, что это значит?»
— Это, — отозвался он, — лето, где-то, вето, нетто, спето.
И снова начал выводить знаки в пыли. Писал он уверенно, не испытывая даже секундного замешательства, будто достоверно знал, что он делает и какой смысл несут эти формулы. Он полностью заполнил знаками участок, тщательно стер написанное, и снова продолжал писать с тем же усердием.
Затаив дыхание, я следил за его движениями, сетуя, что не могу понять, что он хочет мне объяснить. Все же, несмотря на кажущуюся комичность его поведения, я догадывался, что за его усилиями стоит нечто действительно важное.
И вдруг он застыл, его палец уткнулся в песок, больше не выводя знаков.
— Пэйнт, — промолвил он.
Я ожидал услышать привычный набор соответствующих рифм, но, к моему удивлению, его не последовало.
— Пэйнт, — повторил Роско.
Я вскочил на ноги, и Роско, поднявшись, встал рядом со мной. Пэйнт резво сбегал вниз по тропе, выделывая на ходу грациозные па. Он был один, без Сары.
Покачиваясь на полозьях, он остановился перед нами.
— Сэр, — заявил Пэйнт, — докладываю о возвращении и готовности к исполнению новых приказов. Хозяйка велела мне поторопиться. Она прощается с вами и передает, что молит Господа хранить и оберегать вас. Смысл сего высказывания не доступен моему скудному уму. Она также сказала, что надеется на ваше благополучное возвращение на Землю. Простите за глупый вопрос, сэр, но мне не понятно, что такое Земля.
— Земля — это наша родная планета, моя и Сары, — ответил я.
— Прошу Вас, досточтимый сэр, не окажете ли вы мне честь взять с собой на Землю меня.
Я недоуменно покачал головой.
— Что тебе нужно на Земле?
— Мне нужны вы, сэр, — торжественно заявил Пэйнт. — Мне нужен человек, способный на сострадание. Вы не бросили меня в минуту опасности. Вы пришли, не поддавшись испугу. Вы оказались настолько любезны, что вызволили меня из досадной и позорной западни, в которой я оказался. Теперь ничто не заставит меня добровольно расстаться с Вами.
— Спасибо за лестную оценку, Пэйнт, — поблагодарил я.
— Тогда, если позволите, я буду сопровождать вас.
— Нет, этого я позволить не могу… У меня для тебя другие планы.
— Я с готовностью выполню любые ваши пожелания, чтобы отблагодарить за мое спасение, но, добрый Человек, мне так хочется быть с вами!
— Ты должен вернуться назад, — твердо сказал я, — и дождаться Сару.
— Но ведь она ясно сказала: прощайте!
— Ты будешь ее ждать, — отрезал я. — Я не хочу, чтобы она вернулась из долины и не нашла никого, кто мог бы помочь ей на пути назад.
— Неужели вы думаете, что она вернется?
— Не знаю.
— Но я все равно должен ее ждать?
— Совершенно верно, — сказал я.
— Если Вам, добрейшему из живых существ, — уныло сказал Пэйнт, — так хочется, чтобы она вернулась, почему бы Вам не пойти в долину и не попробовать ее уговорить…
— Да не могу я этого сделать, — взорвался я. — Какой бы дурой она ни была, она тоже должна воспользоваться своим шансом. Как Джордж и Тэкк.
Я сам был удивлен тем, что сказал. Нужно было принять решение. И вот, наконец, оно пришло — без размышлений, без колебаний — это был выход, продиктованный не логикой, а наитием. Словно не я, а кто-то другой наперекор моей воле принял это решение за меня. Может быть, это сделал Свистун. Подумав о нем, я сразу вспомнил его настойчивые уговоры не вмешиваться, не ходить в долину, чтобы вызволить Сару. Обескураженный, я размышлял: сколько же себя оставил во мне Свистун перед исчезновением…
— В таком случае я возвращаюсь, — вздохнул Пэйнт, — преисполненный грусти, но покорный.
Он уже развернулся, чтобы уйти, но я остановил его. Взяв винтовку и боекомплект, я снова привязал их к седлу.
— Оружие она оставила вам, — запротестовал Пэйнт. — Ей оно не нужно.
— Если надумает вернуться, оружие ей пригодится, — ответил я.
— Она никогда не вернется, — объявил Пейнт. — И вы знаете, что она не вернется. Ее глаза так сверкали, когда она проходила через ворота.
Мне нечего было ему сказать. Я молча стоял и наблюдал, как он развернулся и медленно зарысил по тропе, надеясь, видимо, что я вдруг передумаю.
Но я не передумал.
Этим вечером, устроившись у костра, я вскрыл шкатулку, которую прихватил со стола в халупе Найта.
Я шел весь день, и каждый мой шаг сопровождало неприятное ощущение постороннего присутствия, причем этот некто уговаривал меня повернуть назад, и его беззвучный зов был так настойчив, что я ни на минуту не усомнился в реальности его существования. В постоянном противоборстве с этой силой я старался понять, кто же за ней стоит (у меня не было и тени сомнения, что это был именно кто-то, а не что-то). Может быть, это была Сара — чувство, что я должен что-то для нее сделать по-прежнему не оставляло меня, хотя максимум, чем я мог ей помочь — это попытаться дождаться ее возвращения. Или, может быть, это были проделки Свистуна: возможно, что-то скрывалось в глубинах моего разума, встроенное туда Свистуном, и те несколько мимолетных мгновений нашего последнего контакта заставляли меня, как марионетку в кукольном театре, подчиняться чьей-то посторонней воле? Или, может быть, все дело в Пэйнте? Ведь я сыграл с ним злую шутку, поставив задачу, которую не мог, точнее, не хотел выполнить сам. Наверное, думал я, нужно вернуться и сказать ему, что я освобождаю его от ответственности, которую на него возложил. Я старался избавиться от неприятных мыслей, связанных с Пэйнтом, но у меня постоянно возникала перед глазами картина, где Пэйнт по прошествии тысячи (или даже миллиона) лет, если, конечно, он был способен столько прожить, все еще стоит, как стойкий оловянный солдатик, на страже перед фасадом классического дворца, терпеливо ожидая того, чему уже никогда не суждено произойти; стоит непреклонно верный слову, данному столетия назад, послушный приказу, неосторожно сорвавшемуся с губ жестокого человека, который сам уже давно превратился в прах.
Угнетенный этими размышлениями, я плелся вниз по тропе. Если посмотреть на нас со стороны, то, вероятно, мы с Роско представляли довольно чудную пару: идущий впереди человек с мечом на поясе и щитом в руках и покорно следующий за ним увешанный поклажей и что-то бормочущий себе под нос робот.
Расположившись на ночлег и роясь в рюкзаке в поисках еды, я и наткнулся на шкатулку, взятую со стола Найта. Я отложил ее в сторону, чтобы разобраться с ее содержимым после ужина.
После ужина я поднял шкатулку Найта и открыл ее. Там лежала толстая несшитая рукопись. Взяв первый лист, я повернул его так, чтобы свет костра падал на текст, и прочитал:
«Голубизна и высота. Чистота. Застывшая голубизна. Шум воды. Звезды над головой. Обнаженная земля. Раздающийся с высоты смех и грусть. Грустный смех. Наши действия лишены мудрости. Мысли лишены твердости…»
Буквы были похожи на маленьких танцующих уродцев. Я с трудом разбирал слова:
«… и объема. Нет ни начала, ни конца. Вечность и бесконечность. Голубая вечность. Погоня за несуществующим. Несуществующее — это пустота. Голая пустота. Разговор — ничто. Дела — пустота. Где найти нечто — пустое? Нигде, таков ответ. Высокий, голубой и пустой».
Это был бессмысленный набор слов, тарабарщина, почище бреда Роско. Я извлек страницу из середины: в верхнем углу значился номер «52». А дальше шло:
«…далеко — не близко. Дали глубоки. Не коротки, не длинны, но глубоки. Некоторые бездонны. И не могут быть измерены. Нет средства их измерить. Пурпурные дали глубже всех. Никто не идет в пурпурную даль. Пурпур — это путь в никуда».
Я положил листы обратно в шкатулку и закрыл крышку. Сумасшествие, думал я, жить жизнью наивного безумца в заколдованной древнегреческой долине. И бедная Сара отправилась тем же путем. Ничего не подозревая, ни о чем не догадываясь.
Я едва удержался от яростного крика.
Найт чувствовал себя счастливым, когда писал эту ерунду. Его это совершенно не волновала ценность его «творений». Он замкнулся в скорлупе выдуманного счастья, как червячок тутового шелкопряда в своем коконе, скованный паутиной заблуждений, считая, что достиг цели своей жизни. Самодовольный слепец, не подозревающий, что и цель может оказаться иллюзией.
Если бы Свистун был сейчас со мной!.. Впрочем, я и так знал, что бы он сказал. «Не должен вмешиваться, — наверное, прогудел бы он, — не должен встревать». Свистун говорил о судьбе. А что такое судьба? Записана ли она в генетическом коде человека или на звездах? Указано ли на ее невидимых скрижалях, как должен поступать человек, что он будет желать, что он будет делать, чтобы найти самую заветную свою мечту?
Все мои спутники уже достигли своего неясного и непостижимого миража, манившего их издалека. Возможно, им это удалось, потому что каждый из них знал или догадывался, что нужно искать. А я? Что искал я? Я попытался представить, чего я хочу… и не сумел.
Утром мы нашли куклу Тэкка — на том же месте, недалеко от тропы, где она и была брошена. До этого дня у меня не было возможности как следует рассмотреть ее. Теперь у меня хватало времени, чтобы разглядеть куклу во всех деталях, испытать на себе завораживающее влияние странного выражения грусти, запечатленного на ее грубом лице. Одно из двух, думал я: либо тот, кто вырезал куклу, был невежественным дикарем, случайно ухитрившимся придать ее лицу выражение грусти, либо искусснейшим мастером, способным несколькими скупыми штрихами передать дереву отчаяние и терзания разумного существа, стоящего лицом к лицу с тайнами вселенной и дерзнувшего разгадать их.
Это было не совсем человеческое лицо, но достаточно близкое к человеческому. Его можно было даже отнести к земной расе. Это было лицо человека, искаженное потрясением, вызванным грандиозной истиной, — и, очевидно, истиной, познанной не в результате целенаправленного поиска, а словно внезапно обрушившейся на него. Рассмотрев куклу, я хотел было отбросить ее в сторону, но неожиданно обнаружил, что не могу этого сделать. Она словно пустила в меня корни и не отпускала. Кукла как будто нашла во мне убежище и, заняв его, уже не хотела покидать. Я стоял, сжимая ее в кулаке, и пытался отшвырнуть от себя, но мои пальцы не могли разомкнуться.
Мне пришло в голову, что нечто подобное произошло и с Тэкком; единственное отличие состояло в том, что он добровольно подчинился ее власти. Мадонной назвала ее Сара: может быть, она была права, хотя я так не считал.
Теперь я пошел по тропе, подобно Тэкку, прижимая к себе этого проклятого деревянного идола и укоряя себя, но не столько за то, что у меня не хватает сил избавиться от куклы, сколько за то, что я поневоле становлюсь похожим на монаха, — человека, которого я органически не выносил и глубоко презирал.
…По прошествии нескольких дней, скорее от скуки, нежели из любопытства, я снова открыл шкатулку и извлек рукопись Найта. Мне стоило большого труда разобрать и расшифровать его каракули. Я вникал в ее содержание, как в забытом Богом монастыре дотошный историк копается в пыльных манускриптах, исследуя дюйм за дюймом пергаментный свиток, и доискивается, как мне представлялось, не столько до какой-нибудь сенсационной тайны, сколько старается понять человека, исписавшего такую груду бумаги, проследить маршрут блужданий человеческого духа на пути к истине, скрывающейся где-то в глубинах подсознания.
Но лишь на десятый вечер, когда мы были уже в двух переходах от пустыни, я, наконец, наткнулся на отрывок, показавшийся мне не лишенным смысла:
«… А эти ищут голубого и багрового знания. Они ищут его по всей вселенной. Они ловят все, что может быть известно или придумано. Не только голубое и багровое, но весь спектр знаний. Они ставят ловушки на одиноких планетах, затерянных в бездне пространства и времени. В синеве времени. Знания ловятся деревьями, и, пойманные, они складируются и хранятся до сбора золотого урожая. Огромные сады могучих деревьев протают синеву, на мши погружаясь в нее, пропитываясь мыслями и знаниями. Так иные планеты впитывают золото солнечного света. Эти знания — их плоды. Плоды многообразны. Они круглы и продолговаты, тверды и мягки. Они и голубы, и золотисты, и багряны. Иногда красны. Они созревают и падают. И их собирают. Потому что урожай — это время сбора, а созревание — время роста. И голубое, и золотистое…»
Здесь Найт снова впал в бессвязный бред, который, как и во всей рукописи, преимущественно выражался в бесконечном перечислении оттенков цвета, разновидностей форм и размеров.
Я отложил рукопись и присел у костра, лихорадочно обдумывая, какой же смысл скрывается за содержанием этого отрывка. Был ли он случайным порождением больного воображения, также, как и весь текст в целом? Или представлял собой плод временного озарения, во время которого Найт успел изложить важный факт, затуманенный пеленой его воображения. А, может быть, Найт вовсе и не был таким сумасшедшим, каким казался, и вся эта рукописная галиматья была не более чем искуссным камуфляжем, за которым скрывалось тайное послание, предназначенное для того, в чьих руках волею судьбы окажется рукопись?
Но если в отрывке действительно содержалось замаскированное послание, тут же возникал вопрос: как Найту удалось об этом узнать? Были ли в городе какие-то записи, из которых он почерпнул сведения, проливающие свет на историю планеты? Или он говорил с кем-то, кто объяснил ему, для чего планета превращена в гигантский сад? А, может быть, правду удалось раскопать Роско? Ведь Роско, помимо всего прочего, был еще и роботом-телепатом. Но честно говоря, вряд ли кто-нибудь сейчас разглядел в нем феноменальные способности. Роско пристроился рядом со мной и по-прежнему вычерчивал пальцем на расчищенном пятачке земли какие-то символы, бормоча себе под нос.
На следующее утро мы возобновили поход.
Шли быстро. Мы пересекли поле, где я дрался с кентавром, и двинулись дальше, не делая привалов, к ущелью, в котором мы нашли Старину Пэйнта.
Я часто воображал, что покинувшие нас попутчики все еще с нами. Нас сопровождали их тени. Вот она — кавалькада призраков: Сара верхом на Старине Пэйнте; Тэкк, закутанный в коричневую сутану, ковыляет, поддерживая под руку спотыкающегося и трясущегося Джорджа Смита; Свистун, наш вечный дозорный, рыщущий далеко впереди. Иногда я что-то кричу ему, позабыв, что он ушел слишком далеко и не сможет меня услышать. Иногда, поддаваясь игре воображения, я действительно начинал верить, что они с нами, и лишь очнувшись, обнаруживал, что рядом никого нет, кроме безумного робота.
Кукла Тэкка уже больше не прилипала к руке. Так что при желании я мог бы от нее легко отделаться, но все же нес ее с собой. Я не знал, зачем это делаю, — просто так было нужно. Вечерами я подолгу рассматривал ее, иногда с отвращением, иногда подпадая под ее очарование, но с каждым днем моя антипатия к ней все более ослабевала, а притягательная сила ее обаяния брала верх. И я продолжал проводить вечера, глядя в лицо куклы с надеждой, что в один прекрасный день смогу постичь мудрость, заключенную в ней.
Временами я вновь обращался к рукописи. Текст был все таким же бессвязным, и только в самом конце встретилась фраза:
«…Деревья — это вершины. Деревья достигают высот. Вечно неудовлетворенные, всегда ненасытные. Все, что я пишу о деревьях и пойманном знании, — истинно. Их вершины туманны. Голубой туман…»
ВСЕ, ЧТО Я ПИШУ О ДЕРЕВЬЯХ И ПОЙМАННОМ ЗНАНИИ, — ИСТИННО…
Больше я в рукописи ничего не нашел.
А вскоре мы увидели на горизонте город, уходящий в небеса белоснежными башнями домов.
Я вдруг почувствовал, как Роско схватил меня за плечо. Я повернулся в ту сторону, куда он указывал рукой. С севера, со стороны гор, на нас двигались чудовища, легион Отвратительных тварей. Их ни с кем нельзя было спутать: это могли быть только те существа, чьи скелеты и кости перегораживали проклятое ущелье, где был найден Старина Пэйнт. Теперь они предстали во плоти — массивные животные, быстро передвигавшиеся на задних лапах, с вытянутыми назад хвостами, помогавшими им сохранять равновесие на бегу. У них были могучие тела, гигантские головы. Передние лапы с острыми сверкающими на солнце когтями они держали на весу. Они разевали пасти, и даже на большом расстоянии был хорошо виден хищный оскал.
Я что было сил припустил по тропинке, ведущей к городу. Щит мешал мне, и я его бросил. Болтающийся в ножнах меч бил меня по коленкам, и я, пытаясь на бегу развязать ремень, споткнулся и кубарем покатился с пригорка, как оторвавшееся от телеги колесо. Прежде чем я успел остановиться, сильная рука схватила меня за ремень, к которому были подвешены ножны, и приподняла вверх — я повис в воздухе. В таком подвешенном состоянии меня крутило то по часовой стрелке, то против, а мимо носа пролетали комья земли, летевшие из-под ног бегущего Роско, которые мелькали, как велосипедные спицы.
Боже милосердный, как он, оказывается, умел бегать!
Вдруг перед моими глазами зарябила мощеная дорога, и Роско, наконец, поставил меня на ноги. Голова кружилась, земля ходила ходуном, но я понял, что мы уже на узкой городской улице, зажатой с двух сторон высокими стенами белых домов.
Позади слышались злобное рычание и яростный скрежет когтей по камню. Обернувшись, я увидел, как преследовавшие нас чудовища пытаются протиснуться в узкую щель между домами. Все их усилия, к счастью, не принесли результата. Мы были в безопасности. И я, наконец, получил ответ на давно волновавший меня вопрос: почему в громадном городе такие узкие улицы.
Призрачные силуэты кораблей все также виднелись на белом поле посадочной площадки космодрома. Величественные белоснежные утесы городских домов окаймляли ее, как края гигантской чаши. Площадка сияла стерильной чистотой. Крутом стояла мертвая тишина. Ни единого движения, ни малейшего дуновения ветерка.
Повешенное на привязанной к стропиле веревке сморщенное тело гнома расслабленно свисало из-под потолка кладовой. И в кладовой все было по-прежнему: те же горы поставленных друг на друга ящиков, коробок, тюков и узлов. Лошадок нигде не было видно.
В большой комнате, в которую надо было подниматься с улицы по пандусу, экраны тоже находились на своих местах, в каждый был вмонтирован наборный диск.
Солнце уже прошло зенит, и правая сторона улицы тонула в глубокой тени. Но, повернув голову, я увидел, что солнечный свет все еще освещал верхние этажи домов на противоположной стороне.
Покинутый город… Почему из него ушли? Что заставило обитателей покинуть его? Возможно, они выполнили свою задачу, и теперь им незачем было оставаться? Их ждали другие планеты, другие цели, а, может быть, и там они занимались тем же, что и здесь. Не исключено, что единственной их задачей на этой планете было вырастить сад — пока деревья не наберут достаточно сил, чтобы существовать самостоятельно и не нуждаться в садовнике. А еще нужно было построить подземные склады для хранения семян, вывести маленьких грызунов, занимающихся сбором. Да, работа была большая…
Но эти колоссальные затраты времени и сил стоили того — если верить рукописи Найта. Каждое дерево служило своеобразным приемным центром, собиравшим информацию с помощью таких средств, которые человечеству пока неизвестны.
Деревья выполняли роль фильтров, пропускающих через себя рассеянное по всей галактике информационное излучение. Миллионы приемников беспрерывно просеивали информационные волны, анализировали, собирали, а затем отправляли «в архив». А через определенные промежутки времени появлялись «садовники» и получали чистое знание, добывая их из семян, где информация хранилась в сложных цепях ДНК-РНК.
Когда я думал об этом, меня прошибал холодный пот. В закромах и бункерах, где грызуны складировали семена, содержались поистине бесценные сокровища. Любой, кто сумел бы овладеть семенами, а затем разработать технологию выделения из них информации или раскрыть код, открывающий доступ к зашифрованным в них данным, сосредоточил бы в своих руках интеллектуальные ресурсы галактики. Тот, кому удалось бы опередить владельцев сада и снять урожай раньше них, завладел бы немыслимым сокровищем. И «садовники», предусмотрев такую опасность, приняли меры предосторожности. Гостям не возбранялось появляться здесь, ибо они тоже несли информацию, но вот покидать планету было запрещено.
Было бы любопытно узнать, как часто появлялись на планете владельцы сада. Предположим, что каждую тысячу лет в галактике накапливались знания, стоящие приобретения. А вдруг с этими «садовниками» что-нибудь случилось? И по каким-то причинам не могли прилететь на планету для сбора урожая? Или вообще отказались от задуманного ими проекта, поскольку он им просто наскучил?
От долгого сидения на корточках мои ноги начали затекать, и я вытянул руку, опершись на пол ладонью, чтобы переменить позу. И тут же я почувствовал под рукой куклу. Я не стал поднимать ее, просто нащупал ладонью ее лицо и прошелся по нему кончиками пальцев… А ведь строители города и создатели сада не были первыми жителями планеты. До их появления планета была заселена другой расой, построившей похожее на храм красное здание на окраине города и создавшей эту куклу. Сейчас мне почему-то казалось, что эта деревянная кукла несет в себе больше смысла, чем даже строительство города.
Я бросил взгляд на Роско. Он перестал чертить свои иероглифы и смирно сидел с вытянутыми вперед ногами, тупо уставившись в пустоту. У него был вид человека, впавшего в оцепенение после того, как ему внезапно открылась потрясающая истина.
Сара оказалась права. Выхода не было. Все миры вели в тупик. Я изучил каждый, неустанно переходя из одного в другой и постоянно подгоняя себя.
Пришлось порядочно повозиться, прежде чем я научился обращаться с наборным диском, открывающим путь в другие миры. Но как только я приобрел навык, то немедленно взялся за дело, ни на что не отвлекаясь. Роско не беспокоил меня, и я, в свою очередь, не обращал на него внимания. Разве что иногда замечал, что он часто отсутствует. У меня вложилось впечатление, что он бродил по городу, но времени разобраться, зачем ему это нужно, у меня не хватало.
Меня очень занимала загадка, зачем понадобились двери в другие миры? Я еще понимаю, если бы за ними открывались благоустроенные планеты, но попадать снова и снова то в дикие джунгли, то в пустыню, то на землю, залитую клокочущей лавой… Может быть, это был канализационный люк, предназначенный для непрошенных гостей? Но тогда хватило бы одного-двух миров. Зачем же такое множество? Я по-прежнему не мог понять логику «садовников».
Побывав в десятках миров, я оказался в том же положении, что и до начала поиска. Поиски ничего не дали.
Однажды, вернувшись, я обнаружил, что Роско нет. Сгорбившись, я безвольно сидел у костра и жалел себя.
Внизу в уличной темноте мелькнула тень: черное пятно на сером фоне. Холодок страха пробежал по моей спине, но я не пошевелился. Тень продолжала двигаться, она вышла с улицы и направилась по пандусу прямо ко мне, шагая медленной неуверенной походкой, напоминавшей старческую поступь.
Это был Роско. Боже, как я был рад, что этот несчастный вернулся. Я встал, чтобы поздороваться с ним. Он остановился перед самой дверью и заговорил, осторожно произнося слова, словно боясь опять сбиться на привычную рифмованную белиберду. Медленно и старательно, делая отчетливые паузы после каждого слова, он произнес: «Пойдемте со мной».
— Роско, — сказал я, — спасибо, что ты вернулся. Что произошло?
Он стоял в сгущающихся сумерках, тупо глядя мне в глаза. Затем также медленно и осторожно, с трудом артикулируя каждое слово, выдавил из себя:
— У меня были трудности. Со мной случилась беда. Но теперь я справился и чувствую себя лучше.
Он уже говорил свободнее, но все еще с усилием. Длинные фразы давались ему нелегко. Было заметно, как он преодолевает невидимый барьер, чтобы правильно произнести фразу.
— Не волнуйся, Роско, — посоветовал я. — Не мучай себя. У тебя прекрасно получается. Не стоит переживать.
Но он не мог расслабиться. Ему очень нужно было что-то мне объяснить. Это «что-то» слишком долго бродило в его мозгу и теперь настойчиво требовало выхода.
— Капитан Росс, — сказал он. — Долгое время я боялся, что не смогу справиться. На этой планете есть то, что требует объяснения, и я никак не мог привести это к знаменателю… нагревателю, предателю, законодателю…
Я быстро подошел к нему и взял за руку.
— Ради бога, — взмолился я, — не волнуйся. У тебя вагон времени. Не надо торопиться. Я тебя спокойно выслушаю, не спеши.
— Спасибо, капитан, — произнес он с усилием, в его голосе звучала искрения признательность, — за ваше терпение и сострадание.
— Мы прошли вдвоем длинный путь, — сказал я. — Мы можем позволить себе не торопиться. Если ты нашел ответы, я могу подождать.
Он пристально посмотрел на меня, как будто прикидывал, стоит ли метать бисер перед свиньями, а затем вдруг спросил: «Капитан, что вам известно о реальности?»
Я даже вздрогнул от неожиданности. Более дурацкого вопроса нельзя было придумать.
— Какое-то время назад, — ответил я с сомнением, — я мог поручиться, что хорошо умею отличать реальность о вымысла. Сейчас я не уверен.
— На этой планете, — заявил он, — реальность разделена на части, слои. Здесь их, как минимум, два. А, может быть, гораздо больше.
Теперь он говорил уже достаточно бегло, хотя временами начинал заикаться, с трудом выталкивая из себя слова, и тогда его речь становилась невнятной.
Нет, слова Роско не были для меня открытием. Я уже начинал понимать, что знания — не единственное богатство планеты. Не только белый город и информационные ловушки в виде деревьев были ее достоянием. На этой планете любой человек мог бесследно исчезнуть — или испариться, как Тэкк — причем, невозможно было понять, куда он девался. Переходили ли они в другую реальность, в другую жизнь, как перешел в свою третью сущность Свистун?
Здесь существовала другая, более ранняя цивилизация, другая культура, процветавшая до того, как был построен город. Эта цивилизация построила здание из красного камня, она создала деревянную куклу. Может быть, представителям этой культуры и была известна разгадка этих таинственных исчезновений?
Роско болтал что-то о многослойных реальностях — может быть, в них и следовало искать ключ к разгадке? И если все это окажется правдой, интересно, существуют ли такие многослойные реальности только на этой планете, или это явление общее для галактики?
Но, к сожалению, все это не имели никакого отношения лично ко мне. Я вспомнил, чего же мне больше всего хотелось во время нашего похода по тропе. Ведь я не искал того, что искала Сара, Тэкк или Джордж, тем более Свистун. Я мечтал об одном — поскорее убраться с этой планеты.
Может быть, все дело в моём одиночестве?
Тэкка и Джорджа уже не найти. Свистун вне досягаемости. Бессмысленно пытаться их разыскивать. Но оставалась Сара. Ее я, наверное, мог бы вытащить из долины, но имел ли на это право?
Нет, дело не в Тэкке, не в Джордже, не в Свистуне. Даже не в Саре. Я все равно не смогу решиться увести ее силой. Но есть одно существо, за которое я в ответе.
— Мы возвращаемся, — сказал я Роско.
— Возвращаемся? — переспросил Роско. — За мисс Фостер?
— Нет, — отрезал я, — за Пэйнтом.
Конечно, это была сумасшедшая мысль, Пэйнт ведь только лошадка. Если бы не мое вмешательство, он все также лежал бы вверх тормашками, зажатый между камней. И разве я давал ему какие-то обещания? Он говорил, что хочет попасть на Землю, а что он вообще знал о Земле? Он никогда не был на ней. Он даже спрашивал меня, что означает слово Земля. И все же я не мог без жалости вспоминать его медленную поступь, когда я приказал ему идти в долину и ждать Сару, а он неохотно поплелся и старался не уходить далеко, чтобы расслышать, когда я, раздумав, попрошу его вернуться. Разве можно было забыть, как он отважно нес меня в седле на битву с кентавром. Хотя, надо честно признать, что победа не принадлежала ни мне, ни ему. Мы выиграли этот поединок только благодаря Саре.
— Мне хочется, — промолвил Роско, подстраиваясь под ритм моей ходьбы, — постичь в деталях концепцию множественных реальностей. Так бы я их назвал. Я уверен, что представление о них уже оформилось в моем мозгу, только я пока не могу воссоздать целостной картины. Это что-то вроде головоломки, состоящей из множества деталей, — стоит только собрать их воедино, как перед тобой предстанет целое, простое и естественное, а ты будешь удивляться, почему не мог дойти до решения сразу.
Мне пришло в голову, что, если бы он вернулся к своему бессвязному бормотанию, было бы проще. Это все же не так действовало на нервы.
— Моя новая способность, — продолжал тем временем Роско, — приводит меня в замешательство, полагаю, что ее можно было бы назвать «восприимчивость к среде».
Я особенно не прислушивался к его словам, так как был занят своими мыслями. Больше всего меня беспокоило то, что я не был уверен, стоило ли нам вообще возвращаться в долину. Неоднократно я собирался повернуть назад, но каждый раз что-то подталкивало меня в спину.
Когда мы вышли из города, не было никаких признаков чудовщ. Мы спокойно прошли мимо дремлющего под палящими лучами солнца красного здания, лежащего на земле ствола гигантского дерева и зловонной ямы, окружавшей зубчатую башню огромного пня.
Путь казался короче, чем наше первое путешествие. Мы летели на всех парах, словно догадываясь, что наше время ограничено. Вечером Роско привычно расчистил участок земли возле костра и продолжал выводить пальцем бесконечне формулы и уравнения, что-то бормоча себе под нос, как будто стараясь убедить в чем-то либо меня, либо себя самого.
И так вечер за вечером он все писал и бубнил, а я сидел рядом и, наблюдая за игрой пламени костра, старался объяснить себе, почему мы возвращаемся. Все-таки я решился признаться хотя бы себе, что не Пэйнт был причиной моего безрассудного порыва, хотя мое обязательство перед ним тоже повлияло на это решение. И все же выбор зависел не от него — Сара притягивала меня к себе через многокилометровые пространства. Я видел ее лицо в отблесках костра, за прозрачной вуалью легкого дыма; видел ее вечно непослушный локон; щеку, испачканную дорожной грязью; и главное — ее глаза, пристально изучающие меня.
Временами я извлекал куклу из кармана и разглядывал ее лицо. Возможно, этим я хотел отвлечь себя от взгляда Сары, неотступно преследовавшего меня. Или, может быть, я смотрел на жесткое лицо игрушки в безумной надежде, что эти немые губы разомкнутся и дадут ответ на мучивший меня вопрос. Меня не покидало ощущение, что кукла — необходимый и важный участник всего происходящего и в резких чертах ее лица пересекаются неуловимые нити закономерностей и противоречий.
После долгих дней пути мы, наконец, взобрались на крутой склон и увидели простирающуюся перед нами холмистую изрезанную оврагами равнину, по которой шла тропа к страшному ущелью.
Далеко от нас, почти рядом с линией, где тропа терялась в неровных складках местности, по направлению к нам двигалась какая-то точка, маленькая блестка, сверкающая на солнце. Некоторое время я удивленно наблюдал за ней, пока она не выползла на участок, где ее можно было лучше рассмотреть на фоне темной земли. Теперь все стало ясно — эту тряскую подпрыгивающую иноходь нельзя было спутать ни с чем.
Роско тихо сказал: «Это Пэйнт».
— Но Пэйнт не может вернуться один…
И вот я уже мчался вниз по склону, размахивая руками и безумно крича. Роско бежал вслед за мной.
Сара увидела нас издалека и помахала рукой в ответ. На расстоянии она была похожа на крошечную куколку с двигающимися ручками, посаженную верхом на лошадку-качалку.
Пэйнт несся к нам со скоростью ветра. Его полозья, казалось, не касались земли. Мы встретились на равнине, где Пэйнт замедлил бег. Прежде, чем я подбежал к Саре, она уже успела спрыгнуть с Пэйнта. Боже, как восхитительно она кипела от бешенства!
— Ты снова добился своего! — закричала она. — Я не смогла остаться! Ты все мне испоганил! Как я ни старалась, я не смогла забыть того, что вы со Свистуном мне наплели. Ты знал, что так все и получится! Ты все рассчитал. Ты был так уверен в себе, что даже оставил Пэйнта, чтобы он довез меня до города!
— Сара, — запротестовал я, — ради Бога, не кипятись.
— Нет, — орала она, — ты меня выслушай! Ты все испортил, ты лишил меня радости наслаждаться волшебством, ты, ты!..
Она вдруг замолчала на полуслове, и было похоже, что она вот-вот разрыдается.
— Нет, не то, — сказала она уже спокойнее, — виноват не только ты. Все мы виноваты. С этими нашими мелочными препирательствами…
Я подошел и обнял ее. Сара приникла ко мне.
— Майк, — сказала она приглушенно, уткнувшись лицом в мою грудь. — Мы не сможем отсюда выбраться. Все наши усилия ни к чему не приведут. Они нас просто не выпустят.
— Если благородный сэр соблаговолит бросить только один единственный взгляд, — вежливо вмешался Пэйнт, — ему сразу станет ясно, о чем говорит благородная леди. Они преследуют нас всю дорогу. Они, как гончие псы, идут по нашему следу. И они постепенно нас нагоняют.
Я поднял глаза: их тела перекатывались через изрезанную холмами линию горизонта. На нас надвигалась орда чудовищ.
Толкая и сшибая друг друга, они яростно мчались к нам, некоторые скатывались по склонами под напором поджимавших сзади животных. Их были сотни, а, может быть, тысячи. Они не приближались, а, скорее, наплывали, как волны, перекатываясь через вершины холмов, обтекая их с флангов.
— И сзади тоже они, — сказал Роско неожиданно тихим голосом.
Я повернул голову и увидел, как чудовища появляются на седловине хребта, через который мы только что перевалили.
— Ты ведь нашел куклу, — сказала Сара.
— Какую еще куклу? — раздраженно спросил я. В такой момент она, конечно, сумела выбрать самый важный предмет для разговора…
— Куклу Тэкка, — пояснила она. Она протянула руку и вытащила куклу из кармана моей куртки. — Ты знаешь, за все время, пока Тэкк носил ее с собой, я так ни разу и не удосужилась ее рассмотреть.
Зверей становилось все больше, их была тьма, и они приближались со всех сторон. Волны их тел вскипали на склонах холмов. Чудовища образовали сплошную бурлящую массу, а мы ютились на островке, грозящем вот-вот скрыться под волнами.
Роско встал на колени и расчистил ладонью пятачок земли.
— На черта тебе это нужно?! — завопил я.
Картина была потрясающая: мы со всех сторон окружены монстрами, и в этот момент Сара разглядывает куклу, а этот железный идиот, стоя на коленях, колдует с математическими уравнениями.
— Иногда создается впечатление, что весь окружающий мир немножко сошел с ума, — невозмутимо провозгласил Пэйнт, — но пока вы — капитан, а я на посту…
— Хоть бы ты помолчал! — рявкнул я на него.
Кругом было достаточно объектов, достойных самого пристального внимания, чтобы позволить себе отвлекаться на болтовню глупой лошадки.
Они окружали нас, и как только стая приходила в движение, волны их тел начинали колыхаться со всех сторон.
— Капитан Росс, — сказал Роско, — кажется, мне удалось найти то, что нужно.
— Ладно, оценка — отлично, — ответил я.
Сара придвинулась вплотную ко мне. Ее винтовка свисала на ремне через плечо, а в руках была дурацкая кукла, которую она прижимала к груди так же бережно, как когда-то Тэкк.
— Сара, — сказал я. И тут я произнес то, что никогда бы не сказал; выговорил с дрожью в голосе, словно подросток, впервые решившийся на признание. — Сара, если мы выберемся из этой переделки, может быть, попробуем начать все с начала? С того момента, когда я переступил порог твоего дома на Земле, а ты встретила меня в холле… на тебе тогда было зеленое платье…
— И ты влюбился в меня с первого взгляда, — сказала Сара, — а потом ты оскорблял и высмеивал меня, а я отвечала тебе тем же, и все у нас пошло кувырком…
— Мы так с тобой хорошо схватывались, — сказал я, — что будет обидно оставить наш спор незаконченным.
— Ты — хулиган, — заявила Сара, — и я тебя ненавижу. Были мгновения, когда я тебя ненавидела так, что была готова убить. Но вспоминая эти минуты, я почему-то теряю голову…
— Давай винтовку, — сказал я. — И не забудь заткнуть уши.
— Есть другой выход, — перебила меня Сара. — Его подсказал Тэкк. Этот народ изобрел куклу.
— Чушь собачья, — заорал я. — А Тэкк — просто урод и никто другой…
— Тэкк все понял, — заорала она в ответ. — Он понял, что такое кукла А Джордж мог это и без куклы. И Свистун умел это проделывать сам.
Свистун, подумал я с грустью. С бочкообразным туловищем, семенящая маленькая многоножка, с множеством щупалец, жизнь, состоящая из трех фаз… Теперь он перешел в свое третье состояние, оставив часть себя во мне и унеся большую часть с собой… Будь он здесь, он бы знал, что делать…
Думая о нем, я почувствовал его присутствие, его отклик в моем сознании, как тогда, в мгновение нашей наибольшей близости, когда мои руки и его щупальца были сомкнуты в крепком пожатии и мы оба были как единое целое.
И вдруг это ощущение вернулось ко мне — все то, что я тогда узнал и почувствовал, а потом безуспешно пытался восстановить в памяти. Только одна моя половина осталась мною, другая была Свистуном, точнее, не только им, а всеми его соплеменниками, пришедшими вместе с ним. Они были рядом благодаря способности, привитой мне Свистуном, способности, позволявшей проникать в чужой разум и схватывать смысл его знаний, — словно на мгновение разрозненные интеллекты тысяч существ превращались в одно слитное коллективное сознание.
Мне вдруг стало доступным все: интуиция Сары, тайное предназначение куклы, велеречивая невнятица Пэйнта, смысл выведенных за земле уравнений Роско. Мне стала понятной многослойная структура скалы, которую я разглядывал; пребывая между жизнью и смертью, я постиг эту говорящую хронологию времен, повествующую о течении истории, о событиях, потрясавших когда-то эту планету.
И вдруг перед моими глазами открылось другое измерение. Я видел его так же ясно, как структуру времени, — конечно, не только своими глазами, но и глазами Свистуна, и тех, кто пришел вместе с ним. Передо мной лежало, как на ладони, множество вселенных, множество их самостоятельных уровней. Я одновременно видел, чувствовал и постигал гармонию окружающего мира.
Древние жители планеты знали об этом еще до того, как пришли «садовники»; они подсознательно чувствовали истину. Это они вырезали на лице куклы восторг, удивление и ужас, вызванный их открытием. Джордж Смит понимал это, наверное, лучше, чем остальные; Тэкк, впадая в экстаз, порожденный его воображением, подошел к истине еще задолго до того, как нашел куклу; Роско, помимо своей воли, овладел тайной после встряски, устроенной его мозгу деревянными жердинами кентавров.
Теперь понял это и я.
Кольцо звероподобных монстров сужалось, из-под их когтистых лап, взрыхляющих землю в стремительной скачке, поднимались густые облака пыли. Но они уже не могли нас испугать, они принадлежали другому миру, другому времени, другой реальности, и нам было достаточно сделать один маленький шаг — и оказаться далеко от них, в другом мире.
Не знаю, как это произошло, но я ощутил переход всем своим существом: мы сделали шаг в этот неведомый мир и очутились в нем.
Это было очень странное место, окруженное объемными пейзажами, словно вытканными на гобелене. Оно порождало чувство нереальности, но нереальности, дружественной нам. Это была страна тишины и мира, страна неподвижности. Люди, населяющие эту страну, казалось, не сказали за свою жизнь ни одного дурного слова, а лодка, застывшая на воде, никогда не плыла по реке. Все, открывшееся перед моим взором: деревня и река, травы; облака, люди и собаки, — все они были фрагментами неподвижной картины, искусно перенесенной на ткань много веков назад и не тронутой временем.
Цветные нити прочно легли на предназначенное место и замерли навсегда. Небо имело желтоватый оттенок, подчеркнутый отражением в воде, невысокие дома окрашены в коричневато-красный цвет, а зелень деревьев не той привычной глазу зеленью земной растительности, а мастерски выполненным орнаментом для украшения стен. И все же картина жила предчувствием человеческой теплоты и доброжелательности, а нараставшая уверенность, что, однажды войдя в этот пейзаж, ты уже не сможешь его покинуть, органично вплетаясь в фактуру полотна, слившись с его красками, была загадочно душевна.
Мы стояли на высоком пригорке, возвышавшемся над деревней и рекой. Все были на месте. Не было только куклы: кукла осталась в покинутом нами мире, возможно, чтобы послужить кому-то другому.
— Майк, — мягко сказала Сара, — это та земля, которую мы искали. Тот мир, за которым охотился Найт. Но он не мог найти его, потому что не сумел разыскать куклу. Или он упустил еще что-то важное.
Я крепко обнял ее. Она подняла лицо, и я поцеловал ее. Глаза Сары сияли.
— Мы не будем возвращаться, — сказала она. — Мы больше не вспомним Землю.
— Мы не можем вернуться, — сказал я, — отсюда нет пути назад.
Внизу виднелась река и деревня. Поля и леса тянулись до самой линии горизонта. И почему-то мне казалось, что этот мир бесконечен, в нем нет времени — это вечная и неизменная страна, где найдется место для каждого.
Где-то здесь поселились Смит и Тэкк, возможно, Свистун, но мы, наверное, никогда не сможем разыскать их, так как не видим в этом нужды. Пространства этой страны необъятны, а потому путешествовать незачем.
Чувство нереальности происходящего исчезло, хотя сочные краски гобелена остались. Маленькие дети — парнишка и девочка — бежали к нам; радостно лаяли собаки, мчась к нам навстречу. Взрослые в деревне повернулись в нашу сторону и дружелюбно смотрели на нас. Некоторые махали нам рукой.
— Пойдем к ним, — предложила Сара.
И мы вчетвером начали спускаться с горы навстречу новой жизни.