II раздел. Преимущественно философские и некоторые религиозные и другие противные христианству и православию учения, направления и мнения
Антиномизм
Антиномизм есть учение, которое старается оправдать нарушение нравственного закона, или беззаконие, во имя будто бы высших принципов. Он представляет собой особую систему нравственности взамен той, которая основана на Законе Божьем. То, что попирает Закон или волю Божью, в антиномизме стремится само занять место добра, обещая освободить людей от предрассудков и от всяких идеалистических теорий и дать полное удовлетворение человеческим потребностям. Примыкая всегда к либеральному движению, антиномизм умеет удивительным образом сочетаться и с консервативными и даже реакционными партиями, которые, стремясь к своим консервативным целям, попирают в то же время закон как вредную им помеху, во имя будто бы высших целей. Индивидуальный антиномизм допускает различие между низшею, обыкновенною, для масс обязательною, нравственностью и высшею, свойственною только отдельным избранным личностям, — различие, притом, в том смысле, что эти избранные личности не обязаны исполнять общих для всех требований закона и, следовательно, имеют право грешить. Такое учение встречается еще в древности в некоторых гностических сектах. Различие между высшею и низшею нравственностью, подобно этим гностикам, делают, и потому могут быть причислены к антиномистам и все те, которые, отрицая основное нравственное требование равенства всех пред законом или, что то же, его общеобязательность, — не общей нравственной мерой меряют так называемых гениев, которые утверждают, что, напр., для гениального полководца, поэта, артиста и т. п. извинительны такие слабости, как неверность в супружеской жизни, упущения по служебным обязанностям и т. п. Наконец, к этой же категории антиномистов нужно отнести всякого, кто злоупотребляет христианским учением о благодати ради угождения плоти, особенно же тех сектантов древнего и нового времени, которые извиняют и даже оправдывают разврат. Общественный антиномизм является в виде антиномизма сектантского и социалистического. Сектантский антиномизм встречается в учении анабаптистов, отрицающих авторитет власти, различие между богатыми и бедными и т. п. Социалистический антиномизм отвергает всякое значение установленных Богом порядков в человеческом обществе и стремится ниспровергнуть семью, государство и Церковь. Он проповедует так называемую эмансипацию плоти, т. е. полную свободу в удовлетворении телесных источников и влечений, и заносит свою разрушительную руку на брачный союз. Провозглашая «свободную любовь», он трактует брак, как вредное и отвратительное учреждение. Он утверждает, что страсти полезны, законны и святы, что половой инстинкт не должно сдерживать, что искренность брачных отношений поддерживается лишь взаимной страстью супругов и, где страсть угасла, там нужно расторгать брачные отношения и давать место новым. Таким образом, это учение оправдывает плотские влечения и страсти и узаконяет господство животных инстинктов и влечений над высшими духовными стремлениями и требованиями человеческой природы; при этом значение духа человеческого забывается и попирается ради того, что есть чисто животного в человеческой природе. Политический, или дипломатический, антиномизм измыслил два рода этики: одна пригодна будто бы только для частной жизни, в которой нравственные требования должны безусловно исполняться всеми людьми и права ближнего должны сохранять полную свою неприкосновенность, а другая имеет обязательное значение для деятелей на поприще государственном. С точки зрения этой морали, основанной на правиле: «цель оправдывает средства», бывают такие обстоятельства и положения, когда необходимо нарушить чьи-либо права, отступить от трактатов, изменить данному слову или клятве, или дать клятву, не думая её исполнить. Все это допускается, коль скоро без этого нельзя добиться осуществления каких-либо целей или выполнить какой-либо великий политический план. Иезуитский антиномизм представляет собой особую систему нравственности. Правда, иезуитство, по-видимому, не имеет ничего общего с антиномизмом, так как волю Божию, оракулом которой для иезуитов служит римский папа, оно признает законом для себя и все делает ad majorem Dei gloriam (т.e. во имя Божие и к славе Божией), но на самом деле иезуитские богословы стремятся и достигают того, что верующие под видом исполнения нравственного закона, в сущности, привыкают только нарушать его; этой антиномистической цели иезуиты достигают через особые измышленные ими приемы (см. о них ниже).
Атеизм, или безбожие
Это такое извращение мыслей, по которому отвергают самое бытие Творца и Промыслителя мира и человеков — Бога. Так как идея Божества неразлучна с существом нашего духа, так как она глубоко запечатлена в разумной природе нашей и весь окружающий нас мир и судьбы жизни человеческой громко говорят нам о Боге, то не без основания сомневаются некоторые, чтобы были когда-либо собственно безбожники. Но, с другой стороны, так как идея эта сама по себе необъятна для нашего разума и её развитие и прояснение не иначе возможно, как при помощи нашего же духа и зависит от свойства и степени умственного и нравственного нашего образования, то нельзя отвергать возможности, в некоторой степени, и этого ужаснейшего заблуждения. По ложным началам, примечаемым в основании этого заблуждения, безбожников разделяют на теоретиков и практиков. Атеизм бывает теоретический, когда он вытекает из философской или научной, вообще мыслительной деятельности, стремится обосноваться на философских началах и оправдать себя научными данными и рассудочными доводами [3] (Псал. IX, 25, 32; XIII, 1; Рим. I, 22; 2 Кор. X, 5; 2 Петр. III, 4), и практический, когда человек самой жизнью своей, преступной и безобразной, мало-помалу приводится сначала к забвению о Боге, а потом и к дерзкому отрицанию Его (1 Кор. XV, 34; Филип. III, 19; Тит. I, 16). Психологически вполне возможны и действительно бывают случаи, что человек, никогда не читавши безбожных сочинений и не слыхавши безбожных речей, но долго ведя жизнь развращенную, настолько помрачает и обезображивает образ Божий в своей душе, что последний как бы совсем изглаживается в ней; мысль о Боге посещает Его все реже и реже, и, наконец, и самое напоминание о Боге становится для него тягостным и неприятным; недостаток любви к Богу постепенно превращается в неприязнь к Нему, усыпление совести и омертвление духа и сопровождающее их забвение Бога переходит, особенно под влиянием дьявола [4], в безрассудное по упорству и слепое отрицание Бога или даже и в яростное, совершенно уже безумное, богохульство. Забывая Бога, но не имея возможности забыть Его окончательно и совершенно, — так как о Нем напоминают и природа, и люди, и история, и собственное существование, — нося в своей душе хотя и смутное, но тем не менее мучительное предчувствие и ожидание страшной кары за преступную жизнь, — нераскаянный грешник усиливается заглушить этот мучительный страх, уверяя себя, что все кончится с концом земной жизни, что на небе нет карателя нечестия, нет Бога (Псал. ХIII, 1–5; ср. Псал. LII, 2–6). Так как отрицательным безбожием следовало бы называть совершенное отсутствие Бога в человеке, а между тем в действительности такого состояния не бывает, бывает же только большее или меньшее отчуждение человека от Бога и от истинного боговедения и от богопочитания или, что то же, от религии, — то отрицательное безбожие точнее можно было бы назвать полубезбожием не в строгом смысле слова. Причинами современного полубезбожия служат: противорелигиозный и материалистический дух времени, легкомысленное увлечение новоявившимися противорелигиозными учениями и тщеславное желание не прослыть людьми отсталыми, отсутствие какого бы то ни было религиозного воспитания и развития, влияние настоящих безбожников, открыто стать на сторону которых часто, впрочем, не решаются эти мелкодушные и слабохарактерные люди [5].
Вегетарианство
Под именем вегетарианства (от латинского слова vegetare — произрастать) разумеется направление в воззрениях современного общества, представители которого считают единственной естественной пищей человека продукты растительные. Общества вегетарианцев возникли в Англии в половине прошлого столетия (в 1847 г.), затем в Америке и на материке Европы. В настоящее время во многих государствах Западной Европы и в Америке вегетарианские общества, ассоциации, кружки и т. п. исчисляются целыми сотнями и тысячами, и вегетарианские столовые, рестораны, отели, обслуживающие исключительно интересы и потребности вегетарианцев, а также и литературные произведения, пропагандирующие вегетарианство, с каждым годом увеличиваются все более и более. Заметным становится распространение вегетарианства и у нас в России. В защиту своего учения вегетарианцы приводят такие данные: 1) человек принадлежит к разряду существ плодоядных, а не всеядных и плотоядных; 2) растительная пища содержит все необходимое для питания и может поддерживать силы и здоровье человека в той же степени, как и пища смешанная, т. е. животно-растительная; 3) растительная пища лучше усвояется, чем мясная; 4) мясное питание возбуждает организм и сокращает жизнь, а вегетарианство, напротив, сохраняет и удлиняет её; 5) человечество по самому существу вещей влечется в более или менее отдаленном будущем к вегетарианству вследствие так называемой экспекторации (состоящей в постепенном уменьшении числа скота, вызываемом увеличением населения и уменьшением пастбищ). Само по себе признание подобных оснований и других культурно-исторических данных, приводимых учеными и мыслителями в пользу вегетарианства, а равно и выполнение соответствующих этому признанию требований вегетарианского пищевого режима, конечно, не представляет собой чего-либо противохристианского; так как с христианской точки зрения о принципиальном — запрещении человеку питаться только одной растительной пищей не может быть и речи. Но многие обосновывают вегетарианство на том, что животные — «наша родня», «наши братья», а потому люди, убивая животных для пищи, совершают «самое возмутительное и гнусное братоубийство». Очевидно, в данном случае духовный мир человека низводится на степень животных и признается тожество животного с человеком. Опирающиеся на таком основании вегетарианцы являются поборниками материализма, и такое тесно связанное с их атеистическим учением вегетарианство является не только противохристианским, но и противорелигиозным. Вместе с этим иные из вегетарианцев, отвергая всякую солидарность с Православной Церковью, ставят употребление растительной пищи в основу нравственности, выводят из него все высокие нравственные качества, утверждая, что «растительная пища сама по себе создает много добродетелей». Так, в противоположность учению Спасителя, что «не входящее во уста оскверняет человека, но исходящее изо уст», и что скверна исходит от сердца (Мф. XV, II, 18), один из указанных сторонников вегетарианства писал: «Если бы христиане отказались от употребления в пищу крови и мяса, — тогда в короткое время ослабели бы, а может, и совсем перестали бы существовать между ними взаимные смертоубийства, дьявольские распри и жестокости». Но как бы такие вегетарианцы ни были уверены в том, что «их система поражает самый корень зла и обещает выгоды не утопические», однако от того, что люди перестанут есть мясо, не водворится на земле рай, Царство Божие. Христианство тем и отличается от разных утопических теорий, что ясно различает идеал и действительность и, указывая человеческим стремлениям конечную цель в идеал, в то же время никогда не теряет из виду и действительности. А в этой действительности и невозможно полное осуществление идеального счастья; нужды, горе и ссоры всегда будут спутниками в нашем настоящем состоянии, так как причина этих несчастных состояний не внешняя, не случайная и преходящая, а глубочайшая, внутренняя, заключающаяся в повреждении грехом самой природы человека. Таким образом, корень всех бедствий лежит гораздо глубже, чем думают указанные вегетарианцы, и то средство, на которое они полагаются, одно, само по себе, не может уврачевать зла: средство слишком для того мало, поверхностно и незначительно. То правда, что воздержание вообще и, в частности, неупотребление мясной пищи обуздывает наши страсти и похоти плотские, дает большую легкость нашему духу и помогает ему высвободиться из-под владычества плоти и покорить её себе. Но полагать воздержание от животной пищи в основу нравственности, выводить из него все высокие нравственные качества и утверждать, что вегетарианская «система поражает самый корень зла», противно истинному христианскому учению. Само собою разумеется, что не может быть терпима в недрах св. Церкви проповедь о необходимости употребления только одной растительной пищи и в том случае, когда запрещение вкушать мясо опирается на соответствующие еретические воззрения, как это последнее мы встречаем среди некоторых «сожженных в совести своей» «лжесловесников» древнего и нашего времени (см., напр., о манихеях и хлыстах). «Аще кто», говорится в 51-м правиле свв. Апостол, удаляется от мяса «не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв, что вся добра зело», тот «или да исправится, или да будет отвержен от Церкве»; по 2-му правилу Гангрского собора, «аще кто с благоговением и верою ядущего мясо (кроме крови, идоложертвенного и удавленины) осуждает, аки бы, по причине употребления онаго, не имеющаго упования, да будет под клятвою» (см. также Ал. 53, 63, Анк. 14, Вас. Вел. 76). Как видно из этих правил, св. Церковь считает нетерпимым пребывание в её ограде отказывающихся от вкушения мяса по побуждениям, не соответствующим достоинству её истинных чад, и строго осуждает также и тех, которые порицают других за употребление животной пищи, будто бы служащей препятствием ко спасению. Таким образом, употребление одной только растительной пищи может быть даже преступлением, подвергающим суровой каре членов св. Церкви, если основой невкушения ими мяса служит склонность их к затемнению чистоты, а тем более, конечно, к утрате Христова учения. Но соблюдение растительного пищевого режима может основываться исключительно только, напр., на признании, что «путь к здоровью, силе и бодрой старости ведет чрез огород, плодовый сад и пшеничное поле», и вообще невкушение мяса может быть вне всякой связи с какими бы то ни было несогласными с истинным христианством воззрениями и побуждениями. Такое вегетарианство, как было уже замечено выше, не заключает в себе ничего противного св. вере. Мало того. Как известно, невкушение мяса издревле является строго охраняемым св. Церковью установлением, обязательным для избравших иноческий подвиг в течение всей их жизни и для остальных членов св. Церкви соблюдение того же самого установления обязательно в определенные периоды церковного года (в многодневные и однодневные посты). Но эта последняя обязательность не является вместе с тем повелением в остальное время непременно вкушать мясо, а лишь разрешением употреблять этот род пищи. Ни в Ветхом, ни в Новом Завете не устанавливается обязательность вкушения мяса как обычной пищи. Самое разрешение на животную пищу было дано людям Господом Богом после потопа (Быт. IX, 2–4); до того же времени люди, согласно заповеди, данной Господом нашим прародителям в раю (Быт. 1, 29), питались исключительно растительной пищей. Вообще, решение вопроса о вегетарианстве, взятом вне связи его с еретическими и антихристианскими воззрениями, может быть, согласно разработке этого вопроса в нашей современной церковной литературе, формулировано так: «лучше питаться растительной пищей, как наиболее естественной и согласной с нравственной природой человека, и «могий вместити да вместить», а если кто не в состоянии воздержаться от мясной пищи, то он имеет на это разрешение, и никто не в праве его в этом укорять» (см. Быт. III, 17–19; XVIII, 8, 27; IV, 25; Исх. XII, 1-23; Лев. XI; Втор. XIV; Тов. VI, 6; Мф. XIV, 19–20; XV, 2, II, 36–37; Map. III. 20; Лук. X, 8, XXIV, 42–43; Иоан. VI, II; Деян. XV, 19–20, 28–29; Рим. XIV; 1 Кор. VIII, X, 23–31; 1 Тим. IV, 1–5).
Дарвинизм
См. ниже — Эволюционизм.
Деизм
Деисты хотя признают бытие Бога, как существа личного, но в то же время ограничивают Его деятельность в отношении к миру только актом первоначального создания мира. За исключением этого момента, мир будто бы представляет вполне самостоятельное целое. Деизм понимает библейское выражение, что Бог после творения «почил от дел Своих», в смысле перехода божественной деятельности в состояние бездеятельности в отношении к миру. После сотворения Бог и мир противополагаются как две независимые субстанции; Бог остается в неизмеримой дали праздным и безучастным зрителем сотворенного им мира; в мире все существует и совершается по своим, хотя вначале и данным от Бога, но затем абсолютно независимым от Него, естественным законам; будучи сотворена однажды, вселенная для своего правильного, закономерного и целесообразного развития и не нуждается во вмешательстве вообще и, особенно, в сверхъестественном вмешательстве в ее область со стороны Творца. Что касается человека, то и он, по учению деизма, сотворен так, что, правильно пользуясь данными ему естественными способностями и силами, может достигать своего назначения в мире. Человек в состоянии познать все, что ему нужно ведать, поэтому он не нуждается в сверхъестественном откровении, хотя в религии вообще, — в благоговейном почитании Бога, как своего Творца и всемогущего Творца мира, — имеет нужду. Деизм исключает из религии все, что не сходится с понятиями рационализма, и, главным образом, всякое сверхъестественное проявление Божественного могущества и Божеской благости — чудеса, пророчества, и признает достаточной для человека одну естественную или так называемую рациональную религию, которая обязательным для веры человека провозглашает только две истины: истину бытия Божия и бессмертия человеческой души. Представителями деизма были английские и французские ученые конца XVII и начала XVIII в.: Герберт, Болингброк, Тиндаль, Вольтер, Руссо и др.
Детерминизм
По учению некоторых философов, все действия человека, даже кажущиеся нам свободными, безусловно определяются (determino — определяю), как неизбежные следствия, независимыми от них причинами, будут ли эти причины заключаться во внешнем ему бытии (природа, Божество) или в его собственной природе. Так как свобода воли предполагает относительную самостоятельность человека и способность его к независимому от внешних влияний самоопределению, то, очевидно, к отрицанию её (детерминизм) неизбежно приводят все философские учения, отвергающие самостоятельное существование души и признающие все существующее проявлением одного какого-либо бытия [6]. От строгого философского материалистического и идеалистического детерминизма должно отличать детерминизм религиозный, иначе называемый фатализмом. Так, религия древних греков признавала существование рока или судьбы, как темной, непостижимой, безличной силы, которая определяет жизнь людей и противостоять которой не в силах не только люди, но и самые боги. На востоке, а позднее на западе, было распространено мнение, что все главные события исторической и частной жизни людей неизменно предопределены течением звезд (детерминизм астрологический). Сюда же относится верование магометан, что Бог, в силу вечного решения Своей воли, неизменно определил судьбу каждого человека, даже до малейших обстоятельств его жизни. В христианском мире сюда относится отрицающее нравственную свободу учение Кальвина и др., по которому Бог безусловно и неизменно предопределил одних к вечному блаженству, других к вечному осуждению.
Евдемонизм
Наивысшим благом и принципом деятельности евдемонисты почитают удовольствие. Как на главное основание своей теории защитники евдемонизма указывают на тот всеобщий факт, что не только люди, но и все живые существа поставляют удовольствие высшей целью своей жизни; стремиться к удовольствию, избегать страданий — есть всеобщий, непреодолимый закон природы. Отсюда евдемонисты выводят заключение, что удовольствие есть единственная, нормальная цель человеческой деятельности, высочайшее его благо и единственное мерило добра. На этом основании они и отождествляют удовольствие с добром, благом человека, равно как неудовольствие — со злом.
Иезуитизм
Иезуитизм содержит в себе и индифферентизм, и фарисейство, и фанатизм; а потому он есть величайшее нравственное зло. Преданнейшие слуги папы и ревнители его власти, иезуиты выработали целую практическую систему, дабы поступки человеческой совести направлять разнообразно, смотря по требованию обстоятельств. Основным правилом иезуитского ордена служит безусловное подчинение высшим и всех генералу ордена. Иезуит не знает, что такое добро само по себе; высшая доблесть у него — послушание; следовательно, можно делать все, даже преступление, если в этом нужно выполнить долг послушания. Поставив для себя задачу в том, чтобы сохранить в целости римско-католическую форму христианства и подчинить этой форме, если можно, весь мир, иезуиты чудовищным образом попирают нравственный божественный закон во имя закона же. Преследуя свою цель- подчинить волю католика внешнему, якобы непогрешимому, божественному авторитету в лице папы и сделать из неё вполне послушное орудие папской воли, иезуиты стали заботиться не о том, чтобы духом евангельского закона возбудить и усилить нравственное чувство в римских католиках до того, чтобы при его помощи и при свете Слова Божия они могли чувствовать и ясно сознавать, что в каждом акте их деятельности есть добро и что зло, что составляет их обязанность и что — грех, а о том, чтобы ослабить, угасить это чувство и заменить его различными внешними предписаниями, которыми бы, однако же, наилучшим образом достигалась цель ордена. Ввиду этого, иезуиты все свое внимание направили на то, чтобы предусмотреть каждый возможный случай в жизни человека и выработать для его поведения подробные, точные и обстоятельные правила (казуистика). Но так как вытравить нравственное чувство из природы человеческой оказалось делом непосильным, даже для иезуитов, и так как они видели, что благодаря этому чувству люди, не одушевленные истинной любовью к Богу и к ближним, находят для себя внешний закон игом тяжелым и неудобоносимым, а одушевленные удаляются и от самих иезуитов, и от их цели, то богословы этого ордена и стали стремиться к тому, чтобы верующие под видом исполнения нравственного закона, в сущности, привыкли нарушать его, но не подозревали бы этого и всегда были покорны им. Приемы, к которым прибегали и прибегают иезуиты для произведения такой метаморфозы с христианской нравственностью, т. е. чтобы люди, нарушая нравственный закон, были убеждены, что в точности исполняют его, состоят в следующем: 1) предлагая верующим положительные евангельские требования или заповеди, они заботятся не о том, чтобы эти верующие понимали и исполняли их согласно с духом евангельским и по образцу, указанному Христом, но о том, чтобы так или иначе извинить их нарушение, а равно облегчить и упростить их исполнение. Относительно, напр., гражданских законов они прямо учат, что их «можно не исполнять», если, напр., большинство сограждан не исполняет или совсем не принимает их или, по-видимому, не намеревается принять. 2) Говоря о положительных запрещениях евангельского закона или о грехах, иезуитские богословы заботятся, главным образом, о том, чтобы как можно больше расширить область так называемых простительных грехов, т. е. таких грехов, которые, по иезуитским понятиям, не требуют очищения чрез таинство покаяния и потому не могут считаться грехами в собственном смысле. К числу таких грехов относятся: суетные помыслы, желания и вожделения, не переходящие в дела, расточительность, леность, невоздержность в еде и питии, алчность к деньгам и т. п. Но и то, что они признают тяжким или смертным грехом, требующим покаяния и удовлетворения, у них легко превращается в простительный грех, коль скоро к нему может быть применено одно из восьми условий, совершающих это превращение; напр., «если согрешивший усматривал злостность как бы в дремоте или если он, согрешив, после того внимательно обсудил дело и убедился, что не впал бы в грех, если бы поступок его с самого начала представился ему в настоящем его виде» и т. п. 3) Приучают прямо ко лживости, утверждая, что можно, не греша, скрывать правду и говорить что-либо в одном смысле и в то же время подразумевать про себя другой смысл (мысленные ограничения); напр., по иезуитской морали, «присяга вяжет совесть в том лишь случае, когда присягающий действительно имеет про себя намерение присягнуть, если же он, не имея такого намерения, произносит лишь формулу присяги, то он не считается присягнувшим и не вяжется присягою» и т. п. Еще более тонкую и развращающую сердце нравственную ложь проповедуют иезуиты во всех тех случаях, когда считают нужным то порицать, то извинять одно и то же преступление, смотря по тому, с каким намерением преступник совершал его или с какой точки зрения он смотрел на объект своего преступления; напр., прелюбодейная связь не ради прелюбодеяния, а ради чадородия не есть что-то нравственно недозволенное, так как чадородие есть не злостная, а добрая цель. Неудивительно теперь, почему все то, что на языке простых смертных называется убийством, воровством, клеветою, предательством и проч., на языке иезуитов называется «законным ограждением своей жизни, здоровья, чести и имени» или превращается в «законное самовознаграждение». Равным образом ясно теперь, что известный, осуждаемый всеми здравомыслящими людьми, принцип — цельосвящает или оправдывает средства — считается и должен по праву считаться принципом собственно иезуитским, хотя он, так формулированный, нигде не встречается в их сочинениях и хотя они на словах обыкновенно отказываются от него. 4) Самый же обыкновенный и употребительный способ полнейшего извращения нравственного закона, практикуемый иезуитами, состоит в так называемом пробабилизме, или правдоподобии. Сущность пробабилизма заключается в следующем правиле: «Кто в своих действиях руководствуется правдоподобным мнением (opinio probabilis), тот может быть спокоен, ибо ни в каком случае не грешит. Правдоподобным признается всякое мнение, основанное на доводах сколько-нибудь уважительных, т. е. если имеет за себя авторитет нескольких мужей благочестивых, мудрых и опытных или даже одного такого мужа». Вся ложь и безнравственность пробабилизма заключается в том, что он, во-первых, учит католиков сообразовать свои действия не с нравственным законом Божиим, а с мнениями оо. иезуитов, и притом с мнениями только похожими на правду или правдоподобными, во-вторых, уверяет, будто человек, следующий какому бы то ни было правдоподобному мнению, хотя бы было много других правдоподобных мнений, даже прямо противоположных ему (т. е. считающих известное действие грехом смертным), и в том числе немало правдоподобнейших, «ни в каком случае не грешит, потому что действует в пределах правдоподобия». Он может погрешить только в том единственно случае, когда будет следовать мнению, осужденному папою. Насколько пробабилизм сам по себе безнравственен и вреден, можно видеть из того, что нет такого порока, начиная с грубейших и кончая самыми утонченными, нет той слабости, для которой бы иезуиты не придумали благовидного оправдания и поблажки.
Иллюминатство
Так называлось одно из масонских обществ. Оно было основано в 1776 г. в Ингольштадте (в Баварии) профессором канонического права Вейсгауптом. Возникнув на общих началах мистического учения о внутреннем просвещении человека свыше (illuminatio) и подобно другим масонским обществам первоначально имевшее филантропические цели, иллюминатство стало стремиться к влиянию на политические дела в Европе, вступило в сношения с иезуитами и, усвоив их начала, заводило повсюду политические интриги и потому, естественно, возбудило скоро против себя сильные преследования.
Индифферентизм, или безразличие в вере
Под именем индифферентизма разумеется такой взгляд или такое направление духа относительно веры, по которому с одинаковым равнодушием смотрят на все верования, всем усвояя равное значение, и потому не стараются познать истинную веру, чтобы утвердиться в ней и по ней направлять свою жизнь и деятельность. Индифферентизм этот является на разных степенях развития и в разных видах. Одни равнодушно смотрят на различие христианских вероисповеданий, считая неважным, к какому бы кто ни принадлежал исповеданию, лишь бы только был христианином. Другие считают противным здравому разуму ограничивать благодеяния веры пределами одних христиан и целые миллионы людей осуждать на погибель; существенные члены веры — бытие Божие и будущая жизнь — есть, говорят, у всех народов; и потому, в какой бы вере кто не жил, в языческой, или магометанской, или христианской, по их понятию, все равно, религии все равны и требовать от всех одной веры несправедливо. Иные, наконец, простираются и еще далее, не считают обязательным и того, чтобы все непременно были верующими. В деле веры всё, говорят, надобно предоставлять крайнему каждого разумению и доброй воле; зачем стеснять свободу совести? Довольно любить и уважать в человеке человека, а вера и неверие должны быть безразличны [7]. Среди нефилософов и неученых близки к индифферентистам те, которые, по недостатку твердого и широкого образования, по слабости ума и лености, сами не исследовали и не решали вопроса о бытие Божьем, но совершенно равнодушны к религии и не имеют её, а вопрос о бытие Божьем замалчивают, склоняясь, однако, больше в сторону сомнения и непризнания, нежели признания бытия Божия. Огромное большинство среди них состоит из жалких в своем скудоумии и слабоволии, полуученых или недоученных людей. В конце концов, одни из них, напыщенные знанием «последних слов науки», мало-помалу становятся на сторону неверия, другие, под влиянием страха, ввиду приближающейся смерти или же вследствие падения теорий, которым они поклонялись, и поворота в духе времени, возвращаются к вере.
Коммунизм
Коммунизм проповедует принудительное общение имуществ, отрицая все виды частной собственности. Распространяя принцип коллективизма, т. е. общности не только на производство и распределение, но и на самое пользование произведенными продуктами или на их потребление, и подчиняя все это общественному контролю, коммунизм тем самым уничтожает индивидуальную свободу даже в мелочах обыденной жизни [8]. По учению коммунистов, для счастья человечества общим достоянием всех насильственно должно быть все, до жен и детей включительно, так чтобы никто и ничего не мог назвать своим. Проповедуемое общение имуществ коммунизмом не следует смешивать с тем общением имуществ древних христиан, о котором говорится в Деяниях свв. Апостолов. Упоминаемая здесь иерусалимская община христиан была религиозно нравственной, а не экономической, и общение имения в ней не было правилом обязательным для всех, а добровольным пожертвованием во имя Христово людей достаточных, и совершенно зависело от воли каждого; так что здесь не было и тени какого бы то ни было принуждения, и в то время, когда они жертвовали, другие могли оставаться при своем имении и распоряжаться им по своей власти (Деян. V, 4). Но и указанное общение имуществ было явлением исключительным для Апостольской Церкви: оно практиковалось лишь в Иерусалимской Церкви, другие же, основанные апостолами, общины такого опыта не делали, а в них каждый давал по достатку своему (Деян. XI, 29–30, XII, 12), сколько позволяло ему состояние (1 Кор. XVI, 1–3; ср. 2 Кор. VIII и IX). Будучи не всеобщим требованием христианства, указанное добровольное отречение от собственности в основе своей имело стремление к высшему совершенству (Мф. XIX, 21) и совершенную христианскую любовь, связующую души и сердца людей в одно, плодом каковой любви и было совершенное бескорыстие первых христиан. Имея одно сердце и одну душу, они свое самоотречение добровольно простирали не только на пожертвование своим имуществом, но всегда готовы были отдать даже и свою жизнь ради спасения ближних. Будучи естественным выражением исключительно высоких внутренних переживаний первых христиан, указанное общение имуществ в Иерусалимской Церкви представляло собой кратковременное явление, упразднившись в ней по мере ослабления произведшей его причины. Что такое общение имений могло быть только временной мерой, а не новым постоянным строем жизни христиан, видно из того, что это было общение потребления, а не производства, что христиане продавали средства производства, обращая их в средства потребления, и что, следовательно, сам собою должен был наступить момент, когда все оказалось бы проданным и потребленным. Таким образом, в жизни первых христиан не было намека на то общение имуществ, которое проповедуется коммунизмом, а была только живая, деятельная любовь между верующими, которая не отказывала нуждающимся ни в чем. Коммунизм, уничтожая личную собственность, вместе с этим уничтожает всякую возможность частной благотворительности, потому что собственностью общины частное лицо не вправе распоряжаться; а общение имуществ в апостольское время своим основанием имело именно частную, свободную и бескорыстную благотворительность во имя любви и братства о Христе (Деян. IV, 32–37; V, 4; 1 Тим. VI, 17). Сводя вопрос о благе и счастии людей к материальной сытости или несытости, коммунисты материальную бедность считают не только величайшим, но и единственным коренным несчастием в жизни человеческих обществ, с устранением бедности мечтая установить в жизни человеческой счастье. Кроме уничтожения личной собственности, коммунизм вместе с тем подрывает и узы семейственных отношений, установляя, при отсутствии всяких форм брака, самые непринужденные отношения между полами и проповедуя необходимость воспитания детей обществом, вне семейного круга. Хотя не все социалисты — коммунисты, но все коммунисты — социалисты, потому что коммунисты стремятся к самой радикальной реформе экономического быта, к абсолютному уничтожению частной собственности; коммунизм относится к социализму, как род к виду. (См. антаномизм и социализм.)
Космополитизм
Разумея под отечеством весь мир и всеобщее какое-то гражданство, космополитизм не допускает никакой особенной любви к своему отечеству; космополиты мечтают о каких-то общих интересах человечества и внушают — всех обитателей земли, всех стран и народов, любить совершенно равною — любовью; они говорят о себе, что они не привязаны к стране, к месту, к лицам; что для них весь мир — отечество, все люди — братья. Нечего и говорить, что такой космополитизм не имеет для себя основания ни в естественном настроении людей, ни в истории, ни в религии [9] (Деян. XVII, 26; Мф. XV, 24; X, 5–6, 23, 27; Лук. XIX, 40–44; Иоан. XIX, 25; 1 Тим. V, 4; 2 Пет. I, 7) и резко отличается от того заповедуемого Евангелием всеобщего человеколюбия, по которому каждый христианин, живя и действуя в своем отечестве среди своего народа, делами правды и любви к своему народу свидетельствует истину своей любви к целому человечеству, не питая ненависти ни к какому народу и ни к какой стране, но, подобно благодетельному самарянину, когда открывается случай и возможность, распространяя свою любовь и на других людей, без различия их происхождения, звания, состояния, религии и пр.
Масонство
Название масоны, или франкмасоны (каменщики или свободные каменщики), связано было с выдуманной легендой, будто это общество ведет свое начало от мудрецов, строивших соломонов иерусалимский храм; в средние века владетелями этой мудрости были рыцари тамплиеры; а в новое время преемниками их являются франкмасоны — свободные каменщики. Но достоверным считается лишь то, что масонский союз образовался из братства вольных каменщиков, или строительных товариществ, возникших в Германии в XII или XIII в., благодаря которым достиг высокого развития так называемый готический стиль. Занимаясь возведением громадных зданий, преимущественно храмов, длившимся целые годы, артели рабочих и художников, поселявшиеся близ построек в лачужках (ложах), вступали между собой в тесное общение и выработали однообразную организацию, упорядочивающую их взаимоотношения, разрешение возникавших между ними споров, прием в свою среду новых членов и т. п. Эта товарищеская организация занесена была немецкими каменотесами в Англию, Францию и Италию. С течением времени её рамки были расширены задачей умственного и нравственного развития членов товарищества и их умственного образования. С конца XVI в. в распространившиеся в Германии и Англии строительные ложи стали приниматься «сторонние каменщики», лица, не принадлежавшие к строительному цеху, люди богатые и ученые. В XVII в. строительные товарищества стали приходить в упадок, а к началу XVIII в. почти прекратили свое существование. Тогда-то некоторые английские просвещенные «сторонние каменщики», воспользовавшись оболочкой строительных товариществ, и образовали масонский союз символических строителей духовного дела. Поэтому масоны символы и обряды для своего общества заимствовали от строительного мастерства; эмблемами высших идей были у них разные пилочки, молоточки, круги, треугольники, многоугольники и т. д. Общество было разделено на многие отделения, называвшиеся ложами и управлявшиеся особыми мастерами, во главе которых стоял великий мастер. Вступление в общество окружено было таинственными обрядами и заклятиями. Принимаемого, или посвящаемого, вводили в ложу с завязанными глазами; в минуту снятия повязки с глаз братья приставляли к груди его острия мечей, требуя страшной клятвы о хранении тайны ордена; неожиданно сильно ударяли — младший надзиратель масштабом по шее, старший надзиратель — наугольником в левую грудь, а мастер молотком по голове. В позднейшие времена эти обряды в некоторых ложах приняли характер настоящих трагических представлений. Комната обивалась черным сукном; вместо стола устроялся жертвенник, на котором ставились человеческие скелеты с надписью: momento mori; показывались раскаленное железо, разные провалы и пропасти и другие ужасы. По вступлении в члены общества каждый должен был постепенно проходить разные степени, по мере своего усовершенствования в мудрости и добродетели; в каждой степени сообщали ему новые тайны и новые обряды. В основу масонского учения вошел деизм, или естественная религия разума, изложенная в сочинениях английских деистов Шефтсбёри (†1713 г.), Коллинза (†1729 г.) и Толанда (†1722 г.). Для противодействия религиозным распрям, так долго угнетавшим Европу и приводившим к кровавым религиозным войнам, масонство, подобно деизму, выставило идею самой широкой веротерпимости и на началах этой веротерпимости хотело создать одну религию, одно братство между людьми, основанное на учении о Свободе совести, братской любви и равенстве между людьми. В стороне были оставлены все догматические и вероисповедные разности как в христианской, так и других религиях; от поступающих в масонство требовались только основные начала всякого религиозного учения — вера в Бога, бессмертие души, воздаяние за гробом и начала нравственного закона. Требования нравственного закона ставились выше всего в масонском учении, или, лучше сказать, они составляли главным образом религиозное учение. Так как основу нравственного закона составляет любовь к ближним, выражающаяся в делах благотворительности, то вся религиозно-нравственная деятельность масонства получила характер филантропический и самые общества масонские часто имели вид филантропических обществ. С религиозным индифферентизмом, легшим в основу масонского учения, естественно соединялся и совершенный индифферентизм в национальностях и политических учреждениях; в масонские общества могли быть принимаемы члены из всех стран, без различия национальностей и политических доктрин. К первоначальным целям — заботиться о нравственном воспитании людей и их внешнем благосостоянии, счастии и довольстве, с течением времени присоединились разные стремления и занятия, перешедшие из прежних средневековых обществ, как-то: «испытание натуры вещей» и чрез то приобретение силы и власти к исправлению людей; занятия алхимией, или искусством превращать разные металлы в золото и драгоценные камни; занятие магией, или искусством вызывать духов для того, чтобы узнать будущее; стремление отыскать философский камень, или средство продолжить жизнь человека на несколько сот лет; разного рода хитрости и обманы для выманивания денег и приобретения богатств и, наконец, политические интриги, внесенные в масонство иезуитами. Ко всему этому присоединялось «сохранение и предание потомству некоторого важного таинства, будто бы от самых древнейших веков и даже от первого человека, до нас дошедшего, от которого (таинства), может быть, судьба человеческого рода зависит, доколе Бог благоволит ко благу человечества открыть оное всему миру; но, чтобы открыть это таинство, надобно заботиться о нравственном усовершенствовании себя». По месту происхождения различалось масонство «аглицкое», которое было первоначальной и вместе самой простой формой, «шведское», «берлинское» и проч.; по характеру и целям в масонстве различались: «тамплиерство», или система строгого наблюдения, «циннендорство» — система слабого наблюдения, «розенкрейцерство», «иллюминатство». Последнее название указывает на связь масонских обществ с мистицизмом. С тридцатых годов XVIII столетия масоны появились в России и к концу царствования имп. Елизаветы считали в своих рядах «людей разного чина» и между ними многих из высшего общества. В царствование имп. Екатерины II масонство распространилось еще более; к половине восьмидесятых годов XVIII столетия оно проникло даже в Тобольск и Иркутск; во всех более или менее важных городах существовали масонские ложи. Московский кружок открыл широкую общественную деятельность. Покровительствуя молодым талантам, заводя школы, он снял на откуп университетскую типографию, которой, после этого, вместе с другими выпускались мистические книжки и журналы. В некоторых из этих изданий проводились масонские взгляды, в иных учение других мистиков; очень многие были направлены против вольнодумства. Издававшиеся масонами книжки продавались по дешевой цене, а в учебные заведения рассылались даром. Кроме того, в Москве была устроена масонами публичная библиотека. Наряду с широкой просветительной деятельностью масоны устрояли больницы, открывали аптеки и помогали на большие суммы бедным. Но все это делалось не под покровом св. Церкви, с которой масонство далеко расходилось, так как оно исповедовало не православную веру, а мистический теизм, чуждый всех вероисповедных догматов, стремилось к мистическому слиянию с Божеством в высшей мудрости и нравственности помимо Церкви, считая себя выше последней, принимало в себя на одинаковых правах членов всех вероисповеданий. Поражавшие своей таинственностью и фантастичностью странные орденские церемонии, своеобразные символические знаки, термины и телодвижения, полное пренебрежение положительными опытными знаниями, затемняемыми магией, алхимией и тому подобными бреднями, — все это имело своим последствием то, что в обществе и литературе многие высказывались против масонства; в народе же имя «фармасон» (переделанное из «франкмасон») сделалось бранным словом. С 1785 г. начались против них репрессивные меры. Наконец, своими таинственностями и сношениями с заграничными собратьями масоны навлекли на себя подозрения политические, и в 1791 г. ложи их были запрещены. В царствование имп. Павла I Новиков, глава масонов, заключенный ранее, был освобожден, а некоторые из масонов получили важные должности и сделались близкими ко двору. Имп. Александр I также отнесся к ним сочувственно. С дозволения правительства в Петербурге и других местах открывались в значительном количестве новые масонские ложи; закрывались лишь те, кои учреждались самовольно и уклонялись в политику. Но все-таки масонство не имело тогда прежней силы. В 1822 г., по случаю размножения масонских лож с политическими тенденциями, последовал решительный указ о закрытии всяких тайных обществ и вместе всех масонских лож. В настоящее время масонство или франкмасонство существует во всех государствах Европы и Америки. Все ложи каждой отдельной страны составляют гроссложу, или главную ложу, которая во внутреннем управлении своем пользуется полной свободой. Во главе каждой ложи стоит «мастер стула». Провинциальные ложи подчинены гроссложам. В Англии имеются три главные ложи: Соединенная ложа в Лондоне (имеющая более 2000 лож). Шотландская ложа в Эдинбурге (имеющая более 500 лож). Ирландская ложа в Дублине (имеющая около 400 лож); во Франции главная ложа — Grand Orient de France (имеющая более 200 лож); в Германии работает более 400 лож. Существуют франкмасонские ложи и в других государствах Европы, а также в Северной и Южной Америке. В Соединенных Штатах находится до 8000 франкмасонских лож. К членам масонских лож принадлежат лица всех классов общества, национальностей и вероисповеданий. Целью франкмасонского союза служит развитие якобы «гуманитарных стремлений в человечестве» и способствование к созданию «правильного человеческого общества без различия религии и национальности». Но напрасно думать, что масоны, особенно современные, просто филантропы, благотворители, мистики. Филантропия не нуждается ни в тех страшных клятвах, какие требуются от вступающих в среду масонов новых членов, ни тех странных обрядов, какими сопровождается посвящение в мастера ордена. Главная задача масонов — уничтожение религии и, особенно, христианства во всем человечестве и ниспровержение всех христианских законодательств. Соответственно этой задаче они и стараются развращать христиан, поддерживать философов, мыслителей и писателей, которые подрывают христианство, возбуждать недовольство народа против правительства, устраивать и поддерживать все политические беспорядки и революции. С целью желаемого ими воздействия на подрастающее поколение они стремятся захватить в свои руки школы, вытравить у детей всякое религиозное, нравственное и патриотическое чувство, тщательно вычеркивают имя Божие из учебников, а когда это неудобно, то нарочито сочиняют учебники, в которых ни слова нет о Боге, о Церкви, о преданности царю, о любви к отечеству. Мечты масонов клонятся к тому, чтобы все дело воспитания детей забрать в свои руки и поставить непреодолимые преграды религиозным влияниям на детскую душу. «Пока мы, — как заявляют об этом французские масоны, — не изменим радикально мозг наших сограждан, пока мы не дадим совершенно другого направления умственности французских детей, франкмасонство должно считать себя еще ничего не сделавшим; поэтому надо всеми мерами добиваться проведения закона, которым возбранялось бы формально родителям, родственникам и опекунам воспитывать своих детей в какой-либо религии под страхом лишения их родительского, родственного и опекунского авторитета и легальной власти и отобрания детей и поручения таковых, за счет виновных, государству». Что касается современного положения масонства в России, то официально в ней масонских лож не существует; но распространение среди русского народа масонских идей и стремлений, как утверждают некоторые, широко ведется путем скрытой пропаганды.
Материализм
Материалисты признают одно только вещество, как нечто реальное, и отрицают все духовное, как нечто несуществующее. Впрочем, положение о вещественности всего не разделяется всеми материалистами. Менее поверхностные из них не решаются утверждать, что духовные явления вещественны; по их учению, материя служит только первопричиной всех явлений, в том числе и духовных, хотя последние отличны от вещественных предметов и явлений. В отличие от грубого материализма, более философский материализм не отрицает в известном смысле и реальности духовных явлений, но смотрит на них или как на продукт развития материи, или как только на следствия ее организации, подобные явлениям электрического тока, вызываемым вследствие прикосновения двух материальных тел. Общие пункты учения всех материалистов следующие: а) производство всего из материи, как из первоосновы и первопричины всякого бытия (монизм); б) отрицание самостоятельной причины духовных явлений — субстанциальности человеческой души и её бессмертия. Все жизненные явления материализм пробует привести к физико-химическим свойствам вещества; всюду на место Всемогущего Творца вводит «химическое сродство», действие водорода, кислорода и пр. Во всем он находит лишь внешнее механическое сцепление фактов и явлений и на всю вселенную смотрит, как на совокупность вещей, имеющую в себе самой причины, которые мы называем законами. Находя в мире только материю и бессознательную, неразумную, механическую силу, отрицая самую возможность премирного бытия и допуская существование только одного видимого мира, материализм, тем самым, отрицает бытие Бога и ведет к самому решительному безбожию. Таковыми были среди язычников, у классических народов, материалисты: Левкипп (в конце VI и начале V века до Р. X.) и Демокрит (около 460–360 гг. до Р. X.), Эпикур (341–370 гг. до Р. X.) и Лукреций (98–55 до Р. X.), в новое время, среди христианских народов, — французские энциклопедисты XVIII столетия и материалисты-естественники середины XIX столетия. Вместе с этим, материализм разрушает самые основания, на которых утверждается истинно нравственная жизнь. Свобода воли (см. детерминизм), сознание долга, совесть, нравственное чувство — отрицаются материализмом. Человек, по учению материалистов, есть не что иное, как «только сумма родителей и кормилицы, места и времени, воздуха и погоды, звука и света, пищи и одежды». Добро и зло не есть дело свободного самоопределения, а есть результат необходимо действующих физических, физиологических и социальных условий. Пороки и преступления суть не что иное, как только обнаружения ненормального состояния мозга, нервной системы и потому невменяемы. Таким образом, материализм уничтожает различие между добром и злом, между добродетелью и пороком и нравственную вменяемость поступков. Материалисты знают только то благо, которое имеет основание в личном ощущении; они признают господство одного животного инстинкта и внешней материальной силы; для них вечный закон жизни, переносимый ими из области жизни материальной в сферу самых высоких нравственных явлений, есть борьба за существование и личное наслаждение и, следовательно, всеобщая вражда, насилие и взаимоистребление, утверждение блага и счастья одних на страдании и уничтожении других. Один из крайних материалистов всеми буквами написал, что «хороши обман, воровство, грабеж и убийство, коль скоро они ведут к богатству и наслаждению». По свидетельству истории, в жизни практической материалистические воззрения всегда приводят к самым гибельным для нравственной и общественной жизни последствиям.
Мистицизм
По учению мистика немца Якоби (1743–1819), ни природа, ни разум не могут вести нас к познанию о Боге. Природа не столько открывает, сколько скрывает Бога, так как в ней мы видим только бессознательное сцепление причин, действующих без начала и конца. Разум человека, вращающийся в среде бытия и познания условного и ограниченного, также может приходить только к началам условным. Если мы захотим ограничиться только рассудочным познанием, то последовательно придем к отрицанию бесконечного и сверхчувственного, ибо из соединения условного с условным по законам рассудка может быть выведено только условное; с нашим рациональным мышлением мы никогда не можем выйти из области бытия посредствованного, т. е. из связи естественных и механических причин. Единственный источник познания о Боге есть внутреннее чувство, способность непосредственного созерцания Божества. Бог непосредственно близок нам в нашем собственном духе, точно так же как природа близка и присуща нам в нашем собственном теле. В Бога мы веруем потому, что видим, созерцаем Его, хотя, конечно, не телесными очами. Таким образом, по учению мистиков, идея о Боге не может быть следствием одного только наблюдения над природой или самостоятельной деятельностью разума, что существование её в нас предполагает воздействие на наш дух высочайшего, соответствующего этой идее существа — Бога; но, полагая в основание своего учения эту верную мысль, мистики, вместе с тем, впадают в крайность: они отрицают всякое значение участия разума в деле Богопознания и преувеличивают значение в этом отношении внутреннего чувства и созерцания. Вот почему история мистицизма и представляет нам не только глубокомысленных философов, но и многих мечтателей и визионеров, в защиту своих фантазий ссылавшихся на Божественное откровение, будто бы ими полученное. Первыми пропагандистами мистицизма на Руси явились масоны; из них наиболее деятельным был А. Лабзин. С 1803 г. он выступил с целым рядом переводов, а в 1806 г. начал издание мистического журнала «Сионский вестник». Мистицизмом начали увлекаться даже такие влиятельные лица, как кн. А. Голицын и М. Сперанский; сам Государь заинтересовался им. Кружок мистиков усилился с 1810 г. Феслером, который был вызван на кафедру философии в Петербургскую академию и, прослужив в ней 5 месяцев, перешел в комиссию законов; а с 1812 г. английскими методистами, приехавшими в Петербург. К тому же события 1812–1814 гг. породили религиозную настроенность в обществе. Всюду по городам стали появляться мистические кружки, куда собирались для чтения мистических книг, бесед, духовной молитвы и других мистических упражнений. Как модное направление, мистицизм нашел себе выражение в беллетристике, в живописи и архитектуре. На первых же порах своего существования мистицизм встретил противодействие со стороны представителей Православной Церкви, выразившееся в появлении некоторых литературных произведений с опровержением мистицизма. Но в первое время, когда сочувствие в обществе мистицизму было очень сильно, это противодействие не могло развернуться свободно и не имело должного успеха. Решительное противодействие началось с 1824 г., когда особым указом запрещено было печатать книги религиозного содержания без дозволения духовной цензуры и сделано было распоряжение: отобрать из библиотек учебных заведений все книги, содержащие учение, противное правой вере. В 1825 г. такое распоряжение сделано Св. Синодом касательно учреждений и лиц духовного ведомства; вместе с этим предписано наблюдать, чтобы впредь не распространялись религиозно-нравственные книги, изданные без разрешения духовной цензуры и рукописные.
Натурализм
Под натурализмом разумеется такой образ мыслей, по которому все сотворенные вещи, их происхождение, порядок и продолжение происходят от самой природы, и мир существует, поддерживается и управляется сам по себе, собственными силами, без верховного Существа. В этом смысле натурализм имеет такое же значение, как и материализм, и ведет к безбожию. Другие, противополагая натурализм сверхъестественному откровению, разумеют под ним такое верование, которым допускается, что в деле религии достаточно одних естественных показаний и не нужно никакого сверхъестественного откровения. Но и в этом смысле он не много представляет отрадного. Он признает только то, до чего человек может дойти собственным разумом; а так как разум человеческий слаб и ограничен и подвержен многоразличным заблуждениям, то натуральная религия и в древние, и в новейшие времена представляет нам самые скудные познания и — более противоречий и заблуждений, нежели здравого учения, если только отделить от неё то, что заимствовано ею из сверхъестественного Откровения, которое она отвергает. В таком смысле натурализм сходен с рационализмом, или справедливое — с деизмом.
Нигилизм
Нигилизмом (от nihil — ничто) называется такое направление или учение, которое утверждает, что ничего нет выше чувственного, что вся жизнь и действительность ограничивается только явлениями. Это — нигилизм как бы теоретический. В нравственном отношении нигилизм отрицает существенное и вечное значение добра, правды и доблести и колеблет высшие основы общежития. Нигилизм, как прямая доктрина, развивался преимущественно в XIX веке и явственно высказался в немецкой философии не только у Фейербаха (1804–1842), но, отчасти, и у Шопенгауера (1788–1860) и Гартмана (род. в 1842 г.). У нас нигилисты явились в первой половине XIX века вследствие наплыва к нам с Запада атеистических и материалистических идей. Эти люди стояли на точке зрения всеобщего безусловного отрицания; для них не было ничего святого, ничего внушающего уважение; все, пред чем люди привыкли преклоняться, за чем утверждена вековая давность, — все это они считали пустяками, все без разбора стремились ломать и отрицать, над всем ругаться и глумиться. Сами себя нигилисты считали такими людьми, которые относятся ко всему с критической точки зрения, которые не склоняются ни пред какими авторитетами, которые не принимают ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип. Не признавая никаких авторитетов, нигилисты считали необходимым развенчивать существовавшие авторитеты, ломать их, бросать в них грязью и глумиться над ними, чтобы через это «избавить людей от умственного раболепства». Отвержение авторитетов доходило у нигилистов до какой-то мании; они стыдились даже разделять с кем-нибудь свое мнение. Сражаясь против авторитетов оружием сарказма и безусловного отрицания, нигилисты сражались и против принципов и говорили, что все начала знания и все теории — «чистый вздор и обман робкого сознания». Источник всему — наши телесные ощущения. Мозг наш постоянно воспринимает внешние впечатления, и эти случайные впечатления — определяющая сила наших воззрений и стремлений. Все идеалы, какие обращаются в человечестве, — это просто галлюцинации, это страшные призраки нашей мечты, сдавливающие собою свободное сознание человека и не позволяющие ему правильно жить на белом свете. У всех идеалистов, по нигилистическому воззрению, мозг расстроен до того, что с ними и о них не стоит толковать. Нигилизм не признавал ничего в мире, кроме материи, кроме атомов, входящих между собою в то или другое соотношение, и этим соотношением образующих то или другое явление; человек, по их воззрению, не имеет ничего особенного в существе своем против природы не только органической, но даже неорганической. «Люди, — проповедовали нигилисты, — те же лягушки», «кроме мяса и мозга», ни в ком другого ничего нет. Началом деятельности нигилистов служило чувство самосохранения или эгоизм в его грубом, пошлом виде, — эгоизм животный, не знающий чувства любви духовной. Искусство, поэзия, художники, поэты — все это, по воззрению нигилистов, «ерунда», все это «гроша медного не стоит»; эстетическое чувство, или чувство красоты, по их понятиям, есть нечто напускное. Нечего и говорить, что нигилисты враждебно относились и к религии. Отрицая бытие Бога и бессмертие души, они считали религию вещью, «годною только для детского воображения», и не могли говорить о ней без иронии. Им казались жалкими суеверами или лицемерными ханжами те люди, в которых они замечали проявление религиозного чувства. Нигилисты ничего не хотели знать о каких-либо святых возбуждениях. В них незаметно и живого голоса совести: их раскаяние могло быть вынуждено не нравственной потребностью, а общественным конфузом или неудачей, поставившей их в глупое положение. Нигилисты не находили нужным сохранять и нравственную стыдливость, считая стыд признаком слабости, и проповедовали мораль личного влечения и нравственную распущенность. Брак, по нигилистическим воззрениям, — не что иное, как «непонятные узы», «предрассудок». Предрассудком они считали и родственные связи; к проявлениям сердечных родственных чувств относились с насмешкой и презрением и в отношении к своим родным проявляли плотскую бесчувственность. Как результат распущенности и понижения духовной природы, отличительную черту внешнего обращения нигилистов с людьми составлял цинизм. Этот цинизм выражался не в одних словах, но при всяком удобном случае тотчас переходил и в дело. Нигилисты преднамеренно всегда старались выставить себя сторонниками бесстыдного пренебрежения всякими приличиями в своих разговорах, обращении, поступках и даже в одежде. Вообще, отрицание составляет характеристическую черту русского нигилизма. «Ни за что серьезно не приниматься, а только ругаться» — так определяли нигилизм сами его представители. Отсюда ясно, что отрицание нигилистов всецело разрушающее. Исход или результат его — пустота и безотрадное ничтожество. Нигилистам чуждо все положительное, и они наполнены одним злым презрением ко всему, одним беспощадным глумлением, не щадящим никого и ничего.
Оптимизм
По учению оптимизма, главным представителем которого служит немецкий философ Лейбниц (1646–1716), совершенство мира есть необходимое следствие совершенства его Творца. По Своему всемогуществу и свободе Бог, по мнению Лейбница, мог избрать какой угодно из бесчисленного множества возможных миров; но по Своей абсолютной мудрости и благости Он должен был избрать только наилучший между ними. Таков и есть настоящий мир. Сколько бы ни было зла в мире, каждый другой возможный мир заключал бы его еще больше, и если зло вообще существует в мире, то это от того, что и самый совершенный мир немыслим без зла; если бы не существовало зла, и мир не был бы наилучшим. Если же нам кажется, что существование зла противоречит совершенству мира, то это зависит от того, что мы по своей ограниченности не можем понять и обозреть всего мирового плана, где все на своем месте необходимо и все совершенно соответствует одно другому. Само по себе зло не может искажать совершенство мира потому, что, в сущности, оно не есть что-либо положительное, не есть какая-либо действующая, реальная сила, но состоит только в недостатке или лишении (privatio) добра, подобно, напр., тому, как темнота есть только недостаток света или холод — недостаток тепла. Зло есть только оборотная сторона добра, отрицательный момент в развитии добра, необходимый для полного и всестороннего осуществления идеи добра. Такой взгляд оптимизма на настоящий мир, как на самый наилучший из возможных миров, противоречит понятию о совершенстве Творца. Отображения совершенств Творца вполне возможны бесконечно многие и в бесконечно многих степенях и формах мирового бытия, — и Бог был бы ограничен в Своем могуществе, если бы не мог создать никакого мира лучшего, чем настоящий, и в Своей природе, если бы обязан был избрать для создания только один наилучший мир. Признать справедливым то, что при существовании зла мир может быть совершенным, что зло необходимо для осуществления добра, которое состоит не в чем ином, как в борьбе со злом и победе над ним, что поэтому существование зла составляет неизбежное условие самого совершенства, добра, — значит противоречить нравственному сознанию, которое считается вполне мыслимым, и такой идеальный порядок вещей, где это совершенство достигается путем свободного саморазвития разумных существ, без необходимости борьбы с действительно существующим злом. Невозможно, наконец, согласить существование зла в мире с совершенством последнего, считая зло как отрицание добра. С одной стороны — недостаток добра в том случае, где оно по нравственному закону должно бы иметь место, — есть зло; с другой — опыт показывает, что в нравственном мире существуют не только такие явления, которые обнаруживают недостаток или слабость нравственной воли в человеке, но и такие, в которых обнаруживается положительно злая его настроенность. Таковы, напр., все преступления, совершаемые под влиянием порочных страстей. Будучи несостоятелен теоретически, оптимизм ведет к пагубным последствиям и в нравственной жизни. Если в мире нет зла и если то, что считается злом, необходимо для мировой гармонии, то единственное ограждение нравственности — сознание различия между добром и злом — должно быть уничтожено. Вследствие этого всякий, погрязая в пороках, может быть вполне уверен, что он не только поступает безразлично, но даже делает добро, содействуя совершенству мира. Эгоистические стремления людей не будут встречать препятствия к своему удовлетворению, и человечество должно будет представлять ужасную картину борьбы индивидуумов за личные интересы.
Пантеизм
Пантеизм (всебожие) есть такое мировоззрение, которое все существующее, как духовное, так и материальное, сводит к феноменальным видоизменениям самостоятельной субстанции, которую называет он божеством. По учению философа Спинозы, еврея по происхождению (1632–1677), «Бог есть внутренняя причина вещей»; это основное положение пантеизма выражает ту мысль, что указанная причина не есть что-либо внешнее по отношению к миру, но внутренне присуща ему; все явления мира физического и духовного относятся к ней как акциденции к своей субстанции, как бываемое к сущему. Божество, сообразно с таким пониманием, пантеизм называет большей частью не существительным, а прилагательным в среднем роде: «бесконечное», «бессознательное», «абсолютное» и проч. При решении космологических вопросов пантеизм или божество превращает в мир (панкосмизм), или мир — в божество (акосмизм). Отрицая бытие личного Бога и загробную жизнь, пантеизм не допускает ни откровения людям со стороны Бога, ни молитв и жертв со стороны людей Богу и вообще никакого нравственного и интеллектуального отношения между Богом и человеком; пантеисту не о чем просить Бога, не за что благодарить Его и не на что надеяться; он может разве только восхвалять Его, но и то, с его точки зрения, без надежды быть услышанным. Составляя, как и прочие вещи, только преходящий и случайный момент в жизни абсолютного, человек не может быть ни самостоятельным, ни свободным, ни ответственным за свои действия. С существом безличным и бессознательным, каково «абсолютное» пантеизма, он не может ожидать от него никакой помощи в деле нравственного развития.
Пессимизм
Пессимизм, главными выразителями которого служат немецкие философы Шопенгауер (1788–1860) и Гартман (род. в 1842 г.), представляет противоположное оптимизму воззрение на качество мира. Эти философы отнеслись к жизни с неслыханным презрением и озлоблением; в жизни мира они видят одну сплошную ошибку и бессмыслие. По учению Гартмана, высшей, идеальной целью мирового процесса может быть только счастье или блаженство, особенно тех существ, которые способны ощущать и сознавать его. Но жизнь полна бедствий и скорбей; сумма горя и страданий безмерно превышает сумму радости как в жизни отдельных лиц, так и всего человечества. Если же человек, несмотря на это, стремится к счастью, то он обманывает себя иллюзиями. Таких иллюзий Гартман указывает три. Первая состоит в надежде на возможность личного счастья в этой жизни; но опыт скоро и решительно разрушает эту иллюзию. Вторая заключается в надежде на будущую загробную жизнь, в которой человек достигнет того блаженства, которого лишен в настоящей; но, отвергая личное бессмертие души, Гартман считает обманчивой и эту надежду. Третья иллюзия состоит в ожидании, что если не отдельные лица, то все человечество путем прогресса достигнет счастливого состояния на конце своей всемирно-исторической жизни; но прошедшая история человечества не подтверждает этого ожидания; не видно, чтобы мир делал успехи в счастии и нравственности; благосостояние человечества даже и не приближается; многие неудобства в жизни, конечно, устраняются цивилизацией, но люди от этого не делаются счастливее, так как возникают все новые и новые потребности, и человек становится более и более чувствительным к страданиям; вообще, с развитием сознания не умаляются, а возрастают несчастия. Общее заключение отсюда то, что существование мира находится в прямом противоречии с предполагаемою философами целью его — счастьем, что небытие мира лучше, чем его бытие, и что действительная цель, к которой идет мир, есть уничтожение его, а вместе с ним зла и страданий, составляющих необходимую принадлежность самого существования мира. Таким образом, пессимизм ошибочно определяет зло, как исконное и необходимое явление в мире, имеющее основание для себя в самой сущности мирового бытия. Корень зла пессимизм видит не в грехе, а в самом желании бытия, присущем людям наравне со всеми другими живыми существами, и радикальное освобождение от зла считает возможным только под тем условием, если бы могло абсолютно уничтожиться в людях самое желание жизни и бытия. Так как, по воззрению пессимистов, жизнь человеческая бессодержательна извне и бессмысленна изнутри, так как мир людской есть царство случайностей и заблуждений и, кроме разочарования, человек ничего добиться не может, то ему советуется искать счастья в покое смерти и озаботиться вообще о возможно скором прекращении жизни на земле, отказавшись от любви, брака и нарождения детей. Шопенгауер, находя, что «жизнь человека, подобно маятнику, качается взад и вперед между скукою и страданием, а потому и не стоит сломанной булавки», — призывает «все человечество надеть себе петлю на шею».
Позитивизм
Во главе его стоят французский философ Опост Конт (1795–1857), английский мыслитель Джон Стюарт Милль (1806–1873) и английский философ Герберт Спенсер (1820–1904). Опост Конт, выходя из принципов французского сенсуализма и английского реализма, признавал действительным только такое знание, которое воспринимается в чувственном опыте и допускает эмпирическую поверку. Все, что не может быть разложено на чувственные ощущения и не допускает экспериментальной поверки, он признавал за фикции, построение которых относил на счет фантазии. Обозревая с своей точки зрения историю науки и мысли, Конт возвестил свой пресловутый «закон развития», в силу которого религиозное и метафизическое миропредставление признаны были хотя и неизбежными, но временными и теперь совершенно устарелыми ступенями умственного развития. Посему всякие религиозные понятия и философские «сущности» суть не больше, как стародавние фикции, которые должны быть совершенно изъяты из обращения современного человека как в науке, так и в жизни. На этих началах Конт построил и свою знаменитую «классификацию», в которой все явления мировой жизни, не исключая биологических, психологических и социальных, пытается объяснить на почве математики, физики и химии. Это была проповедь, сливающаяся в своих выводах со всеми оттенками современного неверия. Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер прямо признают Высочайшее Существо непознаваемым; и отсюда их учение о Боге получило название агностицизма. Многие позитивисты непоследовательны, отступают от начала своей философии, в частности, и по вопросу о богопознании. Так, Джон Стюарт Милль не только рассуждает о Боге, бессмертии души и откровении, но даже допускает, что человек может иметь представление о Боге, как существе бесконечном и абсолютном, сам, хотя, быть может, и предположительно признает бытие Бога и Творца. По его мнению, о бытии Бога и Его свойствах мы можем доходить путем аналогии. Герберт Спенсер также допускает бытие Существа Высочайшего, которое он называет «Непознаваемым», «Силой» и другими именами. Впрочем, не следует упускать из виду, что позитивисты, как и вообще скептики, в одних местах своих сочинений допускают то, что в других отрицают. Вообще воззрение на Высочайшее Существо выражается у них до крайности неопределенно; так что трудно сказать, признают они бытие Его или отрицают, и как понимают Его. В действительности же более последовательные позитивисты, как напр., Огюст Конт, от безбожников отличаются разве только тем, что не говорят прямо и дерзко, что Бога нет. Отринувши истинную религию, позитивисты стали выдумывать вместо нее поклонение всему, что есть лучшего в человеке, — человеческому разуму, человеческим добродетелям, поклонение идеальному человеку. В лучшем смысле позитивисты, как Джон Стюарт Милль, стоят на распутии между верой и неверием; сердце в лучшие минуты жизни влечет их к вере, а односторонне направленный рассудок и заимствованное или выработанное учение направляют их в сторону неверия. Словом, позитивисты — ни верующие, ни неверующие, но почти все они гораздо ближе к последним, нежели к первым.
Рационализм
Рационализм (от латинского слова ratio — разум) не составляет какой-нибудь философской системы, не имеет и какого-нибудь однохарактерного типа, но вообще означает только такое отношение внутренней жизни к своим теоретическим и практическим вопросам, когда решение их представляется только приговорам разума. Таков самый общий смысл рационализма. Хотя в религиозной области должное употребление разума и необходимо, и спасительно для самой веры, способствуя возвышению и очищению религиозной жизни, но так называемый рационализм в религии есть односторонность, пагубная для религиозного духа. Враждебно относясь ко всему христианству и ко всякой религии вообще, рационализм поставляет разум человеческий верховным и единственным решителем религиозных и всяких других вопросов, отрицает все таинственное и чудесное в религиозной области, и хотя иногда сочувственно относится к христианской морали, но отвергает все положительное в области христианской догматики и обрядности. Рационалисты утверждают, что есть одно только откровение — через разум человеческий, и потому отвергают важность положительного авторитета в деле религии и все сверхъестественное домостроительство Божие о спасении и благе человечества. Вообще, задача рационализма — вытеснить из сознания не только веру, но изгладить, если бы это оказалось возможным, и самое имя Бога. Направление, поставившее своей задачей в области вероучения измышлять новые толкования его истин, удаляющиеся от истинного, прямого и постоянного их значения, известно под именем неологизма. Рационализм бывает весьма различных степеней — крайний и более умеренный. Учение это, распространившееся из Англии во Францию, Германию и другие страны, во второй половине XVIII века выразилось преимущественно в форме материализма и в форме деизма (см. выше). Свои нападения на религию и Церковь рационалисты XVIII века выражали не столько в каких-нибудь серьезных систематических разборах религиозных учений, сколько в отрывочных, поверхностных, но, тем не менее, язвительных глумлениях, остротах, кощунстве, брани и тому подобных выходках. Распространившись первоначально среди высшего общества, это направление стало на Западе проникать и в средние, и низшие классы народа и во Франции уже к концу XVIII века дошло до таких крайностей, что во время французской революции была даже сделана попытка совсем отменить христианское учение и провозгласить так называемую религию разума, — что, впрочем, тогда было скоро оставлено, потому что в большинстве народа оказалось еще довольно остатков приверженности к христианству. В настоящее время рационализм заявляет о себе в разного рода настроениях, гибельных для жизни церковной, государственной, общественной и семейной. Под влиянием рационализма презираются авторитеты, отвергается власть родительская и всякая другая, нарушается повиновение старшим, разрываются супружеские связи, открыто существуют и нагло заявляются незаконные сожития, и дело доходит до намеренных выкидышей, отравления детей, самоубийств и убийств. Вообще нет области в жизни человеческой, где бы не отпечатлел рационализм своего страшного зловредного влияния.
Скептицизм
Скептицизмом собственно называется направление философии, подвергающее сомнению начало и возможность знания. Сомневаться — вообще значит, при рассматривании предмета, находить и для противной стороны его столь важные основания, что нельзя иметь полной в нем уверенности, пока не будем иметь решительных на то оснований. Такое сомнение происходит от нашей ограниченности, по которой мы не иначе можем доходить до предметной истины, как после долгих изысканий. И оно не только предосудительно, но и весьма полезно для нас. Наше убеждение в истине тем делается тверже, чем более мы ее рассматривали и чем более видели силы и убеждения в ее основаниях пред основаниями противной стороны; без этого мы не можем быть свободными от заблуждения даже и тогда, когда бы и истинное что-нибудь приняли в наше сознание, потому что не познали его, как истинное, а приняли по предубеждению, по одной слепой вере. Многие сообщаемые нам познания происходят от нечистого источника, иные заключают противоречие в самих себе, другие противоречат уже познанным нами несомненным истинам. В таких случаях нельзя не усомниться; здесь сомнение есть средство обезопасить себя от заблуждений и сохранить душевный мир. Сами апостолы внушают нам «не всякому духу веровать, а испытывать духов, от Бога ли они, и все испытывать, и доброго держаться» «1 Сол. V, 20; 1 Иоан». IV, 1). Но, кроме этого полезного сомнения, бывает и вредное сомнение. Таков абсолютный скептицизм. В области религиозной он отрицает даже и самую возможность богопознания. Такого рода скептики были в Древней Греции, каковы Пиррон и софисты. Другой вид скептицизма, скептицизм относительный, допускает только чувственное познание, но отрицает возможность познания бытия сверхчувственного, отрицает, вообще, всякое познание, кроме добываемого посредством внешнего опыта, отрицает метафизику. Ясно, что и относительный скептицизм не допускает возможности богопознания. Представителями относительного скептицизма в прошлом столетии был Юм (1711–1776), к которому отчасти примыкает и Кант (1724–1804). Скептицизм, который по самому существу своему разрушает самые основания всякой истины и всякой веры, вреден и пагубен. Такой скептицизм есть не что иное, как наклонность или злонамеренное старание не соглашаться на истины веры и нравственности и подвергать все сомнению, без всяких здравых оснований, или по одним мнимым основаниям — не для того, чтобы дойти до истины, но чтобы отвергнуть всякую истину, привесть её в сомнение и сделать недоступною [10].
Социализм
По обычному словоупотреблению, социализмом (от латинского слова socius — союз, общество) называется направление, стремящееся к коренной и насильственной реформе общественных и, преимущественно, экономических отношений, без всякого внимания к тому порядку, который сложился веками. Выставляя своим исходным пунктом неравномерное распределение земных благ и объясняя только одной этой причиной бедность, лишения и страдания большинства, социализм обещает одарить все человечество счастьем, водворив для него на земле «рай». Самой популярной социалистической теорией в настоящее время считается марксизм, объединивший в себе все другие социалистические доктрины и дерзновенно выступивший в мировой истории с проповедью своего «нового откровения» и с горделивой решимостью произвести переоценку всех ценностей жизни. Творцом этой теории, присвоившей себе наименование «научного социализма», был известный немецкий экономист и политический деятель, сын крещеного еврея, Карл Маркс (1818–1883), и отчасти его друг и сотрудник, соплеменный ему Фридрих Энгельс [11] (1820–1895). Учение этих двух, как их называют социалисты, «великих теоретиков научного социализма» представляет собой целое мировоззрение, обнимающее все стороны человеческой жизни, так что нет такой области в деятельности и мысли человека, которой бы оно не коснулось и на которую бы не старалось наложить свою печать. Отличительной особенностью этого мировоззрения служит признание необходимости переворота не только в экономической области, но, по выражению самих социалистов, и «во всей юридической, моральной, философской и религиозной надстройке». Сущность такой всесторонней коренной перестройки жизни человечества составляет введение на принципе общности или коллективизма (каковое наименование употребляется для обозначения и самого социализма во всей совокупности его идей) права неотчуждаемой в руки частных лиц общественной собственности на все орудия производства и землю и организация исключительно чрез посредство общества производства и распределения продуктов [12]. Несовместимое с сохранением существующего строя жизни, как выражаются некоторые социалисты, «перенесение имущественных прав с отдельных личностей на более или менее широкие группы должно считать той характерной чертой, которая отличает социалистов от реформаторских партий, стремящихся к улучшению современного порядка с сохранением основ его». Более расплывчатое и неопределенное понимание социализма вносит путаницу понятий, ибо дает возможность смешивать в одну группу с социалистами лиц, лишь сочувствующих социальным преобразованиям, а на самом деле между этими понятиями существует коренная разница. Социальные преобразования имеют в виду законным и справедливым путем ослабить резкость неравенства человеческих состояний, прийти на помощь к действительно вопиющей нужде, лишениям и страданиям и достигнуть посильного облегчения всех этих зол; социализм же, выступая непримиримым врагом современных устоев порядка, проповедует разрушение всех учреждений, на которых покоится современная культура. Социализм есть прежде всего, как выражаются и сами его последователи, «уничтожение частной собственности». Признавая это одно из самых основных общественно-государственных установлений злом, корнем всяких экономических бедствий, социалисты и считают необходимым свое переустройство общественной жизни начать «немедленным и неуклонным обращением всякого имущества частного, имущества государственного, — в имущество общее». По совершении такой «экспроприации» право на всякую собственность постоянно должно принадлежать только целому обществу, а каждому отдельному члену последнего должно быть предоставлено лишь «право потребления». Так как при существовании семьи и семейных отношений, служащих самыми сильными побуждениями для приобретения личного владения, невозможно уничтожить частную собственность, то социализм является также врагом брачного союза и семьи. В его царстве мужчина и женщина могут между собою сходиться и расходиться свободно, сколько и когда угодно, и все обязанности по воспитанию происшедших от таких сожительств детей и все права ими распоряжаться исключительно принадлежат обществу. Но такое «право свободного сожительства» и лишение родителей всяких прав на детей не только не имеет ничего общего с брачным союзом, но даже составляет нечто прямо противоположное ему, превращая, по выражению некоторых, землю «в великий публичный дом»; а потому о семье в социалистическом строе не может быть и речи. Отрицает социализм и современное государство, уверяя, будто бы оно есть не более, как организованное господство одного класса над другим. Стремясь уничтожить это государство, социализм мечтает захватить государственную власть в руки одного класса, «пролетариата», и начать устраивать социалистический строй посредством «диктатуры пролетариата». Вопрос о дальнейшей участи государства социализм очень запутывает для общественного понимания. Несомненно, что социалисты, захватив власть, волей-неволей непременно принуждены будут или вечно держать в своих руках государство, или же их строй будет разрушен, как только они выпустят власть. Но они уверяют, что их классовое «пролетарское» государство немедленно прекратит свое существование, как только ими посредством его существующий общественный строй будет заменен социалистическим. Этот новый строй, изображаемый и самими социалистами туманными чертами, будет представлять собою какое-то невообразимое самостоятельное сплочение производительных групп, которые самим процессом производства будут построены в некоторую организацию. Во всяком случае, будет ли существовать неосуществимая, отрицающая всякую власть, туманная социалистическая организация власти или, что несомненнее, останется в силе деспотически-властная «диктатура пролетариата», — социализм и в отношении государства, как в отношении семьи и собственности, создает нечто, не имеющее ничего общего с теми основами, на которых само человечество жило и развивалось. С полною ясностью разрешается в социализме вопрос об упразднении религии вообще и христианства в частности. Правда, некоторые социалисты заявляют, что они будто бы «уважают всякое религиозное убеждение», что признают «совпадение христианского учения» с их «целями», что готовы дать в обещаемом ими новом строе жизни место религии, как делу частных лиц; но такие заявления есть ни больше, ни меньше, как только лукавая тактика. Этим способом они хотят лишь успокоить тех, кто в глубине души сохранил еще преданность религии, так как такие люди, наклоняясь в пользу социализма, его стремлением будто бы к действительному улучшению общественных отношений и неясно представляя об его разрушительном походе против основ человеческой жизни, особенно ужаснулись бы, если от них прямо потребовали бы порвать связи с религией. В действительности же социализм — принципиальный противник всякой религии и, особенно, христианской. Об этом ясно свидетельствуют и дословные выражения тех социалистов, которые не делают тайны из своей ненависти к религии и часто позволяют себе дерзкое богохульство. «Мы не верим, говорят они, ни в какого Спасителя»; «святой дух нашего времени», призывающий нас «не к смирению и самоотвержению», а «к священной войне, — это наука, знание, это социализм»; нет «утопии более утопической», как вера в «Триединого Бога, в вочеловечение Бога, бессмертие и вечное блаженство»; «над угрозой вечными мучениями за гробом нужно смеяться, а указание на небесное блаженство следует презирать»; «со смертию все кончается», и в том, «что теперь называют религиозной областью», — «мы стремимся к атеизму». При таком отрицании религии и, особенно, христианства социализм заранее всячески старается «освободить совесть от религиозных призраков», довести своих последователей до признания, что «упразднение христианства прямо-таки необходимо», так как «христианство и социализм враждебны друг другу, как огонь и вода». Вообще, социализм стремится отнять у людей то, что для них свято, близко и дорого, с чем они сжились целыми поколениями в продолжение многих веков. По его учению, весь существующий общественный строй является настолько одряхлевшим и совершенно отжившим, что здесь уже нельзя ничего ни починить, ни исправить путем реформ, а требуется полное и коренное разрушение его и всего того, на чем он держится и что с ним связано. Поэтому с точки зрения социализма, и является необходимым ниспровергнуть существующие общественные и экономические отношения, вытравить религиозные верования, уничтожить установившиеся в обществе права, всякие отличия и привилегии власти, знатности, богатства, всякого рода привязанности, родственные узы, перевернуть вверх дном весь порядок, все развитие, все законы истории и затем на развалинах разрушенного утвердить какой-то даже отчетливо не сознаваемый и самими социалистами новый порядок общественных отношений и жизни человечества. Само собой должно бы быть ясным для всех социалистов, что такой их опустошительный поход против коренных основ установившегося порядка человеческой жизни, как дело чрезвычайное, требует и средств тоже чрезвычайных. Хотя необходимость этих средств и отрицается некоторыми социалистами, но это только в теории, к тому же противоречащей истории и фактам действительности. Во всяком случае, на практике социализм, как живая реальная сила, вдохновляющая деятельность своих приверженцев, проявляется в активной борьбе и в деле достижения своих целей допускает насилие. Современные вожаки пролетариата прямо рекомендуют ему быть в «боевом состоянии», искусственно подогревая в себе «нравственное возмущение», без которого ими считается невозможным подъем рабочего класса на высшие ступени материального благополучия. Но раз злоба признается главным фактором в борьбе обездоленных классов «за существование», а затем и за свои экономические и политические права, то социализму остается лишь как можно более разжигать в массах зависть, ненависть и вражду. Выставляя своим девизом: «чем хуже, тем лучше», — социалисты, вместе с тем, признают допустимость хотя бы и самых крайних мер, так как, по их выражению, «кто хочет подняться вверх, тот не должен стесняться в средствах». Они сами считают своим правом, даже более, своей обязанностью поднимать народные страсти против состоятельных людей, не считаясь с тяжестью последствий, ожесточения социалистических масс. Показателем того настроения, в каком могут воспитываться эти массы, служит и текст социалистических песен. Все они насыщены именно призывом к «боевой готовности», стремятся пробудить и укрепить, путем «железной партийной дисциплины», «волю к действию», проникнуты фанатической верой в грядущее торжество социализма, жаждой «эмансипации» (освобождения) от капиталистов и капитала, чувством ненависти к имущим и т. п. Для достижения своих целей социализм готов огонь этой ненависти перевести на весь пролетариат и тем подготовить всемирный социалистический пожар, необходимый для разрушения существующего строя жизни. Чтобы затуманить общечеловеческое сознание, не мирящееся с таким насильническим и всепожирающим пожаром, чтобы использовать свойственное человеческому сердцу сострадание к бедным, слабым, беззащитным, оскорбляемым и обременяемым всякого рода житейскими тягостями, социалисты уверяют, что этот «пожар» необходим для блага человечества, что только таким способом возможно расчищение сорной почвы для построения нового здания, для водворения на земле будто бы царства всеобщего счастия с развевающимся над всем человечеством пленительным знаменем свободы, равенства и братства. Но, не говоря уже о том, что никакими, хотя бы и самыми высшими, целями не может быть оправдываемо пользование преступными средствами, обещания социализма, признаваемые им осуществимыми, — бессильны одарить человечество истинным счастием. Основой социализма только и может быть и действительно служит материализм, которым и пропитаны социалистические воззрения, как атеистическим элементом, способным вытеснить господствующие авторитеты во всех областях, а потому и необходимым для социализма. Вследствие этого сущность социалистического миросозерцания состоит в признании исключительного значения за материальной стороной жизни и в отчуждении ее от высших интересов. Социализм переставляет центр тяжести в человеческой жизни, все, так сказать, её притяжения с неба на землю и исключительно на землю. Для него вся область сущего исчерпывается пределами земного и его царство всецело и вполне от мира сего. Соответственно такому общему пониманию и направлению жизни, социализм ставит своей окончательной целью создание «земного рая», понимаемого им в смысле равенства всеобщего довольства, внешнего, материального и чувственного благополучия и, прежде всего, всеобщей сытости. Иной цели, кроме той глубоко односторонней, которая способна удовлетворить животный инстинкт, социализм не предполагает, потому что не знает и не хочет знать для человека никакой другой цели в этой жизни. Для него вполне достаточно, если человек будет пользоваться одними лишь земными благами жизни (см. Лук. XII, 19). Считая все премирные надежды только детской иллюзией, строя свои расчеты на замене жизни вечной тленными соблазнами жизни временной, социализм старается убедить человечество, что ему нечего ждать, кроме благ мира, что все люди не должны более стремиться к чему-нибудь другому, кроме улучшения кратковременного земного существования. Но, как известно, материальное благо не может быть конечною целью человеческой жизни. Хотя человек и не может жить без хлеба, но и «не о хлебе едином жив будет» он (Мф. IV, 4). Одно внешнее благополучие, как бы полно оно ни было, неспособно удовлетворить человека.
Желания человеческие идут в бесконечность: им нет предела. Ветхозаветный мудрец все имел, что хотел, в смысле обладания земными благами, но жажда души его оставалась неудовлетворенною. При исполнении всех своих желаний он только мог сказать: «все суета и томление духа» (Екклез. II, 11). Даже обладание всеми сокровищами мира, при неимении благ духовных, не только не может дать человеку никакого счастия и довольства, но и поведет его к погибели (Мф. XVI, 26). Отсюда удовлетворение одних только материальных интересов, хотя бы и во всей их полноте, о чем так старается социализм, является ни чем иным, как только крайним извращением истинного смысла и назначения человеческой жизни. Но социализм не в силах осуществить даже и свой идеал низменного счастия, идеал тупой сытости и физического довольства. Для этого довольства необходим постоянный источник соответствующих материальных средств, т. е. труд, тяжесть которого для человечества, по непреложному закону (Быт. III, 19), тем обременительнее, чем шире полнота обещаемых социализмом земных благ. Кроме того, всеобщее и равномерное пользование такими благами в проектируемом социалистами «земном рае» может быть обеспечено лишь несокрушимыми преградами не только для хищнических присвоений, а и для всяких иных способов захвата кем-либо в ущерб другим в свою пользу лучшего или в большем количестве. Но привлечение людей к труду, хотя бы и самому легкому, при уничтожении социализмом частной собственности, беспрепятственное для каждого равномерное пользование земными благами при свойственном природе человека стремлении как можно больше, сравнительно с другими, отпить из чаши земных наслаждений, — все это возможно лишь под условием искоренения присущего человеческой природе эгоизма. Напрасны какие бы то ни было надежды на упразднение этого эгоизма и порождаемых им вражды, насилия и неправды принципами свободы, равенства и братства, которыми социалисты так силятся пленить своих последователей и о которых так стараются при всяком случае ораторствовать с особенным воодушевлением. О попрании требований этих принципов социалистами в настоящее время — ясно свидетельствует их «боевая» тактика с её деспотической «партийной дисциплиной» и весь тот направленный ими к достижению своих целей образ действий, о котором было сказано выше. Но и в обещаемом социалистами «земном рае», под прикрытием святотатственно похищенных ими у христианства принципов свободы, равенства и братства, вследствие искажения социалистами истинного смысла этих принципов, может развиваться один лишь эгоистический расчет со всеми порождаемыми им последствиями. Под свободой (сущность которой полагается христианством в свободе внутренней, свободе от греха, в отсутствии препятствий к развитию человеческой личности соответственно заложенному в ее природе идеалу совершенства, в каковом понимании своем она представляется вполне совместимой с внешним порядком и законностью, с иерархическим делением людей на управляющих и управляемых и с подчинением одних другим в делах, касающихся внешней стороны человеческой жизни) социализм разумеет отсутствие внешних стеснений человеческой деятельности, независимость от всяких ограничений. Но такая безусловная свобода, являясь ничем не сдерживаемым личным произволом и будучи лишена всякого этического значения, исключает собой возможность проповедуемого социализмом равенства между людьми, так как абсолютная свобода одной личности не может терпеть рядом с собой такой же свободы другой личности; а потому осуществление этой свободы для одних неминуемо поведет за собой рабство для других. Равенство (сущность которого христианство полагает в признании равенства всех людей в Боге, во Христе, в отношении к личности, в одинаковой для всех людей возможности нравственного усовершенствования еще здесь, на земле) социализм понимает в смысле уравнения всех людей во всех отношениях через поставление их в одинаковые внешние условия жизни, путем уничтожения имущественных, классовых и прочих различий, с упразднением всех особенных прав и преимуществ и с изглаждением даже всяких их следов, в какой бы то ни было форме. Но упразднение имущественного, общественного и всякого другого различия между людьми, коренящегося на различии их физических и духовных свойств, на разности их дарований, способностей, прилежания и т. п., неосуществимо в жизни, как противное самой природе. При своей противоестественности социалистическое уравнение людей является и противным справедливости. «Нет яда, как говорит один философ, более ядовитого, чем учение о равенстве, ибо оно проповедуется как бы во имя самой справедливости, между тем как оно конец справедливости»: равнять неравных — явная несправедливость. Самое стремление к водворению на земле неосуществимого социалистического абсолютного равенства, к тому, чтобы каждый был, «как все», делая неизбежными крайние меры насилия, ведет к бесчеловечной тирании, всегда являющейся в той или другой степени врагом человеческого прогресса. При господстве же деспотизма, направленного к низведению всех людей на один уровень и через то к подавлению личного интереса и всех выступающих за пределы этого уровня проявлений индивидуальности, не только о развитии прогресса и цивилизации, но даже и о сохранении уже достигнутых ими результатов, конечно, не может быть и речи. Социалистическое братство основано исключительно только на солидарности материальных интересов (а не на простирающейся до самопожертвования взаимной бескорыстной любви, как христианское братство); сами социалисты сознательно заменяют слово «брат» словом «товарищ», и их братство, как товарищество, если и может существовать, то только до первого столкновения указанных интересов. Во всяком случае, лежащий в основе этого братства холодный расчет не в состоянии вдохнуть в социалистов тот живительный дух, который делает человека всегда готовым на всякие жертвы для своих братьев. Как основанный на общности интересов, принцип социалистического братства является началом, обезличивающим человека, и при своем последовательном проведении в жизнь ведет к господству большинства над меньшинством, к насилию над личностью и, в конце концов, к принижению последней до духовного уровня большинства. Сказанного достаточно, чтобы видеть, что выставляемые социализмом на своем знамени высшие идеи свободы, равенства и братства при господстве социализма поведут совсем не к тому, что составляет их пленительность для человечества, а совершенно к противоположному: свобода завершится рабством, равенство превратится в тиранию, а братство в нравственное одичание. Действительно, социализм, всегда действовавший во имя всеобщего счастья и всевозможных свобод человечества, хотя на первых порах и подавал своим приверженцам большие надежды, но, когда созревали его плоды, в результате оставалось одно горькое разочарование в этих надеждах и убеждение, что обещания свободы, равенства и братства, под прикрытием которых социализм открывал свои действия, всегда приводили к противоположным следствиям: подавлению личности, деспотизму, безначалию, бесчеловечию и варварству. Иначе и не может быть в виду полной непригодности тех средств для противодействия господству среди людей эгоизма, на которые так рассчитывает социализм. По его учению, причины всех социальных зол, от которых страдает человечество, лежит во сне, в существующих учреждениях, в действующих законах, в упрочившейся организации общества, в повсюдной неравномерности распределения материальных благ, а потому будто бы указанная причина может быть совершенно упразднена одними внешними земными средствами. Последователи «научного» социализма с особенной настойчивостью уверяют, что если средства производства и потребления будут распределены иначе, если не будет личной собственности и все будет принадлежать обществу, то исчезнет среди людей всякий эгоизм, все станут жить и работать для всех, а не только для себя, невозможными будут ни классовая борьба, ни взаимная ненависть между людьми, ни угнетение слабых сильными, ни какие бы то ни было преступления, так как все это является исключительно несовершенством общественного строя, порождением бесправия и нищеты. «Измените только эти внешние обстоятельства, говорят социалисты, преобразуйте жизнь человека, — и вы с удивлением увидите, как в одно мгновение изменится он и внутренне и сразу проявит свою ангельскую природу». Но, как известно, хотя притеснения, чрезмерный труд, голод, холод и т. п. являются благоприятной почвой для преступности, однако можно и в положении нищего и раба сохранить свое человеческое и христианское достоинство и остаться негодяем и злодеем, как бы ни изменялись к лучшему внешние условия жизни. Одни эти условия не в состоянии сделать из человека что угодно, месить его, как тесто, так как человек — не безвольный продукт окружающих его обстоятельств и условий. Отсюда, само собой, вытекает и ложность того положения социализма, что стоит только изменить внешние условия, чтобы затем изменились и внутренние свойства человека, что с изменением этих условий сами собою рушатся опоры зла, и оно в корне будет подавлено. Мало того. Социализм, оставаясь тем, что он есть по своему существу, имеет право говорить не о подавлении своим господством зла, а наоборот, только о предоставлении злу полного простора. В самом деле, основной задачей социализма служит устроение человеческой жизни и общественных отношений на чисто экономической основе, т. е. на солидарности материальных интересов. Но, как известно, при наличности материального интереса, всегда и повсюду неминуемы рознь и борьба. Это лежит в самой природе интереса, как одного из проявлений эгоизма и корысти, а так как для социализма, при возведении им материального благополучия на степень верховной цели жизни, перемещение с почвы чистой экономики равносильно самоуничтожению, то при господстве социализма борьба за лучшее существование, борьба интересов остается печальным и неустранимым законом жизни. Но где борьба, там кипение страстей, там ненависть, вражда, злоба, притеснения, насилия, — словом, там проявление эгоистически-низменных наклонностей человеческой природы. О размерах и степени этого зла излишне и распространяться. Социализм, как мы видели, является самым рьяным поборником атеизма и, следовательно, в его «царстве» дается полный простор для безнравственности, так как вне Бога, вне религии не может быть необходимых основ для морали, и неподкупный голос истории ясно свидетельствует, что нравственное сознание народов повсюду коренится не на другом чем-либо, а именно на религии. Таким образом, принципом социализма, соответственно сущности его учения, может быть только принцип внешней материальной силы, тот принцип, который господствует в мире животных и которому социалистическое содержание, отрицающее все духовное и приравнивающее человека к животным, старается дать господство в жизни человеческой, словом — тот же безусловно гибельный для блага человечества принцип, который проповедуется материализмом и атеизмом, но только прямо и открыто. Вообще, социализм, превращая материальный интерес из служебного в господствующий, из зависимого в самостоятельный, из средства в цель, подчиняя, тем самым, все стороны человеческой жизни интересам желудка, отвергая весь богатейший в мире христианский цветник учреждений, нравов, идей и идеалов, всем этим совершенно иссушает источник зиждительных сил для культуры и цивилизации и ведет людей к одичанию, а своим стремлением устроить их земную жизнь не только помимо Бога, но и против Бога, он неизбежно влечет человечество к его полной погибели. Вполне справедливо сказал один английский ученый (Вилльям Лекки), что «настанет день, когда одним из удивительнейших памятников людского безумия будет считаться факт, что подобное учение могло быть признаваемо передовым и прогрессивным». К глубочайшему сожалению, этот день еще не настал, и социализм все еще продолжает выставлять своим основанием высшие гуманные идеи, а своею конечной целью их осуществление, прельщая тем самым массы людей, особенно простодушных и неопытных, неспособных проникать в истинный смысл этого пагубного учения и предвидеть те результаты, которыми господство социализма неминуемо завершится. По сравнению со всяким другим отрицательным учением, сила социализма, по выражению некоторых, «заключается в том, что в нем — не все ложь, не все — заблуждение, но есть отчасти и правда, есть и относительная истина, и этой-то своей двойственностью, этим невероятным сплетением правды и лжи, истины и заблуждения он представляет величайший соблазн для человечества и, особенно, для необразованной и изнемогающей под бременем труда и лишений части его». Преувеличенно рисуя картины повсюдного ослепительного богатства и сказочной роскоши меньшинства и ужасающей бедности большинства, указывая на бессердечную эксплуатацию рабочих капиталистами, на скудность заработка рабочих, на тяжелые условия их труда, на вредные условия фабричной жизни, при которых жены рабочих теряют облик матери семейства, дочери делаются жертвами проституции, сыновья — хулиганами и т. п., на изнурительность труда народных масс, на притеснения слабых сильными, выставляя при этом себя единственно истинным другом человечества и, особенно, всех труждающихся и обездоленных, бедных, слабых, беззащитных, оскорбляемых и обремененных всякого рода житейскими тягостями, социализм, всем этим возбуждая сочувствие к зависящим от бедности страданиям и бедствиям человечества, легко привлекает к себе колеблющиеся умы и чувствительные сердца и, особенно, впечатлительную молодежь. С особенной яркостью оттеняя, крайне преувеличивая и искаженно освещая отрицательные стороны жизни и с полной развязанностью выставляя их, как нарочитую «систему для угнетения человечества господствующими классами», для «порабощения народа» и его «эксплуатации», социализм этой ложной основой вводит в заблуждение своих поклонников, склоняя их к огульному осуждению частной собственности, семьи, общества, государства, христианской церкви и поселяя в них стремление не к ограничению неизбежных во всякое время во всех областях жизни частичных несовершенств, злоупотреблений и уклонений от нормы, а к полному разрушению и ниспровержению самых вышеуказанных установлений. По суждению одного из наших писателей (И.А. Гончарова), даже и сам социализм, при отрицании души и ее прав на бессмертие, проповедуя «какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям», не замечает, «что все это делается не нужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду, в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе жизни, чтобы завтра дать место другому такому же столбу», что в таком случае «не стоит работать над собою, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее», что «для обихода на несколько десятков лет» достаточно запастись «такою честностью, которой синоним — ловкость, столькими зернами, чтобы хватило на жизнь, иногда очень краткую, чтобы было тепло, удобно». Еще менее замечают всю эту несообразность поклонники социализма, особенно, его неопытные прозелиты, увлекаемые его громкими и пышными фразами, его внешнею благовидной стороной, его прикрытием идеями общественного блага и социальной справедливости, его обещанием водворить на земле «рай». Но «не собирают смокв с терновника» (Лук. VI, 44), а терновник, подобный социализму, который не может дать основ ни для нравственности, ни для общественности, ни для личности и её свободы, ни для государства, ни для разрешения и социально-экономических вопросов, порождает, как уже было сказано нами выше, только одни смертоносные для человечества плоды. Не в человеческих учениях, произрастающих на почве глубокого материализма, решительного атеизма и крайней вражды к Богооткровенной религии, должно искать надежных руководящих начал для устройства нашей земной жизни, а там же, где содержатся непоколебимые истины и неизменные правила для вечной жизни, неразрывно связанной с нашим временным настоящим бытием, т. е. в христианстве [13]. Только одно христианство и может помочь слабому, обуздать сильного и способствовать общественному благосостоянию. Не иные, как только христианские, начала должны лежать в основе всех социальных разумных законодательных мероприятий и реформ; этими же началами должны быть проникнуты и все, кого касаются вводимые в жизнь улучшения порядков общественных отношений. Всякие благодетельные преобразования могут создать лишь внешние условия — этих порядков, но внутренний оживляющий их дух может дать лишь одно христианство. Только на почве учения Христова и возможно устранение противоречий между личным и общественным интересами, сохранение свободы личности и ограждение общественного блага, достижение, так называемого, «социального умиротворения». Напрасно утверждают некоторые, что христианство будто бы относится безучастно к крайним и резким проявлениям неравенства человеческих состояний и к действительным лишениям и страданиям огромной массы людей, отрицая возможность и необходимость посильного облегчения их и при настоящих условиях жизни, что христианство печется только о спасении души человека, не придавая значения внешней его жизни со всеми её порядками и не давая собою опор для улучшения социальных условий жизни. Напротив, христианство, как ни одно из человеческих учений, признает силу и глубину наших скорбей и лишений, выясняя истинную причину их и указывая единственно целесообразные средства к облегчению всех труждающихся и обремененных. Согласно с христианским учением, источник всех земных бедствий людей должно искать не в существующем устройстве человеческих обществ, не в организации отношений между властью и подданными, капиталистами и рабочими, богатыми и бедными, а в поврежденной грехом человеческой природе, уклонившейся от своего назначения, нарушившей общение с источником всякого блага и счастия — Богом. Пока испорченная грехом человеческая природа не будет совершенно восстановлена, пока не восстановятся в ней вполне правильные отношения к её собственному назначению и к Богу, т. е. пока не откроется для человечества «новое небо и новая земля, в которых правда живет» (2 Петр. III, 13), до тех пор всегда будут в жизни людей лишения, бедствия и страдания. И чем дальше люди будут уклоняться от Бога, чем слабее в них будет дух Христова учения, тем больше будет зла в мире, как бы ни были идеальны социальные условия жизни. Отсюда само собой следует, что в деле помощи страждущему человечеству, во всех стремлениях к улучшению общественной жизни, во всех социальных реформах, самое неотложное и коренное — это все то, что способствует проникновению всех людей истинным взглядом на смысл и значение их земного бытия, что ведет их к нравственному улучшению, духовному преобразованию всей, отравленной грехом, человеческой жизни. Соответственно этому, рассматривая земную жизнь, как преддверие вечности, материальные блага, как условие к нравственному усовершенствованию, бедность, как воспитывающее в христианских добродетелях ниспосылаемое Богом средство (1 Цар. II, 7), все «печали и воздыхания», как неизбежное следствие греховной порчи человеческой природы, и глубоко сочувствуя скорбям и лишениям бедных и несчастных людей, христианство старается открыть для них источник утешения и возможного счастья, независимо от внешнего положения, в их собственном духе — в мире совести, в успокоении духа, в разумном и примирительном взгляде на земные лишения и страдания. Только из христианства, как неиссякаемого и всеобъемлющего источника света и жизни, трудящаяся масса и может почерпать силы для трудолюбия и довольства своей участью, для терпеливого перенесения неизбежных в положении каждого рабочего трудов и разных невзгод. Высотою своего учения о превосходстве души над тестом, вечной жизни над временной, неба над землею, добра над чувственным счастием, духовных благ над материальными — христианство успевает утверждать во многих своих истинных последователях такое высокое нравственное настроение, что они даже в самых скорбях и лишениях находят для себя источник надежд и блаженства (2 Кор. IV, 8–9, 16–18; V, 10). За это учение социалисты заподозревают христианство в том, что оно намеренно делает это, — из угождения людям сильным и богатым внушает бедным и слабым примирение со своим положением, намеренно обольщает людей проповедью о наградах жизни будущей, чтобы подавить и заглушить в них всякие стремления к улучшению своего состояния в настоящей жизни и тем закрепить за ними гнет сильных и богатых. Но эта клевета на христианство легко рассеивается тем, что оно, призывая бедных и слабых к успокоению и усовершенствованию в добродетелях довольства своей участью, кротости, смирения, терпения, упования на Бога, вместе с тем постоянно проповедует богатым, что они должны всячески облегчать положение бедных, и внушает сильным, что они должны употреблять свою силу на защиту и поддержку слабых. Вот — единственно надежный, исключающий всякое послабление и потворство страстям человеческим, путь к улучшению положения бедных и несчастных людей. Это путь — покорности воле Божией и следования заповедям Господним, путь неустанной борьбы с грехом, с тем злом, которое внутри человека, путь отречения от излишней притязательности со стороны бедных и самоотвержения со стороны богатых, путь беспредельного милосердия, деятельной взаимной братской любви (1 Кор. XIII, 4–8), обильно изливаемой Духом Святым в сердца всех истинных последователей Христа (Рим. V, 5). На этом пути уже совершенно нет места для ненасытимости, алчности и жестокосердия богатых, для зависти и ненависти ко всякой власти, авторитету, материальному благосостоянию со стороны бедных, для классовой борьбы, для всеобщей вражды и злобы, для споров о разделе хлеба земного, для желаемого социалистами объединения готовой на все «огромной толпы с сверкающими глазами и крепкими кулаками», для каких-либо возмущений, революционных выступлений, бешеных атак против основ общегосударственного строя, для насилий и внешних переворотов, ведущих лишь к погибели (Мф. XXVI, 52). Но этот путь не только не исключает мирных социальных реформ, а неминуемо ведет к улучшению общественных порядков и отношений, делая нравственно обязательным для всех, — для отдельных людей, для целых обществ и государств, — посильно и со всевозможным усердием, полной готовностью и искренностью, способствовать облегчению участи слабых и бедных, ограждать их от злоупотреблений их общественным положением со стороны сильных и богатых. И если бы нравственное обновление, внутреннее перерождение отдельных людей, для которого каждому так обильно даются христианством все потребные благодатные средства (2 Петр. I, 3), неуклонно и без перерыва шло вперед, если бы все люди, по возможности, всегда старались быть не слышателями только, но и исполнителями христианского учения о любви, то всепроникающее начало этой любви побуждало бы их непрестанно стремиться все к большему и большему совершенствованию общественных порядков и отношений (см. 1 Кор. XII, 12–27) и под её всепобеждающей и животворной силой само собой созидалось бы внешнее устройство жизни людей к вящему обеспечению их общего земного благосостояния. Вообще, возрождение и обновление христианского духа, то нравственное совершенствование каждого, конечной целью которого служит достижение им вечного блаженства на небе, вместе с тем и прежде всего другого является единственным залогом и для водворения всеобщего благополучия на земле, согласно заповеди Спасителя: «ищите прежде царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам» (Мф. VII, 33).
Спиритизм
Отличительной особенностью спиритизма служит признание вещественного общения людей с душами умерших через посредство (medium) особых лиц, называемых медиумами. Верование в возможность вызывания духов или душ умерших людей известно с глубокой древности и имело широкое распространение у древних вавилонян, халдеев, египтян, греков и других народов. В новейшее время это верование возродилось в конце 1847 г. в Америке и стало известно под наименованием «спиритизма» (от spiritus — дух). Из Америки современный спиритизм был разнесен по всем странам и быстро распространился во Франции, Германии, Англии, России и несколько позднее в Италии. В России он появился среди образованного общества — сначала в столицах, а оттуда проник в провинцию. В конце семидесятых годов прошлого столетия у нас увлечение спиритическими сеансами приняло эпидемический характер, так что круглые столики, употреблявшиеся для спиритических сеансов, сделались принадлежностью почти каждого интеллигентного семейства. В ряды сторонников спиритизма вступали даже многие серьезные писатели и ученые, напр., писатель В.И. Даль (1801–1872), проф. П.Д. Юркевич (1827–1874), проф. А.М. Бутлеров (1828–1886), академик М.В. Остроградский (1801–1861) и другие. Впоследствии интерес к спиритизму в русском обществе понизился, хотя никогда не падал совершенно. По-видимому, большое оживление спиритизму дало наше «освободительное движение»; по крайней мере, именно с 1905 г. у нас возник второй спиритический орган — журнал «Спиритуалист», в добавление к издавна существовавшему «Ребусу». Необычайные явления, наблюдаемые присутствующими на спиритических сеансах, — весьма разнообразны. Одни из этих явлений происходят при видимом непосредственном участии медиума. Так, напр., при наложении рук медиума на стол последний сам собой приходит в движение, приподнимается, наклоняется, вращается и т. п., или рука медиума с непостижимой поспешностью автоматически пишет на разные вопросы ответы даже на языках, неизвестных ему, — и разными почерками, в зависимости как бы от разных духов, таинственно диктующих ему; иногда медиум сообщает о событиях, совершающихся в данную минуту за сотни тысяч верст от него, описывая их с поразительной точностью (как это впоследствии устанавливалось самой строгой проверкой событий на месте их происшествия). При этом надо заметить, что медиумы — всегда люди в большей или меньшей степени нездоровые, невропаты, а называемое «трансом» состояние, в которое обыкновенно они впадают во время сеансов, — прямо невменяемое, и в этом состоянии они действуют, как автоматы, ничего не помня и ничего не сознавая. Вторую группу составляют спиритические явления, совершающиеся в присутствии медиума, но без его непосредственного участия и без всякой видимой причины. Сюда принадлежат: стуки, передвижение мебели по всем направлениям, перемещение вещей из одного хранилища в другое, хотя бы и запертое, появление неизвестно откуда и несмотря на запертые двери цветов, коробок с конфетами и др. предметов, письменные ответы на бумаге, предварительно запертой в ящике или помещенной между двумя сжатыми стеклянными и другими пластинками, игра музыкальных инструментов, появление света, голосов, музыкальных звуков и т. п. Но самое главное поразительное явление на спиритических сеансах — так называемая телесоматия или материализация «духов», т. е. явление «духов» в чувственно-доступной осязаемой форме. Большей частью материализация бывает неполная и появляются лишь части человеческой фигуры или отдельные органы — руки, ноги, лица, то маленькие, то громадной величины. На ощупь они или холодны, как труп, или тепловаты и гибки, как у здорового человека, или пылают жаром, точно при сильной лихорадке; но все они одарены движением и необычайной силой. В случаях полной материализации явившийся «дух» обыкновенно имеет парообразный, прозрачный вид с туманными и расплывчатыми очертаниями, иногда же в виде вполне ясной фигуры, доступной осязанию. Его внешний вид, выражение лица, покрой одежды — такие же, какие существовали при земной жизни этого духа, согласно историческим данным, или памяти лиц, знавших его. Иногда он обладает кроткой добродушной физиономией, голова окружена светлым ореолом, на плечах крылья, иногда, наоборот, он имеет дикий, зверский вид. При полной законченной материализации «духов» их можно касаться, ласкать и обнимать; они громко поют, присаживаются к письменному столу и пишут ответы на заданные вопросы. Иногда «духи» позволяют даже фотографировать себя при дневном освещении или при свете магния. Редко «духи» являются уже цельными, сформированными перед собранием; чаще всего они возникают и образуются на глазах зрителей. Обыкновенно в углу комнаты появляется сначала светлое облачко, затем в центре этого облачка выделяется темное ядро, которое очень быстро начинает уплотняться. Из этого ядра незаметно вырисовывается голова, шея, грудь, плечи и остальные части фигуры. Очертания из расплывчатых делаются все более и более определенными до тех пор, пока не появится полная человеческая фигура. Исчезает эта фигура разными способами: то расплывается в облаке, из которого появилась, то внезапно пропадает необъяснимым образом, то уходит в пол, в стену и т. п. Во всех таких необыкновенных явлениях спириты видят обнаружение душ умерших людей. Но весьма большое количество явлений, которые первоначально считались действием «духов», оказались поддельными. В 1875 и 1876 гг. явления спиритизма исследовала комиссия из русских ученых во главе с профессором Д.И. Менделеевым и признала (большинством — 9 голосов против 3) спиритизм за обман и суеверие. Однако это объяснение является легковесным для того, чтобы противопоставить его признанию реальности и таинственности явлений спиритизма целым рядом научных и других авторитетов, среди которых достаточно указать, например, на французского астронома К. Фламмариона (род. в 1842 г.), английского физика Д. Тиндаля (1820–1893), итальянского антрополога Ч. Ломбразо (род. в 1836 г.), президента Соединенных Штатов А. Линкольна (1809–1865), английского министра-президента В.Э. Гладстона (1809–1898), Московского митрополита Филарета (1783–1867), Вышенского подвижника, епископа Феофана (1815–1894) и Кронштадтского протоиерея о. Иоанна Сергиева (1829–1908). Те же авторитеты в научном мире лишают всякой ценности и теорию галлюцинаций и иллюзий для объяснения спиритических феноменов. Несомненно, что обман, шарлатанство и фокусничество всех видов имели и могут иметь место при спиритических сеансах в качестве постоянных спутников спиритизма. Но несомненно также и то, что в основе спиритизма, как утверждают некоторые, лежат действительные факты, реальные события. Те спиритические явления, которые состоят в автоматических движениях, могут быть удовлетворительно объяснены гипотезой полусознательных движений: когда, напр., к опытам приступают лица с предвзятыми убеждениями и получают ответы, вполне согласные с убеждениями, ничего другого не происходит, кроме полусознательного выражения этими лицами своих убеждений в соответствующих движениях. Причина других непонятных спиритических явлений может лежать в особых, до сих пор неизвестных науке, силах природы и человека. Но за всем тем все-таки остается ряд спиритических явлений, свидетельствующих о присутствии в них элемента сверхфизического. Самые попытки к физическому объяснению явлений спиритизма в конце концов знакомят нас только с механизмом, с аппаратом этих явлений, а не с агентом или агентами, чрез них действующими. Участие в явлениях спиритизма других агентов, кроме лиц присутствующих на сеансах, вынуждает признать сила фактов, и к этому выводу приходят даже известные естественники, врачи, натуралисты, предубежденные против всего сверхъестественного. Знаменитый английский физик и химик В. Крукс (род. в 1832 г.), не имеющий ничего общего с мистикой, прямо заявляет, что среди спиритических явлений есть такие, которые «убедительно свидетельствуют о действии разумной силы, внешней и посторонней для всех присутствующих при этом лиц». Спиритизм, как было сказано выше, эту таинственную разумную силу считает проявлением душ умерших. Но между живыми людьми и душами умерших людей стоит стена нерушимая и препятствующая грубо-вещественному общению, ибо вещество плоти находится по одну сторону стены, а по другую сторону такого вещества нет. Проникновение через эту стену может быть только делом особого чуда, т. е. нарушением обычных естественных законов, делом сверхъестественным, актом особой благодатной воли Бога. Низведение таких чудес на степень обычных явлений представляет собой коренное заблуждение тех, которые на спиритических сеансах с кощунственной развязностью обращаются со своими вопрошениями к являющимся им будто бы душам умерших. «Спрашивают ли мертвых о живых», — говорит пророк Исаия (VIII, 19). «Невозможно, как учит св. Иоанн Златоуст, здесь блуждать душе, уже отделившейся от тела» (Бес. к антиох. нар. о Лазаре). По земле, «яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити», дьявол (1 Пет. V, 8). Для уловления людей в свои сети он может принимать всякие виды и даже образ ангела света. И на спиритических сеансах таинственные деятели, как хамелеоны, меняющие свой вид в зависимости от среды и обстановки, не кто иные, как демоны. Поэтому, как писал известный святитель Феофан затворник, «спиритизм — прямо бесовщина, ничем не прикрытая. Тут осязательна нечистая сила. Кто тут действует, можно судить по явлениям. Да они и сами не скрывают, что суть бесы». Никем и из других наших церковных писателей не отрицается, что спиритизм есть сфера деятельности злых духов. Отсюда и занятие спиритизмом, подобно занятиям волшебством, колдовством и т. п., является душепагубным, страшным грехом, как «мерзость перед Господом» [14] (см. Второз. 18, Анк. 24, Вас. Вел. 65, 72, Григ. Нис. 3, VI Всел. Соб. 61). Еще большую опасность представляет собой спиритизм с его внутренней стороны, будучи одним из злейших и коварнейших врагов христианства, ибо враг этот, как вероломнейший волк, облекся в овечью шкуру. Истые последователи спиритизма утверждают, что получаемые ими во время спиритических сеансов «откровения духов» не ограничиваются ответами на рядовые и не имеющие существенной важности вопросы (каковы, напр., «кто стучит»? «чей дух»? «долго ли я проживу»? и т. п.), а представляют собой целую стройную религиозно-нравственную философскую систему нового духосообщенного учения, способного «морализовать человечество, произвести в нем великую нравственную революцию». Правда, среди спиритов есть христиане разных исповеданий, не исключая и православного, вероотступничество которых ограничивается увлечением спиритическими сеансами, и многие спириты, наряду с признанием некоторых, наиболее пришедшихся им по вкусу, спиритических воззрений, продолжают держаться и обрывков своих прежних, приобретенных с детства верований. Но спиритизм и его истые последователи считают истинной свою «духосообщенную» религию, а не религию христианскую [15]. Христианское учение о живом Боге, Троичном в Лицах, спиритизм заменяет своим учением о Боге, которое носит в себе следы пантеизма (хотя спириты формально и отрицают пантеизм) и близко подходит к учению индийцев и, особенно, древних гностиков. Отрицая Божество Иисуса Христа, спиритизм признает Его лишь за одного из высших духов, взявшего на себя миссию открыть людям истину. Отвергая, тем самым, и христианский догмат искупления человечества Иисусом Христом, спиритизм проповедует самоискупление людей путем их многократных перевоплощений. На место Святого Духа спиритизм ставит высших духов, способствующих нравственному совершенству человека. Наряду с этим спиритизм, льстиво суля совершенство и блаженство решительно всем, даже падшим ангелам, отрицает христианские догматы, о первородном грехе, об аде и вечных мучениях, о Церкви, таинствах и обрядах. Что касается морали спиритизма, выдаваемой им тоже за «откровения духов», то она состоит из общих христианских нравственных начал, но с примесью крайней мечтательности и самообольщения, по которому спириты считают для себя вполне возможным осуществление всех высших христианских идеалов. Спиритизм, крикливо рекламируя себя сторонником прогресса, равенства и братства, проповедует безграничную терпимость и совершенно одинаковое отношение ко всяким верованиям и учениям [16]. При такой веротерпимости, являющейся не чем иным, как самым крайним индифферентизмом, спиритизм, однако, стремится заменить собой всякую религию вообще и самому стать мировой религией. С этой целью спиритизм старается убедить всех, будто бы он дает то, чего люди не знали и что стоит несравненно выше того, что они знали; между тем как веро- и нравоучение спиритизма, выдаваемое им за «новое откровение духов», является не только не «новым», а даже и не самостоятельным, как заимствованное отовсюду. Отрицая богочеловечество Иисуса Христа, спиритизм позволяет себе называть «откровение» своих духов даже «истинным христианством». Но, по слову Апостола, «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста» (I Иоан. IV, 3), а потому и спиритизм есть учение антихристианское. Самое верование спиритов в истинность и полноту открытого им чрез посредство их «духов» знания, если и может на чем обосновываться, то только на их убеждении, что у них среди «духов» «не менее собственных корреспондентов, чем в любом из городов».
Теософы (современные) [17]
Исходным пунктом стремлений современных теософов служит желание «братски примирить все расы на религиозной почве, в единой всеобщей истине» и воспитать братское чувство народов. По их мнению, ни одна из исторических религий не давала и не даст такой почвы в полноте. Они отрицают Божественность происхождения христианского Откровения, его учение о падении прародителей, о воплощении Сына Божия, об Его воскресении и вознесении на небо, о воскресении мертвых, разрушая, тем самым, христианство в самой его основе. Христианское нравственное учение хотя и признается ими, но наряду с моралью Будды, Магомета и других основателей языческих религий. Правда, из среды их иногда раздаются заявления, что «с глубоким благоговением теософия преклоняется пред Божественным Учителем», но это только маска, личина. В действительности же, по теософическому учению, христианство не более истинно, чем и буддизм, и учение Спасителя будто не менее ложно, чем и суеверные традиции седой старины Востока. Если же так, то, как заключают теософы, всецелая истина должна быть открываема из совокупности всех религиозных верований путем аналитического выделения и разложения, причем дело синтеза соединить эти разрозненные и раздробленные куски в настоящий рельефный образ и вложить в него дыхание жизни, которым будет существовать человечество. Но, под видом совершенной веротерпимости, теософы на самом деле пытаются обратить всех к священной религии индусов с центральными понятиями Абсолютного, высшего принципа мира, его эманации и духа, привить буддийскую веру в перевоплощения, убедить в возможности для каждого совершать свое спасение без Христа и Его св. Церкви, упразднить безусловный авторитет Божественного Откровения в решении всех вековых вопросов. Они даже не прочь признавать древнюю магию жрецов и проделки современных факиров совершенством человеческого знания, идеалом стремлений человечества. Своими усилиями проникнуть в тайны мироздания, жизни и смерти и овладеть тайнами психического и сверхъестественного миров, или так называемым окультатизмом, по древним традициям и догмам Египта, Индии, Вавилона, Ассирии и Персии, теософическое движение в существе дела возвращает человечество к грубым временам древнего суеверного язычества. Но выставляя своей задачей извлечение, путем будто бы беспристрастного изучения и исследования всех религий и верований, истины из-под их символических покровов, крикливо беря на себя заботу будить в людях совесть, противодействовать губительному действию на человека всевозможных пороков, распространять повсюду понятия о трезвости, целомудрии, честности, справедливости, кротости, содействовать устройству всякого рода благотворительных учреждений и обществ и т. п., теософическое движение влияет на умы людей, успевших оторваться от живой веры во Христа, но не смогших еще совсем оторваться от всяких устоев жизни и наивно верящих в возможность бескорыстной любви к страждущему человечеству при полной утрате любви ко Христу, и в последнее время захватывает все более широкие круги общества. Вследствие этого теософическое учение признается великой опасностью для нашего времени.
Толстовство
Замечательный писатель, выдающийся поэт-художник, граф Л.Н. Толстой (1828–1910) во вторую половину своей жизни отпал не только от Православно-христианской Церкви, но и, вообще, от всей догматической стороны христианства, явился в роли нового истолкователя сущности учения Иисуса Христа и выступил с проповедью об отрицании Церкви, государства, собственности и современной цивилизации человечества. Свои рассуждения о предметах веры Толстой раскрыл в брошюрах, известных под названием «Исповедь», «В чем моя вера», «Новое Евангелие», «Царство Божие внутри нас», «Критика догматического богословия» и др. Толстой в своем учении изменяет коренным основам не только православной христианской веры, но и всякой религии. По его учению, «ожидать новой лучшей жизни, той жизни, в которой будет доступно человеку ближайшее общение с Богом, блаженство личности, рай, мы не должны». Иисус Христос, Которого Толстой считает религиозным реформатором, подобным Конфуцию, Будде, Магомету и пр., будто бы не только никогда не говорил ничего в подтверждение личного бессмертия, но, напротив, даже отрицал его. Иисус Христос также будто бы «никогда и нигде не говорил и о Своем личном бессмертии». Бессмертие состоит единственно и исключительно в неумирающей жизни человеческого рода. В отношении к источникам христианского вероучения, книгам Св. Писания, у Толстого господствует полнейший произвол. Все книги Ветхого Завета, а также и Апостольские Писания Толстой отвергает без всякого основания и признает только Евангелие. Но и к последнему он относится не так, как следует относиться истинному христианину. Приняв за правило, чтобы «каждый из людей старался понимать учение Христа сам своим разумом, а отнюдь не обращался за толкованием его к церкви». Толстой произвольно толкует различные места Евангелия, исключив при этом из него все чудесное и сверхъестественное. Существенное содержание Евангелия, по Толстому, заключается в следующем: 1) человек есть сын бесконечного начала, сын Отца, но не личного Бога, сын не плотью, но духом; 2) и потому человек должен служить этому началу, отцу и Богу (но не личному), духом (но не таинствами, не богослужением, не молитвами); 3) жизнь всех людей имеет божественное начало: «она одна свята»; 4) и потому человек должен служить этому началу в жизни всех людей, в жизни сынов человеческих, или же сына человеческого, — это воля Бога (безличного); «жизнь всех людей единственная достопоклоняемая святыня»; 5) истинная жизнь есть только в каждый миг настоящего; «обман жизни во времени, жизни прошедшего и будущего», т. е. «вера в вечность личного Бога, как и надежда на личное бессмертие, скрывает от людей истинную жизнь настоящего», и 6) потому человек должен стремиться к тому, чтобы «разрушить обман прошедшего и будущего» (обманчивую надежду на будущую премирную жизнь); 7) «истинная жизнь есть жизнь настоящего, присущая всем людям»; 8) потому живущий в настоящем общей жизнью всех людей, жизнью сына человеческого, соединяется «с Отцом, началом и основой всей жизни». По учению Толстого, в мире разлито божественное начало «любви», как некий тонкий «дух», проникающий все живые существа и сосредоточивающийся, главным образом, в человеке. Эта «мировая сила любви», — назовите ее и «Духом», «Богом», безразлично, так как эти названия нисколько не объясняют самого существа этой «силы», — проявляется в человеке то как «разум» (Дух), то как «любовь» (Отец), то как «разумение жизни» (Сын), т. е. осуществление «разумной любви» в практической жизни людей. Толстой в своем ответе на постановление Св. Синода об его отлучении (см. Миссион. обозр., 1901, 6) еще нагляднее подтвердил свое безбожное учение. Вот что он, между прочим, писал: «Я отвергаю Бога, во Святой Троице славимого. Создателя и Промыслителя вселенной, отрицаю Господа Иисуса Христа, Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы. То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами и рая — постоянного блаженства, — совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни. Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, не соответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия». Не обращая внимания на то, что в христианской религии нравственное учение стоит в прямой и неразрывной зависимости от ее догматической стороны. Толстой в своем учении, являясь самым решительным aнтидoгматистом, выступает с моралью, выдаваемой им за специально христианскую, прямо и положительно не связывая ее не только ни с какими религиозными, но и философскими началами. По его мнению, нравственные правила, им будто бы впервые открытые, таковы, что их могут принять все люди, хотя бы они держались самых противоположных воззрений по самым существенным для человека вопросам. Вместе с извращением религиозных основ Толстой изменяет самым коренным основам общественного и государственного порядка. Взяв будто бы из Евангелия пять следующих заповедей: 1) не противься злу или злому, 2) не прелюбодействуй, 3) не клянись, 4) не судись и 5) не воюй, — он отверг клятву, присягу, суд, всякую власть и собственность всякого рода. Американское, французское, японское, английское, русское, словом, все существующие правительства Толстой считает сложным, освященным преданием и обычаем, учреждением для совершения посредством насилия безнаказанно самых ужасных преступлений, убийств, ограблений, спаивания, одурения, развращения, эксплуатации народа богатыми и властвующими. И представительное правительство, как и народное представительство, по мнению Толстого, неразрывно связано с участием народа в политических делах, тем самым «вовлекает людей в интриги, хитрости, борьбу, озлобление, доходящее до убийства»; оно развращает политических деятелей, как и «королей, министров, президентов, членов парламентов, всякого рода революционеров, либералов». «При представительном правлении вместо одного или немногих центров разврата является большое количество таких центров, т. е. появляется большое количество людей, праздно живущих трудами рабочего народа». «Дело как нас, русских, так и всех людей, порабощенных правительствами, не в том, чтобы заменять одну форму правительства другой, а в том, чтобы избавиться от всякого правительства, чтобы уничтожить его». Толстой отверг также отечество и всякую любовь к нему, всякую ему верность. Защиту отечества от врагов и войну он считал преступлением и приравнивал к простому «разбою, убийству». По его учению, различение между своим народом и другими народами есть зло; любовь к отечеству или «патриотизм есть чувство неестественное, грубое, постыдное, неразумное, вредное» и даже «корыстное» и «безнравственное». Идея патриотизма, заявляет он, лежит в основе государственности и потому «чувство патриотизма должно быть подавлено и уничтожаемо». Патриотизм, по мнению Толстого, есть орудие власти правительств над народами; он является средством обмана народа со стороны императоров, королей, членов парламентов, правителей, военных, капиталистов, духовенства, писателей, художников и проч., чтобы жить трудами народа; а для управляемых патриотизм есть «отречение от человеческого достоинства разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти; он есть рабство». Вся наша жизнь, учит Толстой, негодна в самом своем корне; вся она основана на насилии; от насилия вся наша теперешняя жизнь проникнута развратом; разврат скрывается и там, где его никак не предполагают; разврат гнездится и в том, что нынешние люди считают самым законным пользованием своими правами или исполнением своих обязанностей; на насилии основана администрация, на насилии основан суд; разврат, произведение насилия — вся наша культура, вся цивилизация; нужно радикально изменить всю теперешнюю нашу жизнь; всякая внешняя сила, самая законная власть — есть насилие, которое должно быть изгнано из человеческого общества; нужно уничтожить насилие вообще и всецело; уничтожать насилие (т. е. весь нынешний общественный порядок) вообще, везде и всецело — это и значит не противиться злу или злому… Наконец, Толстой в своем учении изменяет самым коренным началам общечеловеческого чувства. В сочинении, под заглавием «Крейцерова соната», граф проповедует о необходимости уничтожения плотской любви; если не уничтожить ее одно поколение и вследствие этого появится новое поколение, то пусть уничтожает ее следующее поколение, затем еще дальнейшее поколение, пока плотская любовь не уничтожится совсем; вследствие же полного уничтожения плотской любви сам собою уничтожится весь человеческий род. То, «что у нас называется нравственной жизнью», по учению графа, есть «безнравственная жизнь», так как даже «нравственный брак» есть «разрешение на разврат». Таким образом. Толстой проповедует необходимость самоуничтожения человечества, прекращения размножения человеческого рода и учит о брачном сожитии, как разврате. Если резюмировать «веру» Толстого, то окажется, что это — странная смесь всех заблуждений нашего века, заблуждений, идущих к нам с Запада и воспринятых им в течение своей жизни, а именно: рационализма и так называемой «отрицательной критики», затем атеизма или, по крайней мере, пантеизма, буддизма (собственно в учении о нравственности и, в частности, — о несопротивлении злу), космополитизма и даже просто нигилизма и анархизма (в смысле отрицательно-разрушительного начала), именно там, где он подвергает беспощадному осуждению и отрицанию существующий общественный порядок и проповедует всеобщий переворот и разрушение этого порядка.
Традиционализм
По учению традиционализма, хотя существование в нас идеи о Боге несомненно предполагает воздействие на наш дух Божества, но вследствие падения человека, разрушившего союз его с Богом и возможность живого взаимодействия между ними, такое воздействие могло иметь место только в первобытном состоянии человека. Бог сообщил первому человеку понятие о Себе путем откровения; затем, когда постоянная возможность такого откровения, вследствие повреждения человека, прекратилась, действительное распространение религиозных истин могло происходить только путем предания, преемственной передачи первоначально полученного религиозного познания. К защитникам этого учения принадлежат французские философы: Ламеннэ (1782–1854), Ботэн (1796–1867), Бональд (1753–1840) и др.
Утилитаризм
Наивысшим благом и принципом деятельности утилитаризм признает пользу. Полезным для нас мы вообще должны признавать все, что содействует нашему благосостоянию, хотя бы оно не всегда доставляло удовольствие, но сопровождалось бы и страданием; напр., полезно для нас образование ума, хотя оно достигается трудом; полезны умеренный образ жизни, неприятное лекарство для сохранения жизни. Основанное на требованиях разумной природы, предпочтение полезного приятному и составляет основание учения о пользе, как главном принципе нравственности. Хотя утилитаристы и говорят о хороших и дурных поступках, проводят границу между добродетельными действиями человека и действиями нехорошими, но в существе дела утилитаризм не признает добродетели. Он есть как бы отрицательное направление в этике. Рассматривая все наши поступки с точки зрения их полезности, утилитарное направление совершенно отрицает нравственность и добродетель, а счастье человека видит в удовольствиях.
Фатализм (от fatum — судьба, рок, предопределение)
См. о детерминизме.
Филантропия и гуманность
Хотя без религии не может быть между людьми ни истинной нравственности, ни истинного человеколюбия, но некоторые, отвергая религию, в основу нравственности полагают так называемую гуманность, т. е. естественное чувство человеколюбия. Чтобы это учение совсем не казалось без всякого смысла и опоры, защитники его выставляют несколько оснований в его пользу. К этим основаниям относятся: а) общие права человечества, по которым каждый может рассчитывать на участие других людей и одинаковую с другими людьми долю счастья на земле; б) возвышенность и благородство идеи гуманности самой в себе, внутреннее удовольствие, которое всякий может находить в добром деле, во взаимной любви и помощи; в) солидарность личных интересов с общими, по которой каждый, действуя для блага других, получает в то же время пользу себе; г) общественное мнение развитых людей, обязывающее к тому, чтобы люди поддерживали друг друга и помогали друг другу. Но все эти основания, будучи шаткими, не дают достаточной опоры для гуманности. Если и встречаются люди, отрешившиеся от религиозного убеждения и, однако, проникнутые высокими гуманными идеями и чувствами, то это объясняется только тем, что в этих людях, независимо от их собственного сознания и расположения, еще держатся остатки религиозно-нравственных влияний, полученных ими от того общества, среди которого они родились. Если бы остатки этих влияний совершенно исчезли между людьми, вместе с тем исчезли бы между ними и все добрые чувства и гуманные отношения, и люди пришли бы в такое состояние, что «человек для человека стал бы зверем». Вообще, всякая естественная филантропия, разрушающая под собой религиозную основу, тем самым разрушает и свое собственное существование. Что же касается признаваемого некоторыми сходства между гуманностью и христианской любовью к ближним, то это сходство только внешнее; по своему же существу та и другая резко различаются между собой. Христианство принимает во внимание, прежде всего, отношение человека к Богу, т. е. признает равенство всех людей перед Богом по их нравственному и духовному существу; тогда как гуманность не обращает внимания на отношение человека к Богу, но берет человека только в его земном положении, во внешних жизненных отношениях. Как проявление только естественных чувств природы человеческой, гуманность простирается даже на нравственное несовершенство ближнего, любит наряду с истинно добрыми качествами и все недоброе, греховное, свойственное человеку. В противоположность христианскому учению: «положить душу свою за други своя», гуманность, благотворя другим, ищет своей славы, т. е. к ней примешивается эгоистическое начало. Тогда как любовь христианина должна простираться на всех, филантроп любит только по выбору, именно тех, которые, по личному мнению его, представляются ему достойными любви; любя таких лиц, он им желает добра и блага настолько, насколько все это не препятствует его личному благополучию; следовательно, в гуманности деятельностью человека руководит эгоизм, а это отнимает у нее всю нравственную цену и достоинство поступков. Полагая целью своей благотворительности только временное, земное благополучие, гуманность поставляет счастье в земном, материальном благосостоянии и ограничивает его только здешней жизнью, с ее мирскими благами и наслаждениями, тогда как христианство поставляет сущность счастья собственно в духе, духовном наслаждении и удовлетворении и простирает его, главным образом, вместе с бессмертным духом, в будущую вечную жизнь.
Эволюционизм
Основателями теории эволюционизма, или трансформации, были французский естествоиспытатель Ламарк (1744–1829) и, преимущественно, английский натуралист Дарвин (1809–1882), по имени которого она часто и носит название дарвинизма. По этой теории роды и виды организмов произошли путем постепенного преобразования их из менее совершенных в более совершенные. Защитники этой теории предполагают, что один вид растительного или животного царства произвел из себя множество других видов; так, напр., из травы могли постепенно произойти кустарники и деревья, из рыбы, которая, выпрыгнув из воды сначала случайно, потом несколько раз повторяла опыт как бы летания над поверхностью воды, — произошли летающие рыбы, а от них птицы и т. д. [18] Вообще вся органическая жизнь, по этой теории, происходит от немногих простых и элементарных форм и даже только от одной первичной формы, при содействии двух факторов: внутреннего, заключающегося в самих организмах, и внешнего, именно внешних благоприятных обстоятельств и условий. Таким образом, по этой теории, все органические существа в истории своего возникновения и образования связаны между собой и составляют неизмеримо длинную цепь постепенных образований и преобразований из известных первичных зачатков органических форм под влиянием естественных условий и путем чисто механического взаимодействия их. Родовых первоначальных свойств нет; все черты живых существ имели свое происхождение в определенное время в процессе постепенного образования их, имели свой эмбриональный период, свой период развития и утверждения. Относительно самых первичных зачатков сторонники теории не могут доказать, что они образовались или, по крайней мере, могли образоваться из материи сами собой, при надлежащем соединении в ней заключающихся нужных для того условий, тем не менее, убеждены, что они должны были образоваться именно таким образом. Человек есть только завершение развития животного мира; в нем, как во всяком животном, все — продукт естественного развития. Первоначальные предки нынешних людей произошли из чашечки какого-нибудь допотопного цветка или из гриба, или от допотопных гигантских лягушек, или от обезьяны. И духовные силы человека не суть нечто существенно новое, чего не было бы в животных и в зачаточной форме; напротив, для всех духовных сил человека можно указать зачатки в психических силах, обнаруживаемых животными. Все различие и здесь в степени развития, и очень естественно думать, что образовалось это различие постепенно и что постепенное развитие зачатков духовных сил в животном мире до высоты их в человеке произошло таким же путем, при действии тех же средств, как и постепенное, по теории, развитие животного мира на земле. Сторонники теории не могут не видеть и не отрицают громадного различия в духовном отношении между представителем низшей человеческой расы, низшим дикарем, и высшей обезьяной, наиболее человекоподобным животным. Но дарвинисты совершенно неосновательно утверждают, что все это различие, т. е. вообще разумность человека, могло и должно было образоваться путем естественного развития, что все это различие должно быть следствием какого-нибудь усовершенствования организма, какой-нибудь органической способности, жизнью, развитой у человека из зачатков ее в животном, возвысившей интеллектуальную силу человека, развиваемой далее деятельностью последней и в то же время этим своим развитием способствовавшей ее развитию. Стремясь на началах эволюции уяснить все области не только мировой, но и человеческой жизни во всех ее проявлениях, позднейшие эволюционисты стали прилагать основные принципы теории Дарвина: приспособление и наследственность, и к нравственности человека. Так, по мнению английского мыслителя Герберта Спенсера (1820–1904), нравственность есть продукт развития; нравственное чувство не есть основная принадлежность человеческой природы, но выработалась постепенно из более простых чувствований, по мере того, как приспособление человека к условиям существования становилось более полным, более совершенным. По такому взгляду на нравственность выходит, что чем развитее и культурнее народ, тем он нравственнее, чему противоречат факты; достаточно указать на то, что, напр., первенствующие христиане, не отличавшиеся ни внешней культурой, ни высоким умственным развитием, стояли на такой высокой степени нравственного совершенства, которая для нас, живущих спустя 19 веков после них, обладающих несравненно высшей цивилизацией, остается неосуществимым идеалом. Несостоятельность теории эволюции в ее применении к нравственности можно видеть и из того, что если нравственность, как утверждает названная теория, есть продукт эволюции, если возникновение нравственности обусловливается наследственной передачей нравственного характера, выработанного опытами предков на счет полезности действий, то отсюда следует, что кто не имеет такого нравственного характера, тот не может иначе измениться к лучшему, как только путем длинной и упорной борьбы с собой, путем постепенного и весьма медленного процесса работы над развитием своего ума и своей воли; между тем и в истории, и в современной жизни мы видим примеры почти внезапного нравственного перерождения, или точнее — возрождения. Все это говорит в пользу той истины, что в основе нравственности лежит начало Божественное. Нравственность не могла бы возникнуть эмпирическим путем, если бы в человеческой природе не были заложены нравственные потребности и влечения и если бы Господь не сообщил нам в Своем Откровении о назначении нашего земного существования и о тех средствах, которые способствуют выполнению этого назначения.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги