Спросите у Боливара

Рассказ

Как громко кричит агитатор… Раньше такого не было. Мне тогда нравилось в разы больше. Хотя слово «нравится» не подходит для стрельбы по людям. Раньше мы шли на всё молча, нам не требовалось ни слова. Мы знали всё чётко. Больше этого нет. Теперь к нам прислали агитатора, нам разжёвывают цели и задачи. Это не плохо, конечно, но у всех такие понурые лица под этот ор. «Лишний час от сиесты отнимает» - лица. Но половина исправно подхватывает лозунги. Я слушаю всё выступление молча, посматривая на часы.

Потом все расходятся кто куда по лагерю. Расположенный недалеко от дороги, в джунглях, кругом, он похож на укромный рыночный квартал. Все сбились в маленькие кучки и отдыхают. Переваривают пропаганду, кто как может. Курят. Кое-кто даже умудряется пить мате. Последняя лень перед завтрашним боем – можно. Несколько солдат медленно перетекают от одной группы, к другой и обратно, задерживаясь у распивающих мате. Там идёт спокойный, мерный разговор, меньше всего похожий на агитацию.

Молодой старшина Натан Асеведо ведёт настойчивый тихий диалог со своим другом, солдатом по имени Марк. Другие солдаты поочерёдно подходят послушать, что обсуждают эти двое, сильно никого не таясь. Все знают, о чём разговор, каждый боец, но командирам никто не говорит – Натана все любят. Разговор о том, что эта революция – ошибка.

Натан так молод, что сразу понятно – старшиной он может быть только потому, что был с мятежом от самых истоков. Что сам не так давно агитировал крестьян брать винтовки и идти на города. Что первым рвался в бой, когда мы все ещё боялись слухов о войне. Одет старшина по полной форме, хоть у нас никакой униформы и не заведено. Всегда педантично выбрит, чист, прям. Видно, что образован, из города, из хорошей семьи. Когда ему возражает кто-то из солдат, Натан надолго замолкает, задумавшись, так, что состав слушателей меняется наполовину, пока он не заговорит снова. Никому ничего не доказывает, просто озабоченно беседует со своим другом.

Говорит не только обо всей революции в целом, но и завтрашнем бое за деревню неподалёку – важном пункте на подходе к столице. Моему родному городу. Натан доказывает Марку, что это бессмысленное кровопролитие, что вооружённый захват мирной деревни жесток, что предвиденный бой с войсками правительства на подступах – глупая бойня. А Марк всё больше молчит. Его лицо стало хмурым, в глазах что-то гаснет и гаснет. Я тоже подхожу и слушаю недолго, но не нарушаю хода их разговора.

В ночь перед днём боя эти двое выходят из круга лагерных палаток, незамеченные постовыми, и скрываются в блестящих туманом джунглях.

Шум сражения теперь доносится от самой деревни. Это наши отряды застигают остатки правительственных войск врасплох. Те не ждали, что основные силы мятежников пойдут в лобовую атаку по дороге и отправили всех в лес, навстречу нам. Теперь они уж успели оттянуться из леса к деревне, но поздно. Там перебьют их всех. А здесь, в джунглях и так не осталось никого, кто стоит на ногах. Какое-то время стоны и плач окружали меня, теперь же всё тихо. Только ветер шелестит зелень над головой. Я лежу под деревом. Мне пробило пулей левые голень и плечо. Очередь угодила снизу-вверх в солдата, который бежал прямо передо мной – он и теперь рядом, убитый наповал – и только две пули долетели до меня. Этого хватило, чтобы сейчас боль уже отошла на задний план, и я стал тяжело думать, озираясь.

Я хорошо знаю и ныне убитую деревню, и этот лес. В детстве мы часто ездили сюда из города к маминым родственникам. Здесь неподалёку, чуть на восток в джунгли большие индейские развалины. Несколько раз мы не испугались и сбегали туда. Там живут духи. А здесь на поле боя вдруг становится так по-ночному зябко, что я вспоминаю, как было тогда страшно, в детстве. Вдруг шелест за спиной – кто-то идёт там. Хочу было окрикнуть, но останавливаюсь. Это дух, древний как людская смерть обходит место побоища кругом. Никого не осталось в живых между этих деревьев кроме меня. Да и я сейчас же умру. Под каждым деревом, у каждых корней лежит такой же как и я, только на несколько минут… старше? И их не отличить. Все мужчины, все крестьяне. Разница только в дате вербовки и вербовщиках.

Наверное, от жуткой боли мне всё начинает казаться фарсом. Вот мы ползём человеческим узором по подлеску, мерзко холодная влага от которого пропитывает наши рубашки и куртки, намазывая их на тела. Встаём. И начинаем бежать, стрелять, кричать и падать. И они делают то же самое. Глупость? Шум со стороны деревни уже почти прекратился, только раз в пару минут звучат несколько одиночных. Это ещё страшнее. Эти всегда точно в цель.

Снова аккуратный треск подлеска. Дух заканчивает свой обход. Сейчас вот выйдет прямо на меня. Через полминуты я и правда различаю между деревьями силуэт. Совсем не человеческой формы. Большой, как сгусток чего-то. Трепетно, но бояться уже поздно. Из-за деревьев он выходит прямо ко мне. И удивлённый возглас пытается вырваться из моей груди, хотя и получается только стон.

Натан Асеведо тоже смотрит на меня удивлённо, но лишь секунду. На спине он несёт человека без сознания. Когда Натан кладёт солдата на землю, я узнаю его – это наш сослуживец по кличке Миаль. Он опасно ранен в живот, но дышит. Тяжело, как загнанный конь. Натан подходит ко мне.

- Живой? Ранен-то не сильно, - говорит он. Старшина больше не в полной форме. На ногах сандалии и тёмные брюки, вместо военной куртки – простая рубаха тёмно-бежевого цвета с чёрными пятнами чужой крови повсюду. На лице светлая щетина.

- Да, - только и умудряюсь ответить я.

- Чего раньше-то тихо лежал, я же тут же проходил несколько минут назад? – он бегло осматривает меня. – Идти можешь?

- Нет.

- Сейчас попробуем, - все слова он говорит быстрым шепотом, оборачиваясь, толи на Миаля, толи на новый, длинный залп с запада. Этот последний. Натан подхватывает меня за целое плечо и помогает встать. Так, поддерживая, он доводит меня до большого дерева метрах в сорока от корней, где я до этого лежал, и помогает твёрдо опереться о ствол. Оставив меня так, Асеведо возвращается за Миалем, закидывает его обратно к себе на спину и, немного пошатываясь, как пьяный, обгоняет меня. Потом возвращается за мной, и всё повторяется снова. И снова.

Через какое-то время, когда мы выходим из центра чащи ближе к опушке, где деревья уже не такие исполинские, я начинаю идти сам, кое-как перескакивая от одного молоденького деревца к другому, цепляясь за всё, что ни попадётся. Натан, постоянно оглядываясь, идёт передо мной, изредка останавливаясь, давая передохнуть и себе и мне. Я понимаю, что мы делаем небольшой крюк, чтобы выйти к тропам как можно дальше от деревни. Когда я выбиваюсь из сил, Натан снова попеременно несёт нас с Миалем. А я опять тяжело думаю. Как он здесь оказался? Постоянно забывая подумать о том, зачем.

Наконец мы выходим из чащи на широкую тропу. Я знаю её. Если пойти направо, то выйдешь к деревне, а налево – к реке, где всегда есть пара-тройка старых лодок и тоненькая тропинка в сторону руин. Я много раз был там. Мы пересекаем тропку и у корней огромного платана устраиваем настоящий привал. Натан быстро перевязывает мои раны, которые оказываются совсем не серьёзными, и мы приступаем к лечению Миаля. Он приходит в себя и приоткрывает глаза, но не говорит ни слова. Только очень тяжело дышит. Сквозь зубы. Но его бурое лицо остаётся полностью неизменным. Вдруг в его глазах я замечаю блеск. Он ясно думает.

Когда мы заканчиваем штопать раненого, Натан облегчённо встаёт и оглядывает сделанное. Мы с Миалем сидим плечо к плечу у дерева. Нам обоим уже лучше. Боль не так жжёт голову. Можно перевести мысли.

- А какая хорошая была революция… - тяжело вздыхает Натан, наконец отрывая от нас глаза.

Он объясняет нам, что мы можем передохнуть здесь спокойно, что солдаты этой тропой не пойдут, а потом мы сможем или перебраться к реке или двигаться в сторону деревни. А ему надо идти. И он уходит. Мы коротко прощаемся. «Спасибо», - говорят наши туманные глаза. Мы даже не спрашиваем, зачем он вернулся. Что он нам ответит? Просто.

Рассветает. Тёмная зелень. Абсолютная тишина. Звенит. Трещит цикадами. Деревья раскидисто стоят, уже чёткие в темноте, каждое само по себе, ярко и таинственно. И свежесть. Которая выбивает. Затхлость из лёгких, напряжение из головы, дым с глаз. Тот ровный, прозрачно чистый ветерок, который заставляет оглядываться по сторонам, чтобы глазами, а не подкоркой увидеть тот масштаб и ту непонятную вселенность окружающего. Это безбрежное освежающее чувство было всегда, и во все времена люди на секунду концентрировались на нём, бросая свои мысли. И во времена до этой войны, и до войн более страшных, и во времена жертв на тот алтарь, и даже, наверное, до них. Раз мы с Миалем чувствуем это, значит точно живы.

Как ужасно и бездушно стало то, что мы делали… Колет виски – это мозгу мало кислорода от коловращений. Ни один из нас не вернётся в строй. Миаль через несколько дней переберётся куда-то в горы, где его долечат родные. Я уеду в далёкую страну, где найду ту, которая ждёт, волнуясь. И увидев меня – поцелует, обхватив мою шею тонкой рукой, как плёточкой.

А Натан будет идти за войсками, раз от раза пытаясь незаметно вернуться в их ряды, чтобы ещё хоть кого-нибудь заставить одуматься. Когда мятежные войска захватят столицу, он войдёт в неё вслед за ними и там подобьёт немало солдат к дезертирству в родные деревушки. А потом будет схвачен. И расстрелян. С сотнями других. Как враг революции . Его будут класть в землю во время ливня. В воду его будут класть, в грязь. И когда он опустится туда, земля или что-то другое скажет ему: «С возвращением».

Никита Вельтищев

г. Нижний Новгород

Об авторе

Родился в 1993 г. Студент факультета права НИУ-ВШЭ ННФ. Публиковался в газете «Литературная Россия». Живет в Нижнем Новгороде....