Спустя девяносто лет

Спустя девяносто лет

В стародавние времена, когда жители Зарожья сыпали орехи на чердак вилами, когда поили ивы и сеяли соль, когда шли отрядами в гору и резали там себе зубочистки, когда растягивали балку для моста, прыгали в поярок[21], таскали в дом дневной свет пригоршнями и тому подобное… Была у Живана Душмана, старосты в Овчине, красавица-дочь. Некоторые уже и свататься начали; но Живан о том и слышать не хочет. С одними, говорят, даже подрался… Кто его знает, может, и наврали!

Как бы там ни было, только с некоторых пор стал Живан много ворчать на дочь. Он, правда, и на остальных домочадцев кричит, но никого так не допекает, как её.

Как-то утром, она уже выгнала овец, чтобы повести их на пастбище, а тут Живан выскочил из дома и разорался:

– Эй, слышишь там, Радойка!

– Слышу, папа! – отвечает она спокойно, а сама вся обмерла.

– Ещё раз тебя увижу с овцами у той рощи, домой можешь не возвращаться!.. Что ты туда ходишь? Что, на других холмах пастбищ нет?

– Да… Ну… Есть… – заикается Радойка.

– Вот именно что есть! Но там нет этого оборванца Страхини, что весь день дудит в свою дудочку!.. Доберусь я до него – шкуру спущу!

Радойка только глаза опустила и задрожала как листик.

– Гони овец наверх в дубовую рощу! – крикнул Живан и влетел обратно в дом как бешеный.

Она потихоньку пошла с овцами наверх, в дубовую рощу сразу за домом, выше по склону. Часто она оборачивалась и прислушивалась.

В доме поднялась суматоха. Живан кричит, орёт, того гляди, всех поубивает. Двое детей на улицу выбежали, ревут.

Радойка поскорее собрала овец, только бы отойти и не слышать этот гвалт. Она была скромная и спокойная девушка, нежная, как ягнёнок.

А Живан был скверный человек, поэтому его и прозвали Душманом[22]. Ему приятнее поругаться с человеком, чем пропустить стаканчик ракии. И в драку часто лез. А с тех пор как его в старосты произвели, прямо совсем взбесился!..

Радойка уже выбралась с овцами из-за рощи на полянку повыше, а там отпустила их пастись, и они сами потихоньку спустились вместе с ней к буковой роще по ту сторону холма. Там она села на траве у тропки, достала вязание из сумки и принялась за работу. И двух-трёх рядов не связала, как из рощицы появился перед ней Страхиня.

– Ух, Страхиня, ну ты меня и напугал! – сказала Радойка и испуганно оглянулась.

– А ты сюда, значит, овец вывела? – спросил Страхиня, улыбаясь.

– Ох, да прекрати ты; папочка меня прибьёт!

– Знаю, не даёт тебе со мной видеться.

– Боюсь, как бы он сейчас откуда-нибудь не вышел… Он дома остался. Кажется, побил всех домашних… Я убежала, чтобы не слушать.

– Зверь!.. – сказал Страхиня.

– Он с утра чуть не подрался с дядей Средое…

– А он приходил? – быстро спросил Страхиня и словно бы вздрогнул.

– Кто?

– Ну, дядя Средое.

– Нынче утром; папочка только умылся, а тут он.

– И?

– Я не знаю, о чём они говорили… Только папочка что-то раскричался. Дядя Средое вышел сердитый и говорит: «Что ты чушь городишь? За спрос денег не берут…» И ушёл, даже не попрощался.

– Прямо так и сказал? – спросил Страхиня недоверчиво.

– Да, так и было.

– Жаль, что ты мне рассказала… – сказал он и как-то помрачнел.

– Почему? – удивилась Радойка.

– Да так!.. – ответил Страхиня и задумался.

Только Радойка открыла рот, чтобы что-то спросить, как сверху на тропке появился Живан с криком:

– Ах, вот ты где, бабник!..

– Беги, Страхиня! – закричала Радойка и отбежала подальше, к овцам.

– А ну, домой! – прикрикнул на неё Живан и полетел к Страхине, визжа сквозь зубы: – Ну-ка, постой, бабник, постой!

В первый миг Страхиня от изумления встал как вкопанный. Но увидев, что Живан не шутит, да ещё поднял здоровый камень и собирается в него бросить, он поскорее побежал через рощу… Наудачу Живан спотыкнулся о какое-то бревно и растянулся на земле во весь рост… Иначе кто знает, чем бы дело кончилось.

Вообще-то, Страхиня был очень смелый и сильный парень. Будь это кто-то другой, он бы вряд ли отступил, но Живан всё-таки Радойкин отец, так что он предпочёл скрыться.

Живан поднялся на ноги, а уже ни следа ни Страхини, ни Радойки, ни овец! Тогда он пошёл по тропинке через рощу, ворча и ругаясь себе под нос. Он шёл в чьё-то поле, чтобы оценить размер потравы. Тяжко придётся тому, чья скотина посев потравила!..

Радойка с овцами давно уже дома. И сама не знает, как дошла и как домой попала. Пришла, а там все домашние до смерти перепуганы. Радойка ни жива ни мертва от страха!.. Кто знает, что её ждёт, когда Живан вернётся.

Тогда в Зарожье, в стороне от деревни, стояла на реке в каменистом ущелье местная водяная мельница. Зарожане приходили сюда, когда были голодны, мололи зерно и питались хлебом.

Но, вот чудо, ни один мельник не мог удержаться на этой мельнице! Приходил с вечера живой и невредимый, а к утру его находили мёртвым, с красной полосой на шее, как от удавки. Слухи об этом разошлись уже далеко, и больше никто не решался стать мельником. Вот уже несколько недель зарожане сами бились и мучились с мельницей, мололи понемногу днём.

И ещё кое-что. Старостой в Зарожье был тогда некий Пурко, один из тех немногих зарожан, которые не засыпали орехи на чердак вилами, не поили ивы, не растягивали балку и не сеяли соль. Этот Пурко был умным человеком, хотя и носил самую длинную косицу во всей деревне.

Тогда зарожане не стриглись, как и все в окрестных деревнях, они носили косицы: некоторые по всей спине, а некоторые под шапкой и на шее.

Перед домом Пурко была красивая полянка; а на той полянке огромный развесистый орех. Под этим орехом люди встречались со старостой, разговаривали и договаривались о своих делах.

Тогда ещё не было ни одной корчмы. Возможно, где-то они и были, но зарожане не знали, что существует на свете такая штука, как корчма.

Под Иванов день собрались все важные люди у старосты под орехом. Кто-то сел, кто-то лёг, кто на бок, кто на живот, и разговаривают. Староста и ещё пара-тройка курят короткие трубки.

Староста лёг на живот и потихоньку болтает ногами; под рукой у него какой-то обломок ветки, и он рисует им на земле перед собой.

– Что ж, люди, – начинает Пурко, немного поковыряв веточкой землю, – что будем делать с водяной мельницей? Мельника нет, и найти другого мы не можем. Будь у нас хотя бы два колеса, достаточно было бы молоть только днём, а ночью – да ну его к чёрту! А так все мы мучаемся без муки. Деревня большая, мельничное колесо одно, давка… Как тут успеть намолоть на всех, если мы только днём мелем!

– Да и в любом случае, братцы, – согласился дядя Мирко, – водяной мельнице нельзя без пригляда. Всё время надо что-нибудь поправить, почистить жёлоб, насечку на жерновах подновить… А у нас и без того работы хватает!

– Слава богу, – сказал староста и поболтал ногами, – всё у нас в деревне хорошо! Овцы котятся, урожай родится, коровы толстеют, люди честные. Только вот эта проклятая мельница!

– А как насчёт того, – сказал Рашко Чебо, самый горластый мужик во всём Зарожье, – чтобы взять оружие, да и переночевать там пару ночей…

– Да… Как-то оно, знаешь… Какое там! – забормотали все хором.

У них прямо мурашки по спине забегали. Те, кто лежал на боку, перелегли на живот, а кто лежал на животе, перелегли на бок.

Все призадумались.

– Я думаю, братцы, – сказал староста Пурко и ещё поковырял землю, – стоит ещё раз попробовать найти хоть какого мельника…

– Куда там! – перебил дядя Мирко. – Какого мельника, бог с тобой! Никто не пойдёт ни за какие коврижки!

– Я, право слово, не знаю… – сказал Чебо, – только, мне кажется, мы могли бы и сами там переночевать…

– Нет уж, я не пойду, – отозвался Видое Джилас, – хоть бы пришлось теперь в ступе зерно молоть!

– Да, сынок, я тоже, – согласился дядя Мирко, – хоть бы пришлось питаться одной кукурузой.

– А давайте позовём попа, – сказал Срджан, – пусть прочитает там что-нибудь…

– Так читал он уже, Срджан, читал, – ответил Пурко и дёрнул ногой, – но всё без толку.

– Я думаю, люди, – сказал дядя Мирко, – надо нам построить новую мельницу. Ручьёв у нас, слава богу, хватает, есть где строить.

– А с этой что? – спросил Джилас.

– Так уголёк кинем! – сказал дядя Мирко.

– Пожалуй, так оно и лучше, чем всем без хлеба сидеть… – добавил Пурко.

– Узнаю старосту! – усмехнулся Чебо.

– Не мели чепухи! – оборвал его дядя Мирко и поднялся.

– Да брось, Мирко! – сказал Срджан. – Кто сеет соль, у того саранчи не будет.

– А ты растягивал балку, да, Срджан? – издевается Чебо.

– Успокойтесь, люди! – кричит Пурко, видя, что назревает свара.

– Если ты и растягивал балку, – говорит дядя Мирко, – ты хотя бы не прыгал в поярок, как Джилас.

– Если я и прыгал, – язвительно ответил Джилас, – я хоть не пихал орехи вилами на чердак, как ты, дядя!

– Ты с кем разговариваешь! – возмутился дядя Мирко.

Все повскакали на ноги.

Староста стал их успокаивать:

– Люди, хватит вам!.. Ну же, успокойтесь, давайте поговорим по-людски!..

Куда там! Слово за слово, оскорбляли они друг друга, оскорбляли, пока Джилас Чебо подзатыльник не дал.

В мгновение ока началась драка. Все похватали что под руку попалось и давай молотить! Только и слышно: «Ах ты, Чебо!.. А ну, постой, Мирко!.. Держись, Срджан!.. Сюда, староста!..»

Так и дрались, пока самим не надоело, а там разошлись кто куда. Кто без шапки, кто прихрамывает, кто рёбра ощупывает.

Староста пошёл домой умываться, потому что у него всё лицо было исцарапано.

Так закончилась эта встреча зарожан.

Рано утром на Петров день, ещё до восхода солнца, Страхиня сидел возле Змаевца, самого холодного источника во всей Овчине, что прямо у дороги ниже дома Живана. Присел отдохнуть немного и покурить, а там уж пойдёт дальше. Собрался куда-то. За поясом у него два пистолета и большой нож. Сумку и куртку положил рядом с собой на землю.

Только он трубку закурил, а тут сверху Радойка с кувшинами. Вышла по воду. Увидев Страхиню, она вздрогнула и неуверенно заозиралась.

– А, это ты, Радойка!.. – сказал Страхиня, затем встал и перекинул сумку и куртку через плечо.

– А ты куда так рано? – спросила Радойка тихо и подавленно.

– Я и сам не знаю, – ответил Страхиня и пожал плечами.

– Как ты, бедный, в тот раз живой остался?

– Еле-еле… А ты? – робко спросил Страхиня.

– И не спрашивай!.. – сказала Радойка и заплакала.

– Ох уж этот мерзавец… – начал было Страхиня, но только рукой махнул.

– Мне теперь прямо жизни нет… – продолжала Радойка сквозь слёзы.

– Мне тоже!.. – согласился Страхиня… – Пойду по белу свету, а там как бог даст!

– Куда же ты пойдёшь? – спросила Радойка и посмотрела на него.

– Неважно… Поеду в Посавину…[23]

– Везёт тебе!.. А что же мне делать, бедняжке!

– Что поделаешь, терпи! Должно быть, и этому несчастью конец придёт.

– Если бы ты хоть рядом был… Мне было бы легче хоть видеть тебя иногда…

– Куда там, Радойка!.. Я люблю тебя больше жизни… Но что поделать? Этот тиран не позволяет нам пожениться. Дядя Средое мне всё рассказал. Теперь об этом и заикаться нельзя. Я всё обдумал. Делать нечего, Радойка! Надо мне уйти отсюда… По крайней мере, пока ты не выйдешь замуж… А там будь что будет.

– И ты правда хочешь уйти?

– Ей-богу, Радойка, правда.

– А твой дом?

– Я заколотил дом намертво. Лучше пусть зарастёт бузиной и крапивой, раз я не могу в нём быть счастлив! – резко сказал Страхиня.

– Ох, несчастная я! – сказала Радойка и, помолчав некоторое время, добавила: – Раз уж ты собрался уйти, не уходи хоть далеко! Можешь вот в Зарожье остаться. У тебя там, слава богу, и знакомые есть, и родня… Тётя Мирьяна тебе, кажется, бабушка по матери, она же оттуда…

– Всё так, Радойка, но я правда не могу… Хочу подальше уехать!

Наконец Радойка начала умолять его не уезжать или хотя бы не так далеко. Всё зря! Раз Страхиня решил, его уже никак не убедить и не отговорить.

Радойка расплакалась как никогда прежде, ругала и Страхиню, и Живана; сказала, что может и вовсе замуж не пойдёт, раз ей не суждено за него выйти; попрощалась с ним, зачерпнула воды и вся в слезах пошла домой…

Страхиня вздохнул, разжёг получше трубку, выпустил два-три густых облачка дыма и пошёл по тропинке вниз, часто оглядываясь вслед Радойке, пока она совсем не скрылась в саду.

Чем дальше Страхиня уходил, тем труднее ему становилось. Иногда так что-то в горле сжимается, прямо душит. Чувствует, что слёзы на глаза наворачиваются, сам от этого злится и морщится. Трубку выкурил быстрее обычного, так что нехотя полез за пояс и поскорее набил следующую…

На вершине Голого холма он ненадолго остановился и посмотрел вниз на Овчину. Виден Живанов дом, пристройки, роща, а выше луг. Кажется ему, вышел кто-то из дома… Радойка, кто бы другой. Кажется ему, видно, что всё ещё плачет… Потом он посмотрел немного ниже. Виден тот лужок, куда Радойка часто выгоняла овец пастись, где они встречались и болтали. Чуть выше на холмике виден его дом; отсюда кажется, что он не больше гриба. Рядом небольшое поле, огородик, лужок. Всё ухоженное.

Страхиня ещё в детстве остался сиротой, без отца и матери. Правда, у него были ещё дальние родственники в Овчине и Зарожье, но никто не захотел взять его к себе или ещё как-то позаботиться. Только тётка Мирьяна расспрашивала иногда о нём и как-то раз подарила ему носки… Страхиня с самого детства работал в чужих домах. Сначала в Овчине у хозяев, какие получше, пока немного подрос и окреп. Потом пошёл учиться ремеслу. Вместе с мастерами из Осата[24] прошёл весь путь до Посавины, строил там дома, ваяты и другие постройки для местных богатеев. Заработав таким образом немного денег, он вернулся в Овчину к небольшому кусочку земли, что остался ему от отца. Старую развалюху он снёс и выстроил себе домик, где и жил как трудолюбивый и скромный бедняк…

Теперь всё останется без хозяина. Придёт деревенский скот, разорит маленькое поле и вытопчет огородик. Новый домик зарастёт сорняками, а белая дранка на крыше покроется мхом.

Страхиня вздохнул, опять у него горло перехватило; он сделал ещё две-три затяжки и поспешил вниз, к Зарожью. Перевалил через Голый холм. Перед ним потянулись глубокие зарожские ущелья: сплошь кустарники и голые скалы, редко где виднеются поля, а жильё и того реже.

Дорога шла прямо через центр Зарожья, мимо дома старосты. Страхиня невольно подумал, что неплохо бы навестить Пурко и ещё нескольких знакомых и попрощаться с ними. Кто знает, когда ещё увидятся. Эти люди его очень зауважали с тех пор, как он вернулся с Посавины. Вообще-то, Страхиню все любили и в Овчине (кроме Живана и, может, ещё нескольких), и в близлежащих деревнях. Только что некоторые его упрекали, что он столько смолит табак, а ведь ещё молодой совсем.

Тогда табак очень редко курили; лишь изредка можно было увидеть кого с чубуком в зубах, да и то только людей постарше, а молодых – никогда.

Страхиня снова оглянулся. Овчина уже совсем скрылась из виду.

В обед собрались под тем ореховым деревом перед домом Пурко дядя Мирко, Чебо, Срджан, Джилас и другие видные люди из деревни. Кто сидит на траве, кто стоит. Они мало говорят друг с другом, зато часто друг на друга косятся. Им как будто стыдно, что предыдущая встреча в Иванов день закончилась так, как закончилась. Да и староста Пурко что-то медлит. Люди давно собрались, а он до сих пор из дома не выходил. Вот наконец и он – вынес полный кувшин[25] ракии.

– Где тебя носит, добрый человек? – спросил его дядя Мирко.

– Да это… Знаешь… По хозяйству… – принялся заикаться староста Пурко, как человек, которому хочется увильнуть от неприятной темы, и просто протянул кувшин Мирко. – Ну, давай скажи здравицу!

– Ну что, братцы, хорошего нам дня, хорошей работы и хорошей встречи! – сказал дядя Мирко и отпил из кувшина.

Пурко покамест поинтересовался здоровьем Чебо, Срджана, Джиласа и остальных.

Они все делают вид, что они тут и ни при чём, не было ничего.

– Давай ты, Чебо! – сказал дядя Мирко, передавая ему кувшин.

И Чебо сказал несколько слов, сделал добрый глоток и передал ракию Срджану, Срджан – Джиласу, тот – ближайшему соседу, и так кувшин переходил из рук в руки.

Когда все пригубили по глотку и последний поставил пустой кувшин на землю, староста Пурко начал:

– Что ж, мы с вами, люди, часто собирались. Частенько, бывало, и ссорились…

– А бывало, и дрались, – медленно добавил Джилас.

– Только никогда ещё мы не расставались так враждебно, – продолжил Пурко, сделав вид, что не слышал Джиласа, – как давеча на Иванов день.

– Оставь это, староста, бог с тобой! – оборвал его дядя Мирко. – Было да прошло! Что ты начинаешь?

– Да я только хотел сказать… – начал староста.

– Да оставь ты! – влез Джилас. – Все мы живые люди, можем и поругаться иногда, и подраться! Что поделать!

– Да, да!.. Правильно!.. Брось, староста, оставь! – закричали все в один голос.

Староста помолчал немного, потом говорит:

– Так что скажете, люди? Будем искать мельника или построим ещё одну мельницу?

– Ох, опять эта проклятая мельница! – проворчал кто-то.

– Давайте построим новую! – говорит дядя Мирко.

– Да ну, давайте поищем мельника! – говорит Срджан.

– Давайте сами охранять! – кричит Чебо.

– Да ну!.. Давайте эту сломаем! – орёт Джилас.

– Давайте так! – кричат одни.

– Давайте эдак! – орут другие.

– Спокойно, братцы, тихо! – успокаивает их староста.

– Что спокойно? – визжит дядя Мирко, аж покраснел весь. – В эту уголёк кинем! И построим новую!

– Сам строй! – кричат ему в ответ. – Какой тебе уголёк?

– Дядя Мирко дело говорит! – орут другие.

– Но люди, братцы!.. – увещевает староста.

Поднялся шум. Уже непонятно кто что говорит. Староста машет руками, бегает от одного к другому, успокаивает их…

Тут на дороге показался какой-то человек. Спешит вниз с сумкой через плечо.

– Кто бы это мог быть? – спросил староста.

Все задумались и посмотрели на дорогу, ведущую с холма.

– Мне кажется, это Страхиня, – сказал Чебо.

– Какой Страхиня? – спросил дядя Мирко.

– Ну наш из Овчины! – сказал Чебо.

– Да, точно он! – согласился Джилас.

– Что ему нужно в Зарожье? – спросил кто-то.

– Ну, слава богу, есть у него тут, к кому и в гости зайти!.. – сказал староста.

Тут Страхиня как раз подошёл к воротам дома Пурко.

– Страхиня, братец! – подозвал его староста. – Какими судьбами? Заходи, посиди с нами маленько!

– Заходи, Страхиня! – воскликнул и Чебо.

– Заходи, братец, заходи!.. – поддержали их остальные.

– Отдохни! – добавил староста.

Страхиня уже зашёл в ворота и поздоровался:

– Бог в помощь!

– Давай, Страхиня, выпей немного! – сказал Срджан и протянул ему кувшин. – Ты, наверное, устал.

– Спасибо, я и правда устал!.. – ответил Страхиня, взял кувшин и сел с ними.

– Ты откуда? – спросил староста.

– Из дома… – сказал Страхиня и поднёс было кувшин ко рту, но быстро опустил, улыбнулся и спросил: – Это вы всегда так гостей угощаете?

– Пустой, что ли? – спросил Чебо.

– Ох, точно!.. – сказал староста, потряся кувшин, схватил его и побежал в дом.

– Далеко собрался? – спросил дядя Мирко.

– Как есть далеко… – серьёзно ответил Страхиня.

– Да?.. И куда же?

– Да, может быть, в самую Посавину.

– В Посавину… – закричали все в изумлении.

– А что так? – спросил староста, который как раз принёс новый кувшин с ракией.

– Приходится, Пурко!.. – сказал Страхиня и вздохнул.

Все удивились, только смотрят на него.

Страхиня напился, вынул из-за пояса трубку и закурил, а потом спросил:

– Вы тут, кажется, обсуждали что-то?

– Ох, да тут прямо несчастье! – сказал Джилас.

– Да?.. А что такое? – спросил Страхиня, выпуская дым.

– Да мы без мельника остались, – включился Пурко. – А нового не сыскать.

– Все, братец, боятся! – вмешался Чебо.

– Какое-то чудо душит людей, – продолжил Пурко. – Ни один мельник не может и ночи продержаться. Приходят с вечера живые-здоровые, а утром уже холодные.

– Да, в Овчине что-то об этом рассказывали… – сказал Страхиня и задумался.

– Деревня большая, – сказал Срджан, – а мельница одна.

– Да ещё завелась в ней какая-то пакость! – добавил дядя Мирко.

– Другую строить, – говорит староста, – так мы, ей-богу, не сдюжим.

– А смельчаков не найти… – добавил Чебо.

– Знаете что, люди? – смело сказал Страхиня.

– Что? Что? – возбуждённо загомонили все.

– Если хотите, я буду у вас мельником.

– Ты?.. Бог с тобой!.. Брось!.. – воскликнули все в изумлении.

– Да, я… Хотя бы на одну ночь, – уверенно ответил Страхиня.

– Оставь это, братец, – говорит ему Пурко. – Не шути так.

– К тому же ты в Посавину едешь, – сказал дядя Мирко.

– Не еду… Я передумал! – ответил Страхиня и дважды подряд затянулся и выпустил дым. – Я с радостью постерегу вашу мельницу, хоть бы и одну ночь.

– Да ладно, Страхиня, – снова начал Пурко, – мы тебя знаем и любим… Может, не надо…

Куда там, Страхиня уже нацелился, теперь нипочём не откажется!

Когда зарожане увидели, что его не отговорить, то согласились… Пусть его, раз он так упёрся! Он им только сказал заготовить достаточно зерна, чтобы мельница могла молоть всю ночь, а о нём пусть не беспокоятся.

Зарожане разошлись, с сомнением качая головами и пожимая плечами.

Страхиня остался у Пурко. Тот позвал его пообедать и погостить у него до темноты, всё равно праздник, Петров день. А уж вечером на мельницу пойдёт…

То ущелье, где стоит у зарожан водяная мельница, и вправду жуткое. С одной стороны такой густой лес, что и днём-то темно, а тем более ночью. С другой – валуны и скалы, всякие обломки камней, всё кажется, что сейчас обрушатся вниз. Река змеится под лесистым берегом и то бурлит по камням и завивается в водовороты, то петляет между больших, как стога, утёсов. Мельница находится прямо под одной из таких скал, прилепилась к ней, как ласточкино гнездо.

Давно уж стемнело. Темень густая, как тесто. Тихо, иногда только ниже по течению от мельницы зашумит вдруг вода. Нигде ни звука. Только иногда у реки зазвонит колокольчик, или в лесу закричит сова, или слышно, как наверху в деревнях лают собаки: пролают раз-другой, да и смолкают.

Страхиня разжёг на мельнице огонь. Один мешок зерна пересыпал в корзину, остальные два стоят наготове. Вышел ещё раз, осмотрел жёлоб, всё ли в порядке, уравновесил камень, чтобы молол помельче, отгрёб муку в ларе.

Потом приволок какое-то бревно, длинное, выше человеческого роста. Положил у огня, с одного края ещё пенёк подложил, потом накрыл бревно и так всё устроил, кажется, будто кто-то спит.