З

Так я очутился в доме доктора физико-математических наук, профессора Найдена Найденова. Мог ли я предполагать, что вскоре после этого цветения судьба сделает меня безучастным свидетелем ужаснейшей драмы? Знай я это заранее, я бы, конечно, остался в Триграде, охотился бы себе на волков — ведь охота на волков требует большого мужества и сообразительности. К тому же я давно мечтал о теплой волчьей шубе. И если бы я повстречался, например, со своей голубоглазой приятельницей, она бы, конечно, уставилась на меня с удивлением, а я бы сказал: «Волчья шуба — сущий пустяк. В эту зиму я перебил столько зверья, что не знаю, куда девать шкуры. Хранить их негде! Хочешь, притащу тебе несколько, сделаешь чудный коврик — говорят, в них блохи не заводятся. Удобная вещь». Вот как могло обернуться дело, останься я в селе.

Бедняге профессору Найденову должно было исполниться шестьдесят лет; он был на пенсии и жил в полном одиночестве — овдовел давно, а детей у него не было. Ужасная болезнь — частичный паралич ног — обрекла его на сидячий, отшельнический образ жизни; он почти не выходил из дому.

Небольшая вилла, в которой он жил, своим фасадом была обращена к лесу. В нижнем этаже находилась просторная гостиная и кухня. Из гостиной витая лестница вела на верхний этаж, в профессорский кабинет. В сущности верхний этаж был обычной мансардой, потому что только кабинет представлял собой большую и удобную для работы комнату. Вместо окна здесь била сплошь стеклянная стена. А две другие комнатки глядели на лес сквозь круглые, обитые железом слуховые оконца.

В кухне жил дальний родственник доктора, бывший кок дунайского пассажирского парохода, в прошлом большой весельчак и гуляка, а теперь старый холостяк — лысый, с мешками под глазами. Он стряпал профессору и был для него как бы сиделкой; у старика повара были небольшие доходы, поступавшие из провинции от съемщиков доставшегося ему в наследство дома. Так что этот краснолицый толстяк жил довольно беззаботно, весь день напевал давно вышедшие из моды песенки и венские шансонетки тридцатых годов.

У профессора Найденова был племянник по имени Харалампий, или Хари, как все его звали. Молодой человек слыл большим умельцем. Из нескольких соломинок ему ничего не стоило смастерить китайского мандарина, слона, осла или жар-птицу. Окончив факультет декоративного и прикладного искусства Академии художеств, он прославился как мастер по устройству витрин и выставочных павильонов. Высокий, гибкий, подвижный, он относился к разряду людей, у которых энергия, как говорится, бьет ключом. Куда бы Хари ни пришел, он всегда находил себе дело, подчас на первый взгляд бессмысленное и бесполезное, — то стол передвинет или скатерть поправит, то переставит книги, если на глаза попадается книжный шкаф. Если ему приходится сидеть на одном месте, обязательно вытащит этюдник и начинает рисовать или же сплетает из позолоченной цепочки разные фигурки у себя на коленях.

А когда он в ресторане встанет из-за стола, официант подолгу с удивлением рассматривает петушков и крохотных человечков из хлебного мякиша — пальцы Хари машинально лепят их во время паузы между вторым блюдом и десертом.

Зарабатывал Хари хорошо, тратил деньги довольно осторожно, порой даже скупился, и единственной его страстью были карты. Они играли в его жизни роковую роль, и не потому, что он чересчур увлекался игрой, а из-за его склонности к передергиванию, которое нетерпимо среди карточных игроков. Как только его проделки всплывали наружу — а это бывало довольно часто, — игра обычно кончалась скандалом.

Шулерство было у него своего рода манией, внутренней потребностью. Впрочем, заскоки, правда, несколько иного рода, бывали и у его дядюшки, почтенного профессора. В свободные от писания научных статей и составления учебников минуты он принимался за решение математических ребусов. Профессор выписывал из-за границы специальные журналы, вел с их редакциями оживленную переписку. Иногда он сам составлял такие ребусы из дифференциальных уравнений, которые и Аввакуму были не под силу.

Надо сказать, что маниакальные увлечения были характерны для всего их рода. Покойный отец Хари был по профессии ихтиолог, все его считали серьезным, преданным своему делу научным работником, однако и он отличался причудами. Во время отпуска или когда наступали праздники, он брал рюкзак и, вместо того чтобы отправиться куда-нибудь на речку или на побережье моря, пускался в дремучие леса на поиски монастырей и заброшенных часовен; там он собирал старинные подсвечники, ржавые задвижки, ветхие останки иконостасов. Однажды во время подобной экспедиции в Странджанских горах он погиб от укуса змеи. Вот почему мне кажется, что в их роду все были немного чокнутые. Участковому ветеринарному врачу не зазорно ловить пестрых бабочек в свободное время, но ихтиологу собирать старые щеколды вовсе не к лицу. Я так считаю.

А теперь мне хочется немножко рассказать и о Прекрасной фее. Меня не причислишь к романтикам, но в порядке исключения я позволю себе одно поэтическое сравнение. Нежностью своей Прекрасная фея напоминала водяную лилию, а живостью и резвостью — белую шаловливую козочку моего старого друга деда Реджепа. Она была поистине редкостным цветком из Магометова рая правоверных, созданного богатейшей фантазией восточных поэтов.

Вот какова была Прекрасная фея — и на лилию походила и на козочку, но прежде всего она была женщиной!

Но, как ни странно, в жизни ей пришлось немало выстрадать. Первое несчастье постигло ее, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Едва она поступила стажеркой в Театр оперетты, как помощник дирижера предложил ей прокатиться с ним к Золотым мостам. Водил он машину неплохо, но чем-то отвлекся на мгновение — наверное, задумался над какими-то контрапунктами, — и машина свалилась под откос. Для водителей транспорта рассеянность — опаснейший порок, подчас ведущий к гибельным последствиям. Раз ты сел за руль, нечего засорять себе голову всякими там гаммами, тактами да контрапунктами.

Когда Прекрасной фее исполнилось двадцать лет, она вышла замуж за очень видного инженера, который руководил крупным строительством. Муж был на целых тридцать лет старше ее, и не трудно себе представить, какое это было трогательное зрелище, когда молодость и зрелость влюбленно, рука об руку шли по улице. Однако вскоре после свадьбы инженер скоропостижно скончался.

Как видите, нельзя сказать, что жизненный путь Прекрасной феи был усеян розами. Но она держалась храбро. Я ни разу не видел, чтоб эта женщина предавалась скорби или, отчаявшись, наряжалась в мрачные одежды. Наоборот, все ее наряды были ярких цветов; она даже настаивала, чтоб Хари носил желтое пальто.

Вот в какой необычный мир привел меня Аввакум. Среди этих людей со столь странными привычками я казался человеком не в меру прозаичным. Да так оно и было на самом деле — иначе едва ли я добился бы таких успехов на ветеринарном поприще. Человеку со странными привычками нелегко бороться за высокие надои молока.

Тот вечер, когда Аввакум впервые привел меня в гости к профессору Найденову, пролетел, как сон в летнюю ночь, несмотря на то, что уже кончился октябрь и на улице моросил отвратительный дождь.

Бывший кок приготовил для нас отменный шницель, а Хари вынул из глубоких карманов своего плаща две бутылки выдержанного красного вина. За тем они вместе с Аввакумом взяли на руки и перенесли к столу почтенного профессора, что было не так уж трудно — старик весил не более пятидесяти килограммов. Прекрасная фея расцеловала его в обе щеки и весь вечер заботливо ухаживала за ним, как родная дочь. Несмотря на тяжелый недуг, дядюшка был человек веселый и забавный, рассказывал старые анекдоты и неожиданно в минуту старческого умиления подарил своей будущей снохе изящное золотое колечко с маленьким изумрудом. Мы все захлопали в ладоши. Прекрасная фея, обняв его, обронила от радости слезу, а бывший флотский кок сыграл на старой гармошке церемониальный марш моряков.

Затем мы поднялись наверх и разместились в профессорском кабинете. Прекрасная фея надела белый передничек с оборочками и занялась приготовлением кофе; Аввакум с профессором уткнулась в новый алгебраический ребус, а Хари, засучив рукава, с увлечением принялся за дело — он давно уже начал мастерить для дядюшки специальное чудо-кресло. Да, это было настоящее чудо: и кресло для отдыха, и письменный стол, и кровать, к тому же сооружение это могло свободно передвигаться, потому что «шасси» его было смонтировано на роликах!

Бывший кок подал нам бисквит с кремом, мы пили кофе и ликер. После кофе Хари предложил поиграть в … жмурки. Я вытаращил глаза, мне показалось, что я не расслышал как следует, и это вызвало взрыв смеха. Но тут Прекрасная фея топнула ножкой, и тотчас же лица насмешников стали очень серьезными. Затем она мило взглянула на меня и даже слегка улыбнулась. А ведь говорят, что если чья-нибудь невеста ласково посмотрит на другого и улыбнется ему, то это может послужить началом небольшого романа. Вот почему мне показалось, что температура в комнате поднялась по меньшей мере градусов на двадцать. Впрочем, перед этим я выпил полную рюмку ликера.

Профессор, увлеченный своими дифференциальными ребусами, не обращал на нас никакого внимания. Он даже не заметил, как мы вышли из кабинета.

Хари погасил свет, и игра началась — игра простая, но очень увлекательная, потому что все происходит в непроглядной тьме. Каждый из нас мог прятаться где угодно, по всему дому, начиная от входной двери и до самого чердака. Один только профессорский кабинет был табу. Разумеется, в игре участвовал, и притом очень активно, и бывший кок. Несмотря на свои девяносто килограммов, он с поразительной ловкостью, к тому же совершенно бесшумно двигался по лестницам и таился по углам, словно рысь. Но если кто-либо из нас все же обнаруживал его, он, хлопнув руками, давился от смеха и сипло гудел, словно речной пароход.

Все время, пока мы играли, я чувствовал, что каждый из нас постоянно находится в поле зрения Аввакума — он мог безошибочно сказать, кто в данный момент где спрятался, а его беспомощность, которую он проявлял во время своих поисков, — чистейшее притворство. Однако свою роль он играл очень естественно, как способный и весьма опытный артист.

Этот вечер оставил в моей памяти самые лучшие воспоминания. Но особенно запечатлелся такой случай: спрятавшись в чуланчике за кухней, я замер в темноте и стал прислушиваться; вдруг к двери приблизились чьи-то легкие, торопливые шаги. Затем открылась дверка, и в тот же миг я почувствовал сильный опьяняющий запах духов Прекрасной феи.


В тесной каморке этот запах подействовал на меня, словно хлороформ как будто вдруг не стало воздуха, и я лихорадочно задышал раскрытым ртом…

Тогда Прекрасная фея осторожным движением прикрыла дверь, ощупью приблизилась ко мне, присела на корточки и рукой обняла меня за шею. Ее волосы касались моего лица, я ощущал ее упругую грудь, ее горячее дыхание. Мне было так приятно, что я закрыл глаза.

Да, значит, не случайно она тогда улыбнулась мне, остановила на мне затуманенный взгляд — я сразу же понял, что ее влечет ко мне.

Но кому понять капризы любви.

Пока я раздумывал, что сказать, какими словами выразить ей свою радость, она все время что-то шептала мне на ухо и вдруг назвала меня Аввакумом… И тогда передо мною с беспощадной ясностью открылось все, как сказал однажды Александр Блок.

Чтобы помочь Прекрасной фее выйти из неловкого положения, я осторожно освободился из ее объятий и не промолвив ни слова, выскользнул из чуланчика. В тот же миг я, словно снаряд, налетел на что-то громоздкое и неподвижное, после чего послышался отчаянный рев. Ревел бывший кок. То ли от восторга, что обнаружил меня, то ли от испуга, но ревел он, как раненый бык. Но тут чья-то рука закрыла ему рот и настоящий Аввакум довольно грозно сказал:

— Перестань реветь, болван, или я заткну тебе горло кухонным веником, слышишь?

Во г чем закончилась эта сцена.

Игра продолжалась еще какое-то время, но теперь я участвовал в ней без особого желания и без прежнего энтузиазма. Разве знаешь, что с тобой может еще приключиться. В этой игре всякое возможно. Да и Прекрасная фея время от времени бросала в мою сторону злые, презрительные взгляды.

Загрузка...