Глава 11 "Монастырь"

Навалилась полночь. Театрально-огромная, одноглазая Луна нависла над монастырем — внимательно следила за происходящим внизу.

А в монастыре не спали — готовились к обороне: подымали на стены котлы со смолой, выгребали из старых, запыленных хранилищ изъеденное ржавчиной оружие. По сияющей серебром дороге шли к монастырю одинокие или сбившиеся небольшими группами крестьяне — они уже знали о восстании, и собирались примкнуть…

В последние часы Творимир только и делал, что отдавал приказания, перебегал из одной части монастыря в другую, а ему совсем не хотелось этого делать… хотелось остаться наедине с Анной, поговорить, попытаться разубедить в наивной вере во Всесвята. И старый Лорен заметил это — он предложил Творимиру остаться за главного, и Творимир согласился — сам бросился на поиски Анны.

Она сидела на скамеечке возле ворот, и задумчиво глядела в звездное небо.

— Пойдем, пройдемся. — шепнул Творимир.

— Пойдем. Здесь очень хорошие поля.

И вот монастырь остался позади, и идут они по мерцающему росинками полю — словно по звездному небу.

— И что, неужели ничего не помнишь? — неожиданно спросил Творимир.

— Что именно?

— Сожжение свое.

— Меня не сжигали… Во всяком случае, я не помню…

— Ладно, не помнишь, и черт с тобой! Ну, что же ты так холодна?.. Ну, обними, поцелуй меня.

— Нет. — тихо ответила она. — Я люблю тебя как брата. А ты хочешь… Нет — это не хорошо… Ты погляди, как ночь тиха. И не надо в этой ночи никаких бурь.

Некоторое время шли в молчании, и все это время Творимир чувствовал нарастающее раздражение. И вдруг не сдержался — налетел сзади на Анну, схватил ее за плечи, и резко развернул к себе.

— Что ты? — спросила она, и одарила его ясным, совсем детским взглядом.

Творимир пытался перебороть смущение — потому говорил намеренно резко:

— А то! Знаю я все эти религии! Они заставляют человека перебарывать естественные, и Прекрасные устремления. Ну, вот скажи, почему в прошлом воплощении ты сразу отдалась мне, а сейчас жмешься?.. Кому от этого легче — мне, тебе, Всесвяту? Что Всесвяту прибавиться, если ты сейчас сдержишься… И вообще — какая глупость — сдерживаться. Соитие зло — оскопись; еда зло — вырежи себе желудок; внешние образы зло — выколи себе глаза! Что еще — думать зло?! Ну, так — просверли себе в черепе дырку! Бред все это!..


— Зачем?.. — прошептала она тихо. — …Ты почувствуй, как ночь тиха…

— Да не нужно мне это! — раздраженно крикнул Творимир.

Он чувствовал сильную жажду наслаждений, и уже не мог остановиться. В висках бахала раскаленная кровь, в глазах темнело. Говорил он прерывисто:

— Какой смысл в этих тихих «благочестивых» прогулках? Мы можем испытывать чувства куда более сильные, ни с чем несравнимые. Ну, вон видишь плоский камень, он мхом покрыт — на нем сидеть удобно.

— Да…

— Я сяду на него обнаженный, и ты, обнаженная сядешь мне на колени. Я обниму тебе крепко и… потом мы испытаем оргазм…

— Как ты можешь так говорить? Я думала, ты… — голос Анны дрогнул. — А ты такой же распущенный, как и те, кто в монастырь наведывался… Пойми: оттого, что люди не могут сдерживать свои страсти, и идут все их беды. Это так эгоистично — кто-то наслаждается, а кто-то страдает. И тому, кто наслаждается, безразличны страдания иных. Раз есть в мире зло — мы все силы должны отдавать Добру, а не потакать…

— Ну, довольно этих проповедей! Довольно!.. Ты просто не знаешь, о чем говоришь! Через час ты будешь просить еще!..

Творимир совсем не чувствовал себя виновным. Нет — он уверен был, что Анна принадлежит ему, и только ему. А особое раздражение он испытывал к религии — еще раз пробормотал о том, что ей "запудрили мозги", и шагнул к ней с самыми решительными намереньями. Если бы она бросилась бежать — он бросился бы за нею, и повалил на землю; если бы она стала отбиваться — он бы ее скрутил.

Но тут вздрогнула земля — меж ними протянулась трещина. Трещина стремительно разрасталась, из нее валил пар. Это уже и не трещина, а ущелье. До Анны десять… уже двадцать… тридцать метров…

Сквозь беспрерывный грохот услышал Творимир ее жалостливый окрик:

— Что же ты наделал… Зачем сердце страстью расколол…

От волнения на лице Творимира обильно выступил пот, он бормотал:

— …Из головы вылетело, что это — живая планета… И теперь все пошло на перекос… Черт!..

Тут почва сильно передернулась — Творимир заскользил в пропасть. В последнее мгновенье успел ухватиться за травный клубень — но он уже висел над бездной, а травы трещали, выползали из крошащейся земля.

Пот обильно скатывался по лбу, застилал глаза — губы Творимира дрожали, он нервно выдыхал:

— И что же… погибну сейчас, что ли?.. Как нелепо…

Он попытался потянуться, но травный клубень вырвался, и Творимир покатился по отвесному склону. Он пытался вцепиться в землю, но тщетно — движенье было слишком быстрым.

И вдруг склон оборвался — началась бездна с совершенно отвесными, стремительно уводящими вниз склонами. Он ожидал, что на дне увидит свет — света не было, там темными щупальцами клубился мрак.

Сердце Творимира сжалось ужасом, а сам он вдруг зашептал:

— Пожалуйста, не дай мне погибнуть… Я не хочу погибнуть… Я не хочу этого мрака… Ну, пожалуйста, ну прости меня….

И тут он увидел, что в тех черных гранитных стенах, мимо которых он летел — множество маленьких окошечек. Этих окошек было больше чем росинок в поле, чем звезд в небе — десятки, а то и сотни тысяч крапинок. За некоторыми окошками провисал зловещий мрак, за иными — тускло мерцала сама смерть. И, словно железку к магниту, притянуло Творимира к одному из этих окон…

Он ворвался в узенькую, каменную комнатушку. Пребольно ударился о стену, но вот уже вскочил на ноги, огляделся.

От одной стены отделилось чудище. Как и положено, у чудища была клыкастая пасть, когтистые лапы, безумно выпученные глазищи, и чрезвычайно низкий лоб. Чудище прыгнуло на Творимира, а тот извернулся, подставил чудищу подножку — то врезалось в стену. Затем Творимир отпрыгнул к окну — чудище метнулось на него… и вылетело в окно…

Творимир не испытал никакой радости от этой победы — он метнулся в узенький коридорчик. Коридорчик изогнулся под прямым углом, затем — еще и еще. Затем ход раздвоился. Затем — разтроился… Открылось несколько лестниц. Творимир выбрал ту, которая вела вверх. Пробежал не менее сотни ступеней, но тут стало темно — лестница оборвалась, и Творимир полетел вниз.

Ударился о каменный пол. Вновь оказался в маленькой комнатушке, и вновь на него бросилось чудище. Это чудище было куда страшнее и сильнее первого, однако Творимиру удалось заманить его к черному, бездонному колодцу в центре комнатки — там чудовище и сгинуло.

Из этой комнатки открывалось два прохода — Творимир сделал выбор, и вот вновь вилял среди резких, узких углов. Дверка — из-за нее слышалось зловещее шипенье, осторожно приоткрыл дверь — веющая могильным хладом тень метнулась на него — Творимир едва успел захлопнуть.

Затравленно огляделся, и тут приметил — в углу валялся лист с некими письменами. Подобрал, стал разбирать — оказывается, там описывалось, как уничтожить призрачную тварь: надо было собрать некий механизм из предметов, разбросанных в этом коридоре.

Битый час он ползал, собирал некие изогнутые палочки. Потом еще несколько часов, обливаясь жарким потом, согласуясь с инструкцией, собирал механизм. И вот в его руках нечто стрекочущее, дышащее опасным красным дымом. Творимир завопил, и, выставив орудие пред собою, бросился в комнату с призраком — тот забился в угол — красный дым обволок, растворил в себе тварь.

Взмокший, трясущийся от долгого напряжения Творимир усмехнулся:

— Ну, вот — расправился с тобой… теперь дальше…

Но он шагнул к окну. Увидел противоположную гранитную стену — мириады зловещих окошек зияли в ней. Тысячи этажей взметались вверх, тысячи этажей уводили в бездну.

Творимир схватился за голову, и застонал:

— Куда бежать?.. Ведь все это — безумие… Анна, пожалуйста, если ты можешь — помоги мне…

И он замер: несколько минут простоял так — прислушивался. Ответа не было.

Развернулся, прошептал:

— Что ж — буду бежать по этим коридорам; буду карабкаться вверх, сколько хватит сил…

Он побежал по очередному коридору — стены оказались в чем-то темно-липком. Творимир поскользнулся, упал — вымазал ладони и лицо, почувствовал сильное жжение.

Бросился дальше. Жжение усиливалось. Тело Творимира преображалось. Он завопил. Вместо ног и рук вырвались покрытые жесткой щетиной лапы; лицо разорвалось в морду отвратительного насекомого.

Бешеный, неусыпный голод, а еще неконтролируемая жажда спариваться гнали его вперед. Человеческие мысли терялись под могучими инстинктами.

В очередной комнатке его поджидала исполинская крыса — крыса была разодрана. Он уже склонился над смрадной, кровавой плотью — и тут собрал всю волю, и метнулся в окошко.

Удивительно, как протиснулось в это узкое отверстие могучее, жирное тело паука. Но вот он снаружи. Полетел вниз, но окна вновь его притягивали.

"Нет. Не сдаваться!.. У меня не хватит сил вырваться в следующий раз!.. Я навсегда останусь в одной из этих замшелых комнаток, среди насекомых, крыс и призраков!"..

Его почти засосало в окошко, за которым страстно мерцал кровавый свет. Острыми когтями вцепился паук-Творимир в отвесную стену — удержался. Из окошка изгибаясь, вылез розовый слизень, обмотался вокруг задней лапы — титанический рывок вверх — лапа оторвана. Зато Свобода!..

Он несся вверх…

"Только не дай мне пасть в бездну!.. Спаси!!.."


Холодная родниковая вода оросила губы, живительной струей попала в рот. Он сглотнул, кашлянул — открыл глаза. Небо уже окрасилось заревыми цветами, но еще мерцали самые яркие звезды, еще блаженно-тихим, ночным был воздух.

Анна над ним склонилась, смотрела тихо и нежно.

— Анна… — прошептал Творимир. — Я все еще паук?

— Нет, что ты… Ты — человек…

— А пропасть? Ведь меж нами образовалась пропасть, и я в нее пал.

— Никакой пропасти нет, и не было.

— Выходит, все привиделось…

— Да. Ты бросился на меня, но в глазах у тебя помутилось (должно быть, сказалось многодневное перенапряжение), ты споткнулся и упал. Всю ночь я ухаживала за тобой, но только теперь ты очнулся.

— Анна, ты прости меня, пожалуйста.

— Ничего. Я простила. Я за тебя очень волновалась. Но вот, божьей милостью, ты жив. Как самочувствие?

— Хорошо. Пойдем обратно. Сдается — скоро на нас нападут.

Анна подала ему руку, и так — рука об руку, они вернулись в монастырь. Когда переступили ворота — уже совсем рассвело.


В монастырь пребывали все новые и новые крестьяне. Некоторые ехали с семьями, с нехитрым домашним скарбом, на телегах, но большинство пробирались по одиночке, и в стороне от дороги — опасались нападения…

Говорили, что в Бригенграде уже известно о восстании, и что известие это произвело немалый переполох. Чтобы крестьяне бунтовали? Да отродясь такого не было! В спешном порядке собиралось войско, во главе которого встал сам Бриген Марк. И Бриген заявил, что к схваченным бунтовщикам, независимо от их пола и возраста, будут применены жесточайшие пытки. Предводители же восстания будут растерзаны на глазах толпы…

Творимир стоял на монастырской стене. Одну руку он положил на рукоять меча, другую — на каменный зубец. В проеме открывался щедрый полевой простор, пышно клубился лес. Кольцом холодной безмятежности окружали долину горы; самые вершины кутались облачными шапками. Небо было так спокойно и безмятежно тепло, что хотелось плакать — почему же и себе нельзя такой безмятежности?…

К монастырю приближалась большой отряд крестьян. Шли они очень быстро — будто за ними кто гнался.

Лорен стоял рядом с Творимиром и говорил задумчиво:

— У нас в городе есть свои люди. Они почтовых голубей послали. И с голубями весть: уже вылетел отряд карателей. Вихрями мчатся, с минуту на минуту здесь будут…

Творимир ответил:

— Что ж — биться будем до последнего. Всяко — быструю смерть принять лучше, чем…

Лорен жестом остановил его, и окрикнул приближавшихся крестьян:

— Эй, кто такие?!

Тот, который шел впереди, не подымая капюшона, отозвался:

— Мы из нескольких деревень собрались!..

Лорен обернулся к Творимиру, и быстро проговорил:

— Не нравиться мне это. Слишком их много даже для нескольких деревень. Да и идут-то шибко уверено — не по-крестьянски. Сдается, здесь какой-то заговор.

А Творимир стоял бледный, растерянный. В голосе «крестьянина», он узнал Бригена Марка — и все не мог поверить: неужели сейчас вновь придется столкнуться с этим страшным человеком; быть может, все-таки, какая-то ошибка…

— Стойте! — крикнул он.

"Крестьяне" были уже не далее чем в тридцати шагах от стен; и вот шедший впереди скинул ветхую одежду — под ней мраком блеснули доспехи.

Да — это был Бриген! Он завопил:

— Вперед! — и, взмахнув клинком, бросился в раскрытые ворота.

Иные следовали его примеру — так же сбрасывали рванье, и открывались отборными головорезами.

— Во-ро-та за-к-ры-ва-й!!! — возопил Лорен.

Заскрипела, поползла вниз решетка, но уже ворвались в монастырь Бриген и еще несколько воинов. Попавшиеся им под руку крестьяне даже и не поняли, что к чему, а уже пали зарубленные, захлебывающиеся кровью.

Дальше Бриген ворвался в пристройку, где размещался воротный механизм, и там он кого-то зарубил — решетка поползла вверх — остальные молодчики вбежали на двор.

— К БОЮ!!! — завопил Творимир. — НА НАС НАПАЛИ!!! ЗА ОРУЖИЕ!!!

Крестьяне быстро сообразили, что к чему — отчаянье придавало им силы. Возле ворот закипела кровавая схватка. Трещали кости, вопили раненные, практически каждое мгновенье кто-нибудь падал мертвым.

— А вон и конники. — мрачно заявил Лорен.

И действительно: от дальнего леса отделился, и теперь стремительно приближался многосотенный отряд.

— Ну, что стоишь?! — крикнул старец, и встряхнул Творимира за плечи. — Командуй! А иначе — сегодня ночью будут нас жарить над углями!!!

А Творимир обо всем забыл — он глядел на Бригена. И Бриген обо всем забыл. Он увидел Анну, и теперь пробивался к ней.

— Черт! — Творимир прикусил задрожавшие губы. — От этих встреч никуда не деться. Это словно проклятье…

Он тряхнул головой — стряххнул оцепененье. Затем — меетнулся вниз по лестнице…

Уж и не помнил как, но нагнал Бригена. Захрипел страшно:

— Стой! СТОЙ!!!

Бриген резко обернулся — в безумных его глазах перемешались и страх и ярость. Он рявкнул:

— Опять ты?! Ты — мое проклятье! Ты — дьявол!.. И она — дьяволица! Ее сжигали на костре, но она, черт подери — еще жива!.. И она будет моею, черт тебя подери!!!

С этим воплем Бриген налетел на Творимира.

Эта была самая отчаянная, яростная схватка из всех, в которых доводилось участвовать Творимиру. Били на пределе сил, и с предельной скоростью. От клинков летели искры, а сами бойцы, уде получившие множество мелких раны, выдыхали кровавую пену…

А потом их мечи переломились, и они бросились в рукопашную. Били друг друга кулаками, ногами, головами, и вдруг под руку Творимиру попался оброненный кем-то нож. Он сжал нож — бешено рванул на Бригена, хотел ударить его в шею, но тот вывернулся, и удар пришелся в плечо.

Творимир вырвал окровавленный клинок — вновь занес.

И тут взмолилась Анна:

— Нет… Пожалуйста… Не надо… Не бей его… Достаточно уже боли…

Творимир несмел противиться — отпрянул…

Бриген зажал кровоточащую руку, поднялся, но покачнулся, и, не поддержи его Анна, упал бы обратно, в пыль.

— Осторожно! — крикнул девушке Творимир.

— Чего бояться? — молвила она. — Человеку помочь?.. Надо бояться боль причинять…

Бриген сильно вцепился ей в плечо, зашипел:

— Ну, узнала меня?..

— Нет. Извините, не узнала. Но пройдемте — я вам руку перевяжу, а еще вас ждет целебный настой…

Бриген обернулся к воротам. Створки были закрыты. Зарубленные воины лежали вперемежку с крестьянами, а за стенами бесновались конники… Надо сказать, что в этой первой серьезной стычке крестьян погибло куда как больше, чем воинов…

Лик Бригена исказился гримасой злобы, он рявкнул:

— Попался как мальчишка!.. Ч-ч-черт!!! — метнул испепеляющий взгляд на Творимира. — Ну, что со мной будешь делать?..

Подоспел Лорен — пристально, как диковинку разглядывал Бригена. Молвил:

— Ну, уж не отпустим… ваше… хм-ммм… величество! Это ж надо, какая удача!.. — к Анне обратился. — Лечи его. — крестьянам крикнул. — Глаз с него не спускать!

Затем отозвал в сторону Творимира, и там говорил:

— Восстание началось стихийно, и это, конечно, плохо. А всей неожиданности хватило только на взятие женского монастыря. Теперь о нас по всему миру знают, (я имею в виду эту, горами сжатую долину). Вслед за этим, первым войском собирается второе — куда большое. Предстоит тяжелая борьба, и с теми силенками, которые оказались среди этих стен заперты — обречены мы… Но ты выслушай: иные области нашего «мира» остались без присмотра, и сейчас там собираются повстанческие отряды. Главное — до их прихода продержаться. Общаться с ними, указания давать будем, с помощью почтовых голубей… Главное продержаться: три-четыре дня…

Тут крестьяне подволокли небольшую фигурку. Доложили:

— Вот — возле ворот нашли. Это не наш… Что с ним делать прикажите?

Творимир сразу узнал пленника — это был маленький человечек с большим черепом — и Творимир пожал плечами:

— А что с ним делать?.. Ну… посадите под замок…

— Нет… — глаза человечка заблистали искренними слезами. — Я ведь мог с отступавшими бежать, но остался! Я столько боли, столько смертей за свою жизнь навидался! Надоело мне все это! А здесь, у вас, хорошо. Здесь… — он не договорил, помолчал, и добавил. — Пожалуйста, оставьте меня на воле. Свежим воздухом дайте подышать.

Творимир представил унылую, тесную келью, в которую должно было заточить человечка, и поежился, сказал:

— Ладно, пусть будет по-твоему…


Спустя несколько минут Творимир стоял в углу ярко-белой, солнечной комнаты, и неотрывно глядел, как Анна ухаживает за раненым Бригеном. Рана оказалась серьезной — все плечо было разодрано, но Бриген держался молодцом — не издал не единого стона. Анна очень волновалась, и успокаивала раненого нежными речами.

Вот целебная, душистая мазь. Тонкие, легкие пальцы, осторожно втирают ее в разодранные ткани. Еще теплый отвар… наконец, перевязка…

Смертно-бледный Бриген откинулся на белизну мягких подушек, и тут стало заметно, какой же он старый: частые, глубокие морщины бороздили лицо, седые пряди проступали в волосах. А глаза были измученные, усталые, с глубокой, давней тоскою.

Он держал Анну за руку, и шептал:

— Давай уйдем от них. Ради тебя я все оставлю… Мы будем жить в горах…

— Что вы такое говорите? Нельзя уйти от людей. Еще много в людях боли, греха, и в наших силах все это изменить. А уйти никак нельзя, да я и не хочу.

— Скоро здесь прольется очень много крови.

— Да, я знаю. — вздохнула Анна. — Но я не оставлю этих людей…

Бриген метнул на Творимира гневный взгляд:

— Зато мне с этими людьми не по дороге. Так или иначе — ты будешь моей. А теперь вы должны выпустить меня.

Творимир нахмурился, заявил:

— Даже и не думай!

Анна повернулась к нему, и сказала тихо:

— Я прошу выпустить его.

— Что?! Да по какому такому поводу?

— Просто потому, что он хочет уйти. Не в коем случае нельзя лишать человека свободы. Свобода — величайший дар Бога всем нам. Ни ты, ни кто либо иной не смеет лишать человека Свободы… И потому я прошу — выпустите его.

— Да он же… да он…

Но не нашел Творимир, что возразить. Вспомнилось, как страсти ночью поддался, и что из этого вышло. Голову опустил, вздохнул:

— Хорошо… сестра…

Анна подошла, и осторожно пожала ему руку. Обдала своим голосом:

— А за добро и нам добром отплатят. Верь мне…

— Как же!.. Ну, да будь, по-твоему…

Через полчаса Бригена вывели во двор. Творимир распорядился, чтобы подготовили широкую доску, на этой доске, на веревках собирались спустить со стены Бригена.

Узнав, в чем дело, крестьяне начали роптать. Один из них буквально набросился на Творимира::

— Это тебя монашка подговорила, да?

— Я не могу ей противиться…

— На поводу бабы идешь!

— Не говорите так…

— Почему?.. Грубыми мои слова кажутся?.. А о том, что с помощью Бригена можно было грядущий штурм оттянуть, ты не задумывался?.. А о тех, кто при этом штурме погибнет, не думал? Это не грубо?!

— Я не знаю… не знаю… Штурма, так или иначе, не избежать, а так мы, по крайней мере, доброе дело сделаем…

Крестьянин покачал головой, но, видя, что Творимира не переспорить, отступил.

Творимир провожал Бригена на стену, и спрашивал:

— А Землю еще помнишь?..

— Что?.. Какую Землю?..

— Бриген, Бриген — мне ты во всем можешь признаться. Вряд ли найдешь человека более близкого, чем я. У нас так много общего, мы даже любим одну и ту же…

Бриген метнул на него испепеляющий взгляд, прошипел:

— Ты меня сейчас отпускаешь, думаешь — добром за добром отплачу? Нет! Прямо так вот, открыто и заявляю — нет. Жди худшего! Что ж ты побледнел?.. Ну, давай — сбрось меня со стены, сила сейчас на твоей стороне.

— Не стану этого делать, но ты, все ж про Землю скажи.

— Ты все знаешь… Дьявол!.. Да — временами накатываются воспоминанья: страшный мир — гигантские дома, угрюмое небо; летающие в небе железные драконы… Так или иначе — мне тот мир отвратителен! Я хочу остаться здесь.

— Бриген, но ведь ты и этот мир сделаешь таким же!.. Твой город — Бригенград — он и есть воплощение всего самого мрачного.

— Я такой, какой есть. И я не могу себя изменить. Может, я страдаю, но это, черт! — не твое дело… А теперь — отпустишь меня?…

Они уже стояли на стене. Шагах в двухстах за нею, уминая поле, уже расползся обильный, многопалаточный лагерь. Оттуда неслись крики, там гарцевали на конях, воины ставили временные укрепления. На фоне гор, размытый расстояньем, нависал замок Бригена — оттуда подступали все новые и новые отряды…

— Иди! — вздохнул Творимир.

Уже приготовили доску с веревками. При приближении Бригена, крестьяне невольно замолкали, и трепетно гнули шеи.

Вот спустили. Горделиво подняв голову, Бриген устремился к своему лагерю.


Уже третий день продолжалась осада, за все это время не было ни одной атака, зато вражий лагерь неустанно разрастался. В монастыре росло напряжение — никто не смеялся, не улыбался. Все готовились к смерти. Лишь Анна, да еще несколько благочестивых монахинь старались подбодрить простодушным, совсем детским радушием…

А что касается старого Лорена, то единственные, кто видел его в эти дни, были несколько его подмастерьев. Они выбрали одну пристройку, и очень там были заняты; просили, чтобы их никто не отвлекал, и добавляли, что то, что они делают — на общее благо.

А в сумерках третьего дня спорхнул из неба почтовый голубь. Послание было предназначено Лорену, и, ознакомившись с ним, изобретатель сразу поспешил к Творимиру.

Предводитель этого стихийного восстания стоял на стене, и всем видом своим выражал полное отрешение.

— Все о монашке думаешь? — нахмурил седые брови Лорен.

— Да… — глухим голосом ответил Творимир.

— А зря. Она, по крайней мере, делом занята — за ранеными ухаживает. Можно сказать, не отходит от них. И о тебе не думает — некогда. Правильно, между прочим, делает… Я только что получил весть: собраны два больших повстанческих отряда. В каждом — более пяти тысяч человек. Они прилично вооружены, рвутся в бой. Они маршируют практически без останова, но будут здесь только на рассвете послезавтрашнего дня. А завтра — страшный для нас день. Враги тоже обо всем знают. Прежде они и не думали, что восстание примет такой угрожающий характер. Никогда еще, за всю историю, не было ничего подобного. Тут реальная возможность свержения власти… Хотя, никакой возможности и нет! Нам не выдержать завтрашней атаки. Силы осаждающих превышают наши в двадцать, а то и в тридцать раз. Также стало известно, что по дорогам продвигаются осадные машины, завтра они уже будут здесь… В эти дни, я и мои подмастерья создавали оболочку воздушного шара. Завтра, среди двора разведем большой костер — наполним шар жарким воздухом. Надо будет сделать достаточно большую корзину, но на это у нас есть плотники. Чтобы не погибнуть всем, нам придется оставить монастырь по воздуху. Что скажешь?

— Да… я согласен… только, раз уж мы начали… надо держаться до последнего…

— Да, конечно. Но, когда никакой надежды не останется, мы все-таки полетим.

— Хорошо… Начинайте делать корзину.


В ту ночь Творимир не смог заснуть — ни на минуту. Он то глядел на звезды, то прохаживался по двору, и все не было ему покоя. И встретил Анну — она, ухаживая за раненными, тоже давно не спала. Но она ничем не выдавала своей усталости.

И она прошептала тихо:

— Я слышала, завтра бой будет…

— Да…

— И ведь многие погибнут. — она осторожно взяла его руку своей прохладной ладошкой. — …Но зачем? Ты только посмотри, как дивна, спокойна эта ночь. Какая безмятежность, благодать в природе. Ну, почему же люди не могут жить так гармонично? Зачем все эти страдания, боль? Погляди — ведь все у нас уже есть — и мир, и время, и жизнь, и Любовь, и вся Вечность. Так зачем же причинять друг другу боль? Как так можно жить… — и тихая слеза страдания покатилась по ее гладкой щеке. — …Ты только взгляни на этот двор: как тихо и серебристо здесь. Но ведь завтра опять крики боли, удары… Для Человека — естественно Любить ближнего своего, на то он и Человек. Скажи, зачем это восстание…

— Для лучшей жизни…

— Но как же через насилие можно прийти к лучшей жизни?

— Я не знаю, не знаю. Наверное, от меня, как от героя, предводителя, требуются четкие речи, а вот я ничего не знаю, совсем запутался… И ты… вот гляжу я на тебя, и такую нежность, святость детскую вижу, что… так хочется защитить это от всего грубого, злого… Так много в этом мире зла. А ты такая хрупкая и возвышенная…

— Но ведь мы сами создаем мир, в котором живем.

— Знала бы ты, как права! Действительно… Иногда я сам об этом забываю, но — все, что мы видим — это порождения нашего сознания. Это живая планета… и все мрачное, что мы видим — это тоже в нас. Точнее — ты то уже избавилась от этого, через все прошла. А вот мне еще предстоит… Вот если бы я смог избавиться от какого-то тяжкого, грешного чувства в себе — завтра бы не было никакого боя. Ни крови, ни слез…

— Что ты такое говоришь… — шепнула она тихо, нежно.

— Но, должно быть, я — один из создателей, этого маленького, затерянного среди бесконечности мира… И ты, пожалуйста, прости меня, что в этом мире еще зло и боль… Прости, пожалуйста… я постараюсь исправиться… Ты только не гони меня…

— Что ты такое говоришь?.. Ни ты, ни я, никто либо вообще не может Богом назваться. Не в наших силах представить Бога… Может умереть Время, все миры могут в прах обратится, но Бог, который есть Любовь — он вечен. Мы в этом мире только миг; и все наши дела — короткий сполох. Мы можем воспламенить бесконечность, но и бесконечность, также как и время, в конце концов исчезнет. А Любовь останется.

— Ты так говоришь! Ты так уверена в этом.

— Конечно. Ведь Любовь движется всем мирозданием. Разве ты не чувствуешь это?..

— Ну, вот не во мне твоей уверенности. Мысли мечутся — идеи одну иную сметают.

— Но, Творимир, ты посмотри — как ночь тиха…

— Но вот ты прости меня, что завтра кровь будет литься. За всю боль прости. Милая, сестра моя Анна. Ты видишь меня всего, и, если я и сейчас говорю плохо, ты и за это прости. За все, что есть во мне плохого — прости. Если бы я мог тебя защитить от этого грубого, суетного мира!.. — и он пал перед ней на колени. — …И за эту театральность прости, и за пылкие, ненужные чувства прости…

Она положила ладонь ему на голову, и осторожно гладила его волосы, потом опустилась на колени, и также осторожно целовала его в виски. И она шептала:

— Ну, бог с тобою — ты только знай, что за все простила… бог с тобою… А защитить меня… Да кто же мне плохое сделает? Ведь мы же все из Света…


И прошла эта тихая святая ночь. И настал день — отчетливый и жесткий. Кровавый и вопящий — похожий на виденье воспаленного, болезненного сознания…

Мрачный, смертно-бледный Творимир стоял на стене — рядом, такие же угрюмые стояли восставшие. Были здесь и лучники, и мечники. Тяжело, жирно булькала смола в котлах. Творимир припомнил, каких трудов стоило эти котлы поднять, и тошно стало от понимания — эти труды были затрачены на то, чтобы причинить неимоверную боль…

А по дороге, сотрясая землю, накатывались осадные механизмы. Это были массивные, как будто намеренно уродливые вышки, с жирными животами, в которых томились штурмовики. Вышки были как раз под стать стенам, и в верхней части были проемы, из которых должно были высыпать враги. Вышки тащили мулы, причем сверху на них были закреплены толстые дубовые доски — это защищало от стрел…

Творимир опустил голову, прикрыл глаза. Вспомнилось ему, толи где-то читанное, толи самим пережитое:

"Ослепительно яркий весенний день. Свет пышет везде: в воздухе, в ручьях, в последнем снеге; даже черные ветви пропитаны этим светом. Есть чувство сильного, творческого спокойствия. И еще мысль — сильная, как этот свет, вытесняющая все иные мысли:

— Да как же может быть какая-то злоба в человеке, когда мир так прекрасен?.. Как люди могут создавать оружие, которое всю эту красоту вмиг может уничтожить?.. Зачем им эти Огромные технологии, когда они не научились Любить друг друга?.. А человек, прежде всего, должен стать Человеком"

И вот стоял Творимир на стене, глаза прикрыл, голову опустил — вспоминал тот весенний свет, и жаждал, чтобы и вышки, и вся злоба разом исчезла: "Если этот мир родился из моего сознания, так пускай перестроиться в лучший…"

И, когда он поднял голову, то увидел, что и вражий лагерь, и осадные машины пропали. Но лишь на мгновенье — это, оказывается, ветер высокими столбами пыль поднял, закружил, повыл, но и унесся — пылевая завеса спала, и вот снова и лагерь, и осадные машины — они уже совсем близко.

— Да. Все верно… — устало прошептал Творимир. — Это мое желание от боли избавиться — как ветер, а мысли — пыль. Ведь в глубине моей все-время смятение, неуверенность, метания, порывы, жажды остаются… Если бы смог это преодолеть, стать как Анна… Раем бы все тогда стало… Но не могу — слаб. Стало быть, будем воевать, мучаться…

А за его спиной, во дворе трещал большой костер; над костром, привязанный толстыми канатами к шестам, надувался большой воздушный шар. И корзину сделали значительную — по крайней мере двести человек могли в нее набиться.


Описание любой битвы возможно с двух позиций: либо с позиции участника сражения, либо — отстраненного наблюдателя — этакого божества войны рассеянного в воздухе.

В первом случае откроется лишь незначительная часть происходящего. Участник видит ту часть боли, злобы и страха, которая вьется вокруг него — он часто сам ничего не понимает, и превращается в тварь, которая только и думает, как бы сберечь свою жизнь. При этом и чувства и мысли предельно упрощаются — отрывистые, они хаотично мечутся вокруг спасения своей жизни.

Во втором случае возможна некоторая объективность: можно четко заявить, какой отряд куда пошел, кто кого зарубил, и какой момент в битве был переломным. Однако такой взгляд всегда преступно холоден — любая человеческая смерть, по сути — ни с чем несравнимая трагедия, а короткая строчка подобная: "при взятии того-того, того-то погибло столько-то…", похожа на скоропись бездушного железного механизма…

Хаос — самое емкое описание любой битвы. А битва с четко составленным планом — это хорошо описанный хаос. Но в любом случае: хаос остается хаосом.


Осадные орудия приблизились настолько, что в них можно было метать стрелы. И метали. Наконечники стрел были пропитаны смолой — они врезались в башни, но те были чем-то пропитаны, и не загорались. Если же огонь все-таки появлялся — открывались маленький оконца, и из них ведрами выплескивалась заранее припасенная вода…

Метали стрелы и в тягловых мулов, но, те были защищены дубовыми досками и ничего не чувствовали. Когда их разделяло не более двадцати метров — ливанули котлы с кипящей смолой. Едкая, дымная жижа разлилась по земле, попала под копыта животных, и те заорали, задергались. Но этих мулов долго, с тяжкими побоями обучали, и они, преодолев животный ужас, продолжили движенье.

Еще несколько котлов перевернуто. Тут несколько мулов не выдержали — понесли в сторону, и одна башня, выявляя непрочность конструкции, опасно накренилась. Зато вторая была уже рядом. В верхней ее части неожиданно открылось множество окошек, и оттуда, туго, надсадно рвя воздух метнулись стрелы. Стоявший рядом с Творимиром крестьянин страшно закричал — стрела вошла ему в лицо, возле носа — и наконечником вырвалась в нижней части черепа. Он побежал, упал, вдруг резко вскочил, и упал уже окончательно. Были и еще раненные и убитые.

Монахини, в числе которых была и Анна, подхватывали тех, кому еще можно было помочь, и тащили из бойни… Вновь ливень стрел — на этот раз крестьяне укрылись за зубцами, однако ничего не смогли поделать с протянувшемуся к их стене мостком. По этому мостку забахали кованые железом сапоги — воины ворвались на стену, и, как и положено тем, кто бежит в первых рядах — погибли. Однако — напирали все новые и новые.

В нижней части осадной башни открылась дверь, и теперь в нее вбегали четко выстроенные колонны из лагеря. В них со стен сыпали стрелы, кое-кто падал, но большая часть, перепуганная и озлобленная, все же достигала цели. Внутри башни они взбегали по лестнице, и дальше — вырывались на стены, где ярился бой.

Перед Творимиром, одна за другой появлялись перекошенные, окровавленные морды. Он иступлено рубил, и был забрызган кровью — на демона походил.

Какой-то мужик, израненный, но еще дерущийся, вопил:

— А-А-А! Живыми не дадимся!!! Бей их! БЕЙ!!! Наши-то идут!!!

Но «наши» должны были подойти только на следующей рассвете, а тут, еще прежде чем наступил полдень — восставшие были согнаны со стен.

Они отступали медленно, и на каждом шагу оставались тела. Каждый крестьянин, несмотря на то, что не имел ни брони, ни путного оружия, забирал двоих, а то и троих выученных воинов — но с осадных башен сыпали все новые и новые…

К часу дня стало ясно, что восставшие обречены, и что должны подойти на следующий день отряды обнаружат только развороченный монастырь…

— Отходим!!! — что было сил закричал Творимир. — К шару!!! Улетаем отсюда!!!

Среди ворвавшихся в крепость был и Бриген Марк. Он получил несколько значительных ран, но, казалось — совсем не чувствовал боли, он тоже вопил:

— А дьявол! Не уйдешь!!! Стреляете по шару!!! Где же эти лучники?!

У шара кипела напряженная работа. Монахини (а в их числе и Анна), укладывали в корзину раненых, но раненых было слишком много, они не умещались, они вопили — они молили о забвении. А были еще и живые, и им тоже надо было разместиться в корзине.

Уже у самой корзины звенит сталь. Там столкнулись Творимир и Бриген. С лязгом схлестнулись их мечи — высекли искры, но клинки переломились. Тогда они схлестнулись в рукопашной. Вопя, избивая друг друга, покатились под напряженными ногами.

— Щенок! — хрипел кровавой пеной Бриген. — Дьявольский Щенок! Сейчас я тебя загрызу!..

— Вечно ты на моем пути! Умри! Умри! Умри! — забыв о всякой благодетели, вопил Творимир.

Тут юркнул к ним Лорен. Старый чародей ловко сыпанул на лицо Бригена некий зеленый порошок — тот выпустил Творимира, и, червем извиваясь, вопя, забился на земле.

— В корзину… — быстро шепнул Лорен.

Корзина была набита до предела. Некоторых держали на руках, а где-то под ногами стенали раненые (на них, правда, старались не наступать). Последние, а в их числе Творимир, взобрались на бортик, и там отбивали частые удары воинов.

— Рубите канаты! — крикнул Лорен.

В дело пошли заранее приготовленные, тяжелые топоры. Корзина накренилась — кто-то едва не вывалился… но вот шар получил окончательную свободу и начал медленный подъем (сказывался перегруз).

Творимиру показалось, что Анна осталась внизу — сердце болезненно сжалось — огляделся — так и есть — рядом ее нет. И, несмотря на то, что они поднялись уже метров на пять — он готов был прыгнуть вниз, за нею.

Но вот, сквозь общий болезненный рев услышал ее голос — она успокаивала раненого, но с другой стороны корзины.

И наконец подоспели воины-лучники. Несложно было попасть в такую крупную цель как шар. И уже из многих дыр со свистом рвался жаркий воздух. Все же шар продолжал подъем — был уже на высоте метров пятнадцать — он поднялся над стенами, и ветер понес его в сторону.

— Плохо дело… — сказал Лорен. — Еще несколько таких пробоин, и мы грохнемся. Да итак — далеко нам не улететь.

Тогда Творимир перегнулся вниз, и закричал:

— Э-эй, Бриген!!! Если твои люди не перестанут стрелять, мы все упадем и разобьемся! И Анна вместе с нами! Слышишь?!

И Бриген слышал. С распухшим лицом, с почти ослепшими от зеленого порошка глазами, он смог подняться, и он крикнул:

— Прекратите стрелять!

Бригену привыкли безоговорочно подчиняться — поэтому и этот приказ был незамедлительно исполнен.

Переполненный испуганными крестьянами, отданный на волю ветра шар продолжил свой полет, а за ним, по полям уже скакал большой конный отряд.

Загрузка...