Спящий во тьме

Глава I Вести из «Итон-Вейферз»

На Пятничной улице была пятница.

Стояло утро – пасмурное, сырое, холодное. Туман сонными клубами окутывал окна домов. Профессор Тайтус Веспасиан Тиггз, только что позавтракавший и, как всегда, излучающий бодрость и энергию, устроился в гостиной с газетой в руках и чашкой чая под боком. Напротив, в уютном кресле, восседал доктор Дэмп в вишневом жилете, заслонившись собственным частоколом последних известий. Профессорский коллега-медик прибыл к завтраку – вот ведь удачнейшее стечение обстоятельств! – взглянуть на миссис Минидью, что накануне жаловалась на легкую головную боль; осмотрев пациентку и увидев накрытый завтрак, он счел возможным продлить профессиональный визит. Затем на глаза ему попались газеты, разложенные в гостиной, и визит затянулся на еще более долгий срок. Ныне же, вынужденный выбирать между приветливым огнем очага, газетами и уютным креслом с одной стороны и отвратительной непогодой за окном, доктор счел за лучшее закурить трубку и, задержавшись на некоторое время, обдумать идею отъезда со всех сторон.

Профессор перелистнул несколько страниц «Газетт» – и обнаружил, что снизу вверх на него взирает рыжая кошачья морда.

– Что такое, молодой человек? – осведомился он – профессор, стало быть, а вовсе не кот. – Что вам угодно, сэр?

Из коридора появилась миссис Минидью; рыжий котяра шлепнулся на бок, раскинул лапы и зевнул, лениво вытягиваясь во всю свою внушительную длину. Затем, вновь усевшись, он обратил взгляд сперва на профессора, затем на вдову, не зная, которая из доверчивых жертв удостоит его желанной подачки. Доктора он проигнорировал: тот котов не особо жаловал.

– Молоко, – объявил профессор уверенно, как и подобает светилу науки. – Сдается мне, он требует молока, миссис Минидью.

– Сэр, молоко он уже пил, – возразила достойная дама. – И даже дважды, если на то пошло.

– А-а, – проговорил профессор, слегка растерявшись. – Тогда, возможно, его поза гласит: «Мне нужно выйти, будьте так добры».

– Да он все утро носился туда-сюда, как угорелый! Заглянул в конюшню, допек Тома и Мэгги, потом прибежал в кухню поиграть с Ханной, потом помчался наверх к Фионе, затем снова во двор и вот теперь обосновался в гостиной, с вами и доктором.

– Да, в самом деле, обосновался. Может статься, он просит, чтобы с ним поиграли? Нет? И игра здесь ни при чем? И молоко тоже, вы сказали? Ну, если не молоко, так, пожалуй, чего-нибудь посущественнее?

– Право же, он сегодня только и делает, что ест и играет, играет и ест, с тех самых пор как Ханна на рассвете выпустила его в сад.

– Понятно, – вполголоса проговорил профессор. Между бровями его пролегла складка, он задумчиво пригладил седоватую щетинистую шевелюру. – Ну что ж, мистер Плюшкин Джем – джентльмен весьма независимый, сами знаете.

– Кошачьи повадки для вас – что открытая книга, сэр.

– Я изучал их годами, миссис Минидью.

– Да, сэр, – отозвалась вдова, и на щеках у нее вовсю заиграли ямочки. – Пойдем-ка, Джемчик… о, погоди-ка! Ты слышишь? Это же мистер Райм дожидается у черного хода! Держу пари, нынче утром он припас для тебя что-нибудь вкусненькое и славненькое. Давай-ка посмотрим?

Заслышав эти слова и жадно проследив путь вдовьих тапочек, мистер Плюшкин Джем со всех ног помчался к коридору черного хода.

– Вашему коту, – донесся из-за газеты голос доктора Дэмпа, – даже я бы позавидовал.

– О чем это вы?

– В этом доме обитают три, четыре… даже пять исключительно доверчивых личностей, готовых исполнить каждую его причуду, все мыслимые и немыслимые желания, в то время как взамен он практически ничего не дает. Всего лишь предъявляет время от времени по обязанности свежедобытого грызуна, к бурному восхищению всех домочадцев, и только-то. Тоже мне, работа!

– Вы не вполне правы. У юноши полным-полно достойнейших качеств.

– И во владении целый дом. Экономка оделяет его всем, чего бы он ни потребовал, причем в любое время дня и ночи, юная племянница ей в этом содействует и способствует самым что ни на есть возмутительным образом, в то время как хозяин дома… ну, тут я могу продолжать до бесконечности.

– Вот уж не сомневаюсь.

Из-за газеты показалась голова доктора Дэмпа.

– Вы совершенно безнадежны, Тайтус. Пропащий человек, вот вы кто.

– Да, Даниэль, полностью согласен с вашим диагнозом. Далек от мысли его оспаривать.

Доктор встряхнул головой, выпустил из трубки облако дыма и вновь лениво заскользил взглядом по колонкам газетного текста. Профессор развернул «Газетт», и двое джентльменов ушли в свои высокоученые занятия еще этак на полчаса. Утреннее безмолвие нарушали лишь громыхание фаянса в кухне, умиленная воркотня миссис Минидью над котом и гортанный хохот мистера Джона Райма – тот уже вполне оправился от недавней эскапады и выглядел свежим и бодрым в своем пальто кофейного цвета.

Профессор как раз допил чай, когда во дворе раздался дробный цокот копыт: всадник, судя по звуку, скакал во весь опор. В должный срок в дверях вновь замаячила фигура экономки.

– Вам письмо, сэр, – возвестила она, вкладывая помянутый предмет в профессорскую руку. – Только что доставил посыльный. Джентльмен говорит, что дождется письменного ответа.

– Да что вы? Стало быть, дело и впрямь срочное. – Взгляд профессора упал на знакомое имя. – Да ведь это от Гарри!

– Какого еще Гарри? – послышался докторский голос.

– Банистер. Мой бывший студент из Суинфорда. Вы его помните – высокий, добродушный, обожал лошадей, собак и всевозможные развлечения на природе: охоту, рыбалку и все такое прочее. С битой управлялся потрясающе, просто-таки звезда своего клуба. Возможно, не уделял должного внимания определенным предметам, но в общем и целом – обаятельный и во всех отношениях приятный юноша. С разумной головой на плечах.

– Это не он, случайно, получил богатое наследство и обосновался в провинции?

– Он самый. Умерла престарелая родственница – кажется, тетка – и отказала ему все свое состояние, включая усадьбу под названием «Итон-Вейферз». Великолепное место, как мне описывали.

– Великолепное своей уединенностью, сказал бы я. Усадьба расположена на поросшей вереском возвышенности за горами, близ глухой деревушки под названием Пиз-Поттидж, – сообщил доктор.

– Вы там бывали?

– Я ее видел – издали. Несколько лет назад.

– Туда дня два пути по меньшей мере. Если ехать экипажем.

– На мастодонтах оно куда безопаснее, хотя и не так быстро, – заметил доктор. – Увы, их почитай что и не осталось; дороги-то расчистили.

Профессор Тиггз, которому не терпелось узнать причину, побудившую мистера Гарри Банистера столь неожиданно написать ему, сломал сургуч и молча проглядел письмо, прежде чем зачитать его вслух для доктора. Датировалось оно предыдущим днем, а содержание сводилось к следующему:

Многоуважаемый профессор!

Сэр, извините великодушно скромного школяра, дерзнувшего напомнить о себе бывшему университетскому наставнику, но вы ведь отлично знаете, как я восхищался и восхищаюсь вами и вашими талантами. Возможно, вы помните, что я унаследовал некоторое состояние и теперь наслаждаюсь покоем и уютом в самой что ни на есть глухомани. До шумного города Солтхеда отсюда и не докричаться! Однако здешний приход выше всех похвал, охота великолепная, так что я постоянно занят; причем настолько, что с трудом выкраиваю время для немногочисленных и более рафинированных светских обязанностей, неизбежных в краю столь мирном и тихом. То есть мирным и тихим он оставался вплоть до последних нескольких недель.

Пишу вам, сэр, чтобы попросить о помощи в связи с рядом пертурбаций в «Итон-Вейферз», каковые я абсолютно не в состоянии объяснить и каковые внушают нам всем тревогу и озабоченность. Поначалу я не был уверен, стоитли придавать им значение, но теперь вполне убежден, что эти события имеют отношение к призракам, недавно появившимся в Солтхеде. Я, разумеется, имею в виду утонувшего матроса, что расхаживает по городским улицам, и корабль с поврежденным корпусом, вставший на якоре в солтхедской гавани; обо всем об этом я узнал из красочных рассказов моих городских знакомых.

Хорошенько поразмыслив, я прихожу к убеждению, что между этими экстраординарными феноменами и странными явлениями, с которыми мы столкнулись здесь, дома, существует определенная связь. Возможно, то, что я могу вам рассказать, прольет свет на происшествия в Солтхеде, и наоборот. В любом случае я смиренно умоляю вас о помощи: нам нужна ваша поддержка, ваше руководство, ваша интуиция в связи с теми событиями, что потрясли нас до глубины души и повергли в глубокое беспокойство; возможно, и мы в свой черед окажем вам какое-никакое содействие.

Я сочту себя в неоплатном долгу перед вами, если вы прибудете в «Итон-Вейферз» при первой же возможности. Ни о переезде, ни о крыше над головой вам, сэр, беспокоиться не нужно. Просто сошлитесь на меня в конторе пассажирских карет Тимсона, что в верхнем конце Мостовой улицы, и мистер Тимсон лично позаботится о том, чтобы забронировать для вас билет первого класса на восточный экипаж. Что до ваших комнат в «Итон-Вейферз», лучше – да простится мне моя скромность – не сыщешь в целом свете. Ваше пребывание здесь окажется исключительно приятным.

В заключение, рискуя повториться, вновь заклинаю вас: пожалуйста, приезжайте как можно скорее. Только вы один в силах нас спасти.

Остаюсь, уважаемый сэр, искренне ваш,

Г. Дж. Банистер,

«Итон-Вейферз», Пиз-Поттидж, Бродшир.

Доктор присвистнул сквозь бороду, отложил газету и сосредоточил все свое внимание на профессоре – что само по себе свидетельствовало о том, сколь серьезно воспринял он последние известия.

– Так вы поедете?

– Всенепременно. Я положительно заинтригован. Возможно, как пишет Гарри, эти его «пертурбации» помогут нам раскрыть тайну загадочных происшествий здесь, в городе, и приведут нас к первоисточнику.

– Целиком и полностью согласен. У нас есть, во-первых, как сам он пишет, танцующий матрос: его видели продавец кошачьего корма и сестры Джекc, а с тех пор еще по меньшей мере с дюжину горожан. И есть у нас корабль этого парня, «Лебедь»: плавает себе на воде с пробоиной в борту – эффект просто потрясающий! Затем этот ваш шагающий на задних лапах мастифф; вот на кого я бы с удовольствием полюбовался! Затем – привиденьице-хромоножка (а эту историю принес вам я, если помните). И теперь вот еще ряд новых происшествий далеко в провинции. Жаль, что в письме не оговорены подробности. Я просто сгораю от любопытства.

– Уж что бы там ни произошло, дело и впрямь нешуточное, раз легкомысленный весельчак вроде Гарри Банистера разразился этаким письмом!.. Пожалуй, надо бы набросать ответ для мальчишки-посыльного, – проговорил профессор, поднимаясь с кресла.

Закончив писать, он вручил послание всаднику, а тот спрятал его в седельный вьюк, где уже покоились пара бутербродов и холодные закуски (дань заботливой миссис Минидью), и вскочил в седло. К слову сказать, «мальчишка-посыльный» оказался здоровяком зим этак тридцати, с лицом загрубелым, но приветливым.

– Вы хорошо экипированы, – заметил профессор, скользнув взглядом по устрашающей подборке рапир и сабель, болтающихся у седла.

– В горах, сэр, лишняя осторожность не помешает, – ответствовал «мальчишка-посыльный». Он приподнял шляпу и с бодрым «Благодарствую!» поворотил коня и стремительным галопом умчался прочь.

– А теперь нужно договориться насчет экипажа. Но сперва повидаюсь-ка я с мистером Кибблом, вкратце изложу ему дело и спрошу, заинтересован ли он в том, чтобы сопровождать меня. В ответе я не сомневаюсь, хотя настаивать не стану. Подобное предприятие выходит за рамки обычных обязанностей и функций, сопряженных с его должностью, а путь до «Итон-Вейферз» небезопасен.

– Разумеется, он с вами поедет, да и я тоже, – объявил доктор, беря шляпу и облачаясь в щегольское пальто.

– Вы? Но, Даниэль… как же ваша практика? Ваши пациенты? Как же они обойдутся без вас?

– Послушайте, Тайтус, мы, доктора, привыкли к тому, что наши пациенты нас за людей не считают. Возмутительно! Они бранятся и жалуются, когда мы рядом; бранятся и жалуются, когда нас нет. Они вечно недовольны диагнозом, и лечением, и предписаниями. Ощущение такое, что нас постоянно испытывают, прощупывают, проверяют. Они всегда и все знают лучше – вне зависимости от обстоятельств. По моим представлениям, пациенты просто не ценят своего счастья. Так что им полезно время от времени получать порцию-другую лекарства из другого источника. Думаю, я оставлю их всех на Суитмана. Одна-единственная доза этого типа, и собственного лечащего врача они превознесут до небес. Кстати, я могу заглянуть к Кибблу и допросить его от вашего имени; мне это по дороге. Да и места у Тимсона заодно закажу, раз уж все равно буду там проезжать.

– А как же Гарри? Он ожидает только одного гостя. Безусловно, я смогу убедительно обосновать присутствие мистера Киббла, моего личного секретаря и ассистента, но помимо него…

– Вы говорите, что в «Итон-Вейферз» никогда не бывали, – промолвил доктор, останавливаясь у двери, подбочениваясь и лихо заламывая шляпу.

– Это правда.

– А вот я там был… или по крайней мере видел усадьбу. Огромный особняк… весьма впечатляющее зрелище, по чести говоря. Ваш аккуратненький маленький домик играючи втиснется в один из ее углов. Со всей очевидностью могу утверждать, Тайтус: мало вы общаетесь с привилегированными классами! Ничего не бойтесь, я уверен, что мастер Гарри и его домочадцы всех трех визитеров разместят просто играючи. А теперь разрешите откланяться.

С этими словами доктор Дэмп вышел за дверь и окунулся в туман. Несколько мгновений спустя загромыхали колеса, и высокий двухколесный экипаж – так называемый догкарт – со стуком выкатился со двора. Грохот колес затих вдалеке, а профессор все еще задумчиво изучал послание от «скромного школяра» из «Итон-Вейферз».

Заглянув на квартиру к мистеру Кибблу и заручившись его искренним согласием присоединиться к экспедиции, доктор неспешно потрусил к конторе пассажирских карет. Туман понемногу рассеивался, и в результате на серых и унылых улицах города становилось все более людно. Проезжая мимо крохотного мощеного переулка, уводящего к Ки-стрит, доктор резко натянул поводья, и мышастый пони встал как вкопанный.

– Эге, да это же мисс Джекc, верно? – окликнул он крошечную фигурку, застывшую на тротуаре у входа в переулок.

Девушка, к которой адресовались слова, подняла взгляд. Вид у нее был озадаченный и слегка сомневающийся.

– Не подвезти ли вас? – осведомился доктор, учтиво снимая шляпу. – Сдается мне, нам по пути.

– Ох, доктор Дэмп! – отозвалась миниатюрная мисс Мона Джекc. – Я вас в шляпе сразу и не узнала.

– А я узнал вас тотчас же, – заверил доктор. – По чести говоря, ни имен, ни лиц, ни дат, ни мест, ни чего угодно другого я, как правило, не забываю. Стараюсь, знаете ли… старая привычка, еще с университетских времен осталась, на экзаменах без нее никак. Так что ж… могу ли я доставить вас до места? Вам далеко идти?

– Вы очень добры, сэр, но я всего лишь прогуливаюсь, – отвечала мисс Джекc своим чирикающим голоском, что доктор находил столь чарующим. – Только что за дверь вышла. Это – наш дом: вон тот, что за оградой, позади вас. Боюсь, моя сестра Нина все еще глубоко подавлена – в связи с небезызвестным вам событием, разумеется – и вот уже несколько дней не в состоянии меня сопровождать как обычно. Как правило, мы с ней спускаемся до Ки-стрит и доходим до парка, что расположен в дальнем ее конце.

– Выходит, именно на этом месте вы с сестрой наблюдали привидение?

– Да. Вон там, наверху, окно моей сестры.

– Изумительно! Ну что ж, прогулки по утрам – это просто замечательно, знаете ли, – заметил доктор, складывая руки и с весьма умудренным видом качая головой, словно диагностировал некий очень сложный случай. – Утренний моцион – он всем на пользу! И чем на улице холоднее, тем лучше. Утренний моцион горячит кровь, освежает разум, взбадривает дух. Превосходно для изношенного сердца и нарушенного кровообращения! Более того, я убежден, что и печени, и кишкам моцион на пользу, хотя доказательствами пока не располагаю. Не нужны нам сидячие сиднем бездельники; активным надо быть, активным! Непременно переубедите сестру, слышите! Прогуляешься утречком – глядишь, к жизни не один год прибавишь. Общеизвестный факт.

– Не сомневаюсь, что вы правы. Вы, случайно, с профессором Тиггзом последнее время не виделись? – поинтересовалась мисс Джекc, пытаясь перевести разговор на тему более насущную и в то же время прервать неиссякаемый поток медицинских советов. – Мы с Ниной не получали от него никаких известий, и нам не терпится узнать, продвинулся ли он в этом деле. Весь Солтхед об этом судачит, точно так же как и о «Лебеде».

– Ах да, наш «корабль-призрак», как я его называю, – отвечал доктор в самой своей беспечной манере, но, заметив, как омрачилось лицо девушки, тут же перешел от добродушной болтливости на тон более серьезный. – Прошу прощения, мисс Джекc, я неудачно выразился. Мы, медики, к таким вещам привыкли, если на то пошло. Боюсь, всему виной наша суматошная жизнь: ведь для нас работа – это, считай, постоянный стресс! Вот порою и забываешь, что подобные шутки человека неподготовленного могут задеть. Пожалуйста, примите мои искреннейшие извинения. Собственно говоря, за это время произошла целая последовательность событий, последнее из которых приходится как раз на сегодняшнее утро.

– И что же это за события? – полюбопытствовала мисс Джекc, с надеждой изогнув брови над огромными, точно луны, глазами.

– Не далее как час назад мой коллега-профессор получил срочное сообщение касательно ряда происшествий, суть которых пока неясна, в месте под названием «Итон-Вейферз», расположенном в вересковых нагорьях. Я как раз еду к Тимсону заказать места в экипаже восточного направления. Послушайте, а почему бы вам не прокатиться со мной до конторы? Мы бы по пути обо всем об этом и потолковали. Как я уже сказал, речь идет о событиях весьма разнообразных, и все они, я уверен, для вас небезынтересны.

Девушка на мгновение призадумалась. Кончик розового язычка скользнул по прелестным губкам. Наконец, приняв решение, она протянула доктору руку, а тот весьма галантно помог своей миниатюрной собеседнице подняться наверх и усесться с ним рядом.

– Большое спасибо, – поблагодарила мисс Джекc, опускаясь на подушку. – У вас очень изящный и удобный экипаж.

– Сдается мне, догкарта изящнее и удобнее не сыскать во всем Солтхеде. Видите ли, мисс Джекc, догкарт для медика – вещь очень полезная, я бы даже сказал необходимая. Вот здесь, под сиденьями, расположено весьма вместительное отделение, закрывающееся по принципу жалюзи; обычно это место отводится для собак, но, поскольку у меня и щеночка нет, я там вожу свои медицинские принадлежности, когда отправляюсь с обходом. Весьма практичное средство передвижения и в придачу превосходно изготовленное. Вот, например, сиденья сдвигаются вперед и назад, в подвеске использованы простые полуэллиптические рессоры, а оглобли – из древесины гикори, для вящей надежности: так меньше вероятность поломки. У дешевых экипажей оглобли, к сожалению, трещат на каждом шагу.

– Понимаю, – кивнула мисс Джекc, не зная, как реагировать на нежданно обрушившийся на нее поток информации касательно колесного транспорта. – Крайне интересно.

– Да-да, мисс Джекc, для нас, медиков, вещь совершенно необходимая. Хотя для непосвященных – какой-то там жалкий догкарт, не более. А ну, пошел!

Отрывистое указание в адрес мышастого пони, ленивый щелчок кнута – и вот уже доктор и его юная пассажирка стремительно покатили к конторе пассажирских карет.

В тот момент, когда догкарт сворачивал на Ки-стрит, от тускло-желтого камня стены отделилась темная клякса, что до сих пор недвижно маячила в тени портика через дорогу. Клякса, приобретшая очертания мужской фигуры, переместилась в одетый туманом переулок. Там человек постоял немного, провожая глазами удаляющийся экипаж. С улыбкой не то триумфа, не то глубокой убежденности на рябой физиономии он сдвинул на лоб круглую фетровую шляпу и помчался на Ки-стрит, следуя тем же путем, что и экипаж.

Пока доктор занимался порученными ему делами, профессор выкроил время объяснить экономке подробности предстоящей, столь поспешно организуемой поездки в «Итон-Вейферз».

– Нас скорее всего будет трое – доктор Дэмп и я со всей определенностью и, вероятно, мистер Киббл. Сам доктор еще вернется: он отправился в контору пассажирских карет забронировать билеты. Надеюсь, ему удастся зарезервировать три места на утренний экипаж в понедельник. Я так понимаю, до деревни Пиз-Поттидж мы доберемся за два полных дня, с ночевкой на постоялом дворе, – профессор сверился с атласом, – да, скорее всего здесь, в Мейплтон-Магна. Вокруг на мили и мили почитай что больше ничего и нет.

– Полагаете, то, что имеет сообщить мистер Банистер, может помочь вам в ваших изысканиях? – полюбопытствовала вдова. История мистера Банистера экономку явно занимала, однако не приходилось сомневаться, что на ее ярко-земляничного цвета физиономии отражается самая искренняя озабоченность.

– Наверняка некая связь есть. Уж больно важное это совпадение, чтобы возникнуть просто так, из ничего. Хотя, как именно происшествия в месте столь отдаленном могут соотноситься с нашими текущими событиями, пока не понимаю.

В этот момент в дверях появилась девушка в голубом полотняном платье.

– Простите, сэр… я случайно услышала ваш разговор, – проговорила мисс Лаура Дейл, заглядывая внутрь. – Похоже, вы нас на время покидаете?

– Боюсь, что так, мисс Дейл. Небольшая поездка, от силы на неделю. Вот, – профессор извлек письмо Гарри Банистера и вручил его гувернантке, – письмо, полученное только сегодня утром от молодого джентльмена, которого я некогда обучал в университете. Очень толковый юноша и на редкость обаятельный, хотя и не то чтобы всей душой приверженный к ученым занятиям; впрочем, он сам первый готов это признать. Молодой человек получил наследство и теперь владеет огромным поместьем под названием «Итон-Вейферз», расположенным на вересковой возвышенности.

– Я знаю «Итон-Вейферз», – промолвила Лаура, опуская взгляд на письмо, как если бы обращалась к листку бумаги, а не к профессору. – Великолепная старинная усадьба с бессчетными створными окнами и дымовыми трубами. Очень красивое место, очень уединенное. Я бы даже сказала одинокое. Самая одинокая усадьба во всем графстве… – Она резко вскинула глаза, с запозданием осознав, что нарушила этикет. – Простите, сэр. С моей стороны неучтиво разговаривать с вами, в то время как мысли мои где-то далеко.

– Чепуха, мисс Дейл, – отозвался профессор, ничуть не обидевшись. Склонность девушки к самокритике давала о себе знать отнюдь не впервые. – За тот недолгий срок, что мы с вами знакомы, ко всем, кто живет в этом доме, вы выказывали лишь доброту и учтивость. Незачем выискивать провинность там, где ее нет и быть не может.

– Да, сэр.

– Так, значит, вы посещали «Итон-Вейферз»? Доктор Дэмп уверяет, что видел усадьбу, хотя и с расстояния.

– Да, – отвечала мисс Дейл. – Моя бабушка много лет находилась в услужении у мисс Ноукс, бывшей владелицы «Итон-Вейферз».

– Мисс Ноукс… Это, видимо, тетя мистера Банистера – та, что умерла. Так, может статься, вы и мистера Банистера знаете?

– Кажется, мы как-то раз встречались. – Девушка сложила письмо и вернула его законному владельцу.

Во двор с громыханием вкатился догкарт, возвещая о возвращении доктора Дэмпа. Вскоре появился и он сам, неторопливо прошествовав через коридор черного хода. По пятам за ним следовал старый Том Спайк, а на плече у Тома ехал Плюшкин Джем. Глаза достойного кота полыхали пламенем.

– Привет-привет, заказ сделан, – возвестил доктор, прищелкнув пальцами, – вероятно, в знак того, как быстро осуществилась сия экономическая операция. – Экипаж восточного направления, понедельник, шесть утра. Одно словечко Тимсону касательно вашего мистера Банистера, и парень вытянулся по стойке «смирно», точно блохой укушенный.

– Наследство – замечательная штука, – заметил профессор не без зависти.

– Заехал я и к Кибблу; он этой идеей так и загорелся. Превосходный молодой человек! Вы его теперь и палкой не отгоните.

– Так я и думал.

– Кстати, – продолжал доктор, словно между прочим, – у нас тут возникла парочка дополнений к планам, что, возможно, окажется для вас небезынтересным. Просто поразительно, как удачно все сегодня складывается. Похоже, наш небольшой отряд слегка увеличился.

– Как, еще? – Брови профессора поползли вверх.

– Ну да. Но послушайте, на самом-то деле все очень логично и в порядке вещей. Еду я нынче вниз по Ки-стрит, по пути к Тимсону… и кого же встречаю, как не мисс Джекc! Ну, вы помните, обладательница очаровательного голоса.

Она вышла прогуляться по переулку рядом с домом, а мой догкарт прогромыхал по той самой булыжной мостовой, на которой танцующий матрос отплясывал развеселый хорнпайп! Разумеется, юная леди была весьма заинтригована ходом наших изысканий и пожелала узнать подробности. Слово за слово, я ее пригласил, и она согласилась поехать с нами.

– Мисс Джекc? – воскликнул профессор. – В «Итон-Вейферз»? Право же, Даниэль, вы ведь не предлагаете, чтобы юная леди…

– Да-да, с ее стороны это очень решительный поступок, очень храбрый, я бы даже сказал, хотя «юная леди мисс Джекc» – это не совсем точно. Нет-нет, боюсь, вы еще не составили себе полного представления…

– А подготовлен ли я должным образом для «полного представления», как вы говорите?

– Ну, конечно. Чтобы быть уж совсем точными, к нам присоединятся юные леди мисс Джекc. А именно, мисс Мона Джекc, наша молоденькая приятельница, вместе со своей старшей сестрой, мисс Ниной Джекc.

Профессор, открыв рот, потрясенно взирал на коллегу-медика.

– Право же, Тайтус, к чему такие страсти? – безмятежно продолжал доктор. – Мисс Джекc – мисс Мона Джекc, я хочу сказать – решила, что ее сестре поездка пойдет только на пользу. Я так понимаю, она целыми днями хандрит в своей комнате, страдая от острых пароксизмов жалости к себе, по всей вероятности, порожденных чувством вины при виде мистера Пикеринга. О да, абсолютно классическая реакция. Собственно говоря, я уже не раз наблюдал нечто подобное. Кроме того, разумеется, есть еще горничная…

– Горничная? – переспросил профессор. – Какая еще горничная?

– Ну как же, служанка Сюзанна, наперсница и конфидантка сестер Джекc. Да вы сами знаете, Тайтус, в наши дни молодые девицы без них – никуда! Совершенно исключено! Нет-нет, с горничной придется примириться.

– Ага, – промолвил профессор, весьма демонстративно сверяясь с часами. – И каков же общий итог нашего маленького отряда на данный момент? А то я почему-то сбился.

Доктор нетерпеливо махнул рукой, словно отметая все земные соображения и заботы.

– Не о чем волноваться, Тайтус, никаких проблем. Ну, ежели угодно знать, так по моим подсчетам нас шестеро.

– Шестеро, – эхом повторил его коллега с торжественной серьезностью, подобающей прозвучавшему приговору. – А Гарри Банистер ожидает лишь одного.

– Как я уже объяснял вам, это не важно. Гарри Банистер – хозяин огромной усадьбы, представитель мелкопоместного дворянства. Это люди светские, Тайтус, к ним гости толпами съезжаются круглый год – и на партию-другую в карты, и на приемы и вечеринки, и на пышные обеды, и на охотничьи балы! Не сомневаюсь, что «Итон-Вейферз» отлично вместит такое незначительное количество народу, как наш маленький отряд! И не забывайте о главном: он вас пригласил. Он просит о содействии профессионала, о частной консультации признанной знаменитости в данной области. Ему нужна ваша помощь. Послушайте, что такое шестеро гостей для хозяина огромной усадьбы, вроде Гарри? Да и что такое все шестнадцать, если на то пошло?

– И все-таки, Даниэль, я чувствую себя до крайности неловко. А теперь… теперь вы возложили на наши плечи ответственность за безопасность трех юных девушек в ходе рискованного путешествия через горы!

– Двух, – поправил доктор. – Двух юных девушек… горничная, я так понял, давно вышла из брачного возраста.

– А как на все это смотрит отец? Джентльмен старого закала?

– Он отбыл в Фишмут, недели на две по меньшей мере, по делам избирательного округа. Сейчас сессия, как вы, возможно, помните из «Газетт». Так что юные леди благополучно возвратятся под сень родного дома задолго до его приезда. Право же, Тайтус, сестры Джекc вполне в состоянии сами принять решение.

– И все-таки я считаю, что не вправе этому потворствовать. Более того, не уверен, что и Гарри посмотрит на это сквозь пальцы.

– Если это утишит вашу беспокойную совесть, – вздохнул доктор, снова взмахнув рукой, – я сам объясню все вашему мистеру Банистеру по приезде. Мы, медики, настоящие эксперты в том, что касается объяснений, знаете ли. Просто экстра-класс. Нас к этому, собственно говоря, специально готовят; уж такая у нас работа.

– Вот и замечательно; значит, договорились, – промолвил профессор, коротко кивнув. – Спасибо за предложение, Даниэль. Я на вас рассчитываю.

Рука доктора так и застыла в воздухе. Он вовсе не ждал, что его поймают на слове столь охотно. По чести говоря, он вообще не рассчитывал на утвердительный ответ. Он-то предполагал, что профессор, в порядке очередности, слегка удивится, тепло поблагодарит и вежливо откажется. Благодарности он дождался – но и только; его высокоученый друг, лукаво хмыкнув, прошествовал за дверь, а доктор впервые за весь день не нашелся что сказать.

На пороге маячил старый Том Спайк, широко улыбаясь от уха до уха; ухмылялся и мистер Плюшкин Джем, восседающий у него на плече.

– Ужо и не знаю, как оно там, – пропыхтел конюх, наслаждаясь комизмом ситуации, отчего его физиономия, словно вырезанная из старого сандалового дерева, осветилась и просияла, – да только обставили тут не профессора, нет! Это уж дудки!

Глава II Ночь и ночная пташка

Мистер Роберт Найтингейл испытывал неодолимый ужас перед своей законной супругой. И недаром.

Да, мистер Роберт Найтингейл был личностью весьма устрашающей, однако в том, что касалось и репутации, и поведения, и внешнего вида миссис Роберт Найтингейл, сдается мне, превосходила его по всем статьям. Со времен их свадьбы – каковая состоялась так давно, что ныне Боб готов был поверить, будто на свадебном пиру состязались рыцари в доспехах – она целиком и полностью подчинила господина и повелителя своей власти и своим чарам. В первые годы супружеского блаженства мистер Роберт Найтингейл был одержим ее красотой; теперь, когда красота померкла, им владел страх.

Многие законопослушные граждане Солтхеда отмечали, что мистер Боб Найтингейл неизменно пребывает в дурном расположении духа, и списывали это на врожденный скверный характер. Многие законопослушные граждане отмечали также уродующее его косоглазие и хриплый, угрожающий голос, почитая их неизбежным следствием жизни, посвященной занятиям весьма сомнительным. Многие обращали внимание на неряшливую манеру одеваться и пренебрежение к личной гигиене – и не скупились на слова порицания. Другие ссылались на его неоднократно слышанную похвальбу: дескать, за всю свою долгую и славную карьеру – хорошо подобранные эпитеты, ничего не скажешь! – ему довелось предстать хотя бы единожды перед всеми мировыми судьями Солтхеда и при этом приговора он всякий раз благополучно избегал. По всему побережью мистер Роберт Найтингейл слыл скользкой личностью. Однако ж, уверяю вас: во всем и всегда непревзойденным образцом служила миссис Найтингейл. Ибо, при всей порочности Боба, с какой стороны ни глянь, миссис Боб была еще хуже.

По счастью, миссис Роберт Найтингейл теперь не так часто выходила из дому, как прежде, ибо все ее внимание поглощала ватага маленьких Найтингейлов, результат ее благословенного союза с мистером Найтингейлом. Помянутый выводок в общем и целом включал в себя пятерых птенчиков в возрасте от двух до десяти лет. В общем и целом то была беспокойная орава, большие любители препираться, и дуться, и плеваться, и кусаться, и хныкать, и брыкаться, и драть друг друга за волосы, и швыряться тяжелыми предметами, весьма склонные к демонстративному неповиновению, ниспровержению авторитетов и мелодраматическим вспышкам, что нередко заканчивались потасовками. Короче говоря, миссис Найтингейл возлагала на них большие надежды – и с трудом с ними управлялась. А дабы не излить гнев и досаду на малюток, миссис Боб, понятное дело, обрушивалась на своего супруга и повелителя всякий раз, когда сей джентльмен по несчастливой случайности оказывался дома. Именно поэтому мистер Боб Найтингейл в родных пенатах объявлялся редко; сознание того, что как супруга терроризирует его, так ее терроризируют отпрыски, приносило ему некое личное удовлетворение и до какой-то степени умеряло тягу к отмщению.

Таким образом, на косой взгляд мистера Найтингейла, их домашний быт был устроен не то чтобы вовсе несправедливо. В размытых темных кругах вокруг его глаз некоторые наблюдатели усматривали свидетельство боевого духа и доблести миссис Найтингейл. Но здесь они заблуждались. Темные круги, сдается мне, скорее свидетельствовали о ночном образе жизни мистера Найтингейла и его глубокой антипатии к целительному бальзаму сна, и более того – учитывая сальные волосы, неопрятные усы и низкий лоб, – объяснялись тем, что мистер Роберт Найтингейл просто-напросто невероятно уродлив.

Однажды вечером, когда поднялся ветер и миссис Найтингейл с птенчиками пребывали в особенно прескверном настроении, мистер Найтингейл вспомнил о небольшом дельце, недавно ему подвернувшемся, и пришел к выводу, что, затратив некоторое количество сил на исполнение этой миссии – миссии весьма деликатного и конфиденциального свойства, – на сегодняшний вечер он, пожалуй, избавится от розги домашнего рая. Собрал все необходимое снаряжение – несколько маленьких, но весьма хитроумных стальных инструментов, моток веревки, свечу и кремень, пустой холщовый мешок – и, точно трудолюбивый ремесленник, отправился на работу, сдвинув на лоб фетровую шляпу с широкими опущенными полями и перебросив мешок через плечо.

Чуя приближение дождя, мистер Найтингейл быстро добрался до отдаленной окраины города, дабы исполнить там волю своего собственного господина и повелителя, чьего имени я здесь приводить не стану, хотя у него седовласая, вознесенная на шее-башне голова, чванливый, выдающийся вперед подбородок и пронзительные ястребиные глаза, а в уголках губ играет зловещая улыбочка.

Дюжая фигура неуклонно продвигалась вдоль бессчетных рядов домиков и по неосвещенным магистралям, пока не достигла цели своего путешествия: унылого, сгорбленного особняка, выстроенного по большей части из камня и наполовину затянутого плющом, что высился в конце продуваемого насквозь переулка. К тому времени уже настала ночь, когда все законопослушные граждане мирно спят в постелях, ставни их закрыты, а окна заперты.

Мистер Найтингейл обошел особняк по периметру и обнаружил три освещенных окна, все – в дальнем конце здания. Приметив длинный балкон этажом выше, примыкающий к двустворчатым, доходящим до пола французским окнам, он ринулся на приступ: извлек моток веревки, один конец перебросил через парапет и, закрепив ее на старом железном орнаменте ограды вокруг входа в подвал, вскарабкался наверх.

В ход пошли инструменты его профессии – и очень скоро окна темной комнаты уже распахнулись перед незваным гостем. Прислушавшись, не услышав внутри ни звука, и таким образом убедившись, что он не угодил в чью-нибудь спальню, мистер Найтингейл состроил для поднятия духа яростную гримасу и приготовил свечу – чтобы определить, куда попал.

Место и впрямь оказалось престранное: очень просторные покои с высокими потолками, обшитые резными дубовыми панелями, с изумительным каменным камином, доходящим до самого верху. По стенам была развешана коллекция древнего оружия; среди всего прочего мистер Найтингейл опознал дротики и копья, мечи и небольшие круглые щиты, все – из чистой бронзы. Незнакомые ему предметы включали загадочный двойной топор и огромный округлый щит, в центре которого скалилась литая морда кошки – возможно, пантеры. Повсюду на мебели красовались терракотовые статуэтки, изделия из блестящего черного фаянса, культовые вазы, сосуды для возлияний и серебряная посуда. Вдоль дальней стены протянулся ряд расписных ширм с яркими изображениями воинов, колесничных гонок, атлетических состязаний, ныряльщиков и борцов, флейтистов и акробатов; сцены плясок, охоты, рыбалки и пиров, выписанные живо, изящно, и, вне всякого сомнения, в глубокой древности, складывались в красочную панораму жизни на заре мира.

В углу комнаты, у приоткрытой двери во внутренний коридор, высилась терракотовая статуя юноши высотой в человеческий рост; фигура весьма впечатляющая, с темными волосами – заплетенные в косы, они веревками рассыпались по плечам, с гипнотическим взглядом черных глаз и загадочной улыбкой. Одет он был в короткую белую тунику или тогу, отделанную волнистой пурпурной каймой, а в руке держал трость. Фигура под резким углом наклонялась к наблюдателю, точно захваченная в стремительном движении вперед. Рядом с терракотовым изваянием стояли бронзовый треножник, курильница для благовоний и передвижная жаровня на колесиках, все изукрашенные фантастическими орнаментами.

Впечатление многократно усиливали царящее вокруг нерушимое безмолвие и знобкие тени, скользящие по старинным дубовым панелям. Мистеру Найнтингейлу казалось, будто он на дне моря и разглядывает разбросанные останки былого кораблекрушения, навеки застывшие во времени. Всю комнату окутывала священная аура глубокой древности.

На причудливо украшенном алтаре из вулканического туфа, занимавшем свободное место в центре комнаты, стояли кувшин с вином и чаша для возлияний. К алтарю был прислонен жезл в форме пастушьего посоха. В алтаре обнаружилась деревянная дверца, которая, впрочем, несмотря на героические усилия мистера Найтингейла, так и не поддалась. Весьма раздосадованный, он перенес свое внимание на массивное старомодное бюро, притулившееся у камина, проглядел разбросанные по нему бумаги и исследовал выдвижные ящики, зорко высматривая хоть что-нибудь, что могло бы заинтересовать его господина и повелителя. Однако ж нашлось там мало чего, если не считать ветхих пергаментов, пары-тройки писем и нескольких странных монет, подобных которым мистер Найтингейл еще не видывал: неровно обрезанных, истертых едва ли не до дыр, испещренных слабо проступающими знаками, не поддающимися истолкованию.

Слово «странный» было вполне уместно и по отношению к пергаментам, исписанным почерком столь причудливым и необычным, что мистер Найтингейл затратил минут пять, крутя листы и так и этак, поворачивая то одной стороной, то другой, а то и вверх ногами, в тщетных попытках расшифровать надписи. Вскоре он сдался и раздраженно побросал пергаменты в мешок заодно с письмами, здраво рассудив, что его хозяин, обладатель массивной седовласой головы, возможно, разберет, что это такое, и как-нибудь да использует себе во благо.

В придачу к вышеозначенному в комнате нашлась карта, на изучение которой мистер Найтингейл тоже потратил некоторое время. Перед его глазами расстилался обширный ландшафт, совершенно ему незнакомый, по обе стороны ограниченный протяженным узким побережьем, в середине высились горы, и в разных местах были отмечены, судя по всему, двенадцать городов. Мистер Найтингейл присоединил карту к пергаментам и письмам, заодно позаботившись, чтобы часть монет перекочевала в его собственный карман. Поначалу он решил было, что здесь музей; однако под воздействием собственных природных наклонностей отмел эту идею в пользу нового, куда более убедительного объяснения: экспонаты, собранные в комнате, – не что иное, как награбленное добро, причем грабитель – сам хозяин дома. А если все это и без того уворовано, так почему бы и не обокрасть вора?

Внезапно дородная шея Боба ощутимо заныла. Он насторожил уши и напряженно прислушался. С балкона доносился приглушенный шум дождя, и ничего более… да полно, так ли? Он состроил жуткую гримасу – в коридоре за приоткрытой дверью раздавались шаги. Испугавшись, что огонек свечи заметили, Боб задул его и нырнул за бюро, втиснувшись в узкую щель, и так, на четвереньках, застыл в ожидании.

Дверь распахнулась, и комнату залил свет другой свечи. До слуха Боба донеслось затрудненное дыхание, столь часто присущее старикам, курящим слишком помногу и слишком давно. Выглянув из-за угла бюро, он различил и того, кто нес свечу: седовласого субъекта в пропыленном фраке (старый дворецкий, подумал Боб), что уже подошел к балконным окнам (ныне распахнутым в ночь, благодаря стараниям мистера Найтингейла) и теперь изучал их с неспешным, прицельным любопытством.

В небе полыхнула вспышка молнии, одев переливчатым заревом и балкон, и комнату-музей, и слугу, и мистера Боба Найтингейла. Но, едва над головой прогрохотал гром, изобретательный Боб тут же отпрянул в тень своего укрытия. Не ведая, когда ожидать следующей молнии, что, возможно, выдаст его присутствие слуге, он предпочел не высовываться больше до того времени, как старый дворецкий сочтет нужным покинуть комнату.

Однако до этого времени, как выяснилось, было еще далеко. Тишину нарушали новые звуки, свидетельствующие о внимательном, бдительном обследовании: прерывистый кашель, сопение, шарканье ног. По тому, как скользил вдоль стен и потолка огонек свечи, Боб мог судить, где именно находится старый дворецкий и в каком направлении движется. И с некоторым беспокойством осознал, что страдающий одышкой светоносец приближается не куда-нибудь, а к бюро.

Свет уже мерцал в двух шагах, дыхание слышалось совсем рядом. Свеча медленно проплыла над поверхностью бюро, роняя на пол призрачные лучи: слуга проверял, не потревожены ли бумаги. Мистер Найтингейл напряг мускулы, готовясь в любой момент выскочить из укрытия. Но тут он увидел на стене собственную тень и насторожился, полагая, что старик со свечой тоже непременно ее заметит. Так что дюжий Боб затаил дыхание и подобрал под себя ноги, смирившись с тем, что его вот-вот обнаружат.

Однако свет заскользил прочь и, верно, исчез бы совсем, если бы в комнате не появился второй человек. Этот субъект двигался легко и стремительно, уверенной походкой. Заслышав его поступь в коридоре, Боб не смог удержаться от того, чтобы не выглянуть из-за угла бюро, не оценить вновь прибывшего и не решить раз и навсегда, кто это такой. Глазам его предстал юноша в бутылочно-зеленом сюртуке с черным бархатным воротником, в белой рубашке, светло-желтом кашемировом жилете и черных брюках. Лицо юноши отличалось редкой красотой – с безупречно изваянным подбородком, пышными усами и огромными темными глазами, что пылали как угли под надменно изогнутыми бровями. Пораскинув мозгами, мистер Найтингейл решил, что молодой щеголь – не иначе как мистер Джон Хантер, хозяин дома и расхититель древних сокровищ.

Молодой джентльмен негромко переговорил со слугой. Смерив его взглядом из-под вислых полей шляпы, мистер Найтингейл составил себе некое представление: юный франт с замашками денди, только-только из провинции; такому и тягаться нечего с городскими акулами, тем паче с хищниками вроде мистера Найтингейла и его господина и повелителя. Нет уж, с этим кривлякой проблем не будет!

Очередная яркая вспышка молнии заставила Боба забиться глубже в свою раковину. То, что он увидел, снова высунувшись из-за бюро, изумило его несказанно: ибо кривляка, иначе мистер Джон Хантер, стоял на балконе без сюртука и, сжимая в руке пастушеский посох, обращал конец его к небу.

Новая вспышка. И тут же пастушеский посох качнулся в нужном направлении, проследив путь молнии и примечая то место, где она ударила. Прогрохотал гром. И снова – ослепительно яркий сполох света, и снова – отслеживание, и снова – раскат грома. Эта же последовательность повторилась и в третий раз, и в четвертый, и в пятый и так далее.

С каждой последующей вспышкой мистер Хантер объявлял направление и характер молнии, как если бы узнавал по ним некие тайные сведения.

На Боба, наблюдавшего за происходящим из надежного убежища, все это произвело должное впечатление: теперь он не сомневался в том, что хозяин дома – не только вор и фат, но еще и умалишенный.

Как долго продолжалось это представление, мистер Найтингейл не знал. Однако со временем разряды сделались реже, гром зарокотал где-то в отдалении, и мистер Хантер убрал посох. Он вновь облачился в сюртук, обменялся несколькими словами с престарелым слугой, и тот, приготовив свечи, покорно удалился из комнаты.

Мистер Найтингейл насторожил уши: теперь к старомодному бюро приближался сам мистер Хантер. Ботинки молодого джентльмена находились в каких-нибудь нескольких дюймах от холщового мешка, в то время как сам жуликоватый Боб изо всех сил вжимался в щель между стеной и бюро, едва осмеливаясь дышать из страха привлечь внимание одержимого. Над головой грабителя зашуршали бумаги, послышался вздох. Где-то в комнате тикали часы; мистеру Найтингейлу казалось, это колотится его собственное сердце.

Спустя какое-то время мистер Хантер отошел к алтарю из вулканического туфа. Он достал из жилетного кармана ключ, отпер неподатливую дверцу и извлек на свет изящную шкатулку кедрового дерева, украшенную львиными головами. Открыл шкатулку, вынул из нее некий предмет и благоговейно возложил его на алтарь. Со своего места Бобу никак не удавалось разглядеть, что это: мистер Хантер загораживал весь обзор. Однако вскоре молодой джентльмен услужливо покинул комнату, предоставляя мистера Найтингейла его наклонностям.

Боб решил, что пробил час покинуть убежище. Он подобрал мешок и выбрался из-за бюро. Одного мимолетного взгляда на предмет, извлеченный из шкатулки кедрового дерева, хватило, чтобы распалить его любопытство. Подойдя к алтарю, он резко остановился – и застыл как вкопанный, глядя на то, что там покоилось.

Это оказалась пара табличек, соединенных вдоль края несколькими зажимами, точно листы книги; они лежали раскрытыми на подставке. Сами таблички, не толще промокательной бумаги, были сделаны из некоего неизвестного блестящего материала, напоминающего золото. А на страницах этого небольшого металлического фолианта обнаружился целый кладезь тех же причудливых буквиц, что испещряли пергаменты и карту. Мистер Найтингейл шагнул ближе – и глаза его расширились, а косить он стал больше обычного, ибо вот перед ним наблюдалась самая что ни на есть настоящая чертовщина! Он разглядел, что металл переливается и мерцает призрачным внутренним светом, причем совершенно самостоятельным, не зависящим от какого бы то ни было внешнего источника.

Экие чудеса! Мистер Найтингейл нервно сглотнул и вытер губы. Что за магия? Вот, наконец, вещь, в которой его господин, обладатель массивной седовласой головы, будет весьма и весьма заинтересован! Пожалуй, хозяин сможет продать эту штуковину – ведь со всей очевидностью ценность ее ни с чем не сравнима! – или вернет ее мистеру Джону Хантеру за немалое вознаграждение. В любом случае тут хорошие деньги слупить можно.

И Боб, не мешкая, приступил к делу. Он схватил мерцающие таблички – они не обожгли его, не отравили и не ударили током, чего он несколько опасался – и спрятал их в холщовый мешок. А затем стремительно обошел комнату, точно домохозяйка в ярмарочный день, хватая всякие прочие документы, возможно, небесполезные для его господина, а заодно и несколько предметов поизысканнее, таких как бронзовое ручное зеркальце, несколько статуэток, сосуд для возлияний и черную чашу, вырезанную в форме лица демона – безобразного, бородатого, ухмыляющегося, с клювом стервятника и ослиными ушами. Часть этих вещей он отдаст своему господину, а часть присвоит – в счет оказанных услуг.

Мистер Найтингейл завязал мешок – изрядно к тому времени потолстевший – и, перебросив его через плечо, шагнул к французским окнам, к длинному балкону и к свободе. В этот-то самый миг его внимание привлек какой-то шум в коридоре. Еще секунда – и он благополучно скрылся бы!.. Крякнув и заворчав, Боб отпрыгнул, производя как можно меньше шума, в угол, прижался к старому бельевому шкафу и затаил дыхание.

В комнату вошел человек – ступая очень медленно, опустив голову, так, что разглядеть черты его лица возможным не представлялось. Одет он был по-королевски: в великолепную пурпурную мантию, усеянную золотыми звездами и теми причудливыми буквами, что столь озадачили мистера Найтингейла, а ноги украшали мягкие туфли из темно-бордовой ткани с загнутыми вверх носками. Шествуя величаво и важно, он остановился и поклонился улыбающейся статуе с гипнотическим взглядом. Трижды проситель склонялся до земли и каждый раз вполголоса повторял одно-единственное слово. Бобу послышалось что-то вроде «Аплу», хотя за истинность такового он бы не поручился.

Незнакомец развернулся, вскинул голову и воздел руки. Мистер Найтингейл застыл на месте, ибо увидел, что лицо, шея, руки и кисти вошедшего выкрашены в жуткий, отталкивающий кроваво-красный цвет – точно на изображении короля-воина, залитого кровью.

Кошмарный призрак приблизился к алтарю и уже собирался возложить на него кроваво-красные руки, как вдруг обнаружил, что таблички исчезли. Он быстро оглянулся по сторонам, раз, другой, третий, как если бы таблички могли уйти на своих ногах, но того, чего искал, не обнаружил. С губ его сорвался поток непонятных слов. Он бросился прочь из комнаты, за дверь и в коридор, возможно, в поисках пропыленного дворецкого. Только теперь, заслышав громкий голос, мистер Найтингейл отождествил кошмарный призрак с сумасшедшим, считавшим молнии. Только теперь мистер Найтингейл опознал в нем Джона Хантера.

Воспрянув духом, мистер Найтингейл подхватил свою ношу и бросился к балкону. Гроза, на время поутихшая, теперь бушевала с удвоенной силой. Вот над балконом вспыхнула ослепительная молния, высветив дюжую фигуру Боба, припавшего к полу, как если бы ему было в чем каяться – и ведь было же, право слово! Прогрохотал гром, и сальные волосы все как один встали дыбом на его загривке: зыркнув через плечо, он обнаружил, что у открытого окна стоит мистер Хантер.

Кошмарный призрак шагнул на балкон.

– Отдай это мне, – проговорил он ровным голосом.

– Что-что вам отдать, молодой человек? – полюбопытствовал находчивый Боб, прикидывая в уме расстояние между его теперешним местонахождением и концом веревки, обвязанной вокруг парапета.

– Ты отлично знаешь что. То, что у тебя в мешке и не принадлежит тебе.

– В мешке, стало быть? Да ничегошеньки там нет, – рассмеялся Боб, гнусно кося глазом.

– Не лги мне, любезный. Кто послал тебя? – осведомился мистер Хантер. – Это он, не так ли? Он знает, что я здесь?

– Вы про кого, молодой джентльмен? – уточнил Боб, пытаясь за пустыми разговорами выиграть время и медленно отступая к парапету.

– Не лги мне, говорю. Глупец, ты даже не представляешь, во что ввязался. Еще раз спрашиваю: кто послал тебя? А! – Брови мистера Хантера взлетели вверх; кроваво-красное лицо исказилось судорогой узнавания. – Это ты! Тот самый мужлан из трактира – ты был там в ночь, когда принесли пострадавшего. Там-то я тебя и видел. Он в ту ночь тоже там был. Так что не лги мне, любезный. Я знаю, кто тебя послал – он и только он, бывший некогда моим другом – Авле Матунас!

– Уж не знаю, про какого такого дьявола вы балабоните, кровавый вы наш джентльмен, – проговорил Боб. – Да только пусть меня повесят, если вы не рехнувшись, вот прям как сумасшедший шляпник – а то и похуже. Никто меня не посылал, я сам прихожу, по своей воле, и работаю один, так-то. Я – человек не компанейский!

– Случайностей не существует, – улыбнулся мистер Хантер странной, исполненной саркастической радости улыбкой. – Все, что происходит в поднебесном мире – и даже это, – предопределено сокрытыми богами. Все, что когда-либо случилось или случится, предрешено заранее.

Тут сзади подоспел престарелый дворецкий, мистер Хантер на мгновение отвлекся – и мистер Найтингейл не упустил долгожданной возможности.

– Стало быть, вы и эти ваши боги с корытами возражать не станете, если я развернусь, да и дам тягу, – прорычал Боб, оглядываясь назад.

И он бросился в конец балкона, одной рукой вцепившись в мешок, другой – нащупывая веревку.

Кошмарный призрак рванулся за ним. Балансируя на парапете одну-единственную, последнюю секунду, Боб глянул наверх и встретился глазами с надвигающимся мистером Хантером. Полыхнул призрачный желтый свет; размалеванное лицо молодого джентльмена превратилось в черную маску, на которой желтым огнем горели глаза, точно внутрь черепа вложили пылающие угли. Он выкрикнул что-то, очень похожее на проклятие – и опять невозможно было разобрать ни слова, – и тут Боб на удивление проворно и ловко перескочил через парапет и исчез из виду.

Дюжий головорез побежал в ночь, громыхая холщовым мешком с добытыми трофеями, – и тьма поглотила его.

Глава III Некогда и ныне

На следующий день после прибытия письма от Гарри Банистера, ближе к вечеру, мисс Лаура Дейл отпросилась ненадолго из профессорского дома. Сославшись на дело – пользуясь ее же выражением – личного характера и весьма значимое, вскоре она уже шла по центру старинного Солтхеда, между тем как миссис Минидью развлекала на кухне Фиону выпеканием печенья. В начале Пятничной улицы девушка села на омнибус, каковой и повез ее по петляющим улочкам и промозглым пасмурным бульварам старого города – как отчетливо я их помню! – мимо Грейт-Вуд-стрит, Эйнджел-Инн и Фишмонжер-лейн, вдоль по Хай-стрит и вниз, огибая истертые внутренние дворики Сноуфилдз и Биржу, затем по цепному мосту, затем, подскакивая на ухабах, прочь от доков, и так – до большого тракта, огибающего окраины Солтхеда. Там-то, в особенно унылом уголке, где светские знаменитости – нечастые гости, она и высадилась.

Повсюду вокруг нее к облакам тянулись растрескавшиеся, поблекшие кирпичные здания, словно пытаясь оторваться от своего жалкого основания и улететь всей стаей; между ними то и дело открывался вид на морскую гавань. Поднимаясь вверх по улице, Лаура столкнулась с нищим, требующим милостыни. Зажав в кулаке полученное вспомоществование, он, пошатываясь, направился в затрапезную пивную через дорогу. Лаура, слегка подавленная этим происшествием, знобко поежилась: ей вдруг почудилось, что чем выше она поднимается, тем более холодным и разреженным становится воздух. Все выше, выше и выше взбиралась она… Однако девушка отмела эту мысль как вздорную фантазию, списав ее на растущую усталость и на депрессию, вызванную видом безотрадных окрестностей.

Наконец она добралась до скопления старых многоквартирных домов – по сути дела, каменных развалюх, испещренных бесчисленными крохотными окошечками. На круглой медной табличке, прикрепленной к одной из стен, точно монокль на мрачной кирпичной физиономии, красовалось внушительное название: «Дома Фурниваля». (Эти развалюхи, надо сказать, стояли там во времена моего рассказа, но сейчас их уже нет, так что искать не трудитесь.) Задержавшись у будки привратника и спросив дорогу у неприветливого детины, гувернантка вошла в прихожую и обнаружила там именно то, что неприветливый детина посулил: разверстый лестничный пролет.

И снова подъем! Собравшись с духом, Лаура двинулась по ступеням. Добравшись до первой площадки, она преодолела еще один лестничный марш, который привел ее к следующей площадке и к еще одному пролету… на пути к самому верху устремленного ввысь старого здания их поджидало целых пять. Преодолев последний марш, Лаура оказалась в полутемном коридоре, слабо освещенном светильниками. Сверяясь с номерами на замызганных дверях, она дошла до самой грязной, где должен был бы красоваться номер «9». Однако на поверхности двери наблюдались лишь два крохотных просверленных отверстия одно над другим; видимо, некогда тут крепился искомый номер.

Лаура помешкала ровно столько, сколько потребовалось, чтобы еще раз проглядеть номера на дверях и убедиться, что ей нужна именно эта квартира. Она постучалась – легко и уверенно, с настойчивостью человека, обремененного неприятной задачей, с каковой, при некотором везении, удастся покончить быстро. Не дождавшись ответа, она постучалась снова, на сей раз громче и чуть требовательнее. По ту сторону раздался скрежещущий звук, словно отодвигали стул; затем послышались шаги, дверь распахнулась внутрь, и в проеме возникла живая, беспечная физиономия и встрепанная шевелюра мистера Ричарда Скрибблера.

На долю секунды Лаура подумала о том, чтобы развернуться и уйти, такой затруднительной и щекотливой казалась ее миссия; но в следующий миг к девушке вернулась вся ее решимость. Что до мистера Скрибблера, он просто-таки лучился восторгом и изумлением. Он открыл дверь шире, пропуская гостью; Лаура чуть наклонила голову в знак признательности и молча вошла в комнату, оказавшуюся на поверку ничуть не лучше чердака.

Мистер Ричард Скрибблер, клерк юридической фирмы, был человеком ветреным и беспорядочным, и такой же ветреной беспорядочностью отличалось его жилье. Беспорядочность проявлялась в том, что все предметы выглядели так, будто их в безумном порыве подбросили в воздух, а уж приземлились они сами, выбирая местечко и положение по своему вкусу, а не согласно требованиям целесообразности; ветреность – в том, что холодный ветер из гавани задувал сквозь щели и швы в окнах, хотя оконные рамы, разумеется, плотно закрывались, защищая комнату от подобного вторжения. Но чего и ждать от окон на верхнем этаже высокого здания, возведенного на холме высоко над городом Солтхед!

Невзирая на хаос, царящий в чердачном обиталище мистера Скрибблера, предметов реальных и основательных там было немного: еловый стол, на котором покоились пара восковых свечей, ваза с фруктами и книга; несколько весьма обтрепанных стульев; пара-тройка разрозненных фарфоровых безделушек, изнывающих на каминной полке; покосившийся комод; умывальник и кувшин, оба треснувшие; и низкий диванчик, что, несомненно, раскладывался, превращаясь в кровать. Потертый кусок коврового покрытия под столом мало способствовал созданию тепла и домашнего уюта в этом царстве запустения.

Мистер Скрибблер несколько церемонно указал гувернантке на стул у елового стола. Девушка присела, сняла плащ и капор. Клерк поворошил угли и шагнул было к вазе с фруктами, но гувернантка отказалась от угощения. Она упорно не встречалась с клерком взглядом; потупив ясные серые глаза, Лаура дюйм за дюймом рассматривала унылое ковровое покрытие, затем – ножки стола, затем – свои сложенные на коленях и беспокойно двигающиеся руки. Ее подгоняло неодолимое желание покончить с неприятным делом, так что она последовательно отвергала одно угощение за другим: хлеб с сыром, пирог с мясом, говяжий язык и стакан портера, извлекаемые из комода у стены.

– Мистер Скрибблер, – промолвила Лаура, вознамерившись положить конец всем этим авансам. – Благодарю вас за любезность, но, право же, мне необходимо поговорить с вами.

В лице клерка отразилось разочарование. Он положил полбуханки хлеба обратно на блюдо и обессиленно рухнул на стул, запустив пальцы в свою неуправляемую шевелюру. Он, похоже, знал, к чему все идет; более того, знал с самого начала, и все его старания угостить чем-нибудь мисс Дейл были лишь попытками отсрочить неизбежное.

Не говоря ни слова – что для мистера Скрибблера было, разумеется, в порядке вещей, – он положил локти на стол и потер руки, постреливая глазами туда и сюда, в то время как Лаура отрешенно глядела на ковровое покрытие, желая и в то же время не желая перейти прямо к делу. До чего трудно подобрать подходящие слова! Мистер Скрибблер, выждав какое-то время и убедившись, что беседа, вопреки его ожиданиям, так и не приняла неприятного направления, просиял, уповая, что гостья сменила гнев на милость. Он временно приободрился и отчасти преисполнился былого задора: скрестил руки и улыбнулся девушке с видом самым что ни на есть благожелательным.

– Сдается мне, мы добрались до очередного злосчастного перекрестка на дороге жизни, – проговорила наконец Лаура. – Мне жаль, мне искренне жаль, что я не в силах изменить положение вещей, потому что, как сами вы знаете, сейчас уже ничего не поделаешь. Сэр, вам хорошо известны мои чувства, и повторяться я не стану. Я лишь свидетельствую, что в наших отношениях ровным счетом ничего не изменилось. Боюсь, подобный разговор уже имел место между нами не раз и не два.

При этих словах свет в глазах мистера Скрибблера померк. Нет, не такие речи надеялся он услышать от гостьи! Слова эти прозвучали сурово, но не то чтобы совсем неожиданно. Ссутулившись, он рухнул на стул.

– Мне было очень трудно, – вновь заговорила мисс Дейл, замечая все эти перемены в облике мистера Скрибблера и, однако же, решительно продолжая тему, – мне было очень трудно прийти сюда сегодня. Когда бы мы с вами ни встретились, всегда ощущение возникает такое, будто время повернули вспять и мы снова вернулись к тому, с чего начинали. Но прошлое, как оба мы знаем, это прошлое, а нам предстоит справляться с его последствиями. Хотя я не держу на вас зла – я знаю, вы мне не верите, и тем не менее это так, – наши отношения не могут быть иными, нежели они есть. Препятствует прошлое. Ужасные события, столь резко изменившие наши жизни, для меня теперь и сегодня столь же реальны, как и семь лет назад. Воспоминание о том дне глубоко отпечаталось в моей душе; я никогда не смогу о нем позабыть.

Клерк, не поднимая головы, изучал свои пальцы, теребящие страницы книги. Лаура видела лишь копну неуправляемых, лучами торчащих во все стороны волос, из которой, как она заметила, торчало писчее перо.

– Вы считаете, что я веду себя неразумно, однако, уверяю вас, это не так. Прошлое накладывает на нас свой отпечаток, Ричард, и мы тут бессильны. Так я устроена; я столь же не способна переделать себя и свою природу, как, скажем, превратить вот эти свечи во что-нибудь другое. Разве вы не видите? Да, знаю, я до какой-то степени упряма и неподатлива, но я никогда не желала причинить вам боль. Мне так хочется, чтобы вы это поняли! Обладай я властью изменить то, что произошло, я бы так и сделала. Если бы я сама могла измениться, я бы изменилась. Увы, чудеса мне не под силу.

Мистер Скрибблер поднял глаза и воззрился на девушку с бесконечно печальным видом. Щеки его цветом уподобились заварному крему, лоб прорезали морщины, от обычной беспечности не осталось и следа.

Наступила неловкая пауза; порыв ветра, просочившийся сквозь раму, положил ей конец. Мистер Скрибблер вытащил из волос перо и нацарапал несколько слов на мятом клочке почтовой бумаги. Затем пододвинул записку Лауре, а та прочла ее про себя от начала и до конца.

– Конечно же, я остаюсь вашим другом! Я всегда буду вашим другом, но дружба – это все. К тому, что было в прошлом, возврата нет. Однако ж эта тема напрямую связана с тем делом, что сегодня привело меня сюда.

Мистер Скрибблер совсем поник. Он походил на марионетку в словесном кукольном спектакле, причем каждый залп со стороны гувернантки приходился ему точнехонько в нос, или по ушам, или по затылку; каждое новое жестокое слово из ее уст обрушивалось на него всей тяжестью, сокрушая, расплющивая и размазывая беднягу по стулу.

– Впервые узнав, сколь близко вы знакомы с профессором Тиггзом и его племянницей, я немало удивилась. В конце концов, велика ли вероятность такого совпадения? Как я понимаю, вы с Фионой дружите уже не первый день; дружба эта возникла, думается мне, из какой-нибудь любезности, оказанной вам профессором. Он – человек редкой доброты и великодушный работодатель. В первый же раз, как я увидела вас вместе с Фионой, было очевидно, как много значит для девочки ваше общество. Она – чудесный ребенок и всегда с нетерпением ждет ваших визитов. Сдается мне, таких, как вы, она еще не встречала.

При виде мистера Скрибблера с торчащей во все стороны шевелюрой, из которой вновь выглядывало перо, в истинности утверждения Лауры никто бы не усомнился.

– Вы, конечно же, знаете, что нынешнюю мою должность на Пятничной улице я занимаю совсем недолго, – продолжала девушка, чуть запинаясь. – Вот здесь-то и начинаются трудности… Как человек относительно чужой, я в крайне неловкой ситуации… против воли поставлена в положение, которое… мне претит и абсолютно несправедливо для…

Лаура умолкла на полуслове и прижала руку к щеке, словно подыскивая слова, упрямо от нее ускользающие.

Очередной взмах пера – и к Лауре перешел еще один обрывок почтовой бумаги. Прочтя записку, она улыбнулась, но эта мимолетная улыбка не сулила клерку особых шансов на успех.

– Да, цветы просто очаровательные. Фиона поставила свой букет в вазу у окна и каждый день меняет им воду.

Глаза мистера Скрибблера на мгновение вновь засияли. Дорогое воспоминание заплясало перед ними, точно пылинки в свете луча.

– Видите ли, именно это я и должна с вами обсудить, – проговорила Лаура с нежданной силой. – В тот день у дороги… когда мы случайно встретились – вы, Фиона и я, – для меня все стало кристально ясно. И ваши посещения профессорского дома… в последнее время вы туда зачастили… ох, Ричард, ну, как мне объяснить? Я поставлена в такое положение – ужасное, кошмарное, несправедливое, – что мне приходится умолять пожертвовать дружбой, посягать на которую я не имею никакого права. Поверьте, я предпочла бы сохранить с вами самые добрые отношения – по крайней мере в духовном плане, однако мне хотелось бы избегать ситуаций, в которых мы могли бы случайно столкнуться. Ох, да как же мне выразиться понятнее? Скажу просто, хотя знаю, что вы поймете меня неправильно. Я прошу вас больше не появляться на Пятничной улице.

Ну, вот он и прозвучал, самый жестокий из залпов. Сердце клерка испуганно дрогнуло; в который раз слова девушки вмяли его в стул.

– Поймите, Ричард, – продолжала Лаура, не останавливаясь. – Моя жизнь наконец-то обрела некую толику мира и безмятежности, и это для меня очень много значит. Знай я заранее о дружбе между вами и Фионой, я бы ни при каких обстоятельствах не приняла предложение профессора Тиггза; напротив, тотчас же его отклонила бы без колебаний и без сожалений. Возможно, то, что я поступила в услужение к профессору, окажется ошибкой. Тем не менее воспитание и образование его племянницы теперь в моих руках, так что я прошу вас, Ричард, – умоляю, если угодно: не нарушайте мое новообретенное спокойствие своими визитами.

Едва мистер Скрибблер вполне осознал суть просьбы Лауры, лицо его приобрело выражение, описанию не поддающееся, – здесь, пожалуй, напрашивается эпитет «изможденный». Не появляться на Пятничной улице! Не видеться с Фионой! Он ушам своим не верил. Более того, с трудом мог расслышать произнесенные слова – так стучало в висках. Голос девушки доносился словно издалека, из глубины длинного туннеля.

– Я понимаю, что не имею права просить вас о таких вещах. С моей стороны это низко, я знаю. И все равно прошу – в память о наших былых отношениях и былой приязни. Пожалуйста, Ричард, не сердитесь на меня. Порою я думаю, что во всем виновата я одна. Я эгоистка, и к тому же слишком несгибаема. Такова моя природа; изменить ее я не в силах. Я постоянна в своих привычках и образе мыслей и проявить гибкость не могу – или не желаю. Это мое проклятие. Пожалуйста, исполните одну-единственную просьбу и будьте уверены, что на этой земле я больше ни о чем и никогда вас не попрошу.

Щеки мистера Скрибблера сделались белее турнепса. Его губы дрожали. Широко раскрытые глаза наполнились слезами – до краев, казалось, душа того и гляди хлынет наружу. Всевозможные мечты и мысли, скорбные и мрачные, всколыхнулись в штормовых проливах его сердца.

Лаура, растроганная проявлением чувств и до какой-то степени встревоженная собственной очевидной недостачей в этом отношении, закрыла рот ладонями, словно испугавшись своей бессердечности – и встретилась с клерком взглядом. Еще миг – и шаткое здание ее самообладания рухнуло; она застонала и откинулась на стуле, молча рыдая.

До глубины души взволнованный сперва ее речью, а теперь – ее явным раскаянием, мистер Скрибблер предложил гостье платок. Лаура с благодарностью приняла его. Клерк, устроившись на самом краешке стула, не сводил с девушки глаз, надеясь, что внезапный поток слез повлечет за собой смягчение приговора. Но этого не случилось.

– Мне страшно стыдно, – всхлипнула Лаура; из-за слез ее голос понизился на октаву. – Я такая черствая… такая злая… такая холодная и бессердечная…

Слова постепенно шли на убыль – так заканчивается завод в старинных часах. Она пару раз сглотнула, отбросила со лба локон волос. Мистер Скрибблер, потянувшись через стол, коснулся руки девушки, мягко покачал головой и свел брови, давая тем самым понять, что беспокоиться ей не о чем.

В ответ Лаура в свой черед удрученно покачала головой.

– Ну почему мы созданы такими, какие есть? – воззвала она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Почему все не может быть иначе? Почему? Кто так обошелся с нами? Почему мы не вольны ни в своем сердце, ни в своих мыслях?

Мистер Скрибблер схватил очередной лист бумаги и быстро набросал еще одно послание.

«Не тревожьтесь. Я понимаю – Пятничная улица».

Лаура подняла голову, еще не смея поверить.

– Спасибо, Ричард, – ликующе зашептала она. – О, спасибо вам, спасибо! Господь да благословит вас!

Мистер Скрибблер выдавил из себя некое подобие улыбки, но улыбка получилась натянутой, окрашенной меланхолией смирения. Он сложил руки на груди, устремил взгляд на поверхность стола и несколько минут глядел в одну точку. Похоже, он пытался примириться с целым роем противоречивых эмоций, сортируя их и классифицируя, одни – сохраняя, другие – отбрасывая, однако все удерживая на расстоянии, точно философ, размышляющий о безрассудствах человеческого рода. Прошлое – это прошлое, сказала Лаура; сейчас ему должно научиться принимать будущее. В глубине души, вне всякого сомнения, он был счастлив за девушку, однако за такое счастье приходится платить дорогую цену.

А как же чувства малютки Фионы? Или ее мнение в расчет не принимается? Что бы тут ответила она? Ах, сдается мне, взрослые всегда все знают лучше. «Детям – ириски, игрушки и книжки», – разве не так поют коробейники?

– Мне пора идти, – проговорила Лаура, поднимаясь на ноги и беря перчатки и капор. Ее слегка пошатывало. «Как это жестоко, – зашептал ей на ухо укоризненный голос. – Как это ужасно, ужасно жестоко!»

Лаура пригнула голову, отбросила назад локоны, надевая капор – и при этом нечаянно обнажился шрам, что тянулся за ухом, вниз по шее, и исчезал под воротником платья. Безобразный, устрашающий рубец; точно извилистая река со множеством притоков, петлял он по ровным, белоснежным равнинам кожи. Мистер Скрибблер отпрянул – хотя видел этот шрам далеко не в первый раз – и еле слышно охнул; губы его сложились в форму исполненного ужаса «О». Нет, он не забыл о существовании кошмарной отметины, просто со временем жуткое впечатление отчасти сгладилось, и теперь при виде нее клерк испытал глубочайшее потрясение.

Гостья подняла руку, натягивая перчатку, и взгляду открылся еще один шрам – охватывавший запястье и тянувшийся вверх по руке. Этот рубец во всем походил на первый, вот только был не так заметен, поскольку по большей части прятался в рукаве жакета.

Видя реакцию мистера Скрибблера, Лаура завязала ленты капора и подняла глаза на собеседника.

– Видите, прошлое ставит на нас свою метку, – промолвила она.

Мистер Скрибблер, во власти переполняющего его горя, сам не знал что предпринять. Не в силах думать, не в силах говорить, не в силах измыслить, как загладить свою вину перед несчастным созданием, стоящим перед ним, не в силах даже двинуться, он был как во сне: словно сквозь туманную дымку видел, как Лаура надела плащ, видел, как открылась дверь, видел, как девушка, не произнеся ни слова, переступила порог – и исчезла.

Угрызения совести причиняют немалую боль, и в последующие за тем мгновения мистер Скрибблер сполна испил муку этой пытки. Он тупо глядел на дверь, за которой скрылась Лаура. Прошла минута, затем вторая… Ушла? Она в самом деле ушла? Клерк не помнил. А была ли она вообще или это и впрямь только сон?..

Мистер Скрибблер пришел в себя от пронзительного свиста ветра, просачивающегося внутрь сквозь щели рамы. Клерк шагнул к окну и придирчиво оглядел мир с высоты, скрестив на груди руки и сдвинув брови, из надежного убежища собственной квартирки над Свистящим холмом. Примерно так же ежедневно озирал он со своего высокого табурета обширную юдоль права «Баджера и Винча». Вознесенный над суетой, отчужденный и безучастный – будь то по стечению обстоятельств или намеренно, сказать не могу, – он смотрел на мир свысока, издали, не принадлежа ему и в то же время в безопасности от его посягательств.

Безопасность. Почему безопасность должна быть его уделом, а не ее? Что он такого сделал, чтобы безопасность заслужить? Свою собственную безопасность он обеспечил тем, что поставил под угрозу ее жизнь, и с самыми ужасными последствиями. А остальные двое, те, что были столь ему дороги – и погибли? Имеет ли он право обезопасить себя от мира, если не позаботился должным образом о них?

Схватив целый ворох разрозненных листов почтовой бумаги – все, что подвернулись под руку, – мистер Скрибблер бросился к столу и плюхнулся на стул. И принялся лихорадочно писать – на лицевой стороне листов и на оборотной, снова и снова выводя одно-единственное слово, что, на его взгляд, отражало ключевое свойство его характера, итог его существования, самую суть его бытия. Снова и снова, без перерыва, одни и те же буквы стекали с пера на бумагу, заполняя свободное место тем самым словом, что, раз и навсегда, в полной мере описывало, что это такое – быть Ричардом Скрибблером.

Словом «ТРУС».

Устав от этого небольшого упражнения, клерк порвал листы на сотню мелких клочков и подбросил их в воздух. Тяжело опустившись на стул, он в мрачной задумчивости уставился на поверхность стола, рассеянно теребя и пощипывая губу большим пальцем и указательным.

Что делать теперь? Как исправить безвыходную ситуацию? Никогда еще человек не оказывался в положении настолько отчаянном! Дни его жизни покатятся один за другим, как прежде, но отныне и впредь дни эти пусты и бессмысленны. Неужто тут и впрямь ничего не поправишь, неужто все бесполезно?

Мистер Скрибблер резко встряхнулся, пробуждаясь от грез. Схватив один из немногих оставшихся листов, он засунул перо в волосы и выбежал из комнаты.

Тем временем Лаура, преодолев пять длинных лестничных маршей, уже спустилась в прихожую, выдержав оскорбительный взгляд привратника, и вышла наконец на крутую улицу. Там встретили ее угольно-черное небо и пронизывающий ветер, буйное детище стихий. Девушка свернула на дорогу и уже почти добралась до подножия Свистящего холма, где находилась автобусная остановка, когда сзади послышались стремительные шаги.

Мистер Скрибблер с шумом притормозил не более чем в футе от нее. Невзирая на непогоду, про пальто он напрочь позабыл; он тяжело дышал, и с его губ срывались туманные облачка пара. Не успела Лаура заговорить, как клерк жестом заставил ее умолкнуть; сжимая в руке листок, он наклонился, используя собственное бедро в качестве подставки и те чернила, что скопились на кончике его пера, и нацарапал очередное послание – на сей раз совсем коротенькое.

Он вручил девушке записку и с неистово бьющимся сердцем стал ждать ответа. На листочке, криво и неразборчиво, были выведены три слова:

«Простите ли когда-нибудь?»

Лаура подняла глаза – в них читалось то же странное, многозначительное выражение, что отразилось на ее лице в тот день, когда они с Фионой повстречались с мистером Скрибблером на дороге. Расхрабрившись, клерк ласково дотронулся до ее руки – той, что со шрамом – и поднес ее кисть к губам. Девушка промолчала. Она спрятала записку под плащ и, не дав вразумительного ответа, зашагала в направлении остановки. Мистер Скрибблер остался на месте, провожая глазами крохотную темную фигурку, пока та не исчезла за поворотом. Пару раз взъерошив волосы, он побрел назад, к «Домам Фурниваля», уставившись в землю и зацепившись большими пальцами за карманы жилета.

Случилось так, что эту сцену наблюдал некий молодой человек верхом на вороном мерине – ничем не примечательный всадник из числа тех, что разъезжают вверх и вниз по улице. Узнав одного из действующих лиц, он натянул поводья и остановился, наблюдая за происходящим от лавки колбасника через дорогу, закрыв лицо шарфом и надвинув шляпу на самый лоб, чтобы спрятать апельсинно-рыжие кудри. Однако эти слабые попытки замаскироваться оказались совершенно излишними, поскольку присутствие его для действующих лиц прошло незамеченным. Молодой человек обратил нежный взгляд на мисс Лауру Дейл – и не отводил глаз до тех пор, пока девушка не исчезла за углом. А вот за передвижениями мистера Скрибблера – что с видом крайне удрученным поплелся вверх по крутой улице – он следил весьма хмуро и недовольно.

Увы и ах! Глаза за старомодными зелеными очками затуманились отчаянием. Мистер Остин Киббл, по несчастному стечению обстоятельств оказавшийся свидетелем вышеописанных событий, погнал вороного Нестора вперед, обгоняя экипажи и всадников. Так, охваченный смятением, скакал он домой, прочь от достопримечательностей, и звуков, и всего того, что могло бы напомнить ему о месте под названием Свистящий холм.

Глава IV Осенний листопад

– Ну, зачем ты уезжаешь?

– Прости, родная, мы не хотели тебя будить. Выше нос, девочка! Я очень-очень скоро вернусь. Не пройдет и недели, вот увидишь.

– Да, но зачем?

– Право, Фиона, а я-то надеялся, что ты все поняла. Вчера вечером, после ужина, мы с тобой все так славно обсудили… не помнишь?

– Ты ужасно гадкий – едешь за город один-одинешенек, а меня с собой не берешь!

– Родная моя, мне казалось, я тебе все подробно объяснил. Во-первых, я еду не один: меня сопровождают доктор Дэмп и молодой мистер Киббл.

– Зануда мистер Киббл! Зачем его вообще брать с собой? Лучше бы взял меня вместо него!

– Вот что, маленькая: о мистере Киббле больше ни слова, хорошо? Во-вторых, мы едем за город, это правда, но поездка очень долгая – через горы, знаешь ли. Это совсем не то, что наши вечерние прогулочки в Григсби или Баттер-Кросс.

Мы едем в вересковые нагорья. А они очень и очень далеко – ты наверняка помнишь, ведь не далее как вчера вечером мы с тобой заглянули в атлас. Два дня пути в пассажирской карете – маленькой девочке такое путешествие не по силам!

– Я вовсе не маленькая.

– Еще какая маленькая, – заверил профессор, целуя племянницу в лоб. – Даже если сама того не сознаешь. И спорить мы больше не будем, договорились? Уж больно час для этого ранний. Мне страшно жаль, родная, что я тебя разбудил; право же, я не нарочно. А теперь, пожалуйста, засыпай и помни: Ханна здесь. – Румяная деревенская девушка, помогавшая миссис Минидью на кухне, в данный момент сочувственно наблюдала из-за кровати. – Она, мисс Дейл и миссис Минидью замечательнейшим образом за тобой присмотрят, пока я в отъезде. Так что о том, чтобы и тебе поехать, речь просто не идет. Чепуха какая!

– Чепуха! – согласно закивала Ханна. Тихим стоном возвестив о том, что сдается, Фиона откинулась на подушку.

– А раз ты меня с собой не берешь, ты ведь привезешь мне что-нибудь? – дальновидно осведомилась она.

– А чего бы тебе хотелось?

– Привези мне медведя!

– В смысле, чучело?

– Не-а, живого. С горных лугов. Профессор Тиггз тихонько рассмеялся и на прощание чмокнул свою подопечную в щеку.

– До свидания, родная, – шепнул он, добродушно вздохнув. – Посмотрим, что тут можно сделать.

– Спасибо, спасибо! – возликовала Фиона, обвивая ручонками его шею и стискивая что было мочи. – Bon voyage, oncle Тиггз! Je vous aime![16]

В этот момент в дверь заглянула миссис Минидью и негромко сообщила:

– Том готов, сэр.

– А, благодарю вас, миссис Минидью, – улыбнулся профессор. И, в последний раз попрощавшись с племянницей, которая уже вновь погружалась в убаюкивающие объятия сна, оставил ее на попечение Ханны и спустился к дверям черного хода. Надел шарф и пальто, перчатки и шляпу, взял саквояж и зонтик. Подоспевший Том Спайк подхватил профессорскую дорожную сумку и отнес ее в двуколку. Там же дожидалась и Мэгги, крапчатая кобылка, которая в упряжке смотрелась просто великолепно. Она пофыркивала, поводила боками, позвякивала сбруей; из ноздрей ее вырывались белые клубы пара.

Профессор, попрощавшись с остальными домочадцами, спустился с заднего крыльца. На нижней ступеньке обнаружился мистер Плюшкин Джем, жалобным мявом возвестивший о своем присутствии.

– До свидания, юноша, – проговорил профессор, почесывая избалованного нахлебника за ушами. – Смотри, не озорничай в мое отсутствие.

– Ха! – фыркнул старый Том со своего сиденья в двуколке. – Чтобы этот – да не набедокурил? Вот уж не верю!

Профессор уселся на подушку рядом с Томом, тот взялся за вожжи, и двуколка покатила прочь. На лестничной площадке, рядом с миссис Минидью, стояла и глядела им вслед Лаура Дейл – губы сурово поджаты, в серых глазах глубокая сосредоточенность. Что за мысли бродили в голове у девушки, отчего лицо ее превратилось в застывшую каменную маску? Что за сцены, канувшие в далекое прошлое и однако же в памяти по-прежнему живые и яркие, проносились перед ее взором, устремленным в беспредельную даль? Некое предположение у меня есть – догадка, не более; так что на данном этапе моего рассказа пусть просто догадкой и остается.

За время недолгого пути по промозглым, полутемным улицам никто не проронил ни слова. Ни профессор, ни Том в час столь ранний особой разговорчивостью не отличались. Перестук колес эхом прокатывался по безмолвным бульварам; цокот Мэггиных копыт разносился в морозном воздухе звонко и отчетливо. Начинало светлеть, первые слабые проблески дня уже обозначились в серебристо-серых очертаниях холмов и зданий.

Крапчатая кобылка резво несла седоков по пустынным аллеям в направлении цепного моста, и вот наконец двуколка выехала на Мостовую улицу и остановилась у конторы пассажирских карет. Участок улицы непосредственно перед изрядных размеров деревянно-кирпичным, оштукатуренным зданием освещали масляные фонари над окном. На стекле изображалась карета, стремительно влекомая четверкой горячих коней через некую вымышленную дикую пустошь. Над этой отрадной сердцу картиной красовалось одно-единственное слово: «Тимсон», выведенное цветистыми буквами. Мэгги, если спросить ее мнения на этот счет, безусловно, утверждала бы, что помянутые четыре коня вовсе не так прытки, как кажется, и что в погожий денек любого из них играючи обставит первая же кляча, и вполовину не столь резвая, как она.

Резкий ветер расшвыривал палую листву. Профессор плотнее запахнулся в пальто и вышел из двуколки. Старик Том достал из багажного отделения дорожную сумку и последовал за хозяином в кассу – сырую, унылую комнату, стены которой были сплошь заклеены огромными афишами, рекламирующими маршруты и цены карет Тимсона. Весь центр комнаты занимала длинная деревянная конторка; по левую руку от нее в камине пылал желанный огонь. Конюх водрузил тяжелую сумку на стойку, а клерк – Тому он показался сущим юнцом – справился об имени профессора, уточнил номер заказа, выписал билет и наклеил на багаж ярлык.

– Загружай! – закричал кассир, причем голос настолько зычный никак не вязался с конституцией столь хрупкой. Сей же миг в дверях в глубине комнаты возник носильщик – этакий здоровенный Геркулес с мускулами под стать арбузам. Он играючи подхватил тяжелую сумку и, развернувшись, скрылся за дверью, что, по всей видимости, вела на каретный двор. Эту небольшую подробность профессор предпочел уточнить, а также полюбопытствовал на предмет безопасности этого вида транспорта в целом. Клерк сообщил, что экипаж уже стоит во дворе, лошадей поят, кареты Тимсона вполне надежны и безопасны, а экипаж подадут минут через двадцать, не позже. Удостоверившись, что все в порядке, профессор распрощался со старым Томом, и конюх, притронувшись к котелку, выбежал из затхлой конторы в тот самый миг, как внутрь влетел доктор Дэмп.

Невзирая на безбожно ранний час и весьма ощутимый холод, доктор выглядел, как всегда, великолепно, в своем щегольском пальто, наброшенном поверх темного бархатного сюртука, и с небрежно надвинутой на один глаз шляпой.

– Привет, всем привет! – пропел он весело, изящно помахивая тросточкой. – Чудесное утро, не правда ли? А на улице-то свежо, еще как свежо! Чертовски полезно для сердца и кровообращения. Вы знаете, что тут через дорогу пряничная лавка? Я вот не знал. Жаль, что они еще закрыты. От чашечки кофе я бы не отказался.

– Да, утро выдалось прохладное, – согласился профессор, согревая руки над огнем. – А уж рань-то какая!

– Я давным-давно на ногах, – возвестил доктор, водружая на стойку саквояж. – Дэмп, – сообщил он клерку.

– И впрямь промозглый денек выдался, – позевывая, отозвался юнец. – Ну, тут уж ничего не поделаешь.

– Дэмп, – повторил вновь вошедший настойчивее. – Даниэль Дэмп, по профессии врач. У меня билеты заказаны.

– Вы едете утренним экипажем?

– Именно. Забронировал место в прошлую пятницу… вот, смотрите, – проговорил доктор, указывая пальцем на нужную строчку в списке заказов.

– Вы правы. Вот теперь вижу, – промолвил кассир, скользнув взглядом по колонке имен. – Близкий друг мистера Гарри Банистера; тут даже это указано. Хм-м-мм. Звучит впечатляюще.

Доктор одарил профессора Тиггза неописуемо многозначительным взглядом.

– Загружай! – заорал клерк, а затем, обернувшись к доктору, с самым что ни на есть невинным видом осведомился: – А кто такой Гарри Банистер?

– Отродясь о таком не слыхивал, – пророкотал голос от задней двери. Возвратившийся Геркулес подхватил докторский саквояж и понес его во двор, дабы тот составил компанию профессорской дорожной сумке.

– Так вот, – проговорил доктор Дэмп тем самым снисходительным тоном, который сберегал для разъяснения пациенту какой-нибудь сложной медицинской подробности. – Мистер Гарри Банистер, да будет вам известно, один из самых выдающихся и блестящих представителей мелкопоместного дворянства. Он – выпускник такого прославленного учебного заведения, как Солтхедский университет, и в придачу к этому – весьма состоятельный джентльмен, владелец огромной усадьбы на вересковых нагорьях под названием «Итон-Вейферз». Вне всякого сомнения, вы о нем слышали. Мой друг и коллега, профессор Тиггз – вот он, собственной персоной, знаменитый профессор метафизики и член совета Суинфорд-колледжа города Солтхеда, – и я заказали места в экипаже в надежде с ним повидаться.

– Но имени мистера Банистера я здесь не вижу, – нахмурился кассир. – Если вы рассчитываете увидеться с ним в карете, так он должен быть в списке!

– Я вовсе не говорил, что мистер Гарри Банистер едет тем же экипажем, – пояснил доктор. – Я имел в виду, что мы взяли карету и едем к нему в гости.

– Да ладно вам! – фыркнул клерк, махнув рукой. – Карету никто в гости не приглашает!

– Послушайте, – промолвил доктор, немало раздраженный тем, что приходится иметь дело с такой непробиваемой тупостью в такой ранний час. – Вам, случайно, не известно, здесь ли тот, второй служащий? Тот, что будет постарше и существенно опытнее; тот, что бронировал места утром в прошлую пятницу?

– А, этот, – протянул юнец, скорбно покачав головой и сочувственно поцокав языком. – Грустно. Грустно. Очень грустно.

– Что вы имеете в виду?

– Он смят и раздавлен.

– Что?! Неужто попал под экипаж? Когда? Как это случилось?

– Хуже, – снова поцокал языком клерк. – Он смят и раздавлен горем… оттого, что не является близким другом мистера Гарри Банистера.

– Все понятно, – проговорил доктор очень медленно, подчеркивая каждое слово. Он уже вполне уверился, что мозговые полушария молодого болвана по большей части состоят из скисших сливок, если не уксуса. – Все понятно. Не поделитесь ли вы со мной вашим именем, любезный, – если, конечно, это не слишком вас затруднит?

– Бриттлбанк, сэр. Только непременно его верните, как закончите. Уж таков закон.

– А не будет ли нескромностью поинтересоваться, мистер Бриттлбанк, – проговорил доктор, краснея, – не присутствует ли, часом, нынче утром в конторе мистер Эйбел Тимсон?

– Мистер Эйбел Тимсон? А это еще кто такой? – озадаченно хлопая глазами, осведомился юнец.

Тут профессору, который прислушивался к этой беседе тет-а-тет с завороженным изумлением, заговорщицки подмигнули, и оба – и клерк, и профессор – дружно расхохотались. Доктор, только теперь осознав, что позволил водить себя за нос завзятому шутнику – при всей его молодости, здесь опыта кассиру было не занимать, – запрокинул голову и залился веселым смехом.

Вот так и вышло, что звуки бурного веселья достигли слуха мистера Остина Киббла, едва сей в высшей степени серьезный молодой человек переступил порог конторы. Передоверив свой багаж господам Бриттлбанку и Геркулесу, он постоял у огня, не вступая в беседу ни с профессором Тиггзом, ни с доктором, если не считать учтивого приветствия и одного-двух скупых замечаний касательно удручающего вида конторы. Профессор, заметив неладное, коротко расспросил его, в чем дело. Ответ мистера Киббла свелся к невнятному бормотанию; дескать: «Прошу прощения, сэр… всю ночь глаз не сомкнул… диспепсия… разволновался в предвкушении путешествия… соседские коты…»

Между тем, сверившись с часами, доктор Дэмп гадал про себя, не столкнулись ли остальные участники поездки с непредвиденной задержкой. Было без десяти шесть, а он отлично знал, что контора Тимсона славится своей пунктуальностью. Отъезд в шесть часов ровно означало отъезд в шесть часов ровно – и ни минутой позже. Доктор принялся расхаживать по комнате туда-сюда, то и дело приглядываясь к подробностям развешанных по стенам расписаний. Профессору тоже не сиделось на месте; заложив руки за спину, опустив голову, он бродил взад и вперед, наблюдая за тем, как ботинки его отмеряют шаг за шагом по усыпанному опилками полу. В контору заглянул газетчик, бодро восклицая: «Газетт», жентмены! «Газетт», жентмены!» – и был вознагражден монеткой из кармана профессора в обмен на экземпляр утреннего выпуска.

Но вот доктор, стоящий у окна, внезапно просиял и бросился открывать дверь, впуская внутрь миниатюрную мисс Мону Джекc. Здороваясь, он приподнял шляпу, заодно поприветствовав и ее спутницу, каковую тут же и представили как мисс Нину Джекc – более высокую и бледную копию своей младшей сестры. Сопровождала их горничная в узорчатой шали и самом что ни на есть строгом капоре, весьма склонная к фырканью, хмыканью и суетливому поглядыванию по сторонам.

Дамам представили профессора и мистера Киббла; так маленький отряд из шестерых путешественников впервые собрался вместе. Слуга внес кладь сестер Джекc и возложил ее на конторку; юный кассир вычеркивал из списка одно имя за другим, уделяя двум прелестным сестрам куда больше внимания, нежели оправдывалось необходимостью. Он выгибал брови, отпускал экспромтом остроумное замечание-другое, так и сиял улыбкой и эффектно наклонял голову то под одним углом, то под другим, при этом совершенно не замечая суетливую горничную, что не раз фыркнула и хмыкнула в его адрес.

Что до нее самой, так горничная Сюзанна занималась главным образом мисс Ниной, то завладевая ее рукой, то поправляя на ней ту или иную деталь одежды, то нашептывая на ухо словечко-другое ободрения, в то время как сама мисс Нина держалась отчужденно, ни с кем не заговаривала и лишь встревоженно оглядывалась по сторонам. Так что мисс Моне Джекc пришлось выступать своего рода послом к той части отряда, что состояла исключительно из джентльменов.

С колокольни церкви святого Скиффина донесся перезвон колоколов, возвещая о наступлении желанного часа, или, точнее, шести часов. Карета уже стояла во дворе, четверка запряженных коней нетерпеливо била копытами. Где еще недавно царила тишина, теперь поднялись шум и суматоха; Геркулес и его подручные сломя голову носились туда-сюда из конторы и обратно, загружая подлежащие транспортировке вещи в багажное отделение и в ящик под сиденьем кучера.

– Шесть часов! – завопил стражник, как если бы священного гласа колоколов церкви святого Скиффина было недостаточно. – Поторапливайтесь, вы, там! Поторапливайтесь! Шесть часов!

Одинокий пассажир империала, в пальто, в сапогах, при шляпе и шарфе – словом, закутанный с ног до головы, точно современная мумия – взобрался на козлы и устроился рядом с грудой клади. Остальные путешественники сели внутрь, сестры и суетливая горничная – с одной стороны, джентльмены – с другой. Стукнула подножка, лязгнули дверцы, и пассажиры оказались надежно заперты до конца первого этапа пути.

Кучер взобрался на козлы. Сзади, на небольшой скамеечке в глубине, уселся охранник, поставив ноги на багажное отделение и разложив весь свой грозный, абсолютно необходимый арсенал – сабли, шпаги, рапиру и зловещего вида трехгранный кинжал – в пределах досягаемости руки. Между этими двумя устроился пассажир империала, сгорбившись на подушке, точно еще одна груда клади, и зарылся носом в шарф, как если бы уже уснул.

Кучер снял скобу, скрепляющую вожжи, и взялся за кнут.

– Ну же, Джимми, дай им воли! – рявкнул охранник сзади.

Кучер кивнул подручным, что сдернули с лошадей попоны и отступили назад. Стражник протрубил в маленький витой рожок, возница слегка хлестнул кнутом переднюю лошадь в упряжке… Лязг, рывок, экипаж содрогнулся, стены конторы заскользили назад, и вот под прощальные крики подручных и Геркулеса восточный экипаж набрал скорость и с грохотом выкатился со двора.

С виртуозной ловкостью кучер направил коней точно на восток вдоль реки, а затем на север по главному тракту – туда, где местность начинала повышаться. Темные, узкие улочки понемногу светлели: над миром вставало солнце. Вскоре дома и лавки, проносящиеся по обе стороны дороги, сменились более широкими панорамами полей и изгородей, прогалин и лощин, богато одетых лесом; знакомые городские окрестности остались позади.

Мимо скалистых кряжей и исполненных дикого великолепия недосягаемых горных вершин с грохотом катила карета, запряженная четверкой лошадей. Путешественники уже приближались к окрестным нагорьям; дорога вилась между величественных дубов, петляла через одетые туманом леса, переходящие в вырубки. Внутри кареты, с тех пор как экипаж выехал со двора, не было произнесено ни слова. Профессор Тиггз, что в час столь ранний обычно разговорчивостью не отличался, уютно свернулся в своем углу и любовался проносящимися за окном пейзажами. В углу слева от него обосновался необычайно сонный мистер Киббл. Между ними восседал доктор, с жадным восторгом взирающий на каждое встречное дерево или куст, к какой бы разновидности они ни относились и в каком бы окне ни промелькнули.

Сидящая напротив них мисс Мона делила свое внимание между лесистыми ландшафтами и удрученной физиономией мистера Киббла. Горничная Сюзанна, по обе стороны от которой восседало по сестре Джекс, откинулась на подушки и теперь флиртовала со сном. Рот ее открылся, точно торба, веки то и дело вздрагивали при попытках противостоять обаянию Морфея. Между тем мисс Нина, убаюканная мерным перестуком колес, склонила головку на плечо горничной и закрыла глаза; из-под ее капора в беспорядке выбивались завитки каштановых волос.

Основываясь на собственном опыте, скажу: так оно и бывает с ранними экипажами. Поначалу вы во власти лихорадочного возбуждения оттого, что проснулись в нужный час – не слишком рано (ибо в противном случае чувствуете себя измученным и неотдохнувшим) и не слишком поздно (поскольку при таком раскладе можно смело спать дальше, ибо карета уже уехала без вас). Напряженность порождается именно необходимостью выбора. А когда вы уже проснулись, оделись и наконец-то добрались до конторы пассажирских карет, вас затягивают суета и суматоха, предшествующие отъезду. Но вот вы в экипаже, в пути – и почти сразу же кое-кто из пассажиров делается мрачным и сонным по мере того, как мерное покачивание кареты оказывает свое магическое действие, каковое, не могу не добавить, обладает куда большей силой, нежели любое известное человечеству расхожее снадобье вроде ромашки или валерианы. Искушению задремать противиться трудно, особенно когда снаружи полутьма и холод и год близится к концу.

Мысли сродни этим, смею предположить, роились в голове мистера Киббла, по мере того как он размышлял над диорамой холмов и лесов, проносящихся за окном; сей достойный юноша еще не вполне оправился после потрясения, пережитого на некоем обдуваемом ветрами холме. То и дело за деревьями мелькали очертания щипцовой крыши или трубы какой-нибудь далекой усадьбы. Повсюду среди ало-желтых крон шныряли белки, заготавливая припасы к надвигающейся суровой поре. Унылые, хмурые дни зимы, конец очередного года, завершение очередного цикла… какие перемены в жизни принесет с собой цикл нового года? – гадал мистер Киббл.

Все вперед и вперед катил восточный экипаж, неспешно взбираясь в пределы холмистых нагорьев. Вдали, на фоне неба, поднимались багряные горы, поросшие соснами и елями. Теперь перестук колес грозил подчинить своим чарам и профессора Тиггза, однако, выбрав путь активного сопротивления, он превозмог искус и сосредоточился на столбцах «Газетт».

– Удивительное дело, – раздался голос, что, зазвучав после долгого перерыва, показался куда громче, нежели на самом деле. Помянутый голос принадлежал доктору Дэмпу, который явно решил, что теперь, с восходом солнца, ему самому и его красноречию должно воспрять, точно второму светилу в пределах кареты.

– Что такое? – откликнулся профессор.

– Да эти наши средства сообщения. Вы только подумайте, Тайтус. Еще совсем недавно до мест вроде «Итон-Вейферз» из Солтхеда было практически не добраться; разве что самые закаленные путешественники отважились бы на такое. А теперь вот мы мчимся себе по дороге ясным солнечным утром, перепархиваем от одного этапа пути к другому, впереди нас ждет отменный ночлег на уютном постоялом дворе, а завтра к вечеру мы благополучно прибудем в место назначения столь отдаленное! Ну, разве не потрясающе?

Остальные закивали в знак согласия – все, кроме мисс Нины, чья головка по-прежнему сонно покоилась на плече горничной.

– Когда я еще молодым студентом только изучал медицину, – проговорил доктор, давая волю языку, как кучер – лошадям, – я однажды надумал отдохнуть недельку в Фишмуте. А вы и без меня отлично знаете, что сегодня дорога от Солтхеда до Фишмута наезжена лучше некуда, раз – и уже на месте. Но в те времена… о, тогда путешествовали иначе! Никаких карет дальнего следования еще не существовало – прямо-таки ни одной. То были времена громотопов! До сих пор помню со всей отчетливостью, что за увлекательное, захватывающее приключение ждало меня среди погонщиков мастодонтов!

– Да, мир был не тот, что сейчас; совсем иной был мир, это правда, – кивнул профессор, по всей видимости, тоже ударяясь в воспоминания. – О том, что сегодня мы воспринимаем как должное, в те времена и не помышляли.

– В прошлом месяце в Солтхеде показывали мастодонта; мы с сестрой ходили посмотреть, – подала голос мисс Мона. – Вот ведь громадина: лохматый, рыжий, с длинным хоботом и изогнутыми клыками. Однако для существа столь крупного и могучего глаза у него на удивление выразительные. Они сияли, точно два зеркала, и мне вдруг померещилось, будто в них отражаются его самые сокровенные мысли. Не сомневаюсь, что это существо остро переживало свое унижение – свое падение, если угодно, – потому что, видите ли, мастодонт принадлежал одному из этих кошмарных бродячих цирков. Владельцы приковали его цепью к дубу и заставляли выполнять дурацкие, неуместные трюки на потеху зрителям. Это было почти жестоко.

– По сути дела, только это беднягам и осталось, – задумчиво протянул доктор. – С тех пор как дороги расчистили и в обиход вошли кареты, спрос на караваны мастодонтов практически исчез. И очень жаль, скажу я вам. Кое-где осталось еще несколько выездов, но и они быстро исчезают.

– Насколько я знаю, есть еще зверинцы, вот, например, в городе под названием Вороний-Край; там у них и несколько мастодонтов содержатся, – проговорил профессор. – Но, как вы совершенно справедливо заметили, мисс Джекc, зрелище это весьма удручающее, и весьма печальный финал для благородных созданий.

Мистер Киббл, без особого интереса прислушивавшийся к разговору, вдруг резко приподнялся на сиденье: внимание его привлек некий отдаленный объект. Он поправил очки – как если бы действие столь простое могло заставить его поверить глазам своим – и запустил пальцы в апельсинно-рыжую шевелюру. И указал на окно, изумленно восклицая:

– Смотрите – громотопы!

Все посмотрели в указанном направлении – все, даже встрепенувшаяся мисс Нина Джекc, чья прелестная головка при звуках голоса мистера Киббла резко приподнялась над плечом горничной. Маленький отряд мгновенно примолк.

– Невероятно! – воскликнул доктор.

– Потрясающе! – воскликнул профессор.

– Великолепно! – воскликнул секретарь.

К тому времени карета выехала на относительно ровное плато, и с возвышения открывался превосходный вид на далекую вырубку. У подножия холмов, на фоне густого леса с пятнами вечнозеленых деревьев тут и там, шествовал караван рыжих мастодонтов – примерно с дюжину голов. Подгоняли их трое всадников верхом на лошадях; двое сжимали длинные шесты с развевающимися ярко-красными вымпелами. Как объяснил доктор Дэмп, направляют животных именно посредством этих флажков; с самого рождения мастодонты приучены идти за ними. Замыкал шествие средних размеров грузовой фургон, запряженный парой лошадей; возница яростно гнал их вперед.

– Похоже, тут целый выезд, – заметил доктор.

Зрелище заворожило даже суетливую Сюзанну: она выпрямилась на подушке, причем очки туго сдавили ей нос, а капор – голову, и еле слышно выдохнула:

– О-о-о! Бог ты мой!

– А что они делают? – осведомилась мисс Нина, впервые нарушив молчание. Голос у нее оказался сладенький и жеманный.

– Куда они направляются? – спросила ее сестра.

– Они идут на юг по тропе через старую вырубку, – сообщил мистер Киббл, к которому отчасти вернулась его целеустремленность – теперь, когда мысли его отвлеклись от иных предметов. – Но пассажиров при них нет, а из груза только то, что в фургоне. Кошмарная догадка! Неужто их путь лежит в Вороний-Край?

– Ох, надеюсь, вы ошибаетесь! – воскликнула мисс Мона. – Поглядите, сколько в них величия, сколько грации, точно лебеди на воде – и при этом каждый шаг исполнен мощи. Я уверена: окажись мы вне кареты, земля сотрясалась бы у нас под ногами.

Однако пока сотрясался экипаж: дорога круто свернула в сторону, карета – тоже, и громотопов заслонил протяженный, поросший соснами кряж.

Путешественники вновь откинулись на сиденьях. При виде каравана мастодонтов все воспряли духом, так что теперь, когда взошло солнце и вовсю сиял день, усыпляющее раскачивание кареты уже не оказывало прежнего эффекта. Пассажиры принялись болтать обо всем на свете – по большей части о сущих пустяках, о том и о сем, постреливая глазами туда и сюда, по мере того как нить разговора подхватывал то один, то другой, – и постепенно узнавая друг о друге чуть больше.

Вскоре стало очевидно, что мисс Нина Джекc принадлежит к совершенно иному типу Джексов, нежели ее младшая сестрица. В то время как мисс Мона отличалась приветливостью и прямотой, мисс Нина держалась отчужденно, говорила относительно мало и по большей части лишь тогда, когда к ней обращались, – в силу застенчивости, или недомогания, или врожденной замкнутости, или даже некоей разновидности кокетства там, где дело касалось джентльменов, – оставалось только гадать. Мисс Мона была весела и ко всем внимательна; мисс Нину занимали не столько спутники, сколько она сама. В какой степени это объяснялось складом характера, в какой – треволнениями путешествия и присутствием чужих и в какой – эмоциональной травмой, вызванной появлением мистера Пикеринга, – неизвестно. Мисс Мона вела себя непринужденно и естественно, то и дело давая волю чувству юмора, причем зачастую подтрунивала над собою же; ее сестра не позволяла себе ничего подобного. Она не смеялась ничьим шуткам, а свои собственные суждения, в свой черед, воспринимала со всей серьезностью, охотно описывала прочим свои достоинства; в общем и целом казалось, что эта юная леди весьма высокого о себе мнения.

Физически сестры Джекc различались ничуть не меньше. Мисс Мона значительно уступала мисс Нине ростом, а темные, вьющиеся волосы подстригала довольно коротко, так что они по большей части прятались под капором. Волосы ее сестры, более светлого оттенка и значительно более длинные, эффектно рассыпались по плечам. Этот избыток волос поглощал все внимание владелицы: она без устали любовалась ими и играла, накручивая на пальчики непослушные пряди. Доктор подумал про себя, что мисс Нина, со всей очевидностью, принадлежит к числу тех молодых особ, что без ума от собственных локонов; ему не раз доводилось наблюдать подобные случаи. В этом, как и во всем прочем, ей всецело содействовала и споспешествовала Сюзанна. По тому, сколь охотно девушка полагалась на ее неусыпные заботы, было очевидно, что мисс Нина, перефразируя ее сестру, и впрямь всегда ходила у горничной в любимицах. По чести говоря, суетливая Сюзанна почти или даже совсем не обращала внимания на мисс Мону, хлопоча исключительно вокруг старшей сестры.

Невзирая на то что атмосфера внутри кареты в общем и целом прояснилась, спустя какое-то время мистер Киббл вновь впал в то самое состояние, в котором пребывал прежде. Он откинулся на спинку сиденья, провожая проносящиеся за окном пейзажи долгим, отсутствующим взглядом.

– С вами все в порядке, мистер Киббл? – осведомилась мисс Мона. – Вам сегодня словно нездоровится. Надеюсь, ничего серьезного?

– Сущие пустяки, мисс Джекc, уверяю вас, – отозвался секретарь, с явным усилием стряхивая с себя апатию. – Кажется, несварение желудка… не более того.

– Диспепсия, – поставил диагноз доктор, глубокомысленно кивая.

– Да. Именно. Вчера за ужином попался неудачный кусок бифштекса, вот и все. Слишком много свиста…

– Свиста? – недоуменно повторила мисс Мона.

– Я… я хотел сказать жира… конечно же, слишком много жира. У меня в желудке словно холм застрял… то есть я хотел сказать ком.

Бедный мистер Киббл! И о чем он себе только думал? Если бы за умение притворяться выдавались призы, держу пари, он бы ни одного не выиграл.

– Признаюсь, сэр, я очень рада, что это был бифштекс, а не один из пресловутых «зеленых овощей для варки», из-за которых вы с доктором слегка повздорили. Нет-нет, не тревожьтесь, мистер Киббл, я уже вполне оправилась после той дискуссии. И после нашей с вами последней беседы тоже, доктор Дэмп.

– Ага, юная леди оправилась! – воскликнул доктор, постукивая тросточкой в пол в знак одобрения. – Браво, мисс Джекc! Я в вас безоговорочно верил!

– И притом должна извиниться перед вами тремя за свое малодушие в таких вопросах, – подхватила мисс Мона. Ее сестра тревожно поглядывала на нее искоса – теперь, когда речь зашла о теме столь щекотливой. – В конце концов я пришла просить вас о помощи в связи с бедствием, постигшим Нину. А значит, последствий не избежать, сколь бы неприятными они ни были. Собственно говоря, вот почему мы все сейчас здесь. Как я дала понять сестре, выбора у нас нет: если мы хотим понять, что происходит, нужно смело посмотреть в лицо опасности.

Профессор, на которого в очередной раз произвела глубочайшее впечатление сила характера этой миниатюрной девушки, просто-таки просиял.

– Доктор Дэмп сообщил мне, – продолжала между тем мисс Мона, – о новых необыкновенных событиях, произошедших в городе Солтхеде, о которых мы с сестрой даже не подозревали. Когда же он упомянул о вашей предстоящей поездке в «Итон-Вейферз», признаюсь, я не сумела сдержать любопытства. И тогда доктор был так любезен, что пригласил нас поехать с вами, а я до сих пор никак не могла собраться с духом и извиниться перед вами за то, что мы обременили вас своим присутствием.

– Право же, это вовсе не бремя, – отозвался профессор, изображая изумление, хотя, судя по выражению лица доктора Дэмпа, ему припомнился иной разговор, имевший место совсем недавно и столь отличный по духу от нынешнего. – И как же нам повезло, что благодаря содействию мистера Банистера с экипажем ждать не пришлось!

– Все то, что случилось, имеет свое объяснение, и мы его узнаем. Мы никак не можем позволить мистеру Хэму Пикерингу… прости, Нина, но я выскажусь начистоту… мы никак не вправе позволить мистеру Пикерингу, будь он жив или мертв, влиять на ход нашей жизни. Вероятно, как предположил доктор, ваш друг мистер Банистер поможет нам разрешить проблему. А это – дело срочное и насущно-важное; хотя бы потому, что под угрозой здоровье и благополучие моей сестры.

Джентльмены сочувственно воззрились на мисс Нину. Помянутая юная леди восприняла эти взгляды как нечто само собою разумеющееся – как дань юности и красоте, обреченным на такие страдания, и, потупив глаза, принялась снова накручивать на пальчики каштановые локоны.

– Я справлюсь, Мона, – проговорила она с легким упреком и добавила, изящно изогнув брови, с жеманством, столь чуждым ее сестре: – Просто, как только я вспоминаю о той кошмарной ночи, это… это невыносимо… туман… и он… бедный мистер Пикеринг… перестук его башмаков…

– Все в порядке вещей, мисс Джекc, – проговорил доктор Дэмп с суховатой компетентностью лечащего врача. – Будьте уверены, это вполне естественная реакция на шок. И в самом деле, – рассмеялся он, – не каждый же день по улицам слоняются мертвые матросы с золотыми зубами!

При этих словах мисс Нина внезапно разрыдалась, припав к плечу горничной. Сюзанна обняла ее за плечи, доктор поспешно извинился, потом извинился еще раз, теперь уже перед второй сестрой Джекc – во всем виня, разумеется, свою профессию с ее неизбежными стрессами, – и попытался развеять напряжение, пересказав забавный анекдот-другой из своей практики. Этого оказалось достаточно, чтобы унять фонтаны слез – по крайней мере на время. Так что путешественники продолжали путь в настроении чуть более подавленном, нежели прежде, доктор же дал про себя зарок в будущем осторожнее выбирать слова.

Вскоре после полудня карета сделала первую остановку – у мирного придорожного трактира. Пассажиры вышли, чтобы воздать должное легкому, но весьма желанному завтраку, а конюх тем временем позаботился о смене лошадей. В трапезе приняли участие все, кроме пассажира империала; тот остался сидеть на козлах, упрямо отвергая приглашения присоединиться к попутчикам.

– Лошади поданы! – донеслось со двора. – Лошади поданы!

Путешественники высыпали за дверь и уселись в карету.

– Доброго пути! – пропел трактирщик.

– Отбываем! – пропел рожок охранника, и экипаж тронулся с места.

Дорога неуклонно взбиралась все выше и выше; путешественники все дальше углублялись в горы. Подъем оказался долгим и трудным; если бы не свежие лошади, карета бы вовеки не добралась до вершины. Просторы равнин сменились вздымающимися нагромождениями скал. Воздух сделался холоднее, разреженнее и словно застыл в неподвижности. Кое-где за вершинами проглядывало небо, напоенное прозрачным синим светом, столь характерным для гор. Порою грозные черные кряжи подступали к дороге совсем близко с обеих сторон, грозя задушить; и это, и меланхолически нависающие над тропой деревья весьма способствовали возникновению у кое-кого из пассажиров своего рода клаустрофобии.

То и дело скалистые отроги расступались, являя взгляду одетые густым еловым и сосновым лесом возвышенности. На неприступных пиках поблескивал снег. Здешние места выглядели дико и непривычно; в воздухе чувствовалось дыхание мороза; путешественники приближались к вершине.

– А вам доводилось бывать в «Итон-Вейферз», сэр? – осведомилась у профессора мисс Мона.

– Боюсь, что нет. Я не виделся с мистером Банистером вот уже несколько лет – собственно говоря, с тех пор как он окончил университет, – мы лишь порою обменивались письмами. Умерла престарелая тетя и оставила ему наследство. Я так понимаю, он просто влюблен в усадьбу и пользуется невероятной популярностью среди соседей. Учитывая дальность расстояния, связи с Солтхедом постепенно обрывались; хотя я склонен думать, что с открытием наезженной дороги ситуация улучшится.

– Эти маленькие общины в высоких нагорьях зачастую и впрямь довольно изолированны, – весьма авторитетно заметил доктор. – В тех местах вы жителей Солтхеда почитай что и не встретите. Большинство гостей съезжаются из северных и восточных городов: из Саксбриджа и Винстермира, из Акстона-на-Долинге, Блора и тому подобных. Их светские вечеринки и охоты просто потрясают великолепием – уж так они развлекаются, эти провинциальные дворяне из Бродшира и Честершира!

– Не далее чем в пятницу я с превеликим удивлением узнал, – заметил профессор, – что наша гувернантка, мисс Дейл – ей поручено воспитание моей маленькой племянницы, – часто бывала в «Итон-Вейферз». Одна ее родственница, кажется, бабушка, находилась в услужении у покойной тетушки мистера Банистера.

При упоминании имени Лауры Дейл лицо мистера Киббла преобразилось до неузнаваемости. Он вновь с головой ушел в мрачную задумчивость; утратив всякий интерес к разговору, секретарь откинулся на спинку сиденья и отрешенно глядел в окно, как если бы настал конец света, а ему, представьте, не было до этого ни малейшего дела.

Доктора же слова профессора ничуть не удручили; напротив, он изумленно огладил бородку.

– Ваша прелестная мисс Дейл? Вот уж не знал. И когда же она там бывала?

– Несколько лет тому назад, насколько я понял. У меня сложилось впечатление, что, с тех пор как усадьба перешла в иные руки, она туда не возвращалась, хотя с уверенностью поручиться не могу. Мисс Дейл совершенно не склонна это обсуждать. Ее компетентность и обходительность выше всех похвал, и в том, что касается образования Фионы, я ей безгранично доверяю. Тем не менее, бывают моменты, когда она словно уходит в себя, ничем того не объясняя, и держится до странности отчужденно и сурово.

– Понятно. Держу пари, тут кроется некая тайна.

– Более того, она, по всей очевидности, дружна с Гарри Банистером. По крайней мере Лаура дала понять, что они встречались как-то раз много лет назад.

– Странно все это, – вслух размышлял доктор. – Гарри Банистер не из тех, кого легко выбросить из головы. А прежде она об этом не упоминала?

– Никогда.

– Так-таки ни намеком?

– Нет. Однако она живет у нас в доме лишь несколько месяцев. До сих пор вопрос просто не вставал.

Доктор явно собирался высказать замечание-другое, как вдруг раздался крик кучера, и кони нервно захрапели. Карета затряслась и задребезжала; проносящиеся мимо деревья и валуны заскользили медленнее. В лицах пассажиров отразился невысказанный вопрос. Они отъехали совсем недалеко; не может же того быть, что это – следующий перевалочный пункт? Тогда зачем останавливаться?

Слышно было, как кучер и охранник спрыгнули с козел. Кони беспокойно плясали на месте и били копытами. Профессор открыл окно и высунулся наружу поглядеть, что происходит. Он увидел, в чем дело, и глаза его потрясенно округлились.

– Нужно расчистить дорогу, – сообщил он остальным.

– А что там такое? – осведомился мистер Киббл.

– Туша, – возвестил высокоученый доктор, в свою очередь выглянув в окно.

– Чья туша?

Ни доктор Дэмп, ни его академический друг с ответом не спешили. Вместо того доктор втянул голову внутрь, открыл дверь и опустил подножку. Они с профессором спрыгнули на землю, а вслед за ними и мистер Киббл; отвлекшись на происходящее, молодой человек снова воспрял духом. Мисс Мона, взяв себя в руки, выглянула за дверцу кареты, одной миниатюрной ножкой встав на ступеньку, и рассмотрела нежданное препятствие во всех подробностях.

На дороге, прямо перед лошадьми, громоздилась гора спутанной буро-серой шерсти, густой и жесткой. Это была туша какого-то крупного зверя; он лежал на боку спиной к карете, так что Моне не удавалось определить, что это за животное. На шкуре и на застывшей от мороза земле вокруг алели огромные и липкие потеки крови. Именно это и напугало лошадей – вид и запах смерти.

Мужчины, окружив тушу, обсудили ситуацию. Затем охранник извлек из переднего багажного отделения буксирный трос и привязал к нему зверя за лапы. Объединив усилия, пятеро джентльменов медленно толкали, тянули и тащили тушу – и наконец отволокли ее к обочине.

Пока тушу затаскивали в подлесок, она отчасти перевернулась, и взгляду открылась удлиненная, массивная морда с тяжелыми челюстями, квадратными ноздрями и крохотными ушками на затылке. Глаз не было; их выклевали хищные птицы. Располосованные горло и живот являли взгляду внутренности. Но больше всего в этом звере удивляли лапы: огромные, смахивающие на лопаты, повернутые под непривычным углом и странно загнутые внутрь.

– Что случилось, мисс? – воззвала перепуганная Сюзанна. – Что там такое?

– Должна сознаться, что не знаю, – отвечала мисс Мона, опасливо продвигаясь к выходу еще на несколько дюймов. – Ничего подобного я прежде не видела. Гигантский зверь, кто бы он ни был.

– А вы уверены, мисс, что он и впрямь сдох?

– Вполне уверена, Сюзанна.

Доктор тем временем опустился на колени среди кустов и произвел некую операцию с одной из окоченевших передних лап. Спустя минуту он поднялся, завернул нечто в носовой платок; после чего и он и остальные возвратились под защиту кареты. Экипаж тронулся; за окном вновь заскользили деревья и скалы.

– Что это было за животное? – полюбопытствовала мисс Мона.

– Мегатерий, – отозвался доктор. – Хотя и не вполне взрослая особь. Нет, никоим образом. Еще детеныш; скорее всего лишился родителей. И похоже, убили его совсем недавно.

При этих словах мисс Нина содрогнулась.

– Мегатерий? – переспросила мисс Мона. – Боюсь, название мне ничего не говорит.

– Наземный ленивец, – пояснил профессор.

– Именно, – с энтузиазмом закивал доктор. – Удивительнейшие создания, скажу я вам. Близ побережья они почти не встречаются: предпочитают климат холодный и сухой, как вот здесь, в горах. От природы они очень скрытны; передвигаются крайне медленно, питаются корнями и листьями. По большей части безобидны и не то чтобы умны.

– А кто же его… убил? – чуть слышно осведомилась мисс Нина.

– Вообще-то сложно сказать. Кто угодно из целого ряда хищников. Однако не тревожьтесь: напавший, кто бы он ни был, скорее всего уже далеко отсюда. Нам еще повезло, что это детеныш. Будь это взрослый экземпляр, то-то мы повеселились бы, оттаскивая его с дороги! Взрослый мегатерий размером потягается с годовалым мастодонтом. Да, кстати… – Доктор запустил руку в карман, извлек на свет платок и вручил его профессору. – Вот, Тайтус, маленький сувенир для Фионы.

Весьма заинтригованный, профессор развернул платок. На белой ткани покоился один-единственный огромный коготь, у основания не меньше двух пальцев в поперечнике, на удивление гладкий и заостренный на конце. Дамы задохнулись от изумления; профессор недоуменно изогнул брови; доктор, напротив, был явно весьма доволен собой.

– О-о-о! Бог ты мой! – выдохнула Сюзанна, давая выход до поры сдерживаемой тревоге.

– Правда, коготь не медвежий, но замена вполне убедительная, – торжествующе объявил доктор. – В конце концов она же вечно о них твердит! Ну, о медведях.

– Медведь тут ни при чем, – отозвался профессор, констатируя очевидное.

– Пф! А кто об этом узнает?

– Ну, например я.

– Право же, Тайтус, вам недостает воображения, – улыбнулся доктор. – Вот мы, эскулапы, воображением наделены с лихвой. Это – один из наших главных талантов, по чести говоря. В нашей практике мы всякий Божий день пускаем в ход воображение. А что делать, приходится – пациенты этого ждут.

– Почему бы мне просто не сказать Фионе, что это – коготь мегатерия, или наземного ленивца, а вовсе никакого не медведя?

– И снова пф! Да ладно, ладно… давайте, испортите мне сюрприз, если так приспичило!

– Благодарю вас, Даниэль, – отозвался профессор, пряча сувенир в карман пальто. – Полагаю, у меня еще будет время подумать.

– А знаете, – заметил доктор спустя некоторое время, заполняя паузу в разговоре, – сдается мне, что лошадям давно пора бы успокоиться. Прислушайтесь повнимательнее: они храпят, а судя по стуку копыт, еще и толкают друг друга. Да и кучер подает голос чаще обычного. Экипаж то и дело кренится на сторону, словно передняя лошадь в испуге шарахается или перестала слушаться поводьев. По мне, так они разнервничались не на шутку. Интересно, почему бы?

– Я это тоже заметил, – подал голос мистер Киббл. Профессор был по меньшей мере третьим, кто заметил все вышеупомянутые признаки, однако не отозвался ни словом, поскольку убедительным объяснением не располагал.

Невзирая на проблемы с лошадьми, карета с грохотом катила к следующей остановке. Минул час. Нагромождения скал, на время раздавшиеся перед протяженными лесистыми склонами, вновь подступили к самой дороге. По мнению профессора, было нечто зловещее в том, как густые еловые чащи и головокружительно-высокие скалы словно смыкались вокруг них.

– А до постоялого двора еще далеко? – осведомилась мисс Мона, по-видимому, разделяющая тревоги профессора.

– Полагаю, теперь уже нет, дорогая моя леди, – отозвался он. Между его бровями пролегла складка озабоченности. – По моим прикидкам, постоялый двор должен оказаться сразу за следующим…

Над горами проплыла темная тень.

– Вы видели? – воскликнул доктор, бросаясь к двери. С этого места ему удалось рассмотреть черное оперение крыльев и кармазинно-красный проблеск. В следующее мгновение тень сгинула, точно ее и не было.

– Тераторн! – охнул он.

И профессору сразу же вспомнилась птица, замеченная им в небесах над Солтхедом.

– Сдается мне, я видела рыжую лисичку: она шмыгнула в кусты, – сообщила мисс Нина, прижав к стеклу изящный пальчик.

– Тераторн, надо думать, тоже ее углядел. Хотя жалкая это добыча, скажу я вам, для такого хищника. Потрясающе! – Доктор снова поискал глазами птицу и, так ее и не обнаружив, вернулся на место.

– Вот и слава Богу, доктор Дэмп, – проговорила мисс Мона. – Что за кошмарные твари! Говорят, они возвещают о приближении несчастья.

– Скорее о пустом суеверии, – парировал доктор, стукнув в пол тростью. – А как они великолепны в полете!.. Вот почему мне хотелось получше рассмотреть красавца, да только он уже куда-то подевался. Надо думать, полетел вслед за лисой.

– Что это? – закричала мисс Нина, указывая куда-то вдаль.

– Что вы увидели? – осведомился профессор.

– Мне на миг примерещился жуткий силуэт… кто-то огромный, темный, гигантского роста, с длиннющими лапами… вон там, на уступе выше по склону холма. Просто стоял там и следил за нами.

– Вот вам и медведь, – доверительно сообщил доктор своему академическому другу. – Рыщет в поисках добычи – напоследок, пока зима не настала. На диво могучие зверюги, тупорылые медведи, и притом презлобные – куда опаснее любого мегатерия. Господи милосердный, теперь мы и впрямь заехали в первозданную глушь! Кто только не прячется среди этих холмов и лугов! Целые орды медведей и лис появляются словно из-за кулис!.. Эге, да это же прямо стихи! «Лисы» – «кулисы». А вы знаете, что есть на свете люди, которые так всю жизнь и живут тут, в горах? У хозяина постоялого двора, где мы сегодня остановимся на ночь, наверняка найдется для нас в запасе занимательная байка-другая. Для того чтобы выжить в здешних краях, требуется немалое мужество. Никакого мишурного блеска, уж здесь вы мне поверьте!

– Похолодало, – пожаловалась мисс Мона, неуютно поежившись.

– Мы на большой высоте. На протяжении последней мили или около того лошади просто из сил выбиваются. Впрочем, до вершины уже рукой подать, после того дорога пойдет все вниз и вниз. К утру мы окажемся в Бродширской долине, оттуда поедем прямиком на восток, потом еще немного поднимемся в гору, а после полудня уже начнутся вересковые пустоши. До «Итон-Вейферз» мы доберемся в аккурат к обеду.

– Вы, доктор, верно, уже ездили этим путем?

– Да, но не по этой дороге – в те времена через горы вела лишь верховая тропка. Я несколько лет практиковал в Саксбридже и его окрестностях – вот где холодина-то! – и частенько бывал в разбросанных по нагорьям небольших городках. Места там просто завораживающие! В лесах порою чувствуешь себя слегка заброшенно и одиноко, хотя поддаваться унынию ни в коем случае нельзя.

– Именно так мисс Дейл описывала «Итон-Вейферз», – проговорил профессор. – Кажется, это общее…

Карета резко завалилась набок; с козел донесся крик досады. И снова колеса замедлили ход, вращаясь все медленнее и медленнее и, наконец, заскрежетав, застыли на полоске голой земли на дне мрачной лощины.

– Надеюсь, это не очередная туша, – проговорил профессор. Он открыл окно, окликнул охранника, и тот коротко и сбивчиво объяснил ему со своего места, в чем дело.

– В чем проблема? – осведомился доктор.

– Передняя лошадь потеряла подкову. Пустяк, мы вот-вот тронемся.

Кучер спрыгнул с козел и извлек из багажного отделения инструменты и новую подкову. Не теряющий бдительности охранник зорко оглядывался по сторонам, высматривая потаенные укрытия среди холмов и лесов по обе стороны дороги и нервно барабаня пальцами по эфесу сабли. Лошади, переполошившиеся после столкновения с мегатерием, со временем успокоились, согревшись на подъеме. Но теперь они снова не находили себе места.

От темнеющих холмов донеслось рычание; по лощине из конца в конец прокатилось до крайности неприятное эхо. Вслед за тем воцарилась зловещая тишина. Лошади задрожали – в том числе и передняя, ногу которой удерживал на весу кучер, прилаживая подкову. Они принюхались к воздуху и, почуяв что-то, забили копытами и прижали уши. Повсюду вокруг мир словно прислушивался и ждал – но чего?

Коренник, разнервничавшись больше остальных, заржал жутким голосом и рухнул на землю, словно подкошенный ужасом. Стражнику пришлось покинуть свой пост и поспешить на помощь. Конь в итоге поднялся, но теперь затанцевал на месте, роя копытом землю и всхрапывая, – невзирая на то что охранник намертво вцепился в поводья.

– Джимми, ты бы поторопился! – окликнул он своего приятеля-кучера. Охранник испуганно оглядывался по сторонам, словно во власти недоброго предчувствия. – Нехорошее тут место. Я уж знаю, я чувствую!

Сорвавшийся с ветки лист задел его по щеке, словно в знак подтверждения. Охранник дернулся, еще больше перепугав коренника.

– Погоди малость; видишь – я и так стучу что есть мочи, – проворчал кучер, зажимая коленями тяжелую ногу передней лошади.

Еще несколько резких ударов молотка – и последний гвоздь вошел на место. Выступающие концы по-быстрому отогнули, откусили и заровняли копытным рашпилем. Кучер выпустил лошадиную ногу, и копыто с глухим стуком ударилось о землю.

– Готово, Джим? – спросил стражник, нетерпеливо приплясывая.

– Готово, Сэм. Все в полном порядке.

– Давай-ка лезь на козлы да гони этих треклятых скотин что есть мочи!

Приятели поспешно вернулись на места. Кучер взялся за вожжи, и карета покатила вперед. Испуганным лошадям еще больше, чем охраннику, не терпелось поскорее убраться из этих сомнительных мест.

Несколько минут спустя одна из дам – мисс Нина – выглянула в окно и увидела, как среди деревьев вдоль дороги, то появляясь, то исчезая, что-то движется: гигантский четвероногий обитатель леса пробирался сквозь сумерки, держась вровень с каретой.

– Вон там… там какой-то зверь… да вон же! – охнула она.

Лошади оглушительно заржали и перешли на галоп. Карета рванулась вперед; пассажиры попадали с сидений. Кучер, изо всех сил натягивая вожжи, доблестно пытался обуздать коней. Однако все его попытки были обречены на провал, и сам он отлично это знал: с лошадьми, почуявшими смертельную опасность, управиться невозможно.

Экипаж, подскакивая на ухабах, несся вперед. Где-то совсем рядом раздался утробный вой, и из кустов метнулась тень. Однако ж ничего бесплотного в ней не было; зверь прыгнул на карету, и та, содрогнувшись от удара, заходила ходуном. К окну, с той стороны, где сидели профессор и мисс Нина, прильнуло нечто огромное, лохматое и желтое.

Над козлами зазвенели исступленные вопли и проклятия. Горничная Сюзанна пронзительно завизжала – и рухнула без сознания. Не в состоянии издать ни звука, мисс Мона зажала ладонями рот; сестра в ужасе скорчилась рядом с ней. Джентльмены потрясенно переглянулись.

Профессор Тиггз, сидевший ближе всех к окну, завороженно наблюдал за тем, как чудовище отпрянуло назад, запрокинув голову и поглядывая вверх, будто собираясь прыгнуть на козлы. Вот теперь он вполне разглядел, что за зверь повис на двери кареты – и всем своим существом ощутил леденящее дыхание ужаса. С его губ сорвались два кошмарных слова:

– Саблезубый кот!

Глава V Нехожеными путями

Доктор Даниэль Дэмп, по профессии врач, в свое время совершил немало поразительных поступков, ныне присоединил к их числу еще один. Собственно говоря, включился рефлекс – как сам он объяснял позже, – рефлекс, задействующий мозг, руку и зрение; заранее он ни о чем таком не думал. Впрочем, в создавшихся бедственных обстоятельствах времени на раздумья и не оставалось. Вспомнив о недавней стычке своего академического приятеля с мастиффом, доктор открыл окно, опустив то самое стекло, к которому приник саблезубый кот и, установив трость перпендикулярно на оконном переплете, ткнул острым концом прямо в густую желтую шерсть.

Кот дернулся и завизжал, оглядываясь в поисках источника раздражения. На мгновение зверь ослабил хватку и заскользил вниз, так, что его голова оказалась на одном уровне с открытым окном. Полыхающие злобным зеленым огнем глаза уставились на недруга. Пасть открылась, являя взгляду отвратительнейшее зрелище – сдвоенные саблезубые клыки: Даниэль Дэмп заметил, что края у них зазубренные, точно у ножей для разделки мяса. Горячее дыхание зверя ударило ему в лицо; доктор, оцепенев от ужаса, глядел прямо перед собой. Одним ударом лапы хищник выбил докучливую трость, отшвырнув ее в сторону с такой силой, что высокоученый эскулап задохнулся от изумления. Однако в результате кот потерял равновесие и вынужден был разжать когти; отцепившись от кареты, он спрыгнул вниз.

Доктор отвернулся от окна: четыре пары вытаращенных глаз взирали на него едва ли не благоговейно. Одна лишь Сюзанна, что понемногу приходила в себя в объятиях мисс Нины, не имела удовольствия наблюдать героическое деяние доктора.

– Всегда… терпеть не мог… кошек… – с трудом выговорил храбрец, хватая ртом воздух. Нервно сглотнув, он закрыл окно и дрожащей рукой вытер лоб. Несмотря на всю свою решимость держаться мужественно и храбро, доктор был явно потрясен до глубины души этим столкновением с необузданной природной стихией. – Всегда терпеть их не мог, – повторил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее. – Да уж, никогда подлых тварей не любил. Никогда.

В следующий миг раздались грохот и треск и исполненный муки вопль. Кучер закричал что-то охраннику, охранник – кучеру. Карета, раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах, проехала еще немного и, накренившись, встала посреди дороги. Мисс Мона глянула в окно – и воскликнула:

– Кот запрыгнул на коренника!

– Не смотрите туда, прошу вас, не смотрите! – взмолился профессор, завладевая ее рукой.

Однако мисс Мона не смогла отвести взгляда: кошачьи клыки вгрызались в добычу точно неумолимые ножницы, орудуя когтями и лапами, хищник пытался повалить лошадь на землю. Яростный натиск ножей располосовал кореннику горло, и из разорванных артерий хлынула ярко-алая кровь. Лошадь застыла неподвижно, словно в припадке, запрокинула голову, издала один-единственный, жалобный предсмертный вопль, неестественно покачнулась и рухнула на дорогу. Мисс Мона с усилием отвернулась от окна; девушку била дрожь, к горлу подступала тошнота.

Остальные лошади, охваченные паникой, изо всех сил старались освободиться от сбруи. Отважный кучер соскочил с козел и теперь прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы распрячь своих подопечных.

– Смотрите! – закричал мистер Киббл. – Вон еще один зверь – там, через дорогу!

Он не ошибся. Саблезубые коты, как известно, охотятся парами; не приходилось удивляться, что к месту событий подоспел еще один хищник. Охранник и пассажир империала, вооружившись саблями, спрыгнули на землю. Кучер, отчаявшись освободить лошадей, волей-неволей присоединился к обороняющимся. Обнажив клинки, глядя мрачно и решительно, они ждали, гадая, что за карта выпадет им на сей раз.

Второй хищник, подобравшись, двинулся к ним. Он утробно урчал, бил хвостом, шерсть на его загривке стояла дыбом. Неслышно подкрадываясь все ближе, кот зловеще оскалился – вот уж воистину зрелище не для слабонервных! Первый кот, отведав конины, явно воодушевился: он поднял взгляд, живо заинтересовался увиденным и оставил добычу, дабы присоединиться к пиру своего напарника.

Лошади не выдержали. Резко рванувшись вперед, они помчались по дороге, одной беспорядочной грудой волоча за собою карету и тушу погибшего коренника. Дышло треснуло, последние ремни оборвались, и вага разлетелась на куски. Одно колесо угодило в рытвину, сорвалось с оси и покатилось прочь; карета опрокинулась. Три оставшиеся в живых лошади бросились в подлесок; оборванные постромки и вожжи развевались по ветру.

– Кто-нибудь пострадал? – вскричал доктор, оглядывая потрясенные лица спутников.

Все ответили отрицательно. Побледневшая Сюзанна издала привычное «О-о-о! Бог ты мой!» вполне бодро, словно тряска и толчок при крушении привели ее в чувство. Впрочем, эта гипотеза отчасти дополнялась еще и тем, что у горничной слетели очки и в результате она не видела дальше собственного носа.

Карета лежала на боку. То, что прежде было полом и потолком, теперь превратилось в стены. Полом служила ныне одна из дверей, а вторая глядела на них сверху. Пассажиров словно заперли в тюрьме, в подземном узилище с опускной дверцей, окошечко в которой служит единственным источником света. В довершение неудобств один из котов вспрыгнул на дверь, загородив собою солнце. Сквозь стекло было видно, как подрагивают усы и ноздри. Хищник топтался и приплясывал на двери, раскачивая карету туда-сюда и презрительно порыкивая на пленников.

Похоже, корпус экипажа подобное обращение вполне выдерживал. Более того, дверь была надежно заперта; коту вряд ли удалось бы ее открыть. Другое дело – окно. Прошла минута; скорчившись, путешественники молились о спасении. Кот фыркал, царапал дверь, упирался лапами в стекло. На одно кошмарное мгновение показалось, что окно вроде бы поддается. Но вот хищник отступил: не в состоянии пробиться внутрь, он утратил к пассажирам всякий интерес и спрыгнул на землю.

– А как же те, что ехали на козлах? – воскликнула мисс Мона. – Они остались один на один с этими тварями!

– Мы должны им помочь! – доблестно возгласил мистер Киббл.

– Сперва нужно посмотреть, что происходит, – возразил профессор, возможно, уступающий секретарю в энтузиазме, но не в предусмотрительности.

Стекло осторожно сдвинули. Встав на кипу подушек, он и доктор Дэмп высунули головы в окно. Оказалось, что трое мужчин с места так и не стронулись. Один из хищников нетерпеливо расхаживал туда-сюда перед ними, а второй лежал, вытянувшись на брюхе и недобро созерцая происходящее. Похоже, в том, что касается занятных игрушек, монстры предпочитали легконогим лошадям медлительных представителей рода человеческого.

И вдруг, не говоря ни слова, пассажир империала выхватил саблю из рук охранника. Поступок этот явился такой неожиданностью, что потрясенный страж даже не подумал сопротивляться. Завладев оружием, пассажир велел охраннику с кучером отойти на несколько шагов назад, невозмутимо приговаривая себе под нос:

– Не тревожьтесь, все в порядке. Зайдите мне за спину… вот так… и там и оставайтесь. Если вы развернетесь и побежите, далеко вам не уйти, сами понимаете.

Незнакомец отбросил в сторону шляпу и шарф. Сжимая в каждой руке по сабле, он направился прямо к котам, вертя клинками так и этак, в том числе и над головой, демонстрируя изрядное искусство и проворство.

– Да он что, совсем спятил?

Эту версию выдвинул доктор Дэмп. Доктор еще не вполне пришел в себя после столкновения с саблезубым котом; боюсь, что морда рычащего хищника в окне впоследствии не раз являлась ему в ночных кошмарах. И то, что вытворял незнакомец, в сознании эскулапа ну никак не укладывалось. Этот человек отличался либо беззаветной храбростью, либо непроходимой глупостью – каковой мыслью доктор не преминул поделиться со своим академическим другом.

– Спятил, – подвел итог доктор. – Наверняка спятил.

– Боюсь, другого объяснения я подобрать не в состоянии, – согласился профессор. – Мне его страшно жаль; бедняга неминуемо погибнет.

– Этакого дуралея свет не видывал. Я сразу заподозрил, что с ним неладно – еще в трактире, когда он отказался сойти с козел.

Коты опасливо кружили вокруг одинокого пассажира с его саблями, а тот отвлекал внимание хищников на себя посредством всевозможных угрожающих жестов и поз. В то же время бесстрашный джентльмен дюйм за дюймом отступал вверх по дороге, так, что расстояние между ним и кучером с охранником постепенно увеличивалось. В голову высокоученого медика пришла новая мысль – а возможно, и новый диагноз. Что, если пассажир империала пытается увести котов подальше, чтобы двое оставшихся мужчин успели укрыться в карете?

Коты по очереди то вскидывали, то опускали головы, завороженные новой игрушкой. Хищники кружили вокруг храбреца, точно двойные спутники-луны, то и дело приветливо взрыкивая и демонстрируя собственный устрашающий ножевой арсенал.

Отойдя на достаточное расстояние, пассажир империала, по-прежнему не отрывая взгляда от монстров, окликнул кучера с охранником, веля им медленно – как можно медленнее! – отступать к карете. К вящему его недовольству, ни один из них, похоже, повиноваться не собирался – либо из страха (что маловероятно), либо в силу благоговения перед храбростью безымянного глупца. Короче говоря, оба бунтаря остались на прежних позициях.

Коты, описывающие вокруг безымянного глупца широкие круги, принялись понемногу стягивать кольцо. Расхрабрившись, один из хищников с любопытством протянул лапу к сверкающим клинкам – а в следующий миг внезапно прыгнул на их владельца. Пассажир империала прянул в сторону – но недостаточно быстро. Коготь полоснул по руке; брызнула кровь. Словно не заметив, что пострадал, герой отплатил зверю той же монетой. Оставалось только дивиться его самообладанию и проворству: вот он прянул вперед – и одним мгновенным движением рассек мышцы на передней лапе зверя.

Монстр взвыл от боли и отскочил назад, тупо глядя на рану. Столь же стремительно пассажир империала воздел оба своих клинка и – о чудо из чудес! – обрушился на кота так яростно и решительно, словно в одном-единственном человеке воплотился целый батальон.

Прежде чем можно было судить о результатах этого опрометчивого деяния, земля содрогнулась. Один за другим завибрировали громовые раскаты, так что у всех, кто в тот момент оказался на ногах, затряслись и подогнулись колени. Охранник и кучер встревоженно переглянулись, опасаясь, что началось землетрясение; в конце концов в горах такое случается. Даже саблезубые коты остановились и повели носами.

В следующее мгновение воздух содрогнулся от трубного рева, раздавшегося где-то совсем рядом с дорогой. Несколько высоких деревьев на обочине с треском обрушились, точно пораженные невидимой молнией; из-за них, продираясь сквозь подлесок, вырвались две гигантские фигуры.

– Что такое? – воскликнул мистер Киббл. – Что за шум? Что происходит?

– Потрясающе! – ответствовал доктор сверху.

– Я хочу взглянуть! – горячо взмолилась мисс Мона. – Мистер Киббл, вы мне не поможете?

Мистер Киббл даже во власти мрачнейшей задумчивости отличался безупречной учтивостью и поспешил ей на помощь, добавил к груде подушек еще несколько – учитывая миниатюрность юной леди. Встав на импровизированное возвышение, она протиснулась между профессором и доктором Дэмпом и, в свою очередь, высунула голову из окна. В следующее мгновение ее огромные, похожие на луны глаза изумленно расширились, столь удивительное зрелище открылось ее взгляду.

У обочины стояли два лохматых рыжих мастодонта в полной сбруе, с возками на спинах. В возке того, что поменьше, восседал коренастый коротышка в измятой серой шляпе и клетчатом жилете. Во втором, на спине у гигантского самца размером в два раза больше самки, обнаружился придурковатый юнец самого странного вида – со слезящимися глазами и раззявленным ртом. Пронзительным голосом он погонял животное вперед. Рядом с ним устроился бородатый субъект с похожими на орехи глазками и густой, кудрявой, смахивающей на овечье руно, мышасто-серой шевелюрой.

– Йоу! – кричал мистер Бенджамин Близзард, иначе Бластер. – Йоу! Йоу!

– Смотри-ка, коты! – воскликнул джентльмен в клетчатом жилете. – А ну, задай им жару, племянник!

– А как же! – отозвался Бластер, свирепо встряхивая фетровой шляпой с вислыми полями. – Коронатор – бей!

Великолепный рыжий секач, завидев двух котов (рядом с его внушительными габаритами они казались жалкими карликами), отлично знал что делать. Он изогнул хобот и снова оглушительно затрубил во всю силу легких. А затем ринулся на врага; причем все, кто стоял на земле, поспешили убраться с его дороги.

– Коронатор – бей!

– Чарли говорит: бей! – подхватил Овцеголов с безумным смехом, потрясая стиснутым кулаком.

Коронатор поднял переднюю ногу – и ударил о землю с такой силой, что горы вокруг содрогнулись. Все это почувствовали; даже перевернутая карета слегка накренилась набок. К несчастью для одного из хищников, его мерзкая голова оказалась как раз между ногой и землей – и в результате сплющилась в лепешку.

Ни минуты не медля, Бластер резко развернул секача и, отпустив поводья, направил его прямиком на собрата поверженного хищника.

– Коронатор – бей!

Оставшийся в живых кот, видя, как грубо разделались с его сотоварищем – раздавленным, так сказать, злой судьбой, – и оказавшись ныне лицом к лицу с призраком секача-мастодонта, что на всех парах мчался на него, отскочил назад. Он зарычал, встопорщил шерсть, оскалил сверкающие саблезубые клыки, словно говоря: «На сей раз ваша взяла, трусливые прохиндеи, но в следующий раз я вам задам!» – и, развернувшись, исчез за деревьями.

С уст Бластера сорвался победный вопль. Он торжествующе замахал шляпой; его дядя, восседающий во втором возке, откликнулся не менее радостно. Ликование же грязного и оборванного Овцеголова просто не поддается описанию: он захлопал в ладоши, запрокинул голову и разразился безудержным смехом, осыпая убегающего саблезубого кота всевозможными нелестными эпитетами.

Совместными усилиями профессор и его коллеги помогли дамам выбраться из кареты. Пока они занимались этим непростым делом, мистер Хокем и его спутники сошли с возков на землю, где их встретили с распростертыми объятиями кучер, охранник и пассажир империала.

Путешественники осыпали погонщиков мастодонтов бурными изъявлениями благодарности. Простодушный мистер Хокем стянул с головы шляпу и принялся мять ее в руках, бормоча, что на его взгляд он не сделал ровным счетом ничего особенного и что, если кого и следует поблагодарить, так это Коронатора и послушную Бетти.

– В конце-то концов, – добавил он, кивнув в сторону своих обожаемых мастодонтов, – этих зверей, сэр, ничего не остановит.

И профессор Тиггз и доктор сразу узнали мистера Хокема: он время от времени заглядывал в «Синий пеликан», хотя формально джентльмены друг другу представлены не были. Не в первый раз видели они и нелепого мистера Эрхарта, иначе Чарли-Овцеголова. Собственно говоря, однажды доктор даже диагностировал необычный недуг мистера Эрхарта – основываясь отчасти на собственных наблюдениях, отчасти на рассказах других людей, мнению которых он вполне доверял. Разумеется, сам Овцеголов, узнай он о том, немало подивился бы, поскольку считал, что никакими болезнями не страдает.

Но вот, как и следовало ожидать, очередь дошла до пассажира империала. Тот уже подобрал шарф и круглую фетровую шляпу и теперь стоял неподалеку, глядя в сторону и прислушиваясь к разговору, однако стараясь не привлекать к себе излишнего внимания.

– Вы очень храбрый человек, сэр, – проговорил профессор, выступая вперед. – Мало кто отважился бы сойтись с саблезубым котом в поединке один на один; не говоря уже о двух хищниках!

– Сдается мне, особого смысла в том не было, – заметил мистер Хокем, покачав головой и водрузив свою измятую шляпчонку на прежнее место. – Однако с вашей стороны это очень даже благородно и доблестно… Опять же, принимая в рассуждение котов!

– Целиком и полностью соглашаюсь, вы проявили недюжинную отвагу, – промолвил доктор, внося в разговор и свою лепту. – Могу ли я пожать вашу руку, мистер… э-э-э?

– Рука моя ни в каком таком отжимании не нуждается; впрочем, как вам будет угодно, – прозвучал занятный ответ. Пассажир империала развернулся и протянул запрошенную конечность, добавляя: – Меня зовут Джек Хиллтоп. К вашим услугам, сэр.

И взгляду профессора с доктором предстало еще одно лицо – на сей раз рябое, – знакомое им по «Пеликану», но до сих пор ни с каким именем не соотносящееся.

Как только церемония представления завершилась, доктор, изрядно заинтригованный, вновь обратился к Рябому:

– А ведь я вас помню, мистер Хиллтоп. Сдается мне, в последнее время я частенько видел вас в «Синем пеликане», – заметил он, сощурившись, – хотя до того вы в трактире вроде бы не появлялись.

– Дело в том, что до того меня в здешних местах вообще не было. Я в Солтхеде недавно, сами понимаете.

– Стало быть, вы приезжий?

– Можно сказать и так. Я… вроде как путешествую, сэр.

– Все мы вправе сказать о себе то же.

Мистер Хиллтоп иронически скривил губы в знак подтверждения.

– И еще одно, мистер Хиллтоп, – проговорил доктор. Взгляд его карих глаз остановился на той самой руке, которую высокоученый лекарь только что пожимал. – Ваше запястье… разве вас не ранил один из хищников? Я готов поручиться, что видел кровь.

– Верно, я тоже видел, – закивал мистер Хокем.

– Боюсь, джентльмены, у вас разыгралось воображение: никакой раны нету, сами понимаете, – ответствовал пассажир империала, стягивая с пресловутой руки перчатку. – Вот, посмотрите внимательно. Повторяю: вы со всей очевидностью глубоко заблуждаетесь.

Доктор задумчиво шагнул назад с видом весьма озадаченным. Запястье мистера Хиллтопа пятнала запекшаяся кровь; однако же, как совершенно справедливо указал мистер Хиллтоп, никакой раны не было и в помине.

– Кажется, вы правы. Никакой раны нет… отрицать бесполезно. Хотя следы крови со всей определенностью остались – и на вас, и на рукояти сабли. Вот, гляньте сами… я пожал вам руку и тоже испачкался.

– Да это кровь хищника, сэр; я же ранил его моим клинком…

– А вот и прореха в перчатке – там, где коготь…

Доктор умолк на полуслове, в глубине души зная, что чувства его не обманывают. Слабую часть клинка – от середины до конца – и впрямь обагряла кровь саблезубого чудища. Алела кровь и на рукояти. Но вот часть клинка от эфеса до середины была девственно-чиста. Тогда откуда же взялись пятна крови на рукояти и на запястье? И как насчет порванной перчатки? Во всем этом ощущалось что-то странное, и хотя доктор понятия не имел, что именно, мысленно он дал себе обет разгадать загадку.

– Да. Да, конечно же. Это кровь саблезубого кота. И о чем я только думаю?

– Вы едете в Пиз-Поттидж, мистер Хиллтоп? – осведомился профессор, подметив то же несоответствие, что и доктор. – У вас там дела?

– Нет, сэр, никаких дел, – ответствовал пассажир империала. – Я намерен немного отдохнуть там с пользой для здоровья. Туманы Солтхеда… в это время года они крайне вредны, как я недавно выяснил. Мне, понимаете ли, посоветовали подыскать климат посуше, и недаром: а то где мои былые энергия и мужество?

«Энергия и мужество», – думал про себя профессор, искоса поглядывая на доктора Дэмпа: судя по выражению лица высокоученого эскулапа, он размышлял примерно о том же. Если зрелище того, как мистер Хиллтоп в одиночку бросил вызов хищникам, не свидетельствовало об энергии и мужестве, то что же это, спрашивается, такое? Впрочем, за отсутствием иных фактов тему пришлось оставить.

Единогласно решили заручиться услугами мистера Хокема на последний участок дороги до постоялого двора – коренастый коротышка заверил, что до него уже рукой подать. Сперва, однако, предстояло перегрузить все вещи и кладь из кареты на мастодонтов. Чтобы облегчить доступ к возкам, Бластер приказал животным опуститься на колени – так, что те легли брюхом на землю. Багаж более громоздкий поднимали наверх при помощи веревки и шкива, а там сумки и саквояжи принимал Овцеголов и расставлял их аккуратными рядами в багажных отделениях возков. При всех его прочих недостатках грузчиком он оказался превосходным.

Пассажирские возки устанавливались поверх потников между лопатками мастодонтов, сразу за головой. Багажное отделение представляло собой своего рода надставку позади возка, по сути дела – грузовую платформу, состоящую из нескольких отдельных отсеков, размещенных вдоль спины и по бокам животного. Эти отсеки были на удивление вместительны, и не приходилось сомневаться, что в них возможно перевозить немало клади; по чести говоря, куда больше, чем удавалось впихнуть и втиснуть в перевернутую карету.

– Да у вас дело поставлено на совесть, мистер Хокем! – похвалил профессор, залюбовавшись тем, как его тяжеленную дорожную сумку в мановение ока водрузили на спину Коронатора.

– Да-да, весьма! – с восторгом подхватил мистер Киббл. Доктор тоже воодушевился, с радостью предвкушая очередное увлекательное приключение в обществе погонщиков мастодонтов.

Поутру путешественникам предстояло нанять почтовый дилижанс и на нем добраться от постоялого двора до «Итон-Вейферз». (Было замечено, что, едва заслышав название усадьбы мистера Банистера, Овцеголов извлек из-под лохмотьев массивные серебряные часы и поднес их к уху.) А кучер со стражником собирались возвратиться к месту крушения вместе с мистером Хокемом и его подручными, подлатать карету, насколько это возможно, и с помощью мастодонтов доставить ее обратно на Мостовую улицу.

Наконец настало время садиться в возки. Здесь в ход пошли длинные веревочные лестницы, спущенные вниз от дверей. От этой авантюры все пришли в полный восторг, даже мисс Нина; точнее, все, кроме суетливой Сюзанны, которая, раскачиваясь, крутясь, цепляясь руками за веревки и беспомощно повисая по пути наверх, изрекла свое любимое «О-о-о! Бог ты мой!» никак не менее десяти раз. Как только все благополучно оказались наверху, лестницы втянули, а двери надежно заперли. Громотопы поднялись на ноги. Путешественники изумленно охнули: земля стремительно ушла вниз, и теперь прямо перед ними расстилалась широкая панорама гор, одетых вечерними сумерками.

– Когда-то мне довелось путешествовать на мастодонтах от Солтхеда до Фишмута, – сообщил доктор, обосновавшийся в Беттином возке вместе с мистером Хокемом и дамами. – В былые дни, еще до того как в обиход вошли кареты дальнего следования. В ту пору я был совсем молодым студентом-медиком и, как это водится, только о занятиях и думал – вечно засиживался допоздна и читал заумные книги, запивая их крепким кофе. Вел караван предприимчивый старик, примерно с вас ростом, мистер Хокем, – настоящий кладезь всевозможных любопытных познаний. Он, как можно ожидать от человека, избравшего такой род занятий, вдоволь попутешествовал по разным графствам. Кстати, вы удивительно на него похожи.

– Это, надо думать, был мой отец, сэр, – отозвался мистер Хокем, поблескивая крохотными голубыми глазками. – В конце концов бизнес-то у нас семейный. Среди погонщиков мастодонтов это дело обычное… ну, среди тех, что еще остались.

– Господи милосердный, выходит, что и вы тогда путешествовали вместе с нами! Я вроде бы припоминаю, что при старике был сын – помогал управляться с животными. Да-да, в самом деле, сдается мне, мы с вами уже встречались, мистер Хокем, – на пути в Фишмут много лет назад!

– Очень может быть, что и так, сэр.

– Хотя в ту пору оба мы были помоложе.

Мистер Хокем искоса застенчиво глянул на собеседника и аккуратно поддернул и оправил на себе клетчатый жилет.

– Сдается мне, кое-кто из нас ни капельки не изменился, – улыбнулся он.

Доктор расхохотался от души; с этого момента коренастый коротышка еще больше вырос в его глазах.

– А как вам наше новое предприятие, сэр? Хотя вот вам, что называется, ирония судьбы: в конце концов мы временно пассажиров не обслуживаем, потому что, видите ли, пассажиры временно переметнулись на кареты. А занялись мы грузоперевозками, и что же мы тут видим? Оба возка битком набиты пассажирами! Престранная история, скажу я вам; и с этим никак не поспоришь!

– Я удивлен, но удивлен приятно. Я-то думал, что таких, как вы, в наших краях уже почти что и не осталось. Ну, если, конечно, не считать нескольких старых северных и восточных маршрутов.

– По большей части так оно и есть, сэр; уж такова жестокая правда жизни. Но кое-кто еще держится на плаву – и тут, и там. Вот мы с пареньком – а молодой человек, сэр, приходится мне племянником – попытаемся еще раз да посмотрим, чем дело кончится. Ежели не выгорит, – ну что ж, оно, конечно, печально, но для того, кто работы не чуждается, это все ж таки не конец света!

– Сегодня нам как раз встретился караван рыжих мастодонтов, мистер Хокем, они шли на юг, – проговорила мисс Мона, простодушно делясь сведениями и даже не подозревая, что за эффект они произведут. – Вы, случайно, не знаете, куда они направлялись? Пассажиров мы при них не разглядели. Вели мастодонтов четверо погонщиков, двое – с яркими красными вымпелами на шестах.

Голубенькие глаза мистера Хокема погасли, хотя, конечно же, он постарался, чтобы прочие этого не заметили. Ответил он не сразу, сперва несколько раз поддернул и оправил жилет – я бы сказал, скорее небрежно, чем аккуратно, – и в заключение хорошенько измял свою шляпу.

– Может статься, один из старых выездов перебирается на другое стойбище. Может статься, животные перешли к новым хозяевам. В наши… в наши дни такое на каждом шагу случается.

– Великолепные были экземпляры, как на подбор. Мистер Киббл предположил, что их путь лежит в Вороний-Край… ну, в зоосад. Но ведь это неправда! Скажите, что неправда!

– Понятия не имею, – отозвался мистер Хокем довольно категорично, что не вполне вязалось с его характером. И демонстративно занялся вожжами, глядя прямо на дорогу перед собой. Однако, несколько минут поразмыслив, он обернулся к юной леди и, добродушно улыбнувшись, прибавил: – В конце концов, мисс, не мое это дело.

Путешественники между тем заметили, что наезженная дорога осталась далеко позади, а мастодонты идут по старой тропе, которая явно им отлично знакома. Мистер Хокем объяснил, что этот путь лежит напрямую, в отличие от петляющего тракта, однако на лошадях по нему не проехать, для громотопов же, приученных к путешествиям по горам, это – пара пустяков.

Сам переход оказался куда легче и проще, нежели ожидалось. Со своих раскачивающихся «наблюдательных вышек», вознесенных высоко над землей, пассажиры любовались великолепными панорамами окрестностей, где уже расползались длинные ночные тени. Со временем путешественники поднялись на ровное плато, откуда открывался вид на темную долину: внизу тут и там светились окошечки, над трубами домов вился дым. А у горизонта впервые обозначились вересковые нагорья, где стремительно гасли меланхолические сумеречные тона и оттенки. На черном небе замерцали и засияли звезды, и поднялся холодный белый серп луны.

– О пленительная Диана! – восторгался доктор, не сводя глаз с небесного дива. – Королева ночи приветствует нас по прибытии! Это – счастливая примета, знаете ли! Судьба нам явно благоприятствует. А вон там, видите – Бродширская долина!

– А вон и постоялый двор, – подхватил мистер Хокем.

Не прошло и нескольких минут, как путешественники добрались до места назначения – с изрядным опозданием, однако не слишком-то подавленные, учитывая, что им пришлось пережить. Хозяин трактира и его жена при виде гостей облегченно перевели дух: поскольку солтхедский экипаж в назначенный срок не появился, они уже изрядно беспокоились.

Постоялый двор, как не преминули отметить путешественники, носил вполне уместное название «Кот и скрипка» и по меркам горных гостиниц укреплен был на совесть – с массивной дубовой дверью, высокими узкими фронтонами и крохотными оконцами, забранными железными решетками. Над входом висела цветная вывеска с изображением саблезубого кота, воспроизведенного художником с пугающей реалистичностью: с трубкой в зубах, самозабвенно пиликающего на скрипке.

Тем же вечером, на славу укрепив плоть и дух сытной трапезой и поданными в изобилии напитками, путешественники и трактирщик собрались у огня потолковать о событиях дня. И, как и предсказывал доктор, в завершение вечера хозяин «Кота и скрипки» всласть попотчевал их байками о повседневной жизни в горах, от которых просто кровь в жилах стыла. Истории эти по крайней мере один из присутствующих – сам трактирщик, разумеется! – находил весьма занятными, а вот кое-кто из слушателей в результате отправился спать, дрожа мелкой дрожью.

По счастью, ночь прошла спокойно. Поутру, когда сияющий восход развеял последние отголоски впечатлений от кошмарных воспоминаний трактирщика, мистер Хокем и его спутники отбыли восвояси. На прощание кучер и стражник заверили, что через несколько дней, строго в назначенный час, в Пиз-Поттидж прибудет в высшей степени надежная карета Тимсона, дабы отвезти путешественников домой.

Как и предполагалось, в «Коте и скрипке» профессору и его спутникам удалось нанять почтовый дилижанс до «Итон-Вейферз». Конюх и его подручные вовсю грузили багаж и подготавливали к отъезду все, что нужно, когда в холодный солнечный свет вышел мистер Джек Хиллтоп – он тоже ехал в Пиз-Поттидж.

С соседней изгороди вспорхнули птицы; видимо, их вспугнуло внезапное появление человека. Мистер Хиллтоп тут же остановился. Он поднес руку ко лбу, вторую вытянул прямо перед собой, устремив пронзительный сосредоточенный взгляд на пичуг. И постоял так несколько секунд, точно читая некие письмена, начертанные в небесах пролетающими воробьями.

– Что-то не так, мистер Хиллтоп? – осведомилась мисс Мона, выходя из трактира в сопровождении доктора.

– А-а, мисс Джекс, доктор Дэмп… нет-нет, все в порядке, – отозвался ряболицый джентльмен, мгновенно прерывая свое странное занятие. – Я, видите ли, наблюдал за сменой знамений в природе. Думаю, сегодня ближе к ночи пойдет дождь.

– С чего вы взяли? – удивился доктор. – В небе ни облачка, и взяться им неоткуда. В здешних местах климат в это время года по большей части сухой и холодный. Вы же сами засвидетельствовали, что нездоровые береговые туманы сюда не проникают. Не считая легкого морозца, денек сегодня на диво погожий; да и вся неделя выдалась ясная, если верить трактирщику.

Мистер Хиллтоп пожал плечами и уставился в землю. Как вам угодно, казалось, говорил он, хотя облечь свой ответ в слова молодой человек так и не удосужился.

– Послушайте, – не отступался доктор, великолепный в своем пижонском пальто и вишневом жилете; любимая трубка, путешествующая к губам и обратно, придавала ему вид весьма глубокомысленный. – Мне доводилось слышать о предсказателях, обладающих даром прозревать будущее – или волю богов, если угодно – посредством наблюдения за определенными природными явлениями, как, скажем, полет птиц, или вспышки молнии, или цвет и форма овечьей печени. Методы авгуров, гадание по внутренностям животных, по вспышкам молнии… все это – мои тайные увлечения, скажу я вам, с тех самых пор как я учился на последнем курсе под началом профессора Гриншилдза из Антробус-колледжа, что в Солтхеде. Вы его, часом, не знаете? Выдающийся ученый, профессор античной филологии, ныне на пенсии, хотя по-прежнему пользуется заслуженной славой, и в придачу большой специалист по древним цивилизациям.

– Те, кого вы упомянули, давным-давно ушли в небытие, сами понимаете, – ответствовал мистер Хиллтоп с улыбкой, глядя из-под полуопущенных век на гравий у себя под ногами. – Что до вашего выдающегося ученого, профессора античной филологии… боюсь, что с ним я и вовсе не знаком.

– Да-да, вы правы, почти все они умерли и унесли свои познания с собою в могилу. Ах, милый старый Антробус! Я ведь в том колледже, можно сказать, воспитан! Там прошла моя беспечная юность, мистер Хиллтоп! Тогда нам казалось, будто нет в мире ничего такого, что неподвластно научному познанию и расшифровке, стоит лишь посвятить себя проблеме целиком и полностью. Живо, словно наяву, вспоминаю я наши вечерние посиделки, и как мы взахлеб беседовали с остроумцами из самых разных уголков земли!.. Кстати, не сочтите вопрос за дерзость, но сами-то вы откуда, мистер Хиллтоп? Вы ведь так и не сказали, из каких краев приехали.

– Из других мест, – сдержанно ответствовал мистер Хиллтоп.

– Это как раз понятно, хотя и довольно расплывчато. Более того, ясно, что вы не стремитесь об этом сообщать.

– Да я то здесь, то там, – пояснил мистер Хиллтоп, тем самым существенно сужая область поиска. – Скажем так: я много путешествовал, на время обосновался в Солтхеде, а сейчас я на отдыхе. Что за жизнь без отдыха, в конце-то концов?

– На отдыхе? В одиночестве?

– Именно, – подтвердил Джек Хиллтоп, чуть откидывая голову и пощипывая усы большим пальцем и указательным. – К сожалению, так оно и есть. Я, сэр, держусь особняком, хотя одиночество это вынужденное. Судьба меня, понимаете ли, изрядно потрепала.

Доктор в последний раз окинул пассажира империала задумчивым взглядом; непроницаемое лицо мистера Хиллтопа хранило выражение полного равнодушия. Оба явно не знали, что тут можно добавить и как себя вести. Оно и к лучшему, поскольку в эту самую минуту со двора донесся зов, и двое джентльменов, а вместе с ними и мисс Мона поспешили занять свои места в дилижансе, каковой вскорости и отбыл.

Ближе к вечеру почтовый дилижанс вкатился в живописную деревушку под названием Пиз-Поттидж, прогрохотал по старинной, мощенной булыжником улочке, мимо сложенных из камня магазинчиков, глядящих на зеленую лужайку, и остановился перед гостеприимным трактиром под названием «Конь в яблоках». Профессор и его спутники уже прощались с мистером Хиллтопом, когда к крыльцу подскакал джентльмен верхом на сером гунтере и, приложив руку к шляпе в знак приветствия, закричал:

– Эгей, профессор Тиггз! Вот и вы наконец! Добро пожаловать, сэр!

– Да это же Гарри! – воскликнул профессор.

Всадник проворно спрыгнул на землю и подбежал к бывшему своему наставнику, спеша пожать ему руку – тепло и крепко, с поистине юношеской энергией. Не прошло и нескольких минут, как обоим университетским мужам уже казалось, что они не расставались ни на день.

– Как поживаете, сэр, как поживаете? До чего славно снова с вами увидеться!

– А вы отлично выглядите, друг мой Гарри. Похоже, сельская жизнь пошла вам на пользу.

– А вы, мой любезный сэр, вы ни на йоту не изменились со времен нашей последней встречи в Суинфорде!

Молодой мистер Банистер выглядел весьма эффектно: в элегантной темной куртке для верховой езды, в полосатом канареечно-желтом жилете, небесно-голубом шейном платке и кожаных бриджах, заправленных в бурые сапоги с отворотами. Высокий, худощавый, атлетического сложения, двигался он легко и пружинисто, так, что любо было смотреть; прибавьте к этому широкий умный лоб; большие глаза, очень яркие и живые; правильный подбородок с ямочкой и короткую стрижку на деревенский манер. Что до характера, мистер Гарри Банистер отличался великодушием, открытостью и сердечностью, а держался свободно и непринужденно, весело и естественно. Было у него и немало других достоинств, в придачу к уже упомянутым.

Сопровождал его, как только теперь заметили путешественники, слуга в костюме лесничего или сторожа при усадьбе – пожилой человек с очень добрым лицом, гигантскими бакенбардами, что сходились под подбородком, и глубоко посаженными серьезными глазами. Весь его облик излучал спокойную уверенность – так выглядят люди, много времени проводящие наедине с природой.

– Доктор Дэмп! – воскликнул Гарри удивленно, обмениваясь приветствиями с высокоученым эскулапом. – Давненько мы с вами не виделись, что и говорить! Неужто вы оставили практику, чтобы сопровождать моего наставника и учителя в поездке? Превосходно, просто превосходно! Добро пожаловать, сэр, добро пожаловать!

Доктор с улыбкой обернулся к своему академическому другу, словно говоря: «Ну, Тайтус? Никаких проблем!»

– А это, – промолвил профессор, игнорируя приятеля, – мой молодой секретарь, мистер Остин Киббл, содействующий мне в моих изысканиях. Я взял на себя смелость попросить его присоединиться к нам.

– И вам добро пожаловать, мистер Киббл! – закричал исполненный энтузиазма Гарри, пожимая руку мистера Киббла с таким жаром, что очки секретаря запрыгали и затряслись на манер детской погремушки. – Что, приглядываете за моим стариком-наставником, э?

– Кроме того, доктор, насколько мне известно, желает в этой связи кое-что вам сообщить, – проговорил профессор, искусно передавая слово коллеге-медику.

Вот так доктор Дэмп, вспомнив об обещании «все объяснить мистеру Банистеру», данном еще на Пятничной улице, вдруг оказался в центре внимания.

– Да, хм… ну… собственно говоря, все очень просто. Позвольте мне представить вам наших спутниц, – начал он. – Мисс Мона Джекc… и, конечно же, ее сестра, мисс Нина Джекc.

Живые и яркие глаза мистера Банистера засияли еще более ярко и живо, по мере того как на него обрушивался сюрприз за сюрпризом.

– Что! Доктор Дэмп… профессор Тиггз… вы, никак, половину населения Солтхеда с собой привезли? – воскликнул он, с комичным изумлением заглядывая в дилижанс и словно ожидая обнаружить спрятанную там целую толпу горожан.

– Поспешу добавить, что сестры Джекc оказались лично вовлечены в таинственные события, омрачающие жизнь Солтхеда, – объяснил доктор. – Собственно говоря, они стали свидетельницами одного из тех примечательных явлений, о которых шла речь в вашем письме. Сознаюсь: я позволил себе вопиющую вольность и пригласил их присоединиться к нам, потому, разумеется, что они непосредственно заинтересованы в разрешении загадки. В создавшихся обстоятельствах я решил, что их опыт может оказаться небесполезным в ходе расследования загадочных феноменов, побудивших вас написать Тайтусу.

– Понимаю, – отозвался Гарри, массируя подбородок и явно забавляясь про себя, несмотря на почтительную мину; хотя на мгновение лицо его омрачилось при упоминании о тучах, собравшихся над «Итон-Вейферз». – Ну, что ж! Что на это может ответить любезный хозяин, кроме как: «Добро пожаловать!» Добро пожаловать, всем и каждому! Я страшно рад вас видеть – всех до единого. Добро пожаловать в наш уголок мира! Но расскажите, профессор, что же все-таки приключилось с каретой Тимсона?

Профессор Тиггз, и доктор, и мисс Мона, и мистер Киббл вкратце описали гостеприимному хозяину приключения предыдущего дня. В ходе рассказа мистер Банистер заметно посерьезнел, шаг за шагом переходя от озабоченности к крайней степени тревоги, затем к ужасу и, наконец, к глубочайшему огорчению. Под конец выглядел он так, словно готов был сам вступить в драку.

– Мне следовало лично за вами съездить! – пылко воскликнул молодой человек. – Наезженная дорога порою бывает опасна, это правда, хотя за последнее время мы с проблемами почти не сталкивались. Я просто вне себя. Прошу вас, друзья, примите мои глубочайшие извинения. Выразить не могу, как я благодарен судьбе за то, что вы добрались благополучно! Спасибо, что согласились погостить в «Итон-Вейферз» – дважды, и трижды, и четырежды спасибо!

Узнав в ходе разговора о беспримерной храбрости, проявленной мистером Джеком Хиллтопом, мистер Банистер пригласил сего джентльмена отправиться в «Итон-Вейферз» вместе с остальными, буде он того пожелает. Поначалу мистер Хиллтоп бурно запротестовал, уверяя, что никаких дел у него там нет, что он здесь на отдыхе, восстанавливает здоровье, сами понимаете, и ни в коем случае не желает навязываться. Мистер Банистер настаивал; мистер Хиллтоп отказывался; мистер Банистер продолжал настаивать; мистер Хиллтоп, оглянувшись на остальных и словно спрашивая у них совета, наконец смягчился и поддался на уговоры.

– Превосходно! Значит, все улажено, – воскликнул Гарри, радостно захлопав в ладоши. – Могу вас уверить, профессор, мы вас ждали с нетерпением! Просто не выразить, насколько спокойнее сделалось у меня на душе от того, что вы согласились приехать.

– Надеюсь, мы сумеем вам хоть сколько-нибудь помочь, – улыбнулся профессор.

– А! Вот в этом я ни капельки не сомневаюсь. И еще раз умоляю: примите мои глубочайшие извинения по поводу тяжкого испытания, что выпало на долю вам и вашим спутникам. Ох! Подумать только, я ведь совсем позабыл представить вам моего слугу, – промолвил мистер Банистер, указывая на своего спутника. – Мой старший лесничий, Нед Викери. Нед состоит в услужении при нашей семье куда дольше, чем я в состоянии припомнить, хотите – верьте, хотите – нет; в той же самой должности он много лет служил моей покойной тетушке, мисс Каролине Ноукс. Его свидетельства из первых рук касательно беспорядков в усадьбе окажутся для вас небезынтересны. Но об этом потом! Позвольте сперва доставить вас домой. Профессор, мы с Недом вас проводим. Прикажите форейтору следовать за нами. Дорога местами разветвляется.

Так наши друзья вступили на последний этап своего путешествия. Маленький отряд тронулся в путь: профессор и его спутники – в дилижансе, форейтор – на подседельной лошади, а мистер Банистер и Нед Викери верхом на своих скакунах мчались впереди, указывая дорогу.

Сразу за деревней начинался густой высокий лес – сплошные ели и сосны. В воздухе разлилось дыхание мороза. Сделалось совсем тихо; безмолвное спокойствие лесных чащ нарушали лишь поскрипывание колес да цокот лошадиных подков. Холодное янтарное солнце, стремительно опускаясь к горизонту, роняло на дорогу скудные, похожие на прутья тени, что лишь усиливало мрачную, меланхолическую атмосферу леса.

Миновав еще несколько поворотов и ответвлений дороги, отряд въехал в ворота, обрамленные двумя освященными временем каменными столбами, и направился по длинной, обсаженной деревьями аллее непосредственно к «Итон-Вейферз». И столь огромными размерами отличалась усадьба, что с этого ракурса разглядеть ее целиком было невозможно; взгляду открывались лишь протяженная зубчатая стена, бесчисленные освещенные створные окошки и очертания взмывающей к небесам крыши, изобилующей трубами.

В конце подъездной аллеи дилижанс остановился. Навстречу ему высыпала суматошная толпа слуг – и тут же принялась выгружать багаж. Путешественники сошли на землю; здесь, перед сводчатым входом, размеры и великолепие усадьбы ощущались еще более отчетливо.

– Что за величественное здание! – восторженно воскликнул мистер Киббл, оглядываясь туда и сюда и зажимая одну из линз своих очков между большим пальцем и указательным, точно театральный бинокль. – Просто поразительно!

– В самом деле, мистер Киббл, вы, как всегда, ни словом не погрешили против истины. Настоящий дворец! – улыбнулся профессор, испытывая что-то вроде гордости при мысли о том, какая удача выпала одному из его студентов.

В вестибюле их встретило произведение искусства ничуть не менее впечатляющее. Это был портрет во весь рост, значительно больше натуральной величины, пожилого джентльмена в алонжевом парике и с тонкими усиками; глаза его светились отточенным, живым умом. Одет он был по последней моде своего времени; одной рукой он упирался в бок, другая покоилась на глобусе. Вокруг него громоздились книги и бюсты, свитки и пергаменты, и целая коллекция запыленных каменных экспонатов, – возможно, останки некоей угасшей цивилизации.

– Потрясающая штука, правда? Это мистер Томас Вэйн Скарлетт – для близких друзей и домочадцев просто Том. Вне всякого сомнения, самый прославленный из владельцев «Итон-Вейферз», и притом один из первых. Его дядя, мистер Вэйн Итон – вон там висит и его портрет, поскромнее, – как раз и построил дом в первоначальном варианте; с тех пор его значительно расширили и увеличили. Сам же Том Скарлетт процветал лет этак триста назад. Однако подробнее обо всем об этом мы поговорим завтра, – объявил мистер Банистер с видом несколько загадочным.

Шаркая ногами по полу, подошел престарелый слуга, тучный, седобородый и лысый, с огромными любопытными глазищами.

– А! Миттон, – улыбнулся мистер Банистер. – Знаете, у нас ведь еще гости! Это – профессор Тиггз из Солтхеда, а это – его коллеги, доктор Дэмп и мистер Киббл; а это – мисс Мона Джекc и мисс Нина Джекc, и при них – горничная; и вот еще мистер Хиллтоп, тоже из Солтхеда. Нам понадобится несколько комнат… пожалуй, ряд апартаментов вдоль боковой галереи, сразу над усыпанной гравием аллеей. Из той части дома вид открывается просто великолепный; да там и наиболее удобно.

Слуга кивнул и отбыл инструктировать горничных.

– Мы дадим вам слегка прийти в себя, прежде чем накроют на стол. После путешествия столь волнительного немного отдохнуть вам явно не помешает. И, уж разумеется, сегодня вечером – никаких дел! Выспитесь хорошенько, а завтра, после завтрака, я, если позволите, созову вас на своего рода консилиум, и мы общими усилиями попытаемся разрешить нашу небольшую проблемку.

Такому плану все только порадовались. Вскоре Миттон уже проводил гостей в отведенные им комнаты. В просторных покоях, приготовленных для сестер Джекc – заставленных диванами и оттоманками, от пола до потолка обитых панелями из резного дуба, с дорогими гардинами, и старинными портретами, и лампами с мягким, приглушенным светом, – мисс Нина сняла капор, в сопровождении Сюзанны направилась прямиком к туалетному столику и принялась придирчиво разглядывать себя в зеркале. В результате пережитого язык у нее, по всей видимости, развязался; в течение дня, в дилижансе, она сделалась просто-таки говорлива, как если бы вновь стала самой собой – самой собой, так сказать, допикеринговских времен. Теперь, усевшись перед зеркалом, девушка весело щебетала о том о сем: и какое сильное впечатление произвел на нее мистер Гарри Банистер, и его великолепная усадьба, и его великолепные слуги, и великолепные комнаты. Мисс Мона, наблюдая за сестрой с мягкого дивана, ко всему этому отнеслась весьма неодобрительно, размышляя про себя, в то время как Нина занималась туалетом, о том, что сестра ее и впрямь стала прежней – чересчур прежней.

Ах! Откуда же ваше неодобрение, мисс Мона? Не вы ли навязали сестре эту поездку, чтобы развеять ее печаль и меланхолию? А теперь, когда, по всей видимости, цель достигнута, к чему удивляться, к чему горевать, если ваша сестра вернулась к вам такой, какой была всегда? Неужто вы и впрямь верили, что она может измениться?

– Он страх как хорош собой, ты не находишь?

– Да, наверное, по-своему, – отозвалась мисс Мона несколько уклончиво. – Во всяком случае, весьма эффектен.

– А разве это не одно и то же? – осведомилась ее сестра, отворачиваясь от зеркала с видом, яснее слов говорившим, что ответ на этот вопрос один, и только один.

– Красота бывает разная, – негромко проговорила Мона.

– Кроме того, он баснословно богат, – продолжала мисс Нина, накладывая тени на веки. Сюзанна вовсю хлопотала вокруг хозяйки, пытаясь расчесать ее локоны, что мисс Нину явно отвлекало. – Право, Сюзанна, понятия не имею, что ты здесь вообще делаешь. Не понимаю, зачем я только тебя терплю. Как всегда, Мона, во всем виновата ты. Но, возвращаясь к мистеру Банистеру… Как ты думаешь, он женат? Как тебе показалось: да или нет?

– Вот уж не знаю. Полагаю, что нет, поскольку о жене он не упомянул ни словом, и никакой миссис Банистер нас не представили. Но, может статься, мы познакомимся с ней за ужином.

– На моей памяти он не женат, – предположила Сюзанна, отвлекаясь от своих обязанностей.

– Ах, плутовка, да на твоей памяти он никогда и не женится! – воскликнула мисс Нина, игриво хлопнув горничную по руке, на что Сюзанна отреагировала взрывом бурного веселья. – До чего жаль будет, если при нем и впрямь обнаружится супруга! – И мисс Нина вновь погляделась в зеркало с видом слегка удрученным.

– Да ведь тебя этому джентльмену только что представили, – напомнила сестра. – И что же? Ты во власти нового увлечения – так быстро?

– Ах, Мона, Мона, – ответствовала мисс Нина, качая головой. – Маленькая моя сестренка, порою ты бываешь просто невыносима! Даме полагается блистать в обществе, разве ты не понимаешь, а для этого даме необходимо отчетливо представлять себе ситуацию – знать в точности, как себя держать и каковы ее шансы. Таковы правила этикета; этого от нее ждут. И «увлечение», пользуясь твоими же словами, здесь абсолютно ни при чем!

– А что, цыпленочек вы мой, коли жена у него – сумасшедшая, вот он и прячет ее от посторонних глаз, запирает на ключ где-нибудь в глубине дома! – лукаво прыснула Сюзанна.

– Ах, гадкая ты, противная плутовка! – рассмеялась Нина, снова хлопнув горничную по руке. – Да ты сегодня разошлась не на шутку!

– А заодно и романов твоих начиталась, – добавила мисс Мона.

– Только потому, что мистер Банистер хорош собой, богат, живет в роскошной усадьбе и в здешних краях считается за принца… право же, Мона, как мало ты знаешь жизнь! Сдается мне, что если в нашем доме кто и злоупотребляет чтением, так это ты. В конце концов, всем известно, что в чрезмерном количестве книги парализуют ум, приковывают внимание к таким занудным, никому не нужным предметам, как существительные, глаголы и инфинитивы, и причастия прошедшего времени, и неопределенные артикли, – и к людям, которые никогда не существовали, и к событиям, которых не было и быть не могло! Все это, при отсутствии повседневного светского общения, загружает мозг чужеродными понятиями, так что человек полностью утрачивает способность мыслить самостоятельно.

– Я предпочитаю видеть в книгах старых друзей, тех, что никогда не умрут и не изменятся. Они тебя не бросят, держатся с тобой на равных и всегда обращают к тебе привычное, честное лицо. Что до тебя, – добавила мисс Мона, ибо в голову ей пришел новый аргумент, – так не тебя ли возможно упрекнуть в чрезмерной приверженности к хандре и меланхолии?

– Право же, Мони, лучше бы не напоминать мне об этом.

– Говоришь, мистер Гарри Банистер хорош собой и богат. Что, он так же красив, как мистер Пикеринг? Уж там-то о богатстве речь не шла!

– Мистера Пикеринга красавцем никто бы не назвал, а…

И мисс Нина прикусила язычок, понимая, что сама себя выдала.

– Да полно тебе, все и так ясно как белый день, разве нет? – многозначительно улыбнулась мисс Мона. – Отец был прав. Мистер Пикеринг тебе совершенно не подходил – не говоря уже о том, что и тебе на него было наплевать. Он тебе безбожно льстил всеми доступными способами; кроме того, он изрядно попутешествовал на своем веку и осыпал тебя подарками. Кроме того, он имел несчастье поверить, когда ты сказала бедняге, что любишь его – что немедленно поставило его в исключительное положение по отношению к обычным твоим поклонникам.

– Право же, Мона, понятия не имею, о чем ты, – отозвалась сестра, помолчав немножко и лукаво потупившись. В следующее мгновение мисс Нина вновь принялась прихорашиваться с удвоенным усердием. Сюзанна столь же ревностно взялась отвлекать госпожу, ибо возиться с ее прической еще не закончила.

– Я на иное и не рассчитывала, – промолвила мисс Мона, подвигаясь на самый краешек дивана. – А когда мистер Пикеринг завербовался на «Лебедь» – из-за того что ты его так жестоко обидела, – ты протестовала не потому, что он уезжал, а потому, что ты при этом лишалась его ухаживаний, и подарков, и прочих комплиментов в адрес своей ненаглядной персоны.

– Остерегись, Мона! Ты ровным счетом ничего не знаешь о подобных вещах – ни понаслышке, ни по опыту, вот и не говори о них.

– А когда ты увидела его в следующий раз – в тот вечер под окном, в тумане, отлично зная, что он мертв, – твоя больная совесть наконец-то одержала верх над тщеславием!

– Удивляюсь, сестра, что ты вообще знаешь о подобных предметах?

Последовала новая пауза; мисс Мона глядела в пол и размышляла над превратностями жизни.

– Почему ты не вышла замуж за Джорджа Керла? – с любопытством осведомилась она.

При этом вопросе ее сестра вздернула прелестный подбородок и расхохоталась.

– Замуж за дедулю Керла? За занудного старого болвана? Да ты шутишь!.. О, наверняка лет сто назад он и впрямь был очарователен! Право же, Мона, мистера Керла я никогда не любила – ни на минуту! Откуда у тебя подобные мысли?

– Ты и мистера Пикеринга не любила.

– Хорошо, мистера Пикеринга я не любила, – кивнула мисс Нина, слегка утомленная подобной настойчивостью. – Вот тебе, получи! Я все сказала. Ты довольна? Я никогда не любила мистера Пикеринга. Никогда, никогда. Но он мне очень и очень нравился. – И девушка порывисто вскочила на ноги. – Право же, сестричка, на что ты только тратишь время? Поторопись, приведи себя в порядок. К ужину опаздывать никак нельзя. В конце концов, это неучтиво.

И мисс Нина с достоинством выплыла из комнаты, оставив мисс Мону наедине с Сюзанной. Горничная пару раз хмыкнула и фыркнула, на нее глядя, но не проявила ни малейшего желания посодействовать девушке в сборах.

– Да, конечно, – проговорила Мона про себя, усаживаясь перед туалетным столиком на место сестры. Она глядела в зеркало на четко очерченное овальное личико и глаза, похожие на луны, гадая про себя: что, если в словах Нины есть некая доля правды? «Помудреть мы еще успеем», – гласит старая пословица. В сознании девушки вихрем проносился поток несвязных мыслей, сплетаясь в причудливую мелодию самоанализа.

Пробудил ее от грез перестук падающих капель. Не сразу поняв, в чем причина, Мона глянула в сторону окна. И тотчас же в ее памяти всплыло предсказание мистера Хиллтопа, ибо откуда ни возьмись полил промозглый дождь.

Глава VI История Гарри Банистера

К утру на смену дождю пришел легкий туман и окутал величественное здание усадьбы и ее окрестности. Лазурные небеса вчерашнего дня превратились в воспоминание; на бастионы и стены «Итон-Вейферз» пала необозримая серая пелена типично солтхедского свинцового оттенка. Однако в кустах щебетали птицы, а в каминах пылал огонь, что в придачу к оживленной, сердечной атмосфере, царившей в доме благодаря приезду гостей, успешно помогало развеять утреннее уныние.

Вчерашний ужин в банкетном зале был бесподобен: празднично пылали бесчисленные восковые свечи, меблировка изумляла роскошью, стол ломился от еды и питья… приходится ли удивляться, что путешественники, словно по волшебству, развеселились и воспряли духом? Даже мистер Хиллтоп, этот «гость поневоле», по всей видимости, наслаждался от души. Но стоило кому-нибудь упомянуть «тайны» Солтхеда или «треволнения» в «Итон-Вейферз», и зоркий наблюдатель заметил бы, что мистер Хиллтоп немедленно настораживал уши, а взгляд его становился напряженно-внимательным.

Накрыли завтрак – при том, что гости еще не вполне пришли в себя после вчерашнего ужина, – и на столе появились всевозможные «утренние» вкусности: яичница с ветчиной и картофель «по старинке», и пирог с гусятиной, и теплый подрумяненный хлеб, и кекс с коринкой и изюмом, и сбитые сливки с вином, а уж горячего чая и кофе – сколько душа пожелает. Как только путешественники утолили голод – то, что от него еще оставалось, – тарелки и чашки унесли в судомойню, а гости перебрались в гостиную и расположились в мягких креслах у огня. На заднем плане высился настоящий заслон из ширм, и тут же огромное окно эркера выходило на одетую туманом рощу; по контрасту с промозглым пейзажем тепло дома казалось еще более желанным. Там-то, в этой уютной обстановке, мистер Банистер и поведал во всеуслышание свою историю.

– Как вы, несомненно, помните, профессор – ради ваших спутников я повторюсь еще раз, – я унаследовал усадьбу «Итон-Вейферз» несколько зим назад, по смерти прежней владелицы, моей тетушки мисс Каролины Ноукс. В ту пору я жил в Солтхеде и скажу вам, что известие о ее смерти потрясло меня до глубины души. Я искренне любил тетушку, да и она была ко мне неизменно добра. В молодые годы я вел жизнь довольно-таки беспечную, и вдруг мне оказывается доверена судьба монумента столь внушительного! – Гарри взмахнул рукой, обозначая великолепный особняк, приютивший их всех под своим кровом. – Юношей я не раз навещал тетушку и, разумеется, отлично знал и дом, и парк; так что, когда я прибыл вступить во владение собственностью, для меня это было все равно что возобновить знакомство со старым, добрым другом.

Как вы можете себе предположить, усадьба за много лет несколько раз переходила от одного семейства к другому… три раза, если уж на то пошло. Первыми ее владельцами были Итоны и Скарлетты – вам наверняка запомнились портреты в вестибюле, – им на смену пришли Гиффорды, а затем – род Ноуксов и Банистеров, что ныне, надо добавить, тоже сходит на нет. Неумолимое время взимает свою дань; боюсь, тетушка Каролина в конце концов выбрала в наследники меня просто-напросто за отсутствием других претендентов. Тем не менее поместье превосходное и слуги вышколены образцово, как вы, вероятно, заметили, не пробыв здесь и нескольких часов.

Из упомянутых мною семейств непосредственное отношение к теме нашего разговора имеют Итоны и Скарлетты; я предполагаю, что между этим древним родом и нашими нынешними треволнениями есть некая связь. Собственно говоря, у истоков всей этой истории стоит не кто иной, как мистер Том Скарлетт. Позвольте пояснить.

Примерно месяцев пять назад мой старший лесник, Нед Викери, с которым вы познакомились вчера, осматривал парк на предмет нанесенного ущерба. Накануне бушевала страшная гроза – ливмя лил дождь, ярился и завывал ветер, обрушивший немало деревьев по всему графству. Я подумал, что разумно будет проинспектировать земельные угодья. Добравшись до ручья, что бежит через парк – если бы не туман, вы бы имели возможность полюбоваться на него из окна, – он обнаружил, что один из самых старых наших дубов выкорчеван с корнем и рухнул, перегородив водный поток.

Легенда гласит, что это самое дерево мистер Томас Скарлетт посадил своими руками примерно триста лет назад; все называли его «дубом Скарлетта». И огорчился же я, увидев спутника моего детства поверженным! Почва, в которую уходили корни, с ходом лет постепенно размягчилась – видимо, причиной тому стали разливы ручья и эрозия; буря всего лишь нанесла завершающий «удар милосердия». Падая, дерево выворотило изрядное количество земли. Что-то привлекло внимание Неда в этой жирной коричневой почве. Он потыкал в нее саблей – и лезвие уперлось в камень. Тогда Нед вернулся в дом и позвал меня.

По чести говоря, камни в земле, на территории парка попадаются довольно часто: по большей части остатки фундамента разных там амбаров и служб. Однако чтобы камень да был закопан под огромным деревом, у самой реки… Это показалось мне странным. Должен заметить, что ручей тек здесь не всегда; много лет назад прадед моей тетушки распорядился изменить русло, отведя поток от ближайшей рощи. В те времена, когда Том Скарлетт посадил дерево, никакой воды поблизости не было.

Так вот, мы с Недом взялись за дело не откладывая, но вскорости оказалось, что камень слишком велик и одним нам не справиться. Походил он на огромный саркофаг – так нам подумалось сначала, – и хотя корни, выдираясь из земли, существенно облегчили нам задачу, расшатав заодно и камень, работы еще предстояло немало и требовались дополнительные усилия. Мы разжились веревкой и инструментами, в придачу к еще нескольким парам крепких рабочих рук, и, окопав предмет по периметру и дружно налегая, наконец-то извлекли его из земли.

Это оказалась каменная глыба в форме куба – весьма древняя, хотя, со всей определенностью, никакой не саркофаг. Вырубили ее из местного желтого известняка – вы, наверное, заметили, что и дом наполовину сложен из того же материала, – так что, кто бы ни вытесал глыбу, сделал он это здесь. Вытащив камень из земли, на верхней его грани мы обнаружили надпись – инициалы «Т. В. С.» и дату, со времен которой минуло двести девяносто шесть лет. Проще всего предположить, что куб заказал мистер Томас Вэйн Скарлетт. На всех четырех сторонах обнаружились еще надписи, и каждая состояла из одного-единственного слова – «NUNQUAM», что по-латыни, разумеется, означает «никогда».

Полагаю, мистер Скарлетт зарыл камень под деревом для того, чтобы впоследствии с легкостью отыскать нужное место; кроме того, так было проще надзирать за кладом, ведь если бы почву потревожили, это бы сразу бросилось в глаза. Скажу более: я склонен думать, что дерево посадили именно для того, чтобы обозначить местонахождение куба. Разумеется, мистер Скарлетт никак не мог предполагать, что спустя годы русло ручья будет искусственно изменено и вода размягчит землю и подмоет корни. Мы понятия не имели, зачем он закопал камень и каково его предназначение, и не оставил ли мистер Скарлетт каких-либо распоряжений на его счет; если и так, то до сих пор их не обнаружили.

– Возможно, учитывая характер латинской надписи, мистер Скарлетт вообще не желал, чтобы камень нашли, – предположил доктор Дэмп.

– Очень похоже на правду, – кивнул профессор.

– Да. И думается мне – после всего того, что случилось, скорее всего так оно и было, – мрачно отозвался Гарри Банистер. – Как выяснилось впоследствии, камень был полым изнутри. Никакой крышки взгляд не различал; искусная работа, что и говорить, рассчитанная на то, чтобы поставить в тупик грабителя и вора. В конце концов секрет механизма разгадал не кто иной, как Нед. В основании прятался незаметный маленький рычажок – он обнаружился, как только мы перевернули камень на бок, – так что доступ внутрь открывался снизу. Хотя, скажу я вам, нам пришлось изрядно повозиться, прежде чем мы наконец справились с устройством. Внутри мы нашли изящную шкатулку кедрового дерева, шириной примерно один фут, украшенную резными львиными головами и завернутую в холст. Даже на мой непросвещенный взгляд было ясно: это ценное произведение искусства. Разумеется, мы открыли шкатулку и заглянули внутрь.

Там, на потертой бархатной обивке, покоилась пара тонких, как папиросная бумага, табличек или листов, вдоль одного края соединенных рядом зажимов на манер страниц книги и покрытых странными, незнакомыми мне письменами. Отдельные знаки походили на буквы латинского и греческого алфавита, но не приходилось сомневаться: язык этот – не латынь и не греческий. Однако ж самое странное в них было не это, далеко не это!

– Но как же так? – переспросил доктор, сгорая от любопытства.

– Тогда что же? – осведомился профессор.

Целеустремленный мистер Киббл поднял глаза, на мгновение отвлекшись от своих записей.

– Сам металл, из которого они были сделаны. Ярко-золотистого цвета, хотя и не золото, он сиял бледным заревом, исходящим словно бы из глубины. Да-да, чистая правда, никакой ошибки. Поначалу мы и впрямь подумали, что это – отраженный свет, но вскорости убедились в обратном: мы внесли таблички в дом и положили их в темный угол – и они по-прежнему лучились мягким, ровным блеском. Я к ним просто прикоснуться боялся, честное слово!

– Изумительно! – воскликнул доктор.

– Да, в самом деле, – подхватил профессор звенящим от волнения голосом. – Нам бы очень хотелось осмотреть эти таблички.

– Ах, если бы я мог вам их показать! – удрученно отозвался Гарри Банистер. – Да только их здесь уже нет.

– Как же? – удивился доктор.

– Их у меня похитили.

– Похитили!..

– Будьте так добры, доктор, позвольте мне продолжать, и в свой срок вы все узнаете. При одном лишь взгляде на этот предмет становилось очевидно: в наших руках нечто весьма примечательное. Но как это все объяснить? Не понимая языка табличек, мы не могли прочесть того, что на них написано. А в каменном хранилище не обнаружилось ровным счетом никаких ключей к разгадке – никаких документов или писем, только сами таблички, шкатулка из кедрового дерева и холст, в который она была завернута.

Здесь надобно подчеркнуть, что, независимо от их происхождения или предназначения, таблички отличались изумительной красотой. Металл, сияющий внутренним светом, просто завораживал взгляд. Даже не подозревая, что нас всех ждет, я предположил, что мы нашли некое утраченное произведение искусства и что Том Скарлетт – а он славился своими коллекциями древностей и всевозможных шедевров художественного мастерства – спрятал сокровище, желая сохранить его лишь для себя одного, и умер, так и не сообщив правопреемникам о его существовании. Естественно, в голове моей возник вопрос: а зачем вообще его скрывать? Впрочем, в то время об этой подробности я не особо задумывался.

Я перенес таблички в мой личный кабинет; уходя из дома, я обычно его запираю, так что я рассудил, что сокровище будет в безопасности. Как я уже сказал, таблички и впрямь заключали в себе неизъяснимую прелесть, и немало вечеров подряд сиживал я там за работой, в то время как мысли мои и взгляд вновь и вновь возвращались к табличкам – таким лучезарным и необыкновенным! Металл, мерцающий опаловым блеском, переливался разными цветами радуги в зависимости от того, под каким углом на него смотреть, что само по себе было достойно удивления. А прибавьте ощущение тайны – ведь я по-прежнему не знал, что означают загадочные письмена!

Время от времени, однако ж, таблички пробуждали во мне некую смутную тревогу. То и дело по ночам, когда в очаге, потрескивая, пылал торф, я поднимал взгляд, уловив некий звук, вроде бы исходящий от табличек. Да, да! Негромкое, низкое, странно резонирующее гудение, ничего подобного я в жизни своей не слыхивал. Звучало оно лишь миг, после чего стихало. А я оставался во власти сомнений. Что, если у меня всего лишь разыгралось воображение при виде пляшущих по стенам теней? В конце концов, в нашей глуши царит такая тишина, что порою разум выделывает странные штуки.

А теперь я поведаю, каким образом таблички оказались утрачены. По сути дела, я сам виноват, и сейчас объясню почему. Спустя примерно месяц после того, как я нашел свое сокровище, мы с капитаном Фоггом устроили охоту на лис. Он – военно-морской офицер в отставке, живет как раз на окраине деревни; первоклассный охотник, а уж лучшего «хозяина гончих»[17] еще поискать! Как вы наверняка знаете, здесь, в провинции, охота – это нечто особенное, из ряда вон выходящее; и дело не только в том, чтобы наслаждаться головокружительной скачкой и с замирающим сердцем смотреть, на что способны твои псы. Это – еще и большое событие светской жизни: отличная возможность для видных семейств графства съехаться вместе, для джентльменов, молодых и старых, – шанс продемонстрировать собственную доблесть и красный камзол, а уж дамы – как юные, так и пожилые – выставляют напоказ самих себя! Надо ли говорить, что практически все веселятся от души… Боюсь, что именно охота послужила толчком для последующих тревожных событий.

Как вы можете себе вообразить, я не устоял перед искушением – ну как не похвастаться перед приятелями находкой, обнаруженной под дубом Скарлетта! Практически все, кому я показывал таблички, изумились до глубины души. Никто толком не знал, что о них и думать и почему металл сияет и лучится. Старик Пикрофт предположил, что надпись – это какая-то молитва, а таблички, возможно, позаимствованы из развалившейся церкви. Но мы указали ему на то, что язык – отнюдь не латынь. Мистер Ревеслей, возомнивший себя поэтом-юмористом, обозвал письмена панегириком в честь светляков. Том Хадсон даже побился об заклад, что это не что иное, как глупый розыгрыш трехсотлетней давности, а капитан Фогг заметил, что загадочные строки подозрительно напоминают ему женин почерк.

У каждого в запасе нашлось либо предположение, либо остроумное замечание – у всех, за исключением одного-единственного гостя, которого я, кстати говоря, видел впервые. Он приехал с поверенным из Солтхеда по имени Винч – вот уж скользкий жирдяй, скажу я вам! Его фирма довольно долго вела финансовые дела моей тетушки. Он, конечно, в наш круг не то чтобы вписывается, но дело в том, что он – единственный из партнеров, оставшийся в живых, и боюсь, что я поддерживал связь с этой фирмой просто в силу природной лени. Этот тип то и дело отыскивает предлог поучаствовать в наших выездах. У нас, видите ли, действует система взносов, а его счета давным-давно просрочены. Хотя у меня сложилось впечатление, что его больше привлекают обеды и шанс подольститься к сильным мира сего, нежели радости псовой охоты как таковой.

Старший партнер фирмы, мистер Баджер, ныне покойный, обслуживал мою тетушку лучше некуда на протяжении многих лет. До чего же занятный был прохвост!.. Боюсь, однако, что его преемник Винч – только прохвост и ничего более. В тот день Винча сопровождал некий спутник; мне его представили как мистера Хантера, обеспеченного молодого джентльмена, который не так давно прибыл в Солтхед и пользуется услугами фирмы в связи с некими имущественными вопросами. По всей видимости, Винч привез его с собой в силу нелепой прихоти, желая представить его кое-кому из представителей земельной аристократии.

– Хантер, вы сказали? – повторил профессор Тиггз.

– Да, сэр. Мистер Джон Хантер.

Профессор нахмурился и покачал седоватой, похожей на щетинистую щетку головой. Доктор и дамы также заверили, что этого человека не знают.

– Разглядывая таблички, мистер Хантер не произнес ни слова. Однако я видел, что он ими просто заворожен: он стоял там, не сводя зачарованного взгляда с сокровища, еще долго после того, как остальные разошлись. В тот раз я об этом как-то не задумался – как и о многом другом.

Спустя две недели имела место быть первая попытка украсть таблички. Очень неумелая, скажу я вам; в результате ничего не пострадало. Как я уже говорил, уходя из дома, кабинет я обычно запираю. В тот день я ускакал во Фридли с визитом. Кем бы этот взломщик ни был, он долго возился с запором, но попасть внутрь так и не сумел; на двери остались следы от его инструмента. Никто из слуг ничего подозрительного не заметил, и, должен признать, всех нас это отчасти вывело из равновесия.

На следующий же день, когда мы с егерем выехали в лес, была предпринята вторая попытка, на сей раз возмутительно дерзкая. Собираясь утром в ужасной спешке, я оставил дверь в кабинет открытой настежь. По счастью, в нужный момент подоспел Миттон – и поймал вора. Ну то есть попытался схватить его, однако удержать не сумел. Не приходилось сомневаться, что негодяю понадобилось: таблички были у него в руках! Когда Миттон вспугнул его, тот выронил добычу и рысцой умчался прочь – ни дать ни взять новенькая тачка со смазанными колесами! А убегая, еще и прихватил одни из моих серебряных карманных часов! Бродяга, судя по обличью, причем не из местных. Миттон видел его впервые, а Миттон знает в округе всех и каждого. Я предполагаю, что его прислали из Солтхеда с поручением украсть мои таблички.

– Экий наглец! – с жаром воскликнул доктор. – Вот уж кто заслужил хорошую взбучку!

– Еще две недели прошли безо всяких происшествий, и вот в охотничьем клубе объявили очередной сбор. Съехались почти все, кто обычно. К вящему своему изумлению, я обнаружил среди прочих и мистера Хантера. Он объяснил, что его другу Винчу неможется, так что он остался у себя в конторе, в Солтхеде, а вместо него приехал он, Хантер. Нелепейшая выдумка, что и говорить; я мог бы сразу догадаться. В тот вечер после ужина он, в свою очередь, пожаловался на нездоровье и попросил освободить его от участия в завтрашней охоте. Разумеется, я согласился, даже не подозревая о его истинных намерениях.

К несчастью, на следующий день мой славный гнедой по кличке Громовержец – один из наших лучших жеребцов! – сломал ногу, прыгая через изгородь. Я со всей мыслимой осторожностью отвел его в конюшню, и мы с конюхом тщательно осмотрели беднягу, в глубине души уже зная, что дела обстоят неважно. В тот день в числе охотников был и Блинкинс, деревенский ветеринар; едва заслышав новость, он поспешил к нам. И подтвердил, что Громовержцу уже ничем не поможешь. Мы его тотчас усыпили – нельзя же позволять животному так мучиться! И скажу вам – я был с ним до конца, и держался он храбро и мужественно – нога разбита и страшно распухла в месте перелома, а он кротко все сносит и смотрит на меня с таким благородным достоинством; такой доверчивый, такой храбрый, истинный паладин! – и тихонько ржет, словно окликает меня, несмотря на тяжкое увечье… Ах, бедный мой Громовержец! Такого коня еще поискать, друзья мои. Над нашей усадьбой в тот день словно солнце померкло.

– Чувствуя себя хуже некуда, я отправился в кабинет – и кого же, как вы думаете, так обнаружил? Мистер Джон Хантер – живехонек и здоровехонек, ибо его злосчастный недуг оказался чистой воды надувательством – выходил из моего кабинета на цыпочках, озираясь, точно вор – кем он, в сущности, и был, – с табличками и шкатулкой кедрового дерева в руках. У самой двери лежала его дорожная сумка, причем – что бы вы думали? – абсолютно пустая. Да-да! Из одежды он не привез с собой ничего или почти ничего, потому что долго гостить и не собирался. А рассчитывал, видите ли, спрятать таблички в сумку и удрать с ними вместе, пока все на охоте.

Я просто света не взвидел: сперва Громовержец, а теперь еще и это! Я был до глубины души расстроен из-за коня; ну и, надо думать, рефлексы одержали верх… Словом, мы сцепились, Хантер и я, и он так знатно заехал мне в челюсть, что из меня и дух вон. Придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу, надо мной склоняются Миттон и прочие слуги, а мистер Хантер вместе с табличками исчез бесследно. Мы с Недом бросились в погоню и поскакали по тракту прямиком в деревню, но к тому времени было уже поздно. Хозяин «Коня в яблоках» сообщил, что видел, как личный экипаж мистера Хантера уезжал по главной улице в направлении солтхедской дороги.

– А вы наводили справки в городе? – осведомился профессор. – Не знает ли кто-нибудь этого вашего мистера Хантера? И как насчет его поверенного?

– Один из моих друзей связался в городе с Винчем, но тот клялся и божился, что касательно деятельности своего клиента пребывает в полном неведении. Мировой судья, в виде особого одолжения моему другу, послал одного из своих представителей в особняк мистера Хантера, но грубиян-слуга не пустил его на порог, уверяя, что хозяин уехал по важным делам на неопределенный срок. Боюсь, что больше ничего не предпримешь. Преступление совершено здесь, в Бродшире, и, конечно же, оно вне юрисдикции солтхедских властей. Судьи обычно не склонны сотрудничать там, где речь идет о делах вне их собственной сферы влияния. Так что – как есть, так есть.

– Но вам известно, где проживает Хантер, – указал доктор Дэмп. – По всей вероятности, таблички находятся там же, что бы уж там ни говорил обманщик-слуга.

– Да, доктор, я понимаю, к чему вы клоните. Но позвольте мне объяснить вам, почему я не особо стремлюсь вернуть таблички… По чести говоря, я даже рад, что они исчезли. Видите ли, мне кажется, что именно в них кроется причина всех тех пертурбаций, что начались вскорости после пропажи табличек – буквально на той же неделе.

– И какова же суть этих пертурбаций? – осведомился доктор, сгорая от любопытства.

– Все началось с крипты. За углом особняка высится древняя каменная часовня, построенная еще мистером Вэйном Итоном; отсюда, впрочем, ее не видно. Ею до сих пор пользуются время от времени, всякий раз, как нас навещает лицо духовное. С точки зрения архитектурного стиля, там немало всего любопытного: клинчатый камень над северным входом с изображениями гончих и всадников – для нашей части графства более чем уместно! – и декоративная кирпичная кладка, и терракотовые мемориальные доски с портретами и все такое прочее, и выложенные из обожженного кирпича зигзаги и ромбы в стиле эпохи Якова I. Однако ж крипта часовни не служит усыпальницей ни мистеру Тому Скарлетту, ни кому бы то ни было из членов семьи; их останки покоятся на деревенском церковном кладбище. Должен признать, меня это обстоятельство всегда слегка озадачивало.

В крипте находилась и одна в высшей степени загадочная скульптура. Довольно большая – и в высоту, и в ширину в два раза крупнее натуральной величины, – вырезанная из некоего пористого камня, как мне сказали, туфа вулканического происхождения. В окрестностях Пиз-Поттиджа таких месторождений нет, равно как и во всем Бродшире, насколько мне известно. Самое необычное в статуе – ее цвет: темно-синий, со стальным отливом, с тонкими прожилками серого или черного. На первый взгляд кажется, что камень просто-напросто покрашен; при ближайшем рассмотрении, однако ж, становится очевидным, что он синий по сути своей.

Статуя эта – всего лишь один из образчиков из внушительной сокровищницы Тома Скарлетта. Как я уже упоминал, он был завзятым собирателем подобных редкостей. Большая часть его коллекции – вазы, вотивные статуэтки и прочие скульптуры, бронзовые зеркала, ритоны[18], монеты, папирусы и все такое прочее, собранные по всему миру – за несколько веков до разъединения, конечно же, – представлена в музейных залах в северном крыле дома. Позже мы туда заглянем, если вы не против.

В документах, подтверждающих безусловное право собственности на «Итон-Вейферз», всегда наличествовало любопытное условие, сформулированное самим Томасом Скарлеттом, что всякий раз распространялось на каждое последующее семейство, когда усадьба переходила из рук в руки. А именно: данная скульптура должна оставаться в крипте; никому не позволялось извлечь ее оттуда. Собственно говоря, у меня тут есть подлинный текст мистера Скарлетта, я скопировал весь абзац дословно.

«Синего же цвета идол, пребывающий в Часовне, да останется в Божьем доме до Бесконечности, иначе говоря, навечно и навсегда, и не должно ему покидать стен, освященных присутствием святых Мощей».

– Святых мощей? – эхом отозвался доктор.

– Да, мощей одного малоизвестного святого, некоего Мальфиуса; они хранятся в алтаре вместе с кусочком, как предполагается, Святого Креста. Как вы знаете, верные христиане считают, что наличие в церкви подобных реликвий – надежная защита против зла.

– Все равно как амулет для язычников.

– Да. Но это не все. Мистер Скарлетт, по всей очевидности, не слишком полагался на Провидение, равно как и на благое влияние безвестного мученика. Статуя – а она, как я уже сказал, весьма велика – была уложена на пол в углу часовни и прикована к каменной плите крепкими железными звеньями. После чего крипту опечатали. Собственно говоря, склеп вновь открыли только одно-два поколения назад; вот тогда люди и увидели статую своими глазами.

На мгновение все примолкли.

– Прикована к полу! – воскликнул мистер Киббл, на секунду отрываясь от блокнота.

– А что именно изображает собой скульптура? – уточнил доктор Дэмп.

– Хороший вопрос, доктор. Толком ответить на него не в состоянии никто. Могу сказать лишь, что статуя напоминала птицу. Одни сплошные крылья – два гигантских крыла, если уж говорить точно, накрывали тело на манер савана; голова же, втянутая под крылья, оставалась невидима. У основания статуи, под крыльями, виднелась пара огромных и зловещих когтистых лап.

– Из всего того, что вы рассказали касательно скульптуры, – промолвил профессор, – я так понимаю, что в крипте ее больше нет.

Гарри Банистер ответил не сразу, а поднялся с кресла и подошел к ближайшему шкафу. Вернулся он с небольшой жестяной мисочкой, наполненной мелкой синей пылью, каковую и поставил перед своими гостями.

– Это – малая толика того, что осталось от статуи. Примерно неделю спустя после того, как таблички были украдены, посреди ночи раздался оглушительный грохот. В тот момент мы подумали, что это гром, поскольку вечером бушевала гроза. А утром Нед обнаружил, что дверь в крипту взломана. Нед, почему бы тебе самому не рассказать профессору и его друзьям, что именно ты там обнаружил?

Лесник, неслышно вошедший в гостиную во время последнего обсуждения, откашлялся и продолжил ясно и сжато:

– Ну так вот, как все было-то. Я поначалу грешил на хулиганов; в глуши вроде как у нас всякое порою случается. Однако ж вхожу в крипту и вижу: нет, тут не хулиганье поорудовало! Идолища нет как нет, только повсюду на полу пыль лежит грудами, а тяжелые железные кандалы, что статую сковывали, разлетелись на части! И ни кусочка-то от этой статуи не осталось – одна только пыль, вот вроде как здесь в миске, как если б она взорвалась изнутри и разлетелась на мелкое крошево!

– Можете себе вообразить, как озадачило нас помянутое происшествие, – продолжал мистер Банистер. – В тот же день, ближе к вечеру, в усадьбе воцарился леденящий холод – даже для Бродшира такие морозы нетипичны. Стылый, нездоровый воздух просачивался во все углы; от стужи не спасало даже пламя в каминах. Разумеется, мы списали все на странные перепады климата, но, съездив в Пиз-Поттидж, обнаружили, что там с погодой все в порядке: температура ровно такова, как и следует ожидать в это время года.

– Все это до крайности интересно, – молвил профессор. – Нечто похожее нам довелось пережить и в Солтхеде по меньшей мере дважды.

– Сами видите, одни и те же явления происходят и здесь, и в городе, в точности как я предполагал! – воскликнул владелец «Итон-Вейферз».

– Что было дальше? – нетерпеливо осведомился доктор.

– На протяжении последующих двух месяцев мы были свидетелями целого ряда странных явлений – одного за другим. Леденящий холод то возвращался, то вновь исчезал, причем совершенно непредсказуемо, и зачастую приход его означал, что вот-вот случится что-нибудь необычное: в ночи раздавались необъяснимые звуки, мебель двигалась сама собою, в то время как в комнате никого не было, внезапно гасла свеча, какой-нибудь из портретов вдруг начинал вращать глазами… Одна служанка увидела в зеркале чью-то злобную физиономию и услышала издевательский смех. В другой раз конюх шел в сумерках через парк и вдруг заметил на берегу ручья коленопреклоненную фигуру. Он было подумал, что это какой-нибудь зверь, но ошибся: существо расхохоталось над ним и шмыгнуло в кусты при его приближении. К тому времени мы уже собирались провозгласить усадьбу сумасшедшим домом и дать объявление о том, что принимаем к себе пациентов, – мы были свято уверены, что близки к помешательству.

– Инциденты такого рода зачастую свидетельствуют о том, что дом наводнен призраками, – проговорил профессор. – Ревнивые духи насмехаются над живыми, тщась облегчить собственные муки. А что, в усадьбе никогда не происходило ничего похожего?

– На моей памяти – нет; Нед тоже ничего подобного не припоминает. Равно как и от тетушки я отродясь об этом не слышал.

– И пертурбации продолжались?

– Да; более того, с каждым днем ситуация ухудшалась. Кое-что мне довелось наблюдать своими глазами. Однажды вечером, лежа в постели, я услышал издевательский смех. Взяв свечу, я вышел в коридор, откуда, как мне почудилось, и доносился звук. Но в коридоре никого не было; там царил холод – и только. Вдруг что-то прошмыгнуло мимо, задев меня по ноге; я, верно, футов на десять вверх подпрыгнул, скажу я вам! Оказалось, это один из моих котов. Промчавшись дальше по темному коридору, зверь остановился, глянул на меня – и на мгновение мне показалось, что вместо морды у него человеческое лицо!

– А что это был за кот? – уточнил доктор, опасливо оглядывая гостиную.

– Не тревожьтесь, доктор, сегодня утром он в полном порядке, разгуливает себе по дому, где хочет. Теперь я подхожу к самой фантастической части моего повествования. Однажды вечером – с тех пор прошло никак не больше месяца – я сидел в гостиной нижнего этажа, занимаясь корреспонденцией, как вдруг на меня повеяло ледяным холодом. Вскорости послышалось, будто скрежещет зубами конь. Я поднял взгляд: в окно ко мне заглядывал Громовержец. Я просто примерз к креслу. Говорю вам, всем, кто есть: жуткое это дело – увидеть восставшего из мертвых.

– Вы уверены, что это был именно Громовержец? – осведомился профессор.

– Абсолютно. Отметина в форме молнии на лбу – в честь нее он и получил свое имя, – посадка и форма головы… да, это был Громовержец. Опасаясь спугнуть его, я тихонько поднялся с кресла, подошел к черному ходу и осторожно приоткрыл дверь. Оттуда я смог разглядеть коня во всей его красе. Я узнавал его внешние стати, знакомые мне в подробностях: изящную, выгнутую шею, великолепную грудную клетку, мощный круп, белые чулки на трех ногах из четырех – включая и сломанную, на которую он, кстати, опирался вполне уверенно, как если бы плоть его сделалась нечувствительной к боли. Так я лишний раз имел возможность убедиться: это действительно мой конь.

А надо сказать, что я всегда призывал его с луга особым, хорошо ему известным свистом. Я рассудил, что если теперь издам этот свист и конь откликнется, это послужит мне неопровержимым доказательством. Первая моя попытка оказалась безуспешной: во рту настолько пересохло от страха и дурного предчувствия, что я не сумел воспроизвести ни единой ноты. У меня просто руки тряслись. Однако ж я поднес дрожащие пальцы к губам и просвистел-таки привычный сигнал.

Отклика я и впрямь добился, но не того, которого ждал. Конь стремительно развернулся ко мне, опустил голову, прижал уши и уставился на меня таким взглядом, что мне стало жутко. С трудом возьмусь описать: в глазах его светились ярость и ненависть, и неизъяснимая злоба, и надменное презрение. Я подумал, он хочет смять и затоптать меня. Да, это и впрямь был мой Громовержец, но Громовержец, кошмарным образом преобразившийся!

Я поспешно захлопнул дверь – уж можете мне поверить! – и побежал за саблей. Потом созвал слуг и велел им вооружиться: задача нам предстояла не из легких. Однако к тому времени, как мы высыпали наружу, конь исчез. Утром мы тщательно обыскали парк и окрестности, но никаких следов не обнаружили. Ни единой примятой травинки: как если бы никакого коня там вовеки не бывало.

– Фантом, – заключил профессор. – Он по всем признакам кажется настоящим, однако по сути своей иллюзорен.

– Мы осмотрели то место, где некогда зарыли Громовержца, и обнаружили, что никто его не тревожил. Вам придется поверить мне на слово: в ту ночь Громовержец стоял у меня под окном, и я его в самом деле видел, причем так же ясно, как вижу теперь вас.

– Конечно же, Гарри, мы вам верим. Ваш рассказ необыкновенно занимателен. Подозреваю, что нас ждет по крайней мере еще один сюрприз, – произнес профессор, явно завороженный услышанным.

– Следующее треволнение – уж простите мне игру слов – оказалось самым волнительным из всех, – произнес мистер Банистер, потирая подбородок. – И снова все произошло с наступлением темноты, но на сей раз – в ярком лунном свете. Я был у себя в кабинете, разбирал счета за последний месяц, когда вновь повеяло леденящим холодом. Я огляделся – никого. И ни звука. Во избежание неприятностей я задернул занавеску над окном и повернул зеркало к стене. Все это – исключительно предосторожности ради. В камине вовсю пылал огонь, но холод, как обычно, спадать и не думал. А мой кабинет, чтоб вы знали, находится в дальнем углу южного крыла, на самом верху, и вид оттуда открывается просто великолепный. Я вновь занялся счетами, пытаясь сосредоточиться на работе, как вдруг сверху донесся глухой стук, словно что-то приземлилось на крышу точнехонько у меня над головой.

Под лестницей я натолкнулся на Неда; вместе мы вышли за двери посмотреть, что происходит, причем оба предварительно вооружились: еще одна нелишняя предосторожность! На крыльце мы расстались, договорившись, что каждый осмотрит свою половину дома. Как я уже сказал, луна сияла ослепительно, и в результате залитый светом особняк был виден во всех подробностях. Если наверху и впрямь что-то происходило, наши и без того высокие шансы все разглядеть повышались вдвое, поскольку крыша очень крута и парапетная стена ее нимало не загораживает. На своей половине, включающей южное крыло, я ничего не обнаружил, но, обогнув угол и оказавшись на противоположной стороне, услышал отдаленный крик Неда.

Здесь мистер Банистер подал знак Неду Викери продолжать.

– Так вот, что я там увидел – и клянусь вам, это чистая правда, – рассудительно сообщил лесник. – Прям на самом краю крыши, между парапетными стенами, в потоке лунного света. И мне ничего такого не примерещилось, сэр, нет – я все видел ясно, как днем. Это был человек – или так мне показалось поначалу – с огромными мускулистыми руками, с бородой и с безобразной рожей. На этом сходство заканчивалось, потому что там, где полагается быть носу, у него был клюв вроде как у стервятника, и уши, как у осла, а уж волосы вообще стояли торчком и все шевелились да извивались, точно море гадюк! За спиной у него маячила пара гигантских крыльев, а на ногах-то – птичьи когти! И еще на руке что-то обвилось… Сперва мне подумалось, веревка, а потом вижу, оно живое и ползет – змеюка такая. Вот тогда-то я и понял: на парапетной стене «Итон-Вейферз» угнездился сам Нечистый!

– Что за удивительное видение! – воскликнул доктор.

Профессор, пораженный до глубины души, не сводил глаз с Неда. Мистер Киббл, слишком потрясенный, чтобы писать, отложил перо. Мисс Мона и ее сестра держались за руки. А позади всех, скрестив руки на груди, восседал мистер Хиллтоп; на его рябом лице застыло выражение мрачное и многозначительное.

– Я подумал было, что спятил, – проговорил Нед Викери, сглотнув. – Да только я еще и распалился не на шутку и как заору на эту тварь: «Эй ты, там! Что тебе надо, дьявол, на освященной христианской земле?» Потом-то я понял, что не совсем прав: стоял он вовсе ни на какой не на земле. Но я так раскипятился – ишь, поганец, вторгся в чужие владения, точно к себе домой! – что в мыслях у меня царил полный сумбур. Ну так вот, сэр, эта тварь оборотила ко мне свою гнусную рожу, и я уж подумал, сейчас она на меня и бросится. Но существо лишь запрокинуло голову, расхохоталось долгим, резким смехом и спрыгнуло с парапета. Я надеялся, что оно шею себе свернет на гравиевой дорожке, да куда там: оно взмыло в воздух, легко, точно перышко, и перелетело на другую сторону дома. Тут подоспел мистер Гарри. Сам он эту тварь так и не увидел – дьявол или кто бы это ни был к тому времени улетел восвояси.

– Ух ты, крылатый демон! – воскликнул доктор. – Надо же!

– Да, история – не приведи Боже! – проговорил мистер Банистер, со всей очевидностью потрясенный, как и все прочие, волнующим пересказом. – Сдается мне, одновременно с нашими последними пертурбациями в Солтхеде отметили ряд загадочных явлений. Едва узнав об этом от своих городских друзей, я взялся за перо и написал вам, профессор. Ничего из вышесказанного я не дерзнул упомянуть в своем послании; все это смахивало на чистой воды фантастику. Я хотел, чтобы вы приехали в «Итон-Вейферз», выслушали историю от начала и до конца и своими глазами увидели то, что еще осталось. Я непременно свожу вас в часовню и в крипту; кроме того, вы побеседуете со слугами и лично ознакомитесь со свидетельствами очевидцев.

– Какая жалость, что у нас нет возможности изучить надписи на табличках! – промолвил доктор, заново набивая трубку. – В них наверняка содержится немало ценных сведений.

– Ага! Здесь-то, доктор, вас и ждет сюрприз, – отозвался Гарри, с трудом сдерживая ликование. Он вскочил на ноги, направился к секретеру под окном эркера и извлек из него свиток белого пергамента. – Видите ли, еще до того как таблички были украдены, я позаботился о том, чтобы в точности скопировать письмена для собственного пользования.

– Великолепно! – восторженно закричал мистер Киббл и тут же смущенно огляделся по сторонам, словно устыдившись собственного порыва. Однако же он увидел, что и доктор Дэмп, и профессор словам мистера Банистера обрадовались ничуть не меньше.

– А можно нам взглянуть на копию? – осведомился профессор.

– Это, конечно, не шедевр, но, полагаю, для наших целей вполне сгодится, – отозвался мистер Банистер.

Он развернул свиток и положил его перед гостями. Все взгляды с любопытством обратились на невиданные письмена; в глазах у одних отразилось благоговейное изумление, у других – плохо скрытое недоумение, у третьих – ужас, в то время как в глазах на некоем рябом лице читался триумф – хозяин их словно поздравлял себя с одержанной победой.

– Да, да, – пробормотал про себя профессор, внимательно изучая надпись, первые строки которой приводятся ниже:

– Я надеялся, что вы распознаете письмена и сумеете перевести их, – сказал Гарри. – Я более чем уверен: если бы мы только прочли этот текст, мы бы поняли ситуацию куда лучше.

– Вне всякого сомнения, это италийский, – промолвил профессор. – Тем не менее я вижу отчетливые следы влияния греческого; как вы знаете, греки колонизировали значительную часть южной Италии в доклассические времена. И если только я не ошибаюсь, строки следует читать справа налево. К сожалению, лингвистика – не моя специальность.

– Профессор Гриншилдз! – воскликнул доктор, щелкнув пальцами. – Мой былой наставник в Антробус-колледже. Он – прославленный специалист по классическим языкам и античной филологии; ныне, собственно говоря, на пенсии. Вне всякого сомнения, он переведет для нас этот текст.

Профессор Тиггз тут же кивнул в знак согласия.

– Кристофер Гриншилдз – человек редкой эрудиции. В Солтхеде он и по сей день остается ведущим авторитетом в том, что касается цивилизаций античного мира и древней литературы. Да, он непременно разберется что к чему.

– Тогда нужно показать письмена ему, – объявил мистер Банистер. – Если надпись удастся прочесть, то при наличии подробного отчета о загадочных явлениях объяснение долго ждать себя не заставит.

– Целиком и полностью согласен. Более того, как и вы, считаю, что эти ваши пертурбации напрямую связаны с происшествиями в Солтхеде. События, о которых вы поведали, начались вскорости после того, как таблички были похищены, и первым из них стало уничтожение скульптуры в крипте. Я склонен думать, что табличками воспользовались, чтобы освободить нечто, сокрытое в статуе, что, в свою очередь, и вызвало всю свистопляску.

– Получается, мистер Том Скарлетт и впрямь знал, что делает, когда зарыл таблички в землю!

– Да, поскольку закопал их в таком месте, где мог при необходимости за ними приглядывать. Точно так же он поместил статую под охрану святых мощей – не для того, чтобы уберечь ее, но чтобы защитить от нее себя и других. Должно быть, он приобрел эти артефакты в ходе одного из своих путешествий и, распознав, что они собой представляют, надежно спрятал там, где они не смогли бы причинить вреда.

– Должно быть, вы правы. Говорю вам, профессор, если бы вы, подобно нам, в то утро в крипте своими глазами увидели то, что осталось от статуи…

– Могу себе вообразить, Гарри, что вы пережили. Статуя разлетелась на куски, поскольку нечто, что скрывалось в ней, обрело свободу. А вместе с этим нечто появились леденящий холод, фантомы мертвецов и крылатый демон. Кстати, любопытно, что и у статуи, и у демона – крылья и когтистые лапы.

– Именно!

– Все эти пертурбации – судя по тому, как события развиваются и здесь, и в городе – больше всего смахивают на злое озорство, – размышлял вслух доктор, лениво затягиваясь трубкой. – Каждое происшествие носит характер настолько случайный… Будто кто-то играет в игру – развлекается на свой лад или, может быть, пробует, на что способен.

– Или восстанавливает силы после очень долгого отсутствия, – предположила мисс Мона.

Наступила пауза, в течение которой каждый размышлял про себя. Наконец молчание нарушил владелец «Итон-Вейферз»:

– Что ж, значит, так тому и быть! Кажется, план мы составили. Я проведу вас по тем местам, что так или иначе связаны с помянутыми треволнениями, и вы побеседуете с очевидцами из числа слуг. А завтра отправимся в Солтхед – проконсультироваться с профессором Гриншилдзом.

Профессор Тиггз и доктор подтвердили, что лучшего нельзя и желать.

– Кит Гриншилдз – именно тот, кто нам нужен, – кивнул доктор.

Снова воцарилась тишина; профессор еще раз внимательно пригляделся к письменам. Лицо его просияло.

– А знаете, кажется, мне и впрямь уже доводилось видеть нечто подобное. Вот эта буква, и эта, и еще эта… да, да, я знаю, что это! Теперь все ясно как день!

– Так что же это? – жадно переспросил мистер Киббл.

– Пожалуй, мне следует начать с того, чем эти письмена не являются. Как мы уже отметили, это не латынь и не греческий, хотя надпись содержит элементы и того, и другого. Вот, например, взгляните на этот значок, так похожий на греческую букву «тета», и еще вот на этот – стрелка, направленная вниз, несомненно, соотносится с буквой «хи», а вот и еще более знакомые буквы. Со всей определенностью не осканский диалект – один из основных языков древней Италии, распространенный на территории самнитских племен – и, сдается мне, никак не умбрийский, нет.

– Так что же это? – не отступался Гарри.

– Это язык древних этрусков, – ответствовал профессор.

Глава VII Городские забавы

Мистер Иосия Таск, сей прижимистый и добросовестный человек дела, ощущая потребность заморить червячка после трудов праведных на закате дня, выныривает из темного дверного проема Биржи, точно призрак грозного рока – разумеется, все жители Солтхеда отлично знают, что так оно и есть. Высокомерной поступью шествует он по истертому камню внутреннего дворика; долговязая, сухопарая фигура рассекает вечерний воздух так же чисто и аккуратно, как плотничий топор – кровяную колбасу. От Биржи он направляет свои облаченные в штиблеты стопы в Сноуфилдз, к ближайшему трактиру, где порою подкрепляет силы, буде неотложные дела задержат его в городе. Там, добравшись до столика рядом с камином, в котором вовсю пылает огонь, скряга вешает шляпу, извлекает из кармана пальто городскую газету и, усевшись на стул, принимается постигать хроники жизни.

Подходит официант – совсем еще мальчишка, зеленый юнец, так сказать, и в профессии своей явно новичок. При виде того, кто восседает за столиком, удостоив заведение своим леденящим присутствием, глаза отрока делаются большими и круглыми. Откашлявшись, юнец вслух зачитывает для клиента меню и уже собирается отбыть, когда Иосия, сделав выбор, нараспев произносит:

– Официант.

– Да, сэр?

– Огонь. Тут слишком жарко.

Юнец не отвечает ни слова, так с лету и не сообразив, как это замечание воспринимать и что по этому поводу делать; затянувшееся молчание Иосия истолковывает как либо упрямство, либо дерзость, а скорее всего – и то, и другое.

– Официант! Повторю: здесь слишком жарко.

Никогда прежде юнцу не доводилось слышать подобной жалобы; за время своей недолгой карьеры он привык к прямо противоположному: к тому, что в зале недостаточно жарко. Официант оглядывается на завсегдатаев заведения потом озирается по сторонам в поисках собратьев по ремеслу, да только никого рядом не случается, и, в качестве последнего средства, уныло пялится на графин с водой, возвышающийся на столе перед скрягой.

– Официант, – возглашает Иосия с видом весьма и весьма суровым. – Да что с вами творится? Вы что, оглохли? Или не слышите, что я сказал? Здесь слишком жарко.

– Да, сэр, я вас слышал, сэр, – отвечает юнец и дрожащей рукой указывает Иосии на другой столик, приглашая перебраться подальше от ненавистного камина.

В ответ массивная седая голова разворачивается на своей башне; угольно-черные брови сходятся; пронзительные ястребиные глаза обращаются на объект неудовольствия скряги.

– Официант, – произносит Иосия, подавшись вперед и внушительно хмурясь. – Остерегитесь. Вы знаете, кто я такой?

– Да, сэр, – отвечает юнец, дрожа мелкой дрожью всем своим существом, вплоть до кончиков пальцев. И с запозданием выпаливает, запинаясь на каждом слове, точно кудахтающая курица: – Кто… кто… кто же этого не знает, сэр?

– А если знаете, так исполняйте, – наставляет скряга, властно кивая в сторону камина.

– Но если я убавлю огонь, сэр, все в зале замерзнут, – протестует официант, и не без оснований. – Ночи нынче холодные, сэр, приходится поддерживать огонь уюта ради.

– Уют? Холод? Что еще за холод? Никакого холода. Покажите мне его; я ничего такого не ощущаю.

– Простите великодушно, сэр, не мне решать…

– А будь здесь и впрямь холодно, что тогда? Да все очень просто – пусть себе замерзают! Холод никому не повредит. А вот огонь – бич для бизнеса! Огонь губит недвижимость. Вот у вас, сэр, недвижимость есть? Так я и думал. Задам вам один вопрос. Что станется с этим домом, сэр, на исходе морозной зимней ночи?

Юнец, изрядно ошарашенный, так и не находится с ответом.

– А ничего, – ответствовал скряга, для вящего эффекта потрясая костлявым пальцем. – Ровным счетом ничего. А теперь отвечайте: какое воздействие окажет на тот же объект недвижимости огонь? Как долго, по-вашему, выстоит дом, сэр, если пламя вдруг перекинется на что-нибудь легковоспламеняющееся – скажем, вот на эту старинную скамью-ларь, или на шторы, или на коврик перед камином – и вырвется из пределов своей каменной тюрьмы? Отвечу за вас: недолго. А что в результате? Потеря бизнеса, потеря клиентов, потеря места. Мы с вами оба – люди деловые, сэр, невзирая на разницу в положении. И главный наш враг – огонь, а не холод. Всегда об этом помните.

– Да, сэр.

– Позвольте объяснить вам иначе; возможно, так будет понятнее. Как бы вы предпочли умереть, сэр: мирно и тихо, погожей, морозной зимней ночью или, проснувшись, обнаружить, что дом ваш объят огнем, легкие забиты дымом, горячие языки пламени лижут ваше тело, плоть шипит и потрескивает, сползая с костей, а сами кости рассыпаются золой?

– Прошу прощения, сэр, – лепечет охваченный ужасом юнец, бледнея. – Я бы предпочел вообще не умирать, сэр, если можно! – Сердце его уходит в пятки. Чем еще, гадает он, ох, чем еще одарит его скряга из своих запасов радостных, оптимистичных мыслей?

– Превосходная позиция. Так не забывайте, сэр: холод – ваш союзник. Но довольно! Пустая болтовня – это не для меня, и возражений я не потерплю, слышите? Я – человек деловой и привык, чтобы мне угождали. Так что либо вы, мой любезный, убавите огонь, либо я отправлюсь в иное заведение. А теперь скажите, порадуется ли ваш хозяин, владелец трактира, услышав это? Не позвать ли его и не задать ли ему этот вопрос напрямую?

Официант умоляюще взирает на прочих посетителей: одни наблюдают за происходящим непонимающе, другие – сочувственно, третьи – глазам своим не веря; одни непроизвольно подсказывают ему поступить так, как велено; другие подзуживают ослушаться; некоторые от ситуации явно не в восторге, но чувства свои сдерживают из страха перед скрягой.

– Нет, сэр! – отвечает юнец наконец решившись. Он идет прямиком к камину, тушит огонь, оставляя мерзнуть за решеткой лишь несколько сиротливых угольков, и возвращается к столику Иосии. – Так… так лучше, сэр?

– Со всей определенностью, – подтверждает Иосия, злобно торжествуя победу и сознавая про себя, что очень скоро прочим посетителям придется несладко. – Я наблюдаю существенное улучшение. Огонь пылал слишком жарко. И вообще, осень выдалась до отвращения теплая; говорят, зима грядет отменная!

– Да, сэр! – соглашается официант, уносясь прочь и бормоча себе под нос: – Отменная зима, так точно, сэр!

Пока на кухне для него стряпают ужин, скаредный любитель холода возвращается к газете. Так и сидит, примерзнув к стулу, и скользит взглядом по столбцам, жадно высматривая сообщения о неприятностях и бедствиях, постигших кого-нибудь из его знакомых. Вот он доходит до раздела «Сообщения о смерти», им особенно любимого, и его губы изгибаются в зловещей улыбочке. То и дело он весело посмеивается над судьбой какого-нибудь недавно опочившего бедолаги, поддерживая в себе нужный настрой такими рефренами, как:

– Вот и по заслугам!

– Тьфу! Заткнулся наконец-то!

– Жалость какая, этого следовало бы вздернуть!

– Вот наглая негодяйка! Оставила ему все до пенса – ох, кабы я знал заранее!

– Славный был олух, нечего сказать!

– Есть на свете справедливость: поделом ему!

– Вижу, у парня хватило здравого смысла свести расходы на похороны к десяти фунтам. (О, бережливый Иосия! Он не из тех, кто потратит шиллинг там, где хватит и пенни!)

– Ха-ха! «Покончил с собой, выбросившись из окна мансарды». Отлично, отлично, избавил нас всех от хлопот.

Дойдя до некоего имени, скряга резко мрачнеет. Зловещую улыбочку сменяет свирепый оскал, и Иосия тихо бурчит себе под нос:

– Он был мне должен!

В двери входит джентльмен в темно-фиолетовом костюме и, высмотрев столик Иосии, почтительно направляется к нему. Вновь вошедший весьма округл и тучен, с темными, узкими глазками; лысая голова его свернута на сторону под каким-то неестественным углом. Он благоговейно останавливается в нескольких шагах от стола и снимает шляпу, дожидаясь, пока Иосия соизволит его заметить; скряга, однако ж, не обращает на толстяка ни малейшего внимания. Тот вежливо откашливается, прикрыв рот ладонью и пытаясь таким образом привлечь к себе внимание, но и эта уловка ни к чему не приводит.

– Вот оно, – бормочет Иосия себе под нос; он давно уже заметил своего поверенного, мистера Джаспера Винча, и теперь злорадно и с наслаждением его игнорирует. – Вот оно. Жалкий фигляр потерял все, что имел! (Он уже дочитал «Сообщения о смерти» и перешел к новостям более общего плана.) Так ему и надо. Жил не по средствам, швырял деньги направо и налево! Вот и разорился, разорился окончательно, и я, например, этому только рад. Сам себе яму вырыл. Все очень просто: кто не в состоянии правильно распорядиться своими деньгами, вообще их иметь не должен.

Слыша эти трогательные изъявления участия, мистер Винч снова покашливает – на сей раз чуть более настойчиво, но по-прежнему с почтительной сдержанностью. И даже этого недостаточно, чтобы отвлечь мистера Таска от газетных столбцов. Поверенный напряженно размышляет, облизывая губы и закручивая шею в узел. Вот он чуть качнулся влево, затем – вправо, и снова – влево, и еще раз – вправо, надеясь, что движения привлекут взгляд скряги; однако преуспел лишь в том, что накликал на себя легкий приступ морской болезни. Ощутив ее симптомы, поверенный откашливается, ослабляет воротничок и принимается лихорадочно вытирать лысину – все тщетно.

В этот момент к столику подлетает мальчишка-официант, неся заказанный Иосией ужин. Скряга вынужден отложить газету. Подняв взгляд, он наконец-то замечает мистера Винча и, таким образом, вынужден признать присутствие сего выдающегося стража закона.

– А, Винч, вы здесь, – бурчит он, глядя на часы. – Опоздали, как всегда. Я так и знал.

«Опоздал! – негодует поверенный Винч, вновь принимаясь массировать голову, причем каждое движение его ладони исполнено глубокой тайной обиды. – Опоздал! Я был здесь точнехонько в срок, ты, страхолюдное пугало, если бы ты только удосужился меня заметить». Вслух он ничего из этого, разумеется, не произносит, а, напротив, выдает любопытный перевод:

– Кхе-кхе! К вашим услугам, мистер Таск. Можно мне присесть, сэр?

Хитро сощурившись, скряга указывает поверенному на стул, в то время как сам, вооружась ножом и вилкой, приступает к трапезе. Еще несколько минут он хранит молчание, сосредоточенно поглощая ужин. Кушанья превосходны: суп из мясной подливки, крекер со специями, ростбиф с овощами и горчицей, картошка, лук и хлеб, и в завершение – бокал отменного хереса. Мистер Винч с нездоровым любопытством наблюдает за скрягой, вдруг осознав, насколько долговязый Иосия смахивает на тераторна, расклевывающего добычу, причем эффект еще усиливается благодаря черному пальто и красному бархатному жилету.

Не находя, чем себя занять, поверенный оглядывает зал и замечает, что огонь в камине потух.

– Здесь адски холодно, – сообщает он, потирая руки. – Ленивые бездельники – кхе-кхе! – абсолютно некомпетентны, пристойного огня развести не способны. Я сейчас все улажу, сэр, не беспокойтесь.

Подоспевший официант осведомляется, не закажет ли мистер Винч чего-нибудь. Мистер Винч отвечает, нет, он уже поужинал, но вот огнем заняться попросил бы. При этих словах официант бледнеет и поднимает взгляд на Иосию, словно ожидая указаний, и, снова обернувшись к Винчу, уверяет, что посмотрит, нельзя ли чего сделать.

– Кхе-кхе! Ну что ж, сэр, – улыбается поверенный; он, как всегда, подобострастен, но ему уже не терпится перейти к делу. – Я получил ваше любезное приглашение… кхе-кхе… прямо в конторе и получил… приглашение встретиться с вами здесь сегодня вечером. Кхе-кхе. У вас, надо думать, есть некое предложение? Не могла бы фирма… кхе-кхе… оказать вам какую-нибудь услугу?

Мистер Таск кивает, с чавканьем вгрызаясь в кусок мяса.

– Именно так. У меня для вас хорошие новости, Винч!

– Хорошие новости? – эхом повторяет мистер Винч, нетерпеливо елозя пальцами по скатерти.

Скряга снова кивает, улыбаясь и не переставая жевать.

«Да уж, надеюсь, новости и впрямь хорошие, – отвечает мистер Винч. – Надеюсь, новости – первый класс, потому что, старый ты сморчок, мне отнюдь не улыбается убивать на тебя целый вечер!» (Разумеется, ничего из этого вслух он тоже не произносит, всего лишь несколько раз откашливается и принимается внимательно изучать дубовые потолочные балки.)

Иосия же, всласть поразвлекшись с поверенным, отхлебывает хереса и переходит к делам насущным.

– До моего сведения недавно дошло, Винч, – начинает он, – что некий молодой джентльмен, недавно прибывший в город, – с превосходными связями, обладатель самостоятельного дохода, – попал в неприятную ситуацию. Приехал он издалека; друзей у него здесь мало. По прибытии он поручил ведение своих дел некоему поверенному, но со временем решил отказаться от его услуг. Молодой джентльмен сообщил мне, что поверенный приставил к нему соглядатая. Чудовищно! Как вы относитесь к слежке, Винч? – И скряга на мгновение прекратил жевать, внимательно следя за реакцией собеседника.

Невзирая на то что в зале с каждой минутой становится холоднее, на лбу мистера Винча выступают капли испарины – как если бы прохудилась кадка для дождевой воды.

– Шпионить? Кхе-кхе! За клиентом? – откликается поверенный. Глаза его под тяжелыми веками воровато бегают туда-сюда: мистер Винч втайне взвешивает все «за» и «против». – Никогда о таком не слыхивал.

– Кстати, молодого джентльмена зовут Хантер. Джон Хантер. Вы его, часом, не знаете?

Поверенный цепенеет, точно накрахмаленный. Он быстро прикидывает в уме, как быть, и вновь прибегает к любимой уловке юриста: лжет, уверяя, что имя совершенно ему незнакомо. И, еще не договорив, чувствует, как пронзительный, ястребиный взгляд скряги пригвождает его к стулу.

Неужто страхолюдное пугало – вот ведь умилительное прозвище! – уже знает, что Джон Хантер – из числа его, Винча, клиентов, и, стало быть, разгадал в Винче обманщика и лжеца? Наверняка Хантер выдал его имя, ни минуты не колеблясь! А ежели так, то откуда, во имя всего святого, Хантер узнал правду?.. За краткую долю секунды в голове поверенного проносятся сотни миллионов мыслей, он лихорадочно пытается увязать воедино противоречивые факты. В первую очередь подозрение падает, разумеется, на самого соглядатая, на Самсона Хикса. Но от этой версии приходится отказаться: поверенный вспоминает, что его доверенное лицо – обладатель очков с дымчатыми стеклами и узких брюк в полосочку – вот уже некоторое время занят делом Хокема и, следовательно, со счетов сбрасывается. Тогда кто же и как? Как?

– Вот так я и думал, – продолжает Иосия, вонзая нож в упитанную картофелину. – В противном случае вы бы поставили меня в известность, я полагаю? Молодой джентльмен вроде Хантера, обладатель изрядного состояния, только что прибывший в город с намерением здесь обосноваться, нуждающийся в полезных знакомствах и связях… Уж вы бы позаботились меня проинформировать, верно, Винч?

– Да, разумеется, мистер Таск. Кхе-кхе.

– Будучи заверен в том, что я – человек добросовестный и хорошо знаком с областью судопроизводства, Хантер обратился ко мне с просьбой порекомендовать ему иного юриста. Какого-нибудь хорошо известного адвоката, пользующегося заслуженным уважением горожан, человека надежного и честного, который его не предаст, – человека, на которого можно положиться. Вот какие качества назвал мистер Хантер, описывая свои пожелания.

– А когда состоялся этот разговор? – осведомляется мистер Винч, все еще недоумевая, каким же образом его секрет оказался раскрыт. – Когда вы с ним беседовали… кхе-кхе… с этим мистером Хантером?

– Вчера вечером, в Шадвинкл-Олд-Хаус.

– А кто же этот поверенный, ныне представляющий его интересы? – не отступается мистер Винч, вознамерившись выяснить все, как есть. – Тот, от чьих услуг мистер Хантер решил… кхе-кхе… отказаться? – Он извлекает платок и утирает лоб и шею. Неужто скряга все знает? Знает или нет? Поверенный с ужасом думает о том, что официант вот-вот возвратится и примется раздувать пламя: в зале трактира вдруг стало невыносимо жарко.

Пауза грозит затянуться на неопределенный срок; Иосия размышляет над тарелкой, нервы мистера Винча на пределе. Наконец звучит ответ:

– Мистер Хантер отказался назвать мне его имя. Он считает себя человеком чести и полагает, что это – вопрос до какой-то степени конфиденциальный; жаль, нельзя сказать того же о двуличном поверенном! Тем не менее молодой джентльмен был глубоко огорчен – о да, весьма. Вы только вообразите себе, Винч – приставить соглядатая к собственному клиенту! Надо думать, подлый сутяга вознамерился выведать подробности частной жизни Хантера – видимо, чтобы пошантажировать его на предмет какой-нибудь былой опрометчивости. Стать жертвой вероломства собственного адвоката!.. Это бросает тень на профессию в целом, вы не находите? Человек, способный на такую низость, пойдет на что угодно. Ничуть не удивлюсь, если такой подлец не погнушается перехватить личное письмо клиента! Что вы на это скажете, Винч?

Этот колкий упрек скряга швыряет прямо в лицо поверенному, со вкусом предвкушая реакцию. В лице Винча, однако, отражается лишь недоумение. Да, на сей раз удар вроде бы не попал в цель, но Иосия нисколько не разочарован неудачей; напротив, ярость его вскипает с новой силой: он лишний раз убедился в том, что жирный поверенный водил его за нос.

– У молодого джентльмена, у этого Хантера, – продолжает Иосия, свирепо разламывая на части крекер: не иначе скряга воображает про себя, что расчленяет на части тело мистера Джаспера Винча, – голова на плечах что надо. Большая умница, бизнесмен до мозга костей. У него превосходные рекомендации, и сам он кажется мне человеком в высшей степени добросовестным. Более того, в ходе нашей беседы выяснилось, что у нас есть целый ряд взаимных интересов, которыми недурно бы заняться вплотную, причем с немалой выгодой. Честно говоря, все это явилось для меня сюрпризом, но сюрпризом весьма приятным и в высшей степени профессиональным.

Так что вот вам, Винч, хорошие новости. Закладываются основы сотрудничества между мистером Хантером и мною; требуется составить ряд документов – контракты и соглашения, и протоколы взаимных обязательств. Я дал понять молодому джентльмену, что мой собственный доверенный адвокат, услугами которого я пользуюсь вот уже много лет, собственноручно займется этим вопросом. Вы ведь возьметесь за это дело, Винч, не так ли? Более того, я намерен предложить мистеру Хантеру рассмотреть возможность удержать вас при себе в качестве личного поверенного. Вот так! И впрямь хорошие новости, Винч, вы не согласны?

Поверенный Винч громко откашливается и стискивает рукой лысину.

– Контракты… кхе-кхе… и соглашения? Лично? – охает он, до глубины души потрясенный. На данный момент он не в силах ничего больше к этому добавить.

– В понедельник я зайду к вам в контору. Мы составим проект учредительных документов для нашего с Хантером совместного предприятия; вы же представите их на одобрение мистеру Хантеру – собственной персоной, слышите? В настоящее время он проживает по адресу: Молт-Хаус, Вороний переулок, район вам наверняка хорошо знаком. Нет необходимости уточнять, что для меня это – вопрос первостепенной важности, Винч. Надеюсь, вы меня не разочаруете.

– Собственной персоной! – восклицает мистер Винч, и в сознании его роятся видения предстоящей встречи с мистером Джоном Хантером – лицом к лицу, глаза в глаза и скорее всего кулак к кулаку.

– Разумеется. Сдается мне, я именно так и сказал. Да что с вами такое, Винч? Вы что, не слушаете? В качестве моего поверенного вы выполняете целый ряд обязанностей, в том числе и такие – именно за это я вам плачу. Так что я рассчитываю, что вы встретитесь с мистером Хантером в Молт-Хаус в точности так, как я предписываю. Я предоставляю вам возможность обзавестись многообещающим молодым клиентом – чего вам еще желать? Мистер Хантер с удовольствием воспользуется вашими услугами. По крайней мере, в отличие от того злодея, вы не станете за ним шпионить!

– Шпионить? Нет-нет… кхе-кхе!.. конечно же, нет.

– Вот и отлично. И побольше вам подобных дней, Винч, – улыбается Иосия, давая понять, что собеседник волен уйти. На данный момент с поверенным он покончил, так что отшвыривает его прочь, точно использованную карту в пикете, а затем вновь берется за газету и возвращается к трапезе.

– Да… сэр, – мямлит поверенный Винч, поднимаясь со стула с видом приговоренного к казни. – И вам побольше… кхе-кхе… подобных дней, сэр.

Спотыкаясь, он добредает до двери, ныряет в темноту, кое-как добирается до стоянки кебов и уезжает домой; оглушенный, в состоянии близком к обмороку, он с трудом находит в себе силы запустить руку в кошелек и заплатить за проезд. Нетвердой походкой вступает он в дом, велит слуге принести джина с водой, да погорячее, после чего падает на диван и, отрешенно глядя в потолок, предвкушает неотвратимое свидание с Судьбой.

А мистер Таск, проследив, как обтянутая темно-фиолетовой тканью фигура поверенного растворилась в ночи, разражается резким смехом – этакой короткой ритурнелью к своей песне обмана, – восхищаясь затеянной интригой.

– Будешь знать, старый толстый коротышка! – ворчит лицемерный Иосия, грозя двери ложечкой для горчицы. – Да-да-да! Впредь будете знать, сэр!

Глава VIII Боги плывут в небесной лазури

Не так давно имя Самсона Хикса промелькнуло в уме поверенного Винча, пока сей светоч юриспруденции обливался потом в трактире; пришла пора и нам возобновить знакомство с бодрячком в полосатых брюках, с неуловимым агентом фирмы «Баджер и Винч», с большим человеком для большого-пребольшого начинания – а именно с мистером Самсоном Хиксом собственной персоной, живым-здоровым, целым и невредимым. Засим сцена событий переносится далеко на юг, к старой тропе через вырубки – так я начинаю стягивать воедино разрозненные нити моей истории. Знаю: время поджимает, а рассказ мой не из коротких; боюсь, кое-кто из вас сбежит еще до того, как я дойду до конца; однако заклинаю – потерпите еще немного! Подкрепите силы выставленными на стол напитками и послушайте еще несколько часов мою повесть о древнем городе Солтхеде, памятуя, что каждое слово в ней – чистая правда.

Часы летели. Над головой синели ясные небеса, так что окрестности отчетливо просматривались до самого горизонта: складчатые холмы, волнообразные луга, журчащие реки, виды, от которых дух захватывало, – все завораживало взгляд. Погода стояла отменная, хотя и прохладная; природа словно наслаждалась последним недолгим «Ура-а!», прежде чем неумолимая зима принесет с собой гибель и запустение. Но хотя местные ландшафты и впрямь были один живописнее другого, никакой пейзаж, на мой взгляд, не сравнился бы с тем эффектным зрелищем, что представляло собой бредущее по дороге тяжелой поступью стадо мастодонтов.

Впереди ехал трусцой Самсон Хикс в черном дорожном костюме, то и дело подстегивая своего буцефала; бок о бок с ним скакал Чугунный Билли, мрачно и настороженно поглядывая по сторонам. Каждый вез по длинному деревянному вымпельному шесту. Эти шесты или жерди с яркими красными флажками, что развевались по ветру, крепились к седлам посредством нескольких кожаных колец; в случае необходимости извлечь их не составляло труда. А сзади, тяжело раскачиваясь из стороны в сторону и кивая лохматыми головами, шли громотопы; их массивные ноги ступали по земле с глухим стуком – бум, бум, бум, словно отбивая торжественный ритм. Невзирая на монотонную однообразность путешествия, ласковые карие глаза животных бдительно посверкивали, ибо мастодонты – создания опасливые, и выживают благодаря не только гигантскому росту, но и сообразительности.

Седоватый Билли, обладатель стальных глаз и точно изваянной из камня челюсти, обернулся через плечо, проверяя, все ли на данный момент в порядке. Еще дальше, рядом с вожаком стада, скакал юнец на угольно-вороной кобыле: худощавый, подтянутый молодой джентльмен с тонкими усиками и живыми, острыми глазками. Билли смерил юнца угрюмым взглядом – с тех пор как отряд выехал в путь, он уже успел схлестнуться с мистером Джозефом Руком не раз и не два – и пробормотал себе под нос нечто нелестное.

Мистера Рука Билли не одобрял. Билли вообще не одобрял молодежи, считая всех юнцов никчемными пустышками, чуждыми знанию, здравому смыслу и рассудительности. С сопливыми малолетками он обращался насмешливо и презрительно. Молодого забияку, скакавшего рядом с вожаком, он про себя считал всезнайкой и задавакой, уж что есть, то есть, ничего тут не попишешь. Мистер Рук, и раньше остро ощущавший неприязненное отношение Билли, платил ему полной взаимностью. Так что мистер Рук держался от предводителей отряда чуть поодаль. Мрачный, замкнувшийся на себе самом, он целиком и полностью сосредоточился на своих обязанностях – в конце концов, подчиняется он Хиксу, а не пристрастному Билли – и предвкушал, как заберет честно заработанные денежки и ускачет себе восвояси, до тех пор пока услуги его не потребуются вновь.

Замыкал караван грузовой фургон, управлял которым долговязый Лью Пилчер. Вид у мистера Пилчера был неизменно самодовольный; теперь, в пути, это особенно бросалось в глаза. В фургон погрузили провиант на дорогу и всевозможное снаряжение, награбленное в стойбище мастодонтов и предназначенное для передачи в Вороний-Край. Жалкие остатки движимого имущества, оставленные мистером Хокемом – пассажирские возки, веревочные лестницы, грузовые платформы и все такое прочее, – предстояло продать на лом, поскольку в таких вещах уже давно никто не нуждался.

– Повторяю, это не наша забота, – проворчал Билли, подъезжая ближе к Самсону Хиксу, чтобы разговор между двумя джентльменами не достиг, часом, ушей мистера Рука. – В последний раз он с нами работает. Вот доставим зверей в Вороний-Край, в «Странные странности», и пусть убирается восвояси. Отделаемся от него раз и навсегда, говорю, и скатертью дорога. Он в нашу компанию не вписывается.

Дымчатые стекла Хиксовых очков были устремлены на дорогу впереди, но слух мистера Хикса безраздельно принадлежал Билли, ибо взгляды и мнения седоватого джентльмена для мистера Хикса имели немалый вес.

– Да ладно тебе, Уильям, – примирительно отозвался мистер Хикс. – Ты же не захочешь, чтобы молодой прохвост оказался на мели, ведь правда? Да, парнишка непоседливый, что есть, то есть, зато ремеслу своему оченно предан. Перфекционист, вот как это называется; и не любит, чтоб его приверженность делу ставили под сомнение, здесь ты мне поверь. На мой просвещенный взгляд, он оченно уж противится всякому там давлению свыше: видел я такое, и не раз. Так что потерпи ты его еще чуть-чуть, хотя бы пока мы не доберемся благополучно до «Странных странностей».

– С этим щенком шутки плохи. Здравого смысла у него ни на грош, и при этом бесчувственный, как пробка. Сущий ноль, если не считать рефлексов, да и те к мозгам абсолютно не подключены. Он тебе еще устроит, Самсон, помяни мое слово. Думает, что знает все на свете и что хорошо бы ему ходить в главных. А ведь только-только двадцать один стукнуло… Черт бы подрал наглого мальчишку, этого прохвоста, этого щенка! – И Билли с гордым презрением плюнул в воздух и в сторону. – Вот попомнишь еще мои слова.

– Да-да. Понимаю тебя, Уильям, отлично понимаю. От моего внимания не укрылось, что он злится да дуется. Видать, не по душе ему эта работа.

– Дуется? Ого-го! Он не просто дуется. Неблагодарный он тип, вот он кто. А ведь ты всегда подбрасывал ему работенку-другую, когда никто другой с ним дела иметь не желал, при его-то репутации. А репутация у него, знаешь, та еще; я бы такой не гордился.

– Верно, малый он горячий, да только со временем остепенится. Есть в нем что-то такое, знаешь ли. Задатки-то у него есть.

– А вот сердца и нету – вот что я тебе втолковываю! Ничего в нем нету, кроме скверного норова. Сердца у него нету, говорю, и вряд ли будет: с такими замашками он долго не проживет!

– Уж больно строго ты его судишь. И от него польза есть; он это уже несколько раз доказал. Помнишь тот оченно неприятный инцидент с двумя прохвостами, Тинсли и Граффом, в Кингз-Боттом? Молодая кровь порой бывает полезна, Уильям; хорошо, когда в отряде есть и такие. От него неприятностей не больше, чем от большинства других молодых прохвостов.

Чугунный Билли покачал головой и, недовольно заворчав, принялся изучать окрестности, словно навеки отказался от мысли убедить Самсона Хикса хоть в чем-нибудь.

Некоторое время всадники ехали в тишине. Впрочем, слово «тишина» здесь уместно только по отношению к разговорам, а вот в иных звуках недостатка не было: побрякивала упряжь, цокали копыта, звонко и чисто звякали уздечки, высоко над головой мягко шелестели флажки, а позади слышался ритмичный грохот и гул – это брели гиганты. Из пастей их струями горячего пара вырывался воздух. Мистер Хикс отпустил несколько замечаний насчет прекрасной погоды; Билли все слышал, но не счел нужным отвечать, с головой уйдя в мрачную задумчивость.

А мистер Самсон Хикс, напротив, в общем и целом на данный момент был вполне собою доволен. Он, пользуясь собственным его выражением, взял на себя крупное, очень крупное дело, каковое уже поглотило изрядную толику времени, – и благополучно с ним справился. Если при этом проблемы и возникли, то самые что ни на есть пустячные. До «Странных странностей» – зоосада в крупной метрополии под названием Вороний-Край, расположенного на вершине скального мыса, – уже не то чтобы далеко, а там они благополучно передадут зверей новым владельцам. По мнению Самсона, город назывался Вороний-Край потому, что ворон там водилось видимо-невидимо; не иначе как все птицы этой породы рано или поздно перебирались туда на вечное жительство. Как-то раз, еще мальчишкой, я видел в «Странных странностях» величественного мамонта, более двадцати футов в холке, с вздымающимися вверх клыками и массивной лохматой головой. Но он давным-давно скончался; думаю, что он был последним. Кое-кто, впрочем, утверждает, что стада величавых мамонтов и по сей день бродят по бескрайним ледовым пустошам севера, вдали от городов и за пределами досягаемости человека. Если есть в этом хоть малая толика правды, так я ее не вижу.

Как бы то ни было, на тот момент мистер Хикс весьма гордился собою и тем, как выполняется его последнее задание, и уже предвкушал щедрое вознаграждение из рук прохвостов-работодателей. При мысли о таковых глаза его за дымчатыми стеклами очков довольно сузились; он коротко, сдержанно улыбнулся. Вне всякого сомнения, колесики его интриги уже крутятся вовсю. Кто знает, что найдет он в Солтхеде по возвращении, покончив с крупным, очень крупным делом? Размышлять об этом доставляло Самсону неизъяснимое удовольствие. Теперь при воспоминании о том, как глаза пресловутого молодого джентльмена полыхнули желтым светом, мистер Хикс испытывал не ужас, а скорее умиротворение, ибо знал, что очень скоро сей свирепый взгляд обратится на оченно даже иную цель!

– А почему не Баскет? – осведомился Билли, чье дурное настроение отчасти развеялось, уступив место былой общительности.

– Баскет? – эхом откликнулся Самсон, не вполне понимая, при чем тут их тщедушный приятель из «Клювастой утки» – самодовольно ухмыляющийся джентльмен с кружкой размером с голову, согласно поддакивавший всем и каждому вокруг.

Билли кивнул, выставляя вперед припорошенный сединой подбородок.

– Баскет! – повторил он снова для вящего эффекта.

– Ты хочешь сказать – Баскет вместо Рука?

Билли снова кивнул и хитро завращал глазами цвета стали.

Мистер Хикс оглядел окрестности, словно ожидая, что какое-нибудь дерево или куст выскажутся по поводу этого нелепого предложения.

– Да ты шутишь!

Билли недобро ухмыльнулся и заговорщицки подмигнул. Что, в свою очередь, вызвало взрыв смеха, с каждой секундой набиравшего силу; оба джентльмена веселились от души, но вот Билли на беду угораздило обронить:

– Ого-го! С таким же успехом можно бы завербовать треклятого овцеголового болвана!

При этом замечании Самсон почему-то почувствовал себя неуютно; во всяком случае, резко помрачнел. Его одолевало некое странное, очень странное ощущение – кто-то когда-то, в незапамятные времена, объяснял ему, что оно называется совестью. «Ну, разве не мило», – пробормотал он, давя чувство в зародыше. Размышлять об овцеголовом прохвосте прямо теперь в планы мистера Хикса отнюдь не входило – нет, только не прямо теперь, в час своего триумфа. Все шло так замечательно; еще не хватало, чтобы случайное облачко затмевало солнце его успеха.

Бедняга Самсон! Недолго ему оставалось радоваться. В это самое мгновение нечто вроде вполне реального, осязаемого облака пронеслось над стадом мастодонтов. Тень пала на всадников; мистер Хикс и Билли подняли глаза к небу. Мелькнули черные крылья и кармазинно-красный хохолок: в вышине плыл тераторн.

– Не по душе мне он, – мрачно нахмурился Билли. – Увидеть эту тварь – не к добру. Значит, жди теперь неприятностей!

– Да ровным счетом ничего это не значит, разве что в глазах человека суеверного, – возразил Самсон, сам тем не менее не сводивший глаз с улетающего тераторна и изрядно встревоженный. – Это поверье ни на каких фактах не основано, знаешь ли. Тераторны держатся подальше от городов, потому что им там есть нечего, ясно как день. А здесь все оченно даже по-другому. Здесь их дом, так что может быть естественнее, чем встретить одного из них по дороге?

Его спутника эти объяснения нимало не убедили.

– Повторяю: недобрая это примета. Все так говорят!

Мистер Хикс пожал плечами и отвернулся. Синева небес потемнела до более глубокого оттенка; следовало вскоре задуматься о ночлеге. В лицо Самсону ударил порыв ветра. Температура воздуха резко упала, в одно мгновение воцарился ледяной холод, как если бы на окрестности нахлынул бескрайний студеный океан. Мистер Хикс озадаченно оглядел небеса, ожидая увидеть плотную завесу дождевых облаков или грозовой фронт, однако погода по-прежнему стояла на диво ясная. Он оглянулся на Билли; тот медленно закивал, подтверждая: назревает что-то скверное.

– В толк взять не могу, что происходит, – промолвил мистер Хикс, – только знаю, что быть такого не может…

Его спутник поднял затянутую в перчатку руку, приказывая всем остановиться. Мистер Хикс, не ожидавший этого, резко натянул повод и уронил вымпельный шест, подавая тем самым знак мистеру Руку. Кислолицый юнец послушно сдержал лошадь и хлестнул вожака ременной плетью по передней ноге. Постепенно остановился весь караван: движение прекращалось по цепочке, пока очередь не дошла до мистера Пилчера с его грузовым фургоном.

– Что там? – спросил мистер Хикс, подъезжая ближе. Седоватый ветеран напряженно прислушивался. Его взгляд скользил по окрестностям, точно луч маяка.

– Что там? – не отступался Самсон. – Что ты слышишь?

– А ты что слышишь? – хрипло отозвался Билли.

– Ничего.

– Ты уверен?

– Да.

– Тогда прислушайся!

Поначалу и впрямь ничего слышно не было; разве что вымпел Билли шелестел на ветру высоко над головой. Одной рукой удерживая шест, а второй схватившись за саблю, Билли внимательно всматривался вдаль.

Мистер Хикс, в свою очередь, придирчиво оглядел сквозь дымчатые стекла далекие багряные холмы. Волнообразные отроги блаженно дремали под вечереющим небом, однако ощущалась в них некая меланхолия, а теперь еще и скрытая угроза.

– Вот оно! – воскликнул Билли, выпрямляясь в седле. – Слышишь?

Вдали раздался смех – глухой и низкий, издевательский и надменный; эхом звеня в холмах, он распространялся повсюду, точно мор.

– Ага, – сдавленно прошептал мистер Хикс. Его застывшее лицо больше чем когда-либо походило на кирпич. – Отлично слышу. Ну и где же этот прохвост?

– Не знаю. Повсюду, черт его дери!

– Да кто ж он? Я никого не вижу. Здесь никого нет.

– Сам дьявол, – еле слышно прошептал Билли.

– Оченно даже необычно, – промолвил мистер Хикс. – Видать, какой-нибудь прохвост развлекается – вот и все.

– Нет же, ничего подобного.

Они снова прислушались, но на сей раз ничего не услышали; багряные холмы молчали. Самсон Хикс глянул на вожака мастодонтов: до сих пор тот послушно брел вперед, вполне довольный своей участью, а теперь вдруг забеспокоился и занервничал. Громотоп то и дело топал ногой и мотал головой вверх-вниз; в горле у него глухо клокотало, точно он собирался затрубить, да не получалось. Прочие животные выказывали те же симптомы, – симптомы, что в глазах мистера Хикса свидетельствовали скорее в пользу гипотезы Билла, нежели его собственной.

– Ого-го! Господи милосердный, да они себя не помнят от страха! Они все чуют! – воскликнул Билли.

– Мастодонтов почти невозможно вывести из равновесия, – проговорил мистер Хикс, замечая, что его собственная лошадь тоже не на шутку встревожена. – Что ж их так переполошило?

Ни он, ни его седоватый спутник не могли предложить разгадки, разве что…

– Ты ведь знаешь про эту штуковину в Солтхеде? – осведомился Билли, по-прежнему сосредоточенно озирая окрестности.

– Какую еще штуковину?

– Да про матроса. Помнишь, мы его видели: отплясывал себе, как безумный, посреди улицы. Ему еще Бейлльол кулаком погрозил.

– Ага, было дело.

– А когда тот тип, которого принесли в «Синий пеликан» – ну, торговец кошачьим кормом, – пришел в себя, он рассказал, будто слышал в глухой ночи «надменный смех» – как раз перед тем, как столкнулся с матросом. А смех, дескать, раздавался из тумана, точно зов из бездны ада. Можно подумать, это сам дьявол! А ведь были и другие, что не спали в этот час и тоже слышали хохот.

– Да, припоминаю, – отозвался мистер Хикс, ежась при одной мысли о госте из инфернальных пределов. – Так, пустая болтовня. О чем только люди не судачат!

– А как насчет того, что в городе видели тераторнов? Тераторны в Солтхеде!.. Кто, как не они, за всем этим стоит. Зло подает голос, вот что.

– Никаких голосов, – запротестовал Самсон в тщетной попытке опровергнуть собственные ощущения, – а чувствовал он примерно то же, что и Билли. В конце концов именно он стоял во главе всего предприятия. Он – большой человек, взявшийся за большое, очень большое дело. Ему полагается держаться властно и уверенно и полностью владеть ситуацией.

– Все дело в погоде, – решил мистер Хикс наконец, идя на компромисс. – Да-да. В погоде, и только. Оченно необычное природное явление.

И, по всей видимости, удовольствуясь этим странным диагнозом – каковой, разумеется, в корне противоречил его собственной убежденности, – мистер Хикс вновь воздел вымпельный шест и дал знак трогаться. Однако разговоры насчет дьявола мало способствовали его внутреннему спокойствию; настолько мало, что воспоминание о желтом свете в глазах мистера Джона Хантера – столь недавно подавленное, по крайней мере в теории – снова принялось терзать его и мучить.

Караван вновь двинулся в путь, хотя уже далеко не так быстро и споро, как прежде. Тревога вожака передалась остальным. Одни животные то и дело вставали на дыбы, упирались и артачились, точно норовистые лошади. То и дело раздавался трубный рев – громкие, жалобные стенания, говорящие: пожалуйста, ну пожалуйста, не заставляйте нас идти вперед! Другие метались туда-сюда, явно вознамерившись нарушить мерный ход кавалькады. Виной ли тому холод, или зловещая птица, или загадочный смех, или нечто иное, ведомое одним лишь мастодонтам, но только поддерживать порядок становилось все труднее и труднее.

Юный мистер Рук как безумный носился на лошади туда-сюда, восстанавливая дисциплину и проклиная упрямство своих подопечных. Гнев его, вскипающий по любому поводу и без повода, грозил выплеснуться наружу. Сочтя вожака главным подстрекателем к бунту, он галопом поскакал прямо на него с ременной плетью в руке.

– Эй! А ну пошел, ты! – негодующе рявкнул Рук. – Пошел! Пошел, говорю!

Вместо того чтобы послушаться, мастодонт удвоил сопротивление: чем больше ярился Джон Рук, тем упрямее становился вожак. Подобно Чугунному Билли, он, похоже, терпеть не мог вздорных юнцов с тонкими усиками.

– Я говорю, пошел! – прорычал мистер Рук, с силой хлестнув плетью. Удар пришелся вожаку по морде и по лопатке. Мастодонт оглушительно заревел, свернул к обочине – и словно прирос к месту, препятствуя продвижению каравана.

Чугунный Билли, до сих пор наблюдавший за выходками мистера Рука, обернулся к большому, очень большому человеку.

– Вот тебе твой Джозеф! – хмыкнул он, качнув головой в сторону вышеозначенного наглого мальчишки, прохвоста и щенка.

– Да простится старине Хиксу подобная вольность, но только, как ты изволил заметить, никакой он не мой Джозеф, – отвечал Самсон.

Всадники натянули поводья. Мистер Хикс предчувствовал, что вот-вот случится какая-то неприятность, предотвратить которую он не в силах.

– Ах не твой? – воскликнул Билли. – Ты его нанял, нет? Ты и эти твои треклятые законники – эти все Баджеры и Винчи!

– Да уж, – пробормотал мистер Хикс, поневоле смиряясь с неоспоримой истиной. – Я и нанял, верно.

А мистер Рук, видя, что вожак покоряться и не думает, окончательно вышел из себя. Он снова хлестнул мастодонта плетью, на сей раз по уху, а затем и еще раз. Мастодонт вздрагивал всем телом при каждом ударе.

– А ну, пошел, мерзкая тварь! – заорал мистер Рук, повелительно взмахнув рукой. Он уже собирался прибегнуть к очередному кроткому увещеванию, когда мастодонт развернулся и бросился на него.

Мистер Рук едва увернулся от клыков, таких длинных, широких и острых; эти смертоносные клинки пронеслись на волосок от его головы – на один-единственный волосок его тонких усиков. Каким-то образом ему удалось ускользнуть – хлестнув коня, юнец послал его в сторону и избежал того, что, по всей вероятности, оказалось бы финалом, с жизнью несовместимым.

Отголосок того самого свиста, с которым смертоносные клинки рассекли воздух, еще не угас, когда ток крови, порожденный неистово колотящимся сердцем, достиг мозга. Охваченный яростью молодой задира привстал в стременах и принялся хлестать мастодонта плетью по морде, не разбирая, куда бьет. Заревев от боли, животное отпрянуло; хлынула кровь – удары пришлись по чувствительным тканям глаз и уха.

– А ну, пошел, ты, вонючая, гнусная скотина! Пошел, говорю! И все вы пошли! Шевелите ногами!

Чугунный Билли, который с первого же дня всей душой привязался к громотопам и, как мы уже знаем, терпеть не мог мистера Рука, решил, что видел и слышал достаточно. Не задержавшись даже для того, чтобы посоветоваться с Самсоном Хиксом, он развернул коня и во весь дух поскакал к месту событий, бросив по пути вымпельный шест. Он спрыгнул на землю и зашагал к вороной кобыле и ее всаднику; в стальных глазах светилась холодная решимость.

– А ну, слезай с седла, – проговорил Билли медленно и выразительно; его лицо с припорошенным сединой подбородком раскраснелось от гнева. Пару раз он свирепо ткнул в воздух пальцем, указывая на землю у ног кобылы. – Говорю тебе: иди сюда!

Острые глазки мистера Рука злобно посверкивали на него с высоты. Юнец невозмутимо мял в руках плетку, словно уже подумывая, а не воспользоваться ли ею против кого-то еще, в его глазах не менее вонючего и гнусного.

– Ты не смеешь так со мною разговаривать, старый болван, – проговорил он грозно. – Ты не Хикс.

– Делай, как он велит, слезай с коня немедленно, – пришел на помощь другу Самсон, подъезжая вплотную; взгляд проницательных глаз за дымчатыми стеклами не сулил ничего доброго. – Уж для старины Хикса ты расстараешься – правда ведь, Джозеф?

– С какой бы стати? – осведомился молодой наглец.

– Да потому что я не могу вышибить тебе мозги, пока ты на лошади! – взревел Билли, нетерпеливо потрясая сжатыми кулаками. И в придачу осыпал мистера Рука оскорблениями если не действием, то словом, причем в выражениях, повторить которые здесь просто не представляется возможным.

Мистер Рук, не будучи уверен, как следует воспринимать эту тираду – раз в низвержении его готов поучаствовать и мистер Хикс, – дерзко фыркнул себе под нос.

– Вы на меня зуб держите. И всегда держали. Джо Рук вкалывает больше всех, все колотушки ему достаются, он вовсю выкладывается, а вы на него за это и взъелись. На дух его не переносите. Вот оно как, стало быть!

– Стало быть, так, черт подери! – выкрикнул Билли, не в силах более сдерживаться. – Слезай с треклятой кобылы, или я тебя сам сдерну за ногу!

Видя, что предстоит всерьез отстаивать свою честь, мистер Рук лихо спешился. И развернулся лицом к обидчику, одну руку положив на рукоять рапиры, а другой сжимая плеть.

– Ты не смеешь так обращаться с животным, – проговорил Билли. – Ты жалкий трус после этого, вот кто ты такой. Зверюга-то не виноват. Ты разве не видишь, как он напуган? С жалкой дворнягой так не обходятся, а уж с гордым громотопом – так тем паче.

– Как хочу, так с ними и обхожусь – равно как и с тобой, старый идиот, – парировал мстительный мистер Рук, внезапно выхватывая рапиру и бросаясь на Билли. Однако цепкие его глазки, прикованные к цели, каковую предстояло пронзить насквозь, сапога старого идиота как-то не заметили. Юнец направил рапиру прямо в тело Билли, но помянутое тело стремительно качнулось в сторону, точно рычаг. Ноги мистера Рука подогнулись; шляпа, рапира и плеть разлетелись в разные стороны. Билли, тихонько посмеиваясь себе под нос – как хорошо я помню эту его манеру! – подобрал арсенал поверженного героя, а на губах мистера Хикса заиграла сдержанная улыбка.

– Джозеф, – проговорил Самсон, глядя на юного ассистента, столь неизящно распростертого на земле. – Вставай, Джозеф, будь так добр. И впредь, уж пожалуйста, не вздумай наносить ущерб движимой собственности. Стадо полагается доставить в «Странные странности» в превосходном состоянии; это, видишь ли, одно из условий сделки. Да-да, увечить их я не позволю, так что не вздумайте снова пускать в ход плетку, сэр, – по крайней мере до тех пор, пока вы работаете на старину Хикса и его предприятие. И, я надеюсь, на сегодня выходок довольно, верно?

– А может статься, я на это ваше предприятие больше не работаю! – прорычал мистер Рук, вставая, вытирая грязь с лица и отряхивая одежду. – Скажу больше: так оно и есть. Это ваше предприятие – сущее посмешище, весь Солтхед знает. Весь Солтхед знает, что заправляет им мошенник и невежда. Говорю вам: Джо Рук от таких, как вы, стакана воды не примет, вот оно как. Джо Рук выбывает из дела – и скатертью вам дорога!

– Как любезно с вашей стороны. Ну что ж, коли ты нас бросаешь, – предостерег Самсон, разом рассвирепевший – его протеже обратился против него же, именно так, как предсказывал Билли, – так я с тобой в последний раз имею дело, так и знай. А старина Хикс, пожалуй, единственный во всем Солтхеде, кто тебя еще терпит, так-то.

Мистер Рук подобрал шляпу и нахлобучил ее на свою юную голову, точно накрывая крышкой шкворчащую на медленном огне сковородку.

– Вы всегда были против меня, – ухмыльнулся он. – Всегда против меня были, это точно, вы, оба. Я никогда ни о чем не просил и ничего вам обоим не сделал. И не жаловался никогда. Просто выполнял свою работу, причем получше всякого другого небось. И теперь вы злитесь – конечно, Джо Рук любому сто очков вперед даст! Ну что ж, ежели вас это не устраивает, так, значит, и вы для Джо Рука недостаточно хороши.

И, огласив эту скромную характеристику самому себе, мистер Рук прошествовал к кобыле. Билли, мрачно сдвинув брови, вручил ему рапиру и плеть, продемонстрировав тем самым немалую отвагу, должен я заметить – учитывая состояние мыслей и тела мистера Рука на тот момент. Но Билли отлично знал сего мужа, или скорее мальчишку; так что рапира была вложена в ножны, плеть убрана, и юный воитель вскочил в седло.

– Джо Рук вас больше не потревожит, – проговорил он вместо прощания. – Он вас ненавидит. Всех вас ненавидит, так и знайте.

Эти слова, по всей очевидности, задумывались своего рода обвинительным актом и подразумевали ненависть к Самсону Хиксу, к Билли и, вероятно, к Лью Пилчеру (будь он рядом, а не в грузовом фургоне), и к вонючим, мерзким тварям, и к самой земле у них под ногами, и к далеким багряным холмам, и к небу над головой. Сей в высшей степени беспристрастный молодой джентльмен ненавидел всех и вся в равной степени.

Мистер Рук ускакал прочь, мысленно обливая презрением все, что видел, и обратив взгляд цепких крохотных глазок к северу, в сторону города Солтхед.

– Ого-го! Скромник наш Джо Рук, – заметил Билли. Губы его изогнулись в саркастической ухмылке. – Ну все, теперь он – не наша забота. Без него оно куда как полегче будет.

Только теперь, вполне осознав серьезность ситуации, мистер Хикс задумался о том, чем обернется нехватка одного человека в свете ухода за стадом и успеха предприятия в целом. Закаленные красные кирпичи его физиономии на мгновение поблекли: перед дымчатыми стеклами возникла картина еще одного провала. Как им теперь прикажете справляться? Животные нервничают, Бог их знает почему, и Хикс понятия не имел, что по этому поводу делать. Невзирая на все заверения Билли, с двумя помощниками вместо трех стадо гнать непросто. Самсон поделился сомнениями со своим мрачнолицым спутником, но тот лишь презрительно отмахнулся.

– Я поеду погонщиком, – объявил Билли, вскакивая на коня. Он подхватил вымпельный шест и отъехал чуть назад, занимая место мистера Рука рядом с вожаком. Громотоп признал его и поздоровался: наклонил голову и пару раз ударил в землю массивной передней ногой. – Видишь? Звери меня знают – теперь уж они упираться не станут. Держу пари, это они из-за Джо Рука паниковали.

Мистер Хикс особой уверенности в том не испытывал – равно как и Билли, – однако ж промолчал. Он направил коня вперед, и к его изумлению и радости вожак мастодонтов послушно стронулся с места. Лицо Хикса озарилось лучом надежды: может статься, все не так уж и скверно. Видение очередного провала возникло слегка преждевременно.

При таком многообещающем начале караван снова двинулся в путь – с того самого места, на котором остановился. Однако невзирая на все героические усилия Билли, мастодонты по-прежнему нервничали. Седоватый ветеран пытался рассеять их тревогу, ласково с ними разговаривая, похлопывая и поглаживая, и даже попытался спеть. Впрочем, этот последний номер скорее напугал мастодонтов, нежели успокоил, и Билли поспешно умолк.

Впереди замаячил поворот; за ним дорога расширялась и со временем ныряла в широкую, относительно округлую, обильно орошаемую котловину, поросшую кустарником и благоуханным диким луком. Слева ее ограждала зубчатая стена известняка, мерцающая в янтарном свете. Справа отвесно уходил вверх склон холма, а позади него на отдаленном хребте угнездилось солнце. В этой местности леса почти не встречались; здесь царило ощущение неизбывного одиночества, растекаясь над окрестностями и заполняя все уголки.

Мистер Хикс дал знак остановиться. Уединенная долинка показалась ему идеальным местом для ночлега, как с точки зрения безопасности, так и охраны стада. Идеальным, если не считать холода; здесь стужа словно бы многократно усилилась. Хикс собирался было спешиться, как вдруг вновь послышался смех: сперва тихий, еле слышный, он стремительно набирал силу, эхом отражаясь от стены известняка. Вожак запрокинул голову и издал странный, исполненный ужаса звук – никто и никогда не слышал от мастодонтов ничего подобного.

Мистер Лью Пилчер, правильно оценив ситуацию, перегнал грузовой фургон в начало каравана и слез с козел. Самсон Хикс и Билли спешились одновременно с ним.

– Экая бестолковщина! – воскликнул мистер Пилчер, вложив в одно-единственное лаконичное восклицание и свой запоздалый отклик на дезертирство мистера Рука и свое восприятие здешнего загадочного феномена.

– Откуда это? – дрожа, вопросил мистер Хикс, засунув руки глубоко в карманы и исследуя дали сквозь дымчатые стекла.

– Да вон же! – воскликнул Билли, тыкая пальцем.

Мистер Хикс вгляделся в указанном направлении: на самом верху отвесного склона на фоне заката маячило что-то черное. Некий монумент, установленный непонятно кем в пустынном месте, – в месте, где его никто не потревожит, поскольку старой тропой через вырубки теперь почти не пользовались. И верно, памятник, подумал Самсон, да только кому? И зачем его ставить?

– Да это ж статуя, – вынес вердикт мистер Пилчер, лениво кивая. – Статуя – здесь, в Богом забытой глуши, где поглядеть-то на нее некому!.. И кому занадобилось ставить здесь эту штуку? Мозгов, видать, у парня не хватало, вот оно как. Экая смехотворщина!

– А там, за статуей, прячется какой-то треклятый прохвост, – заявил Билли, сжимая кулаки. – Это он хохочет, точно рехнувшись.

– И что бы ему там делать? Объясни-ка. Небось совсем ополоумел.

– И с какой бы ему стати смеяться над нами? – вслух осведомился изрядно озадаченный мистер Хикс. Он не верил ни ушам своим, ни глазам, взирающим на мир сквозь дымчатые стекла. – Не вижу в том ни смысла, ни логики. Что за прохвост? Как негодяя зовут?

Мистер Пилчер потеребил седые усы и покачал головой.

– Пойдемте-ка глянем! – предложил Билли, обнажая саблю. – Лью, оставайся здесь и приглядывай за животиной.

– Ага, – кивнул мистер Хикс. – И смотри, не теряй головы.

Мистер Пилчер, благодушно улыбнувшись, застыл на месте, сложив руки на груди и задумчиво щурясь, а двое его сподвижников двинулись вверх по склону.

Карабкаясь к вершине вслед за Билли, мистер Хикс раздумывал над необычностью ситуации. Что-то подсказывало ему: здесь какой-то подвох. Уж больно мало во всем этом смысла. Им овладело неуютное предчувствие – дескать, их с Билли затея к добру не приведет, – однако в силу непонятной причины он предпочел не останавливаться. До сих пор все шло так замечательно, и вдруг – леденящий холод, надменный смех… и животные разнервничались, и мистер Рук взбунтовался. А теперь вот еще это! Какому прохвосту придет в голову поставить памятник в таком безрадостном месте? – гадал мистер Хикс. И с какой стати за ним прятаться?

На вершине стужа царила такая, что зуб на зуб не попадал. Складывалось впечатление – ерунда, конечно, – что леденящий холод исходит от самого загадочного монумента, и впрямь смахивавшего на статую всем, если не считать непривычно синего цвета. При ближайшем рассмотрении оказалось, что сделан он не из камня и не из металла, а из абсолютно незнакомого материала, слегка напоминающего кожу. Ни Билл, ни Самсон так и не смогли понять, что статуя изображает: что-то вроде безголовой птицы, полускрытой под сложенными гигантскими крыльями. Из-под крыльев торчали уродливые лапы стервятника; за неимением постамента или пьедестала хищные острые когти покоились прямо на земле.

– Проклятие, что за чудище? – осведомился Чугунный Билли, выставив вперед челюсть и меряя статую взглядом.

На этот вопрос ответа у мистера Хикса не нашлось, о чем он и дал понять покачиванием головы. И тут же с ходу решил, что лучше подойти к делу прямо, без околичностей.

– Эй, там! – закричал он, обращаясь к незнакомцу, затаившемуся за монументом. – Эй! Что это ты, друг, затеял, зачем стадо перепугал?

– И что это тебя так насмешило, черт тебя дери, дурак ты набитый? – подхватил Билли, размахивая саблей.

Но на эти подкупающие авансы никакого ответа не последовало. Проворный Самсон вновь принялся придирчиво изучать статую, ее контуры и форму, когда снизу донесся голос мистера Пилчера.

– Ну, как – животное, растение, минерал? – с любопытством осведомился сей джентльмен. На лице его играла ленивая ухмылка.

– Ни то, ни другое, ни третье! – отозвался Билли.

Мистер Хикс, вознамерившись разом покончить с проблемой, храбро двинулся вперед, зашел за монумент сзади и схватил… увы, лишь разреженный холодный воздух! Он обошел памятник кругом – при том, что статуя была раза в два крупнее обычного человеческого роста – и появился с противоположной стороны, глядя на Билли озадаченно и угрюмо.

– Никаких прохвостов, – объявил Самсон, засовывая руки в карманы. Он окинул взором окрестности, снова проверил, нет ли чего позади статуи, но так и не обнаружил ни следа искомых прохвостов. – Ну, разве не мило.

Билли – теперь, когда угроза столкновения развеялась, воинственности у него поубавилось – убрал саблю в ножны, извлек на свет огниво и приготовился запалить трубку. Проверив остаток табака, он высек искру и поднес к чашечке пылающий трут.

Это невинное действие, само по себе ничем не примечательное, вызвало у статуи некоторый интерес. Кожистые крылья медленно разошлись в стороны – и показалась синяя голова. В голове обнаружились два вполне человеческих глаза, что открылись и мрачно и угрожающе уставились на джентльменов сверху вниз. А еще у статуи были вполне человеческий лоб, и подбородок, и бородка, и могучая человеческая грудь, закрытая туникой без рукавов, и огромные мускулистые руки и кисти… На этом сходство с человеком заканчивалось. Вместо человеческого носа на лице красовался птичий клюв, острый и изогнутый, как у стервятника. Уши у чудовища были ослиные, на голове вместо волос извивались, сплетались и корчились гадюки. Вокруг одной из мускулистых рук обвивалась змея; она злобно глянула на подошедших джентльменов, открыла пасть и зашипела на них.

Мистер Хикс и Билли в безмолвном ужасе рухнули на колени. Синий монстр запрокинул голову и издевательски захохотал: именно этот смех звенел ранее в пурпурных холмах.

Не желая слышать его снова – и не желая проверять, что за кошмарные слова могут за ним последовать, – друзья поспешно отступили к подножию горы и вместе с мистером Пилчером, потрясенным не меньше их, бросились к лошадям. На бегу мистер Хикс оглянулся через плечо и увидел, как синее чудовище взвилось в воздух, а в следующее мгновение кожистые крылья просвистели прямо у них над головой.

Точно хищная птица, порождение ночного кошмара, монстр, гогоча и жестикулируя, налетел на стадо мастодонтов. Лошади и громотопы заметались как безумные, в лагере воцарился хаос; чудовище описывало в небе круг за кругом, дразня животных надменным смехом. Охваченные паникой мастодонты бросились врассыпную. Даже неодушевленный грузовой фургон умудрился удрать с места событий: впряженные в него кони галопом помчались к старой тропе через вырубки. Мистер Хикс и его подручные беспомощно поглядели на происходящее – и обратились в бегство.

Змея, обвившаяся вокруг руки чудовища, приподняла голову. Из разверстой пасти вырвался сгусток желтого пламени и ударил в землю у ног обуянных страхом мастодонтов. Дважды, трижды, четырежды змея плевалась жидким огнем, образовывая в земле огромные воронки. Всякий раз крылатый демон разражался торжествующей тирадой на непонятном языке – во всяком случае, ни мистер Хикс, ни его подручные не могли разобрать ни слова.

Еще несколько мгновений – и все животные исчезли, скрылись одно за другим среди окрестных расселин и ущелий. Вскоре на месте событий не осталось ни мастодонтов, ни лошадей.

Чудовище на прощание описало круг над головой мистера Хикса и его спутников – все они к тому моменту спрятались за изрядных размеров валуном – и взмыло в небо. Вместе с ним исчез и неодолимый, леденящий холод, словно окутывающий монстра незримой пеленой.

Часы отмерили по меньшей мере десять минут – десять безмолвных, бессобытийных минут, – прежде чем мистер Хикс, мистер Пилчер и Чугунный Билли, посовещавшись друг с другом посредством мрачных взглядов и кивков, сочли возможным покинуть укрытие. Так они и поступили и принялись анализировать ситуацию. Вечереет; они застряли в глуши, причем, по сути дела, с пустыми руками – ни лошадей, ни громотопов, ни даже грузового фургона со всем провиантом. Ничегошеньки-то у них не осталось, только одежда, та, что на них, да два вымпельных шеста, причем по обоим изрядно прошлись убегающие громотопы.

Для Самсона Хикса все это означало полное поражение. Крушение надежд. Безусловный провал, фиаско. Окончательный разгром. Рассматривая сквозь дымчатые стекла пустынный ландшафт и гадая, что теперь делать, снова и снова прокручивал он в уме эти понятия, изучая их со всех сторон и пытаясь усмотреть в них хоть сколько-нибудь более яркие оттенки черного. Все шло так хорошо, твердил Хикс убито, все шло так хорошо. Уж слишком удачно все складывалось, чтобы быть правдой. Так он и знал, так и знал. Что-то должно было произойти и отнять у него триумф; оно и случилось. Он, Хикс, так и знал.

Чугунный Билли, чудом сохранивший при себе трубку, крепко зажал помянутый предмет в зубах и одарил спутников одним-единственным красноречивым взглядом. Он отлично сознавал, что отчасти причастен к происшедшему, и, вполне естественно, пытался переложить вину на чужие плечи.

– Скверно! – проворчал он, ткнув пальцем в сторону Самсона Хикса. – А ведь я тебя предупреждал: тераторн – чертовски плохая примета!

Следуя примеру Билли, мистер Пилчер тоже раскурил трубку, принял свою излюбленную позу и поцокал языком, комментируя «смехотворщину» ситуации.

Но что делать теперь? Разумеется, в первую очередь требовалось вернуть лошадей. А если это удастся, как быть с мастодонтами? Как отловить громотопов и собрать караван воедино? Правда, животные, следуя стадному инстинкту, скорее всего соберутся вместе сами собой. Но Билли, некогда имевший дело с секачами широкобивенными и хорошо изучивший норов такого рода существ, не исключал, что стадо направится домой.

А как бы самим джентльменам добраться до недосягаемой, такой желанной райской обители под названием дом? И что им прикажете делать, спрашивал себя мистер Хикс, что прикажете делать по прибытии? Как объяснить происшедшее корпулентному господину и повелителю, мистеру Джасперу Винчу? А как воспримет все это прохвост долговязый и гнусный? Пожалуй, райская обитель для мистера Самсона Хикса сейчас не самое гостеприимное из мест. Не лучше ли на время исчезнуть из поля зрения – скрыться в глуши, подобно мастодонтам? Просто-напросто уйти из мира (иначе говоря, сойти с тропы), чтобы никто так и не узнал о случившемся? Доставка товара в Вороний-Край просто-напросто не состоится – люди и звери сгинут бесследно, все спишут на некую катастрофу, сделку аннулируют. И на кого же солтхедские прохвосты выплеснут свою ярость, если объект ярости окажется недосягаем?

А как же крылатый демон, и змея, и вспышки желтого пламени? Какой ад породил эти кошмары? Как прикажете это все объяснить, что обо всем этом думать?

Учитывая вышеизложенное, мистеру Хиксу и впрямь стоило на время спрятаться понадежнее и не высовываться – по крайней мере до тех пор, пока положение дел не прояснится. Только сперва ему и его спутникам необходимо отыскать лошадей, а в темноте это невозможно; так что для начала надо найти убежище на ночь. Здесь им повезло: вскоре в дальнем конце долины в стене известняка обнаружилась небольшая пещерка.

В ореоле пурпурного света солнце опустилось за горы. Путешественники развели костер, чтобы согреться, пустив на растопку обломки вымпельных шестов, и теперь негромко беседовали промеж себя, покуривая трубочки. Со временем Билли и мистер Пилчер улеглись на свои каменные ложа и тотчас же заснули: этих счастливцев никакие заботы не одолевали. В данном случае мельницы тревог стояли без дела и зерна не мололи.

А вот мистер Хикс на протяжении многих часов так и не сомкнул глаз: он стоял у входа в пещерку, спиной к огню, засунув руки в карманы и вдыхая аромат дикого лука, размышляя о залитом луною пейзаже, и о превратностях судьбы, и о собственных невзгодах… И в его сознании пробуждался новый демон, вполне реальный.

Глава IX Случайные встречи

– Вон он стоит, – промолвила Мэри Клинч, старшая горничная в трактире «Синий пеликан». – Вошел в гавань, на борту – ни души, а в боку-то – ужас какая здоровенная пробоина!

– И впрямь дело загадочное, – серьезно кивнула ее спутница. Спутницей этой была Бриджет Лик, обладательница золотых кудрей и глаз синих, точно полуденное небо, – именно она шагала рядом с Мэри, держась края оживленной улицы.

– Не к добру это. Тут уж сам Нечистый расстарался, вот и священник так говорит. Да это и видно. Какое тут пристойное объяснение можно подобрать, я вас спрашиваю?

Ее подруга покачала прелестной головкой и поудобнее перехватила сверток с тремя разделанными цыплятами из мясной лавки, предназначенными для «Пеликанской» кухни.

– Ла, в целом мире пристойного объяснения не подберешь.

– Кстати, вот как раз вспомнила, – промолвила Мэри, воюя с собственной громоздкой ношей – еще двумя цыплятами и прочими ценными приобретениями, закупленными по пути, – как сказал нам священник в прошлое воскресенье, будь в этом всем хоть что-то хорошее, хоть что-то доброе, так оно бы уже проявилось. Вместо того, болтается себе корабль на воде, точно дохлая птица – прям как этот куренок! Ни одной христианской душе не понять, зачем он там и с какой стати. Сразу видно: работа Нечистого!

– Да уж, – промолвила Бриджет. – Хотела б я, чтобы оно иначе было.

Две юные девы из «Пеликана», семенившие бок о бок по оживленной улице вдоль реки, шли не одни. Они поспешали со всех ног, стараясь не отстать от очень высокой и угловатой особы, – особы в узких очках, обрамляющих светлые глаза, и с избытком крахмально-белых волос, собранных на затылке в пучок.

– Наша Мисс, – доверительно сообщила Мэри, имея в виду мисс Хонивуд, по пятам за которой девицы и шли, – ни словечком об этом не обмолвилась: ни о танцующем матросе, ни о бедном хромоножке. Подумать только, привидение в «Пеликане»! А она вот молчит, точно воды в рот набрала. Думается мне, она знает больше, чем говорит, да только все в себе держит.

– Это еще что такое, Мэри Клинч? – раздался властный голос мисс Хонивуд. Владелица «Пеликана» стремительно развернулась кругом, оказавшись лицом к лицу со своими челядинками и преграждая им путь. – О чем это вы болтать изволите, милая?

– Прошу прощения, ничего важного, мисс! – пролепетала Мэри, трясущейся рукой прижимая к груди цыплят. – Я всего лишь рассказывала Бриджет… объясняла ей насчет корабля-призрака в гавани, и как священник сказал, что не к добру это все, и сплошная пагуба, и, дескать, стережет его не кто иной, как сам Нечистый… я знаю, что…

– Так вот, Мэри, – резко оборвала ее мисс Хонивуд. – Будьте так добры, перестаньте забивать Бриджет голову подобной чепухой. Нечистый, конечно, славится своими проделками, да только поднять корабль со дна океана не в его силах. И тому, что произошло, есть объяснение. Объяснение всегда существует. Тревожиться нечего – со временем ответ найдется. Я в этом абсолютно не сомневаюсь.

– Да, мисс!

– Бриджет, а вы будьте так добры пропускать россказни Мэри Клинч мимо ушей – уж о чем бы она там ни болтала. Об этом деле она ровным счетом ничего не знает. Вы меня слышите, Бриджет?

– Да, мисс, – неохотно согласилась дева.

– Вот и помалкивайте. И не вздумайте разносить по городу пустые сплетни – вас обеих касается. А то языки так и заходят ходуном, ни дать ни взять колокольцы на овечьем пастбище. Вы меня слышите?

– Да, мисс! – хором отозвались девы.

– Вот и отлично. Разговор окончен.

И они продолжили путь – две горничные, обремененные цыплятами, поспешали по пятам за величественной фигурой мисс Молл. Повсюду царили шум и суета одной из самых оживленных улиц по соседству с доками, в воздухе висела растекающаяся от реки стылая дымка – до тумана она еще не дотягивала. Все дальше и дальше шли эти трое – мимо витрин рыбных лавок, и изготовителей навигационных инструментов, и торговцев судовыми припасами, и торгующих оптом аптекарей и фармацевтов, мимо трактиров и специализирующихся на устрицах закусочных, мимо чайных и пивных, мимо ломбардов, обшарпанных пансионов, моряцких таверн и товарных складов. Повсюду толпились обитатели побережья: лоцманы и шкиперы, рядовые матросы с торговых судов и моряки, дожидающиеся на берегу очередного рейса на половинном жалованье; корабельщики и мастера, изготовляющие паруса; барочники и лодочники; разносчики рыбы с причудливыми головными уборами; тряпичники, носильщики и поденщики; торговец горячей сдобой вовсю трезвонил в колокольчик… Все они толкались по обе стороны грязной улицы, а над самой улицей стоял неумолчный гул: щелкали хлысты, звякала упряжь, громыхали и хлюпали кареты и кебы, поскрипывали телеги и грузовые фургоны, то и дело с грохотом проезжал омнибус.

– Еще раз прошу прощения, мисс, – проговорила Мэри Клинч, возвращаясь к теме спустя несколько минут – ибо Мэри подолгу молчать не умела, даже на шумной городской магистрали, – я всего лишь рассказывала Бриджет, что во всем этом нет ни капельки смысла. Ну, я про мертвого матроса, сами знаете… и про бедного ребятеночка из Саллиной каморки. А ведь с тех пор еще много кого видели: вон, например, голову осужденного, что торчала над Дингерскими воротами. Вы, мисс, наверняка поведали бы нам и еще кое-что, кабы захотели?..

– Разговор окончен, Мэри Клинч. Я знаю не больше, чем прочитываю в «Газетт». И хватит дурачить Бриджет своими бреднями. Бриджет Лик! – бросила через плечо мисс Хонивуд, не замедляя шага.

– Да, мисс?

– Вы – незаурядная молодая женщина, и голова у вас светлая, и вашей работой я в высшей степени довольна. Извольте продолжать в том же духе. Повторяю: не обращайте внимание на болтовню Мэри Клинч. Она во всех этих делах ничего ровным счетом не смыслит, равно как и я. Пусть с ситуацией справляются мировые судьи, начальник порта и прочие представители власти – это их обязанность. Будьте добры придерживаться моего распоряжения.

– Да, мисс, – ответствовала Бриджет, искоса поглядывая на Мэри. – Буду, мисс.

– Вот и отлично. Разговор окончен.

И они поспешили дальше.

– Вот право же, мисс, – спустя какое-то время дерзнула нарушить молчание Бриджет, подхватывая нить рассуждений товарки, – все это просто сил нет до чего загадочно. Как может покойник восстать из могилы, если только не в Судный день? Да только сперва должен наступить конец света. Или он как раз и наступает, мисс?

– И как, скажите на милость, возможно поднять затонувший корабль со дна океана, мисс? – эхом подхватила Мэри, не в состоянии долее сдерживаться. – Кому бы и совершить такую пакость, как не Нечистому?

– Говорят, это как раз и есть корабль танцующего матроса – ну, «Лебедь», то самое судно, на котором бедняга плыл, а тут разыгрался шторм, оно и затонуло.

– А бедный маленький хромоножка… Привидение в «Пеликане»! Я просто вся трясусь мелкой дрожью, мисс. А вам разве не страшно? Я теперь и приблизиться к Саллиной каморке не смею. Она небось проклята. Как может старушка в ней спать?

– И верно, мисс, как? Я бы ни за что не смогла.

– А как насчет Дингеровских ворот, мисс?

Невзирая на неумолчную болтовню своих челядинок, при новом упоминании всех этих явлений мисс Хонивуд, как ни странно, надолго умолкла. В кои-то веки она и не подумала отчитать провинившихся. Теперь наше трио шло вперед молча, прокладывая путь сквозь толпу и пытаясь не оступиться и не сорваться, часом, на оживленную проезжую часть.

В одном из дверных проемов показался высоченный мужчина с вытянутым лицом, огромными усами и огненно-красной косынкой на голове: он пятился наружу, продолжая бурно дискутировать с кем-то, находящимся внутри. Мисс Молл и ее спутницы как раз проходили мимо, когда он развернулся и свирепо уставился на них черными пылающими глазищами, что грозили в любую минуту выскочить из орбит.

– ПОВАРА! – заорал гигант во все горло, как если бы эта ссылка на объект недовольства все объясняла. – ТРЕКЛЯТЫЕ ПОВАРА, ЧЕРТ БЫ ИХ ПОДРАЛ!

Мэри сей же миг обернулась к Бриджет, а та, не мешкая, обернулась к Мэри; обе протестующе воззрились на разъяренного великана, давая понять, что ни одна к помянутой профессии не причастна.

– Жерве Бейлльол, – отрезала мисс Хонивуд, угловато подбочениваясь, – вы жалуетесь на поваров, сколько себя помните. Всем порядочным людям известно, что у вас с головой не в порядке. Это привычка у вас такая.

Владелец «Клювастой утки» истерически расхохотался.

– АГА, ОНИ МЕНЯ В МОГИЛУ СВЕДУТ! – взревел он. На шее его вздулись жилы; черные глазищи недоверчиво и подозрительно изучали улицу. – ПРЕДАТЕЛЬСТВО. ЧЕРНАЯ ИЗМЕНА. ТРЕКЛЯТЫЕ НЕГОДЯИ ШЕЮ БЫ МНЕ СВЕРНУЛИ, КАБЫ МОГЛИ. ЭТО МНЕ-ТО, ЖЕРВЕ БЕЙЛЛЬОЛУ, КОТОРЫЙ ИХ, МЕЖДУ ПРОЧИМ, НАНЯЛ, КОРМИТ ИХ И ПОИТ, НЕБЛАГОДАРНЫХ МЕРЗАВЦЕВ!

– Хватит болтать, Жерве. И прочь с дороги, да поживее! – парировала мисс Молл, вся – крахмал и ледяной холод. – Ваши повара, надо думать, по вам уже успели соскучиться. Так что возвращались бы лучше в свой продуваемый насквозь трактир на холме.

– АГА, НА ТО ПОХОЖЕ, ЧЕРТ ПОДЕРИ, – согласился мистер Бейлльол. – ЛЕНТЯИ И ПАЛЬЦЕМ НЕ ПОШЕВЕЛЬНУТ, ЕСЛИ ЖЕРВЕ БЕЙЛЛЬОЛА РЯДОМ НЕТ; ВЕЧНО ИХ НАДО ПИНАТЬ, И ПИНАТЬ, И ПИНАТЬ, И СТОЯТЬ НАД ДУШОЙ. ОФИЦИАНТЫ, БУФЕТЧИКИ, ПРИСЛУГА И ТРЕКЛЯТЫЕ ПОВАРА, ЧЕРТ БЫ ИХ ПОБРАЛ! ПРОСТО КРОВАВЫМ ПОТОМ С НИМИ ОБЛИВАЕШЬСЯ; ТОГО И ГЛЯДИ КОПЫТА ОТБРОСИШЬ. ДА ТУТ БЫ ЛЮБОЙ СПЯТИЛ!

– Он уже спятил. Как есть умом тронулся, – шепнула Мэри Клинч, постучав по лбу указательным пальцем.

– До чего печально, – сочувственно отозвалась Бриджет. – А ведь когда-то был вполне нормальным.

– Вы рехнулись, Жерве; впрочем, мне до этого ни малейшего дела нет. Отойдите! – повелительно бросила мисс Молл. И прошествовала мимо мистера Бейлльола, задев его плечом и оставляя хозяина «Клювастой утки» горько сокрушаться о том, что когда-то взял на службу поваров.

– Вот уж престранный тип, – заметила Мэри Клинч. – Люди говорят, глаза у него того и гляди из орбит вылезут. Так и покатятся себе по улице, пялясь да таращась в никуда!

– И впрямь неспокойный человек, – согласилась Бриджет.

– За таким нужен глаз да глаз!

– Вроде как за Джеком Хиллтопом?

– Что я такое слышу насчет Джека Хиллтопа? – зазвенел голос мисс Молл, отчетливо и резко, точно колокол.

– Я всего лишь спросила, мисс, – отозвалась Бриджет. – Мэри мне как-то сказала, что надо за ним приглядывать, ежели он снова в «Пеликане» объявится. Это ведь тот самый прохвост, что пытался стянуть медальон у бедняжки Салли. Да только я понятия не имею, как он выглядит – ну, если не считать пятен на лице.

– Я сама пригляжу за мистером Хиллтопом, – заверила ее мисс Хонивуд.

– Да теперь, мисс, это вряд ли понадобится, – вмешалась Мэри. – Говорят, мистер Хиллтоп отбыл из Солтхеда одним из пассажирских экипажей Тимсона не далее как утром в понедельник.

– А вам откуда знать, моя милая?

– Прошу прощения, мисс, – отвечала Мэри, зарумянившись, – мне мистер Бриттлбанк сказал. Вы ведь помните молодого мистера Бриттлбанка, мисс, он за мной вот уж несколько месяцев как ухлестывает, – мистер Фредерик Бриттлбанк, тимсоновский кассир. Так вот Фред и сообщил мне, что мистер Хиллтоп в карете укатил. В той же самой, что увезла профессора и доктора Дэмпа.

– И куда же они отправились? – полюбопытствовала Бриджет, пребывавшая насчет всего этого в полном неведении.

– В вересковые нагорья. Ежели повезет, так, может, он насовсем убрался – ну, то есть мистер Хиллтоп. Странный он, что и говорить. С какой стати ему покушаться на медальон Салли – вот уж загадка из загадок!

– Мэри Клинч, – проговорила мисс Хонивуд, – извольте запомнить, что мистер Хиллтоп объяснил свои действия…

– Гляньте-ка! – воскликнула Бриджет, едва не выронив цыплят, – так она спешила показать спутницам нечто примечательное.

На противоположной стороне дороги высокомерным шагом шествовала, прокладывая путь сквозь толпу, долговязая, сухощавая фигура. Встречные взирали на нее с благоговейным страхом. Черная фетровая шляпа, развевающиеся седые пряди, великолепное черное пальто со сверкающими пуговицами, роскошный жилет алого бархата и щедро лакированные штиблеты жителям Солтхеда были слишком хорошо знакомы. Высокомерной, самоуверенной поступью сей призрак двигался вперед, и, словно по волшебству, толпа раздавалась в стороны и уступала дорогу, как если бы одетая в черное фигура являлась воплощением некоей неназываемой чумы, с которой никто не желал соприкасаться. Неназываемой чумой он в определенном смысле и был, ибо самое его имя запрещалось произносить в «Синем пеликане» либо в присутствии мисс Молл, разве что сама мисс Молл считала нужным нарушить неписаное правило.

– О мисс, это… это… – зашептала Мэри, хорошо помня, что уточнять напрямую не рекомендуется.

– Долговязый гнусный прохвост, – докончила Бриджет, оказываясь ближе к истине и все-таки не нарушая инструкций. – Высматривает кого-нибудь. Вы только посмотрите, мисс! Кажется, уже наметил себе жертву. Это он так развлекается – здоровенный страхолюдный сморчок!

Две горничные и мисс Молл дали задний ход – поглядеть, кто стал очередной мишенью в Иосиевой игре в «финты»: сие очаровательное развлечение скряга находил столь приятственным, что время от времени вовлекал в него и жителей города.

– Да это ж еще дите, – воскликнула Мэри, сдавленно охнув.

– Гнусный прохвост на ребеночка нацелился – на малютку-девочку! – поддержала Бриджет.

– Ох, бедная крохотулечка!

И девицы не ошиблись. Но разве не детей владелец фирмы «Таск и К» ненавидел больше всего на свете, не им ли отводилось наибольшее число очков в его системе счета? Разве не ликовал и не радовался сей высокомерный султан всякий раз, когда жертвой его ловкой ноги становился уличный мальчишка? Разве не забавлялся он, на полном ходу атакуя какого-нибудь из этих агнцев в толпе?

Мэри Клинч задрожала и с воплем выронила свою ношу: она узнала крохотную фигурку, обреченную на столкновение с высоким седовласым властелином.

– Мисс Литтлфилд, профессорская племянница! – задохнулась горничная. Сердце ее так и выпрыгивало из груди. – Ох, мисс, что делать-то? Если ужасный злодей опрокинет ее на улицу… а там такое движение… кареты… лошади… ох, мисс…

Словно зачарованные, беспомощно наблюдали они за тем, как ловкие ноги несли владельца «Тосканы» прямо на ребенка. Рядом с Фионой шла гувернантка, однако взгляд мисс Дейл сосредоточился на более обыденных опасностях оживленной улицы. Она отслеживала все то, что могло представлять угрозу для ее юной подопечной: колеса проезжающих телег и карет, копыта лошадей, напор людских тел повсюду вокруг – и надвигающегося Иосию пока что не замечала.

– Что ж делать-то? – восклицала Мэри. – Он такой проворный! Его не остановишь!

И как раз в тот момент, когда неотвратимо наступающий Иосия настиг свою жертву, мимо прогрохотал запряженный тройкой лошадей омнибус, заслонив происходящее от мисс Молл и ее спутниц. Уверенная, что ребенка сшибли на дорогу, Мэри Клинч взвизгнула от ужаса и закусила пальцы. Бриджет, закрыв лицо руками, дожидалась финала, ни капельки не сомневаясь в его трагичности.

Омнибус укатил прочь. Финал настал: но не тот, которого все ожидали. Ребенка вовсе не вытолкнули на мостовую; девочка твердо стояла на ногах, не сдавая позиций, и с видом самым воинственным взирала снизу вверх на долговязого скрягу. Лаура покровительственно обнимала Фиону за плечи. А по обе стороны от них людской поток тек себе и тек: горожане шли мимо, крались мимо, пробирались мимо, тащились мимо, брели мимо, все, что угодно, лишь бы мимо, держась на почтительном расстоянии от Иосии и совершенно равнодушные к судьбе ребенка. Опасались они лишь того, что пронзительные ястребиные глаза скряги в любой момент могут обратиться на них.

Мисс Хонивуд не выдержала.

– Стоять! Стоять! Стоять, я говорю! – приказала она, да так властно, что даже мистер Бейлльол не посмел бы ослушаться. И, предостерегающе замахав руками верховым всадникам и экипажам, храбро шагнула на дорогу. – Вы, там! Стойте! Прочь с дороги! Дайте пройти! Стойте!

Как ни странно, все и впрямь замерли. В стене телег и карет образовался извилистый коридор; по нему-то и прошествовала владелица «Пеликана» с одной стороны улицы на другую. В ее лице отражалось глубочайшее неудовольствие; руки уже непроизвольно тянулись к очкам. Воспользовавшись возможностью, прежде чем движение возобновилось, Мэри с Бриджет со всех ног бросились вдогонку за ней.

– Что я тебе говорила, Бриджет! – взволнованно воскликнула Мэри. – Уж такая у нас Мисс, второй такой в целом свете не сыщешь!

При виде них Лаура слегка удивилась. Скряга, стоявший спиной к мисс Хонивуд и ее спутницам, приближения их не заметил, будучи увлечен словесным поединком со своей крохотной, но очень решительной противницей.

– Ты задира, – услышал авангард «Синего пеликана», оказавшись на расстоянии слышимости. – Ты – гадкий, мерзкий старикашка, вот ты кто, да еще и урод в придачу.

– Я вовсе не стар, – возразил скряга.

– Еще как стар. Ты – архаический, вот ты какой!

– А ты, – произнес Иосия, наклоняясь с высоты своего немалого роста и глядя ребенку прямо в лицо, причем черные его брови угрожающе сошлись над переносицей, – ты – дерзкая девчонка, заслужившая хорошую порку.

– Я тебя не боюсь, – парировала Фиона, небрежно отметая угрозу и вызывающе сверкая глазками. – Я о тебе все знаю от моего друга мистера Скрибблера. А уж он-то тебя насквозь видит. Ты – дурной человек и мошенник. Я знаю, что мистер Скрибблер и весь Солтхед о тебе думают, и я тебя не боюсь.

– А ты, – отозвался скряга, улыбаясь своей зловещей улыбочкой, – нахальная маленькая сопливка, которой в присутствии старших лучше бы придержать язык. Я – человек дела; нахальные маленькие сопливки – это не для меня. Ясно как день: вам пора бы научиться знать свое место, мисс. Что до твоего приятеля, мистера Ричарда Скрибблера – а более никчемной и жалкой пародии на клерка юридической фирмы, да еще и тупицы в придачу, я в жизни своей не видел, – будь уверена, он за свои провинности сполна ответит.

– Будьте так добры, сэр, позвольте нам пройти, – проговорила Лаура, прерывая маленький «обмен любезностями». Невзирая на всю ее решимость, голос девушки явно дрожал. – Вы не имеете ни малейшего права нас здесь задерживать. И с какой стати вы вздумали обижать ребенка?

Суровый взгляд Иосии обратился на Лауру, и девушку окутал тошнотворный, исполненный злобы холод, как если бы ее облили ядовитым сиропом. Скряга качнулся на каблуках и выпрямился в полный рост. Он тяжело дышал, взгляд его цепких глаз заострился.

– Это кто еще обижает ребенка? – фальшиво возмутился Иосия. – Уж никак не я, маленькая мисс. Гувернантка, если я правильно оценил ваш статус. Со всей очевидностью, вам есть чему обучить вашу сопливку на предмет хороших манер. Я против вас ничего не имею. Собственно говоря, это вы стоите у меня на пути и шагу ступить не даете. А ну, отойдите в сторону и дайте мне пройти!

– Стыдитесь, – проговорила мисс Хонивуд.

Скряга резко развернулся, спеша узнать, кто посмел перебить его. Цепкий ястребиный взгляд так и впился во владелицу «Пеликана», что стояла там, скрестив на груди угловатые руки и сощурив светлые глаза за оправой очков. Черты лица скряги исказились в хитрой гримасе: он узнал собеседницу.

– Стыдитесь, – твердо повторила мисс Хонивуд. – Как вы смеете так разговаривать с достойными людьми? Они ничего дурного вам не сделали. И что это вы замышляете против ни в чем не повинного дитяти? Меня не провести: это вы злодей, а не они. Для меня, сэр, есть только черный цвет и белый, а серых тонов не существует, особенно в том, что касается вас. По моему мнению, душа ваша черна насквозь, чернее не бывает и быть не может.

– А-а, прославленная мисс Туповуд – вульгарная буфетчица! – парировал скряга, глумливо ухмыляясь во весь рот. – Не волнуйтесь, я узнал вас: трактирщица из «Синего канюка»! Вы мне отлично знакомы. Вы хорохоритесь да выпендриваетесь, но внутри этой вашей иссохшей скорлупы так же слабы и податливы, как и остальные. Я могу смять вас, точно никчемные отбросы.

– Вам ровным счетом ничего обо мне не ведомо, сэр, – ответствовала мисс Хонивуд, испепеляя собеседника негодующим взглядом. – Вы даже самых азов не знаете. Вы, верно, считаете, будто имеете надо мной власть, да только это не так, сэр.

– Понятно. Понятно. Очень уж вы о себе возомнили, мисс Кабатчица. Смотрите, как бы гордыня ваша не обернулась падением!

– Вы – невоспитанный, невыносимый тип, и дерзостей от таких, как вы, я не потерплю, – проговорила мисс Молл, притрагиваясь пальцами к оправе очков и многозначительно направляя стекла на собеседника. – Со мной, сэр, шутки плохи, предупреждаю вас. А то, чего доброго, и пожалеть придется.

– Мне угрожают, и кто же – заурядная трактирщица! Предостерегаю, не злите меня. Для вашего же блага говорю, мисс Тупица. Поберегитесь: вы ступили на опасную почву.

– Пустые слова, сэр.

Роскошное черное пальто встопорщилось, точно перья. Терпение скряги грозило вот-вот лопнуть: обуздывать ярость стоило ему величайших усилий. Однако ощущалась в этой высокой, худощавой, угловатой женщине некая необъяснимая властность, заставляющая Иосию сдерживаться, пусть и до поры до времени. Не успел он измыслить достойный ответ, как откуда-то снизу донесся тоненький голосок.

– L'oiseau noir![19] – воскликнула Фиона.

– Э? Это еще что такое? – подозрительно осведомился Иосия, ибо французский к тому времени изрядно подзабыл. А если уж совсем начистоту, то никогда его и не знал.

– Девочка назвала вас черной птицей, – пояснила мисс Молл. Мягко и ласково она подтолкнула Фиону в объятия мисс Дейл и вклинилась собственной угловатой фигурой между нею и скрягой. – Вы что-то там говорили про канюка, сэр. Девочка, сдается мне, имела в виду стервятника. Хотя тераторн, сдается мне, еще более уместен.

– Все ясно. Ну что ж, придется преподать вам урок. Если будете злить меня… – начал Иосия, брызжа слюной, с таким видом, будто аппендикс его вот-вот лопнет.

И умолк на полуслове, переводя цепкий взгляд с одного разгневанного женского лица на другое. Пять враждебно настроенных особ женского пола выстроились перед ним – нахальная девчонка, бесцветная гувернантка, две невежественные служанки со своими свертками и существенно более грозная владелица «Синего канюка». Все они застыли плечом к плечу, точно некий противостоящий ему монолит, или, может статься, просто-напросто оцепенели – ведь мистер Таск распространял вокруг себя холод и стужу. Скряга уже собирался что-то сказать в ответ, но по зрелом размышлении передумал: еще не хватало тратить силы на таких вздорных и никчемных созданий, как женщины. И однако ж мистер Таск был задет за живое. Подумать только, его любимая игра «в финты» не состоялась из-за какой-то там упрямой сопливки и вульгарной трактирщицы, так что ни единого очка не прибавилось к счету на воображаемом табло!

– Я – добросовестный человек дела, – объявил он. – И пустой болтовни терпеть не могу. Пустая болтовня – это не для меня…

– Хватит трепать языком, Иосия, и прочь с дороги! Вашими забавами мы сыты по горло. Разговор окончен. – Так изрекла мисс Хонивуд, воинственно скрещивая руки на груди, готовая любой ценой защищать себя и своих друзей.

– Вот еще! – фыркнул скряга, махнув рукой. – Доброго вам всем дня. У меня и без того мало времени, чтобы тратить его на таких… таких…

Чего бы уж там он ни имел в виду, нужное слово так и не нашлось; мистер Таск лишь поправил шляпу на массивной седовласой голове и с высокомерно-презрительным видом устремился в том самом направлении, в котором двигался изначально.

Прошло несколько секунд, прежде чем с губ Мэри Клинч сорвался тихий всхлип.

– Ох, наша Мисс! Заставила его отступить! И кого – скрягу! Что я тебе говорила, Бриджет, второй такой в целом свете не сыщешь! – восклицала она. В глазах ее стояло по огромной сверкающей слезинке – смесь изумления и радости, и свидетельство неизбывного благоговения, с каким старшая горничная взирала на свою работодательницу.

– Спасибо вам, спасибо огромное, мисс Хонивуд! – поблагодарила и Лаура, с облегчением трепля волосы и щеки Фионы дрожащей рукой. Похоже, девочка выдержала столкновение с Неназываемым куда успешнее своей наставницы.

– Дурной человек, – сказала Фиона.

– Гнусный прохвост, что и говорить, да только такой уж жестокий это мир, – промолвила Бриджет, выказывая еще больший интерес к ребенку теперь, когда девочка упомянула имя Ричарда Скрибблера.

Мисс Хонивуд наблюдала за происходящим с обычной для нее крахмальной чопорностью, однако же, обращаясь к Фионе, некоторую долю крахмала вроде бы с себя стряхнула:

– А как ты насчет чашки горячего пунша и булочки-другой, милая? В такой холодный денек недурно бы согреться! Маленький подарочек от «Синего пеликана»?

– Ох да, с удовольствием! – возликовала девочка.

– Тогда пойдем, – пригласила мисс Молл, завладевая ладошкой Фионы. – Мы побывали в мясной лавке – видишь, Мэри с Бриджет несут свежих курочек – и как раз возвращаемся в «Пеликан». Но сперва, конечно же, надо спросить разрешения у твоей воспитательницы. Мисс Дейл, может, и вы зайдете к нам отведать пунша? Или, скажем, чайку? С булочками?

Лаура с благодарностью приняла приглашение от своего имени и от имени Фионы, памятуя, однако, что вскоре им надо будет возвращаться на Пятничную улицу, или миссис Минидью начнет беспокоиться. Она взяла девочку за другую руку, так что Фиона оказалась в безопасности между своими двумя заступницами, и вся компания направилась в «Пеликан».

– А откуда вы знаете мистера Скрибблера? – спросила Бриджет застенчиво.

– Мистер Скрибблер – мой друг, самый лучший на свете! – отвечала Фиона. – С ним так весело! Мы играем в тысячу разных игр, и еще он мне подарочки дарит. Мисс Дейл, а когда мистер Скрибблер придет к нам снова?

– Не знаю, родная, – отозвалась Лаура после недолгой паузы. – Боюсь, в планы мистера Скрибблера я не посвящена.

– Ох, надеюсь, что скоро. Я ужасно по нему соскучилась.

С оживленной магистрали они свернули на тихую улочку, застроенную высокими, респектабельными деревянно-кирпичными домами с остроконечными крышами. Впереди уже показался поворот – оттуда дорога, полого поднимаясь вверх, уводила к более уединенным окрестностям «Пеликана», – как вдруг из-за угла тупика вынырнул щегольски одетый молодой джентльмен в бутылочно-зеленом сюртуке. Лицо его скрывала шляпа. Глядел он в землю и шел так стремительно, что дам заметил слишком поздно; в самый последний момент, чтобы не столкнуться с мисс Дейл, он отскочил в сторону, на проезжую часть, где проезжающая двуколка немедленно забрызгала грязью его сюртук, сапоги и брюки.

– Ох, извините, пожалуйста! – воскликнула Лаура, протягивая джентльмену руку и помогая ему вернуться на безопасный тротуар. – Простите меня, я такая неловкая. Не смотрю, куда иду. Вы не ранены, сэр? Ваша одежда безнадежно испорчена! Ох, мне так жаль, сэр!

– Нет-нет, уверяю вас, со мной абсолютно все в порядке. Более того, вина всецело моя. Умоляю вас, не беспокойтесь, – отозвался молодой джентльмен.

Мисс Хонивуд окинула незнакомца испытывающим взглядом и поправила очки – не угрожающе, нет; просто-напросто чтобы лучше видеть.

– Я вас знаю, сэр?

Молодой джентльмен поднял голову. Он оказался на редкость хорош собой: с пышными усами, длинным и тонким носом, безупречно изваянным подбородком и темным глазами, пылающими как угли под надменно изогнутыми арками бровей.

– Не думаю.

– Вы – тот самый джентльмен, – возразила мисс Молл, озаренная пришедшей в голову мыслью, – тот самый джентльмен, что нашел мистера Райма на дороге за доками. Это вы вместе с Генри Даффом принесли его в «Пеликан». Бедняга едва концы не отдал, но, в конце концов, был спасен, сдается мне, благодаря заботам доктора Дэмпа и моей молоденькой горничной Мэри Клинч – вот она, здесь, перед вами. Мы искали вас, чтобы поблагодарить за ваши труды, да только вы исчезли. Я права?

– Да, вполне. А теперь, простите великодушно, мне нужно забрать с конюшни кобылу…

– Можете называть меня Хонивуд. Я – единоличная владелица «Синего пеликана». А ваше имя?..

Молодой джентльмен заколебался было, но быстро осознал, что не в силах противостоять испытывающим взглядам стольких женских глаз.

– Хантер, – нехотя сообщил он. – Джон Хантер.

– Мистер Хантер, мы у вас в долгу. Вам, надо думать, будет приятно узнать, что мистер Райм вполне поправился. Бедный юноша вполне мог бы на тот свет отправиться, не подоспей вы к нему на помощь.

– Уверяю вас, это вышло по чистой случайности. Я проезжал мимо и заметил, что на дороге кто-то лежит. Я поначалу подумал, это разносчик, или бродяга, или, что более вероятно, пьяный. А тут и мистер Дафф подоспел со своей телегой. Он упомянул про ваше заведение – дескать, оно неподалеку, – так что мы привезли беднягу к вам. Я не ослышался, вы и впрямь мисс Хонивуд, владелица «Синего пеликана»?

– Да, именно, – отозвалась мисс Молл, всегда охотно подтверждающая сей факт. – А знаете, мистер Хантер, теперь, когда я вижу вас ясно, при свете дня, мне со всей отчетливостью кажется, что я гляжу на вас не в первый раз – причем я не имею в виду ту пресловутую ночь. Возможно ли такое?

– Нет, не думаю.

– И все-таки не могу избавиться от ощущения, что мы знакомы. А скажите-ка, – продолжала она, представив своих спутниц, – вы ведь не из Солтхеда?

– Да. В городе я поселился совсем недавно.

– Прямо как наш мистер Хиллтоп.

При звуках этого имени поведение мистера Хантера резко изменилось. Лицо его помрачнело.

– Что вы о нем знаете?

– Очень мало. И незачем так злиться, мистер Хантер. Я всего лишь отметила совпадение: два джентльмена не так давно прибыли в Солтхед, оба – чужие в городе, и обоих мы имели случай наблюдать в «Пеликане». Что до мистера Хиллтопа, он по крайней мере любезен и разговорчив. Иногда даже самую малость чересчур.

– Остерегайтесь этого человека, – выпалил мистер Хантер. И тут же прикусил язык, словно уже жалея о сказанном.

– Отчего бы, мистер Хантер? Он что, опасен?

– Это все, что я могу вам сообщить. Не слушайте его. Не принимайте всерьез его лживые россказни. И, более того, не доверяйте ему.

– Этот парень пытался стянуть медальон у бедняжки Салли, – закивала Мэри Клинч. – Я знала, что такому доверять нельзя, мисс!

– Похоже, вы знаете о мистере Хиллтопе куда больше нашего, – заметила мисс Хонивуд. – Он ваш знакомый?

Мистер Хантер глянул на часы.

– Как я уже сказал, ничего больше сообщить не могу. Мне очень жаль, мисс Хонивуд. Я всего лишь даю совет, основанный на собственном печальном опыте.

– Что ясно, то ясно, мистер Хантер. Тем не менее, мы вам признательны за помощь в отношении мистера Райма. Может статься, в один прекрасный день нам удастся оказать вам ответную услугу. Но мы уже почти на месте: до «Пеликана» рукой подать. Заходите, выпейте горячего пунша. День выдался не по-осеннему холодным, боюсь, зима наступит раньше обычного. А мы позаботимся о вашем платье.

– Благодарю вас, – отвечал молодой щеголь, к которому отчасти вернулось былое хладнокровие. – По правде говоря, есть одно небольшое дельце, в котором вы могли бы мне поспособствовать.

– Неужели? – переспросила мисс Молл, слегка удивившись. – И что же это за дело, мистер Хантер?

– Я ищу одного человека – одного парня из низов; в ту ночь он тоже был в трактире. Внешность у него весьма запоминающаяся. Неряшливый, дюжий головорез: усатый, волосы сальные, лоб низкий, глаза бегают и обведены в придачу темными кругами. Возможно, вы его знаете. Кто он и где его найти?

При этих словах Мэри Клинч еле сдержала изумленный вздох и быстро оглянулась на мисс Молл.

– Вам он, часом, не известен? – осведомился мистер Хантер, оглядывая всех дам по очереди. – Как его имя?

– Несомненно, – ответствовала мисс Хонивуд. К тому времени она уже передоверила Фиону мисс Дейл и теперь величественно шествовала впереди маленького отряда, не сводя светлых глаз с дороги. – Этот человек нам отлично знаком – даже слишком. Он на веки вечные изгнан из окрестностей «Пеликана» в силу своих черных деяний. В ту ночь, когда вы его видели, он был выдворен вон.

– Я надеялся, вы скажете мне, кто он такой и где его можно отыскать. Мне необходимо обсудить с ним один немаловажный вопрос.

– Что у вас за дела с этим человеком, меня абсолютно не интересует. А интересует меня совсем другое: с какой стати вообще вести дела с таким, как он?

Мистер Хантер помялся минуту-другую, пытаясь облечь свой ответ в наиболее презентабельную форму.

– В руках у него – нечто, принадлежащее мне; он забрал эту вещь из моего дома под покровом ночи и без моего на то согласия.

– А! Я ничуть не удивлена, мистер Хантер. Этот человек – гнусный вор и грабитель; закоренелый преступник, вот он кто. Ни минуты не сомневаюсь в том, что в тюрьме ему самое место. К сожалению, осудить этого скользкого типа не так-то просто. Думается мне, хозяин негодяя всячески выгораживает: он человек влиятельный.

– Как я в общем-то и предположил, столкнувшись со взломщиком ночью в моем собственном доме. Я застиг его, что называется, на месте преступления и хорошо разглядел физиономию, запомнившуюся мне еще по «Синему пеликану». Так что позвольте мне повторить мой вопрос, мисс Хонивуд: как его имя и где я могу его отыскать, чтобы вернуть свою собственность?

– Зовут его, – ответствовала мисс Молл, – Роберт Найтингейл. Живет он на Догпоул-лейн с женой и детьми, да только там вы его не найдете. Он предпочитает проводить досуг в сомнительных питейных заведениях в районе доков: на Уотер-стрит, или на Турбот-Гарденз, или в трактире «Корабль». Поспрашивайте о нем там.

– А кто этот упомянутый вами хозяин? – не отступался мистер Хантер. – У меня сложилось впечатление, что он-то и послал ко мне домой преступника. На кого Найтингейл работает?

Настал черед замяться мисс Хонивуд.

– Да, хозяин у него есть, – выговорила она, помолчав. – Это мистер Иосия Таск.

При упоминании того, кого упоминать не полагалось, Мэри выронила свою ношу.

– Известный в городе финансист и весьма добросовестный бизнесмен. Мы, к несчастью, только что с ним столкнулись. Он проживает в Шадвинкл-Олд-Хаус: навестите его там. Он, и только он, обладает властью над Бобом Найтингейлом, – сообщила мисс Молл и, вновь обретая всю свою крахмальную чопорность и угловатость, обернулась к Мэри Клинч и повелела ей подобрать цыплят и не распускать нюни.

– Ох, я такая растяпа, мисс! – возопила покорная дева. Мистер Хантер казался слегка озадаченным и сбитым с толку, как если бы ждал от мисс Хонивуд иного ответа.

– Вы в этом уверены? – строго осведомился он. – Вы уверены, что мистер Найтингейл работает именно на Иосию Таска?

– Разумеется, – ответствовала мисс Молл.

– Вы не ошиблись?

– Никакой ошибки, мистер Хантер. Ни одной.

Джентльмен покачал головой.

– О добросовестном финансисте я слышу впервые. Откуда бы ему знать меня? Откуда ему знать, что я здесь? Может, и его, в свою очередь, направляет чья-то рука?

– Я бы сочла такую возможность крайне маловероятной. Скряга – сам себе хозяин. Боюсь, эту тайну вам придется разгадывать самостоятельно. Что до сути соперничества между вами и мистером Хиллтопом – а я так понимаю, что вы соперники, – это не моя забота. Я не из тех любителей совать нос в чужие дела, что личную жизнь ближних воспринимают как свою. Но пойдемте же! Нас ждет горячий пунш.

– И булочки? – пискнула Фиона, решив на всякий случай напомнить об этой важной составляющей трапезы.

– И булочки, милая! А потом мы усядемся у огня, и мистер Хантер расскажет нам, как собирается возвращать свою собственность. Мистер Хантер, а ведь вы так и не объяснили, что именно у вас похитили.

К тому времени они уже дошли до скромной ограды церкви святого Барнакла. Едва они поравнялись с домом священника, открылась дверь, и на пороге появился сам хозяин.

– День добрый, преподобный отец, – окликнула его мисс Молл.

– Чудесная погодка, мисс Хонивуд, – ответствовал славный мистер Нэш не без иронии, приподнимая шляпу навстречу туманной серой дымке, что на тот момент служила заменой небу. – А я как раз собирался в ваше замечательное заведение повидать мисс Спринкл. Не против, если я пойду в вами?

– Разумеется. Позвольте мне представить вам мистера Джона Хантера. Мистер Хантер, это наш священник, мистер Нэш. Мистер Хантер прибыл в Солтхед совсем недавно, пастор.

– Добро пожаловать, мистер Хантер, добро пожаловать, – проговорил мистер Нэш, протягивая руку. – А откуда вы?

– Из Лая, там я жил последнее время, – отвечал мистер Хантер.

– Мистер Хантер тоже направляется в «Пеликан», – сообщила мисс Хонивуд, тем самым окончательно утверждая маршрут молодого джентльмена.

Мистер Хантер – судя по его виду, он предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы не там – сдался на милость мисс Молл, она же принялась объяснять преподобному отцу, почему одежда мистера Хантера в таком состоянии.

– Что за счастливое совпадение, – улыбнулся мистер Нэш. – Подумать только: вы и ваши спутники проходили мимо церкви как раз в тот момент, как я выходил из дому. Чудесная случайность, мисс Хонивуд!

– Случайностей не бывает, мой дорогой мистер Нэш, – обронил мистер Хантер как бы между делом.

– Неужто? А я бы заключил, исходя из собственного весьма ограниченного опыта, что случайность играет в нашей повседневной жизни роль весьма значительную.

– Все, что случается, предопределено свыше. Любое событие возможно предсказать, но невозможно изменить.

– Так вы сторонник доктрины предопределения, мистер Хантер? – с добродушным любопытством осведомился священник. – Увлекательнейшая тема, скажу я вам, хотя по сути своей представляется мне нелогичной.

– Надо помнить, что логика – изобретение людей, но не богов.

– Богов? Вы имеете в виду тайну Святой Троицы, я так понимаю – триединую сущность Господа?

Мистер Хантер промолчал; направление разговора явно его не радовало.

– Предопределение, – любезно продолжал между тем священник, – это, я боюсь, один из тех раздражающих маленьких шипов, коими украшена роза Веры. Да-да. Если довести этот аргумент до его логического завершения, придется заключить, что наш Господь – существо довольно бессердечное: он уже выбрал в вечности тех, кого спасет, и тех, кого спасать не будет, вне зависимости от их достоинств и недостатков. Я так понимаю, что все ответы, разумеется, сводятся к понятию благодати. Увы, в столь сложных материях я не то чтобы силен. Я всей душой люблю простую жизнь нашего маленького прихода, а всяческими тонкостями Веры пусть себе занимаются знатоки. Вы, судя по всему, эту доктрину изучили досконально, так, мистер Хантер? Вы считаете, предопределение связывает нас по рукам и ногам?

– Считаю, но не так, как это представляете себе вы, христиане.

При этих словах все присутствующие так и впились глазами в мистера Хантера. Все, кроме Фионы, которая увлеченно насвистывала про себя разнообразные мелодии и следила за мельканием своих туфелек.

В лице мисс Хонивуд промелькнуло нечто странное.

– О-о, – проговорил пастор, слегка замявшись в поисках подобающего ответа. – Верно, в широком смысле, я так понимаю, доктрину предопределения можно обнаружить и в языческих мифах. Вот, скажем, в Древней Греции представлены Клото, Лахезис и Атропос – три мойры, или богини Судьбы. В высшей степени загадочное трио: ткачихи и прядильщицы, предопределяющие последовательность событий человеческой жизни. И созданное ими изменить невозможно, как вы абсолютно правильно заметили. Ну что ж, надеюсь, мы с вами еще всласть потолкуем, мистер Хантер. Эта тема всегда меня до крайности интриговала.

Что до мистера Хантера, он, похоже, уже сожалел о своих необдуманных словах, которыми едва себя не выдал.

– Мне больше сказать нечего. Впрочем, я уже опаздываю. Нужно забрать лошадь…

– Право же, зачем спешить, – настойчиво возразила мисс Хонивуд, касаясь плеча молодого джентльмена. Они стояли перед дверью «Пеликана», под массивной дубовой вывеской с живописным изображением понурой морской птицы. – Видите, мы уже на месте.

Глава X В тумане

Унылый промозглый туман, клубясь, поднимается над рекой, и над гаванью, и над бескрайней гладью океана за волноломами, обтекает верфи и излюбленные моряцкие пристанища, а уж оттуда, подобно угрю, вползает в самое сердце города. Просочившись по цепному мосту, он заполняет узкие извилистые улочки и переулки, густея по мере того, как угасает день. Незримо пробирается туман по хитросплетениям аллей и дорог, ощупывает дымчато-серыми пальцами стены зданий, сложенные из камня коттеджи и их кирпичную облицовку, и деревянно-кирпичные дома с черепичными крышами, тянется мимо окон со средниками, с освинцованными решетками и ромбовидными стеклами, обвивается вокруг изящных фронтонов и ажурных узорчатых досок, закрывающих фронтонные стропила.

С приходом ночи туман окончательно загустевает, превращаясь в пропитанную солью белую хмарь, что обволакивает строения, деревья и даже случившихся по пути животных и людей. Веет от нее стылым холодом – зябким, пробирающим до костей; у того, кто вдохнет ненароком этого тумана, начинает характерно пощипывать в носу, а все теплые, отрадные воспоминания мигом развеиваются, уступая место жестокой, неумолимой реальности.

Над окрестностями сгущается тьма; шум и суета затихают, и вскоре город натягивает на себя одно совокупное одеяло, водружает на совокупную голову совокупный же ночной колпак и засыпает до утра совокупным сном. Однако сон этот тревожен, ибо события последних недель – зловещие феномены, заявляющие о себе один за другим посредством ночных злодеяний, а также и то, что на улицах маячат очертания и лица людей давно умерших – заставляют всерьез задуматься (цитируя Бриджет Лик), уж не настал ли Судный день и не близок ли конец света.

Со всех концов города священнику и олдермену, судье, ночному сторожу и домовладельцу поступают сообщения о видениях и звуках, в равной степени кошмарных и возмутительных. Красочные рассказы о фантомах на кладбище, о потусторонних голосах, хохочущих в ночи; шумы, производимые незримыми животными, что пьют из корыта или, принюхиваясь, сопят в окна; загадочные постукивания и шорохи в пустых помещениях, причем утром составляется целый каталог ночных безобразий; зловещая тень тераторна; истории про чудовищного мастиффа, что вышагивает на задних лапах, точно человек… Словом, в примерах недостатка нет. А вот и самые свежие, самые жуткие новости: шестеро перепуганных горожан, персоны весьма почтенные, однажды ночью видели, как на шпиле церкви святого Скиффина восседало смахивающее на человека существо с гигантскими кожистыми крыльями. Разразившись издевательским смехом, оно взмыло в воздух и скрылось во тьме, – так что был это, как охотно засвидетельствовал бы Нед Викери, не иначе как сам Нечистый.

Вот какие тревожные мысли занимают умы и волнуют сердца достойных жителей Солтхеда, когда они сворачиваются калачиком в своих постелях, в то время как от реки и моря поднимается густой туман и, подобно левиафану, заглатывает их город.

Один ум, однако, эти тревожные мысли не занимают – ум некоего джентльмена, что пробирается ныне по некоей резко уводящей вверх улице в некоей весьма унылой части города. Настала ночь и соответственно сгустилась тьма, а этому джентльмену и дела нет. Клубится туман, холодно – а джентльмену по-прежнему нет дела. Темно, по городу рыщут мертвецы – а ему все равно дела нет. Отчасти безразличие это вызвано тем, что ему ничего не известно ни про мертвецов, ни про кладбища, ни про крылатых демонов, но главная причина все-таки в ином: ему ни до чего нет дела лишь потому, что в жизни у бедняги ничего не осталось.

Нетвердым шагом, не говоря ни слова, поднимается он все выше и выше по крутой улице к вершине Свистящего холма. Этот джентльмен не разговаривает сам с собою, не бормочет себе под нос, не напевает, даже не насвистывает, хотя и поглотил устрашающее количество грога в ближайшей пивной – именно там потратил он последние несколько часов и почти всю наличность. Пошатываясь, вяло бредет он вперед: кажется, это дорога домой, но, по правде-то говоря, какая разница! На нем старое коричневое пальто и темный жилет, синяя рубашка с розовыми якорьками, грязноватые желто-коричневые штаны до колен и гетры. Одет джентльмен явно не по погоде, да только в нынешнем своем занятном состоянии холода не чувствует. Вот он останавливается и стягивает шляпу, чтобы почесать голову, являя взгляду буйную шевелюру каштановых волос.

На мрачноватом углу улицы тускло мерцает в тумане масляный фонарь. Мистер Ричард Скрибблер, покачиваясь, минует эту веху и вдруг застывает на месте, услышав прямо у себя под ухом чей-то резкий голос:

– Эй, приятель, ты доволен своим положением?

Из темноты выныривает высокая худая фигура – матрос с торгового судна, судя по его одежде, кстати говоря, видавшей лучшие дни. Мистер Скрибблер щурится на любопытного незнакомца, вглядываясь в туман, сотканный из мглистой хмари и винных паров.

– Ну же? Отвечай, приятель! Да что с тобой такое? – свирепо рычит вопрошающий. – Или у тебя нет мыслей? Нет чувств? Нет желаний? И сожалений тоже никаких нет? Неужто в твоей расфуфыренной башке одна лишь стоячая водица?

В ответ клерк лишь самую малость меняется в лице. «Расфуфыренная башка»! Это выражение ему не то чтобы по душе. Кажется, его попытались оскорбить; хотя опять же в нынешнем его состоянии с определенностью судить трудно. Он чешет в голове, сурово сводит брови и нечеловеческим усилием воли удерживает себя на краю провала в бессознательное. Воспоминание о недавней попойке выброшено из головы, настоящее властно заявляет о своих правах: мистер Скрибблер убежден, что когда-то, где-то, бог весть в каком качестве, но этого морского волка он знал. Вот если бы еще вспомнить подробности…

– А жизнью своей ты доволен, приятель? Сбылось ли все то, на что ты рассчитывал? Счастлив ли ты? Или несчастлив? Проклятие, либо одно, либо другое – а иначе ты не живешь!

Мистер Скрибблер остро осознает тот факт, что глубоко несчастлив; да только кто такой этот невежа, чтобы напоминать ему, Ричарду Скрибблеру, о его горестях? Разве он не спустил в грязной таверне все до последней монеты не далее как сегодня ночью в тщетной попытке забыться? Что этот грубиян о себе возомнил, с какой стати лезет не в свое дело?

– Ты ни о чем не сожалеешь? Не хочешь вернуть назад сказанные слова, не хочешь переиграть содеянное? Изменить что-нибудь в своей жизни? Неужто тебе не хотелось бы переделать хоть что-нибудь заново, будь у тебя шанс? Да говори же, приятель! Ты, часом, никого не предал и не бросил!

При этих словах мистер Скрибблер заметно мрачнеет: в сознание властно врываются голоса и видения из далекого прошлого. Горькое пиво ненадолго избавило его от кошмаров, но вот они вернулись и накинулись на него с небывалой свирепостью. В глазах у клерка юридической фирмы вскипают соленые слезы; он вытаскивает платок и зарывается в него лицом.

– Ага, вот оно! – победоносно восклицает незнакомец. В следующий миг торжествующее выражение на его лице сменяется дьявольской ухмылкой, во рту поблескивает золотой зуб. – Отлично, лучше некуда. Для начальной школы в самый раз. Сейчас еще и заревем в три ручья, если я правильно рассуждаю. Да где твоя сила воли, приятель? Где твоя гордость? Ты уже не в школе, мальчик мой. Так уж мир устроен, приятель, так уж устроен мир!

Увещевания моряка явно производят должное впечатление. Горячие слезы мистера Скрибблера мгновенно высыхают. Платок отнят от лица; мистер Скрибблер пару раз шмыгает носом, сморкается, чешет в затылке, хмурится… Незнакомец явно предстает перед ним в новом свете. Школяр, размышляет клерк. Школа. Да! Начальная школа. Да, да, о да! Он робко тянет руку к вопрошающему, и, если бы он только мог говорить, сдается мне, с ответом он бы не замедлил.

– А умеешь ли ты выделывать антраша, приятель? Юные школяры вроде тебя должны бы их освоить. Ну, антраша, антраша! Кстати, страх какая полезная штука, если, скажем, за девчонкой ухлестываешь. Я сам этим увлекался в школьные годы. Антраша, понимаешь? Вот так!

Незнакомец уже собирается исполнить свой жуткий хорнпайп, но в последний момент, скользнув взглядом по лицу клерка, почему-то воздерживается. Он надолго замолкает, нервно зыркает по сторонам, однако его глаза то и дело останавливаются на мистере Скрибблере, как если бы и матрос заметил нечто смутно знакомое.

Клерк дружелюбным жестом протягивает руку, а затем несколько раз быстро ударяет себя в грудь ладонью, словно желая сказать: «Разве ты меня не помнишь?»

Матрос размахивает длинными, нескладными ручищами, что ходят в суставах как-то уж больно одеревенело, и, вместо того чтобы сплясать хорнпайп, несколько раз «волчком» прокручивается на каблуках.

– Ну-с, приятель, так как же тебя звать? Имя твое чем-нибудь да примечательно, я надеюсь? Потому что, видишь ли, необходимо сделать хоть что-нибудь примечательное со своей жизнью, пока можешь. Сделай что-нибудь – ну хоть что-нибудь – ближнему во благо. А без того сходить в могилу и не вздумай! Ты меня слушай, слушай внимательно, уж я-то знаю, что говорю. Да…

Не договорив, матрос взвивается в воздух и прыгает к мистеру Скрибблеру, вытянув вперед руку и наставив указательный палец точнехонько на оторопевшего клерка.

– Да это же… это же Дик Скрибблер, разве нет? – произносит он едва ли не обвиняюще.

Мистер Скрибблер, заулыбавшись во весь рот, энергично кивает.

– Дик Скрибблер! Малыш Дик Скрибблер, сынишка торговца писчебумажными принадлежностями, тот самый, что изо дня в день сидел со мной за одной партой в нашей старой начальной школе в Манкс-Минстере. Мой былой однокашник! Дик, ты меня помнишь? Узнаешь меня, правда? Хэм Пикеринг, приятель!

Мистер Скрибблер продолжает улыбаться и кивать, радуясь, что его вспомнили, что и Хэм наконец-то его признал. Сколько ж лет прошло с тех пор, как он видел своего старого друга в последний раз, – друга, который однажды ушел в море и навсегда исчез из его жизни?

– Ну, как поживаешь, Дик? Небось приехал в Солтхед счастья искать? И что, нашел ли? А как поживает твоя прелестная сестренка? Небось, потрясающей красавицей выросла. Сколько ж лет прошло, Дик, сколько ж лет со времен тех счастливых дней на зеленой лужайке!.. И сосчитать нельзя. Счастливые деньки во Фридли – бесконечные темные зимы, напичканные латынью, логикой и учебой, и погожие летние месяцы, до краев заполненные веселыми проделками! А наши старые приятели – Уилл Поплар и Боб Симпкинс, Тони Спарк, Хью Клоптон… то-то славные были ребята! А ты, Дик! Эти твои вечные шутки… помнишь, как мы повесничали да потешались над убогими горемыками из богадельни! Экие мы были озорники, экие проказники – во всем Бродшире таких больше не сыщешь! – Уголки губ матроса приподнимаются под усами вверх в жутковатой ухмылке. – А посмотри на нас теперешних, Дик, – добавляет он с ехидной гримасой. – Только взгляни на нас теперешних!

Мистер Скрибблер по-прежнему сияет радостью, иронии явно не замечая.

– Так что ты здесь поделываешь, а, Дик? Что вообще происходит? И что мы, бедолаги, здесь делаем? Можешь ответить, нет? Потому что если можешь, так тебе повезло больше, чем Хэму!

Мистер Скрибблер вскидывает голову и пожимает плечами. Пожимает как-то неуверенно, словно и у него в отношении данного вопроса полной ясности нет.

– А-а, я так и думал. – Мистер Пикеринг нервно глядит на масляный фонарь, на дальний конец темной улицы, на деревянные фасады лавок через дорогу и вновь на мистера Скрибблера. – Ответ на этот вопрос ты не сыщешь ни в учебнике по риторике, ни в латинской грамматике. Никто ответа не знает, Дик, – потому что ответа-то и нет. Но по крайней мере тебе дано отдыхать, приятель. Ты можешь уснуть – и забыться. Можешь все выбросить из головы на благословенные несколько часов. Сон! Чего бы Хэм Пике-ринг ни отдал за одно-единственное мгновение сна, одно мгновение покоя!.. Видишь ли, Дик, таким, как я, отдых заказан. Нет, нет, приятель. Для таких, как я, отдыха нет.

Клерк одаривает его сочувственным взглядом, в котором отражается также и любопытство, и немалая доля страха.

– Что с нами сталось, Дик? Что сталось со мной? А! Отличный вопрос. Дик, ты ведь видишь меня перед собою? Ну конечно же, видишь. Так вот, как же такое может быть, приятель? Ты разве не знаешь, что я покойник?

Нет, мистер Скрибблер об этом не знал. Как следствие, нижняя губа его начинает дрожать, глаза вылезают из орбит; он явно не на шутку перепуган.

– То-то, приятель! – восклицает мистер Пикеринг, чуть картинно размахивая руками. – Ты видишь перед собою смерть, – смерть, чуждую покоя. Но что это, Дик? Прислушайся! Это грохочет шторм среди моря. Слышишь? Видишь? Ощущаешь его мощь, приятель? Ветер и дождь, сплошная завеса дождя! Палуба раскачивается, шпангоуты трещат. Тебя с ног до головы окатывает соленая вода. Соль у тебя в ноздрях, соль в горле, соль в легких – соленая вода, она повсюду. Крики утопающих. Кошмар, приятель, сущий кошмар! Тьма… парализующий холод… парализующий страх… а вот настал черед и Хэму идти на дно…

Мистер Скрибблер потрясен и устрашен. Сердце его неистово колотится о ребра.

– Вот и конец. Непроглядная тьма. А в следующее мгновение я – раз, и внезапно оказываюсь в Солтхеде – безо всяких объяснений. Ха-ха! Может, ты мне растолкуешь, что это все значит, приятель? В чем шутка-то? Потому что, черт меня подери, сам я ничегошеньки не понимаю!

Матрос разражается безумным хохотом и снова крутится на каблуках. Словно по волшебству, в руках его возникает смятое, забрызганное водой письмо.

– Можно тебя попросить о дружеской услуге, Дик?

Мистер Скрибблер с замирающим сердцем отвечает согласием, опасаясь, что отказ повлечет за собою самые жуткие последствия.

– Возьми вот это письмо и доставь его по назначению, будь так добр. Оно адресовано юной леди, за которой я некогда ухаживал. Ты ее знаешь, приятель?

Скользнув взглядом по имени, начертанном на послании, клерк дает понять, что эта дама ему незнакома.

– Чудесная девушка, Дик, просто чудесная! Мы могли бы быть счастливы – да только я сам виноват! Жизнь преподала мне суровый урок. Слишком поздно; я уже ничего не поправлю, а вот ты сможешь. Отдай ей письмо; пусть она хотя бы узнает, как я жалею о том, что стал источником стольких бед. Ей не за что себя винить. Видишь ли, Дик, она любила меня, вправду любила, любила всем сердцем.

Бедный мистер Пикеринг! Что мертвые знают о любви? А если уж на то пошло, много ли знают о любви живые?

– Я вбил себе в голову, будто она мне изменила, и моя гордыня разлучила меня с ней. Она умоляла меня ее выслушать. Умоляла меня, приятель!.. А я вместо того завербовался на треклятый корабль – и только Хэма Пикеринга и видели! А она горюет обо мне и по сей день – Дик, я это знаю. Я ее видел! Отдай ей это письмо от моего имени. Это все, что у меня осталось.

Мистер Скрибблер дает понять, что все исполнит как должно, и прячет письмо в карман пальто.

– Спасибо тебе, Дик, – благодарит матрос, еще несколько раз крутнувшись на каблуках, – ни дать ни взять нескладный фигурист, забавляющийся на льду. – Спасибо тебе, Дик Скрибблер, Дик-Писака, ибо писакой ты был и останешься. С таким именем особо не соврешь. Тут уж чистая правда – и только. Лишь факт как таковой. В конце-то концов, – объявляет мистер Пикеринг уже совсем другим голосом, – факты это ФАКТЫ.

От резкого перехода мистеру Скрибблеру становится еще неуютнее.

– Такой уж это мир, Дик. Что ты о нем знаешь? Я-то, пока странствовал, мир сполна повидал – точнее, то, что от него осталось. А ты как думаешь? Везде одно и то же: одни и те же места, одни и те же люди. Ничего нового!

Мистер Скрибблер допускает, что так оно и есть, хотя сам он своими глазами не видел.

– Сделай же со своей жизнью хоть что-нибудь примечательное, приятель, пока у тебя есть шанс. Не уподобляйся этим всем и каждым повсюду вокруг. Мужайся! Сделай что-нибудь примечательное со своей жизнью, пока не поздно! Поверь мне, Дик, я знаю что говорю. Сделай, как я советую, и тебя будут помнить долго после того, как твоим уделом станут немота и прах.

Мистер Скрибблер, несколько волнуясь, соглашается последовать этому наставлению.

– Что ж, приятель, – продолжает матрос, украдкой потирая руки; его отталкивающая улыбка отбрасывает на землю слабый блик. – Что ж, Дик, все это очень даже хорошо и славно, но, думается мне, настала пора преподнести тебе нечто примечательное. Вот, возьми-ка это, приятель, и давай жарь!

В руке мистера Пикеринга материализуется зажженная спичка, точно так же, как совсем недавно – письмо. Клерк снова боится ослушаться – и тем не менее колеблется.

– Что? Отчего ты так напуган, Дик? Неужто никогда не видел пламени? А ну, бери!

Собравшись с духом, мистер Скрибблер принимает подношение. Головка спички ярко накалена: сине-желтая слезинка, пылая, трепещет на ветру. На глазах у клерка мистер Пикеринг проносит сквозь пламя сперва ладони, а потом и руки до самого плеча, и конечности его сей же миг вспыхивают, точно сухое дерево.

– Глянь-ка на меня, Дик, – говорит он, невозмутимо поднимая руки и демонстрируя их мистеру Скрибблеру со всех сторон. – Глянь-ка на меня! Разве не примечательно? Ха-ха! Да ты, никак, озадачен, приятель? Никакой тайны здесь нет. Ни покоя, ни отдыха. Огонь ничем уже не повредит старине Хэму. Как можно причинить ему вред, если он и без того покойник?

Клерк роняет спичку. Вытаращив глаза, разинув рот, он в слепом ужасе шарахается от жаркого, жадного пламени.

– Да это только начало, Дик. Мы же только почин положили, приятель! А погляди-ка еще вот на это!

Хохоча, матрос дотрагивается руками до груди и ног. В следующее мгновение все его тело объято пламенем: дымится и потрескивает, точно горящее на поле чучело.

– В чем дело, Дик? Всегда был трусишкой, а? Всегда ноги в руки – и бежать! А чтоб смело взглянуть в лицо миру – так это нет, ни за что! Твоя вечная беда, приятель, – ты не в силах примириться с миром и бежишь от него. Не в силах перенести собственного позора. Ты совсем не изменился, приятель, ну вот нисколечко! Потому ты больше и не разговариваешь, верно? Взглянул на мир – и лишился дара речи? Ну-ка, посмотри на меня, Дик!

Сжавшись от страха, мистер Скрибблер повинуется. Мистер Пикеринг одаривает его прощальным салютом на самый что ни на есть морской лад.

– Смотри на меня, Дик!

Матрос подносит руку к виску, и голова его взрывается каскадом пламени.

– Смотри на меня! – доносится откуда-то голос Хэма. – Уж таков этот мир, приятель, уж таков этот мир!

Не в силах более выносить кошмар, мистер Скрибблер падает на колени прямо посреди улицы. Охваченный пламенем матрос освещает улицу, точно праздничный костер. Шум и жар, удушливая вонь дыма и горящей плоти, туман, доносящиеся непонятно откуда крики мистера Пикеринга – все детали складываются в одно грандиозное видение Апокалипсиса.

Уж таков этот мир, Дик!

Со временем кошмар развеивается, и клерк приходит в себя уже в совсем ином месте.

Здесь куда тише, куда спокойнее и совсем не так холодно, хотя и не тепло. Вот – еловый стол, а вот – несколько обтрепанных стульев, и еще покосившийся комод. А еще здесь есть камин – на каминной полке изнывают несколько фарфоровых безделушек, а вот огонь, по счастью, не пылает; нет-нет, он догорел сам собою какое-то время назад. Есть и окно, за ним унылый серый пейзаж. У каминной решетки на ножках притулился низкий диванчик; на нем-то и полулежит сейчас мистер Скрибблер. Знакомое место, уютное место. Его собственная каморка на чердаке.

Дрожа, клерк поднимается на ноги, тело слушается плохо. В животе, в самом центре его существа, угнездилось что-то нездоровое. Он вспоминает вчерашнюю ночь, веселую попойку в таверне, встречу с мистером Пикерингом и удивляется, как это ему удалось добраться до дома. Он трет щеки и лоб и, плеснув на руку воды из кувшина, брызгает себе в лицо. За спиной у него раздается резкий свист: между досками рамы просачивается сквозняк. Мистер Скрибблер оборачивается, подходит к окну. Печальным, нездешним взглядом всматривается он в туман, но не различает ничего более примечательного, нежели хорошо знакомый вид на Свистящий холм.

Мистер Скрибблер запускает руку в карман пальто и нащупывает кошелек, отлично зная, что денег в нем не осталось. Однако, к вящему изумлению владельца, обнаруживается, что все на месте, – все, вплоть до последней монеты. Кошелек не пуст, но, напротив, пухл. И на мистера Скрибблера снисходит озарение: никаких денег он не растратил, потому что вообще не ходил в пивную, и, стало быть, не было никакой попойки, и никакого мистера Пикеринга, и никакого костра. Вон на диване валяется открытая книга, а в камине – ни следов огня… И он понимает, что вчерашняя ночь – это ночь сегодняшняя; он всего лишь крепко уснул за чтением какие-то несколько часов назад, так что сейчас на исходе тот же самый день.

На мистера Скрибблера накатывает приступ неодолимой тошноты. Слова мистера Пикеринга звучат у него в ушах с новой силой, а вместе с ними возвращается и ужас самосожжения мистера Пикеринга. Вслед за первым позывом к рвоте тут же следуют второй и третий. Лицо клерка становится белее морской пены. Он несколько раз судорожно сглатывает, однако исторгающей силе, пробудившейся в его желудке, противостоять невозможно.

Он бросается к окну. Поднимает раму. Мистеру Скрибблеру сейчас не до холодного ветра. Он высовывается из окна по пояс, вознамерившись раз и навсегда избавиться от страданий. Свешивается с подоконника – ни дать ни взять салфеточка на ручке кресла, – опустив голову, вытянув вниз руки и упираясь ладонями в стену здания.

Он еще успевает обвести взглядом окутанные туманом соседние дома и крутую улочку далеко внизу. По-хорошему, ему полагалось бы не на шутку испугаться, но, учитывая состояние его мыслей – да простится нам ссылка на мистера Иосию Таска, – страх – это не для него. Сейчас мистера Скрибблера занимает только его сон, поскольку приступы тошноты – не более чем отголоски его презрения к самому себе и кошмарной правды, доведенной до его сознания бывшим однокашником.

Уж таков этот мир, Дик. Для Ричарда Скрибблера мир значит больше, чем когда-либо – теперь, когда клерк раскачивается над ним, повиснув на подоконнике чердачного окна в «Домах Фурниваля». До чего легко, размышляет бедняга, оторвать ноги от пола и броситься вниз головой в огромный мир, раскинувшийся внизу, – мир, от которого он столько времени держался в стороне и на который глядел сверху вниз не только в прямом смысле, но и в метафорическом. Ну, давай же! Давай! Просто-напросто оттолкнись от пола и соскользни с подоконника вниз. Так будет лучше для всех. Наконец-то настанет конец угрызениям совести и самобичеванию! Срывайся, давай же, приятель, срывайся – и снова станешь частью мира.

Гравитация тяжелыми толчками вгоняет кровь все дальше и дальше в мозг. Поток горячих слез струится по лбу и впитывается в волосы. Мистер Скрибблер зажмуривается и словно отгораживается от всего земного, готовясь к тому, что его ждет. Но в это самое мгновение, когда он уже готов исполнить свой замысел, в сознание врывается невнятный шепот многих голосов.

А как же Лаура и малютка Фиона? И в самом деле, как же они? Ведь со временем они непременно узнают о его смерти – и о ее обстоятельствах. Да, стоит ему оторваться от пола, и вот он – быстрый, долгожданный конец. Но что будет с ними? Сколько боли причинит им его уход, едва станет известно, что именно он сделал? И как же маленькая Фиона? Как прикажете сообщить девочке, что ее лучший друг, мистер Ричард Скрибблер, покончил с собой? Что ей сказать? Как объяснить столь кошмарное происшествие – ребенку?

И как же Лаура? Справившись с горем, она непременно скажет про себя: ох, Ричард, Ричард, ты себе верен – взял да и поставил точку в летописи своего бытия. Выбрал легкий путь – самоубийство. Ричард Скрибблер, ты всегда был трусом, ты им и остался!

Сделай что-нибудь примечательное со своей жизнью, пока не поздно.

Клерк резко открывает глаза. Глядит вниз – и видит перед собой совсем иной мир; кстати, до него куда дальше, нежели казалось раньше. Исторгающие позывы в желудке затихают, сменяются безумной тревогой: вдруг он уже соскользнул слишком далеко и теперь возврата нет? На одно лихорадочное мгновение подошвы отрываются от пола. Он резко отводит назад руки; он уже чувствует, что соскальзывает вниз – и тут его пальцы вцепляются в подоконник. Лишь благодаря отчаянным, неуклюжим усилиям – и, конечно же, ослеплению паники – клерку удается вернуться в первоначальное положение.

Он с грохотом захлопывает кошмарное окно. Уязвленная в лучших чувствах рама не медлит с ответом: сквозь щели между досками прорывается струя ледяного воздуха. Мистер Скрибблер ежится, вдруг осознав, какой в комнате холод. Отгоняя воспоминание об ужасном сне, он разводит в камине небольшой огонь. В каморке становится теплее; Ричард Скрибблер падает на диванчик и вновь пытается заинтересоваться книгой, без особого, впрочем, успеха. Спустя какое-то время он отбрасывает книгу, чувствуя, как неодолимо притягивает к себе пламя: он неотрывно смотрит на огонь, блаженно, умиротворенно, задумчиво, причем ни разу не отвлекшись на тревожные мысли о мистере Хэме Пикеринге.

Пока вдруг не вспоминает нечто, что нащупал в кармане пальто, изучая содержимое кошелька. Слегка озадаченный, мистер Скрибблер запускает руку в карман и извлекает на свет смятое письмо, надписанное явно не его рукой. На конверте расплылись водяные потеки. Поднеся послание к самым глазам, мистер Скрибблер читает адрес:

Мисс Нине Джекс

Боринг-лейн, Ки-стрит.

Глава XI Профессор Гриншилдз выносит вердикт

Послышался шорох дамских юбок, а в следующее мгновение появилась и сама дама. Заглянув предварительно в дверь, она вошла в гостиную, присоединившись тем самым к престарелому джентльмену, слегка смахивающему на некое зеленоватое создание юрского периода. Устроившись в кресле на колесах, он глядел в окно – высокое, от пола до потолка, выходящее на безлюдный садик за домом – и не сразу заметил вошедшую.

– Кристофер?

Престарелый джентльмен обернулся. В минувшие годы он со всей очевидностью производил впечатление весьма импозантное, однако теперь некогда внушительные габариты изрядно умалились – я бы сказал, иссохли и съежились, – не осталось ни следа упругой гибкости и силы, отличавших его в молодости. Невзирая на возраст и дряхлость, одет он был весьма щегольски – в черный сюртук с невысоким воротничком, парадный жилет, широкий шейный платок и брюки в клеточку. Ноги укутывал полосатый твидовый плед, морщинистые руки покоились на коленях. Впрочем, хотя тело и истаяло, глаза на некогда красивом лице в обрамлении седых прядей, и по сей день не слишком-то поредевших, по-прежнему светились живым умом.

– Да? Да? Что такое, Амелия? – вопросил джентльмен голосом, некогда выразительным и властным, как и подобает ученому эрудиту, но с годами изрядно осипшим.

– У нас гости, Даниэль Дэмп и Тайтус Тиггз, а с ними несколько друзей, – отвечала дама, спутница жизни престарелого джентльмена, как вы, возможно, уже догадались.

В глазах старика вспыхнул живой интерес. Он бодро закивал и, руками приведя в движение деревянные колеса, выкатил кресло вперед.

– Где же Хоббз? Прикажи Хоббзу немедленно их впустить. Даниэль и Тиггз – здесь! Вот-те на, что за нежданный сюрприз! Да-да, конечно, Амелия, всенепременно – вели Хоббзу проводить их сюда!

Благодушно улыбаясь, супруга профессора выплыла за дверь. Сама комната, подобно окну, выходившему в сад, отличалась немалыми размерами в том, что касалось высоты потолков, однако казалась довольно сумрачной, если не считать того места, куда падал свет из помянутого окна. Вдоль стен тянулись книжные шкафы, насквозь пропыленные; на них выстроились ряды гипсовых бюстов с суровыми, незрячими взглядами, неизменно обращенными в вечность. Невзирая на все это, комната была уютная, комфортабельная – необыкновенно приятная, предположил бы я, в самые холодные из зимних ночей – с ее-то роскошным каменным камином, затейливыми дверями красного дерева, широкими полосами коврового покрытия, блестящими столиками из древесины тропических пород и мягкими диванами и креслами!

Вскоре в дверях появились доктор Дэмп и профессор Тиггз в сопровождении вышеупомянутого слуги – очень чопорного и исполнительного, с лицом, смахивающим на крохотную выдавленную изюмину, и с промасленными, зачесанными к затылку волосами. За ними следовали сестры Джекc, мистер Киббл и мистер Банистер. Замыкали шествие хозяйка дома и мистер Джек Хиллтоп – тот самый мистер Хиллтоп, что некогда бежал в Бродшир, якобы для поправки здоровья; заключив, что нынешняя тайна слишком уж любопытна, чтобы так просто ею пренебречь, он отбросил всякую мысль о «былой энергии и мужестве» и возвратился в Солтхед вместе с прочими.

– Да-да, приятнейший из сюрпризов! Даниэль! Тайтус! Как вы оба поживаете?

– Отлично выглядите, Кит! – воскликнул профессор Тиггз, тепло пожимая руку престарелого джентльмена. – Без вас университет уже не тот. Сколько ж это лет минуло с тех пор, как вы ушли на пенсию? Два года? Или все три?

– Боюсь, что четыре. Четыре, да уж и пятый пошел… убавляться они и не думают. Даниэль, до чего славно вас снова повидать! А вы ничуть не изменились. Практика процветает, я полагаю?

– Я сам просто диву даюсь, – отозвался доктор с видом весьма довольным, как всегда, когда разговор заходил о нем. – «Процветает» – не то слово. Вы просто не поверите. Для занятий философией времени абсолютно не остается. Пациенты так и ломятся!.. Но позвольте представить вас и очаровательную Амелию нашим спутникам.

Как только церемония знакомства завершилась и исполнительный Хоббз с лицом, похожим на изюмину, обнес гостей напитками и закусками, профессор Гриншилдз и его супруга устроились под высоким окном, сквозь которое в комнату просачивался сумеречный вечерний свет, а гости расселись перед ними полукругом.

– Мы только что приехали из Бродшира, – начал доктор с чрезвычайно важным видом. – Собственно говоря, в Солтхед мы прибыли не больше часу назад, сразу же взяли наемный экипаж и помчались сюда. Просто-таки прямиком из конторы Тимсона… Видите ли, нам необходимо обсудить с вами одно неотложное дело.

– Ага! – воскликнул профессор Гриншилдз, приятно удивленный тем, что вдруг оказался в фокусе пристального внимания, и притом немало польщенный: ведь столько людей проделали изрядный путь, дабы проконсультироваться с ним по серьезному делу! Удалившийся от дел профессор классической филологии уже давно считался авторитетом разве что в глазах прекрасной Амелии.

– Нам необходимо ваше содействие, Кит, ваши обширные познания касательно древнего мира и его обитателей, – проговорил профессор Тиггз. Его лучезарное благодушие в кои-то веки сменилось суровой решимостью. – Мы приехали узнать ваше мнение, мнение выдающегося специалиста, как сказал Даниэль, по вопросу величайшей значимости для всех жителей Солтхеда.

– Ага! – снова воскликнул профессор Гриншилдз, украдкой оглядываясь на жену. Слова профессора, похоже, еще больше его заинтриговали. – Но, Тайтус, все это так необычно. Право же, боюсь, я не понимаю, как именно могу вам всем помочь. Объект моих изысканий – далекое, темное прошлое, утраченные миры железа и бронзы, давным-давно канувшие в небытие. Кому это в наши дни может понадобиться?

Не откладывая дела в долгий ящик, гости совместными усилиями набросали общую последовательность событий – начиная от обнаружения реликвии в «Итон-Вейферз» и кончая появлением зловещих призраков в усадьбе и среди жителей Солтхеда, причем каждый или каждая из рассказчиков расцвечивали дискуссию собственными живописными подробностями. С каждым новым откровением взгляд живых глаз профессора Гриншилдза становился все более цепким; с каждой минутой увлекаясь все сильнее, ученый просто-таки искрился энтузиазмом. Особенно заинтересовали его кубическая каменная глыба, обнаруженная в «Итон-Вейферз» («Это был cippus[20]?» – осведомился старик у мистера Банистера; мистер Банистер же ответил, что понятия не имеет, что такое cippus, если только не «столб» по-латыни.), и синяя статуя, рассыпавшаяся пылью в часовне. Он забросал гостей вопросами насчет мистера Томаса Скарлетта и его коллекции редкостей, и в общем и целом пришел от всей истории в полный восторг – с академической точки зрения. Профессор всерьез недоумевал, как так вышло, что вокруг него происходит столько всего необычного, притом, что сам он до сих пор пребывал в полнейшем неведении.

– Мы, видите ли, живем очень уединенно, – объяснила Амелия: она сидела рядом с мужем и слушала не менее внимательно, чем он. Эта исключительно умная, сердечная, любезная дама, сама весьма образованная, и по сей день сохранила немалую толику того обаяния и красоты, что много лет назад лишили некоего университетского преподавателя сна и покоя. – Сейчас мы почти не выезжаем. Хотя дом наш стоит в какой-нибудь миле от солтхедской дороги, с таким же успехом он мог бы находиться и на краю света! Родственников у нас немного, видимся мы с ними редко, а учитывая состояние Кристофера, путешествовать нам непросто. Что до друзей, у них у всех свои семьи и свои заботы, так что гостей у нас почти что и не бывает.

– А если и бывают, то, уж конечно, не в таком количестве, как сегодня! – воскликнул ее супруг, радуясь возможности принять подобных визитеров. – Это напоминает мне наши добрые старые семинары в Антробус-колледже, а, Даниэль? Да уж, бывало, что на мои лекции народу собиралось меньше, чем нынче!

Рассмеявшись, доктор выпустил из трубки струйку дыма. Невзирая на серьезность ситуации, они с профессором Гриншилдзом воспользовались моментом, чтобы обменяться воспоминаниями о давних университетских деньках. Поначалу доктор искренне радовался, вновь оказавшись в обществе старого наставника, однако вскоре почувствовал себя слегка неуютно. Он настолько привык к своему новому образу жизни, к своей практике и профессиональному статусу, он так долго был сам себе хозяином, что вернуться – пусть ненадолго, на самом деле или только в воображении – к зависимой роли и вновь оказаться под надзором человека гораздо более старшего, что некогда обладал над ним такой властью, оказалось не слишком-то приятно. В отличие от Гарри Банистера, которого, похоже, присутствие профессора Тиггза нимало не смущало, доктор был слишком стар для того, чтобы вновь перевоплощаться в студента. Думаю, многие со мной согласятся: былые связи и былые отношения должны оставаться в прошлом; воскресить их невозможно – да и незачем.

– Сдается мне, о солтхедских событиях мы кое-что слышали, – проговорил профессор Гриншилдз, возвращая разговор в прежнее русло. – Корабль-призрак в гавани… «Лебедь», кажется? Да, о нем мы точно слышали, ведь так, Амелия? Бог ты мой, до чего загадочно! Но и все прочие события, о которых вы поведали, – и это тоже в высшей степени интересно!

– Мы считаем, – подхватил профессор Тиггз, – что все происшествия каким-то образом связаны с синей статуей и с табличками, обнаруженными в «Итон-Вейферз». Все так или иначе проистекает от них. Зловещие пертурбации начались только после того, как таблички были похищены субъектом по имени Хантер. Он вроде бы проживает в Солтхеде и втерся в дом к мистеру Банистеру с единственной целью их украсть.

– Понятно. Вы говорите, что привезли мне копию надписи на табличках?

– Вот она, сэр, – промолвил Гарри, поспешно вручая документ профессору Гриншилдзу. Профессор водрузил на нос золотое пенсне и принялся внимательно изучать письмена. Почти сразу же его брови поползли вверх, а с губ сорвалось изумленное восклицание. В лице его отражалось нечто, весьма похожее на пылкую страсть, – страсть, известную лишь служителю науки, случайно натолкнувшемуся на некое редкое, сокрытое сокровище ученой премудрости.

– Кит, а вы можете это прочесть? – осведомился профессор. Даже спустя столько лет степень учености бывшего коллеги производила на него глубочайшее впечатление.

– Письмена смахивают на латынь и на греческий, – вставил мистер Банистер. – Профессор Тиггз предположил, что они, возможно, этрусского происхождения.

Профессор Гриншилдз оторвался от надписи и посмотрел своему академическому другу в глаза.

– А ведь вы правы, знаете ли, это и впрямь этрусский язык, причем вне всякого сомнения. Ну, надо же, надо же! – Он ликующе закивал и вновь принялся изучать документ. – Ага, изумительно, просто изумительно! Амелия, глянь-ка сюда. Приблизительно третий век до нашей эры, ты не согласна?

– Некоторые из этих значков очень похожи на наши, – заметил профессор Тиггз. – Они греческого происхождения, верно?

– Безусловно. Их заимствовали из более раннего алфавита – этруски переняли его у греческих торговцев, что в незапамятные времена начали колонизировать южную часть Италии. Этруски, в свою очередь, передали свой новый алфавит римлянам, а уж через римлян он дошел до нас. Так что, сами видите, если бы не влияние этрусков, возможно, сегодня мы пользовались бы греческими буквами! Сам этрусский язык, однако, нечто уникальное: он не соотносится ни с одним известным языком и не принадлежит ни одной языковой семье мира. Так, например, он не включен в огромную индоевропейскую семью, куда входят греческий, латынь, французский, немецкий и наш собственный добрый старый английский. Происхождение этрусского языка, равно как и самих этрусков, остается загадкой, и разрешить ее возможным не представляется. «Древний народ, несхожий с другими ни языком, ни обычаями, весьма надменный и недоверчивый к чужим», – такова была их репутация в античном мире.

– Как же все-таки насчет надписи? – напомнил доктор Дэмп, не в силах долее сдерживать любопытства. – Что в ней говорится?

– Это инвокация: молитва, обращенная к божеству. А еще точнее, молитва к могущественному богу Аполлону, или Аплу, как называли его древние этруски – вот так его имя здесь и записано, – с просьбой дозволить его слуге – слуге Аплу, я имею в виду, предположительно тому, кто это читает – призвать из подземного мира Тухулку.

– Тухулка, – повторил профессор Тиггз. – Где-то я уже слышал это имя. Не помню только, в связи с чем.

– Тухулка, – произнес профессор Гриншилдз, – это этрусский демон смерти. Привратник, приветствующий души расенов по прибытии их в подземный мир.

– Расены? – переспросила мисс Мона, недоуменно сведя брови. – Кто такие расены?

– Этим собирательным словом этруски именовали себя как народ, мисс Джекc. Греки называли их Tyrrhenoi, тиррены, а римские завоеватели – Tusci или Etrusci. Термин «расены» – название очень обобщенное и имеет скорее культурно-религиозный смысл, нежели политический, потому что, насколько нам известно, объединенной этрусской «нации» никогда не существовало. Этруски создали союз крайне независимых городов-государств: он занимал центральную часть Италии в те времена, когда Рим представлял собой лишь несколько крытых соломой хижин на реке Тибр. Собственно говоря, на протяжении ста лет династия этрусских царей правила в Риме. В истории этрусков доминируют двенадцать таких городов-государств: их называли священным двенадцатиградьем расенов, причем состав двенадцатиградья менялся с годами. В него входили Цере – Цисра по-этрусски, Вейи или Вейя, главный соперник Рима, возведенный на другом берегу реки Тибр, и Волатерры или Велатри – богатейшие колонии древнего мира.

Отличные мореходы, этруски в пору своего расцвета единовластно контролировали побережье. А еще им принадлежали огромные железные и медные копи Италии. Эти два фактора в совокупности и стали источником их могущества и богатства на раннем этапе. Невзирая на столь многообещающее начало, звезда этрусков клонилась к закату. Города-государства ревниво пеклись о собственной независимости и ставили ее куда выше, нежели единство народа. Двенадцатиградье расенов никоим образом не представляло собой объединенное государство или империю; именно это, как мне кажется, и привело к его падению, когда впереди замаячила угроза вторжения. Каждый год на пышном празднестве правители городов-государств выбирали из своего числа номинального главу народа этрусков, но должность эта носила исключительно ритуальный и религиозный характер; политического влияния глава, как я понимаю, практически не имел. Этруски, видите ли, либо не могли, либо не хотели признавать общих целей, а стало быть, не сумели бы объединиться и против захватчиков. Каждый город-государство стоял сам за себя в прямом смысле этого слова. Разумеется, такой неустойчивый, шаткий союз перед лицом жестокой агрессии был обречен.

– Со временем города-государства одно за одним подпали под власть римлян, своих соперников и бывших подданных в южных областях; так в конце концов этруски стали гражданами Римской республики, – докончил профессор Тиггз.

– Именно. Но прервемся же ненадолго. Как насчет самих табличек и необыкновенного материала, из которого они сделаны? Вы сказали, это некая металлическая субстанция, напоминающая золото. Не могли бы вы охарактеризовать ее подробнее?

На сей раз слово взял Гарри Банистер и во всех деталях описал загадочные свойства табличек: их удивительное внутреннее свечение, радугу оттенков, из которых складывалось сияние, и низкое, странно резонирующее гудение, временами издаваемое металлом. По мере того как он рассказывал, живые глаза старого преподавателя разгорались лихорадочным возбуждением.

– То, что вы говорите, просто-таки невероятно, – возопил профессор Гриншилдз, словно к его порогу только что принесли величайшее из чудес света. – Бесценное, бесценное сокровище, мистер Банистер, вот что это такое. Сокровище, которое вплоть до сего дня считалось лишь мифическим вымыслом. Никто не верил, что оно существует на самом деле. Таблички, соединенные в диптих, представляют собой образчик редчайшего из редких минералов Земли – этрусский электр, ни больше ни меньше!

– А что это такое, сэр? – осведомился мистер Киббл, спеша занести в блокнот все до последнего слова. – И, простите, как это пишется?

– Этрусский электр, вне всякого сомнения, мистер Киббл! Легенда об электре – больше не легенда! Древние авторы, его описавшие, отлично знали, о чем говорят.

– Но что он собой представляет? Что, этот материал обладает некими особыми свойствами или ценностью, помимо несказанной красоты? – полюбопытствовал доктор Дэмп.

– Еще бы, Даниэль, еще бы – и слово «бесценный» здесь просто бледнеет и меркнет! Согласно легенде, этрусский электр – дар самого Аполлона. Опаловое сияние и низкий гул считались эманациями потустороннего мира, таблички же служили своего рода инструментом, посредством которого живущие на земле могли общаться с запредельными сферами. Это и в самом деле совершенно особая разновидность электра – не сплав серебра и золота, но сплав этого мира и мира иного! Если верить летописям, этрусский электр был доверен расенам, чтобы немногие избранные из их числа, могущественные цари-жрецы, именуемые лукумонами – слово laucum, как расены называли своих владык, по-латыни транслитерируется как lucumo, – так вот, чтобы эти великие правители могли обратиться к Аполлону за помощью в час нужды.

Этруски, видите ли, были народом исключительно религиозным; они верили, что всевозможные явления природы на самом деле – знамения и приметы, посылаемые им богами. Ливий писал, что они «более всех прочих народов привержены к религиозным обрядам». Жизнь, считали этруски, это мимолетный сон, всякий день приводящий их в тесный контакт с божествами. На предсказателей – в их число входили и лукумоны – возлагалась обязанность истолковывать знамения и приметы и таким образом угадывать волю богов. Природа и направление молнии, изменения печени принесенных в жертву животных, полет птиц – все в глазах этрусских провидцев было исполнено особого смысла.

При этих словах доктор Дэмп и мисс Мона с трудом совладали с искушением оглянуться на мистера Джека Хиллтопа, сидевшего чуть позади: оба чувствовали на себе – или воображали, что чувствуют – его пристальный взгляд.

– Исключительно суеверный народ, – подтвердил профессор Тиггз, приглаживая седоватую щетинистую шевелюру. – Многие античные авторы, помимо Ливия, это отмечали. Даже среди самых глубоко религиозных культур тех времен этруски заметно выделялись. Необыкновенный народ, что и говорить.

– Именно. Их религии присущ исключительный для античного мира фатализм. Видите ли, этруски считали, что противиться судьбе бесполезно: все, что уже произошло или произойдет в будущем, предрешено dii involuti[21] – их расены называли «сокрытыми», или «тайными», богами. Весьма загадочные силы, скажу я вам, существующие в иной плоскости, над теми, кого мы назвали бы божествами более «обыденными», как, например, Аполлон, или Юпитер (этруски именовали его Тин или Тиния), или Вакх, известный им под именем Фуфлунс. Перефразируя Сенеку: этруски не считали, что события исполнены смысла, поскольку уже произошли; напротив, события происходили потому, что заключали в себе некий смысл. Во всех аспектах природы расены усматривали божественное вмешательство.

– Стало быть, этот сияющий металл, этот ваш этрусский электр, эти таблички – что-то вроде личного почтового набора богов? – сострил доктор Дэмп.

– Все происшествия, все явления природы не объяснялись логически, но воспринимались как прямое вмешательство некоего божества. Повторю пример, приведенный у Сенеки: этрусский предсказатель, увидев молнию, усматривал в ней некое подлежащее истолкованию послание. Во многих случаях считалось, будто природные явления могут предсказать события будущего. В конце концов именно этрусский прорицатель, некто Спуринна, посоветовал Гаю Юлию Цезарю опасаться мартовских ид – хотя на пользу Цезарю это, конечно, не пошло, поскольку его судьба уже была предрешена.

– Но, сэр, если этрусский электр и впрямь существует, – гнул свое мистер Киббл, – получается, что существует и бог Аполлон. А из этого, в свою очередь, следует, что боги античного мира – вовсе не порождение вымысла, а реальные существа из плоти и крови… или что бы у них там ни было… ни есть… так сказать…

– Ага! Да, это – один из возможных выводов, мистер Киббл. Однако кому судить, какие боги настоящие, а какие – ложные? Уж эту-то истину-то за целую жизнь ученых занятий я усвоил! Так вот, подаренный Аполлоном электр служил инструментом, при помощи которого избранные владыки расенов могли общаться с богом Солнца, узнавать его волю или просить его о заступничестве. Однако ж мне не верится, что любой лукумон Этрурии мог просто-напросто прочесть заклинание, начертанное на табличках, и обрести необходимую силу. Нет-нет, вряд ли это высокое право распространялось на всех и каждого. Дерзну предположить, что этим редкостным, совершенно особым дарованием Аполлон наделял немногих избранных лукумонов.

Разумеется, для богов античного мира более чем свойственно взыскивать своей милостью отдельных смертных превыше всех прочих. Достаточно заглянуть в Гомера и Вергилия, чтобы найти тому подтверждения. Ах, перед моим мысленным взором уже рождается величественная картина: один из могущественных царей-жрецов Этрурии, возлюбленных Аполлоном, облаченный в ритуальную пурпурную тунику, стоит перед табличками из электра и призывает всевластное божество внять его молитве и исполнить пожелание…

– Да, но что именно гласит надпись? – перебил доктор Дэмп.

– Сейчас… сейчас… я переведу, как смогу, – проговорил профессор Гриншилдз, снова берясь за пергаментный свиток, и принялся водить морщинистым пальцем по строкам, комментируя различные особенности текста. – Читать его, конечно же, следует справа налево. Вот… вот здесь, сверху, первые несколько строк служат своего рода кратким предисловием. Вот, видите… я скопирую текст в обратной последовательности, чтобы читать было проще… будь так добра, передай мне перо и чернила, Амелия, и чистый лист бумаги, и еще пюпитр… спасибо, дорогая… так вот, я перепишу текст в обратной последовательности, а затем снабжу знаки этрусского языка переводом. Двоеточия тут и там всего лишь отделяют одно слово от другого. Вот так. И вот так. А-га! Вот что у нас получилось…

И профессор продемонстрировал лист бумаги своим гостям. Значилось на нем следующее:

Еще несколько минут потребовалось профессору для того, чтобы завершить перевод. И наконец взглядам всех присутствующих предстали давно позабытые слова канувшего в небытие народа. Будто некий торжественный голос, далекий и таинственный, обращался к ним через головокружительную пропасть лет из тьмы незапамятных времен задолго до разъединения:

– Вот! Понимаете, что это значит? «Прочтите трижды, и тогда Тухулка оживет». Далее следует пространное заклинание – кое-какие слова я, к сожалению, разобрать не могу, они совершенно непонятны, но, со всей очевидностью, это инвокация. Лукумону полагалось трижды произнести текст инвокации от начала до конца – после чего появлялся демон Тухулка.

– Расскажите нам подробнее про Тухулку, – попросил доктор Дэмп, уминая в трубке табак. – Кто такой этот парень и на что способен?

– Он хранитель врат Акрума, огромного города, огражденного рядом башен, – у этрусков это своего рода аналог загробного царства. Души умерших прибывали туда на колеснице или верхом, в сопровождении Харуна, вооруженного могучим молотом. Тухулка приветствовал их у ворот.

Детали, впрочем, не вполне ясны; столько всего приходится домысливать, ведь этрусских текстов почти не сохранилось! Судя по всему, демон отвечал за церемонию встречи, решал, пропустить душу в подземный мир или нет, а может, просто-напросто их пугал. На этот счет древнегреческие и древнеримские авторы ничего определенного не говорят. Возможно, они сами ничего не понимали.

Видите ли, мы куда больше знали бы о расенах и их верованиях, если бы не пожар, уничтоживший знаменитую Александрийскую библиотеку. Подлинных памятников этрусской литературы до нас не дошло, если не считать нескольких немногочисленных надписей на бронзовых табличках и ручных зеркалах, на монетах и керамической посуде, на вотивных статуэтках и на уникальных этрусских каменных саркофагах и погребальных урнах. По сути дела, все, что мы знаем об этом языке, составлено из разрозненных кусочков. Образчики этрусской литературы, записанные на сложенном в несколько раз холсте, давным-давно погибли; и труды эти больше не переписывались – с тех пор как язык вышел из употребления. В Александрийской библиотеке, помимо многих других бесценных рукописей, ныне утраченных, хранилась двадцатитомная история этрусского народа, написанная римским императором Клавдием. Его первая жена, некая Плавтия Ургуланилла – весьма своенравная особа, натура страстная и необузданная, – была этрусского происхождения; кстати, как и поэт Вергилий с материнской стороны. В определенных кругах имперского Рима считалось модным козырять родством с этим древним народом.

– А как выглядел демон подземного мира – этот ваш Тухулка? – осведомился мистер Банистер, подавшись вперед. Его примеру последовала мисс Нина Джекc – она с самого начала постаралась занять кресло рядом с Гарри и то и дело искоса постреливала глазками в сторону пригожего владельца «Итон-Вейферз».

– Известны лишь одно-два его изображения, они фигурируют среди настенной росписи этрусских гробниц. Разумеется, оригиналы погибли при разъединении, но, по счастью, у нас остались копии, сделанные нашими предшественниками. Амелия, будь добра, принеси мне книгу миссис Стэндиш Уайт… Ах нет, извини, дорогая, набросок, о котором я вспомнил, содержится вовсе не там, а в первом томе превосходного издания мистера Оттли, как мне кажется… Спасибо большое… там, на полке…

– Вот, нашла! – отозвалась его супруга, возвращаясь с древним фолиантом, изрядно обтрепанным по корешку и краям, и осторожно передавая книгу мужу.

– Спасибо, дорогая. Посмотрим, посмотрим… А-га! Вот и он. Демон Тухулка, в сопровождении Тезея и Пирифоя, фрагмент настенной росписи гробницы в Корнето. Вы только гляньте на его лицо! Ну и ну! Как видите, Тухулку изображали получеловеком, полуптицей, с чудовищной бородатой головой, острым клювом, вроде как у стервятника, ослиными ушами, а в волосах его кишат гадюки. За спиной – два огромных кожистых крыла, а вокруг руки кольцами обвилась змея, изрыгающая жидкое пламя.

Гости уставились в книгу. Глазам их предстало нечто довольно жуткое.

– Это он! – воскликнул Гарри Банистер, не на шутку разволновавшись. – Именно эту тварь видел мой старший лесник. Крылатый демон!

И, теперь уже во всех подробностях, описал профессору Гриншилдзу события той ночи: шум на крыше, и то, как Нед Викери разглядел в лунном свете угнездившееся на зубчатой стене существо, и как тварь издевательски расхохоталась над Недом и, расправив крылья, взмыла к небесам.

Профессор Гриншилдз, явно всерьез обеспокоенный, отпил чая. Прекрасная Амелия тоже заметно встревожилась. Она взяла с соседнего столика газету и передала ее мужу.

– Вот утренний выпуск «Газетт». Кажется, ты его еще не видел, дорогой. Там есть кое-что важное: тебе и твоим гостям просто необходимо прочесть эту статью.

Живые глаза профессора Гриншилдза скользнули по указанным столбцам. Лицо его омрачилось, газета выскользнула из пальцев.

– Ну и ну! – только и сказал он.

Доктор Дэмп, чье любопытство разгорелось до лихорадочного жара, подобрал упавшую газету, быстро проглядел ее и передал ученому собрату.

– Что там такое? – осведомилась мисс Мона.

– Прошлой ночью, – отвечал профессор Тиггз, пересказывая статью, – группой горожан был замечен летающий человек: они видели, как это существо взмыло в воздух со шпиля церкви святого Скиффина на Мостовой улице, неподалеку от конторы пассажирских карет Тимсона.

– А мы ведь и сами только что из конторы, – напомнила мисс Нина.

– Итак, демон здесь, в Солтхеде! – подвел итог мистер Банистер.

– Это еще спорный вопрос, – запротестовал мистер Киббл. – Никаких древних богов не существует. Не существует никакого Аполлона. Нет на свете царства Акрум, и бесовских лукумонов – тоже. Этруски исчезли с лица земли две тысячи лет назад!

Профессор Гриншилдз снисходительно покачал головой.

– Их могущественные города-государства, возможно, и пали, возможно, этруски перестали существовать в качестве самостоятельного народа и как политическая общность были поглощены Римом, но сами расены никуда не исчезали. Напротив! Правда, часть их смешалась с населением Италии, однако во многих глухих уголках Древней Этрурии, в краю холмов, рода этрусков жили себе по-прежнему: поклонялись древним богам и передавали из поколения в поколение свои обычаи и ритуалы. Говорится, что еще в пятом веке нашей эры Папа христианской церкви заручился помощью этрусских предсказателей, чтобы обрушить молнии на наступающих вестготов. Возможно, Рим и победил расенов, но уничтожить не уничтожил. Не исключено, что кое-кто из них пережил даже разъединение. В самом деле, не удивлюсь, если потомки древних этрусков обретаются среди нас и по сей день.

– А как же заклинание на табличках? Ради чего призывать демона? – осведомилась мисс Мона.

– И как именно все это связано с треволнениями в «Итон-Вейферз» и разгулом призраков здесь, в Солтхеде? – подхватил мистер Банистер. – Как насчет фантомов тех, кто давно умер? И как насчет черного корабля в солтхедской гавани?

– Вы говорите, что потомки этрусков обитают и в Солтхеде, – заметил доктор Дэмп. – Но вряд ли среди них сыщется хоть один из ваших хваленых королей-жрецов! Этрусских городов-государств больше не существует, а значит, не осталось и лукумонов. Тогда кто же призвал в мир Тухулку? Кто, по вашему мнению, обладает подобной властью?

– Как я уже упоминал, – отвечал профессор Гриншилдз, – о функциях и способностях демона Тухулки возможно судить главным образом по сведениям, полученным из вторых и даже третьих рук. Не имея прямого доступа к этрусской литературе, мы вынуждены довольствоваться лишь этими сомнительными рассказами. Да и таких сохранилось крайне мало. Отвечая на ваш вопрос, Даниэль… боюсь, я понятия не имею, кто мог призвать демона. Подобной силой наделены лишь могущественнейшие из лукумонов Этрурии.

– Получается, что единственный, кто обладает этой силой, – личность заведомо несуществующая, – заметил мистер Киббл, поправляя старомодные зеленые очки.

– В одном сомневаться не приходится: крылатый демон – не важно, Тухулка он или не Тухулка – прилетел в Солтхед, – сказал профессор Тиггз. – Будем исходить из предположения, что призван он не просто так, а ради некоей цели. Более того, по всему судя, глупо было бы надеяться, что он не имеет ни малейшего отношения к странным событиям здесь и в Бродшире. Все это, согласно выдвинутой нами гипотезе, наверняка связано воедино. Вы не согласны, Кит?

– Совершенно согласен, – кивнул его бывший коллега.

– А как бы нам отправить крылатого надоеду назад? – осведомился доктор Дэмп в самой своей практичной эскулаповской манере. – Пожалуй, для этого нам тоже потребуется вымерший лукумон?

– Причем исключительно одаренный и могущественный, – подтвердил профессор Гриншилдз. – Однако как он с этим делом управится, я понятия не имею. Это вам не детские игры; древние – равно как и ваш мистер Скарлетт, сдается мне, это отлично понимали. Хранитель врат Акрума вторгся в наш мир, но что у него за намерения, остается только гадать.

– Очевидно, наши поиски должны сосредоточиться на пресловутом мистере Хантере, – проговорил профессор Тиггз. – Если дома его не окажется, мы поговорим с его поверенным, с Винчем. Сомневаюсь, что он причастен ко всей этой катавасии. Как только мы объясним законнику, что вытворяет его клиент, он наверняка согласится нам помочь. Не может быть, что он так уж плох. Допустим, за всеми этими событиями и впрямь стоит мистер Хантер. Чего бы он там ни затевал, вне всякого сомнения, он уже далеко продвинулся на пути к своей цели. Мы знаем доподлинно, что он похитил электровые таблички из кабинета Гарри; вскорости после того потусторонние силы разбушевались не на шутку. По-моему, доказательства говорят сами за себя. Кем бы мистер Хантер ни был, что бы он собой ни представлял, мы неизбежно приходим к заключению, что именно он демона и вызвал.

– Но зачем? – проговорила мисс Мона. Во взгляде ее отражалось недоумение, и присутствующие полностью его разделяли. – Что ему здесь нужно? Чего он хочет?

Ответом ей были озадаченные взгляды и затянувшаяся пауза. Затем из-за спин раздался голос:

– Я могу объяснить вам, чего он хочет.

Глава XII Кто-то вернулся

У мистера Джорджа Гусика, расторопнейшего из трактирных слуг, выдался не самый удачный день.

Все началось с крушения – в прямом смысле этого слова. В разгар суматошных приготовлений к дневному наплыву хонивудских завсегдатаев он без посторонней помощи умудрился расколотить несколько здоровенных кувшинов с портером, а ведь не портер ли – один из вкуснейших даров «Пеликана» и главный продукт в меню! Вдохновленный сим героическим деянием, следующим номером мистер Гусик добавил багрянца поварихиной физиономии – что в общем-то было несложно, – случайно опрокинув с полки свежеиспеченный пирог с гусятиной, а затем и наступив на него. Вскоре мистеру Гусику не преминули напомнить, что он так и не заручился содействием мистера Дринкстоуна, местного пивовара, в деле пополнения погребов «Пеликана» лучшим горьким пивом, так что ресурсы заведения пугающе на исходе. К тому же принесенный из подвала бочонок с клюквой выбрал именно этот момент в истории человечества для того, дабы украдкой дать течь, и оставил за собою длинный кроваво-алый след, как если бы через заведение протащили свежеубиенного покойничка. Так что из кухни, со стопкой столового белья, выбежал не самый благодушный из мальчиков-слуг, когда из коридора, ведущего к черному ходу, раздался приглушенный шепот:

– Джорджи! Джорджи!

– Ну что еще? – недовольно рявкнул Джордж.

Шептунья вышла на свет, оказавшись мисс Люси Энкерс, одной из двух довольно пригожих горничных второго этажа, отданных под начало Мэри Клинч. В ее прелестных чертах, вопреки обыкновению, ясно читалась тревога; когда же она заговорила вновь, голос девушки звучал едва ли громче недавнего шепота:

– Джорджи!

– Что такое? – отозвался Джордж громче, чем следовало – возможно, в отместку за то, что его отвлекли от исполнения служебных обязанностей.

– Ш-ш-ш-ш!

– Да что стряслось?

– Ох, Джорджи… я его видела! Я его видела, говорю!

– Чего видела-то?

– Да не «чего», а «кого»! Знал бы ты, жуть какая! До сих пор трясусь от страха!

Исполнительный мистер Гусик отложил свою ношу и с видом весьма профессиональным и решительным принялся закатывать рукава белой рубашки. А затем скрестил руки на груди, смело вскинул голову и нахмурился в высшей степени снисходительно: дескать, ни за что не поверю ни единому вашему слову, но, будучи человеком зрелым и склонным к умозрительным рассуждениям, так и быть, задержусь на минутку и все-таки вас выслушаю.

– Да чего ты несешь-то? – осведомился он. – Чего ты такое увидела? И пугаться-то так чего?

– Я его видела – бедного хромого ребятеночка… того самого, что навещал Салли Спринкл… да ты помнишь, Джорджи, ее «маленького постреленка» – пацана с рыжими вихрами и зеленым лицом, у которого голова растаяла!

Джордж почувствовал, как собственные его волосы встают дыбом на загривке. Тем не менее он продолжал изображать из себя невозмутимого скептика – не только затем, чтобы прибавить себе уверенности, но и чтобы поддержать свою репутацию в глазах очаровательной горничной.

– Это как же это ты его видела? И где, хотел бы я знать?

– Джорджи, я его видела. Это он, правда, и сейчас он как раз в комнате Салли! Я шла себе, завернула за угол – да ты знаешь это место в коридоре, там темно, хоть глаз выколи, – а дверь в Саллину каморку была приоткрыта, вот я его и углядела: медленно так плывет мимо кровати, ножки болтаются в шести дюймах над ковром, точно он на облаке едет, а в зеленом личике уж такая грусть!..

Этому сообщению суждено было испытать силу характера мистера Гусика.

– Старая леди там? – уточнил достойный юноша, опасливо бросив взгляд-другой через плечо Люси, словно ожидая, что маленький хромоножка в любую минуту выплывет из-за поворота.

– Не-а. Она сидит в общем зале у камина, с Мускатом на коленях. Небось уж и задремала.

Джордж задумчиво умолк, гадая, что предпринять. И что, спрашивается, понадобилось привидению в пустой спаленке Салли?

– Мисс уже вернулась? – осведомился он.

Мисс Люси покачала головой. Даже для горничной второго этажа девушка отличалась редкой красотой. Чего стоили очаровательные огромные темные глаза, и прелестные черные локоны, и маленький вздернутый носик, вроде как у лепрехона, и изящные алые губки!.. Ко всем этим достоинствам юный Джордж отнюдь не остался слеп.

– А где Мэри Клинч?

– Ушла с Мисс и Бриджет. В мясную лавку, Джордж – за цыплятами для кухни.

Ах да, теперь Джордж и сам об этом вспомнил. Целиком и полностью поглощенный своими обязанностями, он потерял из виду и Мэри, и Бриджет, носясь по трактиру туда и сюда и пытаясь разобраться с бесчисленными мелкими, но чертовски досадными неполадками, преследовавшими его весь день. Он глянул на часы и подивился про себя, с какой стати Мисс и ее челядинки еще не вернулись. От скольких неудобств это бы его избавило, появись они в срок!

– А как насчет Джейн?

– Джейн отправилась в сумасшедший дом навестить мать. У нее сегодня выходной, сам знаешь. У Джейн, не у матери. Так что ты намерен предпринять, Джорджи?

Затрудняясь с ответом, усердный мальчик-слуга прибег к одной из испытанных уловок.

– Старушка совсем спятила, – протянул он, обескураживающе покачав головой. – Вечно болтает сама с собою. Разве не она то с котом разговаривает, то нашептывает что-то в этот свой медальончик? Она и со стеной пустится в рассуждения, только позвольте! Головой повредилась, точно. Сбрендила, вот оно как.

– Но я его видела, Джорджи! – запротестовала Люси – само воплощение трогательной беспомощности, – так что у Джорджа недостало духа заподозрить ее во лжи. Более того, невзирая на свой якобы скромный статус мальчика-слуги, он тем не менее числился помощником владелицы трактира, а в данный момент – еще и по факту Хозяином Дома. В отсутствие своей внушительной нанимательницы он, Джордж Гусик, отвечал за «Пеликан» и за все, что случалось в его владениях. Следовательно, он обязан выяснить, что именно происходит. И уж конечно, ему никоим образом не хотелось пасть в глазах восхитительной мисс Люси Энкерс – нет-нет, ни за что!

– Ладно, – проворчал Джордж. Он заглянул в общий зал, проверить, не ошиблась ли Люси, и сразу же углядел седовласую, точно присыпанную инеем голову: Салли Спринкл и впрямь клевала носом у огня.

Так что Джордж вознамерился сделать хоть что-нибудь, хотя и не вполне знал, что именно.

– Ладно, – повторил он, еще выше закатывая рукава, точно это незамысловатое действие само по себе могло как-то поспособствовать выходу из кризиса.

– Да что с тобой такое, Джордж Гусик? – возмутилась Люси, подбоченившись под стать чопорной владелице заведения. – Ты разве не собираешься заглянуть в Саллину каморку? Это ж твоя работа. Что с тобой, Джорджи? Как? Неужто ты боишься?

– Это кто тут боится? – презрительно парировал Джордж.

– Ты и боишься.

– Да чего ж бояться-то, скажите на милость? Если там кто и есть, так никчемный мальчишка. А кому придет в голову такого пугаться, я тебя спрашиваю?.. С дороги!

С этими словами мальчик-слуга гордо прошествовал мимо мисс Люси, что не сводила с него глаз и как-то загадочно усмехалась. Прямо перед ним разверзся коридор, точно оскаленная пасть саблезубого кота. Впереди маячил темный поворот, затем еще один коридор, а в конце него находилась угловая каморка Салли, где, предположительно, рыскал бессмертный призрак маленького огненно-рыжего хромоножки, который некогда жил здесь и здесь же умер, и, похоже, так скучал по родным пенатам, что решил заглянуть с визитом.

«Вот ведь эгоистичная малявка!» – подумал про себя Джордж, возмущаясь подобным невниманием к чувствам других.

Он опасливо двинулся вперед по коридору, всей душой уповая, что лица его не коснется ничья жуткая незримая рука и светящееся привидение не набросится из темноты. Ничего особенно кошмарного и не произошло, так что он благополучно добрался до поворота и заглянул за угол. Там начинался следующий отрезок коридора, а в конце его находилась комната Салли: дверь была открыта, и в проеме мерцал слабый сумеречный вечерний свет.

Юный Джордж беззвучно крался по коридору; в белой форменной одежде выглядел он весьма профессионально и решительно, однако пульс его участился до безумного ритма, а сердце колотилось, точно тяжелый гонг. Он уже различал небольшую часть внутреннего убранства комнаты, но ничего необычного там не усматривал. Юноша подобрался поближе, едва осмеливаясь дышать. Если по Саллиной каморке и впрямь разгуливает призрак, недурно бы застать его врасплох.

На пороге он помедлил, собираясь с духом. Кажется, с тех пор как он в последний раз утолял жажду, прошли бессчетные века. Джордж наклонился вперед, пытаясь со своего места разглядеть кровать. Он понятия не имел, что именно ожидает увидеть: ну, разве обезглавленное тело маленького призрака и зеленую лужицу слякоти, что прежде была головой.

Джордж неслышно переступил порог. Один шаг, два, три – и вот он в комнате. Сердце застучало еще громче; в ушах стоял звон. Он затаил дыхание. Теперь осторожно… осторожненько…

Ну и где же бедный маленький хромоножка? Где угодно, только не здесь!

За спиной послышался легкий шорох. Сей же миг нечто холодное и тонкое ткнулось ему в спину, и голос мисс Люси Энкерс возвестил:

– Я тебя вижу, Джорджи!

Перепуганный Джордж подскочил фута на три в воздух и, развернувшись в полете, неуклюже приземлился на пятки – лицом к лицу с хохочущей и хихикающей горничной второго этажа.

– Я тебя вижу, Джорджи! – радостно закричала она.

А Джордж, в свою очередь, увидел, что в комнате нет ровным счетом ничего из ряда вон выходящего – ничего сверхъестественного, никаких призраков и никакой слизи, ничего похожего на маленькое привиденьице, – словом, ничего и никого, кроме мисс Люси Энкерс. И прелестная проказница явно находила, что «Пеликан» уже давно не мог похвастаться зрелищем примечательнее, нежели выражение лица Джорджа в данный момент.

– Я вижу тебя, Джорджи! – ликующе повторила она между двумя затяжными приступами смеха, И помахала у него под носом холодным тонким пальчиком. – Будешь теперь знать! Будешь знать, Джордж Гусик, как шутки шутить над бедняжкой Люси! Кто запугал меня бешеным псом, расхаживающим на задних лапах, точно человек? Я чуть с ума не сошла от страха, когда ты принялся рычать да царапаться под дверью – так бы и макнула тебя в кадку с водой, право слово!

– Агх! – рвал и метал Джордж. Его лицо горело от возбуждения и негодования, а может, и от стыда при воспоминании о помянутой проделке, каковую он сыграл над прелестной мисс Энкерс не далее как позапрошлой ночью и которая, по всей видимости, и повлекла за собой суровое возмездие.

– Ты ведь не огорчился, правда, милый? – захихикала Люси. Горничная пыталась успокоиться, только задача эта оказалась не из простых. – Господи, видел бы ты себя со стороны! Сам весь красный, как рак, и таращится во все глаза, прям как обезьяна! А уж уши-то, уши – так и торчат! Ты такого небось и не видел никогда!

При упоминании об ушах Джордж снова залился румянцем – эти большие хлопающие привески хозяйка заведения находила весьма удобными для трепки всякий раз, когда считала нужным наложить дисциплинарное взыскание, а в последние дни это происходило весьма часто. Совладав со смущением, мальчик-слуга расправил плечи, одернул свое белое форменное платье, придающее ему столь профессиональный вид, собрал остатки достоинства и изготовился отступить. Мисс Люси молча наблюдала за ним от двери, прислонившись головкой к косяку: в глазах ее еще посверкивали озорные искорки.

– Старуха совсем с катушек съехала, – возвестил Джордж, ни к кому конкретно не обращаясь, словно это вполне объясняло происшедшее.

И повернулся идти… как вдруг где-то в доме раздался слабый, но от того ничуть не менее тревожный крик – по тембру и тону весьма похожий на голос престарелой дамы, о коей только что отозвались с таким пренебрежением.

Мистер Гусик испуганно оглянулся на мисс Люси Энкерс; та одарила его взглядом не менее смятенным. Оба молчали. На краткое мгновение Джордж едва не поддался порыву поцеловать прелестную горничную – возможно, полагая, что приключилась катастрофа и скорее всего это его последний и единственный шанс. К счастью, наваждение тут же развеялось. Оба опрометью бросились по коридору в общую залу, где глазам их представилось в высшей степени любопытное зрелище.

В дверях возвышалась мисс Хонивуд – в первых, так сказать, рядах; за ее спиной маячили Мэри Клинч и Бриджет, нагруженные цыплятами. За этим трио стояли мисс Лаура Дейл с Фионой. А замыкали шествие священник и надменный незнакомец в бутылочно-зеленом сюртуке – в нем Джордж Гусик с первого взгляда опознал молодого джентльмена, обнаружившего мистера Райма, или, цитируя изящный оборот самого Джорджа, «джентльмена, который нашел мертвого джентльмена».

По всей видимости, мисс Салли Спринкл вскрикнула при виде вошедшей мисс Молл и ее спутников; более того, с трудом поднялась на ноги, стряхнув с колен Муската. Теперь она стояла, опираясь на палочку с рукоятью, как у костыля, и неотрывно глядела на новоприбывших. Ее глаза, столь огромные за стеклами очков, грозили вот-вот выскочить из орбит и вышибить линзы.

Свободную руку – иссохшую, похожую на птичью лапку кисть – она протянула к вошедшим, точно приветствуя их. Губы ее беззвучно двигались, как если бы старушка нашептывала что-то себе под нос, – или, может быть, пережитое потрясение лишило ее голоса?

– Ну же, Салли, успокойтесь, – проговорила мисс Хонивуд, осторожно приближаясь к ней и стараясь не испугать старушку, чтобы та, не дай Бог, не упала. На ногах Салли стояла нетвердо и способностью непринужденно порхать туда-сюда не могла похвастаться уже давно. – Не тревожьтесь. Что случилось, Салли?

И вновь Салли несказанно изумила мисс Молл и весь белый свет. Опираясь на палочку, она медленно и целеустремленно заковыляла к вновь вошедшим. Ее глаза, столь огромные за стеклами очков, неотрывно глядели на кого-то или что-то; определить, на что именно, пока не представлялось возможным.

Никто из присутствующих не проронил ни слова. Даже добросердечный священник, заглянувший, как обычно, навестить мисс Спринкл, от изумления утратил дар речи. Обычно на то, чтобы поднять Салли с кровати и довести до кухни или общего зала, требовалось немало усилий. И вот вам, пожалуйста – Салли не только идет по своей воле, но шаг за шагом будто обретает новые силы. С каждым ударом палочки об пол она словно сбрасывала с плеч еще несколько лет. Лицо ее сияло светом неизъяснимого блаженства. Что же, что стало причиной такого счастья?

Владелица «Пеликана» посторонилась, пропуская старушку: было очевидно, что интерес Салли сосредоточен отнюдь не на мисс Молл. Мэри и Бриджет тоже расступились, не сводя глаз с ковыляющей старческой фигурки. Лаура Дейл, незнакомая с Салли и ее повадками, наблюдала за происходящим слегка встревоженно, а маленькая Фиона выразительно хмурилась, изрядно разобиженная тем, что столько внимания уделяется особе «архаичной» и невразумительной. Тишину нарушило лишь размеренное постукивание палочки об пол, еще более усиливающее ощущение странности происходящего.

Салли миновала и священника; оставался только светский молодой щеголь, чья одежда была щедро забрызгана грязью в результате недавнего столкновения с двуколкой. Здесь-то стук палочки и смолк. Остановившись перед мистером Хантером, старушка заглянула в его глаза – словно во власти любовного экстаза.

Рука, похожая на иссохшую птичью лапку, легла ему на грудь. Мистер Хантер инстинктивно отпрянул, тем не менее руку не стряхнул, и она осталась где есть – у самого воротничка. Недовольно хмурясь, джентльмен завороженно разглядывал старуху – ее глаза, кажущиеся такими огромными за стеклами очков, и лицо, представляющее собой густую сеть морщин, и волосы, будто припорошенные снежным крошевом, ныне такие жидкие, а некогда темные и пышные, и улыбку, растянувшую поблекшие губы. Много ли разумности и здравого смысла скрывалось за этой абсурдной гримасой, мистер Хантер не смог бы определить с точностью.

Рука Салли коснулась его щеки. Молодой человек снова отшатнулся, но старуха словно не заметила: со всей очевидностью, она пребывала в некоем вымышленном мире, не имеющем отношения к нашему. Она самозабвенно вглядывалась в лицо мистера Хантера: так душа человеческая поглощена созерцанием рая.

Узловатый палец погладил джентльмена по щеке, описал небольшую окружность, после чего к нему присоединились и остальные. Все вместе по-крабьи переползли они по щеке к подбородку – и любовно исследовали его во всех подробностях. Что за разительный контраст составляли они: иссохшая старушечья рука и молодой, лучащийся жизненной силой лик мистера Хантера!

– Что с вами, Салли? – осведомилась мисс Хонивуд. – Вы знаете этого джентльмена? Это мистер Джон Хантер.

– И вовсе нет, – отозвалась Салли. Теперь в ее голосе звучали игривое лукавство и ребячливые интонации семнадцатилетней девушки.

– Тогда кто же?

– Она небось думает, это ее мамочка! – хихикнул Джордж Гусик. Мисс Хонивуд, от слуха которой этот комментарий не укрылся, одарила мальчугана взглядом, заключающим в себе всю силу рывка за ухо.

– Вовсе нет, – настойчиво повторила Салли. – Это мой Джейми.

С тихим стоном Мэри Клинч выронила цыплят и закусила пальцы. Глаза горничной наполнились слезами сочувствия, – сочувствия к одинокой старой женщине, занесенной снегами жизни.

– Это вовсе не ваш Джейми, милая Салли, – проговорила мисс Хонивуд, касаясь ее плеча. – Это мистер Хантер.

– Ох, да зовите его, как хотите, – рассмеялась старушка, – а я стану звать его Джейми, ведь это его имя и есть. Милый Джейми, как долго ты не приезжал! Но я знала, что ты ко мне вернешься. Они мне не верили – никто не верил, но я-то знала. Я всегда знала. Дай-ка я погляжу на тебя.

Иссохшая кисть переместилась с лица на плечо. Клешнястые пальцы пробежали по всей длине руки, разглаживая и теребя ткань сюртука. Как до того эти глаза, столь огромные за линзами очков, пристально вглядывались в лицо гостя, так и теперь скрюченные персты с той же ласковой заботливостью изучали его одежду.

– Сдается мне, она приняла мистера Хантера за своего жениха, – шепнула Бриджет в ответ на вопрос мисс Дейл о том, кто таков Джейми. – Этот парень, ее ухажер, сбежал неведомо куда и бросил ее одну – в ту пору она была еще совсем молоденькой и жила в Ричфорде. А ведь уже и помолвку заключили.

– До чего печально.

– А уж странно-то как!

– Что вы имеете в виду?

– Да он просто исчез, понимаете ли, и с тех пор не объявлялся – даже письма ей не прислал с объяснениями, чтобы успокоить бедняжку! Из-за этого всего Салли так и не вышла замуж. Ла!.. Вы бы ее слышали. Целыми днями напролет болтает о том, как ее Джейми сделает то, сделает се…

– А как давно это было? – осведомилась Лаура.

– В точности не знаю. Смотря сколько Салли на самом деле лет. Мэри Клинч уверяет, ей уж под девяносто.

– И она думает, что мистер Хантер – тот самый Джейми, который покинул ее… семьдесят лет назад?

Бриджет вздохнула.

– Ужасно трагично, вы не находите, мисс Дейл? До чего странные у любви пути, просто ужас до чего странные. То, чего бы нам больше всего в жизни хотелось, мы получить не можем. А то, чем владеем, нам и не мило вовсе. Просто недуг какой-то! Где во всем этом смысл, я вас спрашиваю? Наверно, так уж устроен мир.

– Да она влюблена без памяти! – воскликнула Фиона, во власти простодушного удивления забывая о необходимости хмуриться.

Исполнительный Джордж Гусик не смог скрыть отвращения.

– Ах! – фыркнул он и отвернулся от, по его мнению, омерзительнейшего из зрелищ, состроив гримасу и зажимая нос большим пальцем и указательным.

Выходки эксцентричной старухи, при всей их занятности, мистеру Хантеру явно прискучили. Он попытался возмутиться. Однако счастливая Салли, не обратив ни малейшего внимания на протесты молодого джентльмена, продолжала во всех подробностях изучать его подбородок и руки, щеки и одежду. В глазах ее подрагивали и искрились слезы радости.

– Джейми… экий ты у меня щеголь, экий красавчик! Я знала, что ты ко мне вернешься. Теперь весь Ричфорд узнает, что ты здесь – мы с доктором Дженкинсом об этом позаботимся! Теперь мы и пожениться можем! Ненаглядный мой Джейми, ты возвратился из путешествия – я знала, я знала! А где ты побывал, милый Джейми? Изволь-ка рассказать мне все, как есть! Ох, Джейми, Джейми Галливан, плутишка ты этакий – вот ты наконец и дома! Но в чем дело, что-то не так? Отчего ты молчишь? Ты разве меня не помнишь, Джейми, любимый? Как? Ты позабыл свою маленькую Салли Спринкл?

При упоминании каждого нового имени лицо мистера Хантера преображалось точно по волшебству. Первоначальное изумление сменилось замешательством, замешательство омрачилось подозрением, подозрение уступило место безудержному, недоброму любопытству; затем в глазах мистера Хантера последовательно отразились узнавание – недоверие – ужас – непереносимое отвращение. Ни одна из этих перемен не укрылась от внимания мисс Хонивуд: хозяйка трактира не произнесла ни слова, но про себя глубоко задумалась над увиденным.

Салли обернулась и, заметив, что на всех лицах написано сомнение, несколько раз ударила в пол палочкой. Из кармана платья она извлекла медальон шагреневой кожи, открыла замочек и в неожиданном порыве откровенности – учитывая, как ревниво оберегала она свой талисман до сих пор – выставила побрякушку на всеобщее обозрение, демонстрируя всем и каждому находящиеся внутри портреты.

– Вот! Вот он, мой Джейми! – проговорила она, возвышая голос. – Разве вы не видите: вот он, стоит перед вами! Вы только взгляните на него! Отчего вы мне не верите?

– Боюсь, что эта женщина ошибается, – холодно проговорил мистер Хантер. Он уже вполне пришел в себя и теперь свирепо взирал на остальных взглядом, не сулящим ничего хорошего. И, сдается мне, в глазах этих на мгновение промелькнул желтый огонь.

– Разумеется, Салли, мы вам верим, – улыбнулась мисс Хонивуд, и в ее голосе не ощущалось ни унции крахмала. Причем сия достойная женщина нисколько не кривила душой; похоже, она и впрямь верила собеседнице, насколько такое возможно. Вот уж и впрямь диво дивное!

– Вы мне не верите, – всхлипнула Салли. Смятение и горе обрушились на старую даму подобно параличу. Она пошатнулась, выпустила из рук палочку, качнулась назад и упала бы на пол, если бы Мэри Клинч не извлекла вовремя пальцы изо рта и не подхватила ее на лету. С помощью мисс Хонивуд она отвела Салли обратно к креслу; старушка уселась на привычное место; глаза ее, столь огромные за стеклами очков, уставились в одну точку, как если бы она вновь погрузилась в созерцание некоего эпизода или предмета из далекого, смутного прошлого.

Мэри подобрала с пола медальон, выпавший у Салли из рук. Он был открыт, так что горничная не могла не заметить двух миниатюрок внутри: нарисованных маслом портретов юной девушки и молодого джентльмена в костюме минувшего века. Мэри внимательно изучила портреты, в частности один из них, и в результате на лбу ее пролегла складка озабоченности.

– Прошу прощения, мисс, не могли бы вы глянуть одним глазком на картинку? Вот на эту, мисс, на портрет молодого щеголя. Вы только на лицо его посмотрите! Вы небось решите, что я спятила, мисс… но разве он не похож как две капли воды на мистера Хантера?

Мисс Хонивуд взяла в руки медальон и пристально вгляделась в портрет.

– А где же сам мистер Хантер? – осведомилась Бриджет, оглядываясь по сторонам.

Все голоса примолкли. Это и послужило для нее ответом: мистер Хантер исчез. Как и в ту ночь, когда в трактир принесли мистера Райма, светский молодой щеголь спешно скрылся. Лишь открытая дверь «Пеликана» стала немым свидетелем его бегства.

Вот теперь мисс Хонивуд стало ясно, почему при первой встрече с мистером Хантером он показался ей смутно знакомым. Ей уже пару раз доводилось видеть портреты в Саллином медальоне – по чистой случайности, разумеется. Теперь не приходилось удивляться, почему лицо пригожего джентльмена в бутылочно-зеленом сюртуке не давало ей покоя.

– Да, Мэри, – проговорила она, снова глядя на портрет Саллиного жениха: обладателя усов, пылающих глаз и надменно изогнутых бровей. – Он и впрямь похож на мистера Хантера. Чрезвычайно похож!