Спящий зверь

27

Гемлик

Вадим Поляков мог гордиться умением пить: сколько бы он ни принял накануне вечером, утром голова была ясной. Восстанавливал он свои силы хорошим завтраком, бокалом вина и сигаретой.

Он любил шумные компании только по одной причине: он был лидером, и ему оказывали должное внимание. Однако не терпел, когда с утра ему докучали просьбами. В первую очередь это касалось жены, которая с первых дней замужества поняла, что с утра мужу требуется только свежее белье и молчание. Он принимал контрастный душ, садился за руль своего «Мерседеса» и уезжал.

У Полякова, как и у большинства желчных людей, настроение с утра было скверным. Уподобляясь творческим личностям, начальник местной милиции более-менее приходил в норму, когда вспоминал сновидения и делал из них кое-какие пророческие выводы. Это был собственный прогноз, который отличался точностью, сопоставимой разве что только со сломанными часами, которые, как известно, показывают точное время два раза в сутки.

Вот и сегодня, надевая свежую рубашку, Поляков до мельчайших подробностей вспомнил вчерашний вечер, отчего хорошее настроение дало знать о себе гораздо раньше обычного.

В первую очередь ему припомнилось искаженное болью лицо дочери Араба, доставили удовольствие собственные слова, которые он, упиваясь своей властью над девушкой и роняя на нее слюну, выкрикивал ей в ухо.

Вначале Лену пристегнули за руки двумя наручниками к спинке кровати, поставив на колени. Поляков сорвал с нее белье, встал сзади и обернулся на приоткрытую дверь, которая наполовину скрывала людей, сидящих за столом холла на втором этаже. Была видна спина Руслана Хачирова и часть его курчавой головы с огненно-красным ухом, словно кавказцу было стыдно за то, что происходит сейчас в одной из комнат этого роскошного дома. Но это было далеко не так. Говоря языком Сергея Юрьевича Иванова, прославившегося своими философскими крылатыми изречениями, Хачиров давненько не заглядывал внутрь себя. Может, был далек от метафизического мышления, которым в полной мере обладал Сергей Юрьевич, и это выражение давало лишь представление о собственных внутренностях.

Поляков насиловал Лену, стараясь причинить как можно больше боли и еще сильнее возбуждаясь от этого. Наконец он устал и, не снимая с девушки наручники, повернул ее к себе. Лицо Лены скрылось за скрещенными руками, и Поляков потянул ее за волосы, высвобождая голову.

— Ты животное... — устало, неожиданно мягким голосом произнес он. Его голос не вязался с его действиями — он продолжал держать девушку одной рукой за волосы, другой впился в грудь. — И он тоже животное... Знаешь, о ком я говорю?.. Я говорю о Радзянском. А знаешь почему?

— Мне больно, — сквозь стиснутые зубы еле слышно сказала Лена.

— Тебе больно... Я понимаю — потому что только животные пользуются собственными детьми. Ах, ты еще ничего не знаешь?.. Так я скажу: Радзянский, под которого ты легла, — твой родной папочка. Не знала?.. Ты думала, что он просто так, за две ночи с тобой дерет сейчас свою задницу?

Поляков оставил девушку в прежнем положении и вернулся за богато сервированный стол, прикрыв за собой дверь.

За столом, кроме Руслана Хачирова, сидели, как в детской считалочке, начальник местной патрульно-постовой службы, сам Поляков и два опера, способные выполнить любую грязную работу.

Поляков выпил полный бокал вина и довольно осклабился.

— Руслан, ты поливаешь огород из шланга?.. Тогда протяни его в комнату, надо бы подмыть девчонку под хорошим напором.

Кроме Валеева, никто не рассмеялся шутке. Главный постовой привык к ерническим шуткам, а Руслану было не до них.

Вообще Хачиров не обрадовался предложению Полякова провести вечер у него дома, считал плохой приметой встречать гостей в доме, который принадлежит тебе только наполовину. Это была его собственная примета, родившаяся в тот момент, когда Поляков предложил устроить вечеринку. Нетрудно было догадаться, чем она закончится. И когда веселье началось, Руслану стало все равно, лишь бы пленница сохранила способность отвечать на звонки матери. В противном случае Араб бросит все дела и воплотит в жизнь свои угрозы. Его не остановишь, какие кордоны ни выставляй, он положит свою голову, но заберет с собой две или три. Одна будет курчавой, с ярко-красным ухом, другая — плешивая, с широким пробором.

— Зачем ты сказал ей про Радзянского? — спросил Хачиров.

— А что? — Полякову лень было идти в ванную, и он, как хирург перед операцией, не вставая из-за стола, а лишь немного отодвинувшись вместе со стулом, вымыл руки водкой и вытер их салфеткой. — Какая разница — днем позже, днем раньше... Пойдешь? — Он вначале посмотрел на оперативника, сидящего напротив, потом кивнул на закрытую дверь комнаты, где осталась девушка.

Дмитрий Валеев, одетый в майку и спортивные брюки, брезгливо поморщился. «Широкий» жест начальника показался ему подачкой, словно Поляков предложил ему тщательно пережеванное мясо, выплюнутое на тарелку.

Олег Скачков, отвечая на молчаливое предложение патрона, пожал плечами.

— Иди-иди, — подбодрил его Поляков.

Скачков опрокинул в рот рюмку водки и скрылся в комнате, закрыв за собой дверь.

Девушка подобрала ноги под себя и равнодушно смотрела на очередного. Она еще не осознала смысла слов, брошенных ей в лицо Поляковым, все это походило на бред. Слова можно было забыть, но сделать это мешала боль, которую причинил ей этот изверг. Слова и боль казались неразделимыми; уйдет боль или хотя бы притупится — перестанут мучить и бредовые фразы, которые толчками, в таком же темпе, как и были выплюнуты ей в лицо, бились сейчас в мозгу.

За полгода работы в массажном салоне ей попалось всего три или четыре откровенно грубых клиента, но их жестокость не шла ни в какое сравнение с тем, что сделал с ней Поляков.

И вот еще один готов продолжить начатое своим начальником.

Правда, на его лице нет откровенно глумливого выражения, которым буквально пропиталась физиономия Полякова, скорее он больше сосредоточен.

Лена проводила Скачкова взглядом до окна и снова поморщилась от боли. Руки затекли от врезавшегося металла наручников, острая боль постепенно переходила в онемение. Болела шея: когда Поляков рванул ее за волосы, девушке показалось, что что-то хрустнуло.

Она вспомнила странный разговор с Русланом. «Теперь твоя жизнь в руках Радзянского», — сказал он. И еще: «Радзянскому я уже преподнес сюрприз, а тебя он ждет впереди».

Бред, бред...

Она мотнула головой и снова ощутила острую боль в затылке. Лев не может быть ее отцом — этим даже не стоит забивать голову, это просто способ давления на нее. Но зачем давить именно на нее, особенно сейчас, когда она и так в плену? Давление должно оказываться на Льва. Если ему сказали то же самое, что и ей, тогда...

Ничего не понятно, все как в тумане.

Руслан заявил, что Лев должен выполнить какое-то задание. Он — наемный убийца? Это такой же бред, как и россказни об их близком родстве. Лев сильный, волевой и... нежный. Не то что эти звери. Он даже не клиент. Именно так; она не чувствовала себя продажной девкой. Она отдавалась ему полностью, чувствуя, как кружится голова от его близости. Поначалу, не в силах объяснить себе, что же с ней происходит, нашла причину в обещанных ей больших деньгах. Они-то и заставили отработать так искусно, что даже самой стало приятно. Не хотелось отпускать от себя этого сильного мужчину, прижаться и уснуть у него на груди...

«Уже вечером я обниму тебя. Целую, пока».

Ей стало невыносимо совестно перед человеком, которого она продала. Сама мучается, а его заставляет ненавидеть и проклинать себя.

«Пожалуйста, Лев, быстрее...»

И фигура охранника затуманилась от проступивших на глаза слез.

Олег Скачков подошел ближе. Склонившись над девушкой, голова которой в неудобной позе покоилась на скрещенных руках, он отомкнул наручники и, подхватив ее на руки, положил на кровать. Укрыв пленницу простыней, Олег снова отошел к окну, прикурил сигарету.

Интуитивно девушка поняла, что сегодня ее больше не тронут. Во всяком случае, этот парень.

Поблагодарить его хотя бы взглядом. Но мысли ее тут же вернулись к Радзянскому.

— Это правда? — тихо спросила она.

— Ты о чем? — не оборачиваясь, спросил Скачков. Он видел сотни путан, скорее эта девчонка недавно занялась древним как мир ремеслом.

— Я говорю о Радзянском. Это правда, что он — мой отец?

От этого вопроса ей захотелось десятки раз поменять выражение лица — от глупого и стыдливого до открыто идиотского.

— Правда.

Это слово не прозвучало как ответ, наоборот, внесло еще большую сумятицу. Неожиданно вспомнился ночной разговор, откровения Льва, который работает в «Болоте» и носит кличку Дуремар, а в Гемлик приехал для того, чтобы навешать лечебных пиявок на больные ноги Руслана Хачирова.

Ей стало легче, словно она получила от Скачкова исчерпывающий категорический ответ, развеявший все сомнения.

...Надевая свежую сорочку, Поляков смотрел на себя в зеркало. Он постарался забыть вымученные глаза Елены, внушающие ему брезгливость. Еще большее омерзение вызвал Олег Скачков, который не отказался от предложения попробовать эту шлюху. Правда, вернулся быстро.

«Слабак», — на лице Вадима Полякова промелькнула самодовольная улыбка. Он уже давно внушил себе, что там, где он побывал, простому смертному делать нечего. Половой гигант — это определение не шло Полякову, подходило другое: «Паршивое дерево растет в сук». О том, что в отделении за глаза о нем говорят именно в такой форме, Вадим знал и опять же не имел ничего против, поскольку эта поговорка говорила о его могучем мужском достоинстве, о второстепенном определении «паршивое» он старался не думать.

Проститутка, сыгравшая роль дочери Руслана Хачирова, не стоила того, чтобы воспользоваться ею еще раз, но при случае следует напомнить ей, кто она, кем стала после того, как затащила в постель собственного папашу.

Эти мысли вызвали в Полякове что-то наподобие желания, и он решил сегодня же вечером навестить Руслана и его приемную дочь.

Вадим выпил полстакана гранатового сока, сунул ноги в удобные туфли коричневого цвета с плетеным верхом и спустился к гаражу, где его уже поджидали оперативники.

«Вечером, наверное, добавил», — Поляков, демонстрируя невероятное долготерпение, созерцал свинцовые круги под глазами Скачкова, его мятую одежду и запыленные ботинки.

— Олег, еще раз увижу тебя в таком состоянии, выгоню к чертовой матери!

Оперативник молча кивнул, с трудом преодолевая желание сесть в машину первым. И тут же уснуть.

— Надень наплечную кобуру и пиджак. — Поляков, скривившись, указал на коричневую рукоятку табельного пистолета, торчащую из неглубокого кармана брюк оперативника.

Скачков снова кивнул. Он думал о том, что лучше бы ему сегодня с утра выпить сто граммов водки, нежели пива, которое только усугубило положение дел. Но еще не все потеряно: пока шеф, как обычно, завтракает в кафе на Тенистой, Олег улучит момент и в соседней забегаловке выпьет заветные сто граммов. Кровь забегает по жилам, прогоняя сонливость, — пару часов можно продержаться, а потом снова выпить. И так до тех пор, пока шеф не отпустит домой.

Валеев сел за руль «Мерседеса», Скачков захлопнул за начальником дверь и занял переднее пассажирское место.

28

Людмила Павловна Грязнова работала следователем шесть лет. Ей было двадцать семь, симпатичная, с овальным лицом, серо-голубыми глазами и вздернутым носом. Плотные темно-коричневые шторы на окнах ее кабинета были задернуты, светильник на струбцине освещал большую часть стола, на котором в беспорядке лежали бумаги, недоеденный бутерброд с колбасой и стоял стакан остывшего чая.

Следователь бросила на вошедшего долгий насмешливо-сочувствующий взгляд и поздоровалась кивком головы.

Олег Скачков ответил тем же и неровной походкой приблизился к столу.

— Чахнешь? — Он указал глазами на зашторенное окно, за которым ярко светило солнце.

— Чахну, — подтвердила Грязнова. — Ты, я вижу, тоже чахнешь. — Она надолго задержала взгляд на его отекшем лице с телесного цвета губами. На щеках Олега играл нездоровый румянец, под глазами темные круги, на подбородке двухдневная щетина.

«Непросыхающий телохранитель», — ухмыльнулась Грязнова. Ей же принадлежало еще одно изречение, которое однажды она высказала в глаза Олегу: «Пристяжной при начальнике».

Людмила была права. Олег догадывался, что за глаза его называют «шестеркой». Он частенько напрягал слух, надеясь услышать это слово и потом отыграться на обидчике, кем бы тот ни был, хоть самим Поляковым.

Скачков был сильным парнем, когда-то получил кандидата в мастера спорта по боксу. Некогда сильные мышцы потеряли упругость, но сохранили натренированность, он одним ударом мог отправить физически крепкого человека в глубокий нокаут.

— Донос? — Олег приподнял лист бумаги на столе Людмилы.

— Донос. — Грязнова шлепнула его по руке. — Не трогай. Зачем пришел?

— Да так... Проходил мимо.

— В следующий раз будешь проходить мимо — проходи, не задерживайся.

— Вечерком забегу к тебе домой?

— Не-а. — Людмила сморщилась и покачала головой. — Мне надоели твои забеги. Забежишь, заскочишь, вскочишь... Удовлетворяйся где-нибудь на стороне. Скоро докатишься, будешь удовлетворяться в одиночестве. Я серьезно, Олег, ты ноздри не раздувай, лучше посмотри на себя в зеркало: отекший, неумытый. — Людмила полезла в сумочку и с брезгливой миной на лице подтолкнула к бывшему мужу дезодорант. — Побрызгайся... И как только Поляков терпит твой запах.

— От него самого воняет. — Олег и не думал обижаться, он улыбнулся одной стороной лица, расстегнул на груди рубашку и оросил себя цветочным дезодорантом. — Я возьму, — сказал он, закрывая крышку, — освежу шефа.

— Лучше поссы на него, — грубо отрезала Грязнова. — У меня дел полно, так что топай, Олег.

Скачков взял со стола недоеденный бутерброд и отправил его в рот целиком. Пока он пережевывал и запивал чаем, Людмила не сводила с него глаз. Сегодня вечером он придет. Обязательно придет. Явится чисто выбритым, освеженным, по-хозяйски расположится на диване, закурит, дурашливо откажется от вина, будет притворяться самим собой до тех пор, пока она не погасит свет и ляжет в постель. А он помедлит, огонек от сигареты еще долго будет скользить вверх-вниз, оставляя за собой красноватую мерцающую ленту. Когда глаза привыкнут к темноте, она, скрывая смех, будет наблюдать мужской стриптиз. Олег снимет рубашку, брюки, перешагнет через свои трусы...

Людмила не сдержала улыбки.

— Ты чего? — Олег вопрошающе мотнул головой.

— Да так, ничего особенного. Значит, вечером придешь?

— Ну да. — На его лице проступило выражение: «Как же иначе? Мы же договорились».

— Я буду ждать. — Ей доставляло удовольствие немного поиздеваться над бывшим мужем, который при встречах хоть и напускал на себя безмятежность, но внутри был напряжен.

На последнюю реплику Людмилы Олег никак не отреагировал. Поставив пустой стакан на стол, он вышел из ее кабинета.

— Тебе не кажется, что Вадик перестарался? — Скачков, невзирая на предупреждения Полякова не курить в его «Мерседесе», сунул в рот сигарету и опустил стекло со своей стороны.

— Чего? — не понял Валеев, держа одну руку на баранке «Мерседеса». Они поджидали начальника, Поляков заехал посмотреть, как продвигается ремонт в его роскошном особняке, стоящем обособленно от остальных домов, разбросанных вдоль обрыва, как ласточкины гнезда.

— Я говорю о той девчонке, дочери Араба.

— Это не наше дело. Пусть болит голова у шефа и у Руслана. Проститутка, она и есть проститутка, с нее не убудет, согласен?

— Согласен. Но на фиг он трепанулся про ее отца? Был же уговор, в конце концов.

— Не мы с тобой его подписывали. Наше дело маленькое: дождаться Араба и отправить его кормить рыб. — Валеев рассмеялся. — Араб даже на том свете продолжит любимое занятие.

— Да хрен с ним, с Арабом, туда ему и дорога.

— Слушай, тебе не кажется, что ты зациклился? Месяц назад ты пел по-другому.

«Пел», — усмехнулся Скачков. Действительно, план, разработанный Русланом Хачировым и каким-то незнакомым Олегу стариком — судя по всему, человеком очень влиятельным, имя которого лишь два или три раза было произнесено Русланом и которое Олег забыл, — так вот, план ему понравился.

В тот вечер Скачков сидел в ресторане в компании Валеева и бокал за бокалом глушил местную «Анапу». В какие-то моменты ему действительно казалось, что красивая смуглянка, обворожительно улыбающаяся Радзянскому, действительно дочь Руслана Хачирова. Она даже не вжилась в эту роль, а жила ею — именно такое впечатление производило ее естественное поведение: ни малейшей фальши — ни в глазах, ни в жестах, ни в голосе, который отчетливо доносился до Олега, когда смолкала музыка.

У нее был красивый голос, Скачков непроизвольно косился на лабухов на сцене, когда те в очередной раз брали в руки музыкальные инструменты — так ему хотелось слышать его. И чем больше он пил, тем больше желал ускорить процесс сближения ее и Араба, но только для того, чтобы набить впоследствии Арабу морду и... занять его место. Именно в этом месте желания Олега расходились; в конце концов он запутался, не понимая, чего хочет. Тогда и пришла другая мысль: подойти к столику, за которым сидели Радзянский и девушка, и пьяно сказать: «Дураки, вам нельзя».

Нельзя...

Наконец он понял, насколько гнусной оказалась на самом деле эта затея. А раньше она виделась ему удивительно виртуозной, граничащей с ювелирным мастерством, и не вызывала ничего, кроме восхищения.

Когда в ресторане разыгралась запланированная ссора и Радзянского стандартно попросили выйти на свежий воздух, Скачков засомневался в репутации Араба, о которой его предупредили. Он видел посеревшее лицо Радзянского, его мелко подрагивающие пальцы на белоснежной скатерти. Было похоже, что Араб напуган; и кто знает, может, он потерял былое хладнокровие. «Как бы его не изуродовали, — подумал Скачков, — отобьют то, чего трогать совсем уж нельзя. Особенно сегодня».

Он кивнул Валееву, и они встали, чтобы вовремя вмешаться и погасить ссору.

Но далеко от своего столика отойти не успели. Араб сделал все настолько быстро, что Олег от удивления присвистнул. Похоже, он зря мечтал набить морду Радзянскому.

Олег проводил взглядом девушку, стараясь не смотреть на Араба, которого она бережно обнимала. «В добрый путь», — невесело усмехнулся Скачков, еще более отчетливо понимая, что скоро в номере девушки произойдет что-то омерзительное.

Он переглянулся с Валеевым. Дмитрий шлепнул открытой ладонью по кулаку и улыбнулся:

— Пошла вода в хату.

Вот и сейчас Дима улыбается...

Скачкову захотелось со всей силы заехать напарнику в челюсть, подняться к Полякову и под дулом пистолета заставить изнасиловать собственную дочь.

Внезапно накатившие мысли ушли вместе с появлением Полякова. Олег не боялся этого человека, наделенного практически неограниченной властью в городе, но вполне оправданно опасался последствий, окажись он даже не строптивым, а просто неугодным начальнику. Скачков понимал, что знает о делах шефа достаточно, чтобы тот же Валеев однажды выстрелил ему в затылок и перевалил за борт катера, привязав к ногам камень. И выхода не видно, либо продолжать идти с шефом в ногу, либо однажды сбиться.

— Ты опять курил в машине? — услышал он ненавистный голос Полякова.

— С чего ты взял? — лениво отозвался Олег, не оборачиваясь на шефа, влезающего на заднее сиденье.

— Ты дождешься, Олег, я тебя вышвырну с работы. Сдохнешь под какой-нибудь пальмой, как голодная обезьяна. Поехали, — распорядился он.

Валеев тронул «Мерседес» с места.

— Куда едем, Вадим?

— Так... — Поляков задумался. Видимо, вопрос Валеева послужил поводом изменить намеченные ранее планы. — Поехали к Хачирову, — наконец определился он.

Олег едва слышно выругался.

— Чего ты сказал? — Полякову показалось, что он расслышал слово «сволочь».

— Я еще ничего не сказал, только собирался. Сегодня вечером я тебе не нужен?

— Ты договоришься, Олег, — пригрозил Поляков, удивляясь, что еще терпит обнаглевшего оперативника, — не то что вечером, а вообще больше никогда не пригодишься.

— Ладно, молчу. — Скачков демонстративно потянулся, разводя руки и напрягая мышцы, и зевнул. Он прекрасно понимал, что эти мелочи досаждают начальнику. Незачем оборачиваться, чтобы увидеть порозовевший консервативный пробор на голове шефа, больше похожий на рубец от удара хлыстом. Олег четко представил себе перекошенную злобой физиономию Полякова. Но остановиться уже не мог. Он откинул спинку сиденья, и его голова оказалась чуть ли не в руках начальника. Олег поднял глаза и подмигнул.

— Покемарю, пока едем.

— А ну останови машину! — взорвался Поляков. И к Скачкову: — Все, приехали, вылезай на хрен, свободен!

— Так еще не вечер, Вадим?

— Вылезай, гад!

— Вот! Так бы сразу и сказал.

Олег провожал глазами роскошную иномарку, пока она не скрылась за поворотом, потом, закурив, пошел следом.

«Будь что будет, — равнодушно подумал он, однако ощущая легкость, от которой вдруг слегка закружилась голова. — Днем позже, днем раньше — никакой разницы».

Он остановил проезжавшую мимо легковушку и доехал до управы.

Войдя в кабинет Грязновой, первым делом распахнул шторы на окнах. Людмила откинулась на спинку стула и с интересом ждала продолжения. Погасив лампу, Олег присел на краешек стола.

— Хватит чахнуть, Людок, пошли-ка лучше на море, искупаемся. — Отвечая на молчаливый вопрос бывшей супруги, он многозначительно поднял палец: — Уволился я к чертовой матери.

— Не жалеешь? — по инерции спросила Людмила.

— Жалею только об одном — что не воспользовался твоим советом и не помочился напоследок на Полякова.

29

Борис боялся этого пожилого человека, который, ссутулясь, расположился в кресле и не спускал с гостя глаз. Левин не ежился под его проницательным взглядом, но чувствовал себя всегда неуютно, когда буквально заставлял себя смотреть в его водянистые глаза. Так было не всегда, страх пришел вместе с предложением старика поработать на него. Это случилось в то время, когда он начал успешно смешиваться со сливками общества.

Старика звали Шерстнев Василий Ефимович. С виду это был добрейший и милейший человек.

Сейчас Борис Левин, несмотря на жару, одетый в строгий темный костюм, нехотя потягивал предложенный кофе с капелькой коньяка и отвечал на вопросы хозяина.

— Радзянский принял предложение? — Шерстнев так же был одет тепло, на его худых плечах, как на вешалке, висела яркая фланелевая рубашка, на ногах тапочки без задников.

— Да, Василий Ефимович, — ответил гость. — В самую последнюю минуту. И то согласился только на работу в Каире.

— Ну это понятно, — усмехнулся хозяин, показывая в полуулыбке неестественную белизну вставных зубов. Когда Левин встречал эту улыбку, ему хотелось спросить босса, почему тот выбрал голливудский цвет зубов, а не наш, более желтоватый, ведь существует целый набор оттенков протезов — от белоснежного до кофейного. — Это понятно, — еще раз повторил Шерстнев.

Левин кивнул. Нутром он понимал, что против Радзянского ведется нечестная игра, сам участвовал в ней, но иначе не мог: человек, сидящий перед ним, действительно внушал ему страх, и Борис беспрекословно выполнял все его указания.

— Как там наш друг Руслан?

«Наш друг?!» Борис подавил в себе желание повторить гримасу хозяина. Этого Руслана Хачирова он знает так же хорошо, как свою бывшую тещу, которую видел только два раза. Еще во время знакомства с осетином, когда, собственно, и были начаты обсуждения некоторых деталей предстоящей работы, Борису хотелось отозвать Василия Ефимовича в сторонку и сказать, что можно поступить проще: ну на кой черт нужна эта дурацкая комбинация с третьим лицом, которое и должно сделать предложение Радзянскому! Зачем?! Не проще ли ему, Борису Левину, как обычно, встретиться с партнером и передать ему то-то и то-то. Он намекнул было об этом, но хозяин ожег его взглядом и отрезал:

— Не твое дело! Будешь делать так, как скажу я, понял?

Многое не понравилось Левину, в первую очередь, конечно, то, что Льва открывали сразу двум незнакомым людям. Вся конспирация, длившаяся несколько лет, летела к черту. Борис сделал вывод, что Лева работает последний раз. О том, что Радзянского могут убрать, он только подумал. Зачем хозяину устранять человека, который не посвящен практически ни во что? И о себе подумал: вот его-то могли ликвидировать в любой момент, поскольку он лично связан с боссом. Поэтому решил не рыпаться, а продолжить беспрекословно выполнять указания хозяина. В голове промелькнула беспомощно-удручающая мысль: «Продаю друга...» Но не продал бы, если бы знал, чем все это может закончиться. Он ни сном ни духом не ведал ни о какой девушке, точнее, не знал о комбинации с ней, поскольку о девушке слышал не раз — и в этом, казалось бы, противоречии и крылась угроза, в ней скрывалось ядро всего коварного плана Василия Ефимовича Шерстнева.

— Наш друг Руслан чувствует себя нормально. — Левин решил отвечать не односложно, поскольку хозяин всегда желал слышать обстоятельные ответы даже на простые вопросы, ответил, не выделяя слова «наш» и не прибавляя к нему «с вами».

Настроение у Бориса было паршивым, ему хотелось встать и уйти, нагрубив напоследок боссу и наплевав на собственную безопасность.

— Если честно, — добавил он, — я видел Руслана только мельком, сделал вид, что беседую с ним. Перед Левой сделал.

— А ты не кори себя, Боренька. — Шерстнев довольно точно угадал настроение собеседника, по привычке обращаясь к нему ласково.

— Я не корю... Просто я устал.

— На том свете отдохнешь, — коротко хохотнул хозяин. — Шучу, шучу.

Василий Ефимович едва ли не переполз через стол, чтобы потрепать собеседника по плечу. Левина чуть ли не передернуло: ему показалось, что старый спрут потянулся для того, чтобы вцепиться ему в шею и придушить.

— Молодец, молодец! — Шерстнев вполз обратно в кресло. Когда он продолжил, Левину показалось, что восклицание босса можно приписать в его же заслугу. — Я люблю хитроумные комбинации. А тут такой случай подвернулся... Я очень быстро понял, как заставить Радзянского довести дело до конца. Ежели хочешь еще кофе...

Борис перебил его взмахом руки.

— Нет, спасибо. — После паузы спросил: — Я еще нужен?

Хозяин, задумавшись, покачал головой:

— Думаю, нет. Советую тебе отдохнуть где-нибудь — недельки две-три. Хотя бы у меня на даче — лучшего места не найдешь. — Он пододвинул к собеседнику сотовый телефон. — Связь со мной будешь держать по этому телефону. А свой сдай, — он слегка повысил голос.

— Для чего? — спросил Борис. Но свой мобильник послушно вынул из кармана.

— Для того, друг, чтобы ты случайно не ответил на звонок Радзянского. Сам можешь звонить куда угодно — только не Леве, понятно?

— Если я скажу «да», вы мне не поверите.

Василий Ефимович с минуту испытывал собеседника суровым взглядом, после чего довольно неожиданно мягко изрек:

— Да мне все равно — веришь ты или нет. Главное — держи рот на замке и выполняй приказы.

Он замолчал. А Левин, бросая на него короткие взгляды, ловил себя на мысли, что в голове этого старикана пусто, как в черепе неандертальца. Однако черепная коробка хозяина варила как хороший казан, он действительно был мастером высшего класса, он даже не изобретал, а буквально рожал хитроумные комбинации, способен был вычислить ошибку на ранней стадии операции или даже во время проработки всех деталей и найти новое решение, отчего задача порой усложнялась, но смотрелась по-настоящему красивой.

Даже выйдя на пенсию, старик не мог избавиться от своего пристрастия, которое поначалу виделось для него пагубным, словно наркотик. Порой с ним советовались рулевые Первого главка, но к работе не привлекали. Ему казалось, что поступают с ним несправедливо, просто пользуются. Он сравнивал себя со старым добрым игровым автоматом, который пылится в углу, с завистью взирая на более современные игровые приставки, зная, что в основной зал ему не попасть никогда; иногда только кто-то подходил, совал в исцарапанную щель жетон и больно жал на скрипучие кнопки управления.

Шерстнев прервал молчание, послав на Левина усталый взгляд:

— Боря, ты сегодня даже не спросил о моем здоровье.

— Что? — Гость приподнял брови. До него не сразу дошел смысл сказанного, ему показалось, что он ослышался, хотя ничего особенного в вопросе хозяина не прозвучало.

Василий Ефимович терпеливо повторил:

— Я спрашиваю, чего о здоровье не справился?

«Не прикидывайся-ка ты рязанским мужичком». Борис пожал плечами, смекая, действительно осведомиться или нет. Старик спросил не просто так, а для того, чтобы дожать собеседника, заставить отвечать даже на те вопросы, на которые можно только пожать плечами или вовсе проигнорировать их. Он унижал собеседника. Что ж, думал Левин, наверное, он имеет на это право. Борис чувствовал себя никчемным человеком, благо было с кем себя сравнивать — с Львом Радзянским, который действительно работал, рисковал, тогда как сам Левин только делал вид, что трудится и рискует. И получает за это деньги. Но не он сам определял себе место.

Шерстнев правильно угадал, что не дождется ответа. Кряхтя, он снова склонился, взял со стола тонкую пластинку пастилы и бросил ее в рот.

— Значит, мы с тобой договорились, Боря. — Шерстнев указал высохшим пальцем на телефон, оставленный Левиным на столе. — Другу своему не звони — это раз. Второе — мотай на мою дачу, ключи сейчас получишь. Сразу не торопись — вали дней через пять-шесть.

— Там никого нет?

— Не будет. Внуку скажу, чтобы туда ни ногой. Повадился, стервец, девок на мою дачу водить. Он тебе все и покажет. Да, — спохватился Шерстнев, — у меня там собака, будешь ее кормить.

Этот разговор произошел в то время, когда влюбленный Лев Платонович Радзянский «валил» с переполненными чувствами из аэропорта Сочи в Москву. Чтобы упаковать в дорожную сумку самое необходимое и отправиться в кратковременное путешествие в жаркую страну. Окажись он свидетелем разговора между Шерстневым и Левиным, его бы буквально убил незнакомый, чужой тон, с которым говорил милейший и добрейший Василий Ефимович, не говоря уже о теме разговора, которая напрямую касалась его. И не только.

30

Москва

Радзянский не переставал думать о том, что наиболее опасным из всей поганой компании является Вадим Поляков. Полякова нужно было срочно убирать. Однако его смерть тут же свяжут с ним, Арабом. Что дальше — догадаться нетрудно. Хачиров со своими подонками сделают существование Лены в неволе попросту невыносимым. Стало быть, Полякова необходимо устранить таким образом, чтобы подозрение не пало на него.

Когда Лев увидел приставленного к нему Пугало, ключ к решению этой непростой задачи нашелся сам собой. За ним будут следить, чтобы он не наделал глупостей. Однако Николай профан в смысле слежки, к тому же имеет дело с профессионалом, способным провести таких же, как он, профи. Задача Николая сводилась к минимуму: если Араб в течение, скажем, десяти-двенадцати часов пропадет из поля его зрения, ему надлежит сообщить об этом Руслану. Не исключено, что Радзянский мог показать строптивость и отправиться в Гемлик. Строптивость — громко сказано, для этого Льву нужно было потерять голову. Тем не менее Хачиров решил перестраховаться и привязал Пугало к Арабу, давая Радзянскому возможность ликвидировать Полякова.

В распоряжении Льва оказалось ровно столько времени, чтобы осуществить свой план, — Иванов на четыре дня уехал за границу. Просидев вечер за бутылкой любимого армянского коньяка, Радзянский уже в деталях знал, как осуществит акцию. Изредка он подходил к окну, наблюдая за машиной Николая. Около одиннадцати вечера тот снялся с места и дал знать о себе телефонным звонком в половине седьмого утра. Трубка безмолвствовала, но Араб на сто процентов был уверен, что сопенье на том конце провода принадлежит Николаю.

— Коля, — выговорил ему Радзянский, — не звони мне раньше девяти.

В трубке раздался приглушенный лай бультерьера, словно это Пугало, внезапно разоблаченный, пролаял в ответ, — и сразу последовали короткие гудки.

Лев рассмеялся.

Город, как всегда в летнее время, быстро стряхнул с себя сон, взбодрился от суеты дачников, спешащих на электричку, и умылся коротким освежающим дождем.

Радзянский проигнорировал курящего в своей машине Пугало и направился к автобусной остановке, где сразу же остановил такси. Усаживаясь, покачал головой: «Жигули» Николая готовы были следовать за ним всюду.

Выйдя у метро «Сокольники», Лев нащупал в кармане жетон и быстро прошел к эскалатору. Бросив взгляд назад, увидел мечущегося в очереди к кассам Пугало, у которого жетона не было. Зато, как всегда, присутствовали милиционеры, готовые пресечь любое правонарушение. «Господи! — издевался над парнем Радзянский. — Сейчас он упустит меня!»

Наглость — второе счастье, и Николай, навлекая на свою голову проклятия очереди, протиснулся к кассе.

Пугалу хватило ума извиниться перед очередью так, что его слова были услышаны милиционерами. Его миновал контроль с их стороны. Молоденький сержант с пониманием отнесся к молодому человеку, который на ходу, еще раз извинившись, посетовал, что опаздывает.

Когда Пугало ступил на эскалатор и, выискивая глазами Араба, ускорил шаг по движущейся ленте, Лев уже достиг перрона и вошел в вагон. Он встал у закрывшейся двери и сделал вид, что не замечает Николая, судя по артикуляции, матерящегося вслед набирающей скорость электричке.

В автосалоне «Трейд-Моторс», расположенном на Балаклавском проспекте, 33, Лев не нашел нужной ему машины. Менеджер посоветовал ему обратиться в автосалон «Пионер» на Ленинградском проспекте либо в «Роскон-Континент». И сделал больше, позвонив и в тот и в другой магазин.

— Ну вот, — сообщил он, закончив разговор, — машина, которой вы интересуетесь, есть в «Роскон-Континенте».

Седан «БМВ-525» 1995 года выпуска сразу обратил на себя внимание Радзянского. Не отличающийся цветом от машины Араба, он пробежал сто десять тысяч километров по дорогам Бельгии, имел такую же рядную «шестерку» объемом 2,5 литра и мощностью 192 лошадиные силы, пятиступенчатую механическую коробку передач и стоил четырнадцать тысяч восемьсот долларов.

Лев заглянул в салон, впрочем, без особой необходимости: седаны этой серии имели одинаковую обшивку дверей, кресла, руль, приборную панель и центральный тоннель — все без изысков, но очень удобно. Если поставить рядом его машину и эту, отличий обнаружить не удастся.

Он заплатил за «БМВ» наличными, попросил, чтобы ее оставили в салоне до завтра, и, не откладывая, решил посетить еще одно заведение.

С частным охранным предприятием «Сейф» он заключил договор о перегоне машины из Москвы в Туапсе, поставив условия: на автостоянке в Туапсе с машины снимут номера, которые первым рейсом самолета вместе с документами доставят обратно в Москву.

Нотариальная контора находилась в одном здании с «Сейфом», оформление доверенности на перегон машины заняло не больше двадцати минут. Обговорив детали, Радзянский попрощался с директором охранной фирмы и добрался на метро до своего магазина.

Этот отрезок времени пошел Пугалу на пользу: его машина стояла напротив магазина. «Парень приобретает чувство предвидения», — усмехнулся Араб.