Среда обитания

АНОНИМНЫЙ ЗАКАЗЧИК Роман

Ночь была душная, и Колокольников почти не спал. Нудно гудели комары. От них не спасали ни марля, набитая на окно веранды, ни приторный одеколон «Гвоздика», которым Леонид Иванович, просыпаясь каждые полчаса, мазал себе шею и лоб. Часа в два пошёл ленивый дождь. Мерно барабанили по железной крыше редкие капли, собирались в струйки и гулко стекали по желобу в пустую бочку. Колокольников почувствовал, что наконец-то засыпает, но скоро надо было вставать — он твёрдо решил выехать сегодня на залив, на рыбалку. Полежав ещё немного, он осторожно, чтобы не разбудить жену, оделся, взял приготовленный с вечера свёрток с едой и вышел на крыльцо. Поёжившись от охватившей его сырой прохлады, Леонид Иванович натянул на голову капюшон, взял из сарайчика вёсла и удочки и двинулся по лесной тропинке к заливу. С нарастающим гулом набирала от станции скорость первая электричка. «Или последняя?» — усмехнулся Колокольников, вспомнив, как однажды он приехал на дачу этой электричкой после встречи с друзьями и долго доказывал жене, что торопился именно на последнюю электричку, а она сердилась и говорила, что он совсем отбился от рук и позволяет себе приезжать первой утренней электричкой.

Снова стало тихо, и Колокольников услышал, что впереди кто-то идёт. «Николай Николаевич меня опередил, что ли? — подумал он. — Вот ведь, злодей, и не предупредил!» Николай Николаевич, его приятель по рыбалке, снимал на лето дачу рядом, метров на триста подальше, в глубине леса. Колокольников прибавил шагу, но человек впереди шёл быстрее. Было слышно, как грузно перепрыгивает он через кочки и сосновые корни. Шум идущей по шоссе машины заглушил шаги. «Ну вот, на шоссе-то я тебя и перехвачу», — улыбнулся Колокольников в предвкушении того, как выговорит Николаю Николаевичу за отсутствие рыбацкой солидарности. В это время раздался глухой удар, а потом резкий скрип тормозов. Ночной лес утробно ухнул, повторив эти звуки, и затих. В наступившей тишине Колокольников услышал, как резко хлопнула дверца машины, и понял, что случилось несчастье. Бросив вёсла и удочки, он побежал к шоссе, повторяя: «Ну что же он летит не глядя, ну что же он летит…» В том, что несчастье произошло с соседом, Колокольников не сомневался.

Он выскочил из кустов на шоссе слишком поздно. Белая машина, — Леонид Иванович машинально отметил, что машина белая, «Жигули», и что у неё погашены огни, — уходила за поворот. Тёмным пятном на мокром асфальте распластался человек. Колокольников бросился к нему и чуть не упал, наступив на блестящий металлический предмет. Нагибаясь к лежащему, он ещё подумал: «Вот ведь как стукнул, подлец, машина чуть не развалилась».

Это был не Маслеников. На асфальте лежал большой, грузный мужчина. Колокольникову показалось, что пострадавший — негр, но он тут же понял свою ошибку. Лицо было тёмно-багровым от удара. «Надо его перевернуть», — решил Колокольников и взялся за мокрый плащ, запоздало вспомнив, что в таких случаях до приезда «скорой» и милиции лучше всё оставить на своих местах. «А если он жив? Пусть умирает?» Он с трудом перевернул человека на спину, опустив, почувствовал неестественную мягкость, словно это был не человек, а набитый тряпьём манекен. Ни стона, ни звука. Ни единого толчка пульса. Леонид Иванович долго держал остывающую руку в надежде, что сможет уловить хоть слабое биение пульса, но человек был мёртв.

«Какая же сволочь!» — со злой тоской подумал Колокольников об удравшем водителе.

— Сволочь! Сволочь! — повторил он громко и оглянулся. Шоссе было пусто. Ни машин, ни людей. Метрах в двух от потерпевшего в траве валялся маленький чемоданчик. Видать, от удара он отлетел в сторону и раскрылся. В чемоданчике, каждый в своём гнезде, лежали аккуратно разложенные инструменты. «Наверное, какой-нибудь слесарь-водопроводчик», — решил Колокольников. Он встал с мокрого асфальта, закрыл чемоданчик…

Ближайший телефон был в санатории «Приморский», в километре от места аварии. Колокольников подумал о том, что хорошо бы оставить кого-нибудь здесь… Но до дому идти так же, как и до санатория, других дач поблизости не было. Пока он раздумывал, поглядывая в ту сторону, откуда пришёл, ему почудились шаги на тропинке.

— Эй! Есть тут кто-нибудь? — крикнул он громко. Никто не отозвался, и Колокольников, ещё раз взглянув на мертвеца, побежал по шоссе к санаторию, на ходу роясь в карманах в поисках «двушки». «Двушки» не оказалось, и он тут же вспомнил, что и «скорую» и милицию можно вызвать без монетки.

Первым он набрал милицейский номер. «Милиция», — тут же отозвался приятный девичий голос.

— На пятьдесят пятом километре Приморского шоссе человека сбили, — сказал Колокольников.

— Соединяю, — деловито сказала девушка.

С минуту в трубке были длинные гудки, потом уже отозвался мужской голос:

— Дежурный отделения ГАИ…

Выслушав Колокольникова, дежурный спросил:

— Кто говорит? Назовитесь!

Колокольников назвал себя. Потом прибавил:

— Я живу на Лесной, сто двадцатая дача.

— «Скорую» вызывали?

— Нет ещё.

— Сами вызовем, — сказал мужчина. — Сейчас выезжает патрульная машина.

Колокольников повесил трубку, вышел на шоссе и медленно побрёл назад.

Машин на шоссе не было. Он подходил уже к повороту, за которым всё произошло, когда сзади послышался шум приближающегося автомобиля. Колокольников отступил к обочине, оглянулся и увидел милицейский «уазик». Он замахал руками, «уазик» затормозил, сидевший справа милиционер открыл дверцу.

— Это я вызывал милицию, — сказал Колокольников.

— Далеко? — спросил милиционер.

— Рядом. За поворотом.

Милиционер обернулся, сказал кому-то сидящему на заднем сиденье:

— Подвинься, Буряк. Возьмём гражданина.

Это «возьмём гражданина» не понравилось Колокольникову. Усаживаясь на продавленное сиденье, он подумал с обидой: «Вот и старайся, бегай по дождю, вызывай милицию, а они тебя „гражданином“». Но подумав так, он тут же застыдился: «Милиция-то тут при чём? Разве для милиции я бегал?»

И острой болью кольнула жалость к погибшему. Вот ведь как бывает, ночь, тишина, даже птицы спят, не летают, а человек выскочил из кустов не раньше и не позже, а именно в тот миг, когда по шоссе проносился единственный автомобиль. Ну, догони Колокольников мужчину, перекинься с ним парой слов, и автомобиль проскочил бы мимо. Или водитель вдруг решил бы закурить, полез за сигаретой, раскурил её и непроизвольно сбавил скорость, а человека на шоссе уже нет, успел перебежать…

— Вы водитель? — прервал его размышления милиционер. Теперь Колокольников уже разглядел три звёздочки на его погоне.

— Водитель? — не понял Колокольников.

— Ну да?! Виновник наезда — вы?

— Да что вы! Я на рыбалку шёл. И вдруг удар…

— Рыбалка — дело хорошее, — мечтательно произнёс мужчина в штатском, сидевший рядом с Колокольниковым на заднем сиденье. Тот, кого называли Буряком.

— Притормаживай, Федя, — сказал старший лейтенант шофёру и повернулся к Колокольникову: — Ну, так где это произошло?

— Вот! — протянул руку Леонид Иванович, показывая на шоссе. — Именно здесь. Вот он… — Последние слова его словно повисли в воздухе. Шоссе было пусто. Ни погибшего, ни чемоданчика…

— Что за чёрт! — выругался Колокольников. — Это же место! — он оглянулся назад, увидел знакомый поворот. — А может, не доехали? — Он сказал так на всякий случай. Он знал, что не мог ошибиться, что именно здесь произошло несчастье.

— Федя, подъехай ещё чуток, — приказал старший лейтенант.

Они проехали метров триста. Лес тут был реже, совсем другой, справа сквозь сосны синел залив. Ужо светало.

— Да что я! — в сердцах сказал Колокольников. — Каждую кочку тут знаю — столько лет живу! Там же, конечно, там, где я сразу показал. От наших домов тропинка на шоссе выходит. Я на ней вёсла и удочки оставил.

Шофёр молча, теперь уже не дожидаясь команды начальства, развернулся. Никто не проронил ни слова.

Колокольников показал, где остановиться, первым вылез из «уазика». Накинув плащи, выбрались из него старший лейтенант и Буряк.

Леонид Иванович подошёл к тому месту, где узкая тропка выныривала из густых кустов на асфальт.

— Вот она, дорожка! Он шёл впереди — я его слышал. Потом удар, я побежал, а машина уже к повороту приближается.

— Какая машина? — спросил старший лейтенант.

— «Жигули». Белые «Жигули». Огни, подлец, погасил. Номер было не разглядеть…

— А модель?

Колокольников пожал плечами:

— Я в них не очень разбираюсь.

— Ну, а дальше что? — с ехидцей спросил Буряк. — Пока голову искали, ноги встали и пошли?

— Да что вы! Так не шутят! — растерянно сказал Колокольников. Он был совсем сбит с толку. Куда действительно мог подеваться этот человек?

— Ты, Буряк, полегче. Для шуток — время слишком раннее, — спокойно сказал старший лейтенант и уставился на Колокольникова.

— Вот здесь он лежал. Здесь, — показал Леонид Иванович. — Я побежал, опустился на колени. Лицо… — он безнадёжно махнул рукой. — Пульса не было. — Колокольников вспомнил про чемоданчик и рассказал милиционерам.

— Чемоданчик, чемоданчик, — проворчал старший лейтенант, — куда человек подевался?! Вас как зовут? — спросил он неожиданно.

— Леонид Иванович.

— Вы не обижайтесь, Леонид Иванович, а может быть, вам всё это… — он покрутил рукой, — показалось?

Колокольников хотел сказать в ответ какую-нибудь резкость, но вместо этого горько усмехнулся:

— Действительно, можно подумать невесть что.

— Вот именно, — значительно сказал старший лейтенант. — У нас, конечно, разные случаи бывают. Произойдёт наезд на человека, а он вскочит, отряхнётся — и бежать. Шок. А потом окажется — весь переломан. Месяцами в больнице лежит. Бывает и по-другому… — Он опять впился своими жёлтыми глазами в Колокольникова, словно хотел убедиться, можно ли ему доверять.

— Вы, может, думаете, что я пьян? — обиделся Леонид Иванович.

— Не думаем, но… — Милиционер пожал плечами.

— Всяко бывает, — вставил Буряк. — Иной раз такого наслушаешься! — и добавил: — Но вы на свой счёт не принимайте.

— Давайте ещё раз по порядку, — сказал старший лейтенант. — Откуда вы на шоссе вышли?

Колокольников сошёл с обочины в канаву, показал на просвет среди зарослей.

— Ну-ну! — подбодрил его милиционер. — А потерпевший? Он где лежал?

— Я выскочил… — Колокольников в два прыжка преодолел канаву и остановился. — Он лежал там… Где вы стоите. Я кинулся к нему. — Тут он вспомнил, что чуть не упал, наступив на какую-то железку, и наклонился, разглядывая асфальт. — Железка здесь валялась, наверное, из чемоданчика выпала…

— Где же ваша железка? — спросил Буряк.

— И железки нету, — пожал плечами Колокольников. — Да ведь какие-то следы должны остаться? Кровь?

Старший лейтенант вздохнул:

— В такой дождь? Ладно, — наконец решился он. — Сейчас кусты обшарим. — И, повернувшись к Буряку, кивнул на машину. — А ты с отделением свяжись, пускай они обзвонят больницы. Может, пока товарищ бегал до санатория, потерпевшего кто-то подобрал да в больницу отправил.

Буряк забрался в «уазик», стал дозваниваться по радиотелефону.

— Ну, показывайте, Леонид Иванович, откуда вы шли, — попросил старший лейтенант.

Колокольников спустился с шоссе, пошёл по тропинке первый. Старший лейтенант двинулся за ним.

— Тут я и шёл от дома. Услышал удар — вёсла и удочки сюда бросил. — И опять, как на шоссе, встал как вкопанный — ни вёсел, ни удочек не было. Он нагнулся, пошарил в траве, раздвинул кусты — ничего. Прошёлся дальше по тропинке. Вёсла и удочки словно корова языком слизнула.

— Д-а-а… — многозначительно крякнул старший лейтенант и, видя растерянность Леонида Ивановича, добавил: — С удочками вы потом разберётесь. Давайте пострадавшего искать.

За кустами, на шоссе послышался шум подъезжавшего автомобиля. Скрипнули тормоза, хлопнула дверца.

— «Скорая» приехала, — сказал старший лейтенант. Он рванулся было к дороге, но тут же остановился и махнул рукой: — Ладно, Буряк им всё объяснит.

Часа два они прочёсывали окрестности, расспрашивали дачников. Никто не слышал ни скрипа тормозов, ни удара. Никаких следов сбитого машиной человека не было.

Когда они снова подошли к «уазику», Колокольников расстроенно сказал:

— Так же не может быть! Ведь мёртвый он был, мёртвый.

— Был да сплыл. Подождём, может, сам объявится, — ответил старший лейтенант.

«Объявится!» — Колокольников вспомнил тёмное от удара, словно расплющенное лицо сбитого мужчины и с тревогой спросил:

— Что же теперь делать?

Старший лейтенант молча пожал плечами и, забравшись в машину, захлопнул дверцу, а Буряк, высунувшись из «уазика», тихо, со злостью бросил:

— Была б моя воля, посадил тебя на неделю за ложный вызов.

«Уазик» умчался, а Колокольников в полной растерянности остался стоять на обочине.

— Посадил бы за ложный вызов… — прошептал он сердито. — Тоже мне, пень порядочный! Лишний раз его потревожили! Да если б напрасно.

«Что же они, решили, что я шутки шучу?! — с запоздалой обидой подумал Колокольников. — Зря тут бегаю под дождём!»

Он вдруг почувствовал, что промок до нитки — не спас и старенький капитанский плащ. Мокрые штаны прилипали к ногам, в ботинках хлюпало.

— Не-е-ет, я вам больше не помощник, — пробормотал Колокольников. — Дудки! Надо скорее домой, в тепло.

Он прошёл метров сто по шоссе, до тропинки, которая вела к посёлку. По дороге уже мчались машины, большие пригородные автобусы стремительно катили по асфальту, оставляя за собой облака выхлопных газов, перемешанных с мелкими капельками воды.

На том месте, где он оставлял вёсла и удочки, Колокольников задержался ещё раз, ощупал каждый куст, а вдруг они с лейтенантом недоглядели?

«Собаку надо было бы пустить, — подумал Колокольников, выбираясь на тропинку из мокрых зарослей. — Она бы нашла». Но мысль о собаке, ищущей удочки, и самому ему показалась вздорной, и Колокольников с каким-то даже удовлетворением подумал: «Не моя забота! Не хотят, пусть не ищут. Потом всё равно откроется, и будет этот Буряк иметь бледный вид». Он был особенно зол на Буряка, наверное, за угрозу.

«Ничего-ничего, — думал Колокольников, чуть-чуть разогреваясь от быстрой ходьбы. — Ничего-ничего! Удочки куплю новые. С первой получки. Пока — из берёзы вырежу. Вёсла вот жаль. Но тоже ничего. Кажись, у Николая Николаевича в сарае какое-то старенькое веслишко валяется. А сейчас приду домой, в тёплую постель нырну. Валюша мне чайку горячего даст… Э-э, да что чайку — после такой встряски можно и водки! А Буряк пускай злится, пускай думает, что я его разыграл…»

Валентина ещё спала. Услышав, что открылась дверь, она спросила сонным голосом:

— Лёня, ты?

— Я, маманя.

— Чего так быстро? Клёва нет?

— Ещё какой клёв! — бросил Колокольников. — Такого клёва у меня за всю жизнь не было.

— Лодку, что ли, украли? — Валентина никак не хотела верить в удачный клёв. Её многолетний опыт говорил совсем о другом.

Колокольников скинул с себя мокрую одежду, натянул пижамные штаны, Валентинин махровый халат.

Жена наконец совсем проснулась и спросила озабоченно:

— Ты почему так суетишься? Стряслось что?

Колокольников не ответил. Он достал из буфета бутылку водки, налил полстакана, потом отломил от буханки корку хлеба, положил на неё кусок сыра. В кургузом халатике, со стаканом в одной руке и бутербродом в другой, он появился перед женой.

Увидев его в таком одеянии, да ещё с лохматой мокрой головой, Валентина ахнула:

— Перевернулся?!

Дурашливо постучав зубами о стакан, Колокольников выпил водку и, жуя бутерброд, принялся рассказывать.

Время от времени жена перебивала рассказ Колокольникова, переспрашивала, возмущалась удравшим водителем. Она никак не хотела верить, что попавший под машину мужчина умер.

— Откуда ты знаешь? Ты что, врач?

— Я же пульс щупал, — доказывал Колокольников. — Переворачивал мужика.

— Не смеши. Кровь из пальца боишься дать, а тут — мертвеца переворачивал. Наверняка мужчина очухался под дождиком и ушёл. Не переживай зря!

— Нет, — мотал головой Колокольников. — Это видеть надо. Раз увидеть — и никаких сомнений. — Он уже согрелся, выпитая водка теплом разлилась по телу, слегка кружила голову. — С этим мужиком всё ясно. Но милиция! Милиция меня удивила! Даже протокола не оформили.

— И хорошо, что не оформили, — успокоила его жена. — Составили бы протокол — по следователям бы месяц ходил, доказывал, что не приснилось. Лёня! — вдруг словно что-то вспомнив, сказала она. — Какие у тебя вёсла пропали?

— Как какие? Мои.

— Их же у тебя на прошлой неделе украли. Сам вчера сказал, что с камней ловить будешь.

— Сказал, сказал… — нахмурился Колокольников. Вёсла у него действительно украли. Прямо из сарайчика. Но он попросил плотника из посёлка, и тот за червонец выстругал ему новые. Жену он до поры до времени в эту операцию не посвящал, чтоб не ругала за непредвиденный расход. Валентина и так считала, что он тратит на свои рыбацкие прихоти слишком много денег.

— А я-то, дура, уши развесила, — засмеялась Валентина. — Рассказываешь мне байки. Как только сразу не сообразила?

— А я-то, а я-то! — передразнил жену Колокольников. — Я-то тебе дело говорю. Такое не придумаешь…

— Не расходись, не расходись, — попробовала успокоить его жена. — В следующий раз поскладнее придумай. А то — человека машина сбила! Удочки и вёсла украли! В огороде бузина… — Валентина улыбнулась. — Этот твой мертвец небось и прихватил удочки с вёслами?

— Тьфу! — зло бросил Колокольников, вышел из комнаты и лёг на веранде, на стареньком скрипучем диванчике. Но заснуть так и не смог.

Старший лейтенант Орехов, тот, что приезжал вместе с Буряком по вызову Колокольникова, в восемь утра сменялся с дежурства. Сидя перед раскрытой книгой регистрации происшествий, он мучился над вопросом — как записывать в неё ложный вызов на пятьдесят пятый километр? Казалось бы, такое простое дело — приехали на место происшествия, а происшествия никакого не оказалось — ни машины, ни трупа, никаких следов. Одни разговоры. Можно бы и записать категорично: ложный вызов. Тем более они с Буряком провели все положенные в таких случаях действия — осмотрели место, указанное заявителем, обзвонили больницы, облазали вдоль и поперёк все кусты. Чего бы ещё?! Но Орехов был человеком осторожным, ему и впросак не хотелось попасть — чем чёрт не шутит, вдруг наезд всё-таки был? Тем более что сам лейтенант готов был верить Колокольникову, но боялся показаться простаком.

— Алексей, ты чего над книгой колдуешь? — вывел Орехова из глубокого раздумья Буряк. — Давай быстро, есть машина до Сестрорецка.

Упускать попутную машину лейтенанту не хотелось, и он, решившись наконец, написал: «При выезде на место происшествия не было обнаружено ни потерпевшего, ни следов наезда. В ближайшие больницы пострадавших в автодорожных происшествиях не доставляли. Работа со свидетелем будет продолжена».

«Тут комар носа не подточит, — с удовлетворением думал Орехов, усаживаясь в машину рядом с Буряком и ещё одним инспектором ГАИ. — Съезжу завтра для очистки совести к этому Колокольникову, порасспрошу ещё. Случись что — дело не закрыто, работа проводится…»

Поднялся Колокольников часа в два. Они словно сговорились с женой и об утреннем происшествии даже не упоминали. Сыну, поинтересовавшемуся рыбалкой, Колокольников сказал, что удочки украли.

Они мирно пообедали, разговаривая о всякой всячине — о том, что отпуск кончается, не за горами сентябрь, сыну Володьке в школу, нужна новая форма, из старой вырос. После обеда втроём сходили на залив, выкупались. Переходя шоссе, Леонид Иванович хотел было показать Валентине место, где машина сбила человека, но удержался, подумал: опять с вёслами привяжется. Да и Володьке незачем об этом знать. Он парень впечатлительный. От взгляда на асфальт, где ещё совсем недавно лежал сбитый мужчина, у Колокольникова опять сделалось неспокойно на душе. «Нет, этого дела я просто так не оставлю», — подумал он.

Ближе к вечеру он сходил к своему соседу по даче, режиссёру драматического театра Грановскому. Леонид Иванович знал, что Грановский дружит с одним из работников милиции. Он даже видел пару раз этого высокого, хмуроватого человека, когда тот приезжал на воскресенье к Грановскому. Звали его Игорь Васильевич, а фамилии Колокольников не помнил.

— Так дорожные происшествия не по его части, — сказал Грановский, выслушав рассказ Леонида Ивановича. — Корнилов в уголовном розыске работает, воров да убийц ловит!

— Вот и хорошо, — кивнул Колокольников. — Тут тоже убийца…

Грановский хотел возразить, но Леонид Иванович засмеялся и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Всё понимаю. Не его епархия. Но я у тебя видел этого Корнилова, он мне понравился — серьёзный мужик. На него, видать, положиться можно. Вот ты меня и сведи с ним. Завтра же.

— Это правда, — согласился Грановский, — положиться на него можно. Отвезу тебя завтра к нему, а там сами разбирайтесь.

Возвращаясь от Грановского, Леонид Иванович подумал, что неплохо бы изложить всё, что он видел, письменно и идти к Корнилову с готовой бумагой.

Силу бумаги Колокольников знал хорошо. Он работал в патентном бюро научно-исследовательского института и почти всё своё рабочее время отдавал изучению всяческих прожектов, присланных в бюро, и ответам на письма. А уж если какой-нибудь изобретатель сам приходил в бюро, то с ним всегда было проще.

Во-первых, за долгие годы Леонид Иванович уже мог безошибочно отличить серьёзного изобретателя от настырного прожектера. А во-вторых, отделаться от рискнувшего заявиться в патентное бюро человека было, как говорится, делом техники. Поговорили, разошлись, и не надо ломать голову над обтекаемыми формулировками письменного отказа. Отказывать же приходилось многим. Из ста изобретателей восемьдесят оказывались на поверку фантазёрами.

Дома Колокольникову не сиделось. Хотелось пройтись по дюнам вдоль залива, посмотреть, много ли рыбаков выехало на вечерний лов. В стороне Кронштадта на позолоченной ряби залива и впрямь темнело десятка полтора тёмных точек. «На Восточной банке ловят, — с завистью подумал Колокольников, прикрывая глаза от закатного солнца. — Кучно встали. Наверное, клёв хороший». Свежий ветерок наносил от воды запах водорослей, рыбы. К этому примешивался лёгкий привкус дымка — мальчишки жгли костёр из сухого плавника.

— Эх, сорвалась моя рыбалка, сорвалась, — шептал Леонид Иванович. Вид спокойного залива, лёгкое шипение волны, окатывающей гранитные валуны, всегда действовали на него умиротворяюще.

«Нет, Валентина не права, — думал он. — Удочки мои и вёсла „жигулёвец“ прихватил. Тот, кто наехал. Решил, что они принадлежат попавшему под машину мужику. Ну, и чтобы уж никаких следов — вместе с трупом в машину закинул. Вот ведь как всё продумал, подлец! — Колокольников даже покачал головой, дивясь тому, какая стройная картина складывается в его голове. — Дождина хлещет, на шоссе ни машин, ни людей. Решил, наверное, что потерпевший на рыбалку шёл, а раз с вёслами, значит, на лодке, значит, в залив собирается податься. В залив на час не ходят. Считай, что целый день человека могут не хватиться. Да… Ловко, ловко всё сложилось. Ловко. А когда хватятся, что пропал человек, никому и в голову не придёт, что его машина сбила. И может гулять подлец спокойно и ничего не бояться».

От сознания того, что где-то по белу свету будет гулять безнаказанно преступник, у Колокольникова испортилось настроение. Как и большинство скромных простых людей, он всегда очень остро чувствовал несправедливость, был чуток к чужому горю, неделю мог ходить расстроенным из-за того, что увидел по телевидению какой-нибудь кошмарный несчастный случай или очередную жертву итальянских террористов.

По песчаным дюнам Леонид Иванович дошагал до большой гряды валунов, уходившей метров на сто в залив. Здесь, в маленьком затончике, ютилось несколько лодок, в том числе и крашенная в голубой цвет плоскодонка Колокольникова. Лодки были прикованы цепями к огромному старому бую, на три четверти занесённому песком. Но это не спасало от того, что время от времени какая-то из них бесследно пропадала. Или транзитные хулиганы, сделав ночью привал у гряды, выламывали из лодок сиденья на костёр, а то и сжигали всю лодку. Убедившись, что на этот раз никакое стихийное бедствие не постигло тихую гавань, Колокольников вышел на шоссе.

Молодой крупный мужчина в потёртом кожаном пиджаке разгребал на обочине гравий и сухие листья толстой палкой. Леонид Иванович остановился — мужчина рылся как раз на том месте, где произошло несчастье. «Из милиции, что ли, прислали? — подумал Колокольников. — Если так, то молодцы. Зря я о них плохо подумал». Он подошёл к мужчине и поздоровался. Увлекшийся своими поисками, тот вздрогнул от неожиданности и резко обернулся к Колокольникову. Круглое его лицо было испуганное и злое.

— Чего надо? — спросил он недружелюбно.

— Ничего, — пожал плечами Колокольников. — Я просто хотел предложить вам свою помощь. Вы ведь из милиции?

— Иди ты! — Глаза у мужчины стали белые от злости. Леонид Иванович отпрянул. Ему показалось, что человек этот сейчас размахнётся и ударит его палкой. — Придурок! Я здесь деньги потерял, — прошипел он и, повернувшись к Колокольникову спиной, быстрыми шагами пошел прочь.

«Никакой он не милиционер, — приходя в себя, с опозданием догадался Колокольников. — А если нет, то чего он тут искал?»

— Эй! Постойте! — крикнул Леонид Иванович. От волнения голос у него сорвался на фальцет. — Постойте! — Он пошел следом, но мужчина вдруг круто свернул в лес.

«Там он меня и прирежет, — подумал Колокольников и остановился. — Да и как я его один задержу?! Может, он снова придёт?»

Колокольников вернулся к тому месту, где рылся мужчина, и спрятался в кустах.

«Здесь он меня не заметит, — решил он. — А мне всё видно. Надо его хорошенько запомнить». Наблюдая за дорогой, он стал вспоминать мужчину, его лицо, волосы, костюм. И ужаснулся от того, что ничего не мог вспомнить. Только белые от ярости глаза и толстую палку.

По шоссе проносились машины, с весёлым гомоном прошла большая группа молодёжи.

— А я буду купаться! — упрямо бубнила высокая стройная девица. — Всё равно буду! — Колокольников не слышал, что говорила ей подруга, но девица всё твердила: — Буду, буду! Буду купаться!

У тропинки, ведущей к поселку, остановилась чёрная «Волга». Из машины вышел ещё один сосед Колокольникова, профессор Пашаев. У Леонида Ивановича мелькнула мысль — позвать Пашаева и вместе догнать того мужика с палкой. Но тут же он подумал, что мужика давно и след простыл, а Пашаеву надо будет объяснять всё сначала, а объяснять Колокольникову не хотелось.

— Завтра в восемь, дорогой! — сказал Пашаев шофёру.

Хлопнула дверца. Заиграла музыка. Наверное, шофёр включил радиоприёмник. Машина развернулась и, набирая скорость, помчалась к Ленинграду. Пашаев прошёл совсем рядом с Колокольниковым — можно было протянуть руку и схватить Омара Ахмедовича за широкую штанину.

— Тьфу, забыл в кабинете сейф закрыть! — неожиданно выругался профессор и остановился в нерешительности. Но машина уже ушла. А Пашаев, покряхтывая, — ишиас, видать, разгулялся, — направился к даче.

«Я тебе про сейф когда-нибудь напомню», — усмехнулся Колокольников.

Мужик не появлялся. «И не придёт! — решил наконец Леонид Иванович. — Наверняка шофёр. Тот, что сбил человека. А я его милицией спугнул. — Колокольников от кого-то слышал или читал, что преступников тянет на то место, где они совершили преступление. — Этого не просто потянуло! — сердито подумал Леонид Иванович. — Он тут искал что-то. Проверить хотел, не забыл ли чего впопыхах утром?»

Уже не таясь, Колокольников выломал ольховую палку и вышел на дорогу. Но палка не пригодилась — солнце ушло за вершины сосен, на дорогу легла сиреневая тень, и он с трудом разбирал, что там выгребается из-под палки на ещё не просохшем песке обочины. Колокольников положил палку рядом — на всякий случай — и, став на корточки, принялся метр за метром разглядывать песок. Иногда он просто ощупывал землю, отбрасывая жухлые листья, окурки, пробки от бутылок. Он даже нашёл три копейки, но монета была старая и позеленевшая. Наконец на песке что-то тускло блеснуло. Колокольников протянул руку и поднял новенькое сверло. «На эту штуку я наступил утром, — обрадовался он. — Конечно! И чуть не растянулся! Вот вам и подтверждение. Свёрла — не пробки от бутылки, просто так на дорогах не валяются».

Он повертел сверло в руках — оно было совсем новое — и, спохватившись, положил во внутренний карман пиджака. «Зря я его полапал, может, следователь там какие-нибудь следы рассмотрит», — подумал Колокольников и пошагал к дому.

В городе уже несколько недель стояла жаркая погода. Ночью с залива ветер наносил низкие рваные тучи. Косой дождь стремительно стегал по нагретым за день крышам, по размякшему асфальту и тут же испарялся. Сизый туман смешивался с дымами ТЭЦ, с бензиновыми парами и плавал над улицами, пока раннее солнце не осаживало его мелкими капельками на неуклюжих скамейках в парке, на гранитных парапетах набережных. Капельки тут же высыхали, и вместе с ними исчезало всякое воспоминание о короткой ночной прохладе.

Никогда ещё за последние дни Евгений Жогин не чувствовал себя настолько свободно и беззаботно, как сейчас. А это субботнее утро показалось ему особенным. Проснувшись, он долго лежал не открывая глаз, сладко потягиваясь, ощущая всем телом, как чисты крахмальные простыни, как податлива и пружиниста широкая постель. Из кухни доносился приглушённый дверями шум воды, позвякивание посуды — Люба готовила завтрак, стараясь не потревожить мужа раньше времени.

Уже месяц, как он вернулся из заключения. Всё это время Евгений радовался вольной своей жизни, наслаждался возможностью в любой момент, хлопнув дверью, выскочить на шумную улицу, пройтись, беззаботно подставив лицо солнцу в толпе, не обращающей на него никакого внимания и потому так приятной ему. Но где-то в подсознании, независимо от него самого и даже большую часть времени никак не проявляя себя, гнездился ледяной мокрый страх. Да, да, именно мокрый, потому что, просыпаясь вдруг среди ночи, Евгений покрывался ледяной испариной. Так же бывало, когда, оставшись один дома, он ложился на диван, включал старенький телевизор и, позабыв всё на свете, переживал чужие актёрские страсти на экране и в это время раздавался резкий, пронзительный телефонный звонок. Телефон успевал прозвонить несколько раз, прежде чем Евгений понимал, что это не сигнал подъёма или тревоги, и, ощущая на спине испарину, хватался за трубку, выдавливая из себя хриплое «слушаю».

Сегодня он проснулся от того, что солнечный зайчик, отражённый большим старинным трюмо, прочертив свой утренний путь по давно выцветшим обоям, скользнул по подушке и остановился на лице. Тяжёлый трамвай, противно скрипя на повороте, прополз мимо дома. Трюмо задрожало, чуть слышно звеня. Словно подхваченный сквозняком, заметался и солнечный зайчик. Жогин открыл глаза и тут же зажмурился. «Ну и спал я сегодня, — подумал он с удовлетворением и улыбнулся. — Ни одного сна не видел». И подумав так, вдруг понял, что не будет больше ледяного, сковывающего страха, когда среди ночи он вскакивал весь в холодном поту, потревоженный кошмарными снами из той, тюремной жизни.

Лучик наконец переместился с его лица на подушку, потом на тёмную спинку деревянной кровати. И снова затрепетал, как жёлтый берёзовый листочек на ветру — мимо дома грохотал очередной трамвай.

«Дрожи, дрожи, — снисходительно усмехаясь, подумал Евгений. — Мы своё отдрожали. Нам теперь конвойный не указ. И пахан нас не пошлёт вместо себя парашу выносить!»

Он отсидел три года — шесть месяцев, пока шло следствие и суд — в «Крестах» на Арсенальной набережной, два с половиной — в колонии на Севере. Отсидел ровно половину того срока, который определил ему народный суд, и освобождён, как было написано в выданной ему справке, «за примерное поведение и хорошую работу».

Спроси его сегодня, жалел ли он, что, поддавшись уговорам одного из дружков по весёлым выпивкам на стадионе — они оба «болели» за одну и ту же команду, — по долгим сидениям после матчей в шумной, пропахшей кисловатым запахом пива и неистребимым духом вяленой рыбы пивной, взялся изготовить инструмент для вскрытия сейфа, Женя, не задумываясь, ответил бы: «да». Но не потому, что горько раскаивался, став соучастником ограбления заводской кассы. Что понял всю трагедию превращения честного человека в преступника. Жогин не научился ещё задумываться над такими истинами. Как маленький ребёнок, схватившийся за горячий утюг, усваивает, что делать этого больше нельзя — будет больно, — но объяснить почему — ещё не в силах, так и он каждой клеточкой своего существа, навсегда, на всю жизнь понял, что годы, проведённые в тюрьме и в колонии, — вычеркнутые из жизни годы. Кто знает, может быть, выздоровление для некоторых начинается именно с таких простых истин? Во всяком случае, Жогин вернулся из колонии с твёрдым убеждением больше уже никогда назад не возвращаться. Не последним аргументом в этом решении стала и жена Любаша, все три года ожидавшая его и поддерживавшая письмами и передачами.

…За завтраком Любаша спросила:

— Женя, тебе в понедельник когда выходить?

— Во вторую смену. — Он улыбнулся. — Понедельник — день тяжёлый. С утра лучше поспать…

Жена задумалась, смешно шевеля пухлыми губами — подсчитала, сколько дней осталось.

— Давай съездим к маме, — закончив свои подсчёты, сказала Люба. — Я возьму на понедельник отгул — у нас получается три дня.

Тёща Жогина, Анна Васильевна, жила в маленькой деревушке в Псковской области. Ехать к ней надо было часа три с половиной автобусом да потом километров семь от шоссе пешком или попутной машиной.

— Нет, Любаша, — мотнул головой Жогин. — Не поедем.

— Почему? Время есть. Она тебя так давно не видела.

— Вот пару месяцев на заводе повкалываю, тогда и поедем, — сказал он ласково, но твёрдо.

Люба хотела что-то возразить, но вдруг смутилась и посмотрела на мужа долгим, задумчивым взглядом, порозовела.

— Ну, конечно, Женя! Конечно, так лучше. Я-то, дура, не сообразила…

Выходные дни они провели весело и беззаботно. Встав пораньше, отправлялись гулять по городу, ездили на Острова, ели шпикачки в чешском баре. Сходили в кино. Бродили по набережным Невы без всякой цели. И Евгений всё рассказывал и рассказывал жене, как он жил «там», рассказывал без утайки, подробно, освобождаясь от прошлого, словно напрочь забывал его, выкидывал из головы.

Но так уж устроена жизнь, что счастье и радость никогда не бывают безоблачными. Стоит только забыться, как судьба тут же напоминает тебе о том, что день сменяется вечером, что кроме света есть и тень, а течение жизни подвержено своим закономерностям, когда за полосой везения следует серия неудач. И потому-то нередко, перед тем как преподнести человеку горькую пилюлю, судьба посылает ему знак — у него вдруг появляется, чаще всего неосознанная, мысль — как здорово всё у меня складывается! Увы, всё меньше и меньше людей умеют распознать этот намек судьбы. Так же, как до поры до времени не чувствует человек, что вдруг в повседневной сутолоке появляется первый сбой в ритме ещё совсем здорового сердца. Но если бы люди всегда были счастливыми, человечество, возможно, могло и поглупеть.

…Однажды вечером, когда Люба ушла на смену, а Жогин лежал на диване с книжкой, зазвонил телефон. Евгений спокойно отложил книгу в сторону, не спеша всунул ноги в шлёпанцы, подошёл к телефону, стоявшему в прихожей, и, сняв трубку, привычно спросил:

— Але?

— Евгения Афанасьевича, — спросил молодой мужской голос.

— У телефона, — лениво ответил Жогин.

— Женя, привет тебе от Лёвы Бура, — весело сказал звонивший.

И спина у Жогина сразу покрылась ледяным потом. Лёва Бур, пожилой «специалист» по сейфам, признанный в лагере пахан, сидел с ним в одной колонии.

— От Лёвы Бура! — повторил мужчина, не дождавшись ответа Жогина, и Евгений понял, что говорит не Бур, а кто-то другой, значительно моложе. Да и не мог говорить сам Лёва — когда они вместе вышли из колонии, Бура оставили на три года на поселении в Архангельской области. Таким был приговор суда. Евгений это хорошо помнил. Бур сказал ему на прощанье: «Не вороти нос от старых друзей, салага. Может, ещё и сведёт судьба».

Жогин тогда промолчал, а Лёва усмехнулся и, наклонившись к уху, прошептал, чтобы не слышали другие заключённые: «Таких, как мы с тобой, умельцев — на всю Европу не больше пяти сыщется. Без нас, кирюха, ни одно крупное дело не обойдётся…»

— Спасибочки за добрую весть, — выдавил наконец из себя Жогин. — С прибытием его…

— С прибытием… — ворчливо сказал собеседник. — Для его встречи ещё оркестр не готов! Не знаешь, что ли? — И без всякого перехода спросил: — Ты один? Говорить можешь?

— Один. А с кем говорить-то? С телефоном-автоматом? — сдерзил, приходя в себя от первого испуга, Евгений.

— Будет время, познакомимся. Коля меня зовут, — дурашливым голосом сказал мужчина. — Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй… Знаешь такого. — И зашептал: — Дело есть. Крутое. Некогда Лёву дожидаться, такой случай раз в три года выпадает. Инструмент нужен. Ты ведь уже пахать начал.

— Нет, — твёрдо ответил Жогин. — Не могу. Сейчас занят. Опоздал ты с заказом… — Он не мог, просто испугался вот так прямо взять и сказать, что не хочет знать никаких Буров, никаких заказов. Что он завязал, завязал навечно со всей этой кодлой, со всеми их делами.

Его собеседник по-своему понял намёк на «занятость» и разочарованно протянул:

— Жа-аль… А мы-то рассчитывали. Может, через неделю?

— Не могу. В цеху всего неделю. Мастер всё время над душой стоит. Не знаю, как первый-то «заказ» выполню.

— Ну, бывай, — быстро сказал собеседник. — Позвоню ещё. Может, надумаешь? — И повесил трубку.

Настроение у Жогина испортилось надолго. «Разыскали, суки! — думал он зло. — Хоть в другой город уезжай. Это небось Лёвина работа. Он меня запродал. — Потом Жогин вспомнил весёлый, молодой голос звонившего. — Не похож он на урку. Не похож! Не тот разговор. Может, милиция проверяет? А я, дурак, уши развесил. Про „заказ“ баки забивать стал! Нет, только не милиция, — тут же успокоил себя Евгений. — Небось какой-нибудь фрайер».

Когда пришла жена, он, по традиции приготовив к её приходу ужин и сидя напротив нее за маленьким кухонным столом, рассказал о звонке.

Люба сначала нахмурилась, а потом махнула рукой:

— Ничего! Позвонили и умылись. Ещё позвонят — отбрешешься. — Она подошла к мужу, села к нему на колени и обняла за шею: — Мы с тобой теперь, Женечка, вдвоём. Отобьёмся.

— Раз уж они знают, что я на завод пошёл, кто-то им сообщил. Может, и у нас в цеху какая шпана околачивается.

— К тому времени и Бур этот растреклятый появится. О тебе и думать забудут.

Ещё с утра Борис Дмитриевич Осокин сказал жене, что после работы он поедет на дачу. Следующий день был у него свободен от консультаций и приёмных экзаменов в институте, и Осокин решил провести его на природе: сходить за грибами, собрать на участке поспевающую клубнику. Он любил, когда выдавалась возможность, побыть в одиночестве, без суеты, без пустых, ненужных разговоров, знать, что не услышит телефонных звонков.

Жене он говорил шутя: короткая разлука — лучший тоник для супружеской жизни.

Последняя консультация у вечерников закончилась в десять. Осокин позвонил домой, но жены не было — зная, что муж едет на дачу, она поехала на Васильевский навестить мать и ещё не вернулась. Осокин поговорил с дочерью. Алёне было шестнадцать, она перешла в десятый класс музыкальной школы, прекрасно играла на рояле, знала французский и вообще постоянно радовала родителей.

— Мама сказала, чтобы ты привё банку варенья, — сказала Алена. — Черничного. Там на крышке написано. И не забыл собрать клубнику.

Осокин хмыкнул:

— Вы бы с мамой о ней так помнили, как я!

— И банку огурцов из подпола, — добавила дочь.

— Принято к исполнению! — шутливо отрапортовал Борис Дмитриевич. — А у тебя никаких заказов?

— Нет, папочка, никаких. Вот когда приедешь… — Алёна таинственно понизила голос: — Тогда… тогда будет заказ.

— Говори сейчас, пока я добрый.

— Нет уж. Сейчас не скажу, а то испугаешься и не приедешь.

— Ого! Значит, что-то серьёзное?! — удивился Осокин. — Это мы ещё посмотрим.

Он повесил трубку, спустился по широкой институтской лестнице вниз, сел в машину и тоже, как и жена, поехал на Васильевский остров, но только не к тёще, а к своему приятелю Коле Рогову, такому же одержимому страстью собирательства человеку, как и он сам.

Борис Дмитриевич, несмотря на свой далеко не юношеский возраст, коллекционировал значки. Их у Осокина было уже за шесть тысяч, но стоило ему услышать про какой-то новый значок, Борис Дмитриевич мог мчаться не только на окраину города, в Гавань, как он поступил сейчас, а даже на край света. Относился он к собиранию значков со всей серьёзностью. Собрание Осокина хорошо знали городские коллекционеры и считали одним из самых основательных. Когда устраивались какие-нибудь выставки, — а они в наше время устраиваются очень часто, — Бориса Дмитриевича всегда приглашали выставиться, и он делал это с большим удовольствием. Экспонировал самые редкие значки, в свободное время постоянно дежурил у стенда, давал объяснения и консультации. Даже тому, что он хорошо знал французский язык, — и помог овладеть им своей дочери, — Осокин был обязан значкам. Когда у тебя такая богатая коллекция, поневоле возникают связи и с иностранными собирателями. То интуристы придут на выставку, и среди них окажется заядлый коллекционер, то кто-то из знакомых приведёт приехавшего в командировку иностранца поглазеть на огромную стену в квартире Осокина, сплошь завешанную значками. Потом завязывается переписка, обмен дубликатами. Короче, без языка не обойтись.

Даже в институте, где Борис Дмитриевич преподавал политэкономию, собирательство создало ему некий ореол, потому что время от времени о коллекции Осокина писали то в «Вечерке», то в молодёжной газете, а один раз даже в журнале «Наука и жизнь». И в этих заметках о его собрании употреблялись ласкающие слух эпитеты: «строго систематизированная», «научная», «глубокая» и прочие другие.

Кто в детские и юношеские годы не был коллекционером? Не собирал марки, монеты, открытки, маленькие календари, минералы или даже складные ножи? Трудно представить себе не переболевшего этой детской болезнью мальчишку. Страсть эта могла не коснуться разве уж какого-нибудь заядлого шалопая, предпочитавшего стрелять из рогатки по воробьям и играть в пристенок, чем охотиться за новой маркой. Но проходят годы, и по разным причинам повзрослевшие собиратели чаще всего забывают о своих коллекциях. Лишь немногие, не лишённые, наверное, известного педантизма и одержимости, остаются верны им всю жизнь.

Николай Петрович Рогов, к которому заехал Осокин, посулил ему в обмен на три значка с изображением животных, — а Рогов именно такие значки собирал — только с козлами, собаками и прочими представителями фауны, — значок добровольного пожарного общества Сейшельских островов.

Обмен состоялся к обоюдной радости, потом Азалия Васильевна, жена Рогова, поила их прекрасным цейлонским чаем.

— Вы слышали, Борис Дмитриевич, что обокрали Завьялова? — спросила Азалия Васильевна у Осокина.

Завьялов, директор ресторана, тоже коллекционировал значки. Но его собрание было хоть и большим, но малоинтересным. Он собирал значки без разбора, все подряд. Зато славился единственным в своём роде собранием альбомов художников-сюрреалистов. Избранные, к их числу принадлежали и Рогов с Осокиным, были допущены к обозрению этой удивительной коллекции.

Реакция Бориса Дмитриевича была однозначной — он сразу же подумал о собрании.

— Да! — подтвердил Рогов. — Все альбомы свистнули. А в придачу разные мелочи, — он ехидно усмехнулся, — вроде драгоценностей и мехов жены, видеомагнитофона и прочей ерундистики.

— А значки?

— Значки не взяли.

У Бориса Дмитриевича отлегло от сердца.

— Не успокаивайся, не успокаивайся! — сказал Рогов. — Залезли опытные воры. Знали, что брать. Кому нужны завьяловские значки? Только дилетантам, мальчишкам, начинающим собирательство.

— Ты не прав, — не согласился Осокин. — У него много хороших значков.

— Ну и что? Нет системы, нет научной основы. Если хочешь — вся коллекция его значков для отвода глаз. Чтобы создать реноме коллекционера. Главное-то альбомы и книжечки. Знаешь, сколько он в них вложил?

— Дураки воры, — сказал Борис Дмитриевич. — Книги почти все на иностранных языках. Они не смогут продать эти книги. Сразу попадутся.

— Да они и не будут продавать. Оставят себе и будут любоваться картинками.

Даже Азалия Васильевна рассмеялась:

— Коля! Что ты говоришь — воры оставят книги себе?! Пополнят свою библиотеку! Где ты видел таких воров?

— Мама, я, слава богу, ещё ни разу не видел ни одного настоящего вора. Ходить в суды у меня нет времени — но я же не в безвоздушном пространстве живу?! Читаю, слышу, что говорят! Вся беда в том, что воров развелось слишком много…

— Да уж, — кивнул Осокин, — что ни день — кого-нибудь обворовали. А милиция…

— Прости, Боря, — перебил его Рогов. — Я не закончил мысль. Так вот — воров слишком много, и воруют теперь не только для того, чтобы потом продать украденное скупщику и неделю жировать на малине. Воруют — и пользуются ворованным сами…

Они ещё поговорили на эту острую тему, а потом уединились на кухне за шахматами.

Когда Борис Дмитриевич взглянул на часы, было уже два. Рогов осторожно, чтобы не разбудить давно уснувшее семейство, проводил Осокина до дверей и подождал, пока тот спустится по тёмной лестнице вниз. Разговор о ворах придал мыслям определённое направление.

— Коля, привет! — негромко крикнул Осокин, благополучно миновавший три тёмных этажа.

Рогов закрыл на все запоры дверь и пошёл в спальню к своей Азалии. А Борис Дмитриевич сел в машину, минуты две прогревал мотор и поехал к Приморскому шоссе.

Перед разведённым Тучковым мостом ему пришлось подождать минут двадцать. Несмотря на позднее время, у моста скопилось много машин — такси, да и личных машин было немало.

Осокин любил ездить по ночному городу. Прямые, свободные улицы, спокойное, без дёргания движение. Без заторов, без нервотрёпки. Из-за чуть приспущенного бокового стекла лицо обдувает свежий ветерок. Лишь изредка на проезжей части возникает одинокая фигура с протянутой рукой или даже загулявшая парочка, больше всего в этот момент мечтающая о домашнем уюте, а потому готовая заплатить любые деньги, только бы их доставили по назначению. Борис Дмитриевич старался никого не подвозить. Подрабатывать таким путём он считал неприличным, да, по правде говоря, и побаивался.

Во время ночных поездок его никогда не покидало чувство уюта, чувство удовлетворённости, что ли. Если холодно — можно пустить в салон чуть-чуть тёплого воздуха. Ровно шумит мотор, зелёным спокойным светом освещена приборная панель, а запоздалые неприкаянные пешеходы только придают твоему комфорту определённую остроту…

Борис Дмитриевич выехал на Кировский. Впереди сомкнутым строем медленно шли поливалки — пришлось сбросить скорость. За Ушаковским мостом поливалки поехали прямо, а Осокин, дождавшись, когда загорится зелёная стрелка светофора, свернул налево, на Приморское шоссе. Из-за поливалок машин на шоссе поднакопилось, и к Лахте неслась уже целая колонна. Какой-то лихач на светлой «Волге», вырвавшись на левую сторону, обогнал колонну, но когда Осокин проезжал пост ГАИ при въезде в Лахту, с этим лихачом уже беседовал инспектор. «Ну что, братец, съел? — усмехнулся Борис Дмитриевич. — Не считай себя самым умным!»

Тысячи комаров и мошек роились в тугих лучах фар. «Надо будет, как приеду, сразу помыть машину», — подумал Осокин. Отмывать присохших к лобовому стеклу и радиатору насекомых было делом нелёгким и хлопотливым, а Борис Дмитриевич относился к своим «Жигулям» очень бережно и содержал в большом порядке.

За Солнечным он ехал один. Несколько крупных капель ударили в ветровое стекло, и тут же машина въехала в полосу дождя. Остро запахло хвоей, свежестью, начинающими вянуть травами. Мысли у Бориса Дмитриевича разбегались — он с удовольствием думал о том, что день у него свободный, есть время пойти за грибами. Потом ему вспомнилась украденная коллекция Завьялова, и он покачал головой. От Завьялова почему-то проложился в сознании мостик к одной симпатичной девушке, с которой он познакомился недавно на выставке. Звали девушку Мариной, они уже дважды встречались, даже ужинали как-то в ресторане «Горка», и Борис Дмитриевич думал о том, что пора ускорить события. Судя по всему, Марина отнесётся к этому благосклонно. «Вот была бы сейчас со мной Марина…» — мечтательно подумал Осокин, и в это время из кустов, в двух метрах от радиатора, выскочил навстречу машине человек. Глухой удар бампера о живое тело раздался раньше, чем нога надавила на тормоз. Осокин почувствовал, что машину заносит на мокром асфальте, и инстинктивно стал отпускать тормоз, чтобы не перевернуться…

Корнилов принял Леонида Ивановича радушно. Усадил в глубокое мягкое кресло у маленького столика, сам сел в такое же кресло напротив. Вынул из кармана пачку сигарет, зажигалку. Молча подвинул Колокольникову. Когда Леонид Иванович закурил, полковник сказал:

— А я вас помню. Когда бы ни приезжал к Грановскому, всегда вы с удочками мне навстречу попадались. Но без рыбы. Не слишком балует Финский залив рыбаков?

— Вы в неудачное время приезжали, — смутился Колокольников. — Скоро вот судак пойдёт… — он махнул рукой. — Ну да что я вас отвлекаю! Дело у меня и так какое-то несерьёзное. Может быть, и не по вашей части… — Он внимательно посмотрел в лицо Корнилову, стараясь уловить хоть тень недоверия или снисходительности. Но глаза у полковника были серьёзные и внимательные.

Совсем успокоившись, Леонид Иванович подробно и обстоятельно рассказал Корнилову обо всём, что произошло вчера на шоссе.

Когда Колокольников закончил рассказывать, Игорь Васильевич встал и, не проронив ни слова, прошёлся по кабинету. Потом подошёл к столу, сказал по селектору:

— Варя, соедини меня с Сестрорецким ГАИ. И попроси зайти Бугаева.

«Да, мужик серьёзный, — проникаясь доверием к полковнику, подумал Колокольников. — Зря словами не бросается». Он и сам не жаловал болтунов. В присутствии краснобаев всегда сникал и замыкался. От любителей поговорить у него болела голова.

В кабинет вошёл темноволосый, смуглый мужчина. Моложавый, подтянутый, даже чуть-чуть франтоватый.

— Вызывали, товарищ полковник?

— Знакомься, майор. — Корнилов показал на Колокольникова. — Леонид Иванович интересные вещи рассказывает…

— Бугаев, — протянул руку майор. В это время в динамике раздался голос секретаря:

— Игорь Васильевич, дежурный из Сестрорецкого ГАИ у телефона.

— Семён, — кивнул Корнилов на телефонный аппарат. — Переговори. Выясни, что они знают о происшествии на Приморском шоссе. Какие меры предприняты?

Бугаев снял трубку, а полковник снова сел в кресло напротив Колокольникова. Сказал:

— Не волнуйтесь, Леонид Иванович. Сейчас мы во всём разберёмся. Кстати, не хотите сигару? Кубинские чекисты в гости приезжали, подарили коробку.

— Нет. Крепкие они очень, — отказался Колокольников.

— А я иногда балуюсь.

Колокольников разговаривал с Корниловым, а сам поглядывал на Бугаева, пытался уловить по выражению его лица, что там нарассказывают ему сестрорецкие гаишники. Наконец майор закончил разговор и положил трубку.

— Рассказывай, Сеня, — попросил Корнилов. — Чего узнал?

Бугаев пожал плечами:

— Говорят, что был вызов на происшествие, но пострадавшего и никаких следов наезда не обнаружили…

— Больницы обзванивали?

— Обзванивали. Даже в Ленинград позвонили. Считают, что ложный вызов.

— Да как же ложный вызов! — горячо воскликнул Леонид Иванович. — Что я, разве на сумасшедшего похож?! Всё своими глазами видел!

— Не волнуйтесь, — Корнилов дотронулся рукой до ладони Колокольникова. — Всё встанет на свои места. Лучше уточним некоторые детали…

Колокольникову показалось, что Бугаев посмотрел на него с недоверием.

— Вот вы говорили про чемоданчик, — продолжал Корнилов. — Он тоже пропал?

— Всё пропало. Как корова языком слизнула.

— Что было в чемоданчике?

— Инструменты. — Колокольников сердито покосился на майора, который смотрел скучающими глазами в окно и тихонько барабанил пальцами по облезлой обивке кресла. — Какие-то слесарные инструменты. Наверное, мужик этот был водопроводчик.

— Куда же мог идти водопроводчик среди ночи? — спросил Бугаев.

— Ты, Семён, подумай, прежде чем вопросы задавать, — строго сказал Корнилов. — А если он работает где-нибудь в санатории, в котельной? Там ведь не как в уголовном розыске, не в девять работу начинают.

Майор вдруг улыбнулся, и Колокольников увидел, что улыбка у него добрая, мальчишеская.

— В угрозыске, товарищ полковник, работа зато никогда не кончается…

— Ладно, — примирительно сказал Корнилов. — Надо поручить местным товарищам проверить всех, кто в посёлке может по роду профессии с инструментами ходить…

Бугаев вынул из кармана маленький блокнот, шикарную паркеровскую авторучку и что-то записал, не удержавшись от комментария:

— Теперь, Игорь Васильевич, столько халтурщиков развелось… Машины чинят, крыши кроют, ограды на кладбищах делают…

— В посёлке люди на виду. Каждый знает о своём соседе всё… Можно выяснить. Кстати, Леонид Иванович, расскажите подробнее, что за инструменты лежали в чемоданчике?

— Ну… такие все блестящие. Каждый в своём гнезде… Потом свёрла… Да вот же! — он вдруг вспомнил про сверло, лежащее в кармане, торопливо вытащил, развернул платок. Сверло медленно покатилось по полированной поверхности стола. — Хотел первым делом показать, — виновато улыбнулся Леонид Иванович, — да заговорился. Я его потом нашёл. Увидел, что мужчина там один на обочине шарит…

Корнилов осторожно взял сверло и стал внимательно разглядывать его наконечник. Потом показал Бугаеву. По тому, с каким интересом они рассматривали его, Колокольников понял, что находку сделал непростую.

— Леонид Иванович, — Корнилов поднялся, — мы сейчас устроим небольшой эксперимент. — Он посмотрел на часы. — У вас ещё найдется минут тридцать?

Колокольников кивнул.

— Прекрасно. Мы вас потом домой на машине отправим. А сейчас заглянем к нашим криминалистам. Кое-что вам покажем, — он весело посмотрел на Бугаева.

В научно-техническом отделе пожилой лысоватый крепыш разложил на большом столе несколько чемоданчиков и самодельных поясов с инструментами. Все чемоданчики были разные — новенький «дипломат», скромные, ничем не примечательные чемоданчики, с которыми ходят в баню, один с чуть закруглёнными углами. Колокольников вспомнил, что до войны у них был такой чемоданчик, который почему-то называли «балеткой».

— Раскрой, Николай Михайлович, — сказал Корнилов крепышу.

Теперь Леонид Иванович всё понял. Перед ним лежали наборы воровских инструментов — разных размеров, сделанные топорно и мастерски, некоторые так даже похожие на инструменты из зубоврачебного кабинета, тёмные и хромированные, маленькие и громоздкие, они аккуратно покоились в кармашках или специальных пазах.

— Ну и ну! — только и покачал головой Колокольников.

— Попробуйте отобрать хотя бы приблизительно то, что вы видели, — попросил Игорь Васильевич. — Или, наоборот, отложите то, чего не было в том чемоданчике.

— Будет сделано! — весело согласился Колокольников. Он чувствовал, что сейчас это ему удастся.

Минуты две он стоял, молча разглядывая все эти пока непонятные ему приспособления. Потом закрыл глаза и даже прикрыл их ладонью. Кто-то, наверное опять Бугаев, нервно барабанил пальцами по столу. Это мешало Леониду Ивановичу, но он напрягся и услышал мерно сеющий по кустам дождь, жёсткий шорох шин удаляющейся машины. Ему показалось, что он даже почувствовал запах мокрой хвои. И на мгновение представил себе валяющийся на асфальте чемодан и ряд неправдоподобно сверкающих в это раннее дождливое утро инструментов.

Открыв глаза, он быстро стал вытаскивать из всех чемоданчиков большие и маленькие инструменты, откладывать в сторону.

— Товарищи! — обиженно сказал Николай Михайлович. — Мы же потом не разберёмся.

— Разберёмся, разберёмся, — успокоил его полковник. Он так и впился в эту растущую горку.

Многие инструменты были одинаковые, но Колокольников откладывал и дубликаты. Наконец он остановился. Ещё раз внимательно оглядел внутренности чемоданов. Потом повернулся к Корнилову и, улыбнувшись своей извиняющейся улыбкой, сказал:

— Ну вот, Игорь Васильевич… Отобрал что-то похожее.

— Очень похожее! — удовлетворённо сказал Корнилов. — Набор для вскрытия сейфов. Ты понял, Бугаев? Ну и Леонид Иванович! Ну и мастер! С ним можно любую кассу брать.

Все рассмеялись, и Корнилов дружески обнял Колокольникова за плечи.

Они зашли ещё на несколько минут в кабинет к Игорю Васильевичу, оставив Николая Михайловича в одиночестве рассортировывать свой «инструментарий». Поговорили о том, что лето слишком жаркое, в городе не продохнуть, и о том, что от ночных дождиков никакой пользы нет, одна влажность. Леонид Иванович пригласил Корнилова к себе на дачу, порыбачить.

— Приглашение принимаю, — сказал полковник. — Места в Зеленогорске красивые. Теперь уж если приеду к Грановскому, вас не миную… А Бугаев, я думаю, зачастит в ваши края.

— Конечно, — обрадовался Колокольников. — Порыбачим. Организуем шашлык… — он умолк на полуслове, с запозданием уловив интонацию Корнилова, посмотрел внимательно на него и спросил: — Думаете, это серьёзно? Не просто наезд, как выражается старший лейтенант Орехов?

— Серьёзно. Инструменты-то вы опознали. И сверло… Непростое сверло. Такие свёрла на особом учёте. — Он нахмурился и мягко, но решительно сказал: — Большая к вам просьба, Леонид Иванович. Не занимайтесь больше никакими розысками. — Он улыбнулся. — Очень хорошо, что вы нашли это сверло. Но ведь в случае чего ни один суд не примет его, как вещественное доказательство.

— Почему же? — удивился Колокольников.

— Да потому, что заинтересованная сторона скажет во время судебного процесса: может быть, свидетель и не находил ничего на месте происшествия, а сверло принёс из дома.

— Этак всё можно отмести! — сердито проворчал Колокольников. — И никому не верить!

— Нужно верить, — Корнилов почувствовал, что разговор на эту тему может приобрести затяжной характер, а ему хотелось поскорее начать действовать. — Нужно верить, — повторил он. — Но от слова, сказанного в суде, зависит судьба человека. И поэтому слово следует подкрепить объективными доказательствами.

А Колокольников не торопился уходить. Ему было интересно сидеть в этом просторном кабинете и вести задушевную беседу с опытными сыщиками, которые никак не бравировали своей опытностью, а разговаривали с ним на равных.

— Знаете, Игорь Васильевич, в жизни бывают случаи, когда нет никаких других доказательств, кроме честного слова…

— Вы меня извините, Леонид Иванович, — прервал Корнилов, — но случай, ради которого пришли вы к нам, требует от нас максимальной оперативности. Сутки уже упущены… Так что извините! — он поднялся из-за стола, протянул Колокольникову руку.

— Да, да, конечно, — смутился Леонид Иванович и поспешно вскочил. — Я вас в это дело втравил и сам же отвлекаю разговорами. — Он ответил на дружеское рукопожатие и, виновато улыбаясь, сказал: — Спасибо. Ещё раз извините.

— Телефоны наши у вас есть. Если что — сразу звоните, — попросил полковник. — И никаких расследований. Обещаете?

— Конечно. — Колокольников пожал руку Бугаеву и направился к дверям. Корнилов отметил, что Колокольников сутулится. И костюм сидит на нём мешковато.

— Леонид Иванович, — сказал он ему вдогонку, — как что-нибудь прояснится, я вам позвоню. А сейчас садитесь в приёмной и подробно опишите всё, что видели. И все приметы человека, шарившего вечером на месте происшествия.

Колокольников обернулся и согласно кивнул.

Как только за ним закрылась дверь, Корнилов сел в кресло перед маленьким столиком и сказал задумчиво:

— Дело, Семён, непростое.

Бугаев улыбнулся:

— Я, Игорь Васильевич, ещё с университета помню ваши слова: «Простых дел в уголовном розыске, товарищи студенты, не бывает».

— Помнишь? — хмуро сощурился Корнилов. — Неужто? Это когда я у вас практику вёл?

— Так точно. И ещё помню: «В уголовном розыске не только голова, но и ноги должны работать».

— Помнить-то помнишь, да что-то на практике плохо мои советы применяешь, — полковник усмехнулся и оборвал воспоминания: — В этой истории достоверно известно, что третьего августа, около четырёх часов утра, на пятьдесят пятом километре неизвестный водитель на автомашине «Жигули» сбил неизвестного прохожего.

— Получившего неизвестно какие повреждения, — сказал Бугаев.

— Правильно. Скорее всего, он даже скончался от полученных травм. Что нам ещё известно?

— На месте происшествия пропали удочки и вёсла Колокольникова.

Бугаев любил такие быстрые и острые беседы у полковника, беседы, которые велись перед тем как составить план розыскных мероприятий, помогали чётче представить положение дела, взвесить всё «про» и «контра» и не упустить ни одной мелочи.

— Вот эти удочки… — поморщился Корнилов.

— И вёсла, — добавил майор. — Стал бы виновник катастрофы совать их к себе в машину?

— Вот именно, — согласился Корнилов. — Когда происходит такое несчастье — сбивают внезапно выскочившего на дорогу человека, — даже закоренелый подлец может растеряться. Допустим, водитель возвращается и берёт пострадавшего в машину. Зачем? Один — чтобы доставить в больницу, другой — чтобы скрыть преступление. Но с ходу сообразить, что надо забрать ещё и вёсла с удочками?..

— Но ведь логика в рассуждениях этого инженера есть, — сказал Бугаев так, словно не он ещё десять минут назад скептически качал головой, когда Колокольников высказывал свои предположения. — Трудно нам будет выйти на такого догадливого автомобилиста.

— А может быть, никакого автомобилиста и не было?

Бугаев удивлённо уставился на полковника.

— Я хочу сказать, что не было наезда, — спокойно продолжал Корнилов. — Этого человека, — взломщик он или нет, мы пока точно не знаем, — кто-то подстерёг на шоссе и избил… Или даже ранил…

— А «Жигули», которые видел Колокольников?

— Проезжала машина, водитель заметил лежащего человека, затормозил, хотел помочь, но потом испугался и уехал.

— Прихватив удочки и вёсла?

— Дались тебе эти удочки! — сердито бросил Корнилов. — Если хочешь знать, эти удочки могли прихватить случайные прохожие. Какие-нибудь рыболовы вроде Колокольникова. То, что их пропажа близка по времени с обнаружением пострадавшего, ещё ничего не доказывает.

— Я и хочу сказать, что в этом деле пока ничто ничего не доказывает.

— Кроме того, что мёртвый человек на дороге всё-таки лежал! — сказал Корнилов. — Допустим, что он взломщик…

Бугаев согласно кивнул.

— Мог его сбить случайный проезжий? — полковник нарисовал на листке бумаги квадратик и написал: «Случайный проезжий».

— Не исключено, — сказал Семён. — Но могли и свои. Повздорили из-за чего-то…

— Перед тем как идти на дело? В такие моменты счёты не сводят, — возразил Корнилов, но всё-таки нарисовал ещё один квадратик и написал: «Свои». — Случайный проезжий, Семен, самая перспективная версия. Но вот тут-то начинаются вопросы. Он мог сбить и уехать. А потом испугался и вернулся. Погрузил тело в машину и увёз в неизвестном направлении. Бросил где-нибудь подальше в лесу, закопал, кинул в озеро… Это одно направление. Второе — сбил и не возвращался. А у погибшего могла быть назначена встреча на шоссе со своими. Колокольников побежал звонить, и в это время подошли дружки…

— И унесли на кладбище? — усмехнулся майор. — Похоронить? Если это дружки, которых мы имеем в виду, то похороны не в их традициях. Чемодан бы забрали, а погибшего бросили.

— А может быть, они подумали, что он ещё жив? И в больнице проболтается? — возразил Игорь Васильевич.

— Он мог быть жив и в самом деле, Колокольников не врач…

Корнилов вздохнул:

— Ты прав, что сомневаешься. Но давай посомневаемся и в другую сторону, — он усмехнулся, покачал головой. — Наверное, нельзя сомневаться в разные стороны, а?

Бугаев промолчал.

— Так вот — дружки посчитали, что он жив. Раз! Он был слишком заметной фигурой. Для нас. И они испугались: найдут труп, приедет милиция, то да сё. Выяснение личности. Вдруг поинтересуются пальчиками. А пальчики о многом расскажут. Им же хотелось, чтобы всё тихо-спокойно. Два!

— Интересно, товарищ полковник, — с наигранной меланхолией сказал Бугаев и даже вздохнул.

— Чего интересно?

— Дело вообще интересное. Чисто теоретически. Наверное, может в «Следственную практику» попасть. Только на нас уже столько висит! Грубо, зримо, как говорится. А тут что? Трупа нет, следов нет. Даже тормозного следа на асфальте нет.

Корнилов нахмурился.

— Я, товарищ полковник, чувствую, что вы это дело мне хотите поручить, и ничего против не имею. Но ведь происшествие автодорожное — пускай им и занимаются те, кому положено. А у меня, — загнул один палец Бугаев, — ограбление в Стрельне…

— Не трудись, — остановил его Корнилов. — Сейчас ты загнёшь все пальцы. После того как Колокольников разобрался в инструментах, я считаю, что он дал объективную картину. Значит, погибший…

— Или пострадавший, — вставил Бугаев.

— Или пострадавший, — согласился полковник, — это не меняет дела — опытный взломщик. Не новичок. Ты сам знаешь — такие наборы теперь редкость. А значит, готовилось преступление. — Увидев, что Бугаев хочет возразить, Корнилов остановил его. — Всё, Семён, прения сторон закончены. Делом заниматься надо. На сегодня задача такая — поиски «Жигулей» белого цвета, проезжавших около половины четвёртого через Зеленогорск по Приморскому шоссе. Этим займётся Белянчиков. Ты предупреди все сберкассы и предприятия Сестрорецкого и Ждановского районов, чтобы были более внимательны. Улучшили охрану. И главное — запроси данные, кто из известных «медвежатников» вышел в последнее время из заключения. Кто может, предположительно, быть сейчас в городе.

Бугаев ушёл. Полковник достал из сейфа папку с ежедневными сводками происшествий. Внимательно перечитал их за весь последний месяц. Никаких ограблений или попыток ограбить кассы предприятий или сберегательные кассы в сводках не значилось. Он отложил папку. Недовольно подумал о разговоре с Бугаевым. «Не слишком ли я миндальничаю с сотрудниками? Все со мной спорят, доказывают свои точки зрения». Полковник был человеком мнительным, знал это хорошо, но ничего поделать с собой не мог. И вдруг ему пришли на память слова, прочитанные недавно в одной из книг — он только никак не мог вспомнить в какой, — «мы заслуживаем уважения лишь постольку, поскольку умеем ценить других».

Бугаеву хотелось представить, как шёл погибший из посёлка к шоссе в четыре часа утра. Он позвонил в Зеленогорск участковому инспектору и попросил, чтобы тот его встретил на пятьдесят пятом километре.

— В четыре утра? — переспросил инспектор. — Голос у него был мягкий, молодой. — Я не ошибся?

— Нет, не ошибся! — не желая вдаваться в подробности, коротко ответил Бугаев.

…Семён попросил шофёра высадить его на пятьдесят четвёртом километре, а сам пошёл не спеша на встречу с инспектором пешком. За редкими соснами виднелся залив. Тихий, словно придавленный густым слоем тумана, висевшего в метре над зеркальной поверхностью. Лишь изредка доносился свист крыльев и тяжёлый всплеск — утки уже вылетели на кормёжку.

Ни одна машина не проехала по шоссе, ни один человек не встретился на пути.

Инспектора Бугаев заметил издалека. В стороне залива, среди дюн, на толстом бревне, наверное выброшенном морем, сидел человек и смотрел на залив. «Не иначе как он, — решил Семен. — Кто ещё по доброй воле будет рассиживаться здесь в такую рань?»

Майор пересёк шоссе, перепрыгнул неглубокую, заросшую густой травой канаву и пошёл по вязкому, сыпучему песку. Песок чуть скрипел под ботинками, и сидевший на бревне обернулся. Увидев Бугаева, он встал и двинулся навстречу. Так и сошлись они среди песчаных дюн, оставив за собой прямые стежки осыпающихся следов.

— Товарищ майор? — спросил инспектор и, не дожидаясь ответа, протянул руку.

Бугаев пожал её и кивнул.

— Он самый. Бугаев Семён Иванович.

— Лейтенант Аникин, — представился инспектор. — Павел Сергеевич.

— Заливом любуетесь?

— Да, товарищ майор, — вздохнув, ответил инспектор. — Я им всегда любуюсь. В любую погоду, — и тут же добавил, пряча улыбку: — В свободное от службы время.

Инспектор понравился Семёну. Был он молод, высок, держался очень естественно, без суеты.

— Тут у вас где-то есть тропинка с пятьдесят пятого километра в посёлок? — сказал майор. — Знаете её?

— Знаю, — кивнул инспектор. — Я по ней и пришёл. Вы, наверное, в связи с этим случаем? С заявлением Колокольникова?

— Слышали об этом?

— Да. Замначальника просил меня навести справки о Леониде Ивановиче. — Он поднял руку, приглашая Бугаева пойти. — Тут рядом. Видите просвет в кустах?

— Вижу. Ну, и что вы о нём узнали? — Бугаев пропустил вперёд Аникина, сам тронулся за ним, ступая след в след.

— Приличный мужик. Интеллигентный. Инженер. Рыбак заядлый.

— Последнее вы к достоинствам или к недостаткам относите? — усмехнулся майор.

— К достоинствам. Когда-то сильно пил. Даже лечился от запоя.

— А теперь и в рот не берёт?

Аникин обернулся и весело посмотрел на Бугаева.

— Берёт. И это, товарищ майор, я тоже к достоинствам отношу. Боюсь тех, кто слишком крепко завязывает — срываются легко.

— Правильно! — поддержал его Семён. — Я тоже так считаю. — Этот Аникин был ему симпатичен.

На шоссе инспектор показал место, где, по словам Колокольникова, он нашёл сбитого автомобилем мужчину.

— Ничего удивительного, — сказал Аникин. — Тропинка, видите, прямо на шоссе выскакивает. Да ещё поворот. Хоть и не крутой, а видимость хуже. Особенно если человек спешил…

— В это время кто же по лесу сломя голову бегает? — засомневался Бугаев.

Инспектор пожал плечами.

— Ну, что ж, двинулись, — предложил Бугаев и первым сошёл с обочины на тропинку. Тропинка была узкая, но хорошо утоптанная. Корни от сосен перекрестили её вдоль и поперёк. Бугаев несколько раз споткнулся и вспомнил, как в детстве ездил по таким тряским тропинкам на велосипеде.

Только сейчас он услышал с шоссе шум первой машины. Это был даже не шум, а какое-то жужжание. Так может жужжать только машина ранним утром или ночью на пустой дороге. «Почему, интересно? — подумал майор, но как следует объяснить этого не мог. — Днём машины шумят приглушённо, не так резко».

— Откуда по этой тропинке мужик мог идти? — спросил Семен.

— Скорее всего, из посёлка. — Участковый инспектор вдруг нагнулся и сорвал в траве небольшой подберёзовик на длинной тонкой ножке. — Я все эти тропинки хорошо знаю. Со станции сюда незачем идти, есть дорога покороче. Этот мужик не местный, или дачу тут снимал, или в гостях у кого-то был. Из местных никто не пропадал. А вот с дачами сложнее.

— А что же, дачники не прописываются на лето? — поинтересовался Бугаев. — Порядок ведь есть.

Аникин вздохнул.

— Если дачниками заниматься, то ни на какое другое дело меня не хватит.

Они вышли на небольшую поляну, где стояло несколько засыпных финских домиков. Участковый показал на небольшой, выкрашенный красивой тёмно-вишнёвой краской домик.

— Колокольников здесь дачу снимает. У старухи одной.

— Начальник мой считает, что вёсла и удочки Колокольникова просто кто-то украл, — сказал Бугаев, рассматривая домик. Среди молодых берёз домик выглядел симпатично. — И что с происшествием на шоссе это не связано. Вы бы, лейтенант, проверили такой вариант. Поинтересовались бы в посёлке, мальчишек порасспрашивали. Они всё знают.

— Хорошо, товарищ майор, — кивнул Аникин.

— А с проверкой гостей и дачников дело сложное. Есть у нас подозрение, что те, у кого этот мужчина гостевал, могут и не признаться. Если только хорошо знали его.

— Вот как? — удивился участковый. — У вас есть данные о нём?

— Не данные, — поморщился Бугаев, — а пока только подозрения. Похоже, что в своём чемоданчике носил он набор воровских инструментов. А честный человек в четыре утра с таким багажом по лесу разгуливать не станет. Но проверять всё равно надо. Дружинников привлечь придётся.

— Значит, искать надо дом, из которого ранним утром ушёл мужчина средних лет с маленьким чемоданчиком? — спросил Аникин.

— Про чемоданчик упоминать не надо. Если повезёт и выясним про мужчину, с чемоданчиком разберёмся.

Метров через сто они вышли на асфальтированную дорогу. Начался сам посёлок, но осталось ощущение, что всё ещё идёшь по лесу — дома стояли хоть и плотно друг к другу, но все в осадку, среди сосен и густых зарослей сирени. Незаметно было ещё признаков жизни, только где-то в глубине посёлка не переставая горланил хрипатый петух.

— Я думаю, что сначала надо проверить тех, кому уже приходилось иметь с законом дело, — сказал Бугаев, с удовольствием разглядывая аккуратные, один к одному, домики. Здесь они были уже не такие хлипкие, как тот, где обитал Колокольников. — Есть у вас такие?

— Хватает, — махнул рукой участковый инспектор. — Только за последний месяц двое из заключения вернулись.

— Что за люди?

— Один — торговый работник… Вот, кстати, слева видите домик?

Бугаев посмотрел туда, куда показал Аникин, и присвистнул. За невысоким палисадником красовался двухэтажный, с огромными окнами дом из тёмного обливного кирпича. Четырёхскатная крыша была покрашена тёмно-зелёной краской. «Как памятник архитектуры», — подумал майор и сказал:

— А кирпич-то дефицитный, частнику такой не продают.

— А что директору мебельного магазина дефицит?! Что ему фондовые материалы?! Знаете, Семён Иванович, — вдруг с горечью сказал Аникин. — У нас в доме газ проводили, кусок оцинкованного железа потребовался для вентиляционной трубы. Я все магазины строительных материалов объездил — нигде нет. «И не ищите, — продавцы говорят, — фондовый материал». А этот голубчик себе всю крышу оцинкованной жестью покрыл.

— Так ведь и посадили, — усмехнулся Бугаев.

— Посадили, да только за другие делишки. И даже дом не смогли конфисковать. Он его на деда записал.

— С этим всё ясно. Он хоть и в тюрьме посидел, а воров, наверное, пуще честного человека боится. А ещё кто из заключения вышел?

— Молодой парень. Герман Алексеев. За драку сидел. Полтора года.

— С ножичком?

— Так точно.

— Этого надо проверить. Молодёжь в колонии такого поднабраться может…

— Да. Вот меня и мучает вопрос — что хуже: посадить парня за драку, за хулиганство и через год-полтора получить вполне оформившегося бандита или простить на первый раз.

«А он философ, этот участковый, — с некоторым разочарованием подумал Бугаев. — Интересно, как он в работе? Дело делает или только философствует?» И спросил с ехидцей:

— А вы, лейтенант, как же с оцинкованным железом вопрос решили?

Аникин понял и рассмеялся.

— Товарищи выручили. Шепнули, где дом на слом идёт, так я оттуда старую водосточную трубу привёз.

Они вышли на небольшую площадь. Среди цветника стоял бюст Ленина. Пожилая женщина выкладывала из цветов дату: «Пятое августа 1982 года».

— Первый живой человек, — сказал Бугаев и посмотрел на часы. — От центра посёлка до шоссе — двадцать одна минута, а где ваша контора? Посидим, картину битвы нарисуем. А там, может, ты и кофейком меня угостишь?

— Могу и кофейком, — улыбнулся участковый. — Озябли, наверное?

— Да нет, не замерз. Я вот шёл и думал — какое хорошее время — раннее утро. Воздух какой! Отравить ещё не успели.

Лейтенант промолчал. Только подумал: «Вам бы, товарищ майор, каждое утро в пять или шесть вставать да в город на работу ездить, как многие поселковые…»

…В маленьком кабинетике участкового было тепло и уютно. Чистый, до блеска натёртый пол, новые стулья, идеальный порядок на крошечном письменном столе, на стене — цветная фотография в рамке: поле спелой пшеницы, а за полем — маленькая деревушка в полукружии радуги. Даже сейф в этом кабинете не выглядел как символ бюрократической власти. Он был покрашен светло-серой краской, а на нём стоял в красивой вазочке букет засушенного спелого овса. «В этом кабинете, наверное, и люди чувствуют себя спокойнее. И держатся откровеннее», — думал Бугаев, глядя, как лейтенант заваривает кофе в кофеварке. Когда Аникин поставил чашки с кофе на журнальный столик, Семен спросил:

— Это вы сами всё так разделали?

— С помощью дружинников.

— Нет, дружище, здесь не дружинники, здесь наверняка дружинницы постарались.

— И дружинницы тоже, — подтвердил участковый. — В нашем посёлке парней-то неоткуда взять. Знаете, Семён Иванович, — неожиданно перевёл он разговор, — что меня сейчас больше всего волнует? Двойная мораль.

«Сюда бы моего шефа, — подумал Бугаев и улыбнулся, — они бы на эту тему поговорили». Корнилов не раз затрагивал этот вопрос на совещаниях.

— Вы не смейтесь, Семен Иванович, — сказал Аникин. — Возьмите тех же Казаковых. Из кирпичного дома. Я вам показывал.

Бугаев кивнул, отхлебнув кофе.

— У них трое детей. Представьте, кем они вырастут?! В школе им говорят о честности и порядочности, о наших прекрасных законах, дома ведь их тоже, наверное, воровать не учат. Не убий, не укради, говорят. Но дети-то видят, что отец ворует, покупателей грабит. А есть ещё одно семейство, Рюхиных. Мать на мясокомбинате работает. Каждый день колбасу таскает. А дети смотрят. Любит она своих детей? Любит. Ещё как! Я с ней не раз беседовал. А кем они вырастут? Во что верить будут?

Бугаев молчал.

— Молчите, товарищ майор? Считаете, что я утопист?

«Я бы тебе кое-что похлеще мог про двойную мораль рассказать», — подумал Бугаев, начиная потихоньку раздражаться от философских пассажей инспектора. Он был по натуре человек деятельный, горячий. В тех случаях, когда знал, что его вмешательство, его энергия помогут делу, бросался очертя голову и работал самозабвенно. Но жизнь научила его не ставить перед собой неразрешимые задачи. И не тратить слов там, где он не мог помочь делом сам и не мог убедить сделать это дело других.

И сейчас он не нашёл, что ответить участковому. Только пошутил мрачно:

— Утопист от слова «утопиться».

Они молча допили кофе, и Семен сказал:

— Давайте, «утопист», займёмся делом. Для начала составим список людей, с кем надо побеседовать в первую очередь. В том числе выберите тех, кто занимается слесарными работами. Может быть, есть и такие, кто ремонтирует автомобили.

Лейтенант открыл свой шикарный сейф и достал две толстые большие тетрадки в чёрных коленкоровых обложках…

Через час они составили три списка — в одном, самом коротком, было семнадцать фамилий людей, которых следовало проверить в первую очередь. Это были вернувшиеся из заключения, спившиеся тунеядцы, люди, имевшие приводы в милицию. Во втором — те, о ком были сведения, что они пускают жильцов, и в третьем — те, кто имел дело с обработкой металлов: слесари, водопроводчики, токари, ремонтники. Их Бугаев насчитал больше пятидесяти.

— Привлекай, Павел Сергеевич, дружинников, — сказал он участковому. — Я попрошу в райотделе парочку оперативников.

— А сроки?

— Чего я тебе про сроки буду говорить? Чем скорее, тем лучше. Только по совести.

Аникин кивнул.

— Вы тоже пойдёте?

— А куда ж я денусь? Пойду. Давай мне пяток адресов из первого списка.

Пока участковый писал, Бугаев вдруг вспомнил женщину, выкладывающую из цветов сегодняшнюю дату. «Вот кого надо спросить в первую очередь, — подумал он. — И прикинуть, кто ещё так рано встаёт».

— Павел Сергеевич, — остановил он Аникина, — подожди писать. Есть одно соображение…

Участковый поднял голову от бумаги.

— Знаешь пословицу — кто рано встаёт, тому бог подает? — спросил Семен.

— Нет, — мотнул головой лейтенант и улыбнулся: — Это вы про нас?

— И про нас тоже. Но сначала про них, — Бугаев показал на списки. — Надо прежде всего спросить тех, кто встаёт в посёлке раньше всех.

— В четыре вряд ли кто встаёт…

— Вряд ли, вряд ли! А тётку ты видел, что с цветами занималась?

— Видел. Она, наверное, случайно так рано поднялась. Может, какие-то дела заставили.

— Ладно, гадать не будем, — строго сказал Бугаев. — На станции билеты когда начинают продавать? Когда у кассиров смена? Шофёры и кондукторы автобусов у вас живут? Когда они встают, если в первую смену? Поливалки всю ночь работают.

— Да откуда у нас поливалки… — начал было Аникин, но осёкся. — Нет, и правда, одна поливалка у нас есть.

— То-то же. Если поднапрячься, ещё кого-нибудь вспомним. Одни рыбаки чего стоят! — И, заметив, как Аникин свёл в гармошку лоб, весело сказал: — Да не морщи ты лобик! А то состаришься рано.

Ещё через три часа пожилой неразговорчивый кочегар Устинов из санатория «Приморье» рассказал Бугаеву, что видел позавчера рано утром средних лет мужчину с маленьким чемоданчиком. Приметы этого мужчины сходились с теми, что сообщил Колокольников.

Каждое слово из кочегара приходилось вытягивать клещами. Сказав, что столкнулся с мужиком почти нос к носу, Иван Андреевич только пожал плечами на вопрос Бугаева, в каком месте это произошло.

— Да в посёлке ж. Иду — и он шагает. А где?.. — он хмурился, напрягая память. — Нет, не помню. Вроде бы закурил я тогда. Затянулся, гляжу, мужик навстречу идёт. И тоже курит.

Пришлось Бугаеву объясняться с ним, как с маленьким.

— Иван Андреевич, — вкрадчиво говорил Семен, — вот вышли вы из калитки…

— Нету у нас калитки.

— Ну, ладно. Калитки нет. Но из дома-то вы вышли? На улицу. Вы ведь на Железнодорожной живёте?

— На Железнодорожной, — меланхолично кивал Устинов.

— Вышли вы на Железнодорожную улицу…

— Нет, на Морскую вышел. Мне по Морской ближе. По тропке через сад.

— Прекрасно. На Морскую, — радовался Бугаев и рисовал на листочке прямые линии. — Вот так они проходят, Морская и Железнодорожная? Правда?

— Правда, — соглашался кочегар. — Здесь наш дом, — ткнул он пальцем в план.

От пальца кочегара на бумаге осталось чёрное пятно. «Очень даже наглядно», — подумал Бугаев и продолжал шаг за шагом двигаться вместе с Иваном Андреевичем по Морской улице на встречу с неизвестным мужиком. Оказалось, что встретились они на пересечении Морской и Песочной. Неизвестный с чемоданчиком шёл по Песочной в сторону Приморского шоссе. Это уже было кое-что. Хоть и с большим трудом, но майору удалось выудить из Устинова ещё некоторые подробности. Мужчина шёл быстро и, как показалось кочегару, слегка прихрамывая. Лицо загорелое, «сурового вида», как выразился Иван Андреевич. Одет он был в тёмный костюм и кеды. Кроме «сурового вида», других примет кочегар не вспомнил.

Когда Бугаев с Аникиным вернулись в комнату участкового и прикинули по плану посёлка, то выходило, что неизвестный мог идти только от одного из девяти домов, расположенных на дальнем от центра отрезке Песочной улицы. Сектор поисков значительно сузился.

Из девяти подлежавших проверке домов на Песочной улице два уже значились в составленных Бугаевым и Аникиным списках. Один принадлежал пенсионерке Зинаиде Васильевне Блошкиной, сдававшей несколько комнат жильцам, другой — слесарю-водопроводчику Тагиеву.

Аникин торопливо переписал на маленькую бумажку адреса, покачал головой и улыбнулся.

— Чего веселишься? — заинтересованно спросил Семен.

— Знакомая бабуля, Блошкина. Две недели назад заходил к ней, обещал штрафануть за то, что жильцы без прописки живут. Так ведь такая притвора! И сердце у неё колет, и печенка ноет. Раз пять капли принимала, пока со мной разговаривала. Клялась и божилась, что ни одного человека без прописки не пустит.

— А ты спросил, кто живёт? — поинтересовался Бугаев.

— Спросил. — Аникин безнадежно махнул рукой. — У неё разве добьёшься толкового ответа? — Он встал, спрятал бумажку с адресами в карман. — Пошли, товарищ майор?

Бугаев, сидя в кресле, потянулся и почувствовал, что хочет спать. Лейтенант заметил и сказал:

— Может, я один схожу? А вы часок вздремнёте?

— Издеваешься, что ли? — Семён с трудом сдержал зевок и тряхнул головой. — Это всё ваш воздух. Слишком озонистый. Мне бы сейчас у выхлопной трубы подышать.

Они вышли на улицу. Машина, на которой Бугаев приехал, стояла теперь рядом с домом. Шофёр спал, надвинув лохматую серую кепку на глаза.

— Пешком пойдём? — спросил майор у Аникина.

— Как скажете. Тут недалеко.

— Тогда пешком. Незачем нам внимание привлекать.

Бугаев подошёл к машине, открыл дверцу. Шофёр вздрогнул и проснулся. Щегольская кепка съехала на затылок.

— Кемаришь, Саша? — усмехнулся Семен.

— Наше дело такое, — сказал шофёр, поправляя кепку.

— Начальство на связь выходило?

— Нет, — шофёр посмотрел на радиотелефон. — Молчит. Что, Семён Иванович, едем?

— Нет. Мы с участковым ещё прогуляемся по посёлку. Сейчас на Песочную улицу пойдём. Если что срочное — там разыщешь. — Он обернулся к лейтенанту. — Какие дома?

— Сорок первый и сорок третий.

— Соседи?! — удивился Бугаев. И сказал шофёру: — Подъедешь, гудни.

Шофёр кивнул.

Они пошли по пешеходной асфальтовой дорожке, проложенной через сосновую рощу. Деревья росли здесь густо, тянулась к свету молодая поросль, и домов почти не было видно. Только слышались крики и весёлый гомон детей, звуки музыки. Ветерок наносил горьковатый запах чуть подгорелой каши.

— Пионерский лагерь? — спросил Бугаев, прислушиваясь к напоминавшим детство звукам.

— Детский сад. У нас каждое лето не посёлок, а республика ШКИД. И детсады и лагеря. — В голосе Аникина слышались недовольные нотки. — Работёнки подваливает — один сбежал, другой заблудился. Да родители ещё…

— А что родители?

— Ну как что?! Приедет в воскресенье папаня дитё проведать, встретит другого папаню… А третьего найти — пара пустых.

— Вот ты про что! Пьют, значит?

Лейтенант пожал плечами и вдруг сказал со злостью:

— Я бы этих пьяниц! — И показал крепко сжатый кулак.

— Здоровенный у тебя кулак, — подмигнул Бугаев лейтенанту.

— Да нет, я серьёзно… Побывал недавно в одном интернате. Для дебильных детей. Там такого шума не услышишь. — Аникин кивнул в ту сторону, где за соснами гомонил детский сад. — Забор двухметровый. А дети! И дебилы, и уроды. Как в кошмарном сне. Главврач мне рассказывал — большинство в пьяном грехе зачаты. Два парня…

— Хватит тебе, Павел Сергеевич, душу травить.

Лейтенант обиженно замолчал. Бугаеву стало неловко за свою резкость, и он сказал:

— Потом мне как-нибудь доскажешь. А сейчас забивать себе голову уродами не время. У нас свои уроды. Почище этих, — и добавил уже совсем примирительно: — Я, знаешь, не могу отвлекаться. Как что-то в голову засядет — я, как паровоз…

Некоторое время они шли молча. Потом Бугаев сказал:

— А зря ты, Павел Сергеевич, у этой Мышкиной жильцов не проверил прошлый раз.

— У Блошкиной, — поправил Аникин.

— Ну, у Блошкиной. Какая разница?

Аникин засмеялся.

— Блошкина — это феномен!

— Ты чего заливаешься?

— Сами увидите! Извините, товарищ майор. А ну её, эту Блошкину. С ней греха не оберёшься.

Остальную дорогу они опять молчали. И только перед большим двухэтажным домом Аникин остановился и сказал тихо:

— Её дом, Блошкиной, — и кивнул на густые заросли сирени в отдалении. — А там домик Тагиева.

— Пойдём в этот, — хмуро сказал Бугаев, разглядывая сильно обветшавший дом Блошкиной. Похоже, что строили его ещё до революции. Весь он был вычурный, с балкончиками, с двумя башенками, с остатками ажурных деревянных кружев под крышей. Но старые брёвна кое-где подгнили и были залатаны кусками фанеры, полосками жести.

— Ничего себе домина, — проворчал Бугаев под нос, поднимаясь вслед за участковым на зыбкое деревянное крылечко. — Он что же, весь твоей Блошкиной принадлежит?

— Весь, Семён Иванович, — Аникин постучал в дверь и, обернувшись к майору, хотел ещё что-то добавить, но дверь тут же раскрылась, и выглянула невысокая круглолицая старуха.

— Здравствуйте, гражданка Блошкина, — поздоровался Аникин.

Старуха прищурилась подслеповато, но Бугаеву показалось, что она и так всё хорошо видит. Глаза у неё были с хитринкой.

— Милиционер, никак?

— Участковый инспектор Аникин.

— Слышу слышу, Аникин. Меня, кроме вас, никто гражданкой не называет. — Она прищурилась теперь на Бугаева: — А этот чернявый с вами, не врач?

— Старший инспектор Бугаев, — молодцевато, с некоторым даже наигрышем представился Семён, пропустив мимо ушей слишком уж фамильярный эпитет.

— Проходите, милые, проходите, — пригласила Блошкина, распахивая дверь. — На веранду проходите. Да поосторожней ступайте, не провалитесь. Рушится дом-то мой. Как и я, старая, рушится…

Аникин, видать, уже бывал на этой веранде, потому что пошёл уверенно по темному коридору. Старуха шла следом и сетовала сокрушенно:

— Ай-яй-яй. Не врач, значит! А я-то решила — врач.

— Да зачем вам врач, Зинаида Васильевна? — спросил Бугаев.

— Ух ты! И по имени-отчеству знаешь? — удивилась Блошкина. — Серьёзный человек.

На огромной веранде стоял старинный, красного дерева овальный стол и четыре стула. Стулья тоже были очень приличные, но все совершенно разные.

— Садитесь, милые, садитесь, — ласково пригласила старуха. — Я только капелек себе накапаю. Сердце третий день жмёт и жмёт. — Она раскрыла маленький дубовый шкафчик, висевший на стене, и Бугаев увидел великое множество пузырьков, баночек и пакетиков с лекарствами.

— А ты, миленький, спрашиваешь, зачем мне врач? — Блошкина ловко накапала в красивую, с сиреневыми лилиями рюмочку капель, плеснула туда воды из графина и выпила. Потом села и, уже не щурясь, посмотрела внимательно сначала на Бугаева, потом на Аникина.

— Болею я, молодые люди, болею. Недолго мне осталось. А вы с чем пришли? По моему заявлению?

— Нет, Зинаида Васильевна. Мы бы хотели узнать о ваших жильцах, — сказал Аникин, но старуха словно и не слышала его вопроса.

— Я уж месяц как заявление написала. Про автобус. До остановки-то мне, старухе, два километра идти…

— Зинаида Васильевна, — мягко сказал Бугаев, — автобус — это не по нашей части. Скажите, кто у вас снимает сейчас комнаты?

— Как это не по вашей части? — удивилась Блошкина. — Аникин-то мне в прошлый раз говорил — «милиции, ей до всего дело есть. Милиция, она с любым беспорядком борется», а если до автобуса два километра идти, какой же это порядок?

— Ну хорошо, хорошо, — согласился Бугаев. — Аникин разберётся с автобусом. Завтра разберётся. А сейчас ответьте на наш вопрос. Это очень важно.

— Важно? Ох! — она схватилась за сердце. — Такая я трусиха. Сердце прямо падает. Может, врача бы вызвать? — Она с испугом посмотрела на лейтенанта. — Аникин, вы знаете, где тут телефон? Прошлый раз вызывали… — Она шагнула к Бугаеву и, неожиданно качнувшись, стала оседать. Семён едва успел её подхватить.

— Аникин, что это она? — испуганно прошептал майор.

— Сердце, может, захолонуло, — с бабкиной интонацией, задумчиво, но почему-то очень спокойно сказал Аникин.

— Да ты чего не шевелишься? — возмутился Семён. — Я так и буду её держать? — он словно бы со стороны вдруг увидел себя держащим в руках пухлую старушку, от которой пахло сердечными каплями, луком, чем-то жареным — не то котлетами, не то картошкой.

— Может, на диванчик её положить? — предложил Аникин.

— Клади куда хочешь, — прошипел Бугаев, — только забери её у меня. Ну?! — он слегка качнул старушку к участковому. — Да поскорей же! Может, инфаркт?

— Мы её сейчас в больницу отправим. В Ленинград, — спокойно сказал Аникин. — На вашей машине…

Бугаев почувствовал, как напряглось вдруг тело Блошкиной, и наконец понял — ничего страшного с ней не случилось и что участковый ведёт со старухой одним им понятный поединок.

— Но ты пока хоть возьми бабусю. А я шофёра позову…

— Не надо, — подала голос Блошкина и, приоткрыв один глаз, посмотрела на Аникина. — Мне уж получше. Посади, посади в кресло-то, — тут же повысила она голос, обратясь к Бугаеву. — Что я тебе, куль с овсом? Зажал так, что ни дохнуть, ни охнуть.

Семён чуть не выругался вслух. Участковый придвинул самый красивый стул, и Бугаев опустил на него Блошкину.

— Ох, милые! — Старушка вздохнула и перекрестилась. — Никак, дых появился. Ну, думала, совсем конец старухе. — Голос у неё стал сладенький, елейный.

— Может, всё-таки в город, в хорошую больницу отправить? — сдерживая улыбку, спросил участковый.

— В город, в город… — проворчала Блошкина. — За домом кто смотреть будет? Ты, что ли? Всё растащут, разнесут… И варенье ещё не сварено. Надо было нашего доктора вызвать, Глобуса.

— Не знаю я никакого Глобуса! — покачал головой Аникин.

— Знаешь! Толстый такой. В кабину «скорой» не умещается.

— Ну, хватит! — негромко, но строго сказал Бугаев, досадуя на то, что оказался втянутым в этот спектакль с болезнью. — У нас, Зинаида Васильевна, дело важное и срочное. Про вашего Глобуса потом с участковым инспектором поговорите. Ему это, наверное, интересно.

Аникин покраснел.

— А сейчас скажите, кто снимает у вас комнаты?

Наверное, Блошкина поняла, что с этим чернявым, как она окрестила Бугаева, шутки плохи.

— Сейчас тетрадку свою принесу. — И вышла с веранды, пробубнив себе под нос: «Ишь, распоряжается. Тоже мне командир».

— Да, бабуся… — с ехидцей сказал Бугаев.

Аникин промолчал.

— Откуда у неё дом такой большой?

— Профессорская вдова. Физик, что ли, муж у неё был, — вяло отозвался Аникин. — Лет пятнадцать как умер. Заслуженный человек, а бабка на жильцах зарабатывает. Добро бы нуждалась, так ведь за мужа пенсию большую получает…

— Артистка, — осуждающе сказал Семён.

Прошло пять минут, десять. Блошкина всё не возвращалась.

Аникин сказал с беспокойством:

— Что она там, уснула? Или теперь по-настоящему сердце схватило? Ведь бабке сто лет в обед.

— Взгляни.

Аникин пошёл с веранды в дом. Было слышно, как он кричал в коридоре: «Зинаида Васильевна! Где вы?» Хлопнула одна дверь, вторая. И через минуту Бугаев услышал торопливые шаги по зыбким половицам. «Что-то случилось», — подумал он и вскочил со стула.

Аникин раскрыл дверь и сказал с порога:

— Товарищ майор, украли у неё тетрадку. С регистрацией.

— Врёт небось, — Бугаев никак не мог простить Блошкиной её фокуса с обмороком.

— Точно украли. Сейчас она правду говорит.

— Что хоть за тетрадка-то? — поинтересовался Бугаев.

— Домовая книга. По всей форме. Блошкина вести-то вела её, только в милицию на прописку не носила.

Старуха, растерянная, даже напуганная, сидела в маленькой кухне. На столе перед ней лежал целый ворох старых бумаг — жировок, чеков, описаний и технических паспортов купленных лет тридцать назад телевизоров и велосипедов. И прочего, давно, наверное, пришедшего в негодность и выброшенного инвентаря.

Увидев Бугаева, она сказала, разводя веснушчатыми руками:

— Кому моя тетрадка понадобилась?

— Может быть, в другое место засунули? — спросил Аникин.

— Здесь она у меня, голубушка, лежала. С кухни никогда её и не выносила.

— Ладно, не в книге дело, — сказал Бугаев, — вы ведь и без книги своих жильцов, наверное, помните?

— Помню, — кивнула Блошкина. — Чего мне их не запомнить.

— Назовите, — попросил Бугаев и подумал с досадой: «Всего-то и дел — на одну минуту, а завязли на целый час!»

— Валя Терехова на втором этаже в кабинете живёт. Продавщица наша, из гастронома.

Аникин утвердительно кивнул:

— Знаем такую.

— Тоська… — Блошкина сморщилась, напрягая память, и повторила: — Тоська, забыла фамилию… Ездит из города. В мансарде живёт. И Дмитрий Николаевич, пенсионер. Дачник. Живёт только летом.

— Сколько ему лет? — спросил Бугаев.

— Вроде меня, сморчок. — Блошкина кивнула на окно. Бугаев и Аникин увидели в саду благообразного старика с белой головой, сидевшего на скамеечке с книгой в руках.

— А может быть, кто-то в последние дни к вам в гости приезжал? Или к вашим жильцам? — поинтересовался Аникин. — Мужчина какой-нибудь?

— Нет, милый, мужчина в гости не приезжал. Тоську её ухажёр тоже позабыл. Две недели как нету.

— Понятно, — сказал Бугаев, теряя сразу всякий интерес и к Блошкиной, и к её жильцам, и к нескладному старому дому.

— Кто же мою книгу украл? — спросила Блошкина и с надеждой посмотрела на Аникина. — Вы милиция. Поискали бы.

— Некогда, некогда, Зинаида Васильевна, — отмахнулся Аникин, устремляясь вслед за Бугаевым к дверям.

— Некогда! — сердито бросила Блошкина. — Я сейчас заявление напишу и принесу к вам в отделение. Будешь искать как миленький.

Идя по шаткому коридору, Бугаев вдруг подумал о том, что не догадался выяснить у старухи ещё одну деталь, и круто развернулся, чуть не сбив семенящую следом Блошкину.

— Бабуся, а никто не съехал от вас в последние дни?

— Господи, твоя воля! — испуганно отшатнулась Блошкина. — С ног ведь, леший, собьешь!

— Ну, так как? Никто не съезжал? — повторил Бугаев.

— Шил один бука два месяца. И съехал как нелюдь, даже не попрощался.

— Когда съехал?

— Когда, когда… Третьего дня съехал. — Старушка засомневалась. — Или четвёртого?

— Днём съехал? — спросил Семен, уже предчувствуя ответ.

— Ночью ему приспичило. Ушёл и записки даже не оставил.

— Не прихрамывал?

Старуха пожала плечами:

— А кто его знает? Я не присматривалась. — Она задумалась. Потом сказала: — Может, и припадал на одну ногу. А может быть, мозоль натёр новыми ботинками. Он, помню, коробку «скороходовскую» выбрасывал.

— Ну и ладно, — сказал Бугаев, успокаиваясь. Он был готов теперь простить Блошкиной всё её представление, потерянную домовую книгу и непрописанных жильцов. — Сядем теперь рядком да поговорим ладком. А то остановились посреди коридора, доски здесь гнилые, того и гляди, рухнем. Ведь рухнем, Зинаида Васильевна?

— Можем, — Блошкина ещё не могла понять, почему это у чернявого милиционера так резко переменилось настроение. — Пойдём опять на веранду, что ли? — поинтересовалась она.

— Зачем на веранду? — весело сказал Бугаев. — Пойдём в ту комнату, где ваш беглец жил. Там вы ещё никого не поселили?

— Нет. Не поселили. Вот тут его комната, рядом с кухней.

Бугаев обернулся. Оказалось, что Аникин стоит как раз перед обитой чёрным дерматином дверью сбежавшего жильца.

— Там не закрыто, — сказала старуха.

Аникин толкнул дверь и пропустил в комнату Бугаева. Следом вошла Блошкина и остановилась у порога как вкопанная.

— Ой! — прошептала она испуганно. — Обокрали! — И схватилась за сердце, готовясь снова упасть в обморок.

— Не надо, Зинаида Васильевна, — проникновенно сказал Бугаев. — Не надо, миленькая. Не падайте. Давайте посидим. — Он взял Блошкину за локоток и усадил на тревожно скрипнувшую, незастеленную кровать. А сам сел на табуретку и огляделся. Комната была небольшая. Кровать, громоздкий, красного дерева платяной шкаф с раскрытыми дверцами, две табуретки, небольшое зеркало.

— Что же у вас украли? — спросил Аникин.

— Как что? — старуха обвела комнату взглядом. Остановилась на шкафу с раскрытыми дверцами. — Из шифоньера всё вынуто. И чемодана Николая Алексеевича нет. Да, и ещё… — она опять огляделась. — Ничего здесь нет. А раньше было.

— А чьи вещи? — поинтересовался Семен.

— Его вещи, но… — Она не нашлась, что сказать, и растерянно посмотрела на Аникина.

Бугаев подумал: «Ты небось надеялась, что жилец неожиданно съехал, а вещи тебе достанутся».

— Значит, пропавшие вещи принадлежали вашему жильцу Николаю Алексеевичу… Как его фамилия?

— Не помню. У меня на фамилии память плохая, — сказала Блошкина. — А вещи его пропали. Мои вот остались, — она потрогала постель, на которой сидела.

— А может быть, он сам эти вещи забрал? — спросил Бугаев.

— Тайком? — догадалась старуха. — Так чего ему таиться? Плату он мне на месяц вперёд отдал?! Да вещи ещё вчера вечером были на месте…

Бугаев прошёлся по комнате, заглянул в открытый шкаф. Всюду было пусто. Только обрывки газет, куски проволоки… «Фантастика, — подумал Семен. — Если это тот самый дядя, то, значит, он остался жив. Но почему тайком?»

Следующие два часа, проведённые в доме Блошкиной, словесный портрет постояльца, нарисованный Зинаидой Васильевной, а главное, упоминание ею о маленьком потёртом чемоданчике с инструментами, в который она однажды из любопытства заглянула, с неоспоримостью свидетельствовали о том, что бабкин постоялец Николай Алексеевич и сбитый на шоссе мужчина — одно и то же лицо.

Блошкина больше не падала в обморок, не хваталась за сердце, не капала себе капли. Почувствовав, что дело серьёзное и от неё многое зависит, Зинаида Васильевна старалась рассказать всё, что знала.

Николай Алексеевич появился у неё в доме в июне. В какой день, Блошкина точно не помнила. Показал он ей свой паспорт, и Блошкина занесла в свою домовую книгу все данные из этого паспорта.

— А как же? — сказала она. — Вдруг у него и денег нет? Поживёт неделю, и ищи ветра в поле. Такие у меня тоже бывали, а по паспорту человека разыскать можно, да и сам он знает, что оприходован.

Блошкина так и сказала: «оприходован». Но вспомнить, что за данные о Николае Алексеевиче она вписала в книгу, старуха не смогла. И фамилию не вспомнила. Постоялец рассказал ей, что работал на Севере, теперь решил обосноваться в Ленинградской области, поближе к городу. «Куплю домик, привезу семью», — говорил он. Человек он спокойный, пил в меру. Раза два-три отсутствовал по неделе. Приезжали к нему и знакомые. Но только мужчины. Женщин в дом не водил, но однажды Блошкина видела Николая Алексеевича выходящим из ресторана «Олень» с молодой девицей. Зинаида Васильевна девицу эту знала, потому что каждый месяц получала из её рук в сберкассе пенсию.

Бугаев поинтересовался друзьями постояльца.

— Серьёзные люди, — сказала Блошкина. — Только помоложе, чем Николай Алексеевич. И знаете… — Она помолчала, словно пыталась поточнее воскресить их в своей памяти. — Другого круга люди. Николай-то Алексеевич — простой мужик. Да и сероват. А эти — нет! И одеты модно.

«Бабка-то умненькая, — думал Бугаев, приглядываясь к Блошкиной. — Разговорилась — теперь и на профессоршу похожа. А ведь как опростилась со своим хозяйством. Прямо шут гороховый».

Криминалист, вызванный майором из управления, взял, где только было можно, отпечатки пальцев, а сам Бугаев, увидев у Блошкиной в углу на веранде большую сетку с пустыми бутылками, поинтересовался, нет ли там принадлежащих Николаю Алексеевичу.

Оказалось, что три большие бутылки из-под портвейна старуха взяла из его комнаты.

Водку же пила Тоська со своим кавалером и тихая Варя Терехова, продавщица из гастронома. Нужные бутылки были осторожно изъяты из сетки и бережно упакованы.

Пока Бугаев занимался всеми этими делами, участковый вышел в сад и подсел к старичку пенсионеру Дмитрию Николаевичу, читавшему потрёпанную книгу. Но ничего путного из этой беседы не получилось. Дмитрий Николаевич недавно пережил инфаркт, говорил с трудом, с большими паузами и почему-то с неохотой. Про хромого бабкиного жильца Дмитрий Николаевич сказал только: «А-а! Этот ворюга… Я с ним и словом не перемолвился».

На вопрос Аникина, почему он считает Николая Алексеевича ворюгой, старик только плечами пожал и долго сидел молча. А когда Аникин уже встал со скамейки, собираясь распрощаться, старик вдруг выпалил:

— Да это с первого взгляда видно. Как Зинаида Васильевна таких типов к себе пускает?

Уже на следующее утро из дактилоскопического хранилища сообщили, что среди многих других «пальчиков», обнаруженных на бутылках и принадлежащих неизвестным лицам, есть отпечатки пальцев Льва Александровича Котлукова, по кличке Бур, много раз судимого за ограбления и в июне нынешнего года вышедшего из колонии и находящегося на административном поселении в Архангельской области.

Свою кличку Котлуков получил за редкое в наши дни умение вскрывать сейфы.

Осокин пережидал в лесу до полудня. Его то трясло, то било мелкой дрожью от озноба, то бросало в жар, и начинало нещадно колотиться сердце. Он пугался, считал пульс и пугался ещё больше. Ему казалось, что сердце сейчас не выдержит, произойдёт непоправимое. И здесь, в лесу, вдали от людей, ему никто не поможет. Потом он достал из сумки бутылку коньяка, сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Сидел на заднем сиденье расслабившись, безучастно глядя на большого дятла, долбившего сухую ёлку рядом с машиной. «Ну и что? Ну и что? — думал он вяло. — И в тюрьме люди живут. Большой срок мне не дадут, всё-таки человек с незапятнанной репутацией, известный в своём кругу. Возьму хорошего адвоката. Будут общественные защитники… Нет, нет! Правильнее пойти самому в милицию, — остановил себя Осокин. — Нечего паниковать. Самое большее, что мне предъявят, — оставил человека без помощи. Да ведь и в милиции люди, поймут, что от испуга я перестал соображать. А пришёл в себя и сам явился. Сам! — Он все больше и больше успокаивался. — Даже если и судить будут! Совсем не обязательно, что в тюрьму посадят. Сейчас на стройки посылают. Как это у них называется… — Осокин наморщил лоб, вспоминая. — Условно-досрочно-освобождённые… А могут присудить платить по месту службы… — И тут его словно током ударило — он почувствовал, как всё тело покрылось испариной. — Зимой у него защита! Защита на соискание учёной степени доктора экономических наук. Соискатель — условно-досрочно-освобождённый Борис Дмитриевич Осокин? Абракадабра! А представление на заслуженного работника культуры, которое послали в исполком? Тоже псу под хвост? — Он вздохнул. — Другое хуже. Если у этого человека семья, маленькие дети — меня заставят платить пенсию до самого их совершеннолетия. Или старушка мать…» Он вдруг очень ярко, словно наяву, представил кладбище и могилу, в которую опускали гроб со сбитым человеком. И скорбные глаза старухи матери увидел, и испуганных молчаливых детей. «А я о своей защите, о докторской! — почти с ненавистью к себе подумал Борис Дмитриевич. — Виноват — и отвечать буду, и платить…»

Дятел, теперь совсем обнаглев, долбил ёлку, Спустившись вниз — протяни руку из машины — можно достать. Яркий, гладенький, пёрышко к пёрышку, словно маслом смазаны, дятел показался Осокину не ко времени праздничным и самодовольным, и он с раздражением нажал клаксон. Дятел улетел.

«Еленке же на будущий год в консерваторию поступать! — с тоской подумал Осокин, и снова чувство безысходности охватило его. — Это значит, уже сейчас надо начинать суетиться. И чтобы школу с медалью окончила — тут без меня ничего не сдвинется. Знаю я их школу — у кого из родителей весу да амбиции больше, у того и медаль в кармане. В крайнем случае аттестат с отличием… А консерватория? Будет со мной декан Геня Павлов после суда разговаривать? Чушь собачья! Ой, как не ко времени, — почти простонал Осокин. — Как не ко времени! А может быть, тот мужик живой? Это я с перепугу решил, что насмерть? Может, жив? Да вины-то моей нет — выскочил как угорелый навстречу машине. А где свидетели? Кто поверит? — И тут он горько пожалел о том, что удрал. — Трус, трус, — твердил Борис Дмитриевич. Твердил не со злостью, не с горечью, а с сожалением, словно бы смотрел на себя со стороны. Словно бы думал о каком-то близком ему человеке, которого он не в силах ни осудить до конца, ни простить, а лишь сожалеет о его беде. — Рано или поздно — всё равно попадусь, — думал он. — Начнут искать… — Борис Дмитриевич стал вспоминать, кто мог его видеть. В Солнечном, около отделения ГАИ, никого не было. В Лисьем Носу ехало сразу машин двадцать — целая колонна. Но всё равно будут искать машину с вмятиной на радиаторе. Пойдут на станции техобслуживания, проверят мастерские… Если бы я мог отремонтировать сам! — подумал он с сожалением. — Надо отыскать мастера-частника. Какого-нибудь умельца. Машину оставить в гараже на даче, пускай он на даче и отремонтирует. — Но тут же Борис Дмитриевич отверг эту мысль. — Милиция тоже не лыком шита, знает, что виновник на СТО не сунется, будет искать умельца. А что я скажу дома? Соседям? Друзьям? Наехал на дерево? Тогда почему не иду в ГАИ, не получаю страховку? — Он вдруг насторожился. Что-то в этой тягучей череде невесёлых рассуждений царапнуло его сознание. Какой-то лучик надежды блеснул. — Наехал на дерево… А почему, собственно, и не наехать? И не надо будет бояться объяснений, тайно ремонтировать машину. — Осокин воодушевился. — Наехать на дерево — так просто. Даже подставить себе синяк или шишку на лбу. — Лёгкая улыбка мелькнула на его лице. — Жаль машину? А себя не жаль? Мудро, мудро, Боря! — похвалил он себя. — Даже выпитый коньяк здесь на пользу. Да, выпил! Кстати, надо хлебнуть ещё! За ваше здоровье, Борис Дмитриевич. Такая идея. — Он глотнул большую порцию. — Пусть проверяют, пусть лишают на год прав. Я и так теперь долго не смогу сесть за руль. Только зачем же об дерево? — Мысль его лихорадочно пульсировала. — В лесу, недалеко от того места? Без свидетелей? Надо на виду у всех, в городе! Стукнуть другую машину! Не рассчитал, не предусмотрел! А этот, другой водитель? Он что, сумасшедший?! Так резко затормозил у светофора! Всегда виноват тот, кто сзади? Виноват, но тот, кто впереди, тоже не должен лихачить! Ссора, ГАИ, акт. Неосторожно ездите, товарищ Осокин! Может быть, проверить на алкоголь? Пожалуйста! Не страшно, не страшно! Какая мелочь — лишение прав? А может, обойтись и без этого? Сколько я выпил? Три глотка? Смешно». Осокин ликовал. Он чувствовал себя заново родившимся…

…Место, где проспект Энгельса пересекается со Светлановским и Мичуринским проспектами, шофёры окрестили «чёртовым пятачком»: уж очень много понавешено здесь светофоров и дорожных знаков, разобраться в которых не так-то просто. Поневоле задумаешься и начнёшь соображать, какому знаку повиноваться.

С одним из таких «задумавшихся» водителей, молодым усатым толстячком, беседовал недалеко от перекрестка инспектор ГАИ лейтенант Волков, когда раздался резкий скрежет тормозов и почти одновременно один за другим два гулких удара.

Волков оторвал взгляд от новеньких водительских прав провинившегося толстячка. Перед светофором, воткнувшись одна в другую, застыли три машины: «Волга» и два «жигулёнка». Два водителя уже вылезли из своих машин и пытались открыть дверцу «Жигулей», попавших в «коробочку». Видно, дверь у машины заклинило. Наконец водитель сообразил, что есть ещё и другая дверца, и выбрался через неё. Молча, сосредоточенно принялись разглядывать водители свои машины. На тротуаре, напротив места аварии, уже скапливались любопытные пешеходы.

— Видите, молодой человек, к чему приводит излишняя задумчивость? — меланхолично сказал автоинспектор толстяку, уже который раз вытиравшему платком потеющий лоб. — Целое чепе! — Он понимал, что надо поскорее идти на место происшествия, но никак не мог решиться: отпустить с миром этого потеющего толстяка или сделать дырку в его талоне предупреждения. Инспектора раздражала и молодость нарушителя — «ведь лет двадцать, не больше, сукину сыну, — думал он. — А тоже мне! На собственной шестой модели разъезжает!» — и первоначальная дерзость нарушителя, так быстро перешедшая в заискивающую любезность, с которой он вымаливал себе прощение, тоже раздражала его…

— Ладно, — наконец решился автоинспектор. — Техпаспорт и талон тебе отдаю, а за правами заедешь в отделение.

— Товарищ инспектор! — жалобно начал толстяк…

— Сам видишь, некогда! — отмахнулся инспектор. — Лети отсюда соколом. Не то заработаешь прокол. — Он круто повернулся и зашагал к перекрёстку.

Когда инспектор подошёл к месту аварии, водители столкнувшихся автомашин, наверное, уже прикинули, во что им обойдётся ремонт, и с завидным красноречием предъявляли друг другу претензии. Особенно усердствовал высокий молодой брюнет в модной кожаной курточке.

— Так могут ездить только пьяные! — кричал он, обращаясь к пожилому водителю чёрной «Волги», стоявшей первой у перекрёстка. — Вы только подумайте, товарищ лейтенант!.. — бросился он к Волкову. — Тормозит, как будто один на дороге!

Водитель «Волги» молча пожал плечами. Он был спокоен. Инспектор, скосив взгляд на его автомобиль, сразу понял причину спокойствия: у «Волги» повреждения были небольшие: помят бампер, стенка багажника, левый стоп-сигнал. Да и машина к тому ж была государственная. Больше всего пострадали белые «Жигули», оказавшиеся в середине, — сильно помята решётка радиатора, правое крыло, разбиты подфарники. Смят багажник.

— Ваш автомобиль? — спросил Волков у молодого крикуна.

— Моя машина, — мрачно отозвался третий участник столкновения. Чувствовалось, что он переживает больше всех — лицо у него было бледное, вымученное, прядка влажных волос прилипла к большому лбу. «Да, братец, — подумал Волков, — попотеешь с ремонтом. Хорошо, если застрахована».

Уловив сочувствие инспектора, мужчина сказал:

— Теперь хоть в металлолом. Хорошо, сам цел остался. Лихо затормозил товарищ! — и кивнул на водителя «Волги».

— Дистанцию соблюдайте, — спокойно сказал Волков. — И машины целы будут, и головы. — И добавил уже строго официально: — Документы прошу!

Все отдали ему документы молча, только мужчина в кожаной курточке, роясь в своей «прикованной» к запястью сумке-портмоне, не переставал громко возмущаться:

— Безобразие! Просто хулиганство! Так ездят только пьяные.

«Хорош гусь, — подумал инспектор. — Мало того что сам виноват, не затормозил вовремя у светофора, так ещё хочет своего коллегу заложить».

— Машины на ходу? — спросил он водителей.

Шофёр «Волги» кивнул. У крикуна мотор тоже сразу завёлся. Только белые «Жигули» пришлось брать на буксир. Поставив машины у обочины и попросив разойтись любопытных, инспектор сел в «Волгу» и, посадив рядом всех участников аварии, принялся составлять протокол…

Когда протокол был составлен и в него внесены все повреждения, полученные автомашинами, Волков дал всем подписать его. Кадымов, шофёр «Волги», и Осокин, владелец особенно пострадавших белых «Жигулей», подписали протокол безропотно. Осокин только вздохнул. Вздохнул так тяжело, что инспектор пожалел его и сказал:

— Да не горюйте. Найдёте хорошего мастера, он вам так отлудит, лучше новых будут. Тем более, страховку получите…

Один Пётр Викторович Вязигин долго отказывался ставить свою подпись, требуя, чтобы Волков записал в протоколе, что от удара у него пошёл «кузов».

— Это вам пусть эксперт в Госстрахе пишет, — сердито сказал Волков. — Они там во все тонкости вникают.

Сказав «вашей вины, товарищ, нет», он отдал Кадымову права, а документы Осокина и Вязигина положил в свою сумку. Потом полистал записную книжку.

— Завтра в районное ГАИ, к десяти часам. В комнату разбора. Прошу не опаздывать.

Когда они вылезли из «Волги», инспектор кивнул на осокинские «Жигули» и спросил Кадымова:

— Не отбуксируете товарища?

— Могу, — без особой охоты согласился шофёр. И спросил Осокина: — Вы где живёте?

— На Чайковского.

— Подходит. Цепляйте трос.

Осокин засуетился, доставая из багажника трос, и, почувствовав свою суетливость, заставил себя двигаться медленнее, спокойно прикрутил трос, сел в машину, включил фары. Кадымов обернулся узнать, готов ли он. Осокин тихонько нажал на клаксон. Они медленно тронулись. И тут только Борис Дмитриевич почувствовал, как сквозь нервное напряжение, сквозь усталость где-то в глубине его души запели победные трубы…

«Неужели Лёва Бур появился на горизонте? — думал Корнилов, слушая доклад Семёна Бугаева о квартиранте старушки Блошкиной. — Только живой или мёртвый?»

Теперь рассказ инженера Колокольникова о маленьком чемоданчике потерпевшего — полковник не хотел, да и просто не мог пока считать человека, сбитого автомашиной на Приморском шоссе, погибшим — приобретал высокую степень достоверности. Всё выстраивалось логично: Лев Котлуков вышел из заключения в июне и сразу поселился у Блошкиной. Паспорт на имя Николая Алексеевича с неизвестной фамилией у него, конечно, чужой. Липовый или краденый. Пять лет Котлуков по приговору суда не мог проживать ни в Ленинграде, ни в его пригородах. Во всяком случае, под своей фамилией. И если Лёва Бур отправился куда-то ночью с набором инструментов в чемодане, не может быть двух мнений о цели его прогулки. Только вот последующие события никакой логике не поддавались.

— Дружки его ухлопали, товарищ полковник! — Бугаев приехал из Зеленогорска возбуждённый и не мог минуты спокойно сидеть на месте. То и дело вскакивал и начинал нервно расхаживать по кабинету.

Корнилову наконец надоели его метания.

— Семён, хватит бегать! Мелькаешь, голова кружится.

Бугаев сел:

— Если бы я, Игорь Васильевич, курил так же много, как вы, я бы тоже сидел спокойно…

— А ты закури, — миролюбиво предложил Корнилов. — Сигару. Помогает сосредоточиться. — Он всех угощал дарёными кубинскими сигарами, но редко кто отваживался воспользоваться его предложением. Бугаев же взял из красивой коробки сигару и засунул в нагрудный кармашек.

— На досуге закурю, — сказал он, отвечая на недоумённый взгляд полковника.

— Досуга у тебя, Семён Иванович, может и не быть, — заметил Корнилов. — А пока порассуждаем…

— Я уже говорил — могла произойти ссора…

— Могла, могла. — Корнилов поднял руку. — Но сейчас посиди молча и послушай начальство.

Бугаев улыбнулся:

— Значит, рассуждать будете вы?

Корнилов не обратил на его улыбку внимания.

— Отпечатки пальцев Котлукова обнаружены и на бутылках и в комнате. Но откуда у тебя такая уверенность, что у старухи Блошкиной жил именно он?

Заметив, что Бугаев хочет возразить, полковник остановил его:

— Возражения потом. Лёва Бур мог быть просто частым гостем в этом доме. Гостем неизвестного нам постояльца. И до сих пор разгуливает где-нибудь по городу…

— Он же ещё хромает, — не вытерпел Бугаев.

— Котлуков-то хромой, — подтвердил Корнилов. — А вот про постояльца бабуся надвое сказала — не то прихрамывает, не то новыми ботинками пятку натёр. По твоим же словам.

— Да бабка могла и не обратить внимания.

— Такая бабка, какой ты её мне расписал, ничего не упустит. Короче, дело ты в посёлке ещё до конца не довёл. Надо срочно размножить фото Котлукова и провести опознание. По всем правилам. И Блошкиной предъявить, и её старику дачнику, и кочегару… — Корнилов задумался. — И, конечно, Колокольникову. Вот уж если они опознают — тогда уверенность будет стопроцентная. — Он улыбнулся погрустневшему Бугаеву и сказал: — А вообще-то, Семён, у меня такое предчувствие, что ты прав, Лёва Бур это. Но предчувствия нас уже не раз подводили.

Полковник откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и с удовольствием закурил.

— О чём-то, Сеня, я ещё позабыл тебе сказать. Какую-то мелочь, детальку упустил, но уж очень важную… — Вот память — подсказывает — забыл, а что именно, не выдаёт. Рыбы, наверное, мало стал есть, фосфора не хватает.

— А чего же вы? Рыба в магазинах есть. Марокканские сардины, такие красивые баночки.

— Для фосфора, Сёмен, свежая рыбка нужна. Об осетрине не говорю, а вот хотя бы тресочки. Ну да ладно о рыбе, — резко оборвал он себя. — Пофантазируем про наши дела. Лёва Бур идет ночью с инструментом на операцию. Против этого ты не возражаешь?

— Нет!

— Каждому младшему инспектору в нашем управлении известно, что такие «специалисты», как Котлуков, в одиночку дела не делают. Значит, он должен был с кем-то встретиться. Но шёл Котлуков не к электричке, а на шоссе, где первый автобус отходит в сторону Ленинграда в пять сорок, — полковник взглянул на лежащую перед ним справку, — а в сторону Зеленогорского вокзала в шесть десять. Можно предположить, что его дружки должны были приехать на машине…

— Игорь Васильевич! — не вытерпел Бугаев. — Да я об этом же и говорю!

— Ты бы какое-нибудь успокаивающее средство принимал, что ли? Валерьяновый корень пил, — чуть поморщившись, тихо сказал Корнилов. — А если была заранее спланирована и разработана операция — зачем же дружкам ухлопывать Котлукова? Человека, на чьи руки они рассчитывали?

Бугаев промолчал.

— Если Лёва Бур проштрафился или вышел из доверия, его могли убить после ограбления. Да и в любое время могли убить! Но ты когда-нибудь слышал, чтобы уголовники расправились со своими дружками таким способом? С помощью «Жигулей»! Они бы нашли что-нибудь попроще. Рассыпается твоя версия.

— Теперь мне можно, товарищ полковник? — смиренно попросил Бугаев.

— Валяй! — благодушно отозвался Корнилов.

— Всё, что вы сказали, правильно. Насчёт способов. Если это уголовники. Они народ примитивный. А если Бур связался не с уголовниками? Блошкина мне говорила, что к нему разные люди захаживали. Но чаще всего — интеллигентные.

— Может быть, твоя Блошкина каждого прилично одетого уже интеллигентным считает?

— Она, между прочим, профессорская вдова, — сказал Бугаев и насупился, вспомнив, как держал эту пахнущую котлетами вдову, упавшую в обморок посреди веранды. — Ну, может, тут я лишку хватил, — поправился он. — Блошкина просто насчёт людей другого круга обмолвилась. Дело не в этом — Котлуков мог связаться с какими-нибудь фрайерами…

— Когда ты отучишься от жаргона! — неодобрительно покачал головой Корнилов.

— Мог же, Игорь Васильевич?

— Мог.

— Ну вот. А для них легче человека на машине сбить, чем лицом к лицу с таким, как Бур, схватиться.

— Второй день ты мне об этом твердишь, — устало сказал Корнилов. — Да зачем они перед операцией стали бы с ним расправляться? Другого времени не нашли?

— Не нашли! Повздорили неожиданно. Испугались чего-то! — Бугаев воодушевился. — И заметьте ещё одну деталь — все вещи Котлукова у старушки Блошкиной вынесли. Все! И домовую книгу украли. Хотите узнать зачем?

— Вот поэтому я и не хочу считать Котлукова погибшим.

— Нет, Игорь Васильевич, это не сам Лёва Бур за своими вещичками с того света пожаловал. Его дружки решили следы замести. Не забрали бы вещи — Блошкина тревогу подняла. Может, и не сразу, но подняла. Был человек — и нету. Пришла бы в милицию, как миленькая пришла! Не рискнула бы вещи себе взять. У меня, честно говоря, сначала мелькнуло сомнение, но потом почувствовал — старушка не дура. И начались бы в милиции вопросы да расспросы. Кто, почему, куда делся…

— Чудак ты, Семён, — перебил майора Корнилов.

— Почему же? — подозрительно спросил Бугаев.

— Своими руками собственную версию разрушаешь.

Бугаев смотрел на полковника с недоумением.

— Да если ты считаешь сообщников Котлукова случайными людьми, то как же они решились в дом к старухе залезть? Все вещи вынести, найти домовую книгу и следов не оставить? Не слишком ли сложно?

— Сложно. Всё в жизни сложно, — сказал Бугаев, и Корнилов улыбнулся. Когда майор не мог чего-то объяснить, он всегда подпускал тумана. Сослуживцы хорошо знали про этот его грех и частенько подсмеивались. Заметив улыбку Корнилова, Семён смутился и несколько секунд молчал, собираясь с мыслями. Потом спросил:

— А вы как объясняете пропажу трупа?

— Я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму, — вздохнул Корнилов. И сказал с нажимом: — Трупа ли?

— Колокольников так убедительно всё описал…

— День назад ты ему не очень-то верил.

Уши у Бугаева порозовели:

— Зачем вы так? Я верил, но сомневался. А теперь сомнения отпали.

— Во-первых, сбитый машиной человек, Бур ли это или кто другой, может быть жив. Мало ли? Шок, потерял сознание, под дождиком пришёл в себя. Если это Бур, то он предпочтёт где-то отлежаться, чем обращаться к врачам. Во-вторых, его могла сбить случайная машина. Мы ведь уже говорили об этом…

— И так могло быть, — без особого воодушевления согласился Бугаев. — Если какой-нибудь подонок наехал… Со страху и смылся…

— Молодец. Наконец-то начинаешь смотреть пошире, — усмехнулся Корнилов. — Необходимо всерьёз за автомобилистов взяться. Искать «Жигули», сбившие человека. Белянчиков один может полгода проверять, а тут по всем статьям выходит — дело серьёзное. — Он встал, вышел из-за стола. Поднялся и Бугаев.

— И ещё об одном я подумал: если у Котлукова сообщники вроде него самого и дело крупное задумано, их его смерть не остановит… Нового «специалиста» искать будут. Как ты думаешь, будут?

— Будут, — убежденно сказал Семён.

— После того как проведёшь опознание в посёлке, займись взломщиками. Полистай нашу картотеку. Прикинь, к кому вместо Бура могли обратиться грабители за помощью. Много времени это у тебя не займёт, таких монстров осталось немного. Раз-два — и обчёлся…

— И вот ещё вспомнил про «мелочь», что в голове засела! Эта девушка… Ну та, с которой старуха предполагаемого Лёву Бура у ресторана «Олень» видела. Ты с ней поговорил?

— Поручил участковому.

— Напрасно поручил, — сердито отчеканил полковник.

— Да ведь Аникин… — Бугаев хотел сказать, что участковый человек хоть и молодой, да опытный. И людей в посёлке лучше знает. Но Корнилов не дал ему договорить.

— Пять раз подумать надо было перед этим. Девушка-то в сберкассе работает. В сберкассе! А Лев Котлуков по сейфам специалист. Может быть, они в сговоре были. А твой Аникин к ней с вопросами: что да как? Где познакомились?

Бугаев подавленно молчал, понимая, что совершил непростительную промашку. Обрадовался, что бутылки с «пальчиками» отыскались, и поторопился в управление. А про девчонку-кассира надо было самому разузнать. Вдруг и правда наводчица?

Он лихорадочно соображал, как можно поправить дело. Посмотрел на часы и сказал с затаённой надеждой:

— Товарищ полковник, Аникин ещё не успел с ней встретиться! Наверное, не успел…

Корнилов смотрел на Бугаева вопросительно.

— Сейчас пятнадцать минут третьего. Сберкасса закрыта на обед. Участковый собирался подойти туда к открытию. Ну, знаете, посмотреть на девчонку со стороны, приглядеться, а потом уж разговоры разговаривать. Если…

— Твоё счастье, если успеем! — не дав договорить Семену, Корнилов нажал на клавиш внутренней связи.

— Слушаю, Игорь Васильевич, — отозвалась секретарь.

— Срочно Зеленогорскую милицию. Срочно! Начальника, дежурного, кто подойдёт!

Бугаев редко видел своего шефа таким взволнованным.

Несколько минут они сидели молча. Корнилов вытащил из пачки сигарету, взял в зубы, но не закурил. С улицы, даже через закрытые окна, доносился грохот ползущих по Литейному трамваев, характерный воющий звук набирающих скорость троллейбусов.

«Как шумно здесь, — подумал Бугаев. — А ведь обычно не замечаем…»

— Игорь Васильевич, Архангельский из Красногвардейского района, — раздался в динамике голос секретаря.

— Пусть звонит позже. Ни с кем, кроме Зеленогорска, не соединяй. Что у них там, не отвечает никто?

— Линия занята. — Варин голос умолк и тут же снова ворвался в накалённую тишину кабинета: — Зеленогорск, Игорь Васильевич. Дежурный.

Корнилов рывком схватил трубку с аппарата. Несколько секунд слушал молча. По-видимому, дежурный докладывал ему по всей форме.

— Сберкасса далеко от вас? — наконец спросил он. — Так, так. Пять минут езды. Сколько на ваших часах? На моих тоже…

Бугаев невольно скосил взгляд на свои часы. Стрелки показывали двадцать пять минут третьего.

— Срочно пошлите человека… Да нет, одного. Лучше в штатском. К сберкассе сейчас идёт Аникин. Да ваш, ваш Аникин, участковый! Нужно предупредить его, чтобы в сберкассу нос не совал. Пусть идёт к вам в отдел и срочно позвонит мне. Нет. Ничего не случилось. Ничего. Выполняйте. Вы мне лично за это ответите. Поняли?

Он повесил трубку. Сказал:

— Успеют, наверное, — и засмеялся. — Как бы они твоему Аникину наручники не надели! — и тут же, погасив улыбку, спросил: — А он точно в сберкассу пойдёт? Не будет кассиршу у дома встречать?

— Точно, товарищ полковник. В сберкассу, — кивнул Бугаев.

— Ладно, Семён, заказывай фотографии Котлукова. Кстати, если найдут карточки его бывших подельцев, тоже на всякий случай захвати. Может, твоя старушка кого из гостей среди них опознает. Будешь готов — зайди ко мне. Я дождусь звонка от Аникина, и если он там ничего не напортачил, сам в Зеленогорск поеду.

— Сами? — удивился Бугаев.

— Угу. Только я хочу не с девчонкой-кассиром повидаться, а с заведующей сберкассой. И с постовыми, которые там дежурят. Не надо девчонку пока трогать. Но глаз с неё не спускать.

— Понял, товарищ полковник, — кивнул Бугаев. — Надо бы ещё людей в группу привлечь.

— Надо. Сегодня вечером соберёмся, составим план розыскных мероприятий.

Бугаев ушёл. И по тому, как он подчёркнуто спокойно, ни разу не обернувшись, прошёл от стола до двери, как деликатно прикрыл её за собой, Корнилов почувствовал, что Семён обижен за выговор.

«Не красна девица, — усмехнулся полковник. — При его-то опыте такие просчёты недопустимы. — Но тут же он подосадовал на себя за то, что погорячился, не сдержал раздражения. — Когда-то я умел это делать помягче, даже с шуткой. И понимали меня не хуже, чем сейчас, и не обижались… Что-то со мной творится в последнее время? Возраст, что ли? Стал замечать за людьми то, на что раньше и внимания не обращал? Тогда это ещё не так и страшно. А может быть, стал нетерпим и раздражителен?»

На душе у Корнилова было муторно, ему вдруг захотелось вернуть Бугаева и объясниться с ним, но он тут же оборвал себя — ещё чего надумал! Встал из-за стола, засунув руки в карманы брюк, сердито прошёлся по кабинету.

Затем сел в старое удобное кресло у журнального столика и, вытянув ноги, потянулся. Кресло сердито скрипнуло, тонко зазвенела стальная пружина. Сколько раз хозяйственники предлагали Корнилову поменять мягкую мебель — два кожаных кресла и диван — в его кабинете! Его даже Селиванов, начальник управления уголовного розыска, стыдил не однажды — чего ты за эту рухлядь держишься! Кожа облупилась, пружины скрипят. Посетителей постеснялся бы. Что подумают коллеги?

Но Игорь Васильевич видел, что коллеги, время от времени наезжающие для обмена опытом работы, очень любят посидеть в его креслах. Если не опаздывают на очередной приём или на увеселительное мероприятие. Старые кресла удивительно располагали к откровенному разговору. К тому же за пятнадцать лет, пока Корнилов ревностно оберегал их, мебель в кабинете у Селиванова поменяли два раза. Дизайнерам-мебельщикам почему-то никак не удавалось сочетать современные формы стульев и кресел с долговечностью. Совсем недавно в кабинете начальника появились финские кожаные диван и кресла, удивительно похожие на те, что стояли у Корнилова, такие же массивные и прочные. Игорь Васильевич намекнул начальнику ХОЗУ, полковнику Набережных, что теперь не стал бы возражать, если ему поставят такую же мебель, как Селиванову. Но оказалось, что завезли и расставили по другим кабинетам…

«Непростое дело. Непростое, — в который раз уже мысленно повторял Корнилов. — Над какой же кассой тучки сгустились? Не над той ли, где знакомая Бура работает? А может, это случайное совпадение. Или просто разведка. А брать хотели другую. Какую только? Предупредить, пожалуй, надо ещё раз всех. И сберкассы, и предприятия. Это, конечно, вызовет у людей нервозность, но не предупредить нельзя. И запросить следует, не было ли каких подозрительных происшествий вокруг касс. Вот ведь как всё обернулось! — Он с теплотой вспомнил о Колокольникове. — Сколько мужику пришлось доказывать, что он не сумасшедший и не сказочник. А мог бы плюнуть, и дело с концом. Надо будет всё-таки наказать тех ребят из зеленогорской милиции. Чтобы на будущее повнимательнее были».

Он закурил и с удовольствием затянулся. Вспомнил, как рассказывал ему Грановский, что в кино запретили снимать человека с сигаретой. «Ну-ну, боритесь, — усмехнулся полковник. И снова его мысли вернулись к Леониду Ивановичу Колокольникову. Что-то беспокоило Корнилова в этой связи. Но что? — А-а! Человек на месте катастрофы! Чего он там разыскивал? Сверло, найденное потом Колокольниковым?»

Теперь, после того как из дома, где обитал Лёва Бур, исчезли его вещи и домовая книга, этот человек на шоссе воспринимался совсем по-новому. Если он из той же шайки? И пришёл за маленькой деталью из чемоданчика Льва Котлукова — за сверлом с наконечником из алмазной хрустки, перед которым не устоит ни один сейф. «Надо Колокольникова предупредить, — подумал Корнилов. — Пусть будет поосторожнее».

Дома у Колокольникова телефон молчал, а на работе сказали, что он выйдет только через неделю.

Корнилов спросил секретаршу, не звонили ли ещё из Зеленогорска. Оказалось — не звонили. Он посмотрел на часы. Выло ровно три. «Сейчас Аникин уже предупреждён, спешит в отделение. Минут через пять позвонит…»

Колокольников заметил того типа у билетной кассы. Очередь стояла небольшая — человек семь. Между Леонидом Ивановичем и парнем было всего двое мужчин. Ошибки быть не могло — парень тот самый, что шарил на месте аварии на пятьдесят пятом километре. Только вместо потёртой кожанки на нем был модный тёмно-синий пиджак и светлые брюки. «Пижон, — подумал Колокольников. — А машину-то, наверное, в ремонт отдал. Теперь приходится общественным транспортом пользоваться». Леонид Иванович оглянулся, пытаясь отыскать в зале постового, но, как назло, милиционера не было видно. «А чего мне милиционер, — решил он, — попадётся такой, как Буряк… Я лучше узнаю, куда едет этот хмырь, а потом Корнилову позвоню. А ведь как ни вспоминал тогда в милиции его лицо — ничего примечательного вспомнить не мог, — огорчился он. — Волновался, наверное. А лицо-то у него какое непривлекательное — носик маленький, в небо смотрит. Нахальный носик. Уши, как звукоулавливатели. — Колокольников придирчиво рассматривал парня, осторожно выглядывая из-за широкой спины мужчины, стоявшего прямо перед ним. — Да и ноги у стервеца подкачали. Кавалерийские ноги. Штаны вот ничего, модные, ухоженные. Стрелки, словно только что из-под утюга». Он так увлёкся своими ядовитыми рассуждениями, что чуть было не пропустил мимо ушей название станции, до которой парень брал билет. Уловил только последний слог — «град» и обрадовался. «Значит, Ленинград, значит, по пути. Времени много не потеряю…»

До отхода электрички оставалось ещё минут десять, и Колокольников, купив в киоске пачку сигарет, с удовольствием закурил, пристроившись за углом ларька, и наблюдал, как расхаживает по перрону этот здоровый парень. Неторопливо, заложив руки за спину, ни на кого не обращая внимания, чуть наклонив набок голову. «Задумался, стервец, — решил Колокольников, — заели, наверное, тебя невесёлые мысли. Боишься, что подойдёт товарищ в форме или в штатском и спросит: „Ваши документы, гражданин“…»

И тут Леонид Иванович вспомнил вдруг предупреждение Корнилова — ни в коем случае не впутываться ни в какие розыски. В случае чего — звонить ему. И участковый инспектор Аникин специально приходил к нему — о том же предупреждал.

«Что ж делать? — с сомнением подумал Колокольников. — Звонить сейчас — через пять минут электричка, уедет этот тип, и привет! Да и лишние все эти предосторожности… Боятся, что я его спугну? Да я к нему ближе чем на сто метров и не подойду. Только адрес узнаю…»

Успокаивая себя, Леонид Иванович между тем внимательно оглядывал, пассажиров на платформе, людей, стоящих на привокзальной площади у автобусных остановок, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых. И увидел пожилого, с красным, испитым лицом мужика, которого все в посёлке знали как Костю — без отчества и без фамилии. Иногда за глаза величая ещё и «Мордой».

«Ненадёжный человек», — подумал Колокольников, но времени на раздумье уже не оставалось, и он, сбежав по ступенькам с платформы, дёрнул Костю за рукав:

— Константин, ты куда?

— Пивка хочу кружечку взять. А потом домой. С ночной я.

— Вот и хорошо, — обрадовался Леонид Иванович. Константин жил совсем недалеко от его дачи. — Пиво отменяется, бери такси, — он вынул трёшку из кармана, — и поезжай к моей жене. Скажи ей — только запомни точно — я поехал на электричке в Ленинград за мужиком, который сбил человека. Пусть она тут же позвонит в милицию, Корнилову. Чтобы нас на Финляндском встретили. Электричка — пятнадцать десять. Запомнил?

Константин испуганно кивнул.

— Запомнил, запомнил, — он оглянулся. — Такси-то не видать.

— Да возьми частника. Самосвал какой-нибудь, — нетерпеливо бросил Колокольников. — Тут езды-то на рубль — на остальные пивка попьёшь. — Он тревожно оглянулся на платформу. Электричку уже подали, и пассажиры устремились в вагоны. Мелькнула в толпе и знакомая фигура парня. — Смотри! — дёрнул Леонид Иванович за рукав Константина. — В синем пиджаке… Здоровый амбал… Это он. Запомни. И давай быстрее, Костя. Быстрее! — крикнул Колокольников и побежал на платформу. Он едва успел вскочить в первый попавшийся вагон, как двери с грохотом закрылись и поезд мягко тронулся.

В этом вагоне парня не было. Колокольников не спеша пошёл по составу и уже в тамбуре следующего вагона увидел его. Парень курил, стоя у дверей, и рассеянно следил за проносившимся мимо сосновым лесом. В тамбуре было ещё несколько человек, и когда Леонид Иванович проходил мимо, парень даже не обернулся.

Колокольников прошёл почти через весь вагон и сел неподалёку от других дверей. Устроился так, чтобы ему был виден вход в тамбур, где курил парень. Парень скоро вошёл в вагон и сел спиной к Леониду Ивановичу. Колокольников отметил, что сделал он так не специально, а потому, что там было единственное свободное место.

«Ничего, ничего, — подумал Леонид Иванович, — я тебя на чистую воду выведу! Ишь какой модный да чистенький. Другой бы после такого несчастья и бриться позабыл».

Под мерный стук колес он вспомнил тот день, когда всё случилось, распластанное на дороге мёртвое тело, и злость на этого спокойного, сидящего как ни в чём не бывало убийцу с новой силой закипела в душе Колокольникова.

«На Костю только плохая надежда, — сетовал он. — Напутает чего-нибудь или трёшку пропьёт. Ну и ладно. Сам обойдусь». Он не боялся этого парня, даже если тот и узнает его. Только вспомнил вдруг его белые от бешенства глаза. В тот раз, на шоссе. Пустые глаза. Кроме бешенства, в них ничего не было — ни мысли, никакого выражения. «Может, и не зря товарищ Корнилов меня предупреждал, — мелькнула у Колокольникова мысль. — Они с такими типчиками дело часто имеют. Ну, ничего, отобьюсь, коли надо». Потом он подумал о жене: «Такую жену, как Валентина, поискать! Сколько она со мной возилась, когда я запоем мучился. И ведь выдернула из болота. За шкирку! А как с Володькой они дружат!» Колокольников размягчился от воспоминаний. И неожиданно ему пришла мысль — а вдруг с ним что-нибудь случится? Да ведь Валентина с ума сойдёт. А Володька? О нём и думать страшно. Только он ещё мальчишка, время вылечит, а Валентине-то каково? Всю жизнь одной куковать — бабы нынче долго живут. — Он поднял голову, посмотрел в конец вагона. Парень был на месте. «Тьфу, чёрт! — выругался он про себя. — Понесло же меня на лирику из-за этого прощелыги! Живы будем — не помрём…»

Колокольников пожалел, что не взял с собой никакой книги и не купил в киоске газету. Он припомнил не один кинофильм, где сыщики следили за злодеями, время от времени выглядывая из-за развёрнутой перед глазами газеты. Но, увы, газеты не было. Парень сидел к Леониду Ивановичу спиной и даже, как ему показалось, мирно подремывал. Колокольников совсем успокоился и позволял себе время от времени взглядывать в окно. Потом он разговорился с соседом, ехавшим с рыбалки, — от его брезентовой куртки остро пахло свежей рыбой, и Леонид Иванович спросил, как улов. Сосед сокрушённо вздохнул: «Одни ерши. За всё утро только трёх подлещиков взял…»

Электричка приближалась к Удельной. Колокольников забеспокоился, как бы парень не выскочил здесь. На Удельной всегда выходит большая часть пассажиров. Но парень сидел, не делая попыток подняться.

…На Финляндском вокзале их никто не ждал. «Сплоховал Костя, — с досадой подумал Колокольников. — Вот и доверься». Но ничего страшного не произошло: они спокойно, — и парень и Колокольников, — прошли с потоком пассажиров к метро, спустились вниз. Леонид Иванович сел в вагон рядом, так что парень всё время был у него в поле зрения. «Парень как парень, — подумал даже Колокольников. — Не бежит, не скрывается. Вон даже с девушкой симпатичной заигрывает».

Вышел парень на станции «Площадь Восстания» и пошёл по переходу на Василеостровскую линию. Здесь двигалась такая толпа, что Колокольников потерял парня из виду. От волнения и растерянности он весь взмок и почти бежал, расталкивая пассажиров. Не было парня и на платформе.

«Уехал, уехал! — твердил Леонид Иванович, мечась от одной стороны отправления к другой. — Не мог же я вперёд его прибежать?!» И неожиданно чуть не столкнулся с ним нос к носу. Хорошо, что народу было как сельдей в бочке, так что парень на него не обратил внимания.

И опять они ехали в соседних вагонах метро. И вышли на станции «Василеостровская». Теперь Колокольников уже не решился идти за парнем на близком расстоянии.

Парень пошёл по Среднему проспекту, в сторону Первой линии. Надолго задержался в радиомагазине. Пару раз пройдясь мимо большой витрины и скосив глаза, Леонид Иванович видел, что он выбирает себе большой магнитофон-кассетник, расспрашивает о чём-то продавца. Вышел он из магазина минут через сорок. И без покупки.

«Тоже мне покупальщик, — подумал Колокольников, следивший за парнем теперь уже с противоположной стороны проспекта. — Небось и денег-то на такой магнитофон не наскрёб».

А парень, дойдя до Второй линии, зашёл в телефонную будку и долго разговаривал. Потом, не вешая трубку, нажал на рычаг и опустил ещё монету. Но на этот раз, по-видимому, абонент отсутствовал. Парень вышел из будки, пересёк Средний и скрылся в узком, как щель, Соловьевском переулке.

Совсем рядом с переулком, у трамвайной остановки прогуливался милиционер, и у Колокольникова шевельнулась мысль — а не подойти ли к нему да не рассказать, ради чего он уже несколько часов таскается за этим молодым пижоном. Но пока объясняешь, пижон может исчезнуть, а ведь дело-то уже, похоже, сделано… Наверняка в этом переулке он и живёт.

Леонид Иванович подошёл к угловому дому, здесь как раз находился гастроном, и прямо у дверей с лотка продавали египетские апельсины. Народу толпилось много, и, не рискуя быть замеченным, Колокольников выглянул из-за угла. Парень был уже метрах в ста, шёл не оглядываясь, спокойно. И так же спокойно, не оглядываясь, свернул в подъезд большого серого дома.

«Ну вот, голуба, теперь-то мы знаем, где вы обитаете». Колокольников пошёл по переулку, чтобы заметить номер дома и подъезд, куда зашел парень. Судя по тому, что на уровне второго этажа дома сохранилась старинная надпись: «Фризе Эмилия Александровна», со времени революции его ни разу не ремонтировали.

Леонид Иванович осторожно открыл массивную чёрную дверь подъезда, надеясь хоть приблизительно определить, на каком этаже остановился лифт. Но лифта в доме не было. Колокольников сделал несколько шагов по пропахнувшему кошками и отсыревшей штукатуркой подъезду. Прислушался. И в это мгновение его ударили сзади по затылку. Удар был такой стремительный и сильный, что Леонид Иванович не успел даже вскрикнуть.

Приехав в зеленогорскую милицию, Корнилов прежде всего заглянул к начальнику — Петру Андреевичу Замятину, своему старому знакомому и партнёру по шахматам. По странному капризу судьбы они почти каждый год отдыхали в одно и то же время и в одном санатории — пили водичку в Ессентуках. Там-то и разыгрывались у них многочасовые шахматные баталии, не имевшие, кстати, продолжения по возвращении из отпуска.

Пётр Андреевич был года на четыре моложе Корнилова, но выглядел старше. То ли излишняя полнота давала себя знать, то ли какая-то простецкая манера держаться, едва уловимая опрощённость. Корнилов мысленно называл это отсутствием внутренней собранности и часто с сожалением замечал её следы у многих работников, долгие годы прослуживших в области. И это совсем не зависело, откуда родом человек — выдвиженец из местных или присланный из города. И даже, как много раз убеждался полковник, совсем не свидетельствовало о том, что такие люди хуже работают. Просто у Корнилова было твёрдое убеждение: человек, внутренне собранный, способен быть более чутким к делу.

У Петра Андреевича сидел пожилой майор, докладывал какое-то дело, листая исписанные размашистым почерком страницы большого блокнота. Он даже не обернулся на стук хлопнувшей двери.

Увидев входящего в кабинет Корнилова, Пётр Андреевич радостно улыбнулся, поднял в приветствии руку.

— Потом, потом, Посохин, — остановил он майора. — Через часик зайдёшь, продолжим.

Майор огорчённо посмотрел на начальника, хотел что-то сказать, но Пётр Андреевич нетерпеливо махнул рукой и повторил:

— Через часик. Не видишь, начальство приехало?

Майор обернулся и, увидев Корнилова, вскочил:

— Здравия желаю, товарищ полковник.

Корнилов поздоровался. Лицо майора было ему незнакомо, но тот, наверное, встречал его на совещаниях в управлении.

Майор, засунув свой блокнот в карман, поспешно вышел из кабинета. Пётр Андреевич, улыбаясь, оглядел Корнилова, почти восхищённо покачал головой.

— Ну-ну, товарищ начальник, — остановил его Корнилов, — не старайтесь показать, что с каждым годом я выгляжу всё моложе. Вы вот, например, живя среди лесов и парков, мало дышите воздухом. Цвет лица у вас бледноватый.

— Давай, давай, сыпь комплименты, — смеялся Пётр Андреевич. — У тебя это здорово получается.

— Я — человек правдивый. Режу правду-матку в глаза, — усмехнулся полковник. У них уже вошло в традицию подтрунивать друг над другом при встречах — сказывались совместные хождения по врачебным процедурам в санатории.

— Что-нибудь серьёзное? — спросил Пётр Андреевич, когда, обменявшись несколькими фразами о здоровье домашних, они уселись друг против друга. — Аникин тебя ждёт.

— Да всё об этом происшествии на пятьдесят пятом километре, — ответил Корнилов, поудобнее усаживаясь.

Пётр Андреевич недоумённо пожал плечами.

— Странная история. Я подробно расспросил сотрудников, которые выезжали на место происшествия: ни человека не нашли, ни следов! Больницы все проверили…

— Знаю, знаю, — сказал Корнилов. — Только всё обернулось посерьёзнее, чем инспекторы ГАИ себе это представляли. — И он подробно рассказал Петру Андреевичу о том, что удалось выяснить.

Замятин несколько минут сидел молча, насупившись, постукивая друг о друга костяшками сжатых кулаков.

— Ты уверен, Игорь Васильевич, что у вдовы профессора Блошкина такой матёрый преступник жил? — спросил он наконец. — И что под машину Бур угодил? И что сверло, которое нашёл Колокольников…

— Пётр Андреевич, — перебил Замятина Корнилов, — столько вопросов сразу. Давай по очереди. У Блошкиной сейчас наш сотрудник. Да ты, наверное, знаешь, Семён Бугаев. Проводит опознание по фотографий. Так что минут через двадцать будем знать точно. — Он достал пачку сигарет, посмотрел вопросительно на Петра Андреевича.

— Кури, кури.

Сам Замятин за всю свою жизнь ни разу сигареты в рот не взял.

— Но насчёт Лёвы Бура у меня сомнений нет. Это он у тебя под боком по чужому паспорту проживал. И под машину скорее всего он угодил. Я-то думаю, случайно. А там уж одному господу известно. И знаком Лёва был с одной местной жительницей — кассиром сберкассы…

— Интересно, — с расстановкой произнёс Пётр Андреевич.

— Интересно! — с иронией повторил Корнилов. — Это Лёве Буру, наверное, с кассиршей было интересно…

— Интересно то, — с нажимом сказал Замятин, — что ночью третьего августа в нашей сберкассе испортилась сигнализация. Дважды патрульная машина выезжала. Мы даже милицейский пост там оставили…

— Та-а-к… — рука Игоря Васильевича с зажигалкой замерла на полпути к сигарете. — И что же случилось с сигнализацией?

— За день до этого был штормовой ветер. Около сберкассы, на старой липе, сломало большой сук…

— А он упал, — подхватил полковник, — на провода сигнализации?

— Тебе уже доложили? — удивился Замятин.

— Кто мне докладывал? — раздражаясь от слишком спокойного тона коллеги, сказал Корнилов. — Если я узнаю, что известный взломщик ночью выходит из квартиры с полным набором инструментов, а в пяти километрах находится сберкасса, где работает кассиром его приятельница, попробуйте убедить меня, что сигнализация в этой сберкассе выведена из строя штормовым ветром!

— У нас не было сведений о Буре…

— Ладно, — полковник махнул рукой и наконец прикурил. — С этим ты разберёшься позже. Вызови сейчас Аникина. Он как раз и должен был повидаться с этой кассиршей. Только я подумал и решил — преждевременно. А вдруг?..

— Да, чём чёрт не шутит… Правильно решил. Хочешь, чтобы мы понаблюдали за ней?

— Хочу. И ещё хочу сейчас встретиться с её заведующей.

— Знаю такую, — сказал Замятин. — Женщина, как говорится, приятная во всех отношениях. — Он улыбнулся. — И финансовый работник прекрасный. Серьёзная баба.

— Аникин меня к ней и проводит…

— К ней и я тебя проводить бы мог, — бодро начал Замятин, но тут же лицо его омрачила неприятная мысль. — Эх, нет! Я не смогу — несколько дач у нас в районе обокрали. Когда ты пришёл, майор мне докладывал как раз об этом. Надо закончить разговор. А так бы проводил — мы с Зоей Петровной в одном доме живём.

Замятин снял трубку телефонного аппарата:

— Коровкин, Аникин у тебя? Пускай ко мне зайдёт.

Участковый инспектор Аникин понравился и Корнилову. Хорошее открытое лицо, прямой взгляд. Он представился без подобострастия и без залихватской развязности, чего так не терпел полковник. Игорь Васильевич пригласил его сесть.

— Озадачили мы вас сегодня? — спросил он, внимательно разглядывая лейтенанта.

— Да, честно говоря, — кивнул Аникин. — Я специально к сберкассе пораньше пришёл. Думал Рогозину на улице перехватить. Чтобы у других сотрудников пересуды не возникли… — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась у него вымученная.

— Что-нибудь не так получилось? — спросил Корнилов. Он почувствовал за этой улыбкой мучавшее Аникина беспокойство.

— Колокольников пропал, — тихо сказал участковый, побледнел и непроизвольно так сжал сцепленные пальцы, что они хрустнули.

— Что значит пропал? — спросил Корнилов.

Аникин молчал, собираясь с мыслями.

— Павел Сергеевич! — подал голос Замятин. — Ты чего молчишь?

— Сейчас, товарищ начальник… Я сам только что узнал. Жена его внизу у дежурного сидит, плачет.

— Да, может, ещё рано плакать-то? — усомнился Корнилов.

— Сегодня днём Колокольников встретил в Зеленогорске на вокзале мужчину. Того, который на месте катастрофы потерянное сверло искал… Мужчина ждал электричку на Ленинград. Колокольников тоже взял билет и поехал за ним.

— Откуда это известно? — спросил Корнилов.

— Он рассказал на вокзале одному знакомому, просил, чтобы тот сообщил жене. Пока, мол, они до города доедут, в Ленинграде милиционеры их уже встретят. А знакомый — болван! — не выдержал Аникин. — Зацепился за пивной ларёк, да только к вечеру и вспомнил.

Корнилов посмотрел на часы. Было без десяти восемь. Спросил Аникина:

— Какой электричкой они ехали?

— Пятнадцать десять.

— Домой в Ленинград жена звонила?

— Несколько раз звонила, не отвечает телефон. Жена всех знакомых на ноги подняла.

— Никаких примет этого человека Колокольников своему знакомому не передал?

— Он незаметно показал ему этого человека… Только знакомый… — Аникин безнадёжно махнул рукой. — К утру, может, проспится. А может, и нет. Пьян в стельку.

Корнилов вспомнил свой разговор с Колокольниковым, когда тот никак не мог выдавить из своей памяти ни одной существенной приметы подозрительного мужчины, и подумал: «А встретил — сразу узнал. Иначе не поехал бы за ним».

— Что, хотите делайте, а этого пьянчужку через час на ноги поставьте! — разозлился Корнилов. — Пригласите врачей! Они знают, как с алкашами обращаться. Нашатырь, пару клистиров… Понятно?

— Понятно, товарищ полковник, — сказал Аникин.

— Пётр Андреевич, распорядись вызвать в отделение «скорую». Лейтенант меня сейчас к завсберкассой проводит и вернётся. И пусть едет с врачами к свидетелю. Адрес-то знаете?

— Так точно.

— Скоро сюда подойдёт Бугаев. От профессорши вашей…

— От Блошкиной, — напомнил Замятин.

— Вот-вот! Введите его в курс дела. Пускай позвонит на Литейный. Поднимет ребят на поиски Колокольникова. Машину для него найдёте?

— Найдём, — кивнул Замятин.

— А то пускай меня дождётся, — Корнилов тяжело поднялся с кресла. — Поехали, лейтенант.

— Вот её дом, — показал Аникин на стоящее в осадку жёлтое четырёхэтажное здание с эркерами. — Квартира семь. Третий этаж. Живёт с мужем и дочерью.

— Проедем метров сто, — попросил Корнилов шофёра. — Чтобы не маячить перед окнами.

«Волга» остановилась у небольшого скверика рядом с почтой. Корнилов попросил шофёра:

— Отвези лейтенанта в райотдел и вернёшься. Жди на том же месте. — Он ещё хотел сказать Аникину, чтобы позвонили, если будут новости, — наверняка у заведующей сберкассой есть телефон, — но машина уже тронулась. Корнилов досадливо махнул рукой, но тут же подумал: «Ладно, долго я здесь не задержусь…»

Дверь ему открыла девушка лет двадцати. У неё было узкое лицо, тонкий, чуть раздвоенный на самом кончике нос, русые волосы, уложенные копной на затылке. Вот только цвет её больших глаз он не успел разглядеть — в прихожей было темновато.

— Вам кого? — спросила девушка.

— Я хотел бы видеть Зою Петровну.

— Пожалуйста, — девушка посторонилась, пропуская его в прихожую. — Проходите. — И крикнула негромко: — Мама, к тебе.

Она пошла вперёд по небольшому коридорчику, открыла дверь в просторную, со вкусом обставленную комнату. Корнилову это сразу бросилось в глаза. Даже несмотря на то что в комнате стоял полумрак — лиловый августовский вечер уже заглядывал в окна.

Высокая стройная женщина с такой же копной волос на затылке, что и у дочери, только совсем седых, стояла у стола и вынимала из сумки коробки с зубной пастой, баночки с кремом и, как показалось Корнилову, ещё какие-то чисто женские предметы обихода. Видимо, по дороге с работы она зашла в магазин.

Обернувшись и увидев в дверях мужчину, Зоя Петровна ойкнула и смахнула все свои коробочки и баночки снова в сумку.

— Извините, бога ради. Я думала, кто-то из соседок. — Она протянула дочери сумочку: — Таня, возьми, потом разберёшь. Там кое-что и для тебя. — И спросила: — А вы по какому делу?

— Зоя Петровна, — сказал Корнилов, — мне хотелось бы поговорить с вами наедине. Ваша дочь не обидится? — Он повернулся к Тане, внимательно разглядывающей содержание материной сумочки.

— Ну что вы, что вы! — не поднимая глаз на Корнилова, сказала дочь. — Я испаряюсь…

— Садитесь, пожалуйста, — предложила Зоя Петровна и подвинула Корнилову стул. — Может быть, зажечь свет?

— Нет, нет, — запротестовал он. — Ещё не темно. Я должен представиться: полковник Корнилов из уголовного розыска.

Женщина села напротив на другом конце стола. Внимательно посмотрела на полковника. В её поведении, во всех её действиях не чувствовалось тревоги, и это было приятно Корнилову.

— Я вас слушаю.

— Зоя Петровна… — начал Корнилов и тут вдруг вспомнил всё: огромную коммунальную квартиру на Пятой линии Васильевского острова, большую холодную комнату, в которой жили они с матерью в голодную зиму сорок первого, и слабые звуки рояля, доносившиеся из-за стены. Там вместе с больной тёткой жила его сверстница Зоя Лапина, как две капли воды похожая на дочь этой милой интеллигентной женщины, сидевшей сейчас напротив него в едва освещённой рассеянным светом комнате.

«Неужели?» — подумал Корнилов и почувствовал, как упругой волной сдавило ему грудь. Но он тут же справился с собой и повторил:

— Зоя Петровна, разговор, который мы сейчас с вами поведём, должен остаться между нами. И главное — человек, о котором я вас сейчас спрошу, не должен почувствовать никакой перемены в вашем к нему, отношении…

— Хорошо, товарищ Корнилов, — тихо ответила женщина и посмотрела на него уже с тревогой.

— У вас работает кассиром Рогозина Екатерина Максимовна…

— Да, работает. Вернее, работала…

— Она уволилась?

— Нет ещё. Формально ещё работает. Дорабатывает. Она подала заявление три дня назад. Существуют сроки. Вы знаете…

Корнилов кивнул.

— Но в порядке исключения я обещала отпустить её раньше. У нас городок курортный, работать особенно негде, так что кандидаты на её место уже есть…

«Сколько же мы не виделись с тобой, Зоя?» — думал Корнилов, глядя на сидящую перед ним немолодую, ох какую немолодую, но всё ещё обаятельную женщину.

Зою Петровну, похоже, больше всего волновали не вопросы, которые задавал ей этот сухощавый, подтянутый, со вкусом одетый милиционер, а его неожиданные и долгие паузы и слишком уж пристальный, изучающий взгляд. Корнилов понял её беспокойство и вдруг очень по-доброму улыбнулся. Улыбка у него была, как показалось Зое Петровне, даже чуть виноватая.

— Вы не смущайтесь, Зоя Петровна. Иногда сам ругаю себя за эту милицейскую привычку разглядывать человека… Простите.

Зоя Петровна пожала плечами.

— А что вы ещё хотели узнать о Кате Рогозиной?

— Всё. Всё, что вы о ней знаете… И хорошее и плохое. И даже чуть больше. Что вам ваше женское чутьё подсказывает.

Заведующая сберкассой растерянно посмотрела на Корнилова.

— Да, да. И женское чутьё может помочь. Не к протоколу, конечно. — Как же он был рад видеть перед собой Зойку Лапину, свою первую детскую любовь, свою подругу по шумным играм в их огромной квартире. Был рад даже за то, что неожиданная встреча с ней заставила его вспомнить и радостные годы предвоенного детства, и горькие дни блокады. Но эта женщина, сидевшая сейчас перед ним, встревоженная, сосредоточенная, не узнавала его. Её мысли были здесь, в сегодняшнем дне, в делах сберкассы, которой она заведовала, в делах её сотрудниц. И Зоя Петровна лихорадочно мучилась над вопросом, чем же могла привлечь внимание милиции, уголовного розыска Катя Рогозина.

— Я начну с её поступления на работу? — наконец спросила Зоя Петровна.

— Конечно, — кивнул Игорь Васильевич.

— Рогозина проработала у нас два года. Как раз через неделю исполнилось бы два года. Такое совпадение… Приехала из Краснодара. Там тоже работала в сберкассе. С хорошими характеристиками. Это можно посмотреть в личном деле…

— Да, да. Может быть, завтра кто-нибудь подойдёт к вам…

— Работала неплохо. — Зоя Петровна задумалась. — Не могу сказать, что образцовый работник — были и замечания. Иногда нагрубит клиенту, иногда опоздает с обеда. Но это — дело житейское. А вот по части денег — ни одной жалобы. Никаких финансовых огрехов…

Корнилов внимательно слушал Зою Петровну, изредка делая заметки на сложенном вчетверо листке бумаги, а мозг сверлила мысль: «Она подала заявление три дня назад. Три дня назад. В тот день, когда сбит автомашиной Лев Котлуков, её знакомый. Случайное совпадение или?..»

— Где жила Рогозина?

— Снимала комнату в Зеленогорске. Недалеко от сберкассы. У нас тяжело с жильём. Особенно у нас, у финансовых работников. Нам почему-то дают в последнюю очередь. Кстати, Катя сказала, что надеется найти в Ленинграде работу с жильём.

— Не думаю, чтобы там было проще, — задумчиво сказал Корнилов.

— Она хочет пойти в какое-нибудь строительное управление.

— Кассиром или просто на стройку?

— Кассиром, конечно.

— Её друзья, подруги? — спросил Корнилов. Ему мешало сейчас то, что он разговаривает не с абстрактной заведующей сберкассой, а с давно знакомым и когда-то близким ему человеком. Хотя этот человек настолько занят сейчас ответами на его нелегкие вопросы, что даже не догадывается, кто эти вопросы задаёт. Даже не пытается внимательно вглядеться в его лицо. А может быть, он так изменился? Так постарел, что в этом сильно поседевшем, суховатом и, что говорить, мрачноватом человеке невозможно узнать шумного и скорого на выдумки и проказы соседского мальчишку?

— Подруги у неё были, — продолжала рассказывать Зоя Петровна. — Но на стороне. В сберкассе Катя самая молодая. Остальным уже к пятидесяти. Одна на пенсию собирается. Так что интересы у них известные — дом, семья, магазины… А Катя незамужняя.

— И никогда не была?

Зоя Петровна развела руками:

— В анкете она не написала. А в душу лезть к человеку… Я не расспрашивала. Может, кто-то из сотрудниц и знает.

— Зоя Петровна, теперь попрошу вас быть очень внимательной, — тихо сказал Корнилов. — Три дня назад, во вторник… Накануне того дня, когда Рогозина подала вам заявление об уходе, вспомните всё, что происходило у вас в сберкассе. Любую мелочь.

— Да всё, как обычно… — нерешительно сказала заведующая сберкассой. — Никто не опоздал…

— Вы пришли первая?

— Да.

— Сигнализация, пломбы — всё было в порядке?

— Сигнализация не работала, — упавшим голосом произнесла Зоя Петровна.

— Почему?

— Когда я уходила вечером, всё было в порядке. Ночью, часов в двенадцать, мне позвонили из милиции, из наружной службы. Сказали, что сигнализация сработала, к сберкассе выехала оперативная машина. Оказалось, что упал большой сук и оборвал провода… Тогда оставили на всю ночь у дверей милицейский пост. Утром я пришла на час раньше, милиционер дежурил у дверей…

«Этому милиционеру повезло, — подумал Корнилов. — Если бы Лёва Бур не попал под автомобиль, милиционера бы убили и втащили в сберкассу».

— Зоя Петровна, — спросил он. — А почему провода? Разве к сберкассе не подведен кабель?

— Целая история, — вздохнула Зоя Петровна. — В прошлом году рыли котлован под фундамент нового дома, повредили телефонный кабель и сигнализацию. Перебросили временную связь по воздуху. Я устала писать докладные…

Зазвонил телефон. Зоя Петровна встала, взяла трубку.

— Вас, товарищ Корнилов…

Звонил Замятин.

— Бугаев тут тебя дожидается, — доложил Пётр Андреевич. — Признала Блошкина Бура. И старичок постоялец признал. — И спросил уж совсем по-свойски: — Ужинать не собираешься? А то я сейчас подъеду, от Зои Петровны тебе только в другую парадную перейти.

— Да нет, отложим до спокойных времен, — вздохнул Корнилов. — Знаю, чем бы твоя Мария угостила. Но сам видишь… Алкоголика, кстати, привели в чувство?

— Приводят, — поскучневшим голосом ответил Замятин.

— Поторопи их, поторопи, Пётр Андреевич, — попросил полковник. — А пообедаем в следующий раз. Такие вот пироги… — Он повесил трубку.

— А я тебя узнала, Игорь, — с удивлением и с радостью сказала вдруг Зоя Петровна. — Узнала. Только сейчас узнала. Когда ты про пироги сказал…

Дверь в комнату отворилась. Вошла Зоина дочь.

— Мама, ты же голодная! — сказала она недовольно. — Давно пора ужинать. Может быть, и наш гость проголодался. И почему здесь так темно? — Она щёлкнула выключателем, и засветились все пять рожков простенькой люстры.

Таня с удивлением посмотрела на мать. Та сидела, подперев щёку ладонью, с отрешённым, отсутствующим выражением лица и слабой, еле заметной улыбкой. И глаза у неё повлажнели, словно густой туман оседал в них, грозя выпасть росою.

— Что-нибудь случилось? — испуганно спросила Таня и перевела взгляд на Корнилова. По-видимому, выражение его лица не предвещало никаких неприятностей, и девушка успокоилась. — Я приготовила ужин. Принести сюда?

— Танечка, если вас не затруднит, принесите нам по стакану чая, — попросил Корнилов. — У нас ещё на пять минут секретов, а потом я уезжаю.

— Мама пьёт чай из своей любимой чашки, — кокетливо сказала Таня, окинув Корнилова быстрым внимательным взглядом и, видимо, вполне одобрив его.

— Маме в любимой чашке, — засмеялся Корнилов. — Я, кстати, тоже люблю из чашки.

Зоя Петровна, встряхнув головой, словно отогнав нахлынувшие воспоминания, сказала:

— Таня, это Игорь Васильевич Корнилов. Помнишь, я тебе рассказывала… До войны мы жили в одной квартире на Пятой линии. Игорь — «такие пироги». Который ходил по карнизу пятого этажа.

— И писал тебе стихи про любовь? — спросила Таня.

Корнилов засмеялся и почувствовал, что краснеет.

Таня сделала перед ним лёгкий реверанс.

— Ладно, ладно. Ухожу. — Она уже пошла из комнаты, но с порога обернулась и спросила: — Сколько же вы не виделись, друзья детства?

— С сорок четвёртого, — ответил Корнилов. — После того, как твою маму увезли из детского дома к каким-то родственникам.

— К деду! — сказала Таня. — Мама, ведь тебя увезли к дедушке? В Хабаровск?

Зоя Петровна кивнула.

Они сидели молча, пока Таня не принесла на подносе чайник и две чашки, сахарницу и вазочку с печеньем. Когда она ушла, Корнилов спросил:

— Ты никогда не ходила в эту квартиру?

Зоя Петровна покачала головой.

— А я ходил. Один раз из любопытства, а другой — служба заставила. Помнишь дядю Мишу? Мы его чернокнижником звали?

— Помню.

— Его библиотеку украли. Самые ценные книги. Вот мне и пришлось заниматься. — Корнилов грустно улыбнулся. — Только он меня не признал. Как и ты сначала.

— Ему ведь уже лет восемьдесят.

— Да, сейчас было бы около того. Но десять лет назад он умёр. Через месяц после кражи. Не перенёс старик. И книги ведь мы нашли. На третий день…

— А ты помнишь, Игорь, Епишкина? — спросила Зоя Петровна. — Как он крупу из банок на кухне отсыпал? А когда голод начался, у Любавиных карточки украл.

— Поверишь ли, Зоя, когда мне приходится со всякой сволочью разговаривать, — он усмехнулся недобро, — из моих клиентов мне всегда лицо этого Епишкина вспоминается. И как сандружинницы Любавиных весной из квартиры увозили… А… — он досадливо махнул рукой. — Что мы с тобой всё о печальном? — Он посмотрел на часы. Было уже пятнадцать минут девятого. — А на приятное и времени не осталось. — Корнилов встал из-за стола. — Зоя, прошу тебя, как договорились — никому ни слова. И Рогозиной — никакого намёка. Сыграй. Я помню, в детском доме у тебя в самодеятельности хорошо получалось. Если будет к месту, поинтересуйся, не подыскала ли она себе работу. Позвони. — Он написал на клочке бумаги свой служебный телефон. Хотел написать домашний, но не на писал. — Если меня не будет, секретарь мне передаст. Это очень серьёзно!

Она пошла его провожать.

— Дочка у тебя красавица. Я как увидел её — сразу вспомнил Зою Лапину. Кстати, а сейчас у тебя какая фамилия?

— Лапина, — ответила Зоя Петровна. — Мы так с мужем договорились. После войны все друг друга разыскивали, я и подумала — так моим родственникам будет проще. Если кто захочет разыскать.

Таня вышла из кухни.

— Я тоже хочу с вами проститься, Игорь…

— Васильевич.

— Игорь Васильевич. Очень рада была с вами познакомиться. — Танины слова опять прозвучали кокетливо, и мать с удивлением покосилась на неё. — Вы к нам ещё заедёте?

Корнилов посмотрел на Зою Петровну. Она молчала, но и в её больших глазах он почувствовал вопрос.

— Обязательно заеду, — сказал Игорь Васильевич.

…В райотделе Бугаев играл в шахматы с Петром Андреевичем. Оба выглядели усталыми, серыми. Рядом с шахматной доской стояли стаканы из-под чая, на листе белой бумаги лежало полбатона.

«Не ушёл Пётр к домашним разносолам, — тепло подумал Корнилов. — Дождался». А вслух сказал:

— Давно мог дома быть, жену в кино сводить успел. Я у вас тут афишу видел: «Укол зонтиком». Французская комедия. Обхохочешься.

— А вы её видели, товарищ полковник? — с удивлением спросил Бугаев.

— Люди говорят, — смущённо буркнул Корнилов. — Мы сейчас едем, а к тебе, Пётр Андреевич, одна просьба — выяснить досконально, почему отключилась сигнализация в сберкассе? Завтра пришлю толкового эксперта. Но только чтобы ни одна живая душа об этом не знала. Ты, твой начальник розыска, наш эксперт. И если надо — можешь с Лапиной советоваться.

— Всё понял, Игорь Васильевич, — серьёзно сказал Замятин. — Лапина серьёзная баба, правда?

— Правда. А Рогозина у неё увольняется. Хочет в городе работу искать. Проверьте её связи в Зеленогорске. И тоже чтобы комар носа не подточил. Если за ней кто-то кроме Лёвы Бура стоит, они прохлаждаться долго не будут.

…Всю дорогу до Ленинграда ехали молча. Бугаев дремал на заднем сиденье, а Игорь Васильевич рассеянно глядел на мелькавшие в лесу дачи, на внезапно открывшиеся просветы среди сосен, за которыми серебрился залив и светились прерывистой цепочкой дальние огоньки Кронштадта. И перед глазами у него стояло лицо Зои Лапиной, той, давней Зои с Васильевского острова. Вернее, лицо её дочери Тани…

…В блокаду Зоина тётка умерла в январе сорок второго, и Вера Сергеевна, мать Игоря, удочерила девочку. Корнилов хорошо помнил то время. Зоя перебралась к ним в комнату — тёткин труп так и пролежал до весны на кровати, прикрытый зелёным байковым одеялом. Первое время они боялись ходить в «ту» комнату, но пришло, время, и нужда заставила — сначала взяли оттуда стулья, маленький ломберный столик для «буржуйки». Потом стали таскать подшивки старых журналов, книги. Однажды, вытаскивая из письменного стола ящики и вываливая их содержимое прямо на пол, Корнилов увидел небольшой револьвер в тонкой замшевой кобуре. Замша была золотистая и мягкая. Корнилову даже показалось, что она тёплая. Расстегнув перламутровую кнопку и вынув револьвер, он замер от восхищения — тёмный воронёный металл отливал синевой, а ручка была перламутровая и напомнила ему мамин театральный бинокль.

— Оставь! — сказала Зоя. — Это папин. Тётя все время хотела бросить его в Неву — боялась, что когда-нибудь его найдут и нас всех арестуют. И папу тоже.

— Что ж не бросила?

— Жалела. Папе его подарили, когда он работал в Китае. За храбрость.

— И боялась, и жалела! — засмеялся Корнилов и тут же осёкся, обернувшись на зловещий силуэт лежащей на кровати мертвой Зоиной тётки. Он спрятал револьвер в карман и показал Зое кулак: — Чтоб матери ни слова!

Они эвакуировались в июле. Кроме других документов требовалась справка санэпидстанции, и вместе с матерью они пошли в баню на углу Среднего и Пятой линии. Корнилову пришлось идти вместе с Зоей и матерью, — в бане были «мужские» и «женские» дни. Они попали на «женский», а день просрочки мог надолго задержать их отправку. Как ни странно было ему сейчас вспоминать, он совершенно не испытывал тогда ни стеснения, ни стыда! В густом пару, в гулком грохоте цинковых шаек, в гуле голосов у Игоря чуть-чуть кружилась голова не то от слабости, не то от сладкой истомы и блаженства, охватившего его, когда мать нежно водила мочалкой по исхудавшему, почти бесплотному телу. Зоя сидела напротив, безвольно опустив руки. Она намылила свои густые русые волосы, и, наверное, на большее у неё не хватило силы. Она не была такой исхудавшей, как Корнилов — молодая, почти развившаяся девушка с полной грудью. Уже потом, после войны, Игорь Васильевич слышал от одного известного медика, что некоторые люди, умирая от голода, совсем не выглядели как дистрофики…

Несколько лет Корнилова преследовало видение, сопровождаемое звуковыми галлюцинациями: шум бьющей из кранов воды, гулкое эхо женских голосов и нежная, обессиленная девочка с опущенными руками, сидящая напротив него и временами исчезающая — то ли в клубах пара, то ли из-за того, что он сам на секунды терял сознание…

Мать посадила их на Московском вокзале в старенький вагон пригородного поезда, с трудом помогла затащить два больших чемодана и несколько узлов с вещами. Обошла весь вагон в поисках попутчиков, которые помогли бы ребятам перетащить вещи на Ладоге. Но в вагоне сидели одни дети и старики.

— Управляйтесь, ребята, сами, — сказала она, едва сдерживая слёзы. — И друг без друга — никуда. Вместе прочнее. Да и там тоже люди живут — без помощи не оставят. — Она расцеловала их обоих. Шепнула Зое: — Я запросы послала, может, и разыщутся твои родные.

Саму её не отпустили с завода. Предприятие было огромное, каждый человек на учёте.

…Корнилов хорошо помнил, как через неделю пути они остались совсем одни в незнакомом уральском городе. Три дня прожили в детприёмнике, а потом молодой, вечно подмигивающий мужчина, которого все звали дядя Коля — эвакуатор детприёмника, привёз их и ещё десятка три ребятишек на маленькую станцию, откуда надо было ехать на подводах в детский дом, затерянный в глухих пермских лесах. Приехали они на станцию ночью, никаких подвод ещё не прислали, и пришлось ждать в пустом, холодном зале.

Вокруг дяди Коли увивались три довольно взрослых парня. Корнилову шепнул один из таких же, как и он, эвакуированных из Ленинграда ребятишек, что это «урки», уже не раз бегавшие из разных детских домов. И дяде Коле поручили спровадить их в очередной, подальше от станции.

Парни эти вели себя сначала довольно смирно, но потом откуда-то достали самогона и вместе с дядей Колей устроили пирушку. Захмелев, эвакуатор сказал мечтательно:

— Гармонь бы мне сейчас. Сыграл вам, заморыши, согрелись бы сразу.

Зоя, сидевшая рядом с Корниловым, обернулась к нему и шепнула:

— Игорь, у нас же…

Он не успел возразить ей, как Зоя крикнула:

— Дядя Коля, у нас с Игорем аккордеон есть. Поиграйте…

Этот аккордеон был Зоин, но когда мать собирала их в дорогу, не разбирала, что чьё, и складывала вместе вещи, которые потом можно было бы продать или обменять на продукты.

— Давай, девочка, аккордеон, — обрадовался дядя Коля.

Вместе со своими молодыми прихлебателями он подошёл к ребятам. Зоя сдёрнула с футляра сшитый матерью из старого одеяла чехол, расстегнула футляр… Вздох изумления непроизвольно вырвался у всех, кто сгрудился вокруг ребят. В этом холодном, заплёванном зале ожидания будто стало сразу светлее — отделанный розовым перламутром, аккордеон выглядел здесь словно чудо.

— Ну и вещь! — восхищённо прошептал дядя Коля. — За него и взяться-то боязно. — Он осторожно провёл не очень чистой своей ладонью по перламутру, и Корнилову показалось, что в этом месте всё потускнело. «Не видать нам больше аккордеона», — мелькнула у него мысль.

Дядя Коля наконец достал инструмент из футляра, надел ремень на плечо, тихонько развернул мехи. Нежный слабый стон, не успев родиться, утонул в морозном воздухе зала ожидания. Тогда дядя Коля рванул мехи с силой и, приклонив голову к аккордеону, заиграл что-то весёлое, задиристое. Все столпились вокруг. Ожили тусклые ребячьи лица, кто-то уже непроизвольно притопывал ногой, кто-то раскачивался в такт музыке всем телом. А дядя Коля всё играл и играл. Весело подмигивал ребятам, приглашая двигаться, танцевать. Он играл и вальсы, и танго, и какие-то сложные, не известные Корнилову пьесы. И даже так любимый им «Этюд для Элизы», с которого Зоя ещё до войны начинала свой урок музыки. Звуки рояля, на котором она играла, были слышны по всей квартире и всегда вызывали у него лёгкую грусть.

— Что ты муру всякую пилишь? — сказал эвакуатору один из парней. — Врежь что-нибудь нашенское. Чтобы за душу брало.

Дядя Коля понимающе подмигнул и улыбнулся, показав золотой зуб. И как-то сразу, без перехода, заиграл: «С одесского кичмана…», потом «Мурку». Потом заунывную песню про Чеснока и васинских парней.

Откуда-то появилась еще бутылка самогона. Дядя Коля прервался на минуту, чтобы опрокинуть стакан. И снова играл. Но теперь уже только протяжные и заунывные песни.

К Зое подсел один из блатных парней, усмехнулся, покровительственно сказал:

— А ты ничего, деваха. Я не разобрался сразу. Завязалась платком, как бабка… У тебя, может, ещё чего фартового среди шмуток есть?

— Нету ничего, — сердито ответила Зоя, уже понимая, какую беду навлекла на себя и на Игоря, вытащив свой шикарный аккордеон.

— А если подумать? — усмехнулся парень. Усмехнулся совсем по-доброму, без угрозы. Только глаза у него были бегающие. Корнилов больше всего напугался этих глаз.

— Нет, нету. Мы вот с братом вместе едем. У нас ничего интересного для вас больше нет.

— Этот, что ли, брат? — оглянулся парень на Корнилова.

— Этот.

— С ним мы поладим, — лениво сказал парень. И теперь уже в его голосе чувствовалась угроза. — Может, всё-таки посмотрим? — не отставал он. — Пощупаем ваши уголки. И тебя заодно пощупаем.

Кровь прилила Корнилову к лицу.

— Да я тебе… — Голос у него сорвался, как у молодого петуха.

— Дядя Коля! — пронзительно крикнула Зоя.

Музыка резко оборвалась.

— Чего там? — спросил эвакуатор недовольно. Парень трусовато отодвинулся от Зои.

— Чего он пристаёт? — уже спокойно сказала Зоя. — И чемоданы раскрыть хочет.

— У-у! — тихо прошипел парень и тут же улыбнулся дяде Коле: — Шуток не понимает. Дистрофичка!

— Садись-ка рядом, — зло сказал эвакуатор.

Парень с наглой улыбкой лениво отошёл от скамейки, на которой сидели Зоя с Игорем.

Дядя Коля ещё поиграл немного. Потом убрал аккордеон в футляр и сказал:

— Подремлем, ребятки, минут шестьсот. Утром небось приедут за нами.

Больше ребята своего аккордеона не видели.

Подводы пришли к станции только к полудню. Дядя Коля ругался с извозчиками, помогал ребятам рассаживаться с узлами на телегах. Почему-то получилось так, что Зое и Игорю надо было грузиться на разные подводы. Они запротестовали. Зоя расплакалась, и дядя Коля посадил их вместе.

Лесная дорога была разбита, колеса вязли в грязи по ступицу. Несколько раз делали остановки. Распоряжался всем уже не дядя Коля, а старый мужчина, воспитатель из детского дома, куда они ехали. Ребятам дали поесть — по кружке холодного молока да по большой шаньге — круглой лепёшке с картошкой. Во время одной из таких остановок к подводе, где ехали ребята, подошли три парня.

— Эй вы, дистрофики, — тихо сказал один из них — Корнилов узнал голос того, который приставал к Зое ещё на станции. — Гоните ваши узлы. Пикните — пришью.

Корнилов осторожно вынул из кармана своего осеннего пальтишка маленький револьвер, семейную реликвию Зоиной семьи, и взвёл курок. Сколько раз, ещё в Ленинграде, когда никого не было дома, он вынимал из тайника эту любимую свою игрушку и любовался ею. То высыпал маленькие патроны из барабана, то осторожно засовывал их в гнёзда, взводил курок и целился в воображаемого врага — этим врагом всегда был человек со зловещим фашистским знаком на каске и с чёрными усиками, как у Гитлера, над тонким змеиным ртом.

— Долго я ждать буду! — прошипел парень. И Корнилов выстрелил наугад в темноту. Выстрелил, не думая о последствиях, о том, что его ждёт. Его трясло, то ли от холода, то ли от внезапно нахлынувшего бешенства. Он снова видел перед собой эту проклятую каску и тонкий змеиный рот.

Кто-то закричал. Заржали и вдруг понесли лошади.

— Эй, эй! — завопил мужской голос. Корнилов узнал голос возницы. Услышал быстрые, чавкающие по глинистой дорожной каше шаги бегущего человека. — Стой, родные! Стой! — кричал он. И кони, наверное, узнали голос своего хозяина. Остановились.

Прибежали учитель с дядей Колей.

— Молчи! — успел шепнуть Корнилов Зое. У него была мысль швырнуть револьвер в лес, в темноту, но вместо этого он сунул его в сено, на котором они сидели.

— Что тут произошло? — спросил воспитатель.

— Кто-то стрелял, — сказала Зоя.

— Кто стрелял? Откуда? — испуганно крикнул дядя Коля.

— Из лесу. Как просвистит над головой! — соврал Корнилов.

— Кто ж тут может стрелять?

— Может, дезертир какой? — предположил возница. — У нас тут месяц назад милиция поймала одного. В землянке жил. И ружьё имел.

Обоз потихоньку тронулся. Словно почувствовав что-то, дядя Коля сел на подводу, где ехали Зоя с Игорем, но ни о чём не спрашивал. Молчал всю дорогу.

Когда ночью они наконец добрались до места — старинного пермяцкого села, в котором размещался детский дом, среди их команды недосчитались троих. И у многих ребят недоставало вещей — то узла, то чемодана.

— Такая дорога, — проворчал дядя Коля. — Одни ухабы, все кишки растрясло. Немудрено было и узлы растерять.

— А дети? — спросил воспитатель. — Куда девались три парня? Надо же поиски организовать.

— Ищи ветра в поле, — усмехнулся эвакуатор. — Эти уже по три побега имеют. Я думал, они ещё из поезда слиняют. Навязывают всякую шантрапу. Ворьё.

А Корнилов был уверен, что и эти парни и дядя Коля — одна шайка-лейка. Куда бы он тогда пристроил их аккордеон? Ведь ещё на станции он положил футляр с аккордеоном на одну из подвод, а сейчас остался с потёртым портфелем. О том, попал он или не попал в грабителей, Корнилов тогда особенно не задумывался. Только горевал, что револьвер свой в сене уж не нашёл. Дорога и впрямь была тряская. Где-нибудь и выпал он в осеннюю грязь…

Месяца через три в их детдоме снова появился дядя Коля. Привёз очередную партию ребятишек. Наткнувшись в коридоре на Корнилова, он круто развернулся и хотел было улизнуть, боялся, наверное, что Игорь спросит его про аккордеон. Но Корнилова интересовало совсем другое. Набравшись смелости, он окликнул дядю Колю, и тот нехотя остановился.

— Новеньких привезли? — как ни в чём не бывало спросил Корнилов. — Ленинградцы есть?

— Есть. Трое.

— А те? Что по дороге прошлый раз сбежали?

Эвакуатор усмехнулся, обнажив свой золотой зуб.

— Вон тебя кто интересует… Кентора блатная. Взяли их на станции с ворованными вещами. Теперь уже их не детский дом ожидает. Другой дом, паря.

— Всех троих взяли? — спросил Корнилов, и этим выдал себя дяде Коле с головой. Тот внимательно, словно впервые увидел, оглядел Корнилова злыми, с прищуром глазами и подмигнул по привычке.

— Здоровьичком, значит, ихним интересуешься? Ну, смотри, паря, смотри. Не столкнись с ними где-нибудь нос к носу. — Он, не прощаясь, повернулся спиной и пошёл по своим делам.

…Через два дня, когда дядя Коля уже уехал, в детский дом пришёл милиционер и долго сидел в кабинете у директора. Потом туда вызвали Корнилова.

Директриса Викторина Ивановна молча показала ему на стул. Корнилов сел.

— Этот, что ли? — спросил милиционер.

Викторина Ивановна кивнула.

— Мальчик, у тебя оружие есть? — спросил милиционер.

— Какое оружие? — глядя в пол, ответил Корнилов.

— Огнестрельное, — рассудительно сказал милиционер. — Из которого стрелять можно. Наган, например, или обрез. А может, мелкокалиберка.

— Нету у меня ничего.

— А говорят, есть.

— Кто говорит? — тихо спросил Корнилов, холодея от мысли о том, что могла проговориться Зоя.

— Люди говорят. Письмо написали в милицию, что ты пистолет прячешь. Зачем он тебе, мальчик? Фашист от наших мест далеко, это в Ленинграде мог бы пригодиться, а здесь ни к чему. — Милиционер говорил рассудительно, по-доброму, словно угадывая мысли Корнилова. Слёзы против воли вдруг закапали у него из глаз, и он уже хотел всё рассказать, но испугался — а вдруг дядя Коля соврал ему и он всё-таки не промахнулся.

— Ну ладно, ладно, — ласково сказал милиционер, — не плачь. Все вы, дистрофики, такие чувствительные…

Он, как и тот подонок, назвал Корнилова дистрофиком, но столько сочувствия было в его словах, что теперь уже Игорь разревелся по-настоящему.

— Ну ладно, ладно, — милиционер встал, положил ему на плечо тяжёлую руку. — Не реви, не реви. Отдохнёшь у нас на свежем воздухе, на шанежках да на молочке, и повеселеешь. А обыск я всё же сделать должен, — обернулся он к директрисе. — Пускай малец покажет, где постель и вещи.

— Вещи в бельевой хранятся, — сказала Викторина Ивановна.

— Ну вот и хорошо.

Они пошли вместе, и милиционер дотошно прощупал матрас и подушку на койке Корнилова, заглянул под кровать, в тумбочку.

В бельевую позвали и Зою — вещи-то были их общие. Викторина Ивановна сама открыла чемоданы, разворачивала перед милиционером каждую вещичку. Его внимание привлёк набор десертных серебряных ножей. Ручки у них были расписаны чернью, да и вообще ножи походили на маленькие кинжальчики.

— Это уже непорядок, — сказал милиционер. — Это холодное оружие.

— Для фруктов ножички, — Викторина Ивановна взяла один, любовно провела по рисунку длинными пальцами, потом легко согнула лезвие. — Видите? Им и курицу не зарежешь. Серебро. Гнётся.

— Под вашу личную ответственность, — насупившись сказал милиционер и ушёл, на прощанье взъерошив отросшие после стрижки в санпропускнике Игоревы волосы.

Они хотели укладывать все вещи назад, в чемодан и узлы, когда Зоя вдруг сказала:

— Давай разложим отдельно. Твои и мои. Так проще.

Корнилов даже не нашёлся, что ответить. Стоял соляным столбом и смотрел то на Зою, то на Викторину Ивановну. Ему казалось, что раздели они сейчас весь свой багаж — и жизнь пойдет совсем по-другому. Тоже разделится, разбежится по сторонам. И дружба разделится.

— А надо ли, Зоечка? — спросила директриса.

— Так удобнее, — сказала Зоя. — Игорева мама обещала разыскать моего дедушку. А может, папа найдётся. Вдруг срочно придётся уезжать?

Викторина Ивановна сердито передёрнула плечами.

— Ну, делитесь, делитесь. — И, вынимая из узла пальто или платье, спрашивала: — Это чьё?

— Моё, — говорила Зоя. И правда, почти все вещи были из имущества её тетки.

— Моё. Моё. Моё, — монотонно звучал Зоин мягкий голосок.

— Да твоё-то здесь есть что-нибудь? — вспылила Викторина Ивановна на Корнилова. — Стоишь как истукан. Язык проглотил?

— У меня в том чемодане коллекция марок, — показал Корнилов на большой коричневый чемодан. — И чемодан мамин.

— Чьей мамы? — горестно спросила директриса. — Она ведь теперь у вас общая. Она ведь и Зоечку удочерила.

— Моей мамы, — ожесточился Корнилов. И вспомнил ещё про большой микроскоп, лежащий в одном из тюков. Микроскоп, правда, был из Зоиной комнаты, но уж очень ему нравился. Он и засунул-то его тайком от матери. — Микроскоп ещё мой! И мамин платок пуховый. — Больше вспомнить он ничего не мог и так и остался бы со своими марками и микроскопом, завязанными в материнский пуховый платок, если бы Викторина Ивановна не ожесточилась и, уже не спрашивая Зою, не покидала на его сторону кое-что из вещей. Потом, когда Зоя через три месяца действительно уехала, разысканная дедом, эти тряпки Корнилову очень пригодились — весной было очень голодно, и он время от времени ходил с кем-нибудь из своих новых друзей-детдомовцев в соседнюю деревню, выменивая вещи на тёплые караваи хлеба, на большие замороженные круги молока — самого вкусного лакомства детдомовской поры.

Уехала Зоя, и распалась их временная семья. Осталась только до сих пор хранимая Корниловым справка: такие-то, брат и сестра, направляются в эвакуацию из города Ленинграда…

И на всю жизнь запомнил Игорь Васильевич урок с маленьким револьвером в замшевом футляре. «Маленькая красивая игрушка — а ведь на волосок, на волосок я был от того, чтобы совершить непоправимое», — часто думал он, особенно остро переживая эту давнюю историю, когда приходилось брать какого-нибудь молодого преступника, имевшего при себе оружие…

…Приехав домой, Корнилов сразу же позвонил в управление. Белянчиков дожидался его звонка.

— С Колокольниковым ничего не прояснилось? — спросил Игорь Васильевич.

— Ничего. Провели работу на трассе, на Финляндском. Никаких чепе.

— А как с поисками автомашины? — вздохнув, поинтересовался Корнилов.

— Есть идеи, Игорь Васильевич. Завтра доложу.

— Хорошо бы вместо идей была машина, — грустно пошутил полковник. — Ты, Юра, валяй домой. Отдыхай. Завтра жду тебя к половине девятого…

Белянчиков позвонил Корнилову в первом часу ночи. На Васильевском острове, в подъезде одного из старых домов, нашли тяжелораненого Колокольникова. Состояние у Леонида Ивановича было критическое — кирпичом разбита голова. Большая потеря крови.

— Сколько же он там пролежал, в этом подъезде? — сердито сказал Игорь Васильевич.

— Врачи говорят — не менее шести часов. Подъезд тёмный. На эту лестницу всего две квартиры выходят. Один из жильцов пошёл поздно вечером собаку прогулять, она и привела его к потерпевшему. Под лестницей лежал…

— И никаких следов? — спросил полковник, понимая, что за шесть часов там все затоптали.

— Пока никаких. Служебную собаку пустили, да какое там…

«Эх, Леонид Иваныч! — с горечью подумал Корнилов, вешая трубку. — Не послушал ты моего совета…»

Поиски автомобилиста, сбившего человека на пятьдесят пятом километре, Корнилов назвал «операцией просеивания», а Белянчиков окрестил её «испытанием на выживание»; кроме станций технического обслуживания, «левым» ремонтом автомашин занимались в таксомоторных парках, в больших кооперативных гаражах и сотни «умельцев» в городе и области работали у себя дома.

— Если не попаду в больницу после этой проверки, — мрачно сказал Юрий Евгеньевич Бугаеву, с силой хлопнув ладонью по огромной кипе бумаг, высившихся на его столе, — значит, я ещё здоровенький! С ума не сойду.

— Чего это ты расхныкался? — без особого сочувствия к жалобе своего товарища спросил Бугаев. Он заскочил в отдел всего на полчаса — справиться, нет ли каких-нибудь новых данных об известных угрозыску взломщиках. Никаких особых сюрпризов ему не преподнесли. Добавили только к трём «специалистам» по сейфам, которых он сейчас разрабатывал, ещё одного — три месяца назад вышедшего из заключения Евгения Афанасьевича Жогина, пятьдесят второго года рождения, бывшего слесаря-инструментальщика судостроительного завода. Жогин получил срок за то, что участвовал в ограблении заводской кассы. Собственно, участие его заключалось только в том, что он изготовил первоклассные инструменты для вскрытия сейфа. Но эта деталь больше всего и заинтересовала Семёна. И сейчас он сидел за своим свободным от бумаг стареньким письменным столом и, рассеянно слушая жалобы Белянчикова, ожидал звонка из управления исправительно-трудовыми учреждениями. Ему не терпелось узнать, в какой колонии отбывал свой срок заключения этот Жогин, а вдруг вместе с Лёвой Буром?

— Пришлось поднять всех участковых инспекторов, — продолжал жаловаться на свою судьбу Белянчиков. — Сотни по две дружинников в каждом районе привлекли. Я уж не говорю о том, что сам объехал станции обслуживания и крупные гаражи…

— Какая самоотверженность, — притворно вздохнул Семён. — Ты, наверное, не высыпаешься?

Юрий Евгеньевич, привыкший за долгие годы к иронии Семёна, никак не среагировал на его замечание.

— На станцию техобслуживания преступник, конечно, не явился? — поинтересовался Бугаев. — И в другие государственные учреждения, где могут отремонтировать машину, тоже не заглядывал?

— Зря ехидничаешь, — спокойно отозвался Белянчиков. — В государственном автохозяйстве всегда найдётся любитель «левых» заработков и отремонтирует машину частнику где-нибудь в укромном уголке или прямо за оградой. И поставит ему украденные у государства запчасти.

— Логично, логично, — сказал Бугаев и, вздохнув, покосился на молчавший телефон. Времени у него, так же как и у Белянчикова, было в обрез — Корнилов дал им обоим на поиски трое суток. Вторые сутки катастрофически шли на убыль.

— Кстати, Женя, — вдруг оживился он, — а ты проверял конторы Госстраха?

Белянчиков рассмеялся.

— Ты считаешь, что, угробив человека, водитель поедет в Госстрах требовать компенсации за помятый бампер или разбитую фару?

— А что? Оказался какой-нибудь жлоб. Я, например, знаю случай…

Что это за случай, Бугаев не успел рассказать. Зазвонил телефон. Он схватил трубку. Сказал, сдерживая нетерпение:

— Майор Бугаев.

Это был звонок, которого он ожидал.

— Беру бумагу. — Бугаев вытащил из кармана блокнот. — Записываю. — Он писал быстро, блокнот скользил по полированной поверхности стола, и Семён прижал его локтём. Время от времени он подавал реплики: — Так, так, так. Очень интересно… — Наконец, сказав своё любимое «Спасибочки, девонька, дай бог тебе хорошего жениха», он положил трубку и посмотрел на Белянчикова повеселевшими глазами.

— Имеем шанс, Юра! Этот Жогин рубил лес в Архангельской области вместе с Лёвой Буром. — Он стремительно поднялся со стула, засунул блокнот в карман. — Привет труженикам застолья! — он помахал Белянчикову рукой. — Ищите да обрящете! А я поехал на Васильевский. Милый моему сердцу Евгений Афанасьевич обитает на Пятнадцатой линии… — Около дверей Бугаев остановился. — А ведь Колокольникова тоже на Васильевском обнаружили…

— От Соловьевского переулка до Пятнадцатой линии… — начал Юрий Евгеньевич.

— Не так уж и далеко, — прервал его Бугаев. — Уж не думаешь ли ты, что преступники выжили из ума и прячут жертвы у себя под кроватями? — Он усмехнулся. — Да, длительное чтение докладных, написанных инспекторами ГАИ и участковыми, губило и не таких, как ты, титанов мысли.

Белянчиков погрозил ему кулаком.

Уже открыв дверь, Семён задержался и, обернувшись к Юрию Евгеньевичу, сказал:

— Запроси-ка ты ещё соседей. Хотя бы Новгород и Псков. Он мог и туда на ремонт податься.

…Из сотен рапортов и справок Белянчиков отобрал прежде всего те, где речь шла о ремонте белых «Жигулей». Таких случаев оказалось несколько, но ни на одном автомобиле не обнаружили повреждений, характерных при наезде на человека. Технические эксперты ГАИ, проверившие эти «подозрительные» машины, дали своё твёрдое заключение.

Белянчиков не исключал и того, что человек, совершивший наезд, просто поставил свои «Жигули» в гараж или накрыл брезентом и ждёт, когда улягутся страсти. Тут-то и оказали неоценимую помощь привлечённые к операции дружинники — вместе с милицией они в присутствии владельцев проверили все индивидуальные гаражи, все открытые и закрытые автостоянки, попросили владельцев показать машины, укрытые брезентом или плёнкой. В двух гаражах-сарайчиках давно не заглядывавшие туда владельцы с изумлением обнаружили отсутствие своих автомобилей. В районных управлениях завели уголовные дела об угоне. Но украдены были «Запорожец» и «Волга».

Вскоре после ухода Бугаева в кабинет заглянул Корнилов.

— Ну что, оперативные данные не радуют? — спросил он, увидев скучное лицо Белянчикова. Они работали вместе почти двадцать лет и вне служебной обстановки да и в управлении, оставаясь наедине, всегда переходили на «ты».

— Не радуют, — кивнул Юрий Евгеньевич. — Кажется, все лазейки перекрыли… — он показал на стул: — Может, присядешь?

Но Корнилов не сел. Вынул из кармана сигареты, закурил и прислонился к столу, за которым только что сидел Бугаев.

— Все лазейки не перекроешь. Не хватит милиционеров к каждой лазейке приставить.

— Мы дружинников привлекли.

— И дружинников не хватит, — грустно сказал Корнилов. — Какие же у тебя идеи?

— У Бугаева идея. На первый взгляд бредовая, — проворчал Белянчиков. — А я подумал — стоит использовать.

— Что же за идея у нашего Сенечки?

— Поработать с Госстрахом. С теми инженерами, которые делают калькуляцию повреждений, прежде чем страховку выплачивать…

Корнилов засмеялся.

— Бугаев всерьёз считает, что есть люди, предпочитающие сесть на скамью подсудимых, чем лишиться страховой премии за вмятину на радиаторе?

— У него даже есть на этот случай какая-то байка. Только он не успел мне её рассказать. Выяснил, что вместе с Лёвой Буром отбывал наказание некто Жогин. Помнишь, года три назад на судостроительном кассу брали?

Корнилов кивнул.

— В тот раз этот Жогин весь инструмент изготовил. Вот Семён и рванул по адресу. Справки наводить…

— Это уже что-то конкретное, — сказал Корнилов. — Значит, Бугаев советует обратить внимание на Госстрах? — Теперь в его словах не было иронии. — Госстрах… — повторил он. — Можно и проверить. И с их специалистами посоветоваться. Они через свои руки столько битых машин пропускают.

— А если предположить… — начал Белянчиков, но полковник не дал ему закончить фразу.

— А если предположить, что мы имеем дело с умным… — Корнилов поправился, — с хитрым человеком? Он вместо того чтобы где-то тайком ремонтировать машину, возьмёт и разобьёт её ещё сильнее?

— Да, я об этом же и хотел сказать! — обрадовался Белянчиков.

Корнилов поднял руку:

— Тихо, Юра! — И продолжал, не замечая ставшего обиженным лица майора: — Но разобьёт он её, конечно, не особо рискуя. Тихонько наскочит на дерево. Или на фонарный столб… Вызовет инспектора ГАИ. Составят они акт. Потом и в Госстрах можно ехать.

— Не на дерево! Не на дерево! — запальчиво сказал Белянчиков. — Там свидетелей не будет, а ему лучше со свидетелями! Трудно, что ли, в городе в какой-нибудь грузовик воткнуться?

— Моя идея плодотворная? — спросил строго Корнилов, но глаза у него смеялись. Теперь он заметил, что Белянчиков обиженно хмурится. — Наша идея, Юра.

— Плодотворная, — всё ещё хмурясь, ответил майор, но голос у него отмяк, потеплел. — А Бугаев узнает — скажет, что это его идея. Дескать, я про Госстрах подсказал, вы от Госстраха танцевать начали и наткнулись на плодотворную идею.

— И ещё назовёт это по-научному — ассоциативное мышление, — улыбнулся Игорь Васильевич. — Бугаев у нас умница. — И сказал задумчиво: — Что-то он нам с Васильевского острова привезёт? — Взглянув на часы, Корнилов заторопился. — С чего начинать теперь, знаешь?

— Надеюсь, что знаю.

Корнилов хмыкнул:

— «Надеюсь». «Надежды — это сны бодрствующих», — сказал один классик. Смотри не проспи самое важное!

Когда полковник ушёл, Белянчиков позвонил в ГАИ и попросил дать ему подробную сводку об автоавариях в городе и области за третье, четвёртое и пятое августа. «Тут подстраховаться нелишне, — подумал он. — Этот деятель мог и переждать день-два».

Потом он попросил дежурного по угрозыску обзвонить межрайонные конторы Госстраха, запросить сведения от них.

«Даст ли улов новая сеточка? — подумал он. — Может, ещё раз перечитать все эти справки? — Белянчиков неприязненно посмотрел на ворох бумаг. — Я в них искал одно, а другое мог и пропустить!» Он взялся за верхний листок и тут же бросил его. Подумал о конторах Госстраха. Не раз приходилось ему слышать сетования автовладельцев на то, как долго иногда приходится дожидаться результатов оформления аварии в этих конторах.

«Надо послать туда людей, — решил Белянчиков. — Обзвонить управления внутренних дел, где расположены эти конторы, чтобы завтра до двенадцати все сведения были у меня».

Юрий Евгеньевич взялся за телефонную трубку и поморщился, подумав о том, сколько новых бумаг прибавится на его столе. И, как окажется, совсем ненужных. Но не мог же Белянчиков знать, что сводка из ГАИ, которую положит перед ним секретарь управления уголовного розыска Варя Алабина, едва он закончит последний разговор, сразу выведет его на след преступника…

Ещё несколько дней тому назад, когда Колокольников рассказал Корнилову о происшествии на пятьдесят пятом километре и события не приобрели такой драматической окраски, Юрий Евгеньевич, просматривая сводку происшествий за третье августа, был приятно удивлён, что на дорогах города и области произошло так мало аварий. Всего три. В Киришах пьяный водитель на самосвале сломал забор у собственного дома, на Московском проспекте государственная «Волга» сбила женщину. Женщина была доставлена в больницу «с лёгкими телесными повреждениями». И на Светлановской площади столкнулись у светофора три легковых автомобиля. Никто из водителей не пострадал. Ни одно из происшествий не заинтересовало тогда ни Белянчикова, ни Корнилова, — их внимание было приковано к Приморскому шоссе. Теперь Белянчикова сразу привлекла авария на Светлановской площади.

Три автомашины. Государственная «Волга», «Жигули» третьей модели и «Жигули» первой модели…

Белянчиков выписал все данные. Номера машин, фамилии водителей: Кадымов, Осокин и Вязигин. Аварию оформил автоинспектор лейтенант Волков из Выборгского ГАИ.

«Интересно, разбор происшествия в ГАИ уже провели? — подумал Белянчиков. — Если провели, так можно уже сегодня кое-что выяснить…»

Юрий Евгеньевич взялся за телефон. Позвонил дежурному ГАИ Выборгского района. Номер был занят. Раздражаясь, он набирал снова и снова. «Что у них там за болтун дежурный?» Белянчиков уже хотел звонить начальнику, когда наконец в трубке раздались длинные гудки.

— Дежурный Выборгского ГАИ, — доложил спокойный баритон.

— Майор Белянчиков из ГУВД беспокоит, — сказал Юрий Евгеньевич, сдерживаясь, чтобы не сделать замечание. — Вы не могли бы сказать, где сейчас лейтенант Волков?

— Волков у телефона, — доложил баритон.

«Значит, всё будет в порядке», — подумал Белянчиков. Он верил в удачу и в хорошее предзнаменование.

— Лейтенант, третьего августа на Светлановской площади не вы оформляли столкновение автомашин?

— Так точно. Я оформлял.

— А разбор проводили?

— Проводили. Капитан Ивакин с ними разбирался.

— А вы присутствовали на разборе?

— Был, товарищ майор, — в голосе Волкова теперь явно чувствовались недовольные нотки. — Один из нарушителей пожаловался на мою необъективность. Теперь, значит, и к вам обратился! Только чего же он в уголовный розыск?

— Вот что, Волков, — сказал Белянчиков, — сейчас я позвоню вашему начальству, попрошу, чтобы вас подменили на дежурстве, а вы заберите все документы по аварии и пулей ко мне. Триста тридцать восьмая комната. Майор Белянчиков. Запомнили?

— Запомнил, — хмуро отозвался Волков. — Только начальник уже домой уехал. Комната разборов опечатана… — Он явно волновался, не понимая, что ещё мог написать на него молодой усатый пижон. А в том, что это были его происки, лейтенант не сомневался.

Белянчиков почувствовал состояние инспектора и сказал, непроизвольно переходя на «ты»:

— Да не паникуй ты, не паникуй. Никто на тебя не жаловался. У нас тут свой интерес, мы на твою помощь надеемся…

Минут через сорок инспектор Волков уже предстал перед Юрием Евгеньевичем. Это был высокий, широкий в плечах лейтенант с красивой копной русых волос.

— Ну, здравствуйте, Волков! — улыбаясь, поднялся навстречу инспектору Белянчиков. — А я по телефону разговариваю и думаю — какой баритон красивый.

— Да что вы, товарищ майор… — смутился Волков. — Напугали вы меня. Я чуть было не осип.

— Все протоколы с вами? — переходя на деловой тон, спросил Белянчиков.

Лейтенант кивнул.

Они сели. Волков достал из «дипломата» тоненькую серую папку, положил на стол.

«Вот как мы теперь живём, даже инспекторы ГАИ у нас с „дипломатами“ щеголяют, — подумал Юрий Евгеньевич. — Хорошо хоть во время дежурства на перекрёстках без них обходятся». — Он пододвинул к себе папку. Раскрыл.

— Нет. Сначала расскажите всё сами. Протоколами потом займёмся…

Волков докладывал обстоятельно, с подробностями, Юрий Евгеньевич лишь изредка перебивал его, уточняя детали.

…Все три машины ехали по проспекту Энгельса, в направлении к центру города. Чёрная «Волга», белые «Жигули» и «Жигули» тёмно-синие.

— Больше всего, товарищ майор, белый «жигулёнок» пострадал. Тот, что в «коробочку» попал. Он и виноват больше — надо дистанцию соблюдать. Тем более когда к перекрёстку подъезжаешь…

«Белые „Жигули“, — отметил Белянчиков. — Ещё одна ниточка».

— Дождя не было?

— Нет. Дождь ночью прошёл. А с утра солнышко припекало… Асфальт сухой.

— А водители нервничали? Этот, например… — Белянчиков пробежал глазами протокол. — Осокин? С белых «Жигулей»?

— Расстроился очень. Лица на нём не было. В металлолом, сказал, мою карету теперь. Да это с пылу с жару, как говорится… Я осмотрел — у него сзади лонжероны даже не пошли. Поменяет левое крыло, крышку багажника…

— А спереди?

— Спереди посильнее досталось. Своим ходом он уже уехать не смог. Его водитель «Волги» на буксир взял.

Белянчиков внимательно прочитал список повреждений белых «Жигулей» и «Волги».

«Экспертиза сумеет разобраться, где старые, а где новые повреждения, — подумал он. — Если только машины уже не отремонтировали. „Жигули“‑то вряд ли, а вот государственную „Волгу“ могли починить».

— Всё произошло у вас на глазах?

Волков огорчённо развёл руками:

— Я одного нарушителя воспитывал в это время. Тут же, на перекрёстке. Сначала услышал, а уж потом увидел, товарищ майор. А в чём дело, если не секрет?

— Не секрет. Ищем белые «Жигули», сбившие человека на Приморском шоссе.

Волков кивнул:

— Слышал. Была такая ориентировка.

— Ничего не показалось вам странным в этой аварии?

— Да нет. Чего ж тут странного? В нашем деле каких только аварий не насмотришься, — ответил инспектор и задумался, припоминая тот яркий солнечный день и гулкий удар от столкновения автомашин.

— А как вели себя нарушители на разборе?

— Вязигин всё жаловался. И на водителя «Волги» и на меня. За необъективность. — Инспектор усмехнулся, едва заметно скривив тонкие губы. Усмешка получилась у него злая.

«К такому попадёшь, — подумал Белянчиков, — он спуску не даст». И спросил:

— А на что жаловался этот Вязигин? Какие у него претензии?

— Всё шумел — «Так ездят только пьяные!».

— Значит, он на Осокина жаловался?

— Я ж вам докладываю, товарищ майор, он на всех жаловался. И на меня тоже, — сердито сказал инспектор. Видимо, это последнее обстоятельство казалось ему особенно несправедливым.

— Ну, а водитель «Волги»?

— Кадымов? Его вины нет. Спокойно остановился у светофора. Резкого скрипа тормозов я не слышал.

— Но он-то что-нибудь говорил на разборе?

Инспектор снова задумался.

— А ведь знаете, товарищ майор, Кадымов очень важную фразу сказал, — Волков пристально смотрел на Белянчикова. — Очень важную. — И Юрий Евгеньевич почувствовал, что инспектор начал о чём-то догадываться. — Он сказал, что, увидев жёлтый, начал тормозить ещё издалека. И несколько секунд стоял у светофора. А «жигулёнок» ехал далеко сзади. Кадымов в зеркало его видел. И видел, что он скорость скинул, притормозил. И всё-таки стукнул! «Деликатно врезался», — сказал Кадымов.

— Насколько я понимаю, если бы Осокин перед светофором скорость не сбавил, он бы сильнее разбился? И «Волга» больше пострадала? Правильно я излагаю? — спросил Белянчиков.

— Всё правильно, — согласился инспектор. — А если он хотел скрыть старые повреждения, то ему достаточно было и слегка тюкнуться. Только если серьёзную экспертизу провести…

— Вот об этом я сейчас и думаю, — сказал Белянчиков; он опять взялся за протокол. — Значит, Осокин Борис Дмитриевич, — записал он в блокнот, — проживает по улице Чайковского, дом одиннадцать, квартира тридцать четыре, кандидат наук, преподаёт в институте. — Белянчиков задумался, вспомнив про Лёву Бура, про нападение на Колокольникова. «Что-то не очень вписывается кандидат наук в эту компанию».

…Когда утром следующего дня невыспавшийся, но, как всегда, прекрасно выбритый майор Белянчиков шёл на доклад к своему шефу полковнику Корнилову, в его записной книжке имелась масса информации о Борисе Дмитриевиче Осокине. Информации самой разной — и непосредственно относящейся к событиям последних дней, и просто характеризующей с разных сторон кандидата, и даже вовсе не относящейся к делу. Например, сведения о том, что Осокин — хорошо известный в городе коллекционер значков.

Юрий Евгеньевич был человеком педантичным, о чём знал каждый его сослуживец по Главному управлению. И даже кое-кто из начальства в министерстве. Одни начальники считали его педантизм достоинством, другие — недостатком. И каждый в зависимости от этого и оценивал его. Кстати сказать, у самого Белянчикова мало было свободного времени, чтобы задумываться над такими сложными проблемами, как отношения начальства к его персоне. Да и педантом он себя не считал. И когда кто-нибудь из товарищей отпускал по этому поводу очередную шутку, Юрий Евгеньевич огрызался: «У нас в управлении только один педант, — говорил он, — Сеня Бугаев. Каждую неделю в парикмахерской свою причёску подправляет». В одном Юрий Евгеньевич был уверен непоколебимо — люди, чьё плечо, а не локоть он чувствовал рядом постоянно, его сослуживцы, были одновременно и его друзьями. В том числе Бугаев, лелеющий свою красивую причёску, и полковник Корнилов, с которым Белянчиков спешил поделиться сейчас важной и даже не слишком важной информацией.

Самым серьёзным фактом, установленным майором, было то, что гражданин Осокин имел дачу на Карельском перешейке, на берегу Финского залива. И ездил он всегда на свою дачу по Приморскому шоссе. Через Репино и Зеленогорск. На беленьких «Жигулях», попавших третьего августа в аварию на «чёртовом пятачке» Светлановской площади. Юрий Евгеньевич не забыл рассказать Корнилову и о том, что поздно вечером прогулялся по улице Чайковского и заглянул под брезент, укрывавший одну из автомашин у дома одиннадцать, где проживал Осокин. Этой автомашиной, судя по номерному знаку, и оказались его «Жигули».

— В ГАИ, Игорь Васильевич, он всё оформил, получил две справки: для ремонта и для Госстраха. И даже послал в Госстрах телеграмму с извещением об аварии, но оценщика ещё не приглашал… Я, может, и поторопился, но попросил установить на улице Чайковского наблюдение. За машиной, конечно. Не ровен час, приедет «техничка», увезёт в ремонт.

— Не поторопился, — сказал Корнилов. — Но всё, что ты узнал об этом Осокине… — Он в сомнении покачал головой.

— Да, в затылок не выстраивается…

— В затылок? — удивился полковник. — В какой затылок?

— В затылок к Лёве Буру и его компании. Не из той колоды этот Осокин.

Корнилов покачал головой:

— Скажешь тоже! А ведь и правда не выстраивается. Хотя с кем только возиться не приходится! Помнишь дело с литературным архивом? Тоже ведь учёный попался! Человек образованный — не всегда человек честный. Знаешь, кто это сказал?

— Не знаю кто, но правильно подметил.

— Достоевский. И ещё сказал: «Наука не гарантирует в человеке доблести». Но тут я с ним, пожалуй, не соглашусь. Настоящая наука и доблесть — понятия неразделимые. Посмотреть бы на этого Осокина. Ты, случайно, фотокарточки его не достал?

Не то чтобы полковник всерьёз считал, что можно определить порочные наклонности человека, разглядывая его лицо, запечатлённое на фотографии. Он не был последователем Ламброзо, хотя и разделял некоторые моменты его теории. Фотография помогала Корнилову понять человека, почувствовать какие-то черты его характера, представить, как он будет вести себя на допросе. И всегда, если к тому представлялась возможность, Игорь Васильевич, перед тем как встретиться с человеком лицом к лицу, старался повнимательнее рассмотреть его фотографии.

— Фотокарточки я его не достал. Но если тебе так хочется, можешь послать кого-нибудь в институт — он красуется на Доске почёта. Важнее другое, — Белянчиков был явно доволен собой. — «Волга», в которую воткнулся Осокин, ещё не ремонтировалась. Я позвонил в «Ленавтотранс» — это их машина — и всё выяснил. И предупредил, чтобы они хранили её как зеницу ока. В смятом виде. Так что экспертизу можно провести на высшем уровне.

— Человек на Доске почёта, а мы экспертизу проводить будем, дознание. А если иметь в виду покушение на жизнь Колокольникова, то и санкцию на арест просить придётся, — задумчиво сказал Корнилов.

— Ничего страшного.

Заметив недоумённый взгляд полковника, Белянчиков нахмурился.

— Я про экспертизу говорю. И про дознание. А там видно будет.

— Можно создать вокруг человека такой барьер подозрительности, что он не скоро очухается.

— Что ты предлагаешь?

— Начать со встречи, — Корнилов подумал и уточнил: — Начать с допроса. Я попрошу разрешение у следователя и допрошу Осокина. Кое-что, конечно, выясним предварительно. Но незаметно.

Белянчиков посмотрел на полковника вопросительно.

— Ты займись «Волгой». Потолкуй ещё с водителем. Попроси в научно-техническом отделе изучить характер повреждений, сделать снимки. Когда дойдём до белых «Жигулей», то забот у нас уже будет меньше. А некоторые детали об Осокине я поручу выяснить Володе Лебедеву.

Судя по вывеске, в ЖЭКе был неприёмный день. «Кто-нибудь да отыщется», — подумал Бугаев, открывая скрипучую дверь. В коридоре тускло горела единственная лампочка. Семён с трудом разбирал таблички, прибитые на кабинетах. Подёргал закрытую дверь управляющего, постучал в бухгалтерию. Постоял, прислушался. За дверью без таблички гулкие капли шлёпали по воде. Семён дернул на всякий случай и эту дверь. Она тоже была на замке. «Вот люди, — рассердился он. — Даже на уборную запор приделали». Он уже хотел уходить, когда услышал весёлые женские голоса. Они раздавались из той части коридора, куда не доставал скупой свет лампочки. Бугаев осторожно двинулся по тёмному коридору, ориентируясь на голоса. Нащупал ручку и распахнул дверь в большую светлую комнату. Около зеркала, висевшего на стене, темноволосая девушка примеряла красивый кружевной лифчик. Другая, стоявшая спиной к Семёну, помогала застегнуть его.

— Здравствуйте, гражданки! — весело сказал Бугаев.

Темноволосая испуганно ойкнула и скрестила на груди руки. Вторая, не оборачиваясь, сердито сказала:

— Куда вы лезете? Не видите, что у нас обед?

— Не вижу.

— Валентина, дай кофточку, — раздражённо попросила темноволосая. — Что же ты дверь не закрыла?

Та, которую назвали Валентиной, сдёрнула со спинки стула голубую кофточку, протянула подруге. И обернулась к Бугаеву:

— Что вы стоите?! Раздетых баб не видели?

Она была постарше темноволосой. Крашеная блондинка лет тридцати, с бесцветным усталым лицом.

— А я по делу, — нахально сказал Бугаев.

Темноволосая уже натянула кофточку и застёгивала пуговицы.

— У нас же обед, — сказала она примирительно и, заметив висевший на стуле лифчик, наверное ее старый, схватила, спрятала за спиной и показала майору язык.

Бугаев подмигнул ей и озабоченно посмотрел на часы.

— Обед ваш давно кончился, уважаемые гражданки. — Он сказал это наобум, потому что, заходя в контору, не обратил внимания на часы обеда.

— Ну и что же, что кончился? — сказала Валентина, усаживаясь за один из письменных столов. — Сегодня неприёмный день. Правда, Галя?

— А у меня дело срочное. Вы кем, девоньки, тут служите?

— Вы скажите, что вам нужно? — скучным голосом попросила темноволосая.

— Справку получить. Устную, — сказал Бугаев. — От паспортистки или от управляющего. Я из милиции.

— Управляющего нет. А паспортистка — это я.

Бугаев прошёл на середину комнаты. Показал на второй, пустовавший стол.

— Ваш?

Темноволосая кивнула. На столе лежало несколько полиэтиленовых пакетов не то с колготками, не то с чулками. Бугаев сел на стоявший у стола стул и показал паспортистке на её место за столом:

— Присаживайтесь, не стесняйтесь, Галочка.

Девушка покачала головой и усмехнулась.

— Вот какие нынче милиционеры ловкие, — сказала Валентина. — Не успел войти — уже «девоньки», «Галочка». Смотри, Галина, справка-то ему, наверное, только одна нужна — твой адрес и телефон.

— Какая догадливая, — продолжая разговор в том же шутливом тоне, так часто выручавшем его, сказал Бугаев. — А разрешите поинтересоваться, кем вы здесь числитесь?

— Это моя подруга, — ответила за блондинку паспортистка. — Позвонила из «Пассажа», французские лифчики дают. Взяла на мою долю.

— Прекрасное качество — дружба. Но дружба — дружбой, а служба… Товарищ Валентина, вам придётся на время покинуть нас, — обратился он к блондинке. — У нас с вашей подругой секретный разговор… — Заметив на лице Валентины сомнение, он добавил: — Через пятнадцать минут вернётесь. Сохранность купленных в «Пассаже» товаров гарантирую.

— Вот болтун, — сказала, вставая со стула, блондинка. Уже с порога обернулась: — А он ничего, симпатичный. Телефончик можешь ему дать.

Когда она ушла, Бугаев протянул паспортистке удостоверение. Галина мельком взглянула на него, спросила:

— Чего же вы хотите?

— В доме семнадцать, в сороковой квартире живёт Евгений Афанасьевич Жогин…

Паспортистка открыла сейф, достала большую потрёпанную книгу. Молча полистала.

— Вот, — она подвинула раскрытую книгу Бугаеву. — Жогин Евгений Афанасьевич, его жена Люба… Жогин недавно вышел из заключения.

— Где они работают?

— Там написано, — она показала на книгу глазами.

— У вас это получится быстрее, — попросил Бугаев.

Паспортистка, чуть хмуря брови, снова взялась за книгу.

— Жогин работает на судостроительном заводе. Слесарь. А жена на фабрике Урицкого. На табачной, — добавила она.

— Участковый инспектор сейчас в отпуске, — сказал Бугаев, задумчиво разглядывая красивое лицо девушки. Она не выдержала его взгляда, опустила глаза, и губы у неё чуть шевельнулись, затаив удовлетворенную улыбку. — Порасспросить мне некого. А вы, Галя, ничего о Жогиных сказать не можете?

— Любу я хорошо знаю. Она несколько лет у нас лифтёром работала. А как мужа посадили — перешла на табачную фабрику. Чтобы зарабатывать побольше. Душевная женщина. — По-видимому, ей показалось, что одной душевности для Бугаева маловато, и она добавила: — Очень порядочный человек. Пока мужа не было, ни с кем не путалась…

— Ну, а в последнее время как? После возвращения Евгения Афанасьевича?

— А что «как»? — Галя пожала плечами. — Я не знаю. Видела однажды Любу — по-моему, она счастлива.

— Жогин не пьёт?

— Не знаю. К нам никаких сигналов не поступало. Не знаю, как вы считаете… — она подняла наконец глаза и посмотрела на Семёна, — у себя в милиции, а Евгений — человек неплохой. Другого бы Люба ждать не стала.

— Аргумент серьёзный, — согласился Бугаев. — Интересно, сейчас кто-нибудь из них дома?

— Вот уж не знаю. А вы позвоните. — Паспортистка показала на телефон.

— Нет, не буду их пугать звонками. Неожиданно интересней, — он улыбнулся, и Галина покраснела. Наверное, вспомнила про своё переодевание.

— А вам, кстати, сколько лет? — спросил Бугаев. — Что-то вы мне говорили по поводу долгих лет знакомства с Жогиной?

— Лет мне уже много, товарищ Бугаев, — сказала Галя, — но по службе вам, наверное, это знать не обязательно.

— А телефончик свой дадите?

— Дам! — в её голосе прозвучал вызов. — Служебный. Домашнего у меня нет.

Бугаев записал телефон и фамилию. Фамилия у Гали была забавная — Ворожейкина.

…Блондинка с независимым видом прогуливалась у входа в ЖЭК. Увидев Семена, она проворчала:

— Наконец-то! — и ринулась в дверь.

«Никакая она не подруга, — подумал Бугаев, — обыкновенная спекулянтка. Имеет своих клиентов и приносит им дефицитное барахло. Кому домой, кому на службу. И обирает таких девах, как Галя».

…Жогин был дома. Когда Бугаев позвонил в квартиру, то услышал, как женский голос крикнул: «Женя, открой, звонят». Неторопливые мужские шаги протопали в прихожей.

— Кто здесь? — голос был не слишком ласковым.

— Майор Бугаев из милиции, — сказал Семен будничным тоном.

Дверь открылась. Хозяин хмуро смотрел на Семёна, ожидая, что он скажет.

— Евгений Афанасьевич — это вы?

— Я, — Жогин был крупным мужчиной. На большой, с залысинами, голове пробивались блёстки седины. Он выглядел явно старше своих тридцати лет.

— Если у вас нет возражений, мне хотелось бы с вами поговорить…

— Это что-то новое в работе милиции, — сказал Жогин и посторонился, впуская Семёна в прихожую. — Раньше меня не спрашивали…

— Кто там, Женя? — спросил из ванной женский голос.

— Из милиции.

По тому, как в ванной стало тихо, было понятно, что там насторожились.

— Проходите в комнату, — пригласил Жогин.

Комната была небольшой, метров шестнадцать, просто обставленная — трёхстворчатый шкаф для одежды, большая тахта, круглый стол, накрытый бархатной скатертью. И несколько хорошо сохранившихся венских стульев.

Жогин молча показал Бугаеву на один из этих стульев и сел сам.

— Слушаю вас, — он рассматривал Бугаева хмуро, исподлобья, словно пытался дознаться, с чем пожаловал сотрудник милиции.

— Вот мои документы, — Бугаев протянул Жогину удостоверение. Тот взял красную книжечку, внимательно прочитал всё, что было там написано. Молча вернул.

— А вопрос у меня, Евгений Афанасьевич, один — мне известно, что в колонии вы находились вместе с Львом Котлуковым. В июне Котлуков был выпущен, но с определённого ему приговором места жительства уехал…

Дверь в комнату осторожно открылась, и вошла невысокая, худенькая женщина. Семёну бросились в глаза её красные руки — видно было, что она стирала.

— Здравствуйте, — сказала женщина. Семён встал, поклонился слегка.

— Здравствуйте.

Лицо у женщины было тревожное, но решительное.

«Какие глазищи большие, — подумал Бугаев. — Чем-то она похожа на мою маму».

— Люба, нам поговорить надо. Товарищ интересуется кое-чем… — сказал Жогин.

— Вот и поговорим, — Люба села на тахту и строго посмотрела на мужа. — Вы не стесняйтесь, разговаривайте. У нас с Женей секретов нет. Я про него всё-всё знаю.

«Хорошо это или плохо? — соображал Бугаев. — Не попросишь же её вон. А может, выйти с Жогиным прогуляться?»

— Не стесняйтесь, — сказала Люба. — Говорите, Евгений от меня всё равно ничего не скроет.

«Пусть слушает, — решился Семён. — Если она такая хорошая, как паспортистка говорила, то не помешает. И муж при ней врать не будет».

— Да вопрос-то всего один у меня, Любовь… — Бугаев вопросительно взглянул на Любу.

— Любовь Андреевна, — подсказала она.

— А меня зовут Семён Иванович. Один вопрос, Любовь Андреевна. Месяц назад вышел из заключения Лев Котлуков, по кличке Бур…

— Ах, этот… — сердито сказала Люба.

— …И уехал без разрешения из посёлка, где ему было предписано жить, — продолжал Бугаев. — Вот мы и пустились в розыски. Родственников у Котлукова нет. Решили поспрашивать у тех, кто отбывал вместе с ним заключение. Евгений Афанасьевич, не давал о себе знать Лёва?

— Нет, не давал, — тихо ответил Жогин и посмотрел на жену.

— Ты, Женя, скажи, раз уж товарищ сам пришёл, — сказала Люба и, повернувшись к Бугаеву, пояснила: — Сам-то он не появлялся, Котлуков. А дружок какой-то от него звонил.

— Не знаю, чего и делать, — вздохнул Жогин. — Мы уж с Любой решили уехать. На Север, что ли, завербоваться года на три. А там, может, отстанут.

— Кто же звонил? — осторожно, стараясь не выдать волнения, спросил Бугаев.

— Шут его знает?! Мужик какой-то. По голосу — молодой. Привет от Лёвы передал…

— Чего хотел?

— Известно чего. Опять та же волынка — инструмент, доля… — Почувствовав, что Бугаев ждет подробностей, Жогин продолжал: — Я отказался…

— Семён Иванович, соврал Женя им, — перебила Люба мужа. — Сказал, что взял уже один заказ.

— Иначе бы не отвязались. Да и так!.. — Евгений Афанасьевич махнул рукой. — Вчера снова звонили. Тот же голос. Уже грозить стал. Да я чувствую, товарищ начальник, — неожиданно вспылил Жогин, — звонит фрайер какой-то. Который тюрьмы не нюхал. Шестёрка. По телефону грозит. Посмотрел бы я на него, когда носом к носу встретились.

— Опять о том же просил?

— Ну да! Не решился я сразу отказать. Сказал — подумаю. А чего думать? Может быть, вы помогли бы нам завербоваться?! — он с надеждой посмотрел на Семена.

— Когда он будет ещё звонить?

— На субботу встречу назначил.

«Суббота, суббота… Послезавтра вечером… А сегодняшний день уже кончается, — лихорадочно думал Бугаев. — Позвонить Корнилову? По телефону всего не скажешь. Сюда ему приходить нельзя — вдруг они квартиру под наблюдением держат?»

— Семён Иванович, — спросила Люба, — ну как, поможете вы нам?

— Конечно, поможем. Подумать только надо, как… Подумать… Он вам где встречу назначил?

— В ресторане «Адмиралтейский», — хмуро сказал Жогин.

— Ну и хорошо… — рассеянно ответил Бугаев, думая о том, согласится ли Корнилов с его внезапно родившимся планом. — Давайте я для начала позвоню одному хорошему человеку.

— Пожалуйста, — Жогин встал. — Телефон у нас в прихожей.

Показав Бугаеву, где телефон, Евгений Афанасьевич вернулся в комнату и плотно затворил за собой дверь. Семён набрал номер Корнилова. И, на счастье, полковник оказался у себя…

…Они встретились в скверике на углу Большого проспекта, и Пятнадцатой линии. Бугаев подробно изложил свой план полковнику. Игорь Васильевич слушал молча, никак не показывая своего отношения. Только изредка останавливал Семёна, уточнял детали. Правда, это совсем не означало, что предложение майора ему нравится — он мог дотошно выспрашивать мельчайшие подробности, о чём-то спорить, предлагать свои варианты, а в конце концов заявить: «Нет, дорогой Семён Иванович, план твой никуда не годится». И в доказательство сослаться на какую-нибудь мелочь, которая, на первый взгляд, и отношения-то к разговору не имела. Но Корнилов умел увидеть обстоятельства дела с самой неожиданной стороны. Увидеть и показать своему собеседнику, что это как раз та мелочь, которая в будущем может сыграть роковую роль. За годы работы с Корниловым Бугаев хорошо изучил своего шефа и никогда не брался заранее предсказывать его решение.

— Да… Сложную задачку ты мне задал. — Полковник поднялся со скамейки и, сделав едва уловимый знак шофёру оставаться на месте, предложил: — Давай пройдёмся немного. — Словно прогулка могла помочь принять решение.

Некоторое время они шли молча, потом Корнилов сказал:

— Домой к Жогину они вряд ли придут. И звонят, конечно, с автомата…

Бугаев знал, что Игорь Васильевич не ждёт от него ответа.

— Так что если бы мы попросили разрешения подежурить у него в квартире, результат был бы — ноль. Предложить ему согласиться на изготовление инструмента? Проследить за тем человеком, который придёт на встречу с Жогиным? А если это ни во что не посвящённый связной? Ты прав, это пассивная позиция. Значит, ввести в дело своего человека?

— Не вообще своего, а меня, — не выдержал Бугаев. — И чем скорее, тем лучше. Мы вот с вами, товарищ полковник, прогуливаемся, а Жогину, между прочим, может быть, опять звонят.

Корнилов искоса взглянул на майора. Неодобрительно покачал головой. А потом вдруг задал ему неожиданный вопрос:

— Ты ему веришь? Жогину-то? Сердцем веришь?

И, заметив, как нахмурился Бугаев, засмеялся:

— Что, Сеня, хочешь сказать — при чём тут сердце? А на что же ещё в таком случае можно положиться? Если со здравым смыслом подойти — трудно Жогину поверить. Недавно вышел из заключения — раз. Не он к нам пришёл рассказать о звонке, а ты к нему нагрянул. Не нагрянул, так бы мы в лучшем случае ничего и не узнали. А в худшем — изготовил бы Жогин этим бандитам всё, что они просят. А может быть, и сам в дело вошёл… Так?

— А знаете, Игорь Васильевич, — задумчиво сказал Бугаев, — насчёт сердца-то вы, пожалуй, правы. Я вот на них на обоих посмотрел — на Жогина и на его жену — им обоим я бы доверился. Хотя прежде всего у меня расчёт на то, что он у нас под контролем будет…

— Ну ладно, — перебил его Корнилов. — Расчёт расчётом, а предложение интересное. Поселим тебя где-нибудь поблизости…

— Надо в новостройке. Там никто никого не знает. Если проверять начнут, многого не разнюхают.

— Правильно, Семён, — одобрил Корнилов. — Сейчас приеду в управление, займусь твоей жилплощадью. Хорошо бы в Гавани. Там много домов сейчас сдаётся. Попросим недельки на две-три квартиру. Машина у тебя есть…

— Номера сменить надо.

— У тебя небось приметные номера? — усмехнулся полковник. — С нулями? Чтобы инспекторы ГАИ не слишком беспокоили?

— Игорь Васильевич, я ж на своей машине и по служебным делам разъезжаю…

— Ладно. Номера сменим. Только не рано ли планы строим? Согласится твой Жогин? Для него ведь это тоже рискованное предприятие.

Когда Бугаев вернулся в квартиру Жогиных, там вкусно пахло тушёным мясом.

— У нас обед готов, Семен Иванович, — сказала Люба, открывая майору дверь. — Покушайте с нами? — Глаза у нее были тревожные.

— Нет, Люба. Времени мало. Вот если стакан чаю?

Она тут же принесла в комнату чай, поставила розетку с вареньем, конфеты в простенькой стеклянной вазочке. Бугаев отхлебнул глоток чаю и почувствовал себя неуютно — Жогины смотрели на него выжидательно.

— Вы просили, чтобы я помог вам, — сказал Семён. — А я, нахал, хочу просить у вас помощи. У вас, Евгений Афанасьевич…

— Какой же? — глухо спросил Жогин. — Чтобы подсадную из меня сделать? Я в такие игры не играю.

— Да подожди ты, Женя, — остановила его жена. — Выслушай Семёна Ивановича.

— Я и так слушаю, — сердито сказал Жогин.

«Ну, что ж, — с огорчением подумал Бугаев. — Хуже было бы, если бы он согласился, а потом струсил или, не дай бог, двойную игру сыграл. По крайней мере, честно».

— Да нет, чего же слушать? — пожал он плечами. — Дело это добровольное, не каждый решится. А что касается вашей просьбы — думаю, что в два-три дня всё устроится. В управлении кадров одного северного треста наш товарищ работает. Пенсионер. Ни разу не отказывал. А с вашей-то квалификацией!

— Семён Иванович, — тихо сказал Жогин, — не могу я, поймите. Это я знаю, что ушёл навсегда! Они же меня своим считают. Не простят. Знали бы вы Лёву Бура!

«Про Лёву Бура я могу ему и сказать, — решил Бугаев. — Может быть, и на Север он завербоваться хочет, потому что Котлукова боится».

— Лёвы Бура нет, — Семён снова взялся за чай. Зачерпнул ложечкой варенья. Варенье было вишнёвое, без косточек. Бугаев посмотрел на Любу: — Моё любимое. Я думал, что так вкусно только моя мама варит.

Люба расплылась в улыбке.

Жогин напряжённо смотрел на Бугаева и молчал. Его состояние, видимо, почувствовала и Люба. Повернувшись к мужу, она спросила:

— Женя, ты что?

— Лёвы в Питере нет? — в голосе Жогина чувствовался такой пристальный интерес, что Бугаев теперь не сомневался: больше всего он боится Лёвы.

— Льва Котлукова совсем нет. Он умер.

— Ха… Лёва Бур просто так умер?

— Просто так никто не умирает… — Семён хотел сказать, что одни умирают от болезней, другие от старости, третьи от несчастных случаев, но Жогин перебил его:

— Вот и я о том же — Лёва Бур просто так умереть не мог.

— Евгений Афанасьевич, — Бугаев не удержался и положил в рот мармеладину. Всё-таки с утра ничего не ел. — А какая вам разница, от чего умер Котлуков? Его нет. В этом всё дело.

— Женя, а может, теперь-то ты и помог бы им? — она кивнула на Бугаева. — Теперь-то, а? — повторила она со значением. Чувствовалось, что она боялась Лёвы Бура ещё больше, чем муж. — Ведь если ты им поможешь, — продолжала она горячо, — то ведь и с тебя всё спишется. Всё, что было. И забыть можно будет на вечные времена. И никто больше приходить к тебе не будет. Не будет справки наводить про всех этих подонков.

«Вот режет, — с интересом слушал Семён Любу. — Логика хоть и женская, а доходчиво».

— Вы что, и правда Котлукова боялись? — спросил он.

Жогин бросил на него короткий взгляд исподлобья и не ответил. Спросил сам:

— Что нужно? Узнать, кто звонил? Где хазу держат? Для этого заказ нужно брать. А я-то думал, чего это они от Лёвы приветы передают, а за инструментом ко мне обращаются!

— От вас, Евгений Афанасьевич, требуется только одно — познакомить меня с кем-то из них. Инструмент — это уже моя забота. Так что «подсадной» не вы будете, а я.

Жогин с удивлением смотрел на Семёна.

— Да как же я вас сведу? Я и сам его ни разу не видел. Только по телефону.

Бугаев ободряюще кивнул:

— Об этом мы с вами быстро договоримся. Главное, улыбайтесь почаще да не держитесь так напряжённо…

Бугаев вошёл в ресторан слегка расхлябанной походкой человека, который знает, что он уже пьян, но всеми силами старается доказать окружающим обратное. Старик гардеробщик сидел у барьера и что-то торопливо ел из белой мисочки, запивая чаем. В пустом гардеробе одиноко висела его старенькая фуражка с потемневшим золотым околышем.

— От щедрот шеф-повара? — спросил Семён и дурашливо подмигнул гардеробщику. Старик равнодушно отмахнулся от него и продолжал невозмутимо поглощать еду. Бугаев остановился у большого зеркала. «Ничего себе рожа, — ухмыльнулся он удовлетворённо. — Только вот проборчик мой ни к чему». В это время дверь в зал открылась, и в вестибюль вышел крупный мужчина с красным потным лицом.

— Где тут заведение? — спросил он у гардеробщика.

Старик молча показал ему вилкой на портьеру в углу.

Бугаев демонстративно поплевал на ладони и стал приглаживать волосы, стараясь избавиться от пробора. В оставленную приоткрытой дверь была видна часть зала, и Семён сразу же заметил в дальнем углу сидевшего боком к дверям Жогина. Рядом с ним, лицом к выходу, сидел молодой парень. «Похоже, пришёл один», — отметил Бугаев. Слегка качнувшись, он повернулся от зеркала и пошёл в зал.

На эстраде рассаживались оркестранты. Бугаев остановился у дверей и огляделся, отыскивая свободный столик. Краем глаза он успел заметить Володю Лебедева, сидевшего за столиком в углу с какой-то молодой парочкой.

Откуда-то сбоку возник высокий мужчина в лоснящемся чёрном костюме. Наверное, метрдотель.

— Желаете поужинать? — спросил он Бугаева.

— Желаю.

— Вы один? Или ожидаете друзей?

— Или, — сказал Бугаев. — Хочу крепко поужинать. Но друзей не ожидаю.

Метрдотель подвёл Семена к пустому столику, снял с него карточку с надписью «столик заказан».

— Прошу вас. Сейчас подойдёт официант.

Семён сел вполоборота к столику, за которым расположились Жогин с парнем. Парень был невзрачный, тусклый, с плоским лицом. Если бы не мягкая рыжинка в волосах да прыщи, едва прикрытые пушком бакенбардов, его внешность плохо поддавалась бы описанию.

Пока Бугаев тоном загулявшего пижона выспрашивал у официанта, чего бы ему заказать повкуснее, да требовал хорошего коньяку, а официант вежливо объяснял, что хороших коньяков сегодня нет, он с удовлетворением почувствовал на себе взгляд жогинского соседа. «Клюй, рыбка, большая и маленькая. Лучше бы большая, но что-то по морде не похоже».

Оглушающе, так, что задребезжали фужеры, грянул оркестр. Потом пухлый певец в серебристом костюме вяло спел две цыганские песни.

Официант, почувствовав, что его клиент горит желанием гульнуть, развернулся довольно быстро. Нашлась и бутылка марочного коньяка. Низко склонившись к Семёну, официант шептал ему, одновременно ловко раскладывая на столе закуски:

— Попросил у буфетчика. Коньяк из его энзе. Только для вас. И боржомчик. Пришлось этикетки содрать, чтобы не привлекать внимание…

Слушая вполуха шёпот официанта, Бугаев начинал тревожиться, думая о том, что время идёт, а Жогин сидит за своим столиком, словно истукан, даже головы не повернёт. Может, не видит его?

Молоденькая, с приятной доброй мордашкой певичка запела любимую песню Семёна про то, как кружатся над городом жёлтые листья. «Не прожить нам в мире этом без потерь, без потерь, не уйдёт, казалось, лето, а теперь…»

— А теперь, а теперь! — подпел негромко Семен. С соседнего столика на него шикнула полная блондинка, но в это время певичка, задорно пританцовывая на эстраде, прибавила темп: «…Листья жёлтые над городом кружатся». Оркестр грянул громче. Посетители начали вставать из-за столиков и потянулись к небольшому пятачку перед эстрадой. Танцевать.

— Семён Иванович! — услышал Бугаев голос Жогина и обернулся. Жогин приветственно махал ему рукой.

— Жека, кирюха! — с неподдельной радостью крикнул Бугаев. — Давай сюда!

Жогин посмотрел на своего соседа и развёл руками, словно бы говоря: неудобно, я тут не один.

— Давайте оба! — силясь перекричать оркестр, позвал Бугаев. Но Жогин, наверное, не расслышал и только ещё раз развёл руками. Семён видел, как парень, наклонившись к Жогину, быстро спросил его о чём-то. Наверное, поинтересовался, что ещё за знакомый тут выискался. Жогин начал объяснять, и по его жестам Бугаев понял, что характеристику он выдаёт ему самую лестную. «Ну, артист, — подумал Бугаев. — Разыгрывает всё как по нотам». Он всегда считал, что тюрьма и колония из любого человека делают артиста. Не могут не делать, потому что в заключении каждый час, каждую минуту, лавируя между тюремным начальством и прожжёнными, способными на всё рецидивистами, человек вынужден лицедействовать. И всегда, когда Семёну приходилось иметь дело с побывавшими за колючей проволокой людьми, держал он в голове это казавшееся ему немаловажным обстоятельство. За что не раз получал замечания от Корнилова, считавшего, что настоящего человека никакая тюрьма не превратит в лицедея. «Настоящие люди в тюрьму не попадают», — всегда говорил в свою защиту Семён. Но он был молод и задирист. И не имел такого опыта, как его непосредственный начальник.

«Пока гремит оркестр, самое время для знакомства, — решил Бугаев. — Под шумок это лучше получается». Он взял бутылку коньяка в одну руку, блюдо с рыбным ассорти — в другую и, слегка пошатываясь, направился к столику, за которым сидели Жогин с рыжим парнем.

— Господа, — сказал он, излучая добродушие и желание угостить ближнего, — когда гора не идёт… Женя… Ты знаешь, к кому не идёт гора?

— Знаю, Семён Иванович, — улыбнулся Жогин. — Вы присаживайтесь. Мы с дружком тут сбежались накоротке. По рюмке принять. Не видались давно.

По тому, как заинтересованно скосился парень на Бугаева, Семён понял, что Жогин успел рассказать о нём главное.

«Косись, косись, — подумал Семён. — А мы тебе пока ноль внимания». И, обернувшись, отыскав глазами официанта, небрежно взмахнул рукой:

— Милый, не сердись на меня. Друга встретил. Благодетеля. Обслужи за этим столиком, — попросил он, когда официант подошёл. Тот сочувственно кивнул.

— Закусочка у вас есть. И коньячку на первый раз хватит. А как шашлыки? Три?

— Конечно, три! — сказал Бугаев. — Жека, как твой кирюха? Язвой желудка не страдает? Ему шашлык врачи не запретили?

По тому, как у парня зарделись уши, Бугаев понял, что попал в точку и мысленно выругал себя.

— Как, Вася? — не слишком смело спросил Жогин парня. — Ударим по шашлычку? Семён Иванович — свой человек.

Парень посмотрел на часы, потом на Бугаева. Помедлил с ответом, словно сомневался, стоит ли затеваться. Потом сказал:

— Можно и по шашлычку.

Бугаев стал разливать коньяк, но парень прикрыл свою рюмку ладонью.

— Не буду мешать, допью водку. — Голос у него был красивый, бархатный. Располагающий. Когда он говорил, Бугаеву почудилось, что перед ним два разных человека. Так разителен был контраст бесцветного, плоского лица и красивого голоса.

— Как ты меня, Женечка, выручил, — сказал Семён, когда они выпили. И обнял Жогина. — Женька — золотая ручка! — обернувшись к парню, восхищённо поцокал языком и объяснил: — Мотор у моей старой лайты починил. Да как! Был ржавый, стал новый. Она у меня, бедненькая, пять лет по мне скучала… — он насупился, словно понял, что сказал лишнее, и строго посмотрел на парня.

Тот сидел спокойно, только пальцы правой руки у него двигались, разминая хлебный мякиш. «Похоже, и ты срок имел», — подумал Бугаев.

Жогин вздохнул. Сказал с сожалением:

— А теперь, Семён Иванович, на работе так прижали, что нужной железки не возьмёшь без разрешения, не то чтобы…

— Я, значит, у тебя последним клиентом оказался? — усмехнулся Бугаев. — За это выпить надо. Вот ведь подвезло мне!

Парень со злостью запустил хлебным катышем под ноги танцующим.

— Ты, Жека, бросал бы заводскую пахоту. В какой-нибудь ширпотреб устроился, — сказал Бугаев. — Телевизоры ремонтировать. Или сейфы. — Он захохотал, а Жогин насупился.

— Молчу, Жека, молчу, — примирительно сказал Бугаев. — Вольному — воля, спасённому — рай. Зарабатывай характеристику. Никто тебе плохого слова не скажет, ты закон знаешь, старыми корешами не брезгуешь. — Он опять сурово посмотрел на парня. Тот усмехнулся и пожал плечами, словно бы соглашаясь с Семёном.

— А то, что прижимать сейчас стали — пройдёт, — продолжал Бугаев. — Вспомни, как у нас… — он словно бы хотел сказать: «у нас в зоне», да вовремя поостерёгся постороннего, только заговорщицки подмигнул и взялся за бутылку. Водки уже не было. Семён хотел налить парню коньяку, но тот снова прикрыл ладонью рюмку. Бугаева всё время настораживало молчание парня, незаметное, исподтишка, приглядывание и особенно лёгкая снисходительная ухмылка, время от времени кривившая его тонкие бескровные губы. Семён никак не мог понять — то ли парень не верит всей его трепотне, то ли просто подсмеивается над загулявшим человеком.

— А я, Жека, новой хатой обзавёлся, — сказал Семён, с аппетитом принимаясь за шашлык. — С твоей лёгкой руки кооператив приобрёл. Пришлось, конечно… Сам понимаешь! И телефон теперь есть. Позвони мне завтра-послезавтра. Я ведь ещё у тебя в должниках хожу, — он вынул из пластмассового стаканчика пачку бумажных салфеток и написал номер.

— Семён Иванович, — вдруг тихо спросил Жогин, — а вы не могли бы вернуть мне… тот набор, что я для вашей лайты сделал? А, Семён Иванович? Тугрики у меня все целы. Хоть завтра готов привезти, куда скажете. И долг ваш спишется…

Бугаев видел, как напрягся рыжий. Хоть и опустил глаза, словно примериваясь, в какой кусок шашлыка воткнуть вилку.

— Да ты что? — удивился Семен. — Анаши накурился? Может быть, покаяться решил и в цехком отнесёшь? Или ещё куда подальше? — Теперь он уже не пытался играть в жмурки с рыжим парнем. Просьба Жогина оправдывала его ярость.

— Тише вы, Семён Иванович, — умоляюще посмотрел на него Евгений. — Официант так и крутится вокруг нас.

— И пусть крутится! — отрезал Бугаев. — Должен крутиться, когда люди гуляют. А ты…

— Да сдуру это я, — оправдывался Жогин. — Не подумал. Выкручусь. Не берите в голову. Хотел дяде подарить ко дню рождения. Он у меня любит по металлу работать, хоть и пенсионер. А день рождения скоро… Ну, чёрт меня за язык дёрнул. Выкручусь я.

— Эх, и шашлычок! — вдруг повеселев, сказал парень. — Во рту тает. Я такие только в Сухуми ел. Под этот шашлычок можно и коньяку пригубить.

— Давно бы так, — хмуро пробурчал Бугаев и налил ему коньяк в фужер, а на протестующий жест рыжего сказал: — Да в рюмке водкой весь аромат перебьёт.

Они выпили, и Семён сказал уже чуть подобревшим голосом:

— Ну, Жека, ну, Жека…

— Женя — кореш свойский, — защитил Жогина рыжий. — Зря ты, Семён Иванович, на него бочку покатил. Пошутил человек…

«Ишь ты, запомнил, как зовут, — подумал Семен. — Наверное, и телефон запомнил». И тут же увидел, как рыжий взял верхнюю салфетку из пачки, на которой Бугаев записал номер телефона для Евгения, деликатно вытер ею губы и, сложив вчетверо, незаметно подсунул краешком под тарелку.

Первым поднялся рыжий.

— Женя, не хочешь прогуляться? — спросил он Жогина.

— Куда? — не понял тот.

— В гальюн.

Жогин кивнул и тоже поднялся.

Когда они, пройдя нетвёрдой походкой между столиками, скрылись за дверью, Бугаев увидел, что салфетка, которую рыжий подсовывал под тарелку с шашлыком, отсутствует. «Не понадеялся на свою память, — почему-то с удовлетворением подумал Семён. — Забрал салфетку. Я так шарик нажимал, что, поди, на всей пачке телефон пропечатался».

Оркестранты сделали перерыв. Трое из них сели за столик, стоявший у самой эстрады, и, о чём-то оживленно споря, стали закусывать. Певичка, исполнявшая песню про жёлтые листья, прошла мимо Бугаева в конец зала. Певичка и вблизи не разочаровала его — как ни странно, но на милом лице не было заметно никаких следов косметики. Только волна пряных духов, перебивая запах шашлыка, накатила на Семёна, когда девушка поравнялась с его столиком.

Бугаев откинулся на спинку стула и обвёл зал глазами. Лебедев смотрел на него с тревогой. Наверное, беспокоился, не исчезли бы рыжий с Жогиным. Семён, словно щурясь от яркого света люстры, прикрыл глаза: «Всё в порядке. Наверное, рыжий, выспрашивает обо мне у Жогина, — подумал он. — Что, дескать, за птица? Клюй, рыбка, клюй, большая и маленькая…» Но соседи не возвращались. Теперь и Бугаев начал тревожиться. Послать Лебедева посмотреть, что там происходит? У них была на этот случай договорённость — стоило Бугаеву приспустить галстук и расстегнуть ворот рубашки как Лебедев пошёл бы на разведку. Но в это время в зал вошёл Жогин. Вид у него был растерянный, и Семён понял, что случилось что-то непредвиденное.

Жогин сел за столик. Глаза смотрели совсем трезво. Будто он и не выпил ни рюмки.

— Семён Иванович, не придёт он…

В это время подошёл официант. Принёс кофе.

— А ваш товарищ? — поинтересовался он.

— От кофе и от мороженого наш товарищ отказался, — улыбнулся Бугаев.

— Мороженое вы не заказывали, — сказал официант, заглянув в блокнот.

— Этого не может быть. Мороженое с клюквенным вареньем — моя любимая еда.

Официант не стал спорить и удалился за мороженым, состроив кислую мину.

— Он всё про вас спрашивал, — быстро зашептал Жогин, но, Семён, улыбаясь, оборвал его:

— Женя, спокойно. Мы же с тобой гуляем. Что нам расстраиваться из-за слинявшего барбоса?!

Жогин через силу изобразил улыбку.

— Вот сейчас нам коньяк не помешает, — сказал Бугаев и налил по рюмке. — В профилактических целях.

«Ничего, на улице Белянчиков с ребятами дежурит, чёрный ход из кухни во двор под наблюдением, — лихорадочно соображал Семен. — Ребята его не упустят, доведут до квартиры». Он взялся за галстук, чуть-чуть спустил узел, расстегнул верхнюю пуговицу. Лебедев встал из-за своего столика, улыбаясь, что-то сказал своим соседям — наверное, что сейчас вернётся, и вышел из зала. Семён представил, как он закурит в вестибюле, потом выйдет на улицу и, посмотрев на часы, недовольно оглядится, словно сердясь на опаздывающую приятельницу.

Коньяк и правда подействовал на Жогина успокаивающе. Щёки у него снова порозовели, он даже съел ещё кусок шашлыка, хотя Бугаев и видел, что нож и вилка в руках у Евгения слегка дрожат.

— Я ему сказал, как мы договорились, — тихо начал рассказывать Жогин. — Он только своей рыжей головой кивал. Выслушал всё и говорит: «Это мне не интересно». А расспрашивал, дескать, потому, что не любит с незнакомыми пить. «А тебе — три дня сроку, не будет инструмента — заказывай панихиду».

— Не дрейфь, Женя, — ласково сказал Бугаев. — С нами не пропадёшь. Как вы с ним расстались-то? Он ушёл из ресторана?

— Иди, говорит, к своему кирюхе, а я домой потопаю. А за стол пускай кирюха заплатит.

— Ну и…

— Кивнул мне на дверь, я и пришёл к вам.

— А рыжий в вестибюле остался?

— Остался, Семен Иванович. Просто стоял. И смотрел, как я к дверям шёл. Я в дверях оглянулся, а он мне ручкой сделал.

— Кто-нибудь был ещё в вестибюле?

— Какие-то две девчонки у зеркала причёсывались.

— Та-а-к, — задумчиво сказал Бугаев. — Кирюха, сказал, заплатит?

— Да что вы, Семён Иванович, я ведь тоже при деньгах… — по-своему понял слова Бугаева Жогин.

— Я не об этом, — Бугаев мучительно перебирал в памяти все свои действия, все слова, которые говорил за столом. Пытался понять, не насторожил ли чем рыжего.

— Значит, про инструмент, который ты мне делал, ни слова?

— Ни слова, — эхом отозвался Жогин.

— И про то, что за деньги я тебе ещё должен, ничего не спрашивал?

— Нет. Ничего не спрашивал. Только как зовут, где познакомились. Знает ли Лёву Бура.

— Знаю ли? — переспросил Бугаев. — Или «знал ли»?

Жогин наморщил лоб, вспоминая. Потом твёрдо сказал:

— Знает ли.

— Ладно, — Бугаев взялся за кофе. — Нам суетиться нельзя. Может, у рыжего здесь кто-то в дозорных сидит. Ну, ушёл и ушёл, нам-то что! Сейчас допьём кофе. — Он увидел официанта, несущего две вазочки с мороженым. — Мороженое съедим. — Он сделал красноречивый жест пальцами. — Подсчитаем убытки, шеф!

— Всё готово. — Официант тут же положил перед Бугаевым листок. Мельком взглянув на счёт, Семен вытащил пятидесятирублёвку и сказал:

— Сдачи не надо.

Подумал: «Половину, больше мне не оплатят».

…Они вышли в вестибюль вместе, минут пять разыгрывали перед старичком гардеробщиком и солидным швейцаром сценку любви и дружбы.

— Женя, помни, — упрямо долдонил Бугаев, — я твой должник. Что верно — то верно. Сегодня я, завтра ты. — Так, обнявшись, они и вышли на улицу. Причём Бугаев не забыл сунуть в руку швейцара рубль.

Такси, в котором дежурил Белянчиков, стояло на другой стороне улицы. «Что же они, не сели на хвост рыжему?» — с недоумением подумал Семён. Прощаясь, он шепнул Жогину:

— Сегодня попозже позвоню. Если будет кто посторонний, скажешь: ошиблись номером, а потом сам позвонишь…

Бугаев прошёл до улицы Маяковского, свернул налево. Огляделся. Улица была пустынна, только вдали по другой стороне шла подвыпившая компания молодёжи, вразнобой выкрикивая слова давно устаревшего на Западе шлягера: «Мани, мани, мани…» «Что они, кроме „мани“ других слов не знают? — со злостью подумал Бугаев. — Выучили бы как следует, раз уж так по-английски петь приспичило!»

Уже совсем стемнело. Прохладный ветер нёс по тротуару пыль, смешанную с сажей. Впереди притормозила машина. Мигнула фарами. Бугаев перешёл через улицу, ещё раз огляделся. Ничего не привлекло его внимания. Он не спеша двинулся к машине…

…Оказалось, что рыжий парень из ресторана не выходил. Ни с главного подъезда, ни с чёрного хода.

— Не мог же он сквозь землю провалиться? — рассердился Бугаев, выслушав своих товарищей.

— Конечно, не мог — согласился Белянчиков. — А вот остаться в ресторане мог. Лебедев там будет сидеть до закрытия. — Он взглянул на часы. — Через пятнадцать минут ресторация закрывается. За чёрным ходом я тоже наблюдение оставил.

— Может, ещё один выход есть? — сказал задумчиво Бугаев. — Да ведь не пойдёшь расспрашивать.

— Почему? — спросил Белянчиков.

— Если он так внезапно растворился в этом шалмане — не исключено, что и дружки у него там имеются.

— Может, ты и прав, — согласился Юрий Евгеньевич.

Машина, скрипнув тормозами, круто развернулась.

— Куда сейчас? — спросил Бугаев.

— Шеф в управлении дожидается, — сказал Белянчиков. — Раз пять на связь выходил. Всё спрашивал — как там наш Сенечка? Не перебрал?

— Да ну тебя! — рассердился Бугаев. — Посидел бы ты там, повыламывался!

— Из меня актёр никудышный, — усмехнулся Белянчиков. — Да и лицо после первой рюмки малиновым становится. А ты и сейчас как огурчик, с виду не подумаешь, что весь вечер пропьянствовал. Перегарчиком, правда, попахивает. — Он дурашливо принюхался. — И шашлычком. Да вы гурман, Семён Иванович!

— Ну давай, давай! — вздохнул Бугаев. — Мели, Емеля…

Выслушав доклад Бугаева, Корнилов, по привычке теребя пальцами мочку уха, спросил Белянчикова:

— Юрий Евгеньевич, а вы не могли упустить из виду этого парня? Не проскочил он в толпе?

— Нет, — твёрдо сказал Белянчиков. — Это исключено. Я его с ног до рыжей головы рассмотрел, когда он ещё Жогина поджидал у ресторана. При дневном свете…

— Вот-вот, — ухватился Игорь Васильевич за эти слова майора. — При дневном свете… Рыжая голова… А ночью все кошки серы. И на голову можно кепарик надеть. Кстати, в потёмках рыжего от шатена и не отличишь.

— Товарищ полковник, — с обидой сказал Белянчиков, — я за свои слова отвечаю. Из подъезда ресторана этот тип не выходил.

— Понимаю, что ты его не пропустил. Ты, Юра, зря сердишься, — совсем по-домашнему вздохнул Корнилов. — Но куда-то же он делся?!

— Остался в ресторане, — сказал Бугаев. — Я в этом уверен. Но расспрашивать никого не стал — ни швейцара, ни гардеробщика.

— Правильно сделал, — кивнул Игорь Васильевич. — Вот только пальчики его надо было исхитриться и достать.

— Не рюмку же с собой забирать?! — проворчал Бугаев. — У нас детективы даже преступники по телевизору смотрят. Нагляделись, как сыщики отпечатки пальцев добывают. Бокальчик ненароком заденут… Ах, извините! И осколочки в платочек. А то и целый стакан в карман запихают.

Корнилов засмеялся:

— Что-то вы, братцы-ленинградцы, раздражительными стали. Время, что ли, позднее? — Он посмотрел на часы. — Да… Уже новый рабочий день начался. Кстати, Юра, — обратился он к Белянчикову, — позвони дежурному, пусть снимут посты у ресторана. Теперь уже бесполезно людей там держать.

Белянчиков снял трубку прямого телефона.

— Чайку бы сейчас, — мечтательно произнёс Бугаев.

Белянчиков не выдержал и, прикрыв трубку ладонью, прошептал:

— Нахал. Весь вечер кейфовал в ресторане… — Договорить он не успел — отозвался дежурный по городу. Юрий Евгеньевич передал просьбу отозвать людей, наблюдавших за рестораном.

— Времени в обрез, — сказал Корнилов. — Через четыре дня на стройкомбинате, куда устроилась Рогозина, выдача зарплаты. Кассиры привозят сразу все деньги, а зарплату выдают два дня. Почти половина остаётся в сейфе на ночь. Можно, конечно, попросить их привезти деньги в два приёма… — Он задумался. — Даже нужно бы. Но если Рогозина их наводчица, то сразу поднимет тревогу. И опять ищи ветра в поле…

— А если о том, что привезут половину денег, будет знать только главный бухгалтер? — высказал предположение Белянчиков.

— Да как ты скроешь это в маленьком коллективе бухгалтерии? Люди начнут нервничать, вести себя неестественно, — запротестовал Корнилов. — Вот если договориться с банком… Чтобы те, сославшись на отсутствие денег, выдали только половину… Нет, и это не годится! Всё равно полезут. Не в этот, так в следующий раз. И какие бы мы там засады ни устраивали, риск для работников комбината есть. Не можем же мы там месяцами торчать. Правда, пока никаких подтверждений, что Рогозина была в сговоре с Буром, нет. Характеристики со всех прежних мест работы хорошие. Семья в Краснодаре приличная. Лёва Бур мог познакомиться с нею, чтобы иметь возможность побольше разузнать о сберкассе…

— Жаль, что на Семёна не «клюнули», — сказал Белянчиков.

Бугаев усмехнулся:

— Ну почему же не клюнули? Телефончик мой рыжий прижал.

— Чего же ты молчишь! — рассердился Корнилов. — Теперь мы их заставим клюнуть!

Присутствующие с интересом уставились на полковника.

— Чего смотрите? Дело простое — надо Жогина из игры изъять. Отправить в командировку. В больницу положить. Вот-вот, лучше в больницу… — Корнилов рассуждал, всё больше и больше воодушевляясь. — Сердечный приступ. Жена ночью вызывает «скорую». В таких случаях человек лежит в реанимации. Один. Под строгим врачебным контролем. У неизвестных пока нам грабителей опять номер с инструментом провалится. Таких умельцев, как Лёва Бур да Жогин, не сразу найдёшь. А ребята эти, похоже, торопятся. Куда податься? Волей-неволей к Семёну Бугаеву… — он внимательно посмотрел на Семёна. — Если Бугаев только не пережал в ресторане. Не переусердствовал, Сеня?

— Будьте спокойны, товарищ полковник, — подал голос Бугаев. — Всё было взаправду, лучше чем в кино.

— А если сейчас тебе этот рыжий звонит по телефончику? — с ехидцей спросил Белянчиков. — Решил проверочку устроить. Что ты ему завтра скажешь? Что начальник отделения ночное заседание проводил?

— Скажу, что заблудился и пришлось у знакомой девушки переночевать.

— Ладно, ладно! — повысил голос полковник. — Хватит пикироваться. Я тебя, Юрий Евгеньевич, не узнаю. Вы что, с Семёном ролями поменялись? Он ведь у нас штатный балагур, а не ты.

Белянчиков помрачнел. Посмотрел на полковника пристальным, немигающим взглядом:

— Да что-то, Игорь Васильевич, неспокойно на душе, муторно. У меня всё из головы этот Колокольников не идёт… Выдюжит он или нет? — Белянчиков встал, прошёлся по кабинету, нервно сцепив пальцы.

— Ведь за что на него, в сущности, напали? Хотели убить?.. Ну, заметил подозрительного типа. Решил, что поймает виновника наезда. Следить стал. Но за это же не убивают! Уйти от такого «преследователя», как Колокольников, — проще пареной репы. Захотел рыжий парень из ресторана смыться — профессионалы его не устерегли! А тут от Зеленогорска до Соловьевского переулка неискушённый мужик бандита довёл!

— Или бандит неискушённого мужика привёл туда, где ему удобно было с ним расправиться, — сказал Корнилов. — Тот, за кем Колокольников следил, наверняка думал, что он многое видел. К примеру, как дружки Лёвы Бура, подъехавшие через несколько минут после несчастного случая, засовывали его труп в машину. А раз так, то считали, что Колокольникову известен и номер машины.

— Правильно, — согласился Бугаев. — И от машины они, скорее всего, сразу же избавились. Или номера поменяли. А если так, то им не только такой специалист, как я, нужен, но и машина. Выходит, что майор Бугаев для них — самая подходящая фигура. Подарок судьбы.

— Не будем гадать, — Корнилов стал собирать лежавшие перед ним бумаги, давая понять, что ночное бдение заканчивается. — О том, что произошло с Колокольниковым на пути из Зеленогорска на Васильевский остров, мы сможем узнать только тогда, когда он придёт в себя. Но, похоже, это будет не скоро… А время не ждёт. Ловить бандитов надо поскорее. Завтра с утра Белянчиков займётся Жогиным. Продумай, Юрий Евгеньевич, как следует, в какую больницу его положить. Как охранять и его и жену. Сам видишь — с кем дело имеем! А ты, Семён, сиди в своей новой квартире, звонка жди. Ну, конечно, не затворничай. Веди себя естественно. Вечером на часок, на два опять в «Адмиралтейский» заверни, ты же у нас человек денежный. Кассу недавно «взял». И звони, как договорились, трижды в день. И сразу, если что-то новенькое появится. Всё.

— У вас в приёмной, что ли, переночевать? — задумчиво сказал Белянчиков, когда они выходили из кабинета Корнилова. — Да, наверное, в диване клопы есть.

Но никто на его шутку не ответил…

Корнилов всегда очень тщательно готовился к допросам. К трудным допросам. Нет, он не старался предугадать, как может повести себя человек, с которым предстояло беседовать, и не продумывал заранее все вопросы, которые собирался ему задать, не обременял себя придумыванием уловок, которые помогли бы ему выявить то, ради чего этот допрос состоялся. Некоторым его сослуживцам казалось, что он проводил допросы и беседы с подозреваемыми вопреки теории, которую когда-то изучил на юрфаке. Но они ошибались. Опыт подсказывал полковнику, что теория хороша только до известных пределов — личность человека гораздо богаче, чем любая теория. И поэтому Корнилов считал поведение человека непредсказуемым. Он знал, что оно зависит порой от мелочей, в которых сам человек может даже не отдавать себе отчёта — от того, как он выспался, от обиды, которую причинил ему сосед по камере, от известий, полученных с воли, от того, светит ли солнце или небо затянуто тучами.

Но к тому моменту, когда полковник шёл к человеку, с которым предстояла беседа, или этот человек сам приходил к нему, вызванный повесткой, или его приводил на допрос конвойный, Корнилов хотел знать о нём как можно больше. И собирал эти сведения по крупицам. Черты характера и отношения в семье, увлечения, отношение к нему друзей и его — к друзьям, круг сослуживцев… Всегда было трудно предугадать, какие порой малозначительные детали о человеке он поручит выяснить своим сотрудникам.

Старшего лейтенанта Лебедева совсем не удивило задание Корнилова узнать, давно ли водит Борис Дмитриевич Осокин автомашину, сколько автомобилей у него уже было, попадал ли в аварии, нарушал ли правила езды? Необходимость таких сведений не вызывала у Лебедева никаких сомнений. Даже просьба порасспросить о том, как Осокин относится к своему автомобилю — аккуратист, по воскресеньям драящий её замшей, или безалаберный неряха, по полгода не открывающий капот. Лебедев, хоть и не очень чётко, но представлял себе, как сможет воспользоваться шеф такими сведениями. Но вот зачем потребовалось Корнилову выяснить — бережливый ли человек Осокин или транжира, — Володя Лебедев так и не понял. Хоть и смог отыскать для шефа такую информацию. Правда, с большим трудом.

Допросить Осокина Игорь Васильевич решил у него дома. В привычной для Бориса Дмитриевича обстановке. Да и побитые «Жигули» стояли рядом с подъездом. Следователь, который вёл дело, дал согласие на то, чтобы допросить Бориса Дмитриевича, и на то, чтобы провести техническую экспертизу его автомобиля.

Осокин был дома один. Когда он открыл дверь, Корнилов, несмотря на то что в прихожей было темновато, сразу вспомнил этого приятного, с мягкими манерами человека, и почувствовал, что хозяин тоже узнал его.

— Корнилов. Из уголовного розыска, — представился Игорь Васильевич. — Я вам звонил по поводу наезда…

— Да, да, — закивал Осокин торопливо Игорю Васильевичу, широким жестом показав куда-то в глубь квартиры. — Проходите, пожалуйста. — И в этот момент увидел позади полковника ещё двух человек — Лебедева и эксперта. — Вы не один? — Борис Дмитриевич насторожился.

— У нас есть разрешение провести осмотр и техническую экспертизу вашей автомашины, — сказал Корнилов. — Давайте сначала займёмся ею. А потом мы с вами побеседуем… — Он сделал паузу и добавил, чтобы уж не было никаких недомолвок: — Следователь поручил мне допросить вас.

Осокин пожал плечами. Хотел что-то спросить, но не спросил. Молча похлопал рукой по карманам, вытащил ключи, протянул Корнилову.

Ключи были на красивом брелоке, по форме похожем на серебряный рубль. Корнилов с интересом покрутил брелок в руке. На сильно потёртом кружке был изображён бегущий мужчина, а по периметру написано: «В здоровом теле здоровый дух».

— Мы обязаны сделать осмотр машины в вашем присутствии, — сказал Игорь Васильевич, возвращая Осокину ключи.

На лице Бориса Дмитриевича появилось страдальческое выражение:

— Осматривать перед самым домом? Что соседи подумают!

— А что они могут подумать? — ободряюще усмехнулся Корнилов. — Ещё одна комиссия оценивает причинённый машине ущерб!

— Ну, что ж, пойдёмте, — вяло согласился Осокин. Он уже вышел на площадку и хотел захлопнуть дверь, но в нерешительности остановился. — У меня на кухне газ не выключен. Чайник стоит.

Корнилов кивнул.

Борис Дмитриевич вошёл в квартиру, демонстративно оставил дверь нараспашку и тут же вернулся, погасил в прихожей свет, и они неторопливо спустились по лестнице вниз.

Осокин сдёрнул с «Жигулей» чехол, открыл дверцы, хотел поднять капот. Корнилов остановил его:

— Откройте багажник.

Борис Дмитриевич раскрутил алюминиевый провод, которым наспех, кое-как была прикручена после аварии крышка багажника.

— Николай Михайлович. Наш эксперт, — кивнул Корнилов на Коршунова. — Он, с вашего позволения, осмотрит всё в багажнике.

Осокин пожал плечами.

— Приступайте, — сказал Корнилов.

Методично, предмет за предметом, вынимал Коршунов содержимое багажника и раскладывал на брезенте. Лебедев помогал ему доставать запаску, инструмент, раскладные стульчики, коробки и прочее «снаряжение», без которого не обходится почти ни один автомобилист.

Корнилов стоял в стороне и следил за действиями своих сотрудников.

— Вы меня узнали? — спросил у Игоря Васильевича Осокин.

Корнилов кивнул и заметил, как порозовели у Осокина щеки. Но Борис Дмитриевич тут же справился со своим смущением и взглянул Корнилову прямо в глаза.

— Вы не подумайте ничего плохого. На рыбалке я потерял записку с вашим адресом.

…Это была старая история. Корнилов последним поездом приехал на Варшавский вокзал с Сиверской, где гостил несколько дней у матери и брата. Метро уже не работало, такси шли в парк. Корнилов «проголосовал», и какой-то сердобольный частник остановил рядом с ним свой «Москвич».

— До Кировского не подбросите? — попросил Игорь Васильевич.

Шофёр кивнул на сиденье рядом с собой. В руках Корнилова была удочка. Удобнейшая из удочек — разборная, из трёх частей — лёгкая бамбуковая удочка, которую он очень любил. В дороге они разговорились с водителем о рыбалке. Звали водителя Борис Дмитриевич. Он рассказал, что едет сейчас на дачу. Завтра к нему заглянет старый приятель, они тоже пойдут ловить рыбу на заливе, да только удочкой для приятеля он не успел запастись.

— Могу одолжить, — сделал широкий жест Корнилов. — Но с отдачей. Это моя любимая… Самая добычливая.

Водитель обрадовался.

— Вот уж не знаешь, где найдёшь… — сказал он с искренней благодарностью. — Послезавтра я вам её завезу.

Когда они остановились, переехав Кировский мост, Игорь Васильевич нацарапал на клочке бумаги свой адрес и телефон и с лёгким сердцем передал водителю. У водителя было мягкое интеллигентное лицо, добрые глаза. Они попрощались. Корнилов вылез из машины и зашагал через сквер к себе домой. И даже не оглянулся на «Москвича». Чтобы не обидеть нового знакомого подозрением. Борис Дмитриевич мог подумать, что он хочет запомнить номер его автомашины…

— Правда, товарищ Корнилов, — тихо сказал Осокин. — Я потерял ту записку. Поверьте мне. Я бы тотчас вернул вашу удочку.

«Неужели и моя фамилия, и имя сразу же улетучились из вашей головы? — хотел сказать Корнилов. Но не сказал. Только подумал: — Мне с ним долгие беседы беседовать, ещё решит, что из-за удочки придираюсь. Чёрт с ней, с удочкой. Может, и правда позабыл. Клёв хороший начался — всё позабудешь».

Он беспечно махнул рукой:

— Ерунда. Не думайте об этом! Удочка — то удочка!

— Всё равно неприлично, — поморщился Осокин. — Из-за таких мелочей люди теряют веру друг в друга.

«Хороший заход, — подумал полковник. — Умница, Борис Дмитриевич. Для человека, который знает, что за ним ещё и серьёзное преступление числится, совсем неплохо».

Воспоминание об истории с удочкой настроило Корнилова на лёгкий иронический лад, и он даже подумал о том, что допрашивать Осокина нужно именно вот так — легко и непринужденно, может быть, даже чуть-чуть иронично. Он постарался припомнить коллекционеров, с которыми приходилось иметь дело, и сделал вывод, что эту категорию людей природа почему-то обделила чувством юмора. А может быть, это только ему такие попадались?

— Товарищ Корнилов! — вывел полковника из задумчивости голос Осокина. — А ведь та удочка у меня до сих пор цела. На даче.

— Прекрасно, Борис Дмитриевич, — улыбнулся Корнилов. — Будет повод заехать к вам на дачу!

— Конечно!

— Да я шучу. Столько лет прошло… — Он прикинул в уме. Выходило не меньше десяти. И видели друг друга не больше получаса в голубом сумраке белых ночей, а поди ж ты — запомнил. Узнал с первого взгляда. Я-то не в счёт — это мой хлеб, а вот товарищ доцент… Зрительная память у него отличная. И сказал, давая понять Осокину, что тема с удочкой исчерпана: — Удочки у меня уже получше есть, да только со временем туго.

Поколдовав над пустым багажником, Коршунов попросил Осокина сложить все вещи назад, а сам начал снимать отпечатки пальцев на «Жигулях». Лицо у него было сосредоточенное и сердитое — отпечатков было много, а Корнилов приказал собрать все. «А хоть бы и сто! — сказал он Николаю Михайловичу ещё в управлении, когда они собирались к Осокину. — Мне все нужны».

Улучив момент, когда Осокин, склонившись над багажником, аккуратно раскладывал своё барахлишко, Корнилов вопросительно посмотрел на Коршунова. Тот отрицательно покачал головой.

В багажнике и салоне он искал следы крови. Если Осокин, вернувшись за сбитым им мужчиной, увёз его на своих «Жигулях», эти следы должны были остаться.

…Через полчаса Коршунов и Лебедев закончили свою работу.

— Поезжайте, — кивнул полковник на «Волгу», — и сразу пришлите назад.

Когда сотрудники уселись в машину и шофёр уже включил мотор, Игорь Васильевич поднял руку, прося задержаться, Лебедев открыл дверцу, вопросительно глядя на шефа.

— Скажите в НТО, чтобы экспертизу на кровь сделали молнией. А «пальцы»… — он сделал короткую паузу. — Да вы сами знаете. В первую очередь пускай сравнят с отпечатками Котлукова. — И, склонившись совсем близко к старшему лейтенанту, чтобы не услышал Осокин, дал ему ещё одно задание.

— Есть, товарищ полковник! — бодро отрапортовал Лебедев, и Корнилову показалось, что в голосе у него прозвучали озорные нотки.

«Ты бы ещё рот до ушей разинул, — с неудовольствием подумал он, — каждый дурак догадается, что мы тут театр разыгрываем».

К «театру Корнилова», который, как правило, был экспромтом, сотрудники давно привыкли и восхищались, как удачно он находил моменты для маленького представления, всегда рассчитанного на то, чтобы настроить подследственного на определённый лад или заронить в его душу искру тревоги, которая во время допроса мешала бы ему сосредоточиться, отвлекала от заранее разработанного метода защиты.

Всё, о чём он сказал сейчас Лебедеву, предназначалось для Бориса Дмитриевича Осокина. Лебедев с Коршуновым и так твёрдо знали свои обязанности.

Машина уехала.

— Ну, что ж, Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов, приглядываясь к посуровевшему лицу Осокина. — Если не возражаете, поднимемся к вам. Побеседуем.

— Прошу вас, — показал Осокин на двери подъезда. На лбу у него, над переносьем обозначились две резкие морщины.

Осокин провёл его в свой небольшой кабинет, одна стена которого была заставлена книжными шкафами, а на другой, на обтянутых разноцветным бархатом картонах, красовались значки. На каждом картоне, как понял Корнилов, отдельная страна. Картонных этих прямоугольников, напоминающих абстрактные картины, было так много, что Игорь Васильевич даже не попытался их сосчитать.

Они сели друг против друга в удобных, чуть жестковатых креслах перед большим, инкрустированным разными породами дерева, журнальным столиком. Корнилов видел как-то в мебельном магазине такие гарнитуры — два кресла, маленький диванчик и журнальный стол. Кажется, арабские. Жене гарнитур очень понравился, но стоил он так дорого, что Игорь Васильевич взял Олю под руку и увёл из магазина…

— Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов почти весело, — допрос — дело официальное. Есть некоторые формальности, о которых я должен вас предупредить…

Он упомянул об ответственности за дачу ложных показаний, посвятил Осокина в его права и обязанности, дал расписаться на бланке. И спросил неожиданно:

— Борис Дмитриевич, у вас есть карты Ленинграда и Ленинградской области?

Осокин смотрел на него с удивлением.

— Ну, обыкновенные карты. Вы же автомобилист. Изъездили небось все окрестности за грибами да на рыбалку.

— Есть, конечно, — наконец-то сказал Осокин и, встав с кресла, подошел к письменному столу. Выдвинул один из ящиков, вынул целую пачку потрёпанных карт. Начал перебирать их. — Вот! Есть и город и область, — он бросил на журнальный столик пакет.

Корнилов осторожно развернул новенькую карту Ленинграда и, кое-где уже стёршуюся на сгибах, карту области.

— А поновее нет?

— Нет. Да к этой я уже привык, — ответил Осокин.

— Ну, что ж, и такая сгодится, — кивнул Корнилов.

Это была его маленькая тайная страсть — разглядывать карты. Угадывать за сотнями всевозможных мелких значков, за едва различимой разницей тонов окраски знакомые деревушки и домики лесников, болотца с небольшими озёрами, на которых ему когда-то удавалось ловить рыбу или охотиться.

— Давайте, Борис Дмитриевич, повторим по этой карте ваше путешествие в ночь со второго на третье. До того момента, когда вас угораздило попасть в аварию на «чёртовом пятачке»… — Он покачал головой: — До чего удачно окрестил народ это местечко! Действительно, чёртов пятачок!

Осокин слушал Корнилова со смешанным чувством — ему казалось, что этот пожилой полковник, опытный, наверное, человек, просто разыгрывает его. Но за таким розыгрышем, за непринуждённостью, почти весёлыми его разглагольствованиями наверняка кроется скрытая угроза. И эти слова про «пальчики» неведомого ему Котлукова… Что они означают? И кто такой Котлуков? Может быть, сбитый им мужчина? Может быть, жена и права — он не так уж и пострадал и запомнил номер его «Жигулей»? И милиционеры всё уже давно знают, только решили поиграть с ним в кошки-мышки.

Корнилов ткнул карандашом в один из коричневых квадратов на улице Чайковского.

— Насколько я разбираюсь в географии — мы сейчас здесь?

Осокин согласно кивнул.

— Выехали вы из дома…

— Нет. Из института. В десять закончилась консультация у абитуриентов. Я позвонил домой, поговорил с дочерью и поехал к приятелю. На Васильевский остров.

— Из института… — повторил Корнилов, выискивая на карте институт. — Значит, отсюда, — он ткнул карандашом в пересечение нескольких проспектов, где в маленьком кружке алела буква «М» — метро «Технологический институт». — А где живёт ваш приятель?

— На Косой линии. Дом восемнадцать. Номер квартиры вам тоже нужен? — Эта история с картой начала раздражать Бориса Дмитриевича, хотя он твёрдо решил сохранить спокойствие и доброжелательность.

— Да. И номер квартиры. И фамилия вашего друга. И сколько вы у него пробыли… Но только давайте не будем торопиться, Борис Дмитриевич. Побеседуем спокойно, обстоятельно. Это поможет и мне и вам. Время у нас есть. — Он взглянул на часы — было без четверти четыре.

…Со стороны могло показаться, что сошлись два приятеля, давно не видевшие друг друга, и один рассказывает другому о своей недавней поездке на Карельский перешеек. От внимательного наблюдателя, правда, не ускользнула бы одна деталь: у рассказывающего не чувствовалось обычного в таких случаях энтузиазма, так украшающего любой рассказ о путешествии. Даже о таком недалёком.

Осокин говорил спокойно, иногда пускался в подробности, мало интересовавшие Корнилова, но полковник не останавливал его, лишь изредка задавал вопросы: в какое время проехал пост ГАИ в Лахте? Не встретилась ли на пути от Солнечного до Зеленогорска патрульная милицейская машина?

Но он даже не спросил Бориса Дмитриевича о самом главном — не видел ли он на пятьдесят пятом километре человека? Не выскочил ли кто неожиданно из кустов? Корнилов не задал пока ни одного из тех вопросов, которых так боялся Осокин. Зато спросил неожиданно:

— У вас, Борис Дмитриевич, на каком бензине «жигулёнок» бегает?

— На семьдесят шестом. Мне поставили прокладку… — И, с вызовом посмотрев на Корнилова, добавил: — Это не преследуется законом?

— Да как вам сказать… Если не покупать за бесценок государственный бензин у водителей грузовиков, то не преследуется.

— Слава богу! — демонстративно вздохнул Осокин. — Я заправляюсь только на бензозаправочных станциях.

— Кстати, а почему у вас в багажнике не было канистры с бензином?

— Перестал возить с собой. Напугал приятель — сказал, что в случае аварии может загореться.

— Вряд ли, — усомнился Корнилов. — Перестраховщик ваш приятель. Все возят с собой канистры. — И быстро, без всякого перехода, спросил: — А где вы заправлялись в ту ночь? Или в то утро?

— Нигде. До нашей дачи — семьдесят. Обратно я ехал Верхне-Выборгским шоссе. Этот путь подлиннее, но ведь бак-то на четыреста километров рассчитан.

— Борис Дмитриевич, — ласково сказал Корнилов, — вы же умный человек. Неужели вы так плохо о нас думаете?

Осокина бросило в жар. Он только сейчас вспомнил, что хмурый дотошный эксперт, осматривая его «Жигули», включал зажигание. Значит, видел, что бак был почти полон.

«Дурак, — выругал он себя, — чего я стал врать? Почему растерялся? Это ж такая глупость — скрывать, сколько было бензина! Да хоть сколько! Мало ли заправочных станций на трассе!» И тут же понял, что запутывается всерьёз: заправочных станций действительно было мало. На том пути, который он показал по карте полковнику, всего три. На одной из них он и заправлялся рано утром. Его машина была в то время на стоянке единственной. И женщина, заправлявшая его «Жигули», могла заметить вмятину на радиаторе. Могла запомнить, что клиент нервничал. А он и правда очень нервничал. Поспорил с ней о чём-то…

— Значит, всё-таки заправлялись? — добродушно сказал Корнилов. Его не покидало весёлое, ироническое состояние, которое он почувствовал, узнав в Осокине ночного автомобилиста из далёкого прошлого. — Забыли, наверное. Но теперь, мне кажется, вспомнили. Значит, помните и на какой станции заправлялись?

«Станции три, — лихорадочно думал Осокин. — Проверить легче лёгкого. Сейчас надо говорить правду».

И спокойно, глядя прямо в глаза Корнилову, ответил:

— В Зеленогорске.

— А в какое время?

Полковник, так медлительно и добродушно обсуждавший поначалу ночную поездку Осокина, вдруг вцепился в него словно клещами, не давая времени обдумать ответ.

— В семь. Может быть, в семь с минутами, — Осокин назвал правильное время и, только уже назвав, понял, что и на этот раз поступил правильно.

— А на даче у вас есть гараж?

— Есть, — сказал Осокин, догадываясь, каким будет следующий вопрос Корнилова.

Но полковник спросил у Бориса Дмитриевича совсем не о том, держит ли он, как всякий запасливый автомобилист, пару канистр с бензином в своём гараже.

— Чем вы занимались пятого августа? — спросил Корнилов, как будто неожиданно потерял всякий интерес к поездке Осокина.

— Что вы имеете в виду?

— Просто, хотел знать, как проводят свободное время преподаватели вузов. У вас ведь сейчас отпуск?

— Да нет. Консультации для заочников… С первого принимаю экзамены… — Осокин пожал плечами. — Но бывают и совсем свободные дни.

— А пятого? Что делали пятого?

Осокин задумался.

— Борис Дмитриевич, — попросил Корнилов, — постарайтесь вспомнить всё поточнее. С кем встречались, время… Меня интересуют даже мелочи — кого встречали, выходя из дома? Кому звонили? Кто звонил вам? И всякий раз старайтесь припомнить время. Указать его поточнее. Я понимаю, это нелегко, но иногда маленькая деталь всё ставит на свои места. Например, полуденная пушка.

— Пушка? — удивился Осокин.

— Ну, конечно. Петропавловская… Пальнёт, поневоле вспомнишь о времени.

Борис Дмитриевич улыбнулся. Первый раз с начала их беседы.

— Да, уж Петропавловская не даёт нам забыть о времени. Даже счастливым. Только в новых районах её уже не слышно.

— А вы в тот день куда-то ездили? В новый район?

— Нет. Не ездил. Сейчас я постараюсь всё рассказать по порядку. Утром мы встали поздно. Около девяти. У жены был библиотечный день. В десять она поехала в «публичку». В газетный зал. На Фонтанке, знаете?

Корнилов кивнул.

— А ко мне приехал мой аспирант. Часа три мы занимались его диссертацией…

— Поточнее, Борис Дмитриевич. Время, фамилия аспиранта…

— Да, да! Понимаю. Правда, скорее ничего не понимаю, — он снова улыбнулся открытой, подкупающей улыбкой.

«Ну вот, Борис Дмитриевич, теперь ты совсем другой человек, — подумал Корнилов. — Куда подевалась твоя скованность? Где осторожность и взвешенность в ответах? Теперь тебе нечего скрывать! Можно говорить правду. Насколько легче говорить правду. И не бояться проговориться! Не напрягать своё серое вещество, чтобы удержать в уме детали, которые ты уже скрыл или придумал, и чтобы согласовать их с новыми, которые ещё предстоит придумать. Придумать или скрыть. Как это трудно говорить неправду…»

Осокин рассказывал быстро и уверенно. Иногда, вспоминая что-нибудь новое, о чём забыл упомянуть раньше, извинялся и уточнял подробности.

Делая беглые записи на листе бумаги, Корнилов почти не сомневался, что всё рассказанное Осокиным верно. Весь день пятого августа, час за часом, можно будет перепроверить показаниями свидетелей, подтвердить фактами. Корнилов уже не сомневался и в том, что к нападению на Колокольникова Борис Дмитриевич не имел никакого отношения. И ещё он удивлялся, что этот эрудированный и, похоже, умный человек не чувствует, что выдаёт себя с головой, показывая теперь свою наблюдательность и цепкость памяти. Эмоциональная разрядка — Корнилов нередко использовал в своей практике такой приём. Но чаще всего этот приём срабатывает, когда имеешь дело с людьми ограниченными, малоразвитыми.

… — В шесть я зашёл за женой в библиотеку, и мы поехали в гости. На Гражданку. У её сестры день рождения. Вернулись домой поздно. Не помню точно. Был, как говорится, изрядно подшофе, — Осокин вопросительно посмотрел на полковника, давая понять, что добавить ему больше нечего.

— Спасибо, Борис Дмитриевич, — поблагодарил Корнилов. — Всё очень чётко и убедительно. Приятно иметь дело с умным человеком. — Он помедлил и добавил, внимательно вглядываясь в Осокина, чтобы не пропустить, какой эффект произведут его слова: — А вот когда вы рассказывали о своей поездке на «Жигулях» за город, я огорчился. Подумал, что память у вас плохая…

Осокину удалось справиться с собой. Лицо его не залило краской, как в тот раз, когда он понял свою первую ошибку. Только глаза сверкнули яростно. Но Борис Дмитриевич тут же опустил их и уязвлённо сказал:

— Как прикажете понимать ваши слова?

— Как шутку. Как шутку, Борис Дмитриевич. Вы не обижайтесь. А что касается пятого числа, то могу вам объяснить, в чём заключался мой интерес. — Он сделал нажим на слово «заключался». — Во второй половине дня, где-то между четырьмя и шестью часами, был тяжело ранен инженер Колокольников. Свидетель катастрофы на пятьдесят пятом километре…

— Ну, знаете ли! — возмутился Осокин. — Подозревать меня в покушении на убийство?! Это… это… Чёрт знает что такое! Ну и дожили же вы, Борис Дмитриевич! — Осокина прямо распирало от сарказма. — Зачислены в убийцы! Позор!

— Зачем же вы так? — остановил его Корнилов. — Вас никто не обвиняет в покушении на убийство. На этот день вы дали мне исчерпывающий ответ. Я вам верю. Хочу только предупредить — какие-то детали мы уточним, поговорим с теми людьми, которых вы назвали. Но так что никто ни о чём не догадается…

— Безобразие! Хамство! — всё больше и больше распаляя себя и озлобляясь, твердил Осокин. — До чего докатились…

— Простите, Борис Дмитриевич. Поберегите нервы. Мы ещё не всё выяснили по поводу вашей поездки на дачу. Уточним некоторые детали, но прежде я должен позвонить…

Осокин молча показал на телефонный аппарат.

Корнилов набрал номер научно-технического отдела, попросил Коршунова.

— Что нового, Николай Михайлович?

— На лобовом стекле «пальцы» Котлукова нашли! — выпалил эксперт.

— Ошибки быть не может?

— Какая ошибка! Отпечатки хоть и смазанные, но от всей ладони. Его после удара, наверное, на капот подняло. Вот и приложился. Редкий случай…

— Понятно, — сказал Корнилов, не желая в присутствии Осокина задавать вопросы и ожидая, о чём ещё доложит ему эксперт.

— Бурые пятна в багажнике, как я и думал, ничего общего с кровью не имеют. Кажется, всё…

— Передайте мою просьбу: пусть пришлют сюда наши «Жигули». Только обычные, не фирменные. — Он положил трубку и снова сел в кресло напротив Осокина.

— Мы уже так долго беседуем, — иронично сказал Осокин, — что вы, наверное, проголодались?

— Не беспокойтесь, Борис Дмитриевич. Аппетита нет.

— Тогда чай?

— Скажите, Борис Дмитриевич, — не ответив на вопрос о чае, спросил Корнилов, — у вас на даче есть огород?

— Ну и вопросы вы задаёте! — удивился Осокин. — Самые неожиданные. Да. Есть небольшой огородик. Клубника, петрушка, морковь… Всякая ерунда. Сажаем больше для того, чтобы в земле покопаться, душу отвести.

— Вас жена в тот раз ничего не просила с дачи привезти?

— Не просила, — ответил Осокин и тут же вспомнил, что дочь говорила ему про варенье. — А может, и просила, да я забыл. Во всяком случае, ничего не привёз. — Он с сожалением подумал о том, что заранее не условился с женой об этой мелочи. Но это не страшно. Даже если и просила, разве есть люди, никогда ничего не забывающие?

— А вы позвоните жене, — предложил Игорь Васильевич. — Уточните, давала она вам поручение или нет?

— Позвонить? Сейчас?

— Ну да! Разве сложно?

— Да нет… — Осокин медленно поднялся с кресла, подошёл к телефону, лихорадочно соображая, чем может грозить этот звонок. «А если набрать другой номер, спросить Осокину, там ответят — не туда попали, а я скажу Корнилову, что жены на работе нет? А потом мы договоримся с ней. А если он не поверит? И позвонит сам?»

Он думал об этом, автоматически набирая номер, готовый в последний момент сделать ошибку на седьмой цифре. Но набрал точно.

— Антонину Романовну, — сухо попросил Осокин, услышав в трубке бархатный голос младшего редактора Волковой.

— Осокина! К телефону! Твой благоверный, — крикнула Волкова и уже тише добавила: — Даже не поздоровался. Сердитый.

— Боря, ты? Что-нибудь случилось? — спросила жена. Голос у неё был тревожный.

— Ничего особенного, — стараясь говорить спокойно и непринуждённо, ответил Осокин. — У нас дома товарищ из уголовного розыска. — Он посмотрел на Корнилова и попытался даже улыбнуться, но улыбка вышла у него жалкая. — Задаёт мне много странных вопросов… — Осокин услышал, как жена охнула. — Спрашивает, что ты просила привезти меня с дачи?

— У меня об этом только что спрашивал молодой человек… оттуда же… В чём дело? Может быть, дачу обворовали? — Эту фразу жена сказала явно для тех, кто сидел с нею в комнате.

— Нет, не обворовали, — ответил Осокин, и им вдруг овладела такая вялость, что нестерпимо захотелось лечь на диван и лежать с закрытыми глазами.

— Так что ты просила меня привезти с дачи? — совсем тихо повторил он свой вопрос.

— Я передала тебе через Алёну про банку варенья… — Она не успела договорить. Осокин бросил трубку.

— Я устал, — сказал он полковнику. — Может быть мы сделаем передышку? Нельзя же допрашивать целый день!

Корнилов посмотрел на часы, согласно кивнул.

— Да. Заговорились. Уже больше двух часов. Может, и лучше сейчас прерваться. У меня была одна задумка… — Он встал, подошёл к окну. Выглянул на улицу. Рядом с чёрной «Волгой» уже стояли обычные, ничем не напоминавшие милицейскую машину, бежевые «Жигули».

— Я хотел попросить вас проехать вместе с нами по маршруту, которым вы ехали третьего августа. Чтобы можно было по ходу дела кое-что уточнить. Побывать у вас на даче, поговорить с соседями, заехать на ту заправочную станцию, где вы заправлялись. Да мало ли мелочей можно уточнить в дороге? Ведь подозрение на вас лежит серьёзное. Я даже подумал, что вы сами сядете за руль, и потому попросил подъехать наши «Жигули». Но раз вы устали, давайте всё отложим.

— Пожалуйста, отложим, — сказал Осокин. — Всё это для меня так непривычно, я очень устал…

— Завтра рано утром вас устроит? — спросил Корнилов. — Часиков в шесть? Пока мало транспорта?

— В шесть так в шесть.

Корнилов протянул Осокину руку, чуть задержал его вялую руку в своей:

— Борис Дмитриевич! У вас есть время подумать. С вами произошло несчастье. Пока вы сделали всё от вас зависящее, чтобы лишить себя смягчающих вину обстоятельств, чтобы несчастье стало серьёзным уголовным преступлением. Не надо трусить, не надо увязать всё глубже и глубже.

Осокин, не проронив ни слова, осторожно высвободил руку.

— Как только мы начнём проверку фактов, которые вы мне сейчас привели, вы… — Корнилов поморщился, подбирая слова помягче, — запутаетесь окончательно.

— Я не стану вам ничего отвечать. — В голосе Осокина появились упрямые нотки. — Вы меня подозреваете, вы и доказывайте. Я никого не сбивал! И ещё эти подозрения в нападении на свидетеля! Просто смешно. И страшно. За вас страшно — вы можете наделать непоправимых ошибок. А этот раненый свидетель?! Как он мог обо мне сказать, когда я никого не сбивал!

— Он про вас ничего и не говорил. Он видел на шоссе сбитого насмерть мужчину и удаляющиеся белые «Жигули»…

Осокин напрягся и мертвенно побледнел.

— Но он не разглядел номер, — развёл руками полковник.

— Какой же он свидетель! — крикнул Осокин.

Корнилов вздохнул:

— Вы видите, я от вас ничего не скрываю. Не буду скрывать и того, что на лобовом стекле ваших «Жигулей» эксперты обнаружили отпечатки пальцев сбитого человека.

…Когда на следующее утро сотрудники милиции во главе с Корниловым подъехали к дому Осокина, тот уже ждал их у подъезда. Погода была хмурая, с залива дул сильный ветер. То и дело начинал накрапывать дождь. Борис Дмитриевич был в плаще с высоко поднятым воротником. Выглядел он усталым и невыспавшимся.

Выходя из кабины, Корнилов машинально поднял голову и посмотрел на окна четвёртого этажа. В двух окнах рядом виднелись женские фигуры. Игорь Васильевич успел заметить, что одна из них совсем тоненькая, с пышной копной волос на голове. «Наверное, дочь, — подумал полковник. — А рядом — жена. Вот для кого трагедия».

Борис Дмитриевич сел за руль «Жигулей». Корнилов расположился рядом, а Коршунов и Лебедев — сзади.

— Поехали прямо к дому вашего друга, махнул рукой полковник и, обернувшись к Коршунову сказал: — И хронометраж оттуда начнём.

Город был ещё пустой. Редкие машины, одинокие пешеходы. До Лахты они доехали за полчаса. Осокин вёл машину хорошо — спокойно, без рывков, чувствовалось, что он опытный водитель. Но, проехав Ольгино, он вдруг притормозил и, съехав на обочину, остановил машину.

— Нет, — сказал он совсем тихо. Сказал скорее самому себе, а не спутникам. — Дальше я не поеду. Моя дочь права. Лучше пройти через всё это и остаться самим собой.

«Вот так, — ревниво подумал Корнилов. — Не я, а дочь нашла к нему верный подход. — И сам себя успокоил: — Ну и прекрасно! Мы тоже не зря поработали. Через два часа ему бы всё равно пришлось признаться. Но только что с его признания? Трупа-то нет!»

— Давайте немного отдохнём, — попросил Осокин, повернув бледное лицо к Корнилову.

Полковник кивнул. Он чувствовал, что Борис Дмитриевич вот-вот разрыдается.

Коршунов и Лебедев остались в машине, а Корнилов с Осокиным перебрались через канаву и пошли по мягкой лесной тропинке. Уже лежали на тёмно-зелёном мху первые жёлтые листья. Ветер раскачивал верхушки сосен, наносил полосами мельчайшие, словно пыль, капли дождя.

Осокин шагал молча, ссутулившись.

— Не промокнем? — спросил Корнилов.

— А? — словно очнулся от забытья Борис Дмитриевич.

— Не промокнем? — повторил Корнилов.

Осокин провёл рукой по мокрому лбу и виновато улыбнулся.

— Я иду и думаю про тот случай… Про удочку.

Корнилов протестующе поднял руку, но Борис Дмитриевич сказал:

— Не останавливайте меня. Я понимаю, это глупо вспоминать о том случае, когда тебе угрожает тюрьма, но не могу не думать. Бумажку с вашим адресом я потерял. Но адрес-то помнил. И сейчас помню. И всё время собирался приехать к вам, вернуть удочку. Приехать с бутылкой коньяка. Вот, дескать, как поступают интеллигентные люди… И всё не ехал, не ехал. То одно, то другое. Какие-то мелочи мешали. А потом как-то подумал: чего я потащусь с этой грошовой удочкой? Кого удивлю? Да и зима наступила. — Он замолчал. Остановился. — Пойдёмте назад.

— Пойдёмте, — Корнилов с сожалением посмотрел на светлевшую сквозь стволы сосен поляну. Казалось, что над поляной не было ни туч, ни дождя.

— Вот и сейчас… — волнуясь, сказал Осокин. — С этим наездом… Первое, что хотел сделать, когда пришёл в себя, ехать в милицию. А потом вспомнил, что предстоит защита докторской. Что дочери надо помочь поступить в консерваторию.

Корнилов хотел сказать: «А дочь, оказывается, рассудила иначе», — но перебивать Осокина не стал. «Пусть высказывается. В конце концов, облегчив душу, человек перестает бояться. Ему тогда и решение легче принимать».

Однако Борис Дмитриевич больше не сказал ни слова. Они молча дошли до шоссе, молча сели в машину. Теперь уже на заднее сиденье. «Жигули» вёл Лебедев…

… — Он выскочил из кустов навстречу машине. Словно подкарауливал меня, — сказал Борис Дмитриевич, когда они приехали на Литейный, в Главное управление, и Корнилов, включив магнитофон, начал допрос. — Тормозить было поздно, хоть я и пытался. Машину понесло юзом. Я еле выправил её и хотел остановиться. И в это время увидел, как из кустов выскочил второй мужчина… Я струсил и дал газ…

Несмотря на то что Бугаев добрался до своей «казённой» квартиры часа в два ночи, проснулся он рано. Большой дом ещё только заселялся. Многие жильцы, прежде нем въехать в новые квартиры, делали ремонт. Приходили с утра пораньше, циклевали полы, сверлили стены для карнизов, стругали, колотили.

«Нет, утренний сон и квартира в новостройке — понятия несовместимые», — подумал Бугаев, проснувшись от дикого завывания циклевочной машины где-то прямо над ухом. Несколько минут он лежал, не открывая глаз, прислушивался к тому, как клокочет жизнь вокруг его квартиры. Только за стеной справа было тихо. «Наверное, будущим счастливчикам ещё не вручили ордер», — подумал Семен. Счастливчиками он считал всех, кто получил в этом новом доме квартиры с видом на залив.

Бугаев любил свой город, любил Васильевский остров, на котором он родился и прожил свою жизнь — ходил в детский сад, учился в школе, а потом на юрфаке университета, помещавшемся тогда в неуютном, много лет не ремонтированном Меншиковском дворце. Но больше всего он любил Неву и залив. Ещё в детстве часами бродил по набережным — выходил из своего дома на Седьмой линии и шёл по бульварчику к Неве. Мимо кинотеатра «Форум», мимо Андреевского рынка, мимо красивого, отделанного коричневой плиткой дома, в котором помещалась аптека и сохранилась с дореволюционного времени чёткая надпись: «Т-во профессора доктора Пеля и сыновей». Напротив Академии художеств, у сфинксов, он всегда спускался по гранитным ступенькам к воде и подолгу наблюдал, как закопчённые буксиры тянут вверх по течению медлительные тяжёлые баржи. Любил Бугаев звонкие весёлые ледоходы, когда большие льдины прямо на глазах рассыпались на тысячи похожих на сосульки прозрачных иголок и вода от этого становилась густой и маслянистой. Любил огуречный запах только что выловленной корюшки, которую рыбаки черпали в ящики прямо со дна остроносых смолёных лодок.

Когда несколько лет назад Семёна хотели перевести на работу в Москву, в Управление уголовного розыска Союза, он наотрез отказался. Не хотел расставаться с Невой, не представлял себе жизни вдали от бесконечной, то искрящейся на солнце, то отливающей свинцом глади залива. Когда он рассказал о своих терзаниях Белянчикову, Юрий Евгеньевич усмехнулся: «Блажь, романтика. Такую причину отказа назовёшь — засмеют». А Корнилов отнесся к отказу Семёна сочувственно. Он и сам не мыслил свою жизнь вдалеке от Ленинграда. Да к тому же знал, что такие способные оперативники, как Бугаев, встречаются не часто.

…Семён вскочил с раскладушки — ему, как человеку, только что поселившемуся в новой квартире, да ещё, по легенде, недавно возвратившемуся из заключения, не полагалось на первых порах обзаводиться приличной полутораспальной кроватью. Как не полагалось иметь и множество других необходимых серьёзному человеку в хозяйстве вещей. Ощущение временности, неустроенности должно было броситься в глаза каждому, кто вошёл бы в эту квартиру. Пустые бутылки из-под пива и водки, привезённые им из дома, а частью перекупленные у изумлённого приёмщика стеклотары, неумолимо свидетельствовали о наклонностях хозяина.

Окна глядели прямо на залив. Семён вышел на балкон и осмотрелся. Территория дома была ещё не благоустроена, кучами лежал строительный мусор, щебень. Но старик уже разравнивал у подъезда землю граблями, копал неглубокие ямки. Рядом лежал большой пучок кустов с укутанными в мешковину корнями.

За вздыбленной бульдозерами землёй, за незасыпанными, но уже заросшими травой траншеями рабочие приводили в порядок набережную. Автокран укладывал гранитные плиты. Мужчина в оранжевой каске отмашкой руки показывал крановщикам место для плит. В ожидании, когда подвезут асфальт, стояли два больших жёлтых катка, и несколько мужиков, собравшихся в кружок, разговаривали, наверное, о чём-то смешном. Время от времени до Бугаева доносились раскаты хохота. Пахло дымком, горячим асфальтом, краской, но через все эти запахи большой городской стройки ветер наносил порывами с залива лёгкий запах вянущих водорослей.

«Сейчас бы кресло на балкон поставить и сидеть полдня, наслаждаясь, — помечтал Семен и усмехнулся. — А кто мне мешает? Самое подходящее время — на службу спешить не надо. Сделаю сейчас гимнастику, позавтракаю и стульчик на балкон поставлю».

С гимнастикой он спуску себе не давал никогда — с университетских времён внушил себе, что это так же неизбежно и так же необременительно, как чистить зубы. После завтрака он сделал контрольный звонок в управление. Корнилова на месте не было, Варвара, его секретарша, сказала, чтобы он звонил Лебедеву.

— Жогина положили в больницу, — сказал Володя. — Шеф поднял нас с Белянчиковым в шесть утра. Ему пришла идея, чтобы «инфаркт» Евгения Афанасьевича рано утром произошёл. Перед работой. Сказал, что утром это правдоподобнее. Ему виднее. — В голосе Лебедева чувствовалась ирония. Видать, ранняя побудка его не особенно вдохновила. — У шефа жена медик. А может, так и лучше — утром многие видели, как «скорая» приезжала…

— А как сам-то Жогин к этому отнёсся? — спросил Бугаев. Он теперь чувствовал себя ответственным за его судьбу.

— Ничего. Жена перепугалась. Думала, мы хотим его арестовать, а чтобы соседи не догадались, под видом «скорой» приехали. Ну, а когда сказали, что она несколько дней вместе с ним проведёт, поверила.

— В какую больницу положили?

— В военно-медицинскую академию. — Он помолчал немного. — Шеф просил передать — держи ухо востро. В ближайшие дни могут к тебе наведаться.

— А от рыжего никаких новостей? — спросил Бугаев. — Не удалось выяснить?

— Да что вы, Семён Иванович! — искренне удивился Лебедев. — Ещё и девяти нету.

— И правда что, — засмеялся Семен, взглянув на часы. — А мне тут в одиночестве кажется, что неделя уже прошла. Ты, Володя, свяжись с районным отделом, пусть они тебе участкового инспектора пришлют. С того участка, куда ресторан входит. Он многое может знать.

— Свяжусь, Семён Иванович! — пообещал Лебедев. — А вам — ни пуха!

— К чёрту! — привычно ответил Бугаев и положил трубку.

«Значит, Жогин в больнице, жена рядом с ним. Я, естественно, кроме того, что телефон не отвечает, не знаю ничего другого. Пойти к Жогину домой, где соседи могут мне сообщить про больницу, я могу не раньше, чем через день-два. В нашем „обществе“, — он вздохнул, — заботу проявлять не спешат. Особенно когда телефон вдруг перестаёт отвечать. Мало ли что там у человека стряслось? А вдруг на квартире засада? Кто же голову совать в петлю будет? Значит, высовываться мне пока рано. Потом, при случае, можно и проявить осведомлённость. Сослаться, например, на какого-нибудь соседского мальчонку. Спросил, дескать, у него — куда дядя Женя из восьмой квартиры подевался?»

…Пока Бугаев разговаривал с Володей Лебедевым, пока расхаживал по комнате, размышляя о том, как себя держать, если всё-таки на него «поставят», прохлаждаться на балконе ему расхотелось. Он был человеком живым, подвижным, его всегда тяготило ожидание. Из десятка изречений, оставшихся в памяти после сдачи экзамена по латыни, он чаще всего повторял: «Вдвойне даёт тот, кто даёт скоро». «Юре Белянчикову здесь сидеть, — в который уже раз подумал Бугаев. — Он человек уравновешенный, сидел бы, продумывал варианты». Но Белянчиков в уголовном розыске проработал уже чуть ли не двадцать лет, среди уголовников был фигурой известной. Мог напороться на какого-нибудь крестника. А Володя Лебедев был ещё совсем молод.

Взгляд на ряды пустых бутылок под кухонным столом направил мысли Бугаева в определённое русло. «Что делает утром прощелыга, вроде меня, крепко погулявший накануне? Идёт к ближайшему пивному ларьку и поправляет сильно подорванное здоровье. А к одиннадцати заглядывает в винный магазин — неприлично, чтобы в таком доме стояли только пустые пыльные бутылки. Пора наконец действовать, — подумал Семен. — Пора знакомиться с окрестными жителями, с любителями побалагурить у пивного ларька». Решение начать «нормальную» жизнь немного разрядило его — даже такая жизнь всё-таки означала движение. А движение и было для Бугаева жизнью.

Когда Семён вышел из дому, старик всё ещё копался в земле. У него и удобрение было приготовлено — два больших пакета аммофоски лежали рядом с лейкой и граблями.

— Не рано сад сажаете, дедушка? — спросил Бугаев.

— Рано никогда не бывает — только поздно, — буркнул дед. Выглядел он не таким уж и дряхлым, как показалось Бугаеву с балкона. Высокий, костистый, с загорелым лицом, старик «тянул» лет на семьдесят, не больше.

— Кусты-то не приживутся, — подзадорил его Семён.

Старик промолчал.

— Или вы секрет какой знаете? Тогда мы тут под вашим руководством такой сад засадим! — мечтательно сказал Бугаев, словно бы и впрямь стал одним из жильцов этого светлого дома на заливе.

— Как же, засадите! — откликнулся дед. — Шпанят своих понавезёте, они тут дадут шороху вашему саду.

— Да ведь вы-то сажаете? — удивился Семён. — Не боитесь? Лиха беда — начало!

— Сажаю у себя под окнами. Вона они, на первом этаже. И буду стеречь, на солнышке посиживать. Мне хватит. А вы можете хоть розы до самого залива садить. С фонтанами. — Он вдруг хихикнул и, посмотрев на капроновую авоську, в которой бугрились пустые бутылки, добавил: — Ты небось не в молочный магазин собрался, сажальщик. Садочки, цветочки… Стол будете ставить, так подальше от моих окон. Рядом всё равно не дам играть!

— Какой стол? — с недоумением спросил Бугаев.

— Для костяшек. Таких, как ты, забойщиков уже вселилось несколько. Через пару дней снюхаетесь.

— Эх ты, дед, садовая голова! — только и нашёл что ответить Семён и, вздохнув, пошёл по неровной тропинке через пустырь. К торговому центру. Бутылки позвякивали в сумке, и он, чувствуя, что дед провожает его насмешливым взглядом, готов был запустить их куда-нибудь подальше. Но только, качая головой, шептал со смешанным чувством разочарования и злости: «Ну дед! Не дед, а куркуль!»

Осокин выглядел подавленным. Застывшие голубые глаза смотрели безучастно, лицо было плохо выбрито. Да и костюм он надел помятый. У Корнилова, понимавшего, что Борису Дмитриевичу сейчас не до своей внешности, мелькнула всё-таки мысль — а не играет ли Осокин чуточку «на публику»?

Перечитав свои показания, Осокин подписал их и вздохнул:

— Ну вот, подписал себе приговор.

— До приговора ещё далеко, Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов.

— А-а-а!.. — отмахнулся Осокин. — Этот приговор главный, — он пододвинул полковнику листок с показаниями.

— Придётся ещё всё-таки съездить на место. В присутствии понятых показать, откуда выскочил человек, где вы остановились…

Борис Дмитриевич поморщился. Потом спросил:

— Что хоть это за мужчина? Я видел только, что не молодой…

— В мае пятьдесят лет исполнилось. Котлуков Лев Алексеевич, по кличке Бур.

— По кличке? — брови у Бориса Дмитриевича поползли вверх, и Корнилов впервые за время разговора увидел, что глаза у него ожили. В них появился огонёк интереса. — Он что же, уголовник?

— Недавно вышел из заключения.

Осокин некоторое время сидел молча, сосредоточенно обдумывал услышанное. «Уж не надеется ли он, что за уголовника ему могут смягчить наказание? — подумал Корнилов. — А что скажет, когда узнает, что тело ещё не найдено?! Да-а, юридический казус… Но скрывать от него мы ничего не имеем права».

— А у погибшего есть родители? — спросил наконец Осокин.

— Нет, Борис Дмитриевич. И детей тоже нет. Так что гражданского иска к вам не последует. И есть ещё одно обстоятельство, о котором я должен поставить вас в известность: тело сбитого вами Котлукова пока ещё не найдено.

— То есть как это «не найдено»?

— Когда приехала милиция и «скорая помощь», вызванная Колокольниковым, тела уже не было.

— Значит, он остался жив?! — В голосе Осокина смешались удивление и надежда.

— Колокольников, тот дачник, что наткнулся на тело, дал показания, что человек был мёртв. Мы проверили все больницы и поликлиники. Никаких следов.

— Но куда-то он ведь делся?

— У нас есть предположение, — сказал Корнилов, — но это пока только предположение. Служебная версия.

— Так… — Борис Дмитриевич закрыл лицо ладонями и опять долго молчал, а когда отнял ладони, Корнилов поразился перемене, произошедшей с Осокиным. Перед ним был энергичный мужчина с пытливыми, требовательными глазами, и даже его плохо выбритые щёки уже не казались плохо выбритыми, а просто чуть отливали синевой.

— Та-а-к, — повторил Борис Дмитриевич, и в его голосе к горьким ноткам прибавились нотки плохо скрываемого возмущения. — Значит, весь этот сыр-бор из-за какого-то уголовника?! Допросы, психологический нажим…

— Какой же психологический нажим, товарищ Осокин? — спросил Корнилов, дивясь метаморфозе, только что совершившейся у него на глазах.

— Вы что же, не считаете психологическим нажимом ваше требование повторить мой маршрут?

— Все наши действия проводились в строгом соответствии с законом, — очень спокойно сказал Корнилов, опасаясь, что выход из состояния апатии может вылиться у Осокина в истерику. Но Осокин его не слушал. Горько поджав губы, он продолжал:

— Боже мой, весь сыр-бор из-за уголовника! Уголовника который к тому же исчез! Товарищ Корнилов, вы понимаете, сколько нам пришлось пережить за эти дни? И мне, и жене с дочерью…

— Понимаю, — кивнул Корнилов. — Каждый на вашем месте чувствовал бы то же. Каждый честный человек.

Осокин метнул на него злой взгляд и тут же отвёл глаза.

— И что, собственно, изменилось, Борис Дмитриевич? Почему вы так разволновались, узнав, что потерпевший — бывший уголовник? Преступление-то вы совершили.

— Преступление? Это ещё надо доказать! Произошёл несчастный случай. Где у вас доказательства, что человек умер? Погиб?

— Преступление уже в том, что, сбив человека, вы оставили его без помощи. Скрылись. Милиция потратила много времени и сил, чтобы разыскать вас. И вы сами признали это.

— Нет, я просто не в силах вас понять! — вскричал Осокин, глядя куда-то поверх головы Корнилова. Фраза прозвучала у него так патетически, так ненатурально, что Корнилов не сдержался и усмехнулся. Но Борис Дмитриевич не заметил его усмешки. Он уже видел и слышал только себя одного. — Я не могу понять того, что милиция, как вы говорите, тратит силы и время ради какого-то уголовника! Допросы, горы исписанной бумаги — и ради чего? — Он помолчал, смешно сложив губы в трубочку, а потом спокойно сказал, покачав головой: — Я отказываюсь от своих показаний. Отказываюсь от своего признания. И никакой суд не вынесет человеку приговор, если нет жертвы. А её нет. Нет вашего уголовника. — Он даже повеселел и смотрел теперь на Корнилова с каким-то петушиным вызовом.

— Скажете, что вас насильно заставили подписать всё это? — Корнилов положил руку на протоколы. — У нас есть магнитная лента допроса. А может быть, вы, умный, интеллигентный человек, заявите, что вас били в милиции? Некоторые забубённые рецидивисты идут и на такую чудовищную ложь. Но ведь судят не на основании заявлений, а на основании доказательств. А доказательства у нас есть. Отпечатки пальцев сбитого вами Льва Котлукова на лобовом стекле ваших «Жигулей»…

— У вас нет самого Льва, — с торжеством сказал Борис Дмитриевич. — Этот Лев посчитал за лучшее где-нибудь отлежаться, чем попадать в руки милиции. Даже в качестве жертвы несчастного случая.

— Мы его найдём, — пообещал Корнилов. — Найдём его труп.

— Желаю успеха. А теперь, я надеюсь, вы не будете меня задерживать? — Осокин встал.

— До суда мерой пресечения в отношении вас следователь избрал подписку о невыезде, — сказал Игорь Васильевич. — Такую подписку вы дали ещё раньше… Так что задерживать вас у меня оснований нет.

— Значит, до суда? Если суд состоится. Только я ещё со школьной скамьи помню — у нашей Фемиды повязки на глазах нет! Она с открытыми глазами судит. — Осокин поклонился, молча взял подписанный Корниловым пропуск и вышел, забыв притворить за собой дверь.

«А он ушёл чуть ли не героем, — подумал полковник. — Будет считать теперь, что избавил общество от преступника! И можно не мучиться угрызениями совести. Но перед законом равны все. И разве от того, что твоей жертвой стал уголовник, рецидивист, уменьшилась твоя вина? Нет, Борис Дмитриевич, нет… — Корнилов вдруг вспомнил про тот случай с удочкой одолженной им Осокину. — А вот я бы на вашем месте, гражданин Осокин, вернул бы долг! Ну, что же, что это было давно? Вспомнили же вы об этом? Только вам теперь не до удочки! Сначала были напуганы до потери сознания, теперь озабочены, как уйти от ответственности. И ведь можете ускользнуть! Можете! Если мы не доберёмся до бандитов и не найдём труп Котлукова, суд может оправдать вас за недостатком улик. А если найдём… Ох, непросто будет пройти вам снова весь путь к признанию. Непросто!»

Прошли два дня, а долгожданного звонка всё не было. Время от времени, чтобы не создалось впечатление, что он кого-то ждёт, Бугаев ходил в ресторан, просиживал там по нескольку часов. Исподволь приглядывался к официантам, к метрдотелям. Отпускал при случае весёлую шуточку. Если официанткой была молодая женщина, заводил ни к чему не обязывающий, пустой флирт.

Бугаеву хотелось проверить, есть ли в ресторане ещё один выход — кроме главного и чёрного хода во двор, откуда завозили на склад и на кухню продукты. Но Корнилов категорически запретил ему совать нос в подсобные помещения. Сказал: «Без тебя найдётся кому этим заняться». И вскоре, во время одного из своих контрольных звонков, Семён узнал от полковника, что такой выход есть. Старинный дом, первый этаж которого занимает ресторан, имел два двора-колодца. В один двор выходил чёрный ход, а в другой несколько зарешечённых окон из подсобных помещений. Окна можно было открыть. В жаркие дни сотрудники ресторана — кастелянша, шеф-повар, работники бухгалтерии этим постоянно пользовались. Но в тот поздний час, когда ушёл из-под наблюдения рыжий парень, ни кастелянши, ни бухгалтеров в ресторане уже не было, комнаты их были заперты и опечатаны.

— Значит, шеф-повар у него знакомый? — спросил Бугаев.

— Интересуемся, Сеня, интересуемся, — ответил Игорь Васильевич. — Твой друг Белянчиков на два фронта разрывается, пока ты книжечки почитываешь.

— Какие книжечки? — обиделся Бугаев. — Вы когда-нибудь видели у рецидивистов книжечки дома?

— Да, — согласился Корнилов, — у них, с литературой напряжённо. Если только они книжками не промышляют. Но всё равно отдыхай. Я думаю, эти дни придётся у тебя из отпуска вычесть…

— Игорь Васильевич!

— Посмотрим, посмотрим, — усмехнулся полковник. — Если операция пройдёт удачно, может быть, и засчитаем их рабочими днями.

Бугаеву хотелось расспросить полковника подробнее о том, как идут дела в управлении, но Корнилов сказал:

— Ладно, Семён, меня начальство вызывает.

…Рыжий парень позвонил ночью. Накануне вечером Бугаев сидел в ресторане, пришёл в квартиру поздно и, приняв душ, лёг спать. И сразу уснул, что в последнее время случалось с ним не часто. Телефонный звонок резко прозвучал в полупустой комнате. Раз, второй, третий… Бугаев слышал звонок, но никак не мог сначала понять — во сне звонит телефон или наяву. Ему снился какой-то красивый цветной сон, и в этом сне он, развалившись в удобном шезлонге в парке, на берегу моря, тоже слышал, как звонит телефон, стоявший рядом на плетёном столике. И тянулся рукой к телефонной трубке, ожидая услышать мягкий ласковый женский голос. Проснувшись наконец окончательно, он стремительно соскочил с раскладушки и, натыкаясь на стулья, подбежал к аппарату. «Наверное, кто-то ошибся номером», — подумал он, снимая трубку, и, сдерживая волнение, спросил недовольно:

— Кто?

— Семён Иванович? — спросил мягкий баритон, и Бугаев сразу узнал голос рыжего парня.

— Семён Иванович спит по ночам! — грубо ответил Бугаев. — Чего надо?

— Семён Иванович, не серчай, — ласково, словно уговаривая ребёнка, попросил баритон. Наверное, рыжий знал, что Бугаев вечером был в ресторане, и думал, что он пьян. — Это Василий. Нас с вами как-то Женя в «Адмиралтейском» знакомил. Помните?

— Мало ли кто меня с кем знакомил, — сбавляя тон, сказал Бугаев. — Если все начнут меня по ночам будить…

— Мне Женя срочно нужен, — перебил его рыжий. — Позарез.

— Не знаю я никакого Жени, — сказал Бугаев. — Ошибся ты, парень. — И повесил трубку. Но телефон тут же снова зазвонил.

— Семён Иванович, да ты меня вспомнишь — в «Адмиралтейском» Жогин нас познакомил. Ты ещё угощал нас шикарно. Коньяк «Отборный» заказывал… — Он замолчал, ожидая ответа.

— Кого я только не угощал… — пробормотал Бугаев, но уже примирительно. — Вроде голос мне твой знаком. Рыжий, что ли?

— Рыжий, — добродушно хохотнул парень. — Теперь вспомнил?

— Вспомнил, как ты смылся в тот раз.

— Не сердись, Семён Иванович. По телефону не объяснишь. А выпивка за мной! Так что с Женей?

Семён, конечно, прекрасно понимал, что рыжий и его дружки уже всё знают. И про Женин инфаркт и про больницу. И не Жогин ему сейчас нужен, а он, Семён Иванович, с его набором инструментов и машиной. Но какой же вор или бандюга, прошедший предварительное заключение в «Крестах» или в «Матросской тишине», прошедший долгие, выматывающие допросы у следователя, замиравший при каждом слове прокурора и защитника в судебном заседании, когда призрачная надежда на снисхождение судей то гасла совсем, то разгоралась с новой силой и в конце концов оставалось одно тупое равнодушие и обреченность, какой же блатной, испытавший на себе всё это и отсидевший от звонка до звонка свой срок в колонии, мог расколоться, услышав по телефону голос едва знакомого человека?

— Не знаю я никакого Жени, — повторил Бугаев спокойно. — А вот от выпивки не откажусь, если ты решил мне поставить.

— Хоп! — удовлетворённо сказал рыжий. — Завтра и поставлю. Ты где живёшь?

— В справочном всё знают, — отрезал Бугаев.

Парень засмеялся.

— Ты, Семён Иванович, крутой мужик. Завтра утром позвоню.

— Я сплю долго, — буркнул Бугаев, но парень, не дослушав, повесил трубку.

«Ну, Сеня, — прошептал Бугаев, подойдя к окну и вглядываясь туда, где темнел залив, — начинается работа».

Далеко в заливе медленно двигались красный и белый огоньки. Наверное, шёл в порт большой корабль.

Снова зазвонил телефон. Бугаев снял трубку и рявкнул от души:

— Чего надо?

— Можно Веру? — спросил женский голос.

— Ушла в баню! — отрезал Семен и положил трубку. Его проверяли. Его проверяли — не стал ли он названивать куда-нибудь после разговора с рыжим.

Заснул он только под утро, когда совсем рассвело. Но в девять — контрольный срок его звонка в управление — проснулся словно по будильнику. Взялся за телефон. Корнилов, как всегда, был уже в управлении.

— Состоялось, Игорь Васильевич, — сказал Семен вместо приветствия. — Ночью позвонили. Думаю, что сегодня встретимся.

— Понял, Сеня, — в голосе полковника чувствовались удовлетворённые нотки. — Диктуй им свои условия. Поезжай на машине — пускай убедятся, что ты на колёсах. Место встречи выбери людное. Пошлём за тобой «хвоста». Чемоданчик с инструментом возьми с собой. Спрячь под сиденье. Не исключено, что в твоё отсутствие они к тебе в квартиру наведаются.

— Могли бы давно это сделать, — сказал Бугаев.

— Надеялись на Жогина. Бережёного бог бережёт.

…Они договорились с рыжим встретиться у Гостиного двора. Со стороны Думы.

— Там есть где машину поставить, — сказал Семён. — Я сегодня на колёсах.

— А как же выпивка? — ехидно спросил рыжий.

— Для хорошей выпивки колёса не помеха.

Рыжий расхохотался.

Площадь между Гостиным двором и Думой, за усечённым портиком Руска, была удобна тем, что большая автостоянка давала возможность сотрудникам, приехавшим вслед за Бугаевым, расположиться, не привлекая ничьего внимания. Но и рыжий получал преимущество — в любой момент мог нырнуть в метро или смешаться с нескончаемым людским потоком, обтекающим Гостиный двор, скрыться в торговых залах.

Бугаев поставил свой старенький «жигулёнок» рядом с большим запылённым автобусом. У автобуса был псковский номер, и Семён подумал: «Псковичи в Ленинград за товаром приехали». Напротив, с думской стороны, остановилась зелёная «Волга». Он заметил её, когда выезжал от дома на Наличный проспект. И пока ехал к месту свидания, то время от времени видел зелёную «Волгу» в зеркале заднего обзора. Машина шла за ним на приличном расстоянии. «Чего это они такую приметную прислали? — подумал Семен. — Я таких зелёных „Волг“ у нас в управлении не видел».

До встречи с рыжим оставалось ещё минут семь, и Бугаев, заперев машину, прошёл несколько шагов в сторону Невского. Там всегда продавались жареные пирожки с мясом. Вокруг двух, как на подбор, плотных, с загорелыми лицами продавщиц толпился народ. Семён вынул из кармана мелочь и пристроился в очередь. Люди ели пирожки тут же, стоя под арками Гостиного двора. Промасленные бумажки, в которые продавцы заворачивали пирожки, валялись около урны на тротуаре. Чуть поодаль несколько женщин в цветастых платках что-то горячо обсуждали. Прислонённые к стене, лежали их покупки — тугие сетки с оранжевыми апельсинами, большие свёртки, из которых выглядывал голубой шёлк ватных одеял.

— И на меня пару горячих, — раздался за спиной Бугаева знакомый бархатный голос. Семён лениво повернул голову. «Вот, сволочь, незаметно подошёл. Небось караулил уже».

Рыжий был в сером берете. От этого плоское лицо его показалось Бугаеву ещё более плоским и бесцветным.

— Угощаю, — усмехнулся Семён, оглядывая парня. На рыжем была надета замшевая курточка на «молнии» и синие вельветовые брюки. «Не отстаёт от моды, — подумал Бугаев. — А в прошлый раз, в ресторане, я так его бесцветную рожу старался изучить, что даже не запомнил, в чём он был одет».

Он купил шесть пирожков и три протянул парню. Тот молча взял их, но есть не стал. А Бугаев тут же с аппетитом откусил полпирожка.

— А я думал, вы и завтракаете в ресторане, — сказал парень. Он снова перешёл на «вы». Наверное, по телефону ему разговаривать было проще.

— Много будешь думать, скоро состаришься, — пережёвывая пирожок, ответил Бугаев.

— Пойдём в тачку, пожуём. Тут все ноги отдавят, — попросил рыжий.

«Он видел, как я приехал, этот рыжий, — отметил Семен. — Рыжий, рыжий, конопатый, — вспомнил он детскую присказку, — стукнул бабушку лопатой… Этот стукнет и дедушку. Да он не такой и рыжий…»

В машине парень снял берет и сунул в карман. Его волосы были и правда с еле заметной рыжиной. А ведь и в ресторане в первый момент он не показался Семену очень рыжим. «А вот окрестил „рыжим“, — думал Бугаев, — и пошёл он у меня за „рыжего“».

Они молча жевали пирожки, выжидая, кто начнёт разговор первым.

— А запить у вас нечем? — спросил парень.

Бугаев кивнул на «бардачок». Рыжий открыл его. Хмыкнув, с удовлетворением вытащил бутылку пива. Там лежала ещё большая, «долгоиграющая» бутылка «Столичной».

— Запасливый вы мужик, Семён Иванович, — улыбаясь, сказал парень и зубами открыл пробку с пивной бутылки. У Бугаева по спине пробежали мурашки, так бывает, когда по стеклу чиркает ножик.

— Никогда не знаешь, чем день кончится, — сказал Семен. — Не бегать же ночью за таксистами.

В это время пыльный псковский автобус отъехал, выпустив из выхлопной трубы тучу тёмного и пахучего дизельного дыма, и Бугаев увидел тёмно-серую «Волгу» и за рулём Сашу Углева, одного из лучших водителей управления. Саша читал, уткнувшись в какой-то журнал, а Володя Лебедев, следивший, наверное, за «Жигулями» Бугаева из толпы, пока их разделял автобус, садился на заднее сиденье.

«Так вот они где пристроились! А зелёная „Волга“?» — пронеслось в голове у Бугаева, и он сказал сердито:

— Ну, ладно, помолчали, и будет! У меня сегодня дел невпроворот. Я за свою жизнь в молчанку уже наигрался…

— Есть серьёзный разговор, Семён Иванович. — Парень нахмурился, словно хотел придать себе выражение значительности, и посмотрел на часы.

— Так не тяни резину.

— Один мой кореш потолковать хочет… — Почувствовав, что Бугаев собирается возразить, парень торопливо добавил: — Серьёзный мужик. Поладите с ним — в прогаре не останетесь. Это почище, чем ваши колхознички…

— Ну, Женя, сявка! — пробормотал сквозь зубы Бугаев. — Я-то думал, он человек, а не баба трепливая. Попляшешь ты у меня!

По «легенде» Семён гулял после того, как ограбил колхозную кассу.

Рыжий хотел что-то сказать, может быть, о том, что Жогин пропал, только махнул рукой.

— Поехали, Семён Иванович?

— Поеду. Но прежде с Жекой поговорю. Я тебя второй раз вижу, а третьего может уже не быть…

— Вы за кого меня держите? — усмехнулся парень.

— Кто тебя знает. Вон ты какой улыбчивый, Вася. Думаешь, я и вправду в ресторане поверил, что тебя папа с мамой Васей нарекли?

Рыжий нерешительно улыбнулся, не найдясь, что ответить.

«Интересно, сколько же ему лет? — думал Семен, искоса поглядывая на нервничающего парня. — Такая рожа, что можно и двадцать дать, и двадцать пять. На скопца похож. И никакой он не блатняк, просто „работает“ под бывалого. Нахватался блатных словечек…»

— Вася не Вася?! Разве в этом дело? — наконец сказал рыжий. — Я-то у вас паспорт не спрашиваю? А Жогина дома уже второй день нету. В больницу попал. — Он вытащил пачку «Стюардессы», нервно закурил.

— В больницу? — недоверчиво спросил Семен и, проследив, как парень выдвигает пепельницу, отметил с удовлетворением: «Теперь у меня твои пальчики останутся. Только вряд ли они найдутся в нашей коллекции».

— В больницу, — подтвердил рыжий. — Я у соседей спрашивал. Утром что-то с сердцем случилось. На «скорой» увезли…

— Жаль. У него «фанерка» и в колонии шалила.

— Фанерка?

Бугаев в первый раз услышал в голосе парня искреннюю нотку. Удивление.

Семен постучал себя по левой стороне груди:

— «Фанерка». Тонкая «фанерка», — и сказал, словно решился наконец: — Поедем, что ли, к твоему кирюхе?

— Поедем! — обрадовался парень. Видно, ему строго наказали без Семёна не возвращаться. — Он нас на Васином острове ждёт. На набережной, напротив садика.

— Соловьевского, что ли?

— Ну да. Обелиск там стоит большой…

Бугаев включил зажигание, осторожно отъехал от тротуара, свернув направо, в полуметре от оперативной «Волги». Саша Углев, вытянув шею, сердито проводил глазами «Жигули» Бугаева, словно боялся, что они ненароком заденут его автомобиль. Уже выехав на Невский, Семён обернулся — зелёная «Волга», стоявшая на думской стороне, тоже тронулась. «Ребята её, конечно, приметили. Ещё на Наличном. Неплохой улов для начала». Потом его мысли перескочили к месту встречи. Опять Васильевский, и рядом — Соловьевский переулок, где напали на Колокольникова. Неужели кто-то из них там живёт? «Следить» около дома? Глупо! А место встречи с умом выбрали — наблюдение сразу будет заметно. И ещё на одну деталь обратил внимание Бугаев: рыжий Вася город знает плохо. Не смог даже назвать, что за садик.

— Эх, жалко Женю! — вздохнул Семён. — А в какую больницу его увезли?

— Соседи не знают.

«Значит, до завода вы, ребята, не добрались. Это хорошо. Иначе бы вам там сообщили про академию».

— Лёву Бура надо будет отыскать, — задумчиво сказал Семён. — Он Женю уважал.

Рыжий промолчал.

— Ничего, может, оклемается! Правда, Вася? — Семёном овладело нервное возбуждение, как бывало всегда, когда он чувствовал, что события вот-вот должны развернуться, что в воздухе повеяло опасностью. — А в зоне ты, Вася, никогда не был, нашёл кому голову морочить! Я вот к тебе присмотрелся — думаю, что детдомовский ты парень…

Рыжий было насупился, но не сдержался — улыбнулся. И улыбка получилась у него искренняя и чуть виноватая.

— Это точно, Семён Иванович, десять лет в детдоме прокантовался.

— Пел там небось в хоре? Или солистом? Голос у тебя, попы услышат — в семинарию определят. — Покосившись на парня, Семён увидел, как зарделось его плоское лицо. Они уже проехали Дворцовый мост и ждали, когда дадут левый поворот на Университетскую набережную.

— Откуда вы всё знаете? — недоверчиво спросил парень. В голосе его всё ещё проскальзывали настороженные нотки, но Семён чувствовал, что начал завоёвывать расположение рыжего. Когда хотел, он умел это делать быстро.

На светофоре зажглась стрелка левого поворота. Они выехали на набережную. Бугаев посмотрел в зеркало — зелёной «Волги» сзади не было. Не было и серой оперативной машины. «Наверное, зелёная пошла через мост Лейтенанта Шмидта, — решил Бугаев, — а наши двинулись за ней». И сказал:

— Пройдёшь с моё, тоже знать будешь. После первой отсидки профессором станешь…

Рыжий хмыкнул презрительно.

Бугаев от души расхохотался.

— Зря хмыкаешь. Думаешь, это мы, лопухи потёртые, попадаемся? А ты всех умнее, до тебя уголовка не доберётся? Ну, насмешил! Женя мне говорил, что ты с Лёвой Буром знаком. Свидишься с ним — от меня привет передай и возьми у него интервью. Сколько раз он зону топтал. А Лёва ас.

— Я живым не дамся, — хмуро сказал рыжий, и Бугаев понял, что у него есть оружие. — У садика припаркуйте. — Он показал рукой, где Бугаеву остановиться.

— Что я, сумасшедший? — проворчал Семён. — Знак видишь? — Там и правда висел знак «стоянка запрещена». — Сейчас за угол сверну, а ты сходишь за своим «кирюхой». Нечего нам тут отсвечивать.

— Он просил туда подойти, — в нерешительности сказал рыжий и показал на набережную. — Если у нас кто «на хвосте» — сразу видно будет.

— Кроме этой зелёной «Волги», — указал Бугаев на знакомую машину, уже стоявшую тут же, около Академии художеств, — «на хвосте» у нас никого нет. Если это мильтон — значит, «хвост» за тобой…

— Не мильтон это, — усмехнулся рыжий.

— И я так думаю. Топорная работа. С Наличного за мной увязалась.

— Точно! — восхищённо сказал рыжий. — Это мы вас там ждали. С кирюхой.

— В такой машине только на ярмарку ездить, — съязвил Бугаев. — Расцветочка яркая, что надо. Издалека видно.

Парень рассмеялся:

— Да это мы на один день у знакомого взяли. Ему какой-то актёр в ремонт привёз, а сам на неделю уехал. — И, покачав головой, сокрушённо сказал: — Ну, я пошёл за другом. Будет мне от него, да разве с вами сговоришься?

Переждав поток машин, он бегом пустился через дорогу, на набережную, где был широкий спуск к воде и где «кирюха» их, наверное, дожидался.

Глядя, как парень перебегает дорогу, Бугаев подумал: «Попадись сейчас милиционер — остановит за нарушение. Первым делом — документики. Кто да что? Если документы не в порядке — можно и погореть».

…«Кирюха» оказался молодым, лет тридцати, красивым мужчиной. Только рот его Бугаеву не понравился, вернее, губы — резко очерченные и красные. Словно обведённые помадой. Внешне он был спокоен, но когда вместе с рыжим проходил мимо «Жигулей» и слегка кивнул, показывая, чтобы Семён проехал дальше, Бугаев увидел в его взгляде бешенство. Рыжий хмурился. Видать, ему досталось на орехи. Семён подождал, пока они прошли метров триста, и поехал следом. Ни Лебедева, ни оперативной машины не было видно. «Машину, наверное, поставили со стороны Первой линии, — подумал Семен. — А Володя в саду». Когда он проезжал мимо рыжего и его приятеля, рыжий обернулся и поднял руку. Бугаев притормозил. Рыжий подбежал к машине, открыл дверцу. Шепнул:

— Подвёл ты меня, Семён Иванович.

Потом повернулся к «кирюхе», махнул рукой, приглашая в автомобиль. Дескать, «левак» согласен. Подвезет куда надо.

Рыжий сел сзади. Его сердитый приятель буркнул:

— Привет! — и сел рядом с Семёном.

— Куда изволите? — ернически осведомился Бугаев.

— Покатаемся немного, а потом на набережную. К пристани…

— Пристаней много, — уже сердито сказал Семён, давая понять, что разговаривать с ним нужно поласковее.

— К Тучкову мосту. Там удобно.

Бугаев свернул со Второй линии на Большой, на Первую. Снова с ветерком проехал мимо Соловьевского садика. Рыжий всё время оглядывался назад. Оперативная «Волга» мелькнула только один раз и словно растворилась в потоке автомашин.

Когда Бугаев остановился около пристани, красногубый обернулся к рыжему. Тот мотнул головой, удостоверяя, что слежки не было. Быстрая езда, наверное, успокоила сердитого пассажира. Он улыбнулся Семёну и, протянув руку, примирительно бросил:

— Хоп! Теперь давай знакомиться…

Утром у Корнилова собрались Белянчиков, Лебедев и Алабин — начальник угрозыска Василеостровского района, когда-то служивший под началом полковника. Игорь Васильевич накануне вечером позвонил ему. Сказал:

— Что-то, Василий, в твоём районе часто мелькают наши «подопечные». Не у тебя ли на Острове гнездо себе свили? Приезжай, подключайся…

— Вот, знакомьтесь. — Полковник бросил на стол веером пачку фотографий. — Во всех ракурсах. Наши ребята постарались.

— А у этого самая наглая рожа, — ткнул пальцем Белянчиков в то фото, на котором Бугаев стоял в очереди за пирожками.

— Да он же на Семёна Бугаева похож! — сказал Алабин.

— Неужели? — притворно удивился Юрий Евгеньевич.

Все рассмеялись.

Алабин смутился, взял фотографию в руки.

— Что-то есть общее. Резкость здесь, что ли, плохая?

— Ну-ну, с резкостью всё в порядке. Может быть, тебе очки пора надевать? — усмехнулся Корнилов. — Смотри, Алабин, а вдруг неспроста у тебя в районе бандюги обосновались? Может, слушок пошёл, что у тебя зрение притупилось? — И постучал костяшками пальцев по столу, давая понять — разминка закончена.

— Кое-что уже прояснилось, — Корнилов взял фото, на котором рыжий парень выходил из машины Бугаева, стоявшей у решётки Соловьевского сада. — Молодой субъект, назвавшийся Бугаеву Васей, на самом деле — Николай Осокин, шестьдесят второго года рождения. Родился в Сочи. Мать умерла, когда ему было семь лет. Попал в детский дом. — Игорь Васильевич заглянул в лежащую перед ним справку. — Про отца ничего не известно. Закончил ПТУ. В армии не служил. Что-то по медицинской части. Прописан временно у своей тётки на Малом проспекте Петроградской стороны. Он ли тётку разыскал, она ли его, выяснить пока не удалось. Тётка на пенсии. Участковый инспектор отзывается о нём хорошо.

— А как этот участковый познакомился с Осокиным? Такие знакомства обычно не по-доброму начинаются…

— Как, как ты сказал! — вдруг насторожился полковник. — Николай Осокин?

— Это вы сказали, Игорь Васильевич.

— Я, я сказал! — нетерпеливо согласился Корнилов. — Но когда ты говоришь, это звучит убедительнее. Этот коллекционер, на которого мы целую неделю потратили… Тоже Осокин. Борис Дмитриевич! — Он снова внимательно вгляделся в фотографию рыжего парня.

— Вы думаете?.. — Белянчиков взял со стола несколько фотографий. Бегло взглядывал, передавал по одной Лебедеву. Алабин с недоумением следил за товарищами. Он об Осокине ничего не знал.

— Нет, не похож. Совсем не похож, — сказал Юрий Евгеньевич. И Лебедев согласно кивнул:

— Тот симпатичный мужчина. Благообразный. А у этого физиономия — не приведи господи! Уж я на него нагляделся.

— Тоже мне аргумент нашли — физиономия не понравилась, — рассердился Корнилов.

— Совпадение интересное, — усмехнулся Лебедев, — у этих Осокиных. А какое отчество у парня?

— Надо проверить. Возьмёшь это на себя. — Он задумался на секунду. — На чём мы остановились? Ах, да! Откуда инспектор рыжего знает? Когда парень к тётке приехал, она к участковому за содействием обратилась — по поводу прописки. Ну, а потом он пару раз с тёткой встречался, спрашивал — как племяш?

— Тёток послушать… — подал голос Белянчиков.

— Бугаев, кстати, сказал мне, что парень, похоже, влип в эту историю по недоразумению. Держат его за «шестёрку», на побегушках. И отпечатков его пальцев ни в нашем, ни в центральном дактилоскопическом бюро нет. А второй… — Корнилов вздохнул. — Трудный случай. Восемь лет назад проходил по делу о мародёрстве в Московском крематории. Тогда он в преступной группе на побегушках был…

— По кличке Студент, что ли? — спросил Белянчиков.

— Вот-вот! Студент. Только какой он студент! Из института его за пьянство с первого курса выгнали, он устроился в крематорий. Полгода проработал, а успел немало натворить. В прошлом году вышел из колонии. На пять лет лишён права проживать в крупных городах. Местом жительства ему определён Котлас…

Белянчиков, сосредоточенно о чём-то думавший, перебил Корнилова:

— Вспомнил! Райко! Райко его фамилия. Я ведь когда-то читал обвинительное заключение по этому делу.

— Хвалю, Юра, — с едва уловимой иронией сказал Игорь Васильевич. — Память у тебя прекрасная. Зовут его Райко Михаил Данилович. Но где он обитает, нам пока установить не удалось. Если бы у наших сотрудников ещё к хорошей памяти и прыти побольше было, мы бы уже арестовали его. Чуёт моё сердце, что он тут самый главный.

Лебедев виновато опустил голову.

Пока Райко вёл переговоры с Бугаевым, рыжий, поймав такси, съездил к Соловьевскому садику, пригнал оттуда зелёную «Волгу». Через полчаса Райко сел в эту «Волгу» вместе с рыжим, высадил его на Среднем проспекте, а сам, завернув на Шестую линию, заехал во двор шестьдесят третьего дома. Лебедев знал, что двор этот проходной, и послал Углева к подворотне на Пятой линии. Райко же во втором дворе остановился перед воротами гаража, открыл замок, загнал в гараж машину и закрыл ворота уже изнутри. Больше его Лебедев не видел. Наверное, Райко ушёл через парадную, выходящую на улицу. Удалось узнать, что гараж принадлежит слесарю, ремонтировавшему актёрскую «Волгу», и что из гаража есть вход в его квартиру. Имеет ли этот слесарь отношение к преступной группе, предстояло ещё выяснить.

— А сколько всего человек в группе, не удалось установить? — спросил Алабин.

— Троих мы знаем, — ответил Корнилов. — Райко, Осокин и неизвестный нам мужчина, за которым ехал из Зеленогорска Колокольников. Судя по его описанию и по тому, что рассказал пьянчужка, которому Колокольников показал мужчину на станции, ни на Студента, ни на рыжего он не похож. Двое под вопросом — шеф-повар ресторана, через комнату которого ушёл Осокин, и слесарь, ремонтирующий зелёную «Волгу». Студент сказал Бугаеву, что в налёте, кроме Семёна, будут участвовать трое. Кто третий — будущее покажет. Во всяком случае, и повара, — он заглянул в свою бумажку, — Олсуфьева Кирилла Степановича, и слесаря Пыжова надо постоянно держать под наблюдением. Это твоя задача, — полковник обернулся к Алабину.

— Бугаев, по плану Студента, должен привезти группу на своих «Жигулях» к какой-то кассе, вскрыть сейф, получить свои десять тысяч и — до свиданья.

— Ого! — сказал Белянчиков. — Что-то я в такую щедрость не верю.

— И Бугаев тоже не верит. И правильно делает. Скорее всего, от него захотят отделаться… Но не раньше, чем он им сейф откроет. А вот где этот сейф — Студент даже намёка не сделал.

— В управлении, где работает Рогозина? — высказал предположение Лебедев.

— Вряд ли. Дополнительная проверка показала, что девица она честная. Скорее всего, даже не подозревала, зачем Бур с нею познакомился.

— А увольнение?

— Что ж, разве в жизни не бывает совпадений? — задумчиво сказал Корнилов. — Семён поставил им условие, — продолжал он, закурив, — чтобы не было никакой пальбы, никаких «мокрых» дел. Он, мол, дорожит своим здоровьем… Но оружие у них есть. Даже у рыжего. Вопросы? — Полковник внимательно оглядел своих сотрудников.

Сколько операций они закручивали в этом кабинете, горячо обсуждая каждую деталь, нещадно споря, даже ссорясь иногда! Корнилов не любил соглашателей, а если иногда ошибался, приглашая нового сотрудника, что бывало не часто, но всё-таки бывало, «соглашатель» не задерживался в управлении. Люди, что сидели сейчас вместе с ним за покрытым зелёным сукном, немного старомодным столом, со следами бессчётных чаепитий, были дороги полковнику. Он знал их достоинства и недостатки, их привычки. Знал, чего от них можно ожидать, а чего нельзя. Чего ждать от упрямого скептика Белянчикова, которому Игорь Васильевич верил, как самому себе, от скромного на совещаниях, но цепкого в деле Лебедева, которого всегда следовало хвалить чуть-чуть больше, чем он того заслужил, — в этом случае Володя мог совершать чудеса. И Вася Алабин, проработавший с Корниловым всего четыре года и ставший теперь начальником угрозыска большого района, был дорог полковнику. И отдал-то он Алабина из управления только потому, что Василий шёл на повышение, а в таких случаях Корнилов никогда не мешал. Многих не было сейчас за этим столом — в угрозыске, как любил говорить полковник, надо работать и ножками. Но больше всех ему не хватало сейчас майора Бугаева — одного из самых толковых своих сотрудников. И самого горячего спорщика. Корнилову сегодня было мало скептицизма Белянчикова, рассудительности Алабина, — требовались «шальные» и «бредовые» идеи, на которые был мастер Семён Бугаев. «Товарищ полковник, — обычно говорил майор, — а мне вот какая бредовая идея в голову пришла…» И начинал с увлечением развивать эту идею, которая могла и вправду оказаться «бредовой», но действовала на всех присутствующих, как искра на фитиль зажигалки, как тёплый дождь на поникшие от засухи посевы. Семён умел высекать искры, будить воображение, увлекать. Корнилов же умел направить разбуженное воображение в нужное русло, умел быстро ухватить полезные идеи и отказаться от бесплодных. Он умел и любил работать с талантливыми людьми. А это, как ни покажется странным, довольно редкое качество руководителя.

— Наверное, надо в первую очередь заглянуть в старое дело, по которому Студент проходил, — сказал Белянчиков. — Определить его «подельцев». Все ли ещё сидят или кто-нибудь, кроме него, вышел. А вдруг это неизвестный нам третий?

— Запрос на Петровку и в министерство я сделал. Просил срочно, — ответил Корнилов.

— А если арестовать Студента и рыжего как только они выйдут на связь с Бугаевым? — спросил Лебедев.

— Знать бы, что на встречу с Семёном пришел Райко, надо было брать, — с сожалением сказал Корнилов. — И его и рыжего. Да кто ж мог предположить, что такая опасная птица залетела? И кто знал, что мы её провороним… — Он снял трубку внутреннего телефона. Спросил: — Варя, от Бугаева нет вестей? Как позвонит, сразу соедини. — Положив трубку, сказал, отвечая на вопрос Лебедева: — Конечно, будем задерживать. Дальше тянуть нечего. Вдруг они решат без Семёна обойтись?

— Игорь Васильевич, — встрепенулся вдруг сосредоточенно чертивший домики на листе бумаги Белянчиков, — а если фото Студента и Осокина той старухе показать?

— Какой ещё старухе?

— Блошкиной, — улыбнулся Белянчиков, вспомнив рассказ Семёна Бугаева о том, как старуха падала в обморок к нему на руки. — У которой Лёва Бур комнату снимал!

— Так, так, так… — заинтересовался полковник. — Это она говорила, что к Лёве интеллигентные люди ходят?

— Она.

— Покажем. В розыске Студента она нам не поможет, но если опознает, цепочку мы замкнём. Что у нас осталось ещё? Тётка рыжего? Но с ней встречаться нельзя. Участковый говорит — она в своём племяннике души не чает… Как ни предупреждай — может рассказать ему. Из лучших побуждений. А если не расскажет, так насторожится. Он и сам поймёт…

В эту ночь Бугаев долго не мог заснуть. Беспокойно ворочался на скрипучей раскладушке. Зажигал свет — пробовал читать купленный в газетном киоске журнал и ловил себя на том, что, перевернув страницу, уже не помнит, о чём там шла речь. Возвращался назад, по нескольку раз перечитывал один и тот же абзац и никак не мог сосредоточиться. Снова и снова вспоминались ему события отошедшего дня, мелькание знакомых и незнакомых лиц, удивительное ощущение, которое испытывал уже не один раз, но которое всегда неприятно волновало — ощущение раздвоенности, когда приходилось скользить равнодушным взглядом по лицам своих близких товарищей и встречать в ответ такие же безучастные взгляды, понимая, какое напряженное внимание кроется за ними. А потом кружить на машине по городу, путать следы, стараясь в то же время, чтобы твои товарищи их не потеряли. И ощущать рядом тёплое плечо врага…

Семён задремал. Но в это время с залива раздался резкий гудок. Бугаев открыл глаза, протянул руку к выключателю ночника, нажал, посмотрел на часы. Было без четверти четыре. Он поспал минут десять. Густой короткий гудок повторился. Семён поднялся, вышел на балкон. Начинало светать. Залив затянуло плотным туманом. У воды туман, сливаясь с ночной теменью, стоял тёмно-лиловой стеной, а выше был слегка подкрашен рассеянным светом встававшего солнца. Могучий гудок повторился ещё и ещё. Ему ответили дискантом другие оттуда, где, укрытый туманом, находился порт. Бугаев представил, как медленно, на самом малом ходу двигается теплоход, как мерно и уютно работает машина и, чуть шипя, пенится у форштевня балтийская вода. Поёживаясь от предутреннего холодка, он снова улёгся в постель и с удовольствием потянулся.

«Вот сейчас я засну», — подумал Бугаев и не заснул. Вспомнил о том, что рассказал ему полковник про рыжего парня, усмехнулся. «Я-то сразу понял, что ты не Вася. Но вот что ты не просто Николай, а Николай Осокин… Такого сюрприза не ожидал!» Он стал перебирать в памяти всё известное о рыжем. Выходило, что ничего серьёзного об Осокине-младшем он не узнал. Никаких фактов, одни ощущения. «А участковый инспектор нашим ребятам сразу гору фактов выложил. Всё правильно. У него факты, у меня — ощущения, но, может быть, мои ощущения важнее его фактов. Зарываетесь, майор, зарываетесь, — остановил он себя. — Участковый тоже встречался с рыжим, у него тоже, свои ощущения. Хорошие, наверное, ощущения, раз он ни в чём не засомневался. Но главное в том, что с рыжим Колей участковый встречался как с добропорядочным молодым человеком, племянником одинокой тётушки, которая на старости лет обрела помощника… И скоро его потеряет. А я встречался с рыжим, зная, что он состоит в шайке, которая собирается ограбить кассу, на счету которой уже есть одно покушение на убийство. Я смотрел на рыжего совсем другими глазами… — Но тут Бугаев вспомнил, как улыбнулся рыжий, когда он предложил ему в машине бутылку пива. — Ха, каждый улыбнётся, когда его угощают пивом! — хмыкнул он, понимая, что не прав, что улыбки бывают у людей разные. У рыжего улыбка была добрая. — А как насторожился парень, когда я ему сказал про тюрьму? „Живым не дамся!“ Детская бравада. Он ещё непуганый сопляк. Никогда не сидел. Это я правильно подметил. Здесь мои ощущения меня не подвели. А вот рожа противная, с дурацкими баками… Баки он, может быть, отрастил, чтобы свои прыщи прикрыть, а лицо?.. — Он повернулся на бок, закрыл глаза. — Спать, спать, Семён Иванович!..»

Но плоское лицо рыжего стояло у него перед глазами: «Теперь-то уж он точно влипнет!» — с этой мыслью Бугаев наконец-то заснул.

И проснулся он с мыслью о том, что судьба рыжего предрешена. «Теперь он влипнет. И научится воровскому жаргону, которым так неумело пытался щегольнуть. И ещё многому научится. Тому, что пострашнее любого жаргона».

Он занимался своими обычными утренними делами, а мыслями время от времени возвращался к рыжему. Лёгкое чувство досады владело им, словно и он, Бугаев, был виноват в грядущей трагедии Николая Осокина. «Как его в это дело затянули? — думал он. — Случай, недоразумение, дурные наклонности? Для мальчишки, не знавшего отца и воспитывавшегося без матери, любой повод годится. Прямая-то дорожка одна, а кривые разве сосчитаешь? Его бы, как Жогина, в больницу на время спрятать! — усмехнулся Семен. — А потом бы разобрались. А что? — думал он. — Если без иронии?.. В больницу, конечно, нельзя — тут и жуку станет ясно, что дело нечистое, а посадить на десять суток за мелкое хулиганство или ещё за что-нибудь… Нет, арестовать его — значит поставить под удар всю операцию. Бандиты насторожатся. Уедут из города. И начнут всё снова. И найдут ещё какого-нибудь рыжего. Не рыжего, так брюнета… — Бугаев вздохнул. — Выходит, положение для тебя, рыжий безвыходное…»

Позвонил Корнилов. Спросил:

— У тебя что нового?

— Тихо. Ни звонков, ни гостей…

— Хорошего мало, — сказал полковник таким тоном, словно сам Бугаев был виноват, что преступники ему не звонят. Потом добавил потеплевшим голосом: — Колокольников в себя пришёл. Белянчикову разрешили свидание. Ни рыжего, ни Студента Леонид Иванович не признал. Говорит, что мужчина, за которым следил, был покрупнее. И «морда ящиком». Попробуем составить фоторобот…

— Игорь Васильевич, — поинтересовался Семён. — А как эта версия про сыночка с папочкой?

— Не подтвердилась. Отец у рыжего умер. Фамилия у него материнская. Но где-то гуляет и сын Бориса Дмитриевича. От первого брака. Как только ему восемнадцать исполнилось, отец и помощь ему прекратил, и всякую связь с ним…

Третьего, неизвестного, Бугаев увидел ровно через десять минут после того, как повесил трубку и подошёл к своим «Жигулям». В машине, на переднем сиденье вальяжно развалился рыжий с сигаретой в зубах. А на заднем маячил какой-то здоровенный тип в потёртой кожаной курточке. «Вот уж действительно „морда ящиком“», — подумал Семен, неприязненно разглядывая его круглую физиономию. И сузив глаза, зло спросил у рыжего:

— Что за штучки?

— Семён Иванович, не сердись! — рыжий как-то сразу сжался под взглядом Бугаева и смотрел на него заискивающе. — Мы тебе несколько раз звонили — всё занято и занято. Подумали, деваху какую-нибудь клеишь по телефону… Студент опять звонит тебе, а мы отдохнуть решили… — Он вдруг вытянул шею и посмотрел в сторону. Бугаев тоже повернул голову и увидел идущего от соседнего дома Студента. Там была единственная телефонная будка…

— Рассказал бы я тебе, как один фрайер на моих нарах захотел однажды отдохнуть, — сказал Семен, — да времени нету. Дела зовут. Давайте выкатывайтесь…

— У нас тоже дела, Семён, — услышал Бугаев примирительный голос Студента у себя за спиной и почувствовал на плече его руку. — Сядем, перекинемся парой ласковых.

Бугаев нехотя сел в машину, обернулся на мордатого. Тот по-свойски подмигнул ему.

— А это что ещё за красюк? — спросил Семен.

Студент расхохотался.

— Это Гордеич. Его не боись! Свой в доску.

«Ну вот, — подумал Бугаев. — Кажется, все в сборе. Не сегодня ли всё состоится?»

На сиденье рядом с Гордеичем он заметил большой чёрный портфель.

— По какому поводу сбор?

Студент посмотрел на часы, оглянулся по сторонам.

— Дымком, Сеня, запахло. «Лайту» мы пару раз брали у знакомого фрайера. Зелёную «Волгу».

— Как же, как же, помню! — усмехнулся Семён. — Приметная карета. Вы бы ещё у пожарников взяли. Красную.

Студент сердито зыркнул на Бугаева.

— Не время собачиться. Сейчас там каша заварилась — гаишники токовище затеяли. Говорят, на «лайте» дважды под красный свет проехали. А хозяин «лайты» в отъезде. Знакомому в починку оставил. То да сё. Забрали они «Волгу».

— Боишься, что знакомый расколется?

По тому, как напряжённо слушали разговор рыжий и Гордеич, Бугаев понял, что они все боятся этого.

— Может, и не расколется, — хмуро сказал Студент. — Только бы сама «лайта» не раскололась. Менты неспроста притопали… Я, Сеня, не то чтобы под красный, под жёлтый свет ни разу не проехал, — и пристально посмотрел на Бугаева.

Семён выдержал взгляд и спокойно спросил:

— Ну, так что? Разбегаться по сторонам будем?

— Без тугриков далеко не убежишь, — ответил Студент. — Сейчас мотанем за город. Прихватим одну кассу. Мы её давно обложили.

«Ловко, — пронеслось в голове у Бугаева. — Мне даже не позвонить в управление. Хотя ведь нужны инструменты. Поднимусь и позвоню… — Но тут же он вспомнил, что инструменты с прошлого раза оставил в машине под сиденьем. — А эти гаврики наверняка уже обшарили салон».

— У вас-то всё подготовлено… — усмехнулся он. — А меня вы спросили? Если я уж с девушкой сговорился?

— Простит тебе девушка, когда подаришь ей пару зеленёньких. Доля твоя — десять косых. Как условились…

«Имею ли я право вынести им приговор? — подумал Бугаев. — И привести его в исполнение?» Голова у него была ясная, и даже волнение, которое он испытывал с того момента, как увидел в машине рыжего и Гордеича, прошло. Он вёл машину осторожно и чётко, но то был словно и не он, не Семён Бугаев, а некий автомат. Как автопилот в самолёте. А настоящий Семён Бугаев видел своего двойника со стороны и, наблюдая за ним краешком глаза, только контролировал его, а сам думал и думал. Времени на принятие решения оставалось совсем мало.

— Сейчас вертанёшь направо, — подсказал Студент. — Нечего нам у поста ГАИ отсвечивать.

— Дорогу хорошо знаешь? — спокойно спросил Бугаев и подумал: «Последняя надежда лопнула». Он рассчитывал, что машину «засекут» на посту ГАИ. Корнилов наверняка перекрыл все выезды из города.

— Приходилось однажды утюжить. Припоминаю.

Эту грунтовую дорогу, по которой пылили одни самосвалы, Семён тоже знал. Года два назад ездил с группой на окраину брать в полуразвалившемся бараке бежавшего из заключения уголовника.

Дорога была тряская, пыльная.

— Тут немудрено и гвоздь в колесо схлопотать, — проворчал Семён. — А пылища! Выберемся на шоссе грязные, как чушки.

— Вот и хорошо, — засмеялся Студент. — Ты сейчас тормозни. Сменим номера. У нас есть псковские. По случаю приобрели. — Он смеялся нервным, ненатуральным смехом, и Бугаев с удовлетворением подумал: «Трусишь ты, падаль. Чувствую, трусишь. А твои помощнички рта не открывают. Наверное, уже в штаны наложили».

Он притормозил, осторожно съехал с дороги на пожухлую пыльную траву. Большая ворона, устроившись на брошенном строителями бетонном кольце, долбила клювом пустой пакет из-под молока. Одной лапой она смешно придерживала пакет. Умные чёрные глаза смотрели на вылезшего из машины Бугаева сердито. А когда вслед за Семёном выбрался рыжий, ворона бросила пакет и улетела. «Может, они меня хотят тут и кокнуть?» — подумал Семён. Но тут же усмехнулся — время было неподходящее: по дороге то и дело проносились грузовые машины.

— Ну давай, что ли, откручивай! — хмуро сказал рыжий и бросил на землю два стареньких, тронутых коррозией номера.

— Не запряг, не нукай, — оборвал его Бугаев и, открыв багажник, достал инструменты.

Студент и Гордеич о чём-то тихо разговаривали. Семён дал один ключ рыжему и показал на передний номер:

— Ты меняй этот, а я сзади…

Крышку багажника он оставил открытой, надеясь хоть что-нибудь услышать из разговора в салоне. Но не смог разобрать ни одного слова… Поменяв номер, Бугаев подошёл к рыжему. У того ключ соскочил с гайки, и он ободрал себе кожу на костяшках пальцев. Слизывая кровь, рыжий проворчал:

— Дал бы хоть рукавицу…

— Ах, мы такие нежные! — усмехнулся Бугаев.

Он ещё и раньше приметил, что руки у рыжего мягкие, с нежной кожей. Парень метнул на Семена злой взгляд и взялся отворачивать вторую гайку. Руки у него дрожали.

«Сейчас бы затеять драку, — подумал Семён. — Место только неподходящее. А так бы сбежались люди. Нет, тут нельзя. Прикончат они меня и выйдут из-под контроля». Но чтобы вывести рыжего из себя, всё-таки сказал:

— Рука бойца дрожать устала…

— Ну и отворачивай сам! — Парень швырнул ключ об землю и поднялся. — Подумаешь, задавала!

Это «задавала» прозвучало так по-детски, так непосредственно, что Бугаев рассмеялся. Рассмеялся весело, по-доброму, и рыжий, только что глядевший зверем, тоже улыбнулся. И сунул опять в рот ободранные пальцы. «Эх, парень, не удалось тебя вовремя отшить, — в который уж раз подумал Семён. — Теперь уж обратного пути нет».

— Ну вот, — сказал Студент, когда они снова выехали на дорогу. — Теперь мы «скобские». Тебе, Семён, хорошая «отмазка»… — Заметив, что рыжий ободрал руку, он как-то злорадно усмехнулся, словно вид пораненных пальцев сообщника доставил ему удовольствие. — Ничего, Николаша, злее будешь. — Студент впервые при Бугаеве назвал рыжего настоящим именем.

Впереди виднелся железнодорожный переезд. Когда они подъезжали к нему, зазвонил дребезжащий звонок и замигали красные сигнальные огни. Идущий впереди самосвал проскочил, чуть не задев за шлагбаум. Пожилая дежурная в оранжевой спецовке сердито погрозила вслед самосвалу кулаком. Бугаев затормозил, остановился.

— Не ко времени, — проворчал Студент, поглядывая на часы. — Без пятнадцати два я уже должен войти в сберкассу…

— Я сейчас! — Бугаев выскочил из машины и подбежал к дежурной. — Мамаша, ты не пугайся, — зашептал он тихо. — Сделай вид, что показываешь мне дорогу… Там, в машине, бандиты. Когда мы проедем, запиши номер и позвони в милицию. — Он видел, как побледнела женщина, и ободряюще улыбнулся. — Не робей. Передай привет от Семёна. А теперь показывай, где мне выехать на асфальт?

Наконец-то женщина поняла, что от неё хотят.

— Сейчас прямо, милый. — Она подняла руку, повернулась к Семёну вполоборота. — Проедешь бетонный завод, свернёшь налево… — Семён услышал сзади шаги. Кто-то из его спутников не выдержал, подошёл проверить. — А там уж и сами увидите. Шоссейка рядом.

— Спасибо, мамаша, — поблагодарил Семён, и его слова потонули в грохоте проходящего товарняка.

Тётка подняла флажок. Бугаев обернулся. Рядом стоял Студент.

— Спросил, где сворачивать, — сказал Бугаев.

— Я и сам знаю, — сердито бросил Студент. — Сказал же!

— Мало ли что сказал. Тут такая стройка, в неделю может всё измениться.

Товарняк прошёл. Тётка открыла шлагбаум. «Только бы она не побежала сразу в свою будку звонить, — подумал Бугаев. — Могут догадаться». Но дежурная всё сделала правильно. Пока машина осторожно проезжала через переезд, тётка стояла у будки до тех пор, пока её не заслонили идущие сзади грузовики.

«Умница, — похвалил её Бугаев, — небось ничего не спутает…»

…Когда «Жигули» скрылись в потоке автомашин, дежурная быстро прошла в будку. Сняла трубку телефона. Ей уже не раз приходилось звонить в милицию — жаловаться на злостных нарушителей. У неё и телефон был записан на бумажке и положен под стекло на тумбочке. Она взглянула на номер, но чуть помедлила его набирать. «А может быть, это розыгрыш?» — засомневалась она, но тут же решительно начала крутить диск. Вспомнила долговязого мужика, вставшего за спиной у того, кто просил её позвонить в милицию. Вспомнила его неприятное, одутловатое лицо с красными, словно подкрашенными губами.

Номер не отвечал. Тогда дежурная набрала 02.

— Милиция слушает! — сразу же отозвался женский голос.

— Миленькая, — сказала дежурная. — Это с Комендантской, с переезда говорят. Проезжала мимо меня легковая машина… Так шофёр успел мне шепнуть, что в машине бандиты.

— Ваша фамилия? — спросила телефонистка.

— Евдокимова.

— Номер машины не записали?

— Запомнила я его, милая. Ноль три девяносто девять…

— А буквы?

— Только две первые помню — «П» и «Е». Шофёр-то спрашивал, как на шоссе попасть.

— Значит, ехали из города? — уточнила телефонистка.

— Из города, из города. Просил от Семёна привет передать.

— Спасибо, — сказала девушка и повесила трубку.

Дежурная некоторое время стояла в растерянности, слушая, как из трубки несутся короткие гудки. «Как же теперь быть-то? — думала она. — Поймают этих проклятущих или нет? Так и не узнаю».

В это время зазвонил сигнальный зуммер. С соседней станции вышел поезд. Дежурная повесила трубку и пошла его встречать…

…Корнилов сидел рядом с дежурным по городу и поэтому уже через несколько минут узнал о звонке с переезда.

— Подал весточку, Семён. Молодец! — Он подошёл к плану города. Дежурный показал указкой туда, где на западной окраине пересекались две линии — тоненькая змейка грунтовой дороги и жирная — железнодорожная.

Скользнув указкой вдоль тонкой линии, дежурный сказал:

— Они выскочат на шоссе через три километра после поста ГАИ.

Корнилов посмотрел на часы.

— Уже давно выскочили. Где следующий пост?

— На сорок третьем километре.

— Срочно передайте, чтобы подготовились к встрече, — сказал Корнилов и тут же досадливо махнул рукой: — Нет, нельзя это делать! Они все вооружены. Нельзя ставить под удар Бугаева! Передайте, чтобы пропустили.

Дежурный подошёл к пульту.

«Куда они, почему из города? — думал Игорь Васильевич. — Ведь нападение на кассу должно быть ночью. В городе… — И вдруг его осенило. — Решили напасть на зеленогорскую сберкассу!»

— Передал, товарищ полковник, — от пульта вернулся дежурный. Глядя на раздваивающуюся нитку шоссе, он сказал задумчиво: — Могут ведь и на Приозерск свернуть…

— Могут, Геннадий Сергеевич, — согласился Корнилов. — Они всё могут. Но едут в Зеленогорск. Брать сберкассу.

Дежурный пожал плечами.

— А если нет? Если в Выборг? А там граница, — тревожно сказал он.

— Зеленогорск, Зеленогорск! — пробормотал Корнилов. — Там у них однажды уже сорвался номер. Зато они хорошо знают эту кассу. — Он перевёл взгляд на карту области. — Значит, могут и не доехать до Рощинского ГАИ? Свернут налево по бетонке на Зеленогорск? Вот что, не будем гадать: передайте во все управления и отделения милиции, чтобы усилили охрану сберкасс. Сколько сейчас? Пятнадцать минут второго… А в Зеленогорске пусть и вовсе закроют сберкассу. Сошлются на ревизию. — Он представил себе, как перепугается его старая знакомая Зоя Петровна. — И запросите все патрульные милицейские группы, все посты и машины ГАИ — пусть немедленно сообщают о «Жигулях» с псковским номером ноль три девяносто девять. И чтобы никакой самодеятельности…

Корнилов слушал, как дежурный по городу отдавал чёткие и лаконичные приказы, как повторяли их операторы у пультов, а сам всё думал о том, почему бандиты поехали за город. Не ошибся ли он, предположив, что они хотят «брать» зеленогорскую сберкассу? А вдруг у Бугаева провал? И его просто-напросто увозят из города, чтобы где-нибудь разделаться с ним в глухом месте? Нет, тогда бы он не сидел за рулём, не смог бы подойти на переезде к дежурной. Псковские номера… Заранее приготовили! Ноль три девяносто девять. В сумме двадцать один. Счастливый номер. Вот тебе и счастливый номер — нагрянули, видать, к Бугаеву так, что он из дома и позвонить не смог!

…Бугаев вёл машину и думал, на какой же вариант ему решиться? Останавливаться и врать, что мотор не в порядке, было бесполезно. Студент прекрасно знает машину и тут же во всём разберётся. Махнуть неожиданно в канаву? Неизвестно, кому повезёт. Семёну нужна была гарантия, что эти трое не продолжат свой путь без него…

— Значит, я захожу первым, — в голосе Студента появилась неприятная хрипота. Наверное, сел от волнения. — Предъявляю аккредитив. Без пяти два одна из кассирш выходит из-за барьера закрывать дверь на обед. Ты, Гордеич, в этот момент вваливаешься в кассу…

«Нет, — зло думал Бугаев, прислушиваясь к голосу Студента, — никуда твой Гордеич не ввалится. И ты, сволота, никому свой аккредитив не предъявишь. Это уж точно. Тётка с переезда уже давно позвонила, шеф поднял на ноги местную милицию, предупредил сберкассу. Он ведь тоже догадался, что едем мы по старому адресу. Но без стрельбы не обойтись. Хорошо, если решат задерживать машину на подъезде. В городе в эти часы на улицах народу полно…»

…Часы в комнате дежурного по городу показывали тринадцать тридцать. С трассы только что поступило сообщение, что «Жигули» с псковским номером повернули на Зеленогорск…

До обеденного перерыва в сберкассе города оставалось полчаса. Зоя Петровна закрыла двери и вместе с кассиром торопилась обслужить последних клиентов — пожилого мужчину и старушку, пришедших за пенсией. В комнатке рядом с операционным залом дежурили два сотрудника. Никакой таблички с надписью «закрыто» на дверь сберкассы не вывешивали — по расчётам Корнилова, кто-то из бандитов должен выйти из машины, чтобы поинтересоваться, почему сберкасса закрыта. Его возьмут у дверей. И Бугаеву будет легче. Рядом со сберкассой остановился хлебный фургон, шофёр которого, сотрудник уголовного розыска, был готов в любую секунду тронуть свою машину с места и прижать «Жигули» к тротуару, блокировав левые дверцы.

Уже готовились перекрыть выезды из города, пригнав несколько тяжёлых самосвалов, а машины с Белянчиковым, Лебедевым и Алабиным, то и дело включая сигнальную сирену, мчались по Приморскому шоссе. Уже остались позади Сестрорецк и Репино. До центра города оставалось десять минут езды…

…Бугаев ничего этого не знал. И когда они спокойно миновали пост ГАИ на въезде в Зеленогорск, с сожалением подумал о том, что бандитов, наверное, решили задерживать в городе, у сберкассы. Он гнал от себя мысль, что дежурная на переезде не позвонила в милицию. Но не считаться с такой возможностью не имел права. Успокоился он только после того, как увидел небольшой автобус «пазик», мчавшийся следом, как только они свернули с Выборгского шоссе в сторону Зеленогорска. В автобусе был только шофёр. Бугаев узнал водителя управления, Сашу Углева. В выгоревшей голубенькой шапочке с большим козырьком, в тельняшке с обрезанными рукавами, он спокойно восседал за рулём и флегматично смотрел вперёд.

На автобус обратил внимание и Студент, время от времени оборачивающийся назад.

— Вот прицепился! Всё время жмёт за нами.

Гордеич тоже обернулся. Сказал, нервно зевнув:

— Не боись. Менты на таких обшарпанных не ездят. Там всего только шофёр — и тот в тельняшке. — Он коротко хохотнул, довольный своей шуткой, и спросил у Бугаева: — Семён, ты на сколько идёшь?

— На шестьдесят. Видал, знаков понавешали? Того и гляди, на «командира» с локатором нарвёшься.

— Вот! — удовлетворённо сказал Гордеич. — И в «пазике» шеф так же рассуждает. Пойдёт на обгон — нарвётся на дырку…

«Там, наверное, на полу несколько оперативников устроилось», — подумал Семён.

— Ну, хоп! Проверим наши игрушки, — сказал Студент.

Бугаев услышал, как он расстегнул замок своего чемоданчика, зашуршал газетой. Лязгнул затвор обреза. Потом раздался характерный щелчок — Студент загнал обойму с патронами.

Вытащил из-под ремня пистолет «ТТ» и рыжий. Провёл по нему ласково рукавом, передёрнул затвор.

— Ты, Студент, наш уговор помнишь? — сердито сказал Бугаев. — Я в «мокром» деле не участник.

— А куда ты теперь денешься? — засмеялся Студент. Теперь, когда у него на коленях лежал заряженный обрез, он стал смелее, увереннее в себе.

— Я-то знаю — куда. Высажу вас и поеду восвояси.

— Он нас высадит! Фрайер, чистюля. Получишь пару горяченьких под лопатку.

Бугаев почувствовал у затылка холодок металла.

— Сиди, не рыпайся, — ласково сказал Гордеич. — Подумаешь, законник какой нашёлся! Пять минут страха — и на два года обеспечен!

«Интересно, что за оружие у этого болвана? Маленький ломик, что ли? — Бугаев на секунду оглянулся, но Гордеич уже убрал свою железку и только улыбался дурацкой улыбкой. — Нет, пострелять вам не удастся». Семён сжал зубы и посмотрел в зеркало. «Пазик» шёл не отставая. Впереди ехал оранжевый МАЗ. «Эх! — подумал Бугаев. — Подставиться бы сейчас под этот утюг. Забыли бы и про деньги, и про маму родную! Только ведь, если живым останусь, скажут — самосуд устроил!»

Впереди, наискось перегородив шоссе, стоял, чуть наклонившись, огромный фургон «Молдплодоовощ». Кабина его, будто отломившись, нырнула в канаву, и десятка полтора людей пытались помочь шофёру вытолкнуть её на асфальт. Машина ревела, выпуская клубы дыма, колёса бешено крутились, «стреляя» комьями земли. Несколько грузовиков и три легковые машины стояли в ожидании, когда можно будет проехать.

— Эх, чёрт возьми! — со злостью прошипел Студент, когда Бугаев притормозил. — Через пять минут будет поздно!

Автобусик, который ехал за ними, остановился рядом. Шофёр несколько раз гуднул и высунулся из кабины.

— Чего гудишь! — крикнул один из тех, кто помогал трайлеру. — Вылезай, поможешь! А вы чего глазеете? — Он махнул Бугаеву, призывая на помощь.

— Может, через канаву? — спросил Студент.

— Пойди взгляни!

— Гордеич, быстро!

Гордеич, повинуясь приказу, выскочил из машины и подбежал к канаве.

— Ну, как? — крикнул Бугаев. — Можно проехать?

Гордеич пожал плечами.

— Сейчас посмотрим, — Бугаев включил первую скорость и осторожно подвёл машину к канаве. Канава была неглубокой, но Семён видел, что «Жигули» застрянут в ней обязательно.

— Ну? — с надеждой спросил Студент.

— Попробую. Только придётся вам подтолкнуть…

— Быстро, быстро, Сеня, — прошептал Студент, выскакивая из «Жигулей».

Рыжий тоже вылез и встал на канаве, приготовившись толкнуть, если машина застрянет. Несколько шофёров, помогавших трайлеру, подошли к «Жигулям» Бугаева.

— Ты что, трехнулся? — крикнул один из них Семёну, сдававшему машину назад для разгона.

«Трехнулся!» — усмехнулся Бугаев, с радостью осознавая, что главное оружие — обрез Студента — остался в машине.

Когда передние колёса «Жигулей» уже выбрались из канавы, Семен заглушил мотор, и машина скатилась назад. Бугаев завёл мотор и до конца выжал скорость. Мотор взревел. Задние колёса на больших оборотах уходили всё глубже и глубже в землю…

Он снова заглушил мотор и вылез из машины. К Студенту, внимательно приглядываясь, шёл высокий мужчина.

— Гражданин, ваша фамилия не Райко?

— Иди ты… знаешь куда! — крикнул Студент и замахнулся на мужчину.

Тот перехватил его руку, хотел завести за спину, но Студент вырвался и, прошипев «пшёл вон!» — кинулся к машине.

— Семён Иваныч, влипли, — шепнул рыжий. — Никак, Студента опознали?.. — и вытащил из кармана пистолет.

Бугаев наотмашь ударил ребром ладони ему по руке. Пистолет отлетел в траву. Рыжий со стоном прижал руку к груди. Семён свалил парня прямо в грязь канавы…

Гордеич бежал к лесу. Несколько милиционеров, выскочивших из «пазика», гнались за ним. Бугаев увидел, что Студент, распахнув заднюю дверцу «Жигулей», вытаскивает обрез.

«Что же они упустили эту сволочь? — подумал Семён. — Он же такого сейчас натворит!»

Но выстрелить Студенту не удалось. Один из шофёров — тот, что обругал Бугаева, когда он собирался перемахнуть через канаву, с размаху двинул его монтировкой.

Когда Бугаев вместе с одним из местных сотрудников угрозыска вёл всхлипывающего Николая Осокина к милицейской машине, стоявшей на обочине, трайлер уже освободил шоссе и уехал. Два автоинспектора, помахивая своими жезлами, торопили притормаживавших поглазеть на происшествие шофёров. Не давали им останавливаться. С пугающим воем проехали, одна за другой, две «скорые помощи».

— Ну и задал ты нам работёнки! — с укором сказал Белянчиков, приоткрыв дверцу машины и вглядываясь в бледное, перепуганное лицо рыжего.

— Я не хотел… — еле слышно прошептал Николай Осокин, приняв упрёк майора в свой адрес.

Бугаев усмехнулся и развёл руками…

«Чего они парня рыжим окрестили? — подумал Корнилов про своих сотрудников, разглядывая молодого Осокина. — Каштановые волосы. Лицо только неказистое. Ну, ничего, со временем выправится, прыщи пройдут». И тут же он поймал себя на мысли, что условия, для того чтобы выправиться, у парня будут не слишком хорошие.

Николай Осокин сидел, не поднимая головы. Мягкие и длинные его пальцы всё время сплетались и расплетались, и полковник вспомнил рассказ Бугаева о том, как в ресторане за столом рыжий мял хлебный мякиш. «И я его тоже рыжим, — поймал он себя на слове. — Прилепится к человеку кличка — не хочешь, а назовёшь».

— Ну, что ж, Николай, помолчали, собрались с мыслями, теперь и поговорить можно, — сказал он.

Голова рыжего опустилась ещё ниже.

— Разговор будет у нас долгий. Устанешь, подумать тебе захочется, скажи. Сделаем перерыв. Но на первый вопрос ты должен ответить немедленно.

— Да, — выдавил из себя парень и наконец-то поднял голову.

— Ты знал Льва Котлукова по кличке Бур?

— Знал.

Парень именно так и сказал: «Знал».

— Вы должны были встретиться с ним третьего августа ночью на Приморском шоссе?

Опять кивок.

— Место встречи?

— Пятьдесят пятый километр.

— В какое время?

— В три. Но мы опоздали. Спустило колесо, ставили запаску…

— И что же?

Рыжий молчал.

— Как произошла ваша встреча?

Парень облизнул сухие губы.

— Мы…

Корнилов ждал спокойно. Узнав, что рыжий был на месте встречи с Лёвой Буром, он теперь не сомневался, что сейчас узнает и о том, куда пропал труп Котлукова.

— Мы подъехали, а он уже мёртвый… На дороге. Лицо всё чёрное. — Рыжий снова облизнул губы. — Это не мы. Честное слово, не мы.

— Что же вы сделали?

— Я испугался. Сказал — рвём когти, а Студент и Гордеич его в багажник засунули — и ходу…

— Без тебя?

— Нет, как же без меня? Со мной. Поехали на Вуоксу, там в лесу закопали. А потом вернулись за чемоданом с инструментами. Сначала в потёмках его не нашли…

— А потом нашли?

— Нет, не нашли. Мужик там один лазал. Он, видать, и прибрал к рукам.

— А вы его?

Рыжий вдруг всхлипнул. Вытер ладонью глаза.

— Гордеич. Я только сегодня утром узнал. Этот мужик за Гордеичем увязался. Он и завёл его в тёмный подъезд…

— Как зовут этого Гордеича?

Рыжий пожал плечами:

— Гордеич и Гордеич…

— Имя? Фамилия?

— Не знаю.

Корнилов вздохнул. Отпечатков пальцев этого Гордеича не было ни в одной картотеке. Он не числился ни в розыске, ни среди пропавших без вести.

— Ладно. О Гордеиче потом. Сейчас с Котлуковым закончим. Место можешь показать?

— Где зарыли?

— Да, где зарыли… — сказал Корнилов и подумал о том, что эти люди даже своих не хоронят, а просто зарывают.

— Могу, наверное. Там рядом сарай разрушенный. Мягче копать было. А то ведь корни в лесу…

— Стоп! — сказал Корнилов и выключил магнитофон. — Остальное расскажешь потом. Сейчас поедешь, покажешь место.

…Когда в сопровождении Белянчикова и Лебедева рыжий вышел из кабинета, полковник подумал: «Ну вот, Борис Дмитриевич, теперь мы найдём труп сбитого вами Льва Котлукова. Недостающее звено в цепи доказательств…»

Колокольников прошёл десяток шагов вдоль залива по влажному, плотному песку, и у него слегка закружилась голова. То ли от свежего, напитанного мельчайшими брызгами воздуха, то ли от слабости. Всего неделю назад он выписался из больницы. Валентина не хотела отпускать его одного, но Леонид Иванович настоял на своём. Ему хотелось побыть в одиночестве.

Накануне над Балтикой пронёсся сильный шторм. Своим крылом он зацепил и Финский залив. На берегу, выброшенные волной, валялись доски, разбитые ящики. Сорванный с якоря большой оранжевый буй тоскливо гремел, когда обессилевший пенистый вал поднимал его и тут же опускал на камни. Чуть подальше, метрах в пяти от берега, плясали на мелкой волне дохлые окушки. «О камни их побило, что ли? — подумал Колокольников. — На мелководье. Хорошо, что плоскодонка моя уцелела». Он прошёл ещё несколько шагов в сторону соснового леса и сел на скамеечку. Голова перестала кружиться, и Леонид Иванович вдруг ощутил удивительную, приятную лёгкость и безотчётно улыбнулся. «Чего это со мной? — подумал Колокольников. — Ветром всю хворь выдуло? Надо же! Наозонился!»

Большой белый пёс уселся недалеко от скамейки и преданно смотрел на него. Мокрая шерсть на нём свалялась и висела клочьями.

— Ну что, барбос? Потерялся? — сказал Колокольников ласково. Почувствовав участие, пёс тихонько заскулил. Леонид Иванович вынул из кармана пальто полиэтиленовый пакет и достал из него бутерброд с сыром.

— На! — показал он бутерброд собаке. — Иди, пожуй!

Пёс снова заскулил, но подойти боялся. «Эх, наверное, дачники оставили, — с жалостью разглядывая собаку, решил Колокольников. — Потешились лето, поигрались, а в городскую квартиру везти не захотелось». Он поднялся со скамейки и пошёл к собаке. Пёс нехотя встал и отошёл на несколько шагов. Леонид Иванович присел на корточки, протянул еду. Пёс помедлил и наконец приблизился. Деликатно взял с ладони Колокольникова бутерброд и, улегшись на мокрый песок, принялся торопливо есть…

Колокольников ещё долго сидел на скамеечке, рассеянно прислушиваясь к шуму сосен, сливающемуся с шорохом накатывающих по песчаному дну волн. Какой-то мужчина сел с ним рядом. Леонид Иванович даже не обернулся, испугался, что мужчина заговорит, нарушит его покой. И вдруг увидел, что у ног мужчины стоит маленький потёртый чемоданчик. Колокольников не спутал бы его ни с одним другим — это был тот чемоданчик. С пятьдесят пятого километра.

— Откуда он у вас? — резко обернувшись к мужчине, спросил Колокольников.

— Чего, чего? — не понял мужчина.

— Чемоданчик у вас откуда? — повторил вопрос Леонид Иванович. Он узнал этого человека, только никак не мог вспомнить, как его зовут. Жил мужчина в посёлке, и они не раз встречались. Иногда даже рядом рыбачили.

— Ах это вы! — мужчина тоже узнал Колокольникова. — Что-то давно вы в Залив не выходили?

— Вы мне про чемоданчик скажите, — зло, с расстановкой прохрипел Колокольников, чувствуя, что снова начинает кружиться голова.

— А что? — испугавшись, пробормотал мужчина. — Ваш чемоданчик? Могу вернуть. Я его и правда нашёл. На шоссе… А кому отдашь? Не объявление же в лесу вешать? — Он заискивающе улыбнулся и пожал плечами.

— А удочки и вёсла вы тоже нашли в тот день?

— Какие удочки? Какие вёсла? Ты это брось! Как тебя… Колокольников, что ли? Вспомнил. В сто двадцатой даче живёшь! Ну? Чего уставился? Чемоданчик нашёл! С инструментом. Отдам я тебе, если твой. Сегодня же отдам! А вёсла и удочки… Не видал!

— Неужели тебе даже не икнулось ни разу! — со злостью сказал Колокольников, встал и пошёл прочь.

— Постой! — крикнул мужчина. — Постой, Колокольников! Верну я тебе твой чемоданчик. — Он кинулся было вдогонку за Леонидом Ивановичем, но бездомный пёс, безучастно дремавший рядом со скамейкой, вдруг вскочил и, злобно рыча, кинулся ему наперерез.