Среди океана

* * *

СРЕДИ ОКЕАНА

— Да, сэр, — проговорил ночной сторож, усаживаясь на тумбу на дальнем конце мола и запихивая себе за щеку громадную щепотку табаку, — да-с, будучи мальчиком и взрослым мужчиной, я сорок лет провел на море до поступления на свою теперешнюю должность и не могу сказать, чтобы мне когда-нибудь довелось видеть настоящее, неподдельное привидение.

Это меня огорчило, и я высказал вслух свое разочарование. На основании прежнего знакомства со свойствами Билля я ожидал другого.

— Все же мне приходилось встречаться с очень странными вещами, — продолжал Билль, уставившись глазами на берег графства Сэррей. Он, повидимому, впадал в состояние, напоминавшее транс.

Я терпеливо ждал дальнейшего; взор Билля, остановившись некоторое время на берегах Сэррея, медленно пересекал реку и вдруг на середине ее застыл в ожидании столкновения

между буксиром с целой флотилией барж и грошовым пароходишком, и затем уже остановился на мне.

— Слышали ли вы сказку, которую рассказывал на днях старый капитан Гаррис, — как один его знакомый шкипер однажды ночью услышал голос, советовавший ему переменить направление; шкипер повиновался, и, действительно, ему попалась лодка; в ней было три скелета и пятеро живых, которых он и спас.

— Сказка эта в разных вариантах не нова, — заметил я, утвердительно кивнув головой.

— Основанием для нее служит случай, который я ему однажды рассказал, — продолжал Билль, — я вовсе не хочу обвинить капитана Гарриса в том, что он берет чужую правдивую историю и портит ее; нет, у него просто плохая память. Он забывает, что слышал эту историю от другого, и берет и искажает ее.

Я сочувственно промычал что-то. Честнее Гарриса нет старика на свете, но сюжеты его рассказов всегда заимствованы у кого-нибудь другого; что же касается рассказов Билля, то они созданы исключительно его собственным воображением.

— Случилось это лет пятнадцать тому назад, — начал Билль, протолкав жвачку в такую часть рта, где она не мешала ему говорить, — я служил тогда на "Ласточке". Это была баржа; плавали мы то туда, то сюда в зависимости от того, где можно было купить товар.

В тот раз мы шли из Лондона в Ямайку с разным грузом. Начало у нас было превосходное; буксир, который вывел нас от пристани св. Екатерины, оставил нашу баржу при таком сильном ветре, что он мигом прогнал нас по Ламаншу и выгнал в Атлантический океан. Все говорили о том, как удачно мы идем и как быстро достигнем места назначения; помощник капитана был в таком чудесном настроении, что с ним можно было сделать почти все, что угодно. Шли мы этак припеваючи дней десять, когда вдруг все изменилось. Я стоял однажды у руля со вторым помощником, когда к нам снизу поднялся капитан, — звали его Брауном. Вид у него был какой-то сконфуженный; он простоял несколько минут возле нас, не говоря ни слова, затем, подумав, начал:

— М-р Мак Миллан, я сейчас пережил нечто очень странное и не знаю, что делать.

— Да, сэр? — проговорил Мак Миллан.

— Три раза сегодня ночью меня будил чей-то громкий голос, кричавший мне в ухо: „Держи норд-норд-вест", — торжественно продолжал капитан, — "держи норд-норд-вест" — и больше никаких! Сначала я подумал, что кто-нибудь шутки ради влез в мою каюту; я обшарил ее с палкой в руке; три раза раздавался голос, — но в каюте не было никого.

— Это сверх'естественное предупреждение, — сказал второй помощник. У него был дядя

ясновидящий, которого вся семья ненавидела за то, что он всегда предвидел события и соответственно этому устраивал свои дела.

— Мне тоже так кажется, — проговорил капитан, — верно, какие-нибудь несчастные потерпели кораблекрушение и нуждаются в помощи.

— На нас ложится очень большая ответственность, — заметил м-р Мак Миллан, — я бы советовал пригласить сюда старшего помощника.

— Билль, — сказал капитан, — поди вниз и передай м-ру Сэмену, что у меня есть к нему важное дело.

Я вызвал старшего помощника и об'яснил ему, в чем дело. Он разразился невероятной руганью, ударил меня и побежал на палубу, как был, в одних носках и кальсонах. Появляться перед капитаном в подобном виде — крайне непочтительно, но помощник был в состоянии запальчивости и раздражения, так что ему было не до того.

— М-р Сэмен, — торжественно начал капитан, — я только что получил важное сообщение и хочу…

— Знаю, — пробурчал помощник.

— Как? Вы слышали его? — воскликнул удивленный капитан, — три раза?

— Я услышал это от него, — ответил помощник, указывая на меня, — дурной сон, сэр, кошмар!

— Вовсе не кошмар, — обиделся капитан,

и если я еще раз услышу голос, то изменю направление.

Положение помощника было тяжелое. Ему хотелось обозвать капитана таким словечком, которое — как ему было известно — не согласовалось с дисциплиной. Я же чувствовал, что именно было на языке м-ра Сэмена; знал я также и то, что если он ничего не предпримет для облегчения своего гнева, то заболеет: такой уж он был человек — все бросалось ему в голову.

Наконец он отошел и простоял несколько минут, склонившись над бортом; когда он вернулся, то был сравнительно спокоен.

— Вы не должны больше слышать эти слова, сэр, — сказал он, — не ложитесь сегодня спать. Мы сыграем с вами в карты, а утром вы примете хорошую крепкую дозу ревеня. Неужели вы пожалеете ревеня на пенни и испортите одно из наиболее удачных плаваний, которые нам когда либо выпадали?

Он проговорил это как бы с мольбой.

— М-р Сэмен, — возразил разгневанный капитан, — я не желаю итти наперекор провидению и буду спать как всегда, а что касается до вашего ревеня, — продолжал капитан, все более и более выходя из себя, — то, чорт меня побери, сэр, если я не угощу им всю команду от помощника до юнги, если замечу в ком-нибудь непочтительность

М-р Сэмен, начинавший терять голову от злости, спустился вниз; капитан последовал за ним, а м-р Мак Миллан был так взволнован, что даже заговорил со мной обо всем этом. Через полчаса на палубу снова прибежал капитан.

— М-р Мак Миллан, — крикнул он, — держите норд-норд-вест впредь до новых распоряжений. Я опять слышал голос; на сей раз так громко, что у меня чуть не лопнула барабанная перепонка.

Мы взяли новое направление; старик, проверив его, опять ушел спать; вскоре пробило восемь склянок и меня сменили. Я не был на палубе, когда туда пришел помощник, но те, которые там находились, рассказывали потом, что он принял известие с большим спокойствием.

Он не проговорил ни единого слова, только сел на корму, раздувая щеки.

Как только наступил рассвет, на палубу поднялся капитан с биноклем. Он приказал взобраться на мачту, чтобы лучше видеть, а сам все утро плясал, как кот на раскаленных кирпичах.

— Сколько времени будем мы держаться этого направления, сэр? — спросил его м-р Сэмен в десять часов утра.

— Я еще не решил, — с важностью возразил капитан, но мне показалось, что вид у него довольно таки глупый.

С двенадцати часов помощник капитана стал покашливать, и каждое его покашливание как-то странно действовало на капитана; он с каждым разом становился все возбужденней и возбужденней. М-р Сэмен был спокойнее, чем вчера, а капитан, повидимому, искал только малейшего предлога, чтобы вернуться к прежнему курсу.

— Какой у вас гадкий, скверный кашель, — проговорил он наконец, в упор глядя на своего помощника.

— Да, скверный, мучительный кашель, — ответил тот, — он меня очень беспокоит. Это скверное направление действует мне на глотку.

Капитан проглотил что-то, отошел, но через минуту вернулся и сказал:

— М-р Сэмен, мне было бы крайне жаль потерять такого ценного сотрудника, как вы, даже ради чьего-бы то ни было блага. В вашем кашле звучит что-то жесткое, очень неприятное, и если вы действительно думаете, что это из-за скверного направления, то я готов взять прежний курс.

Помощник горячо поблагодарил его и собрался уже дать соответствующее распоряжение, как вдруг один из людей закричал с мачты:

— Ahoy! Лодка с правого борта!

Капитан вздрогнул, точно подстреленный,

и взбежал по такелажу со своим биноклем. Он почти тотчас же спустился обратно к нам; лицо его горело от волнения и радости.

— М-р Сэмен, — воскликнул он, — здесь, среди Атлантического океана, находится маленькая лодочка с люгерным парусом[1]; на дне ее лежит какой-то несчастный. Что вы теперь скажете о моих голосах?

Сначала помощник не сказал ничего, но когда он вернулся к нам, поглядев в бинокль, каждому из нас было ясно, что его уважение к капитану сильно возросло.

— Это — чудо, сэр, — проговорил он, — и я век его не забуду. Ясно, что вы избраны свыше для это доброго дела.

Никогда не приходилось мне слышать от помощника подобных вещей, кроме одного раза, когда он после обеда вывалился через борт и завяз в илистом дне Темзы. Он сказал тогда, что его спасло провидение, но так как в то время, согласно таблице, был отлив, то по-моему, провидение было не при чем.

Сейчас он волновался не менее других, сам взял руль и направил пароход к лодке, а когда мы подошли ближе, то спустили свою шлюпку. Второй помощник капитана, я и еще трое людей прыгнули в нее и стали грести с таким расчетом, чтобы встретиться с той лодкой.

— Не обращайте внимания на лодку! Не стоит с ней возиться, — крикнул нам вдогонку капитан, — спасите только человека.

Могу сказать, что м-р Мак Миллан великолепно управлял рулем, и мы прекрасно подошли к лодке борт к борту, — лучше не надо. Двое из нас положили весла и крепко схватили ее. Мы увидели, что это обыкновеннейшая лодка, частично перекрытая; в отверстие виднелись плечи и голова какого-то мужчины; он крепко спал, и храп напоминал раскаты грома.

— Бедняга, — сказал м-р Мак Миллан, поднимаясь на ноги, — посмотрите, как он истощен.

Он схватил его за шиворот и пояс, и, будучи человеком могучего сложения, перетащил и бросил его в нашу лодку, которая подпрыгивала на волнах и терлась бортом о чужую. Тогда мы отпустили ее. Спасенный нами открыл глаза в то время, как м-р Мак Миллан переваливался с ним через скамейку и, заревев как бык, попытался перепрыгнуть обратно в свою лодку.

— Держи его! — крикнул второй помощник, — держи крепко! Он помешался, бедняга!

Судя по тому, как он дрался и орал, мы думали, что помощник прав. Это был приземистый, крепкий как железо человек; он кусался, бил ногами и руками изо всех сил, пока не удалось нам свалить его на дно, где мы его и удержали со свесившейся со скамейки головой.

— Полно, полно, бедняга, — успокаивал его второй помощник, — вы в хороших руках и спасены.

— Чорт побери! — воскликнул тот, — что это за штуки? Где моя лодка, а? Где моя лодка?!.

Ему удалось приподнять голову; когда он увидел, что его лодка летит стрелой на расстоянии двух-трех сот ярдов от нашей, то им овладел страшный гнев, и он закричал, что если м-р Мак Миллан не прикажет догонять ее, то он зарежет его.

— Мы не можем возиться с вашей лодкой, — ответил помощник, — довольно было у нас хлопот вас-то спасти.

— Какой чорт просил вас спасать меня? — ревел тот, — я заставлю вас заплатить мне за это, несчастные тупицы. Если только есть законы в Америке, вы познакомитесь с ними!

К этому времени мы уже подходили к кораблю, на котором были убавлены паруса; капитан стоял у борта и смотрел вниз на незнакомца с широкой, доброй улыбкой на лице, которая чуть не довела того до бешенства.

— Добро пожаловать, бедняга, — проговорил капитан, протягивая ему руку, как только он взобрался на борт.

— Вы — организатор этого безобразия? — свирепо спросил капитана незнакомец.

— Я вас не понимаю, — проговорил капитан с достоинством, вытягиваясь во весь свой рост.

— Вы послали своих людей утащить меня с моей лодки, пока я дремал? — проревел тот, — чорт побери! Это ли еще не по-английски сказано?

— Неужели, — спросил капитан, — неужели вы жалеете, что мы не дали вам погибнуть в вашей маленькой лодке? Я слышал сверх'ественное предупреждение взять именно это направление, чтобы спасти вас, и вот ваша благодарность!

— Вот что, — сказал незнакомец, — мое имя — капитан Наскетт, и я делаю рекордное плавание Нью-Йорк — Ливерпуль на самом маленьком судне, которое когда-либо переплывало через Атлантический океан, а вы вдруг со своей проклятой назойливостью вмешиваетесь в это дело и губите его. Если вы думаете, что я позволю вам похитить себя для того, чтобы сбылись ваши идиотские предсказания, то вы ошибаетесь. Для таких, как вы, существует закон. За похищение людей полагается наказание.

— Для чего же вы явились сюда в таком случае? — спросил капитан.

— Явился? — проревел капитан Наскетт, — какой то парень под'езжает к моей лодке с бандой уличных подонков, переодетых матросами, схватывает меня во сне, и вы меня спрашиваете, зачем я сюда явился?! Вот что, — будьте любезны на всех парусах догонять мою лодку и спустить меня в нее, и я сочту, что мы квиты, а если нет, то я пред'явлю к вам иск судебным порядком и сделаю вас в придачу посмешищем двух полушарий.

Делать было нечего. Пришлось капитану итти за этой паршивой лодкой, а м-р Сэмен, который считал, что времени и без того потеряно достаточно, напал на капитана Наскетта. Оба они в карман за словом не лезли, так что для любого матроса, который ходит в плавание, эта сцена была бы крайне поучительна. Мы подошли так близко к ним, как только позволяло наше мужество; должен сказать, что капитан Наскетт одержал верх. Это был человек саркастический. Он говорил, будто пароход для того и снаряжен, чтобы подбирать утопающих, и будто бы мы спасенные им потерпевшие кораблекрушение подонки общества, и уверял, что каждому с первого взгляда ясно, что мы вовсе не моряки; по его мнению, м-р Сэмен — мясник, унесенный морем в тот момент, когда он бродил в воде около Маргэйта для укрепления щиколоток. Много подобных вещей говорил он, пока мы гнались за его мерзкой лодкой; восхищался ее ходом, пока помощник возражал на его замечания, так что, пожалуй, наш капитан был рад даже более, чем м-р Сэмен, когда мы наконец поймали ее и водворили Наскетта во-свояси. До самого последнего момента он проявлял свою неблагодарность и, перед тем как сходить с корабля, имел дерзость подойти к капитану Брауну и посоветовать ему закрыть глаза, три раза обернуться и поймать то, что удастся.

Никогда не приходилось мне видеть капитана таким расстроенным. В ту ночь я слышал, как он говорил м-ру Мак Миллану, что если он когда-нибудь изменит направление, чтобы догонять какое-нибудь судно, то только с тем, чтобы загнать его. Люди обычно не любят рассказывать о своих сверх'естественных приключениях; ну, а капитан Браун больше всех, и даже заставил всех нас остальных молчать об этой истории. После этого, если ему и случалось брать норд-норд-вест, то он делал это весьма неохотно.

Трудно себе представить человека более огорченного, чем капитан Браун, когда он впоследствии узнал, что капитан Наскетт прибыл в Ливерпуль цел и невредим.

In Mid-Atlantic (1896)

ПОМЕШАТЕЛЬСТВО М-РА ЛИСТЕРА

Два беса владели Джемом Листером (с "Сусанны") — бес алкоголя и бес скупости. Единственно, на чем сходилась эта пара, — было стремление к бесплатной выпивке. Когда м-р Листер платил за вино, то бес скупости под видом совести проповедовал о воздержании; если же м-р Листер начинал проявлять признаки исправления под влиянием этой проповеди, то бес алкоголя посылал его бродить вокруг кабаков и выклянчивать себе рюмочку такими способами, которые, по мнению его товарищей матросов, бросали тень на весь экипаж. Не раз уже пресекалась здоровая жажда матросов, жажда, вызванная солониной, раздраженная крепким табаком, — при виде м-ра Листера, стоящего у двери с молящей улыбкой на устах в надежде, что его пригласят разделить угощение; однажды его видели — его, Джема Листера, трудоспособного матроса — с явно меркантильной целью держащим у дверей кабака чью-то лошадь под уздцы вместо конюха.

Наконец ему было поставлено на вид, что его поведение накладывает позорное клеймо на людей, которые сами не без греха, так что совсем не желают отвечать еще и за него.

Переговоры были поручены Биллю Хеншоу; речь его не оставляла желать лучшего в смысле натиска (неправильно именуемого твердостью); — что же касается непечатных выражений, то Билль впоследствии мог с удовлетворением вспоминать, что, по мнению товарищей матросов, вполне исчерпал и эту область.

— Тебе следовало бы быть членом парламента, Билль, — сказал Гарри Ли, когда тот кончил.

— На это нужны деньги, — проговорил Хеншоу и покачал головой.

М-р Листер рассмеялся старческим, но не лишенным яда, смехом.

— Вот что мы имеем тебе сказать, — вдруг снова набросился на него Хеншоу, — если я что-нибудь ненавижу, так это сочетание пьяницы со скрягой. Теперь когда ты знаешь наше мнение, тебе остается лишь начать новую жизнь.

— Пригласи нас всех в "Козел и Компас", — предложил Ли, — да вытащи несколько золотых фунтиков из тех, что ты скопил.

Мистер Листер взглянул на него с холодным презрением и, решив, что разговор угрожал окончательно сосредоточиться на его недостойной особе, отправился на палубу, где и уселся, чувствуя себя глубоко оскорбленным.

Он чуть не заплакал от бессильной злобы, когда неотступно следовавший за ним Билль разоблачил его перед одним пьяницей. Дело в том, что Листер уговорил было этого суб'екта проявить себя истинным христианином (с его, Листера, точки зрения), т.-е. угостить его рюмочкой.

Пришлось ему вернуться на борт с сухой глоткой и воспаленными глазами.

Можно с уверенностью сказать, что целый месяц после этого случая он платил за каждую рюмку вина, которую заказывал. Глаза его прояснились, цвет лица посвежел; однако, когда самодовольный Хеншоу обратил на эти факты внимание своих товарищей, всецело приписывая их своему вмешательству, то Листер встретил комплимент не так радостно, как это сделала бы особа женского пола.

Если б на пароход не поступил новый повар, то возможно, что мистер Листер постепенно изжил бы свою страсть к крепким напиткам.

Новый повар был высокий бледный молодой человек; он был так поглощен заботами о своем материальном благополучии, что естественно не мог снискать расположение своих товарищей матросов. Вскоре было замечено, что по части скупости он имел много общего с мистером Листером, вследствие чего последний, обрадовавшись, что нашел близкого по духу человека, завладел им и, несмотря на жару, большую часть времени проводил на кухне.

— Держись, брат, крепко, — внушительным тоном проговорил однажды седобородый Листер, — деньги для того и созданы, чтобы их беречь. Если не тратишь своих денег, то всегда имеешь их. Я, например, всегда копил и что же получилось в результате?

Повар, терпеливо выждав несколько минут, робко спросил его, что именно?

— Вот я сижу перед тобой, — продолжал м-р Листер, добродушно помогая повару крошить капусту, — мне шестьдесят два года, и у меня там, внизу, есть банковская книжка, в которой записано что-то около ста девяноста фунтов стерлингов.

— Сто девяносто фунтов! — воскликнул повар благоговейно.

— Не говоря уже обо всем прочем, — добавил м-р Листер, чрезвычайно обрадованный произведенным эффектом, — в общем я имею четыреста фунтов с лишним.

Повар ахнул и с осторожной решимостью отобрал у Листера капусту, считая, что столь состоятельный человек не должен заниматься такой недостойной работой.

— Как хорошо, — медленно проговорил он, — как хорошо! Вы сможете жить на эти деньги, когда состаритесь.

М-р Листер горестно покачал головой, глаза его покрылись влагой.

— Не придется мне дожить до этого времени, — с грустью сказал он, — но не говори им (он мотнул головой по направлению фордека[2]) об этом.

— Нет, нет, — пообещал повар.

— Я никогда не принадлежал к числу людей, которые любят говорить о себе, — тихим голосом продолжал мистер Листер, — ни к кому не чувствовал я еще достаточной симпатии для этого. Да-с, голубчик, — я просто коплю для кой-кого.

— А на что же вы в таком случае будете жить, когда не сможете работать? — спросил тот.

М-р Листер осторожно потянул повара за рукав и с кротостью сказал, понизив голос, как того требовала торжественность момента — У меня совсем не будет старости.

— Не будете жить! — повторил повар, с беспокойством поглядывая на лежавший около него нож, — откуда вы знаете?

— Я был в больнице, в Лондоне, — сказал м-р Листер, — даже в двух или трех, а на докторов потратил в общем столько, что и вспомнить неприятно. Все они удивляются, что я еще жив. Я так полон всяких болезней, что, по их словам, проживу не более двух-трех лет и даже могу в любой момент умереть.

— Так ведь у вас же есть деньги, — сказал повар, — отчего бы вам не бросить работу и не провести на суше закат вашей жизни? Чего ради копить деньги для родственников?

— У меня нет родственников, — возразил м-р Листер, — я одинок и предполагаю завещать свои деньги какому-нибудь симпатичному молодому человеку. Надеюсь, что они принесут ему пользу.

В голове повара пронеслись мысли столь ослепительные, что капуста, выпав из его рук в таз, обдала обоих мелкими, освежающими брызгами.

— Вы, наверное, принимаете лекарство? — спросил он наконец.

— Немножко рому, — слабым голосом ответил м-р Листер, — доктора говорят, что только этим я и поддерживаю себя. Правда, наши ребята (он опять кивнул головой по направлению фордека) обвиняют меня в том, что я принимаю его слишком много.

— Зачем обращать на них внимание? — воскликнул тот возмущенно.

— Это, пожалуй, глупо, — согласился м-р Листер, — но мне неприятно, когда мои поступки истолковываются в дурную сторону. Я стараюсь не хныкать о своих неприятностях. Сам не понимаю что побудило меня так разболтаться с тобой. Кстати, я на днях слышал, что ты ухаживаешь за какой-то барышней.

— Есть грех, — пробормотал кок, склонившись над огнем.

— И прекрасно, братец, — с жаром проговорил старик, — лучше, не свихнешься и в кабак не пойдешь;— хотя, по правде говоря, если не злоупотреблять кабаком, то это тоже вещь не плохая. Желаю тебе счастья.

Кок поблагодарил его. Ему очень хотелось знать, что за бумажку крутит в руках м-р Листер.

— Эту штучку я на днях написал, — об'яснил старик, поймав взгляд повара, — я бы показал тебе ее, если б ты обещал мне не рассказывать о ней никому и не благодарить меня.

Заинтригованный кок дал обещание, и так как старик, видимо, приписывал этому большое значение, то еще и подтвердил все это присягой собственного изготовления и притом чрезвычайной силы и торжественности.

— Ну-с, а теперь — вот!

Кок взял бумажку и принялся было читать ее, но буквы вдруг запрыгали перед его глазами. Он протер глаза и начал с начала, помедленней. Черным по белому (не считая отпечатков пальцев неопределенного цвета), после краткого упоминания о зрелом уме и твердой памяти, на бумажке было написано, что м-р Листер оставляет все свое состояние коку. Завещание было надлежащим образом засвидетельствовано и датировано. Голос кока дрожал от растроганности и волнения.

— Не знаю, чем заслужил я это, — проговорил он, — протягивая м-ру Листеру бумагу.

М-р Листер жестом руки отклонил ее.

— Держи ее при себе, — сказал он просто, — раз завещание будет у тебя, то ты будешь за него спокоен.

С этой минуты между ними возникла дружба, весьма удивившая всю команду. Кок относился к старику, как сын к отцу; благожелательность же м-ра Листера была достойна удивления. Замечено было, что он отказался от своей дурной привычки и теперь уже не околачивался возле кабаков, а заходил внутрь и пил за здоровье кока.

В течение первых шести месяцев кок, несмотря на скромные средства, не возражал против состоявшегося между ними негласного соглашения относительно порядка уплаты за выпивку м-ра Листера, но постепенно и он стал разбираться в духовном облике м-ра Листера. Облик этот был далек от идеала и полон хитрости. Когда кок узнал, что любое завещание легко может потерять силу, для чего достаточно на следующий день сделать другое, то он стал похож на сумасшедшего. Мистер Листер, оказывается, во время пребывания на суше, пользовался бесплатной квартирой и харчами у своей замужней племянницы. Кок сидел часами, стараясь придумать, как бы ему заполучить капитал, вложенный в предприятие, которое, повидимому, не приближалось к ликвидации.

— Опять у меня шалит сердце, — проговорил старик однажды вечером в Сиколе, сидя с ним вдвоем на фордеке.

— Вы слишком много двигаетесь, — ответил кок, — вы бы пошли к себе и отдохнули.

М-р Листер, который не ожидал такого совета, заерзал на стуле.

— Мне, пожалуй, лучше бы пройтись и подышать свежим воздухом, — многозначительно начал он, — дойду-ка я до "Вороного Коня" и назад. Недолго уж буду я с тобой, мой мальчик.

— Да, я знаю, — сказал кок, — это-то меня и волнует.

— Не волнуйся за меня, — проговорил тот, положив ему руку на плечо, — я этого не стою. Не огорчайся, сынок.

— Есть у меня на душе одна вещь, Джем, — сказал кок, пристально глядя в одну точку.

— Какая такая вещь? — спросил мистер Листер.

— Вы помните, как рассказывали мне о своих болях? — начал кок, не глядя на него.

Джем со стоном схватился за бок.

— И что смерть была бы облегчением, продолжал тот, — но что у вас не хватает мужества покончить с собой?

— Ну? — промычал м-р Листер.

— Это долго мучило меня, — продолжал кок с некоторой торжественностью, — я часто говорил себе: "Бедный Джем! Зачем ему страдать, если ему хочется умереть? Как это несправедливо!"

— Это, действительно, несправедливо, — согласился м-р Листер, — но что же из этого?

Тот не ответил, но, впервые подняв глаза, посмотрел на него с озабоченным выражением лица.

— Что же из этого? — многозначительно повторил м-р Листер.

— Ведь вы говорили, что хотите умереть, правда? — спросил кок, — ну, а если… если…

— Если… что?! — резко переспросил старик, — почему не говоришь ты прямо, раз начал?

— Если бы, — сказал кок, — если бы кто-нибудь, кто любил бы вас, Джем, — понимаете? — любил бы вас, — слышал бы, что вы много раз повторяете это, и видел бы, как вы страдаете и стонете, — и не мог бы ничем облегчить ваши страдания — если не считать нескольких шиллингов на лекарства и нескольких стаканов рома, — если б такой человек имел приятеля аптекаря…

— Ну и что же, — прервал его тот, бледнея.

— …Приятеля, который бы знал разные яды, — продолжал кок, — такие яды, которые можно незаметно принимать в пище; как, по-вашему, было ли бы грешно, если б такой близкий друг положил вам в пищу яд, чтобы кончились ваши страдания?

— Грешно?! — взревел мистер Листер со стеклянными глазами, — грешно! Вот что, повар…

— Ничего такого, что доставило бы ему боль, — сказал кок, — Ответьте на мой вопрос. Страдали ли вы последнее время, Джем?

— Неужели ты хочешь сказать, что…

— Ничего я не хочу сказать, — ответил повар. — Ответьте мне на вопрос: были ли у вас последнее время боли?

— Ты клал яд в мои харчи? — дрожащим голосом спросил м-р Листер.

— Ну, а если бы так? — проговорил кок с упреком в голосе, — неужели вы хотите сказать, что были бы недовольны?

— Недоволен?! — убежденным тоном воскликнул м-р Листер, — недоволен? Да я бы добился, чтобы тебя повесили!

— Но вы же сами говорили, что хотите умереть, — удивился кок.

М-р Листер разразился необычайно внушительной руганью.

— Тебя бы повесили, — повторял он угрожающе.

— Меня? — невинно спросил повар, — да за что же?

— За то, что ты отравлял меня, — продолжал обезумевший м-р Листер. — Неужели ты надеешься обмануть меня своими обиняками? Ты думаешь, я тебя насквозь не вижу?!

Тот сидел с таинственной улыбкой сфинкса на устах.

— Докажите, — пригрозил он. — Ну, а если бы кто-нибудь давал вам яд, то хотели бы вы принять какое-нибудь противоядие?

— Я бы охотно выпил целый штоф противоядия, — лихорадочно воскликнул м-р Листер.

Кок сидел в глубокой задумчивости, старик с волнением наблюдал за ним.

— Жаль, что вы так непостоянны, Джем, — сказал он наконец, — но это, конечно, ваше дело. Однако, лекарство это очень дорогое.

— Сколько? — спросил тот.

— Они продают не больше, чем на два шиллинга в один прием, — ответил кок, стараясь говорить небрежным тоном, — но еслиб вы дали мне деньги, то я сейчас сбегал бы к аптекарю и купил бы первую порцию.

На лице м-ра Листера ясно отражались следы борьбы противоположных чувств, которые тщетно старался расшифровать кок. Наконец он медленно вытащил из брючного кармана деньги и передал их коку.

— Я сейчас же пойду, — с жаром проговорил последний, — и никогда больше не буду верить слову человека, Джем.

Он весело взбежал на палубу; спустившись на берег, он "на счастье" плюнул на обе монеты и спустил их в карман. А внизу, в баке, сидел м-р Листер, подперев лицо руками, полный бешенства и страха.

Кок не особенно стремился к обществу, поэтому он пропустил два кабака, в которых находились остальные члены команды, и выпил на радостях, забежав на обратном пути, после того, как купил детский порошок, с которого снял этикетку. По гулу голосов, доносившихся с фордека, он понял, что экипаж уже вернулся.

При приближении кока говор сразу прекратился, три пары глаз в угрюмом молчании уставились на него.

— В чем дело? — спросил он.

— Что ты сделал с бедным стариком Джемом? — строго спросил Хеншоу.

— Ничего, — кратко ответил кок.

— Ты его не отравил? — спросил Хеншоу.

— Конечно, нет! — воскликнул тот.

— По его словам, ты сам сознался ему в этом, — сказал Хеншоу, — он говорит, что дал тебе два шиллинга на лекарство. Ну, а теперь уж все равно поздно.

— Что?! — пробормотал кок.

Он с волнением окинул взглядом людей. Все были мрачны, и молчание их становилось тягостным.

— Где он? — спросил кок.

Хеншоу обменялся взглядом с остальными.

— Он сошел с ума, — медленно проговорил он.

— Сошел с ума? — повторил кок с ужасом и, заметив отвращение товарищей, отрывочно рассказал им, каким образом оказался он жертвой Листера.

— Ну, как бы там ни было, — сказал Хеншоу, когда он кончил, — теперь ты доигрался. Он совсем рехнулся.

— Да где же он? — спросил кок.

— Там, куда тебе не войти, — медленно проговорил тот.

— На том свете? — робко спросил несчастный.

— Нет, в капитанской каюте, — пояснил Ли.

— Га! И туда-то мне, по вашему мнению, не войти? — воскликнул кок, поднимаясь, — я его живо оттуда вытащу.

— Оставь его лучше в покое, — сказал Хеншоу, — он так буянит, что мы ничего не можем с ним поделать, — поет, хохочет и плачет, — я был уверен, что он отравлен.

— Клянусь, что я ему ничего не сделал, — сказал повар.

— Ну, во всяком случае он из за тебя сошел с ума, — возразил Хеншоу, — а когда вернется капитан и увидит его в своей постели, то будет скандал.

— Так помогите мне сделать так, чтобы он не увидел его там, — сказал кок.

— Я не хочу впутываться в это дело, — ответил Хеншоу, покачав головой.

— И не думай даже, Билль! — посоветовали остальные.

— Прямо не знаю, что скажет капитан, — сказал Хеншоу, — но во всяком случае это будет сказано тебе, а не нам.

— Я пойду и вытащу его, будь он хоть трижды сумасшедшим, — об'явил кок, сжав губы.

— Тебе придется нести его, — сказал Хеншоу. — Я тебе, кок не желаю зла, так что, пожалуй, посоветую убрать его, пока не вернулся капитан или штурман. Если б я был на твоем месте, я знал бы, что нужно сделать.

— А что именно? — спросил кок, еле переводя дыхание от волнения.

— Я бы натянул ему на голову мешок, — внушительным тоном посоветовал Хеншоу, — иначе он будет кричать, как чорт, когда ты к нему притронешься, и поднимет всех на берегу. Кроме того, благодаря мешку у него руки будут связаны.

Кок горячо поблагодарил его и, схватив мешок, бросился на палубу.

Это послужило сигналом м-ру Хеншоу и его друзьям для столь спешных приготовлений ко сну, что они почти носили характер паники.

Кок, бегло взглянув на берег, беззвучно спустился вниз с мешком в руках, нащупывая в темноте дорогу к каюте капитана.

Звук глубокого и ровного дыхания успокоил его. С излишней торопливостью раскрыл он мешок и приподнял голову спящего.

— Э! Что-о-о? — пробормотал сонный голос.

В тот же миг кок набросил на него мешок

и, схватив свою жертву за середину, попытался стащить ее с койки, не взирая на ее полузаглушенные крики. В эти критические минуты кок имел все основания предполагать, что он поймал сороконожку.

— Смирно! — крикнул он запыхавшись, — я не сделаю тебе больно.

Ему наконец удалось стащить свою ношу с койки и дотащить ее до трапа. Здесь ему пришлось остановиться, так как ноги, зацепившись за обе стенки узкого прохода, упрямо отказывались двигаться, а из верхнего конца раздалось злобное мычанье. Четыре раза удавалось измученному коку, взваливши ношу на плечо, протащить ее немного вверх по трапу, и все четыре раза его поклажа, извиваясь, сползала вниз. Потеряв голову от страха и бешенства, кок сделал было пятую попытку, как вдруг сверху раздался удивленный возглас штурмана, гневно требующего об'яснения.

— Какого дьявола ты тут делаешь? — воскликнул штурман.

— Все в порядке, сэр, — ответил запыхавшийся кок, — старый Джем хватил лишнего и полез на корму, а я тащу его опять на бак.

— Джем?! — удивился штурман, — да вот же он сидит на решетке. Мы с ним вместе шли с берега.

— Сидит?! — с ужасом переспросил кок, — сидит… о боже!..

Он стоял, прижав к стене свою извивающуюся жертву, и с отчаянием смотрел на штурмана.

— Боюсь, что я ошибся, — проговорил он дрожащим голосом.

Штурман зажег спичку и посмотрел вниз.

— Сними-ка этот мешок, — строго приказал он.

Кок поставил свою жертву на ноги и дрожа взбежал по трапу вверх, к тому месту, где стоял шкипер. Последний зажег новую спичку; оба они стояли и с затаенным дыханием следили за извивающимся, странным существом внизу, которое постепенно высвобождалось из-под мешка. При четвертой спичке оно освободилось совершенно, и перед ними предстало побагровевшее лицо капитана "Сусанны".

Меньше секунды смотрел на него кок, потерявший от ужаса дар слова, и потом с безнадежным стоном, спрыгнул на берег и помчался со всех ног бежать от преследовавшей его взбешенной жертвы.

Так как кока не оказалось на лицо к моменту отчаливания, то капитан, не желая разлучать таких нежных друзей, по настойчивой просьбе взволнованной команды, отправил мистера Листера на поиски его.

The Madness of Mr. Lister (1905)

В ПАВЛИНЬИХ ПЕРЬЯХ

Шкипер "Сары Джен" исчез два дня тому назад, и все, кроме юнги, чьим мнением никто не интересовался, — были чрезвычайно обрадованы этим обстоятельством. Дважды уже случалось шкиперу опаздывать к отходу вверенного ему судна; его образ жизни отличался, мягко выражаясь, некоторой нерегулярностью, так что наконец начальством было приказано считать следующую подобную отлучку последней. Должность у шкипера была хорошая, и его помощник мечтал о ней взамен своей, на которую в свою очередь метил квалифицированный матрос Тэд Джонс.

— Еще два часа, — об'яснил взволнованный помощник столпившейся у борта команде, — и я вывожу шхуну.

— Это можно будет сделать даже раньше, чем через два часа, — заметил Тэд, перегнувшись через борт и рассматривая воду, которая медленно поднималась над илистым дном[3], интересно, куда девался старикашка.

— Не знаю, да и не интересуюсь, — ответил помощник, — поддержите меня, ребята, и всем нам будет лучше. М-р Пирсон[4] ясно сказал прошлый раз, что если шкипер еще раз опоздает на шхуну к отчаливанию, то больше он на ней не поедет, и в присутствии старика велел мне никогда не ждать лишней минуты, а отправляться без него.

— Старый дурак, — вставил второй матрос Билль Лок, — никто о нем плакать не будет, кроме мальчишки, — он уже с утра волнуется, а за обедом имел такой печальный вид, что я его пнул ногой, чтобы хоть немного развеселить его. Вон он, полюбуйтесь-ка!

Помощник бросил презрительный взгляд по направлению юнги и тотчас же отвернулся. Мальчик, не желая быть центром внимания, спрятался за брашпиль и, вытащив из кармана какое-то письмо, в четвертый раз перечитал его.

"Милый Томми", — гласило оно, — "беру перо, чтобы сообщить тебе, что я нахожусь здесь и не могу выйти по той причине, что вчера вечером проиграл в криббедж 2 мою одежу и деньги, и все. Не говори об этом ни одной живой душе, так как помощник метит на мое место, а собери мне какую-нибудь одежу и принеси ее сюда, не говоря никому ни слова.

О носках не беспокойся, так как они на мне. Голова так болит, что на сем кончаю. Твой любящий дядя и капитан

Джо Бросс.

P. S. Смотри, чтобы помощник не видел тебя, когда ты пойдешь, а то не пустит".

— Еще два часа, — вздохнул Томми, засовывая письмо обратно в карман, — как же мне достать одежу, когда она у всех заперта? А тетя еще наказывала, чтобы я заботился о нем и не давал бы ему попасть в беду…

Томми сидел, обдумывая положение; через некоторое время команда "Сары Джен" отправилась на берег, чтобы воспользоваться приглашением помощника выпить рюмочку. И тогда Томми осторожно спустился в каюту. Он решил сделать еще одну последнюю попытку, но единственные предметы из носильного платья, бывшие на виду, принадлежали миссис Бросс, которая до этого последнего плавания всегда ездила на шхуне для присмотра за ее капитаном. На эти вещи уставился теперь Томми.

— Возьму-ка я их, да попробую обменять на мужские, — вдруг решил он и тотчас же сорвал вещи с вешалки, — капитан ничего не будет иметь против, — добавил он, торопливо свертывая все в пакет и заталкивая его вместе с ковровыми ночными туфлями капитана в старый мешок из-под сухарей. Взвалив его на плечи и осторожно поднявшись на палубу, он сошел на берег и рысью побежал по указанному в письме адресу. Это было далеко от берега, а мешок казался ему тяжелым. Первая попытка обмена оказалась небезопасной. Владелец ломбарда только-что получил от полиции предостережение и был настроен строго и подозрительно, так что мальчик поспешил схватить свой узел и уйти подобру, поздорову. Сильно взволнованный, он быстро шел вперед, пока его взгляд не упал на стоящего за прилавком добродушного и, повидимому, благожелательного булочника.

— Извините, пожалуйста, сэр, — начал Томми, входя в булочную и опуская мешок на стойку, — нет ли у вас старой, ненужной одежды?

Булочник повернулся к полке, выбрал черствую булку и, разрезав ее на две части, протянул одну из них мальчику.

— Мне не нужно хлеба, — с отчаянием проговорил Томми, — мама только что умерла, а папе нужно траурное платье для похорон; у него есть один хороший костюм, и если б удалось мамины вещи обменять на старое мужское платье, то он продал бы его и устроил бы похороны на эти деньги.

Он высыпал содержимое на прилавок; только что вошедшая в лавку жена булочника принялась рассматривать их не без благосклонности.

— Бедный мальчик, ты потерял свою мать, — сказала она, разбирая вещи, — это хорошая юбка, Билль.

— Да, мэм, — горестным голосом произнес Томми.

— А отчего она умерла? — просил булочник.

— От скарлатины, — ответил Томми со слезами, назвав единственную болезнь, которую он знал.

— Скар… Убери эти вещи!! — заревел булочник, сбрасывая их на пол и убегая вслед за женой на другой конец лавки, — убери их сию минуту, разбойник!

Он кричал так громко и повелительно, что мальчик, не пытаясь даже уговорить его, быстро втолкал вещи обратно в мешок и исчез. Убегая, он взглянул на часы и приобрел такой же панический вид, какой только что был у булочника.

— Нельзя больше терять времени, — думал он, прибавляя шагу, — или старик оденет эти вещи, или останется там, где сейчас находится.

Он добежал до указанного дома, еле переводя дыхание и остановился при виде сидящего на пороге человека в старой, просаленной одежде, с видимым удовольствием покуривавшего глиняную трубку.

— Капитан Бросс здесь? — с трудом проговорил запыхавшийся мальчик.

— Он наверху, — с усмешкой ответил тот, — сидит в рубище и пепле, — да и то пепла на нем больше, чем рубища. Что, ты принес ему одежду?

— Вот что, — сказал Томми, опускаясь на колени и раскрывая мешок, совсем как опытный торговец в разнос, — дайте мне в обмен на это какой-нибудь старый костюм, но только поскорее! Смотрите, какое прелестное платье!

— Чорт побери! — протянул тот, рассматривая вещи, — у меня ничего нет, кроме того, что на мне. За кого ты меня принимаешь? За герцога, что ли?

— Ну, достаньте мне откуда-нибудь, — сказал Томми, — иначе капитану придется выйти в этом платье, а это ему, наверное, не понравится.

— Интересно, как он будет в нем выглядеть, — заметил парень, оскалив зубы, — чорт меня подери, если я не пойду взглянуть на него.

— Достаньте мне одежду, — взмолился Томми.

— Я бы не достал тебе одежды даже за пятьдесят фунтов, — строго ответил тот, — какое имеешь ты право портить людям удовольствие? Поди, поди, покажи капитану, что ты принес для него, — мне хочется послушать, что он скажет. Он и так уже здорово ругается с десяти часов утра сегодня, но для такого случая, наверное, выразится как-нибудь совсем необыкновенно.

Он пошел по деревянной лестнице, указывая дорогу измученному мальчику, и вошел в грязную каморку на самом верху. Там и сидел, не желая никого видеть, шкипер "Сары Джен", одетый лишь в пару носков и старый номер газеты.

— Капитан, — сказал трактирный слуга, взяв у юнги мешок с вещами, — этот молодой человек принес вам одежду.

— Почему ты не пришел раньше? — прорычал шкипер, развлекавшийся чтением объявлений на себе.

Слуга полез рукой в мешок и вытащил из него вещи.

— Как вы их находите? — спросил он с интересом.

Шкипер попытался было ответить ему, но, к счастью, язык отказался служить ему и присох к гортани; мозг его горел площадной бранью, но выхода она не могла найти.

— Ну, скажите же хоть спасибо, раз ничего другого не можете придумать, — посоветовал его мучитель, не теряя надежды на развлечение.

— Ничего другого я не мог принести, — торопливо об'яснил Томми, — все вещи заперты. Я хотел обменять эти, но меня чуть не арестовали. Одевайтесь, да поскорее!

Шкипер провел языком по засохшим губам.

— Помощник отчалит, как только поднимется вода, — продолжал Томми, — оденьте эти вещи — и его игра будет испорчена. Сейчас идет дождичек, никто вас не увидит, а там попросите кого-нибудь из людей одолжить вам одежду.

— Правильно, капитан! — подтвердил слуга, — накажи меня бог, если все не влюбятся в вас.

— Скорее, — торопил Томми, приплясывая от нетерпенья, — скорее!

Шкипер стоял с бессмысленными, обалдевшими глазами, а оба ассистента одевали его, ссорясь из-за разных деталей по мере работы.

— Его нужно затянуть, говорят тебе, — горячился слуга.

— Нельзя его затягивать, раз нет корсета, — презрительно возразил Томми, — пора бы вам знать это.

— Да неужели? — передразнил его тот, — ты больно много знаешь для своего возраста. Ну, так затяни его веревкой.

— Некогда ждать веревки, — сказал Томми, приподнимаясь на цыпочки, чтобы завязать ленты чепчика на шкипере, — ну, а теперь обмотайте ему подбородок шарфом, чтобы не видно было бороды, и наденьте на него эту вуаль. Счастье еще, что он безусый.

Исполнив приказание, слуга отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться произведением своих рук.

— Право, хотя не мне бы говорить это, вы— прелесть, одобрительно заметил он, — а теперь возьми его, парень, под руку. Идите задворками, и если кто на вас посмотрит, называй его мамашей.

Оба отправились после того, как слуга, реалист по природе, сделал попытку поцеловать шкипера на пороге. К счастью, лил дождь, и, хотя на странную пару и смотрели с любопытством, все же она благополучно достигла пристани, как раз в тот момент, когда шхуна начинала отталкиваться от берега. Увидя это, шкипер подобрал юбки и бросился бежать.

— Эй, — кричал он, — подожди-и-те минуту!

Помощник бросил на необычайную фигуру взгляд, полный изумления, и отвернулся, но в этот момент нос шхуны оказался на расстоянии прыжка от пристани, и дядя с племянником, движимые одним импульсом, прыгнули и очутились на палубе, целы и невредимы.

— Почему вы не задержались, когда я вам кричал? — свирепо спросил шкипер.

— Почем я знал, что это вы? — огрызнулся помощник, понимавший, что игра его проиграна, — я думал, что это российская императрица…

Шкипер молча смотрел на него.

— Если б вы меня послушались, — продолжал помощник, усмехаясь не без злости, — то так бы и ходили всегда. Никогда у вас не было такого прекрасного вида в другой одежде.

— Я хочу одолжить у вас одежу, Боб, — сказал шкипер, в упор смотря на него.

— А где ваша? — спросил тот.

— Не знаю, — ответил шкипер, — со мной прошлой ночью случился припадок, и когда я проснулся сегодня утром, то одежды моей уже не было. Верно кто-нибудь воспользовался моим беспомощным состоянием и взял ее.

— Очень возможно, — согласился помощник и отвернулся, чтобы отдать какое-то распоряжение команде, возившейся с парусами.

— Старина, где твоя?.. — спросил шкипер.

— Почем я знаю? — возразил помощник и снова занялся командой.

— Я хочу сказать, где твои вещи? — пояснил шкипер, начинавший терять самообладание.

— Ах, моя одежда? — сказал помощник, — откровенно говоря, я не очень-то люблю одалживать свое платье. Я человек брезгливый. К тому же, у вас ведь может и в моих вещах случиться припадок.

— Вы отказываетесь одолжить их мне? — переспросил шкипер.

— Да, — повторил помощник, нарочно говоря громким голосом, и многозначительно подмигивая команде, которая прислушивалась к их разговору.

— Отлично, — сказал шкипер, — Тэд, поди сюда. Где твоя вторая смена?

— Я очень сожалею, сэр, — проговорил Тэд, смущенно переминаясь с ноги на ногу, и для смелости поглядывая на помощника, — мои вещи не подходят господам, сэр.

— Об этом предоставь судить мне, — резко прервал его шкипер, — тащи их сюда.

— Откровенно говоря, сэр, — проговорил Тэд, — я — как г. помощник. Я бедный матрос, но не одолжил бы своей одежи самой королеве Англии.

— Тащи сюда одежду, — проревел шкипер, срывая с себя чепец и бросая его на палубу, — немедленно тащи ее сюда! Неужели ты воображаешь, что я так и останусь в этих юбочках?

— Да ведь одежа моя, — пробормотал Тэд упрямо.

— Хорошо, в таком случае я попрошу Билля, — сказал шкипер, — но имей в виду, голубчик мой, что ты мне за это заплатишь. Билль — единственный порядочный человек на этой шхуне. Дай руку, Билль, старичина!

— Я — с ними за одно, — пробурчал Билль, отворачиваясь.

Шкипер, закусив губу, повернулся от одного к другому и затем, ругаясь, направился на нос. Но не успел он дойти до фордека, как Билль и Тэд нырнули вниз на его глазах, и когда он спустился в бак, то они уже сидели рядышком на своих ящиках и смело смотрели ему в глаза. Они остались глухими к мольбам и угрозам; обезумевшему шкиперу пришлось в конце концов вернуться на палубу в тех же ненавистных юбках.

— Почему бы вам не пойти прилечь, — посоветовал помощник, — я пришлю вам чашку хорошего горячего чаю. Вы доведете себя до истерики, если не успокоитесь.

— Если вы будете со мной разговаривать, то я проломлю вам башку, — пригрозил шкипер.

— Ну, куда вам? — добродушно возразил помощник, — до этого вы еще не доросли. Поглядите-ка на того молодчика, вот там.

Шкипер взглянул по указанному направлению и, побагровев от бешенства, свирепо пригрозил кулаком какому-то человеку с седыми бакенбардами, который стоял на мостике проходящего парохода и посылал ему, шкиперу, бесчисленное количество воздушных поцелуев.

— Правильно, — проговорил помощник одобрительно, — не следует поощрять их. Любовь с первого взгляда не достойна вознаграждения.

Шкипер, невыразимо страдая от обуревавших его чувств, пошел к себе, а команда, желая удостовериться, что он больше не поднимется, прождала несколько минут и затем осторожно пробралась к помощнику.

— Если б нам только удалось довезти его до Бэттлси в этом виде, то все было бы хорошо, — сказал последний, — вы, ребята, держитесь за меня. У него на шхуне есть только шляпа и ночные туфли. Выбросьте все иголки, какие вам только попадутся, за борт, — а то он попытается сшить себе костюм из чего-нибудь в роде старого паруса. Если бы мы только довезли его в таком виде до м-ра Пирсона, то было бы весьма недурно.

Пока на палубе принимались эти меры, внизу шкипер и юнга обсуждали другое. Различные проекты капитана, имевшие целью овладение одеждой его людей, были забракованы юношей как противозаконные и, что еще хуже, невыполнимые. В течение нескольких часов изыскивали они выход из положения, но в конце концов дело свелось к обсуждению низости команды; шкипер, голова которого все еще болела после вчерашних излишеств, впал под конец в состояние мрачного отчаяния и погрузился в молчание.

— Клянусь Юпитером, Томми, я что-то придумал, — воскликнул он вдруг, подскакивая и ударяя по столу кулаком, — где твой второй костюм?

— Да ведь он же не больше этого, — сказал Томми.

— Ты его принеси, — приказал шкипер, многозначительно тряхнув головой. — Так… а теперь ступай в мою каюту и сними с себя этот.

Удивленный Томми повиновался, в полной уверенности, что его родственник с горя лишился рассудка, и через несколько минут появился вновь, закутанный в одеяло, со своим платьем под мышкой.

— Ты понимаешь, что я сейчас буду делать? — спросил шкипер с блаженной улыбкой на устах.

— Нет.

— В таком случае принеси мне ножницы. Понял теперь?

— Разрежете оба моих костюма и сделаете из них один большой для себя? — угадал остолбеневший от ужаса Томми. — Ой, не надо! Оставьте…

Шкипер нетерпеливо отстранил его, взял ножницы, разложил вещи на столе и несколькими взмахами разрезал их на составные части.

— А в чем же я-то буду ходить? — спросил Томми, начиная хныкать, — об этом вы и не подумали.

— В чем ты будешь ходить, эгоистичный поросенок? — строгим тоном сказал шкипер, — всегда думаешь только о себе. Поди, принеси ниток и иголок, и если будешь хорошим мальчиком, то я сошью тебе что-нибудь из остатков.

— Нету иголок, — прохныкал Томми после длительных поисков.

— Так поди и принеси мне ящик с парусными иглами, — сказал капитан, — смотри, чтобы тебя никто не видел. И ниток.

— Почему же вы меня не послали, когда мой костюм еще не был изрезан? — простонал Томми, — мне неприятно итти в одеяле. Они засмеют меня.

— Иди сию минуту! — рявкнул шкипер и, повернувшись к нему спиной, принялся, насвистывая, раскладывать на столе куски сукна.

— Смейтесь, смейтесь, голубчики, — злорадно проговорил он, услышав взрыв хохота, который приветствовал появление Томми на палубе, — дайте срок.

Ему пришлось подождать минут двадцать, по истечении которых Томми, скатившись с трапа, ввалился в каюту, наступая на одеяло.

— Ни одной иголки нет на шхуне, — проговорил он торжественно, поднимаясь на ноги и растирая голову, — я искал везде.

— Что?! — проревел шкипер, быстро пряча куски сукна, — эй, эй, Тэд.

— Есть, есть сэр! — ответил Тэд, спускаясь.

— Мне нужна парусная игла, — бойко начал шкипер, — у меня в юбке дыра.

— Я вчера сломал последнюю, — ответил Тэд с недоброй улыбкой.

— Ну, тогда какую-нибудь другую иголку, — сказал шкипер, стараясь скрыть свое волнение.

— По моему, на всей шхуне нет ни иголок, ни ниток, — ответил Тэд, исполнивший предусмотрительное распоряжение помощника, — я вчера еще сказал об этом помощнику.

Шкипер опять погрузился в глубины отчаяния. Отпустив Тэда знаком руки, он сел на край ящика, отдавшись мрачным думам.

— Жаль, что вы всегда так торопитесь, — сказал Томми, — мстительно фыркая, — нужно было удостовериться, что иголки есть, прежде, чем портить мою одежду. Теперь нас тут двое шутов гороховых.

Шкипер "Сары Джен" оставил эту дерзость без внимании. В минуты глубокого отчаяния человеческий ум, естественно обращаясь к серьезным вещам, пытается использовать создавшееся положение для нравоучения. Просветленный страданием и разочарованием, шкипер всадил правую руку в карман, который ему не сразу удалось найти, и, ласково приказав завернутому в одеяло мальчику сесть, начал:

— Вот видишь, чем кончается страсть к вину и картам, — произнес он грустно, вместо того, чтобы стоять у руля, перегоняя все суда по реке, я прячусь здесь как… как…

— Как актриса, — подсказал Томми.

Шкипер окинул его взглядом с головы до ног. Томми, не чувствуя за собой вины, прямо смотрел ему в глаза.

— Если когда-нибудь, — продолжал шкипер, ты хотел бы выпить лишнее и остановился бы с кружкой пива на пол-дороге и вспомнил бы обо мне, как я сидел тут в этом позорном виде, что бы ты сделал?

— Не знаю, — проговорил Томми, зевая.

— Что бы ты сделал? — повторил шкипер с особой торжественностью.

— Верно, рассмеялся бы, — сказал Томми, подумав.

Звук ловкой пощечины огласил каюту.

— Ты противоестественный, неблагодарный маленький червяк, — свирепо проговорил шкипер, ты не достоин иметь доброго, хорошего дядю, который так о тебе заботится.

— Очень он мне нужен, — буркнул Томми, всхлипывая и осторожно ощупывая ухо, — вы вообще-то больше сейчас смахиваете на тетю, чем на дядю.

Пустив эту меткую стрелу, он скрылся, окруженный развевающимся одеялом, а шкипер, не-хотя отказавшись от желания содрать с него шкуру живьем и затем выбросить его за борт, — снова сел на свое место и зажег трубку.

Когда они вышли в открытое море, шкипер поднялся на палубу и, большим усилием воли игнорируя улыбки команды и насмешки помощника, взялся за командование. Единственное изменение, которое он произвел в своем наряде, было появление на его голове шляпы вместо дамского чепца, и в таком виде работал он, а несчастный Томми скакал по палубе в своем одеяле.

Три дня плавания прошли, как тяжелый сон. Взгляд шкипера был полон такого вожделения, что матросы, проходя мимо него, инстинктивно придерживали свое нижнее белье и проверяли застежку курток. Ему мерещилось на гроте пиджаки, на бом-кливере брюки, и к концу плавания он даже стал заговариваться о синих и серых шевиотах[5]. Забыв о славе, он решил войти в порт Бэттлси ночью, но не тут-то было. Ветер спал и солнце было высоко, когда они увидели серое побережье Бэттлси на штирборте.

Шкипер управлял рулем, но когда до порта оставалась одна миля, рука его ослабела и он стал оглядываться во все стороны, с волнением ища глазами помощника.

— Где Боб? — крикнул он наконец.

— Он очень болен, сэр, — ответил Тэд, покачав головой.

— Болен? — воскликнул удивленный шкипер, — ну-ка, стань сюда на минуту!

Передав ему руль, шкипер подобрал юбки и побежал вниз. Помощник полулежал, полусидел на своей койке и тяжело стонал.

— В чем дело? — спросил шкипер.

— Я умираю, — ответил помощник, — меня всего скрутило, я не могу выпрямиться.

Шкипер прочистил глотку.

— Вам нужно раздеться и полежать немножко, — сказал он участливо, — позвольте мне помочь вам.

— Нет— не-е беспокойтесь, — простонал помощник.

— Никакого беспокойства, — дрожа, проговорил шкипер.

— Нет, я не разденусь, — слабым голосом произнес помощник, — я всегда хотел умереть одетым. Может быть, это глупо, но ничего не поделаешь.

— Твое желание когда-нибудь исполнится, не беспокойся, подлый негодяй, — проревел измученный шкипер, — ты притворяешься, для того чтобы я ввел шхуну в порт.

— А почему бы вам не ввести ее? — спросил помощник с видом невинного удивления, — это ваша обязанность, как капитана. Советую вам подняться наверх. Здесь дно постоянно меняется.

Шкипер, сдерживая себя сверхчеловеческим усилием, поднялся на палубу и, взявшись за руль, обратился к команде с речью. Он с чувством говорил о послушании, которое люди должны оказывать своему начальству и об их нравственной обязанности одалживать последнему свои штаны, буде у него в таковых окажется нужда. Он остановился на ужасных наказаниях, кои присуждаются за бунты, и ясно доказал, что появление капитана в порту в юбке по их вине будет считаться самым злостным видом бунта. Затем он послал их вниз за одеждой, но они долго не возвращались, самому посредственному уму было бы ясно, что они и не думали принести ее. Между тем портовая бухта уже ширилась перед ними.

На набережной стояло два-три человека, когда к ней приблизилась "Сара Джен". К тому же времени, когда она подошла к крайнему маяку, их было уже два-три десятка, и это число увеличивалось приблизительно в пропорции три человека на каждые пять ярдов, которые делала шхуна. Добросердечные, гуманные люди, не желавшие, чтобы их друзья пропустили столь редкое и дешевое зрелище, давали маленьким мальчишкам пенни, чтобы они сбегали за друзьями, что исполнялось неохотно; а к тому времени, когда шхуна дошла до своей стоянки, большая часть населения порта выглядывала друг у друга из за плеч и окликала шкипера глупыми и шутливыми вопросами.

Известие дошло и до владельца шхуны, который прибежал к пристани в тот момент, когда шкипер, невзирая на горячие протесты публики, собирался спуститься вниз.

М-р Пирсон был человек полный, и казалось, что он лопнет от злости по дороге в порт, но когда он увидел зрелище, то им овладел припадок безудержного веселья. Три толстяка служили ему подпорами, и чем свирепее выглядел шкипер, тем труднее становилась их задача. В конце концов м-ру Пирсону, ослабевшему от хохота и продолжавшему истерически смеяться, помогли взобраться на палубу шхуны, откуда он последовал за шкипером вниз и дрожащим от избытка чувств голосом потребовал у последнего об'яснений.

— В жизни своей не видел я подобного чудесного зрелища, Бросс, — сказал он, когда тот кончил, — ни за что на свете не хотел бы я его пропустить. Всю эту неделю у меня было скверное настроение, а теперь мне стало легче. Не говорите глупостей об увольнении. Я бы вас после этого не хотел потерять ни за какие блага, но если вы предпочитаете иметь другого помощника и другую команду, то сделайте одолжение, пожалуйста. Если б только вы согласились дойти до моего дома и показаться миссис Пирсон, развлечь ее после болезни, то я охотно дал бы вам пару фунтов стерлингов. Одевайте же чепчик и — пошли!..

In Borrowed Plumes (1896)

ХИТРОСТЬ

— Хитрость, — начал ночной сторож, бесстрастно покуривая свою трубку, — хитрость есть дарование, из которого не всегда можно извлечь пользу. Приходилось мне на моем веку не раз встречаться с хитрыми людьми; могу, однако, без преувеличения сказать, что ни одному из них не принесла счастья встреча со мной.

Он медленно встал с ящика, на котором сидел, забил каблуком мешавший ему конец ржавого гвоздя и, вновь усевшись на свое место, заметил, что гвоздь казался ему занозой, и поэтому он не обращал на него особого внимания.

— Не одного хитреца удалось мне в свое время поразить, — медленно продолжал он. — Когда мне случается встречаться с хитрецом, то первым долгом я стараюсь казаться глупее, чем это есть на самом деле.

Он остановился и пристально уставился на что-то глазами.

— Глупее, чем я выгляжу, — проговорил он и вновь остановился.

— Глупее, чем я кажусь, — продолжал он, обдумывая каждое слово. — Обычно я этим хитрецам не мешаю хитрить до той точки, когда, бывало, увижу, что с меня довольно, и тогда разом набрасываюсь на них и сбиваю их с панталыку. Ни одному из них не удалось одурачить меня, кроме моей жены, и то только до нашей женитьбы. А уж две ночи спустя она, обыскивая карманы моих брюк, налетела на крючок для рыбной ловли, и после этого случая я мог бы спокойно держать там золотые горы, — если б они у меня были. Правда, то, что люди называют "медовым месяцем", было у нас несколько омрачено, но в дальнейшей супружеской жизни это оказалось полезным для меня.

Хуже всего влетает тому человеку, который вдруг, без привычки, берется хитрить. Никогда не приходилось мне видеть, чтобы это кончалось благополучно. Могу рассказать вам один случай, который подтвердит истинность моих слов.

С тех пор прошло уже несколько лет. Случилось это с одним моим товарищем-моряком, Чарли Тэггом. Очень солидный парень был. Чересчур солидный на вкус наших ребят. Это-то и сблизило нас.

Он за несколько лет уже начал копить деньги для женитьбы. Пытались мы отговорить его, но безуспешно. Почти каждый пенни своего заработка он откладывал и отдавал своей невесте на хранение, так что к тому времени, о котором я рассказываю, у нее было семьдесят два фунта стерлингов[6] его денег и семнадцать фунтов шесть шиллингов своих.

И тогда случилась история, которая на моих глазах не раз уже приключалась с моряками. В Сиднее его закрутила другая девчонка, — он стал с ней гулять и не успел опомниться, как сделал и ей предложение.

То обстоятельство, что расстояние от Сиднея до Лондона очень велико, было ему на пользу; он был обеспокоен лишь одним, удастся ли ему выманить у лондонской невесты Эммы Кук семьдесят два фунта, необходимые для женитьбы на другой.

Весь наш обратный путь в Англию промучился он этой мыслью, так что к тому времени, когда мы вошли в устье Темзы, голова его положительно шла кругом.

Эмма Кук держала деньги в банке, чтобы завести торговлю после того, когда они с Чарли поженятся.

Как только корабль стал на якорь, Чарли отправился в Поплар, где она жила. Пошел пешком, чтобы иметь время для обдумывания, но так как он по дороге наскочил на двух вспыльчивых старых джентльменов и чуть не попал под кэб с белой лошадью и рыжим возницей, — то ему и не удалось ничего хорошего придумать.

Когда он вошел к Кукам, сидевшая за чайным столом, семья так обрадовалась ему, что Чарли стало еще более неловко. Миссис Кук, которая уже почти кончила чай, дала ему свою собственную чашку, и сказала, что видела его во сне в позапрошлую ночь, а м-р Кук нашел Чарли настолько похорошевшим, что не узнал бы его при случайной встрече.

— Я прошел бы мимо него на улице, — уверял м-р Кук, — никогда не видал я подобной перемены!

— Это будет красивая пара, — сказала его жена сидевшему возле Эммы молодому человеку, имя которого было Джордж Смит.

Чарли Тэгг набил себе полный рот хлебом с маслом, не зная, с чего начать речь. Чтобы соблюсти видимость приличия, он под столом пожал руку Эммы, не переставая ни на одну минуту думать о той девушке, которая ждала его за много тысяч миль от Англии.

— Ты приехал как раз в удачный момент, — сказал старик Кук, — если б ты и постарался, то не мог бы выбрать лучшего дня.

— Чей-нибудь день рождения? — спросил Чарли, через силу улыбаясь.

Старик покачал головой.

— Мое рожденье, правда, как раз в будущую среду, — сказал он, — спасибо тебе, что не забыл. Нет, ты приехал во-время, чтобы приобрести самую выгодную свечную и мелочную торговлю, какая только может попасться человеку. Если б ты не вернулся, мы бы кончили без тебя.

— Восемьдесят фунтов стерлингов, — сказала миссис Кук, улыбаясь Чарли, — со сбережениями, которые находятся у Эммы, и с твоим жалованьем за эту последнюю поездку у тебя хватит за глаза. Надо тебе после чая пройтись туда и посмотреть самому.

— Это небольшая лавка; отсюда до нее меньше полумили расстояния, — продолжал старик Кук, — если заняться ею толково, как это сделает Эмма, то она даст недурной доходец. Как я жалею, что мне в молодости не подвернулся подобный случай!

Он сидел и качал головой, сокрушаясь над тем, чего лишился, — а Чарли Тэгг смотрел на него вытаращенными глазами, не зная, что сказать.

— По-моему, Чарли следует после свадьбы сделать еще несколько поездок, пока Эмма наладит дело, — посоветовала миссис Кук, — чтобы она не скучала, с ней могут жить маленькие Билль и Сарра-Анна; они и помогут ей.

— Мы позаботимся о том, чтобы она не скучала, — сказал Джордж Смит, обращаясь к Чарли.

Чарли Тэгг кашлянул и заявил, что дело это нужно хорошенько обдумать; если поторопиться, то будешь потом всю жизнь жалеть. Люди сведующие дали ему понять, что свечно-мелочная торговля теперь сильно упала, а некоторые самые толковые из его знакомых считают, что прежде чем поправиться, дело это упадет еще ниже. Когда Чарли кончил, остальные смотрели на него с таким видом, точно не верили своим ушам.

— Ты пойди и посмотри сам, — посоветовал ему старик Кук, — и если ты тогда не запоешь на другой лад, то… можешь назвать меня старым греховодником.

У Чарли Тэгга было сильное желание обозвать его многими гораздо более крепкими словцами, но он молча взял свою шляпу; миссис Кук и Эмма надели свои, и они все вместе отправились.

— Не нахожу ничего особенного в этой лавке за восемьдесят фунтов, — заявил Чарли, начиная свои хитрости, когда они подошли к большому магазину с зеркальными стеклами и двумя витринами.

— Что?! — воскликнул старик Кук, вытаращив на него глаза, — да разве наша лавка?! Эту не купишь и за восемьсот!

— Но мне она вовсе не нравится, — сказал Чарли, — а если та еще хуже, то я не хочу и смотреть на нее, — право, не хочу!

— Ты, часом… не выпивши? — озабоченным тоном спросил старик Кук.

— Конечно, нет! — возразил Чарли.

Он с удовольствием наблюдал их взволнованные лица; а когда они подошли к лавке, разразился таким хохотом, что у старика Кука, по его собственным словам, застыл мозг в костях. Он стоял и беспомощно смотрел на жену и дочь.

— Вот лавка; это очень выгодное дело за такую цену, — проговорил он наконец.

— Надеюсь, вы сами-то не выпивши? — спросил Чарли.

— А чего тебе, собственно, надо? — вспылила миссис Кук.

— Войди в лавку и посмотри ее, — сказала Эмми и взяла его за руку.

— Ни за что, — проговорил Чарли и отошел, — да мне ее и даром не надо…

Он стоял на тротуаре, и, несмотря на все их усилия, не хотел двинуться с места. Улица была, по его мнению, плохая, лавка мала, и что-то было в ней неприятное. Домой они шли, как в похоронном шествии; Эмме всю дорогу приходилось сдерживать мать.

— Право, не знаю, чего Чарли хочет, — сказала миссис Кук, как только они вошли в дом, снимая шляпу и бросая ее как раз на тот стул, на который приготовился сесть Чарли.

— Как неудобно получилось, — проговорил старик Кук, почесывая затылок. — Видишь ли, Чарли, мы дали им понять, что купим лавку…

— Дело все равно, что решенное, — вставила миссис Кук, дрожа от гнева.

— Дело не может считаться решенным, пока не внесены деньги, — успокоил их Чарли, — так что вы можете не волноваться.

— Эмма уже взяла деньги из банка, — возбужденно продолжал старик Кук.

Чарли похолодел.

— Лучше мне взять их на хранение, — проговорил он дрожащим тоном. — Вас могут обокрасть.

— И тебя точно также, — сказала миссис Кук, — но не беспокойся, деньги лежат в надежном месте.

— Моряков всегда обворовывают, — вставил Джордж Смит, который помогал маленькому Биллю решать задачи, пока другие ходили смотреть лавку, — среди обокраденных людей моряков больше, чем всех прочих вместе взятых.

— Ну, Чарли-то не обворуют, ворам не удастся, об этом позабочусь я, — об'явила миссис Кук, крепко сжав губы.

Чарли хотел изобразить смех, но у него получился такой странный звук, что маленький Билль посадил большую кляксу в тетрадку, а старик Кук, который в это время зажигал трубку, обжег свои пальцы, так как смотрел не туда, куда следовало.

— Видите ли, — сказал Чарли, — если бы меня обворовали (что очень мало вероятно), то я потерял бы лишь свои собственные деньги, а если обворуют вас, то вы всю жизнь будете винить себя за чужие.

— Ну, это бы я еще кое-как пережила, — заметила миссис Кук, презрительно фыркая, — уж как-нибудь бы постаралась утешиться!..

Чарли опять рассмеялся, но на сей раз старик Кук, который только что зажег вторую спичку, задул ее и подождал, пока Чарли кончит.

— По правде говоря, — начал Чарли, обводя всех взглядом, — я имею возможность поместить мои деньги гораздо выгодней. Не успеете вы оглянуться, как удвоится мой капитал.

— Ну, уж я-то наверное успею, — перебила миссис Кук со смехом, который звучал еще неприятней, чем у Чарли.

— Такой случай встречается только раз в жизни, — продолжал Чарли, стараясь сдержаться, — не могу сказать вам, в чем именно дело, так как я связан тайной, но когда я расскажу вам, то вы удивитесь.

— Долго же не придется мне удивляться, — скачала миссис Кук, — мой совет тебе, Чарли, бери свечную лавку— и дело с концом.

Чарли сидел и спорил с ними целый вечер. Мысль, что эти люди преспокойно отказываются вернуть ему его собственные деньги, выводила его из себя. С трудом заставил он себя поцеловать Эмму на прощание. Но удержаться от того, чтобы не хлопнуть входной дверью, он был не в силах, даже если б ему за это заплатили. Единственным его утешением была фотографическая карточка девушки из Сиднея. Он вынимал ее и любовался ею под каждым уличным фонарем.

На следующий вечер Чарли опять пришел к Кукам и сделал новую попытку получить свои деньги, но напрасно; ему удалось только взбесить миссис Кук до такой степени, что ей пришлось подняться к себе в спальню, не дослушав его до конца. Говорить со стариком Куком и Эммой не имело смысла, так как они все равно не смели ничего предпринять без нее; кричать же вверх, стоя у лестницы, было бесполезно, ибо миссис Кук не отвечала. Три вечера подряд уходила она спать до восьми часов, боясь выпалить Чарли что-нибудь такое, о чем бы ей пришлось впоследствии пожалеть; три вечера подряд старался Чарли проявить себя с самой несимпатичной стороны, так что в конце концов Эмма об'явила ему, что чем раньше он отправится в плавание, тем ей это приятней будет. Единственный человек, который проводил это время не без удовольствия, был Джордж Смит. Он приносил с собой газеты и вычитывал вслух сообщения о том, как умеют люди выманивать деньги у дураков.

На четвертый вечер Чарли бросил свою игру и был так любезен, что миссис Кук не только не ушла к себе, а приготовила ему на ужин кролика по-галльски и заставила его выпить два стакана пива вместо одного, в то время как старик Кук в пику, со злости выпил три стакана воды один за другим.

Когда она завела опять разговор о мелочной лавке, Чарли сказал, что он подумает, и, когда он уходил, миссис Кук назвала его "мой милый морячок" и пожелала приятных снов.

Но Чарли было не до приятных снов; он просидел пол-ночи в постели, обдумывая новый план действия. Когда он наконец уснул, ему приснилось, что он арендовал в Австралии ферму и об'езжает свои владения верхом на лошади, в то время как девушка из Сиднея наблюдает за их работниками.

На утро он розыскал одного своего товарища матроса, по имени Джек Бэйтс. Джек был одним из тех ребят, о которых говорят, что они сами себе враги, т. е. добрый, щедрый парень, каких мало. Все его любили, а судовая кошка прямо таки обожала. Он готов был продать последнюю рубаху, чтобы услужить приятелю; три раза на одной неделе расцарапали ему физиономию за то, что он пытался защитить жен от кулаков их мужей.

Чарли Тэгг обратился к нему потому, что это был единственный человек, которому он доверял. Целые полчаса рассказывал он Джеку

Бэйтсу о своих неприятностях; наконец, в виде особого одолжения, он даже показал ему фотографию девушки из Сиднея, добавив, что счастье всей его будущей жизни зависит от него, Джека.

— Я сбегаю туда сегодня ночью и украду эти семьдесят два фунта, — предложил Джек, деньги твои, и ты имеешь на них полное право.

Чарли покачал головой.

— Не годится, — ответил он, да и кроме того я ведь не знаю, где они держат деньги. Нет, у меня есть план получше. Пойдем-ка в трактир "Отдых Солдата", там мы сможем переговорить обо всем без помехи.

Прежде, чем изложить Джеку свой план, Чарли угостил его тремя или четырьмя полупинтами пива; Джек пришел в такой восторг от проекта, что готов был сию же минуту взяться за дело, но Чарли уговорил его подождать.

— Смотри же, не вздумай из дружбы ко мне щадить меня, — сказал Чарли, — чем чернее ты меня изобразишь, тем приятней будет мне.

— Доверься мне, братец, — успокоил его Джек Бэйтс, — я не я буду, если не достану тебе этих семидесяти двух фунтов. Похитить свои собственные деньги— да ведь это же справедливое дело!

Остаток дня они провели вместе, а когда наступил вечер, Чарли отправился к Кукам. Эмма предполагала, что они пойдут вместе в театр, но Чарли об'явил, что чувствует себя скверно. Он сидел так тихо, с таким несчастным видом, что встревожил их всех.

— У тебя, верно, на душе какая-нибудь неприятность, или, может быть, болят зубы? — спросила миссис Кук.

— Не болят у меня зубы, — пробурчал Чарли.

Он сидел с мрачным видом, угрюмо уставившись в пол, и несмотря на все усилия, ни миссис Кук, ни Эмма, не могли добиться, что с ним? Он говорил только, что не желает никого обременять своими неприятностями; его девиз— "пусть каждый сам справляется со своим горем".

Он не вспылил даже тогда, когда Джордж Смит предложил Эмме пойти с нею в театр вместо Чарли, и если б в это дело не вмешалась миссис Кук, то Джорджу не пришлось бы раскаяться в своих словах.

— Театры не для меня, — простонал Чарли, — кажется, скорей я попаду в тюрьму, чем в театр.

Миссис Кук и Эмма взвизгнули в один голос, а Сарра-Анна проделала свою первую истерику, и притом очень хорошо, принимая во внимание, что ей только что исполнилась пятнадцать лет.

— В тюрьму!.. — воскликнул старик Кук, как только удалось им успокоить Сару-Анну лоханью холодной водой, которую догадался принести маленький Билль, — в тюрьму! А за что, собственно?

— Вы бы не поверили, если б я вам сказал, — ответил Чарли, поднимаясь, — и кроме того, я не хочу, чтобы вы обо мне думали хуже, чем это есть на самом деле.

Он скорбно покачал головой и исчез раньше, чем они успели его остановить. Старик Кук кричал ему что-то вдогонку, но безуспешно, остальные бросились в чулан за водой, на сей раз для Эммы.

На следующее утро миссис Кук отправилась к Чарли, но не застала его дома. Они решили, что с ним случилось неладное, но вечером он по обыкновению явился к ним. Вид у него был еще более несчастный, чем в предыдущие дни.

— Я заходила к тебе сегодня утром, но тебя не было дома, — сказала миссис Кук.

— Я почти никогда не бываю дома, — ответил Чарли, — мне нельзя— опасно.

— Почему? — спросила миссис Кук, ерзая от волнения на стуле.

— Если б я вам сказал правду, то вы потеряли бы свое, хорошее мнение обо мне.

— Ну, не так-то много его уж и осталось, — заметила миссис Кук, вспылив.

Чарли ничего не ответил, и когда, наконец, заговорил, то обратился не к ней, а к старику, и притом с таким подавленным видом, что у всех присутствующих сжалось сердце. Он почти не обращал внимания на Эмму; когда же миссис Кук заговорила опять о мелочной лавке, то он заявил, что лавка эта достанется не ему, а более счастливому человеку.

К тому времени, когда они сели ужинать, у них было такое же угнетенное настроение, как и у самого Чарли.

Из его намеков они поняли, что полиция ищет его, а миссис Кук в третий и последний раз (но на самом деле, это был скорее сто третий) спросила его, какое именно преступление совершил он, как вдруг у входной двери неожиданно раздался такой резкий стук, что старик Кук и маленький Билль одновременно порезали себе рты.

— Есть тут кто по имени Эмма Кук? — спросил мужской голос открывавшего дверь Билля.

— Она вон там, — ответил мальчик.

Вслед за ним в комнату вошел Джек Бэйтс,

но, увидя Чарли Тэгга, отскочил назад.

— Га, ты здесь, а?! — воскликнул он, мрачнее тучи глядя на Чарли.

— В чем дело? — резко спросила миссис Кук.

— Не надеялся я иметь счастье встретиться с тобой, голубчик мой, — сказал Джек, не спуская глаз с Чарли и продолжая строить физиономии, — а кто из вас будет Эмма Кук?

— Меня зовут мисс Кук, — резким тоном проговорила Эмма, — а что вам нужно?

— Отлично, — сказал Джек Бэйтс, глядя в упор на Чарли, — может быть, вы сделаете мне любезность и повторите вашу ложь в присутствии этой барышни?

— Это не ложь, а правда, — сказал Чарли, опустив глаза в свою тарелку.

— Если кто-нибудь сию же минуту не об'яснят мне в чем дело, то я не отвечаю за себя, — воскликнула миссис Кук, поднимаясь.

— Этот человек, — сказал Джек Бэйтс, указывая на Чарли, должен мне семьдесят пять фунтов стерлингов и не платит. Когда я требую у него деньги, он заявляет, что они находятся у одной особы, за которой он ухаживает, и что получить их от нее он не может.

— Деньги у нее, — проговорил Чарли, не поднимая глаз.

— За что, собственно, ты ему должен?

— Я одолжил Чарли эти деньги — ответил Джек.

— Одолжил?! Для чего? Чего ради? — воскликнула миссис Кук.

— Да просто потому, что я дурак, — сказал Джек Бэйтс, — мягкосердечный дурак. Как бы то ни было, мне надоело, я устал требовать свои деньги, и если он не вернет мне их сегодня, то я обращусь в полицию.

Он опустился на стул, с решительным видом натянув шляпу на один бок; остальные же сидели и молча смотрели на него, точно не знали, что сказать.

— Так вот в чем заключается твоя "блестящая" возможность выгодного помещения капитала, а? — проговорила миссис Кук, обращаясь к Чарли, — так вот зачем тебе нужны были деньги?! А для чего, собственно, занимал ты такую уйму денег?

— На расходы, — обиженным тоном процедил Чарли.

— На расходы! — воскликнула миссис Кук, — на какие такие расходы?!

— Вино и карты, главным образом, — вставил Джек Бэйтс, вспомнив, что Чарли просил его не жалеть мрачных красок для описания его характера.

Все сидели молча; стояла такая тишина, что, казалось, можно было услышать падение булавки.

— Чарли соблазнили, — сказала наконец миссис Кук, пристально глядя на Джека Бэйтса, — вы, верно, для того только и дали ему деньги, чтобы потом выиграть их обратно в карты, не так ли, а?

— И напоили его перед этим хорошенько, — вставил старик Кук, — знаю я вашего брата. Если Чарли послушается меня, то не заплатит вам ни одного медяка. Если б я был на его месте, то не побоялся бы ваших угроз; делайте какие хотите пакости; у вас низкая, скверная, отвратительная физиономия!..

— Одна из самых скверных физиономий, какие я только видела на своем веку, — добавила миссис Кук, — точно вырезанная из "Полицейского Вестника".

— Как мог ты довериться человеку с таким лицом, Чарли? — спросил его м-р Кук, — отойди от него, Билль!.. Мне неприятно видеть этого человека в своем доме.

Джек Бэйтс почувствовал себя несколько неприятно. Вся семья вытаращила на него глаза с таким видом, точно готова была проглотить его. Между тем Джек Бэйтс вовсе не привык к подобному обращению; кстати сказать, и лицо-то у него было очень симпатичное.

— А ну-ка, выйдите вон, — сказал старик Кук, указывая на дверь, — идите и делайте какие хотите пакости. Здесь вы денег н е получите.

— Подождите! — крикнула Эмма; и не успели они остановить ее, как она уже была наверху. Миссис Кук устремилась за ней. Из спальной вниз доносились гневные слова… Через несколько минут Эмма спустилась; голова ее была гордо поднята; она смотрела на Джека Бэйтса, точно он был ком грязи.

— Откуда я знаю, действительно ли вам должен Чарли? — спросила она.

Джек Бэйтс покраснел и, порывшись в карманах, достал оттуда с десяток грязных расписок, которые надавал ему Чарли вместо векселей. Прочитав их, Эмма бросила на стол какую-то маленькую пачку.

— Вот ваши деньги, — воскликнула она, — возьмите их и идите.

Миссис Кук и отец Эммы попытались было протестовать, но безуспешно.

— Здесь семьдесят два фунта, — сказала Эмма, сильно побледнев, — и вот кольцо, которое поможет дополнить остальное.

Она сняла кольцо, которое подарил ей Чарли и бросила на стол. — Я покончила с ним навсегда, — добавила она, взглянув на мать.

Джек Бэйтс взял деньги и кольцо; он стоял и не сводил глаз с Эммы, не зная, что сказать. Он всегда был неравнодушен к женскому полу, и ему было очень тяжело переносить всю эту сцену ради Чарли Тэгга.

— Я, ведь, требовал только свое, — пробормотал он наконец, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, теперь вам заплатили, — сказала миссис Кук, — и вы можете итти.

— Вы отравляете воздух моей столовой, — сказал старик Кук, приоткрывая чуть — чуть окно.

— Может быть, я не такой уж плохой, как вы думаете, — проговорил Джек Бэйтс, продолжая смотреть на Эмму. Сказав это, он подошел к Чарли и бросил ему деньги на стол. — Возьми их и не занимай больше никогда! Дарю тебе их. Может быть, сердце у меня не такое подлое, как лицо, — добавил он, обращаясь к миссис Кук.

Они так удивились сначала, что лишились дара слова, но старик Кук просиял и сейчас же закрыл окно. А Чарли Тэгг сидел, вне себя от бешенства, с таким видом, точно готов был без соли с'есть Бэйтса, как говорится.

— Я… я не могу взять их, — проговорил он наконец, запинаясь.

— Не можешь? А почему? — спросил старик Кук, вытаращив глаза, — этот джентльмен дарит тебе их.

— По своей доброй воле, — сказала миссис Кук, сладко улыбаясь Джеку.

— Не могу, — повторил Чарли, подмигивая Джеку, чтобы он взял деньги и отдал их ему на улице, как у них было условлено, — у меня есть самолюбие.

— У меня тоже, — возразил Джек, — возьмешь ты эти деньги или нет?

Чарли опять мигнул ему.

— Нет, — сказал он, — я не могу принять такого одолжения. Я занял деньги и обязан вернуть их.

— Отлично, — проговорил Джек, забирая деньги, — это мои деньги, не так ли?

— Да, — ответил Чарли, не обращая внимания на миссис Кук и ее мужа, которые оба, одновременно, говорили ему что-то, стараясь убедить его изменить свое решение.

— Если так, то я дарю эти деньги мисс Эмме Кук, — сказал Джек Бэйтс, передавая их в руки Эмме, — доброй ночи всем и желаю счастья.

Он захлопнул за собою дверь и помчался так, точно бежал за пожарными. Чарли несколько секунд просидел с видом убитого горем человека, а затем вскочил и бросился за ним вслед но увидел лишь, как он исчезал за углом.

Встретились они только через несколько лет. К тому времени девушка из Сиднея переменила после Чарли еще трех или четырех женихов, а Эмма, фамилия которой была теперь Смит, владела одной из самых доходных мелочных лавок в Попляре.

The Nest Egg (1905)

Приложение (реклама и анонсы книг издательства "Сеятель")