Средство против шарлатана

Глава первая

— Сколько денег? — невнятно пробормотал худой, похожий на отшельника человек таким голосом, словно его мысли были заняты чем-то более возвышенным. В скромном черном одеянии ученого или священника он выглядел странно в безвкусной обстановке дешевой таверны. — У нас уже есть достаточно. Пора двигаться на юг.

За окнами лежала притихшая и сонная Жирона, терпеливо ожидая вечерней прохлады. В комнате было темно и душно, в воздухе еще витал густой запах пролитого вина и давно покинувших таверну пьяниц. Сквозь распахнутые ставни не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, лениво жужжали мухи, словно у них не было сил. Родриге, хозяин таверны, потел и дремал в углу, не обращая внимания на единственных посетителей.

— И ты говоришь, что этого достаточно? — с презрением переспросил другой собеседник, позвякивая перед лицом своего спутника кошельком, полным монет. — Послушай, Гиллем, мой маленький скупой друг, даже в удачный день ты приносишь столько, что хватает лишь на комнату и тарелку супа.

— Это не так уж и плохо, — возразил Гиллем.

— Я говорю о золоте, глупец. Золоте. Таком его количестве, чтобы жить, как богачи.

— Ты безумец, — ответил Гиллем. — Возможно, в Жироне полно сытых купцов с женами, разряженными в шелка, но они не тратят свое золото на пустяки.

— Верно. А потому нам достанется больше.

Гиллем с сомнением покачал головой.

— Как мы до него доберемся?

— Это не твоя забота. Я знаю, у кого есть золото, и как его получить.

Гиллем подался вперед.

— Ты говоришь серьезно, — удивленно произнес он и добавил, прежде чем его собеседник успел ответить: — Насколько это опасно?

Собеседник искоса посмотрел на него странным взглядом.

— Это не преступление — украсть то, что уже было украдено, — сказал он.

Ученый нервно прикусил нижнюю губу, что рассердило его собеседника.

— Как мы это сделаем? — наконец спросил он.

— Мама! — позвала Мириам.

— Чего ты хочешь? — резко отозвалась Юдифь, жена врача Исаака. От природы она не отличалась кротостью, и все остатки терпения она уже полностью растратила сегодняшним утром. Лето немилосердно завладело сентябрем, и ей было жарко под темной накидкой. Тенистые оживленные улицы и сводчатые переулки Колла, богатого еврейского квартала Жироны, были похожи на огромный бассейн, нагретый палящим солнцем, которое уничтожало влажные испарения, поднимающиеся от рек. Взбираясь по крутой улочке, Юдифь тяжело дышала и обливалась потом.

У ее служанки Лии с утра сильно разболелась голова, и она слегла в постель. Кухарка Наоми заперлась в кухне, в ярости круша горшки и блюда, а Мириам повсюду следовала за матерью, требуя, чтобы ее развлекали. Всегда отменно организованное хозяйство Юдифь трещало по швам.

Во всем был виноват ее муж. Исаак, обычно всегда самый снисходительный, большую часть ночи провел у постели больного ребенка, и его собственное терпение почти истощилось. Он вернулся к завтраку голодным и испытывающим жажду. Юдифь выбрала для него самую аппетитную и сочную грушу.

— Больше ничего нет? — спросил он. — Неужели я должен поститься из-за небольшой жары?

Когда он произносил это, во дворе появилась Наоми, и обидные слова Исаака, обращенные к его жене, попали прямо в уязвимое сердце кухарки.

— Папа, — прошептала Рахиль, — Наоми стоит сзади.

Исаак, в ярости на себя за то, что из-за слепоты он допустил оплошность, резко встал из-за стола, покачнув кувшин с водой, и ушел в свой кабинет. Наоми — воплощение уязвленной гордости — заперлась на кухне и принялась грохотать посудой, превращая добротный каменный дом в настоящий ад. Поскольку Лия лежала в постели, а поваренок должен был поддерживать огонь в очаге, кухарка сделала из слуги Ибрахима мальчика на побегушках. Но когда его в третий раз подряд отправили на базар, от его обычного равнодушия не осталось и следа. Ибрахим явился к хозяйке, пылая праведным гневом. Двор не подметен, дом и кабинет хозяина — тоже; когда, интересно, он должен выполнять собственные обязанности? Юдифь удержалась от искушения выгнать всех слуг, за возможным исключением поваренка, которому уже пришлось принять на себя всю тяжесть ярости кухарки, и принялась улаживать дела. Она успокоила Ибрахима, пообещав, что сходит на базар сама, заставила свою дочь Рахиль привести в порядок постели, затем схватила за руку надутую Мириам и поспешно покинула дом.

— Ну, в чем дело? — поинтересовалась Юдифь у младшей дочери.

— Мама, почему я не могу ходить в школу вместе с Натаном? Папа говорит, что девочки тоже должны ходить в школу, как и мальчики. И мне уже семь лет. Здесь нечего делать, не с кем играть, и все на меня сердятся.

— Ты не можешь ходить в школу, и хватит об этом, — отрезала Юдифь. — Я больше не хочу говорить на эту тему. Если ты прекратишь ныть и попытаешься сделать что-нибудь полезное, никто не будет на тебя сердиться. А теперь поторопись. — Юдифь с суровым видом потащила девочку по главной улице квартала и вывела за северные ворота.

Они дошли до подножия холма, от которого дорога вела к храму, и тут Юдифь остановилась в тени, тщетно пытаясь хоть немного прийти в себя.

— Куда мы идем, мама?

— Скоро узнаешь.

Из-за высокой городской стены потянуло слабым ветерком с запада, и мать с дочерью ощутили запах закваски, горячего хлеба и специй. Юдифь плотнее притянула к лицу накидку, и крепко держа за руку Мириам, свернула на улочку, ведущую к пекарне. Они миновали корзины с хлебом у дверей и подошли к краснолицей женщине у разделочного стола, которая рассматривала объемистую горку свежего теста. Девочка — ученица лет десяти или одиннадцати, перекладывала буханки из печи на деревянные подставки в конце лавки.

— Доброе утро, госпожа Юдифь, — произнесла жена пекаря, удивленно поднимая голову.

— Доброе утро, госпожа Эсфирь, — ответила Юдифь, хмурясь и оглядываясь в поисках какой-то особенной круглой буханки, без которой, по мнению Наоми, не мог состояться сегодняшний ужин.

— Хорошая погода. Что я могу предложить вам из того, что не успел утром взять Ибрахим? — спросила Эсфирь, тактично напоминая жене врача, что у нее есть все сорта нужного ей хлеба, на случай, если она по рассеяности зашла в лавку. — Булочка со специями для проголодавшейся маленькой девочки?

Но Мириам уже исчезла в глубине пекарни и, как зачарованная, наблюдала за юной Сарой, складывающей остывшие буханки в корзины, которые затем ставили у входа.

— Ибрахим! — многозначительно произнесла Юдифь и поведала печальный рассказ о своем утре: злости кухарки, бестактности своего мужа и всеобщем духе непослушания и дурного настроения, царящем в доме. — И вот, имея кучу слуг, которые только и делают, что объедаются и требуют непомерных денег, вынуждена сама ходить по базару. Не понимаю, что происходит с людьми, — добавила она. — Раньше они были готовы упорно трудиться и жить честно, но теперь… — Ее голос зловеще умолк. — А почему вы одни с Сарой печете хлеб и управляетесь в лавке? Где все остальные?

Жена пекаря пожала плечами. — Моссе на мельнице. А Аарон… Ты же знаешь, какой он последнее время. Новый ученик снова заболел и ушел домой под крыло матери, так он сказал, а мальчик, похоже, где-то крепко спит. Правда, от него все равно толку мало. Служанка выходит замуж и покинула нас, а новая девочка как раз сейчас устраивает беспорядок на кухне. — Говоря, Эсфирь посыпала тесто мукой, разгладила его и перевернула умелыми руками.

Юдифь уже прежде слышала подобные жалобы, но было очевидно, что она пропустила какие-то важные известия, касающиеся настроения и здоровья второго сына пекаря. Забыв на мгновение про свой домашний хаос, она все внимание переключила на госпожу Эсфирь.

— Времена изменились, госпожа Юдифь, — ответила эта достойная и работящая женщина, принимаясь замешивать тесто. — Возьмите наших мальчиков. — С каждой фразой лавочница переворачивала, складывала и била тесто, словно под руками у нее был толстый череп ее мужа. — Я сто раз говорила Моссе, что отдать Даниила в ученики, даже моему брату, — это все равно, что бросить вызов Господу, который даровал нам столь разумного старшего сына, который продолжил бы наше дело. Но он не желает слушать, — добавила Эсфирь, особенно сильно ударив по тесту. — Несмотря на то, что он часто бывает неправ, он ничего не желает слушать.

— Но разве Аарон…

— Да, Аарон старается, — ответила Эсфирь. — Но ему не стать таким человеком, как его брат.

— Я знаю, что к нему приходил Исаак, — осторожно начала Юдифь. Скрытность мужа в отношении пациентов была для нее неизменным источником раздражения. Она постоянно узнавала о болезнях и жалобах своих соседей от других, которые хихикали и делали вид, что удивлены ее неведением. — Ему лучше?

— Не знаю, — вздохнула Эсфйрь. — Благодарю, господин, — машинально произнесла она, когда покупатель, взявший буханку, бросил в банку для денег мелкую монету. — Иногда мне кажется, что ему становится хуже. Не знаю, что с ним делать. И это не единственная моя забота, госпожа. — Эсфирь понизила голос и наклонилась к супруге лекаря. — У нас завелся вор. Сегодня я пересчитала деньги, потому что Моссе ушел на мельницу, и я почти уверена, что их не хватает. И уже не первый раз. Я слежу за расходами.

Юдифь согласилась, что крайне важно внимательно следить за деньгами. — Может быть, Моссе…

— Супруг всегда мне говорит. Он взял монету, чтобы заплатить за зерно, но пропало у нас больше. К сундуку только один ключ, и я все время держу его при себе. Вряд ли он взял ключ, пока я спала, не могу понять, каким образом деньги могли исчезнуть. — Эсфирь замолчала и взглянула на двух хихикающих детей. — Если только он не отдает их какой-то женщине. И если это так, госпожа Юдифь, он крепко пожалеет, когда я узнаю, кто она. И она пожалеет еще больше.

Юдифь поглядела на массивную челюсть Эсфири и ее мускулистые руки и молча согласилась. Вне всякого сомнения, Моссе очень пожалеет. Ради Моссе и себя самой Юдифь надеялась, что это все-таки окажется вор. Моссе был хорошим пекарем, более умелым, чем старый Рука. Ей было бы жаль потерять его.

— Больше никто не мог…

— Конечно, нет, госпожа. Кто еще мог взять ключ? И сундук очень крепкий. Это женщина или колдовство, вот что я скажу.

— Есть еще ваши сыновья, — напомнила Юдифь.

— Даже Моссе не так глуп, чтобы отдать ключ от сундука с деньгами двум мальчишкам, — презрительно отозвалась жена пекаря.

— Кажется, Даниилу почти двадцать, госпожа Эсфирь. Он уже мужчина.

— Все равно. Подумайте об искушении. И о том, в какую беду они могли бы попасть, будь у них лишние деньги. Женщины. Выпивка. — Она снова понизила голос. — Неслыханные пороки и разврат. — Глаза Эсфири заблестели. — Конечно, мы небогаты, госпожа, — поспешно добавила она, — но эти деньги идут на уплату налогов и за наем лавки, мы копим их на черный день. Нет, мальчики даже не знают, где мы их храним.

Юдифь в этом сомневалась и потянулась за круглой буханкой, за которой пришла.

— Аарон никогда бы не стал воровать у нас, — добавила его мать.

— Конечно, нет, — согласилась Юдифь, подумав про себя, что Эсфирь и Моссе ничего не знали о собственных детях.

— Он всегда был спокойным, тихим ребенком. Если бы здесь жил Даниил… — Эсфирь энергично закивала. — В это я бы могла поверить. Он мог бы взять деньги, чтобы только показать всем, как это легко. В шутку. Но потом бы он рассказал мне, вернул бы их, и мы бы вместе посмеялись. Он такой.

— Он уже так делал?

— Ну… — Эсфирь замялась. — Лет в восемь он вытащил сладости из запертого шкафа.

— А что с Аароном? — спросила Юдифь, вспомнив о беспорядке, ожидавшем ее дома.

— По-моему, это дочь старого Мордехая, — ответила Эсфирь.

— Далия? — переспросила Юдифь. Шестнадцатилетний застенчивый, неловкий Аарон был неподходящим женихом для веселой дочери богатого купца.

— Далия. Он чахнет из-за нее. Я знаю. Но только он так застенчив, что краснеет и уходит, стоит ей появиться. — Женщина еще сильнее принялась переворачивать, сворачивать и бить тесто. — Знаете, она маленькая ведьма, постоянно мучает и дразнит его. Но Мордехай очень богат. В его подвале полно монет, которые он заработал, когда торговал обувью, прежде чем заняться другими делами. И неудивительно при таких ценах. Не то что мы, кто может лишь попросить заплатить за буханку и должен оплачивать стоимость зерна, дров для очага и налоги. Вечные налоги. Как же может семья выжить? Только при помощи выгодного брака. Но стоит мне предложить найти ему партию, как он начинает злиться. Не знаю, что и делать, госпожа. На днях, — добавила Эсфирь, понижая голос, — он сказал, что не хочет быть пекарем. Желает стать ученым, писарем. Моссе очень расстроился.

— Учителем? Или раввином? — изумилась Юдифь. — Аарон?

— Нет, — ответила его мать, и ее проворные руки застыли на месте. — Не то. Кем-то там еще. Он не находит себе места и потерял сон, все бродит ночью. Должно быть, это любовь, — недовольно произнесла она. — Что еще? Он такой усталый все время, что еле поднимает мешок с мукой, но вместо отдыха пропадает по вечерам, одному Господу известно где. Думаете, господин Исаак может исцелить его?

— От любви? Не думаю, что даже мой муж может это сделать.

В тот вечер пятнадцать или двадцать жителей собрались на лугу на противоположном берегу реки Онияр послушать похожего на ученого человека из таверны. Он говорил уже свыше четверти часа, но большая часть слушателей лишь равнодушно взирала на него, ничего не понимая. Словно коровы на лугу, провожающие взглядом путника, слушатели коротали время в ожидании чего-нибудь более интересного. Однако были и те, кто наблюдал за незнакомцем с живым любопытством, а кое-кто из молодых людей даже внимал с жадным интересом. Стоявший в толпе маленький мальчик, скучающий и не находящий себе места, подобрал камень и поднял было руку, собираясь его бросить. Спутник оратора в бедной заплатанной, поношенной блузе с растрепанными седыми волосами и лицом, покрытым шрамами, с силой сжал запястье мальчика.

— Ай! — вскрикнул мальчишка. — Мне больно!

— Отлично, — отозвался человек. — Запомни это. В следующий раз я схвачу тебя уже не за руку. А теперь с глаз долой!

Парнишка повернулся и побежал к зарослям высокой травы на краю луга, исчезнув среди сухих стеблей и пушистых колосьев в человеческий рост.

— Друзья, — произнес оратор, не обращая ни малейшего внимания на эту досадную помеху, — то, что я, мастер Гиллем из Монпелье, поведал вам, составляет лишь малую толику древних знаний, тайной мудрости магов, которой я обучился в университете в Монпелье, а также узнал от разных астрологов, провидцев и мистиков, встречи с которыми искал во время моих скитаний по миру. Произнеся слова, которым я вас научу, священные слова, не опороченные ересью и колдовством, и используя травы, о которых я вам поведаю, вы сможете возвратить телу здоровье и силу, укрепить разум и обрести мудрость, что поможет постичь скрытое от вас. Это принесет вам мудрость и процветание.

— А благодать? — спросил один из трех юношей в одежде писаря.

— За ней идите в церковь, — не задумываясь, ответил ученый. — Церковь научит вас, как обрести благодать. А теперь я смиренно обращаюсь к вам: если вы желаете узнать обо всем этом, то когда мой друг и помощник Луп пойдет по кругу, дайте ему, сколько можете, чтобы мы купили себе хлеба и помогли бедным.

— Догадываюсь, о каких бедных идет речь, — сказал соседу состоятельный господин, стоящий в конце.

— Бедным хозяевам таверн и продажным женщинам? — осведомился его собеседник.

— Я уже встречал подобных типов. Они скоро уйдут. У этих двоих нюх на служителей закона. — Господин кивнул в сторону двух всадников, галопом приближавшихся к лугу.

Шагая в лучах заходящего солнца по дороге, ведущей в Жирону, оба господина слышали насмешливые крики толпы и пронзительный голос мастера Гиллема.

— Мы вернемся завтра, — кричал он. — Вы поступаете опрометчиво, пытаясь заставить меня замолчать, ведь я могу принести здоровье и благоденствие всем жителям города.

Оба довольных господина усмехнулись и разошлись.

Стражники равнодушно наблюдали за происходящим.

— Мы не собираемся затыкать вам рот, мастер Гиллем, — произнес один из них. — Мы хотим, чтобы вы получили разрешение на свое выступление.

— Но мы же находимся на достаточном расстоянии от городских ворот, — возразил оратор.

— И тем не менее вам нужно письменное разрешение.

— Чтобы вы могли сорвать жирный куш, — пробормотал Луп, для надежности засовывая мешок с деньгами под рубаху. Он взглянул на мастера Гиллема, кивнул трем неуклюжим юнцам лет шестнадцати-семнадцати и обратился к остальной толпе. — Вы слышали, что сказали господа, — крикнул он. — Возвращайтесь в свои дома.

Когда толпа начала редеть, лишенная представителями власти даже этого скупого вечернего развлечения, мастер Гиллем повернулся к трем юношам.

— Добрый вечер, господа, — спокойно произнес он. — Сожалею, что наше собрание прервалось. Эти добропорядочные люди, управляющие городом, страдают, скажем так, некоторой узостью мышления.

— Они не из города, — заметил один из юношей.

Мастер Гиллем не обратил внимания на замечание.

— Вы хотите обрести мудрость?

— Да, — ответил молодой человек, наверное, самый смелый из них. На нем тоже была черная блуза ученого. — Но мы не уверены, что вы тот, кто сможет научить нас столь высоким предметам.

— Согласен, — ответил Гиллем с деланым смирением. — Вполне возможно, господа, что ваши знания уже превзошли мои способности. Вы разбираетесь в волшебных травах, которыми устлан путь к знанию?

— Нам об этом ничего не известно. Верно, Лоренс? — сказал самый юный из них.

— Молчи, Марк, — отозвался Лоренс. — Предоставь это мне. Мы бедные студенты, — продолжил он, — мы не можем много заплатить. Одна монета в ваш мешок от нас троих, чтобы выслушать пару слов о важности знания, — это одно дело, но сколько вы попросите за то, чтобы поделиться с нами самим знанием?

— По десять монет с каждого, — вступил в разговор Луп. — И лишь потому, что хозяин заметил, какая заинтересованность и ум написаны на ваших лицах. Обычно мы берем больше. У нас большие затраты, знаете ли. Нужны редкие травы и мази, а чтобы ритуал удался, надо зажечь благовонный ладан. От десяти монет мы ничего не выиграем, но хозяин добрый и щедрый человек, желающий наградить мудростью всякого, кому она принесет пользу.

— И если мы решим принять ваше столь великодушное предложение, — сухо сказал Лоренс, — то когда мы встретимся? Мы занятые люди и не вольны распоряжаться своим временем.

Мастер Гиллем в растерянности взглянул на слугу.

— Вы поймете, добрые господа, что мы злоупотребляем великодушием других ради наших частных встреч…

— Но если вы сможете увидеться с нами во втором часу ночи, когда весь город спит, — перебил Луп, — у нас будет и время, и место, где разместить вас.

— Где нам вас искать? Или же вы живете в поле?

— Было бы неплохо, — торжественно произнес Гиллем, — но слишком трудно. Мы снимаем комнату в квартале Сан-Фелью у доньи Мариэты. Она пытается искупить вину за свой образ жизни, предоставляя нам бесплатное жилье. К ее дому вас проводит любой.

— Завтра вечером духи будут сильны, — сказал Луп. — Явитесь к нам, и вы узнаете много.

— Я знаю, где это, — покраснев, произнес третий юноша.

— Ты, Аарон? — переспросил Лоренс. — И ты знаешь, кто она?

— Да, — твердо ответил Аарон, — но и она, и ее девушки должны есть хлеб.

— Что думаешь? — пробормотал Лоренс, когда трое юношей быстро заняли свои места за столом у Родриге. Хозяин таверны со стуком выставил перед ними три деревянные кружки, налил в них из кувшина самого дешевого, разбавленного и кислейшего вина и встал рядом. Из своего многолетнего опыта он знал, что если подмастерья, студенты и им подобные молодые бродяги сразу не заплатят за выпивку, ему, скорее всего, придется проститься со своими денежками. После долгих поисков юноши набрали достаточную горку монет из своих личных запасов.

— Насчет мастера Гиллема? Слишком дорого, — уныло отозвался Марк. — Мне и так едва хватает на уксус, который Родриге выдает за вино, чтобы еще пускаться в дополнительные расходы.

— Обучение всегда стоит денег, — заметил Аарон.

— Но не в том случае, когда тебя обучает отец, — ответил Марк. — В противном случае, кто бы захотел стать ткачом?

— Тебе обязательно становиться ткачом? — спросил Лоренс.

— Разве это занятие унаследует не твой брат?

— Можно и так сказать, — произнес Марк. — Но моему отцу было бы очень невыгодно отдавать меня в ученики. Он слишком скуп для этого. — Он поднял кружку. — За работу. Ненавижу ее. Уйду, как только смогу.

— Ты хотя бы можешь уйти, — заметил Аарон. — А я должен оставаться в пекарне навечно, иначе скажут, что я обрекаю родителей на нищету в старости.

— Пусть твоя сестра выйдет замуж за человека, готового изучить пекарское дело, — предложил Лоренс. — Ты не раб своих родителей.

— А чем бы ты занялся, если бы ушел? — спросил Марк.

— Отправился бы на север. В Тулузу или куда-нибудь еще. Туда, где в чести поэзия и знания.

— Аарон переписал все новые стихотворения, — добавил Лоренс. — И множество старых.

— Я все трачу на бумагу и чернила, — согласился Аарон со смущенной улыбкой. — И вино.

— Откуда ты взял эти стихотворения? — осведомился Марк.

Лоренс подмигнул.

— Он и не брал. Некоторые принадлежат моему отцу, другие моим учителям, а одна прекрасная книга самому епископу.

— Я был осторожен, — добавил Аарон. — Все вернул как можно быстрее. Зачем тогда меня отдали в школу, если не хотели, чтобы я научился читать?

— Это дает им почувствовать собственную значимость, — ответил Лоренс. — Мой отец такой же. Но я здесь не останусь. Все в этом городе только и думают о цене на шерсть и сукно и о том, как бы разбогатеть. Я отправлюсь в Монпелье изучать астрономию и астрологию, а также труды греков по логике и математике. Я поговорю с мастером Гиллемом о том, что там изучают, и спрошу его, кто самые знающие учителя. — Лоренс поднял кружку с печальной улыбкой. — За свободу.

— Мой отец утверждает, что лишь богатые христиане могут позволить себе тратить время на такие пустяки, как поэзия и математика, — заметил Аарон. — Он хочет, чтобы я женился на работящей девушке с хорошим приданым и занялся своим собственным делом. Сейчас мне становится плохо от одной этой мысли.

— Кстати, — прибавил Лоренс, — мой отец рассуждает так же. За исключением моей женитьбы, потому что хочет, чтобы я стал по крайней мере епископом. Будь я графом, то мог бы проводить время за изучением легкомысленных вещей.

— Если бы ты был графом, — вступил в разговор Марк, — то тебе бы пришлось идти воевать и тебя бы убили в сражении.

— Верно, — согласился Лоренс. — Чем бы ты хотел заняться, если бы не пришлось работать у отца? Кроме того, чтобы уйти из города.

— Создавать красивые вещи, — просто ответил Марк. — Я могу ткать их на станке, но отец говорит, что это трата времени и перевод хорошей шерсти. Правда, он сам не особенно использует хорошую шерсть, — добавил Марк.

Все трое погрузились в мрачное молчание.

— А как же мастер Гиллем? — спросил Аарон.

— За одно занятие надо заплатить тридцать монет, — заметил Лоренс.

— С таким же успехом это могли бы быть тридцать тысяч, — вставил Марк. — У меня остались деньги только на то, чтобы завтра выпить вина, и все.

— Я могу заплатить за всех нас, — предложил Аарон. — Давайте согласимся.

— Ты? — потрясенно переспросил Марк. — Но это же куча денег.

— Что за деньги, Марк, дружище? — Еще один юноша в черном присел за стол и жестами подозвал своих друзей присоединяться. — Редкая вещь в моей жизни, могу тебя уверить. А у этого мошенника с луга нет никакой надежды выманить у меня последние деньги на выпивку.

— Добрый вечер, Бертран. Почему ты называешь его мошенником? — спросил Лоренс.

— Разве ты его не слушал, Лоренс, друг мой? В жизни не слыхал столько полуправды и такой искаженной логики.

— Что ты знаешь о логике? — с жаром осведомился Лоренс. — И если бы ты присутствовал на его первых двух выступлениях, то знал бы, какие он приводил доводы.

— Я знаю одно: если кто-то предлагает раскрыть мне все тайны магов, семи мудрецов и бог еще знает кого за три дорогих, — но очень простых урока, значит, меня собираются ободрать как липку.

— Ты подслушивал, — заметил Аарон.

— На лугу тайной беседы не получится, — возразил Бертран. — В любом случае знания достаются только путем упорного труда и от хороших учителей.

— Чья это проповедь, Бертран? — За столом раздался смех.

— Моего отца. — Бертран покраснел. — Но это все равно правда. И почему этот мудрый человек поселился в доме Мариэты?

— Так вы направляетесь к Мариэте, чтобы набраться мудрости, ребята? — спросил из-за соседнего столика крестьянин с обветренным лицом и разразился хохотом. — Она научит вас мудрости.

— Странные вещи происходят, — заметил другой посетитель. — Я слышал такое, чему вы вовек не поверите.

— В этом году у нас и без того хватало бед, — заметил крестьянин. — И прошу прощения за то, что подслушивал, но тайны магов до добра не доведут. На вашем месте я бы не совался в эти дела. Только не сейчас. Пусть маги оставят свои тайны при себе.

Как-то раз в конце сентября в четверг рано утром Исаака разбудил голос жены, бранящей Ибрахима за то, что он шумит, хотя прекрасно знает, что его хозяин еще спит. Исаака было не обмануть. Спешный вызов напуганной жены молодого Аструха вынудил его уйти после полуночи, и он пробыл в их доме, пока от усталости и предрассветного холода его пальцы не онемели. Остаток ночи Исаак проспал на кушетке в своем кабинете, выходящем одной стороной во внутренний двор. Юдифь хотела, чтобы ее муж перешел на другую кровать, но его кабинет был неприкосновенен, и она не желала туда заходить без веской причины.

Во дворе снова стало тихо. Исаак поднялся с постели, открыл дверь и сделал глубокий вдох. Невзирая на вечную тьму, в которой он теперь жил, Исаак знал, что солнце уже давно рассеяло утреннюю дымку, а прохлада скоро уступит место очередному жаркому дню. Он ощущал запах тумана, приближающейся жары и лучей палящего солнца, прежде чем другие люди могли их увидеть или почувствовать. Не успел Исаак приступить к неторопливому умыванию холодной водой, как услышал скрип ворот и голос Юдифи, суетившейся вокруг юного Саломо, сына банкира Видала.

Исаак нанял Саломо дес Местре на три месяца для обучения своего тринадцатилетнего ученика Юсуфа. Он встретил мальчика-мавра в начале лета, когда голодный сирота вывел слепого лекаря из гущи взбунтовавшей толпы. Отец Юсуфа был послом эмира Гранады Абу Хаджадж Юсуфа; он погиб за пять лет до этого в одной из гражданских войн между доном Педро и его братом Фернандо. С помощью Исаака покровителем Юсуфа стал дон Педро, король Арагона.

Юсуф не только был умен, но и получил в детстве прекрасное образование. Он научился читать и писать на арабском, прежде чем судьбе было угодно превратить его в беспризорника, защитой которому служила лишь его смекалка, и он с радостью впитывал все знания, которые мог получить в этом новом для него мире. Но слепец не может обучить мальчика латинскому письму и азам грамматики латинского языка, на котором была написана большая часть богатого собрания врачебных текстов. Как только мальчик научится читать вслух, они будут работать вместе, но пока ему нужен зрячий учитель.

Юный Саломо сам был почти мальчишкой.

— Как тебе нравится твой новый учитель? — спросил Исаак через несколько дней после начала уроков.

— Хороший, — ответил Юсуф, умудренный опытом мальчик тринадцати лет. — Очень обходительный молодой человек, господин, и кажется, очень начитанный. Но он ничего не знает о мире. По-моему, он влюблен в госпожу Рахиль, — невинно добавил он.

— Правда? — переспросил Исаак. — И она тоже?

— Не думаю. По-моему, он слишком молод, чтобы ей понравиться. Мне ничего неизвестно, господин, — поспешил добавить Юсуф. — Она ничего не говорила ни мне, ни ему. Я могу только судить об этом по ее взгляду. Она всегда закрывает лицо накидкой, когда он поблизости.

Вновь воцарившуюся тишину нарушали лишь взмахи метлы Ибрахима, медленно подметающего двор.

Исаак прочел утреннюю молитву и вышел из дома.

— Сейчас слишком прохладно, чтобы завтракать во дворе, Исаак? — спросила жена, которая все время была поблизости. — Если пожелаешь, мы можем поставить стол у очага.

— Дорогая моя Юдифь, — с удивленным видом ответил Исаак, — больны мои пациенты, а не я. Здесь очень приятно, и ты сама скоро начнешь жаловаться на жару. И потом я уже слышу, как приближается наша прекрасная Наоми с таким блюдом, от которого и у мертвеца бы разыгрался аппетит. Вчера ночью у меня было много работы, и я очень проголодался. Давайте есть. — Наоми поставила пышущее жаром блюдо с рисом и овощами на стол, где их уже ждали привычные тарелки и миски с сыром, фруктами и мягким хлебом.

— Вы поздно вернулись? — спросила Юдифь. — Рахиль еще спит.

Этот вопрос был не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Прежде всего Юдифь очень раздражали люди, зовущие врачей среди ночи. Пусть бы молились и терпеливо ждали восхода солнца, прежде чем посылать за ее мужем. И потом ей казалось, что их семнадцатилетней дочери было бы лучше скорее выйти замуж и прекратить сопровождать отца в любое время суток. Юдифь хотела быть уверенной, что они действительно вернулись поздно и что Рахиль не злоупотребляет своим положением, чтобы все утро пролежать в постели.

Все это Исаак знал не хуже, чем то, какая настойка нужна для лечения головной боли.

— Да, было очень поздно, — ответил он. — Неудивительно, что она еще спит. Но, по-моему, маленький сын Аструха идет на поправку. Хорошо, что они меня позвали,

— И меня, папа, — прибавила Рахиль. — Доброе утро, мама. — Она поцеловала мать в щеку. — Я слишком проголодалась, чтобы проспать все утро, — заметила Рахиль, давая родителям понять, что слышала их разговор, и потянулась за миской с рисом.

Не успело семейство приступить к завтраку, как в ворота застучали.

— Я открою, — сказал Исаак.

— Ни в коем случае, — перебила Юдифь. — Кто бы там ни был, он может подождать. Ты спокойно закончишь завтрак, прежде чем отправляться по делам. Ибрахим отопрет. Если это так важно, он нам сообщит.

Очевидно, дело было неотложное. Во двор ворвался пекарь Моссе, бормоча изысканные и неразборчивые извинения.

— Прошу прощения, господин Исаак, госпожа Юдифь и госпожа Рахиль, за то, что помешал вашему завтраку. Конечно, вас вчера задержали допоздна. Знаю, так бывает. Я бы не стал беспокоить вас, если бы не был так встревожен, господин. Моя жена сходит с ума от горя, поэтому я сказал ей: «Пойду, потолкую с лекарем, дорогая Эсфирь, он знает, что делать». Только мятный чай и больше ничего, а на этом ведь долго не протянешь, верно?

— Моссе, друг мой, — обратился к нему Исаак. — Кто болен?

— Аарон, господин Исаак. И он…

— Расскажи мне, что именно произошло сегодня утром и почему твоя жена так забеспокоилась.

— Ну, — неуверенно начал пекарь, — Аарон не встал с постели. Сказал, что плохо себя чувствует.

— Как именно?

— Ну, — Моссе замолчал и посмотрел на Юдифь и Рахиль, — он плохо спал вчера ночью.

— Идем, Рахиль, — позвала Юдифь, — уже поздно, а у нас много дел. Пожалуйста, извините нас, Моссе. Нам пора приступать к работе, а позавтракаем на кухне.

— Хорошо, — ответила Рахиль. — Тебе не кажется, что здесь прохладно, мама?

— Наоми! — Голос Юдифи эхом раздался по всему дому. — Помоги нам перенести посуду. — И Наоми поспешно принялась заносить все блюда обратно.

Исаак подождал, пока женщины уйдут.

— А теперь, Моссе, садись и расскажи мне, что случилось с Аароном. Опять эти ужасные кошмары?

— Хуже, господин Исаак. Три ночи назад я случайно увидел, как он ходит с широко открытыми, ничего не видящими глазами. И кошмары не прекратились. Он вздрагивает от страха от каких-то ему одному слышимых звуков, а в тенях на стене видит очертания людей. Он ничего не ест и кричит на мать и сестру, пугая их.

— Что вы предпринимаете?

— Эсфирь поит его мятным чаем, ромашкой и другими травами, чтобы наладить сон, но они не помогут. Я знаю. — Пекарь наклонился так близко к Исааку, что тот ощущал его дыхание на своем лице. — У моего сына есть враг. Или у меня. Кто-то заколдовал моего сына. Тот, кто пытается изгнать меня из квартала. Ведь должность пекаря очень почетная, можно сказать, священная, правда, господин?

— Верно, Моссе. И ты хороший пекарь, но прежде чем сваливать все на колдовство, думаю, нам следует попытаться понять, что же случилось с твоим сыном.

— Идемте со мной. Осмотрите его, поговорите с ним. Вы сможете понять, какие заклинания были использованы против моего сына.

— Поведение Аарона может объясняться и другими причинами, — заметил Исаак. — Я могу привести несколько.

— Это колдовство, — твердо повторил Моссе. — Я знаю.

— Почему ты так уверен?

Моссе обвел подозрительным взглядом двор.

— Потому что оно коснулось меня, — прошептал он. — Они хотят убить моего сына и наследника, но это можно сделать только в том случае, если у меня не появится другого. И они заколдовали и меня, чтобы я не смог дать жизнь еще одному мальчику.

— У этого могут быть иные причины, Моссе, — мягко сказал Исаак.

— Сначала я думал, что это Господь меня наказывает за то, что я отправил своего первенца к шурину Эфраиму, когда его сын умер от чумы.

— Господь не стал бы наказывать человека, пожелавшего помочь брату жены, — возразил Исаак.

— Но я поступил так не по доброте душевной, — пробормотал Моссе.

— Хочешь сказать, он тебе заплатил? — спросил Исаак. Все знали, что Моссе получил толстый кошель с монетами за то, что позволил шурину забрать к себе старшего сына. И только сам Моссе был уверен, что все это держится в тайне.

— Я продал своего сына. Это великий грех. Но Даниил унаследует прибыльное дело и будет богатым человеком. Я сделал это и ради него.

— Но в основном ради себя, — заметил Исаак.

— Да. И теперь я наказан. Я должен был послать к нему Аарона, но решил, что с ним будет легче справляться и учить. И вот к чему это все привело.

— И что же все-таки ты от меня хочешь? — поинтересовался Исаак.

— Я хочу, чтобы вы сняли проклятье с Аарона и с меня и наложили их на того злодея, кто это сделал. Я знаю, кто это, господин, и я отдам вам все, чтобы вы смогли отомстить ему.

— Моссе, друг мой, — промолвил врач. — Моя работа — медицина, а не заклинания. Но из сказанного тобой вполне возможно, что юноша страдает от болезни, которую я в силах излечить. И для тебя у меня есть несколько средств. Хватит думать о том, о колдовстве, лучше пойдем посмотрим, что можно сделать. Подожди немного, пока я схожу за лекарствами.

Исаак торопливо проглотил немного риса и прихватил кусок мягкого хлеба с сыром. Юсуфа оторвали от занятий, а Рахили велели сложить в корзину травы и настойки. Не успел Моссе решить, выиграл он или проиграл в споре с врачом, как все четверо уже шагали по главной улице.

Пекарня была выстроена у северной стены квартала, подобно некоторым другим общественным местам, вход в нее вел через дверь со стороны города. Но вместо того чтобы огибать ворота и идти ко входу в пекарню, Моссе свернул на первую улочку у ворот и вошел в свой удобный дом со стороны квартала. Домашним Моссе не приходилось будить привратника Якова, если им нужно было войти или покинуть Колл ночью, когда ворота были заперты. Следовало лишь отпереть маленькую дверь в стене и оттуда из пекарни пройти в город.

Когда компания подошла к дому пекаря, с верхнего этажа раздался душераздирающий вопль. По лестнице сбежала Эсфирь и безумным взглядом посмотрела на своего мужа.

— Он умер, Моссе! — завизжала она. — Он умер. Мой Аарон умер!

Глава вторая

Смерть, приносящая горе и потрясение, стала хорошо знакома Рахили за последние три года, что она помогала своему отцу. Из-за его ухудшающегося зрения и смерти бывшего помощника, Бенджамина, во время эпидемии чумы сестре Рахили, Ревекке, пришлось помогать отцу в те тревожные времена. После замужества Ревекки Рахиль, как само собой разумеющееся, заняла место сестры и стала глазами своего отца, а там, где на смену зрению приходило прикосновение, его руками. С той поры ей приходилось видеть горе и отчаяние на лицах людей, понесших утрату, и облегчение на лицах тех, кого смерть, эта вечная разлучница, спасла от домашнего деспота. Но пекарь не был похож на всех тех скорбящих, которых видела Рахиль. Он стоял в стороне, не делая попыток утешить свою сломленную жену и принимая смерть своего наследника с каким-то стоическим, почти мрачным мужеством. Рахиль знала, что Моссе прекрасный пекарь, но в несчастье его нельзя было назвать образцом стойкости. Повисла неловкая пауза, и затем вперед шагнул Исаак.

— Госпожа Эсфирь, прошу вас, — произнес он, протягивая руку, чтобы успокоить рыдающую женщину. — Давайте прежде его осмотрим. Бывает…

— Слишком поздно, господин Исаак, — простонала она. — Я знаю. Я уже прежде видела мертвых. Он умер. Мой Аарон умер. Вы опоздали.

Моссе стоял в стороне, безмолвный и бесстрастный.

— Если вы проследуете за мной, — послышался тихий голос снизу лестницы, — я проведу вас к нему, господин Исаак. Отец, — сурово добавил он, — я отведу врача наверх. Пожалуйста, побудь с мамой. — Исаак увидел привлекательного юношу крепкого сложения, но грациозного, который был почти такого же роста, что и его брат. Его глаза покраснели от слез, но он не забыл о хороших манерах. — Господин Исаак, госпожа Рахиль, юный Юсуф. Прошу вас проходить. Спасибо, что быстро пришли.

— Ты ведь Даниил? — тихо спросил Исаак. — Если ты готов провести нас, мы последуем за тобой.

Маленькая процессия прошествовала вверх по лестнице в небольшую спальню над пекарней.

— Он лежит там, — сказал Даниил.

Исаак стоял в дверях, прислушиваясь и нюхая воздух.

— Когда он умер? — спросил он.

— За несколько минут до вашего прихода, господин. У нас не было времени положить его тело подобающим образом, потому что мама услышала ваши шаги и бросилась вниз.

— Вы были с ним до конца?

— Да, господин, — промолвил Даниил и замолчал.

— Подведите меня к нему, — попросил Исаак. Рахиль взяла отца за руку и повела к изголовью скорбной измятой постели. Исаак провел пальцами по телу, обезображенному и скорченному в предсмертной агонии. — Его смерть не была легкой, — заметил он.

— Это было жуткое зрелище, — печально произнес Даниил. — Я не скоро его забуду.

— Сколько вы пробыли рядом с ним?

— Отец ночью прислал за мной мальчика.

— Он заболел так рано?

— Нет, господин Исаак. Аарон разбудил отца.

— Что ты хочешь сказать? Он прошел в его комнату и просил о помощи?

— Нет, он бродил по дому, вверх и вниз по лестнице.

— Во сне?

— Да.

— Это часто говорит о серьезном расстройстве рассудка, — сказал Исаак, — но необязательно о болезни. Когда я последний раз был у него, ничто не предвещало болезни или смерти, — добавил он почти про себя.

— Отец говорит, что Аарон делал так не раз. Было видно, что он спит, и тем не менее он бродил по дому, как будто что-то искал. Признаюсь вам, господин, что предпочел бы столкнуться с разъяренной толпой, нежели снова увидеть такое. — Его голос задрожал, и он замолчал, чтобы взять себя в руки. — Мы уложили его в постель, и я до рассвета сидел с ним. Аарон проснулся, как обычно, удивился, увидев меня, но выглядел он бледным и уставшим. Служанка принесла нам еду и питье. К этому времени все в доме уже были за работой.

— Пекари встают раньше перчаточников, — сказал внезапно возникший в дверях Моссе. — Нам надо было развести огонь в печи и приготовиться к выпечке первой порции хлеба.

— Значит, тогда, хотя Аарон и ходил во сне, больше ничего пугающего вы за ним не замечали?

— Для меня и этого было довольно, — ответил Моссе. — Слишком уж он походил на мертвеца, восставшего из могилы.

— А потом я пошел вниз переброситься парой слов с мамой, — продолжал Даниил, не обращая внимания на слова отца.

— Ну и ну, — пробормотал Исаак. — А что он ел и пил? Что-нибудь из того, что ему принесли?

— Немного, — ответил Даниил. — Служанка принесла нам кувшин мятного чая и свежеиспеченную буханку хлеба. Он съел немного хлеба и выпил чая.

Моссе ахнул и ударил кулаком по дверному косяку.

— Это была не моя буханка. Никогда не говори, что он умер от моего хлеба! — пронзительно крикнул он. — Ты погубишь меня. Мой хлеб убил моего собственного сына? Нет! Идемте со мной, когда я буду покупать зерно и молоть его. Приведите с собой, кого хотите. Вы увидите, что Моссе-пекарь никогда не покупает плохое зерно. — Он схватил Исаака за плечо и встряхнул. — Я тщательно проверяю каждый мешок. Я могу отыскать зернышко плевела среди десятков тысяч зерен кукурузы. Я сам отношу зерно на мельницу и глаз с него не спускаю, пока мука снова не окажется в моей лавке. Еще ни разу никто не отравился моим хлебом.

— Папа, никто ведь не говорит, что Аарон отравился хлебом. В конце концов я ведь тоже ел эту буханку и съел намного больше, чем он, поскольку всю ночь не спал и очень проголодался. И я пил из кувшина. Уверяю тебя, я себя превосходно чувствую. Нет, дело не в хлебе.

— Сомневаюсь, что это было отравление хлебом, — подтвердил Исаак.

— Если я здесь не нужен, — сказал Моссе, — пойду к печам.

— Папа, Аарон умер! — напомнил Даниил. — Ты мог бы задержаться на минутку, чтобы поговорить с врачом.

— Печи раскалены, — продолжал Моссе. — Сгоревший хлеб не вернешь. Завтра будет довольно времени, чтобы скорбеть. — Он развернулся и пошел по коридору к тускло освещенной лестнице.

Исаак ждал, пока Моссе спустится вниз.

— А теперь, Даниил, расскажи мне, как умер Аарон. Я бы не стал тебя спрашивать, если бы не считал это важным.

— Как я уже говорил, господин Исаак, я на какое-то время отлучился из комнаты, чтобы поговорить с матерью и Сарой. Потом папа ушел, а я вернулся. Аарон встал с постели и расхаживал по комнате, как больной зверь, выкрикивал что-то странное, бессвязное, чего я не мог понять. Потом он попятился к постели и прикрыл глаза. Он схватил меня за руку, до боли сжал и произнес: «Посмотри на это. Вон там. Оно пришло за нами». Его лицо было серым, по нему градом катился пот. Его грудь начала подниматься, как будто его вот-вот стошнит, но ничего не вышло, он пронзительно крикнул мне, чтобы я не позволил кому-то поймать его, и рухнул на постель. Мать услышала шум и вбежала в комнату. Ноги и руки Аарона дергались, он издавал странные звуки, потом его тело свело судорогой, — в таком состоянии он и сейчас, — и он умер.

— Рахиль, — обратился к дочери Исаак, — опиши мне его поподробнее.

Рахиль начала с макушки головы.

— Голова повернута под причудливым углом, папа…

— Я уже проверил положение его тела, дитя, — проворчал отец. — И его плоть окоченела, если учесть то, как он умер. И еще я чувствую странный запах съеденного или выпитого им. Юсуф, посмотри, не найдешь ли какой-нибудь склянки, чаши или другой емкости. Рахиль, мне нужен цвет. Мне нужно то, чего не могут ощутить мои пальцы. Ты это знаешь.

— Да, папа. Но сказать почти нечего. Его кожа очень бледная или скорее серая. Желтухи нет, кровь не прилила к коже, вокруг губ синевы тоже нет. Даже глаза не покраснели и не пожелтели. На руках и ногах у него синяки, но выглядят они старыми. На кисти руки след от ожога.

— Наверное, от печей, — пояснил Даниил. — Стоит на минуту зазеваться и обожжешься.

— Я ничего не могу найти, господин, — сказал Юсуф. — Кроме еще влажного полотенца. На нем желтоватое пятно.

— На влажной части?

— Да, господин.

— Я заберу его. Что ж, больше мы ничего не можем сделать, — сказал Исаак. — У меня много подозрений, но они принесут мало утешения твоим скорбящим родителям и тебе, Даниил.

— Я провожу вас, господин, — ответил Даниил, — а они пока обмоют и приготовят тело.

Когда они все очутились на узкой улочке, Даниил повернулся к врачу. — Мне не хотелось говорить этого в доме, господин Исаак, но в последние дни моего брата мучили видения и ужасные кошмары. Он приходил ко мне страшно удрученный.

— Сколько это продолжалось?

— Не знаю. Думаю, недолго. Возможно, две недели. Или три.

— Твой отец тоже заметил что-то неладное, — сказал врач. — Он советовался со мной по этому поводу.

— Думаю, Аарон потерял рассудок, господин Исаак, — ответил юноша. — Его мучили бред и кошмары, не всегда, конечно, но время от времени. В приступе помешательства он мог что-нибудь съесть.

— Ты полагаешь, он сам лишил себя жизни?

— Не намеренно. Я думаю, он съел или выпил какое-то ядовитое вещество, приняв его за полезное.

— Были ли у него приступы тоски? Он был несчастлив?

— Отнюдь. Порой он казался восторженным, порой испуганным. Ничто не указывало на то, что его гложет тоска. И когда этих приступов не было, когда он был в хорошем настроении, его можно было назвать скорее беспокойным, нежели отчаявшимся. Он строил планы побега из пекарни, мечтал стать бродячим ученым и поэтом. Мечтал отправиться в Тулузу. Кто-то ему сказал, что там ценят искусство и красоту. — Даниил остановился на краю маленькой площади. — Думаю, отец поступил бы мудрее, если бы оставил в пекарне меня, а Аарона отправил к дяде Эфраиму. Я смог бы стать пекарем и лучше бы противостоял отцу. А дяде Эфраиму пришелся бы по душе Аарон. Мой дядя — художник в своем роде. Он создает прекрасные предметы из кожи, хотя они и предназначены для повседневного использования.

— Мне известно ремесло твоего дяди, — сказал Исаак. — Еще с тех дней, когда я мог видеть. Оно по-истине прекрасно и изысканно.

— Прошу, не думайте, что я жалуюсь, — попросил Даниил. — Мне никогда не перечислить всех тех благ, что я получил, поселившись у дяди, хотя для меня и было ударом узнать, что папа меня продал, меня, своего первенца, чтобы купить новую печь. — Даниил натянуто рассмеялся. — Однако и с этой мыслью можно справиться, — быстро добавил он, неловко переминаясь на булыжной мостовой. — Бедняга Аарон. Мне нравится жизнь у дяди Эфраима, но по праву все это должно было принадлежать Аарону. В данном случае Исав получил лучшее, и я боюсь, что Аарон умер из-за этого.

— Ты не должен так думать, Даниил, — возразил Исаак. — Художник в твоей душе создал впечатляющий образ Аарона, лишенного своих прав и потерявшего вследствие этого рассудок, который лежит мертвый у ног ошеломленного брата. Незабываемая картина, но неверная. Мы можем никогда не узнать, как и почему он умер, но это произошло не по твоей вине. В этом я уверен. А теперь отправляйся домой и утешай мать и сестру. Ты им нужен. А где Рахиль?

— Она стоит вон на той улице и разговаривает с вашим мальчиком, Юсуфом, — ответил Даниил. — Я позову ее. И благодарю за мудрый совет. Меня очень опечалили странные видения моего брата и его смерть. Уверен, мы скоро встретимся снова, — сказал юноша.

— Рахиль, ты слышала, что сказал Даниил? — спросил Исаак, подождав, пока юноша удалится на почтительное расстояние.

— Кое-что, — призналась девушка, беря отца за руку и медленно направляясь в сторону дома.

— И я слышал, господин, — ответил Юсуф искренне, но довольно бестактно.

— Очень жаль, что он убежден, будто его брат погиб из-за него, — продолжал врач. — Это тяжкий крест.

— Но разве это не правда, господин? — спросил Юсуф.

— Со стороны Даниила не было никаких преднамеренных действий, — ответила Рахиль. — Но я согласна с Юсуфом. Причина — он.

— Вот так странная гармония, — проговорил Исаак, — когда вы сходитесь во мнениях по вопросу более сложному, чем хороший ужин. — Он остановился перед воротами дома и хлопнул рукой по своей кожаной сумке. — Какой я забывчивый! Не оставил для госпожи Эсфири склянку со снотворными каплями. Юсуф может вернуться к своим занятиям, а мы должны опять пойти в пекарню и еще раз потревожить родителей Аарона.

— У тебя нет склянки со снотворными каплями, папа, — сказала Рахиль.

— Тогда мы оставим кое-что другое, моя милая. Но на этот раз не будем беспокоить домочадцев, а пройдем через лавку. — И Исаак быстрым шагом направился к воротам квартала.

Когда Исаак появился в пекарне, Моссе вынимал из печи готовые буханки.

— Снова вы, господин Исаак? Вас позвала моя жена?

— Вообще-то нет. Это все моя проклятая забывчивость вынуждает меня снова побеспокоить вас. Рахиль, отнеси эту настойку госпоже Эсфирь. Или служанке. Прошу прощения, что опять беспокою вас в такой день. Если вы позволите мне подождать немного, пока не вернется моя дочь, мы совсем скоро оставим вас в покое.

— Моя жена и сын считают меня бессердечным, потому что я продолжаю трудиться.

— Не сомневаюсь, что ты находишь утешение в работе, Моссе.

— Верно, — ответил пекарь. — А рыдания женщин наверху действуют мне на нервы. Все равно Аарона уже не вернуть.

— Это помогает им утолить печаль, подобно тому, как труд помогает отвлечься тебе, — мягко произнес Исаак. — В жизни Аарона две недели тому назад произошло что-нибудь значительное?

— Две недели назад? Когда это было? — Пекарь задумался. — Незадолго до Ём Киппура. Верно, кое-что произошло. Мы испекли шесть дюжин буханок особого хлеба для совета. Мы трудились всю ночь и большую часть следующего дня, потому что надо было продавать хлеб и другим покупателям.

— Я имел в виду что-то особенное в жизни Аарона. Возможно, он нашел новых знакомых или друзей?

— У Аарона никогда не было много друзей. Ему хватало общества семьи. И брата.

— Он был одинок?

— Можно и так сказать. Но его одиночество — не наша вина, — ответил Моссе. — Мы делали для него все, что могли, пытались устроить его брак с богатыми, красивыми девушками, но он этого не желал. И какое это имеет отношение к его смерти? Нужно только найти колдуна, который наложил на него проклятие, и обвинить его в гибели Аарона. Потому что пока этого не случится, ему не успокоиться в его могиле. Он будет продолжать бродить ночами, как делал эти последние две недели. А я не хочу с этим жить. — И вместе с сильным ароматом испеченного хлеба Исаак уловил запах страха и отвращения.

— Я расспрошу всех, кого только можно, Моссе. Большего я обещать не в силах. Кажется, возвращается Рахиль.

— И с ней мой сын. Знаете, он хороший юноша. Его ждет богатое наследство. — Моссе громко окликнул мальчика, который завалился спать в углу, и велел ему бросить топлива в печь и начать работать с мехами, после чего его внимание вновь было обращено к хлебу.

Даниил проводил их до дверей лавки.

— Скажи мне, Даниил, — попросил Исаак, — что за друзья были у Аарона?

Воцарилось тяжелое молчание.

— Об этом нужно спрашивать не меня, — наконец ответил Даниил. — За прошедшие две недели мы виделись всего несколько раз, но я живу с дядей Эфраимом и тетушкой Долсой. Я много работаю и больше знаком с их посетителями, нежели с друзьями моего несчастного брата. Мама, наверное, знает. Или служанка. Но не папа, — с горечью добавил Даниил, — если только друг Аарона по пути не зашел купить хлеба. А теперь я должен возвращаться к родителям, — прервал он разговор. — Доброго вам дня, господин Исаак.

Исаак подождал, пока шаги юноши стихли в глубине лавки, и медленно побрел по мощеной улице.

— Ты разговаривала со служанкой, Рахиль?

— Да, папа. Она рассказала мне, что с тех пор как поступила служить в этот дом, Аарон отлучался почти каждую ночь и часто возвращался домой пьяным. Несколько раз ей приходилось укладывать его в постель и убирать в комнате, когда его тошнило от выпитого, а порой он давал ей несколько монет в знак благодарности. Но она понятия не имеет, с кем он пил. И куда ходил. Знает только, что Аарон выходил через лавку, а не через дом и порой забывал запереть дверь на ключ и на засов после возвращения. Каждое утро, до того как хозяин вставал, она шла в пекарню, чтобы убедиться, что дверь будет заперта, когда он спуститься.

— Кажется, служанка — единственная, кто хоть что-то знает об Аароне, — заметил Исаак.

— Определенно ей известно больше, чем его семье, — согласилась дочь.

За медленно двигавшейся телегой, запряженной быками, в которой тело Аарона везли по крутому склону к кладбищу, шли двадцать или тридцать скорбящих. Даниил легко шагал вверх рядом с телегой на своих сильных ногах. Годы спустя, впервые заговорив об этом дне, когда он лежал в объятиях своей жены, Даниил понял, что это жуткое ощущение нереальности происходящего, этот ужас по-прежнему преследуют его. Вокруг царила тишина, если не считать поскрипывания телеги и взмахов бычьего хвоста. Солнце ярко светило в безоблачном небе, и все хранили молчание, будто жара лишила людей дара речи. Под ногами ломалась ароматная трава и дикие цветы, в теплом воздухе витал аромат растений, привлекая мух и комаров, которые бесшумно поднимались с потрескавшейся земли, чтобы мучить животных и людей. Когда процессия добралась до кладбища, кажется, лишь у быка еще осталась собственная воля. Он тяжелой поступью прошел в тень, отбрасываемую деревом, и остановился. Безмолвие поглотило молитвы, которые шептали пересохшие рты, и вместо них слышалось лишь бессмысленное бормотание, подобное жужжанию пчел. Когда наконец могилу Аарона засыпали землей, каждый из присутствующих вежливо, деликатно подошел к фонтану, чтобы омыть руки, извиняясь, уступая дорогу, переговариваясь, выражая соболезнования. Чары рассеялись. Люди с благодарностью повернули в сторону города, спеша укрыться в прохладных, тенистых комнатах, насладиться напитками, едой и обществом.

И только Даниил остался у могилы, мысленно пытаясь хоть что-нибудь сказать своему усопшему брату. Но в голове была пустота, поэтому он развернулся и тоже пошел в сторону города.

Три дня спустя Исаак получил срочный вызов от Беренгера де Круилеса, епископа Жироны, чьим личным врачом он был. Обычно эта обязанность была менее затруднительной по сравнению с остальными. Беренгер был крепким, энергичным, здоровым человеком средних лет, который просто отмахивался от болезней, как другие люди отмахиваются от мух.

Но только не сегодня.

— Исаак, друг мой, — произнес епископ, как только врач появился в его кабинете, — меня поразила болезнь, и я в дурном настроении. У меня появилась подагра, может быть, от жары или слишком изнурительного труда. Большой палец на ноге покраснел как шляпа кардинала и стал почти таким же огромным. — Беренгер де Круилес сел за стол, положив ногу на табурет, и все его существо излучало раздражение.

— Сомневаюсь, что причиной тому жара, Ваше Преосвященство, — заметил Исаак. — Скорее всего, это сладкое вино и жирное мясо. Признайтесь, господин епископ, что в последнее время вы в изобилии употребляли жирные и пряные блюда.

— Садись, мой друг, садись. Твой стул всегда в одном и том же месте. Я же не могу уследить за поварами, — жалобно добавил епископ. — Они полагают, что с сентября я должен начинать готовиться к тяготам зимы. В результате их нежной заботы я еле ковыляю по комнате. Нет, мой друг, не говори так. Сейчас я слишком вспыльчив, чтобы выслушивать, как кто-то, пусть даже ты, говорит, что никто не вынуждает меня класть на тарелку жирные куски, лишь потому что их ставят передо мной.

Исаак изумленно покачал головой.

— Вам нужно какое-нибудь средство для охлаждения и очищения крови, Ваше Преосвященство.

Я оставлю травы для приготовления настоя с подробным описанием. Принимайте его трижды в день. У меня также есть кое-что и от подагры. — Исаак сунул руку в кожаную сумку, висевшую у него на плече, и извлек оттуда стеклянный пузырек. — Капните три капли этого средства в воду и пейте всякий раз, как соборные колокола созывают всех на молитву. Начните прямо сейчас.

— Это легко. — Епископ налил в чашу воды и добавил капель. — Горькое питье, Исаак, — заметил он. — Я предпочитаю хорошее вино.

— Безусловно. Которое с этой минуты вы будете пить, лишь основательно разбавив водой. Я вернусь завтра, чтобы проверить, как вы себя чувствуете, Ваше Преосвященство. Другие дела обстоят хорошо?

— Насколько это возможно у человека в моем положении. Исаак, меня окружают беспокойные и мятежные люди. Все они несчастны. Каноники хотят быть епископами, священники жаждут стать канониками или получить богатые приходы и значительные посты при дворе. Их снедает честолюбие. Даже те, кто едва может прочесть строчку священного текста, уверены, что я просто обязан дать им высочайшие должности. Из-за того, что младший сын герцога получил должность, которой отнюдь не заслуживает, сын торговца рыбой считает, что должен стать кардиналом.

— Неужели?

— Ну, не в прямом смысле, Исаак. Не думаю, что у нас тут есть сын торговца рыбой, но если бы и был и отличался глупостью, то непременно возжелал бы стать кардиналом.

— Даже Монтерран?

— Франциск? Нет. Франциск по-прежнему верен, умен и прилежен, к тому же слишком хорошо знает человеческие пороки, чтобы страдать от надменного честолюбия. Я каждый день благодарю небо за Франциска. Но эти проклятые семинаристы, Исаак. Я просто обречен испытывать вечные трудности с семинаристами. Они словно пчелы в потревоженном улье, снуют туда-сюда, шумят, мешают, но ничего не делают.

— Что же их побеспокоило?

— Если бы я знал, — ответил епископ. — Последние дни они более возбуждены, чем всегда, и каждый день нарушают семинарские правила. А наставники вместо того, чтобы утихомирить учеников, отправляют их ко мне со слезами и жалобами на то, что надежды нет. — Епископ замолчал. — Что мне делать? Сейчас я слишком раздражен, чтобы разбираться с горсткой глупцов.

Исаак поначалу принял жалобы друга за чистую монету.

— Вы можете сделать две вещи, Ваше Преосвященство. Найдите надежного человека в семинарии или за ее пределами, чтобы он выяснил, в чем дело, — возможно, это что-то незначительное, например, смена повара или небольшое ущемление свободы, — а затем разрешите эту ситуацию.

— Хорошая мысль. Кажется, я знаю подходящего человека. А второе?

— Забудьте о подагре и сыграйте со мной в шахматы. Вам нужно отдохнуть от повседневных забот.

— Вот почему ты лучший врач в королевстве, Исаак, — сказал Беренгер и позвонил, чтобы принесли шахматную доску.

Глава третья

Когда для городских тружеников закончился обед, на горизонте появилось маленькое сине-черное облачко, дрожащее на горных пиках. Словно после небольшого раздумья, оно поплыло в сторону города в сопровождении своих собратьев. Не успели самые наблюдательные или самые праздные заметить тучи, как они закрыли солнце. Поднялся ветер, загремел гром, и разразилась гроза. С небес хлынули потоки воды, заливая всех и все, что не было укрыто от непогоды. Струи дождя хлестали по мостовым квартала, становясь маленькими озерами и превращая поля и тропинки за городскими стенами в непролазную грязь. Ливень продолжался почти два часа, а затем прекратился так же внезапно, как и начался. Облака рассеялись и переползли на следующую гряду холмов, выглянуло солнце, и от влажной земли начал подниматься пар. Люди с мокрыми волосами и в промокших насквозь башмаках и рубахах набились в таверну Родриге, чтобы переждать там грозу, бросив верхнюю одежду на скамьи, где с нее беспрестанно капало на и без того уже мокрый пол.

В самом дальнем углу сын ткача Марк и семинарист Лоренс сидели за кружками самого дурного вина Родриге.

— Что будем делать? — прошептал Марк.

— Ничего, — ответил его спутник. Лоренс самоуверенно вздернул голову и прямо взглянул в лицо сына ткача. — Мы ничего не сделали. И Аарон ничего не сделал.

— И ты называешь это ничем? Тогда почему он умер?

— Люди все время умирают. От лихорадки, припадков и других необъяснимых расстройств. К нам это не имеет никакого отношения. Да, Аарон был нашим другом, хорошим и интересным человеком. — Лоренс произносил каждое слово медленно и веско. — Мне будет его очень не хватать, но в этой смерти нет ни капли нашей вины. Печальная утрата, но мы ни при чем. — Он выпил вино до капли, а потом изумленно уставился на свою руку, которая так сильно дрожала, что он с трудом поставил кружку на стол.

— Позвольте заказать вам еще выпивки, молодой господин, — послышался голос у них за спиной. — Для этого времени года стоит суровая погода. — Рядом с двумя кружками на грубом столе на козлах появилась третья.

Лоренс, вздрогнув, обернулся и увидел прямо перед собой покрытое рубцами лицо и кривую ухмылку Лупа, слуги и помощника господина Гиллема.

— Не знал, что ты тоже пьешь у Родриге, Луп, — заметил он. Родриге услышал свое имя и поднял голову. Увидев жест Лупа, он без лишних слов наполнил кружку вином более высокого качества, не таким разбавленным и кислым. Не успели Лоренс и Марк возразить, как Луп уже сидел с ними за одним столом, их кружки были полны, а кувшин заманчиво стоял посередине стола.

— То, что случилось с вашим другом, очень печально. Господин Гиллем был крайне обеспокоен. Едва услышав плохие новости, он заперся в своей комнате, молясь за юношу. — Луп поднял кружку, словно собираясь произнести речь, и выпил. — Что вам известно о его смерти? Он был болен?

— Нет, насколько я знаю, — коротко ответил Лоренс. — Когда мы виделись в последний раз, он выглядел вполне здоровым. А это было по пути домой от доньи Мариэты.

— Той ночью вы не заметили за ним никаких странностей? — спросил Луп. — Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что он находился в некотором смятении…

— Вовсе нет, — возразил Лоренс. — Ты так думаешь потому, что он умер на следующий день.

— Вы, без сомнения, правы, молодой господин, — смиренно согласился Луп.

— О его смерти ходят странные слухи, — вставил Марк. — Люди говорят, что это было колдовство.

— Люди всегда говорят о колдовстве, когда кто-то умирает, не дожив до восьмидесяти лет, если только его не закололи или если речь идет об умершей при родах женщине, — заметил Лоренс.

— У вас светлая голова, господин Лоренс, — с восхищением промолвил Луп. — Побольше бы на свете таких людей. И ваш друг с вами. Но, увы, я здесь не для того, чтобы наслаждаться мудрой беседой. Я принес послание от своего господина. Он до глубины души опечален смертью вашего друга и умоляет вас, чтобы отныне вы забыли об оплате за церемонии, пока не начнете зарабатывать достаточно средств. Если у вас найдется хотя бы мелкая монета на одного, это будет в высшей степени оценено. Господин интересуется, ожидать ли ему вас завтра вечером, как обычно? — Луп снова наполнил кружки вином.

Юноши неуверенно переглянулись. Мысль о продолжении после смерти Аарона не приходила им в голову. Лоренс был заводилой, но именно Аарон исподволь и незаметно указывал им, что делать.

— Кажется… — начал было Марк и запнулся. Он подумал о гостиной Мариэты, теплой и пестрой, увешанной яркими тканями и освещенной таким количеством свечей и ламп, которых не было в мастерской и доме его отца, вместе взятых. — Но если вы считаете… — Он умоляюще взглянул на Лоренса.

— Твой господин очень великодушен, — осторожно ответил Лоренс. — Но я не думаю… — Он взглянул на Марка и пожал плечами. — Передай ему нашу благодарность и скажи, что мы придем завтра.

— Мой господин будет очень рад услышать эти новости, — ответил Луп и исчез, оставив на столе оплаченный кувшин с вином.

Окраины Сан-Фелью начинались в тени северной стены Жироны. Квартал растянулся на север и восток, поскольку горожане всех сословий и разного достатка, особенно те, кто занимался физическим трудом, выстроили себе дома в незащищенных местах за городскими стенами. Кроме внешне ничем не примечательного дома доньи Мариэты здесь также был дом дочери Исаака Ревекки, где она жила со своим мужем-христианином Николаем Маллолем и двухлетним сыном Карлесом. Николай зарабатывал на жизнь, трудясь писцом при соборе и церкви. У Исаака появилась привычка посещать их дом во время своего ежедневного обхода больных по той простой причине, что в противном случае он никогда бы не заговорил со своей дочерью, не познакомился бы с ее мужем и не стал бы частью жизни своего внука. Принятие Ревеккой христианства и ее замужество были ударом, от которого Юдифь так и не оправилась: с того дня, как ее старшая дочь покинула отчий дом, она старалась стереть из памяти все воспоминания о ее существовании. Но Исаак навещал дочь и никогда не говорил об этом, время от времени напоминая жене, что у нее есть внук и по-прежнему любящая дочь.

В это утро в конце той же недели Исаак посетил дворец епископа, где Беренгер все еще глотал горькие капли от подагры, пил воду вместо вина, а вместо жирного мяса с подливами ел травы, злаки и другие дары земли, жалуясь на невзгоды службы и беспомощность окружающих его людей.

— Скоро, мой друг Исаак, — говорил он, — я положу в мешок несколько самых драгоценных книг вместе с дополнительной парой крепких сандалий и уйду в горы в самый удаленный монастырь на вершине, который согласится меня принять.

— Не сомневаюсь, что это поможет при подагре, Ваше Преосвященство, — заметил Исаак. — Диета из трав, хлеба и воды, а также молитвы и тяжелый труд пойдут вам на пользу. Похоже, вам уже намного лучше, раз вы решились на такой шаг. — Он рассмеялся и собрался уходить.

— Куда ты так торопишься? — спросил Беренгер. — Исаак, я не нахожу себе места от беспокойства, ведь из-за болезни я прикован к своему кабинету и спальне и вынужден выслушивать все, что происходит за моей дверью, но не в силах ничего предпринять.

— Я собираюсь навестить Ревекку.

— Тогда тебе надо идти. Прошу, передай ей мои наилучшие пожелания, господин Исаак, — радушно сказал епископ. — Она умная, находчивая женщина, истинная дочь своего отца. Она заслуживает хорошей жизни, — задумчиво добавил он. — Я думал, чем бы я мог ей помочь. Нет, не перебивай меня. В последнее время я наблюдал за ее мужем. Он не стремится к славе и продвижению по службе, хотя у него на это больше причин, чем у других.

— Меня это не удивляет, — согласился Исаак. — Он крайне скромен относительно своих способностей.

— Верно. Но он хороший человек и прекрасный переписчик, умный и аккуратный. Я подумываю о небольших переменах в работе двора, и господин Николай при желании мог бы получить от них выгоду. Но ничего не говорите вашей дочери, поскольку прежде чем все устроится, необходимо будет преодолеть некоторые политические препятствия.

— Я уверен, они будут вам очень признательны. А сейчас работу между писцами распределяют таким образом, что Николай остается праздным больше, чем хотелось бы.

— Праздным и без денег, — добавил Беренгер.

— Совершенно верно, Ваше Преосвященство.

— Эта должность дает возможность получать ежегодное жалованье, — заметил епископ. — Надо же, на минуту я позабыл о своем злосчастном пальце, думая о том, чем я могу помочь твоей дочери. Убедительный, но крайне корыстный аргумент в пользу бескорыстия. Скажи мне вот что, Исаак. Ты искусен в логике. Если я совершаю доброе дело не потому, что считаю, что его лучше сделать, чем не сделать, а потому что ошибочно полагаю, будто я лучше других, умаляет ли это ценность моего поступка?

— Вы поймете, мой господин Беренгер, будучи не менее искушенным в логике и других доводах греков, что вы намеренно путаете добродетельный поступок с его причиной, которая может быть в равной степени добродетельна, а может диктоваться совсем противоположными мотивами. Эти предметы необходимо разделять и рассматривать с разных точек зрения, — ответил Исаак.

— А важность каждого поступка и причины имеет влияние на остальные. Отлично, мой друг. На этой почве мы могли бы начать спор, на разрешение которого потребовалось бы три дня. Но не буду тебя задерживать. Отправляйся к своей доброй Ревекке, а обсуждения прибережем на другой день, когда я опять побеспокою тебя своей подагрой. Возможно, это будет заменой шахматам.

— Твой опекун, Его Величество дон Педро, справлялся о тебе в своем последнем письме к епископу, Юсуф, — сказал Исаак, присоседившись к своему юному ученику у ворот дворца.

— Очень скоро, господин, я сам напишу Его Величеству и поблагодарю за покровительство, — ответил Юсуф.

— Если я только не буду постоянно отрывать тебя от занятий, — заметил Исаак. — А теперь поспешим к Ревекке, чтобы вернуться домой к ужину. — И легко положив руку на плечо Юсуфа, Исаак быстро направился к северным воротам города в сторону квартала Сан-Фелью.

— Какие новости из города? — спросил Исаак, когда они удобно устроились в маленьком, опрятном домике Ревекки. — Между новой вспышкой лихорадки…

— И подагрой епископа, — закончила Ревекка. — Все уже об этом знают. Его крики слышны от дворца до здания совета.

Исаак рассмеялся.

— Не будем забывать и о подагре епископа. У меня такое чувство, словно я заключен в дома заболевших жителей города и отрезан от всех новостей.

Николай оторвался от починки игрушки. — Последние новости приходят с шерстяной биржи, господин Исаак. Они касаются Понса Мане.

— Торговца шерстью?

— Да. — Николай положил игрушку. — Кажется, слуха всего три относительно интриг, которые плетет господин Мане, чтобы занять место в совете.

— Но разве сейчас это место уже не предназначено кому-то? — поинтересовался Исаак.

— Это не имеет значения. Они предпочитают, чтобы он занимался интригами или подкупом, чтобы стать во главе биржи или самого совета. Они бы позволили его честолюбию разыграться до такой степени, что Понс пожелал бы стать герцогом, если бы только человек, начавший жизнь столь бедно, мог получить этот титул. Но все сходятся на том, что в интересах власть имущих, хотя насчет того, кто они, мнения разделяются…

— Николай, — прервала Ревекка, — папа не может просидеть у нас весь день.

— Оставь его, дочка. Он хорошо говорит.

— … что в интересах власть имущих остановить его. Или что ему угрожали смертью или отвратительной болезнью, если он будет упорствовать. А это наказание будет осуществлено с помощью колдовства.

— Что вызвало эти слухи? — спросил Исаак. — Мне они не нравятся.

— Они беспочвенны, господин Исаак, — ответил Николай с уверенностью, которой не чувствовал. — Но я вчера видел Понса, и он похож на человека, которому вынесли смертный приговор. Бледный, растерянный, больной.

— И кто та ведьма, которая должна наслать на него все эти несчастья?

— Говорят разное. Конечно, никто точно не знает, но люди шепотом передают друг другу имена. Несмотря на браваду, господин Исаак, я всерьез обеспокоен, как и многие другие, что могут обвинить невинную женщину. Стоит только какой-нибудь злобной сплетнице указать пальцем на женщину, которая ей не нравится, как ту сразу же предадут суду. Представьте, вдруг кто-то из соседей позавидует красоте Ревекки…

— Николай, не говори так! — воскликнула Ревекка. — Ты меня пугаешь.

— Успокойся, Ревекка, — сказал отец. — Николай не это имел в виду. Однако подобные разговоры вызывают тревогу. — Исаак помолчал. — Интересно, что такое с господином Понсом? Он всегда был здоровым, жизнерадостным, трудолюбивым. А также милосердным и честным. Жаль, что он стал предметом столь безосновательных и неприятных сплетен.

— Возможно, они утихнут, как только появится другая тема для обсуждения, — предположил Николай. — К счастью, городские сплетники не способны удержать в голове больше одного скандала.

— Верно, — согласился Исаак. — А теперь, когда я узнал все новости, мне пора идти, иначе сегодня нам с Юсуфом не видать обеда.

Глава четвертая

После смерти сына пекаря прошло более десяти дней, и жизнь постепенно вернулась в свое русло даже в доме Моссе. Одежду стирали и вывешивали на ветках и балконах сушиться на солнце. Готовили еду, подметали полы и уже приступили к нелегкой задаче сохранить новый обильный урожай. К грядущей зиме сушились травы и фрукты или мариновались в масле, ликере и соли.

Состояние епископа начало улучшаться, а загадочная лихорадка, поразившая многих пациентов Исаака, исчезла так же необъяснимо, как и появилась. Если повезет, то пройдет еще какое-то время до наступления зимних простуд и болезней, поэтому за исключением двух или трех по-настоящему больных, которых приходилось силой возвращать к жизни или при помощи успокаивающих средств облегчать им мучения последних дней, у врача забот почти не было. Юсуф воспользовался этой передышкой для беспрерывных занятий с господином Саломо, и недавно ему удалось составить краткое, вполне разборчивое послание своему опекуну, дону Педро Арагонскому.

— Оно не очень изящное, — заметил Юсуф, мрачно разглядывая законченное письмо. Они сидели в саду в увитой виноградом беседке, легкий ветерок зашелестел страницами, и Юсуф, пытаясь их удержать, посадил на бумагу очередную кляксу. — Не так красиво, как у вас, господин Саломо. Пальцы не повинуются мне в написании этих странных букв. Может быть, вы перепишете письмо за меня, а я отнесу его епископу?

— Нет, Юсуф, — раздался знакомый голос его хозяина. — Его Величеству будет куда более приятно читать пусть и безыскусное письмо, но написанное тобой, а не опытной рукой того, кто занимался этим годами. Я поздравляю вас, господин Саломо, с тем, что за несколько коротких недель вы научили паренька тому, что постигают за долгие годы.

— Благодарю, господин Исаак, — смущенно ответил юноша. — Вы очень великодушны. Но я тут почти ни при чем. Юсуф очень сообразителен, и у него природный талант к написанию писем. Если у вас будет время, он прочтет вам отрывок из одной из ваших книг, какую вы сами пожелаете. Читает он намного лучше, чем пишет.

— Превосходно, — ответил Исаак. — Я буду сидеть на солнце у фонтана и слушать вашего ученика.

Лекарь устало опустился на сиденье, потому что провел на ногах почти всю ночь, и предался приятному времяпрепровождению: солнечные лучи светили ему на спину и плечи, ласково журчал фонтан, шелестели листья, в воздухе чувствовался теплый аромат винограда, еще несобранного для приготовления вина. На колени ему вскочила кошка Фелиз, и ее мурлыканье смешалось с ясным голосом Юсуфа, который медленно и четко читал отрывок из справочника лекарств, изредка запинаясь на длинных словах.

А позже у доньи Мариэты в Сан-Фелью наступил и подошел к концу очередной вечер вторника, но на этот раз в доме появились лишь двое, а не трое юношей.

В среду утром Мартин, младший сын ткача Рамона, отчаянно зазвонил в колокольчик у ворот дома Исаака. Ибрахим подошел к воротам и сквозь железную решетку уставился на худого, запыленного мальчика.

— Чего тебе надо? — грубо спросил он.

Ибрахим от рождения не доверял мальчишкам.

— Господин, — торопливо заговорил Мартин, сжимая решетку, — вы должны сейчас же пойти со мной. Отец велел со всех ног бежать к вам, пока он не умер, — выдохнул мальчик.

Ибрахим удивленно посмотрел на него.

— Я должен прийти?

— Он умирает, — в отчаянии повторил мальчик. — В городе, господин. Ужасная беда.

Ибрахим безмолвно взирал на него.

Мартин совсем отчаялся.

— Мой брат, господин, серьезно болен, а мой другой брат говорит, что настал судный день. И Бонаната тоже так считает. Что нам делать?

Ибрахим испуганно попятился. Из всей путаницы слов его неповоротливый ум уловил «смерть», «беда» и «судный день».

— Тебе нужен я? — спросил он.

— Разве вы не господин Исаак, врач?

Ибрахим отступил еще на шаг.

— Госпожа! — закричал он. — Господин! Госпожа Рахиль! Быстрее! Беда!

Рахиль сбежала по лестнице в сопровождении матери и чуть не столкнулась с отцом.

— Папа, что случилось?

— Не знаю. Ибрахим, о чем ты говоришь? Кто там?

— Паренек, отец, лет десяти-одиннадцати, — ответила Рахиль. — Ибрахим, впусти его.

Ибрахим медленно раскрыл ворота.

— Мне двенадцать, — негодующе ответил мальчик, когда немного успокоился. Он вошел и одобрительно оглядел поросший деревьями двор. — Мне было семь, когда пришла Черная Смерть, и я умею считать.

— Кто ты? — спросил Исаак.

— Я Мартин, господин, — ответил мальчик, поклонившись Исааку. — Мой отец ткач Рамон, а мой брат Марк очень болен. Папа говорит, что вы должны прийти немедленно. Если сможете, — чуть смущенно добавил он.

— Расскажи мне, что с ним случилось, чтобы я знал, что мне с собой брать, — попросил Исаак.

— Он проснулся сегодня утром, испытывая сильную жажду, бредил и видел вещи, которых нет. Теперь мы не можем его разбудить, а когда он дышит, то производит странные звуки.

— Когда все это началось?

— Вчера вечером он был здоров. Он хорошо поужинал.

— Тогда поторопись, Рахиль. Собери корзину. — Отец и дочь отправились в кабинет и мастерскую Исаака, где он хранил запасы трав и коры для настоек, экстракты в каплях и припарки для ран, ожогов и инфекций аккуратно разложенными по полкам, чтобы даже не видя, можно было сразу достать нужное лекарство.

— Что тебе понадобится, папа?

— Рвотные и возбуждающие средства. Затем питательные отвары, чтобы успокоить желудок, очистить внутренности и охладить кровь. Хорошо бы захватить успокоительное, если будут спазмы. Неизвестно, насколько точно описание паренька.

— Его отравили?

— Скорее всего. Я уверен в одном: он действительно серьезно болен, потому что Рамон без нужды не стал бы выбрасывать деньги на врачей. О его скупости ходят легенды. Но будь это яд или инфекция, лекарства помогут больному продержаться, пока не окрепнет его тело. Где Юсуф?

— На базаре, Исаак, — ответила Юдифь. — Он попросил разрешения уйти перед уроком. Я не знала, что он тебе понадобится.

— Я бы предпочел… Забудь. Он сам все узнает в свое время.

Когда Рахиль и Исаак добрались до маленького домика ткача у реки; Марк был в ужасном состоянии. Он лежал в крохотной, отделенной занавеской спаленке, где вдоль трех стен стояли узкие койки. Юноша запутался в простынях, его грудь вздымалась, когда он судорожно пытался сделать вдох. Молодой человек лет двадцати с беспомощным видом сидел на кровати, прислушиваясь к тяжелому дыханию и ничего не предпринимая.

Рахиль ввела отца в тесную комнату.

— Он лежит на кровати слева от тебя, — прошептала она. — Он очень бледен…

Исаак жестом попросил ее замолчать, приложил голову к груди Марка и почти целую минуту слушал его дыхание. — А теперь говори, милая.

— Кажется, он без сознания, хотя постой… Он попытался открыть глаза. По-моему, он нас слышит.

— Поговори с ним, Рахиль. Назови его по имени. А вы, молодой человек, принесите нам миску, кувшин с водой и полотенца, — попросил Исаак. — И чашку. Живее. Когда вернетесь, расскажете, что случилось.

Брат Марка умчался, словно за ним гнались дикие звери, и почти тут же вернулся со всем необходимым. Рахиль взяла у него кувшин, поставила его на пол, а чашку на табурет. Полотенца и миску она положила на кровать рядом с собой.

Все это время Исаак ощупывал тело Марка в поисках опухолей, считал пульс: снова он приложил ухо к груди юноши, прислушиваясь к биению сердца, и принялся втягивать в себя воздух, надеясь уловить то, что могло вызвать болезнь.

— Милая, смешай четыре капли синей жидкости с парой столовых ложек воды, — шепнул он дочери. — Попытаемся выгнать из его тела то, что его мучает.

Требуется великое мастерство и настойчивость, чтобы заставить периодически теряющего сознание человека выпить горькое сильнодействующее рвотное средство и не подавиться. Исаак с дочерью выгнали братьев из комнаты, усадили Марка на край кровати и принялись за работу.

Полчаса спустя Рахиль убрала миску.

— Если в желудке юноши что-то осталось, папа, я откажусь от попыток лечить людей.

Исаак продолжал поддерживать Марка.

— Он открыл глаза?

— Пытается, но, кажется, это дается ему с трудом.

При звуке голоса Рахили Марк открыл глаза, но тут его голова упала на грудь врача, а веки снова опустились: он хотел спать.

— Похоже, ты права, Рахиль. Сейчас ему нужно стимулирующее средство, чтобы изгнать эту смертельную сонливость из его тела. Для начала шесть капель. И немного воды.

С бесконечным терпением, пока отец поддерживал юношу, Рахиль заставила еле соображающего человека выпить небольшое количество жидкости, придерживала его рот, пока он глотал, не переставая разговаривать. Дважды Марк начинал давиться, хлопки по спине заставляли его вновь начать спокойно дышать, но наконец он выпил все. Рахиль умыла его лицо холодной водой. Глаза юноши раскрылись и снова сомкнулись. Исаак продолжал поддерживать его. Рахиль снова обмыла лица Марка холодной водой. Он открыл глаза и пристально посмотрел на нее. Затем опустил глаза, поняв, что сидит на постели в одной рубашке, и покраснел.

— Папа, он очнулся и видит нас.

— Хорошо. А теперь еще шесть капель с водой, после чего я поговорю с его отцом. Молодой человек, — обратился он к брату Марка, — займите мое место. Поддерживайте своего брата и постарайтесь не дать ему заснуть. Поговорите с ним. Заставьте его отвечать вам.

— Выпейте, — сказала Рахиль, поднося чашку к губам Марка.

— Отвратительный вкус, — слабым, хриплым голосом отозвался он.

— Прекрасно. Вы можете говорить. Значит, дело пошло на поправку.

— Рахиль, если он опять вернется в прежнее состояние, дай ему еще шесть капель, — сказал Исаак. — Я буду внизу, поговорю с его отцом. Паренек, который нас привел, еще в доме? Мартин?

— Да, господин, в прихожей.

— Я хочу поговорить с твоим отцом. Пожалуйста, отведи меня к нему.

— Люди говорят, что вы можете летать, — сказал Мартин, когда они с Исааком спускались по узкой лестнице.

— Неужели? Боюсь, это не так. Как видишь, я хожу на двух ногах, как все другие люди, и порой преодолеваю большие расстояния, когда у меня много пациентов.

— Значит, вы не волшебник? — разочарованно спросил мальчик.

— Нет, не волшебник. У меня есть кое-какие познания в медицине, которые я честно почерпнул у стариков, более искушенных в этой науке, чем я.

— Вот мой отец, — сказал мальчик, очевидно, потеряв всякий интерес к гостю. Врачи не столь притягательны, как волшебники.

Исаак протянул руку и нащупал дверь. Сделав шаг вперед, он остановился, чтобы изучить комнату. В ней пахло свежей шерстью, и в воздухе, касавшемся его щеки, витали мелкие ворсинки. Между стенами и потолком эхом отдавался стук ткацкого станка, указывая на значительные размеры комнаты по сравнению с крохотными клетушками в остальном части дома. Ткач сидел, подобно пауку, в просторном центре своей вселенной — мастерской.

— Господин Рамон, — произнес Исаак, — я был у постели вашего сына.

— Он еще жив? — спросил Рамон и провел челноком по нитям.

— Когда я пришел, он был на волосок от смерти и по-прежнему находится в серьезной опасности. Но я думаю, он поправится. Кто-то должен все время находиться с ним рядом и давать ему стимулирующие средства, пока он не придет в себя и не сможет сам ходить. У вас есть надежная служанка?

— Бонаната? Хорошая девушка, но не знаю, сможет ли она ухаживать за больным. А кто тогда будет готовить нам еду? С тех пор как моя жена умерла от чумы, нам приходится изворачиваться самим.

— Возможно, вы могли бы отойти от станка на несколько часов, чтобы позаботиться о сыне, — резко сказал Исаак. — Кажется, ваши сыновья не справятся с этой задачей.

— Я не могу бросить станок на весь день, — ответил Рамон. — И даже на полдня. И не могу позволить, чтобы мой сын бездельничал все это время. Мартин в свободное от уборки и сортировки позаботится о брате. Если он выживет, так тому и быть. Мы все в руках Господа.

— Вам безразличен собственный сын?

— Я ведь послал за вами. Но Марк всегда причинял больше беспокойства, чем его братья. Правда, он хорошо управляется со станком, — ворчливо добавил Рамон. — И умеет красить пряжу в такие превосходные цвета, что я мог бы продавать ткань ко двору. Но кому в этом городе нужны подобные товары? — Он снова взялся за челнок. — Однако он всегда недоволен. Готов бросаться деньгами, уходить из дома и делать всякие глупости. Очень тяжело жить с человеком, который вечно жалуется. — Ткацкий станок снова заработал, и Исаак покинул комнату.

Он вновь поднялся по лестнице, чувствуя усталость не от физического труда, а от безумия и бессердечности людей, и ощупью нашел путь в крошечную спальню.

— Папа, — сообщила Рахиль, — ему намного лучше. Он разговаривал и пытался пройтись по комнате.

— Ходить по этой комнате всегда было нелегко, — заметил Марк. — Здесь даже блоха с трудом проберется между кроватями.

— Замечательно, — сказал Исаак, — ты уже шутишь, а значит, скоро поправишься. Выпей еще чашку микстуры, которую даст тебе Рахиль, и походи, пока твои ноги и руки хорошенько не разомнутся. Через некоторое время тебе будет можно немного поесть, но обожди до завтра, прежде чем возвращаться к привычной жизни. Можешь сказать отцу, что я не советую тебе сразу приступать к работе. А пока тебя развлечет твой брат.

Когда Исаак с Рахилью вернулись из крошечного домика ткача, Юсуф уже ждал их, бледный от дурного предчувствия.

— Господин, пожалуйста, простите меня. Я не думал, что понадоблюсь вам.

— Я уже собиралась послать его к ткачу, — извиняющимся голосом сказала Юдифь, — но тут услышала ваши голоса.

— Мы спасли жизнь его сына, — довольно произнесла Рахиль. — Он погрузился в такой глубокий сон, что едва дышал.

— Рахиль, — заметил отец, — не стоит хвастаться раньше времени. Когда мы услышим, что юноша может бегать или танцевать, тогда и порадуемся. Ты держалась молодцом, но его жизнь в руках Всевышнего.

— Да, папа, — с ноткой недовольства в голосе ответила Рахиль.

— А тебе, Юсуф, я же наказал быть здесь, — сурово продолжал Исаак. — Ты мог нам понадобиться, но прежде всего я хотел, чтобы ты видел, как поступают в подобных случаях.

— От тебя ужасно пахнет, Рахиль, — заметила Юдифь. — У тебя все платье забрызгано. И твоя блуза, Исаак. Вам обоим следует переодеться.

— Его вырвало на меня, — объяснила Рахиль. — Это не моя вина.

— Я этого не говорила, — отрезала Юдифь. — Переоденься.

— Подождите, — остановил их Исаак. Казалось, низость ткача затронула их всех, и туча гнева нависла над двором. — Я был несправедлив. Рахиль хорошо потрудилась и спасла жизнь очень доброго и достойного юноши. Она испачкала свое платье ради самого благородного дела. И будь ты с нами, Юсуф, ты бы много почерпнул и смог бы помочь. Но расскажи мне, где ты провел утро?

— Я встретил друга.

— Правда? Старого друга?

— Нет, нового. Он из Валенсии и говорит на моем языке. Он покупал на базаре благовония и лекарственные травы для своего хозяина. Его зовут Хасан.

— Он раб? — спросил Исаак.

— Да, — обеспокоенно ответил Юсуф. — Торговцы похитили его у семьи и привезли в Барселону.

— Юсуф, тебе не подобает общаться с рабами и подобными…

— Тише, милая Юдифь, — перебил жену Исаак. — Это были неспокойные времена, и многие невинные люди из достойных и уважаемых семей были похищены и проданы в рабство.

— Его хозяин — ученый, — продолжал Юсуф. — Из Монпелье. Он говорит, что может вызывать духов. По крайней мере так утверждает хозяин Хасана. Сам Хасан духов никогда не видел.

— Бедный ребенок, — произнесла Рахиль, — какая тяжелая участь.

— Он не выглядел очень уж несчастным, — заметил Юсуф. — Но это потому, что он копит деньги, чтобы купить себе свободу. Он уверен, что сможет вернуться к своей семье. — Юсуф на мгновение замолчал. — Не думаю, что он понимает, насколько трудным это может оказаться.

— Где юный господин Саломо? — спросил Исаак. — Разве у тебя не должен быть урок?

— Он извинился и сказал, что сегодня не придет, — объяснила Юдифь. — Неважно себя чувствует.

— Тогда Юсуф до обеда может почитать мне об использовании лекарственных растений. А потом я хочу, чтобы ты сходил в дом ткача и узнал, как дела у юного Марка. Я объясню тебе, на что обратить внимание.

— Да, господин, — серьезно ответил Юсуф. — Госпожа Рахиль не пойдет со мной? — тревожно спросил он.

— Рахили не подобает посещать дом, где живут четверо мужчин и всего одна служанка, только в твоем сопровождении, — объяснил Исаак. — Ты согласна, дорогая?

— Четверо мужчин? — переспросила Юдифь. — Живут одни? Сколько же лет служанке?

— На вид двадцать, мама, — ответила Рахиль. — Хотя может быть и тринадцать.

— Ты никогда не должна переступать порога этого дома без отца. — С этими словами Юдифь отправилась распорядиться насчет обеда. — И переоденься, — крикнула она с лестницы.

Глава пятая

В четверг утром Исаак шагал по широкой мощеной улице за воротами дома, не чувствуя солнечного света, не замечая суматохи и присутствия Юсуфа и Рахили. Он размышлял о тревогах молодой матери, чья радость от появления на свет малыша внезапно сменилась слабостью и оцепенением. У нее не было ни лихорадки, ни подавленного настроения, как часто случается, и силы ее не были истощены до предела. Но накануне вечером она поймала Исаака за рукав блузы.

— В моей голове как будто звучит голос, который твердит, что мой ребенок умрет, — прошептала она. — Вообще-то я его не слышу, — поспешно добавила она. — Я не сумасшедшая, как несчастная Тереза, которая слышит голоса, но я не могу выбросить его из своих мыслей. Господин Исаак, меня прокляли. — И слезы покатились у нее по щекам.

Роды прошли легко, ребенок появился на свет здоровым и сильным, и семья женщины окружила ее заботой и любовью. Молодые матери часто тревожились, но у нее были все основания для того, чтобы быть счастливой и довольной. Исааку не понравился этот разговор о проклятиях. Совсем не понравился. Погруженный в свои мысли, он дошел до ворот квартала, и только тут понял, что находится не на своем дворе.

— Мы зайдем в дом ткача, — сказал он.

— Да, папа, — рассеянно ответила Рахиль.

Голова у нее была занята собственными мыслями. Вчера вечером Юсуф вернулся после задания довольный собой. Марк чувствовал себя хорошо, хотя страдал от головной боли, и ближе к вечеру они вдвоем прогулялись по берегу реки, беседуя о его беспокойстве и чувстве досады, об искусстве и красоте, об огромном мире за пределами Жироны.

— Кажется, его угнетали пыль и шум в доме, — доложил Юсуф, — но на улице он был бодр и весел.

«Юсуф занимает мое место в жизни папы, — размышляла Рахиль. — Он может ходить туда, куда мне нельзя, и как только узнает все, что знаю я, отец больше не будет нуждаться во мне».

Теперь мать каждый день говорила Рахили о замужестве. Предупреждения отца о том, что он не желает ни слова слышать на эту тему до следующего года, не останавливали ее, когда она оказывалась с дочерью наедине. Рахиль знала всех мужчин в квартале, и среди них не было ни одного, за кого бы она хотела выйти замуж. Мысль о том, что придется покинуть семью и переехать в чужую, которую ее мать сочтет подходящей, наполняла душу девушки смятением и страхом. Сегодня же поговорю об этом с отцом, решила она, когда они подошли к маленькому домику ткача, и Юсуф уверенно постучал в дверь.

Они услышали торопливые шаги, и тяжелая дверь распахнулась. В проеме стояла маленькая служанка, ее плечи дрожали, лицо было закрыто грязным передником. Она попыталась что-то сказать, но ее слова потонули в рыданиях.

— Бонаната, что случилось? — спросила Рахиль.

Девушка судорожно вздохнула и убрала передник от лица.

— Молодой господин Марк умер.

— Ну, господин Исаак, — послышался враждебный голос из темного коридора. — Вы своего добились. Мой сын умер.

— Добились? — переспросил Исаак. — О чем это вы говорите? Добились чего?

— Вы врач, вам виднее, — ответил Рамон.

— Я ничего не знаю. Я только на минуту остановился у вашей двери, чтобы справиться о Марке. Вы говорите, он умер? — Исаак мгновение помолчал. — Я удивлен. Я думал, что он пошел на поправку, — добавил он недоуменно, — но нет ничего более зыбкого в мире, чем жизнь. Мне очень жаль, господин Рамон. Он был достойным юношей.

— Жалость мне не поможет, — ответил Рамон, повышая голос. — Он умер, а мне стоило кучу денег вырастить его и научить искусно ткать. Дурным оказался совет послать за вами.

— Как он умер? — спросил Исаак, не обращая внимания на последние слова ткача.

Он наклонился на посох, уперев его в порог. Исаак желал услышать ответ, пусть даже его и не пускали в дом.

— Вы отлично знаете, как он умер. Эта все она, которая с невинным видом стоит рядом с вами. Она дала ему это зелье, что вы приготовили, и оно оказались отравой. Он выпил его и умер. Его конец был ужасен, надеюсь, я больше не увижу подобного зрелища.

— Но госпожа Рахиль ничего не давала ему утром, и весь день он был в хорошем состоянии, — сказал Юсуф. — Я был с ним. Вы не можете ее обвинять. Скорее это моя вина, нежели ее.

— Знаю, — нетерпеливо перебил Рамон. — Я говорю о настойках, которые эта ведьма-убийца принесла с собой вчера вечером.

— Вчера вечером, — негодующе перебила Рахиль, — меня здесь не было. Я была дома с родителями.

— Это правда, — мрачно произнес Исаак. — Я, все мои домашние и привратник Яков можем подтвердить, что моя дочь не переступала порога и не выходила за пределы квартала вчера вечером. Я желаю знать, кто приходил в этот дом под видом моей дочери.

— Это вы так говорите.

— Так скажет всякий, потому что это правда.

Ткач повернулся и крикнул в темноту.

— Сейчас проверим. Мартин!

Исаак услышал легкие шаги мальчика, сбегающего по лестнице.

— Мартин, кто была та женщина, которая приходила к Марку после захода солнца? Дочь лекаря?

— Нет, папа. — Голос мальчика дрогнул, он сглотнул, а затем твердо продолжал. — Та женщина не такая высокая, и голос у нее другой.

Рамон задумался.

— Если это не госпожа Рахиль, тогда я не понимаю… — наконец озадаченно произнес он. — Лучше поговорим об этом наедине. Следуйте за мной, господин Исаак.

И вновь Исаак оказался в мастерской ткача.

— Итак, — начал Рамон, — кто-то подошел к дверям дома после захода солнца. Это была женщина в темном платье, точнее, в коричневом, из хорошей шерсти, ее лицо было закрыто. Она сказала, что хочет видеть Марка. Я решил, что это юная госпожа Рахиль. Кто бы еще это мог быть? Прежде ни одна молодая дама не приходила к моему сыну. Она сказала, что принесла для него лекарства, и Мартин провел ее в комнату Марка. Я немного постоял у подножия лестницы и через некоторое время услышал песнопения и почувствовал запах благовоний.

— И это все? Они разговаривали?

— Всего пара слов. Я не сумел разобрать. А от этих песнопений у меня мороз по коже побежал, господин Исаак, такие пронзительные и странные. Женщина пробыла в комнате довольно долго. Когда она ушла, я направился к Марку, но он спал. Поэтому я оставил его, поужинал и тоже лег спать.

— Это не могла быть моя дочь, — твердо сказал Исаак. — Прежде всего я бы никогда не послал ее одну к больному и уж точно не ночью. И моя дочь никогда бы не стала пытаться исцелить пациента песнопениями и благовониями.

— Если это не ваша дочь, тогда какая-то женщина побывала здесь ночью, наложила на моего сына проклятие, и он умер. — Рамон подошел ближе, так что Исаак ощутил его горячее дыхание на своем лице, и ткнул его пальцем в грудь. — Вы могли прислать кого-то еще. Причиной смерти Марка стало колдовство, и я хочу знать, кто виноват в его смерти. Вы это узнаете, господин Исаак, или, клянусь всеми святыми, я выясню, что именно вы причастны к убийству. Мой сын никогда не успокоится в могиле, если он умер от колдовства и останется неотомщенным.

— Почему вы решили, что это колдовство, господин Рамон?

— А для чего тогда песнопения и благовония?

— Они могли молиться, отец, — сказал старший сын Рамона, отодвинув занавеску, которая отгораживала мастерскую от остальных комнат, и тихо входя. — Но, господин Исаак, — продолжал он, — я полагаю, что, возможно, это было колдовство.

— Почему ты так говоришь?

— В его смерти было что-то неестественное. Когда я подошел к своей кровати, Марк беспокойно спал, словно его кто-то терзает, метался в постели и бормотал. А когда он проснулся, то закричал, что видит самую бездну ада, и там демоны, ужасные красные и желтые демоны, которые выпрыгивают из пламени и тянутся к нему. Он повторял это снова и снова и раздирал себе кожу, словно безумный. Тут проснулся Мартин, и мы попытались удержать Марка, чтобы он не покалечил себя. Мы позвали папу и попросили его привести священника, но когда он наконец понял, в чем дело, и вышел из дома, было уже слишком поздно. Марк уставился на меня, сказал, что я дьявол, а Мартин мой помощник, и умолял нас прекратить разрывать его на части. После этого он ужасно кричал и умер. Никогда не видел ничего подобного.

— Итак, мой господин Беренгер, я подумал, что мне следует поторопиться рассказать вам об этом, прежде чем в городе начнут повторять обвинения ткача. Возможно, кто-то из ваших священников мог бы его навестить и успокоить.

Был вечер того же дня, лучи осеннего солнца косо падали в окно кабинета епископа, подхватывая в воздухе пылинки и заливая теплым сиянием вазу с фруктами на столе. Епископ Жироны сидел, положив больную ногу на табуретку, и постукивал пальцами по столу. — Этот дурак-ткач должен понимать, что нельзя верить видениям умирающего человека. Скорее их причиной был жар, а не появление дьявола, который пришел забрать его душу.

— Совершенно верно, Ваше Преосвященство, я с вами полностью согласен, — сказал Исаак. — Но мне не удалось убедить в этом Рамона.

— Я знал Марка, — продолжал Беренгер. — Приятный юноша, честный и добродетельный, насколько мне известно. А в ткацком искусстве он превосходил своего отца, у него было больше чутья. Очень любил свою мать, которая была прекрасной женщиной. В то время люди думали, — добавил епископ, поморщившись, — почему Господь решил забрать эту достойную душу и оставить на земле более низкую. Возможно, чтобы дать ему время подготовиться к небесам. И если причина в этом, то, скорее всего, Рамон умрет в глубокой старости.

— Вне всякого сомнения, у Всевышнего были определенные намерения, господин Беренгер, — согласился Исаак.

— Да. Что ж, мне это не нравится, мой друг. Рамон может натворить бед. Я пошлю кого-нибудь утихомирить его и посмотрим, удастся ли нам заставить его бросить эти разговоры о колдовстве.

— Было бы замечательно, господин Беренгер.

— Но признаюсь тебе, Исаак, меня очень беспокоит душевное состояние молодого человека, предшествовавшее его смерти.

— Видения?

— Нет. Конечно, нам не дано заглянуть в чужую душу, но мне трудно поверить, что эти видения означают, будто он умер, не раскаявшись в смертном грехе. Меня беспокоит то, о чем он говорил с юным Юсуфом: его страдания и возмущение. Они повторяют то, что я наблюдаю в семинарии. Значит, это повсюду, — мрачно произнес епископ, — и я хочу знать источник.

— Но, Ваше Преосвященство, любой юноша начнет предаваться мечтам и сопротивляться, если на него накинуть ярмо. Возможно, вы беспокоитесь о том, что само разрешится со временем. Если помните, все дело в вашей подагре.

— Верно, Исаак, одна подагра чего стоит, а тут еще говорят, что она виновата в буйствах семинаристов. И я прекрасно знаю, что юности свойственно неповиновение. Я сам таким был, да и ты, без сомнения, тоже. Но сейчас ситуация обстоит иначе.

— Вы подослали к семинаристам своего человека, чтобы выведать их теперешние настроения? Помню, вы собирались это сделать.

— Исаак, ты слишком скромен. Это ведь ты навел меня на столь прекрасную мысль. Но мне не пришлось никого искать. У меня здесь есть мой юный кузен, всего на несколько лет старше остальных учеников, который получил должность благодаря моему влиянию, вынужден признать. Я послал за молодым Бертраном и дал ему это поручение. Он был молодым командиром, когда сменил меч на молитвы. Он умеет подчиняться приказам и держать язык за зубами.

— Весьма полезные качества. Ему удалось что-нибудь узнать?

— Только то, что там есть какие-то тайны, которые не разглашаются тем, кто не принадлежит к особой группе.

— Само наличие особой группы может вызвать раскол, — заметил Исаак. — Но, кажется, это не имеет отношения к смерти бедняги Марка.

— Возможно, нет, — согласился епископ. — Нам известны его друзья?

— Марк умер, — в отчаянии произнес Лоренс, — я следующий.

— Да защитит тебя Господь, — произнес господин Гиллем и перекрестился.

— Так же, как Он защитил Аарона и Марка?

— Это кощунственные слова, — заметил Гиллем, нервно озираясь. Они стояли на лугу вдали от любопытных ушей. Налетевший ветерок подхватил полы длинного одеяния господина Гиллема, придав ему комичный вид, совершенно не вязавшийся с его истинным настроением.

— Нет, — ответил Лоренс. Несмотря на теплые лучи солнца, он невольно поежился, как человек, попавший в снежную бурю. — Это не кощунство. Я просто хочу знать.

— Твои друзья не обладали твоей силой, — ответил господин Гиллем. — Они усомнились в своих поисках и стали уязвимы. Я виноват в том, что не защитил их.

Лоренс подскочил на месте.

— Защитил? Вы можете защищать людей? Как?

— Можно призвать на помощь мощные чары, — медленно и неохотно ответил Гиллем. — Чтобы демоны, охотясь за душой, не смогли овладеть твоим телом.

— Тогда призовите их, умоляю, господин.

— Это не так легко. Поэтому я не говорил о них прежде. Для достижения результата прежде всего нужно натереться смесью масел, мазей и специй. Затем твой дух необходимо насытить и укрепить ароматом особых благовоний. У меня нет их при себе. И они очень дороги. Я знаю одного аптекаря в Барселоне, который может их достать, но оттуда благовония необходимо привезти. Для этого мне нужен надежный посланник и сильный мул, а еще лучше, быстрый конь. На все потребуется больше денег, чем есть в моем распоряжении. Мои ученики в Жироне платят за свое обучение крайне мало, и я небогатый человек. И потом еще стоимость всех компонентов.

— Возможно, я смогу выпросить деньги у отца, — сказал Лоренс.

— А кто он? — наивно спросил Гиллем.

— Господин Понс Мане, торговец шерстью. Сколько вам нужно?

— За все ингредиенты, которые я перечислил, лошадь, наездника и их содержание в течение двух, нет, трех дней… — Гиллем замолчал, подсчитывая в уме. — На все потребуется пятьдесят серебряных монет.

— Пятьдесят монет! Это больше, чем мой отец тратит на хозяйство за год.

— Сомневаюсь, молодой господин. Но если ваш отец не поможет, тогда я постараюсь сделать все возможное, чтобы достать все необходимое на местных рынках и еще где-нибудь. И будем молиться, чтобы Господь нас защитил.

Лоренс уставился на лицо Гиллема, словно тот только что произнес ему смертный приговор.

Однако для большинства людей, за исключением Лоренса, братьев Марка и их убитой горем маленькой служанки, неделя закончилась вполне спокойно. Несмотря на ежегодные предсказания крестьян о грядущих ужасных бедах, в садах ветви фруктовых деревьев склонялись почти до земли под грузом плодов, на полях ложившиеся под косой колосья были толстыми и золотыми, и повсюду пестрели гряды огородной зелени и крепких осенних овощей. Но тем не менее тревога, казалось, пронизывала даже каменные стены городских домов. На улицах должны были бы полным ходом идти приготовления к осенней ярмарке, торговцы деловито подсчитывать прибыль от продажи богатого урожая, а лавки ожидать прибытия огромного количества товаров. Вместо этого люди смотрели на ясное небо и качали головой, словно солнечная погода должна была их обмануть, заставить поверить, что все идет своим чередом.

— Люди помнят чуму, — произнес серебряных дел мастер, обращаясь к оружейнику. — Тогда тоже ничего не предвещало беды.

— Неправда, — возразил серебряных дел мастер, у которого была отличная память.

— Так все и было, — ответил оружейник, качая головой и не обращая внимания на слова своего собеседника. — И мы вновь дорого заплатим за это изобилие.

В понедельник Исаак только что вернулся после дневного обхода больных, когда у его ворот появился слуга с просьбой прийти в дом Понса, торговца шерстью, по важному делу. Больше он ничего не мог сообщить. Его хозяин не лежал в постели, и хотя вид у него был неважный, по нему нельзя было сказать, что он серьезно болен.

— Хорошо, — сказал Исаак, — я поспешу. Рахиль! Юсуф! — позвал он.

— Да, папа? — зевая, ответила Рахиль. За прошедшую неделю слишком много больных с пустяковыми жалобами срочно вызывали врача ночью, и она мало спала.

— Нам опять надо идти, — быстро сказал Исаак. — Собери обычную корзину, пока нам не будет известно, нужно ли что-нибудь особенное.

— Кто они? — подозрительно спросил слуга. — Хозяин не просил присылать троих врачей.

— Моя дочь и мой ученик. Я слеп, как вы несомненно знаете, и они заменяют мне глаза.

— Они вам не понадобятся. Мой хозяин велел, чтобы вы пришли один и незаметно.

— Возможно, но они пойдут со мной.

— Как пожелаете.

Комната, в которую провели Исаака, оказалась достаточно просторной, чтобы его шаги отдавались в ней легким эхом. Слуга подвел его к скамье, уютно обложенной подушками, и вышел. Рахиль и Юсуф вошли следом, легко ступая кожаными подошвами и шурша шерстяными одеяниями, и заняли места позади Исаака. Вскоре в комнате появился другой человек.

— Господин Исаак, я Понс, — просто представился он приятным голосом. Люди считали, что ему не хватает воспитания, и говорили, что он вырос в бедности, но Исаак уловил в его голосе сердечность. — Я благодарен вам за то, что вы так быстро пришли, — добавил он. — Вижу, вы привели с собой помощников. Слава о них распространяется столь же быстро, как и о вас.

— Благодарю, господин Понс, — ответил Исаак. — Надеюсь, мы сумеем вам помочь.

Торговец неуверенно помолчал.

— Самая большая услуга, которую вы могли бы мне оказать, господин Исаак, — наконец произнес он, — это несколько минут разговора наедине. Мне предстоит сказать нечто такое, что не подобает произносить в присутствии благовоспитанной девушки и мальчика. Когда их помощь понадобится, я за ними пошлю. Вы окажете мне эту услугу?

— Безусловно.

— Убедитесь, чтобы их накормили, — распорядился торговец, и послышались поспешные удаляющиеся шаги, — Позвольте пригласить вас в мой кабинет.

— Вы больны, господин Понс? — осторожно спросил Исаак, расположившись в уединенном прибежище торговца. Тут пахло кожей, восковыми свечами и благовонной древесиной, как в комнате богатого человека.

— Безусловно мои дух и тело измучены, господин, но, сомневаюсь, что вы можете счесть меня больным. — Понс замолчал. За окнами ветер раскачивал ветки деревьев, где-то поблизости весело чирикали птицы. Исаак ждал. — Прежде чем я объясню, для чего здоровый человек спешно вызвал к себе именитого врача, позвольте предложить вам вина.

— Прошу вас. Только немного и смешанного с водой. Прогулка в теплый сухой день вызывает жажду.

— Конечно.

Последовала пауза, во время которой пациент и хозяин разливал вино и смешивал его с водой. После этого, он, Понс, поставил бокал справа от Исаака. — Признаюсь, я даже не знаю, как начать, господин Исаак.

— Задавайте любые вопросы.

— Конечно, — ответил торговец, замолчал на мгновение, перевел дух и заговорил очень быстро. — Я хотел бы знать, есть ли у вас средства, чтобы исцелить болезни, вызванные колдовством.

Такого вопроса Исаак не ожидал от работящего и хитрого торговца. Он помолчал, чтобы привести в порядок мысли.

— Боюсь, господин Понс, — наконец ответил он, — что для этого вам понадобится священник, а не врач. Я мог бы предложить вам обратиться к достойному епископу Беренгеру, которого несомненно заинтересуют ваши слова. Но если вы поведаете мне, что вас беспокоит, я постараюсь облегчить ваше состояние, чем бы оно ни было вызвано.

— Дело в том, господин Исаак, что это не имеет отношения ко мне, и пока еще никто не болен. Я хочу знать, как предотвратить болезнь. Вас считают очень мудрым человеком, искусным во всех областях медицины, умеющим исцелять болезни тела и души.

— Это не касается болезней, вызванных колдовством и демонами. В этом случае надо молиться и найти священника, который мог бы вам помочь. Не сочтите за дерзость, господин Понс, но по вашему голосу я вижу, что вы сами не вполне здоровы. Вы кашляете, и у вас затруднено дыхание. Вы уверены, что все сказанное не касается вас? В этом нет ничего постыдного.

— Несомненно все это правда, — согласился торговец. — Но причиной моего недомогания является недостаток сна, а не колдовство. Тревоги отравляют мою жизнь.

— Какие именно?

— Могу признаться вам, что последние два или три месяца я жил, словно в аду. Я никогда об этом не говорил… — Понс замолчал, откашлялся и продолжил с новой силой. — Все началось, когда некто, чью личность мне так и не удалось установить, обвинил меня в том, что у меня есть мавританская наложница.

— А это правда?

— Нет, у меня есть моя достойная жена Хоана. Другие женщины мне не нужны, а мысль о продажной любви внушает мне отвращение. Мои грехи иного рода — гнев и вечная ловушка всех купцов — жадность. Но это не все. Другой человек, которому, вне сомнения, заплатили за это, обвинил моего старшего сына, добросердечного и законопослушного человека, счастливого в браке, в том, что он совершил насилие над еврейкой. Я не мог и до сих пор не могу в это поверить.

— Какие доказательства он предоставил?

— Жалобы от женщины не поступало, но обвинитель, а это был мужчина, уверял, что только стыд помешал ей признаться. Возможно, вам известно, что плата за прелюбодеяние с женщиной иной веры очень высока. И я решил, что лучше уладить дело, хотя тут не было нашей вины, прежде чем встанет вопрос о заключении в тюрьму. Я позаботился о том, чтобы замять оба обвинения, пока о них не стало известно, но они дорого обошлись мне, и это касается не только денег, но и всевозможных волнений. Если последуют еще подобные обвинения, они приведут к моему разорению, тюремному заключению или тому и другому.

— Мне искренне жаль, господин Понс. Однажды пациент угрожал обвинить меня в том, что у меня есть любовница-христианка, и я отчетливо помню гнев и беспокойство, скорее даже ярость, которые вызвало во мне это обвинение. Это было тяжелое время. — Очень тяжелое, подумал про себя Исаак, потому что Юдифь на какое-то время поверила в его правдивость.

— Я тоже был вне себя от гнева, господин Исаак, пока не возобладал разум. А вчера кое-кто из моей семьи, очень дорогой мне человек, обратился с просьбой о крупной сумме денег. Они нужны ему, чтобы защититься от смерти, которую могут наслать на него с помощью колдовства. Три покушения на честь моей семьи и наше богатство за столь короткий промежуток времени не могут быть совпадением, вы согласны?

— Это маловероятно, — ответил Исаак. — Но как я могу вам помочь?

— Мне пришло в голову, что если какой-то злодей колдун пытается таким образом меня уничтожить, нужно заручиться поддержкой мудрого и великодушного человека, чтобы побороть зло.

— Господин Понс, я последний человек в нашем огромном королевстве, кто стал бы отрицать власть зла в этом мире, но против него существуют лучшие средства, чем война. По моему опыту порой достаточно простой осторожности, чтобы расстроить планы врага.

— Что вы хотите сказать?

— Для причинения вреда злые силы пользуются не только угрозами и проклятиями, — сказал Исаак, наклонившись к торговцу. — Зло берет стрелы у лучника и яды у земли. По моему мнению, они быстрее и действеннее заклинаний. На вашем месте я бы не отпускал от себя дорогих сердцу людей и тщательно следил за тем, что я ем и пью.

— Сейчас он находится в самом безопасном месте на свете, но я подумаю, как еще понадежнее спрятать его.

— И я бы вел очень тихую, очень добродетельную жизнь, чтобы у всех моих деяний были безупречные свидетели. Со временем ваши враги потеряют терпение и проявят себя.

— В ваших словах есть доля истины, — пробормотал торговец шерстью. — Хотя это сложно.

— А вы должны быть готовы к тому, чтобы выдержать эту ношу. Во-первых, вам нужно спать, и это мое предписание. После захода солнца я рекомендую вам воздержаться от пищи, которая делает горячей кровь и усиливает выделение желчи. Она будет подпитывать ваш гнев. Некоторых людей гнев скорее лишает сна, нежели беспокойство. На ужин ешьте суп, фрукты и хлеб. А когда соберетесь ложиться спать, наденьте теплый халат, выпейте настой трав, которые мы вам оставим, и преклоните колени. Затем с опущенной головой, расслабив плечи, тихим шепотом десять раз прочтите молитву. После чего ложитесь в постель, и сон придет к вам.

— Скажите, господин Исаак, заснуть мне помогут травы или Господь?

— Этого я не знаю, господин Понс. Я всего лишь лекарь. Но одно я знаю точно: если вы последуете моему совету, то уснете.

Глава шестая

— Мы живем в странном мире, Юдифь, — заметил Исаак, когда стол после ужина был убран, и в доме стало тихо.

— Да? — рассеянно произнесла жена, пододвигая поближе свечу поближе к рукоделию.

— Помнишь того человека, который угрожал обвинить меня в том, что у меня якобы есть любовница-христианка?

— Помню ли я? — Юдифь сердито зашелестела вышивкой и отложила ее в сторону. — Это был подлый поступок — очернить твое доброе имя, чтобы не пришлось платить причитающуюся тебе половину су. Всего половина су, а ведь ты спас его от верной смерти, постоянно навещал, не говоря уже о травах и настойках, которые ты для него готовил. А он мог позволить себе заплатить в три раза большую сумму, — добавила она. — Назвал тебя развратником и мотом, как этот Ассах Абнельфалир с его мавританской потаскушкой и кучей детей. И никто не вздумает обвинить его. Удивляюсь, почему его жена не умерла от стыда. — Юдифь снова взялась за вышивку. — Я так радовалась, когда услышала о его смерти. Он заслужил самый плачевный конец.

— Юдифь, смерть человека не повод для радости. В большинстве случаев, — прибавил Исаак, вспомнив несколько противоположных примеров. — Меня вызвали сегодня в дом его младшего брата. Кажется, он столь же не похож на старшего, как камень на рыбу. По всем отзывам он очень достойный человек.

— В это нелегко поверить, — ответила Юдифь. — Удивляюсь, что ты согласился пойти к нему.

— Но самое удивительное то, что и его тоже обвинили, а не просто угрожали обвинить в том, что у него любовница-мавританка. Он говорит, что это не правда, но клевета дорого ему обошлась. Конечно, подобные обвинения нередко становятся оружием в руках злых людей.

— Уверена, он это заслужил. Отвратительная семья.

— Не согласен, дорогая. Когда умер его брат, Понс трудился день и ночь, чтобы превратить малоприбыльное дело брата — торговлю шерстью — в процветающее предприятие, и заработал достаточно, чтобы помимо собственной семьи содержать еще вдову и сирот. Сейчас он богат, но его жизнь была очень трудной. По крайней мере так говорят.

— Тогда, наверное, его обвинила вдова. Хочет прибрать к рукам собственность.

— Нет. Черная Смерть забрала ее и обоих ее сыновей.

— А он знает, как его брат поступил с тобой? И ему хватило наглости тебя позвать?

— Конечно, нет. И ты не должна никому об этом говорить, милая. Я бы не стал тебе ничего рассказывать, если бы ты не была, так сказать, заинтересованной стороной. Боюсь, ты сильно пострадала в результате этого случая.

— Сегодня мы будем ужинать поздно, Юдифь, — сказал Исаак за завтраком на следующее утро. — Вечером надо повидать пациента в городе.

— Папа, сегодня вечером мы не можем пойти, — очнувшись от своих мыслей, сказала дочь.

— Да, Исаак, — согласилась Юдифь. — Ты совсем забыл.

— О чем?

— О свадьбе Бланки, — напомнила Рахиль. — Папа, она сегодня выходит замуж, и господин Мордехай устраивает грандиозный свадебный пир с музыкантами, песнями, танцами. Там будут все. Ты должен прийти. Как же мы попадем на свадьбу, если будем в городе у пациента? — Голос Рахили, обычно спокойный и низкий, задрожал от обиды. — У меня новое шелковое платье.

— В таком случае, — ответил Исаак, — нам придется проведать моего занятого пациента сегодня утром, даже если Юсуф не сможет пойти, потому что я никогда не прощу себе, если помешаю своей дочери покрасоваться в новом платье.

— А почему Юсуф не может пойти с нами? — спросила Рахиль.

— Я отправил его в дом ткача поговорить с этим пареньком Мартином и служанкой. Хочу еще кое-что узнать о несчастном Марке.

— Говорят, что ваш дом — один из немногих, который не затронула Черная Смерть, господин Исаак, — сказал торговец зерном.

Рахиль сидела в углу комнаты, наполовину скрыв лицо накидкой, и изучала нового пациента. У него было красное лицо и солидное брюшко, но она не видела причины для столь срочного обращения к врачу. Однако, подумала девушка, гордясь своими медицинскими познаниями, если он будет продолжать вести такой же образ жизни, то с ним может случиться удар.

— Нам очень повезло, хотя нельзя сказать, что болезнь совсем миновала нас. Я потерял своего помощника.

— Это невеликая потеря в сравнении с вашей жизнью и жизнями ваших близких, господин Исаак, — отмахнулся торговец. — Я хочу, чтобы вы сделали то же и для меня, — защитили меня и мою семью, а также, если сможете, и моих помощников на случай, если вновь разразится чума. Мне нужно такое же лекарство, какое вы принимали сами и давали своей семье, неважно, сколько оно стоит. — Он придвинул к себе маленький ларец, открыл его, достал золотую блестящую мараведи[1] и уронил ее на стол. — Эту золотую монету я дам вам как залог моих серьезных намерений и чтобы быть уверенным, что вы придете, когда болезнь поразит город.

— Оставьте пока золото себе, господин, и давайте поговорим. Почему вы так уверены, что Черная Смерть придет снова? Прошло пять лет с тех пор, как болезнь была в самом разгаре, и последние два лета в городе ее практически нет. Маловероятно, что эпидемия разразится холодной зимой, — осторожно добавил Исаак.

— Так считают не все, — возразил торговец зерном, — даже среди мудрейших людей. В прошлый раз чуму принесли предательство, призыв к бунту и гражданская война, а сейчас дела обстоят еще хуже.

— Хуже чем гражданская война?

— Да. Теперь это колдовство. Врата ада распахнулись и выпустили на свободу злых духов. Господь накажет нас чумой, как было раньше. — На лбу торговца выступил холодный пот, и он вытер его платком. — Все ищут ведьм и вешают их прежде, чем они успеют причинить зло. Все это прекрасно, но я помню, что люди говорили, как благодаря своей мудрости и знаниям вы избежали чумы, вы и ваши пациенты, по крайней мере те, кто вас послушался.

Исаак предпочел промолчать, осознавая всю опасность своего положения. Было бессмысленно объяснять испуганному человеку, а он слышал ужас в его голосе, что у него нет волшебного эликсира против чумы. Торговец сочтет, что Исаак решил приберечь его для своих друзей и родственников. С другой стороны, он полагал, что вероятность эпидемии этой осенью крайне мала, поскольку не было слухов о появлении болезни в остальном королевстве.

— Прежде чем ответить вам, — серьезно произнес Исаак, — я должен поговорить с дочерью о том, какие у нас есть травы, а что нужно собрать и приготовить. Если вы извините нас на пару минут…

— Нет, нет, господин. Оставайтесь на месте. Я вас покину ненадолго, поскольку мне надо отдать распоряжения работнику, прежде чем закончится утро, — сказал торговец зерном.

— Быстро, Рахиль, — прошептал Исаак, как только шаги хозяина замерли в отдалении. — Расскажи мне о нем.

— Ему скорее угрожает удар, а не чума, папа, — нахмурясь, ответила Рахиль. — Густые вьющиеся седые волосы, румяное лицо, довольно толстый. Судя по темным кругам под глазами, могу сделать вывод, что он плохо спит.

— Замечательно.

Торговец зерном снова ворвался в комнату с ворохом бумаг, споткнулся о стол и сел.

— Вам удалось…

— Разумеется, господин. Сейчас у меня есть все необходимое. Чтобы укрепить организм до начала эпидемии, я пришлю вам капли, которые вы будете принимать перед каждой едой по три на чашку воды. Также я пришлю вам травы для настойки, которую вы будете пить перед сном. Каждый день совершайте продолжительную прогулку на свежем воздухе, даже если придется пожертвовать несколькими часами, которые вы обычно посвящаете приносящему выгоду труду. Это очень важно. Ужинайте легко и пейте вечером только один бокал вина, разведенного водой. Если вы поймете, что общались или находились рядом с человеком, зараженным чумой, прежде чем войти в дом, снимите одежду, вымойтесь и тщательно выстирайте все ваши вещи, после чего наденьте чистую одежду. Вполне вероятно, что зараза передается от людей, уже заболевших чумой, и в опасности могут быть те, кто находится рядом с ними. Однако вредоносную инфекцию можно смыть водой. За травы и капли вы должны мне пять монет. Сейчас платить не нужно. И я вернусь, когда вы позовете, даже без золота.

— Что ты пошлешь ему, папа? — спросила Рахиль, когда они покинули хлебную биржу.

— Капли, способствующие хорошему пищеварению, и травы для спокойного сна. Они ему не повредят, и он почувствует себя лучше. Прогулки и умеренность в еде помогут предотвратить удар. Я бы взял с него меньше, но тогда он бы не поверил, что все эти средства обладают какой-то силой.

— А мытье?

— Оно не повредит, милая, возможно, именно оно тогда и спасло нас. Мытье и милость Всевышнего. — Исаак зашагал быстрее. — Меня больше беспокоят эти разговоры о колдовстве. Я знал, что слухи уже разошлись по городу, но не думал, что это произойдет столь быстро. Думаю, я поговорю об этом с Его Преосвященством, прежде…

Договорить ему помешал пронзительный душераздирающий вопль, раздавшийся впереди них, крик разъяренной и помешавшейся женщины.

— Вот она! — вопила женщина, — шлюха, которая заколдовала моего мужа. Убейте ее!

Двери домов распахнулись, шаги зазвучали по мощеной мостовой, из таверны раздался пьяный смех. Грубый мужской голос прокричал:

— Давай, мама!

Ему ответили откуда-то сверху, с вершины холма или из окна:

— Окуните ее в реку!

— Ведьму? — проревел мужчина.

Кто-то, пытаясь казаться остроумным, проорал:

— Нет, жену. Это ее охладит!

Реплика была встречена хохотом.

— Ведьма пытается сбежать! — завопил кто-то, и Исаак услышал, как булыжник ударился об стену. Испуганный голос стал звать на помощь; толпа заорала громче.

Рахиль схватила Исаака за рукав и потащила в сторону квартала.

— Подожди, Рахиль. Этой женщине угрожает опасность.

— Нет, папа. Толпа становится все больше и разъяреннее. И она преграждает нам путь к несчастной. Мы ничем не сможем ей помочь. Они накинутся на нас.

Слова Рахили не были лишены смысла, и спорить не стоило. Исаак позволил ей увести себя в квартал.

Испуганный Яков держал ворота наготове. Он распахнул их пошире, чтобы Рахиль и Исаак смогли пройти, и тут же закрыл снова, приложив глаз к отверстию. Внезапно рев толпы стих, и в необычной тишине они услышали цоканье лошадиных подков и громкие голоса представителей власти.

В доме их уже ждал Юсуф. Он сидел во дворе с книгой под золотистыми лучами октябрьского солнца, не обращая внимания на шум за воротами. Читая, он вел пальцем по странице и шепотом повторял слова.

— Ты вернулся и сразу же за работу, — заметил Исаак. — Замечательно. Скоро ты полностью освоишь грамматику. Тебе встретилась по пути толпа?

— Нет, господин, — ответил Юсуф, вставая. — Я прошел через северные ворота, и там было очень тихо для этого времени дня.

— Хорошо. На другом конце города небольшая смута. Что тебе удалось узнать о привычках господина Марка?

— От его брата очень немного. Мартин уверен, что у него были друзья, но он не знает, кто они. Марк никогда не называл их имен. Бонаната рассказала мне, что Марк часто приходил домой пьяным. Она спит на кухне, на узкой койке под очагом, а Марк проходил как раз через эту дверь. Она сказала, что однажды ночью он был настолько пьян и его так тошнило от выпитого, что ей пришлось умывать его и укладывать спать. На следующий день он дал ей монетку. Это была самая крупная сумма денег за всю ее жизнь.

— С кем он пил? — спросил Исаак. — Как ты думаешь, это те же люди, о которых упоминал Мартин?

— Не знаю, господин. Служанка сказала, что Марк пил в таверне поблизости, а это означает у Родриге или Тиа Хосефы. Сегодня вечером я мог бы выяснить, где именно.

— А как же свадьба? — напомнила Рахиль.

— Прошу прощения, госпожа, — встревоженным голосом произнес мальчик, — но, возможно, есть люди, которые не желают, чтобы я присутствовал на свадьбе. Я бы предпочел отправиться к Тиа Хосефе и Родриге.

— Правда? — спросила Рахиль.

— Да.

Эту свадьбу ожидали несколько недель, и почти столько же времени шли приготовления к ней. Огромная печь Моссе работала день и ночь, поскольку кроме обычного хлеба для жителей ему предстояло жарить мясо и печь пироги и булочки для свадебного пира.

Невеста была облачена в наряд из переливающегося шелка, элегантного и сшитого по последней моде лучшими швеями в городе. Торжественность церемонии оживляла искренняя радость главных виновников, поскольку, как было известно сплетникам, Бланка и ее жених нашли друг друга уже давно. Невесте потребовалось немало усилий, чтобы убедить Мордехая, что именно он счел этого симпатичного, но ничем не выдающегося молодого человека отличной парой для своей красивой и богатой дочери. Но брачная церемония, как и большинство других, прошла безо всяких происшествий. Около двухсот гостей собрались в зале у синагоги, потому что даже просторный и уютный дом Мордехая не смог их всех вместить. Гости ахали от изумления, что было крайне приятно хозяевам, при виде столов, заставленных восхитительными и вкусными кушаньями. Свадебный пир начался.

Гости полностью съели почти пятьдесят печеных, отварных и фаршированных карпов, не меньшее количество птицы и почти шесть целых бараньих туш, не считая гор риса и множества менее сытных блюд. Когда остатки еды, заполнившие все корзины в доме торговца, убрали, чтобы отдать менее благополучным членам общины, певец запел свадебную песнь. Она начиналась с прославления сладости любви, с каждой строкой становясь все более откровенной и шумной. Невеста пыталась спрятать пылающее лицо за рукавом мужа, а в зале стоял хохот.

Тут всех пригласили танцевать, и Мордехай приказал принести очередной бочонок вина. Молодые женщины и неженатые мужчины образовали кружки, а музыканты заиграли медленную и величавую мелодию. Мордехай широко улыбнулся и сделал знак музыкантам. Они заиграли бодрее, мелодии становились все более страстными и бурными, пока танцоры, устав и ослабев от смеха, не начали спотыкаться. Наконец музыка остановилась, танцующие заняли свои места, и сам Мордехай поднес обливавшимся потом музыкантам до краев наполненный кувшин, и их не надо было уговаривать пить до дна.

Во время танцев слуги продолжали подносить на столы разные вкусные блюда, и теперь все гости набросились на сладости, маленькие пирожные и горы фруктов. Это была великолепная свадьба.

Посреди всеобщей суматохи Рахиль подсела к Далии, сестре невесты.

— Должно быть, ты скучаешь по Аарону, — с невинным видом начала она.

— Все по нему скучают, — ответила Далия, надкусывая маленький пирожок. — Всегда печально, когда кто-то умирает таким молодым.

— Но разве вы с Аароном… — Рахиль понизила голос, как бы приглашая девушку докончить за нее.

— Я и Аарон? — Далия с неподдельным изумлением рассмеялась. — Я могла бы найти кое-кого получше Аарона, Рахиль. И он интересовался мной не больше, чем моей бабушкой. Порой я его дразнила, но только потому, что он все время был такой серьезный.

— Возможно, он стеснялся. Его мать уверена, что он был в тебя влюблен.

— Она ошибается. — Голос Далии был тверд. — Знаешь, такое сразу стало бы видно, — добавила она с серьезным видом, который совершенно не вязался с шестнадцатилетней девушкой. — Если мужчина влюблен, об этом можно догадаться по его взглядам и всему остальному. А Аарон не был влюблен. Зачем мне было интересоваться человеком, которому я безразлична, несмотря на то, что там выдумала мамаша Эсфирь. — Она качнула головой, и ее густые черные длинные волосы, перевитые на затылке шелковой накидкой, блеснули в пламени сотен свечей, горевших в конце зала.

— Он был в кого-то влюблен? — спросила Рахиль.

Только Далия могла знать, что было на сердце у Аарона. Ее острый слух улавливал все, что только можно, а от внимательного взгляда ничто не могло ускользнуть.

— Только не в квартале. И не за его пределами, насколько мне известно. Не думаю, что его вообще интересовали любовь и женитьба. Он был поглощен своими глупыми книгами. А вот в его брата Даниила не жалко было бы и влюбиться. — Далия усмехнулась с добродушием молодой девушки, у которой столько поклонников, что она может позволить обратить внимание подруги на особенно достойных.

— Так ты и Даниил…

— Я? Ничего подобного. Если бы я могла выбирать, то предпочла бы Ягуду, — прошептала Далия. — Но папа знает одного ювелира из Барселоны, которому нужна жена. Папа говорит, что он красив, добр и очень богат. У меня будет много слуг и все, что я пожелаю. — Далия уставилась в пространство, несомненно уже представляя себе шелковые платья и сверкающие драгоценности. Затем, тяжело вздохнув, она повернулась к Рахили. — Но Ягуда такой высокий, и когда он смотрит на меня своими темными пронзительными глазами, я вся дрожу, — сказала Далия и хихикнула.

Рахиль, которая всю жизнь знала Ягуду Саломо, с недоверием оглядела комнату. Молодой человек был там, долговязый и действительно какой-то сердитый, словно он познал мир и понял, что тот недостоин его.

Музыканты отставили чаши и снова взялись за свои инструменты. Быстрая и жизнерадостная мелодия смешалась с гомоном и смехом в зале. Обе девушки встали и поглядели на остальных женщин, сидевших в конце стола. Тут со смехом поднялись еще три девушки.

— Идем к ним, — сказала Далия.

Они принялись танцевать и смеяться на глазах у восхищенной толпы. Их длинные, аккуратно завитые или от природы кудрявые волосы развевались. Рахиль заметила, что Ягуда не сводил взгляда с Далии.

«Кое-кого ждет разочарование, — подумала она. — Похоже, эти два соблазна, а именно дом ювелира и согласие отца, в любой момент одержат победу над мрачным обаянием Ягуды. Но с Аароном дела обстояли странно. И если кто-то и знает правду, то только Далия».

Даже Юдифь растаяла. С материнской гордостью и каплей самодовольства она смотрела, как ее дочь танцует с другими незамужними девушками. Рахиль очень красива, в этом сомнения быть не могло. Она была выше и изящнее стоявшей рядом с ней пышной Далии, чьи огромные глаза, полные красные губы и блестящие волосы притягивали все взгляды. Ее внешность была более яркой, чем тонкие черты лица и цвет волос и кожи Рахили, но зато такая красота сохранится надолго. А Далии лучше выйти замуж сейчас, иначе через несколько лет она увянет, и тогда даже все приданое, накопленное господином Мордехаем, не поможет найти ей хорошего мужа.

— Ваша Рахиль настоящая красавица, — заметила сидевшая рядом женщина. — Надеюсь, мы скоро будем танцевать на ее свадьбе, — с любопытством добавила она.

— Исааку без нее не обойтись еще по крайней мере год, — ответила Юдифь. — Но у нас уже было много предложений. Исаак хочет найти Рахили самого лучшего мужа.

— Передайте мужу, — сказала сплетница, — что несмотря на все его самые благие желания, если слишком долго не выдавать девушку замуж, она сама найдет себе мужа. А это ему может не понравиться.

Юдифь смерила ее холодным взглядом, и женщина покраснела.

Сказанные злонамеренно или по забывчивости, эти слова не стоило говорить человеку, чья старшая дочь сбежала с христианином. Женщина сделала большой глоток из чаши с вином, закашлялась, вдохнула и быстро переменила тему.

— Хотя мне говорили, что какое-то время в общине больше не будет свадеб.

Не успела Юдифь ответить на это замечание, как увидела у дверей нового гостя, который знаками подозвал к себе Мордехая. Поговорив с ним, Мордехай задумчиво покачал головой и вернулся к столу. Скоро он уже оживленно беседовал с Аструхом Каравидой и Авраамом Равайей — серьезными и важными членами совета. В конце зала раздался ропот, который был совершенно непохож на шумный, оживленный разговор. Сообразив, что повела себя грубо, несмотря на то, что сплетница рассердила ее, Юдифь поспешно повернулась к ней.

К женщинам подсела Альта, жена Бонаструха, другого члена совета.

— Вы слышали о сегодняшних беспорядках за воротами? — спросила она.

— Разве можно назвать это беспорядками? Исаак и Рахиль были там, когда все началось. Мой муж назвал произошедшее неприятным случаем, который быстро окончился.

— Возможно, но женщину обвинили в колдовстве и забили камнями.

— Она сильно пострадала?

— Она умерла.

— Об этом я вам и говорила, госпожа Юдифь и госпожа Альта. Как раз это я и слышала, — вмешалась в разговор сплетница. — Повсюду полно колдунов и ведьм, и творятся неслыханные злодеяния. В городе говорят, что они опять навлекут на нас Черную Смерть, весь город будет уничтожен, и мы тоже, если не станем соблюдать осторожность. На вашем месте я бы сейчас не отпускала Рахиль с отцом за пределы квартала. — Женщина выглядела скорее возбужденной, чем напуганной, она быстро опустошила чашу и огляделась в поисках паренька, разносившего гостям кувшин.

Юдифь кивнула и повернулась к госпоже Альте, которая принялась расспрашивать о Моссе и Эсфири. Она слушала, внимательно кивала, но ее мысли по-прежнему крутились вокруг только что сказанных слов.

Глава седьмая

Юдифь прошла с мужем до середины двора и положила руку ему на плечо.

— Исаак, постой, — произнесла она сдавленным, неуверенным голосом. — Задержись на минутку.

Рахиль, уставшая от танцев и опьяневшая от смеха и вина, пожелала всем спокойной ночи, как только они вернулись домой, и поднялась в свою комнату. Недовольный Ибрахим отправился в свою каморку ждать возвращения Юсуфа, и Юдифь с Исааком остались одни во дворе. По небу скользила луна, мерцая неровным светом сквозь тучи. В тусклом сиянии Юдифь посмотрела на лицо мужа.

— Конечно, любимая, — пробормотал Исаак. — Что тебя тревожит?

Юдифь поежилась, хотя ночь была теплой, и плотнее завернулась в плащ.

— Меня ничего, — ответила она, по привычке стремясь к точности, — но…

— Ты говоришь так, только когда встревожена, — заметил Исаак. — Расскажи мне, что случилось.

— Дело в Рахили, — начала Юдифь.

— Не сейчас, Юдифь. — Исаак повернулся и направился к своему кабинету. — Я не собираюсь стоять на холоде и выслушивать одно и то же о замужестве Рахили, даже если мы только что вернулись со свадьбы, а ты весь вечер глядела на невесту в пышном наряде, — добавил Исаак, подходя к дверям. — Я знал, что это произойдет.

— Ты ошибаешься, — резко ответила жена. — Не уходи. Прошу тебя. Даю слово, сейчас я меньше всего думаю о свадьбе Рахили. Ты меня слушаешь, Исаак? Существуют опасности намного более серьезные, чем плохой зять. Этот разговор о колдовстве в городе ужасает меня.

Исаак повернулся на голос жены и взял ее за руки.

— Почему, Юдифь? Я веду себя крайне осторожно, к тому же у нас могущественные покровители. Все это очень неприятно, даже ужасно, но вряд ли коснется нас.

Впервые в жизни его глубокий, ободряющий голос не успокоил Юдифь.

— Исаак, — в отчаянии произнесла она, — ты не понимаешь. Женщина, о которой ты говорил утром, мертва.

— Я слышал об этом на свадьбе. От Аструха.

— Они уже убили одну женщину, решив, что она колдунья. На этом дело не закончится. А Рахиль красива. Мой милый муж, ты очень мудрый человек, но ты не видишь, какой красавицей она стала. Вспомни меня в день нашей свадьбы. Она так же прекрасна, какой была когда-то я, и вместе с тем у нее есть все, чего недоставало мне, Исаак.

— Милая, ты…

— Прошу тебя, дай мне договорить. Кроме того, Рахиль искусна в медицине и свободно передвигается с тобой по городу, посещает дома и спальни, дает больным настойки и отвары. Она пробуждает в женщинах зависть, а в мужчинах желание. Я видела, как наши друзья смотрели на нее на свадьбе. И она еврейка, Исаак. Именно это и привлечет испуганных христиан, когда они вновь начнут охоту на ведьм.

Исаак тяжело опустился на скамью в беседке.

— Не знаю, что и сказать, Юдифь. Признаюсь, меня беспокоило то, что невинную женщину обвинили в колдовстве, но я отказывался думать, что это может коснуться и Рахили. Даже когда ткач выдвинул свое нелепое обвинение. И не потому, Юдифь, что я не верю тебе, а потому, что будучи трусом, не в силах представить себе подобной возможности.

— Ты не трус, муж мой, — ответила Юдифь спокойным голосом. — Ты самый храбрый человек из всех, кого я знаю. И я не думаю, что опасность придет сегодня или завтра. Но, Исаак, молю тебя, будь начеку, когда выходишь за ворота квартала. Лови малейшие признаки негодования по поводу Рахили. Попроси Юсуфа следить за людьми, которые ее видят.

— Сомневаюсь, что Юсуф увидит то, что увидела ты благодаря своей мудрости, — задумчиво произнес Исаак.

— Юсуф повидал мир, Исаак. Он знает больше, чем считает нужным или тактичным сказать, и будь уверен, что он видит многое. И Рахиль не глупа. Когда она идет с тобой в город, то всегда надевает самые простые платья и ведет себя крайне скромно, но она не должна забывать поплотнее закрывать лицо накидкой, а ты будь готов привести ее домой и запереть ворота от толпы при малейших признаках опасности.

— А в самом квартале?

— Да защитит нас Господь, если нам придется опасаться за ее жизнь в стенах квартала, — сказала Юдифь. — Больше никто нам не поможет.

— Я буду настороже, — пообещал Исаак. — Клянусь жизнью, я буду настороже.

Тихий стук в ворота прервал их беседу.

— Похоже, Юсуф выполнил задание, — заметил Исаак.

— Я открою, — сказала Юдифь. — Судя по храпу, доносившемуся из каморки Ибрахима, чтобы разбудить его, понадобится более сильный стук.

— Добрый вечер, госпожа, — с плохо скрытым удивлением произнес Юсуф.

Не в обычае Юдифь было исполнять обязанности привратника.

— Твой господин с нетерпением ожидает новостей, Юсуф, — с легким неодобрением сказала Юдифь, чтобы показать мальчику, что он отсутствовал слишком долго. — Исаак, я вас оставлю. — И она удалилась, шурша шелком.

— Что ты узнал, Юсуф? — спросил Исаак. — Заходи. Сядем на кухне. Наверное, там осталась для тебя еда.

Зная, что Юсуф не прикоснулся бы к еде, а блюда, подаваемые Мордехаем на свадьбе, могли оказаться неподходящими, Наоми оставила на столе самую простую еду: горшок с пряной чечевицей, гревшийся на почти потухшем огне, хлеб, фрукты и сыр под полотняной тканью — достаточно для того, чтобы накормить всех обитателей дома поздним ужином. Юсуф снял полотенце, налил немного вина в бокал с водой для своего хозяина и уселся за стол.

— Сначала я отправился к Тиа Хосефе, — начал Юсуф, накладывая ложкой чечевицу на хлеб и сворачивая его в крошащийся рулет. — Потому что ее заведение ближе всего к дому ткача, и я решил, что молодой человек мог выпивать там.

— Почему это? — спросил Исаак, прекрасно зная причину, но желая проверить утверждение Юдифи.

— Потому что там полно… — Слово уже готово было сорваться у него с языка, но Юсуф вспомнил, кто перед ним, и одумался, — женщин, которые пьют по вечерам.

— Продажных женщин, — добавил Исаак. — Так было и во времена моей молодости. Тиа Хосефа не меняется.

— Да, господин. И от них я услышал только грубые и непристойные слова. Но они заверили меня, что господин Марк не был их посетителем и не пил в таверне ни один, ни с друзьями. То же самое сказала и Тиа Хосефа, добавив, что если я не желаю пить ее слишком дорогое, разбавленное водой вино, мне лучше провести вечер в другом месте. Поэтому я ушел.

— Она не могла так назвать свое вино.

— Но так сказали девушки, — заметил Юсуф.

Он поблагодарил судьбу за то, что хозяин не видел, как покраснели его щеки, когда он вспомнил, как все те женщины дразнили, щипали его, нахваливали его миловидное лицо и пытались ухватиться за рубашку. Он покинул поле боя с быстротой невооруженного солдата, столкнувшегося лицом к лицу с тысячей свирепых врагов.

— А потом?

— Потом, — сдавленно произнес Юсуф, жуя хлеб и чечевицу, — я пошел к Родриге. На этот раз я купил дешевый стакан вина, которое не стал пить, и нашел слугу. Я дал ему еще одну монетку…

— А это значит, что я должен тебе обол. Пока, — сказал Исаак.

— … и он стал моим верным псом, — торжествующе закончил Юсуф. — Слуга отлично знал господина Марка. Похоже, он с двумя друзьями заходил вечерами к Родриге, когда у них появлялись деньги. Они сидели одни в углу и жаловались на свою тяжелую жизнь. Наверное, слуга думает, что их жизнь была легкой по сравнению с работой у Родриге и его жены. — Юсуф замолчал и принялся намазывать себе очередной кусок хлеба. — Особенно у жены.

— Не сомневаюсь, что он прав, — заметил Исаак.

— И я спросил его, что это были за друзья. Он ответил, что один из них семинарист. А другой Аарон, сын пекаря. — Юсуф торжественно замолчал.

— Интересно. Значит, Марк проводил вечера с Аароном, — пробормотал Исаак.

— И семинаристом, — добавил Юсуф, несколько разочарованный тем, что хозяин не воспринял его сообщение с должным энтузиазмом. — Его имя Лоренс. Его отец богатый человек, но слуга не знает, кто он. Однажды он спросил у хозяйки, но она отодрала его за уши и назвала любопытным бездельником.

— Богатый человек?

— Да, но у Лоренса никогда не было денег, очевидно, потому что его отец скупой и прижимистый. Но не так давно у Аарона появились деньги, и они проводили в таверне много ночей, основательно напиваясь.

Тайна сундука Моссе разгадана, подумал Исаак. Юдифь подозревала, что в него запустили руку сыновья. Она была права за исключением того, что это оказался Аарон, бравший деньги, чтобы напоить своих друзей дешевым вином.

— Ты молодец, — похвалил Юсуфа Исаак.

Он осторожно провел пальцами по столу, пока не нащупал вазу с фруктами. Взял грушу, нож и стал ее чистить.

— Позвольте мне, господин, — предложил помочь Юсуф.

— Нет. Занятно попробовать самому. — Исаак очистил грушу, нарезал ее на ломтики и стал медленно жевать. — Что могло быть у этой троицы общего? — наконец произнес он. — Кроме недовольства жизнью и пристрастия к дурному вину.

— Не знаю, господин. Но попытаюсь выяснить.

В воздухе все еще витала утренняя прохлада, когда Исаак поднимался по холму к дворцу епископа. Ночь он провел в тревожных и бесплодных мыслях, и теперь не мог придумать ничего дельного, чтобы предложить Беренгеру.

— Я об этом слышал, — сказал епископ. — Виновные исчезли за стенами, когда подоспели стражники, а женщина, истекающая кровью, лежала на мостовой. Они перенесли ее в дом и сделали все, что могли. Она так и не пришла в себя, — мрачно добавил он. — Иначе могла бы нам кое-что рассказать.

— Какая-то женщина обвинила ее в том, что она навела порчу на ее мужа, — сказал Исаак. — Я сам слышал эти слова.

— Мы знаем, кто она, — ответил Беренгер. — Ей придется за это ответить.

— Это поможет?

— Только не той несчастной, которая лишилась жизни, но, возможно, остальные задумаются, прежде чем выдвигать необоснованные обвинения.

— Не сомневаюсь, Ваше Преосвященство.

— Вряд ли это поможет, Исаак, но женщина будет предана суду. Сейчас всем женщинам следует опасаться, наступили тревожные времена.

— Верно, Ваше Преосвященство. Я боюсь за своих дочерей.

— Ревекка будет в безопасности, если не станет покидать дома, — сказал епископ. — И Рахиль тоже, — как бы между прочим добавил он. — Полагаю, наибольшей опасности подвергаются женщины, которые вынуждены часто выходить из дома. Ты со мной согласен?

— Не многие способны наставлять своих собратьев с таким изяществом и тактом, Ваше Преосвященство, — насмешливо произнес Исаак. — Но я с вами согласен. Правда, мне будет нелегко запереть Рахиль в четырех стенах.

— И если ситуация ухудшится, Исаак, госпожа Элисенда спрячет ее в своем монастыре насколько понадобится. Чтобы справиться с аббатисой, потребуется смелый охотник на ведьм. Прошу вас принять ее предложение.

Воцарилось молчание.

— Вы крайне любезны, Ваше Преосвященство. Я буду иметь в виду, — наконец ответил Исаак. — Правда, боюсь, моя добрая жена примет это предложение с неудовольствием.

— Но если обстановка накалится…

— В таком случае ей придется смириться с тем, что ее дочь будет скрываться среди монахинь.

— Мы еще вернемся к этому разговору, — ответил Беренгер.

Несмотря на тревожное ощущение опасности, нависшее над их жизнью, все обитатели дома Исаака до вечера пятницы были заняты своими повседневными делами. Под бдительным оком Юдифи суббота соблюдалась строже, чем в домах некоторых соседей. Даже Юсуф работал на свой страх и риск. Как-то в субботу утром Рахиль имела неосторожность заметить, что в доме Беньямина Адрета раб-мавританец продолжает работать в праздник, и предположила, что он, возможно, делает благое дело. Юдифь рассвирепела:

— Юсуф не раб и даже если бы был рабом…

На этом все закончилось. И теперь раз в неделю он был свободен как птица.

У Юсуфа появилась привычка покидать спокойный и тихий квартал и направляться на шумный базар, где он тратил несколько монет, обменивался слухами и наблюдал за людьми. Там он впервые встретил Хасана, которого искал в эту субботу. В корзине у него был припрятан роскошный обед из засунутых в хлеб остатков еды со стола и медового пирога, завернутого в салфетку, — этого хватило бы двум голодным мальчикам. Наоми прониклась симпатией к Юсуфу, который определенно восхищался ее стряпней и чей аппетит не знал границ. А сам Юсуф догадался, что хозяева крайне скудно кормят Хасана.

На базаре было полно народу. Меньше чем через две недели начнется ярмарка, и повсюду уже ощущалось сопутствующее ей оживление. Юсуф расположился на ступеньках и принялся разыскивать в толпе своего нового друга.

— Привет! — пронзительно крикнул он, увидев мальчика у палатки продавца орехов перед огромными корзинами миндаля и фундука. — Иди сюда, — добавил он на своем родном языке.

Хасан и ухом не повел.

Юсуф сбежал по ступеням и протиснулся через толпу.

— Привет, — повторил он, подходя к Хасану. — Я тебя искал.

Хасан продолжал наполнять корзину и, разглядывая орехи, покачал головой, как будто обнаружил в них серьезный недостаток. Юсуф замер на месте и медленно отступил назад в толпу.

К Хасану приближалась низкорослая, коренастая женщина. Она была в черном, с небрежно уложенных волос свисала накидка. Подойдя ближе, она протянула руку и ударила Хасана по уху.

— Думаешь, я буду весь день ждать, пока ты сосчитаешь орехи? Глупый мальчишка! — Она взглянула на небо, где сквозь легкие облачка уже пробивались лучи солнца. — У меня есть другие дела. Вот, — женщина сунула Хасану монету. — Купи рыбы и принеси ее мне вместе с орехами. Проследи, чтобы она была свежей, и чтобы тебе не положили меньше. Бартоломео вор и обманщик. — Она передала ему высокую корзину, полную покупок. — Скажи всем в доме, что я вернусь позже.

— Да, госпожа.

Женщина еще раз ухватила Хасана за ухо и исчезла в толпе.

— Это твоя госпожа? — спросил Юсуф, украдкой подойдя к Хасану как только женщина скрылась из виду.

— Нет, это хозяйка дома, где живет мой господин. Я думаю, вместо платы за проживание он предоставляет ей пользоваться моими услугами. Если бы она увидела, что я с кем-то разговариваю, она бы еще больше разъярилась, — добавил Хасан. — Поэтому я тебе не отвечал. Извини.

— Это ведь Мариета?

— Ты ее знаешь?

— Ее знают все в Жироне. Или слышали о ней. Ты, правда, живешь в публичном доме? — недоверчиво спросил Хасан.

— Почему это тебя так удивляет?

— Потому что ты сказал, что твой хозяин ученый. Я слишком много времени провел среди уважаемых людей, — произнес Юсуф, качая головой. — Теперь все ученые кажутся мне благочестивыми и законопослушными гражданами, как мой господин.

— Я таких никогда не встречал, — удивленно ответил Хасан. — Все известные мне ученые были бродягами и выживали за счет своего ума.

— Мне лучше знать. Я долго путешествовал с бедным ученым, прежде чем оказался здесь. А он был вором и негодяем.

— Он был добр с тобой? — спросил Хасан.

— Да, — ответил Юсуф после недолгого раздумья. — Насколько мог. Никогда не пытался продать меня, ну, может, всего раз, когда мы впервые встретились и у него кончились деньги, а если у него была еда, он всегда делился со мной. Он начал обучать меня писать по латыни. Говорил, что знания очень важны. Только потом его схватили за воровство и повесили. А твой хозяин хорошо с тобой обращается?

Хасан пожал плечами.

— Смотря что под этим подразумевать. Обычно он меня кормит. Иногда бьет, если рассердится. Если бы я мог, то убил бы его помощника, — задумчиво добавил мальчик. — Он постоянно лупит меня ради своего удовольствия. Все время говорит, что я стал слишком большим, что у меня скоро изменится голос, и им лучше продать меня прежде, чем у меня вырастет борода. Мариета продажная женщина и мерзавка. А сейчас мне надо пойти купить рыбы.

— Подожди. Я искал тебя, потому что у меня в корзине полно еды, и я подумал, что ты можешь быть голоден.

— Что там? — спросил Хасан, заглядывая в корзину.

— Таджин[2] из курицы со вчерашнего вечера с миндалем и фруктами в огромной буханке. А еще пирожные с медом.

Хасан оглядел узкие улицы, застроенные высокими домами.

— Где бы нам поесть? А то может вернуться Мариета и увидеть меня.

— Возьми свои вещи и идем со мной. Рыбу можно купить попозже.

— Что ты делаешь в публичном доме? — поинтересовался Юсуф, когда мальчики удобно устроились в нише городской стены за собором вдали от любопытных глаз. — Или ты там для посетителей? — добавил он е будничной простотой, к которой привык за четыре года скитаний по дорогам.

— Иногда, — ответил Хасан, отрывая кусок фаршированного курицей хлеба, сочащегося соусом, и запихивая его в рот. — В основном меня заставляют надевать дурацкий костюм, как будто я слуга в хариме[3], по крайней мере, как это представляют посетители, и приносить благовония и тому подобное. Для обстановки.

— Сколько ты уже там?

— У Мариеты? — Хасан задумался. — Помнишь то время, когда было так жарко, что на дорогах умирали животные? А потом была ужасная гроза?

— Этим летом?

— Да, этим летом. В тот день мы въехали в город. Мой хозяин, я и Луп. Мы промокли до костей, и наша поклажа тоже промокла. Осел умер, и нам пришлось нести вещи на себе. Луп сказал, что знает человека, который даст нам кров. Это оказалась Мариета, и с тех пор мы там живем. — Хасан облизал пальцы и отломил еще хлеба.

— Твой хозяин у тебя давно? — спросил Юсуф, отламывая солидный кусок, прежде чем Хасан успеет все съесть.

— Давно, — неопределенно ответил мальчик. — Торговцы нашли меня, то есть украли у моей семьи, — поспешно поправился он, — и продали хозяину. Тогда он был добр ко мне. Мы много путешествовали. Он говорил с людьми, а я обходил их по кругу в своем костюме с мешком для сбора денег. Мы много собирали. У нас был осел, и когда я уставал, хозяин позволял мне ехать верхом.

— А что случилось потом?

— Я стал старше и не был уже таким миловидным. Люди перестали давать нам много денег. Потом к нам присоединился Луп, и мы пришли сюда. Но кто знает, что будет дальше? — добавил он, доедая последний кусок хлеба с курицей.

— Тебе лучше пойти купить рыбы, — заметил Юсуф, угощая друга сочащимся медом маленьким пирожком. На дне полной прежде корзины осталось несколько жалких кусочков. — Иначе Бартоломео все распродаст.

— Мариета меня убьет. — Хасан вскочил. Схватив большую корзину, он водрузил ее на спину и отправился на базар — маленькая, одинокая фигурка в толпе.

Глава восьмая

— Рахиль! — позвал Исаак. Его голос громко прозвучал в пустоте двора.

— Не надо кричать, Исаак. Ибрахим ее приведет.

— Я на кухне, папа. — Оба ответа раздались одновременно, сливаясь, словно поющие голоса.

— Подожди, я сейчас приду, — ответил врач и легко взбежал по ступеням на первый этаж, благоразумно остановившись в дверях кухни. — Добрый день, Наоми, — сказай он. — Мне придется увести твою помощницу.

— Не переживайте, господин Исаак, — ответила Наоми. — Я не раз готовила ужин одна, справлюсь и на этот раз.

— Прости, папа. Я надоедала Наоми, вместо того чтобы заниматься своими обязанностями, — виноватым голосом ответила Рахиль. — Что случилось?

— Нас вызвали в дом Понса Мане, милая. Оторви Юсуфа от занятий и собери корзину.

— Что на этот раз?

— Он не сказал. Дело опять крайне срочное и загадочное. Думаю, не мешает положить успокоительные и стимулирующие пищеварение средства помимо обычного набора.

Осенний день клонился к вечеру, но земля еще хранила тепло солнца. Рахиль прихватила легкий плащ, позвала Юсуфа и бросилась в кабинет отца собирать корзину. Когда она вышла, Юсуф стоял посреди двора, оживленно беседуя с Исааком. Он взглянул на Рахиль, а затем, встав на цыпочки, что-то шепнул своему хозяину.

— Закрой лицо, Рахиль, — приказал Исаак. — Как следует.

— Да, папа, — удивленно ответила она и натянула на лицо накидку.

Рахиль не могла понять, о чем Юсуф говорил с ее отцом, но, без сомнения, речь шла о ней, раз все закончилось этой необычной просьбой. И когда они оказались наедине, Рахили очень хотелось узнать у отца причину. От кого прятать лицо, с возрастающим негодованием думала она. От старого бедняги Ибрахима? Но он же не мужчина. От Натана? Совсем ребенок, к тому же ее брат. От Юсуфа?

— Будем надеяться, что Наоми приготовит на ужин к нашему возвращению какое-нибудь горячее вкусное блюдо, — весело добавил Исаак и решительно двинулся в путь. — Мы можем вернуться поздно.

Рахиль и Юсуф снова остались в прихожей, а Исаака провели в кабинет торговца шерстью.

Здесь его вновь встретил мягкий аромат дерева, кожи и пчелиного воска. Понс взял Исаака за руки и усадил в кресло.

— Добрый день, господин Понс. Как вы себя чувствуете?

— Тело мое вполне здорово, господин Исаак. За это мне надо благодарить вас. Ваши предписания для улучшения сна очень помогли.

— Я рад. Но все-таки вас что-то гнетет?

— Все еще хуже, чем было прежде.

— Могу я узнать, что именно? — поинтересовался Исаак.

В ответ Понс рассмеялся грубоватым, горьким смехом.

— Конечно, можете. На меня совершили нападение, нет, будем честными, меня вот-вот погубит колдовство. Но не так, как я ожидал.

— Расскажите, что случилось, — серьезно попросил Исаак.

— Вчера в мой дом пришел человек. Это был бродяга в лохмотьях, но слуге он заявил, что должен лично передать мне какое-то сообщение. Я встретился с ним, и он смиренно сказал, что его просили кое-что мне передать. Он поклялся могилой своей матери, что эта весть, не исходит от него самого и что при всем желании он не смог бы описать нанявшего его человека, знает лишь, что у него низкий, хриплый голос и грубая одежда. За передачу сообщения он получил пять мелких монет.

— Неплохая сумма за то, чтобы передать весть в пределах города, — заметил Исаак. — Почему бродяга не сумел его описать?

— Человек был в маске.

— Вы можете мне сказать, что именно вам пере дали?

— Это было простое сообщение, которое бедняга запомнил наизусть, — ответил Понс. — Меня обвинили в смерти сына ткача из-за того, что я в ссоре с господином Рамоном. А заодно и в колдовстве, утверждая, что об этом известно всему городу, а также предупредили, что видели, как помогавшая мне ведьма тайком входила в мой дом.

— В этих словах есть доля правды?

— Ни малейшей.

— А что-нибудь похожее на правду?

— Я вас не понимаю, господин Исаак. Похожее на правду?

— То, что могло вызвать у ваших соседей подозрения. Возможно ли, господин Понс, что время от времени в ваш дом действительно тайком входят женщины? Или вы ссорились с ткачом? На людях, чтобы об этом стало известно в городе.

— Ничего подобного. Моя жена входит и выходит из дома, но открыто, и все знают, что это она. Слуги тоже входят и выходят, но отнюдь не тайком. Я спрошу, не было ли у кого из них каких-нибудь тайных гостей, но это маловероятно. А с Рамоном у меня нет никаких дел. — Понс раздраженно повысил голос. — Я торгую шерстью, покупаю особые ткани, в основном английские, и продаю наши крепкие ткани. Зачем мне общаться с ткачом, производящим дешевую ткань для местного рынка? И почему я должен вредить его сыну? Это нелепо.

— Вы выследили гонца?

— Да. Но не для того чтобы напугать его, а потому, что когда он передал мне слова того человека, он бросил на стол пять монет, сказав, что я был добр к его жене и он не может принимать плату за такую весть. Потом он ушел. Я послал за ним вдогонку двоих человек, чтобы узнать, кто он. Они нашли его в лачуге за городскими стенами и узнали, что его жена работала в нашем доме. Я отправил ему деньги, помимо пяти монет дал еще, чтобы отблагодарить за честность и совестливость.

— Вам не известно, связан ли он с человеком, просившем его передать это сообщение?

— Нет, но сомневаюсь, чтобы помимо этой услуги он оказывал тому человеку другие. Если он работает на него, его коварству можно только подивиться. А вознаграждение кажется слишком скудным.

— А почему вы послали за мной? — спросил Исаак. — Чем я могу помочь?

— Не знаю. Честно говоря, не знаю. Прежние угрозы можно было покрыть деньгами, даже ту последнюю, направленную против моего… — Он замолчал, словно не в силах вымолвить последнее слово.

— Против вашего сына, господин Понс? Мне кажется, вы говорили о сыне.

— Да, господин Исаак. Моем младшем сыне. И я был уверен, что за всем этим кроется конкурент, который нарушает спокойствие моей семьи, чтобы обобрать меня до нитки. Без сомнения, это самый удобный и дешевый способ уничтожить конкурента. Разорить его, а потом скупить его имущество за гроши. Однако на этот раз речь не идет о деньгах.

— Это уже не угроза, это нападение, — заметил Исаак.

— Да, — в отчаянии произнес купец. — Увы, несмотря на все ваше искусство, вы не в силах очистить опороченное имя.

— Нет, но я могу кое-что выяснить и дать вам знать. У меня есть свои веские причины заинтересоваться этими угрозами относительно колдовства. — Исаак замолчал, сложил кончики пальцев, коснувшись ими нижней губы, и задумался. — Я могу рассказать о вашем случае епископу? — наконец спросил он. — Уверяю вас, он вряд ли поверит в то, что вы колдун.

— Если вы считаете, что это поможет, — ответил Понс тихим от усталости и отчаяния голосом.

— И я оставлю для вас лекарства, потому что в подобных обстоятельствах часто нарушаются сон и пищеварение.

— Спасибо, господин Исаак. Я вам очень благодарен.

— Предлагаю вам привести в свой дом человека, который принес вам эту весть, обогреть его, накормить и помочь ему, чем сможете. Возможно, он знает о том, кто нанял его, больше, чем осознает.

— Что вы хотите сказать? Как он может знать больше?

— Из ваших слов мне показалось, что его ответ прозвучал очень уж продуманно. Он сообщил вам то, что счел важным, и вполне вероятно утаил какие-то подробности, которые показались ему ненужными. Но зачастую именно они могут иметь большое значение.

— Возможно, вы правы, — с сомнением произнес Понс. — Не думаю, что этому человеку есть что нам поведать, но я не против того, чтобы оказать ему помощь.

На следующий день епископ вызвал Исаака тоном, не допускающим возражений, почти резким.

— Исаак, друг мой, — обеспокоенно произнес он, — спасибо, что так быстро пришел. И прежде чем ты усядешься, должен предупредить тебя, что в это прохладное утро нам предстоит совершить еще одну короткую прогулку в семинарию.

— Кто-то болен?

— Да, разумеется, — раздраженно ответил епископ. Подагра по-прежнему беспокоила его, и он сердился. Встав, Беренгер взял свой посох. — Корзина с травами и лекарствами у тебя? Или мне послать кого-нибудь…

— Юсуф и Рахиль терпеливо ожидают нас. Но боюсь, в моей корзине в основном средства от подагры. И это хорошо, поскольку по вашему голосу я чувствую, что она вас все еще беспокоит. Но я прихватил с собой и другие лекарства, а Юсуф может сбегать домой и принести все, что нужно. Что вы можете рассказать мне об этом случае заболевания?

— Не очень много. Заболел семинарист, чье здоровье оставляло желать лучшего уже две или три недели. Конечно, никто не додумался сообщить мне об этом, — сурово добавил он, — хотя у нас уже давно трудности с семинаристами. Он сильно похудел, и у него пропал аппетит. Самое ужасное, Исаак, то, что парень — сын богатого, честного, богобоязненного прихожанина, и мне не нужна вторая загадочная смерть. Достаточно одной, да еще этот дурак Рамон мечется по городу и вопит о колдовстве. Ай! — вскрикнул епископ, задев больной палец посохом.

— Это не вторая загадочная смерть, а третья. Первая случилась в квартале — это был Аарон, сын пекаря Моссе.

— Конечно, — мягко ответил епископ. — Я думал лишь о своих подопечных.

— Кстати, Ваше Преосвященство, первый умерший, Аарон, был другом и собутыльником второй жертвы, юного Марка, сына ткача. С ними выпивал еще и третий. Семинарист. Как зовут вашего заболевшего юношу? Лоренс?

— Как бы я хотел, чтобы ты назвал другое имя. Да, это Лоренс.

У подножия лестницы они встретились с Юсуфом и Рахилью и молча отправились по площади Апостолов к семинарии.

Епископ постучал в одну из дверей и широко распахнул ее. Исаак увидел крошечную спальню, где едва хватало места для кровати, маленького стола с высоким табуретом и полки у изголовья постели, на которой стояло несколько книг. На стене над столом висел простой деревянный крест, а под ним стояли подсвечник и маленькая медная чаша. На колышках, вбитых у кровати, висели короткий плащ, рубашка и туника. На постели лежал бледный, изможденный юноша. Темные тени под такими же темными глазами были немыми свидетелями множества бессонных ночей. Рахиль откинула накидку, чтобы лучше видеть, поскольку окно было закрыто ставнями, и в комнату почти не проникал свет. Выложив содержимое корзины на стол, она принялась шепотом рассказывать отцу о больном.

— Какого черта… — заговорил Лоренс глухим голосом, но тут понял, кто пришел к нему, и осекся. — Ваше Преосвященство, — пробормотал он и приподнялся.

— Это юный Лоренс Мане, господин Исаак, — сказал Беренгер. — Мы привели тебе врача, Лоренс.

— Мне не нужен врач, — возразил Лоренс, чуть задыхаясь. — Я совершенно здоров.

— Тогда почему ты в постели после службы третьего часа? — осведомился епископ.

— Я сейчас же встану, Ваше Преосвященство, — ответил юноша и спустил ноги на пол. — Я почувствовал мимолетную слабость, вот и все.

— Глупости, — возразил епископ. — Ты похож на привидение. Ложись в постель.

— Я совершенно здоров, Ваше Преосвященство, — повторил Лоренс. — Просто я несколько дней постился и бодрствовал всю ночь. Молился за свою душу и за души двух моих недавно умерших приятелей, которым очень нужны наши молитвы.

— За Аарона и Марка? — спросил Исаак.

— Нет, вовсе нет, — испуганно возразил Лоренс. — За других.

— Глупости, — снова рассердился епископ. — Ручаюсь, что такому молодому парню, как ты, нужны еда и сон. Сейчас тебе надо вернуть здоровье своему телу — сосуду для души, а не поститься и молиться, чтобы преждевременно слечь в могилу.

— Но, Ваше Преосвященство… — упрямо повторил Лоренс.

— Тихо! — проревел епископ. — Я не разрешал тебе перебивать меня. Сейчас самое благоразумное, что ты можешь сделать, это выполнять все предписания врача, чтобы сохранить свою жизнь. Ты посвятил себя служению Богу. Поэтому ты и учишься в семинарии, юный господин Лоренс. А не для того, чтобы умереть с голоду. Ты прекратишь поститься, отдохнешь как следует, или, клянусь всеми святыми, я запру тебя в комнате, пока ты не смиришься. А теперь позволь врачу осмотреть тебя и исполняй все, что он посоветует. Это не просьба, Лоренс. Это приказ твоего епископа.

— Ваше Преосвященство, я не болен, — Лоренс с усилием поднялся на ноги, постоял несколько секунд, шатаясь, и рухнул на каменный пол.

— Что с ним? — спросил Исаак.

— Он потерял сознание, папа. Судорог не было, просто обморок.

— Положите его в кровать, — приказал врач. — Ваше Преосвященство, пожалуйста, позовите пару крепких ребят, чтобы перенести его в постель, не причинив боли.

Но Беренгер уже был в дверях и вел за собой священника, который показал им комнату.

— Мы вдвоем справимся, — сказал он. — Этот парень легкий. Его могут поднять даже два церковника. — Они легко подхватили Лоренса и осторожно положили в постель. Исаак склонился над юношей, легко ощупывая его шею и лицо, надавливая на живот и прислушиваясь к дыханию. Наконец он прислонил голову ко рту юноши, принюхался и поднялся на ноги.

— Рахиль, десять капель синей настойки в небольшом количестве воды.

— Да, папа. — Рахиль твердой рукой отмерила нужное количество, а затем подошла к постели.

Девушка приподняла голову Лоренса и смочила его губы водой из чашки. Он пошевелился. Она влила ему в рот лекарство. Лоренс застонал и проглотил. После третьего глотка он начал что-то бормотать.

— Что он говорит? — спросил Беренгер.

— Слушайте, — призвал его Исаак.

— Ma-ta-ra[4], — пробормотал Лоренс, вскидывая голову. Он произносил каждый слог четко и раздельно. — Ma-ta-ra, — повторил он на сей раз громче, — et discipulis tuus[5]. — Юноша попытался приподняться, но молодой священник силой уложил его обратно на постель. — Misericorde[6]… — прошептал он и начал бормотать что-то бессвязное.

Рахиль вновь подняла голову больного и влила ему в рот еще лекарства. Исаак что-то шепнул стоящему у двери Юсуфу. Мальчик принялся незаметно осматривать комнату, словно что-то искал.

— О каком убийстве идет речь? — спросил Беренгер. — И чьи ученики?

— Ваше Преосвященство, — сказал Исаак, — должен признать, что ничего не понимаю. Это кажется бессмысленным.

Затем из бессвязного набора слов отчетливо раздалось:

— Матара и матана, спаси нас! — После этого юноша стал что-то тихо шептать. Рахиль взяла чистую ткань и смачивала жидкостью губы Лоренса, не причиняя больному лишнего беспокойства.

— Что он сейчас говорит? — спросил Беренгер.

— «Отче наш», — ответил священник, подойдя поближе, чтобы лучше расслышать слова.

— Звучит более утешительно, — заметил епископ.

Внезапно тело Лоренса изогнулось от сильных судорог. Чашка вылетела из рук Рахили и разбилась о пол.

— Ради Бога, держите его, — воскликнул епископ.

— Я не могу его удержать, — сказал молодой священник. — Я пытаюсь, Ваше Преосвященство.

— Папа, у него судорожный припадок. Нет, я ошиблась. Кажется, он испытывает сильную боль.

— Тогда продолжай давать ему лекарство, дитя. Это единственное, что мы можем сделать. — Исаак шагнул к кровати, взял юношу за ноги и вытянул их. — Держите его руки, а я буду следить за ногами, — шепнул он священнику.

Рахиль кинулась к корзине и вытащила маленький пузырек. Смочив новый кусок ткани несколькими каплями содержимого, она снова подошла к изголовью.

— Прочь! — крикнул Лоренс, его тело вытянулось и окаменело. — Помогите! Господи, помоги мне!

Исаак положил руки на живот юноши и стал осторожно массировать его, качая головой.

Рахиль провела смоченной салфеткой по губам Лоренса. Он вздрогнул и откинул голову. Она повторила движение еще раз и добавила на салфетку несколько капель. Лоренс проглотил и облизал губы. Рахиль смочила их содержимым пузырька и ждала. Прошла минута. Две минуты. Они казались часом. Затем крик Лоренса превратился в жалобный плач.

— Уберите их от меня, умоляю! Я не предавал вас. Никогда. Я попрошу отца. Папа, помоги мне!

На этот раз Рахиль выдавила из пузырька немного лекарства на губы и язык юноши. Он судорожно сглотнул.

— Я ничего не скажу! Клянусь! — Он начал дрожать и пытаться беспомощно оттолкнуть удерживающие его руки. — Уберите их от меня! — повторил Лоренс, но на этот раз еле слышно.

Затем Исаак почувствовал, как мускулы обмякли юноши, и он вновь начал шептать молитвы.

— Надеюсь, боль чуть-чуть отпустила, — сказал Исаак. — А вместе с ней и ужас.

Беренгер взял молодого священника за руку и выпроводил из комнаты. Он опустился на колени в ногах кровати и громко молился, чтобы страдалец его услышал, если еще мог слышать. Исаак склонился над Лоренсом, щупая пульс на шее и приложив ухо к груди.

— Они идут за мной. Я их вижу, — слабо прошептал Лоренс. — Отец, смилуйся, они идут…

— Больше мы ничего не можем для него сделать, Ваше Преосвященство, — промолвил Исаак. — Мне глубоко жаль. Но самое ужасное свершилось до того, как мы узнали о состоянии юноши.

— Я послал за его духовником, чтобы он утешил его, — сказал Беренгер. — Боюсь, он успеет как раз к последнему обряду.

— Тогда мы подождем вас снаружи. Если состояние юноши изменится, мы тут же вернемся.

И когда врач со своими помощниками покинули комнату, туда вошел священник в сопровождении прислужника, который нес маленький резной деревянный ларец.

— Все кончено, — печально произнес Беренгер. — Как бы я хотел, чтобы мы сумели ему помочь. Он подавал большие надежды, а его отец хороший человек. Но что ты имел в виду, когда сказал, что самое ужасное уже свершилось?

— Ваше Преосвященство, боюсь, юноша был отравлен, как Аарон и Марк. Ему дали что-то, отчего произошли изменения в его организме, поэтому его мучили страшные видения, и он испытывал боль во всем теле. Как вы сами видели, его тело окостенело от боли. Я надеялся каплями восстановить равновесие в организме, чтобы он выжил, а его тело пришло в норму, — с глубокой печалью в голосе произнес Исаак, — но мы пришли слишком поздно. Я попросил Юсуфа поискать в комнате следы яда, и с вашего позволения, мне бы хотелось, чтобы он довел дело до конца. Правда, это выглядит омерзительно, когда тело юноши еще не остыло.

— Я прикажу ничего не трогать, — ответил Беренгер. — Его тело омоют, подготовят и сразу же перенесут в часовню. Если вы подождете, Юсуф может обыскивать комнату, сколько угодно.

Беренгер приоткрыл дверь и что-то сказал.

— Сделано, — произнес он, возвращаясь. — А теперь давайте пройдем дальше по коридору, в общую комнату, где студенты учатся и отдыхают, и присядем. Мой больной палец едва вынес все это.

— Конечно. Рахиль, ты закрыла лицо?

— Да, папа, закрыла, — раздраженно ответила девушка, пытаясь держать себя в руках. — Почему ты постоянно обвиняешь меня в том, будто бы я выставляю себя напоказ перед людьми? Что бы тебе не говорили, не в моих привычках ходить по улице без накидки.

— Я рад это слышать, — мягко ответил Исаак.

— Действительно, друг мой, твоя дочь завернута, словно сыр для сушки, — подтвердил епископ. — Будь спокоен.

Рахиль улыбнулась под накидкой.

— А теперь, господин Исаак, скажи-ка мне, о чем, по-твоему, говорил этот несчастный? Мы здесь одни, кроме твоей дочери и Юсуфа, который нас не услышит.

— Я здесь, господин, — отозвался Юсуф, стоящий в углу комнаты у окна.

— Конечно, он нас не слышит, — пробормотал Исаак. — Но не тревожьтесь. Юсуф крайне скрытен.

— Это хорошо, — одобрил епископ, присаживаясь на обитую тканью скамью и кладя ногу на табурет.

— Я думал о словах юноши, и должен признать, что пока пребываю в сомнениях. Трудность в том, что многие из этих слов были сказаны на незнакомом мне языке, как мне показалось. Вполне возможно, что он сказал не «matar» и речь шла отнюдь не об убийстве, а это были какие-то слова на чуждом языке. А ты что думаешь, Рахиль? Можешь немного приподнять накидку, чтобы легче было дышать и говорить. Не думаю, что Его Преосвященство заподозрит тебя в злом умысле или нескромности.

— Спасибо, папа. — Рахиль немного отвела накидку от лица. — Мне показалось, что он произнес имя. Или два имени. Похоже на каких-то странных языческих богов. — Она замолчала в ужасе от произнесенного. — Но, скорее всего, я ошибаюсь, Ваше Преосвященство, поскольку этот молодой человек, семинарист, никогда бы не стал произносить имена языческих богов даже в бреду. Откуда ему было их знать? Таких имен я не слышала. Но они звучали странно, как… — Рахиль смущенно замолчала.

— Не переживай, дитя мое, — сказал Беренгер. — Я подумал о том же и тоже отверг эту мысль. Но все же мне показалось, что слова звучали как заклинания, которые произносят маги или идолопоклонники, чтобы вызвать злых духов и демонов.

— Я тоже об этом подумал, — добавил Исаак. — Хотя, уверен, что есть и другие возможные объяснения.

— Что ж, — мрачно заключил Беренгер, — если именно этим юноша занимался, что звучит крайне правдоподобно, то у нас в семинарии уже не простые недовольства, а идолопоклонничество, ересь и попытки заниматься колдовством.

— А это очень серьезно, — заметил Исаак. В прошлом, во времена дедов и прадедов ныне живущих людей, уже состоялись процессы, начинавшиеся с поиска еретиков и колдунов. Но до процессов город охватывала паника, когда все начинали обвинять друг друга: злобные вымещали старые обиды, указывая на соседей; жадные доносили на своих конкурентов и соперников. И всегда разъяренное население выплескивало свою злобу на евреев, и толпы людей ломились в стены квартала. Прежде чем король успевал вмешаться и восстановить порядок, многие погибали или оказывались разорены.

— Последствия могут быть самые роковые, — продолжал Беренгер. — Если мне не удастся пресечь зло немедленно, ситуация может стать столь же пугающей, как в дни охоты на катаров, когда из каждого угла мог выползти доносчик, а невинные страдали наравне с виноватыми. Исаак, я не хочу, чтобы такое повторилось в моей епархии.

— Прежде чем предавать город огню, — спокойно ответил Исаак, хотя его сердце сильно билось от страха и гнева, — нельзя ли предположить, что все услышанное нами есть не более, чем преувеличение? Подумайте о такой возможности, Ваше Преосвященство. Вместо новой ереси, охватившей город, у нас могут быть всего лишь трое юношей, недовольных своей жизнью и сблизившихся на этой почве. Они ищут того, что сделает их жизнь более легкой. Мы знаем, что одним из средств было вино. Но вот они наткнулись на книгу и попытались вызвать невидимые силы. — Исаак замолчал, чтобы дать епископу время подумать.

— А также выпили сильнодействующие средства, которые привели к их смерти? — В голосе Беренгера слышалось сомнение.

— Возможно и такое. Ясно, что Аарон и Марк были очень одинокими, и у них не было друзей, о которых кто-либо знал. Лоренс тоже был одинок? Понимаете, Ваше Преосвященство, если бы в семинарии было повальное увлечение этой новой ересью, у Лоренса тут были бы друзья или по крайней мере помощники в неугодных делах.

— Понятия не имею, — ответил Беренгер. — Он бы тихим юношей, очень старательным. Любил поэзию, брал почитать многие мои книги и всегда возвращал. За три года, что он проучился здесь, его никогда не было в рядах тех, кто представал передо мной по обвинению в буйном или недостойном поведении. И это значит, что, возможно, он был одинок. — Епископ замолчал, и впервые за весь день его голос зазвучал с прежней силой. — Исаак, во что бы ни впутались эти введенные в заблуждение юноши, что бы их ни погубило, если мы узнаем, что это не имело отношения к семинарии и не являлось частью разгула ошибочных убеждений и ложный учений в городе, ты вновь спасешь меня, — в первый раз ты спас меня от лихорадки, а на этот раз спасешь нас всех, жителей города, настоятеля и всех каноников собора от гнева архиепископа! А я отслужу не одну литургию за упокой души этих несчастных.

В коридоре, со стороны комнат студентов, раздалось эхо тяжелых шагов.

— Его тело выносят, господин, — заметил Юсуф. — Я могу закончить осмотр комнаты?

— Да, — ответил Беренгер, — мы подождем тебя здесь.

Глава девятая

Юсуф остановился у дверей в комнату Лоренса: ему не хотелось входить. Совсем недавно, в разгар царящей в комнате суматохи, в окружении знакомых лиц и испуганных молодых священников он мог взирать на тело Лоренса Мане как на нечто незначительное, экспонат, призванный обучать его медицине. И первый обыск комнаты был игрой, в которой Юсуф преуспел. Он незаметно шнырял среди людей, заглядывал в укромные уголки, не привлекая к себе ничьего внимания. Но теперь три человека ждали, когда он что-нибудь найдет, и никто не мог сказать ему, что именно нужно искать. Здесь ничего нет, в отчаянии думал Юсуф. Комната была совершенно пустая, голый камень, сваленное в кучу грязное белье и несколько личных вещей. В ставнях застонал ветер, словно жалующиеся призраки сотен убитых, как его отец, которые лежат в своих могилах неотомщенные. Юсуф поежился, внезапно ощутив одиночество и страх. В пустых коридорах, в этой одинокой комнате ему чудились за спиной предсмертные вздохи умирающего в муках юноши, пустые глаза следили за ним, чего-то ждали, требовали. Мальчик попытался выбросить эту мысль из головы и, уверенный в тщетности своих усилий, занялся поисками.

Что мог бы скрывать такой человек, как Лоренс Мане, сын богатого купца? Где бы он стал это прятать? Где любой человек, будь он богатый или бедный, студент или мальчик с конюшни, смог бы спрятать что-то в этой комнате? Это было непросто. Ведь она не предназначалась для того, что хранить секреты, в ней не было ни темных уголков, ни запертых ящиков. Юсуф поднял с деревянного возвышения, служившего кроватью, соломенный матрац и заглянул под него. Потом опустился на колени и посмотрел под кроватью. Ночной горшок, много пыли и деревянная чашка, опрокинутая на бок.

Юсуф сунул руку под кровать и вытащил ночной горшок и чашку. Пыль оставил на месте, как и все предыдущие посетители комнаты.

На дне ночного горшка плескались остатки жидкости. Без сомнения, моча, решил Юсуф и, подражая хозяину, понюхал. Да, так и есть. А чего он ожидал? Совсем другое дело чашка. Недавно она была наполнена какой-то жидкостью, дерево было еще влажным. Юсуф принюхался и решил ни за что к ней не прикасаться. Даже если у него перед носом будут позвякивать золотой мараведи. Но, конечно, его хозяин почувствует странный запах мочи и аромат какой-нибудь редкой травы в каплях на дне чашки. Юсуф поставил горшок и чашку на стол. Он заметил, что свеча в подсвечнике совсем догорела, а стоявшая рядом медная чаша нуждалась в основательной чистке. Он покачал головой и продолжал поиски.

В одежде, висящей на колышках, не оказалось мешочков, кошельков или потайных карманов, ничего примечательного не запуталось в простынях, которые Юсуф хорошенько перетряс, а потом аккуратно сложил. Оставались одни книги. Их было три. Юсуф осторожно по одной снял их с полки и положил на кровать. Первая была в высоту с его палец, а толщиной и шириной с мужскую руку. Две другие по высоте и ширине превосходили первую. Одна из больших книг была в мягком кожаном переплете, две другие — в грубой, тяжелой коже, и все написаны на пергаменте. Юсуф взял книгу в самом дорогом и причудливо украшенном переплете и бережно открыл ее. На широком поле первой страницы была изображена стройная фигура женщины, а ниже мужская фигура. Вид у них был довольно печальный. Золотистые локоны женщины рассыпались по плечам, образуя часть первой буквы книги. Она смотрела вниз, ее пальцы едва касались поднятой руки спутника. На женщине было голубое платье, такое яркое и сияющее, что сердце Юсуфа сжалось от тоски по краскам его родины; рыцарь в великолепных блестящих доспехах, украшенных алым гербом, не отрывал от женщины взгляда.

Юсуф, зачарованный, уселся на кровать. Он закрыл прекрасную книгу и принялся за две другие. На этот раз никаких волшебных букв, изящного шрифта, просто мертвые чернильные письмена, сплошь занимающие узкие маленькие странички, а вместо рисунков уродливые чернильные кляксы на шероховатостях пергамента. Юсуф бережно переворачивал страницы в поисках чего-то необычного и наконец поднял обе книги за корешки и принялся трясти их над кроватью. Ничего, кроме пыли. Он снова обратился к первой книге.

Шрифт был хоть и витиеватым, но понятным. Юсуф без труда произносил слова вслух, узнавал значение большинства из них, но общий смысл ускользал от него. Книга была написана на древней латыни, о которой ему еще предстояло много узнать. Он пожал плечами и отбросил попытки вникнуть в смысл. Сейчас слова были неважны. Его взгляд был прикован к рисункам и орнаменту. Юсуф перевернул страницу и увидел тонкую, гибкую охотничью собаку с головой, повернутой к закрученному хвосту, которая лежала внизу страницы, словно охраняя ее; через четыре страницы строчки были разделены изысканным узором, выполненным алыми чернилами, чуть тронутыми золотом. Юсуф долго смотрел на него, пытаясь запомнить вязь букв, а потом перевернул страницу. На пол выпал листок бумаги.

Мальчик положил книгу на колени, нагнулся и поднял листок. Тот был свернут маленьким квадратиком и адресован господину Лоренсу Мане. «Я должен прочесть, — виновато прошептал Юсуф, обращаясь к призракам, чья сила немного ослабела после того, как он взял в руки книгу. — Это может быть важно». Когда он развернул письмо наполовину, его сердце бешено забилось, словно он совершил опасное и постыдное преступление. Юсуф торопился. Ему удалось лишь уловить суть послания. Однако дальше юноша продвинуться не смог. Почерк был мелкий, буквы заостренные и плохо прописанные. Юсуф разложил бумагу на книге и попытался прочесть первые слова. Когда до него наконец дошел их смысл, он так сильно вздрогнул, что выронил листок на пол.

Из коридора донесся громовой голос.

— Где этот мальчишка? У него было достаточно времени, чтобы разобрать комнату по камню и вернуть все обратно.

Юсуф схватил письмо, кое-как сложил его и без лишних размышлений сунул за пазуху. С виноватым видом он снова раскрыл на коленях книгу, когда в комнату шагнул епископ.

— Молодец, — сказал он, глядя на книгу. — Ты нашел моего Овидия прежде, чем кто-нибудь решил присовокупить его к своей частной коллекции.

— Очень красивая книга, Ваше Преосвященство, — поспешно ответил Юсуф, вставая и передавая том епископу.

— Верно и очень дорогая, а также слишком сладострастная для мальчика твоего возраста. Ты что-нибудь прочел?

— Всего несколько слов. Я хотел посмотреть картинки.

— Что ж, но сначала расскажешь господину Исааку о своих находках. Только подумай, мой друг, этот смышленый паренек нашел ночной горшок. Можешь тихонько сесть в уголке и посмотреть картинки.

— Не стоит насмехаться над скромным сосудом для мочи, — заметил Исаак, который с некоторым изумлением прислушивался к разговору. — Он может нам многое поведать об умершем юноше.

— Еще я нашел под кроватью чашку, — добавил Юсуф, прячась от насмешек епископа за книгой. — Я поставил ее на стол рядом с ночным горшком.

— Что еще он приготовил для нас? — спросил Исаак.

— На столе, папа? — уточнила Рахиль.

— Начнем оттуда. Опиши все.

— Подсвечник. Свеча догорела до глиняного держателя. Еще медная чаша, которую не мешало бы почистить…

— В ней что-нибудь есть?

— Кажется, остатки пепла.

— Дай ее мне. — Исаак взял маленькую чашу и пальцем ощупал содержимое на дне, затем растер их пальцами и понюхал чашу. — Благовония, смешанные с другими веществами.

— С какими именно? — поинтересовался епископ. — И с чего ему взбрело в голову жечь благовония в спальне? Неудивительно, что у нас неприятности!

В голове Исаака промелькнуло несколько предположений, некоторые вполне разумные, другие крайне невероятные, но он не был совершенно уверен и потому не хотел делиться со своими спутниками.

— Возможно, мне удастся выяснить, — пробормотал он. — А теперь надо проверить мочу.

— Почти уверен, — начал Исаак, когда они покинули комнату, — судя по тому, как умер юноша, и другим признакам, он принял некое ядовитое вещество. У его мочи очень горький вкус и едкий запах. Также полагаю, что он принял снадобье добровольно. Яд был в той деревянной чашке, а не примешан к еде или питью.

— То есть он убил себя? — спросил Беренгер.

— Не совсем. Полагаю, он выпил из чашки, будучи уверенным, что находящаяся в ней жидкость исцелит его. Зачем бы тогда он стал так убеждать вас, Ваше Преосвященство, в том, что совершенно здоров, если сам в это не верил? Если человек предпринял отчаянную попытку распроститься с жизнью, он либо сожалеет об этом и умоляет спасти его, либо твердо намерен осуществить свое желание и просит дать ему умереть. Лоренс же утверждал, что здоров.

— Что было в чашке, господин Исаак?

— Пока не знаю. Попрошу Рахиль поискать в книгах сведения о подобных ядах.

Золотистые лучи октябрьского солнца проникали в окно библиотеки, заливая своим светом тяжелую книгу, которую просматривала Рахиль. Тихий шорох за спиной заставил ее испуганно вскочить и оглянуться.

В дверях стоял бледный и напуганный Юсуф.

— Что с тобой? — спросила девушка, и в ее голосе было меньше участия к нему, чем к нищему у ворот. Но нищий не прервал бы ее на середине предложения и не напугал бы так, что все мысли вылетели у нее из головы.

— Госпожа Рахиль, — прошептал мальчик, — кажется, я совершил ужасный поступок.

— Подойди сюда, если собираешься шептать, — сердито приказала она. — Что ты натворил? Что-нибудь украл? — спросила Рахиль, понижая голос.

— Откуда вы узнали? — прошептал Юсуф, и вид у него стал еще более испуганный.

— Я не знала. Так что ты украл? — Рахиль схватила его за руку и подтянула к себе. Юсуф не сопротивлялся.

— Вот это. — Из-под рубашки он извлек сложенное в несколько раз письмо.

— Листок бумаги? — Рахиль с ироническим видом приподняла бровь. — Что ж, в нашем доме это не считается тяжким преступлением, во всяком случае, пока, поэтому можешь сделать нормальное лицо. Откуда ты это взял?

— Из комнаты умершего студента. Это письмо. Я не хотел его брать, госпожа Рахиль. Оно выпало из книги, которую я рассматривал, а потом вошел епископ, похожий на огромного…

— Это верно, — поддакнула Рахиль.

— Я так испугался, что сунул письмо под рубашку и забыл о нем.

— И все? — осведомилась Рахиль, пристально глядя Юсуфу в лицо.

Он покраснел.

— Нет. Я уже начал его читать, когда услышал голос епископа, — признался мальчик. — Это жуткое письмо.

— Ты прочел его до конца. — Это был не вопрос. Рахиль тоже бы прочла письмо, прежде чем признаться в своем проступке.

— Да, — виновато ответил Юсуф.

— Что ж, тогда посмотрим, что в нем. В конце концов мы единственные люди в доме, кто умеет читать. Мама, близнецы и слуги не умеют, а отец не видит. Давай сюда письмо.

Письмо было написано в обычном для того времени стиле, приукрашено несколькими латинскими фразами и словами на мавританском языке, как определила Рахиль. Она расстелила бумагу на столе, чтобы как следует видеть, и, запинаясь, принялась разбирать неровный, остроконечный почерк.

— Жаль, что знакомый господина Лоренса не нанял писца, вместо того чтобы царапать слова своим дурным почерком, — заметила Рахиль.

— Что в письме, госпожа Рахиль? — поинтересовался Юсуф скромнее, чем обычно. — Я не смог разобрать все слова.

— Это меня не удивляет, — ответила девушка и начала читать, легко водя пальцем по бумаге. — «Мой почтенный господин, дон Лоренс», — прочитала она. — Довольно напыщенное обращение к сыну торговца шерстью, но ничего. Я буду читать, а не делать замечания.

Рахиль остановилась.

— Что это за слова? — спросила она, указывая на следующую строчку. — Кажется, они на твоем языке.

— Да, но они бессмысленны.

— О чем здесь говорится?

Юсуф внимательно присмотрелся к арабским буквам и захихикал.

— Это значит рыба, миндаль и фиги. Он проклинает их силами рыбы, миндаля и фиг. Возможно, это какой-то тайный язык.

— Хочешь сказать, «рыба» означает «встретимся у реки»? — усмехнулась Рахиль.

— А «миндаль» означает «во время восхода луны». — Юсуф фыркнул от смеха.

— А «фиги» — «принеси золото, вино и приведи танцовщиц»? — И оба весело рассмеялись.

— Кажется, вам обоим нечего делать, — послышался в дверях голос Юдифи. Она посмотрела на стол, увидела большую, солидную книгу, лист бумаги, испещренный мелким почерком, и довольно кивнула.

— Прости, мама, — спокойно ответила Рахиль. — Мы сделали небольшую передышку. Сейчас опять приступим к работе.

Юдифь вернулась к своим домашним делам, а Рахиль продолжала читать вполголоса:

— Это все, — сказала Рахиль. — Будучи скромным человеком, он не подписался.

— Мне бы не хотелось получить такое письмо, — заметил Юсуф.

— Мы должны дать его папе. Если отбросить все причудливые слова, это угроза. И он обязан знать.

— Так что, господин епископ, — произнес лекарь, — я решил, что вы должны немедленно ознакомиться с этим. — Исаак достал письмо, сложенное точно так же, как его нашел Юсуф, и протянул епископу. — Я прошу снисхождения к моему своевольному ученику. Он всерьез утверждает, что письмо выпало из вашей книги, и стоило ему его развернуть, как вы вошли в комнату. Испугавшись и чувствуя свою вину, он сунул письмо под рубашку и вспомнил о нем, только когда мы вернулись домой.

— Если бы мне удалось внушить подобный страх и чувство вины некоторым из моих подопечных, — вздохнул Беренгер и обратился к письму.

Он прочел его, швырнул на стол и снова взял в руки. — Какое безумие! Что за вредную чушь придумывают эти шарлатаны, чтобы плести свою паутину! Клятвы! Глупый ребенок. Как он мог давать какие-либо клятвы? Если не считать, конечно, его религиозных обетов, но к ним он еще не был готов. Исаак, эти дети считают себя мужчинами, потому что у них начинает пробиваться борода, но они по-прежнему остаются детьми.

— Меня прежде всего заинтересовала угроза, — заметил Исаак.

— Так и было задумано. Если бы он дал эту странную клятву, о которой идет речь, то этому чудовищу нечем было бы его запугивать, верно? Исаак, ты не поверишь, какие нелепые клятвы могут давать юноши, чьи головы забиты идеалами, клянутся соблюдать пост, пока не выполнят какое-либо непосильное задание, а потом мы находим их в постели полумертвыми от голода.

— И девушки тоже? — спросил Исаак.

— Верно. Но с ними имеет дело госпожа Элисенда из монастыря. И она не станет церемониться, если они не откажутся от дурацких затей. — Епископ снова взял письмо и внимательно его перечитал. — А арабский? Ты что-нибудь понимаешь?

— Кажется, это чей-то список покупок, которые нужно сделать на базаре, переписанный неловкой рукой, — ответил Исаак. — По крайней мере так говорит Юсуф. Но ведь Ваше Преосвященство может читать на языке мавров?

— Немного, но не с таким мастерством как это делал ты, когда видел. — Епископ уставился на письмо. — Клянусь всеми святыми, — радостно воскликнул он, — я могу это прочесть. И мальчик прав. Рыба.

— Миндаль и фиги. Юсуф предположил, что это может быть тайный язык, но, мне кажется, он просто развлекался за наш счет.

— В этом письме есть одна утешительная вещь. И я полагаю, ты ее тоже заметил.

— Можно предположить, что кроме трех юношей под руководством автора письма других искателей истины не было.

— И конечно, он отбирал у них последние гроши, полученные от семьи, — добавил Беренгер. — Я спрошу Франциска, что ему удалось узнать от семинаристов.

— Я привел Бертрана, Ваше Преосвященство, — сказал Франциск Монтерран, исполнявший обязанности приходского священника, пока Беренгер объезжал свои обширные угодья, и его самый надежный помощник. — Он нам кое-что расскажет о происходящем в семинарии. У меня нет желания пробуждать сомнения и размышления среди студентов, расспрашивая всех сразу.

— Мудрое решение, как всегда, Франциск. А теперь, кузен Бертран, что тебе удалось узнать за две недели внимательных наблюдений?

— Многое, мой господин, но не представляющее большой важности. Как вы и подозревали, основной причиной недовольства является замена любимого многими отца Микеля на отца Гарсию, которому надлежало бы быть ангелом, явившимся с небес, чтобы достигнуть уровня своего предшественника. Новые студенты, не знавшие отца Микеля, восхищаются отцом Гарсией. Остальные жалобы касаются ужасной еды, непродуманных часов для отдыха и чрезмерного количества времени, которое по вашему требованию студенты должны проводить за занятиями. Я бы не стал обращать на это внимания, — заметил Бертран с умудренностью двадцатилетнего человека, которому приходится выслушивать жалобы пятнадцатилетних. — Что бы ни делалось, они все равно будут жаловаться.

— Прежде ты упоминал о какой-то внутренней группе, кружке заговорщиков, так сказать.

— Верно, и он существует. Шесть юношей, хотя один стал сомневаться в правоте их дела. Однако религия их не интересует…

— Этого можешь мне не говорить, — перебил епископ.

— Мы имеем дело с политическим кружком юношей, чьи семьи перешли на сторону самозванца во время восстания, но не открыто, чтобы пострадать в результату такого шага, и за которыми стоит наблюдать, чтобы пресечь возможность неповиновения. — Сейчас в Бертране заговорил молодой солдат, а не будущий священник.

— Наступила эпоха мятежа, — сказал епископ. — Пятнадцать лет. Но этот кружок следует разогнать, а за юношами следить, чтобы они не упорствовали в своих заблуждениях. Однако мы не подобрались ближе к Лоренсу Мане.

— Лоренс Мане? Мне не сказали, что за ним необходимо понаблюдать, — холодно ответил Бертран, — иначе я бы провел с ним много времени. — Он был явно раздосадован тем, что его доклад не достиг цели.

— Ты не мог этого знать, Бертран. Только сегодня утром мы поняли, какую важную роль играет этот юноша в сложившейся ситуации.

Бертран задумался и затем заговорил снова, на этот раз медленнее.

— Полагаю, у Лоренса было мало друзей, нет, мало знакомых среди студентов, а друзей вообще не было. Он не был похож на других юношей, семинаристов и обычных, которые отпускают грубые шутки насчет женщин и находят удовольствие в том, чтобы напиваться до бесчувствия.

— Ты меня удивляешь, — язвительно заметил Беренгер.

Бертран отвесил легкий поклон, признавая, что поступает дерзко, пытаясь поучать епископа относительно поведения юношей.

— Как вам хорошо известно, мой господин, — пробормотал он, извиняясь, и вернулся к своему предмету. — Кстати, кажется, я встречал единственных друзей Лоренса. На днях я пил с ними вино. Два серьезных юноши, не студенты-семинарии, сидели с ним у Родриге, говорили о литературе, философии и сущности красоты.

— И их звали Аарон и Марк?

— Верно, мой господин. Я пробыл там недолго, но вы можете поинтересоваться у них, о чем еще шла речь.

— Вряд ли, кузен. Они оба мертвы.

— Оба? — изумленно повторил Бертран.

— Да, — ответил Беренгер. — И Лоренс Мане тоже. Сегодня утром. Теперь уже ничего не спросишь у этих троих.

— Мертвы? И все трое! В это почти невозможно поверить, — воскликнул Бертран. — Прошу прощения, Ваше Преосвященство. Эта новость поразила меня. Они были милыми юношами, — добавил он и помолчал. — Впервые я заметил их вместе шесть недель назад на лугу, они с жадным вниманием слушали проповедника, который уверял, что ему известны мудрость и тайны магов. Признаюсь, мне стало любопытно, и я последовал за ними, когда они отправились к мастеру…

— Его имя?

— Он называет себя Гиллем де Монпелье. Юноши поинтересовались, дает ли он частные уроки. Кажется, он был готов согласиться и назвал цену. Позже у Родриге юноши пришли к выводу, что господин Гиллем запросил больше, чем они могли бы достать. Тогда у меня были другие дела, и я их оставил.

— Значит, маловероятно, что они стали учениками господина Гиллема, — заметил Франциск. — И потому вряд ли он автор этого письма.

— Если только они не уговорили его учить их за гроши, — вставил епископ.

— Из того, что мне удалось узнать, — продолжал Бертран, — количество их карманных денег было далеко от запросов этого Гиллема. Им едва хватало на кружку самого дрянного вина Родриге.

— Но это значит, что они искали учителя, — заметил Исаак. — Если не этот господин Гиллем, то другой шарлатан. И на какое-то время у них появился дополнительный источник доходов.

— Каких доходов? — спросил епископ.

— Боюсь, что Аарон запустил руку в сундук своего отца, чтобы платить за вино и, возможно, за уроки господина Гиллема. Но Аарон умер. Что они делали дальше?

— И чему их учил этот господин Гиллем? — добавил епископ. — Я пошлю представителя закона допросить Гиллема де Монпелье.

Утренний туман, поднявшийся с реки, все еще висел над городом, когда Исаак встал с кровати. Шелест одежды у двери вынудил его повернуться.

— Я так рада, что ты проснулся. Тебе надо поторопиться, Исаак. — Он услышал знакомый голос Юдифи. — Утренний воздух прохладен. Я приготовлю тебе чашку чего-нибудь горячего и поесть, после чего тебе надо идти в пекарню, муж.

— К чему так спешить за хлебом, дорогая?

— Ты знаешь, что дело не в хлебе. Зачем бы я стала просить тебя об этом? Эсфирь больна и умоляет тебя прийти к ней.

— Чем она больна, Юдифь?

— Мальчик передал мне, что у нее кашель, лихорадка, а желудок не принимает никакой еды. Лично я думаю, что она тоскует по Аарону. И ей больше нужны сочувствие и подходящая пища, нежели врачи. Моссе ничем не может помочь скорбящей женщине. — Юдифь собралась уходить, чтобы в тишине прочитать утренние молитвы. — Я иду с тобой, муж. Наоми подогревает крепкий бульон и готовит горячее вино с приправами и взбитым яйцом. Мне надо уже давно было отнести все это Эсфири. Я слишком нерадиво исполняла свой долг соседки и друга.

— И захватим лекарства от ее болезни, — мягко закончил Исаак. — Между нами говоря, не думаю, что ей станет хуже, чем сейчас.

В пекарне царил дух отчаяния. Моссе с побагровевшим лицом, с которого капал пот, засовывал последнюю буханку из партии в огромную печь. Сара складывала остывшие буханки в корзины и с трудом вытаскивала их за двери.

— Не понимаю, что задумала моя жена, — пожаловался пекарь. — Легла в постель, как какая-то важная дама, и отослала за вами мальчика в тот момент, когда мне было нужно, чтобы он подбрасывал дров в огонь. — Пекарь отер лицо фартуком. — Доброе утро, госпожа Юдифь. Не знал, что она и вас просила прийти.

— Не просила, господин Моссе, — холодно ответила Юдифь. — Я пришла ее проведать.

— Она в спальне. Сара вас проводит.

— Юдифь, почему бы вам с Рахилью не пойти туда прямо сейчас? — предложил Исаак. — Уверен, Эсфирь с радостью выпьет немного бульона или вина со специями, пока они еще не остыли. Я присоединюсь к вам через минуту.

— Конечно, — согласилась Юдифь и, решительно схватив Рахиль за локоть, увлекла ее за собой.

— Как у вас дела, господин Моссе? — спросил Исаак. — Должно быть, вам тяжело без Аарона.

— Не столь тяжело, как было с ним, — отозвался Моссе. — Шлялся по ночам, а утром пытался выпекать хлеб с тяжелой головой. — Он провел руками над головой, демонстрируя, какое сильное похмелье было у Аарона. — Я все прекрасно знал. Они думали, что смогут скрыть от меня, но я-то знал, каким пьяным он являлся домой. А из сундука с деньгами уже ничего не пропадает, если не считать тех, которыми мы выплачиваем налоги Мордехаю или Его Величеству за наем дома. От этой кражи вполне могло пострадать все дело. Ученик вернулся, выполняет работу Аарона, а я учу паренька месить тесто. Он хоть и маленький, но смышленый.

— Кормите его больше, и он вырастет большим и сильным, — предложил Исаак, всегда подозревавший, что дети, трудившиеся в пекарне Моссе, недоедали. — И тогда он сможет выполнять больше работы.

— Он и так есть за двоих, — угрюмо ответил Моссе. — Но, возможно, вы и правы.

— Порой дело отца не подходит сыну, — небрежно заметил Исаак и замолчал, чтобы понаблюдать, как отреагирует Моссе.

— В мальчишке не было ничего дурного, особенно в детстве, — принялся защищать сына Моссе. — Он любил мне помогать. Потом изменился, а все оттого, что научился читать. Я, например, знаю только то, что мне нужно, чтобы прочесть отрывки и молитвы, которым меня учили. Но Аарон! — Пекарь принялся перекладывать буханки с полок в корзины. — Он не успокоился, пока не выучил все буквы и умел читать не только Закон Божий и пророков, но и христианские книги, писания язычников, а также собирался научиться читать творения этих демонов мавров. Хочу вас спросить, зачем пекарю уметь читать все эти нечистые книги? Прошу прощения, молодой господин, — поспешно добавил Моссе, слишком поздно вспомнив, что у прилавка стоит Юсуф.

Мальчик выпрямился и сдержанно кивнул.

— Ничего страшного, господин.

Пекарь на минутку замолчал.

— Вот что погубило моего сына, — прошептал он. — Все эти знания.

— Я должен подняться к вашей жене, — сказал Исаак. — Юсуф?

Мальчик неслышно подошел к нему.

— Я здесь, господин.

Исаак положил руку Юсуфу на плечо, и тот повел его вверх по узкой лестнице.

Когда Рахиль и Юдифь вошли в комнату, Эсфирь лежала в постели, изможденная, бледная и несчастная. Рядом сидел Даниил, прикладывая ей ко лбу мокрую ткань и пытаясь уговорить поесть немного тушеной говядины. При виде женщин он поспешно встал.

— Пожалуйста, унеси это, Даниил, — слабым, охрипшим голосом попросила Эсфирь. — Я не могу есть.

— Прости, мама, — пробормотал он. — Я принесу тебе что-нибудь еще попозже. — Даниил взял миску, поклонился Юдифи и Рахили и вышел.

— Конечно, это есть нельзя, — согласилась Юдифь, приближаясь к постели Эсфири, словно прекрасная хищная птица, несущая еду своим голодным птенцам. — Мы принесли вам кое-что попить, теплое и успокаивающее. Наоми приготовила это сегодня утром. — Она поставила на стол две миски и достала вино со взбитым яйцом. — Оно проскользнет по вашему опухшему горлу так нежно, что вы даже не заметите, а поесть вам надо, иначе вы не поправитесь. — Юдифь жестом попросила Эсфирь не отвечать. — И не говорите мне, что не хотите поправиться, потому что Даниил сидит у вашей постели часами. Уверена, он очень любит вас. Что он будет делать, если вы совсем зачахнете? Вам должно быть стыдно. — Она замолчала, чтобы перевести дух.

— Я не…

— Я знаю. Но вы ведь выпьете немножко, верно? — И Юдифь поднесла миску к губам Эсфири. — Пожалуйста, — попросила она.

— Вам лучше повиноваться, госпожа Эсфирь, — заметила Рахиль. — Иначе вы от нее не избавитесь. Я знаю свою маму.

Жена пекаря слабо улыбнулась и сделала глоток. После трех или четырех глотков Юдифь убрала миску.

— Ну вот. Слышу, Исаак уже поднимается по лестнице. Он не захочет, чтобы я ему мешала. Отнесу эти миски на кухню и буду их разогревать, пока он не закончит.

— Ей надо отдыхать и быть в тепле, — сказал Исаак, входя в пекарню. — Я оставил смягчающий сироп для горла, припарки на грудь и травяные настои от лихорадки. Ей надо давать очень легкую и питательную пищу, но об этом я сказал вашей служанке. Даниил пообещал позаботиться о матери.

— Не могу же я весь денно и нощно сидеть с больной женщиной, — принялся оправдываться Моссе. — У меня работа. И мне приходится вставать до рассвета, чтобы растопить печи.

— Несомненно. Моя жена уговаривает госпожу Эсфирь выпить немного бульона. Она пришлет другие блюда, которые, скорее всего, смогут вернуть больной аппетит.

— Спасибо, доктор, — пробормотал Моссе. — Сколько…

— Моя жена не берет денег за свои услуги, — перебил его Исаак. — Доброго дня. Я вернусь справиться о здоровье госпожи Эсфири. Если ей станет хуже, пришлите за мной.

— Моссе с каждым днем становится все угрюмее, — заметил Исаак.

— Верно, — согласилась жена. — Если бы он не был таким прекрасным пекарем, с ним было бы трудно найти общий язык. — Юдифь нежно взяла мужа за руку, как в былые дни, когда они только что поженились, а другой рукой подобрала платье. — Вообще-то он всегда был скупым, — заметила она. — И так гордился собой, потому что ему удалось заставить шурина заплатить за эту огромную печь, в которой можно приготовить блюда для самого роскошного пира. И всякий раз, когда в квартале свадьба, Бар-Мицвах или другой праздник, Моссе получает свою долю, кругленькую сумму, к тому же ему удалось избавиться от неугодного сына. Вот только Даниил вырос умным и трудолюбивым, а Аарон все время бунтовал и в итоге умер. Теперь у Моссе есть печь, но нет наследника, и никто не будет целый день надрываться у печи. Это его наказание, Исаак.

— Возможно, ты права, любовь моя. Ему придется довольствоваться зятем.

— Ему надо найти для Сары жениха и обручить их. Так он сможет подготовить мальчика к работе в пекарне.

— Но, милая моя, ей всего десять лет, — возразил Исаак.

— Глупости! Моя мать была обручена в шесть, и жила счастливо, как большинство женщин.

— Но сейчас так почти никто не делает.

— И разве кто-нибудь в общине стал от этого счастливее? Появилось ли больше хороших семей и послушных детей, нежели было во времена наших родителей?

— Не знаю, милая. Мне известно лишь одно: я взял тебя в жены, потому что полюбил твой пылкий нрав, силу и красоту, а мои родители могли бы выбрать для меня совсем другую девушку. Которая выросла бы холодной, слабой и беспомощной.

Юдифь ничего не ответила.

Глава десятая

Когда они подошли к воротам, Исаак внезапно остановился и прислушался. Позади них раздались гулкие шаги.

— Кто это, милая? — спросил он. — Похоже на…

Юдифь обернулась и встревожено взяла Исаака за руку.

— Это Даниил, муж. Я боюсь за Эсфирь. Наверное, ей стало хуже.

Бледные щеки Рахили залил румянец, и она плотнее натянула на лицо накидку.

— Господин Исаак! — позвал старший сын пекаря. — Прошу вас на одно слово.

— Что-то с твоей матерью? Меня хотят видеть? — Исаак повернулся и собрался идти обратно.

— Нет, господин Исаак. Она выпила немного бульона, который ей принесла госпожа Юдифь, и спокойно уснула. Я очень признателен вам за доброту. — Даниил поспешно продолжал, не дав Исааку и Юдифи время ответить. — Я попросил служанку приглядеть за ней, а сам пошел за вами.

— Тогда нам будет удобнее говорить в доме у огня, — заметил Исаак. — Проходи.

— Спасибо, господин Исаак, — ответил юноша, и проследовал за ними во двор и вверх по лестнице в общую комнату. Юсуф проскользнул в библиотеку, а остальные вежливо заняли свои места.

Юдифь быстро удалилась на кухню позаботиться об угощении. Рахиль порозовела и, неловко извиняясь, последовала за Юсуфом, чтобы предложить помощь, которая ему вовсе не была нужна.

— И о чем же ты хотел поговорить со мной? — спросил Исаак, когда они остались одни. — Это касается матери?

— Нет, господин Исаак. Сейчас я за нее спокоен.

— Твой отец? Полагаю, он был очень расстроен.

— Отец очень меня тревожит. Он никогда не был терпеливым, жизнерадостным человеком, господин Исаак, но в последние недели его нрав становился все круче. Стоит мне прийти, он впадает в ярость.

Мать не в силах этого вынести и убегает в комнату. Весь удар достается Саре и ученику, но отца стали бояться даже мальчик и несчастная маленькая служанка. Опасаюсь, что ни вы, ни кто-либо другой не в силах умерить его гнев.

— Странная причина прихода к врачу, Даниил, — сухо заметил Исаак. — Сказать, что он не может тебе помочь. Но, возможно, ты ошибаешься. Ты спрашивал себя, почему твой отец так гневается?

— Не сомневаюсь, что он скорбит по Аарону, — ответил Даниил.

— Я так не думаю. Или его скорбь не так уж и сильна. Боюсь, твой отец допустил ту же ошибку, что и ты. Он чувствует себя виноватым в смерти сына из-за…

— Из-за того, что отослал меня из дома?

— Да. Однако лишение старшего сына того, что принадлежит ему по праву, не всегда приводит к смерти младшего, Даниил. Смерть Аарона была странной, но она не имела отношения ни к тебе, ни к твоей семье. Двое других юношей, друзья твоего брата, скончались так же.

— Друзья моего брата? Какие друзья? И они оба мертвы?

— Да, у твоего брата были друзья, хорошие друзья, хотя он изо всех сил старался скрыть их от тебя. Юноши, чьи семейные обстоятельства значительно отличались от ваших. Они оба были христианами, один — сын ткача, работал в мастерской отца, а другой — студент семинарии. Они умерли не потому, что ты стал наследником дяди. Скажи мне, — вдруг попросил Исаак, — твой брат не получал письма незадолго до смерти? Пугающего письма?

— Нет. Мне об этом неизвестно. Возможно, моя мать или служанка знают. Если хотите, я у них спрошу.

— Если это неизвестно тебе, Даниил, сомневаюсь, чтобы они что-то знали. — Исаак поднялся, чтобы проститься с молодым человеком.

— Господин Исаак, прошу вас, — продолжал Даниил, тоже вставая. — Еще одно слово. Вы спросили меня, зачем я пришел к вам, и теперь все это кажется таким незначительным, что мне стыдно отнимать у вас время. Но вы хотели знать, о чем мы беседовали в последние несколько недель или месяцев. Аарон много рассказывал мне о великом маге, ученом-чужеземце, который сильно поразил его мудростью и знаниями. Он говорил, что пару раз заходил к Мариете, чтобы послушать, как тот читает лекцию по теологии.

— В публичный дом Мариеты?

— Полагаю так, — встревожено ответил Даниил.

— Ты уверен, что он не шутил? Что ходил к Мариете не в поисках удовольствий?

— Нет, — твердо произнес Даниил. — Это невозможно. Только не Аарон. Господин, вы должны мне верить. Аарон был аскетом. Он отвергал удовольствия…

— Отнюдь не все. Он много времени проводил в таверне Родриге, где пил вино и беседовал со своими друзьями.

— По крайней мере женщины его не интересовали. Я знаю, что мужчины часто лгут на этот счет, особенно своим родным, но мы много беседовали. Кажется, Аарон не обращал на женщин внимания, а не просто боролся с искушениями, порой побеждая, порой проигрывая, как большинство из нас. Его злило, что мама постоянно хотела женить его, чтобы он успокоился, как будто он был быком, которого необходимо холостить, потому что тогда он будет покорно тянуть плуг.

— Должно быть, он был несчастлив, — задумчиво проговорил Исаак. — Но это не имеет отношения к тому, что он стал наследником своего отца, а не дяди.

— Я не понимаю вас, господин Исаак.

— Возможно, это и к лучшему. Наверное, я и сам не понимаю себя.

Вечером в таверне Родриге, Рамон, уже сильно захмелевший, выпил очередной стакан вина и приготовился снова начать свою историю. По мере того как росла его известность ввиду ходивших по городу невероятных слухов, менялась и его привычка пить. Вместо маленького стакана вина с соседями в захудалой таверне на улице он теперь проводил вечера за немало приукрашенными рассказами о смерти своего сына, собирая все больше слушателей, желающих узнать жуткую и скорбную историю.

— И вот я услышал, как она постучала в дверь, — начал Рамон, промочив горло солидным глотком лучшего вина Родриге. — Было поздно, и я уже собирался ложиться. Стояла темная, ветреная ночь — ночь преступлений и колдовства.

— Кто же стучал? — спросил незнакомец, единственный в зале, кто не слышал этой истории. Остальные посетители таверны уже давно перестали обращать на Рамона внимание.

— Женщина в черном, высокая, лицо скрыто под накидкой, и я его не видел. Но судя по походке и голосу, она была красивой и злой. В ее голосе было что-то зловещее.

— Что ты хочешь этим сказать? — не унимался незнакомец.

— Он был низкий и хрипловатый. Голос соблазнительницы. Она вошла в дом и поднялась в комнату моего сына, все время что-то напевая. От этого голоса мороз пробежал по коже. Затем она зажгла благовония и начала распевать все громче и громче высоким, резким голосом. — Рамон нагнулся и прошептал. — Это была такая сильная магия, что я обессилел. Одному Господу известно, сколько я пролежал в забытьи, и только Он знает, сколько времени провела в доме эта женщина.

— Ты нам этого не говорил, Рамон, — заметил человек, сидевший напротив. — Прошлый раз ты рассказывал, что она была маленького роста с тоненьким, визгливым голоском.

— А до этого, — добавил другой посетитель, — ты говорил, что она была похожа на ангела с…

— Я опасался за свою жизнь, — хмуро пояснил ткач. — Я не смел сказать правду.

— А теперь не боишься? — удивился скептик.

— Нет, потому что сам епископ прислал ко мне одного из своих важных людей. Он пообещал, что церковь защитит меня от колдунов.

— И что случилось потом? Ты сказал, что тебя околдовали.

— А когда я открыл глаза, то понял, что стою внизу лестницы, а женщина наверху. Она спустилась вниз без единого звука. Ее ноги даже не касались ступеней.

— Как лекарь. Говорят, он тоже умеет беззвучно ходить по лестнице, — пробормотал кто-то.

Рамон кивнул.

— Так я понял, что это была его дочь. Пусть они все отрицают. Но я знаю наверняка, — добавил он многозначительным тоном и опустошил стакан, с надеждой оглядываясь по сторонам в поисках кого-нибудь, кто бы захотел налить ему еще.

На следующее утро Исаак с радостью узнал, что Эсфирь если и не выздоровела полностью, но ей стало значительно лучше, чем вчера. Он принес ей еще сиропа для горла, убедился, что Юдифь прислала достаточно бульона и других легких блюд, а затем отправил Юсуфа и Рахиль в лавку торговки травами, чтобы пополнить запасы.

— Я пойду домой пешком, чтобы насладиться краткими минутами одиночества, — сказал он. — Мне надо о многом подумать, а ходьба хорошо действует на разум.

— Но, господин… — начал было Юсуф.

— Всего несколько месяцев назад, Юсуф, я много ходил по городу в одиночестве. Мне бы не хотелось забыть, как это делается, — сухо добавил Исаак. — Рахиль, ты закрыла лицо?

— Да, папа, — недовольно ответила Рахиль. — Конечно, закрыла.

Итак, они вдвоем направились из квартала к палатке торговки травами. Рахиль встала перед разложенным товаром, откинула накидку, чтобы лучше разглядеть, понюхать, сравнить и поторговаться.

— Эти я могу собрать сама в любом поле, — заметила она, отмахиваясь от свежих и сушеных простых трав и отказываясь от жгучего розмарина, ароматной полыни, а также огромных пучков тимьяна и жестких лавровых листьев. — И вы хотите монету за один жалкий пучок? — спросила Рахиль, указывая на толстые свертки, лежащие в широкой корзине.

— Вы таких нигде не сыщете, госпожа Рахиль, — негодующе возразила торговка. — Они растут на нашем собственном склоне, за ними хорошо ухаживают и поливают. В них больше силы и жизненных соков, чем в жестких пучках придорожной травы, истоптанной ослами и быками. Но поскольку это для вас и вашего отца, то в качестве любезности… — Торговка замолчала, словно готовясь принести огромную жертву. — Если вы возьмете четыре любых пучка, я продам их вам за обол.

— Что намного больше их истинной стоимости, — заметила Рахиль. — Ладно, не придется самой собирать, — добавила она, выбирая восемь лучших пучков для отца, Наоми и расплачиваясь мелкой монетой. — Идем, Юсуф, — позвала девушка.

Ответа не последовало.

Она огляделась в толпе. Юсуф был увлечен разговором с мальчиком примерно его возраста. Рахиль вздохнула, потому что почти всю жизнь ей приходилось ждать Юсуфа, и отправилась за ним.

В это время кто-то окликнул ее. Оказалось, что это Далия с матерью и слугой. Если Далия узнала ее в толпе, сообразила Рахиль, значит, она без накидки. Девушка вспыхнула, закрыла лицо, махнула рукой и поспешила к ним.

— Рахиль! — крикнула Далия. — Пойдем с нами, прошу тебя. Мы ищем шелк, и нам нужно твое мнение.

— Шелк для платья?

Далия кивнула.

— Для особого платья?

— Ах, Рахиль! — Подруга сжала руки девушки. — Папа ездил в Барселону и виделся с тем господином, о котором я тебе рассказывала…

— Далия, — вмешалась мать, — ты ведешь себя нескромно. Пока ничего еще не решено. Сейчас ты всем разболтаешь и тогда…

— Мама, Рахиль не все. Она никогда не сплетничает. Она все обо всех знает, но не говорит ни слова. Правда, Рахиль?

— Я действительно не должна ничего рассказывать о пациентах отца без его разрешения. Даже говорить, кто они.

— Вот видишь! Поэтому ей я могу сказать, и она никому не выдаст. Мне нужно красивое платье, потому что он приезжает сюда по делам, но на самом деле чтобы увидеть меня. — Далия хихикнула с уверенностью, что любой увидевший ее мужчина найдет ее неотразимой. — И если мы друг другу понравимся, мы поженимся. — Эти слова она произнесла шепотом, словно их окружали бесчисленные соседи, любящие посплетничать. — Папа говорит, что он красивый, богатый и очень милый. — Далия заговорила быстрее, чтобы не услышала ее мать. — Признаю, что Ягуда вовсе не милый. Он сердится, когда не получает того, что ему нужно, а люди говорят, что с сердитым мужем очень трудно жить.

— Значит, он очень рассердится, когда узнает, — заметила Рахиль.

— Да, но я-то этого не увижу. Я буду в Барселоне. — Далия снова прыснула и потянула Рахиль за руку к лавке, где к восторгу покупателей были выложены куски шелка.

Далия с матерью остановились на двух тяжелых шелковых тканях прекрасного качества — алой и сливово-красной. — Из этого получится великолепное платье, — заметила Далия, указывая на алый кусок, — его надо украсить… чем же мне его украсить? Может, накидкой? Она должна быть другого цвета, и я хочу прорези в рукавах, это так роскошно, но зеленый или синий… — На лице девушки отразилось сомнение. — Как ты считаешь, Рахиль?

Рахиль взглянула на подругу, на шелк и подумала, что это неудачный выбор.

— Только не синий и не зеленый, Далия. Возможно, другой цвет подойдет больше, — посоветовала она.

— Госпоже Далии не стоит надевать ни тот, ни другой цвет, — раздался позади негромкий голос. — Взгляните лучше на это.

Все обернулись. В лавке стоял Юсуф, держа в руках кусок шелка теплого желтого цвета, цвета золота или осеннего солнца, яркого и сияющего.

— Но желтый мне не нравится, — возразила Далия.

Тут вмешался торговец шелками.

— Госпожа, это не желтый. Это золотой, почти шафрановый оттенок, и он очень подходит к цвету лица юной дамы. Взгляните, госпожа, как оживает красота вашей дочери, озаряя даже мою бедную лавку, когда я прикладываю ткань к ее лицу. — Он вырвал кусок шелка из рук Юсуфа и приложил его по всей длине к плечу Далии. — Если госпожа пожелает, я пришлю вам этот кусок, а к нему шелк для отделки различных оттенков, чтобы вы могли выбрать.

Все посмотрели на Далию. Юсуф и торговец были правы. Рахиль подумала, что ни один мужчина не смог бы устоять перед ее подругой, одетой в платье такого цвета.

Мать внимательно осмотрела Далию, сделала несколько шагов назад, приложила шелк к лицу и волосам дочери, а затем принялась оживленно спорить о цене. Обе девушки вышли на улицу, прихватив с собой Юсуфа.

— Как ты додумался выбрать этот цвет? — спросила Рахиль. — Мне он даже в голову не пришел.

— Мне он понравился, — ответил Юсуф, но перед его мысленным взором возник образ его прекрасной матери в великолепном шелковом платье такого же цвета. Постепенно он померк, и Юсуф пытался вспомнить, был ли у нее такой же цвет лица, как у юной девушки, которая стояла рядом с ним, закрывшись накидкой от любопытных взглядов.

— Что ж, ты всех поразил, — продолжала Рахиль. — А с кем ты разговаривал?

— С Хасаном. Его хозяин — ученый, но не очень добрый. Он говорит на моем языке, поэтому мне иногда приятно с ним поболтать, — довольно неуклюже добавил Юсуф.

— Не сомневаюсь.

В этот момент из лавки вышла торжествующая мать Далии, довольная заключенной сделкой.

— Я должна возвращаться, — сказала Рахиль. — Иначе мама будет волноваться. Юсуф пойдет со мной.

А Далия с матерью и слугой отправились в поисках приманок для ювелира.

Несмотря на уверения, что ей надо спешить, Рахиль не торопилась возвращаться домой. Стоял чудесный день для этого времени года, и у нее было прекрасное настроение. Девушка зашла в лавку перчаточника Эфраима, который сегодня выставил новый товар, — прелестные перчатки серого цвета, вышитые мелкими бусинками. Юсуф вертелся позади. Лавка была пуста, и Рахиль подняла с лица накидку, чтобы получше рассмотреть образцы, выставленные Эфраимом.

Ее испугал пронзительный крик с улицы, Рахиль подошла к двери, ничего не заметила и шагнула наружу.

— Вот она! — крикнула стоящая напротив женщина.

Рахиль вышла на площадь, чтобы увидеть, кто так привлек всеобщее внимание, и тут поняла, что краснолицая матрона в дверях дома напротив указывает на нее.

— Я узнала ее, когда она переходила площадь, такая дерзкая, в этой накидке, в какой была в доме ткача.

— Это дочь лекаря, — поддержала ее другая женщина, только что выбежавшая из своего дома. — Рамон так сказал.

Улица наполнилась любопытными зеваками. Рахиль в ужасе закрыла лицо накидкой. Кто-то схватил ее за руку. Это Юсуф пытался затащить ее обратно в лавку.

— Это и есть ваша ведьма? — спросил мужчина в дверях винной лавки. — Она может околдовать меня в любое время, когда захочет, — добавил он с громким смехом.

— Сюда, хорошенькая ведьма! — выкрикнул другой и заковылял через площадь.

Привлеченные шумом, на площадь стекались жители. Кто-то толкнул Рахиль, она налетела на Юсуфа и чуть не сбила его с ног. Взяв мальчика за плечо, она собралась удалиться с достоинством, как вдруг кто-то крепко схватил ее за руку и решительно затащил вместе с Юсуфом в темное помещение. Хлопнула дверь.

— Кто это? — пролепетала Рахиль.

Рука отпустила ее.

Она обернулась, отвела накидку от глаз и поняла, что находится в лавке перчаточника.

— Даниил! Что вы делаете?

— Я подумал, что на вас собираются напасть, — ответил юноша, оправдываясь. — А вас некому было защитить, кроме мальчика.

— В самом деле, Даниил. Это всего лишь парочка глупых женщин и пьяных болванов. Никто не собирался на меня нападать.

— Даниил? В чем дело? — послышался серьезный голос у задних дверей лавки.

— Господин Эфраим, — произнесла Рахиль и слегка поклонилась. — Ваш племянник спас меня от толпы из трех человек, за что я крайне благодарна, хотя в этом и не было нужды.

Эфраим рассмеялся.

— Что ж, я его не виню. Три человека легко могут превратиться в тридцать. А мы ведь не хотим, чтобы вам причинили вред, госпожа Рахиль. Верно, Даниил?

— Нет, дядя. И к тому же недалеко отсюда забили камнями женщину, — добавил юноша.

— Никто не собирался забивать меня камнями, — храбро возразила Рахиль, хотя на самом деле не чувствовала особой смелости.

— И тем не менее Даниил и слуга проводят вас с мальчиком до ворот и убедятся, что вы в безопасности у себя дома, так, племянник?

— Конечно, дядя. Я позову Самуила.

Они вышли через заднюю дверь и безо всяких приключений добрались до дома врача. Но хотя Рахиль без устали дразнила Даниила за его рвение, поднявшись в свою комнату, она принялась размышлять над произошедшим с тревогой, которую скрывала ранее.

Глава одиннадцатая

Рахиль неслышно спустилась по ступеням во двор, перебирая в уме способы пересказать неприятное утреннее происшествие. Лучше всего представить его незначительным. Она придаст событию комическую окраску, покажет, как истерия и пьяный угар отступила перед ее выдержкой. Рахиль помедлила ненадолго, чтобы решить, с чего начать свой рассказ, и взглянула на обеденный стол, залитый теплыми лучами вечернего октябрьского солнца. Близнецы, как обычно, ссорились из-за пустяков, но невзирая на шумную и яростную перебранку, они выглядели очень маленькими и беззащитными в своем укрытом от всех невзгод мирке. В клетке пели птицы, весело перепархивая с жердочки на жердочку. А вольные птицы в ветвях деревьев и кустарников, росших вдоль стены, услышав своих собратьев, поднялись с насиженных мест и принялись кружить в воздухе с пронзительным криком. Рахиль сдержала слезы, поспешно преодолела последние несколько ступеней и заняла свое место за столом. Она была не в силах впустить утреннюю ненависть в этот прелестный мир.

Обед начался мирно. Близнецы слишком проголодались, а взрослые были слишком погружены в собственные размышления, чтобы разговаривать. Рахиль посмотрела на стоящие перед ней простые холодные блюда — на кухне полным ходом шли приготовления к субботе, — и принялась за овощи, заправленные уксусом и яйцом. Она бросила несколько хлебных крошек на каменные плиты. Ни одна пара крыльев не затрепетала в воздухе.

— Что такое с птицами? — удивилась Рахиль не в силах больше выносить молчание. — Кажется, они не голодны. А ведь день такой чудесный! — Не успела она договорить, как поднялся сильный ветер. Птицы яростно закружились в воздухе. Теперь это была целая стая, гонимая ветром, с взъерошенными перьями. Спустя некоторое время они все опустились во двор, где царило относительное спокойствие.

— Вот тебе и ответ, — поморщившись, произнес отец. — Чувствуешь, какой ветер? День не такой уж и прекрасный.

— Погода меняется, — коротко добавила Юдифь.

Рахиль поежилась.

— Холодно, — пожаловалась она. — Мама, с твоего позволения я схожу за шалью.

Солнце исчезло. Дрозды в клетках перестали петь и нахохлились.

— Мне тоже холодно, — сказала Мириам.

— Идем со мной, — позвала мать. — Рахиль, внеси птиц в дом. Кажется, будет дождь.

Не успела Рахиль преодолеть и половину каменных ступеней, как на небе сверкнула молния и разразилась буря. Дождь хлынул шумящим потоком, заливая вымощенный камнями двор и заглушая слова. Выбежали слуги и принялись заносить вещи в дом.

— Видите, — произнесла Юдифь, ни к кому в особенности не обращаясь, — погода переменилась. Она поторопила близнецов и направилась к лестнице. — Скоро зима.

Убрав клетку, Рахиль поспешила во двор, чтобы помочь.

— Мама, еще рано, — возразила она, словно ее мать обладала силой приблизить зиму. — Хорошая погода еще постоит. Ярмарка даже не началась.

— На ярмарку всегда бывает холодно.

— Неправда, — возразила Рахиль, и они пререкались всю дорогу до столовой, где уже горел поспешно разведенный огонь, а Наоми, словно по волшебству, внесла блюдо из горячей, приправленной специями молотой баранины в форме приплюснутых шариков в густом соусе из нарубленных оливок и отваренных на медленном огне осенних овощей.

— Это на завтрашний вечер, — оправдываясь, произнесла она, как будто кто-то возражал, — но вам нужно согреться.

К вечеру дождь прекратился так же внезапно, как и начался, оставив после себя ярко-голубое небо, холодный воздух и порывистый ветерок. Исаак взял у Юдифи теплый плащ и отправился во дворец епископа.

— Что касается смерти юношей, то мне удалось кое-что узнать, но я услышал несколько крайне печальных и вместе с тем занимательных вещей, Ваше Преосвященство, — начал Исаак. — Поэтому я решил зайти, справиться о вашей подагре и сообщить вам новости.

— Сейчас я больше страдаю от ярости и любопытства, нежели от подагры, Исаак, — ответил Беренгер. — Мой злосчастный палец меня больше не беспокоит. И я опять могу натянуть башмаки с быстротой юного рыцаря. Но вести из города приходят неутешительные. — Он помолчал. — Об этом позже. Сперва расскажи мне, что ты узнал.

— Я выяснил, что Аарон страстно стремился к знаниям. Не очень-то похвальное стремление для сына Моссе. Он печет прекрасный хлеб, но не интересуется книгами. Брат Аарона рассказал мне, что юноша посещал заведение Мариеты, чтобы взять там по крайней мере один урок по теологии и другим наукам, а возможно, и больше.

— Мариеты? Изучать теологию? Исаак, они над тобой смеются.

— Я тоже так сперва подумал, господин епископ. Я знаю, кто такая Мариета, и что у нее за заведение. Но молодой человек клянется, что его брата не снедала чрезмерная страсть к женщинам…

— Он так сказал? Но Мариета помогает удовлетворить и другие страсти.

— Знаю. Похоже, Даниил об этом не ведал, хотя он очень осторожен. Но как я уже говорил, он клянется, что все страсти Аарона лежали в области разума. Поэтому в доме Мариэты он искал не красивую спутницу, а великого волшебника, чужого в этом городе, который мог научить его всему тому, чего он не знал.

— Этого Гиллема де Монпелье, — задумчиво протянул епископ.

— Полагаю, так.

— Наверное, ты прав, если только Мариета не приютила целую ораву магов. Я отправлял к ней двух своих людей, чтобы они все как можно аккуратнее разузнали об этом Гиллеме. И первое, что им удалось выяснить, это то, что он вне сферы полномочий совета. Не слишком утешает. Но конечно же он находится в сфере моих полномочий.

— Тут нам повезло, — задумчиво произнес Исаак. — Кажется, у него не очень почтенные друзья. Хотя мы должны быть снисходительны и помнить, что жизнь может быть сурова даже к самым ученым людям, если они не имеют положения в обществе и могущественных друзей, которые могли бы их защитить.

— Верно, — согласился епископ, у которого было и то, и другое с девяти лет, когда из нежных материнских рук он попал в более жесткие руки матери Церкви. — Но несмотря на все, этот человек начинает меня раздражать. Он яростно отрицал тот факт, что когда-либо разговаривал с Лоренсом.

— Неужели? И отрицал то, что предлагал давать уроки доверчивым юношам?

— Не совсем. Он признался, что время от времени упоминал о подобных предметах перед лицом заинтересованных слушателей и даже принимал подаяние от милостивых. Тут нет ничего противозаконного. Но то, что слышали стражники, можно вполне назвать проповедью, а этот Гиллем прекрасно понимает, что у него нет на нее разрешения. Это довольно серьезное обвинение, которое должно его насторожить.

— Но он утверждает, что не давал уроков у Мариеты?

— Не совсем так. Гиллем сказал, что люди действительно ищут его и задают вопросы, на которые он рад ответить, но он не помнит имени каждого, кто приходил к нему. — Епископ замолчал и нервно забарабанил пальцами по деревянному столу. — Я попросил пока не очень сильно на него давить. Не хочу спугнуть и еще не готов требовать его ареста. Но у моих людей сложилось впечатление, что этот Гиллем так и источал чувство вины. Мы должны что-то предпринять.

— Верно, Ваше Преосвященство. Он виновник нездоровых настроений в городе.

— Согласен. Даже если он не имеет прямого отношения к смерти этих трех юношей, он все равно обманщик, маг, человек, играющий с разумом и верованиями несчастных невинных людей. Если я не смогу привлечь его к суду за эти преступления, я позабочусь о том, чтобы его изгнали из моей епархии. — Беренгер глубоко вздохнул. — Нельзя позволять гневу превращать себя в неучтивого человека. Я тебя перебил, друг мой. Что еще тебе удалось узнать? — мягко осведомился он.

— Есть кое-что еще, о чем я собирался поведать вам три дня назад, Ваше Преосвященство.

— Три дня назад? — удивился Беренгер.

— Да. Возможно, я слишком долго думал, но, уверен, вы меня поймете, когда я расскажу все по порядку. Один из моих пациентов сообщил мне, что неизвестный обвинил его в смерти Марка, сына ткача Рамона, которая наступила посредством колдовства при помощи неизвестной женщины.

— Кто твой пациент?

Исаак замолчал.

— Вы поймете мое затруднение, Ваше Преосвященство. Согласитесь, это серьезное обвинение, которое может быть выдвинуто в суде официально. Он не дал мне разрешения об этом говорить.

— Он тебе запретил?

— Нет, Ваше Преосвященство. Но делать вывод на основе его согласия, что я могу поведать обо всем вам…

— Ах, Исаак, ты поразительно совестливый человек.

— Я получил от него позволение довести до вашего сведения первые угрозы ему и его семье, угрозы причинить им вред посредством колдовства.

— Честное слово, мой друг, клянусь, я не воспользуюсь твоими словами и доверенным мне знанием против обвиняемого человека, Исаак. Только в отношении его обвинителя, если у меня будут на то основания. Твой пациент из квартала?

— Нет, Ваше Преосвященство, он принадлежит к вашей пастве. Верный прихожанин. Его имя Понс Мане.

— Не могу поверить. Не могу поверить, что кто-то смог даже предположить, будто Понс Мане убил сына никчемного пьяницы и невежды ткача при помощи колдовства. Или что кто-то всерьез воспримет это обвинение. Хотя самые нелепые обвинения зачастую принимаются за правду, — мрачно добавил епископ.

— Жизнь Понса Мане была тяжелой, — заметил Исаак, не обращая внимание на вмешательство епископа. — Я подозреваю, что его сын Лоренс — это тот же Лоренс, чью жизнь мне не удалось спасти. И тот же Лоренс, который пил, спорил о философии и жадно тянулся к знаниям вместе с Аароном, сыном пекаря, и Марком, сыном ткача.

— Лоренс был его сыном. И Понс Мане хороший человек, несмотря ни на что. Он щедр, прекрасный отец и образцовый супруг. Он приложил много усилий, чтобы добиться своего теперешнего положения и преодолеть презрение тех, которые были рождены в богатстве. Мне он по душе, Исаак, и, да поможет мне Бог, это зашло слишком далеко! Интересно, не может ли это быть проделкой нашего друга Гиллема де Монпелье?

— Возможно, вы правы, господин епископ. Но поскольку тема колдовства сейчас у всех на устах, любой его враг мог выдвинуть подобное обвинение, чтобы уничтожить Понса Мане.

— Вот в чем весь ужас, Исаак. Если эта весть разнесется по городу, ей с легкостью поверят. Прежде чем ты уйдешь, я думаю, нам надо втайне переговорить с капитаном гвардии. Ему надо знать, что господину Понсу угрожают. Я хочу знать, кто входит и выходит из дома, и не был ли подкуплен кто-то из слуг. — Епископ подошел к дверям кабинета и заговорил с кем-то в коридоре.

— Я был бы рад, если бы это дело разрешилось. Мой пациент достаточно натерпелся с начала лета.

— Мы еще вернемся к делам Понса Мане, но сейчас надо поговорить о другом, Исаак, — сказал Беренгер. — Ты ничего мне не сказал, а я не знаю, что является причиной твоего молчания — неведение или осторожность, но пусть я снова покажусь неучтивым и заговорю о твоих личных делах без твоего на то позволения. Дочь рассказывала тебе о том, что случилось сегодня утром на городской улице?

— А что случилось? Я ничего не знаю. Это очередная злая сплетня?

— Отнюдь. Мне об этом сообщили час назад. Говорят, она вышла из лавки перчаточника, ее накидка чуть сбилась, и ее узнала Микела, тут же обвинив твою дочь в причастности к убийству юного Марка. Затем из таверны вышли двое пьяниц и принялись подстрекать обвинительницу, но прежде чем события приняли неприятный оборот, кто-то из лавки успел втащить твою дочь внутрь и запер двери. На этом все закончилось, но меня это тревожит, Исаак, друг мой.

— Рахиль мне ничего не рассказывала.

— Возможно, она сочла, что это не имеет значения.

— Рахиль должна понимать. Должно быть, она сильно расстроилась и решила утаить от меня случившееся. — Исаак провел рукой по лбу, словно у него разболелась голова, и сложив ладони конусом, уперся в них подбородком. — Когда-нибудь она мне расскажет, — наконец произнес он, поднимая голову, — а я изображу удивление, мой друг, и скажу, что она вела себя очень храбро, но, скрыв от меня истину, поступила неразумно.

— Если ты так желаешь, никто не узнает об этом от меня, если только ту женщину не привлекут к суду. Но я умоляю тебя подумать о предложении госпожи Элисенды поместить Рахиль в монастырь Сан-Даниель. Ее там с радостью примут, и она будет в безопасности.

— Я подумаю. А пока она останется дома.

— Прекрасно. Давай поговорим с капитаном. А в воскресенье я произнесу проповедь насчет подстрекательства к бунту такими словами, что никто из присутствующих не забудет урока в течение многих лет.

Утро субботы выдалось холодным и серым. Изо рта спешащих на молитву людей вырывались клубы белого пара. В доме Исаака разожженный накануне огонь создавал уют в комнате, а также столовой и гостиной. Во дворе тишину нарушали обычные домашние звуки, приглушенные ставнями, которые еще не открыли из-за холода.

Но за пределами квартала оживление субботних базаров достигло своего пика. На следующей неделе должна была состояться ярмарка, и праздничные приготовления шли полным ходом. Хозяйки торговались, спорили и сновали туда-сюда; носились возбужденные дети, только усиливая общую суматоху. За неделю до Дня Всех Святых в городе почти прекратится работа, и до вечера нужно было многое успеть.

Понс Мане сидел со старшим помощником в своем кабинете, подсчитывая прибыль последние два месяца торговли. Они приступили к работе при свечах, через час после того, как колокола возвестили о заутрене. После подсчетов Мане собирался провести остаток дня на складе, разбирая товар со своим главным кладовщиком. Во время ярмарки ожидается оживленная торговля; и подготовиться к ней следовало заранее. Несмотря на все свое богатство, господин Понс, как всегда, трудился не меньше работников.

И вот наконец Понс и его помощник проверили последние цифры, неодобрительно нахмурились, высказали свои замечания и отложили счета в сторону. Прежде чем торговец шерстью отпустил своего помощника, мальчик, в чьи повседневные обязанности входило поддержание огня в очаге и выполнение поручений по дому, просунул голову в дверь.

— Извините, господин Понс, госпожа с Катериной ушли на базар, Пере нет дома, а повариха сказала, что я должен впускать посетителей. У двери женщина, уверяющая, что ей надо увидеться с вами, а я не знал…

Фраза осталась недоговоренной. Мимо мальчика проскользнула невысокая женщина с плотно закрытым лицом и в толстом теплом плаще, скрывавшем ее фигуру, и быстро подошла к столу, за которым работали мужчины.

— Мне надо сегодня же передать вам нечто очень важное, господин Понс, — произнесла она. Женщина говорила шепотом, как будто охрипла от крика, но ее голос звучал ясно и четко. — Я не отниму у вас много времени, но мне надо поговорить с вами наедине.

Понс выпроводил помощника и мальчика. Он продолжал сидеть, но не предложил сделать то же самое женщине. Оба ждали, пока дверь не закрылась.

— И что же ты хочешь сообщить мне, о чем надо говорить только наедине? — резко спросил Понс.

Он внимательно изучал женщину, пытаясь разглядеть черты ее лица под накидкой.

— Все очень просто. Я лишь посланница. Если вы захотите преследовать меня, это бесполезно. Мне ничего не известно об этом деле за исключением того, что меня просили передать, и я не знаю ни имен, ни рода занятий тех, кто меня нанял. Я и лиц их не знаю.

— Знакомая песня, женщина.

Она не смутилась и продолжала заученно говорить.

— Во власти моих хозяев с помощью особых чар защитить вас и ваших родных. Если вы не примете их помощь, то умрет ваш последний сын. Если вы по-прежнему будете упорствовать, умрет ваша жена, а потом вы.

— А ваши хозяева предлагают мне свои услуги из милости?

— Нет. Требуемое количество денег написано на этом листке. — Женщина вытащила из перчатки сложенную бумагу, запечатанную сургучом, и бросила на стол перед купцом.

Понс взял ее, сломал печать и развернул. Это был листок тончайшей бумаги, произведенной в городе, сложенный вчетверо, а затем еще вдвое по длине. На листке было написано всего лишь одно слово — количество золотых мараведи. Понс Мане взглянул, отшвырнул бумагу и поднял брови.

— Такая сумма денег разрушит мою торговлю. Моя семья будет спасена от смерти с помощью колдовства лишь для того, чтобы умереть с голоду.

— Меня просили передать, что эти деньги никогда не принадлежали вам, поэтому вы ничего не потеряете. А заплатить надо до Дня Всех Святых.

— Кому я должен заплатить? — спросил Понс.

Женщина покачала головой.

— Не знаю. Вам скажут.

Не успел он вымолвить слово, как женщина развернулась, покинула комнату и сбежала вниз по лестнице.

Глава двенадцатая

Ранним воскресным утром Беренгер де Круилес послал за Бернатом да Фриголой, писцом, секретарем и чиновником в епархии, и дал ему задание записать мысли епископа по поводу нездоровой обстановки в городе, которые он собирался высказать в двух пылких проповедях — в воскресенье и в среду, в День святого Нарцисса.

— У меня ничего не получается, Бернат. Когда я начинаю думать о нелепости всей этой ситуации, то могу лишь покачать головой и отложить в сторону перо. Тот, кто распространяет этот языческий вздор, и все, кто в него верит, погубят наш город. Спасти его от внешнего врага, как поступил святой Нарцисс, кажется более простой задачей, нежели пытаться спасти город от гибели от рук собственных же граждан. Если бы они разбирали его по камню, то не смогли бы лучше уничтожить город изнутри.

— Согласен, Ваше Преосвященство, — ответил Бернат, привыкший держать свое мнение при себе. — Желаете, чтобы это вошло в проповедь, которую вы произнесете в среду?

Беренгер задумался.

— Так или иначе нам надо убедить людей, что они приносят больше вреда, чем воображаемые ведьмы и колдуны. Можно начать с этого. После подходящей цитаты из Библии.

— Может быть, с притчи, Ваше Преосвященство, — тихо предложил Бернат. — Чтобы наглядно показать, что гниение начинается изнутри. Это поймут все.

— Сделай, что сможешь, и принеси мне проповедь сегодня.

— Да, Ваше Преосвященство. Франциск Монтерран желает вас видеть.

— Проповедь? — удивился Франциск, обсудив дела с епископом. — Думаете, проповедь сможет разрешить ситуацию? — Недоверие в его голосе было похоже на неуважение.

— Ты не согласен, Франциск?

— Нет, Ваше Преосвященство. Но вреда она не принесет и…

— И успокоит мой гнев. Дурная причина для произнесения проповеди, Франциск.

— Я не это хотел сказать, Ваше Преосвященство. Я имел в виду, что она станет для некоторых ценным уроком на будущее, даже если и не сумеет снять напряжение.

— Слабое утешение, Франциск. Но я его приму. Бедняге Бернату пришлось отложить другие дела, и теперь он мучается над написанием проповедей. Я собирался попросить тебя помочь мне поработать над ними, однако…

— Лучше не стоит, Ваше Преосвященство. Бернат искусен в превращении сложных мыслей в ясные и простые слова. А я нет.

— Ты выражаешься слишком изысканно, Франциск, и слишком сведущ в логике, чтобы обращаться к простому человеку.

— И я не могу с легкостью писать обыденные слова. Я не рассказчик, поэтому-то и веду книги и выслушиваю споры, вместо того чтобы внушать замершему от благоговейного ужаса народу страх божий.

— Это твои предложения для первой проповеди, Бернат?

— Да, Ваше Преосвященство. Она короткая, и я понимаю, что речь в ней идет не совсем о том, чего вы хотели. Если пожелаете, я могу написать другую.

— Нет, эта подойдет.

Епископ занял свое место и сурово взглянул на паству. Люди в приподнятом настроении толпились в соборе, приготовившись вкусить немного духовной пищи, прежде чем начать празднование после тяжкого труда с обильными трапезами и весельем. В соборе было шумно, оживленно, люди переговаривались, но поскольку на кафедре по-прежнему царило молчание, в толпе пронесся беспокойный шепот. — Consilia impiorum fraudulenta[8] —произнес наконец Беренгер. — Советы нечестивых обманны. Мудрые слова предназначены тем, у кого есть ум, чтобы их выслушать. Сегодня начинается праздник в честь святого Нарцисса. В этот день я не стану рассказывать вам о святом, о том, как он спас город и что это значит для нашей духовной жизни, сегодня я хочу поговорить о советах нечестивых.

Вам известна история о короле, который, поняв, что скоро умрет, собрал всю семью, чтобы разделить свои сокровища. Своему старшему сыну он завещал королевство, оставленное ему собственным отцом, а второму сыну дал земли, которые завоевал мечом. Третьему сыну он завещал три сокровища. Их он оставил у королевы, которая пообещала беречь их, пока не сочтет юношу достаточно мудрым, чтобы их получить. Когда король умер, королева отдала юноше первое сокровище — кольцо, которое делало того, кто его носил, столь неотразимым, что он получал все, о чем бы ни попросил. Также она предупредила его о женщине, которая попытается похитить у него это кольцо.

Юноша надел кольцо и вышел на площадь. Там он встретил женщину необыкновенной красоты и изящества. Она молила его позволить ей надеть кольцо, обещая беречь его и тут же вернуть. Юноша поведал ей о тайне кольца и надел его женщине на палец. Через мгновение она исчезла. Юноша в слезах вернулся к матери.

Потом королева дала ему драгоценное ожерелье, благодаря которому он мог получить все, что душе угодно. Юноша встретил ту же женщину, проходившую через городские ворота. Она увидала прекрасное ожерелье, бросилась к ногам юноши, признавшись в том, что потеряла его кольцо, и горько рыдая. Он поднял ее и показал ожерелье, которое получил взамен кольца. С любезной улыбкой женщина сняла ожерелье с шеи юноши, надела на себя и убежала.

Когда юноша вернулся к матери, она напомнила ему, что от отца ему осталось последнее сокровище. Это был прекрасно вышитый ковер, который мог унести любого, кто сядет на него, туда, куда он пожелает. Юноша принес его своей капризной возлюбленной, расстелил на земле и предложил сесть на него вместе. Он пожелал оказаться на краю земли, и в мгновение ока они перенеслись в лес, где их единственными спутниками были дикие звери. «Какая прелесть! — воскликнула женщина. — Как тебе это удалось?». Он рассказал ей. Она села на ковер, опустила голову юноше на колени и дождалась, пока он уснет. Затем вытащила из-под него ковер и пожелала вернуться в родной город, оставив юного принца на съедение диким зверям.

Эта коварная женщина олицетворяет тех, кто подстрекает вас к мятежу, кто дает вам нечестивые советы. Тех, кто распространяет ложь, лишая вас чистоты и доброго имени. Жители Жироны, вы как глупый принц, который слушает злых соблазнителей. До меня доходили слухи о том, что в город идет зло, но позвольте заверить вас, что зло уже здесь, и оно не пришло извне. Оно в ваших сердцах. Кто, как не вы, покалечили беспомощных, безвинных женщин? В смерти одного из жителей Жироны повинен не чужак, а один из вас. Вы усердно распространяли сплетни о честных горожанах. — Епископ замолчал, чтобы прочистить горло, покачал головой и продолжил:

— Ваш Отец Небесный любит вас, ибо наградил всеми сокровищами: крепкими стенами, кишащими рыбой реками, лесами, в которых много дичи, виноградниками и рощами. Ваш возлюбленный святой, подобно мудрой королеве в этой притче, охраняет город, но вы вновь и вновь пренебрегаете мудрыми советами и губите тех, кого любите. Будьте уверены, что ваша клевета, угрозы и нападения на невинных навлекут на вас не только гнев короля, но и гнев Божий. Поделом вам, если вы, как юный принц, падете жертвой когтей и клыков диких зверей.

Но его Отец Небесный, чье милосердие бесконечно, дал принцу последний шанс вернуться в родной город и вновь обрести похищенные дары. Возможно, это ваша последняя возможность умерить свой злой пыл и вернуть данные нам сокровища.

Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.

И епископ Жироны с пылающими от гнева щеками повернулся спиной к своим пораженным прихожанам и направился к алтарю.

Население города приняло проповедь епископа близко к сердцу. Те, кто согрешил меньше других, принялись мучительно копаться в себе, припоминая сплетни, которые слышали за последний год и давая себе обещание больше не поддаваться искушению. Те же, кто был виноват больше, кивали, чувствовали себя добродетельными и соглашались с епископом в том, что их окружают порочные и коварные соседи. Некоторые испытали душевное смятение, вспоминая сказанное ими. Но, к счастью, начавшиеся на следующий день празднества развеяли тревожные мысли и вернули всем умиротворенность.

Почти из каждого дома доносились опьяняющие ароматы готовящихся к великому празднику среды блюд. Кипели котлы, пекарные печи были постоянно раскалены: в них жарилось мясо. Жители города готовились навестить друзей и соседей и принести с собой целые корзины вкусных кушаний. Но в некоторых домах царило угрюмое настроение и не слышался смех. Понс Мане, его жена и сын оплакивали смерть сына и брата и не хотели ни есть, ни пить; муж миловидной женщины, забитой камнями, сидел у потухшего очага и ломал голову над ее странной и нелепой смертью. Почему соседи объявили ее ведьмой? Что она сделала? Сочтут ли колдуном и его? И страх, а не холод в маленьком доме заставлял его дрожать и подумывать о том, не лучше ли прямо сейчас броситься с высокой башни, нежели ожидать того, что может случиться.

За реку, туда, где должна была состояться ярмарка, стекались ремесленники, артисты и торговцы всем, чем угодно, от дешевых безделушек до лошадей, мулов и домашнего скота, устанавливались палатки, люди ссорились и ругали погоду, площадь и всем известную скупость горожан, мысленно подсчитывая невероятную прибыль от торговли на предстоящей неделе.

В еврейском квартале в доме Исаака было довольно спокойно. Ибрахим и Лия повели близнецов посмотреть на приготовления к ярмарке; на кухне Юдифь и Наоми трудились над ужином, который бы всем пришелся по вкусу. Исаак разбирал запасы трав и настоек в своем кабинете. Он сам был аптекарем, перегоняя, измельчая и смешивая необходимые для лечения своих пациентов компоненты.

Однако кое-что приходилось доставлять из-за моря, из Барселоны, и это надо было успеть сделать до того, как зимние дожди и плохая погода помешают плаванию кораблей и размоют дороги.

Исаак брал в руки каждый ингредиент снадобья, оценивал его вес и степень свежести, а Рахиль клала его на место.

— У нас не хватает только самых обычных трав, господин, — заметил Юсуф, который вел подсчеты. — Их можно собрать сегодня утром, пока солнце не слишком жаркое.

— Хорошо, но ты должен пойти один, Юсуф. Рахиль останется со мной. Когда ты вернешься, она проверит собранное тобой, чтобы убедиться, что ты не ошибся.

На этот раз Рахиль не возражала.

Самые душистые и целебные травы росли на крутых склонах холма к северу от города. По традиции их нужно было собирать прохладным утром после того, как на траве высохла роса, но прежде, чем солнце лишит их всех соков. Луна должна быть на ущербе.

— Это правда? — спросил Юсуф.

— Не знаю, — ответил Исаак. — Возможно. Люди давно в это верят. И не будет вреда, если мы соберем травы в самый благоприятный момент.

Поскольку утро стояло прохладное, роса высохла, а луна была там, где ей и полагалось, Юсуф оказался на склоне холма не один. Там были не все сборщики, так как в городе уже царило праздничное настроение, но Юсуф узнал огромную корзину Хасана, за которой мальчика почти не было видно.

Прежде чем заговорить, Юсуф огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что его друг один.

— Хасан, — позвал он шепотом. — Это Юсуф. Я здесь.

— Я не могу разговаривать с тобой. Мне надо наполнить корзину.

— Нужны только хорошие травы?

— Нет, — ухмыльнулся Хасан. — Мы жжем травы, чтобы произвести впечатление на посетителей. А часть Мариета использует на кухне.

— Тогда я тебе помогу. Лучшие растения я оставлю себе, они нужны нам для одного дела, а остальные заберешь ты.

Целый час мальчики бродили по склонам, продвигаясь все дальше и дальше на восток, пока не оказались почти у стен монастыря Сан-Даниель. К этому времени они уже успели исследовать вершины и долины и собрать травы, предпочитавшие прохладную; сырую почву у ручья, а также те, что любили солнце и воздух. Обе корзины были полны, Юсуф достал буханку хлеба, фаршированную отварным мясом ягненка в густом соусе, которую дала ему Наоми, чтобы он не проголодался до обеда, и разломил хлеб пополам.

— Юсуф, я больше не могу выносить эту жизнь, — сказал Хасан, откусывая от своей половины.

— Что случилось?

— Слуга хозяина делает ее невыносимой. От его палки у меня синяки на спине и ногах. Он бьет меня, пинает ногами, а иногда запирает в маленькой каморке на целые сутки, оставляя мне лишь кувшин воды.

— Почему он так зол на тебя? — поинтересовался Юсуф.

По опыту он знал, что любой поступок, каким бы малоприятным он ни был, имеет свою причину.

— Не знаю. Одна девушка сообщила, что кто-то из посетителей сказал, будто я становлюсь взрослым и безобразным. Поэтому он так поступает.

Юсуф пристально посмотрел на друга.

— Сколько тебе лет?

— Точно не знаю. Никто мне никогда этого не говорил. Может быть, четырнадцать. Но я расту.

— А что говорит твой хозяин?

— Он говорит, что это неважно, дает мне сладости, а когда слуга начинает меня лупить, делает вид, что ничего не замечает.

— Я бы убежал, — сказал Юсуф.

— Легко сказать, но как?

— Тебя ничто не держит. Ты не в цепях. Ты мог бы убежать прямо сейчас.

— Но я буду голодать, — в ужасе ответил Хасан.

— Людям всегда нужны работники. Ты не умрешь с голоду.

— Меня поймает другой торговец и опять продаст. Я знаю. Я не могу бежать сейчас. — Хасан замолчал и сорвал высокий стебелек травы, которым ковырял в передних зубах. — Есть один способ. Я уже думал об этом, и знаю, как все можно сделать.

— Как же? — Юсуф растянулся на траве под солнцем и приготовился выслушивать очередную фантазию.

— Если ты займешь мое место.

Юсуф сел и уставился на Хасана.

— Я? Чтобы быть рабом твоего хозяина и его жестокого слуги?

— Всего один вечер, когда будет проходить церемония. Ты мог бы поменяться со мной местами, а я бы убежал. Тогда я смогу забрать одежду и несколько монет, полученных от разных людей, которые мне удалось скопить.

— А в конце вечера? Что я буду делать?

— Как только сыграешь свою роль, можешь уйти. Никто и не заметит. Как только посетители расходятся, все тут же заваливаются спать, потому что выпили слишком много вина. А на следующий день просыпаются, когда солнце уже высоко. Тогда в моем распоряжении будет почти день, пока они не обнаружат, что я сбежал.

— Хасан, стоит им взглянуть на меня, и они поймут, что ты исчез.

— Ты не понимаешь, Юсуф, — серьезно произнес мальчик. — Во время церемоний я надеваю костюм и маску. И никто на меня не смотрит, они все слишком заняты. Свет в зале такой тусклый, за исключением того места, где танцуют девушки, что почти ничего не видно. Ты сам поймешь. Костюм тебе подойдет, и ты почти моего роста.

— Ты выше меня, и намного.

— Мы будем стоять в разных местах, Юсуф. Я ниже всех Девушек кроме одной. И ты тоже. А это — главное.

— Когда это должно случиться?

— Завтра после захода солнца.

— Не знаю, отпустит ли меня хозяин вечером, — слабо возразил Юсуф.

— Он ничего не узнает. Ты сам мне говорил, что можешь спокойно выходить из дома и покидать квартал.

— Но если кто-нибудь заболеет, я ему понадоблюсь.

— Обещаю, ты не будешь отсутствовать долго. Прошу, сделай это ради меня. Я больше не могу терпеть, и если ты мне не поможешь, клянусь, я убью себя.

Юсуф почувствовал, как в животе что-то шевельнулось.

— Где встретимся завтра вечером?

Глава тринадцатая

Когда в понедельник почти все жители Жироны уже успели пообедать, ярмарка разрослась настолько, что поглотила весь город. Уличный сброд, торговцы, продавцы дешевых безделушек, у которых не было на ярмарке фургонов или палаток, разложили свой товар на мостах и улицах. Праздные, любопытные и легковерные собирались повсюду, где свое искусство демонстрировали фокусники, акробаты, волшебники и предсказатели. Слышались звуки свирелей, тамбуринов и струнных инструментов, звучащих невпопад и привлекавших своих поклонников. Здесь собрались все, кто жил на расстоянии одного дня пути от города, утверждая, что ночуют у дяди, дальнего родственника или давно забытого друга семьи. Все таверны были переполнены.

Посреди шума, суеты и сутолоки никто не мог сказать, где возникли слухи. Кто-то утверждал, что в город их принес некто Хайме, приехавший днем торговец из Барселоны. Когда этого Хайме нашли и допросили, он упорно отрицал факт того, что слышал подобные вещи, а уж тем более говорил такие глупости. Другие уверяли, что об этом сообщила предсказательница с помощью волшебных чар: проверить данное предположение оказалось намного труднее, поскольку как только она почуяла неладное, как собрала свои костюмы и исчезла. После долгих расспросов наверняка удалось узнать лишь одно. Когда в понедельник солнце опустилось за горизонт, все в городе знали, что трехлетний инфант Йохан, герцог Жиронский, самый желанный наследник Арагонского престола, пострадал от колдовства и быстро угасал. После его смерти разразится гражданская война, в которой погибнут все.

— А у Хоаны, жены Ромеу Раинса, столяра, случился выкидыш, — сказала женщина у моста. — Я только что от нее. Выкидыш безо всякой на то причины.

— Возможно, ее сглазила ведьма, — заметил стоявший позади человек.

— Другого объяснения не найти, — добавила женщина.

И за время, в течение которого можно было дойти от одного моста до другого, все знали, что ведьмы сглазили еще троих добропорядочных женщин, выходивших с воскресной мессы. Это случилось в тени собора, и у всех женщин произошел выкидыш. Затем крестьянин за стаканом вина принялся рассказывать о своей корове, потерявшей теленка, а другой о крепкой, здоровой свинье, родившей девять мертвых поросят, забыв упомянуть, что эта трагедия случилась четыре года назад.

— Повесить ведьм! — прокричал пьяный каменщик, выбравшийся из таверны в южной части города, ослепленный солнечным светом и озирающийся в поисках ведьмы. — Повесить их, я сказал!

От этих слов разгорелось пламя, охватившее толпу, словно огонь солому. В ответ раздались крики, и люди устремились из таверн, надеясь воплотить свои желания в жизнь.

Первой жертвой стала Гиллема, чьи темные волосы, блестящие от хны, накрашенное лицо и наполовину зашнурованное платье ясно свидетельствовали о роде ее занятий. Она прогуливалась у реки, вблизи южных ворот, когда толпа настигла ее.

Раздался оглушительный мужской голос:

— Вот одна из них! Она ведьма. Жадная, коварная женщина, и у меня есть доказательства, что она ведьма.

Гиллема удивленно обернулась, поняла, что замыслила толпа, и двинулась в противоположном направлении.

— Хватайте ее! — крикнул кто-то.

Гиллема подхватила юбки и побежала, но недостаточно быстро. Ее схватили за подол, накидку и какое-то мгновение удерживали. Но она скинула одеяние и помчалась по переулку, как испуганная лань. Правда, для нее эта задержка стала роковой. Деревенский парень, зоркий и сильный, схватил камень и бросил ей вслед. Камень попал в голову, и женщина рухнула, как подбитая птица. Жива она или мертва, никто не знал, да и никого это не интересовало. Но после того как толпа накрыла Гиллему, шансов выжить у нее не осталось.

Кое-кто из городских жен и дочерей вместе со своими деревенскими родственниками подстегиваемые болезненным любопытством бежали следом, замирая от почти сладостного страха; остальные, испугавшись ревущей толпы, помчались домой, волоча за собой детей. За несколько минут улицы и площади города, а также его окраины наполнились мятежниками. Разъяренные неудавшейся охотой, чувствуя запах крови, люди устремились к северу, заполняя пустынные переулки, и снова вернулись к главной улице, которая как река, разделила по обе стороны остров, а затем слилась снова.

Когда толпа достигла Сан-Фелью, вожаки заметили новую жертву, женщину, чьи густые каштановые волосы рассыпались по плечам, а накидка соскользнула, пока она в страхе бежала к богадельне. По крутым ступеням к площади Сан-Фелью она тащила за собой измученного, то и дело спотыкающегося ребенка. Женщина нагнулась и взяла его на руки.

— Вот она! — раздался голос. — Вот настоящая ведьма! Шлюха! Убийца! Бейте ее вместе с этим ведьминым отродьем!

Люди заспорили, но посреди всеобщего шума их голосов не было слышно. Пьяный каменщик, который прежде вел толпу, остался позади прежде, чем люди убили Гиллему, и в блаженном неведении вернулся к своим стаканам. Новые вожаки окружили задыхающуюся женщину. Она попятилась и попыталась оттолкнуть их, кто-то засмеялся, кто-то протиснулся вперед, чтобы увидеть, что происходит. Толпа напирала, поднимая женщину все выше, пока она не перекинулась через низкую, широкую каменную балюстраду на мощеную площадь.

Кто-то громко произнес, так что его услышали позади стоящие:

— Это же была Венгуда, жена Томаса де Косты.

На ступенях послышались шаги, и через толпу прорвался низкорослый темноволосый человек. Он бежал не к изуродованному телу жены и надрывно плачущему ребенку, а обратно к северным воротам, в глубину улиц.

После этого толпа постепенно успокоилась: ведь Венгуда была милой, скромной молодой женщиной. Несколько человек незаметно ретировались, пристыженные или испуганные, а остальные разбрелись по улицам Сан-Фелью. Обладатель самого громкого голоса произнес вслух то, что было у многих в душе:

— Пере, друг мой, ты говоришь, что надо вешать ведьм, но ты можешь их мне указать?

— Верно, — подтвердил кто-то. — И если жена Томаса была ведьмой, то ведьмами могут быть и наши жены. Я в это не верю. — От группы отделились двое и направились к городу.

В минуту относительного затишья отворилась дверь, и на улицу осторожно выглянула красивая темноволосая женщина, ведя за руку белокурого ребенка.

— Кажется, они ушли, — шепнула она кому-то позади себя. Дверь закрылась, и женщина быстро пошла по мощеной улице.

Мужчина свернул за угол и остановился между женщиной и парадной дверью дома.

— Это же дочь лекаря. Да, верно. Я нашел ее! — громко крикнул он, и внезапно то, что сперва казалось Ревекке отдаленным шумом, превратилось в рев толпы и топот тяжелых башмаков.

— Николай! — крикнула Ревекка и повернулась лицом к толпе.

Человек из толпы уперся руками в стену, не давая ей пройти.

— Я вас искал. Вас и вам подобных.

Ревекка попыталась отступить назад. Путь был отрезан.

— Дайте мне пройти, — сказала она. Ребенок захныкал и спрятал лицо в платье матери.

— Ну уж нет, — возразил вожак и грозно навис над женщиной. — Смотрите, какая она маленькая, — произнес он, повышая голос, чтобы все слышали. — Рамон так и сказал. Он говорил, что это была дочь лекаря, судя по ее росту. Но он забыл, что у него две дочери.

В ответ раздалось ворчание уже значительно рассеявшейся толпы, которое становилось все громче и громче.

— Рамон так и сказал! — радостно выкрикнул кто-то. — Он говорил, что это она. Мы были правы.

— Пропустите меня, — повторила женщина.

— У нас к вам дело, госпожа. Вы никуда не пойдете и больше никого не убьете.

— Марк де Пуиг, — резко произнесла Ревекка, — я требую, чтобы вы меня пропустили.

Мужчина отступил в смятении оттого, что его узнали, а затем приблизил к ней лицо.

— В этом городе не будет больше ведьм. Мы уже покончили с двумя и сделаем то же с вами. — Он схватил Ревекку за плащ у подбородка своей огромной ручищей и прижал ее к стене. — Принесите мне веревку, — торжествующе крикнул он, — и мы повесим ведьму.

Но стоявшие позади него люди, которые собирались исполнить приказание, уже услышали то, чего не слышал Марк, — цокот лошадиных подков от городских ворот. Люди в конце стали поспешно разбегаться. Лошади наскочили на тех, кто имел неосторожность ступить на узкую улочку, прижимая их к стенам домов и не давая сбежать. Несколько всадников промчались мимо Ревекки в северном направлении, спустившись с крутого берега и преодолев вброд по илистому дну реку Галлиганс.

Капитан гвардии епископа быстро спешился и отвесил поклон.

— Госпожа Ревекка, — вежливо произнес он, поскольку они уже встречались прежде, — вы не пострадали?

— Нет. Просто запыхалась, очень рассержена, но рада вас видеть. — И тут к своей бесконечной досаде, она разрыдалась.

— Я провожу вас до дома, а потом мне надо будет разобраться с этим пьяным сбродом. Они уже успели натворить немало бед.

На закате в городе стало необычайно тихо. Жителям, вышедшим из домов, чтобы послушать новости или обменяться слухами, было приказано вернуться назад. Торговцы и актеры, давно научившиеся избегать представителей закона, тайком вернулись в свои палатки, как только в городе начался мятеж. Городские ворота заперли. Никто не мог пройти без разрешения.

Как только начались беспорядки, ворота, ведущие в квартал, были заперты и закрыты на засов, и привратник Яков стоял у маленького бокового входа, глядя в смотровое отверстие, чтобы успеть впустить того, кто окажется снаружи. Те, в чьи лавки и дома можно было войти через двери в воротах, заперли их и замерли в ожидании.

Гвардейцам удалось собрать около тридцати человек, свидетелей и мятежников. Городские власти и охрана епископа принимали участие в деликатном, но далеко не дружелюбном состязании за право привлечь обвиняемых к ответу, а те мрачно сидели на холодных каменных скамьях в зале под зданием суда. Гиллема умерла в Жироне, но Венгуда нашла свою смерть в Сан-Фелью, где также напали и на Ревекку. И все три женщины пострадали от одних и тех же людей.

— Я знал, что это случится, — сказал Беренгер капитану гвардии.

— Я несу ответственность за эти смерти, — удрученно ответил капитан. — Мы тоже этого ожидали, но не успели вовремя, Ваше Преосвященство. Как только нам сообщили о беспорядках, мы оседлали лошадей, чтобы перехватить толпу. — Он покачал головой. — На месте царило сильное смятение, и в самом начале нас направили не в ту сторону.

— Думаю, толпа все время меняла направление, — заметил епископ.

— Верно. Всякий раз, когда видела подходящую жертву. Нам удалось припереть бунтовщиков к стенке лишь после того, как погибли две женщины.

— Но помните, что вы схватили зачинщиков и помешали свершиться по крайней мере одному злому делу, а может, и нескольким благодаря своему быстрому вмешательству. Это большая удача.

Капитан покачал головой.

— Вы слишком меня переоцениваете. Когда мы прибыли на место, толпа уже начала успокаиваться сама по себе. Поэтому госпожа Ревекка жива. Она резко говорила с ними, и вместо того чтобы убить ее на месте, этот негодяй Марк де Пуиг вступил в пререкания. Она смелая женщина. Но с ней был ребенок, а это может превратить женщину в львицу.

— Что ж, пусть будет по-вашему. Госпожа Ревекка спаслась, мятеж закончился сам собой, а ваши люди ничего не сделали.

— Нам все же удалось окружить зачинщиков. И вы правы, за это мы заслуживаем небольшой похвалы, Ваше Преосвященство. Что будет с ярмаркой? — быстро спросил капитан, не дав епископу ответить.

— Я уже говорил с членами совета. Думаю, мы сошлись во мнениях. Закрытие ярмарки принесет немалые убытки честным торговцам, которые ради нее специально приехали сюда, а также местным жителям, ждавшим возможности поторговать с приезжими. В городе и епархии может вспыхнуть недовольство. Мы не можем открыть ярмарку, пока не начнется суд над задержанными, но если все будет тихо, можно будет приступить к торговле за час до полудня. Совет согласен, — добавил епископ, не оставляя у капитана ни малейшего сомнения в том, кто выиграл спор о подведомственности. — Если мы закроем ярмарку сегодня вечером и вновь откроем завтра утром, этого будет достаточно, чтобы произвести впечатление на большинство жителей и заставить их понять, что произошло дурное дело.

Вскоре после этого совет, ведавший делами квартала, собрался в доме Бонаструха Бонафета.

— От епископа только что прибыл посыльный с новостями, — сказал Махир Равайя, входя в комнату со сложенной и запечатанной бумагой в руках. Он без промедления сломал печать, разгладил бумагу и начал читать. — Городской совет встретился с епископом. В городе введен комендантский час, и зачинщики мятежа были схвачены.

— Откуда это могут знать советники, если только сами не были там, когда начались беспорядки? — скривив рот, спросил Видал Беллшом. — Уверен, они хотят сказать, что надеются на то, что зачинщики будут пойманы.

— Ты слишком пессимистично настроен, Видал, — заметил Исаак. — Будем надеяться, что уверенность членов совета небезосновательна. В письме указаны масштабы причиненного вреда? Пока мне доложили, что никто не пострадал, или, возможно, жертвами стали десять человек или шесть женщин.

— Посмотрим, — ответил Махир, переворачивая страницу. — Были убиты две женщины. Проститутка Гиллема убита ударом камня, брошенного молодым человеком по имени Бернат, которому предъявили обвинение. Венгуду, жену Томаса де Косты, пятеро мужчин столкнули со ступеней в Сан-Фелью. Вам нужны их имена?

— Пока нет, верно? — спросил Видал.

— Конечно нет. Письмо может посмотреть любой. А также Мария Ревекка, жена писца Николая Маллоля, — Махир запнулся, а потом продолжал быстро читать, — подверглась нападению Марка де Пуига, но сумела продержаться до прибытия гвардии. Она не пострадала.

В комнате воцарилась тишина. Все обратили взоры на Исаака. Бонаструх налил стакан вина и подал врачу.

— Лучше знать точно, что именно случилось, — сказал он. — Спасибо. Что еще в письме, Махир? Нам надо знать, чего ожидать в ближайшие день-два. Нужно решить, что предпринять.

Махир снова взял бумагу.

— Совет и епископ пришли к мнению, что ярмарку можно открыть только после окончания суда над зачинщиками, который состоится завтра утром. Ворота откроются завтра, как обычно. И больше в письме ничего нового нет, кроме списка погибших, который я уже зачитал.

— Когда мы откроем ворота? — осведомился Видал.

Исаак отодвинул стакан с вином, к которому не прикоснулся.

— Я предлагаю не открывать ворот, пока суд не завершится и люди не услышат о приговоре. Если беспорядки начнутся снова, это произойдет именно тогда. Если же все люди не станут роптать, то, по всей видимости, все позади.

— А дома, в которых вход из города? — спросил Аструх дес Местре.

— Я бы также посоветовал жильцам держать двери на запоре.

— Возможно, я осторожнее других, — заметил Бонаструх. — Я согласен, что мы не должны покидать домов до вынесения приговора, а потом выходить с большой осторожностью. Если днем в городе будет тихо, пекари могут открыть внешние ворота, чтобы продавать хлеб, а те, у кого неотложное дело, пусть выходят через боковой вход, где будет начеку привратник, чтобы запереть ворота при малейшем признаке опасности. Предлагаю продержаться таким образом до утра среды. К счастью, на этой недели нет оживленной торговли.

— Согласен, — сказал Махир Равайя.

— Я тоже, — хором произнесли сидевшие за столом шестнадцать членов совета.

Река была еще окутана густым туманом, а в утреннем воздухе чувствовалась прохладная сырость, когда начался суд. После допроса всех свидетелей и тщательной записи их показаний обвинение было предъявлено пяти гражданам. В это прохладное серое утро после бессонной ночи и скудного завтрака их торопливо ввели в здание суда, где они предстали перед тремя судьями во всем их великолепии под руководством Франциска Адробера, человека с острым умом и пугающим видом. Оставшихся задержанных завели в маленькую комнатушку, где они ожидали своей очереди как свидетели. Несмотря на ранний час, небольшой зал суда был переполнен.

Нашлось пять свидетелей, уверявших, что не имели отношения к беспорядкам, но слышали сплетни, задевшие пьяного каменщика.

— Да, мой господин, — сказала женщина, которая одобрительными криками приветствовала толпу накануне, а теперь была воплощением добродетельной хозяйки дома, — все были очень огорчены, потому что инфант Йохан…

— Свидетельница понимает, что в этих слухах нет ни капли правды? — свирепо перебил Франциск Адробер. — И что подобные сплетни представляют большую угрозу для гражданского мира?

— Да, мой господин, — ответила женщина, и впервые на ее лице появилось испуганное выражение. — А потом каменщик сказал, что ведьм надо повесить. Он вышел на улицу, и все бросились искать ведьм. Он некоторое время следовал за ними, но был слишком пьян и потому вернулся в таверну.

— Где были вы? — спросил судья, ведущий допрос.

— Я тоже вернулась. Люди начали бросать камни, поэтому я вернулась.

— А кто первый сказал, что Гиллема ведьма? — поинтересовался судья.

— Ну… — женщина испуганно огляделась, — я не уверена.

— Госпожа, вчера вечером вы под присягой назвали его имя, — заметил Франциск Адробер. — Ваши показания при мне. Если вы не желаете попасть в тюрьму за…

— Это был Пере Вивес.

— Благодарю. Кто наш следующий свидетель? — спросил он, поворачиваясь к ведущему допрос судье.

— Некая Микела, господин, — шепнул помощник. — Подруга и товарка погибшей женщины.

У Микелы не было смелого взгляда подруги, и по одежде и поведению она больше походила не на уличную женщину, а на измученную служанку. Как оказалось, ею она и была.

— Нет, господа, — испуганно произнесла Микела, — я всего лишь служанка. Я подметаю комнаты и иногда готовлю для…

— Конечно, — перебил Адробер столь мягко, что те, кто не знал его, удивленно подняли глаза, — мы понимаем. Вы не общались с посетителям.

— Я всего лишь их впускала.

А главный судья продолжал тем же тоном:

— Вы были близкой подругой Гиллемы?

— Да, ваша светлость, — ответила женщина, испуганно глядя на Адробера. — Мы из одной деревни. Она была добра ко мне, добрее, чем другие.

— Понимаю. А кто-нибудь из стоящих здесь мужчин посещал Гиллему? — спросил судья, кивая на задержанных.

— Да, вот этот. Его зовут Пере. Он посещал ее много раз. На прошлой неделе он отказался ей платить, а когда она начала жаловаться, ударил ее ногой и кулаком, и нам пришлось звать Йохана, — он тоже у нас работает, — и он выкинул Пере на улицу. Два дня спустя Пере вернулся, мы не хотели его пускать, а он сказал, что отомстит Гиллеме, чтобы она поняла, что нельзя с ним так обращаться. — Женщина перевела дух, и ее щеки стали пунцовыми.

— Очень хорошо, дитя мое, — промолвил величественный судья. — Это были его слова?

— Да, мой господин. Я запомнила, потому что очень испугалась. Другие тоже слышали. Можете их спросить.

— Спасибо, вы можете идти. Кто следующий?

Затем суд перешел к печальной истории Венгуды и Томаса. Суд услышал о ее двух ужасных проступках в глазах мужа: о том, что она была бесплодна и что забрала к себе ребенка своей умершей сестры вынудив мужа понести большие траты. А потом Томас утверждал, что Венгуда по ночам летала по дому и околдовала его, сделав бессильным. Люди зашумели.

— Полагаю, у нас есть свидетель, который может прояснить это утверждение, — произнес судья Адробер. — Я прав?

У женщины, стоявшей перед судейским столом, вид был такой, словно она не новичок в зале суда. Она смело и отчетливо назвала свое имя, глядя судьям в глаза. На вопросы отвечала прямо, как человек, чья совесть чиста.

— Вы сообщите суду, что вам известно о Томасе де Коста?

— Он несколько раз посещал меня, ваша светлость. По причине, свойственной моему ремеслу. И я могу подтвердить, что он действительно был бессилен. Другие девушки, к которым он ходил, согласятся со мной.

— Когда это было?

— Он пришел в тот год, когда случился голод, ваша светлость. И продолжал приходить после.

— Это было десять лет назад.

— Верно, ваша светлость. Так и есть. Всем известно, что он женился на этой несчастной женщине только после Черной Смерти. Неудивительно, что у нее не было детей.

По залу пронесся сдавленный нервный смех.

— Значит, она околдовала меня раньше. До того, как мы поженились, — возразил Томас.

Помощник что-то шепнул судьям.

— Когда ей было десять лет, и она жила на расстоянии двух дней пути от вас, в монастыре? — спросил судья.

Судьи ненадолго удалились и вернулись, чтобы огласить приговор. Марка де Пуига сочли виновным в смерти Венгуды, Берната, чье имя и местонахождение еще предстояло установить, — в смерти Гиллемы. Их приговорили к повешению. Каменщика приговорили к штрафу в пять су. Томас де Коста и Пере Вивес были оштрафованы на пятнадцать су за подстрекательство к мятежу, и им ужасно повезло, что они избежали повешения.

В целом, если не считать четырех обвиняемых, все признали решение суда справедливым. Марка никто не любил, Берната никто не знал, а у оставшихся троих денег, видимо, было больше, чем они говорили. Неизвестно, что подумал Бернат, потому что у стен Жироны он больше не появлялся.

Глава четырнадцатая

К утру вторника в городе воцарилась тягостная тишина. В доме Исаака не пели даже птицы в клетке, и раздавался лишь тихий голос Юсуфа, читающего урок. Он звучал, как приводящее в исступление, неумолчное жужжание насекомых в жаркий день, которое коробило напряженный слух, пытавшийся уловить признаки опасности. Рахиль бродила из комнаты в комнату в поисках занятий, чтобы хоть как-то отвлечься. С тех пор как до нее дошли первые слухи о погибших во время мятежа женщинах, она решилась смириться со своим заточением в квартале и даже во всем соглашалась с отцом с поистине дочерним покорством. Однако эта решимость не могла помочь ей легче пережить новый день.

Рахиль взяла иголку и давно заброшенное вышивание, сделала длинный, неровный стежок и отложила работу в сторону. Она была слишком рассеяна и принялась размышлять, чем бы действительно заняться. Ощутив укол совести, Рахиль вспомнила о том, что просил ее прочесть отец. Когда она услышала, как ушел наставник Саломо, она тут же поспешила в библиотеку и взяла две толстые книги по медицине: том Исаака Израэли и Арнольда из Виллановы «Зеркало медицины». Рахиль решила посвятить весь день изучению болезней или веществ, от которых могли пострадать трое недавно умерших юношей.

Во дворе Исаак остановил жену, торопливо шедшую из кладовки к лестнице, озабоченную неотложными домашними делами, которые нужно выполнить, что бы ни происходило за воротам.

— Юдифь, любовь моя, я должен с тобой поговорить. Там, где Рахиль нас не услышит.

— Она у очага в библиотеке. Когда солнце пригреет двор, она конечно же вынесет свои книги сюда.

— Это не займет много времени. Идем в кабинет.

Юдифь села у стола, глядя на мужа, который вышагивал по комнате, беря со стола различные предметы и бережно ставя их обратно.

— Исаак, о чем ты так боишься мне сказать? — спросила она, больше не в силах выносить молчание.

— Я не боюсь, — ответил Исаак, с улыбкой поворачиваясь к жене. — Я всего лишь собираюсь с мыслями. Прошлым вечером я рассказал тебе о двух несчастных женщинах, погибших во время беспорядков. Я не сказал, просто не мог в тот момент говорить об этом даже с тобой, что была еще и третья женщина, на которую накинулась толпа этих глупцов и пьяниц. Вместо того чтобы бежать, как пытались сделать другие, она смело обратилась к толпе, требуя, чтобы ее оставили в покое. Должно быть, людей изумило ее спокойствие, поскольку они отступили и какое-то время колебались. К счастью для молодой женщины, в эту минуту появились стражники и спасли ее. Она была испугана, но не пострадала, — Исаак замолчал и снова принялся расхаживать по кабинету.

— Почему ты мне это рассказываешь? — шепотом спросила Юдифь.

— Она была с ребенком, двухлетним мальчиком. Они напали на нее, когда она возвращалась домой. Она думала, что толпа уже прошла мимо. Кое-что я узнал на встрече вчера вечером, а остальное из сообщения епископа.

— Почему епископ послал сообщение тебе, Исаак? — спросила Юдифь дрожащим от страха голосом.

— Потому что той молодой женщиной была Ревекка, Юдифь. Ты понимаешь? Женщина, которая так храбро противостояла бунтовщикам, была Ревекка. Наша старшая дочь. И она была с нашим внуком. Когда появились стражники, толпа уже искала веревку, чтобы повесить ее.

Юдифь разразилась горькими, душераздирающими рыданиями.

Неясный ропот за стенами квартала был первым признаком того, что суд закончился и жизнь в городе входит в свое обычное русло. Мосе осторожно раскрыл дверь, увидел идущих по своим делам мирных людей и выставил за дверь корзины. Скоро торговля пошла опять так же бойко, как прежде, потому что даже во времена мятежей и казней человеку нужен хлеб и он ожидает найти его у булочника.

Одна за другой осторожно открывали свои двери таверны. Жонглеры, музыканты и даже гадатели выбрались из своих палаток в город, куда постепенно вернулось праздничное настроение. К началу вечера ярмарка была в полном разгаре.

Юсуф провел весь день, терзаясь сомнениями. В глубине душе он был уверен, что если он вечером пойдет к Мариете, это станет самой большой ошибкой всей его юной жизни. Но его будет ждать Хасан, уверенный, что он придет и поможет ему совершить последний рывок к свободе. Наконец Юсуф пробрался в библиотеку и, взяв перо и бумагу, написал своим красивым почерком, но чуть дрожащей рукой короткую записку Рахили, объясняя, куда и зачем пошел. Мгновение подумал, что с ней делать, и наконец положил ее на свою кровать.

Затем, не испытывая особой радости от предстоящего, нашел хозяина и попросил разрешения поужинать пораньше и покинуть квартал на пару часов. Чтобы помочь другу.

— Кажется, тебе не хочется этого делать, Юсуф. Это твой друг Хасан?

— Да, господин. Сегодня вечером ему предстоит выполнить трудное дело, и, не спросив вашего разрешения, я по глупости обещал ему помочь.

— Тогда тебе надо идти. Обещание должно быть выполнено.

— Да, господин.

— Но будь осторожен на вечерних улицах. Настроение у гуляк может снова неожиданно измениться в худшую сторону.

— Да, господин, я буду очень осторожен.

— Это все, о чем я прошу.

Когда Юсуф выскользнул через маленькие ворота в город, он словно попал в иной мир. На улицах горели факелы и раздавались крики торговцев с корзинами жареного мяса, печеных орехов и разных других сладких и аппетитных блюд. На обоих берегах реки музыканты, казалось, устроили поединок не на жизнь, а на смерть, пытаясь заглушить друг друга. Девушки вливались в толпу и ускользали от бдительного ока матери или тетушки, чтобы присоединиться к танцующим на мощеных улицах. В этой веселой сутолоке Юсуф незаметно пробрался в Сан-Фелью вдоль дороги у реки, а затем подошел к задним воротам заведения Мариеты. Они были не заперты — щеколда отодвинута. Юсуф осторожно распахнул их. Петли оказались так же бесшумны, как вода в безветренный день: кто-то недавно успел предусмотрительно их смазать.

В углу двора в тусклом свете дверного проема темнел силуэт.

— Где ты был? — прошептал голос Хасана. — Я думал, ты не придешь.

— Я был нужен хозяину, — шепнул в ответ Юсуф. — И на улицах очень много народу. Где костюм, который я должен надеть?

— Он на мне, глупец! — рявкнул Хасан. — Разве не видишь?

— Не очень хорошо из-за света у тебя за спиной. Мы можем войти?

— Надо вести себя тихо. — Хасан схватил Юсуфа за руку и втащил за дверь. Он почти прикрыл ее, а затем отодвинул занавеску слева. За ней стояли многочисленные корзины, кувшины для вина, лежали подушки и курильницы. — Стой здесь, — приказал Хасан, втолкнув Юсуфа в дальний угол, а сам исчез за занавеской.

Казалось, его не было несколько часов. В отдалении Юсуф слышал приглушенные голоса, громкий мужской смех, которому вторили тонкие женские взвизгивания. Затем по вымощенному плиткой полу зазвучали поспешные, твердые шаги.

— Где этот проклятый мальчишка? — произнес женский голос в двух шагах от Юсуфа. Он забился в угол, пытаясь слиться с тенями.

Рука на мгновение отдернула занавеску, а затем отпустила. Шаги затихли в отдалении, и Юсуф с облегчением перевел дух.

Через ткань он увидел приближающийся мерцающий свет и снова отпрянул. Занавеска снова отдернулась, и в маленькую кладовку зашел Хасан со свечой из топленого жира в руке. Юсуф зажал себе рот рукой, чтобы не рассмеяться.

— Что это на тебе?

— Костюм. Надевай его, да только поосторожнее, потому что он стоил уйму денег, и если ты его порвешь, они тотчас же заметят. — Хасан сунул свечу в грязный подсвечник и поставил его на деревянный комод. — Когда я стану слишком большим для этого костюма, мой хозяин меня все равно продаст, потому что дешевле купить маленького мальчика, чем костюм большего размера. Именно это случилось с мальчиком, который был до меня. Поэтому мне нужно бежать, понимаешь?

Юсуф понимающе хмыкнул и принялся разглядывать костюм, который ему предстояло надеть. Головной убор больше походил на шляпу, чем на чалму. Он был огромный, стеганый и весь сверкал золотом или чем-то вроде этого. Внизу была пришита полумаска желто-алого цвета. Мальчик был облачен в красную тунику с пришитыми к ней всевозможными медными украшениями. Штаны были шафранно-желтого цвета и с боков расшиты змеящимися алыми узорами. От этого вид у мальчика был такой, словно его схватили огромные щупальца какого-то невиданного чудовища. На ногах красовались алые тапочки в медных украшениях.

Однако для Хасана было минутным делом сбросить все это великолепие и надеть повседневную рубашку. Он протянул штаны Юсуфу.

— Быстрее! Снимай рубашку и штаны и оставь их в углу. Надевай костюм.

С лихорадочной торопливостью Юсуф облачился в причудливый наряд.

— Вполне сносно, — заметил Хасан, беря в руки свечу и глядя на друга. После осмотра он опять поставил свечу и обвязал вокруг пояса Юсуфа желтый шнур. — Вот так-то лучше.

— Что я должен делать?

— Все запасы хранятся здесь. Я вытащил почти все, чтобы они были под рукой для церемоний. Раскалил жаровни, но остальное придется делать тебе. Я расскажу, что у нас обычно происходит. — И Хасан шепотом поспешно принялся перечислять свои обязанности.

Снова раздался голос женщины, которая раньше чуть не обнаружила Юсуфа.

— Али! Поторопись! Нам пора начинать.

— Мы должны идти. Она меня ищет.

— Почему она зовет тебя Али?

— Они все так делают. Всех мальчиков-мусульман называют Али. Говорят, это имя в спешке легче вспомнить. Ненавижу их. — Хасан оставил на комоде горящую свечу, схватил сверток, припрятанный за кувшином для вина, и вытолкнул Юсуфа в коридор. — Идем со мной.

— А почему не по этой лестнице? — спросил Юсуф, указывая на спиральную лестницу, ведущую от ниши, где находилась кладовка.

— Нас поймают, — коротко бросил Хасан. Он потащил Юсуфа по длинному проходу, идущему по всему дому. Алые шлепанцы были слишком велики мальчику и хлопали по каменному полу: оба шумно добежали до конца коридора, где начиналась другая лестница.

— Наверх, — прошептал Хасан. — Когда поднимешься, увидишь дверь с занавеской. Она ведет в комнату для церемоний. Все, что тебе нужно, там. Держись в тени, голову не поднимай. Они не любят, когда на них смотрят.

«Кто эти они», — подумал Юсуф, пока мчался по лестнице к входу-арке, закрытой грубой коричневой тканью.

Перед его глазами предстала широкая занавеска, образующая четвертую стену наверху и превращающая пространство в маленькую комнату. Прежде всего надо было выяснить, как отсюда можно быстро сбежать в случае беды. Юсуф бесшумно повернулся и немного отодвинул занавеску. Зал был пуст. Сейчас он находился на уровне улицы, как и фасад, потому что подобно большинству домов в городе и на окраинах, этот был построен на склоне холма. Длинный коридор, заставленный различными скамьями, стульями и маленькими столиками и освещенный свечами в настенных канделябрах, тянулся от входной двери слева до другой лестницы справа. Пока Юсуф все с интересом разглядывал, дверь по другую сторону коридора внезапно открылась, и он быстро отпрянул назад. Юсуф перевел дух и скользнул в комнату с дверью-аркой, где должны были состояться церемонии.

Перед глазами Юсуфа открылось совсем не то, что он ожидал увидеть. Он попал в просторную и темную комнату. Вход находился в задней стене. Единственный свет исходил от четырех свечей на ближней стене, где собирались участники. Комната оказалась длинной с куполообразным потолком, который поддерживали две большие колонны, разделявшие ее на две почти равные части. На темном ковре лежали шесть больших, плотно набитых подушек. Перед каждой стояла жаровня с пылающими углями. Другая жаровня находилась в дальнем конце странного круга, нарисованного на полу. Юсуф тихо приблизился к стене. Его ноздри заполнил удушливый, терпкий дым от жаровен.

Круг размером примерно в три шага был нарисован чем-то черным. Внутри располагался большой треугольник, а в нем пятиконечная звезда.

Вокруг лучей звезды были изображены разнообразные символы, частью из астрологии, частью из более сокровенных областей знания, а кое-какие были порождены богатым воображением Хасана. Позади круга на расстоянии примерно в три шага друг от друга стояли два больших канделябра с семью рожками, в которые были воткнуты массивные свечи, только начавшие оплавляться.

Четыре подушки были заняты мужчинами различного возраста, и Юсуфу показалось, что все они находятся в разной степени подпития. Было ясно, что они пришли с ярмарки, где отчаянно кутили, и намеревались продолжать гулянку, пока будут стоять на ногах. Один из них повернулся к соседу и что-то шепнул ему на ухо. Тот захохотал и дружески ткнул мужчину под ребра, после чего шатаясь поднялся.

— Клянусь святыми, ты прав, друг. Мы пришли сюда не для того, чтобы сидеть на подушках, — громко выкрикнул он. — Давайте начнем.

И остальные трое вторили ему.

— Еще вина, — крикнул один. — Мы умираем от жажды.

— И от одиночества, — добавил другой, обнимая соседа с такой силой, что у того затрещали кости.

В эту минуту через дверь у передней стены в комнату вошли еще двое мужчин и неуверенно огляделись. Юсуф перевел дух и решил, что пора действовать. Он поклонился, чуть не уронив на пол головной убор, и провел их к оставшимся двум подушкам.

— Это все для нас? — спросил один.

— А мы думали, что будем сидеть на прелестных теплых коленках, — добавил другой. Остальные расхохотались.

Юсуф не собирался говорить, что бы ни случилось. Его голос был совсем не похож на голос Хасана. Одно слово, и его тотчас же разоблачат. Он скрестил руки и снова поклонился как можно ниже, проворно удержав ускользавший головной убор.

— Мы можем подождать пять минут, — со смехом произнес один из мужчин, а вновь прибывшие уселись на подушки. Стоящий попытался последовать их примеру, споткнулся и растянулся на подушке к восторгу остальных.

— Что это такое? — спросил один из новеньких, указывая на круг на полу. Юсуф сложил руки, поднес их к губам, призывая молчать, и помчался в конец комнаты.

Хасан объяснил ему, что первой обязанностью было зажечь свечи. Как только прибудет маг, он должен положить перед каждой жаровней ложку смеси из глиняного сосуда.

Юсуф не видел никакого глиняного сосуда. Возможно, он остался в кладовке, и ему нужно бежать за ним. Он ходил взад и вперед в поисках сосуда, испытывая отчаяние, пока наконец в самом темном углу в задней части комнаты, где уже успел дважды проверить, не обнаружил приземистый тускло-коричневый содуд. Рядом лежали оловянная ложка и тонкая восковая свеча. Юсуф поспешно взял свечу, зажег ее от пламени ближайшей свечи на стене и направился назад, пытаясь сохранять достоинство.

Он зажег первую свечу, и мужчины на подушках зашумели, после чего начали отпускать грубые шуточки, которые Юсуфу отнюдь не казались забавными. Он чувствовал, как его щеки загорелись под маской, а руки так сильно дрожали, что он едва сумел зажечь последние несколько свечей.

Закончив и вернувшись на свое место в углу комнаты, Юсуф понял, для чего это все было нужно. Пространство между свечами образовало ярко освещенную сцену, а остальная комната оставалась во мраке.

Должно быть, зажженные свечи были сигналом. В комнате появилась высокая худая фигура в длинной, узкой тунике черного цвета, расшитой по подолу многочисленными символами, подобными тем, что были изображены на полу. На голове у вошедшего была черная остроконечная шляпа, а на талии золотой пояс. Он встал у внешнего края круга и, сосредоточив все внимание на пустом пространстве внутри, принялся нараспев произносить что-то низким голосом.

— Что такое? — крикнул один из присутствующих.

— Я не буду за него платить, — проворчал другой. — Я думал, у них есть девочки.

— Есть, — заметил третий, — особенно одна, которая стоит того, чтобы ее подождали, приятель.

Маг бросил взгляд на буйных посетителей и умоляюще развел руки.

— Защити нас, Всемогущий, — громко произнес он, — от духов, которые витают над нами.

Из рукава он вытащил какое-то вещество и посыпал им жаровню.

— И от духов над нами. — Еще вещества. — И вокруг нас и под нами, — выкрикнул маг высоким голосом.

Над жаровней поднялась тонкая струйка едкого дыма.

Маг снова запустил пальцы в рукав и бросил пригоршню какого-то вещества на угли.

— Нечистый корень мандрагоры, обладающий великой силой, и волшебная чемерица, и всю пищу демонов даю вам. Духи, придите! — выкрикнул он и воздел руки.

Это был знак Юсуфу. Он поднял сосуд, сунул в него ложку и щедро посыпал содержимым пылающие угли каждой жаровни. Дым стал гуще, и мужчины закашлялись, утирая слезы и бормоча проклятия. Юсуф бросил последнюю ложку на шестую жаровню и поспешил в конец комнаты, чтобы не наглотаться дыма.

Из зала за стеной раздался бой барабана, отбивающего нежный настойчивый ритм. У Юсуфа закружилась голова, и он забыл о словах Хасана. «Делай все быстро, не вдыхай дым и не клади слишком много». Он позабыл о всех трех наставлениях. Свежий воздух, мелькнула мысль. Именно это ему было сейчас нужно. Юсуф откинул занавеску, прикрывавшую заднюю дверь, и в страхе отскочил назад. Перед ним стоял мужчина, чье скорченное тело и покрытое шрамами лицо могли бы вызвать ужас у кого угодно.

Он схватил Юсуфа за руку и втолкнул в комнату.

— Где Ромеа? — прошипел он.

Юсуф пожал плечами.

— Дурак! — Мужчина поднял было руку, чтобы схватить Юсуфа за ухо, но тут же опустил ее. — Нет времени, — пробормотал он. — Приступай к работе. — И он снова исчез.

Маг снова воздел руки к потолку. Барабанный бой, затихший на мгновение, возобновился с новой силой. Юсуф схватил сосуд и поспешил на негнущихся ногах к жаровням. На этот раз в каждую он положил чуть меньше половины ложки, стараясь не вдыхать дым. Но когда дошел до шестой жаровни, то с ужасом осознал, что использовал все вещество.

Следующим в списке было вино. Юсуф даст им вина. Нет, это все заметят, если вместо трав, он сунет каждому в руки по стакану с вином. И когда барабан смолк, а маг снова воздел костлявые руки, Юсуф вскочил, сунул ложку в пустой сосуд и сделал вид, что высыпал траву на горящие угли.

— Что с тобой такое? — рявкнул вернувшийся в комнату человек со шрамами. Он крепко схватил Юсуфа за руку и встряхнул. — Ты бегаешь, как взбесившаяся кошка. Тебе ведь известно, где Ромеа? Если ты помог ей сбежать, — продолжал он, еще раз больно тряхнув Юсуфа, — я сдеру у тебя со спины твою мавританскую шкуру. Не стой столбом, дурак, неси вино. Скоро выйдут девушки.

Дрожащей рукой Юсуф разлил приправленное специями вино в шесть стаканов, стоявших рядом с кувшином. Он разнес стаканы сидящим, беря по два за раз и стараясь не расплескать. Подав последний стакан, он ринулся к двери.

— Не выйдет! — Человек со шрамом стоял в дверях и снова поймал Юсуфа за руку. — Ты останешься и заберешь стаканы. Тебе не удастся выбраться и предупредить ее. Или спасти свою шкуру. Я буду за занавеской, — добавил он и вышел.

Снова забил барабан. Монотонный голос мага стал громче, превратившись в подобие визгливой мольбы или угрозы, он принялся размахивать руками над жаровней у ног, и Юсуф, заранее предупрежденный, крепко зажмурился.

Но даже сквозь закрытые веки он почувствовал вспыхнувшее пламя. Когда он снова открыл глаза, занавеска на двери была откинута в сторону. Три босоногие девушки в прозрачных нарядах, едва прикрывавших обнаженные тела, вбежали в круг, появившиеся следом трое других опустились на колени позади. Все подняли руки, словно заклиная мага, и оставались в таком положении, пока ослепленные глаза посетителей смогли их увидеть. После яркой вспышки и до появления полуобнаженных танцовщиц все, кто находился в комнате, сохраняли благоговейное молчание.

Три девушки в круге начали раскачиваться в такт барабану, начав какой-то сложный и соблазнительный танец. Потом одна из них оступилась под громкий смех мужчин, и иллюзия была в мгновение ока разрушена. Танцовщицы в ужасе переглядывались, а одна из стоящих на коленях девушек запела слабым, печальным голосом.

— Прелестных духов, которых я вызвал, нельзя выманить из круга без золота, серебра или других монет, — громко произнес маг. И захмелевшие мужчины неловко, с добродушным смехом потянулись за кошельками и положили на пол несколько монет.

В комнату опять пробрался человек со шрамами и больно ухватил Юсуфа за руку.

— Собери деньги, — прошептал он, — да побыстрее.

Он толкнул мальчика вперед. Юсуф понял, что, возможно, это его единственный шанс. Вместо того чтобы собирать монеты, он бросился ко входу в комнату и выбежал из передней двери, надеясь добраться до лестницы.

Путь ему преградила девочка лет двенадцати-тринадцати в прозрачном наряде.

— Куда ты? — спросила она по-арабски.

— На улицу, — машинально ответил Юсуф на своем родном языке.

Девочка повернулась и уставилась на него.

— Ты не Хасан. Кто ты?

Юсуф испуганно огляделся по сторонам.

— Никто. Просто друг. Он попросил меня занять его место сегодня вечером. Но если я задержусь…

— Иди сюда, — шепнула девочка и втащила его в угол за занавеску. Они оказались в маленькой комнатке, где было полно одежды. — Здесь мы переодеваемся. Луп только что заходил, его не будет какое-то время. Где Хасан?

— На улице, — ответил Юсуф тоже шепотом. — Сбежал. Он хотел…

— Ему повезло, — пробормотала девочка, жестом останавливая Юсуфа. — Надеюсь, он туда доберется.

— Кто ты?

— Ромеа. Я должна играть на флейте, но один из этих, — злобно произнесла она, — пытался схватить меня, наступил на флейту, и теперь она сломана. Где-то здесь есть другая.

— Тебя не могут звать Ромеа. Это христианское имя.

— Сейчас у меня нет времени спорить. Луп вернется через минуту. Давай сюда свою чалму и маску. Где твоя одежда?

— Внизу в маленькой. комнате, там, где кувшины для вина, — ответил Юсуф, снимая ненавистный наряд.

— Там Мариета. Тебе не добраться. Выйдешь через парадную дверь.

— Но как же моя одежда! — ужаснулся Юсуф.

— Я принесу тебе ее завтра в десять. На ступенях Сан-Фелью. Жди меня там, а теперь торопись. — Девочка за руку потащила его из комнатки обратно к двери, из которой Юсуф вышел.

Когда они приблизились, изнутри показалась рука и отдернула занавеску. Ромеа втолкнула Юсуфа в арку на другой стороне зала и последовала за ним. Впереди была узкая витая лестница, ведущая на следующий этаж.

— Подожди, пока все стихнет, — шепнула девочка, — а потом беги! — Она повернулась и грациозной, дерзкой походкой направилась в коридор.

Юсуф добежал до первого поворота и прислушался.

— Где ты была? — послышался резкий голос.

— А ты как думаешь? Один из этих типов попытался получить бесплатный образец и сломал мою флейту. Али пошел посмотреть, нет ли в моей спальне запасной. Я как раз собиралась поискать в комнате для переодевания. Скажи Марии, чтобы снова начала петь.

И тут жалобные звуки деревянной флейты заполнили коридор и поплыли по лестнице. Юсуф пригнулся и выглянул за угол. В коридоре никого не было, кроме Ромеа, стоявшей перед занавешенной дверью, ведущей в комнату. Она отвела от флейты руку и повелительным жестом велела ему уходить. Юсуф помахал в ответ и, стремглав, помчался в ночь в своем ало-золотом наряде.

Глава пятнадцатая

Юсуф добрался до ворот дома весь запыхавшийся, испытывающий дурноту и ужасное смущение. На улицах путь ему то и дело преграждали пьяные болваны и грубые, дерзкие женщины, провожая его громкими взрывами смеха и непристойными намеками. Теперь ему хотелось только забраться в постель, и, несмотря на поздний час, он вытащил Ибрахима из каморки, чтобы тот его впустил. Юсуф сжал зубы и постучал, затем дернул за колокольчик. Через мгновение он увидел шагавшего по двору Ибрахима.

— Прости, что так поздно, — пробормотал он, глядя в землю.

— Поздно? — удивился Ибрахим. Он приоткрыл ворота и отнес замечание Юсуфа к тому богатому миру вопросов без ответа, которые каждый день появлялись в его жизни.

Юсуф пожелал ему спокойной ночи и помчался через двор к своей комнате, недоумевая, что делать со своим одеянием. Не может же он разгуливать в алом наряде с медными побрякушками, пока Ромеа не принесет ему рубашку и штаны. Если, конечно, принесет. И ему нельзя идти в Сан-Фелью в одной рубашке. Возможно, у мальчика в кухне есть что-нибудь, но Юсуф знал, что единственной одеждой паренька была та, что на нем. Может, у Ибрахима есть старая туника, и он ее ему одолжит. Юсуф остановился перед дверью, раздумывая, стоит ли ему еще раз тревожить слугу.

Потом он сообразил, что что-то не так. В кабинете хозяина горел свет. Он очень редко засиживался допоздна, и Юсуф никогда не видел, чтобы его господин зажигал свечу или лампу, если только в комнате не было других людей.

Дверь открылась, и со свечой в руке появилась Рахиль.

— Вернулся, — сказала она, поднимая свечу, и тут же засмеялась. — Что это на тебе? Вот так помощь другу. Ты ходил на ярмарку в этом костюме? Не надо было лгать, Юсуф.

— Нашла, Рахиль?

Сейчас Юсуфу меньше всего хотелось слышать голос хозяина со ступеней лестницы.

— Да, папа. Сейчас принесу. И тут Юсуф в маскарадном костюме. Если бы ты его видел! — Рахиль схватила Юсуфа за руку, ту самую руку, что уже была в синяках от цепкой хватки человека со шрамом, и потащила через двор вверх по лестнице, словно охотник редкую добычу. Она втолкнула его в теплую, уютную гостиную, залитую светом от пламени очага и множества свечей. — Вот он. Весь в алом и золотом по случаю праздника!

— Простите, что так задержался, — еле слышно произнес Юсуф.

— Задержался? Тебя не было не больше часа, правда, дорогая?

— Верно, — согласилась Юдифь, в ужасе разглядывая мальчика. — Так и есть.

— Часа? — На лице Юсуфа отразилось удивление. — Мне показалось, что я провел там полночи.

— Зато успел потерять свою одежду, — заметила Юдифь. — Где она? И откуда у тебя этот костюм?

Юсуф неловко переминался с ноги на ногу, внезапно ощутив тяжесть во всем теле и непреодолимую сонливость.

— Трудно объяснить, — начал он.

— Попробуй, — ответила Юдифь.

— Да, госпожа, — покорно согласился мальчик. — Я помогал другу. Это его костюм. Сегодня вечером мне пришлось занять его место, а одежду мне вернут завтра утром в десять часов на ступенях Сан-Фелью. Господин, я видел мага и его слугу, а также церемонии, которые они устраивают.

— Гиллема де Монпелье? — тут же спросил Исаак.

— Я не знаю его имени. Хасан называл его магом. Или хозяином.

— Где проходили эти церемонии? Нет, — Исаак поднял руку, — я хочу, чтобы ты рассказал мне все по порядку, но не сейчас. Тебе не холодно?

— Холодно, — вмешалась Юдифь, — на нем эта тонкая дурацкая рубаха, и он весь дрожит. Садись у огня, а я пойду поищу тебе одежду. Рахиль, помоги мне. Возьми свечу. — И мать с дочерью вышли из комнаты, оставив Исаака наедине с учеником.

— Ты был у Мариеты в Сан-Фелью? — спросил Исаак. — В публичном доме?

— Да, господин, — с несчастным видом ответил Юсуф, — но не…

— Я об этом не спрашивал. Твой друг Хасан слуга Мариеты?

— Нет, господин. Там живет его хозяин. Хасан на побегушках у Мариеты и помогает в кухне. Когда его господин проводит церемонии, Хасан приносит разные предметы и поддерживает огонь в жаровнях.

— Расскажи мне про эти церемонии. Побыстрее, пока не вернулась твоя госпожа.

Запинаясь, еле ворочая языком от усталости и смущения, Юсуф начал рассказывать о событиях — вечера. Исаак не вскрикивал от ужаса и не укорял его, поэтому под конец мальчик успокоился.

— Говоришь, он сыпал на огонь корень мандрагоры и чемерицу? — недоверчиво переспросил Исаак.

— Нет, господин. Он это только говорил. Я думаю, он использовал обычные кухонные травы. Хасан собирал их, чтобы произвести впечатление на посетителей. Не знаю, как пахнут эти мандрагора и чемерица, но от жаровни исходил запах полыни.

Исаак несколько раз прерывал его рассказ, заставляя возвращаться назад и более подробно описать некоторые предметы и события, особенно круг и нарисованные в нем и рядом с ним фигуры.

— На сегодня хватит. Это были не настоящие церемонии. Совершенно ясно, что это очередная уловка, чтобы собрать побольше денег. Однако все это очень интересно. Завтра мы вместе сходим за одеждой. Я бы хотел поговорить с этой Ромеа. Кажется, она смелая девочка. Думаю, нам придется взять с собой Рахиль, чтобы она не испугалась. — В это время на лестнице послышались быстрые шаги. — Идет твоя хозяйка с одеждой. Оденься потеплее и иди отдыхать.

— Сначала он поест горячего супа, — возразила Юдифь.

Дом Мариеты в квартале Сан-Фелью ожил не первым в то утро, когда праздновали день святого Нарцисса, но некоторые из его обитателей поднялись намного раньше, чем предполагал Хасан. Господин Гиллем де Монпелье стонал на своей кровати, страдая от жестокого похмелья, но его слуга был как всегда трезв и проницателен. Луп поставил перед магом чашку с черной подозрительной жидкостью.

— Выпейте, — приказал он. — У нас неприятности. Ваш ум, несмотря на всю его слабость, может понадобится. — Он покинул комнату и без стука вошел в опочивальню хозяйки. — Мальчишка сбежал.

— Какой еще мальчишка? — спросила Мариета, плохо соображавшая спросонья. — Куда сбежал? — Она заморгала и уселась на кровати. — Али? Когда?

— Он самый. Девчонка на кухне не видела его со вчерашнего вечера.

— От слуг никакого толку, — презрительно заметила Мариета. — Они не заметят, даже если в дом войдет коза. Спроси Ромеа. Она знает, где Али.

— Я спрашивал, — ответил Луп, бережно потирая шрам на лице. — Она ответила, что ничего не знает, повернулась на другой бок и продолжала спать.

— Что ты от меня хочешь? — раздраженно спросила Мариета. — Он был твоим рабом. За своими я слежу сама.

— Эта девчонка Ромеа помогла ему сбежать. Уверен. А теперь лежит на кровати и смеется над нами. — Луп в бешенстве потряс спинку кровати. — Вчера происходило нечто очень странное. Я никогда не видел, чтобы Али так себя вел. Бегал туда-сюда, как взбесившаяся кошка. Обычно приходится пинками заставлять его пройти в другой конец комнаты.

Луп замолчал, еще раз тряхнул кровать и решительно произнес:

— Она была в этом замешана. Пора от нее избавиться.

— Избавиться? Эта маленькая мерзавка стоила мне целое состояние. Кроме того, посетителям она нравится, и когда я заставлю ее работать, она вернет мне потраченные деньги.

— Она может нас погубить, Мариета, и если мы погибнем, ты пойдешь ко дну вместе с нами.

Когда к Мариете наконец вернулся ее бойцовский нрав, она с яростью уставилась в изуродованное шрамами лицо Лупа.

— Ты не имеешь права так со мной говорить. Твой хозяин и я прекрасно понимаем…

— Один из недостатков моего хозяина — вежливость. Он не в состоянии говорить жестокую правду в глаза даме. Это моя обязанность. — Луп шагнул к изголовью кровати и склонился над Мариетой, его побелевший шрам резко выделялся на жестоком изувеченном лице.

Мариета невольно отпрянула.

— Избавься от нее, — тихо повторил он, — или это сделаю я. Можешь продать ее сегодня: Санчо все еще на ярмарке, но завтра уходит на юг, или я задушу ее и брошу в реку. В первом случае ты получишь хоть какие-то деньги, во втором — останешься ни с чем.

— Но она стоит вдвое дороже тех денег, что заплатит мне вор Санчо, — в ужасе произнесла Мариета.

— Ты сегодня же продашь ее Санчо, и она покинет Каталонию, или ты будешь об этом жалеть весь остаток твоей жалкой жизни.

Спустя некоторое время врач поднялся по ступенькам на площадь Сан-Фелью и остановился в тени церкви. — Подождем здесь.

— Почему, папа? — спросила Рахиль.

— В праздничный день не стоит находиться у церкви. Особенно если там полно народу. Не самое лучшее место для встречи, Юсуф. Ты об этом не подумал?

— Ромеа сама назначила место и время, а потом сразу убежала, — хмурясь, ответил Юсуф. — Но вокруг никого нет.

— Я не слышу никаких звуков в церкви, — заметил Исаак. — Возможно, службы нет. Ты видишь девочку?

— Нет, господин. Возможно, она прячется за углом.

— Не стоило приводить тебя сюда утром, Рахиль, — сказал ей отец. — Я подумал, что девушка побоится говорить с нами, и надеялся, что твое присутствие ее успокоит. Пообещай мне, что при малейших признаках опасности, если к нам приблизятся более двух или трех человек, ты исчезнешь как можно незаметнее.

— Да, папа.

— У меня была веская причина, чтобы взять тебя с собой, учитывая возможную опасность.

Притихшая Рахиль ждала у балюстрады, глядя на ветхие домишки, теснившиеся у реки и думая, как могли там жить люди. Отец легко коснулся ее руки.

— Кажется, я слышу шаги.

Рахиль повернула голову и увидела, что Юсуф ведет похожую на бродяжку девушку в платье, которое ей явно велико. В руках она сжимала что-то завернутое в шаль.

— Господин, — сказал Юсуф, — это Ромеа. Она принесла мою одежду. Ромеа, это мой господин Исаак, врач, и его дочь, госпожа Рахиль. Они хотят с тобой поговорить. Тебе не надо их бояться.

Ромеа бросилась на колени.

— Господин Исаак, умоляю, помогите мне!

— Встань! — испуганно воскликнула Рахиль. — Не надо падать перед нами на колени, да еще на булыжную мостовую. — Она протянула руку и помогла девушке подняться.

— Успокойся, дитя мое, — попросил Исаак. — И моя дочь права: ты не должна стоять передо мной на коленях, — мягко добавил он. — Чем же я могу тебе помочь?

Девушка поднялась на ноги с грациозностью танцовщицы.

— Я должна купить себе свободу, — твердо произнесла она. — Я не пытаюсь сбежать. Моя хозяйка дурная женщина, но она купила меня по закону, и я ей заплачу. Деньги у меня с собой. А также вся одежда и вещи, мои и Юсуфа.

— Если у тебя есть деньги, чтобы купить свободу, дитя мое, — произнес Исаак, — то зачем тебе нужна моя помощь?

— Она меня не отпустит, — ответила Ромеа. — Я знаю.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

— Такое прежде уже бывало. Если я дам ей деньги, она их возьмет, а потом закует меня в цепи и продаст как бунтовщицу. Прошлой зимой она поступила так с другой девушкой, которая была даже моложе меня и тоже скопила деньги благодаря подаркам посетителей.

— Понимаю. Но это обязательно нужно сделать сегодня?

— Да, господин Исаак. Боюсь, завтра будет слишком поздно. Сегодня она в ярости. Хасан сбежал, и все так расшумелись, словно он стоил целую кучу золота. Она подозревает, что это я помогла Хасану бежать, и я знаю, что она собирается меня продать, пока не закончилась ярмарка. Если это произойдет, я больше никогда не обрету свободу. Никогда, — с отчаянием произнесла Ромеа.

— Что ты от нас хочешь? — спросил врач.

— Дайте мне время уйти отсюда, потому что рядом заведение моей хозяйки, а потом отдайте ей мои деньги и скажите, что я ушла.

— И к чему это приведет?

— Я вас не понимаю, господин Исаак.

— Твоя хозяйка может сказать мне, что эти деньги составляют лишь малую часть твоей цены, и обвинит меня в том, что я тебя украл. Потом, полагаю, она позовет стражников и объявит тебя сбежавшей рабыней. Разве ты не подумала, что все окажется не так просто?

— Я не могу туда вернуться, — упрямо повторила Ромеа. — Чтобы меня били, а потом продали. Я убегу.

— И тебя притащат обратно в цепях.

Ромеа потупила взор.

— Я не вынесу этого позора. Лучше сброшусь со стены, чем вернусь туда, — тихо произнесла она.

Рахиль не удержалась и посмотрела на юг, где возвышалась высоченная городская стена, а затем вновь перевела взгляд на хрупкую девочку. Она поежилась и плотнее натянула на плечи плащ.

— Что ты будешь делать, если оставишь свою хозяйку? Что ты умеешь делать?

— Я умею петь, танцевать и играть на флейте. Я знаю, что смогу честно зарабатывать на жизнь.

— Правда? — спросил Исаак. — Мне бы не хотелось помочь тебе обрести свободу, а потом узнать, что ты умерла с голоду или кое-что похуже, потому что не сумела честно заработать себе на жизнь.

Ромеа беспокойно огляделась по сторонам, но вокруг по-прежнему никого не было.

— Есть один человек, не такой мудрый и ученый, как вы, но добрый и щедрый. У него труппа музыкантов. Весной он услышал, как я играю у Мариеты, и сказал мне, что им нужна девочка, которая умеет играть на флейте и петь. Они вернулись на ярмарку. Этот господин нашел меня и повторил свое предложение. Я верю, что он честный человек. По крайней мере честнее моей хозяйки. Он дал мне еще денег, чтобы хватило для выкупа, — прошептала она.

— Возможно, — согласился Исаак. Он отвернулся, так что лучи солнца упали на его лицо, и некоторое время храцил молчание. В городе было тихо, вдалеке раздавались музыка и смех, мычание коров и крики ослов с ярмарки. Наконец Исаак повернулся к Ромеа. — Может быть, есть один выход, Ромеа. Но это ведь не твое имя, — внезапно добавил он.

— Нет, господин Исаак. Когда Мариета меня купила, она стала называть меня Ромеа и велела говорить, что я христианка. Потому что есть законы, запрещающие держать мусульманских девушек в заведении, которое посещают христиане. Я рада, что она сменила мне имя, потому что мать назвала меня в честь очень добродетельной женщины, и мне было бы стыдно, если бы меня так звали в этом месте.

— Как же тебя зовут на самом деле? — спросил Юсуф.

— Зейнаб, — прошептала девушка.

— Зейнаб? Так зовут мою сестру. Не думал, что снова услышу это имя. Когда ты станешь свободной, то тебя снова будут называть Зейнаб.

— Что ж, наверное, так и будет, — заметил Исаак. — Но мы не можем стоять здесь целый день. Ромеа должна вернуться к Мариете, прежде чем ее хватятся. И пусть заберет с собой одежду Юсуфа.

— Вернуться туда?

— Да, — твердо ответил Исаак. — Если у тебя хватит смелости вернуться, я обещаю, что на закате дня ты будешь свободна. Мне надо кое-что выяснить, но если все пройдет удачно, ты присоединишься к труппе музыкантов. В обмен ты должна поведать мне все, что тебе известно о Мариете. И побыстрее.

Оставив Юсуфа и Рахиль на лестнице, Исаак с Ромеа перешли в тень крутых церковных ступеней и довольно долго о чем-то шепотом беседовали. Наконец Ромеа вернулась и протянула Юсуфу сверток с одеждой. Из своего свертка она извлекла маленький полотняный мешочек с монетами.

— Вот деньги, которые я скопила, господин Исаак. Мариета сказала, что именно столько будет стоить моя свобода.

Исаак взял мешочек и пальцами ощупал монеты.

— Хорошо.

— Думаете, этого хватит? — с беспокойством спросила девочка. — Потому что у меня больше нет ни гроша.

Исаак подбросил тонкий мешочек на ладони и улыбнулся.

— Уверен, что хватит. Возможно, здесь даже больше, чем ей нужно, и если так, я сегодня вечером верну тебе оставшееся. А теперь возвращайся к своей хозяйке и никому ничего не говори. Это приказ.

— Да, господин Исаак, — прошептала Ромеа и побежала вверх по лестнице.

— Думаешь, тебе удастся выкупить ее у этой женщины? — спросила Рахиль.

— Уверен в этом, — ответил ей отец. — Как и большинству людей, мне понятен язык жадности. А теперь идем. Раз уж мы в Сан-Фелью, давай заглянем к твоей сестре и ее мужу, проведаем их.

— К Ревекке? Папа, это же замечательно! Но мама… — Рахиль погрустнела.

— Думаю, мама изменит свое мнение в отношении твоей сестры, — произнес Исаак.

— Мама? Вряд ли. Но если ты отведешь меня к ним, обещаю, что ничего ей не скажу. — Рахиль взяла отца под руку и повела вниз по лестнице. — Папа, давай поспешим. Мне так хочется снова их увидеть, ее и малыша.

Когда они подошли к дверям дома Ревекки, Рахиль оробела. Три года она мечтала об этой встрече. Иногда она представляла себя в объятиях старшей сестры, когда чувствовала себя одинокой и непонятой, иногда в мыслях гневно отчитывала Ревекку за то, что она покинула ее, когда была так нужна. Но теперь, когда их встреча должна была вот-вот состояться, Рахиль чувствовала лишь смятение.

Она услышала, как открывается дверь, услышала знакомый голос:

— Папа! Я так рада тебя видеть. И Юсуфа. Как вы? Карлес нарисовал лошадку и хочет вам показать.

Слезы навернулись Рахили на глаза, и она шагнула вперед из-за спины отца.

— Здравствуй, Ревекка, — робко произнесла она и затем бросилась сестре на шею, крепко сжимая ее в объятиях.

— Ну-ну, — произнес Исаак. — Если вы собираетесь плакать, то давайте войдем в дом. Иначе соседи подумают, что произошла страшная трагедия и весь день будут пытаться выведать, в чем дело.

Крепко обняв младшую сестру за плечи, Ревекка провела ее в узкую прихожую своего скромного дома, а за ними следовали Исаак и Юсуф. Когда дверь закрылась, Ревекка опять позвала:

— Карлес! Иди посмотри, кто пришел.

Из комнаты выбежал белокурый мальчик лет трех с темными живыми глазами и бросился к дедушке. Потом он повернулся к Юсуфу и с силой потащил его за руку в гостиную, где был увлечен какой-то сложной игрой. В этот момент его взгляд упал на незнакомую высокую даму, стоявшую рядом с матерью, и он внезапно смутился.

— Ревекка, — благоговейно прошептала Рахиль, — это твой малыш? Мой племянник? Он такой красивый.

Ревекка взяла сына за руку и подвела к Рахили.

— Карлес, это твоя тетя Рахиль.

Племянник и тетя серьезно посмотрели друг на друга. У них были очень похожие глаза.

— Папа, это изумительно, — произнесла Ревекка.

— Что, милая?

— Люди говорят, что Карлес очень похож на меня, но это неправда. Он вылитая Рахиль. Но присаживайтесь же. Я так рада вас всех видеть.

Когда гости уселись, Исаак повернулся к старшей дочери.

— Я рад, что привел Рахиль повидаться с тобой, но мне стыдно признать, что причиной моего визита стало отнюдь не это обстоятельство. Возможно, оно и к лучшему. Все эти события слишком запутанны.

— Папа, о чем ты говоришь? Какая еще причина может быть важнее, чем встреча с Рахилью? Мама больна? Что-то случилось?

— Все в порядке, — ответила Рахиль. — Мама сильная и неутомимая, как всегда.

— Боже! Боюсь, что после моего поступка, она подозревает вас в самом ужасном всякий раз, что вы выходите из дома. Прости, Рахиль.

— Я закрываю лицо более тщательно, чем ты когда-то, — со смехом ответила сестра. — А близнецы уже достаточно большие и самостоятельные, чтобы почти все время занимать мамины мысли.

— Когда я видела их в последний раз, они были совсем маленькими, — задумчиво произнесла Ревекка. — Не старше Карлеса.

— Старше на целых два года, — уточнил Исаак. — Ты спрашивала, почему мы пришли. Позволь рассказать, прежде чем вы начнете предаваться семейным воспоминаниям. Я пришел спросить, когда ты ожидаешь домой Николая.

— Николая? — Ревекка изумленно посмотрела на отца. Неужели он привел Рахиль, только чтобы справиться о Николае? Ни один другой человек в городе не устроил бы встречу сестер после трехлетней разлуки, объяснив это событие столь будничной причиной. Бесконечная способность отца удивлять поражала и восхищала Ревекку.

— Скоро, папа, — ответила она. — В кухне для него готовится тушеная говядина.

— Превосходно, поскольку нам предстоит обсудить очень деликатное дело. Мне нужна его помощь. Если он свободен.

— Думаю, да. Утром он пошел к соседям, но ты можешь сам его спросить, потому что это его шаги на улице.

— У тебя папин слух, — заметила Рахиль. — Ты различаешь людей по шагам.

Дверь отворилась и снова захлопнулась.

— Так всегда было, — сказала Ревекка. — Я думала, все это умеют. Николай, у нас папа и моя сестра Рахиль, и после обеда им понадобится твоя помощь.

Вскоре после обеда по улице над рекой шагал высокий человек в черной тунике в сопровождении серьезного мальчика. Рахиль была вновь лишена общества сестры и племянника и водворена за крепко запертые ворота дома. Отец задержался, чтобы перекусить, затем безо всяких объяснений взял Юсуфа и покинул квартал. И вот теперь мальчик шел по улице с зятем своего хозяина. Они остановились у ярко окрашенной двери. Николай что-то шепнул на ухо Юсуфу.

Именно через эту дверь мальчик поспешно убегал вчера вечером. Юсуфу потребовалось все мужество и сила воли, чтобы вновь постучать в нее, хотя Исаак и Николай уверяли, что никто не узнает в нем прежнего мавританского раба в маске и костюме. Эти слабые заверения не могли поколебать его убежденности, добытой благодаря мучительному опыту во время долгих скитаний, что закон сурово карает того, кто помогает бежать рабу. Услышав шаги за дверью, Юсуф спрятался за спину своего спутника.

Дверь открыла заспанная кухарка и быстро оглядела незваных гостей.

— Хозяйка сейчас не принимает господ, — сказала она. — Сегодня праздник. Возвращайтесь в пять. — В коридоре у нее за спиной раздался грохот и разгневанный мужской голос. Служанка поморщилась и приготовилась запереть дверь.

— Я пришел не для развлечений, — холодно сказал Николай, придерживая дверь рукой, чтобы ее не захлопнули ему в лицо. — Мне надо обсудить с твоей госпожой деловой вопрос. Я хочу видеть ее прямо сейчас.

— Она не говорила, что ждет мужчину по делу, — быстро ответила кухарка. После удара из дома донеслась брань. Служанка изо всех сил напирала на дверь, но силы были неравны.

— Может, и так, — согласился Николай. — Однако это не меняет сути: я пришел к ней по делу, которое может принести ей значительную выгоду, и если ты меня не впустишь, она очень рассердится.

Это была куда более веская причина, чем грубая сила незнакомца. О способности Мариеты гневаться ходили легенды. Кухарка отпустила дверь и уставилась на высокого мужчину. Он походил больше на служащего или юриста, нежели на обычного посетителя, а ей велели выпроваживать именно посетителей. Служанка неловко переминалась с ноги на ногу. Оказавшись перед сложным выбором: потревожить хозяйку или лишить ее возможной выгоды, она из двух зол выбрала меньшее. Открыла дверь пошире и жестом приказала Николаю и Юсуфу войти.

Кухарка провела их в гостиную, обставленную удобной мебелью. В очаге слабо горел огонь. Эта комната напоминала больше жилище честного купца, а не гостиную в публичном доме, и здесь не было ничего похожего на причудливые фантазии прошлого вечера.

Прошло немало времени, прежде чем госпожа Мариета соблаговолила выйти к гостям. Наконец она появилась в скромном наряде, но с хитрым блеском в глазах. Николай и Юсуф встали.

— Какие такие у вас дела, что вы потревожили мой покой? — спросила она. — Я работаю допоздна и должна вставать рано, чтобы приготовиться к дневному труду. Не желаю, чтобы меня беспокоили в обед. Особенно в день благословенного святого Нарцисса. — От пронзительного крика и удара за дверью Мариета нахмурилась, и от ее благочестивого вида не осталось и следа.

— Выгодное дело, госпожа Мариета, — коротко пояснил Николай.

— Что же это такое?

— Полагаю, у вас в доме есть девочка-рабыня. Худенькое, маленькое создание, совсем ребенок, которая немного умеет петь и играть на флейте.

— У нас в доме несколько девушек. Большинство из них свободны и работают у меня по собственному желанию.

— Они меня не интересуют. Эту девочку зовут Ромеа. Мне сказали, она бунтовщица, — добавил Николай, небрежно махнув рукой. — Совершенно неуправляемая и не приносящая вам выгоды.

— Ромеа, — задумчиво протянула Мариета. — Не стоит ее недооценивать. Верно, она девчонка с характером, но в этом заведении наличие характера только поднимает ее цену.

— Но, госпожа, вы же понимаете, что характер одно дело, а мятеж — совсем другое. Конечно, я всего лишь повторяю чужие слова, но уверен, что мои источники верны. — Николай выглянул в окно, словно ему хотелось поскорее отправиться по другому поручению.

Мариета уселась на маленький резной стул, как будто приготовившись весь день провести в бесплодных переговорах.

— И откуда у вас такой интерес к Ромеа? Зачем вам девчонка, которую, по вашим же словам, можно укротить только плеткой?

На ее лице появилось неприятное выжидающее выражение. Юсуф вздрогнул.

— Я не питаю к ней ни малейшего интереса, — ответил Николай, отходя от окна. Он заметил выражение на лице Мариеты. — Я всего лишь посредник. Мне совершенно все равно, что будет с девчонкой. Но человек, интересы которого я представляю, полагает, что может кое-что из нее сделать и поэтому намерен ее купить. Он покидает город на закате, поэтому сделку необходимо совершить незамедлительно.

— Меня это не интересует. Я собираюсь хорошо на ней заработать. Зачем мне ее продавать?

— Действительно, зачем? Но утром вы уже предлагали ее торговцу Санчо. Мне сказали, что он не согласился с вашей ценой за слишком дикую девчонку, от которой никому нет пользы.

— Чушь! Вас ввели в заблуждение. Я не говорила с Санчо с лета, когда он последний раз был в городе.

— Ну же, госпожа Мариета. Ваша скромность меня изумляет. Думаете, о вас так мало знают в городе? Несколько человек видели вас утром на ярмарке, когда вы торговались с Санчо.

— А что если я просто хотела знать, сколько может стоить девчонка? Ведь хочется же знать цену своей собственности. К примеру, сколько бы дал ваш хозяин за такую девочку, как Ромеа? Очень красивую, молодую и шуструю, которая умеет танцевать, играть на флейте и прекрасно поет?

— За дикую и непокорную девчонку, даже если бы она пела как ангел, он дал бы вам две серебряные монеты, — ответил Николай, назвав сумму, которая, по словам Ромеа, была определена Мариетой как ее цена.

— Смешно! Зачем же она ему, если он считает ей такой бесполезной?

— Он время от времени покупает лошадей, которых никто не сумел объездить, и ломает их волю. То же он делает и с рабами. Он терпелив и безжалостен. Ему это доставляет удовольствие и приносит большую выгоду, когда приходит время продажи.

Щеки Мариеты порозовели, и на мгновение Николаю стало не по себе. Он был мягким человеком, его мать была доброй и любящей женщиной. Мысль о том, что женщина, пусть даже такая, как Мариета, может радоваться тому, что Ромеа окажется в руках подобного хозяина, даже вымышленного, наполнила его сердце ужасом.

— Я не расстанусь с таким сокровищем меньше чем за десять золотых мараведи, — наконец произнесла она. — Она мне очень дорога.

— Мы говорим о костлявом ребенке, которого никогда не воспитывали, — холодно ответил Николай, — а не о любимой наложнице эмира.

Разговор продолжался долго, пока наконец Николай не отсчитал горку монет, значительно более тяжелую, чем та, что была завязана в платке Ромеа, и положил их на стол. Мариета протянула руку к деньгам.

Николай успел перехватить ее.

— Сначала я хочу увидеть девочку, — сказал он, не отпуская руки Мариеты.

Николай хорошо помнил слова тестя. «Эта женщина вполне способна выдать нам какую-нибудь тщедушную кухарку, — предупреждал он. — Поэтому Юсуф пойдет с тобой. Девочку видели только он и Рахиль. А ей я не могу позволить пойти в этот дом».

— Вы недоверчивы, — заметила Мариета.

— Возможно. Сначала посмотрим девочку.

Мариета злобно взглянула на него и вышла из комнаты.

— Юсуф, когда девочка войдет, если это окажется та, которую велел мне выкупить тесть, сохраняй молчание. Если же это не она, скажи что-нибудь, ну, что угодно.

Не успел мальчик ответить, как дверь снова отворилась, и вошла Мариета, подталкивая перед собой закутанную женщину.

— Сними накидку, — приказал Николай.

Мариета стянула головной убор, и все увидели мрачную молодую девушку, нескладную танцовщицу, которая оступилась во время церемонии.

— Становится прохладно, — небрежно заметил Юсуф и подошел к огню.

— Возможно, эта девушка тоже для продажи, — сказал Николай, забирая со стола монеты, — но она не Ромеа. Моего господина интересует лишь Ромеа. — Он принялся позвякивать монетами. — Мой хозяин слышал кое-какие любопытные вещи о вашем заведении, которые будут очень интересны стражам порядка. Здесь происходили события, чреватые серьезными штрафами для вас и ваших посетителей. Полагаю, что преследование законом плохо отразится на ваших делах. Желаете, чтобы я предоставил вам список того, что известно моему господину?

— Я не ребенок, чтобы меня можно было испугать угрозами, — ответила Мариета. — Иди, Катерина, помоги на кухне. У тебя это получается лучше, чем танцы. — Катерина злобно взглянула на всех присутствующих и вышла.

Наконец шум и крики прекратились, и в доме воцарилась гнетущая тишина.

Николай подождал, пока закроется дверь.

— Мой хозяин ничего не прощает, — заметил он. — И по какой-то неизвестной мне причине он желает купить именно Ромеа. Когда я расскажу, как вы попытались его обмануть, думаю, он очень рассердится. И у него есть могущественные друзья в епархии. — Он замолчал, чтобы дать Мариете возможность подумать. — Предлагаю вам привести Ромеа и взять эту и без того щедрую сумму, которую он желает заплатить, прежде чем я буду вынужден вернуться и объяснить ему, почему не привел с собой девочку.

Мариета подошла к окну и выглянула на улицу. Пожав плечами, она вышла из комнаты и почти тут же вернулась, ведя за собой спотыкающуюся Ромеа. Руки девочки были связаны, лицо в синяках, платье порвано, волосы рассыпаны по плечам.

— Если она ему так нужна, пусть получает.

Ромеа подняла глаза и увидела незнакомца с суровым лицом и холодными глазами. Он посмотрел на нее и помолчал. Через мгновение он передал Мариете монеты и схватил девочку за руку, словно боясь, что она убежит.

— Мой хозяин потребовал заключения подобающего договора о покупке, чтобы вы не попытались опять свалять дурака. Я его уже приготовил. Вам останется лишь написать свое имя или поставить отметку. Мальчишка, держи ее, и если тебе дорога твоя шкура, не дай ей сбежать. — Николай толкнул Ромеа к Юсуфу.

Она чуть не упала, потом выпрямилась и в первый раз увидела мальчика, стоявшего в тени за очагом. Девочка перевела дух и разрыдалась слезами радости.

— Можешь плакать, никудышная корова. Я тебя предупреждала, что если не станешь вести себя хорошо, я продам тебя тому, кто научит тебя уму-разуму, — злобно сказала Мариета. Она подошла к маленькому столику, на котором стояла чернильница с гусиным пером. — Я могу написать свое имя. Отметки мне не нужны.

— Сначала я должен вписать сюда сумму, — заметил Николай, разгладил бумагу и аккуратно вывел нужную цифру.

— Простите, что расплакалась. Я подумала, что вы от Санчо, — сказала Ромеа, как только они благополучно вышли из дома, и Юсуф развязал ей руки. — Я очень испугалась, пока не увидела с вами Юсуфа.

— Тебя били, — заметил Николай.

— Да, — просто ответила девочка. — Мариета поймала меня, когда я несла костюм и свою одежду. Она решила, что я помогла Хасану бежать, и хочу уйти сама. Она избила меня и заперла в комнате. Сказала, что сегодня продаст меня Санчо.

— Похоже на правду, — заметил Николай. — Она не хотела продавать тебя нам.

— Но она взяла деньги?

— Да, — и еще большую часть денег моего тестя, подумал Николай. — Осталось несколько монет. Мой тесть велел мне вернуть их тебе.

— Он очень добр, — ответила Ромеа, — что ввязался во все эти хлопоты из-за рабыни.

— Конечно, формально, ты сейчас принадлежишь ему. Его имя стоит на этой бумаге.

Ромеа остановилась.

— Значит, я не свободна? — в отчаянии спросила она, после чего села на грубую булыжную мостовую и закрыла руками израненное лицо.

— Прошу тебя. — Николай сел рядом и взял девочку за руку. — Не плачь. Я не это хотел сказать. Ты свободна. Господин Исаак велел мне приготовить твою вольную: она у меня дома.

Ромеа подняла заплаканное лицо.

— Это правда?

— Да. И не забудь всегда держать бумагу при себе, поскольку это единственное доказательство того, что ты теперь свободный человек. Если ты ее потеряешь, тебе придется вернуться в Жирону и получить от меня другую. Понимаешь?

— Да, господин, — прошептала Ромеа.

— А теперь идем с нами. Моя жена найдет тебе какую-нибудь одежду и перевяжет раны. Она — искусная целитетельница.

Глава шестнадцатая

— А теперь я должен вернуться к хозяину, — сказал Юсуф по-арабски, когда они дошли до дома Маллолей. — Поверь мне, Зейнаб, сестренка, дочь моего хозяина прекрасно исцеляет раны. Ее муж сказал правду. И она очень добрая, как отец.

Николай перешел улицу, чтобы переброситься парой слов с любопытным соседом, и дети остались одни.

— Спасибо, Юсуф, что сделал меня хозяйкой моей судьбы, — серьезным голосом произнесла Зейнаб. — Не знаю, почему ты и твой хозяин согласились мне помочь, за исключением того что у меня хватило смелости попросить. Вы спасли мне жизнь.

— Когда я впервые тебя увидел, то подумал о своей сестре и о том, что отдал бы все человеку, который бы ее спас, если бы она попала в рабство.

— Она в Гранаде?

— Да. И она очень похожа на тебя, Зейнаб. Моя маленькая сестренка.

— Твоя сестра не может быть такой, как я, Юсуф.

— Почему? Она лишь немного выше тебя. Когда я последний раз ее видел, она была почти одного со мной роста. Я старше ее всего на год. Думаю, теперь ты сможешь вернуться к своей семье…

— Юсуф! — воскликнула Зейнаб. — Ты ничего не знаешь про таких девочек, как я. По твоим словам видно, из какой ты семьи. Я не похожа на твою сестру. Мой отец не был ни богатым, ни ученым, ни могущественным, но даже если и так, никто об этом не знал. Он мог бы быть пастухом, моряком или походить на твоего отца. Неужели ты не понимаешь?

Юсуф растерянно смотрел на нее.

— Моя мать не знала, кто он. У меня нет семьи.

— Но я встречал много уличных женщин, Зейнаб, и ты на них вовсе не похожа.

— Моя мать не была рождена для позора. Но она жила в приграничной деревне, и ее семью убили при набеге. Мою мать продали. Такое случалось со многими девушками. Когда я родилась, она выкрала меня и отдала в семью порядочных людей. То есть, — рассудительно добавила Зейнаб, — относительно порядочных. В меру честных и уважаемых. Она посылала им все деньги, что могла собрать, на мое содержание, и они вырастили меня. Сводный брат научил меня играть на флейте, а танцевать я научилась сама. Но, наверное, мама умерла, потому что деньги перестали поступать. Я долго еще жила у этих людей, но потом настали тяжелые времена, и они сказали, что не могут кормить лишний рот, и продали меня.

— Как же они могли? — сочувственно спросил Юсуф, прекрасно зная, как легко это делается.

Зейнаб пожала плечами и поморщилась от боли.

— Моему первому хозяину нужна была девочка, чтобы помогать на кухне, и это было не слишком плохо, но я стала старше, и моя хозяйка начала ревновать и продала меня Санчо, который, в свою очередь, продал меня Мариете.

— Довольно, Юсуф, — перебил Николай. — Пусть Зейнаб войдет в дом и отдохнет. Она побледнела от боли.

За обедом в доме торговца шерстью Понса Мане царило тягостное настроение. Его прекрасная и обычно кроткая жена, с большим трудом справляясь с горем, подавала на стол самые аппетитные блюда — приправленное специями копченое мясо с оливками, осенними фруктами и маринованными овощами, баранью ногу и тушеного зайца, но каждое из этих блюд убирали со стола почти нетронутым. Старший сын Мане, Хайме и его жена Франческа были не менее печальны, чем родители.

— Тяжело, когда нет сил оплакивать любимого брата, потому что твоя душа полна страха, — заметил Хайме, отодвигая тарелку.

— Страха? — переспросил отец, глядя на пепельное лицо жены, которая наконец перестала притворяться, будто наслаждается едой.

— Хайме, прошу, не говори об этом! Пожалуйста! — воскликнула Франческа.

— Да, — повторил он, ласково кивнув жене, — страха. Сегодня утром я видел на южном крыльце собора Ромеу, столяра, и он спросил, верны ли слухи, которые ходят о нас. И я уже не в первый раз слышу об этом.

— Что еще за слухи? — резко спросила мать.

— Что я умру следующим, как Лоренс. И что все мы, папа, на грани разорения. Он предложил нам помочь. Что происходит? Если это правда, ты не должен держать меня в неведении.

— Это бред, — с горечью ответил Понс, — который могут нести только городские бездельники.

— Думаю, я не уступаю другим в смелости, — продолжал Хайме, его лицо было исхудавшим и бледным. — Но нелегко смириться с тем, что придется умереть таким молодым и так страшно, как мой бедный брат. Оставить родителей в нужде, а Франческу одну с ребенком, которого никогда не увижу.

— Бедность — ничто, — подхватил разговор Понс, чтобы избежать серьезной темы. — Когда я был мальчиком, наша кладовка почти всегда была пуста, хотя отец много работал, но времена были суровые, и я боюсь, ему не хватало деловой смекалки. Голод можно вынести. Потом мой брат попытался разбогатеть, но у него не хватало терпения для тяжелой работы и предусмотрительных вложений. Только когда я женился…

— Твой брат, — произнесла Хоана Мане, прерывая рассказ мужа, — был ленивым и бесчестным человеком, который думал, что сможет разбогатеть, обманывая покупателей и поставщиков. — Хоана была младшей дочерью честного и преуспевающего торговца рыбой. Скромное приданое, которое она принесла мужу, — бережливость и деловая смекалка, унаследованные от отца, — были одной из причин их теперешнего процветания.

— Возможно, это правда, любимая, — печально произнес Понс, — но он умер молодым.

— Как он умер? — дрожащим от страха голосом спросила Франческа.

— От лихорадки. После того как покинул королевство. Говорят, это была жестокая смерть. Очень жестокая. Он заплатил за свои ошибки.

— Это нам пришлось платить за его ошибки, — возразила Хоана. — А также его несчастной вдове и детям, которых он бросил, когда его преследовали представители закона. Он разрушил все дела, оставил семью без гроша, как тебе прекрасно известно, муж. Что бы ни случилось завтра, Господь и святые были милостивы к нам, Хайме. Твоему отцу удалось выплатить долги дяди, вернуть его покупателей и превратись захудалое дело в процветающее. Я каждый день молюсь, чтобы этот злодей, который хочет нас погубить, погиб сам и вечно горел в аду, — с горечью добавила она.

— Хоана! — воскликнул муж. — Ты не должна…

— Я должна выговориться, иначе захлебнусь от ярости. Хайме, я потеряла сына, который был мне так же дорог, как ты или твой отец. Не понимаю, как в мире, где погибло столько хороших людей, такой человек может жить и процветать.

— Мы не знаем, процветает ли он, мама, — заметил Хайме. — Возможно, он просто слабый человек, а его угрозы пусты.

— Он угрожал Лоренсу смертью. Это была пустая угроза?

— Если папа расскажет нам, что же все-таки происходит, мы поможем ему бороться, — беспомощно произнес Хайме.

— Любимая, может, вам с Франческой лучше уйти, — предложил Понс, — а мы с Хайме поговорим.

— Нет, — ответила Хоана, — на кону наши жизни и жизни наших мужей. Мы останемся, верно, Франческа?

У Франчески был такой вид, словно она готова была бежать прямо сейчас, но она кивнула, и ее глаза наполнились страхом.

В этот момент в комнату вошла служанка.

— Простите, госпожа, — шепнула она, — но кто-то принес письмо для господина.

— Спасибо, Клара, — спокойно ответила Хоана. — Отдай письмо и подожди, возможно, понадобится ответ.

— Да, госпожа, — испуганно ответила девушка. Все слуги в доме слышали об угрозе, нависшей над головой их хозяина, и ожидали беды в любую минуту.

Понс сломал печать и прочел письмо, затем сложил его и передал сыну.

— Кто его принес, Клара?

— Нищий, господин. Он зашел через дверь кухни. Кухарка велела ему подождать, пока вы не прочтете письмо.

— Хорошо. Скажи кухарке, чтобы она отвела его на кухню и накормила. Там должно быть много еды. Мы почти не притронулись к превосходному обеду, который она приготовила. А теперь иди.

Как только служанка вышла, Хоана попросила:

— Прочти мне письмо.

Хайме взглянул на отца, и тот кивнул.

— Конечно, мама. «Достопочтенный…

— Только письмо, — нетерпеливо перебила мать.

— Да, мама. «До Дня Всех Святых еще есть время. Если вы и ваша семья хотите жить, заклинания необходимо произнести сегодня вечером. За час до повечерия принесите тысячу золотых мараведи в дом Мариеты в Сан-Фелью. Подойдите к двери со стороны реки. Она будет открыта. Если вы кому-нибудь об этом обмолвитесь, то сильно пожалеете». Не подписано.

Отец и сын уставились друга на друга, не говоря ни слова. Франческа откинулась на спинку стула и вытирала платком слезы, стараясь, чтобы никто не заметил. Хоана оглядела сидевших за столом:

— У нас в сундуке есть тысяча золотых мараведи?

— Это большая сумма, — заметил сын.

— Знаю. Так есть в сундуке тысяча мараведи?

— Нет, — ответил Понс. — За последние три недели прибыли три партии высококачественной английской шерсти, и мы также купили всю шерсть, имеющуюся на местном рынке. Денег нет. Конечно, у нас осталось достаточно, чтобы прожить, пока не будет продана шерсть, но тысячи золотых мараведи у нас нет.

— Значит, человек, написавший это письмо, не знает о содержимом сундука, иначе бы понимал, что ты не можешь прямо сейчас предоставить ему эту сумму.

— Верно, — кивнул Понс. — Вероятно, этот человек не из наших доверенных работников.

— И не Хайме.

— Хайме! — вскрикнула Франческа. — Как вы, его мать, можете…

— Это было бы не в первый раз, когда один из членов семьи обманул тех, кто во всем ему доверял. Я не верила, что это мог быть Хайме, но мне все равно отрадно, что моя уверенность в невиновности сына еще больше укрепилась. И поскольку золота у нас нет, мы не можем повиноваться тому, кто написал это письмо. Значит, этот выбор нам делать не придется.

— А мы не могли бы занять эти деньги, отец? — спросил Хайме.

— Могли бы, но тогда мы не переживем зиму. Проценты погубят нас, и каждый су, заработанный в течение года, придется потратить на то, чтобы отдать долг.

— Верно, — согласилась Хоана, — мы трудились, как рабы, чтобы разделаться с долгами твоего дяди. И незачем опять нам влезать в долги. Что еще можно сделать?

— Мы могли бы убежать! — дико вскрикнула Франческа. — Туда, где этот злодей нас не найдет. Я хочу, чтобы мой ребенок появился на свет и чтобы у него был отец. Неужели у нас нет денег, чтобы сегодня же вечером покинуть город?

Все заговорили наперебой, но их прервал спокойный голос Хоаны.

— Разумное предложение, но, возможно, нам удастся придумать что-нибудь получше. — Воцарилась тишина. — Если предложений больше нет, я предлагаю обратиться за помощью.

— К кому? — спросил отчаявшийся муж. — Сам епископ не сумел защитить Лоренса.

— А вы просили его? Вы сказали ему прямо, что нашему сыну, студенту его семинарии, угрожают смертью? Или вы полагали, что он будет в безопасности за стенами собора, а епископ сам догадается, что за опасность ему грозит, когда уже слишком поздно?

— Ты меня прекрасно знаешь, дорогая. Это все моя вина.

— Ты сделал то, что счел нужным, но не надо винить епископа. Он могущественный человек. Я попрошу у него не молитвы, а стражников.

— Еще я поведал обо всем врачу, хотя не сказал ему, где Лоренс. Я думал, что в семинарии он в безопасности.

— Тогда снова пошли за врачом. И если он не сумеет помочь, мы пойдем к епископу, пусть даже и в праздник. Мы не станем сидеть взаперти, рыдая и ожидая, пока кто-нибудь нас не погубит.

Под руководством отца Ревекка еще раз бережно обработала раны и порезы на теле девочки, которая после питательного, целебного бульона и успокаивающих компрессов из арники и коры ивы сумела сама одеться и рассказать обо всем, что с ней случилось.

— Похоже, пока я разговаривала с вами, господин, Мариета решила меня продать. Она мне так и сказала.

— Я и понятия не имел, что она готовит к твоему возвращению. Мне очень жаль, — сказал Исаак. — Но скоро твои синяки исчезнут, а порезы неглубокие. Все пройдет, дитя. А если бы ты не вернулась, она стала бы разыскивать тебя как сбежавшего раба, и тогда твое положение было бы безнадежным. Это было больно, но только так я мог тебя спасти.

— Свобода стоила боли, господин Исаак.

— А теперь, дитя, расскажи мне о Гиллеме и его слуге.

— Я могу сказать одно, отец Исаак, — заметил Николай, стоявший в углу тесной спальни. — Они покинули дом Мариеты. Так мне кажется.

— Почему?

— Когда мы пришли, я слышал, как мужчины отдавали какие-то приказания, хлопали двери, и в доме царил беспорядок и смятение. Голоса были грубыми. Затем наступила такая тишина, что я мог поклясться, что в целом доме никого нет.

— А ты что думаешь, девочка? — спросил Исаак. — Ты знаешь дом.

— Самый грубый голос у Лупа. И в доме действительно было очень шумно. Возможно, они ушли, но все слуги и девушки в страхе закрылись в своих комнатах. Когда Луп сердится, он бьет всех, кто попадется ему под руку, кроме Мариеты. И своего господина.

— И его господин это позволяет?

— Да. Кажется, он боится Лупа не меньше нас. Только Мариета его не боится.

— Сколько людей в доме кроме Мариеты и обоих мужчин?

— Шесть девушек и две служанки. Потом я и Хасан, или Али, как они его называли. Двое девушек тоже были рабынями. Мы должны были помогать слугам, когда у нас не было других дел.

— А теперь расскажи мне о трех погибших юношах, — попросил Исаак, и белоснежная кожа Зейнаб стала серой от страха.

Пока Ревекка перевязывала раны Зейнаб, а большинство добропорядочных жителей города и окраин все еще сидели за столами, наслаждаясь праздничным обедом, в дверь дома Мариеты постучал Санчо. Мариета откинула назад непослушные волосы и с горделивым видом подошла к парадной двери. Из каморки выползла служанка, чтобы отпереть, но Мариета прогнала ее, словно докучливую курицу, и девушка исчезла. Мариета открыла дверь ровно настолько, чтобы показать, что не боится Санчо, но в то же время не намерена приглашать его в дом.

— Ты опоздал, мне предложили лучшую цену.

— Плохо, Мариета, — ответил торговец с широкой ухмылкой, обнажившей сломанные зубы. — На этот раз ты оказалась слишком прыткой. Господин расстроится.

— Какой еще господин?

— Тот, кто просил меня забрать девчонку, отвезти далеко и избавиться от нее. Я давно его знаю. Время от времени имел с ним дело. У него жуткий нрав, и он хотел, чтобы я привел ему девчонку.

— Это Гиллем или Луп?

— Кто знает? Как бы ты его ни называла, это не его настоящее имя. — Санчо ухмыльнулся и собрался уходить. — Надеюсь, он не твой близкий друг, Мариета. Прощай.

Вечерние тени уже накрыли площадь перед собором, когда Исаак с Юсуфом и Зейнаб поднялись на холм к дворцу епископа. В старом платье Ревекки девочка-мусульманка ничем не отличалась от других жительниц города. Но под накидкой на бледном лице ярко выделялся лиловый след от удара. Ей не хотелось идти к епископу, но она все равно упорно поднималась по холму.

Беренгер сидел в маленькой приемной дворца за столом вместе с семьей Понса Мане. Перед ним лежало письмо — объект всеобщего пристального внимания. Когда епископ откинулся на спинку стула и собирался заговорить, дверь открыл Франциск Монтерран.

— В приемной требуется присутствие Вашего Преосвященства, — шепнул он.

Епископ вышел, а семья Мане вновь принялась обсуждать случившееся.

— Исаак, друг мой, вы прислали мне крайне несчастного человека, — сказал епископ. — Со всей его семьей. Было бы легче что-нибудь придумать с одним только Понсом Мане.

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство. Но у Понса Мане привычка говорить лишь то, что он считает важным. Его жена намного откровеннее, и ее побуждает к этому горе, а также присутствие сына и снохи. Я подумал, что так все быстрее разрешится.

— А кого это вы привели с собой? Это ведь не добрая Рахиль под вуалью? Если да, то она стала меньше ростом.

Исаак рассмеялся.

— Нет, господин епископ. Это испуганная и избитая мавританская девочка, освобожденная из рабства, которая, кажется, много знает о том, что происходит в доме Мариеты, а также о Гиллеме де Монпелье и, возможно, о смерти этих несчастных юношей. Мы должны хорошо ее охранять.

— Откуда тебе все это известно? — спросил Беренгер, обращаясь к девочке.

— Мариета купила меня в прошлом году. Она заставляла меня помогать ей в ее делах. Еще она сказала, что я совершила очень злое дело и что если я кому-нибудь расскажу об этом, меня повесят. — Даже под свободным платьем и тяжелой накидкой Беренгер увидел, как она дрожит.

— Можно взглянуть на нее? Если ей предстоит рассказать такие вещи, я хочу видеть ее лицо.

— Я должна это сделать? — прошептала девочка.

— Да, дитя, — ответил епископ. — Иначе как я помогу тебе? Открой лицо, скажи, как тебя зовут, а затем поведай обо всем, что тебе известно.

— Делай, как говорит Его Преосвященство, — попросил Исаак. — А потом расскажи ему обо всех церемониях и о том, как они обманывали юношей.

— Я должна рассказать и о другом…

— Он может быть епископом, — нахмурился Исаак, — но я думаю, он также понимает, что тебя заставляла делать Мариета.

— Это так. У раба нет выбора, и я понимаю тебя. Когда ты стала свободной? Она ведь не бежала, Исаак? Это все усложнит, если нам понадобится ее свидетельство…

— Нет, я свободна, у меня есть бумага, — ответила Зейнаб. — Я свободна с сегодняшнего дня.

— Полагаю, это вы помогли ей.

Исаак покачал головой.

— Она скопила денег благодаря небольшим подаркам, которые ей дарили. Я просто организовал передачу денег, поскольку девочка очень боялась своей прежней хозяйки. Ну же, Зейнаб, позволь Его Преосвященству увидеть твое честное лицо и расскажи ему обо всех церемониях.

Девочка неохотно подняла накидку.

Беренгер посмотрел на большой синяк и отвернулся.

— Эта Мариета недобрая женщина, — заметил он. — А теперь рассказывай.

Беренгер в сопровождении секретаря Берната и Франциска вернулся в приемную, где молча сидел несчастный Понс Мане с семьей.

— Простите мое отсутствие, — сказал епископ, — но это имеет отношение к вашему делу.

— В каком смысле, Ваше Преосвященство? — спросил Понс.

— У меня есть свидетельница того, чем занимался ваш сын, а также преступлений, совершенных против него и двух его друзей. Я бы хотел, чтобы вы выслушали ее. Мой секретарь запишет ее показания, поскольку они могут пригодиться на суде над теми, кто виновен в гибели Лоренса. Франциск?

Франциск де Монтерран вышел из комнаты и вернулся с закутанной с ног до головы Зейнаб и Исааком.

— Ваше Преосвященство, — шепнул он, — я привел девочку и врача. Мальчика тоже привести?

Беренгер кивнул, и Франциск подозвал Юсуфа, стоявшего за дверью.

— Неважно, кто этот ребенок, — начал епископ. — Она была рабыней, когда принимала участие в делах, о которых вам поведает, и ей приходилось подчиняться хозяйке, иначе ее могли избить, продать или кое-что похуже. Любой другой раб поступил бы так же на ее месте. Кроме того, она не совершила ничего дурного. Расскажи нам, дитя, об этом Гиллеме де Монпелье.

— Ваше Преосвященство, господин Гиллем, его слуга Луп и их раб пришли в дом моей хозяйки в ту неделю, когда стояла летняя жара, тотчас после сильной бури.

— Кто была твоя хозяйка?

— Мариета из Сан-Фелью. Господин Гиллем уверяет, что он волшебник и ученый, и он устраивает представления, чтобы завлечь посетителей.

— Какие представления?

— Господин говорит гостям, что собирается вызвать демонов, затем начинает произносить заклинания, бросает что-то на жаровню, чтобы вспыхнуло пламя. Комната озаряется ярким светом, и входим мы. Девушки танцуют в нескромных нарядах, а мне приходилось играть на флейте и петь.

— Полагаю, Юсуф расскажет нам об этих представлениях, — заметил епископ. — Решив оказать услугу рабу Гиллема, которому той ночью надо было отлучиться по делам, он занял его место, надев его костюм и маску. Расскажи, что тебе пришлось делать, Юсуф.

И Юсуф снова пересказал подробности того тяжелого вечера.

— В благовониях было какое-то вещество, — сказала Зейнаб. — Нам велели находиться подальше от дыма и стараться его не вдыхать. Обычно посетители только слегка пьянели, за исключением последнего раза. Юсуф слишком много насыпал в жаровни.

— Кто-нибудь верил, что вы демоны? — спросил Понс.

— Нет, господин, никто. Может быть, только первые несколько секунд. Я хочу сказать, что даже деревенские жители понимали, увидев нас вблизи, что мы всего лишь девушки. Но танцы им все равно нравились.

— Не думаю, чтобы госпожа Мариета хотела навлечь беду на свой дом, имея дело с демонами, — заметил Франциск.

— И мой сын участвовал в этих церемониях? — едва сдерживая отчаяние, спросила Хоана. — Он умер из-за этого вздора с благовониями и танцами?

— Нет, госпожа. Господин Гиллем часто уходил читать людям проповеди и собирать деньги, именно этим он и занимался, пока не пришел в Сан-Фелью, и вашему сыну с друзьями захотелось научиться у него. Однажды он приводил их на церемонии, но они вызвали у молодых людей отвращение. Их интересовала наука, а не девушки Мариеты.

— Правда? — недоверчиво переспросил Хайме.

— Ваш брат был очень серьезным молодым человеком, — ответил Беренгер. — Не сомневаюсь, что плотские соблазны мучили его, как любого другого юношу, но его сердце было обращено к познанию разума и духа.

— Юноши были готовы немало платить господину Гиллему за его уроки, — продолжала Зейнаб, — поэтому он приготовил для них нечто особенное.

— Что именно? — спросил Понс.

— Все мне неизвестно, только то, в чем я сама принимала участие.

— Тогда расскажи нам, что ты видела, девочка, — нетерпеливо попросил Беренгер. — Нам еще многое нужно успеть сегодня вечером.

Зейнаб с виноватым видом отвесила поклон и снова обернулась к семье Понса.

— В тех церемониях принимали участие только юноши, господин Гиллем и его слуга Луп. Я пряталась за тонкой занавеской и играла на флейте. Думаю, перед этим они проводили время в кабинете господина Гиллема, но не уверена. Он сыпал на жаровню какие-то странные опьяняющие благовония, и иногда юноши начинали видеть то, чего в комнате не было. Мне надо было произносить отрывки из писаний древних мудрецов, так сказал господин Гиллем, я должна была их выучить и читать из-за занавески. А потом мне велели зачитать отрывок из Корана.

— И ты прочла? — спросил Беренгер.

— Нет. Во-первых, я не знала, что сказать, а потом это величайший грех читать священные стихи в таком месте, да еще преследуя коварные цели. Вместо этого я прочла рецепт приготовления овечьей головы и рубцов, как меня научила моя приемная мать. В первый раз мне было очень страшно, я боялась, что они догадаются, но все обошлось. Потом господин Гиллем вызвал духов-охранителей, а также ангела знания и просвещения. Он подсыпал в огонь какой-то порошок, и там было много дыма. В это время Луп зажег лампу за моей спиной, а я должна была воздеть руки и сделать вид, что я ангел. После этого я прочла еще несколько отрывков по-арабски…

— Что именно? — с любопытством спросил Бе-ренгер.

— Как готовить рис и печь хлеб, Ваше Преосвященство. Потом я должна была очень громко сказать: «Обратитесь в глубь себя в поисках истины и храните твердую веру в тех, кто привел вас ко мне. Лжеца и предателя ожидают тысячи демонов, несущие тысячу смертей в каждой руке, с бичами, чтобы сдирать кожу, и крючьями, чтобы раздирать плоть, и раскаленными клещами, чтобы вырвать лживый язык. Путь к просвещению коварен: но тот, кто пройдет его до конца, получит невероятную награду». Потом Луп ставил лампу, и я могла идти. Мне не нужно было оставаться с ними, — смущенно добавила Зейнаб.

— Повтори еще раз, — попросил епископ. — Заклинания, которые ты произносила.

— Да, Ваше Преосвященство, — ответила девочка и послушно повторила слова.

— Они точные?

— Да, у меня хорошая память.

— Ясно, что он хотел испугать юношей, чтобы они оставались в его власти, — произнес Берен-гер. — Но отчего они умерли?

— Им дали какой-то яд, — сказал Исаак. — Либо после того как девочка покинула комнату, либо в другой раз, о котором она ничего не знает.

— Это могла сделать женщина, которая приходила к Марку, — заметил Франциск. — Кто она? Ты не знаешь, дитя? — обратился он к Зейнаб.

— Боюсь, она больше ничего не знает, — заметил Исаак. — Я подробно ее расспросил, и, похоже, ей не позволяли покидать дом без сопровождения. Возможно, нам удастся узнать правду у Мариеты.

— У Мариеты? — переспросил епископ. — Правда и Мариета — вещи несопоставимые. Но, может быть, другие девушки что-нибудь знают. Позже у нас будет время их расспросить. Девочка, можешь подождать в прихожей. Юсуф пойдет с тобой. — Епископ подождал, пока дети вышли. — А теперь поговорим о собрании, которое состоится сегодня вечером…

Глава семнадцатая

Октябрьский день подходил к концу, неся прохладу и полумрак в уютную гостиную в доме Исаака. Юдифь уже не видела, куда втыкает иглу, и приказала зажечь огонь и внести свечи. К всеобщей радости, близнецы лежали на полу вдали от матери, играя с куклой, деревянным ящиком и резной лошадкой. Весь день они то и дело нарушали покой в доме. Подобно гончим, учуявшим далекую добычу, которые не могут сорваться с поводков, чтобы преследовать ее, дети знали, что за стенами дома, за рекой ярмарка в самом разгаре, а судьба, словно сговорившись с матерью, лишала их этой радости. Юдифь придвинула кресло поближе к огню, а Рахиль, упорно листавшая страницы книги, поставила рядом столик и стул. Между ними горели две яркие свечи.

Книга была написана неразборчивым почерком, но Рахиль уже к нему привыкла и быстро просматривала страницу за страницей, наполненные интересными сведениями, которые тем не менее были бесполезны для ее отца, ищущего травы или вещества, ставшие причиной смерти трех несчастных юношей.

Юдифь отложила работу и посмотрела перед собой. Рахиль подняла глаза и с ужасом увидела свою всегда такую сильную мать усталой и испуганной. Девушка уже собиралась было спросить, что случилось, когда ее внимание привлекла фраза на предыдущей странице. Рахиль еще раз перечитала эту фразу и весь отрывок целиком, пока не дошла до начала описания. Нахмурившись, она покачала головой и заставила себя вновь перечитать его, медленно и вдумчиво, чтобы убедиться, что поняла каждое слово. Рахиль разочарованно отодвинула книгу. Как и все найденное ею, этот отрывок кое-что объяснял, но там не было того, чего они все искали.

— Мама, где отец? — спросила она.

— Если ты не знаешь, Рахиль, — раздраженно ответила мать, — то откуда нам всем знать? Он почти ничего не съел за обедом, взял Юсуфа и вышел за ворота. Не говоря ни слова. — Юдифь снова взялась за работу. — А почему ты спросила?

— Я нашла кое-что в книге и хотела у него спросить, вот и все, мама. Описание очень мощного травяного средства. И я понятия не имею, где он, если только… — Внезапно Рахиль поняла, что не сможет рассказать матери про девочку-мусульманку, не упомянув при этом Ревекки, и замолчала.

— Что только?

— Только он очень спешил, мама, как будто у него было много дел, — ответила Рахиль, и это была правда. — Он не будет против, если я пойду в его кабинет и возьму другую книгу? Думаю, в ней есть больше об этом средстве, но книга слишком большая и тяжелая, чтобы нести ее сюда.

— Возьми это с собой. — Мать пододвинула к ней трехрожковый канделябр. — Ты испортишь глаза чтением.

— Да, мама.

— Мне надо заняться ужином, — сказала Юдифь, откладывая вышивание.

— Мама, Наоми сделает все, что нужно. Отдохни. У тебя усталый вид.

Юдифь удивленно взглянула на дочь.

— Что за странные вещи ты говоришь. Я не больна, моя милая. Зачем мне отдыхать? — И она поспешила на кухню.

Понс Мане решительно шел по узкой улочке вдоль реки. В правой руке он нес фонарь, а на левом плече — маленький деревянный сундук. У поворота дороги он увидел дом и остановился: последний раз, выходя через эту знакомую дверь Мариеты в Сан-Фелью, он был тощим наивным юнцом без гроша в кармане. Дом тогда принадлежал некоей Ане, Мариета еще была девушкой, а Понс ввязался в постыдное и злополучное приключение благодаря своему старшему брату. Даже теперь при воспоминании об этом его щеки горели, и он изо всех сил старался его забыть. Понс легко толкнул ворота. Они беззвучно отворились. В темноте беспокойно зашевелилась лошадь или мул.

На некотором отдалении за Понсом молча шли два человека, высокий и маленький, их мягкие кожаные башмаки почти не издавали звука на мощеной улице. Они не обратили внимания на дородного господина, распахнувшего ворота в дом Мариеты, и вошли во двор со стороны кухни с уверенностью завсегдатаев, и вскоре исчезли из виду за следующим поворотом. Тут парочка остановилась и принялась ждать, прислушиваясь. Через несколько минут они вернулись, держась как можно ближе к стене, и подошли к воротам дома Мариеты, распахнули их и вошли. По земле зацокали подковы, тихонько заржала разбуженная лошадь. Но вскоре она опять заснула, и во дворе воцарилась тишина.

Юсуф, а низенький человек на самом деле оказался мальчиком, направился к двери, распахнул ее и вошел в дом. В конце коридора, в круге света от фонаря, он увидел темную тень купца. Исаак следовал за своим учеником, осторожно прикрывая за собой дверь. Засов щелкнул еле слышно, но и этот звук заглушили тихие шаги Понса Мане. Юсуф шагнул влево, откинул занавеску, ведущую в кладовку, и провел за собой Исаака. Шаги замерли, и теперь они слышали только свое приглушенное дыхание.

— Почему вы закрыли дверь, господин? — прошептал мальчик.

— Они могут почувствовать ветер с улицы. А теперь молчи.

Исаак и Юсуф молча ждали, не двигаясь, три или четыре долгие минуты, пока не услышали звук. Затем голос вдалеке позвал:

— Сюда, господин Понс. Мы готовим комнату.

Юсуф выглянул из-за занавески. В конце длинного коридора в слабом отблеске фонаря на лестнице, ведущей на верхний этаж, он успел заметить край плаща. Встав на цыпочки, он шепнул на ухо хозяину:

— Это голос Гиллема, господин. Понс поднимается по лестнице в конце дома. Я вижу отблеск его фонаря.

— Тогда идем туда. По-моему, тут есть другая лестница.

— Да, господин. Прямо напротив нас. Откуда вы узнали?

— Даже Мариете иногда нужен врач, Юсуф, — шепнул Исаак. — Ты видишь, куда идти?

— Нет, господин, слишком темно.

— Тогда следуй за мной. — Исаак отдернул занавеску и двинулся вперед, на ощупь касаясь грубых каменных стен, пока его ноги не коснулись нижней ступени винтовой лестницы. В дальнем конце коридора еще был виден свет от фонаря Понса: без него дом был бы погружен в полный мрак.

На полпути их остановил шум, от которого у Юсуфа по спине побежали мурашки. Это был глухой удар, отчетливый звук тяжелого предмета, ударившего по человеческому телу, после чего последовал грохот. На черепичный пол упало что-то деревянное или даже металлическое. Слабый свет задрожал и исчез. Исаак остановился и положил руку на плечо ученика.

— Свет есть? — прошептал он.

— Нет, господин.

— Тогда подождем здесь, у двери. Тут мы вряд ли попадем в ловушку. Давай устроимся на лестнице.

Примерно в то же время, когда Понс Мане покинул свой дом в южной части города и направился на север в Сан-Фелью, человек, облаченный в черный плащ и надвинутую на глаза шляпу, подошел к стражнику у северных ворот города.

— Господин, — произнес он грубым, уверенным голосом, — следуйте за мной.

— А почему это я должен оставить свой пост и идти за тобой, дружище?

— Послушайте… — Человек замолчал и решил переменить тактику. — Я ищу беглого раба, — нетерпеливо сказал он. — Это мавританская девчонка, и вчера на ярмарке я отдал за нее этому сукиному сыну огромные деньги. Пять монет. Она сбежала, лишь подвернулся случай. У меня есть бумага о покупке, — добавил он, вытаскивая из рукава бумагу и показывая стражнику.

Тот понимающе кивнул. Никакого значения не имело то, что они стояли в темноте, и букв было не различить. Умение читать не относилось к достоинствам стражника.

— Кажется, я знаю, где она, — продолжал человек в черном. — И я желаю ее вернуть. Скоро я отучу ее от подобных глупостей.

— Что ты от меня хочешь? И в такой час?

— Она в доме в Сан-Фелью. Я хочу, чтобы вы забрали ее.

— Укрывать беглого раба — серьезное преступление.

— Об этом не беспокойтесь. Не знаю, какую сказку она наплела живущим там людям, но я слышал, что они взяли ее в услужение. Соседи уверяют, что они честные. С ними я ссориться не желаю. Вообще-то им даже выгоднее будет вернуть девчонку мне безо всяких препирательств. Аза вашу помощь, господин, я дам вам пять су. Я хочу, чтобы девчонку вернули до утра. Потом я отправляюсь в Фигуэрес. Мавританская девчонка, — повторил он. — Она называет себя Ромеа.

— Тогда покажи мне дом, и посмотрим, что можно сделать.

Стражник постучал в дверь, а человек в плаще отошел в сторону, чтобы дать представителю закона возможность все сделать самому.

Через минуту дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Кто там? — спросил тоненький, дрожащий голосок.

— Мы хотим поговорить с твоим хозяином.

— Его нет дома.

— Тогда с хозяйкой.

— Она тоже ушла. Сейчас праздник, никого нет дома.

— Мы бы хотели войти, — продолжал стражник, налегая на дверь.

— Нет! — взвизгнула служанка, пытаясь закрыть дверь. — Когда хозяев нет дома, мне не велено никого впускать. Вы не можете войти.

— Что случилось? — раздался голос из кухни, и Зейнаб поспешила на помощь молодой служанке.

Как только человек в плаще услышал голос, он воскликнул:

— Я узнал ее! Это она.

Он протиснулся мимо стражника, толкнул дверь, ворвался во двор, схватил Зейнаб за руку и сказал:

— Я требую того, что принадлежит мне по праву. Она моя рабыня.

Не отпуская девочку, он бросил служанке кошель с монетами:

— Передай своему хозяину за хлопоты.

— Я свободна! — Зейнаб отчаянно боролась. — У меня есть бумага. Дайте мне показать ее вам.

— Лживая маленькая дрянь! — сказал Луп. — Она умна и принесет пользу на новом месте. Спасибо, это вам за труды. — И второй кошель легко упал на ладонь стражника.

— Господь защитит меня, я его убил! — Слова раздались в пустом доме, и Исаак с Юсуфом присели на каменные ступени в ожидании дальнейших событий.

Никто не ответил.

Во дворе у кухни заржала лошадь и нетерпеливо забила копытами. В ответ раздался тихий смех, а затем шаги. Исаак коснулся плеча мальчика и встал.

Распахнулась дверь, и голос прошипел:

— Входи! — Послышались шаги, кто-то споткнулся и упал у стены, и дверь захлопнулась. Кто бы это ни был, ему было все равно, что он нарушает тишину в доме.

— У них есть свет? — прошептал Исаак.

— Маленький фонарь, господин.

— Тогда быстрее! Следуй за мной.

Хозяин и ученик тихо поднялись на основной этаж дома.

— Где мы? — шепотом спросил Юсуф.

— Под лестницей есть скамья, где мы могли бы переждать?

— Не знаю, господин.

— Тут темно?

— Да.

Исаак потащил Юсуфа за собой к нише за открытой винтовой лестницей, отыскал деревянную скамью и сел, слегка касаясь плеча мальчика.

С первого этажа они услышали мужской голос:

— Гиллем! Где ты? Ты здесь? — Исаак сжал руку.

— Слава Богу, это ты, — раздался дрожащий голос Гиллема. — Я подумал, это стражники. Кажется, я его убил.

— Где ты?

— В передней части дома. Наверху.

— Подожди минуту.

Исаак сжал плечо Юсуфа, и они оба затаили дыхание, пока не услышали возвращающиеся по коридору шаги.

— Черт бы побрал эту проклятую вещицу! — выругался незнакомец. — У меня погас фонарь. Почему ты не зажег свечи?

— Я не хотел привлекать внимание к дому, — ответил Гиллем.

— Темные окна привлекут еще больше внимания. Кто-нибудь приходил?

— Кроме Мане? Да. Какие-то люди вопили и колотили в дверь. Я спрятался и не отвечал.

— Где он?

— Внизу. У входа в большую комнату. Мертв.

— Мне все равно, мертв он или жив. Мир как-нибудь обойдется без него, хотя мне он приносил больше пользы живой. Как тебя угораздило его убить?

— Я ударил его, как ты мне велел, а он упал и умер.

— Он принес золото?

— Думаю, да. У него было что-то тяжелое на плече.

— Хорошо. А теперь приведи ее. И не выпускай.

Воцарилась долгая тишина, прежде чем мужчина заговорил снова.

— У тебя силенок не хватит, чтобы его прикончить, — с презрением произнес он, — прислушайся.

— Это он дышит?

— А что еще? Он оглушен и скоро очнется. Принеси свет.

По твердому полу загремели шаги. По всему дому эхом раздался грохот падающего тела. Гиллем вскрикнул от боли и громко выругался.

— Где стражники? — прошептал Исаак. — Они уже должны быть здесь.

— Я нашел свечу, — произнес Гиллем.

— Благодари за это Бога, — ответил его спутник. — Зажги же ее! Мне надоело ходить на ощупь в темноте.

— У меня нет кремня и огнива.

— Так найди же их, дурак!

Снова начались поиски.

— Почему бы нам не подобраться поближе, господин? — шепотом спросил Юсуф.

— И отсюда все прекрасно слышно, к тому же тут сидеть намного удобнее, чем получить удар по голове от господина Феррана.

— А кто такой господин Ферран?

— Старый друг, Юсуф. Очень старый друг.

В другом конце коридора вспыхнул свет, и Юсуф положил ладонь на руку хозяина.

— Что в ящике? — спросил Гиллем. — Золото?

— Конечно, что же еще? Он всегда был трусом. Жалкая трусливая тварь. После того что случилось, он никогда бы не посмел прийти сюда без золота.

— Но как только он очнется, он всем расскажет, что случилось, и что мы тогда будем делать?

— Он не расскажет, — возразил Луп. — Я оставил ему маленький подарок. Его присутствие будет трудно объяснить стражникам. Не думаю, что он сможет причинить нам вред. Мы в безопасности, Гиллем, друг мой. Лошади ждут. Остается только забрать золото и исчезнуть.

— А как же девчонка? Почему ты привел ее сюда?

— О ней не беспокойся. Мне пришлось попросить стражника помочь вернуть ее. Не мог же я поблагодарить его и швырнуть девчонку в реку? Она крепко связана. Мы возьмем ее с собой. Никто не заметит.

— Ты уверен?

— Конечно, не уверен! — огрызнулся Луп. — Кто я, по-твоему? Всемогущий Господь? Придержи язык и зажги свечи на стене. Мне нужен свет, чтобы собрать золото.

— Смотри! — воскликнул Гиллем, задыхаясь от волнения. — Монета выпала из трещины в сундуке. Золото! — До их слуха донеслась возня, затем рев и крик боли, которые внезапно затихли.

— Тихо! Ты, что, хочешь перебудить всех соседей?

— Но это…

— Я знаю, что это. Пригоршня су и несколько камней. Я убью этого негодяя голыми руками. Где он?

— В зале. Я оставил его там.

— Дай мне фонарь.

— Приведи стражников, Юсуф, — шепнул Исаак. — Быстрее!

— Где они?

— Должны стоять у лошадей. Торопись!

Юсуф вскочил с лавки и помчался к лестнице.

Вдруг он поскользнулся, с трудом удержал равновесие и задел маленький столик.

— Что это? — спросил Гиллем.

— Кто-то на задней лестнице, — ответил Луп. — Лови его!

Гиллем с фонарем в руке помчался вниз по лестнице в передней части дома в надежде поймать незваного гостя. Луп сорвал со стены свечу и неспешно направился назад. Дойдя до лестницы, он поднял свечу и улыбнулся. — Так-так, кто тут у нас? Старый друг.

— Верно, старый друг, — ответил Исаак, вставая.

Юсуфа подвела закрытая дверь. Пока он пытался ее открыть, Гиллем схватил его поперек туловища и понес наверх, туда, где Луп с довольным видом разглядывал Исаака.

— Это старый друг, Гиллем, — сказал он. — Хорошо выглядите, господин лекарь. Но я совсем забыл! Какой же я бестактный! Мне говорили, что вы ослепли. Так что вы не знаете, кто я. Правда, даже прекрасное зрение не очень бы помогло вам. Я не столь красив, как был когда-то.

— Я отлично знаю, кто вы, господин Ферран. Как только вы заговорили, я узнал вас. У вас очень запоминающийся голос.

— Как вы умны, доктор. Но вы всегда таким были. Умным, богатым и высокомерным. Что бы вы ни делали, вы всегда получали выгоду, друзей и становились еще могущественнее. Как я вас ненавидел, даже когда вы спасли мою жалкую жизнь.

— Не ожидал снова вас встретить, Ферран. Говорили, что вы погибли от лихорадки.

— Не совсем. За последние десять лет я был на дружеской ноге со смертью, однако наше перемирие продолжается. Я чуть не умер от лихорадки в Монпелье. Я чуть не погиб во время восстания на Майорке. Вы не видите, что мечом мне срубили плоть до кости, несколько изменив мою внешность. А ногу я сломал, когда бежал из тюрьмы, так что мое тело стало короче и уже не такое стройное, но я все еще жив, — с горечью произнес Ферран. — Так сказать.

— А Понс Мане знает, кто его мучитель?

— Мне пришлось отказаться от этого удовольствия. Он еще не слышал мой милый голос, а когда он очнется, — если я решу оставить его в живых после этой подлой шутки, что он со мной сыграл, — то окажется в такой беде, что у него не будет времени подумать, кто на него напал. Я удивился, как он посмел попытаться обмануть меня.

Зейнаб швырнули на пол, как надоевшую ношу, и теперь она лежала головой к двери спальни Мариеты. Близость одного из ее врагов вынуждала девочку хранить молчание, пока ей в голову не пришло, что если бы Мариета была в комнате, то давно бы уже вышла узнать, что происходит. Зейнаб неловко пошевелилась. Ее руки были связаны за спиной, в рот засунут кляп. Она была завернута в плащ с капюшоном, который был на Лупе, когда он пришел за ней, и чувствовала себя совершенно беспомощной.

Однако Зейнаб могла двигаться. Лупу было незачем связывать ей ноги, поскольку ей пришлось идти с ним по улицам. Итак, не все еще потеряно. Она вытянула назад руки насколько позволяла веревка и схватилась за платье, затем, извиваясь и корчась, освободилась от тяжелого одеяния Ревекки, постоянно думая о том, что любое резкое движение может привлечь внимание ее похитителя. Затем резко подалась вперед и встала. Зейнаб осторожно подошла к двери Мариеты, подцепила задвижку связанными руками и подняла ее. Дверь открылась внутрь, и девочка вошла в комнату.

Тихо прикрыв за собой дверь, Зейнаб прошла в комнату, чтобы лечь на пол и попытаться перевести руки из-за спины вперед. Она старалась не касаться стен и мебели, и сразу же задела ногой что-то мягкое. Зейнаб попыталась рассмотреть, но окна были закрыты ставнями, на дворе стояла ночь, и в комнате было темно. Предмет был довольно крупный и показался Зейнаб похожим на большой свернутый ковер. Она опустилась на колени и снова натолкнулась на него. Зейнаб попятилась назад, чтобы освободить себе побольше места, и продела руки под своими узкими бедрами. Затем перекатилась и, извиваясь подобно змее, высвободила руки.

Зубами она потянула узлы веревки, стягивавшей ее руки, и наконец освободилась. Оставалось только вытащить кляп изо рта и перевести дыхание. Зейнаб знала комнату Мариеты как свою собственную, потому что часто убирала ее, растапливала очаг и зажигала свечи. Девушка решила, что поднять ставни будет нелегким делом. Лучше зажечь свечу, чем поднимать шум. Кремень, огниво и свечи лежали на полке у двери, их не составило труда найти.

Когда Зейнаб зажгла свечу, то в ее свете она увидела тело своей бывшей хозяйки.

Глава восемнадцатая

Ночь святого Нарцисса — время посещения соседей и друзей, и Николай и Ревекка не были исключением. Когда Карлес заснул, утомленный волнениями дня, а Зейнаб устроилась в теплой кухне со служанкой, они отправились в гости, предварительно сократив количество визитов. Последний был в дом кузена Николая Пау и его жены, жизнерадостных, гостеприимных людей, которые были не только поручителями Ревекки во время ее крещения, но и крестными маленького Карлеса. Они приготовили для своих многочисленных друзей изысканный ужин с превосходными винами и блюдами из ветчины и колбас, холодного мяса, оливок, сыров и фруктов, А также большие глиняные горшки с тушеным и томленым мясом. В каждом очаге ярко горел огонь, пламя восковых свечей рассеивало тьму, и вскоре гости окончательно развеселились. Но несмотря на приятный вечер, Ревекка оставалась грустной. Воспоминание об окровавленной спине Зейнаб, ее опухшем лице в синяках мешало ей веселиться. Как можно праздновать, когда в мире творится такое? Даже ее отец, несмотря на все свое участие, сказал, что это событие давно в прошлом и о нем пора забыть. Ревекка с недоумением разглядывала смеющиеся лица гостей.

Николай поднял тост в честь хозяев, заметил выражение лица жены и поставил чашу на стол. Только дома Ревекка сможет наконец успокоиться. Посидев еще немного из вежливости, они распростились с хозяевами, взяли плащи, зажгли фонарь и отправились домой.

В прихожей их уже ждала дрожащая служанка: она встретила хозяев потоком слез, бессвязной и торопливой речью и кошельком с пятью су.

— Пришел человек и забрал ее? — переспросила Ревекка.

Служанка яростно замотала головой.

— Двое мужчин, — наконец выдохнула она.

— Двое мужчин пришли и забрали ее?

Служанка кивнула и в отчаянии опустила голову.

— И ты позволила ее забрать, потому что они дали тебе пять су? — спросила Ревекка.

Ее взгляд не предвещал ничего хорошего служанке, которая уже давно жила в доме Николая Маллоля.

— Нет, госпожа. Но один из них сказал, что он стражник, и это правда. Я его знаю. Другой просто открыл дверь и забрал ее. Она вышла из кухни помочь, а он ее увел. Он бросил мне кошелек и исчез. Все случилось так быстро…

— Слишком быстро, чтобы позвать на помощь? Слишком быстро, чтобы вызвать нас?

— Успокойся, Ревекка. — Муж мягко положил руку ей на плечо. — Она испугалась. И если это был действительно стражник, то что она могла поделать? — Он покачал головой. — Не знаю, как этому человеку удалось уговорить, его помочь, но, скорее всего, служанка говорит правду. Я могу этому поверить.

— А я нет.

— Я много раз слышал подобное в суде. Стражника обманули. Они не очень-то умны. А теперь нам надо ее вернуть, — добавил Николай, словно это был сущий пустяк.

— Ах, Николай, как же мы ее вернем? Что скажет папа? Она либо мертва, либо уже на полпути в Барселону.

— Любовь моя, подумай немножко. Зачем кому-то убивать ценную рабыню? И я позову на помощь прежде, чем она успеет далеко уйти.

— Где она может быть? — с горечью спросила жена.

— Где? — Николай на мгновение задумался. — Сначала поговорю со стражником и узнаю, что ему известно об этом человеке.

Робкий стук в ворота дома Исаака был еле слышен. Рахиль отложила книгу, прислушалась и решила, что это какое-то животное или ветка, царапающая по стене. Она вздохнула, закрыла тяжелый том и поставила на полку. Рахиль долго его изучала: разбирать почерк было трудно, ей ничего не удалось найти, и у нее разболелась голова.

Затем резко и требовательно зазвонил колокольчик. Рахиль выглянула из кабинета отца, не заметила в каморке Ибрахима никаких признаков жизни и, взяв из канделябра свечу, быстро пошла через двор к воротам.

За воротами, дрожа от холода, с заплаканным лицом стояла Зейнаб.

— Простите меня, госпожа Рахиль, — пробормотала девочка, стуча зубами. — Вашей сестры с мужем нет дома, а Луп пришел и силой увел меня, а стражник не давал показать бумагу. Я вылезла в окно, не знала, куда пойти, и пришла сюда.

Пока она говорила, Юдифь, услышав шум во дворе, вышла из гостиной и перегнулась через балюстраду.

Зейнаб сжала руками решетку.

— Госпожа, они убили Мариету и схватили Юсуфа. — Она разразилась рыданиями.

— Кто там, Рахиль? — крикнула мать. Она поспешила вниз по лестнице с лампой в руке, подол платья шелестел по ступеням.

— А папа? — спросила Рахиль, отпирая ворота. — Он был с Юсуфом? Где папа? — Она сердито отбросила свечу: пламя вспыхнуло и погасло. Ворот отворились. — Заходи быстрее.

Юдифь уже бежала по двору.

— Что ты говорила о моем муже, девочка? — спросила она.

— Ее зовут Зейнаб, мама, — сказала Рахиль.

Мать подняла фонарь и посветила в лицо девочке.

— Садись к огню, — произнесла она, качая головой. — И расскажи нам, что случилось.

Зейнаб начала рассказывать. Когда она наконец закончила, Юдифь несколько минут задумчиво молчала.

— Мы пойдем к епископу, — сказала она.

— Я тоже пойду, мама, — перебила Рахиль.

— Ни за что. Мы пойдем вместе, но не одни. — Она поспешила к дверям. — Ибрахим! — властно позвала она.

В ответ с кухни раздалось еле слышное бормотание.

— Иди к господину Эфраиму. Спроси господина Даниила, не сможет ли он нам помочь. И поживее! Нельзя терять времени.

— Даниил, мама?

— Почему бы и нет? Ибрахим должен остаться дома и следить за воротами. Даниил будет рад помочь. А теперь позови Наоми. Пока нас не будет дома, она присмотрит за несчастным ребенком.

— Луп, — упрямо повторил господин Гиллем, — нам надо уходить. Немедленно собери вещи.

— Я не Луп, — ответил слуга. — Лупа, который пресмыкается перед своим господином, больше нет. Это жалкое слепое существо знает, кто я. Ферран, купец, солдат, торговец. Если бы не неудача…

— Вас сгубила не неудача, господин Ферран, — сказал Исаак. — А жадность, вероломство и себялюбие.

— Ты лжешь, еврей, — устало возразил Луп. — Если бы мы победили на Майорке, если бы нас не предали, у меня были бы огромные поместья, богатство и власть, намного превосходящие ваши, господин Исаак. Или моего жалкого брата.

— Ты сошел с ума, Луп, — сказал Гиллем. — Сейчас не время спорить.

— Но они еще могут быть моими, — продолжал Ферран, не обращая внимания на своего спутника. — У меня есть девчонка. Я продам ее одному человеку в Валенсии, которому нравятся такие. Он заплатит достаточно, чтобы я мог отправиться на корабле в Константинополь. Знаешь, сколько принесет одна поездка в Константинополь?

— Луп…

— Ферран!

— Клянусь всеми святыми, ты тратишь время, которого у нас и так нет, на эти глупые мечты! — ожесточенно воскликнул Гиллем. — Луп, Ферран, кто бы ты ни был, давай уходить, иначе нам не удастся спасти свои шкуры, не говоря уж о девчонке или богатствах, которых не существует.

— Приведи девчонку. Сначала я убью этих двоих. А потом того, другого.

— У нас нет времени! — взвизгнул Гиллем.

— Это не займет много времени. — Луп повернулся к Юсуфу, который извивался в руках Гиллема, как выброшенная на берег форель. Он схватил с ближайшего столика полированную деревянную лошадь. — Держи его, Гиллем. Подальше от себя, — спокойно добавил он.

Исаак поднялся, тщетно пытаясь помочь, Гиллем держал мальчика на расстоянии вытянутой руки от себя. Луп поднял деревянную статуэтку и с грохотом обрушил ее на Юсуфа.

Но мальчик успел пригнуть голову и прыгнуть в сторону. Статуэтка, скользнув по голове Юсуфа, всей тяжестью обрушилось на левое плечо мальчика. Невыносимая боль пронзила его руку. Юсуф и охнуть не успел, как перед глазами у него все потемнело.

— Это его усмирит, пока я разделаюсь с хозяином, — сказал Луп. — Иди за девчонкой.

Услышав звук падающего тела и жестокие слова Лупа, Исаак повернулся и поднял маленькую, тяжелую скамью. Держа ее сильными руками за край, он сделал шаг вперед и с силой нанес удар в направлении голоса. Скамья попала в его врага, и Исаак тут же отдернул ее. Он услышал, как Луп пошатнулся и выругался, и снова поднял скамью.

— Что это ты делаешь, слепой попрошайка? — воскликнул Луп, легко уклоняясь от скамьи и снова поднимая статуэтку.

Юсуф на мгновение очнулся и открыл один глаз. Плечо пульсировало от невыносимой боли, а левая рука безвольно повисла. Теперь двое мужчин отошли от лестницы, и Луп наступил на маленький, изысканно вытканный ковер.

Этот ковер год назад подарил Мариете бродячий купец, у которого было больше товаров, чем денег. И хотя он казался неуместным в длинном коридоре и представлял собой постоянную угрозу для неустойчивых ног, Мариета высоко ценила его. Ей казалось, что ковер придает дому элегантности, которая скрывает всю омерзительность ее ремесла.

Юсуф подполз поближе. Он протянул руку и ухватил за край ковра. Когда Исаак снова поднял скамью, а Луп поднял лошадку, чтобы ударить врача, мальчик как можно сильнее дернул ковер на себя.

Этого было достаточно, чтобы лишить противника равновесия.

Луп зашатался, попытался выпрямиться и поскользнулся. Падая, схватился за стенной подсвечник, выдернул свечу и с грохотом повалился на пол. Свеча погасла, и все вновь погрузилось во мрак. В это же время снизу раздался голос Гиллема:

— Она исчезла! Я не могу ее найти. Что мне делать?

Привратник епископа оглядел обеих женщин и молодого человека, стоявших на ступенях дворца, и покачал головой.

— Сегодня праздник святого Нарцисса, — негодующе заметил он. — Его Преосвященство ужинает и сегодня вечером не будет никого принимать.

— Послушай, друг, — начал Даниил, стараясь говорить как можно увереннее, — мы…

— Глупости! — резко перебила Юдифь. — Он нас примет. Скажи Его Преосвященству, что ты помешал войти жене врача, его дочери и сопровождающему. Увидишь, что будет. Ты сильно пожалеешь об этом.

— Что такое, Маттеу? — раздался голос за спиной привратника.

— Здесь женщина, которая говорит, что она жена врача. Она пришла со своей дочерью и кем-то еще, — ответил Маттеу.

— Впусти же их! — приказал Франциск Монтерран. — Его Преосвященство захочет их увидеть. Быстрее!

Побежденный привратник отошел в сторону и проводил гостей во дворец.

— Ваша мать смогла бы пробить стены Иерихона, — заметил Даниил, когда они шли за Юдифью по залу.

— И без трубы, — прошептала в ответ Рахиль.

Ей стало смешно, несмотря на не отпускавший страх.

Капитан гвардии епископа сурово посмотрел на своего подчиненного.

— Повтори, — приказал он, с трудом сдерживая гнев, — да побыстрее на этот раз, что именно ты сделал.

— Да, капитан. Я получил ваше распоряжение относительно того, что Понс Мане сегодня вечером останется дома и что нам надо прекратить следить за домом Мариеты в Сан-Фелью. Как нам было приказано, мы пошли к его дому, и разместили стражу там. Когда все было готово, я вернулся, чтобы сообщить о выполненном приказе.

— Какое распоряжение, Пере? Не было никакого распоряжения, — холодно сказал капитан. — Только такой дурак, как ты, мог попасться на столь незамысловатый крючок. Арнау! — громогласно крикнул он. — Собери отряд и немедленно отправляйся к дому Мариеты в Сан-Фелью. Я последую за вами через минуту. А с тобой, Пере, разберемся завтра утром.

Посыльный просунул голову в комнату.

— Сообщение от епископа, господин. Вы должны немедленно прийти.

— Иду. — Но за дверью уже слышались шаги Беренгера в сопровождении запыхавшегося Николая Маллоля и двух закутанных женщин.

На верхней площадке лестницы, напротив черного входа в парадную залу, господин Понс Мане перекатился на бок и застонал. Голова сильно болела, и казалось, вот-вот лопнет. Он не понимал, где находится и как сюда попал. Мане заморгал и безуспешно попытался разглядеть окружающую обстановку. Затем в памяти возникло несколько разрозненных образов: он увидел, как идет вдоль реки, и потом стоит в темном дворе, где пахло лошадьми. Последнее, что он помнил, были ворота, которые слишком легко открылись и впустили его в мрачный дом, который он знал, но не мог сказать, кому принадлежит. Понс Мане вполголоса выругался и сел.

Пока он был без сознания, кто-то зажег свечу, и теперь Понс видел лестницу и дверь перед собой, занавеску, отделявшую его от остального дома. Он осторожно ощупал голову. Боль сосредоточилась за ухом, но волосы были сухие. Наверное, он ударился головой и упал на пол или, возможно, упал и ударился головой, но крови не было. Обрадованный этим обстоятельством, Понс ухватился за косяк двери и с трудом поднялся на ноги.

Вначале шум вдалеке не произвел на него никакого впечатления, но теперь сквозь боль Понс начал различать отдельные слова и звуки. Довольно близко незнакомый голос пронзительно прокричал что-то, и боль стала невыносимой. Затем вдали раздался грохот, эхом отозвавшийся в голове.

— Юсуф! — раздался отчаянный голос. — Где ты? Ты меня слышишь?

Этот знакомый голос был подобен свету в темноте: когда Понс услышал его, сознание прояснилось, и память вернулась к нему. Это голос лекаря, значит, они были в доме Мариеты, и его ударили по голове. Без дальнейших раздумий Понс шагнул за занавеску, отделявшую его от главного коридора, и огляделся. В комнате напротив ярко горела свеча, и кто-то возился со ставнями. Другой конец коридора был погружен во тьму. Понс схватил свечу со стены и бесстрашно пошел на голос Исаака.

На полу лежал человек. Когда Понс приблизился, он застонал, перевернулся и начал подниматься на колени, раскачиваясь из стороны в сторону, как будто был ранен. Рядом лежал Юсуф. Между ними стоял Исаак с тяжелой скамьей в руках, поворачивая головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь. Понс вставил свечу в канделябр на стене.

— Господин Исаак, это я, Понс. Почему вы не опустите скамью?

— Боюсь поранить Юсуфа, — ответил врач. — Где он? Вы его видите?

— Да, я принес свечу. Дайте мне скамейку, господин Исаак, я ее поставлю, — сказал Понс, принимая скамью из рук лекаря. — А что случилось с этим?

— Думаю, он поскользнулся и упал. Вы знаете, кто он?

— Нет, кажется, нет. Никогда не видел его прежде.

Он склонился над раненым мальчиком.

— Юсуф, ты меня слышишь?

— Да, господин Понс, — ответил Юсуф, пытаясь подняться, но тут же упал.

— Кажется, Юсуфу очень больно, — заметил Понс. — Думаю, у него повреждена рука. Кто это сделал? Этот человек?

— Да, — ответил Исаак странным голосом, — это он. А вы, господин Понс, вы ранены?

— Моя несчастная голова получила сильный удар, но, думаю, я его переживу.

Луп продолжал мучительно медленно подниматься. Он схватился за край скамьи и пытался встать на ноги.

— Старая рана, — произнес он, зажимая шрам на виске. — Я получил удар по старой ране, которая так и не зажила. Не могу выносить эту боль.

— Боже правый! — в ужасе воскликнул Понс Мане и подхватил шатающегося человека. — Это голос моего брата. — Он опустил Лупа на скамью. — Ферран? — Понс пристально уставился на изуродованное лицо.

— Привет, брат, — прошептал Ферран Мане и закрыл глаза.

— Госпожа Юдифь, — произнес Даниил, — позвольте мне проводить вас до ворот. Уже темнеет, и сегодня вечером могут быть беспорядки.

Юдифь оглядела соборную площадь.

— Куда направились солдаты?

— В дом той женщины, — ответил Даниил.

— Вы знаете, где он? — спросила она, хватая его за руку.

— Я, госпожа? Думаю, я смог бы его найти, — смущенно ответил Даниил. — Его все знают. Хотите, чтобы я отнес туда какое-нибудь послание?

— Нет, ты должен отвести нас туда. Там мой муж. Я должна быть рядом с ним. — Она отпустила руку Даниила, привлеченная цокотом копыт по мостовой.

— Мама! — яростно прошептала Рахиль. — Ты не должна ходить в этот дом.

— Да, госпожа Юдифь, — добавил Даниил, — вы не должны идти.

Рядом с ними остановились трое всадников.

— Госпожа Юдифь, — произнес епископ, — неужели никто не пошел проводить вас до дома? Арнау, я удивлен…

— Мы пытались, Ваше Преосвященство, — объяснил капитан.

— Ваше Преосвященство, — произнесла Юдифь, подходя к лошади епископа, — я хочу просить вас об одолжении.

Беренгер низко наклонился к ней.

Они довольно долго о чем-то шептались, а Даниил вдруг схватил Рахиль за плечо и увлек в сторону.

— На нас опять напали, господин Даниил? — осведомилась Рахиль.

— Прошу прощения, я не могу удержаться, чтобы остановить вас против вашей воли, госпожа Рахиль. Возможно ли убедить вашу мать вернуться домой?

— Следовало бы спросить, возможно ли убедить мою мать сделать что-либо, — ответила Рахиль, с трудом сдерживая смех.

— Сегодня вечером на улицах небезопасно. Ни ей, ни вам не пристало идти в дом Мариеты. Не могу представить, чтобы даже самые злые языки могли приписать коварный мотив госпоже Юдифи, но все же…

— Они побоятся. Если мама решит туда пойти, ее не остановят ни мы с вами, ни епископ, ни даже ребе Самуил. Бедный Даниил, боюсь, она и вас увлечет за собой в львиное логово. Но там будет гвардия епископа, чтобы защитить ее.

— Хоть это радует. Мысль о том, что придется защищать вашу мать против ее воли, ужасает. Я не против того, чтобы отправиться в львиное логово. Меня пугает то, что придется спасать госпожу Юдифь ото львов.

— Вам не придется этого делать, — ответила Ревекка. — Папа всегда говорил, что она настоящая львица. Она не боится никого и ничего. Вот увидите. Львы разбегутся перед ней, как мыши.

— Вот в кого вы такая смелая, — заметил Даниил.

— Рахиль, Даниил, идемте, — позвала Юдифь. — Нам надо торопиться. — И все трое в сопровождении двух пеших солдат отправились в Сан-Фелью.

Яростный стук в дверь дома Мариеты ознаменовал прибытие войск.

— Откройте, иначе мы выломаем дверь, — громко произнес спокойный, уверенный голос.

— Ставня открыта, господин, — заметил другой голос.

— Тогда вперед. Возьми с собой Йохана и будьте настороже.

Совсем скоро два человека в сапогах со шпорами, в легких доспехах и с саблями в руках появились из опочивальни и отперли входную дверь. Вошел командир и быстро оглядел место происшествия.

— Больше света! — рявкнул он.

Появились двое солдат с факелами.

— В комнате слева от вас, командир, лежит мертвая женщина, — сказал один из солдат, первыми вошедших в дом.

— Кто она?

— Должно быть, сама Мариета, — осторожно предположил он, прекрасно зная, кто эта женщина, но не желая предавать огласке свое знакомство с ней.

— Приведите пленника, — приказал командир стоявшим снаружи солдатам, и другой мужчина втолкнул в дом жалкого Гиллема де Монпелье.

— Кто в доме? — грубо спросил командир.

— Луп. Это он все придумал. Это его план…

— У тебя будет время обо всем рассказать. Кто еще?

— Только Понс Мане, торговец шерстью. И она — там. — Гиллем задрожал и разразился рыданиями.

— И еще мы, командир, — крикнул из конца коридора Исаак. — Нам нужна помощь. Мой юный ученик ранен.

Не успели стражники дойти до конца коридора, как цокот лошадиных подков объявил о прибытии следующей группы. В дом вошел капитан гвардии епископа в сопровождении самого Беренгера.

— Что у нас тут? Господин Исаак, это ты?

— Да, Ваше Преосвященство, и здесь ваша ведьма, — поморщившись, произнес он. — Одна ведьма и один ученик колдуна. Вы можете видеть целую толпу ведьм и колдунов, наводнивших город.

Беренгер выхватил у солдата тяжелый факел и поднес его к дрожащему Гиллему и Феррану, который лежал на скамье у стены, очевидно, без сознания. — Кто это?

— Гиллем де Монпелье, Ваше Преосвященство, — ответил капитан. — Я допрашивал его несколько дней назад по вашей просьбе. У вас есть его показания.

— Верно. И полагаю, скоро у меня будут и другие. А это кто? — Беренгер указал факелом на Феррана.

— Ваше Преосвященство, кажется, этот человек мой брат, — с сомнением произнес Понс Мане. Он подошел ближе к беспомощному человеку и взглянул на него. — У него голос моего брата, он утверждает, что он мой родственник, но как такое может быть, я не знаю. Последние десять лет мы были уверены, что мой брат мертв.

— Он похож на вашего брата? — спросил Беренгер.

— В глазах есть что-то от него, но взгляните, Ваше Преосвященство. Он весь изуродован и искалечен.

— Помню, он был красивым мужчиной, — заметил Исаак. — Высоким и сильным, хотя несколько неотесанным.

— Если это Ферран, — продолжал Понс, — он слишком низко пал, став рабом этого Гиллема. Но как он мог пасть столь низко, чтобы стать пособником в колдовстве, вызвавшем смерть моего сына, его родного племянника? Его господин обманул и использовал его. Он всего лишь жалкое создание.

— Жалкое?! — завопил Ферран, поднимая голову и глядя брату в лицо. — Я бросаю твою жалость в навозную кучу вместе с твоим гниющим трупом! Никто меня не использовал. Я использовал всех. Я тут главный, Понс. Ты, ничтожный, дрожащий сукин сын. Ты мне не брат. Как ты можешь быть моим братом?

Командир сделал шаг к нему, чтобы остановить, но епископ удержал его.

— Пусть говорит. Он сам выдает себя.

— Он бредит, — сказал Понс. — Мой брат никогда бы не стал так говорить.

— Не называй меня братом! — взвизгнул Ферран.

Он проворно вскочил, и в правой руке, которую он прижимал к груди, в свете факелов блеснул металл. Ферран кинулся на Понса Мане.

— Хватайте его! — крикнул капитан, отталкивая Понса.

Командир нанес удар саблей; когда двое кинулись на него, Ферран сделал шаг вперед и рухнул на пол, пронзенный саблей в бок. Его кинжал с узким лезвием выпал из руки и со звоном ударился о пол.

Командир подхватил кинжал и склонился над раненым. Исаак опустился на колени, ощупал голову и шею Феррана и положил руку ему на спину.

— Не думаю, что ему можно помочь, — наконец вымолвил он.

Беренгер перекрестился и прошептал молитву.

— Он мертв, — бесцветным голосом повторил Понс. — Как я могу оплакивать человека, убившего моего сына? Десять лет назад, несмотря на все его грехи, я мог бы скорбеть. Если бы он умер тогда. Господи, у меня раскалывается голова, и я устал.

— Сидите тихо, господин Понс. Я должен заняться Юсуфом, — сказал Исаак. — Потом я осмотрю вашу голову. Пусть кого-нибудь пошлют в дом господина Мане, — добавил он, и командир подозвал одного из солдат.

Приглушенные голоса у двери привлекли их внимание.

— Кто там? — спросил Беренгер.

— Это господин Николай Маллоль, — ответил стражник. — И…

— Мой тесть здесь? — спросил Николай, шагая по коридору.

— Я здесь, Николай, — отозвался Исаак, осматривая плечо Юсуфа.

— Отец Исаак, — облегченно выдохнул молодой человек. — Вы не пострадали?

— Со мной все в порядке. У Юсуфа повреждено плечо и сломана кость, но он выживет.

— Несите его в наш дом. Тут недалеко, и Ревекка позаботится о нем.

— Прекрасная мысль, — ответил епископ. — А мы подождем до утра, чтобы выслушать объяснения.

— Да, — согласилась Юдифь, тихо вошедшая в комнату вслед за остальными. — Так будет лучше всего. Мы пойдем с вами.

— Юдифь? — изумленно спросил муж. — Это ты?

— А кто же еще? — как всегда сердито ответила она. — Бедная девочка пришла к нашим воротам. Кто-то должен был помочь.

— Где остальные обитатели дома? — быстро спросил Беренгер.

Мужчины переглянулись.

— Не знаю, — ответил капитан. — Я послал человека осмотреть дом. Он уже вернулся?

— Да, капитан, — ответил командир. — Он никого не нашел. Все исчезли. Слуги, девушки, все.

— Они поступили мудро, — произнес Исаак. — Юдифь, — добавил он, беря ее за руку, — это Николай, твой зять.

— Добрый вечер, — поздоровалась Юдифь, пристально глядя на Николая и слегка поклонившись ему, — нам пришлось встретиться при странных обстоятельствах.

— Верно, госпожа Юдифь, — согласился зять и отвесил поклон.

Когда Понс Мане был передан на попечение своих спутников, двое солдат из стражи Беренгера положили Юсуфа на самодельные носилки и понесли в дом Николая Маллоля, который находился неподалеку. Николай открыл перед маленькой процессией дверь и позвал жену.

— Папа! — воскликнул Ревекка, торопясь в прихожую, где толпились люди. — Я так переживала за тебя. Что случилось с бедным Юсуфом?

— Он повредил плечо, — ответил отец. — У тебя есть для него свободная комната? Не хочу, чтобы сегодня его тревожили.

— Конечно, папа. Пожалуйста, перенесите его в комнату наверху. Служанка вас проводит, — сказала Ревекка солдатам, несшим носилки. — Вы нашли…

— Зейнаб? — закончил за нее Николай. — Да. Она снова свободна, и с ней все в порядке.

— Замечательно, — с облегчением ответила Ревекка. — Я так волновалась. Милый, куда мы ее поселим? Но ничего. Можно разостлать постель…

— Она поживет у нас, пока не поправится. Наоми за ней присмотрит.

Голос, раздавшийся из темного дверного проема, заставил Ревекку замолчать.

— Мама? — произнесла она и сделала шаг к матери. Минуту помедлила, а затем бросилась в объятия Юдифи и спрятала голову у нее на груди. — Мама, ты меня простила?

Юдифь погладила ее по волосам, а затем отстранила от себя, чтобы взглянуть в лицо.

— Простила? Я не сказала, что простила тебя. Конечно, нет. Но я очень рада тебя видеть.

— Мама! Ты ничуть не изменилась.

— Ты тоже, Ревекка. Говорят, у меня есть внук. Я могу его увидеть?

— Да, идем. Он такой красавчик, мама. Он сейчас спит, но…

— Мы его не разбудим, — ответила Юдифь. — И обе женщины бесшумно исчезли в комнате Карлеса.

Глава девятнадцатая

На следующее утро нашлась одна из обитательниц дома Мариеты. Она была на ярмарке, горящими глазами следя за выступлением музыкантов и фокусников и жадно посматривая на столы со сладостями и ароматными жареными кушаньями. Солдат гвардии епископа узнал ее, подошел поближе и ласково тронул за плечо.

— Здравствуй!

Она вздрогнула и обернулась, побледнев от страха.

— Ты ведь работала у Мариеты? — спросил солдат. — Я тебя помню. Ты открывала дверь.

— Иногда, — ответила побледневшая и испуганная девочка. — В основном я работала на кухне. — Ее губы задрожали. — Вы меня арестуете?

— За то, что ты пришла на ярмарку? — со смехом спросил солдат. — Это не преступление.

— Я никогда раньше не была на ярмарке. Она нас не отпускала. — Девушка замолчала и обеспокоенно огляделась по сторонам. — Я слышала, она умерла. Так говорят.

— Ты ведь это знала, верно? Поэтому вы все убежали?

Беспомощная девочка расплакалась. Наконец она вытерла глаза рукавом и шмыгнула носом.

— Луп убил ее, — тихо ответила она. — Он убил ее собственными руками и бросил в спальню. Мы подумали, что он тоже нас убьет, и сбежали, даже не захватив свои вещи.

— Ты голодна? — спросил солдат.

Девочка кивнула.

Взяв ее за руку, он повел ее к палаткам, торгующим едой, купил обжаренную колбаску, хлеб и маленький пирожок. Он терпеливо ждал, пока она жадно глотала еду, а потом снова заговорил:

— Ты пойдешь со мной и расскажешь епископу все, что видела? Потом мы с тобой пообедаем в столовой, и тебе могут разрешить вернуться за вещами.

— Меня арестуют? — бесцветным голосом спросила девочка.

— Ты же ничего не сделала. Возможно, кто-нибудь сможет найти тебе место в более уважаемом доме, чем у Мариеты.

Девочка робко взглянула на солдата, не веря ни во что и мысленно сравнивая возможность скорого обеда с возможностью нескорого ареста. Она дрожала от голода и усталости. Сопротивляться не было сил. — Хорошо, я пойду.

— Где остальные?

— Большинство здесь; некоторые девушки работают, одна из рабынь пытается вернуться на юг. Другая ушла домой. Ей повезло.

— Возможно, и твоя судьба скоро переменится, — весело произнес стражник. — Идем, никто тебя не обидит.

— Ваше Преосвященство, — сказал Исаак, — я получил послание.

— И прибыл с похвальной поспешностью. После вчерашней ночи путаницы и ошибок мне начинает казаться, что никто в этом городе уже не может правильно истолковать послание. Как поживает протеже Его Величества?

— Юсуф? У него все хорошо. Молодые кости нелегко сломать. Ключица треснула и болит, но она срастется довольно быстро и аккуратно. Я оставлю его у Ревекки на пару дней, потому что он пока очень слаб и испытывает сильную боль. Отличный предлог, чтобы немного отдохнуть от уроков.

— А как мавританская девочка?

— Она молода, как и Юсуф. Несколько дней отдыха и хорошей еды, и все будет в порядке. Я приведу ее сегодня днем, чтобы она дала показания, если пожелаете.

— Разумеется. Конечно, это простая формальность.

— Почему?

— Мы нашли одну из кухарок Мариеты. Она и двое или трое других девушек видели, как Ферран Мане задушил ее хозяйку и бросил в спальню. Они все разбежались. Девушки его очень боялись.

— Понятно почему, — заметил Исаак.

— И теперь, когда Ферран Мане мертв, а Гиллем де Монпелье болтает без устали, нам больше не нужны свидетели этого плана.

— Значит, это был план.

— Да, план, как лишить Понса Мане всех денег. Мне говорят, что Ферран всегда был умным парнем.

— Верно. Слишком умным, чтобы преуспеть. Вы его знали?

— Нет, он покинул город до моего приезда.

— Значит, все то, что случилось с Понсом, все эти необоснованные обвинения в том, что у него любовница-мавританка, обвинение в насилии, выдвинутое против его сына, — это происки его брата?

— Так утверждает Гиллем. Правда, он уверяет, что не знает, что случилось с юношами. Он говорит, что они не должны были умереть. Он думал, что их обманут или станут угрожать, чтобы они приносили деньги.

— Он был уверен, что Понс Мане отдаст все свое состояние, лишив средств себя, жену и старшего сына, лишь потому, что об этом попросил Лоренс?

— Не знаю, верил ли он в это, — ответил Беренгер. — Но именно в этом он хочет нас убедить.

— И что, по словам Гиллема, им дали?

— Во время церемоний? Во-первых, сок византийского мака, который сжигали у них под носом или добавляли в вино. А также египетскую траву, которая вызывает завораживающие видения. Но этого было недостаточно, чтобы причинить вред. Гиллем клянется всеми святыми, имена которых может вспомнить, а также кое-чем другим.

— И больше ничего?

— Ничего.

— Я знаю эти вещества. Они могут вызвать смерть, если их принять в достаточных количествах. Но эти молодые люди умерли по другой причине.

— Что, по-твоему, он использовал?

— Порой наши предрассудки обманывают нас, господин епископ. Меня вызвали к юноше, который ходил во сне, у которого были видения и кошмары и который лишился аппетита, а затем умер странной смертью. Симптомы напоминали отравление ядом, который люди называют белладонной.

— И что это такое?

— Сок паслена. Встречается довольно часто. Я думал, что юношей травили медленно, пока их организм не накопил достаточно яда и уже не мог сопротивляться. До тех пор пока не стал свидетелем смерти Лоренса Мане и не изучил жидкость в чашке и мочу. Беладонна может вызывать ужасные видения, но, думаю, кто-то приготовил для Феррана Мане особую смесь, содержащую и другие вещества, в том числе ведущие к судорогам.

— Аптекарь из Жироны?

— Возможно. Но, скорее всего, где-то в другом месте. Полагаю, что Ферран с самого начала хотел убить всех троих юношей, чтобы запугать Понса. Он мог не знать, что они держали свою дружбу в тайне, да так, что даже семьи о ней не знали.

— Злодей, не осознающий ценности жизни, — заметил епископ. — И полагаю, что женщина, которая принесла яд, была Мариетой. Она среднего роста, а этот дурак Рамон твердил, что это была маленькая женщина.

Исаак помолчал.

— Не думаю, что теперь имеет большое значение, какое именно вещество погубило всех юношей. Это было важно, лишь пока жертвы были живы и оставалась надежда на их спасение.

— Верно. И как это ни больно признавать, я рад, что все кончилось. А теперь, — Беренгер переложил бумаги на столе, — тебе известен некий Маймо Момет?

— Конечно, Ваше Преосвященство.

— Что ты мне можешь сказать по поводу спора насчет двора за его домом?

Несколько дней спустя, когда посетители ярмарки разошлись, а торговцы и купцы собрали свои пожитки, непроданные товары и выручку и ушли, в городе еще остались актеры. Они испросили разрешения представить благочестивую и поучительную пьесу и установили сцену на соборной площади.

Кажется, тут собрался почти весь город. Дети бегали по ступеням собора, наталкиваясь на вышедших из таверны рабочих, занявших места на ступенях. Женщины собирались и сплетничали о своих соседях.

Епископ остался в кабинете, чтобы заняться делами, накопившимися за последние несколько недель, подписывал разрешения на проезд, даровал позволения на слушание дел, начиная от споров по поводу границ совместно используемого двора и заканчивая обвинениями в том, что некий должник не возвращает деньги двум своим кредиторам. Он взглянул на стопку прошений и вздохнул.

Исаак был дома. После нескольких холодных дней в город вернулось тепло, и теперь он сидел во дворе: спину приятно грело солнце, а рядом стояла Юдифь.

— Не могу выразить, Юдифь, как я рад, что ты в тот вечер пришла в дом Ревекки.

— Я отправилась к епископу, потому что девочка-мавританка сказала, что ты в опасности.

— А разве епископ не любезный человек, моя милая?

— Может быть, и так, однако людей он отправил сразу, — ворчливо признала Юдифь.

— А наш внук столь же красив, как говорит его мама?

— Исаак, ты несправедлив. Конечно же! Иначе и быть не могло. Но почему у Ревекки только один ребенок?

— Она молода. У нее еще будут дети.

— А что станет с домом Мариеты теперь, когда повесили Гиллема?

— Не сомневаюсь, что насчет него будут вестись долгие споры, моя дорогая, но уверен, что все останется неизменным, как обычно бывает с подобными местами.

— Зейнаб не придется возвращаться?

— Нет, теперь она свободна.

— Что будет, если они узнают, что это она доставляла послания и давала юношам яд?

— Юдифь, милая! Будь осторожна. Это очень серьезное обвинение. Почему ты думаешь, что это была она?

— Она мне сама рассказала. Эта мысль мучила ее. Она не смогла прочитать послания и не знала, что было в пузырьках. Она думала, что это сок восточного мака.

— Так и могло быть. Что касается закона, Юдифь, то нашлись свидетели, все честные граждане, которые поклялись, что это Мариета приносила яд. Они ее узнали. Таково было заключение добросовестных судей, и именно так все и произошло. Зейнаб не приближалась к юношам перед их смертью.

— Но, Исаак…

— Ты хочешь, чтобы ее повесили за то, что она передала сообщение? И чтобы снова начались преследования ведьм?

— Понимаю. В душе она невинна.

— Согласен. А где Рахиль?

— Она пошла к Долее отнести травяного настоя, который ты ей прописал. Тебя не было, и мы решили, что будет неплохо, если она его отнесет.

— Не думаю, что была необходимость спешить, но я не возражаю. Рахиль поступила очень благородно. Можно было бы послать Ибрахима.

— У меня для него была другая работа.

— Поскольку у нас появилось несколько свободных минут, Юдифь, я хочу снова поговорить с тобой о Рахили. Ты делаешь ее несчастной, заставляя выйти замуж за кузена, которого она в глаза не видела. Она не такая, как дочь Мордехая, которая легко и весело может уехать с незнакомцем и надеяться на лучшее.

— Если пожелаешь, муж, — мягко произнесла Юдифь, принимаясь за вышивание, — есть много других партий. Если она выберет кого-нибудь, я не стану возражать при условии, что это будет хороший и уважаемый молодой человек.

— Не будешь возражать? Ты перестала бояться, что она никогда не выйдет замуж?

— Думаю, это напрасные опасения, — ласково ответила Юдифь. — Но тебе надо поусерднее заниматься с Юсуфом. Если ему придется заменить Рахиль, он должен многому научиться.

На соборной площади Долса, жена перчаточника Эфраима, вместе с соседями наблюдала за представлением «Даниил в логове львов».

Красивый молодой человек выбежал на подмостки и напыщенно поклонился публике. Шутки, смех и разговоры почти тут же прекратились. В тишине юноша раскатистым голосом кратко пересказал библейскую притчу о Данииле, снова поклонился и исчез.

Из-за нарисованного дерева полилась мелодия флейты, а затем на сцену вышла грациозная молодая девушка, почти ребенок. На ней было свободное скромное переливающееся одеяние наподобие мавританского, и она играла на деревянной флейте. Не прекращая игры, девушка начала изящный и величавый танец.

Женщина, стоявшая рядом с Долсой, подняла накидку от лица и воскликнула:

— Это же Зейнаб! Даниил, смотри. Это Зейнаб. Юсуф, подойди поближе. Госпожа Долса, это мавританская девочка, которую мы спасли. Она сказала папе, что сама сможет зарабатывать себе на жизнь.

Они зачарованно смотрели, пока царь в великолепных одеяниях и бумажной короне не откатил в сторону камень, загораживавший вход в львиную пещеру, и не появился торжествующий молодой человек в окружении двух горделивых львов в масках, с хвостами и гривами. За ними из пещеры вышла Зейнаб, играя на флейте. Львы поклонились и спустились к зрителям со шляпами в руках для сбора подаяния.

— Госпожа Рахиль, вы заметили, — спросил Даниил, — что когда вы рядом, я окружен львами? С вами опасно.

— Неужели? — серьезно произнесла Рахиль, глянув в сторону госпожи Долсы, которая весело болтала с одним из львов.

— Хорошо, что опасность может быть такой приятной, — заметил Даниил и бросил в шляпу монету.

На подмостках Зейнаб доиграла свою мелодию. Даниил взял ее за руку и поклонился публике, затем повернулся и подмигнул Зейнаб. Она радостно улыбнулась, подняла в воздух флейту и помахала Юсуфу и Рахили.

Зрители захлопали.