Сталин и дураки

3. Про член

Давным-давно, еще при Сталине, когда в стране порядок был, приходит народный комиссар внутренних дел Берия с работы домой. А дом у Лаврентий Палыча — полная чаша: самовар с медалями, комод с шестью слониками, кровать с пуховыми перинами, над кроватью расписной ковер, на ковре сабли да револьверы развешаны, коллекция. И еще у Берии стол обеденный, как положено, на сорок восемь персон да с резными ножками. А ножки полые внутри, одна набита доверху золотыми червонцами, другая английскими фунтами, в третью Берия стотыщ советских денег кое-как молотком заколотил, чуть не треснула. Жалко, четветая насмерть прикручена, а то бы и туда чего полезного напихал.

Заслуженный предмет мебели, с историей, раньше за ним тоже какой-то нарком внутренних дел сиживал, пил-гулял-веселился. Берия этот стол на складе вещественных доказательств отыскал. Чуть не надорвался, пока домой тащил.

Сидит Берия за историческим столом, отдыхает после службы, пьет саперави, закусывает сациви и думает: эх, хороша власть советская! Чтоб я так жил!

А назавтра предъявляет на проходной документ, тут милиционер и говорит ему:

— Вас, товарищ нарком, товарищ Сталин просил, как появитесь, зайти. Сказал, разговор есть.

Ну, Берия первым делом к себе в кабинет и давай анонимки ворошить — чтобы, значит, явиться не с пустыми руками. Ищет какие поинтереснее, а то вдруг у Хозяина настроение плохое. С этими анонимками надо аккуратно. Вон уже целый ящик из-под сапог набит доносами, что академик Капица английский шпион. Давай неси такую цидульку товарищу Сталину, увидишь, чего будет. Хозяин поначалу только бурчал недовольно: «Ну и люди, никакой фантазии, конечно английский, не японский же…» А теперь запросто чернильницей между глаз шарахнет. И топай через весь Кремль будто клоун, весели Политбюро.

Вроде нашлась анонимка неглупая, не стыдно с такой начальству показаться, Берия ее на прошлой неделе сочинил да отложил до подходящего раза. Хвать бумажку — и к Сталину. Деловито забегает в кабинет и прямо с порога:

— Звал, Коба? А я как раз к тебе по совершенно секретному вопросу!

Это он, значит, чтобы огорошить вождя, сбить с толку. Иначе вождь, который с самого утра тут в засаде, первый тебя огорошит, мало не покажется.

А Сталин нынче хмурый, злой, видать спал плохо, или желудок барахлит. Сидит вождь, глаз не поднимает, изучает замызганный листочек с машинописным текстом — вроде и слова видны, но больше циферки. Не иначе шифрованная анонимка, такие обычно разведчики друг на друга сочиняют, фиг чего поймешь, но выглядит убедительно.

— Ну чего у тебя? — Сталин спрашивает.

— Да понимаешь, Коба, надо что-то решать с Кагановичем. Он то ли с катушек съехал, то ли в побег намылился. По ночам роет под Москвой подземный ход!

Сталин от своей бумажки отрывается, глядит на Берию очень внимательно и молчит. Вроде к чернильнице не тянется, но глядит и молчит. Нехорошо молчит, Берия на всякий случай к двери попятился.

Сталин руку под стол, Берия напрягся привычно, мало ли чем его сейчас осчастливят, может сапогом, а может и помойным ведром. Но глядит, вроде пронесло, достает вождь початую бутылку ахашени и из горлышка — буль-буль-буль. Обошлось сегодня, отдыхай пока, Лаврентий.

Сталин рукавом утерся, бутылку обратно под стол и говорит:

— С ума сойдешь с вами… А вот и правда, доведете меня — что делать-то будете? Дети малые, ей-богу! Ты оставь Лазаря в покое, это я ему приказал копать. Все равно неграмотный, что с него толку, пускай хотя бы землю роет…

Ну я влип, Берия думает. Это ж надо так нарваться! Но чтобы виду не подать, заявляет:

— Лучше бы тогда Лазарь сапоги шил. Он ведь умеет, я в партийной характеристике читал. А то сапог приличных днем с огнем не сыщешь.

— Да шил он мне когда-то, дрянь сапоги. Руки кривые, как у вас у всех. Поэтому будет копать, я сказал! Понял?

— Так точно, Коба, понял. А чего он копает-то, узнать можно?

— Нельзя, — говорит Сталин строго. — Все тебе расскажи. Чего надо, то и копает. Ты лучше присядь, Лаврентий, разговор есть.

Берия на краешек стула осторожно садится, а Сталин опять в свою бумажку смотрит. И начинает так негромко, даже ласково:

— Давно уже работаешь, Лаврентий, присиделся к месту, понял что к чему… Ага?

— Да чего там давно, Коба, только освоился…. — Берия бормочет.

А сам припоминает судорожно, как часто наркомы внутренних дел менялись, то ли каждый год, то ли в полгода раз. Чует, добром разговор не кончится, проклинает уже себя, что на эту должность позарился. Но уж больно хотелось дом — полную чашу, когда и самовар, и ковер, и комод со слониками, и стол обеденный на сорок восемь персон. Верно говорят, жадность фраера сгубила, думает Берия. Сейчас как свистнет Хозяин — а за дверью Каганович с лопатой. Заодно и закопает.

— Освоился, освоился… У меня к тебе, Лаврентий, несколько вопросов таких… Неожиданных. Отвечай быстро, не задумываясь, договорились?

— Как прикажешь, Коба.

— И прикажу, прикажу… — говорит Сталин до того ласково, хоть вешайся, а сам лампу настольную разворачивает так, чтобы свет прямо в глаза подследственному. Набрался опыта в царских застенках.

— Доложи-ка мне, Лаврентий…. А револьверов у тебя много?!

Берия аж на стуле подпрыгнул.

— Да полным-полно, — говорит. — Штук двадцать. Я же их собираю, сам знаешь.

— Отвечай строго по существу. Винища сколько бутылок?

— Ой… Ну сколько в погреб влезло, где-то тыща.

— Та-ак, пока все сходится… — говорит Сталин, и не поймешь, то ли доволен он, то ли наоборот сердится. — Папиросы, сигареты?

— Слушай, не считал, — честно Берия отвечает. — Ну тоже где-то под тыщу пачек, запасся на черный день, ты ведь помнишь, как было раньше с табаком, чуть ли не мох курили!

— Не бейте на жалость, товарищ Берия!

Ой, мама, думает Берия, это конец. Хоть в окно прыгай, да некуда бежать, здесь тебе не царская Россия, повсюду родная советская власть.

— Револьверы он, значит, собирает… А антиквариат?

— Да я не особо по этому делу. Ну завалялось кое-что в сарае. Картинки там, скульптурки.

— Иконки… — Сталин подсказывает.

— Какие иконки, я коммунист! И вообще зачем мне старье всякое? Дома только самовар, ковер да шесть слоников.

— А в сарае?

— Предметов триста наверное. Коба, я не нарочно! Люди сами натащили. За мою доброту. Я им говорю — не надо, а они тащат и тащат…

— Понятненько, — Сталин по бумажке пальцем водит и мрачнеет с каждой минутой. — Теперь отвечай еще быстрее: порнография есть?!

— Ы…. Ы… Ык!

Это Берию с перепугу нервная икота разбила. Сталин из-под стола ахашени достал, сам хлебнул чуток, бутылку не глядя в Берию швырнул. Тот до дна остатки выдул, отдышался, набрался храбрости — и заявляет хриплым голосом приговоренного к кастрации:

— Так точно! Есть порнография, дорогой товарищ Сталин!

— Много?

— Журналов французских, немецких штук сто. И еще картинки россыпью, прямо куча, не считал.

— Фильмы?..

— И фильмы, только я их не смотрю, проектор надо. Дорогой товарищ Сталин, это все принесли люди! Да, я виноват! Признаю свою вину перед партией и тобой лично!

Сталин наконец-то поднимает на Берию глаза и говорит с неожиданной тоской в голосе:

— Револьверы, вино, антиквариат, порнография… Значит, и член у тебя тоже есть, Лаврентий. Выходит так.

Берия сидит, глазами хлопает, прижимает к груди пустую бутылку.

— А к-как же… К-конечно есть. По-по-показать?

— Он у тебя, что, с собой?!

Берия со стула — хлоп!

Очнулся на полу, рядом бутылка. Берия к ней тянется, она пустая, вот обида. Что было, помнит смутно, но в общем разговор шел о члене. И за дверью ждет Каганович с лопатой — член рубить. Это все из-за члена. Чего-то Берия с ним сделал не то, вразрез партийной линии.

Встает Берия на четвереньки и говорит:

— Коба, если партии нужен мой член — я согласен. Зови Лазаря, пускай оттяпает его. Только выпить дай, а то я боли боюсь.

Сталин за столом трубочку покуривает, глядит на Берию вполне ласково, будто и не было страшного допроса.

— Давай без паники, — говорит. — Я тебя поспрашивал, ты ответил, все хорошо. Ползи работать. Послужишь еще Родине, хе-хе…

— Да за что ж ты меня на погибель верную посылаешь, Коба? Только я за дверь высунусь, тут Лазарь меня лопатой…

— А ну очнись! — Сталин приказывает. — Нет там никакого Лазаря. Дуй на рабочее место. Нужен будешь — вызову. Не видишь, занят я…

И точно, на столе у вождя газета «Правда», исчерканная красным карандашом. Опять небось вместо «товарищ Сталин» напечатали «товарищ Сралин». Лучше и правда дуть отсюда подальше. Хозяин как увидит такую опечатку, сначала ржет, будто старый боевой конь, а потом лично берется за корректуру. Правит газету, так сказать, в целом. Когда редакцией ограничится, а когда и типографию отрихтует. Под горячую руку и тебя красным карандашиком черканет. Приведет в надлежащий вид. Или подлежащий.

Берия кое-как на ноги встал и по стеночке, по стеночке, выползает опасливо из кабинета. Оглядывается — и правда нет Кагановича. Только генерал Власик, начальник охраны, да генерал Поскребышев, начальник канцелярии, сидят в приемной, чай с вареньем пьют.

И оба глядят на Берию загадочно… Насмешливо, но вроде понимающе.

Видок у Берии, конечно, тот еще. Бледный, весь в поту, озирается затравленно, одной рукой держится за голову, другой за ширинку.

— Тут Кагановича точно нету? — спрашивает.

— Зачем тебе Каганович? — Власик удивляется. — Иди сюда, чайку нальем. И варенье вот малиновое, очень полезно опосля взбучки.

— Ты мне зубы не заговаривай, вдруг Лазарь с лопатой за штору спрятался, а ты и не заметил, охранник хренов!

— Очнись, Лаврентий Палыч! — говорит Власик строго, почти как Сталин давеча. — Ну пуганул тебя Хозяин, бывает. Про член спрашивал, верно?

Берия как услышал «член», так зажмурился, что пенсне с носа спрыгнуло. На пол падал — удержалось, а тут не смогло.

Власик пенсне поднял, обратно его к Берии пристегнул, берет наркома за шкирку, силком на стул усаживает, сует в руку стакан чая.

А Поскребышев достает бумажку, точь-в-точь ту же, что Берия у Сталина видел.

— Это копия, я ее на всякий случай припрятал. Чтобы санитаров из психушки не вызывать каждый раз. А то были уже случаи… Вот, смотри.

— Опись имущества, изъятого на дачах и квартире Ягоды, — бормочет Берия вслух, с перепугу читать про себя разучился. — Револьверов разных девятнадцать… Вин заграничных разных тыща двести бутылок… Сигарет заграничных разных одиннадцать тыщ штук… Анти… Антиквариата всякого триста предметов… Коллекция по-по-по…

— Порнографических снимков, — Власик подсказывает не глядя.

— Четыре тыщи девятьсот штук… Ф-ф-фильмов по-по-порно… А-а-адиннадцать… Ч-ч-ч… Че-че-че… ЧЛЕН!!!

Власик быстро стакан с чаем подхватил — у Берии нервная трясучка началась.

— Может водки ему? — спрашивает.

Поскребышев свой чай допивает, кружка у него здоровая эмалированная, на пол-литра, не меньше. Сует ее куда-то под стол, зачерпывает, протягивает исстрадавшемуся наркому. Берия кружку в обе руки — и давай хлебать. Выдул до донышка, цап со стола вазочку с малиновым вареньем и прямо без ложки, через край ее опорожнил. Закусил, значит. И вроде глядит уже куда бодрее. Хвать бумажку, читает последнюю строчку:

— Резиновый искусственный половой член — одна штука!

— Понял? — Власик ему.

— Понял… Люди! Что это было?!

— А это Хозяин вас, наркомов, проверяет так, — объясняет Поскребышев. — Оценивает, вдруг вы совсем уже морально-политически разложились, или можете работать еще. Оружие, шмотки, картинки-иконки, даже порнографию, он более-менее терпит. Прощает. Но как дойдет до члена — пиши завещание. У тебя, я вижу, нету. Вот и гуляй пока.

— Нету… То есть как нету? Есть. Но не резиновый же!

— Вот потому ты и живой, что не резиновый! — Власик наркома по плечу хлопает. — А то пришел бы Каганович с лопатой и твой собственный оттяпал!

— Шутишь?

— Ну щас.

— Правда не шутишь?!

— Шучу, шучу. Нечего Кагановичу больше делать, с лопатой за тобой бегать. Лазарь Моисеич занят, ночей не спит, землю роет.

— Да ну вас! — Берия говорит, поднимаясь со стула довольно уверенно, хотя и с некоторой дрожью в коленках. — Верно Коба сказал, с вами того и гляди с ума сойдешь!

— Ну да, мы такие, — соглашается Поскребышев и зачерпывает опять кружкой из-под стола. — С нами один товарищ Сталин и может работать. Он ведь Сталин. Другие не выдерживают, ты сам погляди, все Политбюро — дурак на дураке. А какие были люди!

И поди пойми, это серьезно он или прикидывается.

Стоит Берия, а сам думает: видели вы мой позор — ох, не прощу. Выжду случая и так не прощу, внукам своим закажете над людьми издеваться. Тоже мне, понимаешь, нашлись ангелы без резиновых членов. У самих небось полные закрома барахла ворованного.

А генерал Власик водку сосет из кружки и улыбается.

— Погодите, — Берия говорит. — Ладно, у Ягоды член нашли. А у Ежова, значит, тоже?

Власик кружку отдает Поскребышеву, грустно заглядывает в вазочку, где было варенье, расстегивает кобуру револьверную на поясе, вытаскивает оттуда бутерброд с колбасой, закусывает.

— По агентурным данным, член — был, — отвечает Власик, жуя. — Но куда-то запропастился. Не знаешь, кстати, где он?

А Берия, это надо понимать, заместителем Ежова служил, пока того не взяли за член… Тьфу, за какой член, за жабры взяли — и к стенке поставили.

Берия совсем обиделся, надулся, пенсне сверкнул грозно.

— Нужен мне больно ежовский член! Ты вообще думай, с кем разговариваешь!

Сунул руки в брюки, ушел к себе.

— Ишь ты! — Власик ему вслед. — Ну-ну…

— Быстро оклемался, — Поскребышев замечает. — Далеко пойдет.

Тут на окне штора отдергивается, вылезает Каганович.

С лопатой.

У Власика челюсть — бац! У Поскребышева — бац! Власик за кобуру схватился, а там даже бутерброда нет.

Каганович им:

— Если щас кто засмеется — лопатой наверну, ясно?

И пошел к товарищу Сталину в кабинет.

Поскребышев челюсть подобрал, кружкой из-под стола зачерпнул, отпил половину, Власику передал.

— Ничего, — говорит, — я уже привык. Метрополитен — дело новое, до конца не исследованное, могут быть всякие побочные действия. Ты лучше на нем не езди, на метрополитене этом. А то вишь, как Лазаря Моисеча ушибло.

— Я и не езжу. А Берия, вон, вообще про метро не слыхал!

— Куда ему, занятой товарищ. Спорим, он сейчас анонимки пишет, что ты Хозяину в щи сморкаешься, а я в чай плюю?

— Не угадал. Он сейчас дома, порнографию в печке жжет!

Оба не угадали. Берия кое-как до рабочего места добрался и давай по шкафам да сейфам шуровать, а там ни грамма. Вспомнил, залез в ящик из-под сапог, раскопал среди анонимок на академика Капицу бутылку ахметы, хлобысь ее из горла до донышка. Посидел немного, очухался, глянул на себя в зеркало — не видать ли седины опосля пережитого. Да какая седина, лысый, как коленка. Вызвал машину, домой поехал.

Дома кочергой вооружился и давай, как верно Власик сказал, порнографию в печке жечь. Потом в подвал спустился, кочергой все бутылки расколотил. Револьверы с саблями погрузил в машину, свез на металлолом, сто рублей заработал, тут же в рюмочной их пропил — пропадай, моя телега, все четыре колеса. Назад приехал, сигареты охапками в сарай перетаскал и вместе с антиквариатом запалил. Дождался, пока разгорится, пожарную команду вызвал, а то мало ли, вдруг к соседям огонь перекинется, а соседи-то Ворошилов с Буденным, старые большевики, чуть что — шашку наголо и давай пластать. Ежов, покойник, Буденному через забор пустую бутылку кинул, ну как бы в шутку. Буденный шутки не понял, выскочил с шашкой и Ежову столб электрический снес одним махом. Ежов так и сидел без электричества, да без телефона, пока за ним черный ворон не приехал. Все еще удивлялись, чего дурак ждет, другой бы удрал давно, а этот просто не знал, что его из наркомов выгнали и под суд отдали, квасил себе потихоньку, морально-политически разлагался…

Возвращается Берия домой, садится за обеденный стол на сорок восемь персон. Вроде бы все теперь, чист нарком перед партией. Глянь, а на комоде под самым большим из шести слоников лежит сберкнижка на стотыщ рублей. Забыл совсем про нее. Куда спрятать-то? В четвертую бы ножку стола, наверняка тоже полая, да уж больно крепко прикручена. Берия стол на бок опрокинул, ножку хвать, дергает ее так и сяк — не поддается. Он со зла тресь ее сапогом! Хрясь кочергой! Хрясь! Ножка возьми да надломись. И торчит из нее нечто странное. Берия дергает, а это ЧЛЕН!!! Член резиновый, да такого большевистского размера, что ни в сказке сказать.

Ну и чего теперь делать? То ли в обомрок упасть, то ли расхохотаться. В обморок нарком сегодня падал. И значит, стоит Берия у перевернутого стола — в руке огромный резиновый член, — и хохочет, даже ржет, прямо как товарищ Сталин, узнавший из газеты «Правда», что зовут его товарищ Сралин.

Тут дверь настежь — бац! Вваливается пожарная команда с баграми, топорами, брандспойтами, и давай вокруг поливать со страшной силой да все рубить-крушить, пока не сгорело. Берию с ног до головы ледяной водичкой окатили, под микитки его хвать — и вынесли.

Очухался Берия посреди улицы, мокрый весь, аж из сапог течет, трезвый до отвращения, в кармане ни копейки, в руке член. Отовсюду зеваки на пожар сбегаются, мать их за ногу, соседушек, почитай все Политбюро тут. Только Кагановича не видать, да дедушка Калинин не пришел, небось дрыхнет. Спасибо, академик Капица не приперся, он занят был, в институте у себя замышлял недоброе, иначе Берия точно позорища не вынес бы и прямо на месте копыта откинул.

Дом горит, дым столбом, мат до небес, грохот на пол-Москвы. Ладно, Берия думает, семь бед — один ответ, и пока все на пожар таращатся, исподтишка швыряет член к Буденному через забор. Мало ли, откуда у Буденного член нечеловеческих кондиций, может, у коня отвалился… И пошел Берия обратно на работу. Заперся в кабинете, написал анонимку, что генерал Власик сморкается товарищу Сталину в щи, а Поскребышев плюет в чай. Перечитал, отложил до лучших времен. Сидит, прикидывает, кому бы еще нагадить, а то на душе такая мерзость, будто в нее тоже Власик сморкался. Тут стук в дверь.

— Нету меня! На пожар уехал!

— Слышь, ты, пожарник! — Сталин из-за двери. — Поехали ужинать.

Приезжают на дачу в Кунцево, а там уж накрыто и народ подтягивается. Выпили за товарища Сталина, закусили, пожар обсудили, все пожалели Берию, обещали на новый дом скинуться. Выпили за пожар. Потом Буденный рассказал небывалый случай: у коня член отвалился, а он думал, кухарка колбасу потеряла, и хотел ту колбасу шашкой порубать да схарчить. Выпили за Буденного. Вдруг заметили, что нет дедушки Калинина. Выпили за дедушку. На всякий случай выпили еще и за бабушку, а то мало ли. Потом Сталин поднимается и произносит тост:

— Как верно сказал царь Александр Третий, у Росси два союзника: дураки и дороги. Так выпьем же за Лаврентия Берию и Лазаря Кагановича! Ура, товарищи!

Тут как-то сразу все догадались, что на сегодня хватит — и потихоньку расползлись. Берия к Ворошилову ночевать просился, тот сказал ты чего, совсем рехнулся, соображать же надо, у меня дети, а ты нарком внутренних дел! Они тебя увидят — заиками станут. В кабинете приляжешь, вон дедушка Калинин дрыхнет на рабочем месте, и нормально. Берия к Буденному, а тот ему: на конюшне спать согласен? Берия обиделся, ушел на них анонимки писать.

Остался Сталин один-одинешенек, грызет холодную куриную ногу, читает отредактированную газету «Правда». Там написано, что жить стало лучше, жить стало веселей. Сталин в стенку тук-тук. Приходит генерал Власик, жует, дышит в сторону, руки о штаны вытирает. Сталин ему газету показывает.

— Ответь честно: врут? Или правда жить стало веселей?

Власик смотрит, а в газете стишок пропечатан:

И тут Власика такой ржач пробирает, что в доме стекла дребезжат.

— Ты чего? — Сталин спрашивает и сам улыбается.

— Да как сказать, Иосиф Виссарионыч… За всю страну не поручусь, но у меня, например, работа — обхохочешься!