Сталин, Путь к власти

3

Небольшие размеры, уязвимость границ и привлекательность для более сильных соседей были причинами того, что после героической эпохи царя Давида и царицы Тамары (XI и XII столетия) историю Грузин можно представить как череду сменяющих друг друга порабощений. В XIII веке ее покорили татаро-монголы. Долгий период монгольского гнета сменился в XVI и XVII веках турецким, а затем персидским господством, которые сопровождались опустошительными грабежами. В конце XVIII века маленькое разоренное княжество с населением в каких-то полмиллиона человек стало вассалом раздвигающей границы Российской империи, что явилось прелюдией к его захвату.

В 1801 г. царь Александр I издал манифест, в котором объявил о присоединении Восточной Грузии. Грузинскую царскую семью отстранили от власти. Позже верховную политическую власть осуществляли наместники России на Кавказе, чья резиденция находилась в Тифлисе. В 1811 г. русские изгнали патриарха грузинской православной церкви и учредили экзархат Грузии во главе с католикосом-патриархом, вошедший в лоно русской православной церкви. Большое число русских чиновников заняло в Грузни административные посты. Вскоре русские войска отбили у турок Западную Грузию и, подавив сопротивление местного населения, установили контроль над всей территорией. Время от времени, однако, здесь вспыхивали восстания, а горцы под предводительством имама Шамиля вели затяжную партизанскую войну. Лишь в 1860 г. Россия смогла завершить военное умиротворение страны[3].

Примечательной чертой грузинской интеллигенции было то, что она увязывала идеи национального освобождения с идеями социальных перемен. В 70-е и 80-е годы под влиянием революционных сочинений русских народников и, конечно же, понимания, что без глубоких перемен в самой России освободить Грузию от гнета царского самодержавия невозможно, отдельные представители грузинской интеллигенции объединились ради общего дела с народниками. Другие позже вступили на марксистский путь. Ведущей фигурой последних, которые в 1892 - 1893 гг. приобрели известность как участники "Месаме-даси" ("третья группа"), был Ной Жордания. После обучения в Тифлисской духовной семинарии (которая благодаря стараниям грубых надзирателей, желавших любыми способами русифицировать учеников, скорее напоминала школу грузинского национализма, чем центр подготовки лояльных священнослужителей русско-грузинской православной церкви) Жордания отправился за границу. Во время учебы в ветеринарном институте Варшавы он познакомился с идеями марксизма по сочинениям немецкого социал-демократического теоретика Карла Каутского. В 1892 г. Жордания вернулся в Грузию убежденным марксистом и помог составить программу новой "Месаме-даси", которая стала ядром грузинской социал-демократии.

Вскоре после ее создания Жордания, оказавшийся под угрозой ареста, вновь выехал за границу на четыре года. На этот раз он встретился с Каутским и Плехановым. Вернувшись в 1897 г. в Грузию, Жордания и его товарищи начали редактировать еженедельную газету "Квали" ("Борозда") на грузинском языке, основанную раннее членами "второй группы". Через этот орган они пропагандировали марксистские взгляды, убеждая в том, что Грузии следует возлагать надежды не на реформы, за которые боролось поколение Чавчавадзе, а на объединение с международным рабочим движением. Как это ни парадоксально, но сперва русские власти отнеслись к грузинским марксистам весьма снисходительно, ибо их рассуждения о классовых противоречиях казались им менее опасными, чем сепаратистские призывы либералов5. Такие картины природы окружали Coco Джугашвили в детстве.

О его предках известно немного. Прадед по отцу, по имени Заза Джугашвили, в начале XIX века участвовал в крестьянском восстании против русских и затем нашел убежище в деревне Диди-Лило близ Тифлиса. Его сын Вано развел в этой деревне виноградник, и здесь у Вано родился сын Виссарион, по прозвищу Бесо. После смерти отца Бесо поселился в Тифлисе и нашел работу на кожевенном заводе Адельханова, где обучился сапожному ремеслу. Через некоторое время некий Барамов открыл в Гори сапожную мастерскую, и среди нанятых им на работу был и Джугашвили. В Гори Бесо познакомился и вступил в брак с Екатериной Геладзе, из семьи бывших крепостных, проживавших в соседнем селении Гамбареули. После отмены в Грузии в 1864 г. крепостного права (на три года позднее, чем в самой России) семья Геладзе переселилась в Гори[7].

По описаниям, Бесо Джугашвили был худощавым, с черными волосами, бородой и усами. Современники отмечали, что в молодости Coco внешне очень походил на отца. Достоверно известно, что Бесо был суровым, вспыльчивым человеком и большим любителем выпить. В конце концов он умер после драки в трактире. Екатерина и Coco постоянно страдали от его побоев. В 1885 г., когда Coco было пять лет, Бесо вернулся на фабрику Адельханова в Тифлисе, не порывая, однако, связи с семьей. Между тем Екатерина с трудом сводила концы с концами, работая прачкой, швеей и кухаркой в богатых домах Гори.

Coco Джугашвили оказался не по годам развитым, способным в учении, энергичным, физически подвижным ясноглазым ребенком, большим любителем всяческих забав. Обладая хорошим голосом, он пел в школьном хоре горийской церкви. Роста был небольшого, вероятно, не более пяти футов и четырех-пяти дюймов (или 1 метр 63 см)[9]. Тогда ли или в другое время заражение крови от загноившегося ушиба привело к тому, что левый локтевой сустав стал плохо сгибаться. Много лет спустя он рассказал свояченице, что во время мобилизации 1916 г. его из-за этого небольшого физического недостатка признали непригодным к военной службе[11].

Иремашвили вспоминает о Екатерине Джугашвили как о благочестивой и трудолюбивой женщине, сильно привязанной к сыну. Она обычно носила традиционную одежду грузинских женщин, пользовалась в общине уважением и по старинному обычаю посвятила свою жизнь служению богу, мужу и сыну. Отсюда, однако, не следует, что Екатерина обладала мягким и покорным нравом. Подобное предположение противоречило бы тому образу, который сам Сталин нарисовал в беседе с дочерью Светланой в 40-е годы. По словам Светланы, Сталин на протяжении всей жизни был самого высокого мнения о матери, которую считал умной женщиной, хотя и не получившей образования. Рассказывал, что она поколачивала его в детском возрасте, так же как и Виссариона, когда тот выпивал. Она хотела, чтобы сын стал священником, и всегда сожалела о том, что этого не произошло. Когда Сталин навестил мать в 1935 г. незадолго до ее смерти, она, к его удовольствию, сказала: "А жаль, что ты так и не стал священником". На основании известных ей фактов Светлана пришла к заключению, что Екатерина была женщиной с пуританской моралью, строгой и решительной, твердой и упрямой, требовательной к себе и что все эти качества перешли к сыну, который больше походил на нее, чем на отца[13]. В 1890 г., когда Coco было 11 лет, Бесо умер от ножевого ранения, полученного в пьяной драке. "Ранняя смерть отца не произвела на ребенка никакого впечатления, - замечает Иремашвили. - Он ничего не потерял со смертью человека, которого должен был называть отцом"[15]. Однажды, сообщает она, ребенок навлек на себя гнев отца, безуспешно пытаясь защитить мать от нападок. Он бросил в Бесо нож и затем, убежав от погнавшегося за ним разъяренного отца, спрятался у соседей. Нам не известно, были ли другие столь же тягостные эпизоды, примечательно, однако, то, что Джугашвили и в пожилом возрасте помнил эту историю. И ужас, который вселили в него побои матери, помогает объяснить, почему впоследствии избиение (символическое или реальное) представлялось ему одним из видов наказания, которого заслуживали наиболее злостные отступники. Так, в письме Ленину, отправленном в 1915 г. из сибирской ссылки, Сталин, упоминая "ликвидаторов", заметил: "Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали"[17].

Таким образом, Coco Джугашвили вырос в обстановке острого семейного конфликта и материальной нужды. К тому же одно из наиболее серьезных разногласий между матерью и отцом было связано с планами, касавшимися будущего Coco. Екатерина хотела послать его в духовное училище Гори, что было бы первым шагом на пути к карьере священника. В 1888 г. Coco зачислили в училище. Учитывая бедственное положение семьи, ему определили ежемесячную стипендию в 3 рубля и, кроме того, разрешили Екатерине зарабатывать в месяц до 10 рублей, прислуживая учителям[19]. Основные детали этой истории впоследствии подтвердила сама Екатерина. В 1935 г. в интервью с советским корреспондентом она, говоря о сыне, заявила: "Учился он прекрасно, но его отец, покойный муж мой Виссарион, задумал мальчика взять из школы, чтобы обучать своему сапожному ремеслу. Возражала я, как могла, даже поссорилась с мужем, но не помогло: муж настоял на своем. Через некоторое время мне все же удалось его снова определить в школу"[21]. В данном случае, однако, мы имеем дело не с предпочтительным (ведь других детей не было), а с чрезмерно восторженным отношением к сыну, который являлся средоточием всех материнских помыслов. Несомненно, Coco и его будущее составляли главную цель ее существования. Она всячески выражала свою привязанность к нему, привила ему постоянное стремление к успеху, который не выпал на ее долю. В результате у Coco сформировались "чувство победителя" и "уверенность в успехе", о которых говорил Фрейд. Он начал рассматривать себя человеком, который обязан превосходить других в любой деятельности: в мальчишечьей борьбе, в преодолении крутого утеса или в учебе. Сыну передалась вера матери в собственную способность добиться многого. И для этой веры были веские основания, ибо, начав посещать духовное училище, он проявил незаурядные дарования. Привыкнув к постоянному восхищению матери, он с возрастом стал воспринимать подобное отношение как должное, не только ожидая почитания, но и стремясь быть достойным его. Поощряемый поклонением матери, Coco и сам стал идеализировать себя. Это проявлялось в отождествлении с различными героями, о чем пойдет речь ниже. Постоянная боязнь отца, который мог нанести удар по его самолюбию, неотступно сопровождавшая его детские годы, должно быть, придала дополнительный импульс процессу самоидеализации, которому сопутствовало психологически неизбежное погружение в мир иллюзий.

Такое объяснение процесса формирования характера Coco Джугашвили подтверждается его поведением и успехами в училище. С самого начала он показал себя в высшей степени самоуверенным, обладающим чувством своей правоты во всем и сильной потребностью отличиться. Один из прежних друзей по училищу вспоминал Coco "твердым, энергичным и настойчивым". Другой рассказывал: "К урокам он всегда был готов - лишь бы его спросили... Он всегда показывал свою исключительную подготовленность и аккуратность в выполнении заданий. Не только в своем классе, но и во всем училище считался одним из лучших учеников. На уроках все его внимание было обращено на то, чтобы не пропустить ни одного слова, ни одного понятия. Он весь был обращен в слух - этот в обычное время крайне живой, подвижный и шустрый Сосо"[23]. (Как говорили, Coco перестал верить в бога в 13 лет, после того как прочитал что-то написанное Дарвином или о самом Дарвине[25].

Вне стен училища юноши с упоением читали грузинскую литературу. Книги грузинских авторов, которых было мало в библиотеке училища, доставали через местного книготорговца, державшего небольшую библиотеку. Первой взятой Coco книгой была сентиментальная повесть Даниэля Чонкадзе "Сумарская крепость", осуждавшая крепостничество и по сюжету похожая на "Хижину дяди Тома". Книга так его захватила, что он читал почти всю ночь напролет[27].

Учитывая важную роль символического образа Кобы в жизни интересующей нас личности, стоит, пожалуй, подробнее остановиться на том, что в этом образе с самого начала привлекало Coco. Коба из "Отцеубийцы" - вовсе не сложная и тонкая натура, а довольно прямолинейный идеализированный тип героя, постоянно встречающегося в романах подобного жанра, - сильный, молчаливый, бесстрашный рыцарь, доблестный в бою, меткий стрелок, ловкий и изобретательный в трудных ситуациях. Подобные качества, конечно же, должны были понравиться любому задиристому подростку, желающему вообразить себя в роли героя. Но в истории, рассказанной Казбеги, Коба обнаружил еще одно свойство, которое, несомненно, сделало его для Coco Джугашвили особенно привлекательным: он выступает как мститель.

Тема отмщения проходит красной нитью через весь роман. Так, обычай кровной мести кавказских горцев многократно упоминается с одобрением. В романе простые люди Грузии горят желанием отомстить высокомерным русским завоевателям, которые захватили страну, ограбили и унизили ее народ. Сам Шамиль - "железный человек", храбрый военачальник, обожаемый своими сторонниками, - предстает как руководитель народного движения мстителей, который "олицетворял собою гнев народный".[29] Хотя подобные высказывания и не являлись прямыми призывами к социальной революции, они подталкивали мысль читателя в данном направлении. Подростку с таким происхождением, как у Coco, хотевшему быть Кобой, они могли внушить (или по крайней мере подготовить почву для этого) представление о герое, как о революционере.

Семинарист

Когда четырнадцатилетний Джугашвили в августе 1894 г. вошел в каменное 3-этажное здание Тифлисской духовной семинарии, он оказался в мире, существенно отличавшемся от то го, к которому привык в Гори. Около шестисот учеников, практически все время (за исключением примерно одного часа в послеобеденное время) находившихся взаперти в строении казарменного типа, которое некоторые называли "каменным мешком", вели строго регламентированную жизнь: в 7.00 - подъем, утренняя молитва, чай, классные занятия до 14.00, в 15.00 - обед, в 17.00 - перекличка, вечерняя молитва; чай в 20.00, затем самостоятельные занятия, в 22.00 - отбой. Наряду с другими предметами изучали теологию, Священное писание, литературу, математику, историю, греческий и латинский языки. По воскресеньям и религиозным праздникам подросткам приходилось по 3 - 4 часа выстаивать церковные богослужения. Обучение велось в монотонной и догматической манере, которая подавляла всякие духовные потребности. Во главе угла, как и в Гори, была русификация. На занятиях не только вменялось в обязанность говорить по-русски, но запрещалось также читать грузинскую литературу и газеты, а посещение театра считалось смертельным грехом.[31] Как видно, воспоминания все еще были мучительными. "Издевательский режим", вне всякого сомнения, способствовал превращению семинариста Джугашвили в революционера. Но здесь сыграли свою роль и другие обстоятельства, и прежде всего тот факт, что неповиновение превратилось в семинарии уже в традицию.

Это заведение давно поставляло не только рожденных в Грузии священников русской православной церкви, но и молодых грузинских революционеров. Отчисления по политическим мотивам часто имели место еще в 70-е годы XIX столетия, когда многие студенты использовали полученные знания русского языка для изучения народнической литературы, поступавшей из России. С этого времени начали действовать тайные группы самообразования и дискуссионные кружки, возникать стихийные протесты. В 1885 г. был исключен слушатель, будущий руководитель "Месаме-даси" Сильвестр Джибладзе, избивший русского ректора Чудецкого, который называл грузинский "собачьим языком"[33]. В ответ власти закрыли семинарию на месяц и отчислили 87 слушателей, причем 23 запретили проживать в Тифлисе. В числе высланных вожаков был и Ладо Кецховели, посещавший в Гори то же самое училище, что и Джугашвили, и повлиявший на более молодого товарища при выборе им профессии революционера.

Когда Джугашвили через несколько месяцев после забастовки прибыл в семинарию, отголоски бунта еще ощущались. С первых дней Coco невзлюбил семинарию. Будучи в первый раз на каникулах в Гори, он в одной из кондитерских жаловался знакомому на семинарские порядки и поведение монахов[35]. Его манера держаться и отношение к товарищам также переменились. Друзья-семинаристы, которые помнили Coco живым пареньком, довольно веселым и общительным, теперь видели его серьезным, сдержанным, погруженным в себя. Давид Папиташвили вспоминал: "После вступления в семинарию товарищ Coco заметно изменился. Он стал задумчив, детские игры перестали его интересовать". В аналогичном смысле высказался и Вано (младший брат Ладо Кецховели), хорошо знавший Coco. Он заметил: "В этот период характер товарища Coco совершенно изменился: прошла любовь к играм и забавам детства. Он стал задумчивым и, казалось, замкнутым. Отказывался от игр, но зато не расставался с книгами и, найдя какой-нибудь уголок, усердно читал"[38]. И вновь, теперь уже в семинарский период, проявилось стремление к личной власти, то есть то самое качество, Которое отличало Джугашвили и в более поздние годы. То же самое можно было сказать о его нетерпимом отношении к иным мнениям. По словам Иремашвили, во время дискуссий среди молодых социалистов в семинарии Coco имел привы"ку упорно настаивать на собственной правоте и безжалостно критиковать другие взгляды. В результате группа раскололась на тех, кто, уступая давлению, согласился стать послушным последователем Джугашвили, и тех, кто мыслил более независимо и не желал уступать деспотическим методам Coco[41]. Благодаря тому что монахи неоднократно ловили его за чтением запрещенных книг, нам теперь известны названия некоторых этих сочинений. Так, в журнале поведения за ноябрь 1896 г. имеется следующая запись инспектора Гермогена:

"Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из "Дешевой библиотеки", книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него соч. В. Гюго "Труженики моря", где нашел и названный лист". Дальнейшая запись гласит: "Наказать продолжительным карцером - мною был уже предупрежден по поводу посторонней книги - "93-й год" В. Гюго". Следующая запись (март 1897 г.) сообщает, что Джугашвили вот уже в 13-й раз замечен за чтением книг из "Дешевой библиотеки" и что у него отобрана книга "Литературное развитие народных рас"[43].

Группа самообразования дала Coco первый опыт подпольной работы, который вскоре стал еще богаче. Как рассказывал товарищ по семинарии Д. Гогохия, по совету Джугашвили студенты сняли в городе комнату за пять рублей в месяц (средства представили семинаристы, получавшие от родителей деньги на мелкие расходы), на которой собирались один-два раза в неделю в послеобеденный перерыв на дискуссии[45]. Его рассказ совпадает с более поздними воспоминаниями Жордания о том, как однажды в конце 1898 г. в редакцию "Квали" пожаловал юноша, который, отрекомендовавшись воспитанником семинарии Джугашвили и постоянным читателем марксистского еженедельника, заявил, что решил бросить семинарию и посвятить себя работе среди рабочих, и попросил совета. Поговорив с ним некоторое время, Жордания пришел к заключению, что для партийного пропагандиста теоретических знаний у него недостаточно, и поэтому порекомендовал остаться в семинарии еще год и продолжить марксистское самообразование. "Подумаю", ответил Джугашвили и ушел. Примерно через полгода Жордания посетил его коллега Джибладзе и вне себя от возмущения рассказал о том, что тому молодому человеку поручили рабочий кружок, а он начал вести пропаганду не только против правительства и капиталистов, но и "против нас"[47].

Каким бы ни было отношение Ладо к Coco, последний, как видно, испытывал к старшему Кецховели что-то похожее на чувство благоговения перед героем. Арестованный в 1902 г. Кецховели был в августе 1903 г. застрелен тюремным часовым в тот момент, когда выкрикивал через решетку своей камеры: "Долой самодержавие! Да здравствует свобода! Да здравствует социализм!" Двадцать лет спустя, выступая в клубе старых большевиков в Москве, Авель Енукидзе, в прошлом известный революционный деятель Закавказья, а затем видный советский работник, отзывался о Кецховели следующим образом: "Товарищ Сталин много раз с удивлением подчеркивал выдающиеся способности покойного товарища Кецховели, который в то время умел правильно ставить вопросы в духе революционного марксизма. Сталин часто вспоминает, что Кецховели еще в тот момент стоял на совершенно правильной большевистской точке зрения. Я и т. Сталин не сомневаемся в том, что, если бы Кецховели удалось жить до раскола РСДРП, он бы целиком стоял в рядах большевиков и был бы одним из влиятельнейших и сильнейших работников нашей партии"[49]. Такая мысль, возможно, была не лишена основания. К пятому курсу Coco уже имел прочную репутацию смутьяна и больше не старался скрывать своих мятежных взглядов. Однажды инспектор Абашидзе застал его за чтением посторонней книги, которую выхватил у него из рук. Однако Coco вырвал книгу у Абашидзе. Возмущенный монах воскликнул: "Ты разве не видишь, с кем имеешь дело?" Coco протер глаза, пристально посмотрел на него и ответил: "Вижу перед собой черное пятно и больше ничего"[51].

Поскольку дела приняли такой оборот, не удивительно, что Джугашвили в мае 1899 г. покинул семинарию. Нам неизвестно, как на это реагировала мать, но догадаться нетрудно. Согласно семинарским записям, опубликованным в "Духовном вестнике Грузинского экзархата" в июне-июле 1899 г., Coco исключили потому, что он "по неизвестной причине" не явился на экзамены в конце учебного года[53].

Профессиональный революционер

Готовиться к роли профессионального революционера Джугашвили начал еще до того, как бросил семинарию.Порученный ему в 1898 г. организацией "Месами-даси" кружок самообразования состоял из рабочих Главных железнодорожных мастерских Тифлиса]. В то время, вспоминал он позднее, "я на квартире у Стуруа в присутствии Джибладзе (он был тогда тоже одним из моих учителей), Чодришвили, Чхеидзе, Бочоришвили, Нинуа и др. передовых рабочих Тифлиса получил первые уроки практической работы"[55].

Оставив семинарию, Джугашвили продолжал работать пропагандистом кружка самообразования рабочих железнодорожных мастерских Тифлиса, в котором его знали как Coco. В это время он, согласно опубликованной позднее официальной биографии, "перебивался", давая частные уроки[57].

О деятельности Джугашвили в последующие месяцы известно мало. Вместе с Джибладзе и другими он готовил в августе 1900 г. крупную, но безуспешную забастовку железнодорожных рабочих Тифлиса. В тот же период он познакомился с прибывшим в Тифлис другом Ленина, эмиссаром "Искры" Виктором Курнатовским и нашел в этом русском революционере-марксисте одного из первых своих наставников. Вместе с Ладо Кецховели и его единомышленником Александром Цулукидзе Coco разрабатывал план создания грузинской газеты "Брдзола", которая начала печататься в 1901 г. в подпольной типографии "Нина" (вместе с копиями "Искры" на русском языке). Первые печатные сочинения Джугашвили появились в этой просуществовавшей лишь короткое время грузинской газете[59] в ноябре 1901 г., быть избранным в состав Тифлисского социал-демократического комитета, который действовал с 1898 г.

В эти первые годы Джугашвили участвовал в революционной деятельности и политических спорах местных марксистов. Они делились (примерно, по линии "мягких" и "твердых" искровцев) на последователей Жордания, численно преобладавших, и более воинственное меньшинство (Махарадзе, Кецховели, Цулукидзе, Цхакая и другие), которое отвергало политику "легальных марксистов", пропагандировавшуюся газетой "Квали", выступало за конспиративные методы работы и требовало, чтобы движение не ограничивалось тайной пропагандистской деятельностью, а перешло к новому, "уличному" этапу, основанному на массовой агитации. Это были, так сказать, протобольшевики, и Джугашвили присоединился к ним. Он отстаивал воинственную позицию в агрессивном, фракционистском стиле, что создало ему среди грузинских марксистов репутацию человека с тяжелым характером, вечного возмутителя спокойствия. Возможно, в этом кроется причина переезда Джугашвили в Батум вскоре после избрания его в Тифлисский комитет.

Перемена места проживания произошла при обстоятельствах, которые, хотя до настоящего времени и не совсем ясны, тем не менее не делают Джугашвили чести. Грузинские меньшевики в эмиграции упорно утверждали, что он переселился в Батум после исключения партийным судом из тифлисской организации за интриги и клевету на Сильвестра Джибладзе[61]. Автор, будучи социал-демократом, участником указанных событий, прямо не назвал Джугашвили. Он лишь написал, что включению рабочих в комитет воспротивился один молодой интеллигент, позиция которого якобы мотивировалась личными причудами и жаждой власти. Потерпев в ходе голосования в комитете поражение, этот молодой человек выехал из Тифлиса в Батум, "откуда тифлисские работники получили сведения о его некорректном отношении, враждебной и дезорганизационной агитации против тифлисской организации и ее работников"[63]. Играл ли какую-то роль Джугашвили в этих событиях - не ясно.

Волнения в ряде промышленных центров Закавказья нарастали, возможно, под влиянием батумской демонстрации 9 марта, и власти решили разделаться с социал-демократическими активистами. Ночью 5 апреля 1902 г. во время заседания Батумского социал-демократического комитета были арестованы Джугашвили и другие его члены[65]. Не удалось ему бежать только из ссылки, к которой он был приговорен в 1913 г. и из которой его освободила февральская революция. Ибо в последний раз его заслали в такое отдаленное место на севере Сибири, сбежать откуда было трудно.

Вернувшись в Тифлис после первого побега в феврале 1904 г., Джугашвили скрывался на квартире социал-демократического активиста Михо Бочоридзе. Об этом нам известно потому, что здесь ему было суждено встретиться с будущим тестем Сергеем Аллилуевым, через много лет описавшим данный эпизод в воспоминаниях. Квалифицированный механик, он в начале 90-х годов переехал на юг, устроился на работу в железнодорожных мастерских Тифлиса, женился и обосновался на жительство. Он стал социал-демократом, а его дом в пригороде Тифлиса - излюбленным местом собрания революционеров. Когда Аллилуев однажды вечером по партийным делам посетил Бочоридзе, последний познакомил его с Джугашвили, который рассказал кое-что о недавнем побеге из Новой Уды. В частности, о том, что пытался бежать уже через несколько дней после прибытия, однако, не имея подходящей теплой одежды, он, обморозив лицо и уши, был вынужден вернуться. Вторая попытка увенчалась успехом[67].

Еще меньше нам известно о последующих побегах. Нужно, однако, иметь в виду, что подобные побеги были обычным делом для русских революционеров. Систему административной высылки на север европейской части России или в Сибирь не следует смешивать с более строгими и суровыми, но и реже применявшимися каторжными работами. Да и охранка не имела того штата и опыта, какими впоследствии располагал ее советский наследник. Прибыв на место, ссыльные могли по своему усмотрению устраиваться на квартиру к местным жителям и жить как вздумается, правда под наблюдением, которое варьировалось и по интенсивности, и по эффективности. Им не возбранялось переписываться, хотя власти могли читать письма. Как мы видели на примере Ленина, ссыльные имели даже возможность писать серьезные научные труды, не говоря уже о революционных воззваниях, тайными каналами переправляемых за границу. Побег сам по себе был трудным, иногда очень рискованным, но довольно часто осуществимым предприятием.

Вернувшись в феврале 1904 г. в Тифлис, Джугашвили снова с головой ушел в подпольную партийную работу. В его отсутствие социал-демократическое движение приобрело иную организационную форму. В начале 1903 г. в Тифлисе состоялся объединительный съезд представителей социал-демократических организаций Тифлиса, Баку, Батума, а также партийных групп менее крупных центров Закавказья. Съезд учредил "Кавказский союзный комитет" из девяти членов как постоянно действующую руководящую группу, и Джугашвили в какой-то момент после возвращения стал его членом[69]. В подтвреждение ссылаются на сообщение царской полиции за 1911 г., в котором указывалось: "По вновь полученным мною агентурным сведениям, Джугашвили был известен в организации под кличками Coco и Коба, с 1902 г. работал в социал-демократической партии - организации, сначала меньшевиком, а потом большевиком, как пропагандист и руководитель 1-го района (железнодорожного)". Этот документ был опубликован 23 декабря 1925 г. в тифлисской газете Закавказского краевого комитета РКП "Заря Востока" вместе с воспоминаниями бывших товарищей Сталина в связи с его 46-летием. Копия сообщения находится среди архивов охранки в Гуверовском институте (Стэнфорд, Калифорния). Вызывает сомнение не подлинность документа, а само его содержание. Мало того, что в сообщении местом пребывания Джугашвили ошибочно назван Тифлис, хотя этот год он провел в Батуме, автор (начальник губернской жандармерии) допускает явную ошибку, называя Джугашвили меньшевиком с 1902 г. Дело в том, что меньшевизм как течение возник после II съезда российской партии, то есть после 1904 г. Полицейского офицера, по-видимому, ввел в заблуждение тот факт, что большинство социал-демократов, с которыми Джугашвили имел дело в Тифлисе в 1900 - 1901 гг., впоследствии стали меньшевиками.

К немногим обстоятельствам ранних этапов революционной карьеры Джугашвили, которые не должны вызывать у нас ни малейшего сомнения, относится и тот факт, что он принял большевизм без всяких колебаний, как только уяснил себе суть вопросов, послуживших причиной внутрипартийных разногласий, Это удостоверяется независимыми свидетельствами двух бывших грузинских социал-демократов, написавших в эмиграции свои воспоминания[71]. Еще одно неопровержимое доказательство этого содержится в двух личных письмах, посланных Джугашвили в октябре в Лейпциг проживавшему там грузинскому революционеру М. Давиташвили и переданных последним Ленину и Крупской (позднее эти письма были обнаружены в их переписке).

В письмах Джугашвили предстает как безусловный сторонник Ленина. Понятие "большевик" тогда еще не было в широком употреблении. Вначале Джугашвили попросил друга выслать ему "Искру", которая тогда оказалась под контролем антиленинского большинства и печатала статьи, критикующие ленинские взгляды. Объясняя просьбу, он писал: "Здесь нужна "Искра" (хотя она без искры, но все-таки нужна: по крайней мере в ней есть хроника, черт ее возьми, надо хорошо знать и врага)". Термин "враг" Джугашвили употребил вполне сознательно. В письме он осыпал насмешками Плеханова за то, что тот подверг критике книгу "Что делать?", которая, очевидно, для Джугашвили являлась своего рода кредо. Возражая Ленину, Плеханов, помимо прочего, утверждал, что для того, чтобы обрести революционное сознание, рабочему классу не нужны социал-демократические интеллигенты-проповедники. На это пылкий ленинец из Кутаиси заметил:

"Этот человек или совершенно рехнулся, или в нем говорят ненависть и вражда. Думаю, что обе причины имеют здесь место. Я думаю, что Плеханов отстал от новых вопросов. Ему мерещатся старые оппоненты, и он по-старому твердит: "общественное сознание определяется общественным бытием", "идеи с неба не падают". Как будто Ленин говорит, что социализм Маркса был бы возможен во время рабства и крепостничества. Теперь гимназисты и те знают, что "идеи с неба не падают". Но дело в том, что теперь речь идет совсем о другом... Теперь нас интересует то, как из отдельных идей вырабатывается система идей (теория социализма), как отдельные идеи и идейки связываются в одну стройную систему - теорию социализма, и кем вырабатываются и связываются. Масса дает своим руководителям программу и обоснование программы или руководители - массе?"[73], когда на горизонте сгущались грозовые революционные тучи.

Русская революция 1905 г., которую Ленин впоследствии назвал "генеральной репетицией", была массовым, стихийным общенациональным бунтом. Под влиянием экономического кризиса начала столетия и позорного поражения в русско-японской войне 1904 г. подспудное недовольство крупных социальных групп переросло в мятежные настроения. В такой атмосфере события петербургского Кровавого воскресенья в январе 1905 г., вызвали настоящий взрыв. По стране прокатилась волна забастовок, уличных демонстраций, крестьянских беспорядков и вооруженных выступлений - от мятежа на броненосце "Потемкин" в Одессе (увековеченного в кинофильме Сергея Эйзенштейна) до вооруженных восстаний в Москве и в ряде других административных центров. В октябре назревало что-то похожее на всеобщую политическую стачку. В это время в Петербурге сформировался Совет рабочих депутатов, в котором видную роль играл Троцкий, и политические партии впервые вышли из подполья. Манифестом от 17 октября царь провозгласил гражданские свободы и объявил о создании выборного законодательного органа - Государственной думы. Но революционные страсти полностью улеглись лишь к началу 1907 г.

В Закавказье, где глубокое социальное недовольство усугублялось национальными притеснениями, волнения 1905 г. были особенно бурными. Крестьяне с оружием в руках поднялись против помещиков, выступления рабочих приняли массовый характер, состоялись уличные демонстрации. Жестокие репрессии со стороны русских войск и не жалевших нагаек казаков, в том числе и ужасная бойня, учиненная среди собравшихся в августе на митинг в тифлисском городском зале, не смогли сдержать брожения, и к концу года Грузия оказалась в состоянии почти полной анархии. Социал-демократы всецело использовали благоприятную ситуацию для достижения собственных целей. Вместе с тем здесь, как и по всей стране, раскол в их рядах увеличился, ибо к первоначальным причинам, породившим внутрипартийные разногласия, прибавились споры относительно революционной тактики. Таким образом, революция 1905 г. ускорила превращение двух противоборствующих фракций в две воюющие между собой партии.

Джугашвили активно участвовал в грузинских событиях 1905 г., но его революционная роль не была особенно заметной. Он выступил на некоторых массовых митингах, выпустил несколько агитационных прокламаций и написал ряд статей, касавшихся революционной ситуации и внутрипартийных разногласий. Ездил по Грузии как организатор и пропагандист большевизма, затрачивая много энергии на фракционную борьбу. Так, в хронике его жизни за 1905 г., которую опубликовали позднее в 1-м томе сочинений Сталина, указывается, что в апреле он "выступает на большом дискуссионном собрании в Батуме против меньшевистских лидеров Н. Рамишвили, Р. Арсенидзе и др.", а в июле "выступает на двухтысячном дискуссионном митинге в Чиатуре против анархистов, федералистов, эсеров"[76]. В меньшевистских источниках утверждалось, что Закавказская организация исключила его из партии за участие в тифлисском ограблении в июне 1907 г. В марте 1918 г., когда деятельность меньшевиков не была полностью пресечена победившими большевиками, Мартов написал в московской газете, что Сталина в свое время исключили из партийной организации в связи с какими-то экспроприациями. Сталин подал на Мартова в революционный трибунал, отрицая, что когда-либо судился или исключался партийной организацией. Однако он не отрицал своей причастности к экспроприациям.[78]

Хотя в грузинской социал-демократии большевики представляли оппозиционное меньшинство, грузинский большевизм как движение все-таки существовал. На первых порах, однако, Джугашвили не играл в нем главной роли. Показателем его малозаметной роли в этот первый период служит тот факт, что он не оказался в числе 15 делегатов от местных групп, которые собрались в ноябре 1904 г. в Тифлисе на первую конференцию закавказских большевиков. Не было его и среди четырех делегатов Закавказья, приезжавших в апреле 1905 г. в Лондон на большевистский III Съезд партии, названный Троцким "учредительным съездом большевиков"[80].

В последующие месяцы он сосредоточил внимание на новом для себя поприще революционной деятельности: на профсоюзной работе. Много позднее, оглядываясь назад, он скажет, что во время острых конфликтов между рабочими-нефтяниками и нефтепромышленниками на собственном опыте убедился, "что значит руководить большими массами рабочих"[82].

Но именно эти успехи послужили причиной ареста ряда социал-демократических активистов. Джугашвили (работавшего тогда под псевдонимом Нижарадзе) арестовали 25 марта 1908 г. и заключили в Баиловскую тюрьму Баку, где, продержав до начала ноября, затем выслали сроком на два года в Вологодскую губернию. Туда он отправился обычным "этапным порядком", то есть двигаясь от тюрьмы к тюрьме в группе, в которую по пути вливались другие заключенные. В январе 1909 г. его отправляют из Вологодской городской тюрьмы на место ссылки в Сольвычегодск. По дороге, передвигаясь опять же "этапным порядком" и, по всей видимости, пешком, он заболевает тифом, какое-то время находится в больнице в Вятке и достигает Сольвычегодска только к концу февраля. Через четыре месяца Джугашвили бежит на юг и в июле 1909 г. опять объявляется в бакинском подполье. В марте 1910 г. его вновь арестовывают и, продержав в Баиловской тюрьме, в начале сентября возвращают в Сольвычегодск, предварительно вручив предписание кавказского наместника, воспрещающее проживание на Кавказе в течение пяти лет. Отбыв двухгодичную ссылку в Сольвечыгодске, Джугашвили избирает Вологду местом жительства под надзором полиции. В сентябре он нелегально выезжает в Петербург по фальшивому паспорту на имя Чижикова, где устанавливает связь с Сергеем Аллилуевым и другими большевиками. После ареста в декабре его высылают в Вологду на три года, но в начале 1912 г. он снова бежит[84]. Где супруги жили во время редких встреч - нам не известно. Вполне возможно, что в какой-то части дома родителей Екатерины, который, как считают, находился в селении Диди-Лило близ Тифлиса, на родине далеких предков Джугашвили.

В 1908 г. Екатерина родила сына Якова, а через год заболела и умерла[87].

Это одно из нескольких сообщений, исходящих главным образом, из кругов грузинских меньшевиков, свидетельствующих о том, что Джугашвили подозревали в доносительстве в полицию на лиц, которых ему хотелось убрать с дороги. По словам бывшего эсера Семена Верещака, который в 1908 г. вместе с Джугашвили был в Баиловской тюрьме, последний будто бы начал доносить (хотя еще не в полицию) вскоре после ухода из Тифлисской семинарии. В воспоминаниях, опубликованных в 1928 г. в русской газете в Париже, Верещак пишет, что среди заключенных в тюрьме были учившиеся с Джугашвили в одной семинарии, которые якобы рассказывали, что после отчисления он позаботился о том, чтобы исключили других членов действовавшей в семинарии тайной социалистической группы, сообщив ректору их фамилии. Они также говорили Верещаку, что Coco признался в совершенном, но оправдывал свой поступок тем, что, потеряв право быть священниками, исключенные станут хорошими революционерами89.

Другие, основанные на слухах сведения относительно возможных контактов молодого Джугашвили с полицией в свое время сообщили старые большевики. По свидетельству Роя Медведева, в личных бумагах некоего Е. П. Фролова, члена партии с 1918 г., есть данные о том, как в начале 30-х годов советский историк партии профессор Сепп, работая в ЦК Грузинской компартии, обнаружил старую подшивку материалов царской полиции, среди которых была просьба Иосифа Джугашвили об освобождении из-под ареста с пометкой: "Освободить, если согласится давать жандармскому управлению информацию о деятельности социал-демократической партии". А в кутаисских архивах будто бы нашли донос на группу социал-демократов, подписанный Иосифом Джугашвили. В третьем случае (опять же по бумагам Фролова) какой-то член партии однажды посетил молодого Джугашвили на конспиративной квартире в Тифлисе и застал его со старшим жандармским офицером. Позднее на вопрос о причинах присутствия этого чиновника Джугашвили якобы ответил: "Он помогает нам в жандармерии"[91]. Несомненно, и Джугашвили во время первого ареста был объектом подобного давления, как это видно из приведенного выше одного непроверенного свидетельства. Более того, хотя ни одно из представленных до сих пор сообщений не является доказанным, вполне вероятно, что в какой-то момент Джугашвили действительно согласился передавать полиции информацию или в какие-то моменты поступал таким образом, причем не из желания помочь полиции, а ради достижения личных или фракционных целей. Весьма возможно, что подозрения бакинских большевиков были достаточно обоснованными.

Но чтобы согласиться с этим, нам вовсе не обязательно принимать выдвинутый в последние годы в некоторых книгах тезис, что Джугашвили был агентом царской полиции, то есть таким же агентом-провокатором, как и Роман Малиновский, который поднялся на высшие ступени руководства в дореволюционных большевистских организациях, но в 1917 г. был разоблачен и расстрелян по решению Советского правительства. Доказательств подобной связи не обнаружила и Верховная следственная комиссия Временного правительства, которая с марта по ноябрь 1917 г. занималась изучением масштабов проникновения охранки в революционное движение. Фамилия Джугашвили не значилась в подробном списке полицейских агентов, который комиссия составила на основании архивных материалов и показаний бывших высокопоставленных чиновников полиции[93]. К этому следует добавить: если бы Джугашвили служил агентом царской охранки в революционном движении, он едва ли счел возможным использовать для прикрытия один и тот же псевдоним.

Пока единственным документальным доказательством, представленным в подкрепление тезиса о принадлежности Сталина к полицейской агентуре, является так называемое "письмо Еремина". Якобы отправленный в 1913 г. полковником петербургского полицейского управления А. М. Ереминым капитану А. Ф. Железнякову в Енисейск документ характеризует "Джугашвили - Сталина" как агента охранки с 1908 по 1912 г., после чего он будто бы порвал с нею всякую связь. В 1956 г. Исаак Дон Левин положил этот документ в основу книги "Великий секрет Сталина", в которой доказывал, что "большая чистка" 30-х годов в России имела целью ликвидировать всех, кто мог знать о прошлых связях Джугашвили с царской секретной полицией. Как было, однако, доказано, "письмо Еремина" является фальшивкой[95].

Вместе с тем нет никаких данных о том, что Джугашвили в тот момент находился в таком бедственном состоянии и ему настолько не хватало дружеского участия, что полиции удалось (опять же допуская, что ему в самом деле это предлагали) склонить к сотрудничеству с ними. Напротив, мы располагаем, во-первых, цитированными выше показаниями Иремашвили о том, что некоторые бывшие товарищи по семинарии сообща время от времени помогали Джугашвили, и, вовторых, сведениями из его официальной биографии, где говорится, что на первых порах он немного зарабатывал, давая частные уроки. Более того, нет и намека на то, что Джугашвили когда-либо задерживался полицией до первого ареста в Батуме в начале 1902 г. А позднее, став комитетчиком социал-демократической партии, он получил доступ к денежным средствам, квартирам и т. п., которыми партия, исходя из собственных ресурсов, могла обеспечить профессионального революционера подобного ранга. К тому времени, когда Джугашвили переехал в Баку, или, вероятнее всего, еще до переезда его роль в большевистской организации уже оправдывала такое отношение. Деньги для помощи черпались из различных источников. В статье "Партизанская война" Ленин утверждал, что средства, полученные в результате "экспроприации", идут на содержание "экспроприаторов" - "лиц, ведущих" революционную борьбу[97].

Короче говоря, вопрос о возможной связи Сталина с полицией в самом начале революционной карьеры следовало бы разбить на два самостоятельных вопроса: 1) вступал ли Сталин в определенные деловые отношения с полицией, в процессе которых передавал информацию на других, пытаясь таким путем реализовать личные и фракционные замыслы, в то время как полиция старалась использовать эти контакты в собственных интересах; 2) был ли он полицейским агентом в полном смысле этого слова, методически подрывавшим изнутри то самое движение, которому он по всем признакам посвятил всю свою жизнь? Ввиду отсутствия в известных нынче исторических материалах бесспорных свидетельств мы вправе считать утвердительный ответ на первый вопрос только весьма вероятным. Что же касается второго вопроса, то отрицательный ответ на него обусловлен не только фактом полного отсутствия каких-либо доказательств столь прочных и длительных связей с полицией, но и нашей оценкой молодого Сталина как революционера.

Примечания

2 История Грузии изложена в кн.: Long David (.....) ч Каминский В., Верещагин И. Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя. - "Молодая гвардия", 1939, в"-- 12. Очерк Горького напечатан в газете "Нижегородский листок" 26 ноября 1896 г.

7 Там же, с. 27 - 28.

9 Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя, с. 37. По словам авторов, Coco открыл глаза и сказал: "Не бойся, мама, я чувствую себя хорошо".

11 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens. Berlin, 1932, S. 5 - 6. Иремашвили учился вместе с Джугашвили в Тифлисской духовной семинарии. Впоследствии, однако, он стал меньшевиком, и пути двух друзей разошлись. После революции Иремашвили преподавал в одной из тифлисских школ, а в начале 20-х годов эмигрировал. Подтверждения знакомства Иремашвили с Джугашвили в детстве и их принадлежности к подпольной группе в Тифлисской семинарии в кн: Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя, с. 39, 72.

13 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 6, 11 - 12. Иремашвили объясняет (вероятно, несправедливо) грубый и жестокий характер Виссариона его осетинским происхождением. Горцы Осетии известны своими вендеттами.

15 Аллилуева С. Только один год. Нью-Йорк, 1969, с. 313.

19 Там же, с. 44 - 45.

21 Freud Sigmund. Collected Papers. London, 1952, vol. 4, p. 367. Относительно влияния глубокой привязанности к матери на формирование личности см.: Fromm Erich. Sigmund Freud's Mission. N. Y., 1959, p. 20.

23 Там же, с. 38, 41, 43, 64.

25 Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя, с. 38 - 39.

27 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 18. О том, что Coco заимствовал кличку Коба из романа Казбеги, см.: Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя, с. 53.

29 Казбеги А. Указ, соч., с. 197.

31 Сталин И. В. Соч., т. 13, с. 113, 114.

33 Махарадзе Ф. И. Очерки революционного движения в Закавказье. Тбилиси, 1927, с. 57-58.

35 Там же, с. 68. Иремашвили рисует несколько иную картину (Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 20). По его словам, Coco сперва решил в отличиться учебе, но затем оставил это намерение, когда после первой же стычки с руководством семинарии пришел к выводу, что об успехах в учении не может быть и речи.

37 Дубинский-Мухадзе И. М. Орджоникидзе. М., 1963, с. 92.

39 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgien s, S. 21 - 22.

41 Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя, с. 69. В опубликованных после смерти Сталина мемуарах К. Е. Ворошилов писал, что, когда он впервые встретился с Джугашвили (и жил с ним в одной комнате) в 1906 г. на съезде партии в Стокгольме, молодой грузин мог на память цитировать отрывки из литературных произведений (Рассказы о жизни. Воспоминания. М., 1968, кн. 1, с. 247).

43 Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине, с. 26. Капанадзе, ставший впоследствии преподавателем грузинского языка, добавляет: "Эти слова, произнесенные в 1898 г., я напомнил товарищу Сталину при встрече с ним в 1926 г., и он вспомнил этот эпизод".

45 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 22.

47 Каминский В., Верещагин И. Детство и юность вождя, с. 83, 92.

49 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 23 - 24.

51 Там же, с. 84.

54 Сталин И. В. Соч., т. 8, с. 174. О прошлом он вспомнил, выступая 8 июня 1926 г. перед рабочими Главных железнодорожных мастерских в Тифлисе.

56 Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. - В: Малая Советская Энциклопедия. М., 1940, т. 10, с. 321.

58 Первые два произведения (включенные в 1-й том сочинений) - это редакционная статья без подписи, опубликованная в сентябре 1901 г., и статья "Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи", которая также появилась без подписи в конце года в названной газете (в"-- 2 - 3). Обе они очень отличаются от его последующих работ, а одна из них значится в списке литературы по истории партии, вышедшей в свет в послесталинский период, без указания автора. Эти статьи, возможно, плод коллективного творчества. Причем не обошлось без участия Сталина. Третья статья из 1-го тома сочинений, посвященная национальному вопросу и напечатанная в "Пролетариатис Брдзола", несомненно, принадлежит перу Джугашвили.

60 "Брдзолис Хма", Париж, 1930, в"--3; Вакар Н. Сталин (по воспоминаниям Н. Н. Жордания). - "Последние новости", Париж, 16 декабря 1936 г.; Уратадзе Григорий. Воспоминания грузинского социал-демократа. Стэнфорд, 1968, с. 66 - 67. Исаак Дейчер, который не согласен с таким объяснением, считает, что переезд Джугашвили был обусловлен личными и политическими разногласиями между ним и Джибладзе (Stalin: A Political Biography. N. Y., 1966, p. 46).

62 Там же, с. 56. Троцкий, признававший справедливость версии Аркомеда, заявил, что Джугашвили был единственным членом Тифлисского комитета, переехавшим осенью 1901 г. в Батум (Trotsky L. Stalin: An Appraisal of the Man and His Influence. N.Y., 1967, p. 30).

64 Очерки истории коммунистических организаций Закавказья, с. 67.

66 Аллилуев С. Я. Пройденный путь. М., 1956, с. 80.

68 Махарадзе Ф. И. Очерки революционного движения в Закавказье, с. 76. - Очерки истории коммунистических организаций Закавказья, с. 70 - 72. Сначала в число девяти вошли Бочоридзе, Джибладзе, Жордания, Зурабов, Кнунянц, Махарадзе, Топуридзе, Цулукидзе и Цхакая. Джугашвили был одним из девяти других, которые входили "разновременно" (там же, с. 72). Этот факт, указанный в издании по истории компартии Грузии, опубликованном в 1967 г., прямо противоречит утверждению советских историков 30-х годов, что в отсутствие Джугашвили его избрали в комитет первоначального состава. Ложное утверждение относительно избрания в отсутствии побудило Исаака Дейчера сделать ошибочный вывод о том, что "в возрасте 22 лет он для подполья своего родного края уже являлся чем-то вроде "серого кардинала"". (Stalin: A Political Biography, p. 50).

70 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 21 - 23; Уратадзе. Г. Воспоминания грузинского социал-демократа, с. 67.

72 Сталин И. В. Соч., т. 1, с. 56 - 57. Два письма впервые опубликованы в этом собрании сочинений. В примечаниях говорится, что они были найдены в переписке Ленина и Крупской с большевистскими организациями в России. Это объяснение звучит правдоподобно. Их подлинность подтверждают стиль и грубая простота языка, которые вполне естественны, если иметь в виду, что Джугашвили писал их не для публикации, а в частном порядке друзьям.

74 Там же, с. 422, 423.

76 С этим согласны, в общем-то, все западные биографы Сталина. См., например: Trotsky L. Stalin: An App raisal of the Man and His Influence, p. 100 - 101; Deutscher Isaac. Stalin: A Political Biography, p. 87 - 88; Wolfe Bertram D. Three Who Made a Revolution. N. Y., 1948, p. 390 - 391.

78 Пятый (Лондонский) съезд РСДРП. Апрель - май 1907 года. Протоколы. М., 1963, с. 241. Использование вымышленных фамилий на заседаниях и в протоколах съездов было установившейся партийной практикой.

80 Подробности, касающиеся этих маневров, а также последующей профсоюзной деятельности Джугашвили в Баку, см. в: Suny Ronald Grigor. A Journeyman for the Revolution: Stalin and the Labour Movement in Baku, June 1907 - May 1908. ("Soviet Studies", January 1972, p. 382 - 384.

82 Suny Ronald Grigor. A Journeman for the Revolution, p. 382, 386 - 389. Сведения относительно первоначальной воинственности Джугашвили Суни почерпнул из опубликованных в 1923 г. воспоминаний А. Стопами, одного из бакинских большевиков, который писал: "...была уже своя "левая" (т. Коба - Сталин) и "правая" (Алеша Джапаридзе и др., в том числе и я); разногласия были не по существу, а в отношении тактики и способов осуществления этой связи". Суни убедительно показывает, что Джугашвили заботился прежде всего о сохранении верховенства за подпольем, и замечает: "Как комитетчик он последним приспособился к новым возможностям легальной деятельности рабочих". Воспоминания Стопани напечатаны в: Из прошлого. Статьи и воспоминания из истории бакинской организации и рабочего движения в Баку. Баку, 1923, с. 18.

84 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 30, 39.

86 Iremaschwili J. Stalin und die Tragedie Georgiens, S. 40.

88 Верещак С. Сталин в тюрьме. - "Дни", Париж, 22 января 1928 г.

90 Medve dev Roy A. Let History Judge: The Origins and Consequenses of Stalinism. N. Y., 1971, p. 319 - 320. Р.Медведев собрал ценный материал, лично проинтервьюировав оставшихся в живых старых большевиков. Следует отметить, что Медведев отвергает доказательства, основанные на слухах, поскольку они базируются на рассказах, полученных из вторых и третьих рук лицами, которые сами провели годы в сталинских лагерях и по понятным причинам настроены к Сталину крайне враждебно.

92 Aronson Gregory. Was Stalin a Tsarist Agent? - "The New Leader", 20 August 1956, p. 24.

94 О поддельном характере документа см.: Aronson Gregory. Was Stalin a Tsarist Agent?; Tytell Martin K. Exposing a Documentary Hoax. Доклад Тайтелла был представлен 29 декабря 1956 г. собранию Американской ассоциации содействия развитию науки. В письме в "New Leader" (1 октября 1956 г., с. 28) Дон Левин согласился с тем, что этот документ мог быть "сомнительного происхождения".

96 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 14, с. 4. По словам Дж. Кипа, "отдельные активисты получали скромную плату (примерно 25 - 30 рублей в месяц) из партийной кассы, но это было скорее исключением, чем правилом" (The Rise of Social Democracy in Russia. London, 1963, p. 181). По мнению Леонарда Шапиро, "экспроприации" давали Ленину значительное преимущество над нищими меньшевиками в деле финансирования профессиональных партийцев" (The Communist Party of the Soviet Union. N. Y., 1959, p. 108).