Сталинские коммандос

5.1. Обеспечение партизан продовольствием и одеждой

Любой, кто пытается изучать систему материального обеспечения красных партизан, прежде всего сталкивается с тем фактом, что этой системы не было. Центры подготовки партизан — будь то НКВД или партизанские школы УШПД и ЦШПД — обучали коммандос тому, как подрывать мосты, стрелять в противника, жечь скирды хлеба, вербовать агентуру, а вот о том, откуда будут брать еду и одежду партизаны, после того, как у них кончится сухпаек, а мундир износится — никакой сколько-нибудь подробной инструкции до настоящего момента историками не обнаружено. Сказывалось общее отношение советского начальства к человеку.

В документах высшего уровня в 1941–1942 гг., касающихся вопроса поставок продовольствия в партизанские отряды, бегло использовался расплывчато-загадочный термин «самообеспечение», или же фраза «партизаны существуют за счет местных ресурсов»[1074].

Поэтому деятельность командиров по добыче продуктов питания и одежды для себя и своих подчиненных была с самого начала импровизацией. Незначительным исключением была закладка еще на советской территории партизанских баз и складов, от которых, впрочем, отряды вскоре отогнали немцы или полиция. Впоследствии часть продуктов питания партизаны выпрашивали у селян. Особенно этот метод был распространен там, где партизанские отряды оставались в районах своего создания. В этом случае до войны будущие партизаны были соседями мирных жителей, а нередко — родственниками или друзьями. В частности, жители Корюковского района Черниговской области довольно спокойно вспоминали о том, как ночами в их хаты заходили партизаны, просившие и получавшие от хозяев пропитание в достаточном количестве[1075]. Уже упоминавшаяся Раиса Сидорчук, жительница расположенной на севере Ровенщины Старой Рафаловки, утверждала, что поначалу, т. е. во второй половине 1942 г., отношения ее односельчан с партизанами расположенного рядом советского отряда были дружественными: «Мы встречались с ними, вместе пели песни, помогали им продовольствием…»[1076] Но большинство соединений УШПД было рейдовыми отрядами, а командное ядро групп НКВД СССР и ГРУ — даже стационарных — составляли люди, не укорененные в местном населении, присланные из-за линии фронта. Кроме того, немцы и полиция периодически предпринимали антипартизанские операции, вынуждая «местные» партизанские отряды уходить в малознакомую или незнакомую для них местность.

В этом случае партизаны прибегали в основном к реквизициям.

В первую очередь нужные для партизан вещи изымались у коллаборационистов — полицейских, старост, сотрудников различных учреждений и агентуры немецких силовых органов. Еда и одежда у семей этой категории лиц забирались полностью. Как уже упоминалось в главе «Террор», Центр приказывал уничтожать имущество «нацистских пособников». Неудивительно, что все, что партизаны в этих случаях не разрушали, портили или сжигали, они присваивали себе.

По мнению немецких разведчиков, глава Черниговско-Волынско-го соединения использовал направленные против коллаборационистов «хозяйственные операции» в качестве своего рода материального поощрения партизанам: «Оставшись один, [Алексей] Федоров стал подбирать выходящих из окружения офицеров и солдат, многих ему удалось завербовать под силой оружия, многих задержал при себе, спаивая водкой и обещая личную наживу за счет грабежей представителей оккупационных властей, назначенных на службу из числа русских и украинцев. Он убивал старост и членов полиции, а их ценности: одежду и имущество, раздавал своим бандитам»[1077].

Записи дневника командира одного из отрядов этого соединения Григория Балицкого показывают, что обобщение немецких разведчиков было не лишено основания: «15 сентября 1942 г… Я принял решение проучить полицию с. Корма [Белоруссия]. В 19.00 двинулись в село по разгрому полиции. На эту операцию взято 55 чел. и вот часовые стрелки показывают 22.30, партизаны в селе. В это время все улицы были охвачены народными мстителями. Пошли дела. Полицейские хозяйства уничтожались с кодлом (т. е. вместе с семьями. — А. Г.). Необходимые вещи для партизан изымались. В селе Корма провозились до утра. Эта операция дала возможность пополнить базу продуктов питания. Хлеба, мяса и яиц в достаточном количестве. Ребята зажили по-настоящему.

16 сентября 1942 г. Настало утро дележки, делили хлеб, яички и свиней. Много неприятностей через товарищей из группы автоматчиков тов. Ковалева. Было решено, чтобы все вещи и продукты после операции делить пропорционально между группами, но вышло так, что сам Аллах не разберет. Ковалевцы еще в деревне разобрали почти все вещи, забранные у полицейских»[1078].

Аналогичная ситуация наблюдалась в Сумском соединении: «Согласно приказа № 200 по отряду [от 15 ноября 1942 г.], все изъятое имущество полицейских, бургомистров со складов немцев поступает в распоряжение хозяйственной] части и затем распределяется. Но не так получается, вещи поступают в хоз[яйственную] часть, а оттуда не получишь, куда девается это все — неизвестно»[1079].

При проведении реквизиций применялся классовый подход. Зажиточные крестьяне и состоятельные жители небольших городков основательно ограблялись, а то и убивались. Причем, как правило, вопрос о том, проявляли ли они какую-то ненависть к коммунистам, или были лояльными советскими гражданами, при этом не стоял. Речь шла, прежде всего о западных областях УССР, поскольку в советской Украине не так уж и много представителей «мелкобуржуазного элемента» пережило события 1918–1921, 1929–1933 и 1937–1938 гг. Разведсообщение АК говорило о том, что красные на Тернопольщине в августе-сентябре 1943 г. «обеспечивают себя провиантом по деревням, где часто за питание платят… В местечках грабят магазины и склады немецкие и украинские… В паре случаев отнимали у крестьян премию, полученную за выполненные поставки сельхозпродуктов [немцам]»[1080]. Согласно документам того же польского националистического подполья, на территории западной части Львовской области в начале 1944 г. появились «снова мелкие партизанские отряды. Грабят [государственные] имения и богатых хозяев, не исключая поляков»[1081].

Но полицейских, старост и кулаков в любых областях было сравнительно с остальным населением немного, к тому же, партизанам в каком-то крупном селе не всегда было удобно и безопасно их искать, да и время на такие поиски партизаны не всегда хотели тратить. А партизанские отряды насчитывали сначала десятки, а потом сотни и тысячи человек. Поэтому и реквизиции, то есть насильственные изъятия провианта, одежды и другого необходимого для ведения партизанской борьбы имущества у мирных жителей приобрели значительные масштабы.

Сведения об этом стали поступать немцам сразу же после начала войны. В сообщении СД о ситуации на Житомирщине в июле-августе 1942 г. подчеркивалось: «Здесь население постоянно жалуется на то, что оно ночами под угрозой насилия подвергается разграблению и вымогательствам бандами и разбитыми войсками [Красной армии]»[1082].

Через год в аналогичной сводке германских спецслужб партизаны представлены вообще как простые криминальные элементы, хотя масштаб описываемых событий говорит о том, что это были подчиненные многочисленных штабов и других инстанций «Большой земли»: «Во всех занятых восточных областях грабительские нападения в ежедневном порядке вещей… Одиночки многократно пытаются — сначала прося или воруя — получить продукты питания. Собираясь же в группы, и сумев получить оружие, они угрожают насилием и безоглядно расстреливают на месте несговорчивых, или тех, кто вообще сопротивляется. (…) В Белоруссии и Украине особенно растет число грабительских нападений. (…) Из округа Ровно сообщается о дальнейших 12 грабительских нападениях, служащих для самообеспечения бандитов продовольствием. При столкновениях с жандармерией и представителями службы порядка некоторая часть бандитов застрелена… Количество грабительских нападений в округе Житомира за несколько дней достигло 46… (…) В районе Куликовки [в Черниговской области] около 150 уличных бандитов вошли в деревню Переходовка и собирали на протяжении трех часов продукты питания у населения, в то время как остальные 150 грабителей, которые были вооружены автоматическим оружием и пулеметами, окружали деревню»[1083].

Но далеко не всегда партизаны, особенно из небольших отрядов, были столь предусмотрительны, как в последнем случае. Нередко «хозяйственные операции» приводили к потерям в рядах советских коммандос. Развернутая аналитическая записка охранной дивизии Вермахта, описывая ситуацию на правобережной Украине, отмечала, что «помощь сельского населения является необходимой, так как партизаны должны прибегать к реквизициям продовольствия в деревнях, в остальное время они находятся преимущественно в непроходимых для нас лесах»[1084]. Стандартное описание действий местной полиции 1941–1942 гг.: партизаны пришли за провиантом в деревню, и, получив отпор, ушли обратно в лес, либо остались на месте проведения «хозяйственной операции» — бездыханными. Например, 22 сентября на севере Сумской области (район Ямполя) в село Олино «вошли 3 партизана и собирали продукты питания. Одним полицейским и вооруженными жителями они были неожиданно атакованы и бежали, оставив продукты и 1 винтовку»[1085].

Партизан Винницкого соединения Василий Ермоленко вспоминал о том, что в отряде Якова Мельника не было специальной заготовительной команды: «Вот сегодня этот взвод едет за едой, а завтра — другой взвод. Выделяются подводы — на них людей… А потом заходишь в хату: “Пожалуйста, что можете дать?” Чем разживутся, то и привозят… Ну, я с автоматом приду, кто мне чего не даст?.. [Бывало, что] прятали от нас еду, в землю закапывали»[1086].

Методы убеждения крестьян были различны. Командир отряда им. Сталина Григорий Балицкий вспоминает, что в Брянских лесах встретился с партизанским отрядом под командованием Коконы-хини (комиссар — Калимуня): «Бойцы этого отряда стали рассказывать, как они в эту ночь били крестьян шомполами, которые говорили, что нет хомутов. Били шомполами не только за то, что говорили, что нет хомутов, а и тех, которые просили, чтобы у них не забирали одежду»[1087].

Как правило, в «советских» областях у крестьян забирали лишь часть продовольствия, чтобы не обострять отношения с местным населением. Например, в немецких документах описывается случай, когда на севере Сумщины «в ночь на 17.09.[1942] бандиты вломились в Дедовчину и, угрожая, требовали у жителей продукты питания и предметы одежды. Еда была дана, одежда, впрочем, нет»[1088]. И даже в Галиции в ходе Карпатского рейда при изъятии материальных ценностей у простых жителей ковпаковцы проявляли определенное милосердие. Бандеровский документ описывает случай, произошедший в Станиславской (сейчас — Ивано-Франковской) области: «В селе Пасечная зашел в одну хату партизан и хотел забрать лошака (помесь кобылы и осла. — А. Г.), тогда старая баба, которая была в хате, начала кричать и проклинать, чтобы он лошака не брал. На ее плач партизан оставил лошака, а просил, чтобы она дала ему есть, так как был голодный, а во время еды рассказал такое, что они очень подробно проинформированы»[1089] о ситуации на указанной территории. Отряд действовал среди враждебного населения, поэтому Ковпак перед возвращением из рейда издал приказ: «Основное в предстоящем марше — самое строгое соблюдение конспирации. Ни один боец не должен появляться среди населения, продукты питания у населения необходимо воровать»[1090].

С конца 1942 г. УШПД как-то корректировал — в основном, с помощью директивных радиограмм — систему приобретения партизанами материальных ценностей. Но все равно указания Центра оставались противоречивыми. В частности, 23 мая 1943 г., после проведенного на Полесье совещания нескольких партизанских командиров с представителями ЦК КП(б)У и УШПД, была принята пространная резолюция, один из пунктов которой был посвящен «хозяйственным операциям»: «Заготовку продуктов у крестьян проводить только организованно, через существующие хозяйственные команды, которые нужно укрепить наиболее сознательными, передовыми бойцами и командирами»[1091]. Пока не известны документальные свидетельства о том, что в 1943–1944 гг. командование соединений стало наиболее преданных партизан посылать на заготовку провианта. Вожаки партизан знали, что поощрения и взыскания они будут получать за грамотно проведенные диверсионные и боевые, а не хозяйственные операции.

В этой же резолюции 23 мая 1943 г. «одергивались» и некоторые партизанские вожаки, поступавшие, с точки зрения ЦК КП(б)У и УШПД неправильно:

Ответственные партийные работники в силу своей удаленности от капиталистической системы производства и потребления не могли понять, что, наоборот, продуманная и четкая система взимания своеобразного «оброка» в пользу партизанских соединений и могла быть воспринята крестьянами как закономерное проявление государственной политики, а не как спонтанные и самовольные реквизиции.

Секретарь Каменец-Подольского обкома КП(б)У Степан Олек-сенко косвенно указывал на недомыслие УШПД в отношении обеспечения партизан: «На так называемые “хозяйственные операции” никто особого внимания не обращает, даже в самих отрядах смотрят на них, как на положенное. А ведь при добыче продуктов питания были крупные операции. Когда весной 1943 г. в июне и в июле месяцах у нас не было хлеба, четыре наших отряда три раза ходили на штурм городов Рокитно и Городница, чтобы отбить себе хлеба. (…) Ну разве можно считать такие операции чисто хозяйственными? Конечно, если бы не надо было ни хлеба, ни соли, то, возможно, и не ввязывались бы в бой. Но, раз надо жить, надо и воевать. Вот так и жили: воевали, отбивали и питались. К партизанам прямо относился лозунг: “Кто не работает, тот не ест”»[1092].

Партизан Василий Ермоленко, находившийся летом 1943 г. на излечении в Каменец-Подольском соединении им. Михайлова под командованием Антона Одухи, утверждал, что в отряде продовольственное обеспечение было очень хорошим:

Воровство продовольствия нередко осуществлялось также по довольно оригинальному методу: НКВД УССР информировал партийные органы, что партизаны одного из действующих на Киевщене отрядов весной 1942 г. «под видом немецкого обоза заехали в село и забрали продукты, приготовленные для немцев»[1094]. Проведение тех же «продовольственных представлений» периодически фиксируется и в немецких документах, в частности, конца 1942 г.:

Реквизиции оставались крайне важной составляющей партизанского обеспечения до конца войны. Немецкий документ описывает довольно яркую хозяйственную операцию партизан на территории Каменец-Подольской (сейчас — Хмельницкой) области, проведенную в декабре 1943 г.:

На территории Люблинского, Краковского, Жешувского и Варшавского воеводств Польши советские партизаны — очевидно, настроенные руководством на исполнение особой политической роли, — проводили довольно организованные изъятия продуктов:

Петр Вершигора вспоминал о рейде по территории Польши:

Свои особенности имело продовольственное обеспечение красных партизан в Западной Украине. С одной стороны, в этом регионе бандеровцы сорвали немцам абсолютное большинство реквизиций 1943 г. Поэтому уже с весны на руках у крестьянства оставалось большое количество продовольствия, которое националисты частично стремились сберечь у себя для грядущей схватки с НКВД. Как писал язвительный политический оппонент бандеровцев Тарас «Бульба» (Боровец), это удавалось не всегда:

На Полесье красные партизаны часто и охотно разоряли бандеров-ские схроны с целью поживиться запасами УПА. Например, о таком случае сообщали в УШПД радисты Волынского соединения им. Ленина: «Вскрываемые богатые продсклады националистов, которые могли бы быть перепрятаны и переданы РККА, расходуются без всякой пользы, ибо ни население, ни соединение в них не нуждаются»[1100].

С другой стороны, как уже отмечалось в главе о противостоянии красных с ОУН-УПА, националисты стремились вытеснить партизан со «своей» территории, нападая на их мелкие группы, в том числе «заготовительные команды».

Действия бандеровцев и негативное отношение западноукраинского населения к советским формированиям привело к тому, что, во-первых, большинство красных озлобилось на народ, во-вторых, не видело возможности склонить местных украинских жителей на свою сторону.

Поэтому реквизиции партизан в Западной Украине, если красным позволяла оперативная ситуация, в основном носили характер тотального грабежа (правда, почти не касавшегося внешне лояльного коммунистам польского населения).

Приведем несколько типичных описаний бандеровцами действий их коммунистических коллег.

Юго-западные районы БССР, август 1943 г.:

Та же территория два месяца спустя:

Стык Ровенской и Каменец-Подольской областей, сентябрь 1943 г.:

Волынская область, тот же период: «Большевистские партизаны. Действуют в лесах Цуманского района. В этом месяце также начали свои действия в южной части Колковского района… Их работа сведена к беспощадному грабежу. Каждого задержанного обдирают дочиста — из одежды и обуви — и голого отпускают, при этом не обходится без побоев. (…) 14.09. Большевистская банда ограбила с. Бере-стяны (Цуманский район). Даже сдирали с людей башмаки и одежду на улицах. И все искали членов ОУН»[1104].

Во Львовской области в апреле 1944 г. действия красных носили столь же беспощадный характер: «Первой жертвой этой банды пали с[ела] Товмач и Дальнич. Голодная банда в хатах грабила все, что попало… Забирают буквально всю одежду, даже детскую. Из еды берут хлеб, масло, яйца и сахар; готового и солонины обычно не берут (боятся, чтобы не было отравлено)»[1105].

В первую очередь имущество забиралось у семей подпольщиков ОУН и бойцов УПА даже в тех случаях, если они оставлялись в живых.

Некоторые командиры все же были озабочены, если так можно выразиться, «сохранением лица» даже на территории Западной Украины.

Например, в письме 10 декабря 1943 г. командир Ровенского соединения № 2 Иван Федоров предлагал командиру Черниговско-Волынскогого соединения Алексею Федорову произвести раздел «податных деревень»: «Вижу, что ни хера не получится, если мы не наведем порядок, хотя и нежелательный, но практика показывает, что необходимый в части территорий. Нет того дня, чтобы не докладывали мои люди о встречах в одних и тех же селах с твоими. Результат от этого таков, что тянем от одного же дядьки в день несколько раз. Ясно и справедливо народ обижается. Прошу, давай договоримся и закрепим так, чтобы знал весь личный состав, территорию для заготовки продовольствия, одежды и одновременно разведки и работы с населением… Почему я этого хочу, потом чтобы не пачкали на нашу работу с народом»[1106].

Через две недели на территории того же Полесья командир Тернопольского соединения им. Хрущева Иван Шитов писал командиру соседнего отряда с просьбой не проводить реквизиций на «его» территории:

Такие перебранки, нередко сопровождавшиеся посылкой соответствующих радиограмм в УШПД, оставались типичными до окончания периода оккупации.

Как писал Александр Сабуров, «партизаны всегда обеспечивались пищей. Голодать партизанам приходилось только в отдельных исключительных случаях»[1108]. Как правило, «диета» соблюдалась в сложных рейдах или во время ухода от преследования.

Но всегда наблюдался большой разрыв между обеспечением командно-политического и рядового состава. Василий Ермоленко, служивший в двух соединениях и лично общавшийся в районе украинско-белорусского правобережного Полесья с партизанами А. Федорова и С. Ковпака, сделал вывод: «У начальства всегда все было. Боец может быть голодным, а у них всегда все было — водка, все, что хочешь»[1109]. Схожие показания на допросе у бандеровцев дал помощник командира по разведке отряда им. Щорса Ю. Трапезон, сообщая о партизанском питании: «Есть два рода кухонь: 1. Комсо-ставовская. 2. Рядовая. Это вызывает до определенной меры негодование в отрядах»[1110].

Нередко командование устраивало для себя «праздники живота». Например, подобным образом вспоминал глава отряда НКГБ СССР Дмитрий Медведев прием, который он устроил Ковпаку в июне 1943 г.: «За столом Сидора Артемовича удивила колбаса, которой мы угощали гостей. Тут и московская, и краковская, и чайная, тут и сосиски, и окорока»[1111]. Командир отряда им. Сталина Григорий Балицкий вспоминал о том, что его периодически приглашал на завтрак его командир — Алексей Федоров. 29 июня 1943 г. «завтрак был исключительно хорош. Был спирт, закуска, жареные грибы, вареные яички, молочная каша, но нельзя забывать и о таком блюде, как жареная свежая рыба»[1112]. Михаил Наумов в дневнике жаловался судьбе на то, что его комиссар Кищинский бездельничает, но при этом «человек живет на свете легко. Никогда ни о чем не думает, всегда хорошо, с большим аппетитом кушает и много пьет. При этом имеет бычье здоровье…»[1113]

Напротив, с одеждой и обувью ситуация в отрядах была довольно тяжелая с начала и до конца войны, несмотря на то, что УШПД периодически высылал за линию фронта ограниченные партии обмундирования, нижнего белья и даже верхней одежды. Этот факт косвенно указывает на определенное милосердие партизан при проведении реквизиций у мирного населения, по крайней мере, за пределами Западной Украины. Но и в областях, находившихся под воздействием ОУН-УПА не все соединения постоянно отнимали у мирных жителей одежду и обувь. Донесения бандеровцев и польского националистического подполья 1943–1944 гг. пестрят сведениями о крайне неопрятном внешнем виде партизан, вызванном не только невысоким общим уровнем бытовой культуры в СССР, но и являвшимся следствием конкретной оперативной обстановки. Характерный пример приводится в отчете начальника Каменец-Подольского штаба партизанского движения Степана Олексенко: летом половина партизан ходила босой, плели лапти: «Что касается нижнего белья, то с этим была катастрофа… Без нижнего белья у нас была половина, если не больше партизан. Ходили как “запорожцы”, которые пропили последнюю рубаху. В связи с этим вши были у нас постоянными спутниками»[1114].

Встает вопрос о том, какую часть продовольствия партизаны получали в виде трофеев — в результате нападений на немецкие гарнизоны, хозяйственные учреждения (в частности, гос. имения), склады, а какую — в виде реквизиций у населения? Все это зависело от командира и личного состава отряда — интенсивность боевой деятельности прямо пропорционально отражалась на количестве захваченного в качестве трофеев имущества. При этом даже находившиеся в рейде соединения далеко не всегда обеспечивались за счет врага.

Например, когда в ходе Карпатского рейда ковпаковцы соприкоснулись с идущим на юг Винницким соединением, Семен Руднев 15 июня 1943 г. сделал запись в дневнике: «По рассказам наших разведчиков, сегодня ночью в Сновидовичи делал операцию Мельник, проще не операцию, а грабеж, забрали у населения не только скот, но и носильные вещи. Население и наши бойцы возмущены»[1115]. По рассказу ветерана Винницкого соединения Василия Ермоленко, большинство пищи партизаны Якова Мельника в целом получали не от немцев, а «с села»[1116].

По свидетельству Михаила Наумова, Волынское соединение им. Ленина, с командиром которого сам Наумов находился в латентной вражде, еду и одежду получало в полесских селах: «Майор [Леонид] Иванов — верный отпрыск Сабурова. Вообще непонятно, зачем числится командиром соединения и для чего существует его соединение? Некогда он забрал у меня 200 прекрасных бойцов из Хинель-ских лесов и с той поры они превратились в армию мародеров, проживающих исключительно за счет населения в удалении от немцев на 200 км»[1117].

Командиры других крупных украинских соединений также заслужили критические отзывы Наумова: «Маликов — не знаю, как и чем вооружен и чего он стоит (соединение Маликова было самым крупным в Украине. — А. Г.). Одно знаю, что надо бы ему иметь совесть и хотя бы один раз выйти из леса. Генерал [Алексей] Федоров, по словам [полковника ГБ] Богуна, играет с 3-х часов утра в карты и никуда не ходит… “Генерал”-старшина [Иван] Шитов (надо сказать, что шитов-цы величают своего командира генерал-майором, а все польское население Людвипольского района считает его генералом). Шитов имеет все необходимое, кроме желания выполнять поставленную задачу и опыта в вождении войск и ведения боя, а также расстаться с веселой малиной беспечного проживания за счет населения… Подполковник “Буйный” ([Андрей] Грабчак). Имеет солидную силу и вооружение, но не имеет желания воевать вдали от своих землянок»[1118].

Пассивностью, как уже говорилось, отличалось и соединение Василия Бегмы, а на диверсионных операциях (с пренебрежением к боевым) в 1943–1944 гг. концентрировалось также, например, соединение Александра Сабурова. Слабую боевую деятельность вели крупные партизанские отряды НКВД-НКГБ СССР и ГРУ — очевидно, что и они жили в первую очередь за счет мирного населения.

Вместе с тем меньшинство отрядов все же питалось за счет немцев. Например, написавший весьма критическую докладную записку о Сумском соединении чекист Яков Коротков даже в ней вынужден был признать: «Вопрос снабжения продовольствием и фуражами разрешается, как и нужно, за счет складов противника»[1119]. История Кавалерийского украинского партизанского соединения, проведшего три выдающихся рейда, включая один беспрецедентный — Степной — позволяет предположить, что и подчиненные Михаила Наумова в основном столовались у немцев.

Оценивая же методы обеспечения партизанских отрядов едой и одеждой, особо отметим их непродуманность и плохую организацию, вызванные, в первую очередь, нечеткостью установок и рекомендаций Центра на протяжении всей войны. Не была налажена и система пропагандистского обеспечения хозяйственных операций. Все это имело ряд последствий, негативно влиявших на эффективность боевой деятельности формирований УШПД. Во-первых, в том числе из-за подобных реквизиций отношения красных с мирным населением были далеко не безоблачными. Во-вторых, безграмотно проведенные хозяйственные операции в 1941–1942 гг. в ряде случаев приводили к провалам партизанских отрядов, вплоть до их ликвидации. В-третьих, описанные методы поставок продовольствия и одежды в отряды в определенной степени способствовали развитию бандитизма в рядах партизан, что отрицательно сказывалось на дисциплине бойцов и командиров.

5.2. К вопросу о провоцировании красными партизанами нацистского террора

Мысль о том, что партизаны навлекали на население кары нацистов, вскользь проходила в ряде исследований[1120] и неоднократно поднималась в исторической публицистике, а также в художественной литературе. Указанная проблема стала ключевой идеей в замечательном российско-белорусском кинофильме «Иди и смотри», заслуженно любимом публикой постсоветского пространства, а также довольно известном и ценимом в странах Евросоюза, в том числе в Германии. При этом, к сожалению, до сих пор по-настоящему четко не ставился вопрос: насколько нацистский террор против населения был желателен для политического руководства красных партизан? Для самих советских коммандос? И если да, то специально ли «рука Кремля» подталкивала «руку рейхсканцелярии» на головы мирных жителей?

С первых дней войны сведения о том, что немцы устраивают кровавую вакханалию в ответ на диверсии, потоком шли из-за линии фронта на все уровни власти.

Уже летом 1941 г. Пономаренко в докладной записке Сталину описывал многочисленные «акты возмездия» после операций партизан. Однако, по мнению первого секретаря Белоруссии, меры давали обратный результат: «Война и зверства немцев еще теснее сплотили колхозников вокруг колхозов, советской власти и партии. Это обстоятельство одно из решающих в деле разгрома врага.

Крестьяне кормят войска, охотно отдают последнее, сами пригоняют войскам скот, выводили и выводят многие подразделения из окружения через линию фронта, рискуя жизнью, прячут красноармейцев, переодевают их в гражданскую одежду, выдают за членов семьи, несмотря на то что немцы платят жестокими репрессиями, сжигают и расстреливают за помощь Красной армии»[1121].

Как сообщал НКВД Хрущеву в начале 1942 г., подобная ситуация наблюдалась и в Украине: «В ноябре… [1941] г[ода] в г. Орджоникидзе партизаны убили итальянского солдата, после чего итальянские военные власти арестовали 18 местных жителей. В ответ на это партизаны убили еще 20 итальянских солдат. (…) По данным от 30.11.41 г. в г. Горловка партизаны бросили 3 гранаты в штаб итальянской воинской части и убили 2 офицеров. За это оккупанты расстреляли 150 человек мирных жителей»[1122]. Аналогичными сведениями пестрят сообщения, хранящиеся в папке донесений на имя руководства НКВД СССР и даже Сталина. Например, спецсообщение для Лаврентия Берии 10 января 1942 г. информировали об «ответных повешениях», учиненных оккупантами в Харькове[1123]. На документе стоит подпись заместителя Берии — Ивана Серова.

Методы борьбы немцев с советскими формированиями не менялись и в дальнейшем. Как минимум в одном случае действия украинских партизан даже вызвали нарекание со стороны представителей конкурирующих командных структур. Инструктор оргинструктор-ского отдела ЦК КП(б)У И. Миронов в мае 1943 г. ознакомился с деятельностью ряда партизанских отрядов, дислоцировавшихся между Десной, Днепром и Припятью на украинско-белорусском пограничье. Общая численность отрядов, подчиненных группе ГРУ «Центр» под командованием майора Смирнова и его заместителя Кузьмы Гнида-ша, насчитывала, не считая групп местной сельской самообороны, до 2,5 тыс. человек: «Вооружение отрядов очень слабое… Десятки бойцов вообще не имели никакого оружия. Боеприпасами отряды вообще не обеспечены. (…) Продовольственное обеспечение отрядов очень хорошее… Основной источник продовольственного обеспечения отрядов — местное население. (…) Особых операций против немцев эти отряды не проводили… В некоторых отрядах, как, например, в отряде им. Чапаева, стало развиваться мародерство, пьянство, вождение с женщинами и падение дисциплины. (…) Разведывательные группы

Главразведупра и диверсионные группы часто базируются на местных отрядах, подчиняют их себе и используют их для самоохраны, как вооруженную силу… Эти группы для обеспечения выполнения своих задач придерживают при себе отряды на всякий случай. (…) Буквально под носом “Центра” [ГРУ] и [подчиненных ему] отрядов ежедневно и беспрепятственно курсировали вражеские пароходы по Днепру и Припяти — Киев-Чернобыль»[1124]. Высылая разведывательную информацию за линию фронта, Смирнов и Гнидаш параллельно создавали видимость активной борьбы с оккупантами — очистили от немногочисленной местной полиции довольно большую территорию: «“Центр”, подняв население в этом районе и выборами сельсоветов и созданием групп самозащиты сел, сориентировал население на пассивность борьбы с немцами… В результате чего при наступлении немцев в этом районе самооборона без принятия боя разбегалась, а немцы сжигали села и поголовно уничтожали население. (…) “Центру” по данным разведки отрядов было известно о концентрации немцев на левом берегу Днепра и на правом берегу Днепра, однако, никаких мер предосторожности для отрядов предпринято не было. Даже больше, отрядом т. Таранущенко задолго до наступления немцев был убит немецкий майор, у которого был обнаружен ряд документов и карта, в которых точно было нанесено расположение партизанских отрядов, количественный состав, вооружение, о группах самообороны. Села, подлежавшие уничтожению, были обведены на карте красным карандашом… Кроме этого, был захвачен переводчик, который на допросе сообщил о готовившемся наступлении немцев против партизан в этом районе. И даже после этого также никаких мер предпринято не было… “Центр” забрался в лес, осел там… и досиделся до тех пор, пока на них не напали немцы. Таким образом, сознательно или несознательно так называемый “Центр” [ГРУ] и его руководители поставили под удар население и партизанские отряды»[1125]. Кузьма Гнидаш, выполняя следующее разведывательное задание, погиб в Белоруссии 19 июня 1944 г., званием Героя Советского Союза он был награжден посмертно 24 марта 1945 г.

Партизанские командиры другого учреждения — УШПД — также четко осознавали, что из-за их деятельности немцы уничтожают мирных жителей. Герой Советского Союза Михаил Наумов в своем дневнике в самом конце 1943 г. описал прямо-таки апокалипсическую картину: «Еще день пути по зоне опустошения. Сегодня проходили через застывшие и покрытые первым инеем руины знакомых, в июле еще цветущих сел. Села летом еще были целы и полны замечательных людей. Эти люди в короткий срок сделали нам 300 штук седел и отдавали последние свои рогожки на потники. [В] воображении рисуется целый ряд встреч. Где они теперь, эти замечательные старики, женщины с детьми? Кругом мороз в тумане, даже не видно собак, и следов жизни нет. Гитлеровцы вскоре после нашего ухода выжгли все села Городницкого района [Житомирской области], создав зону опустошения. Мертвая тишина. Глухо стучат колеса нашего огромного обоза. Бодро идут откормленные в Эмильчино кони и отдохнувшие бойцы. Нет, не устрашит сыновей этих мертвых сел зона опустошения, колонна бодро идет вперед с железным желанием победить во что бы то ни стало»[1126].

Для полноты картины можно упомянуть последствия деятельности одного из отрядов, подчиненных еще одному ведомству, организовывавшему партизанскую борьбу — 4-му управлению НКГБ СССР. Именно «Победители» Дмитрия Медведева спровоцировали уничтожение 4-м отдельным галицким украинским полицейским полком[1127] ваффен СС совместно с отрядом УПА польского села Гута Пеняцкая Бродовского района Львовской области. 28 февраля 1944 г. несколько сотен человек было расстреляно и сожжено заживо[1128]. Через полгода Дмитрий Медведев получил свою Золотую Звезду Героя Советского Союза (медаль № 4513).

Таблица сожженных немцами сел Украины[1129] составлена на основании книги, которая писалась в советское время под формальным руководством партизанского командира Алексея Федорова, поэтому тщательность работы оставляет желать лучшего — данные страдают неполнотой. Исследования, проведенные Татьяной Пастушенко, позволили выявить ряд украинских населенных пунктов, уничтоженных нацистами, не вошедших в указанный сборник[1130]. Возможно даже, что приведенная информация касается лишь меньшинства населенных пунктов, уничтоженных нацистами. К тому же не учитываются жители городов, казненные «в отместку» за диверсионные действия, а также большая часть жертв в сельской местности — не всегда расстрел какой-то части крестьян и иных заложников вел к сожжению населенного пункта. Однако в данном случае важны не только абсолютные показатели, но и региональные особенности уничтожения сел и деревень.

Характерно, что в перечне нет Одесской и Черновицкой областей, находившихся под контролем Румынии, а также входившего в состав Венгрии на протяжении всей войны Закарпатья. Также ясно видно, что более всего от немцев и их союзников пострадали области, являвшиеся территорией наивысшей оперативной активности красных партизан.

Еще более рельефную картину дает распределение тех же жертв по годам[1131].

Очевидно, планомерное увеличение числа сожженных деревень и убитых крестьян сообразно росту интенсивности и размаха деятельности красных партизан и спад германских репрессий в 1944 г., когда большинство территории УССР было уже занято Красной армией, а рейдовые партизанские формирования оперировали в Западной Украине, где для оккупантов было очевидно: это — пришлый, а то и враждебный элемент, поэтому истребление местных заложников в ответ на диверсии советской стороны по крайней мере нелогично.

На то, что коммунисты навлекают террор на мирное население, постоянно указывали их политические противники — причем не столько в пропагандистских изданиях, сколько во внутренней документации. Важно привести эти оценки современников, а то и коллег красных партизан, видевших прямые и косвенные результаты их деятельности.

Уже весной 1942 г. главком АК генерал Ровецкий писал в Лондон о том, что территория Польши наводнена советскими парашютистами: «В поисках еды они нападают на деревни и небольшие немецкие охранные посты. В ответ немцы высылают карательные экспедиции, жгут деревни, обвиненные в помощи русским, и уничтожают под чистую их жителей. Вследствие этого возникает паника во всей округе и молодежь убегает в лес, чтобы вместе с парашютистами проводить операции не столь диверсионные, сколь бандитские… Ценности у их антинемецких акций нет никакой. Приводят они только к кровавым репрессиям, смуте, которая затрудняет нашу работу и усиливает уже обозначенную повстанческую деятельность, которая не оказывает влияния на военную деятельность, но приводит к массовой резне населения»[1132].

В составленном год спустя другом документе польского националистического подполья — аналитической записке о деятельности Коминтерна — предполагается осознанность этих поступков советской стороны: «Вся деятельность большевистской агентуры в Польше направлена на втягивание самых широких масс польского народа в непосредственную и немедленную борьбу с немцами… (…) Коммуна хочет достичь несколько целей одновременно: 1) хаос на тылах немецкой армии, 2) направление репрессивной акции гестапо против всего польского общества и борющейся патриотической польской интеллигенции и ослабление, таким образом, польских центров политическо-военной работы, 3) создание хаоса среди польских патриотических организаций, 4) облегчение себе задачи овладения властью в Польше после поражения немцев в войне»[1133].

Подобные устремления красных отмечали во внутренней документации даже немцы. Например, в донесении руководства военного округа генерал-губернаторства о деятельности сопротивления

5 июля 1943 г. значилось: «Коммунистическо-русские террористические группы увеличились как в силе, так и в количестве. Плановая деятельность и ярость их атак на различные учреждения… остается на неизменном уровне. Их цель — с помощью террористических нападений на обмундированных лиц, дороги, учреждения, молокозаводы, лесопилки и важные для хозяйства военные объекты — парализация хозяйственной жизни и провоцирование власти на острейшие шаги против польского общества»[1134].

Представительство польского эмигрантского правительства во внутреннем аналитическом обзоре обращало внимание в сентябре 1943 г. на то, что репрессии на Волыни вследствие деятельности советских формирований обрушивались не только на польский, но и на украинский народ: «В начале июля началась бездумная пацификация [главой генерального комиссариата «Волынь-Подолье»] Шене случайно выбранных деревень украинских, польских и чешских под предлогом сотрудничества [местных жителей] с Советами… В городах начались 10.07, а закончились в начале августа массовые аресты интеллигенции: в Луцке около 200 украинцев и 50 поляков, в Ровно 50 и 136 поляков, из которых половина уже отпущена. Поведение немцев облегчает прежде всего работу советам на Волыни… Деятельность советская, своим аппаратом господствующая над каждой деревней, затрудняет также всякие попытки консолидации украинского националистического движения, рассеивает и втягивает под свое влияние отдельные банды, наконец парализует попытки разговоров с поляками. По некоторым уликам, аресты украинской интеллигенции спровоцировал советский донос»[1135].

Провокационная роль советских партизан была лейтмотивом пропаганды украинских националистов. Но не всякая агитация является сознательной ложью. Как видно из составленного в конце 1943 г. конфиденциального документа ОУН(б) «О внутреннем положении», в этом случае бандеровцы говорили населению то, что думали: «Вред действий красных партизан состоит в следующем: 1) Провоцирует немцев к выступлениям против украинского народа. 2) Уничтожает сознательный украинский элемент…»[1136]

Однако выше были приведены не доказательства умысла советской стороны, а оценки ее действий. Насколько эти оценки были верны? Если учитывать общественно-политическую ситуацию того времени, то внутренняя логика в подобных утверждениях присутствовала. Ленин, Сталин и их подчиненные в 1918–1941 гг. устроили в СССР демоцид (democid), т. е. социоцид (sociocid). В 1941–1942 гг. треть довоенного населения страны оказалась под владычеством нацистского рейха. Поэтому можно предположить, что для победы в войне Советам желательно было попытаться убедить своих бывших и настоящих подданных в том, что гитлеровский режим еще более жестокий, чем их собственный. Таким образом, каждое сожженное немцами село объективно увеличивало привлекательность коммунистов в глазах советских граждан.

От предположений необходимо перейти к доказательствам.

Для начала приведем рассказы третьих лиц.

Внутреннему бандеровскому документу, по причине субъективности позиции составителей, не стоит особенно доверять. Но, учитывая важность вопроса, в данном разделе не привести описываемый в нем случай на Житомирщине нельзя: «Около Курчич стояло 150 красных. Тогда-то немцы заехали в это село, чтобы его сжечь. 4 немца перешли вброд реку и сожгли целый хутор. Местные партизаны хотели охранять село, или хотя бы отпугнуть немаков, но командир запретил стрелять, говоря, что им не будет где спрятаться, когда немцы потом на них нападут. Другой командир в Красиловке сказал, что хорошо было бы, если бы сгорели все села, так как тогда население было бы принуждено пойти в лес»[1137].

В другом случае аналогичное свидетельство принадлежит человеку, находившемуся в плену — бывшему сотруднику УШПД Александру Русанову. Ценность его еще больше уменьшается из-за того, что исследователям доступен не оригинал протокола допроса, а публикация во власовской газете. Понятно, что пропагандисты-антисоветчики могли переврать слова бывшего адъютанта Строкача, а то и вообще их выдумать[1138]. В публикации указано, что подпольные и партизанские организации изначально получили целый перечень заданий: «Они должны были проводить всяческую агитацию, сеять недовольство среди населения. Для этого они совершали различные акты против немцев, с расчетом, чтобы все эти акты вызвали ответные репрессии со стороны немецкого командования… Подпольщики хорошо законспирированы и их не так легко найти. Собственно, они так и совершают диверсионные акты, чтобы виновным оказалось мирное население…

На этот счет существует такое мнение: раз население при отходе Красной армии не ушло с нею, значит, оно было настроено несоветски… С ним перестают считаться уже тогда, когда при отходе по известному приказу Сталина должно все уничтожаться — заводы, посевы, скот и т. д. Остающееся население лишают основ существования. Дальнейшая задача — не дать создать ему эти основы заново… Главная задача [диверсионных] отрядов — нарушать налаживающуюся жизнь… Поэтому они должны выводить из строя производства, чтобы оставить людей без работы и продукции, уничтожать хлебные склады, скот, эшелоны, администрацию, которая стремится что-либо организовать, и т. д. Однажды Строкач так и выразился: “Нужно сделать так, чтобы население почувствовало на своей шкуре, чтобы его охватило отчаяние”. А тогда его уже легко пропагандировать и звать в лес»[1139].

В этом случае приведенные сведения полностью подтверждаются внутренней документацией органов управления советскими формированиями.

На совещании ряда партизанских командиров с сотрудниками ЦШПД 31 августа 1942 г. Ковпак рассказывал, что в ходе первого рейда его соединения на территорию Украины перед агитаторами была поставлена задача «вести среди населения агитацию для того, чтобы поднять его на восстание». И тут же привел пример «пропаганды»: «Расскажу о боях в Ново-Слободском лесу. Крестьяне, после того, как противник сжег села и уничтожил 586 человек — расстрелял, казнил и т. д. — и во время боя оставшиеся женщины и дети подтаскивали воду бойцам. Я хочу подчеркнуть, что никакой террор, никакие казни не останавливают население в оказании помощи Красной армии». Данный «позитивный образец» агитации был воспринят всеми присутствующими, в том числе Пономаренко, молчанием. Более того, этот абзац стенограммы был отчеркнут на полях Строкачем, поставившем на документе резолюцию: «[Начальнику оперативного отдела УШПД] т. Погребенко. Ознакомить заместителей] н[ачальника] ш[таба] и нач[альников] отделов, учесть в работе. 24.10.42 г.»

В ходе совещания в ЦШПД Ковпак утверждал, что содействие мирных жителей «..добыто исключительно рейдами. На рейдах я хочу особо остановиться. Рейды — это непосредственная связь с населением, поднимаем население… поднимаем дух у населения и оно переходит на нашу сторону». В частности, в ходе второго рейда Сумского соединения на территорию Украины, по словам Ковпака, его подчиненные почувствовали себя в дружественной среде:

Месяц спустя начальник оперативного отдела ЦШПД Сивков беседовал с начальником штаба белорусского партизанского отряда «Мститель» капитаном Серегиным и рядом других командиров. Серегин свидетельствовал:

Указанный фрагмент в тексте среди прочих заботливо подчеркнут, а на документе стоит пометка: «Т[оварищу] [неразб. — возможно, «Глебову»]. П[антелеймон] П[ономаренко]».

Через пару месяцев начальник ЦШПД предложил высшим политическим лидерам СССР спровоцировать нацистский террор и в отношении поляков: «Польские силы сохраняются и организуются в наибольшей мере против нас. Людские резервы Польши необходимо считать достаточно солидными, так как после развала польской армии все боеспособное мужское население в основном находится в Польше. В интересах государства нам необходимо принять некоторые меры. Невыгодно, чтобы немцы на территории Польши имели спокойную базу для своих мастерских, заводов, лазаретов, вспомогательных учреждений и т. д. Невыгодно также, чтобы все коммуникации немцев, проходящие через Польшу, не были подвергнуты воздействию партизан. В Польше необходимо разжечь партизанскую борьбу. Это, кроме военного эффекта, вызовет справедливые издержки польского населения на общее дело борьбы с немецкими оккупантами и приведет к тому, что полякам (вероятно, подразумеваются не все польские организации, а только АК и НСЗ. — А. Г.) не удастся полностью сохранить свои силы»[1142].

Обратим внимание на то, что жизни мирных граждан, которые, как точно предполагал Пономаренко, нацисты заберут в ответ на деятельность красных партизан, названы главой ЦШПД «справедливыми издержками». Добавим, что действия центрального и республиканских штабов партизанского движения в 1943 г. позволяют утверждать: предложения Пономаренко в отношении развития диверсионной борьбы в Польше были в целом приняты.

Да и после окончания периода оккупации подобной мотивации не стеснялся командир одного из диверсионных отрядов действовавшего на Киевщине соединения им. Чапаева Анатолий Янцелевич в рассказе сотруднику отдела пропаганды ЦК КП(б): «Мы решили сделать операцию в Ходорове (сейчас — Мироновский район Киевской области. — А. Г.). Нам необходимо было там нарушить связь, уничтожить склады зерна и продовольствия, не считаясь с тем, что население могут расстрелять за немцев. В другом селе мы могли бы этого не делать. Но это село находится в дачной местности, население занималось там спекуляцией, активно сотрудничало с немцами, мы с ним не посчитались. Мы решили, что если и пострадает часть невинного населения, то в основном, оно помогало немцам, там было много кулаков, нетрудовых элементов»[1143]. Нападение на Ходоров было проведено в ночь с 6 на 7 июня 1943 г., в операции участвовало 25 человек.

Подобное отношение к жертвам прослеживается и в обмене документами номенклатуры областного уровня. Описывая подвиги своего коллеги, героя Советского Союза Виктора Лягина (“Корнева”), начальник управления НКГБ по Николаевской области А. Мартынов подчеркивал стойкость бывшего главы николаевской резидентуры во время следствия в СД: «На одном из допросов Корневу немцам было брошено обвинение в том, что, якобы, по его вине погибло 10 человек из числа советских граждан, жителей города Николаева, которых немцы казнили в качестве заложников за совершенный диверсионный акт на военном аэродроме.

В ответ на это Корнев заявил: “Если бы казненные советские граждане знали, что уничтоженные немецкие самолеты предназначались для разрушения советских городов и истребления мирного населения, то эти десять заложников не пожалели бы своей жизни для уничтожения немецких самолетов”»[1144]. Оставим на совести чекистов достоверность источника содержания диалога подследственного и немецкого оперативника. Важно другое: подобная логика диверсанта заслужила явное одобрение.

Напоследок имеет смысл привлечь и негативные доказательства осознанности провоцирующих действий со стороны как минимум руководителей советских коммандос. Отлично зная о нацистских методах борьбы с врагами в тылу Вермахта, НКВД УССР, УШПД и ЦК

КП(б)У, а также вышестоящие организации ни разу даже формально не призвали партизан не то что снизить, но даже как-то скорректировать собственную боевую и диверсионную деятельность, чтобы лишний раз не навлекать на головы мирного населения удары нацистов. Советской агентуре не запрещалось проводить теракты и диверсии в городах — наоборот, такие приказы отдавались главой ГКО[1145], причем в официальной советской пропаганде эти операции осознанно замалчивались[1146]. Уже в ноябре 1941 г. Сталин лично удалил из чернового варианта статьи «Правды» о еврейском погроме в Одессе упоминание обстоятельств, предшествовавших этой бойне, — взрыва советского радиофугаса, приведшего к смерти десятков румынских офицеров[1147]. А партизанам не поступало даже рекомендаций подрывать поезда и уничтожать полицейские пункты подальше от мест компактного проживания мирных граждан — сел и хуторов.

Не исключено, что провоцирование нацистского террора в глазах советского руководства являлось вообще главной задачей советских диверсионных, боевых и террористических формирований. Ведь конкретные результаты их деятельности — количество убитых оккупантов, коллаборационистов и уничтоженных или поврежденных объектов — во много раз меньше того количества представителей мирного населения и материальных ценностей, которое уничтожили нацисты в ходе «антипартизанских операций». Информация об этом терроре усиленно распространялась советской пропагандистской машиной на оккупированной немцами территории, в советском тылу, а также за границей. Все это отталкивало от нацистов как советских граждан, так и «мировую общественность». Не этого ли добивалось в первую очередь советское руководство, забрасывая в тыл Вермахта подрывников и «ликвидаторов»? Однако поскольку доказательств приведенного тезиса нет (возможно, пока нет), то данная мысль остается гипотезой.

В целом поднятый вопрос, несмотря на внесение некоторой ясности, требует дальнейшего изучения, в том числе на основании стенограмм совещаний по вопросам партизанской борьбы руководящих органов НКВД и РККА, Политбюро ЦК ВКП(б), различных ЦК (общесоюзного и республиканских), штабов партизанского движения, другой внутренней документации советской стороны. К сожалению, многие из этих источников в настоящий момент продолжают оставаться «засекреченными на период рассекречивания».