Сталинские соколы в боях с белофиннами

Генерал-майор авиации А. Новиков Взаимодействие авиации с наземными войсками

Одной из главнейших задач, поставленных перед авиацией при наступлении Красной Армии на Карельском перешейке, было непосредственное содействие наземным войскам в прорыве укрепленной линии Маннергейма.

Тяжелые метеорологические условия: суровая зима с метелями, буранами и морозами, доходившими до 45–50 градусов, осложняли боевую работу войск. Наземная обстановка требовала от авиации, несмотря на все трудности зимнего периода, большой активности как при подготовке к прорыву главной оборонительной полосы, так и в период ее прорыва.

Для более тесного взаимодействия с наземными войсками части военно-воздушных сил были перебазированы на озера Карельского перешейка в 20–30 километрах от линии фронта.

К этому времени вся оборонительная полоса противника была сфотографирована и дешифрирована, узлы сопротивления вскрыты. Поэтому на авиацию были возложены конкретные задачи по разрушению оборонительных сооружений — дотов, дзотов и других фортификационных построек, а также по уничтожению и подавлению живой силы, средств обороны и резервов противника.

Современный общевойсковой бой требует взаимосогласованного и целеустремленного использования всех родов войск: пехоты, артиллерии, танков и авиации, объединения их усилий. Опыт борьбы на Карельском перешейке подтвердил это полностью. Взаимодействие решало успех боя.

Авиационные штабы принимали все меры для установления тесной и бесперебойной связи с наступающими стрелковыми корпусами. Для этого в первую очередь была создана служба делегатов связи, которые были посланы во все корпуса, действовавшие на направлении главного удара. Эти делегаты подбирались из числа наиболее тактически грамотных командиров авиации. Находясь непрерывно при командире стрелкового корпуса, делегат связи постоянно информировал своего командира и его штаб об обстановке на фронте и всех ее изменениях. Он следил за продвижением своих войск и знал в каждый момент, где они находятся и какие задачи выполняют, а кроме того, немедленно информировал общевойсковой штаб о всех боевых вылетах авиации.

Личное общение авиационных и общевойсковых командиров всегда давало положительные результаты. Приведем такой пример.

В конце декабря один стрелковый батальон по льду перешел озеро Суванто-ярви и захватил участок берега у деревни Волоссула. Белофинны со всех сторон навалились на этот батальон, но своевременно вызванная авиация бомбометанием и атаками с воздуха помогла батальону удержаться и спасла его от поражения.

В наиболее ответственные периоды боя, особенно на решающих участках, в стрелковые корпуса выделялись небольшие оперативные группы в три-пять человек из состава высшего авиационного штаба, возглавляемые ответственным командиром. По существу эти командиры являлись уже делегатами командования. Они получали право самостоятельно решать на месте целый ряд важных вопросов, а когда требовала обстановка, — вызывать самолеты в воздух.

Весьма существенным был вопрос: как предотвратить удары с воздуха по своим частям и обстрел своих самолетов с земли? В условиях финляндского театра военных действий нашей авиации, поддерживающей пехоту, было трудно, а иногда и почти невозможно, точно определить с воздуха линию фронта и отличить свои войска от войск противника.

При совместных действиях пехоты и авиации на поле боя делегат связи особое внимание уделял проверке, как войска обозначают себя на достигнутых рубежах.

Пехота вначале неохотно обозначала свой передний край, особенно когда продвигалась вперед, а это затрудняло действия авиации по целям, находившимся в непосредственной близости от своих передовых частей. В дальнейшем это дело значительно улучшилось.

В зависимости от характера местности применялись различные способы обозначения войск. Днем на открытой местности использовали сигнальные полотнища защитного или красного цвета, ночью — фонари типа «Летучая мышь». На лесистых участках сигнальные полотнища были мало пригодными, так как плохо просматривались с воздуха. Здесь более эффективными оказались дымы и световые сигналы. Поскольку сигналы, подаваемые наземными войсками, могли быть замечены не только нашей авиацией, но и авиацией противника, они постоянно менялись. Дымовые шашки чередовались с ракетами различного цвета и разными комбинациями полотнищ. В батальонах и ротах выделялись лица, ответственные за своевременную подачу сигналов.

Кроме всех этих средств, иногда практиковалось обозначение переднего края противника путем обстрела артиллерией.

В тех случаях, когда пехота надежно себя обозначала или с воздуха были хорошо видны резко очерченные ориентиры, авиация получала возможность действовать по целям в непосредственной близости от своих войск.

Так, при наступлении на Тайпаленском участке, в феврале, наши самолеты с успехом бомбардировали противника на расстоянии 400–500 метров от своей пехоты. Передний край обороны противника здесь резко вырисовывался на местности благодаря глубокому противотанковому рву, хорошо наблюдаемому с воздуха. В другом: случае, на участке Ильвеса, 27 февраля, авиация также действовала в непосредственной близости от своих войск, атакуя противника на безымянном мысу (северный берег озера Яюряпяян-ярви). Этот мыс резко выделялся и служил хорошим ориентиром для самолетов при выходе на цель со стороны озера. С востока и запада к мысу прилегали позиции нашей пехоты. Мощный, согласованный по времени с действиями наземных войск удар авиации обеспечил пехоте продвижение вперед. Противник понес большие потери и отступил.

На южном берегу реки Вуокси противник занимал ряд высот в районе отметки 16,2 и огнем с этих высот удерживал нашу пехоту в течение четырех дней. 23 февраля бомбардировочная авиация атаковала противника, расположенного на гряде высот вдоль южного берега реки Вуокси в удалении 500–700 метров от нашей пехоты. Атака авиации помогла нашей пехоте занять высоты.

Обычно бомбардировщики, стремясь оградить свои войска от случайных попаданий, действовали по целям, лежащим в глубине обороны, не ближе 800-1000 метров от своих войск. Другое дело — истребители и вообще пикирующие самолеты. Они с большим успехом атаковали и более близкие цели. Не один раз помогали они своей пехоте, готовящейся перейти в атаку, расстреливая пулеметным огнем и уничтожая бомбами укрывающихся в окопах и хорошо замаскированных белофиннов, их огневые точки.

Опыт войны показал, что при совместных действиях авиации с наземными войсками на поле боя огромное значение имеет знание летным составом района и участков действий своих войск. Цели в этих случаях атакуются более уверенно и метко, а опасность поражения своих войск почти исключена. Поэтому при подготовке к наступлению практиковались выезды командиров частей и подразделений с их штурманами на наблюдательные пункты дивизий и корпусов. Наблюдая, они получали совместно с пехотными и артиллерийскими командирами все характерные ориентиры, тщательно знакомились с расположением своих войск и войск противника, конкретно договаривались по всем вопросам взаимодействия.

Такой способ изучения местности, занимаемой противником, полностью себя оправдал, особенно, если он сочетался с ознакомительными полетами экипажей ведущих групп над районом предстоящих действий.

Для избежания обстрелов своих самолетов пришлось также провести ряд мероприятий. Прежде всего командование хорошо ознакомило войска с силуэтами и опознавательными знаками самолетов. Было категорически запрещено открывать огонь по самолетам без соответствующей команды. Войска своевременно предупреждались о всех вылетах и маршрутах полетов своей авиации. Были установлены сигналы для опознавания своих самолетов. На сигналы наземных войск они отвечали отзывом — покачиванием, горкой, пикированием или разворотом, а на высотах до двух тысяч метров — выпуском ракет установленного цвета.

Основным условием, которое обеспечивало успех взаимодействия авиации и наземных войск в боях на Карельском перешейке, была предварительная договоренность между командиром авиационной части или представителем командования военно-воздушных сил и командиром общевойскового соединения.

В подготовительный период к наступлению штабы взаимодействующих соединений обычно составляли общую плановую таблицу боя. В этой таблице были распланированы по времени и рубежам действия пехоты, артиллерии, танков и авиации. Устанавливались сигналы и средства взаимного опознавания и целеуказания, порядок прихода и ухода авиации с поля боя, намечались высоты бомбометания с учетом высоты траекторий артиллерийских снарядов. Обычно составлялась также единая ориентирная схема, на которой были намечены и занумерованы все основные цели. Одновременно отрабатывалась таблица радиосигналов для вызова авиации. Летный состав получал карты крупного масштаба, на которые наносил границы своего участка действий и цели. С началом наступления в план, конечно, вносились коррективы. Появлялись новые объекты, пехота требовала подавления тех целей, которые в данный момент мешали ее продвижению, и авиация немедленно вызывалась в воздух.

Цели в этом случае указывались по ориентирной схеме или по единой кодированной карте. Наземные войска, действуя на поле боя, также стремились целеуказанием с земли помочь своей авиации. Применялись стрелы, выкладываемые на командных пунктах, которые показывали направление на цели. Иногда артиллерия обозначала цели для авиации огневым налетом на них, стреляя дымовыми снарядами.

Исключительно важно было добиться быстроты оповещения летного состава о положении своих войск и иметь на аэродромах дежурные части, готовые к немедленному вылету. Большую роль играла широкая инициатива авиационных командиров, основанная на знании обстановки и глубоком усвоении замысла общевойскового командира. Появляясь внезапно над полем боя, наши бомбардировщики и истребители ошеломляюще действовали на противника.

В период с 11 по 19 февраля, тесно взаимодействуя с наступающей пехотой и артиллерией, авиация нанесла удар белофиннам. Она помогала артиллерии разрушать опорные пункты линии Маннергейма. О действиях и эффективности советской авиации Амстердамская радиостанция сообщала: «Русские войска, наступающие в секторе Суммы, поддерживаются авиацией. 200 советских бомбардировщиков ежедневно летают над полем боя, производя колоссальные разрушения».

Авиация несла непрерывное дежурство над полем боя, находясь там до тех пор, пока наша пехота не овладевала укреплениями противника и не закрепляла их прочно за собой. При поддержке авиации были последовательно прорваны также вторая и третья полосы обороны белофиннов на Карельском перешейке.

Вначале, с выдвижением наших частей для захвата плацдарма на побережье Выборгского залива, авиация получила задачу — не допустить оборонительных работ противника, не дать ему заминировать лед. Задача эта была выполнена систематическим бомбометанием и атаками истребителей по скоплениям финских войск и местам развертывания оборонительных работ.

Тесно взаимодействуя с наземными войсками, наша авиация вписала много славных страниц в историю воздушного флота. Советского Союза во время боев с белофиннами, умножив славу Красной Армии.

Летчик М. Борисов Из дневника летчика-истребителя

В ночь с 29 на 30 ноября был получен приказ командующего о переходе границы. Все были в приподнятом настроении. В этот же день еще раз проверили материальную часть, хотя она была и так в отличном состоянии. Ночью спали мало, все дожидались утра и, чтобы скоротать время, вели разговоры.

Наступило 30 ноября 1939 года. Было еще темно, но люди были в полной боевой готовности. Техники еще и еще раз осматривали самолеты, летчики проверяли вооружение. Стрелка часов подходила к восьми. Как только она стала на цифру восемь, весь горизонт сразу побагровел от вспышек орудийных выстрелов. Раздался залп многих сотен орудий. За первым залпом последовала непрерывная канонада.

Рассвело. По небу плыли низкие густые облака. Вылетать в такую погоду нельзя. А все так рвались сразиться с противником! Ждали весь день, но так и не пришлось вылететь.

Утром 1 декабря все поднялись в хорошем настроении. Погода явно улучшалась. Сидим в самолетах, ждем приказа о вылете.

Вдруг из землянки, где помещался штаб эскадрильи, выбегает командир… «Запускай моторы!» — раздалась команда. Летчики и техники только этого и ждали. Вмиг заревели моторы. Не прошло и нескольких минут, как эскадрилья была в воздухе и взяла курс на Выборг.

Подлетая к границе, мы увидели сплошное зарево. Дым от пожарищ поднимался высоко. Еле пробились через него.

Наконец, линия фронта осталась позади, мы — над территорией противника. Молчит земля, как бы притаившись и выжидая, на ней не видно ни одного живого существа, как будто все вымерло.

Все напряженно смотрят вокруг. Вдали появляется точка. Она все увеличивается и приближается к нам. По сигналу командира эскадрильи Шинкаренко, ныне Героя Советского Союза, идем навстречу. Уже вырисовываются контуры самолета, он хорошо виден. На плоскостях и фюзеляже блеснул белый круг со свастикой. Шинкаренко со своим звеном бросился на вражеский самолет, и тот, не ожидавший встретить нас так далеко от линии фронта, стал падать, сбитый меткими пулями Шинкаренко и Григорьева.

Взяли курс на свой аэродром. Линия фронта хорошо выделяется пожарищами на финской территории. Еще несколько минут — и мы дома. Так получили мы боевое крещение…

Мы прикрываем свои войска, которые форсируют реку Тайпален-йоки. За рекой находится укрепленный район противника. И вот звено старшего лейтенанта Ларионова, ныне Героя Советского Союза, в котором шли лейтенант Покрышев и я, получило задание прикрыть переправу, а затем сбросить листовки над укрепленным районом.

Заревели моторы — и мы в воздухе. Внизу находятся наши войска. В предутренней мгле они еле различимы. Патрулируем над рекой и видим, как наши наводят понтоны. Бьет артиллерия. Хорошо видно, как рвутся снаряды в укрепленном районе противника. Но вот по нашим самолетам стали бить зенитки, снаряды разрывались слева от нас. Мы отошли от этого места.

Когда нас сменило другое звено истребителей, мы пошли в укрепленный район противника со стороны Ладожского озера, чтобы сбросить листовки. Облачность местами доходила до 100 метров. Шли на высоте 70–80 метров. В пути попали под зенитный огонь. Ларионов и я шли рядом, а Покрышев отстал, и когда мы выскочили на пункт, противник открыл огонь из пулеметов. Мы не видели, откуда стреляют, но Покрышев, шедший сзади нас, заметил огневую точку и молниеносно атаковал ее. Ларионов также повел атаку на зенитную точку. В первый момент противник отстреливался, но когда мы засыпали его свинцом из пулеметов, огневая точка замолчала. Это была наша первая встреча с зенитками противника. После мы часто попадали под обстрел зениток, но всегда было достаточно нескольких очередей, чтобы противник прекратил огонь.

Утро 23 декабря. Замечательная погода — «миллион высоты», как говорят летчики. Снег так и похрустывает под ногами. Среди летного состава оживление, слышны смех и шутки летчиков, рассказывающих о неожиданных столкновениях и встречах с врагом. Звонок телефона. Сразу все замолчали. Звонят из штаба. Шинкаренко получает задание на вылет. Лица у летчиков засияли, опять есть работа, а то сидеть скучновато. Блеснули на солнце винты, и воздух вздрогнул от мощного рева моторов. Вот уже самолеты пошли на взлет, построились и двинулись к линии фронта. Техники провожают взглядом свои машины. Затем идут в землянку отогреться: ведь у них будет много работы, когда вернутся самолеты.

Пролетаем линию фронта. Вот мы уже над заданным районом нашего патрулирования. Внимательно смотрим по сторонам.

Недалеко прошли скоростные бомбардировщики, блестя плоскостями, промчались «чайки» (истребители), а вот в стороне компактно и грозно мчится еще девятка наших истребителей. Торопятся. Значит, где-нибудь есть работа. Вдалеке замечаем силуэты наших бомбардировщиков. Они возвращаются. Но что это? Они идут разорванным строем. Несколько самолетов отстали. Напрягаем зрение и замечаем, как около отставших наших самолетов кружатся маленькие силуэтики. Это истребители противника.

Шинкаренко разворачивается, и мы на полном газу и «с прижимом» летим на выручку товарищам. Подоспели вовремя. Зато сами попали в невыгодное положение, так как, идя с принижением, потеряли высоту. Противник оказался выше нас метров на четыреста. К тому же он имел численное превосходство. Идем в атаку. Сверху на нас сыпятся финские истребители «Фоккер Д-21». Мы их встречаем на лобовых атаках. Атаки быстры и молниеносны; кто кому зайдет скорее в хвост. Вот уже мы поднялись выше и деремся на одной высоте. Наконец, сопротивление сломлено, и вражеские самолеты разлетаются в разные стороны, кто куда, лишь бы уйти. Но не тут-то было. Здесь уже пошла драка один на один. Противник уходит из боя с переворота. В то время, когда он делает переворот и самолет на миг как бы застывает в прицеле, мы бьем его, как куропатку.

Вот Покрышев зажег одного, и тот падает к земле, разваливаясь на части. Тов. Булаев жмет противника к земле, тот старается как-нибудь увильнуть, но не таков Булаев, чтобы выпускать врага. Мгновение, и противник, блеснув хвостом, врезался в землю. Куда ни посмотришь — везде одиночные поединки. Теперь уже видно, что преимущество на нашей стороне.

Неожиданно замечаю в стороне самолет противника, разворачиваюсь и лечу к нему. Он боя не принимает. Хочет уйти от меня пикированием. Я погнался за ним. На пикировании он, стараясь уйти из прицела, все время выворачивал машину и дымил неимоверно. Даю полный газ. К земле мы падали камнем, скорости были ужасные, даже с лица срывало очки, и их приходилось придерживать рукой. Уже близко земля, но противник не выводит самолета из пикирования, пикирую и я. Наконец, перед самой землей он резко выхватывает машину и идет над самыми верхушками деревьев. Противник думал, что я не успею вывести машину из пике и врежусь в землю. Враг просчитался. Я опять у него в хвосте. Он идет и виляет хвостом из стороны в сторону, не давая вести прицельный огонь. Даю по нему очередь, другую, и вдруг у меня отказывают пулеметы. Перезаряжаю, но бесполезно, пулеметы молчат. Делать нечего, приходится бросать недобитого врага и идти обратно.

Но тут же вспоминаю, что я увлекся преследованием и далеко ушел от своих.

Осмотрелся. Нет никого — ни наших, ни противника. Беру курс домой. В стороне вижу: дерутся два самолета. Издали не разобрать, какой наш, какой противника. Белая полоса на плоскости наших самолетов и белый круг на плоскости противника сливаются. Очень трудно разобрать. Иду к месту поединка, хотя у меня пулеметы и не стреляют. Все же держу оба самолета в прицеле. Вдруг один из самолетов на миг замер и рухнул на землю. Другой, как видно, заметил меня и идет мне навстречу. Я приготовился, всматриваюсь: свой или противник? Уже можно различить красную звезду на фюзеляже. Она гордо блестит на солнце, как бы празднуя победу над врагом. Обрадованный, я узнаю командира своего звена — старшего лейтенанта Ларионова.

Быть в глубине территории противника одному, скажем прямо, неприятно.

Набираем высоту. Наших уже нет. Ушли домой. Смотрю назад и вижу невдалеке группу из четырех самолетов. Показываю Ларионову. Идем к ней. Идем в лоб. Два самолета отделяются и на полном газу уходят в глубь вражеской территории. С другими двумя мы столкнулись на лобовых. Но атаки были недолгими, противник, не выдержав, бросился удирать. Горючее у нас было на исходе, преследовать не стали.

Когда подвели итог боя, было установлено, что сбито 10 вражеских самолетов. На наш аэродром не вернулись два летчика.

В следующий раз получил задание идти на Лаппенранту и прощупать озера до самой Иматры, так как на некоторых из них находились вражеские самолеты. Подлетая к Выборгу, попали под обстрел зенитной артиллерии, но быстро вышли из зоны обстрела и взяли курс на Лаппенранту. Не долетев до нее, повернули на восток, пошли по южному краю системы озер. Противник, как видно, заметил нас и сообщил своим истребителям о том, что мы летим в их сторону. Подлетая к одному местечку, мы увидели на белом фоне озера силуэты выруливающих и взлетающих самолетов. Мы камнем посыпались на них и пулеметными очередями уничтожили их еще на взлете. Все же некоторые из них успели подняться в воздух. И тут завязалась страшная, но недолгая схватка.

Выводя самолет из пикирования, я вдруг увидал, что к одному из наших самолетов пристроился в хвост истребитель «Фоккер Д-21» и строчит по нему из пулеметов. На раздумье времени не было. Бросился на помощь товарищу. Завязалась схватка с противником. Я удачно зашел ему в хвост. Он пробовал уйти пикированием. Но это ему не удалось. Пули настигли его вовремя, он неловко перевернулся и рухнул в лес.

В это время Зуев и Муравьев гонялись за другим самолетом, но у них почему-то шасси были выпущены, и противник стал уходить. Однако уйти ему не пришлось. Его заметил летчик Сереженко. Он молниеносно налетел на противника и огнем своих пулеметов уничтожил белофинна.

Так враги были нами наказаны. Мы уничтожали их одного за другим. Семь самолетов противника попали под пули наших летчиков и были расстреляны.

Зенитная артиллерия противника открыла было огонь, но опоздала: «Фоккеры» уже были уничтожены. Командир девятки старший лейтенант Михайлюк подал команду «Сбор». Мы быстро ее исполнили и пошли домой. Пришли в полном составе.

Еще случай. Летчики сидели в самолетах и ждали, когда прилетят наши скоростные бомбардировщики. Нам было поручено их сопровождать. Из-за леса показалось звено, за ним Другое, третье. Запускаем моторы истребителей. Взлетаем и пристраиваемся к бомбардировщикам. Идем по направлению к Кархуле. Не успели еще пролететь линию фронта, как зенитная артиллерия противника открыла огонь. Неожиданно у одного из бомбардировщиков задымил мотор. Самолет резко свернул в сторону и направился на свою территорию. Снаряд зенитки попал ему в мотор, зажег его. Тогда командир наших истребителей тов. Шинкаренко повел свое звено на помощь подстреленной машине.

Бомбардировщик все больше и больше дымил, вот уже показалось и пламя. Самолет шел со снижением. Наступали критические минуты. Неизбежна посадка на территории противника. Другого выхода не было. Внизу блеснуло большое озеро. Пылая, бомбардировщик удачно приземляется, немного скользит и закрывается дымом. Тут противник с берегов озера открывает по севшему самолету ружейно-пулеметный огонь. Подходить к самолету белофинны не рискуют. По самолету начинает бить артиллерия. Экипаж бомбардировщика выходит на озеро. Фигуры летчиков нам хорошо видны. Огонь противника по озеру и воздуху усиливается.

Звено под управлением тов. Булаева пошло на подавление огня артиллерии. Через несколько секунд артиллерия противника умолкла. Мы непрерывно атакуем пулеметные точки. Как только на берегу вспыхнет огонек пулемета, смотришь, уж там пикирует наш самолет и заставляет противника замолчать.

Сбросив свои бомбы на укрепленную полосу противника, возвращаются звеньями бомбардировщики. Вот они подошли к месту посадки своего товарища. От группы отделяется один самолет. Он идет на посадку. Белофинны, на время прекратившие огонь, усиливают его сейчас во сто крат. Но бомбардировщик смело и упрямо снижается. Лыжи его, вздымая снежную пыль, недолго скользят по озеру. Вот он остановился. Подруливает. Экипаж подбитого бомбардировщика быстро вскакивает на самолет. Истребители же в это время непрерывно атакуют огневые точки врага. Погрузка закончена. Самолет пошел на взлет. Теперь он в кругу своих. Скоростные бомбардировщики, оцепив его, легли на курс и пошли домой.

Командир девятки истребителей тов. Шинкаренко решил ничего не оставлять врагу. Дает сигнал расстрелять оставшуюся на льду озера машину. Несколько очередей, и подбитый самолет загорается с утроенной силой.

Белофинны не могли скрыть своей злобы на истребителей, которые выручили свой экипаж и не дали им подбитый самолет. Они с еще большим ожесточением открывают пальбу, но безрезультатно.

На другой день на имя командира эскадрильи тов. Шинкаренко пришла телеграмма от командира бригады скоростных бомбардировщиков тов. Новикова. Он благодарит его и всю эскадрилью за помощь, оказанную экипажу подбитого самолета. В этот день среди летчиков царило веселье. Радостно и приятно было у всех на душе.

Вновь летим, который раз уже, над территорией противника. Выборг остался слева. Показались трубы домиков Лаппенранты. Заходим восточнее ее и севернее по озерам. На озерах снег не заслежен. Значит, авиации нет. Идем. Вдали виднеются белые дымки, и через несколько минут из за поворота железной дороги показывается воинский эшелон. Ведущий девятки старший лейтенант Михайлюк направляет самолеты на эшелон. Первая атака — по паровозу. Бьем по котлу и, самое главное, по будке машиниста. Эшелон остановился. Обстреливаем вагоны. Нам уже было известно, что в последнее время белофинны, боясь налета истребителей на эшелоны, покрывают пол вагонов толстым слоем песка. И когда мы атакуем эшелон, паровоз останавливается, белофинны же прячутся под вагоны. Эту хитрость врага мы быстро разгадали. Когда белофинны залезли под вагоны, мы зашли с небольшим углом планирования и застрочили из пулеметов по финнам, спрятавшимся под вагоны.

Но в это время я замечаю другой эшелон, лечу туда. Даю несколько очередей по паровозу, вагонам; эшелон стал. Подлетают товарищи. По эшелону прошел шквал пулеметного огня. Увлекшись расстрелом эшелона, не заметил, как ушли товарищи. Издали видно, как они что-то обстреливают. Подлетаю к ним. Оказывается, они обстреливают третий воинский эшелон. Бензин и патроны на исходе. Пошли домой. По дороге обстреляли вражеские колонны автомашин…

Наши войска брали Муурилу, наступая по льду Финского залива. Звено старшего лейтенанта Ларионова получило задание разведать этот район и обстрелять обнаруженную живую силу врага. Линию фронта пересекли около озера Куолема-ярви. Идем в глубь территории противника. Поворачиваем на Муурилу. Обследуем всю местность, особенно пути сообщения. На одной дороге встретили несколько автомашин, идущих в направлении Муурилы. Решили атаковать. Сделали два захода. Машины остановились и больше не двинулись с места. Пошли дальше.

Над Муурилой стоял большой столб огня и дыма. Горело все, что только может гореть. Шли бреющим полетом, рассматривая все складочки местности. Показались окопы противника, но в них ни живой души. Подлетаем к Мууриле. Видим, как несколько белофиннов быстро юркнули в дом. Обстреливаем дом, он быстро воспламенился. Выскакиваем на лед Финского залива. За торосами обнаруживаем нашу пехоту.

Передовые отделения, лавируя среди торосов, упорно продвигаются к берегу, несмотря на огонь белофиннов. В стороне можно видеть, как вокруг походной кухни толпятся люди, получают обед. При нашем появлении все разбежались, залегли, затем поднялись и стали махать нам шапками и руками.

Мы сделали еще несколько атак по Мууриле и ушли домой.

Летчик А. Пахомов Сталинская вахта

Сталин!.. С этим именем начинал свой трудовой день 21 декабря советский народ. С этим именем встретили свое боевое утро летчики и техники.

В этот день нам первым предстояло вылететь на сталинскую вахту для охраны Ленинграда от возможного воздушного нападения противника.

В морозном рассвете еще не потухли мириады звезд. Декабрьское утро сулило хорошую летную погоду. От холода мы вынуждены были прятать лицо в меховые маски. Они сделали всех летчиков похожими друг на друга. Но ведь все советские летчики и в самом деле похожи своими смелыми делами, мужеством, а главное — преданностью Родине.

Сколько сил вложили в свою работу техники и мотористы! В эти штурмовые дни, когда ртуть в термометре падала до 40 градусов ниже нуля, когда от одного прикосновения к холодному металлу сходила с пальцев кожа, техники добирались до сердца своих «ястребков» — до моторов — и отогревали их.

Дан сигнал к вылету на боевую вахту. Заревели моторы. Стальные винты взметают тучи снежной пыли.

Миг — и самолеты в воздухе. Закутанные в мех, крепко перетянутые ремнями сидят в кабинах летчики.

Подразделения ведет москвич Виноградов, бывший арматурщик. У него горячее сердце советского патриота, железное спокойствие и непреклонная воля. Под теплым комбинезоном на его груди — орден, награда правительства за выполнение особо важных заданий. Много раз Виноградов видел смерть так близко, что, казалось, до встречи с ней оставались секунды. Но выдержка, воля и смелость побеждали.

Рядом с ним летит лейтенант Неуструев. Слева от него молодой летчик Яковин. Оба они специалисты по зениткам. Как только заметят, — камнем на них.

Плывут под самолетами перелески и поля. Вот и Ленинград. Он спокоен и горд. Испещренный водными магистралями, стоит он на берегу Балтики, дымя сотнями заводских труб. Блестит залитый солнцем золоченый купол Исаакия. Чудесный город! Даже с высоты 4 тысяч метров чувствуется его кипучая жизнь.

Я снова смотрю на город: он ласкает взор величественной, беспримерной красой. Невольно вспоминается его героическое прошлое: 1905 год, приезд Ленина, Октябрьская ночь 1917 года, Сталин — руководитель обороны Петрограда, и все, что связано со славными делами рабочих этого исторического города.

За этот город мы скорее отдадим всю свою кровь, каплю за каплей, чем позволим врагу нарушить спокойствие великой приморской столицы.

Летим на большой высоте. Мороз уже далеко перевалил за сорок. Внимательно просматриваем все вокруг. Никакая хитрость врага нас не проведет. Над этим городом врагу никогда не летать.

Время нашей сталинской вахты подходит к концу. Вот уже в голубой дымке показалась смена. Словно белые лебеди, плывут самолеты нашей второй группы.

Мы сдаем боевую сталинскую вахту товарищам. Резко снижаясь, идем на посадку. Через два часа мы полетим в тыл врага.

Сегодня будем штурмовать его так, чтобы Сталин сказал: «Спасибо!»

Герой Советского Союза полковник Н. Торопчин Истребители

В декабре на Карельском перешейке дни совсем короткие: рассвет наступает около 10 часов, а в 15 часов 30 минут уже сумерки. Все же мы успевали производить по три-четыре вылета в день. Летали в любую погоду. Летали, не считаясь ни с чем. И добивались успеха.

Взаимопомощь, взаимная выручка в бою — главное. В таком духе воспитывались все наши летчики.

Однажды наши истребители сопровождали бомбардировщиков. В этом полете два наших «чижика» (истребителя) отстали от своих товарищей, и на них накинулось 12 белофинских истребителей.

Старшие лейтенанты Казаченко и Соколов (ныне Герой Советского Союза), пилотировавшие самолеты, вступили в неравный воздушный бой. Отражая атаки противника, отважные летчики внимательно следили друг за другом. Все попытки белофиннов зайти в хвост какому-либо из наших самолетов окончились неудачей. Измотав врагов, друзья стали наносить им удар за ударом. Они сбили четыре «Фоккера» и невредимыми вернулись на свой аэродром.

Ни на секунду не терять из виду товарища и никогда не оставлять его в беде — это было нашей заповедью во всех полетах и боях.

Чуть ли не каждый раз мы возвращались на аэродром с победой. 19 декабря звено капитана Костенко сбило в воздухе звено финских истребителей. 23 декабря звено капитана Журавлева уничтожило три финских истребителя и два разведчика. Звено капитана Суворова однажды заметило двух финских истребителей, сопровождавших «Дуглас». Атаковав их, наши летчики сбили все три самолета.

В феврале, во время прорыва укрепленного района, наш полк нередко заставлял артиллерию противника прекращать огонь. Мы обстреливали белофинские батареи и пикировали, сбрасывая бомбы. Так летали с рассвета до наступления темноты.

Не помню точно, 18 или 19 февраля наши танки не могли пройти по дороге к селению Лейпясуо, так как с опушки леса вели огонь противотанковые орудия противника. Мы вылетели в составе девятки и обстреляли лес. Потом повторили атаку.

После второго налета стрелковые части, следуя за танками, заняли селение Лейпясуо.

В другой раз наша наступающая пехота была сильно обстреляна из финских окопов. Увидев, что наши стрелки залегли, мы атаковали позиции белофиннов и заставили их прекратить огонь.

Воспользовавшись замешательством противника, пехотинцы сразу же бросились на него в атаку.

Мы радовались, когда удавалось чем-либо помочь наземным войскам. Видели в этом проявление нерушимой боевой дружбы между различными родами войск, являющейся залогом успеха в бою.

В то время как наши войска готовились к прорыву линии Маннергейма, мы поддали белофиннам жару. Налеты советской авиации заставили противника совершенно прекратить дневное движение в радиусе 100 километров от фронта. Летаешь над территорией Финляндии, кругом мертво, пустынно.

Но когда наши части, прорвав укрепленные районы, стали подходить к станции Кямяря, финны начали лихорадочно подбрасывать войска на Карельский перешеек. Теперь уже они везли солдат и днем и ночью — время не терпит.

От пленных нам удалось узнать, что в вагонах воинских поездов полы покрыты слоем песка в 0,5–0.75 метра. В случае появления нашей истребительной авиации поезда останавливались, и солдаты прятались под вагоны: песок предохранял их от пуль. Но эта хитрость не помогла им. Мы стали заходить сбоку эшелонов и стрелять под вагоны. Солдаты выскакивали из-под них, как суслики из норы, когда туда нальешь воды. Так уничтожали мы белофинские воинские эшелоны.

Летать было нелегко, в особенности над крупными населенными пунктами. Летишь, а вокруг тебя зеленые и красные ленты трассирующих и зажигательных пуль, рвутся снаряды малокалиберных зениток. Ощущение не из приятных.

Помню, 27 февраля погода стояла плохая. Шел снег. Прилетели на станцию Тали. Произвели две атаки. При выходе, после второй атаки я заметил колонну пехоты противника. Собрал звенья и хотел зайти для атаки в хвост колонны. Тут-то нас и заметили вражеские зенитчики. Чувствую взрыв. Оглушило меня. Потряс головой, открыл глаза. Нюхаю, не пахнет ли бензином. Нет. Значит, еще ничего. Но догадываюсь, что пробит масляный бак. Посмотрел на манометры — не работают…

В таких случаях единственное желание — поскорее добраться до линии своих войск. Садиться на территории противника никому не охота. Долетели домой. Подсчитали — 32 пробоины.

Бывало разное. Прилетит летчик с задания, самолета, не узнать — весь изрешечен. Спрашиваешь;

— На чем прилетели?

— На советском воздухе, товарищ командир.

Хороший, надо сказать, воздух. Легко на нем летать.

Истребители много раз специально направлялись в тыл противника, искали врага, навязывали ему бой. Бомбили аэродромы, бомбили мосты и другие военные объекты.

2 февраля был бой над станцией Иматра. Наших — 12 самолетов, а финских — 18. Бой продолжался 15–20 минут. Мы не потеряли ни одного летчика. Только после боя требовался ремонт для пяти машин. У одной даже шасси пробило, пришлось летчику садиться на «пузо». В этом бою мы сбили 12 финских самолетов.

На Карельском перешейке разведку большей частью вели истребители. Летчики у меня были молодые, не опытные еще в разведке. Ночью, после полетов, я обучал их, как определять вражеские подразделения и части по длине колонн, как ориентироваться по карте крупного масштаба и т. д. Так мы отдыхали после дневной боевой работы.

Любовь к Родине, к партии Ленина — Сталина давала нам, летчикам, силы для борьбы, вдохнула в нас смелость и мужество, необходимые для победы. Было и еще одно замечательное обстоятельство: вера летчиков в советскую материальную часть. Верили. Любили ее. Твердо знали, что она не откажет. И не было у нас случая, чтобы материальная часть подвела. Ходили на полный радиус — и ничего, возвращались в полном порядке.

На Карельском перешейке мы сбили 52 самолета противника, а сами в воздушных боях не потеряли ни одного.

Советское правительство наградило наш полк орденом Красного знамени.

Старший лейтенант С. Каширин Истребители-разведчики

Однажды я получил задание: разведать звеном систему озер северо-восточнее Выборга. Если есть там временные площадки со стоянками белофинских самолетов — уничтожить их, если же нет — разведать железные и шоссейные дороги на этом участке.

Взлетели звеном в темноте. К рассвету пересекли линию фронта и змейкой пошли на озера. Там я ничего не обнаружил, и мы вышли на железную дорогу Выборг — Антреа. На станции Тали стояли два воинских эшелона. К одному из них был прицеплен паровоз на парах, около вагонов было много солдат. Я подал, сигнал первому ведомому, и мы парой быстро ринулись в атаку. Вскоре составы были объяты пламенем. Раздались взрывы. Солдаты стали разбегаться. Атаку парой я повторил, за нами произвел атаку и второй ведомый. Мы расстреляли паровоз и бреющим полетом ушли от станции, оставив за собой море огня.

Нам посчастливилось! Поднявшись до 600 метров, я заметил недалеко от разрушенной нами Станции, ближе к Выборгу, еще один движущийся эшелон. Густой пар от паровоза застилал его, видны были только черные крыши вагонов. Всем звеном пошли в атаку. Когда сделали затем левый боевой разворот, противник открыл сильный огонь. Мы быстрым пикированием ушли в сторону.

Оказывается это был бронепоезд. Вторично атаковать было неразумно, пришлось взять курс на свой аэродром. По пути замечаю одинокий паровоз, мчащийся по направлению к станции Пилпула. Ага, он спешит к эшелону! Атаковали. Паровоз остановился, окутался паром. Выскочили оттуда четыре человека, побежали в лес.

Летим домой. Попутно расстреляли два больших белых автобуса, которые быстро мчались к линии фронта. Видимо ехали офицеры…

В другой раз, накануне прорыва линии Маннергейма, мне была поручено произвести вечернюю разведку и отыскать наши рейдирующие танки, — которые прорвались в тыл противника по направлению на Выборг.

Темнело, погода была неважная. Быстро взлетели и вскоре были уже над территорией противника. Своих танков мы не обнаружили, но зато возвращаясь, увидели на станции Кямяря эшелон. Паровоза не было. У вагонов — никакого движения. Но в ближнем лесу мы увидели большое количество повозок с лошадьми, прикрытыми белыми попонами. Присмотрелись тщательнее — солдаты. Подал сигнал — в атаку! — и двумя звеньями стал расстреливать скопление противника.

Так как стало уже совсем темно, мы поспешили на свой аэродром и после посадки доложили обо всем замеченном. В этот район немедленно были посланы самолеты с бомбами. На следующий день из показаний пленных выяснилось, что белофинны подбрасывали сюда подкрепления, но не успели они выгрузиться, как наша авиация основательно потрепала их.

В самый день прорыва укрепленной линии я вылетел в разведку, чтобы обнаружить артиллерию белофиннов в районе озера Сумма-ярви, уничтожить ее или заставить временно замолчать и трассирующими пулями показать своей артиллерии, где находятся батареи противника. Орудия врага вели сильный огонь по дороге, где были сосредоточены наша моторизованная пехота и танки.

Погода была не благоприятной для разведки. Сначала ничего установить не удалось. Но через 40 минут облака стали быстро редеть, изредка проглядывало солнце. Я набрал высоту 600 метров и стал наблюдать. Белофинны начали хитрить: ослабили огонь, ведя его небольшим количеством орудий. Но все-таки по вспышкам я установил расположение двух батарей: они стояли в лесу за озером, километрах в пятнадцати-двадцати. А впереди, как потом выяснилось, были два дота.

Подал сигнал ведомым — в атаку! Всем звеном мы обрушились на артиллеристов врага. Вражеские батареи вскоре замолчали. Мы произвели еще три атаки, стреляя трассирующими пулями из пулеметов. Погода такая, что трассирующие пули еле были видны, но наши артиллеристы заметили их и открыли ураганный огонь по белофинским батареям.

Танки и пехота пошли в наступление…

Лейтенант Н. Кравченко Прикрытие корректировщиков

В войне с белофиннами нашей артиллерии приходилось часто стрелять по закрытым, не наблюдаемым с земли целям, и корректировка огня с самолетов сыграла немалую роль. Перед истребителями стояла задача — обеспечить самолеты-корректировщики от нападения воздушного врага.

Летчики перед вылетом для корректирования огня артиллерии сообщали истребителям время своего вылета и хвостовые номера. Истребители, согласно этим данным, взлетали и шли за корректировщиками.

Обычно на пару самолетов-корректировщиков выделялось звено истребителей, а затем истребители сменялись, так как запас горючего у них был меньше, чем у корректировщиков.

Прикрывая корректировщиков, летчик-истребитель ходил по внешнему кругу и внимательно наблюдал за всем происходившим в воздухе.

Однажды, прикрывая корректировщиков, мы находились вместе с товарищем на высоте 1 000 метров. С территории противника на высоте 2 тысяч метров возвращалась группа наших бомбардировщиков. По дымовому следу, оставляемому ими, было заметно, что они от кого-то уходят. Через некоторое время мы увидели разрывы снарядов нашей зенитной артиллерии. Присмотревшись между разрывами, заметили звено вражеских истребителей, которые с высоты 3 тысяч метров пикировали на наших бомбардировщиков. Но так как скорость наших бомбардировщиков была гораздо больше, белофинские истребители остались далеко позади. Увидев наших корректировщиков, они бросились на них, но просчитались. Мы парой пошли им навстречу. Заметив нас, враги, быстро сманеврировав, стали уходить на свою территорию. Мы их все же догнали, атаковали, и нам удалось сбить два самолета.

Так наши самолеты-корректировщики охранялись от нападения воздушного противника.

Капитан К. Голубенков В честь любимого Сталина

За много дней до получения приказа о вылете наше подразделение было в полной готовности. Летный состав приготовил карты к полету, технический состав проверил материальную часть. В боевом листке была помещена короткая заметка летчиков Шведова и Голубя. В ней говорилось: «Выполним любой боевой приказ командования, уничтожим данную нам цель!» Эти два летчика уже получили боевое крещение на Халхин-Голе, оба они награждены орденами.

Работа шла более четко, чем в мирное время. Даже обычно медлительные Зимин, Поздня, Семенов проявляли исключительную напористость и энергию.

Только одно нас угнетало: не было летной погоды. «Небесная канцелярия» путала все наши карты.

Мы с жадностью читали первые сводки с фронта и в один голос твердили:

— Эх, погода проклятая! Помочь бы ребяткам килограммчиками, угостить бы белофиннов уральским металлом.

Сумрачные дождливые дни сменились морозом и пургой. Как назло, ни одного дня хорошей погоды. Трудно передать, как доставалось метеорологу за то, что он не предсказывал хотя бы удовлетворительной погоды!

Но вот на синоптической карте показался край циклона, и на 19 декабря была обещана погодка, правда, по оценке нашего командира майора Алексеева, «в полоску», но все же летная.

19 декабря, как и всегда, мы вышли на аэродром в 5 часов 30 минут. В темноте опробовали моторы, проверили пулеметы, дежурный метеоролог грустным голосом прочитал нам сводку погоды и, как положено ему по штату, высказал массу сомнений, «расставил» снег, туман и бурю по всему маршруту, так что радоваться было нечему.

В 12 часов 30 минут в воздух взлетела белая ракета. На аэродроме сразу все ожило. Летный состав надевает парашюты, техники готовят моторы к запуску.

Через пять минут взлетели две белые ракеты, а еще через минуту сто с лишним моторов гудели на разные лады, нарушая тишину маленького городка, примыкающего к аэродрому.

Одна за другой пошли на взлет машины, и летчики, которые были еще на земле, мысленно называли счастливцами своих товарищей, уже поднявшихся в воздух.

На высоте 100 метров флагман исчез в облаках, за ним скрылся и другой самолет. Сердце сжалось от обиды: «Неужели не выпустят?» Очень уж плохо взлетать последним: вечно приходится ждать, а потом догонять.

Руководитель взлета поднял красный флажок, потом показал крест двумя флажками. Сердце сжалось от досады. Машина флагмана села, за ней еще две. Но что такое? Одно Звено построилось в клин и на высоте метров в семьдесят отвернуло от аэродрома и сразу же скрылось из вида.

Куда они? Почему не пускают других? Через 30 минут ведущий улетевшего звена тов. Серегин передал радиограмму: «Иду на цель, высота 600 метров». Но теперь аэродром закрыло туманом. Значит, там погода есть, а здесь мы сидим, как раки на мели.

Мы ждали возвращения ушедшего в бой звена. Погода стала немного улучшаться, видимость по горизонту увеличилась до 2 километров, высота облачности метров сто-сто пятьдесят. Последний срок вылета группы прошел. Был дан отбой, но с аэродрома никто не уходил. Кто успел, тот занял себе место в землянке и занялся шахматами, кто устроился под самолетом, все ждут, всем хочется встретить «первых ласточек».

Вот на горизонте показались самолеты. Притихший аэродром сразу ожил. Когда самолеты сели, все побежали взглянуть на летчиков — героев дня, пожать им руки, даже наш «Кутум» — щенок, которого мы дней десять назад спасли от голодной смерти, вылез из землянки и залился звонким лаем.

Теперь у нас только и разговоров было, что о первом полете. Участники полета делились своими впечатлениями, описывали виденное. Но все это не то, хотелось самому уничтожать врага.

20 декабря, канун дня рождения товарища Сталина, мы провели у самолетов. Вылета опять не было. Лишь к вечеру погода стала улучшаться, и мы впервые за двадцать дней увидели розоватую полоску заката. Каждый радовался улучшению погоды, каждому хотелось отметить день шестидесятилетия великого Сталина боевым вылетом. Метеоролог Мельниченко по-прежнему высказывал сомнения, говорил о «соединении двух облачных фронтов» в районе Луги, о возможных осадках, а между тем стояла тихая морозная ночь, небо было усеяно звездами.

Стенная газета и боевой листок вышли, как всегда, любовно оформленные Поповым. В них было множество заметок летчиков, радистов, штурманов, техников и авиамехаников с самыми сердечными пожеланиями дорогому товарищу Сталину в день его шестидесятилетия. В каждой строчке чувствовалась безграничная преданность наших людей Родине, делу Ленина — Сталина. В этот день машины были готовы к вылету еще до рассвета. Стоял 25-градусный мороз. Чистое небо радовало всех. Но с рассветом стали появляться разорванные облака на весьма подозрительной высоте — метров сто пятьдесят-двести. И к восходу солнца все небо закрылось облачками, сильно ухудшилась горизонтальная видимость.

Настроение, как говорил мой штурман Шведовский, опустилось ниже нуля. Неужели Мельниченко прав? Неужели не будет вылета? Эта мысль томила всех нас.

Но вот снова появились разрывы облачков, видимость увеличилась. На аэродроме началось оживление.

Командира подразделения майора Алексеева вызвали к командиру полка вместе со штурманом. Через 15 минут командир полка сообщил летному составу боевой приказ: «Вылетаем в 10.30 в составе 9 экипажей. Цель: головной склад противника, что южнее Выборга 18 километров, в 2 километрах восточнее железнодорожной станции. Маршрут на карту наносить, курсы, расстояние и время даст штурман при подходе к заливу, записи уничтожить. В случае посадки на вражеской территории в плен не сдаваться. В тылу противника сделать все, что можно, для облегчения действий нашей пехоты».

Штурман эскадрильи коротко рассказал о признаках цели, дал курс, расстояния, а также указания на случай отрыва кого-либо от строя.

Комиссар эскадрильи товарищ Догадин окинул взглядом летчиков и спросил:

— Все ли здоровы? Больных не оказалось.

— Всем ли понятно задание?

— Всем! — ответили мы хором.

— Ну, так желаю вам успеха, время до вылета 20 минут. Сегодня нашей эскадрилье разрешили вылететь первой. Когда после взлета легли на курс, погода не радовала. Облачность была до 200 метров, видимость стала ухудшаться, но это не страшило. Должна же быть хорошая погода, раз это предсказал Мельниченко! Пролетев минут тридцать, неожиданно вышли из-под облаков, и над нами открылось голубое небо. Лучи декабрьского солнца весело играли на серебристых машинах. Но впереди лежала черная гряда облаков, видно было, что она несет с собой снегопад.

Командир эскадрильи принял решение идти над облаками. Полет над ними продолжался не больше часа. Показался край облачности, а за ним и вражеская земля.

Трудно описать нашу радость, но забыть ее нельзя. Вот под нами северный берег Финского залива. Высота 5 тысяч метров. Хорошо виден Выборг. По земле стелется дым пожарищ. Больше с такой высоты ничего нельзя разглядеть.

— Скоро цель, — сказал мне штурман Шведовский по телефону и занялся своим делом.

Говорить о минутах, которые переживаешь при подходе к цели, очень трудно. Не подберешь слов, чтобы объяснить это человеку, который никогда не был над целью, а кто был, тот это легко поймет.

Все девять самолетов идут в плотном строю, как это не раз бывало, когда мы летали на парад.

Воту ведущего открылись люки. Нервы напряглись; кажется, будто секунды идут гораздо медленнее, чем обычно. Говорю штурману:

— Люки, тумблер, предохранитель.

От ведущего самолета оторвалась первая бомба, за ней пошли и остальные. Все самолеты сбросили свой грозный груз. Сразу стало легче, веселее.

Все девять самолетов плавно развернулись. В это время Шведовский подскочил к соединяющему нас окошку и с такой заразительной улыбкой показал мне два больших пальца, что я тоже заулыбался, глядя на него.

Обратный маршрут был гораздо сложнее. Погода окончательно испортилась. Последние 70 километров шли в снегопаде, высота не больше 100 метров. Чувство радости, что цель уничтожена, покрывало все трудности. Вот и аэродром. Мы дома.

Этот первый боевой вылет, совпавший со днем шестидесятилетия товарища Сталина, мне никогда не забыть.

Я четырнадцать раз летал в глубокий тыл противника, мы с Шведовским были под ураганным огнем зенитной артиллерии, не раз встречались с вражескими истребителями, но первый вылет навсегда останется в памяти.

Лейтенант А. Нургалеев В первом боевом полете

Мы давно уже готовы к боевому вылету. Все проверено: бомбы подвешены, пулеметы заряжены. Винты на приглушенных моторах метут под самолет колючий снег. Сегодня уже 19 декабря, а вылетов из-за плохой погоды сделано совсем не много. И некоторым, в том числе и мне, еще не выпало счастья ударить по ненавистному врагу.

Но вот в избушку вошел наш комиссар Черномаз и говорит:

— Приказ на вылет получен, товарищи летчики! Наземные части ждут вашей помощи. Сейчас командир эскадрильи капитан Локотанов получает в штабе боевую задачу. Выполним же ее на отлично!

Каждому из нас захотелось сразу же броситься на аэродром. Мы дружно крикнули: «Ура товарищу Сталину!»

Через несколько минут мы уже знали задачу. Предстояло разрушить железнодорожную станцию Рист-Сеппяля.

Старт. Взвивается ракета. Капитан Локотанов подходит к каждому, чтобы дать последние указания. Он прекрасно знает всех нас, и теперь, за несколько минут до взлета, успевает поговорить с каждым, напомнить, как надо вести себя над целью, под зенитным обстрелом. Не растягиваться и не отставать! Над озером Суола-ярви эскадрилья сделает разворот.

Самолеты один за другим пошли в воздух. Моя очередь через 2–3 минуты. Я еще раз проверил приборы.

— У меня все в порядке, — говорю по телефону командиру экипажа младшему лейтенанту Леденеву.

Взлет прошел прекрасно. Скоро на высоте 3 200 метров перелетели Финский залив. Отсюда, каке высокой горы, он казался ровным снежным полем. Справа остался Ленинград, прекрасный наш город, защищать который послала нас Родина.

И вот мы уже над территорией противника. Теперь будь начеку! Каждую минуту может хлынуть огонь зениток, могут налететь истребители противника. Только я подумал об этом, как вдруг перед самолетом повисли дымовые шапки.

Это зенитный обстрел! Сразу вспоминаю правила поведения в этот момент. Эскадрилья начинает маневрировать: самолеты расходятся в стороны, то набирая высоту, то снижаясь, ни на миг не теряя боевого порядка. Несколько минут, и мы вырываемся из зоны обстрела без единой потери.

Показалась цель — станция. На многочисленных путях скопилось множество вагонов и платформ с военными грузами. Бомбы сброшены. Они молниеносно летят вниз. Опять зенитка! Мы летим вперед. Наконец, разворот. Станция видна, как на ладони. Она полыхает гигантским костром.

В эту незабываемую минуту я с невиданной еще отчетливостью осознал, до чего сильна и могуча моя Родина. Я понял, как хороши наше оружие и наши самолеты: они работают прекрасно даже в той огненной мешанине, какая была в воздухе, когда начала обстрел зенитная артиллерия.

С этого дня началась моя боевая работа. За 35 боевых вылетов я сбросил белофиннам порядочно «подарков», сыгравших также свою роль в разгроме врага.

Старший лейтенант П. Копытин Товарища в беде не оставлять

С утра 20 декабря падал мокрый, тяжелый снег. Но потом рваные клочья низких облаков стали быстро уплывать на восток. К полудню облачность поднялась до 100–150 метров. Получен боевой приказ. Нашему звену предстояло разрушить железнодорожную станцию Хейниоки. Маршрут давно изучен. Проверено знание сигналов: «сомкнись», «разомкнись».

— Товарищи! — говорю я перед тем, как занять свое место в самолете. — Если кто-нибудь из звена начнет отставать — не улетать, беречь товарища, идти на меньшей скорости!

Над аэродромом взвилась ракета. Эскадрилья за эскадрильей стали подниматься в воздух и ложиться на курс. Мое звено идет под облаками, почти совсем у земли.

За Финским заливом погода резко изменилась. Над головой развернулось ясное, безоблачное небо, как говорят летчики, — «с неограниченной высотой».

У озера Муола-ярви на звено обрушились зенитные батареи противника.

— Разомкнись!

Летчики быстро исполнили эту команду. Чтобы окончательно запутать белофиннов, я на ходу беспрерывно меняю скорость и направление. Через несколько секунд снаряды стали рваться в стороне от самолетов.

— Станция близко! — кричу я в микрофон штурману.

Самолет лег на боевой курс. Вдруг горсть снега ударила меня по очкам. Это штурман открыл бомбовые люки, и примерзший к стенкам снег рвануло вверх.

Теперь, несмотря на усиленный зенитный обстрел, необходимо 15–20 секунд строго выдерживать горизонтальный полет, чтобы бомбы попали точно в цель. Какими долгими кажутся эти немногие секунды! В ушах почему-то звучит мотив «Не спи, вставай, кудрявая…» и невольно я начинаю его напевать.

Но вот я почувствовал, что штурман сбросил бомбы и самолет стал легче.

— Сомкнись!..

Зенитный огонь врага не смог отрезать нам путь. Справа видна железнодорожная станция Хейниоки, окутанная дымом и пламенем.

Перелетаем линию фронта. Облака опять прижимают самолеты к земле. Я веду свое звено над самыми верхушками деревьев и вдруг замечаю, что левый ведомый летчик Остаев отстает. Я сбавил скорость, но ведомый отстал еще больше. С экипажем явно неблагополучно! «Если ранен летчик, — подумал я, — экипаж может погибнуть», и решил немедленно сесть на аэродром соседней части, над которым мы пролетали.

Я не ошибся. Летчик Остаев и стрелок-радист Погребняк были действительно ранены. Остаев моментами впадал в полуобморочное состояние, но быстро приходил в себя. То, что мы находились все время рядом, оказало ему большую моральную поддержку; Летчик, преодолев боль и напрягая все усилия, благополучно посадил машину.

Он сам говорил потом:

— Вижу, как все приноравливаются ко мне, берегут меня. И это прибавляет сил. Чувствуешь себя крепче, бодрее, забываешь о ране…

С утра ждем вылета, чтобы разгромить деревню, где скопилась большая группировка противника.

Погода крайне неустойчивая. По нескольку раз в день солнце скрывается за тучами, начинается метель. Во второй половине дня, когда солнце выглянуло в один из просветов, был отдан приказ лететь.

По пути мы попали в сплошную облачность. Долго и упорно пробивались, твердо уверенные в успехе. Проходили долгие минуты, а просвета все не было. Вдруг мы вырвались из белесой мглы. Над нами сияло солнце, голубело небо.

Легли на боевой курс. Ударила вражеская зенитка. Трассирующие снаряды пролетали огненным дождем между самолетами.

Неожиданно мою машину качнуло — сначала влево, а затем вправо. Эскадрилья сделала маневр, я оглянулся и увидел, что правое крыло пробито и поврежден левый элерон. Самолет сильно кренило вправо.

Я удерживал его изо всех сил, стараясь дойти до цели и сбросить бомбы. Это мне удалось, но разворот от цели стоил больших усилий. Разворачиваясь, все же успел заметить, что цель поражена.

Постепенно мой самолет начал отставать, все более кренясь на правое крыло. И тут произошло то же, что было когда-то с Остаевым. Летчик Гонтаренко, придержав свою машину, махнул мне, чтобы я выходил вперед. Когда я вышел, он и Остаев пристроились по бокам. Я оказался ведущим. Звено сбавило скорость. Заметив это, командир эскадрильи капитан Тараненко сделал то же самое. И вся эскадрилья, приноровившись к скорости моего самолета, вместе дошла до своего аэродрома.

Так наша эскадрилья воспитывалась в духе товарищества и боевой дружбы.

Капитан И. Завражнов Ночной налет

Мне предстоял разведывательный ночной полет в сторону станции Лаппенранта. В течение часа мы всем составом экипажа изучали маршрут полета, обращая особое внимание на характерные очертания Ладожского озера, острова Валаам, Финского залива, крупных лесных массивов и шоссейной дороги на участке Лаппенранты. Запоминали курсы полета, расстояние и время до контрольных этапов.

Наш экипаж не впервые выполнял подобные боевые задания и по опыту знал, как трудно, особенно в облаках и ночью, сделать тот или другой маневр без предварительной договоренности на земле. Поэтому еще раз напомнили друг другу постоянные сигналы кодовых огней и установили порядок действий при выходе из лучей прожекторов противника. Договорились, что штурман предупреждает летчика о перелете линии фронта и о включении бензобаков.

Зная, что проверка материальной части самолета и его оборудования ночью отнимает много времени и снижает качество осмотра, мы сделали это сразу же после проработки задания. Нашли все в полной исправности.

В нашем распоряжении оставалось еще семь часов, и мы уехали отдыхать.

За 40 минут до вылета все собрались у самолета. Штурман и стрелок-радист еще раз убедились в отличной работе пулеметов. Моторы прогреты. Через пять минут дан старт. Ночь была темной, безлунной. Только сквозь «окна» морозной дымки виднелись тусклые звезды.

22 часа 21 минута. При полном затемнении кабинного освещения я дал газ на взлет. Так как впереди не было огней, которые могли бы дать точное направление взлета, переношу взгляд вправо, к светящимся точкам фонарей посадочной полосы. Удерживаю прямолинейность взлета. Слабая видимость не позволяла определить на снежном покрове аэродрома момент подъема хвоста. Пришлось довериться чутью.

Но вот промелькнули и фонари. Впереди темно. Держу ноги «нейтрально», понемногу подтягиваю штурвал на себя. По давлению на руку и толчкам лыж определяю, что самолет находится в последней стадии разбега.

Толчки прекратились, мы в воздухе.

Смотрю на землю, но из-за морозной дымки и огней выхлопа мотора не вижу горизонта. Продолжаю полет по приборам. После первого разворота, на высоте 30 метров, убрал шасси, отрегулировал триммер руля высоты и температуру воды, установил по компасу курс 125 градусов. Штурман уточняет курс. Держу курс 130 градусов. Набираю высоту.

22 часа 42 минуты. Высота 1 000 метров, вышли на Ладожское озеро. Внезапно совсем рядом начали скользить лучи наших прожекторов. Секунда — и мы в центре ослепительных лучей. По глухому выстрелу определяю, что штурман дал опознавательную ракету. Но с западного берега нарастает все больше и больше лучей. Видимо, красная опознавательная ракета не удовлетворила наших прожектористов, и они решили по силуэту самолета определить, чей он: «свой» или «чужой». По периодическому миганию освещенной зоны догадываюсь, что одни прожекторы гасят, а на смену им, по ходу нашего полета, включают новые.

Штурман дает вторую опознавательную ракету. Сильный свет прожекторов, переливающийся всеми цветами радуги, слепит — не видно боковых приборов. Даже странно, что от света может быть так темно. Прищурив глаза, сосредоточиваю все внимание на приборах слепого полета. Четыре-пять минут пребывания в освещенной зоне показались томительно долгими. Но вот, как бы нехотя, свет лучей начал слабеть и погас. Глаза еще долго чувствуют влияние сильного освещения.

23 часа 02 минуты. Высота 1 000 метров. Штурман сообщает мне о пролете линии фронта. Я выключил навигационные огни и приказал стрелку-радисту погасить свет и наблюдать за воздухом.

Отрываю взгляд от приборов и смотрю влево. Линия фронта хорошо выделяется отблесками орудийных выстрелов и красными точками пожаров на финской территории. Начали тускло проглядываться звезды, но дымка и снежная пелена Ладожского озера не дают возможности оторваться от приборов слепого полета. Веду самолет по авиагоризонту, гиромагнитному компасу, вариометру, изредка бросаю взгляд на стрелку указателей скорости и высоты; систематически проверяю показания моторных приборов. В кабине штурмана темно. Он изредка пользуется электрофонарем, временами по кодовым огням передает мне поправку в курсе.

23 часа 30 минут. Высота 1 000 метров. Курс 360 градусов. Впереди смутно виден остров Валаам. Штурман напоминает о включении бензобаков; отвечаю, что уже включил. Курс 270 градусов. Для лучшего наблюдения теряю высоту до 300 метров, показался берег, черными пятнами проглядывает лес. Горизонта не видно, но значительное улучшение вертикальной видимости позволяет оторваться от приборов. По завихрению в кабине определяю, что штурман открыл бомболюки. Идем над шоссейной дорогой на Симпеле.

Шоссе было извилистым, пересекалось железной дорогой, часто скрывалось в лесу, что затрудняло его просмотр и пилотирование самолета. Для лучшего наблюдения держимся правее дороги. Впереди на дороге показались белые светящиеся точки, и вскоре я увидел семь-восемь темных силуэтов автомашин. Штурман отрывистым миганием лампочки сигнализирует мне о выводе самолета на цель. Продолжительный свет лампочки, и вскоре штурман передал:

— Сбросил одно «ведро». Отвечаю:

— Видел людей, сделаем заход со стрельбой. Обидно, ограниченная видимость не позволяет произвести разворота с увеличенным креном для быстрого захода. Но вот перед нами автоколонна противника уже с включенными фарами. Для удобства стрельбы перевожу самолет в пологое планирование на газу. Заработали пулеметы…

24 часа 00 минут. Высота 300 метров. Условия видимости прежние. Продолжаем наблюдение за шоссейной дорогой, производим пулеметный обстрел одиночных автомашин, у большинства из них фары были затемнены.

У одного селения обнаружили автоколонну в 5–6 машин, фары были включены только у ведущего автомобиля. Сбросили с ходу последнее «ведро», обстрел вел только стрелок-радист, но и этого было больше чем достаточно.

На высоте 400 метров у Иматры слева показался яркоголубой круг, и сразу же из него вырвался луч прожектора. Край луча прошел совсем близко от самолета. Впереди — второй луч, но смотреть некогда, перехожу к полету по приборам.

Штурман передает по микрофону: «разворот вправо», «прямо, держи триста метров». Лучи несколько раз скользили по нашему самолету, но благодаря своевременной команде штурмана и низкой высоте полета поймать нас не удалось. В темноте справа, на 400–500 метров впереди от самолета, появилась трассирующая траектория снарядов малокалиберной зенитки. Мы делаем противозенитный маневр.

Отыскали шоссейную дорогу, но кроме небольшого количества одиночных автомашин, идущих на запад, ничего не обнаружили. Договорились со штурманом сбросить оставшиеся бомбы на запасную цель. Пожары на станции Лаппенранта от дневного бомбометания наших самолетов давали возможность еще издали определить ее местоположение. Прошли на высоте 800 метров и сбросили бомбы на цель. Ясно различаю четыре силуэта парашютов, а под ними ярко-белые лучи осветительных бомб, медленно опускающихся на землю. Освещена не только наша цель, но и все прилегающие к ней в радиусе 6–8 километров.

По сигналу штурмана делаю разворот на станцию. В непосредственной близости от цели нас освещают прожекторы. Штурман занят расчетами выхода на цель, я — приборами, в общем для прожекторов были все условия, чтобы нас быстро «поймать и держать». Так и вышло.

Только через 3–4 минуты после бомбометания, маневрируя по высоте и направлению, нам удалось выйти из лучей прожекторов. Получаю сообщение от стрелка-радиста:

— Справа, сверху истребитель.

Смотрю вправо и вижу: на темном фоне в 100–160 метрах светящиеся точки моторного выхлопа и белый отблеск винта.

— Стрелять только в упор! — командую я стрелку-радисту. Убрал сектора газа, чтобы уменьшить выхлопы, и перевел самолет на планирование. Очередь разноцветных трассирующих пуль, выпущенная по истребителю, заставила его отстать.

1 час 10 минут. Высота 600 метров. Слева видно огромное зарево от пожаров в Выборге. Проходим Финский залив. Снегопад усилился. Все внимание — на приборы слепого полета. Ориентировку ведем по радио. Прошло 15 минут. Лучи Курголовского маяка, обычно хорошо заметные за 40–50 километров, сегодня обнаруживаются только в непосредственной близости по крутящемуся бледному лучу. Включаем навигационные огни. Даем опознавательную ракету. Высота 400 метров. Штурман передает:

— Землю не вижу.

Снижаюсь на газу. По вариометру выдерживаю снижение на 1–2 метра, скорость — 240 и, наконец, когда стрелка высотомера дошла до 300 метров, слышу приятное сообщение:

— Снижайся, вижу землю.

Не выдержав, я перенес взгляд на землю и увидел черные пятна леса…

Стрел о к-рад и ст принял радиограмму с командного пункта: «Посадка на своем аэродроме».

Капитан Ковалец Взаимная поддержка в бою

Ранним утром 20 февраля наша эскадрилья получила задание: разрушить в глубоком тылу противника важнейший железнодорожный узел Хапамяки, через который проходило снабжение белофинской армии.

Утро было ясное и холодное. Мороз на земле доходил до 45 градусов.

Капитан Серегин построил эскадрилью и дал последние указания:

— Главное, товарищи, поддерживайте друг друга в воздушном бою. Защищай соседа, и он защитит тебя. Бомбардировщику очень трудно вести бой в одиночку. Наша сила — в тесном взаимодействии. Поврежденные в бою машины не бросайте, сопровождайте их до своей территории.

Капитан Серегин указал на трудности взлета, сообщил предполагаемые метеорологические условия на пути к цели, и экипажи разошлись по самолетам, приготовленным точно к сроку. Об этом позаботился технический состав, работавший всю ночь, не считаясь со временем, не обращая внимания она жесточайший мороз.

Летчики еще раз проверили перед взлетом работу приборов, стрелки-радисты опробовали пулеметы, и вот высоко в воздух взвилась зеленая ракета.

Тяжело нагруженные машины пошли на взлет по покрытому снегом полю аэродрома, медленно набирая скорость. Как только они оторвались от земли, летчики сразу убрали шасси.

Машины построились, легли на курс и вскоре уже летели над территорией врага, сопровождаемые нашими истребителями.

…Через полтора часа после вылета истребители отвалили от нас; мы остались одни.

А через 15 минут мы по горизонту заметили много черных точек: вражеские истребители!

Для обороны этого пункта белофинны стянули самые лучшие самолеты. И вот на высоте 7 тысяч метров завязался жаркий бой между нашими бомбардировщиками и белофинскими истребителями.

Противник подверг нас «психической атаке». Он стремительно ринулся в упор, пытаясь расстроить нас и бить по частям. Истребители его с огромной скоростью мчались в лобовую атаку; казалось, вот-вот самолеты столкнутся в воздухе. Но, не меняя курса, не нарушая строя, мы попрежнему шли вперед. Только вперед… И не выдержав, на расстоянии 40–50 метров от наших ведущих, противник внезапно менял курс. «Психическая атака» не помогала. Мы еще теснее примкнули к ведущему, еще крепче держали строй своих бомбардировщиков, помня, что именно в крепком строю наша сила.

После первой лобовой атаки противник снова ринулся на нас, но уже с разных направлений; истребители неслись на нас спереди и с боков, атакуя каждый бомбардировщик поодиночке.

Я был крайним фланговым и видел, как прямо на меня в лобовую атаку устремился истребитель и с дистанции 300–400 метров открыл огонь из пулеметов. Ринулся целый ливень трассирующих пуль, ливень, в котором можно было различить то красные, то синие, то белые, то зеленые струи. Еще крепче стиснув штурвал, я все также вел свою машину, крикнув по переговорному аппарату стрелку-радисту старшине Гребенцову:

— Истребитель впереди!

Он открыл по врагу яростный огонь. Мы сблизились. Я уже думал, что столкновение неизбежно, потому что сам не собирался уступать врагу дорогу, не собирался ни на один градус изменить полет по боевому курсу, но он не выдержал и свернул.

Передо мной на одно мгновение мелькнула голова противника, я увидел черный шлем, кислородную маску, и сразу его машина стала на крыло, «животом» к моему самолету.

Этим мгновением и воспользовался Гребенцов. Он пустил в «живот» вражеского истребителя очередь из своего пулемета. Я увидел, как, беспомощно кувыркаясь и оставляя за собой клубы черного дыма, вся охваченная пламенем машина врага пошла к земле. Услышал в микрофоне радостный взволнованный голос стрелка-радиста:

— Один готов!

И еще через секунду он крикнул уже другим голосом:

— Еще один увязался!..

Донеслись глухой стук и трескотня по машине. Посмотрел на крыло; на нем одна за другой появлялись пробоины.

Приглушенный наушниками ворвался новый звук — застучал наш пулемет: это Гребенцов давал очередь огня. Крикнул ему в трубку микрофона:

— Где истребитель?

— Под хвост забрался! Не могу достать! Отверните ручку! Значит, враг сидел в мертвом конусе, где его нельзя было добыть нашим огнем.

Я резко дал правую ногу, истребитель опоздал повторить мой маневр и снова зайти под хвост. Он оказался в поле действия пулеметов моего стрелка, и тот моментально сбил противника.

Так мы вели этот бой на высоте в 7 тысяч метров, при 60-градусном морозе, но во время боя мы мороза и не чувствовали, наоборот, всем было жарко.

Это был один из самых продолжительных воздушных боев: он длился 25–27 минут. И главное, ведя бой, мы в то же время точно выдерживали курс и шли на заранее намеченной высоте. Противник потерял семь истребителей, остальные обратились в бегство.

Воздушный бой закончился перед самой целью. Никакие вражеские силы, никакая опасность не смогли помешать нам выполнить ответственнейшее боевое задание.

Бомбы на железнодорожный узел были сброшены.

Белофинны открыли по нашим бомбардировщикам заградительный огонь из малокалиберных орудий, но он нам не причинил никакого вреда.

Цель была поражена, задание выполнено отлично!

…Еще во время боя с истребителями я заметил, что у меня стал «барахлить» левый мотор. Когда взяли курс от цели, я стал отставать, терять высоту.

А до нашего берега нужно «топать» еще около трех часов. Вскоре левый мотор совсем сдал. Я уменьшил скорость до предела, чтобы не терять высоту и поберечь здоровый мотор. Да и радист кричал мне в трубку переговорного аппарата:

— Товарищ командир, поберегите мотор, патронов осталось очень мало. А за связь с воздухом не беспокойтесь!..

— Ничего, как-нибудь дотянем! — успокаивал я его, хотя лететь еще оставалось около двух с половиной часов, большей частью над вражеской территорией. Положение было трудное.

От эскадрильи я отстал.

Не успели мы долететь до полуострова Ханка, как меня стали преследовать два истребителя «Фоккер Д-21».

С нашей машины была отправлена радиограмма, в которой мы просили прикрыть нас. Радиограмму отправили, надеясь, что в этом районе оперируют наши бомбардировщики, которые откликнутся на призыв.

Тем временем вражеские истребители зашли сзади и ринулись в атаку.

Мой стрелок выпустил несколько очередей, но вскоре его пулемет замолчал.

— Уходить надо. Патроны кончились! — услышал я его голос в микрофоне.

Казалось, уже ничто не может спасти нас от близкой и неизбежной гибели. И горько стало мне при мысли, что я, сын железнодорожного мастера, недавний подручный слесаря, обученный летному делу и воспитанный великой партией большевиков, должен погибнуть в этом бою, когда есть еще столько сил и знаний. Мысль бороться до конца, без остатка отдать все силы любимой стране, нашему общему бессмертному делу сверлила мозг.

Оглянулся по сторонам, увидел: на помощь мне спешит бомбардировщик. Рискуя жизнью, летчик, ведший эту машину, ринулся в атаку на вражеские истребители. Завязалась короткая стычка, и атака «Фоккеров» была отбита.

Я еще не знал, кто этот отважный летчик, но сердце мое переполнилось горячей благодарностью.

Вот она, взаимная выручка в бою!

Под нами Финский залив. Оглянувшись, я увидел, что справа ко мне пристроился бомбардировщик, спасший меня. Он летел на таком близком расстоянии, что я различил его номер и узнал, что ведет эту машину мой лучший друг Дима Найдус. Это он выручил меня из беды, спас от гибели! Я покачал самолет с крыла на крыло в знак привета, в знак того, что я здоров. Он мне ответил тем же самым и помахал затянутой в перчатку рукой…

Когда прилетели на свой аэродром, я увидел, что самолеты нашей эскадрильи уже зарулили на стоянку.

Первым на посадку пошел капитан Найдус и за ним я. Во время выравнивания мой радист крикнул мне в микрофон:

— Смотрите, товарищ командир, нам все машут!

Но целиком поглощенный посадкой, я не мог смотреть в сторону, хотя очень было интересно увидеть, как товарищи встречают нас.

Когда сел и соскочил с крыла на землю, увидел большую группу своих товарищей, которые приветливо махали нам руками. Среди них стоял мой замечательный боевой друг Дмитрий Найдус.

Мы крепко с ним расцеловались. Отовсюду неслись приветствия товарищей, которые, обступив нас, поздравляли с благополучным исходом жаркого, рискованного дела.

Подошел полковник Александров. Он поцеловал меня и сказал, указывая на Найдуса:

— Я же говорил, что эти двое никогда не пропадут!

Так закончился этот полет на Хапамяки.

После Дима Найдус говорил мне:

— Я увидел, что ты отстаешь, и приказал своему стрелку Балакину следить за тобой. Но ты подошел ближе, и я было успокоился. Все же понял: у тебя один мотор не работает. Потом оглянулся — тебя не видно. Отстал! Тогда я развернулся влево, отошел от строя, чтобы найти тебя, и вижу, какую-то машину догоняют два вражеские истребителя. Ну, тут нельзя было терять ни секунды! Дал полный ход, стал подходить и вижу — да ведь на хвосте бомбардировщика чернеет твой номер — шестой. Это на тебя наскочили истребители! И до чего же я разозлился на них. Как ты и заметил, я развернулся и бросился прямо на них, а эти «Фоккеры» не выдержали огня моего стрелка Балакина и удрали. Потом я ринулся за тобой, когда ты вошел в пике, хотя после этого пике у меня уши до сих пор болят.

Так говорил мой друг Найдус. В бою я всегда иду рядом с ним и знаю, что в любом деле можно положиться на таких людей, как капитан Найдус.

Возвратившись из полета в глубокий тыл противника, я с грустью осмотрел свою машину.

Она была вся в пробоинах. Стало очень жаль ее, и я сказал технику Заходченко, который вместе со мной осматривал бомбардировщик:

— Эх, завтра мне не удастся полететь!

И было очень тяжело сознавать, что товарищи снова пойдут на выполнение боевых заданий, а я останусь на аэродроме. Какою завистью к товарищам переполнялось мое сердце — ведь у них машины в порядке, и ничто не помешает их вылету.

Но Заходченко ответил мне:

— Идите, отдыхайте спокойно. Не расстраивайтесь: завтра ваша машина будет в порядке. Даю вам слово!..

И я ушел обрадованный. Я знал, что если Заходченко дал слово, то выполнит его. И он выполнил, хотя это стоило ему бессонной ночи и напряженного труда…

К утру моя машина была отремонтирована, и снова я вел ее в глубокий тыл противника, радуясь, что опять иду громить зарвавшегося врага, который надолго запомнит удары нашей эскадрильи.

Старший политрук Кисляк Пожар на самолете

Мне хочется рассказать об одном полете в морозный февральский день. Наша группа летела на Хапамяки — важный железнодорожный узел в центре Финляндии. Когда мы были в 90 километрах от цели, сопровождавшие нас истребители отвалили от группы и бомбардировщики остались одни.

Мы шли на большой высоте, надев кислородные маски: пальцы, крепко державшие штурвал, стыли, в сердце чувствовалось легкое покалывание, каждое движение на такой высоте давалось с трудом. Нас радовала лишь мысль о том, что мы с каждой минутой приближаемся к цели и скоро нанесем врагу жестокий удар…

По заранее разработанному плану мы должны были произвести бомбометание с высоты 4 тысяч метров. Командир группы капитан Серегин пошел на снижение. Вслед за ним устремились остальные бомбардировщики.

Когда мы снизились метров на пятьсот, на нас, километров за семьдесят до цели, налетели вражеские истребители, которые с пикирования пошли в атаку. Один истребитель напал на наш самолет. Мой стрелок-радист, старшина Фурман, дал несколько коротких очередей из пулеметов. Вражеский истребитель поспешил зайти в хвост, где он был прикрыт от нашего огня стабилизатором. Истребитель поболтался там, зашел справа и открыл огонь по бакам с горючим. Огнем было перебито управление элероном правого крыла. Машина пошла с левым креном — штурвал в моих руках повернулся сразу на 180 градусов.

Я повернул штурвал обратно, с большим трудом выровнял машину. Старшина Фурман открыл огонь по вражескому истребителю. Тот вдруг «клюнул» и «посыпался» вниз, к земле. Только тут я увидел пробоины в правом крыле своего самолета и заметил в зеркале, как к стабилизатору, срываясь в стремительном ветре, поползли языки яркокрасного пламени.

Я с минуты на минуту ожидал взрыва баков с горючим. На всякий случай расстегнул кобуру и положил револьвер поверх комбинезона, решив, если самолет рухнет на вражескую землю, парашютом не пользоваться. Однако, хотя крыло было охвачено пламенем, я продолжал итти к цели, догоняя идущий впереди самолет. Пытаясь выровнять самолет, я убрал газ правого мотора, отжал доотказа руль поворота правой ногой, дал полностью газ левому мотору и стал действовать левым элероном… Все же машина не выходила из крена.

В это время в трубке переговорного аппарата послышался голос штурмана, начальника связи эскадрильи, старшего лейтенанта Полянично:

— Теперь уже недалеко до цели!

Я дал газ правому мотору, поставил ноги нейтрально и слегка отдал штурвал, чтобы увеличить скорость. Пламя стало понемногу гаснуть. Однако едва исчезли языки пламени, как на меня накинулся «Фоккер Д-21».

Он пошел в атаку справа, пулеметной очередью пробил баки с горючим и хотел повторить атаку, но я пристроился к левому звену первой девятки и попрежнему шел к цели, не сворачивая с боевого курса.

Бомбы мы положили хорошо, с высоты 4 тысяч метров.

При отходе от цели, на развороте, я отчетливо видел вокзал, охваченный пламенем, и разбитые железнодорожные составы, над которыми вздымались клубы черного дыма.

Не успели пройти и 15 километров от цели, как у меня сдал правый мотор. Пришлось итти на одном левом моторе, которому я прибавил газ.

Наступал вечер. Солнце заходило. Хотелось поскорее миновать вражескую территорию, но все же я не давал полного газа, надо было жалеть мотор и иметь запас оборотов. Так мы пролетели сотни километров.

Но вот показался аэродром. Пошел на посадку. Едва машина пробежала по земле метров двести пятьдесят-триста, как ее стало сильно разворачивать вправо. Пришлось остановиться на середине аэродрома. Я вылез из кабины и занялся осмотром машины. Что стало с ней! Всего я насчитал 27 пробоин. Жаль мне было свою машину — обгорелую, страшную, изрешеченную пулями, и в то же время гордился я, что, несмотря на атаки истребителей, несмотря на пожар, возникший на самолете, выполнил боевое задание командования и сумел благополучно вернуться на аэродром.

Этот полет явился для меня, да и не только для меня, а и для всей нашей эскадрильи, проверкой, школой работы в боевых условиях. Он научил нас не сдаваться, не сворачивать с боевого курса ни при каких условиях и до конца выполнять свой священный долг, долг воинов Красной Армии.

Капитан С. Купцов Искусство штурмана

В дни штурма белофинских укреплений в районе Суммы, 11–13 февраля, немало пришлось поработать и нам, штурманскому составу боевой авиации.

13 февраля наша эскадрилья получила боевой приказ — разрушить деревоземляные сооружения и уничтожить живую силу белофиннов в 2 километрах западнее Аутио. Наша девятка взлетела и легла на курс к линии фронта. Изучив район во время предыдущих полетов, я уверенно вел девятку на цель, несмотря на крайне неблагоприятную погоду.

У линии фронта облачность снизилась до 300 метров, видимость уменьшилась до полукилометра. В таких условиях роль ведущего штурмана особенно велика. Я непрерывно следил за картой и землей, одновременно контролируя курс по компасу. Основными ориентирами для точного выхода на цель были озера Куолема-ярви и Хатьялахден-ярви (мы их называли «штаны»), Сумма, дорога, идущая к этому пункту, Аутио и Хуумола.

Когда полетели над дорогой к Сумме, мы увидели наши войска. Они продвигались в сторону противника. Не теряя из виду дорогу (она была за лесом), девятка достигла Аутио. Над Аутио был сделан поворот влево. В это время я открыл люки — сигнал для ведомых: «приготовиться к бомбометанию». Через одну-две минуты мы у цели. Небольшой доворот на нее, и бомбы посыпались на головы белофиннов.

Домой мы вернулись целыми и невредимыми, хотя и нашли в наших самолетах пулевые пробоины.

Что поучительного было в этом полете для штурманов?

Все штурманы вели детальную ориентировку по карте крупного масштаба. В случае отрыва какого-либо экипажа от девятки, штурман мог бы самостоятельно привести самолет к цели. Ведомые штурманы непрерывно следили за действиями ведущего и автоматически их воспринимали и повторяли. Этому ведомые научились во время предыдущих боевых полетов. Штурманы Гройсман, Климов, Кирюхин, Нургалеев, Братяга замечательно сработались со мной, ведущим штурманом.

Следует отметить, что в воздухе я имел постоянного заместителя — капитана Кирюхина. У командира нашей девятки тов. Локотанова постоянным заместителем был тов. Трусов (ныне Герой Советского Союза). Его экипаж мог в любую минуту заменить нас в воздухе и повести эскадрилью на врага.

Обычно за 10–12 километров до цели для ориентировки и маневра мы переходили с десятиверстки на карту крупного масштаба. Зная, что над целью нас встретят огнем артиллерии или пулеметов, я примерно за 10 километров до цели изменял курс на 20–30 градусов. После двух-трех таких изменений курса я давал тов. Локотанову боевой курс на 30–40 секунд.

Правда, меняя курс, мы нередко попадали в зону огня зенитной артиллерии (в особенности над Выборгом, Тронгсундом и Раван-саари). В этих случаях мы применяли маневр не только по направлению, но и по высоте. Теряли 1 тысячу, а иногда и 2 тысячи метров высоты. На боевом курсе я производил боковую наводку, чтобы цель была на курсовой черте прицела. Это была нелегкая задача, так как решалась она в очень короткий срок. Скорость на боевом курсе всегда увеличивалась.

Когда, отбомбив, мы уходили от цели, зенитная артиллерия белофиннов вела огонь по нашим самолетам. Приходилось снова маневрировать, терять высоту, менять направление, чтобы уйти из зоны огня. У Выборга крупнокалиберная зенитная артиллерия белофиннов ставила заградительный огонь на высотах от 2 до 5 тысяч метров. Легкая артиллерия — полуавтоматы с трассирующими снарядами — била по самолетам на высотах до 3 тысяч метров.

Однако как ни изощрялась вражеская зенитная артиллерия, мы всегда свою боевую задачу выполняли.

Н. Журавлев Подготовка самолетов к боевым вылетам

В лучах зимнего солнца над заснеженным аэродромом проносятся самолеты. Люди в синих молескинках на меху с восхищением смотрят на небо.

— Мои топают! — радостно кричит один из них. — Давай, давай, орлы, приземляйся!

— А как узнал? — с любопытством спрашивает Козлов, молодой парень с обветренным лицом.

— По штурману. Он у нас маленький, только голова и торчит…

Жмурясь от яркого солнца, Козлов всматривается в дали. Неожиданно он начинает энергично махать руками.

— Косякинцы идут! Мои!

— А ты как узнал?

— Я-то? По походке… — шутит Козлов. — Командира Косякина из сотни узнаешь! У него свой стиль полета. А вот рядом с ним — это не иначе Горшков…

Люди в синих молескинках — инженеры, техники, механики, мотористы, — те, которые, работая на земле, готовят летчикам победу в воздухе.

Когда летчик отдыхает, хозяином машины становится техник. Техник осматривает и проверяет каждую деталь, каждую заклепку. Вот он, заканчивая осмотр, взобрался на гладкое полированное крыло самолета. Привычным глазом осматривает поверхность, — все в порядке. Теперь нужно проверить мотор. К утру машина должна быть готова к боевому вылету. Летчик может отдыхать спокойно. Материальная часть, подготовленная руками его боевых помощников — инженеров, техников, механиков, — никогда не подведет!

В дождь и снегопад, в пургу и мороз, нередко по нескольку суток без сна, готовили техники боевые машины к вылетам, опрокидывая все представления о нормах и сроках.

Техники звена тов. Воробьева восстановили машину за 14 часов ночной работы при 50-градусном морозе, тогда как по всем данным на восстановление ее требовалось не менее трех суток.

Однажды машина летчика Дуюнова, попав в зону сильного зенитного огня неприятеля, была серьезно повреждена. Считали, что восстановить ее удастся лишь дней за восемь, за десять. Каково же было радостное изумление летчика, когда на другой же день рано утром техник Царев доложил ему:

— Машина в порядке, можете лететь спокойно! Дуюнов несколько раз пошуровал рулями, включил моторы. Потом посмотрел на приборы. Механизмы работали, как часы. Выключив моторы и спустившись на землю Дуюнов схватил Царева и, обняв его, крепко расцеловал.

— Как это получилось? За одну ночь! Ведь это почти немыслимо!..

Оказалось, Царев привлек к ремонту всех незанятых техников, механиков и мотористов из других подразделений.

— Как можно допустить, чтобы машина была в простое? Десять суток на ремонт, разве это мыслимо? Да за это время вы двадцать раз слетаете и сто вражеских укреплений на воздух поднимете! — горячился техник.

Как-то на одном самолете надо было срочно заменить мотор. Надвигалась ночь. Дул холодный и резкий ветер. Мороз сковывал пальцы, ветер сбивал с ног. Под открытым небом целую ночь работал инженер Чернов с техническим экипажем самолета, и к утру машина вышла на боевое задание.

Особо напряженными были дни боев во время прорыва укрепленного района противника. В трудных метеорологических условиях требовалось бомбить по нескольку раз в день. Нужно было максимально сократить время на подготовку самолетов в промежутках между вылетами и при первом запуске.

Обычно каждый экипаж готовит свой самолет самостоятельно. При такой системе заправка топливом, маслом и водой занимала много времени. Я предложил свой метод заправки машин, над которым работал с первого дня войны. Он заключается в том, чтобы одновременно заправлять большую группу самолетов.

Боевой актив инженеров, техников, механиков и мотористов непрестанно будил творческую мысль остальных. Десятки замечательных предложений, выдвинутых нашим активом, были практически осуществлены.

Инженеры Лапшин и Шмелев изобрели электрообогреватель пулемета стрелка-радиста. Пулемет стал действовать безотказно при 50-градусном морозе. Техник Кубрак предложил способ, который давал возможность стрелкам-радистам стрелять из турельного пулемета, не снимая перчаток. Техник по вооружению Гужва сделал приспособление к кинжальным пулеметам, давшее возможность вести стрельбу с помощью ноги.

День и ночь самоотверженно работали инженеры, техники, механики и мотористы, повышая боеспособность самолетов. Не успевала еще машина приземлиться, как они бежали ей навстречу и забрасывали экипаж вопросами:

— Хорошо ли работали моторы?

— Как действовал пулемет?

— А приборы?

И когда летчик говорил свое обычное «Нормально!» — это было лучшей наградой за самоотверженный труд.