Стальной век: Социальная история советского общества

8. Сопротивление социально-экономической политике властей

Регулярные сводки политической полиции ВЧК-ОГПУ о положении в стране свидетельствовали о постоянном брожении и непрерывных выступлениях протеста. Массовое недовольство рабочих вызывали рост цен, закрытие предприятий, простои в работе из-за нехвати сырья и топлива, многомесячные и повсеместные задержки в выплате зарплаты и выдаче продовольственных пайков, плохие жилищные условия, высокие налоги и низкие заработки, которых не хватало на жизнь. Подлинную ненависть городским трудящимся внушали роскошь и преуспеяние новых богачей. Отчеты говорят о «растущем в рабочей массе крайнем озлоблении в отношении к спекулирующей буржуазии»²⁵⁹, о протестах, связанных с передачей предприятий их бывшим владельцам. По мере утверждения и распространения НЭПа усиливаются и иные поводы для возмущения: произвол частных предпринимателей и администрации государственных предприятий, включая директоров — членов компартии. Хозяева нередко продлевали рабочий день, увольняли рабочих без ведома профсоюза, преследовали и изгоняли профсоюзных активистов, снижали им зарплату и т. д. «Красные» начальники избивали рабочих и угрожали им. Барство и роскошь начальства вызывали всеобщее раздражение.

Еще в июле 1921 г. поэт В.Д.Александровский описывал такую сцену, передавая ненависть простого человека к новым господам:

В 1922 г. протесты не прекращались почти на протяжении всего года. В феврале крупные, хотя и кратковременные стачки и волнения происходили на заводах Москвы и Петрограда, в марте недовольство распространилось уже на всю страну: северо-западные, западные, восточные районы, а положение в Поволжье и Южной Украине названо было «почти угрожающим»²⁰⁴. Однако забастовок было еще немного. Политическая полиция отмечала, что в районе Петрограда и на Украине «рабочие до самого последнего времени продолжают оставаться озлобленными и активно враждебно настроенными против Советской власти и РКП»²⁰⁵. Именно в этих областях в мае 1922 г. поднялась «огромная волна» забастовочного движения, причем в Одессе она временами принимала почти всеобщий характер. В июле, как свидетельствовали авторы отчета, «волна забастовок охватила большинство предприятий промышленных районов (Московского, Петроградского, Брянского, Юго-Западного, отчасти Донецкого и в Сибири)²⁰⁶», а также на Юге Украины. Выплата задолженностей по зарплате и снижение цен на хлеб и товары первой необходимости несколько разрядили ситуацию, но в Петрограде, Одессе, в Сибири и на Урале продолжались стачки. В сентябре вновь бастовали в Москве (выступление на фабрике «Гознак» захватило около 1 тысячи рабочих) и во всех промышленных районах Сибири, на Украине происходили значительные, зачастую весьма упорные забастовки на крупных предприятиях. Новый мощный всплеск стачечного движения наблюдался в октябре-ноябре. Сотрудники ОГПУ подчеркивали «наличие широко развитого по всей территории Республики недовольства, захватывающего все основные группы населения и

достигающего местами весьма значительной остроты»²⁰⁷. В Москве бастовали трамвайщики, получившие поддержку рабочих вагонных мастерских, печатники, почтово-телеграфные работники, некоторые заводы отказались участвовать в демонстрации по случаю годовщины Октябрьской революции; беспокойно было в Тверской и Пензенской губерниях, Нижнем Новгороде. Происходили стачки железнодорожников Украины; их примеру последовали коллеги из Витебска. Наиболее мощные волнения происходили по-прежнему на Украине — в Донбассе, Одессе, Николаеве, Екатеринославе идр. «В Донбассе, — докладывали чекисты, — быстро развивается забастовочное движение, достигающее… совершенно невиданных за последние годы размеров и перекидывающееся на другие промышленные районы»²⁰⁸. Массовые стачки в этом районе захватывали часто целые кусты предприятий. В Сибири обычные или «итальянские» забастовки происходили в Мотовилихе, на Воткинском и Нытьвеском заводах. Всего в ноябре и декабре 1922 г. отмечалось почти 90 забастовок (особенно в Петрограде и Москве). Лишь к концу года благодаря повышению тарифных ставок и снижению цен властям удалось сбить накал массовых протестов.

Характерно, что забастовки 1922 г. в большинстве случаев были стихийными и лишь изредка сопровождались активизацией пропаганды отдельных членов оппозиционных социалистических партий, призывавших к созданию свободных профсоюзов и т. д. Иногда рабочим удавалось добиться повышения зарплаты. Бывало и иначе: забастовки подавлялись властями, которые увольняли «непокорных», а иногда шли даже на временное закрытие всего предприятий. В таких случаях профсоюзные функционеры становились на сторону государства: так, в августе 1922 г. текстильщики Орехово-Зуево отказались подчиниться колдоговору, подписанному профбоссами с трестом, и потребовали повышения тарифных ставок; забастовавшие «смутьяны» были попросту исключены из профсоюза.

Новая волна стачек поднялась летом 1923 г., причем наиболее упорной была стачка торфяных рабочих Московской, Иваново-Вознесенской и Тверской губерний. Она приобрела почти всеобщий характер, возник подпольный стачком, члены которого были арестованы ГПУ. Ежемесячно отмечалось примерно по 40–50 забастовок, причем летом центром стачечного движения была столица страны, а в октябре — Донбасс. Хотя основные причины недовольства и требования имели экономический характер, среди рабочих распространялись и антиправительственные настроения. Органы ГПУ сообщали о том, что во многих регионах страны активно работают как члены правосоциалистических партий, так и особенно — анархисты, максималисты и левые эсеры. Они пользовались существенным влиянием среди части трудящихся, как в городе, так и в деревне, а на Дальнем Востоке ино

гда могли даже наносить поражение большевистским кандидатам на выборах в местные профсоюзы. В ноябре в условиях острого экономического кризиса стачки охватили всю страну; их общее число достигло 59, причем одной из основных причин стала стремительно растущая безработица. Положение безработных, как признавало ГПУ, «повсеместно критическое», пособия и бесплатные обеды мало облегчали их ситуацию. Сообщалось даже о случаях самоубийства среди людей, потерявших работу. Уже весной 1923 г. волнения безработных происходили в Архангельске, Киеве, Крыму и других районах СССР. В Москве их делегаты организовали демонстрацию протеста на съезде профсоюза пищевиков. Во Владивостоке не без влияния анархистов и максималистов была проведена попытка манифестации против безработицы, 23 организатора были арестованы. В конце 1923 г. вспыхнули столкновения с милицией на Луганской бирже труда. Распространялись листовки с призывом безработных к организованной борьбе против сокращения штатов. Создавались подпольные группы («партия безработных». «группа безработных» и т. д.), ГПУ отмечало, что безработные враждебно относятся к власти и большевистской партии. Они призывали к проведению манифестаций и требовали предоставить им контроль над биржами труда или разогнать их²⁶⁶. Особенно тревожные и бунтарские настроения отмечались в 1923–1924 гг. среди демобилизованных красноармейцев, оставшихся без работы. Весной 1924 г. в Одессе после самоубийства безработного прошла 4-тысячная демонстрация протеста. «На состоявшихся после демонстрациях собраниях безработных по профсоюзам представителям проф- и парторганов не давали говорить; — сообщалось в отчете ГПУ. — Выступавшие требовали снятия с работы жен и родственников ответственных работников, отмены привилегий для коммунистов-безработных и борьбы со сверхурочными»²⁰⁹. В Киеве уволенные строители попытались захватить профсоюзное знамя и организовать демонстрацию, вступив в столкновение с коммунистами и комсомольцами. Происходили попытки разгрома бирж труда, нападения на их работников и представителей администрации. Создавались подпольные союзы безработных.

Протесты 1923 г. серьезно испугали власти. Они пошли на повышение зарплаты в городах, но одновременно усилили борьбу с организованной оппозицией. Удары наносились не только по представителям анархистского, народнического и социалистического подполья, но и по новым левым группам, возникшим в 1921–1922 гг. «Рабочая группа», созданная сторонниками Г.И.Мясникова, выпустила в феврале 1923 г. манифест, который распространялся также среди делегатов XII съезда большевистской партии. В нем содержалась критика НЭПа как капиталистической политики, обличалось социальное неравенство между рабочими и «новой

буржуазией» и вся вина за социально-экономические проблемы возлагалась на «олигархическую касту» во главе партии. Группа выступала за полное преобразование Советской системы на основе фабрично-заводских советов, к которым должны были, по ее представлению, перейти как управление производством, так и выборы политических административных органов²¹⁰. Другая оппозиционная организация под названием «Рабочая правда» сложилась под влиянием идей известного философа-марксиста А.А.Богданова, теоретика «пролетарской культуры» и лидера сложившегося на этой основе широкого общественно-художественного движения «Пролеткульт». «Рабочая правда» заявляла, что к власти в России пришел новый класс, состоящий из представителей «организационной и технической интеллигенции», который превратил большевистскую партию в свое орудие, установил свою диктатуру и угнетает рабочий класс. Группа призывала к созданию «новой революционной пролетарской партии» и подготовке новой революции²¹¹.

В мае 1923 г. власти арестовали Мясникова, а затем сослали его. В августе «Рабочая группа» была обвинена в организации забастовок, а в сентябре обе организации — разгромлены.

В 1924 г. пик забастовочного движения пришелся на весенние и летние месяцы, когда в месяц происходило по 30–50 стачек. Благодаря росту заработков и более своевременной выдачи зарплаты эту волну удалось к концу года сбить. Но большевистская власть оказалась в положении, напоминающем русскую пословицу: «Голову вытащишь — хвост завязнет». Если все отчеты ГПУ за 1922 и 1923 гг. в целом отмечают, что настроения среди крестьянства, занявшегося «подъемом хозяйства» более благоприятны для режима, чем настроение рабочих, а недовольство высоким продналогом носит скорее пассивный характер, то в 1924 г. отношение крестьян к большевистскому правительству значительно ухудшается в условиях засухи, неурожая и падежа скота. Семенная ссуда, кредиты и продовольственная помощь, строительство заводов по производству сельскохозяйственной техники не могли исправить ситуацию. Крестьяне возмущались жестокостью сборов, неподъемным для них размером и денежной формой налогов, недостаточностью и невыгодными условиями кредита, неэквивалентным обменом с городом, усилением влияния кулаков в деревне и скугациков-перепродавцев зерна. Все чаще стали случаи неуплаты налогов, избиения сборщиков налогов и представителей властей. Реформы 1925 г. вызвали у бедных крестьян «подавленное» чувство; крестьяне Украины и Сибири восприняли их как уступки кулакам, которые открыто говорили: «Теперь наша власть». Беспартийный председатель одного из сельсоветов в Костромской губернии многозначительно заявил: «…Появляются новые барины вроде совчиновников, получающих солидное содержание, снова оживают торговцы». Он призывал развивать кооперацию, «отвоевать и торговлю, и производство, и не только у частных лиц, но и у государства»²¹².

В крестьянской массе в 1924–1925 гг. росла тяга к самоорганизации в форме создания особых крестьянских профсоюзов, особенно в Московской губернии, западных районах и Поволжье. «Революция сделана, но не для крестьянства», — говорили в деревне. Выступавшие на беспартийных конференциях жаловались, что власть «обюрократилась», «слишком мало дала полезного крестьянству» (фабричные изделия дороги, мосты не чинятся, медицинская помощь платная) и «обращается с крестьянами зверски»²¹³. «…Крестьяне говорят, что рабочий живет хорошо, получает приличное жалование, получает бесплатно лечение и ряд других льгот, — докладывали органы ГПУ. — Все это благодаря тому, что рабочие имеют свои союзы, защищающие интересы. Союзы борются за повышение зарплаты рабочего, не считаясь с тем, что фабрично-заводские товары дороги для крестьян. Крестьяне надеются, что союз даст им возможность избавиться от больших налогов» и «назначить цену» на продукты сельского хозяйства. «…Пока не будут крестьянские союзы — нет смычки рабочих и крестьян», — заявляли они на собраниях²¹⁴. Многие сельские трудящиеся были убеждены, что городские рабочие живут лучше них, и добивались, «чтобы доход крестьянина равнялся зарплате рабочего». Важной задачей крестьянских союзов была также коллективная помощь бедным крестьянам.

Хотя число стачек в 1925 г. в среднем составляло 20–30 в месяц (пик приходился на летние месяцы), недовольство среди городских рабочих и особенно безработных сохранялось. Рабочие нередко отказывались участвовать в официальных мероприятиях, говоря: «Здесь нам делать нечего, здесь одни коммунисты и комсомольцы, действительных рабочих нет». Часто делались высказывания, что членов партии надо «заставить работать», как всех. Безработные, в свою очередь, были настроены все более решительно: «Надо открыто заявить коммунистам — вы править государством не умеете и уходите к черту под лодку». По всей стране неоднократно вспыхивали бунты на биржах труда и демонстрации безработных; раздавались призывы «вспомнить пятый год»: «Нам терять нечего, мы на краю гибели»²¹⁵. Все больше тревожило власти и недовольство в армии; солдаты называли коммунистов «привилегированной кастой». Снова активизировались анархисты, пытавшиеся работать даже среди военнослужащих.

В 1926 г. наблюдался новый подъем забастовочного движения: в апреле произошло 55 забастовок, в мае — 73, в июне — 139, в июле — 113, в августе — 82. Бастовали металлисты, сезонные рабочие, текстильщики, продолжали бунтовать безработные. В деревне вспыхивали столкновения между крестьянскими (середняцко-бедняцкими) и кулацкими группировками²¹⁶. Обеспечить социальную стабильность большевистскому режиму не удавалось.