Станционный Cмотритель

Железнодорожная станция Три Острова представляла собой двухэтажное квадратное здание из белого кирпича советской постройки. На втором этаже разместились служебные помещения, на первом билетная касса, буфет и зал ожидания, с облезлым деревянным полом и исцарапанными сидениями. Хотя на дворе стоял январь две тысячи семнадцатого года, станция выглядела, так же как и в момент постройки пятьдесят лет назад, ни какого тебе метало пластика и кондиционеров. В общем, провинция.

В момент заселения триста лет назад этой территории, переселенцы, толи беглые крепостные, толи просто пришлые увидели в пойме реки (не реки, скажем честно, а речушки, но тогда вероятно вследствие весеннего разлива впечатлившей бедолаг), три маленьких острова и основали здесь свою слободу – Зелёные Долы. До недавнего времени это был продуваемый степными ветрами райцентр, градообразующими предприятиями которого являлись кожевенный и солодовый заводы, а так же мясокомбинат. Но теперь, во времена иные, производство сильно сократилось, хотя и не остановилось полностью, а бывшие рабочие вынуждены искать счастья в других местах, благо проходящий поезд на Москву ходит каждый день.

В конце восьмидесятых в город зачастили любители загадочных явлений, обнаружившие здесь геопатогенную зону, на месте геологического разлома. Эти чудики приезжали сюда несколько раз, жили в палатках рядом со станцией. Днём бродили по округе с проволочными рамками, вечером пили вино и горланили песни под гитару. Потом экспедиции прекратились, может зона стала мене патогенной, а может просто сделалось не до этого.

В порядком обветшавший городишко, цеплявшийся за статус больше по привычке, ходил со станции маршрутный автобус, видавший виды «ПАЗ», в котором летом было нестерпимо жарко, а зимой не выносимо холодно. Но это всё же лучше чем тащиться пешком до центра. Заведовал станцией Нил Климович, высокий сухой мужчина лет пятидесяти, с мефистофельской поседевшей бородкой и печальными глазами на узком лице. Жил он один в частном доме тут же у станции и круг его интересов не выходил дальше неё. Климыч казался со стороны довольно странным дядькой, нелюдимым, малообщительным; носил, по вечерам берет с пёрышком, а на левой стороне груди форменного кителя вместо кармана, была вышита буква «М». Что означало в его трактовке «мастер пассажирских и грузовых перевозок».

Приехал Климыч на эту должность откуда-то издалека четверть века назад, совсем ещё молодым человеком. Был он старообрядцем, или просто не верил в бога, но так или иначе, в местной церкви его не видели ни разу.

– Что за странное имя у тебя? – поначалу допытывались подвыпившие граждане, на что не пьющий станционный смотритель возражал неизменно:

– Почему же странное? Обычное.

– Не-ет. Обычное это Сергей или там Вовка. А ты Нил.

– Наверное, потому что родом я с Нила, – отвечал Климыч, и было не понятно толи он шутит, толи говорит серьёзно. Со временем к нему привыкли, лишь привязалось прозвище, да не одно. Называли за глаза, то Африканцем, то Фараоном, то Египтянином, хотя дальше границ бывшего Союза Нил Климович нигде не был.

Дело близилось к ночи, но кое-какой народец намеревавшийся уехать сегодня, ещё сидел в зале ожидания. Оставалась пригородная электричка в область и ближе к полуночи проходящий дальнего следования, везущий своих пассажиров из столицы в приволжские степи.

– Внимание встречающие, – раздался из громкоговорителя дребезжащий из-за плохой связи женский голос, – скорый поезд вне расписания прибывает на первый путь. Стоянка поезда две минуты.

Одни пассажиры никак не отреагировали на объявление, другие же наоборот, засобирались, поднялись со своих мест, беря в руки поклажу, но пошли почему-то не к платформе, а к платяному шкафу в глубине помещения, с надписью «Служебное».

– Литерный «М», – многозначительно вскинув одну бровь, произнёс Климыч и неторопливо отправился туда же, доставая из наплечной сумки прямоугольный сканер с резиновой ручкой. Открыв дверцу, мужчина отодвинул в сторону мётлы, швабры и оцинкованное ведро с половой тряпкой, взглянув в зачем-то висевшее тут огромное зеркало, занимавшее сверху донизу почти всю заднюю стену. – Прибывает, – заметил он и приступил к проверке проездных документов. Поднося пластмассовые прямоугольники к устройству, он считывал появлявшуюся на маленьком табло информацию и с неизменным благосклонным кивком возвращал владельцу. Тот не пряча билета, проходил сквозь зеркало, вдруг оказавшееся дверью к пирону.

Натужно пыхтя появившийся из ночного мрака поезд из всего четырёх вагонов, вполне обычных, разве что матовые стёкла их окон не были прозрачны, замер на отведённом месте и проводники, открыв дверь тамбура, привычно стали протирать ручки от накопившейся со времени предыдущей остановки грязи. Это были странные люди, вернее лишь один человек, но клонированный четыре раза. Четыре одинаковых мужчины в железнодорожной форме стояли возле каждого вагона, с дежурной улыбкой встречая своих пассажиров, внешний вид которых претерпел за это короткое время кардинальные изменения. Разнополая семья из трёх человек превратилось вдруг в одно нескладное существо с тремя маленькими головами на огромных плечах и если люди в чьём образе они путешествовали, были молчаливы, то рты этого страшилища не закрывались ни на секунду. Три головы о чём-то жарко спорили и что-то доказывали друг другу.

Впрочем, в основном пассажиры оказались гуманоидами, то есть выглядели как люди, только одеты были в одежду из странной материи неожиданного фасона и расцветки. Одним словом туристы. В этот момент в вокзал вбежал запыхавшийся, явно опаздывающий худосочный высокий мужчина лет тридцати; взъерошенными были не только волосы на его непокрытой голове, но и сам отчего-то выглядел именно так. Оглядевшись, он направился к Климычу, но предъявленный им пластмассовый прямоугольник ничего не высветил на экране табло. Бросая нетерпеливые взгляды на стоящий состав, он произнёс громче, чем этого требовали приличия:

– Попробуйте ещё раз. Этого просто не может быть, у меня оформлены все разрешения, – не став спорить смотритель повторил процедуру, но и в этот раз результат оказался прежним. Поезд должен был отправиться через считанные секунды и этот незадачливый гражданин на него не попадал.

– Но ведь это никак не возможно, Мастер. Я должен уехать сегодня, ведь следующий рейс только на весеннее равноденствие. Я просто физически не могу находиться больше в этой дыре! Поверьте, у меня влиятельные друзья и если со мной что-то случится, а уж случиться, как пить дать, у Вас из-за этого будут очень большие неприятности. Да послушайте Вы, каменный истукан, я здесь по очень серьёзному делу. Нельзя этого говорить, но выбора мне не оставили, – теряя терпение, закричал он, а в его щеголеватой наружности присутствовало что-то залихватское, но давно изжитое из современной жизни и подойдя вплотную зашептал на ухо Климовичу, продолжая тревожно следить за стоящим составом.

– Ну, что Вы на это скажете? – торжествующе воскликнул он, отступая на метр, но Мастер лишь отрицательно покачал головой:

– Я говорю, нет.

Близнецы-проводники закрыли площадку и, ожидая отправления, стояли в тамбуре. Видя, что поезд уходит, и он останется здесь ещё на бог знает сколько, безбилетник решился на отчаянный шаг. Прошмыгнув мимо смотрителя, он рванул было в заветную дверь, но с силой врезался о невидимое глазу стекло. Инерция отбросила его назад и сидя на полу с покрасневшей половиной лица он обескураженно пробормотал: – Климыч. Твою мать…

Хотя тут несостоявшийся пассажир мог и ошибиться. Рожала ли вообще женщина этого обрусевшего Харона или он был лишь проявлением воспетой Голливудской сагой Матрицы, сотканной из астральных частиц субстанции лишь внешне похожей на человека. Хранителя пути, рождённого вместе с ним частью его и бывшего здесь безотлучно, лишь менявшего образ. Может быть в другом мире, он выглядел бы трёхглавым, свирепым монстром или мрачным старцем в рубище, но в двадцать первом веке перевозчик между мирами оказался другим.

Сошедшие с поезда существа, проходя через вновь ставшее дверью зеркало, недоумённо разглядывали сидящего на полу мужчину. Несмотря на внешнюю непохожесть там, на пироне, в здании вокзала это были самые обычные, малоинтересные люди, которых каждый день встречаешь в общественном транспорте или в магазинных очередях. Выйдя на улицу, они растворились во мраке позднего вечера, словно перестав существовать.

Состав тронулся. Пыхтя, набирая ход, он разгонялся, уйдя на стрелке в отдельную колею, которая вскоре закончилась предостерегающим знаком из сваренных крест-накрест толстенных уголков, в каком-то десятке метров от кирпичной стены, разрисованной граффити местными сорванцами. В центре рисунок представлял собой цифры и латинские буквы, складывавшиеся в слова, связанные между собой толи китайскими иероглифами, толи кельтскими рунами, внезапно начавшие светится. Чем ближе приближался поезд, тем сильнее становилось сияние, оно уже искрило молниями по направлению к несущемуся составу. И он вдруг тоже изменился, став единым, заострённым впереди целым, наподобие сверкающего копья. Искры тысячи молний впились в летящий экспресс и он, сложившись телескопической удочкой, вошёл в стену, но наружу не вышел, а просто исчез. Как исчезло свечение, серебряные стрелы молний и уже ничего не напоминало о летящем секунду назад поезде. Лишь рыжий бездомный кот у мусорных баков за стеною, как ни в чём не бывало, продолжал вылизывать своё причинное место.

Удостоверившись, что пространственный портал пройден без проблем, Мастер зевнул, показав всё ещё сидящему на полу молодому человеку свои пожелтевшие от дешёвого табака крупные зубы, что означало мол, ничего интересного. Скукотища. Зеркало к этому времени снова стало зеркалом, давно не мытым, пожелтевшим от времени, отражавшее занявшие свои места щётки, швабры и оцинкованное ведро с половой тряпкой.

Безбилетник ушёл, в надежде уехать на последнем автобусе. Ушла электричка к городу областного значения, лишь пара человек осталась в ожидании московского поезда. Станционный смотритель, Мастер пассажирских и грузовых перевозок закинув голову назад, прикрыв глаза, стоял один на пироне, подставив лицо неясному свету звёзд, и его мефистофельская бородка острым клином впивалась в брюхо низко нависшему над ним зимнему небу. Возможно, он пытался представить, как где-то там, чёрт его знает где, пассажирский экспресс прибывает на вокзал параллельного нам мира.

Часть вторая

В дверь кабинета начальника станции негромко постучали, и внутрь вошла станционная уборщица, Ангелина Семёновна, полная тётка лет сорока пяти, с крупной родинкой под левым глазом на круглом всегда румяном лице. Сейчас раскрасневшееся лицо уборщицы выражало полное смятение, женщина явно сомневалась, но всё-таки сев на предложенный Нилом Климовичем стул решительно выпалила, словно боясь передумать:

– Пришла увольняться или дайте отпуск на месяц, – это было довольно неожиданным, ведь Климыч видел её утром, и ни о чём таком она похоже даже не помышляла. Вообще-то уже много лет они были с Семёновной на ты, но в моменты душевного волнения или ощущения вины появлялось это дистанционное выканье. День начинал приносить сюрпризы, а сюрпризов начальник станции не любил. Сняв крышку с графина, Климыч налил себе половину стакана негазированной минералки, но уборщица схватила его короткими полными пальцами с ярким маникюром и выпила, оставив на ободке окантовку дешёвой помады.

– Так Ангелина, говори, чего у тебя стряслось. Дома что? – глядя не на уборщицу, а на стоящий посреди стола с запылённой столешницей стакан спросил хозяин кабинета.

– Нет, дома всё нормально. Хворая я, чёрте что мерещится. Нервы стали ни к чёрту, дайте отпуск или увольте.

– Да что ты заладила, увольте, увольте! Рассказывай что произошло.

– Ой, боюсь Нил Климыч рассказывать. Вы же меня за чокнутую примите, а я ведь не дура какая-то.

– Да не тяни же! Ты давай рассказывай, а я сам решу, что с тобой делать, у меня ещё дел невпроворот, – теряя терпение, прикрикнул мужчина; честно говоря, дел у него особых не было, но знать об этом уборщице было ни к чему.

– В шкафу хозяйственном зеркало разбилось. Вернее разбили его, – опустив глаза на носки своих резиновых калош, произнесла Ангелина. – Я за шваброй с ведром туда пошла, а оно оттуда как полезет…

– Что оно? – озадаченно спросил начальник станции и уборщица, поняв это по-своему запричитала:

– Зачем я Вам это рассказываю, ведь Вы же мне не поверите…

– Прекратить немедленно! Что там на тебя «полезло»?!

– А я не знаю, может и не полезло, только я видела так же ясно как вот Вас сейчас, что-то или кто-то пытается выйти из зеркала. То вверх ткнётся, то вниз – стекло пузырями, будто кто его выдувает. И вдруг оно, как ринется в середину…, – тут женщина замолчала, наконец, подняв глаза на Климовича.

– И что? – спросил тот после затянувшейся паузы.

– Вылезло. Стекло дулось, дулось и потом лопнуло, будто мыльный пузырь, но абсолютно беззвучно и оттуда появился мужик. Сначала-то он им не был, как и вообще человеком: что-то такое бесформенное, огромное и … – замялась уборщица, подбирая слова.

– Лохматое?

– Нет, с чего Вы взяли? – удивлённо взглянула на начальника станции рассказчица. – Наоборот, мне показалось, что на нём не было, не только шерсти, а и кожи-то.

– Тебе показалось или ты видела?

– Видела, – вздохнула Ангелина Семёновна и вдруг часто задышав, заголосила плаксиво: – Ох, лучше бы мне этого не видеть. Чудище это пока из зеркала вылезало, в мужика превратилось, такого себе невзрачного, росту среднего – алкаш алкашом. Он идёт, а я через него всё вижу, но когда уже до выхода дошёл, ничего видно не стало, мужик как мужик. Ой, Климыч, что же теперь со мною будет? Меня же теперь в дурдом упекут! А мне туда же нельзя, у меня ведь семья, хозяйство. Корова у меня.

– Не реви, Ангелина, я твой начальник и в обиду тебя не дам, а мысли глупые ты из головы выбрось, – Нил, подойдя к уборщице, по-отечески её обнял и та вдруг разрыдалась от пережитого страха и жалости к себе. Начальник станции одной рукой открыл сделанный в форме треугольника кулон, висевший на его груди и сияние зелёного света, вырвавшись оттуда, осветило лицо женщины. Сам он лишь прикрыл глаза, защитных масок Мастер давно не носил, за долгие годы, привыкнув к таким процедурам, не добавлявшим ему здоровья, но и не оказывавших в малых дозах особого вреда.

Досчитав в уме до пяти, Климович закрыл медальон и, внимательно следя за неподвижно сидящей уборщицей, вернулся на своё место. Приходя в себя та вздрогнула, удивлённо заводила глазами по сторонам и наконец, сфокусировала на нём непонимающий взгляд.

– В хозяйственном шкафу разбилось зеркало, и ты пришла рассказать об этом, – проговорил, он и уборщица сказала жалобно: – Ой, что-то мне не хорошо, Климыч, пришла тебе сказать, что зеркало в шкафу со швабрами лопнуло да что-то в глазах потемнело, наверное, погода будет меняться.

– Это на погоду, – согласился с нею хозяин кабинета и добавил, вновь поднимаясь со стула: – С зеркалами такое бывает, лопаются от времени и собственного веса. Пойдём, посмотрим, что там случилось.

Выходя в коридор, Ангелина Семёновна недовольно ворчала: – Климыч, я вот одного понять не могу: на кой чёрт там висит это зеркало? Выбросить его, да и дело с концом.

– Так-то оно так Ангелина, – не согласился с нею Мастер, спускаясь по ступеням на первый этаж, – да только не нам это решать. Здание в федеральном ведении, а шкаф этот не простой, можно сказать, раритет – таких больше не делают. Представляет собой культурную ценность и как всякая редкая вещь охраняется государством. А за зеркало Семёновна не переживай, скоро будет оно как новенькое. Иди лучше к диспетчеру, скажи пусть ко мне зайдёт после смены.

Подойдя к платяному шкафу, начальник станции, открыв дверь, увидел, что зеркало не разбито в привычном понимании, а выдавлено изнутри силуэтом человека небольшого роста. Он с трудом протиснулся изнутри сквозь стекло, и очертание его фигуры предстало взгляду Мастера. Сквозной дыры, однако, не было, там, где не хватало зеркала, виднелась затвердевшая пузырями тёмная масса.

– Дела, – проворчал Климович, сняв с груди кулон. Несколько раз, нажав на бока треугольника, он вновь открыл его, направив луч оранжевого света на застывшую в зеркале человеческую фигуру. Мастер медленно вёл его снизу вверх, и чёрная масса бледнела, в конце концов, начав отражать предметы.

– Ну, так-то лучше, – удовлетворённо сказал начальник станции своему отражению и, вернув медальон на место, вышел на улицу. Была первая половина будничного дня, двадцатиградусные морозы, ещё недавно терзавшие город, отступили, небо затянули облака, угрожая толи пролиться дождём, толи просыпаться снегом. Восточный ветер, как всегда в это время года дул, не переставая откуда-то из бескрайних заволжских равнин, за которыми раскинулась далёкая и загадочная Азия. Оповестив на станции, что идёт по делу в Горисполком и до обеда вряд-ли вернётся, взяв свой походный потёртый на изгибах портфель из кожи неведомого зверя, он, сев на остановке в маршрутный автобус отправился в город.

Дорога была довольно долгой; кончился станционный посёлок и за арочным железнодорожным мостом через сейчас закованную льдом речку Альту начались городские кварталы частных домов Мясокомбината, постепенно добавляя этажности и кучности постройки. В старом городе высотность шла на убыль, остановившись на уровне двух трёх этажей, построенных ещё до войны, (не дошедшей сюда), и до революции, кровавым катком прокатившем по городу, несколько раз переходившему из рук в руки. Городок был купеческим и идеи социальной уравниловки не находили понимания у его жителей.

В каждом советском городе обязательно был какой-нибудь бульвар Гагарина, проспект Космонавтов или улица Терешковой. Идя в ногу со временем, идеология страны перешла от поклонения богу войны к поклонению покорителям космоса. Хотя кто кого покорил, это ещё вопрос. Первый отечественный космонавт мало походил на привычного по американским фильмам астронавта. Утыканный проводами и датчиками он неподвижно полулежал в кресле, с трудом воспринимая происходящее, обделавшись от ужаса и жалости к себе. Об этом не писали газеты: ещё до приземления Юрий Алексеевич стал живой легендой, а посягать на легенду было святотатством. От размышлений отвлёк разговор двух женщин, сидевших по соседству, сам начальник станции занял боковое кресло в конце салона.

– Ты знаешь, – в полголоса начала одна, крашеная блондинка, примерно его возраста, – еду вчера с сыном на машине и вот у центрального рынка стоят на обочине четыре подростка лет по тринадцать с закрытыми глазами. Это я потом только сообразила. День будний, движение оживлённое и внезапно девочка, одна из этих четырёх подала команду, и все они вдруг побеждали через дорогу, прямо перед нашей машиной! Сын еле успел затормозить, хорошо хоть сзади в нас ник-то не врезался. Представляешь, что с детьми делает телевизор и этот чёртов интернет?

Добравшись до центра, Климыч прошёл мимо помпезного здания мэрии, похожего точь в точь на такое же в любом городе бывшего Союза, с круглыми клумбами, не работавшим фонтаном и плакатами с фото передовиков труда, свернув боковой улочкой к Дому быта, где на первом этаже разместился стоматологический кабинет доктора Рогозы. «Быстро, качественно, без боли» – гласил рекламный слоган под фотографией белозубой красотки, демонстрировавшей шикарную голливудскую улыбку. Кто-то закрасил ей два передних зуба чёрным маркером, а под глазом нарисовал огромный синяк. Фотография приобрела разбойничий вид, но видимо доктора это не смущало.