Стандартное отклонение

— Первой из двух, — отнюдь не весело отозвался он, по моему внезапно проснувшемуся интересу быстро смекнув, что с этой темы съехать уже не получится. — У нас с Настей закрутился очень бурный роман. Такой, какие только по молодости и бывают, когда за день пытаешься прожить целую жизнь. Расписались сразу же, как я защитил диплом. Я пошёл работать, а ей оставался ещё год в университете, и из-за этого мы как-то сразу оказались на разных социальных ступенях…

— На разных социальных ступенях?! — прищурилась я, уже приготовившись огреть его той самой прекрасной бутылкой, сразу вспомнив кошмары своего подросткового возраста. Когда мне приходилось отчаянно ломать свой характер и издеваться над своим телом в надежде заслужить поощрение и любовь Яна.

Мама мне тоже говорила о том, что у нас разные социальные статусы. И поэтому — надо держаться за такого хорошего, перспективного мальчика из отличной семьи.

Это было до того, как мама узнала, чем я с этим мальчиком занималась в свои четырнадцать.

— Наташа, расслабьтесь! Конь не скачет, изба не горит, а вы делаете поспешные выводы, не дав мне договорить!

Я вдохнула. Выдохнула. Ещё раз вдохнула и изящно махнула ладонью, показывая, что он, так и быть, может продолжать.

— Так вот… проблема была в том, что я очень быстро начал хорошо зарабатывать. И вот не надо так ухмыляться, потому что в том конкретном случае это действительно обернулось проблемой! Настя заканчивала филологический, толковой работы по её специальности не было, и, видя, в какой меланхолии она постоянно пребывала, я не скупился на подарки: украшения, абонементы в спа, салоны красоты. Всё, что так нравится вам, женщинам, и что должно было её приободрить и отвлечь. А так как агентство моё в первую очередь сотрудничало с глянцевыми изданиями и модными домами, появилась возможность брать её с собой на разные презентации, спецпоказы и другие мероприятия, где собирался столичный бомонд.

— И она нашла себе богатого папика и ушла в рассвет?

— Хуже. Она нашла себе идею фикс, — с досадой отозвался мистер самый печальный взгляд последнего десятилетия. — Стала чрезмерно увлекаться всеми этими уколами, подкачиваниями, диетами. Психовала, когда в ресторане ей приносили салатные листья с капелькой масла сверху. Часами выбирала вещи перед каждым выходом из дома. Так часто что-то там корректировала, что я боялся как-нибудь вернуться вечером домой и не понять сразу, она это на диване или какая-то чужая женщина зашла к нам в гости. Из нормального и весёлого человека превратилась в пластиковый манекен, который и трогать-то было нельзя, чтобы ничего не смазалось, не оторвалось, не сдулось.

— То есть она тебя разочаровала?

— Не в этом было дело. Просто… как бы я себя не вёл, что бы не делал, Настя всё равно как заведённая твердила, что скоро я найду себе какую-нибудь модель и брошу её. Первый год я смеялся в ответ, второй — злился и срывался на скандалы, а к концу третьего просто сделал так, как она хотела.

— Ай яй яй, Антон Романович, — цокнула я языком и задумчиво уставилась в окно: стол был придвинут прямо к нему, чтобы любоваться особенно удачным с этой точки города видом на закат или рассвет.

Помню, прошлой зимой Артём вылепил мне на карнизе парочку маленьких снеговиков с веточками-руками и прорисованными чёрным маркером глазами и улыбками. И после каждого неожиданного финта переменчивой столичной погоды поправлял их и добавлял какие-нибудь новые детали.

Например, петрушку вместо волос, когда моя первая и последняя попытка стать блондинкой закончилась провалом и необходимостью на протяжении двух недель тщательно выбирать одежду, наиболее гармонично сочетающуюся с болотно-зелёным.

— Вот сейчас, в свои «за тридцать» я понимаю, что должен был не карточку ей исправно пополнять, а сесть и поговорить. Объяснить, как меня тошнило от всех этих однотипных кукольных лиц и тел, с которыми постоянно приходилось сталкиваться по работе, и насколько приятно, когда дома тебя встречает кто-то настоящий и родной. Но тогда, в двадцать пять, проще было жить в эгоистичном заблуждении о том, что любимый человек обязан сам тебя понимать, подсознательно чувствовать, и откровенно говорить друг с другом совсем не обязательно.

— А налево ходить было обязательно? — ехидно уточнила я, наблюдая за тем, как он залпом опустошает второй стакан, прочно увязнув в своих воспоминаниях.

— Прежде я ей сказал, что буду разводиться. На самом деле совсем этого не хотел, но понадеялся, вдруг это подействует как ледяной душ, и она задумается. Но стало ещё хуже, чем было. Неделю я терпел истерики и слёзные допросы «кто она?», а потом устал доказывать что-то и пригласил на свидание первую попавшуюся женщину, которая показалась мне нормальной в общении. Просто со зла. Она как раз снималась в рекламном ролике, который я очень спешил закончить, чтобы потом взять небольшой перерыв в работе и разобраться с собственной жизнью.

— Подожди-ка, это тот самый? Духи «Вуаль»?

— Да, та реклама, которая принесла мне славу и признание в профессиональных кругах, создавалась «на отвали» и в порыве лютой ненависти к женскому полу.

— Как иронично!

— А ещё ироничней то, что маленькая необдуманная интрижка, заведённая со злости, закончилась залётом. И вместо того, чтобы развестись и привести свои мысли в порядок, я, как приличный человек, снова женился. Ещё подумал тогда, что хуже, чем с Настей, всё равно уже не получится.

— Получилось? — с ехидной улыбкой уточнила я.

— Оказалось, у понятия «хуже» нет никаких пределов.

— Вы удивительно наивны, Антон Романович! — закатила я глаза, сама не понимая, что именно хотела сделать сильнее: приободряюще похлопать его по плечу или добить ещё парой ехидных комментариев.

По-человечески мне было его очень жаль. Несмотря на то, что по всем законам жанра следовало проявить мифическую женскую солидарность и высказать, какой же он предатель и козёл.

Но что поделать, если мужчинам иногда приходится годами, сцепив зубы, терпеть все возможные проявления наших комплексов? И отвечать, и расплачиваться своими нервами за то, что наверняка вбил в наши впечатлительные юные головы какой-нибудь мудак, встретившийся до него?

Не то, чтобы я пыталась оправдать поступок Антона. Но могла его понять.

Рука по инерции потянулась к телефону и отправила сообщение, и только потом я сообразила, что понятия не имею, сколько сейчас в Роттердаме времени. Но ответ пришёл уже спустя два маленьких глотка виски-колы, смешанных мной в какой-то неправильно-невкусной пропорции.

Наташа: Тём, а ты спишь с другими бабами?

Артём: Нет.

Артём: А что, можно было?!

Спокойно выдохнув, я уже было заблокировала экран, не сумев сходу придумать достаточно оригинальную угрозу в ответ на его шуточку, но тут меня озарило новым, ещё более гениальным вопросом.

Н: А с мужиками?

Ну ладно, с гениальностью я явно погорячилась…

А: Крольчонок, отставь от себя стакан, бокал или что там у тебя в руках, и напиши, где сейчас находишься, я вызову такси.

Н: Я не пьяна!

А: Конечно же нет! Тебе просто пора домой. Кажется, ты снова забыла выключить утюг.

Вот же подлец! Помнит, что два года назад я купилась на эту уловку и даже всплакнула по дороге домой, представив, что в пожаре пропадёт всё потрясающее содержимое моего гардероба.

Что поделать, если вещи всегда меня радуют и никогда не разочаровывают. В отличие от людей.

Н: Я и так дома.

А: Тогда умоляю тебя: ляг на кроватку и никуда не выходи.

Н: Ой, да ну тебя!

А: Ну меня! А ты веди себя хорошо, Крольчоночек!

Н: И тогда ты в награду привезёшь мне свою морковку?

А: Моя самооценка передаёт тебе пламенный привет и большое спасибо за то, что считаешь это наградой)

— Наталья, а у вас есть еда? — поднял на меня осоловевший взгляд откровенно приунывший директор, а я еле успела спрятать широкую улыбку, только по лбу себе ладонью не стукнув, потому что, кажется, забыла о его присутствии.

О да, о моей гостеприимности можно слагать легенды! Такие, от которых у женщин вроде моей матери будет кровь в жилах стыть.

При взгляде на заманчивые и бескрайние пустоты своего холодильника я убедилась, что маменька ничуть не преувеличивала и не утрировала, и замуж меня так действительно никто не возьмёт.

«Смотри-ка, только мужик в квартиру зашёл, а мысли уже о замужестве!» — пропел ехидный внутренний голосок.

У кого-то внутренняя богиня, а у меня внутренняя саркастиня. Удивительно даже, как мы с этой стервой уживаемся вместе уже двадцать восемь лет.

— Есть чипсы, — грустно отозвалась я и оглянулась, чтобы проверить, не успел ли там мой гость недорогой заснуть. Но нет, он продолжал бесстыдно опустошать бутылку, предаваться тоске по собственной несусветной глупости и пялиться на мою обтянутую брюками попу.

— А с чем? — спросил он, так и не отрывая бесстыжего взгляда от той части тела, которая у большинства людей активно искала приключения.

Мне же это было совершенно не знакомо. С моим-то языком приключения неизменно находили меня сами.

— С крабом.

— Давай, — сказал он с обречённым вздохом и скривился.

Я ему, значит, самое дорогое от сердца отрываю, а ему ещё и не нравится?!

— И что же сейчас мешает тебе наконец развестись?

— Мы не можем поделить опеку над сыном. Сначала пытались договориться, но условия не устраивали то меня, то её. Потом сменили адвокатов на более агрессивных и стали запрашивать единоличную опеку, вплоть до лишения друг друга родительских прав. В итоге мы представили суду кучу компромата: порочащие нравственный облик фотографии, видео с доказательствами ненадлежащего ухода за ребёнком, заключения детских психологов. Она на меня, я — на неё. В общем, заседание закончилось тем, что судья предложил нам два варианта: он отбирает ребёнка у нас обоих и передаёт в органы опеки, или мы отзываем иски и пытаемся заключить мировое соглашение. Ну, вот уже год мы и пытаемся снова договориться…

— Вот это да! Неужели в нашей стране ещё остались честные и адекватные судьи? — воскликнула я с искренним восторгом.

Вот будь мой папа судьёй на том процессе — и Антона бы ждала уверенная победа. Иначе маменька бы потом всю плешь ему проела, с чего это в выигрыше оказалась длинноногая знойная брюнетка.

— Поверь мне, в этом нет совершенно ничего забавного. Я пытаюсь развестись уже больше пяти лет! Сначала сын слишком маленьким был, нужно было ждать, когда ему исполнится хотя бы год. А потом одно за другим… и вот ему уже скоро в школу идти, и ничего до сих пор не поменялось. Общаемся с его мамой через адвокатов и только электронными письмами, чтобы потом их можно было представить в суде.

— И что, ты такой замечательный отец, что хочешь забрать его к себе?

— Крайне отвратительный, — хмыкнул мистер обескураживающая честность, — единственное, что я сделал для него, это подобрал хорошую и очень добрую няню. Жаль, няня для него у каждого из родителей тоже своя собственная.

— Я искренне думала, что ты затевал этот разговор из желания мне понравиться, — он растёкся по всему столу, удобно примостив подбородок в сгиб локтя, и рассеянным взглядом оглядывал мой профиль, очень долго не находя, что ответить.

— Ну вообще-то так и было задумано. Но в процессе изложения своей жиииизни, — протянул он и сдавленно икнул, демонстрируя ещё более низкую устойчивость к воздействию алкоголя, чем у меня, — вот так впервые рассказывая всё как есть, я вдруг понял, что уже и сам себе не нравлюсь.

Я смотрела на него и понимала, что в процессе каких-то там генетических настроек моего мышления природа совершила сильный сбой.

Миром правят Альфа-самцы: сильные, уверенные в себе, наглые и в большинстве своём бородатые. Такие, кто в первую секунду встречи оценивает длину твоих ног (а здесь-то у меня все двенадцать из десяти!), потом размер груди (в моём случае поролонового слоя на грудной клетке), и если их не пугает твоё лицо, то держись!

Держись за его крепкие самцовые плечи, пока он аки дикарь будет тащить тебя к нему в спальню, и изнывай от счастья и желания скорее ощутить его то самое в своём… много в чём.

И только попробуй на его грубое и властное «Ты теперь моя» заявить, что крепостное право у нас в стране отменили ещё в 1861 году, а статьи с двадцать шестой по тридцатую Конституции гарантируют каждому человеку полную свободу.

Самец-то ладно: удивится, обидится на тебя, глупенькую, и просто уйдёт, сильно хлопнув дверью напоследок (а вот нечего оскорблять его самцовые чувства, более хрупкие, чем бабушкин фарфоровый сервиз на «особенный случай»). А вот другие самочки, узнав о том, что ты натворила, возведут тебя в ранг ведьмы и приговорят к немедленному изгнанию силами святой инквизиции сплочённого женского коллектива.

Я оказалась тем самым сломанным звеном, от демонстрации мужской силы испытывающим страх, а не восторг. Анти-альфа-самцовая женщина.

Такая вот… своя собственная.

И сейчас, глядя на пьяного, крайне несчастного и, по-хорошему, «сам виноватого» начальника, я начинала испытывать к нему жалость и искреннюю симпатию. Или же двигали мной разумные соображения о том, что нам, столь неумело спустившим часть своей жизни в унитаз, нужно держаться вместе?

— А что у тебя ещё есть? — спросил Антон, ткнув пальцем в стоящую перед ним пустую бутылку.

— Для тебя только диван в гостиной и запасной комплект постельного белья! — фыркнула я и толкнула его в плечо, призывая подниматься. — Давай, гений маркетинга, шевели своими ножками, пока они способны двигаться. Потому что от поверхности стола, если за ним проспать всю ночь, потом остаётся очень долго проходящий отпечаток.

Знаем, проходили.

— Наталья, вот скажите, я вам безобразен? — в его голосе звучало столько грусти и печали, что ещё немного, и я бы обняла этого засранца, и даже погладила бы по голове, утешая. Поэтому подтолкнула его в спину, направляя в сторону гостиной, и по шаткой и медленной походке сразу вычеркнула из списка обещанного ему постельное бельё.

Лучше спать просто на диване, чем на полу рядом с застеленным диваном.

— Был бы безобразен, я бы выгнала тебя сейчас на улицу. И ещё бы счёт предъявила за выпитое и съеденное.

Хотя за съеденное актуальнее было бы предъявлять не счёт, а моральную компенсацию. Схомячил последнюю пачку моих любимых чипсов, а я и опомниться не успела!

— Выгнала бы? Пьяного, среди ночи, на улицу? Прямо под моросящий осенний дождь?

— У тебя есть в этом сомнения?

— Нет-нет. Никаких!

Целиком на мой диван Миловидов, конечно же, не поместился, поэтому совсем умилительно подогнул коленки и пристроил себе под голову руку быстрее, чем я успела протянуть ему подушку.

«Докатилась!» — подумалось мне, когда настало время накрывать его пледом. Пришлось ещё и подоткнуть под него края, чтобы одеяло не свалилось за ночь.

— А ты? — его пальцы сжались на моём запястье так неожиданно, что только полуночная усталость удержала меня от опрометчивого удара прямо по миловидному лицу. Но раньше, чем я успела высказать негодование столь наглым вопросом-предложением, он успел исправиться: — Ты почему ничего о себе не рассказала?

Ох, вот тут точно бы нашёлся ещё один повод хорошенько напиться и предаться страданиям.

Например, по потерянной в тринадцать девственности и появившемуся тогда же пристрастию к наркотикам.

Или по тому, как я размазывала слёзы по лицу, сидя под дверью комнаты, где мой «тот самый любимый и единственный» трахал первую попавшуюся девчонку мне назло (мало вы ещё знаете о том, как делается «назло», Антон — чтоб вас с вашими откровениями — Романович).

А может быть, о долгих безрезультатных попытках потом устроить свою личную жизнь, постоянном порицании от разочаровавшейся во мне мамы (будто прежде она очаровывалась, ага), или о периодически случавшемся сексе с бывшим как об акте отчаяния и попытке понять, чего же мне так не хватает?

— Ну, у меня была очень несчастливая любовь. А ещё я была очень пухлой лет так до двенадцати. И на эту работу меня пристроили по блату, — пожала я плечами, с улыбкой наблюдая за его попытками удержать глаза открытыми.

— И всё?

— И всё, — прозвучало это с поразительной уверенностью. Такой, что я даже сама себе поверила на несколько мгновений.

— Срокойной ночи, Наталья… Ленидовна… — пробормотал он, сдаваясь под действием без малого литра крепкого алкоголя.

— И тебе, — неуверенно отозвалась я и направилась к себе в спальню, по пути ещё раз заглянув в переписку на телефоне.

А: Надеюсь, ты не делала глупостей, Крольчонок, и всё же легла спать.

А: Сладких тебе снов.

Кстати, потом-то я поняла, чего мне так сильно не хватало в молодости.

Немного спокойствия. И чуть-чуть постоянства.

***

Утро выдалось сумбурное. Будильник я, конечно же, поставить забыла. А мои природные часы почему-то установлены на такое время, будто до работы мне приходится добираться не на машине сквозь классические московские пробки, а на личном вертолёте. А то и как тем волшебникам из Гарри Поттера, которые перемещались моментально одной лишь силой мысли и огромным желанием.

— А какой сегодня день недели? — бормотал Антон, до последнего отказываясь принимать вертикальное положение.

— Пятница.

— Так это же короткий день!

— Он короткий с нижнего конца, а не с верхнего, так что быстро поднимайся!

Жаль, даже наше обоюдное с товарищем Миловидовым желание ничуть не способствовало ни скорости сборов, ни скорости выведения алкоголя из его крови, поэтому за руль этого чёрного, массивного параллелепипеда на колёсах, по недоразумению названного его машиной, пришлось сесть мне.

Знала бы я об этом накануне, когда заставляла его припарковаться на тех отвратительных местах…

Неторопливую и тщательную работу мусорщиков нашего района я вынесла стойко. Так же, как и раздражающие причитания от самого занудного директора в мире, раз в пять минут хватающегося за сердце со словами «Сейчас мы убьёмся!».

— Убивайся как-нибудь в следующий раз, и без моего участия! — цедила я сквозь зубы, очень недовольная тем, что он так откровенно сомневался в моём водительском мастерстве. — И напивайся впредь тоже!

По мнению психологов, часто опаздывающие люди более креативны, успешны и оптимистичны, чем те, кто всегда приходит вовремя. Однако семьдесят шесть процентов опрошенных начальников отметили, что категорически не переносят опоздания своих сотрудников, а ещё тринадцать процентов готовы мириться лишь с единичными и небольшими опозданиями подчинённых.

Что ж, пришло время снова познакомиться: меня зовут Колесова Наташа, и по мнению психологов я скучная пессимистичная неудачница, потому что всегда прихожу вовремя.

Кстати, с большинством начальников меня тоже кое-что объединяет. Увы, не размер заработной платы и возможность делегировать всю свою работу на подчинённых, а непереносимость чужих опозданий.

Отлично!

Ещё отличней было то, что как минимум трое сотрудников нашего рекламного агентства стали свидетелями того, как на парковке я вылезла из-за руля директорского БМВ. А уж как он сам выглядел — с бодуна, после ночи на неудобном диване и в помятом вчерашнем костюме — лучше и не думать.

Интересно, на правах единогласно признанной нашим коллективом любовницы начальника я могла делать свою работу ещё медленнее и посылать Сонечку за апельсиновым соком ещё чаще?

Конечно, моему не умеющему пить директору повезло: большую часть дня он отсиживался в уединении собственного кабинета, а потом отправил мне несколько переполненных извинениями сообщений (будто и правда считал, что сегодня я снова позволю себя подвезти), и рано уехал домой.

А я вовсю наслаждалась произведённым эффектом, впервые за все годы работы в своём отделе читая на лицах и Сонечки, и Лидочки, и Анжелики, и даже Аллочки сплочённое и дружное «ну ты и стерва!».

Стервой мне быть понравилось. Вон, даже один из наших креативщиков уступил мне свою очередь у автомата с кофе, за что я похлопала его по плечу и громко, эмоционально, эффектно заверила:

— Начальство это оценит!

В общем, весёлый получился день. И выходила я из здания в отличном настроении и с широкой улыбкой на губах, которая так и приклеилась к ним, когда напротив входа я увидела пафосную серебряную машину, несмотря на слякоть выглядевшую так, словно она выехала из мойки всего полминуты назад.

— Ой, — вырвалось из меня каким-то низким и испуганным писком.

— Ой, — вторил мне непривычно серьёзный, пугающе раздражённый и вообще весь такой «детка, ты влипла!» голос.

«Допрыгалась,» — подумала я, ища и не находя пути к отступлению.

«Допрыгалась,» — явно читалось в сверлящем меня взгляде, чей обладатель облокотился спиной о машину и скрестил руки на груди, ожидая моих действий.

— Марш в машину, Наташа! — рявкнул он, и я, не будь дурой, предпочла тут же подчиниться с ещё одним сдавленным и тихим «ой».

Ой, что будет…

Комментарий к В-пятых, не делайте скоропалительных выводов.

А в следующей главе любовный треугольник превращается… превращается… в любовный квадрат!

Кстати, кто ещё не в курсе, теперь у меня есть своя группа в ВК:

https://vk.com/nelma_fish_house

Заглядывайте!

========== В-шестых, остановите это немедленно! ==========

Опомнилась я только в тот момент, когда мы тронулись с места. Опомнилась, напыщенно громко фыркнула — чтобы сгладить свою минутную слабость — и сразу же дико разозлилась. На саму себя, естественно.

Но когда это мешало мне сорвать злость на ком-нибудь другом?

— А чего это ты раскомандовался? — с наглой ухмылкой поинтересовалась я, хотя внутренний голос настойчиво подсказывал, что стоило бы вести себя тише.

Но к чёрту этот внутренний голос! Я ведь и без вот этого показательно-злого и впервые настолько пугающего выражения на лице Артёма прекрасно знала, что накосячила.

И сколько бы я не пыталась отгораживаться от всех типично женских реакций, но чувство вины перед ним будило во мне как раз одну из них: немедленно устроить скандал.

Оставалось только придумать, как бы так всё вывернуть, чтобы с самым наглым видом сказать, что он сам виноват…

— Значит, презентация прошла просто отлично? — уточнил он сухо, принципиально не поворачиваясь в мою сторону.

И не надо говорить мне о том, что Тёмка сидит за рулём и ему надо смотреть на дорогу. Точно вам говорю: он делал это принципиально!

— Тогда почему же мне утром звонит Максим, которому позвонил Слава, которого вчера двое разных людей попросили выяснить отправителя видео, чуть эту самую презентацию не сорвавшую?

— Ааааа, видео. Совсем про него забыла, — отмахнулась я с самым непринуждённым видом и честно выдержала тяжёлый и укоризненный взгляд в свою сторону.

Со скандалом как-то не складывалось.

Я искренне была уверена, что Тёма — нежный и милый котик, просто физически не способный злиться и выпускать коготки. По крайней мере, все мои прежние, порой совсем уж кричаще-вызывающие и хамские выходки он выносил с долей иронии и улыбкой, говорящей о том, что чем бы дитя не тешилось…

— Да, я так и подумал, — ехидненько отозвался он, — особенно когда чуть позже мне позвонил Ян и спросил, до сих пор ли ты психуешь из-за этого видео и не впала ли в депрессию от того, что твою машину разбили.

— Ой, ну прям уж в депрессию.

— Наташа!

— Наташе двадцать восемь годиков! Наташа взрослая и самостоятельная, и…

— И сильная, и самодостаточная? — с усмешкой уточнил Иванов, который мне больше совсем не нравился. Верните мне прежнего милашку, немедленно!

— Да! — уверенно рявкнула я и скрестила руки на груди, чтобы не поддаться искушению и не занять их попыткой по-быстрому разрешить этот конфликт.

Например, сжать обеими ладонями его шею. Или одной, но кое-что другое. Или попробовать и то, и то, чтобы на будущее узнать наиболее действенный способ выключить в Артёме этого невесть откуда взявшегося зануду.

— А кошку тебе не подарить?

— Вот не надо искать повод подсунуть мне своё чудовище! — огрызнулась я, напряжённо разглядывая растянувшуюся как минимум на ближайший километр пробку.

На несколько мгновений мысль открыть дверь и просто сбежать показалась мне вполне неплохим вариантом спасения пятничного вечера. Но нет, Наташа Колесова не убегает от проблем и трудностей. По крайней мере, не в этих шикарных туфлях.

Да и зачем убегать от того, что можно просто игнорировать, саркастично комментировать, бесстыдно опровергать или поднять на смех и поставить финальный штрих своим фирменным фырканьем?

Но ожидание неминуемо последующих скоро нотаций вызывало внутри неприятное чувство. Что-то среднее между несварением, изжогой и длящимся больше суток голодом, когда желудок, кажется, готов переваривать даже собственные стенки.

Пришло время открыть самую страшную, самую сокровенную, самую позорную мою тайну. Самую большую слабость. Самый большой мой страх (помимо введения законодательного запрета на ношение красивой одежды, конечно же).

Я боюсь осуждения. Не от всех — только от самых близких людей, которых можно по пальцам одной руки пересчитать. Два родителя, две подруги и… вот. Подозрительно притихший сюрприз на водительском месте.

В то время как общественное порицание я могу принять со смехом или дать ему жёсткий отпор, вообще не заботясь о том, что будут говорить за моей спиной — потому что рано или поздно выскажу каждому ещё больше и прямо в лицо, слова родных людей огромными мозолями остаются на коже. Вроде и не смертельно, и ничего такого. Но болят, сука! Мешают. И проходят так долго, что иногда поверх ещё не заживших старых успевают появиться новые.

Уж не знаю, что там так долго формулировал в своих нравоучениях притихший Иванов, когда как я за долгие-долгие годы успела сделать среднюю выжимку по каждому подобному разговору:

1. Как мне не стыдно?!

Вот действительно, как? Нет бы ходить с постоянно опущенной и красной от стыда физиономией на радость остальным людям. А то они постоянно расстраиваются, что их мнение мне не интересно.

2. И почему только я родилась такой эгоисткой?

Кстати, когда я тот же вопрос переадресовала маме, она отделалась возвращением к пункту один нашего разговора, тем самым дав понять, от кого же я унаследовала этот восхитительный талант уходить от неудобных вопросов.

3. Если я продолжу в том же духе, то останусь вечно одинокой. И замуж меня никто не возьмёт. А может, даже притащенный с улицы кот, и тот потом сбежит, потому что со мной просто невыносимо!

Кстати, про кота вот всегда было как-то особенно обидно. Что сразу сбежит-то? Вот понимаю ещё муж — спору нет, этот мифический объект точно даст от меня дёру сразу же, как я отстегну его от батареи. Даже паспорт свой наверняка выпрашивать обратно не станет.

Но котик? Что я, совсем изверг какой-то?

Тёмка продолжал молчать, чем только действовал на нервы. Долгое ожидание казни хуже её как таковой, а мне уже надоедало вести ожесточённый мысленный спор с самой собой, придумывая аргументы о том, что никакая я не эгоистка. Тем более, что аргументы эти почему-то оказывались всё равно не в мою пользу.

А развернувшись к нему, вдруг поняла, что всё это время готовилась зря, и он вовсе не собирался озвучивать мне список своих претензий. Артём больше не выглядел ни злым, ни раздражённым. Только, как обычно, уставшим после перелёта и слегка расстроенным.

— Ты что, обиделся? — брякнула я, вовсю продемонстрировав свои способности к эмпатии и умопомрачительную тактичность.

«Нет, Наташа, он наверняка просто охреневает от счастья, что оказался единственным непосвящённым в происходящее», — кажется, в этот момент мой внутренний голос научился не только истекать ехидством, но и закатывать глаза. Давно пора, после стольких лет вместе.

— Да смысл на тебя обижаться? — только и отмахнулся он, а потом протянул задумчиво: — Отшлёпать бы тебя как следует.

— В качестве прелюдии?

— В качестве наказания! Не буду я с тобой спать, я обиделся! — заявил Тёмка, картинно поджав губы и задрав вверх подбородок.

— Ты только что сказал, что не обиделся!

— А я передумал, — фыркнул он, точь-в-точь имитируя мою интонацию и используя мой же коронный аргумент против меня.

Хам, наглец, предатель!

От сердца сразу отлегло. Я знала, что можно и нужно делать с вот таким вот Артёмом Ивановым, и планы свои не собиралась скрывать, сразу же растянувшись в хитрой и наглой улыбке. Не будет он, как же!

Как оказалось, и правда — не будет. Причём пресёк он все мои возможные поползновения на свою честь прямо на лету, заявив, что ему нужно доработать сделанный ещё утром набросок, и закрылся у меня в гостиной.

Вот это стало ударом ниже пояса! Который светил, конечно же, ему самому, если я вдруг узнаю, что на самом деле он ничего не рисовал и просто наврал из вредности. Потому что мне пришлось провести крайне унылый вечер наедине с заставленным едой столом.

Котик-Иванов ехал за мной, предварительно загрузив в багажник купленный в кафе готовый ужин. А я, не зная об этом, но вспомнив про девственно-чистые полки своего холодильника, по дороге домой заказала для него пиццу.

И если вы вдруг подумали, что меня внезапно одолел порыв проявить заботу, то немедленно оставьте подобную чушь! Это просто ход такой. Тактический! Хитрый!

Настолько хитрый, что смысл его я не собираюсь объяснять, потому что вы всё равно не поймёте.

Ещё и Антон засыпал меня сообщениями, словно на расстоянии почувствовав, что сегодня в крепкой стене сарказма обнаружилась приличных размеров дыра, через которую можно пробраться в покрытую паутиной и давно заброшенную мной комнату нормального общения. А уж его настойчивая просьба составить им с сыном компанию на прогулке в следующее воскресенье и вовсе ввела в меня в ступор и размышления о смысле жизни.

Отцом он и правда был отвратительным, если решил,, что я — подходящая компания для ребёнка. Конечно, я часто проводила время что с Егоркой, что со Златой — семилетней дочерью одной из лучших моих подруг. Но для всех нас это было этаким забавным аттракционом: день с супер-крутой и безбашенной тётей Наташей.

А вот что же Антон — сама настойчивость — Романович ожидал от нашего знакомства, мне и думать не хотелось. Наверняка ведь не конкурса по поеданию сахарной ваты на скорость, в котором я всегда выигрывала благодаря своему богатому «жизненному опыту».

Ну, тому самому, который на практике даже превращает геев обратно в натуралов в уверенных бисексуалов.

Вы поймите меня правильно: это в романтических фильмах девушка влюбляется в мужчину, с первых десяти секунд общения становится для его ребёнка ближе и роднее родной матери, а потом живут они все долго и счастливо. Но в реальной жизни это если и встречается, то точно не с такими персонажами, как я.

У меня самой и интеллект, и образ мышления недалеко от детских ушли. Я не могу завести даже нормальные отношения, и если представить, что вдруг мне на голову свалится живой муж, да ещё и с живым настоящим ребёнком…

А почему я вообще думаю про мужа? Потому что хочу? Или потому, что у всех есть, и мама сказала, что мне тоже надо? А самой-то мне надо? Если надо, то прямо сейчас или можно немного попозже? А если я думаю о попозже, то это значит, что не так уж сильно мужа хочу?

В общем, надумав себе только головную боль, я легла спать в крайне паршивом расположении духа. И к тому же, совсем одна.

Но проснулась уже на мягком и тёпленьком человеке, беспечно посапывающем во сне. Посмотрела на него, собираясь исподтишка ущипнуть, а потом сказать, что ему показалось, вот только спящий Иванов, как всегда, выглядел невероятно милым котиком, и обидеть его у меня рука не поднималась.

Зато на рассвете поднималось кое-что другое. Не без участия моих рук, конечно же.

И раз уж у меня назревала целая глобальная программа переосмысления своих принципов, то самое время было попробовать нарушить один из них. Благо этому способствовало и наше положение, и утреннее состояние.

— Это изнасилование! — сонным голосом попробовал воспротивиться Артём, что по звучанию для меня мало отличалось от тихого «мур-мур-мур».

— Ты ничего не докажешь! У меня папа судья! — внаглую заявила я, раздумывая над тем, что если вовремя схватить валяющиеся на стуле неподалёку колготки, связать ему запястья и закрепить их на кованом изголовье (и ведь никто не понимал, зачем же я выбрала такую странную кровать), то его дальнейшее сопротивление станет бесполезным.

Благо Тёма знал меня не первый год и не стал терять попусту время и силы на попытки сопротивления.

***

Первую трель дверного звонка я решила проигнорировать. Ну да, это кованое изголовье имело один значительный минус: при каждом резком движении кровати (ну ладно, ладно, правильнее сказать «на кровати»), оно ударялось в стену. Совсем немного. Ну так, легонько. Можно было бы и вовсе не заметить, не длись эти ритмичные постукивания добрых полчаса.

На второй трели я закатила глаза, только слегка сместившись всем телом вбок, на более прохладную часть простыни. Ну, я даже могла понять, когда соседка дважды прибегала ругаться из-за этого стука посреди ночи — почти пятидесятилетней и одинокой мне тоже бы не понравилась столь бурная чужая жизнь.

Но сейчас-то десять утра! Поздравить с утренним сексом она меня, что ли, хочет?

Третья по счёту трель стала моей личной точкой невозврата к прежнему расслабленно-довольному состоянию, и с кровати я соскочила в один миг, намереваясь тотчас же устроить незваной гостье утреннее представление.

— Крольчонок, лучше я… — попытался остановить меня Артём, известный как чёртов-раздражающий-пацифист и та-ещё-очаровашка. Ему без сомнений было под силу сделать так, чтобы спустя несколько минут соседка успокоилась, извинилась и даже благословила нас на дальнейшие сексуальные подвиги в любое время суток.

— Лежать! — решительно рявкнула я на него, уже успевшего натянуть на себя джинсы. — Я сама! Ничто так не бодрит с самого утра, как хороший скандал!

— А я-то думал, как хороший секс… — наигранно грустно вздохнул Иванов, плюхаясь обратно на кровать.

Изнасилуешь его, как же!

В коридор я вылетела в невероятно эффектном виде: мужская футболка на полностью голое тело, сексуально уложенные волосы и хищный блеск тигрицы в глазах.

По крайней мере, именно так я себя ощущала, хотя со стороны это и выглядело как еле прикрывающая стратегические места футболка, взъерошенная и спутавшаяся копна на голове и странный прищур вкупе со злобным оскалом.

Только когда я открыла дверь — конечно же, сразу нараспашку, и не подумав посмотреть в глазок, то впору было повторить вчерашнее, ставшее новой классикой, многозначительное «Ой».

— Блять! — выдала я, и не подумав как-то смягчить формулировку своих мыслей и ощущений на тот момент.

Каждый пятый россиянин, отправляясь в путешествие на дальнее расстояние, предпочитает самолёт железнодорожному транспорту. При этом при статистике перемещений на короткие расстояния (до тысячи километров), популярность самолёта перед поездами оказывается почти незначительной: пятьдесят шесть процентов авиа-перемещений против сорока четырёх на поезде.

А всё знаете, почему? Потому что простым россиянам не доступна услуга «прицепить к поезду вип-вагончик» или «отправить поезд вне графика, потому что я так хочу».

Наверное, простые россияне берут билеты заранее и даже предупреждают о желании приехать, а не заваливаются в квартиру своей бывшей девушки в девять утра субботы с самодовольной физиономией.

— Вижу, ты так рада меня видеть, Натусь! — подмигнул мне Ян, быстро просочившись внутрь квартиры, пока мне не пришло в голову закрыть дверь. И оглядев меня с ног до головы оценивающим взглядом, ехидно уточнил: — Я что, не вовре…

Нужно ли пояснять, кто именно в этот момент высунул свою растрёпанную светлую макушку из спальни? А вслед за макушкой и голый торс, и красноречивый красный след зубов на нём.

Вот сейчас как никогда подошло бы уже озвученное мной «Блять!», но я просто жуть как не любила повторяться.

— Привет, — брякнул Тёмка, и прежде неудобная ситуация стала походить на комедию абсурда.

— Вы что… это? — растерянно выдавил из себя Ян, переводя взгляд с меня на Артёма и обратно. Сказала бы я, что он вмиг растерял своё красноречие, но Ян и красноречие настолько же несовместимые понятия, как я и скромность.

— Пффф, Ян, ну что ты как маленький! — кажется, тут оказалось недостаточно небрежного тона и того, как картинно я закатила глаза, и требовались какие-то дополнительные пояснения, давать которые мне, конечно же, совсем не хотелось.

В принципе, последние лет пять своей жизни мне вообще не хотелось что-либо Яну давать. Ну только если очередной повод пожалеть, что вовремя не оценил меня по достоинству — куда же без того, чтобы потешить своё самолюбие.

И сейчас, хлопнув ладонью по его небольшому животику, торчащему над поясом брюк (мелочь, а приятно!), я с самым непринуждённым видом прошествовала мимо, вытолкнула Артёма в коридор и бросила им обоим напоследок:

— Вы пока поболтайте, а мне нужно одеться.

Если вдруг вы решите задать вопрос, почему же мы с Артёмом не посвятили своего общего «друга» в особенности наших не чисто дружеских отношений (например, когда почти две недели гостили у него в Питере на новогодние праздники), то я вам отвечу:

«А хрен его знает…»

Но зная бабскую натуру Яна, теперь можно было ожидать от него показательной обиды и слёзных причитаний о том, как мы его предали. Или же возвращения к обожаемым им назойливым шуточкам о…

— Ай! Ты совсем уже? — воскликнул Ян максимально приближенно к ультразвуку, и из любопытства я даже отложила поход в ванную и тут же заглянула на кухню.

Ян скулил, держась пальцами за переносицу, и бестолково метался из угла в угол.

— Он меня ударил! — указал он пальцем на стоящего рядом Артёма, — вообще, придурок, шуток не понимает!

— Дай-ка угадаю, опять про тройничок?

— Это была просто шутка! — взвился Ян и на всякий случай отодвинулся подальше от вздыбленного, хмурого Тёмки, подглядывающего на него больно уж злобным взглядом. От Иванова я, конечно, такого фокуса совсем не ожидала, но столь категоричное решение проблемы болтливости нашего друга полностью поддерживала. — Мне же завтра на свадьбу к Войцеховскому идти! Натусь, ну есть у тебя хотя бы лёд?

— Для тебя — вот здесь, — приложила я ладонь к сердцу с ехидной ухмылкой на губах.

Откровенно говоря, меня сильно бесили эти его шутки, тем более что шутками они были лишь отчасти. Потому что в нашей бурной, глупой и алкогольно-наркотической молодости один тройничок всё же состоялся.

Да-да, вот именно у нас троих, стоящих сейчас на одной кухне. И это можно было бы назвать необычным, печальным, отвратительным или будоражащим опытом (ну явно каким-нибудь одним из перечисленных вариантов), если бы не одно «но»: я ничего не помню.

Вот вообще ничего!

Как Ян уламывал меня на это (ой, да кого я обманываю, я же тогда и слово против ему сказать боялась, а то уйдёт) — помню. А дальше полный провал, и следующее воспоминание захватывает уже момент моего отходняка, причём разом и от принятых наркотиков, и от осознания того, на что я сдуру подписалась.

И больше всего раздражало то, что ни один из этих двух кобелей так и не рассказал мне, что же там было. Ян только ухмылялся и тянул в ответ: «А ты у Тёмы спроси», а сам Артём хмурился и молчал как партизан.

Пожалуй, Иванова бы удалось разговорить, приложив определённые усилия, но спустя тринадцать лет после того случая снова поднимать эту тему мне почему-то не хотелось. Тогда мне было стыдно и обидно, сейчас — нет.

Но… Так и быть: возможно, я просто не хотела разочароваться ещё и в нём.

— Ты чего вообще приехал? — бесцеремонно уточнила я, наблюдая за тем, как Ян по-хозяйски копошится в моей морозилке, вытаскивает пачку оставленной мамой стручковой фасоли и с крайне страдальческим видом прикладывает её к своему носу.

И вот за это недоразумение мне предлагали выйти замуж его родители?

Если бы моя маменька узнала, что от того предложения я отказалась, потратив на раздумья три с половиной секунды, выбирая между обычным «нет» и пафосным «никогда», то слегла бы с инфарктом.

— Я выяснил, кто отправил видео и разбил тебе машину. Эти ребята уже неделю прессингуют твоего отца, чтобы он вынес правильное решение на суде, а так как договориться с ним они по какой-то причине не смогли, то решили зайти через тебя. Осталось ещё понять, где они видео раскопали.

— А ты не звонила родителям? — спросил Тёма удивлённо.

— Теперь, к сожалению, придётся, — кажется, от такой перспективы у меня даже зуб разболелся. Родителей я безумно любила. На расстоянии.

Но порой даже расстояния между нашими телефонными трубками оказывалось недостаточно, и волны их недовольства всё равно добирались до меня и накрывали с головой подобно цунами. Стоит ли говорить, что я с детства отлично плаваю?

— Может, кто-нибудь всё же объяснит мне, как вы?.. — опомнился вдруг Ян, снова оглядывая нас таким пристальным взглядом, будто всерьёз рассчитывал увидеть наконец табличку с пояснениями к сложившейся ситуации.

Я смотрела на непривычно напряжённого и недовольного Тёму, у которого, кажется, даже шёрстка дыбом встала. По крайней мере, ещё слегка влажные светлые волосы стояли на голове торчком, словно он только недавно в приступе паники пытался их выдрать.

Артём же выжидающе смотрел на меня, по-видимому, готовясь подстраиваться под мою реакцию.

Будто у меня был какой-то выбор! Разве что сказать, что укусил он себя сам, и вообще мы тут просто в салочки играли. Ну, те самые, известные всем салочки, когда снимаешь трусы и бегаешь по квартире в мужской футболке, пока не запыхаешься.

— Тебе объяснить, как люди сексом занимаются? — закатила глаза я, прежде ещё несколько раз повторив про себя, что мы с Яном расстались ещё полжизни назад, и я ему ничего не обязана.

— У вас в Петербурге это, наверное, называют заняться любовью, или поддаться страсти, или слиться воедино… — со смешком начал перечислять Тёмка, загибая при этом пальцы.

— Вот значит, как, — в голосе Яна прозвучало столько фальшивого трагизма, что ему было бы в самый раз вести мастер-классы для женщин о том, как правильно устраивать скандал. — Спелись прямо за моей спиной!

— Честное слово, за твоей спиной мы ещё не спевались, — искренне заверила я с самым непробиваемо-спокойным видом. — Но идея мне нравится.

Ян возвёл глаза к потолку, обречённо вздохнул и, опустившись на ближайший стул, подпер ладонью подбородок.

— Налей хоть выпить чего-нибудь, — вяло промямлил он, сопроводив свои слова ещё одним громким вздохом, наверняка призванным обозначить крайнюю степень его грусти и отчаяния.

Я помню времена, когда Ян был совсем другим. Наглым, дерзким и заносчивым. Тогда, стоило мне сделать что-то не так, он не просил выпить с жалобным видом, а сразу принимался истерить и жестоко мстить. А потом как-то резко стал тюфяком и неврастеником, подверженным меланхолии. То ли из-за того, что слишком долго просидел на наркотиках, то ли из-за того, что всё же смог с них слезть.

Но я смотрела на него и вспоминала сидевшего на этом же самом месте позавчера Антона, обронившего свои маленькие альфа-самцовые замашки перед порогом моей квартиры.

И невольно начинала закрадываться мысль: это я на них всех, что ли, так действую? Конечно, я всегда повторяла, что тряпок много не бывает, но подразумевала-то в этот момент исключительно одежду!

Хорошо хоть с Тёмой никаких странностей не происходило. Как был милашкой, так им и остался.

И знаете, хоть я занимаюсь анализом данных, изучением социологических опросов и подсчётом цифр, но есть такие вещи, для подтверждения которых не нужна статистика. Достаточно дерьмового жизненного опыта.

Беда никогда не приходит одна.

Кажется, мои любовники — бывшие, случайные, постоянные — вдруг решили, что вместе будет веселее.

А вот мне стало совсем, категорически, абсолютно не весело, когда раздался очередной звонок в дверь, и, на этот раз предусмотрительно заглянув в глазок, я увидела псевдо-Миловидова собственной персоной.

— Наташа! Я выяснил, кто разбил твою машину! — сходу заявил он, светясь точь-в-точь как лампочка в сто пятьдесят ватт. А потом заметно насторожился, не увидев ни тени радости или любопытства на моём лице.

— Да вы проходите, проходите, Антон Романович. Сейчас и информацией поделитесь, и обсудите всё, — приговаривала я, ведя его вдоль коридора, пока не протолкнула на кухню, вдруг показавшуюся поразительно маленькой сразу для трёх мужчин. — Мстители, общий сбор! — фыркнула я, закрывая их, и тут же облегчённо выдохнула.

А потом поняла, что поспешила. Вдруг они решат облегчить мне жизнь и поубивать друг друга, но не смогут найти, где я храню ножи?

Вот вам и миниатюра на тему «К чему приводят не оборванные вовремя связи с бывшими, дружба с привилегиями и случайный секс». Очень взрослая, очень самостоятельная и очень самодостаточная девочка Наташа заперлась в туалете своей квартиры и пишет жалобные сообщения в чат с подружками.

Полина: И что они там делают?

Н: Не знаю, слышу только голоса за стеночкой.

Н: Может, решат скинуться мне на увеличение груди?

Н: Я бы согласилась. Но того, кто предложил бы это, непременно зашибла.

Н: В итоге у меня была бы новая грудь и всего две проблемы вместо трёх.

Рита: Подожди, а сама-то ты где?

Н: Закрылась в туалете.

Полина: В семнадцать я тоже так делала))

Полина: И знаешь, что забавно? Сейчас я замужем именно за тем человеком, от которого пряталась тогда.

Н: Ой, всё! Я уже выхожу.

Только открыв дверь, я чуть не врезалась прямиком в поджидавшего меня в коридоре Яна и громко чертыхнулась. Он же быстро включил опцию героя-любовника, эффектно облокотился ладонью о стену рядом с моей головой, случайно задел пальцами переключатель и врубил вытяжку в ванной, чей звук лишь на пару децибел уступал по громкости гулу взлетающего самолёта, отчего тоже чертыхнулся и испуганно отпрянул в сторону.

Даже жаль. Обломал мне такой повод вслед за Тёмкой заехать ему по лицу.

— Натусик! А что у тебя с этим Антоном? Вы что, давно знакомы? Почему он заявляется к тебе утром в выходной?

— Янчик, тест на внимательность: сколько мне сейчас лет?

— Ммммм… Двадцать восемь! — довольно ответил он, произведя нехитрую математическую операцию вычитания из своего возраста цифры «два».

— А расстались мы, когда мне было шестнадцать. Иди, посчитай, сколько лет уже прошло, чтобы убедиться, что это вообще не твоё дело!

— А как же Тёма? — хлопнул глазами он, судя по напряжению в лице ещё пытаясь переварить моё прошлое слишком длинное предложение.

— А что Тёма?! — искренне не поняла я и поспешила оставить его, подвисшего, наедине с собственным мыслительным процессом.

Итак, второй акт того же бездарного спектакля. Место действия: туалет. Действующие лица: запутавшаяся ко всем лешим женщина и телефон в её руках.

Н: Нет, ну вы представляете? Какого чёрта сегодня вообще происходит?

Полина: А что Артём?

Н: А что Артём?!

Полина: Как он отреагировал на появление прямых конкурентов?

Н: Каких ещё конкурентов?!

Н: МЫ ПРОСТО ДРУЗЬЯ!

Рита: В семнадцать я тоже так говорила))

Рита: Забавно, но замужем я сейчас именно за тем самым человеком.

Н: Да ну вас!

Н: И это меня ещё называют стервой?

Рита: Мы учились у лучшей из лучших!

На этот раз за дверью меня поджидал Антон — хитрый лис — Романович, не ставший совершать резких и опрометчивых движений, но при этом ловко, естественно и почти незаметно притиснувший меня к стене.

— Наташа, а твой друг Артём Иванов, это тот самый фотограф? — заговорщическим шёпотом начал он, и я даже по тону голоса слышала, как далеко раскатывались в тот момент его губы.

Ну ничего, уж я-то быстренько ему их обратно закатаю.

— Тот самый.

— Ты знаешь, какое будет подспорье твоей карьере, если он возьмётся за курируемый тобой рекламный проект? Он же отказывает всем крупнейшим агенствам!

— И нашему откажет, можешь даже не сомневаться! — уверенно ответила я и добавила для убедительности: — И гонорар запросит просто огромнейший. Это он с виду котик, а на самом деле ужасный человек! И агент его злобная, одинокая и неудовлетворённая мегера, которая таких вот «приглашателей», как ты, сожрёт и не подавится.

— Уверена?

— Точно тебе говорю! — несколько кивков головой вроде бы убедили его в правдивости моих слов, и пришлось снова заскочить в туалет — на этот раз, чтобы не сорваться на дикий смех.

Знала ли я, скольким агентствам он отказал? Пффф, конечно же! Угадайте-ка, кто именно последние три года выполняет функцию агента того самого фотографа Иванова?

И дело тут было вовсе не в жадности и не в моём желании досадить конкурентам. А только лишь в том, что на фоне депрессии после расставания Тёмка вообще то собирался забросить фотографию, то пытался браться за какие-то абсурдные гламурные съёмки, которые ему предлагали тоннами. У него не выходило поймать прежнюю волну вдохновения и делать что-то такое же живое и цепляющее, как раньше, и это добивало его во многом сильнее, чем внезапно закончившиеся отношения.

Тяжело описать, каких усилий, уловок и недюжинной выдержки мне стоило заставлять его пытаться снова и снова. С помощью безумного количества походов по музеям, где он мог по полчаса зависать перед какой-нибудь картиной, а потом, что ещё страшнее, до конца дня пытаться втолковать мне её суть; спонтанных поездок по направлению ближайшего отправляющегося поезда — символично, что одна из последних подобных привела нас на станцию «Дно»; долгих ночных разговоров о высоком и даже тупеньких просьб вроде «Ой, а сфотографируй меня у этого фонтана», или «Ой, а нарисуй Гертруду, как она спит вверх брюшком», которые он раскусывал ещё на этапе этого «Ой», но всё равно шёл у меня на поводу.

Да я в сексе так отродясь не напрягалась и не изворачивалась, как в те полгода! Зато добилась того, чего хотела: Артём вернулся. Причём не только к фотографии, но и снова начал рисовать после почти пятнадцатилетнего перерыва.

И после этого я действительно сожру и не подавлюсь любым, кто осмелится отвлекать его от настоящего искусства в пользу съёмки сексуально пьющих яблочный сок баб.

Третий акт худшего спектакля этого года был уже совсем невесёлым и вовсю сквозил меланхолией и накопившейся усталостью автора. А как ещё объяснить, что ни место, ни персонажи так и не сменились?

Н: Вот просто подумайте: на моей кухне трое мужчин, каждый из которых имеет на меня какие-то свои планы.

Н: Трое! Сразу!

Н: У всех любовные треугольники, а у меня сексуальный квадрат.

Рита: И как впечатления?

Полина: Чувствуешь себя на вершине у паха?

Полина: Успеха!

Полина: Проклятое Т9!

Рита: Наташа, умоляю тебя, только не комментируй это!

Рита: Я не могу смеяться, у меня ещё шов на животе не зажил!

Н: Вот где-то у паха я и видала такой успех.

Н: Они все что-то от меня хотят!

Рита: А чего хочешь ты?

Н: Вот прямо сейчас — уйти в монастырь.

Н: Или в ближайший торговый центр.

В коридоре меня никто не ждал. Это и к лучшему, потому что моё странное желание — ровно посредине между убивать и плакать — достигло своего апогея и требовало немедленно что-нибудь сделать.

Например, купить новую сумочку, съесть что-нибудь вредное или напиться.

Но стоило мне лишь двинуться в сторону прихожей, как дверь кухни отворилась, и в коридор выскользнул Артём.

— Крольчонок, может нам уйти? — тихо поинтересовался он, кивнув в сторону кухни, откуда доносились всё возрастающие в тональности голоса Антона и Яна.

И в этот-то момент я опомнилась и разозлилась ещё сильнее прежнего, сообразив, что все эти — прости Господи! — мужчины внаглую занимают мою территорию.

А судя по отрывкам доносящихся фраз, они делить меня собрались! Ещё бы жеребьёвку тут устроили, придурки!

— Вон отсюда! Все! — рявкнула я так, что Ян аж подпрыгнул на месте от испуга и тут же стал нервно поправлять свой костюм, будто не расслышал моих слов.

Антон мгновенно замолчал и принял вид этакого интеллигента, просто заглянувшего на чашку обеденного чая и совсем не понимающего, что здесь происходит.

— Так, если ты сейчас не уберёшься отсюда, то я позвоню твоим родителям, — тоном школьного завуча заявила я Яну, — а если ты не уйдёшь, то я изведу тебя на работе, — добавила Антону и, повернувшись в сторону Тёмы, застопорилась на пару мгновений: — А с тобой мы позже поговорим. Всё, на выход!

Иванов ушёл первым, утянув за собой сопротивляющегося всеми конечностями Яна, напоследок ехидно пробурчавшего что-то о том, что вот вместе с ним у меня всегда было хорошее настроение.

— Наташа, всё так по-глупому получилось, — начал Антон — великий стратег — Романович, уже маячивший около двери, но не спешивший ни обуваться, ни надевать на себя куртку. — Может быть, ты отдохнёшь, и мы сходим куда-нибудь сегодня вечером?

— Ну вот скажи честно, чего ты от меня хочешь, а? — этот момент нужно бы запечатлеть в истории, потому что у меня действительно закончились силы злиться.

У меня, у Колесовой Наташи, которая, как Халк, зла и ехидна постоянно.

«Старость, Наташенька», — прокомментировала сей прискорбный факт моя внутренняя саркастиня.

— Ну Наташа, это же очевидно! — мягко заметил Миловидов, придвигаясь ко мне чуть ближе, будто я действительно такая дура, что могла бы этого не заметить. — Я хочу с тобой серьёзных отношений.

— Я подумаю, — ответ мой прозвучал без должного энтузиазма и, сунув Антону в руки его куртку, я ещё раз взглядом указала ему на дверь.

Окей, статистика: как часто люди меняют имя и переезжают жить в другой город, чтобы не разбираться с созданными ими же проблемами?

Комментарий к В-шестых, остановите это немедленно!

Спасибо всем за ожидание, я наконец вернулась в строй))

А у нас остаётся всего одна глава и эпилог! Может быть, два эпилога, или ещё одну зарисовку я выложу уже потом бонусом)

========== В-седьмых, наслаждайтесь моими метаниями! ==========

Послушайте, у людей всегда на всё найдётся какая-нибудь статистика. Это известно четырнадцати процентам населения.

(Гомер Симпсон)

По несвойственной мне обычно наивности я решила, что вот сейчас просто завалюсь на кровать, посплю ещё несколько часов, потом поваляюсь на диване, потом что-нибудь поем и посмотрю… короче, буду делать что угодно, лишь бы не возвращаться к необходимости решать проблемы.

Но стоило двери захлопнуться за мистером «хочу серьёзных отношений», как меня охватил нервный мандраж и голова стала чугунной от переполнивших её мыслей.

Божечки мои, разве можно столько думать? Вот и бабуля всегда говорила, что женщине достаточно одной мысли в час, чтобы не состариться раньше времени.

Ну а я уже от себя добавляла, что мысль о новом комплекте нижнего белья и вовсе можно растянуть на полдня. И приятно, и… ещё раз приятно.

А теперь все мои короткие загогулинки — те самые, что у нормальных людей представляют из себя длинные мозговые извилины — пыхтели и распрямлялись, не в состоянии выдержать напор внезапного самоанализа.

Выход напросился как-то сам собой, и вместо соприкосновения с мягкой и манящей постелькой я плюхнулась на жёсткий кухонный стул с классическим набором для решения личных проблем: блокнот, ручка и ноутбук.

Всё шло не так.

Статистика никак не желала подсказывать мне, сколько шансов выстроить те самые великие и ужасные «серьёзные отношения» с мужчиной, в прошлом ставшим любовником на один раз.

И даже единственное найденное исследование по продолжительности брака в зависимости от возраста, в котором он был заключён, было признано мной абсолютно недостоверным. Неправильная выборка, низкое число анализируемых семей и вообще — оно мне просто не понравилось!

Потому что выходило, как ни странно, что никакой разницы нет.

Можно сдуру выскочить замуж в восемнадцать по «большой и чистой» и пронести её сквозь тридцать лет совместно взятой ипотеки, а можно разбежаться через полгода со скандалом и разделом кофейных чашек.

Можно осознанно пойти в ЗАГС на четвёртом десятке и всё равно разыграть те же два выше обозначенных варианта развития отношений.

Ради интереса я даже поискала информацию о том, в каком возрасте в нашей стране чаще всего берут ипотеку. Получалось, что как раз в моём.

Потом вспомнила про то, что у меня уже есть своя квартира, чертыхнулась, закрыла ноутбук и решила, что теперь самое время страдать.

Страдала я так редко, что даже не могла толком вспомнить, как это делается.

Кажется, основа всех страданий — это слёзы. Но плакать у меня не получалось, да и весомого повода как-то не было, поэтому пришлось двигаться дальше в своих изысканиях.

И тут память подкинула мне картинку откуда-то из детства, где героиня фильма ела мороженое прямо из огромного бочонка в своей кровати. Я поняла: вот оно! То, что мне нужно.

Мороженого у меня в доме не оказалось, зато нашлись холодная пицца и шампанское, которое я стала пить прямо из бутылки. Ещё и включила слёзовыжимательную мелодраму, где поведение главных героев бесило меня с первой и до последней минуты фильма.

Очень хотелось пожаловаться кому-нибудь на то, как дерьмово складывается день, но вот незадача — Артём так до сих пор и не вернулся.

А мог бы и догадаться, что «поговорим позже» означало «через пятнадцать минут».

Мысль позвонить ему и вызвать к ноге я отвергла почти сразу же, решив, что раз он вот так, то и я так! И вообще, я обиделась!

Шампанское закончилось, но вместо страданий наступило лишь лёгкое опьянение. И полное осознание того, как ко мне несправедлива жизнь. Или как я несправедлива к жизни?

В общем, какая-то несправедливость чувствовалась так остро, что в моих глазах встали слёзы. Издав короткий рёв отчаяния, я упала лицом на диван, опустила себе на голову подушку и… заснула.

***

Что такое настоящие страдания, я поняла через несколько часов, когда наконец-то проснулась. Тело затекло и частично онемело от неудобного положения, в голове что-то трещало и щёлкало, словно пузырьки выпитого шампанского пытались станцевать там чечётку, а настроение стало крайне паршивым даже в сравнении с моим обычным недовольством жизнью.

И снова наступало время принимать какие-то решения. Потому что жизнь бежала очень стремительно, а я переставала за ней поспевать, и списать всё на слишком высокие каблуки уже не получалось.

Я не собиралась рефлексировать на тему собственной неустроенности. Не собиралась, но оно как-то само собой выходило, и в мыслях солировало мамино настойчивое «А я тебе говорила!» под аккомпанемент тикающих часиков.

Исследования говорили мне, что у трёх из пяти женщин в нашей стране к двадцати пяти годам есть ребёнок. А к тридцати это значение достигало уже отметки четыре с половиной женщины из пяти.

Интересно, а то, что Тёмка иногда совсем как ребёнок, могло засчитаться мне как четвертинка счастливого материнства? А если добавить к этому, сколько раз мне приходилось нянчиться с его младшим братом, на которого я оказывала сугубо отрицательное влияние?

Статистика по количеству замужних женщин к тридцати повергла меня в ещё большее уныние.

И как же так получилось, что мне вроде бы ничего из этого было не нужно, а теперь вдруг стало?

Давление общественного мнения? Внезапное озарение? Гадкая привычка хапать всё то же самое, что есть у всех, чтобы быть не хуже?

Сегодня утром, взглянув на компанию из трёх мужчин на своей кухне, меня впервые посетила разумная мысль о том, что это всё как-то неправильно. Ненормально. Ни разу не среднестатистически!

Одним лишь включением меня в любую выборку среднее отклонение взлетало до небес. Там, где у всех шло гладко, у меня искривлялось. У всех росло, у меня — падало. Все двигались вперёд, я же вечно пыталась дёрнуться куда-нибудь вбок.

И что, если это всё не было моим выбором? Что, если у меня просто не получалось, как у всех?

Когда телефон пиликнул о новых сообщениях, я даже позволила себе немного расслабиться и обрадоваться, что велением судьбы кто-то решил оторвать меня от раздумий над собственной жизнью.

А потом увидела отправителя и тяжело вздохнула, потому что судьба меня, напротив, сегодня добивала.

Гондон Романович: Наташа, ты уже подумала над моим предложением?

Н: Нет!

Хотелось отправить его в путешествие по дальним землям с этой раздражающей настойчивостью, но ведь я сама сказала, что подумаю — значит, следовало подумать.

Или просто написать, что я передумала думать?

Чертыхнувшись уже не в первый раз за последние десять минут, я приказала себе не превращаться в тряпку и просто сделать то, что давно было пора.

Навести порядок в своей жизни!

Например, решительно оборвать все связи с Яном. Подумаешь, мы знаем друг друга с детства! Пустяки какие. И общее прошлое, и возможность обратиться к нему за помощью, зная, что не откажет, и какая-то тёплая ностальгия в те моменты, когда получается поддеть его или припомнить любую из сотен старых неудач…

Это ведь ненормально — общаться с бывшим? Ненормально!

Значит, с глаз его долой и обратно в Питер вон!

И раз уж я начала избавляться от всех ненормальностей в моей жизни…

— Ну наконец! — всплеснула я руками, заметив, что пришло ещё одно сообщение. Схватила телефон с остервенелым желанием отыграться на Иванове за собственные метания и его потрясающее тугодумство, но это снова был не он.

Гондон Романович: А сейчас уже подумала?)

Н: Не беси меня!

Г.Р: Наташа, мы ведь с тобой взрослые люди. Мы оба представляем, чего хотим от жизни. А ты… необыкновенная.

Г.Р: И не нужно воспринимать это как обычную лесть!

Г.Р: Ты самая настоящая и искренняя женщина из всех, кого я встречал. И пусть это не безбашенная любовь с первого взгляда, но возможность построить нормальные отношения на взаимоуважении, принятии и честности, а это дорогого стоит.

Я фыркнула и закатила глаза ещё на слове «настоящая»: если бы гений рекламы вспомнил наше первое свидание и слой прикрывающего в тот вечер мою грудь поролона, то явно бы не горячился с такими заявлениями.

И по-хорошему, я должна была сейчас растаять и отдаться ему, такому восторженному и не-влюблённому, вместе со всеми своими мадагаскарскими тараканами. Но!

Но…

Превалировал, конечно же, скепсис. Потом шло желание съязвить. Следом — порыв закатить глаза и скривиться. И только под конец становилось чуточку приятно.

Я, конечно, знала, что я потрясающая. Отменная стерва, неповторимое тёмное пятно в идеальной картинке жизни людей вроде Сонечки, Лидочки, Аллочки и всех остальных тридцатилетних девочек. Восхитительная транжира. Сногсшибательная ослица, если дело доходило до признания собственных ошибок.

В общем, хороша я была во всём, что обычно не входило в список положительных или привлекательных качеств для женщин. И поэтому же эпитеты вроде тех, что получила сейчас от Миловидова, воспринимала исключительно в ключе отчаянной попытки затащить меня в постель в серьёзные отношения.

Н: Я. Подумаю.

Н: Кстати, Антон…

Я специально выдержала долгую паузу, давая ему возможность понадеяться на что-нибудь. Раз уж назвала себя отменной стервой, то надо бы соответствовать.

Г.Р: Да, Наташа?

Н: Для тебя я всегда Наталья Леонидовна!

Миловидов отделался плачущим смайликом, а я отделалась от него — по крайней мере, хоть на пару часов, что уже казалось прекрасным.

Ладно, допустим, что я могу распрощаться с тенью прошлого в лице Яна. Но этого ведь всё равно мало, чтобы подбить свою жизнь под среднее значение.

Но со следующим пунктом наступал какой-то ступор. И упиралось всё в Артёма, избавляться от которого мне ну совсем не хотелось.

Хотя чем темнее становилось за окном, тем сильнее я начинала на него злиться. Точнее, не на него даже, а на его отсутствие в тот момент, когда мне нужен был совет, помощь, поддержка… ну, что-нибудь странное и забавное, в фирменном стиле Иванова.

Вот сейчас бы мне не помешало вспомнить о том, как прошлым вечером я упрямо втолковывала ему, что взрослая и самостоятельная, и могу сама справляться со своими проблемами. Но то ведь касалось компрометирующего видео и разбитой машины, а здесь на кону ни много ни мало доступ к моей постели!

Мог бы и проявить энтузиазм! Догадаться там, мысли мои прочитать на расстоянии…

Степень моей злости на Тёму достигла таких высот, что мысленно я уже пожизненно лишила его своей фирменной кофейной отравы, историй о том, как вывожу из себя коллег из отдела, и даже доступа к телу.

Правда, последнее всё ещё было под сомнением. Себя-то мне наказывать не хотелось.

Примерно тогда же я наткнулась взглядом на оставленную им папку со своими набросками, которые он никогда не показывал, пока не считал полностью законченными. Подумала, взвесила все «за» и «против», вспомнила, какой он безответственный, наглый и вообще очень сильно не прав, а после всё равно отложила папку от себя, не став открывать.

Больно нужно мне оценивать его талант. Я вот вообще-то обиделась!

Только один листочек всё же выпал на пол: по-видимому, тот самый вчерашний набросок, просто вложенный внутрь и не закреплённый.

На рисунке был маленький мальчик на фоне какого-то фонтана. И он тянулся пальцами к большому мыльному пузырю и смотрел на него с таким искренним восторгом и счастьем в широко распахнутых глазах, что несколько минут я просто разглядывала его и никак не могла оторваться.

А потом заплакала.

Вот такие они, наши первые большие надежды: радужные, как мыльный пузырь. И ломаем мы их своими же руками.

Утирая слёзы ладонями, я на всякий случай даже заглянула в календарь, чтобы убедиться, что не могу быть беременна. Хотя это стало бы единственным достойным оправданием моей невесть откуда взявшейся сентиментальности.

А раз беременна я не была, то следующим привычным порывом справиться с нахлынувшими вдруг эмоциями стала идея ещё чего-нибудь выпить.

И начавший так не вовремя звонить телефон я и вовсе брать не хотела, понимая, что сейчас просто убью Миловидова, невзирая на расстояние между нами. Однако имя абонента, вскользь замеченное на экране, заставило меня моментально передумать.

— Ну надо же, какие люди! — ехидно протянула я и пинком открыла дверь на кухню. Свет включать не стала из-за элементарной лени, но сделав всего пару шагов вглубь, резко дёрнулась в сторону и чертыхнулась, сообразив, что я не в квартире Иванова, и здесь нет той пресловутой миски с кормом Гертруды, вечно попадающейся мне под ноги.

Чёртовы привычки!

— Крольчооооночек, — мурлыкнул нараспев Артём, и мне одного этого слова стало достаточно, чтобы понять, что он, в отличие от меня, времени зря не терял и умудрился напиться до состояния новорождённого котёнка.

Ну это, знаете, когда ещё один глоточек — и ты уже спишь, невзирая ни на что.

— Крольчооооноооок, я тебя не разбудиииил?

Я оторвала телефон от уха, посмотрела на время — как и думала, ещё и девяти вечера не было — и закатила глаза, присаживаясь на стул.

— А к чему это ты спрашиваешь? — не будь Тёмка настолько пьян, точно бы заметил в моём голосе странные издевательские нотки, но он лишь замялся и засопел в трубку. Сопел он так долго, что я уже начала волноваться, не свалилось ли его сонное тело на холодный и мокрый асфальт, и даже подскочила со стула, решив отложить экзекуцию до более вменяемого состояния.

Но именно тогда он что-то неразборчиво мурлыкнул в трубку, снова замолчал, и только потом медленно заговорил:

— Нууууу знаешь, я подуууумал, если ты ещё не спишь, то я, навееееерное, заеду…

— Иванов, ты дурак. У меня окно на кухне открыто и я слышу твой голос с улицы. Заходи уже.

На пороге моей квартиры он нарисовался мокрый и взъерошенный, с улыбкой Чеширского кота на губах и ямочками на щеках. Ну просто само очарование, удивительно крепко стоящее на ногах.

Иногда мне казалось, что пьяный Артём способен даже паять микросхемы, настолько чёткими и выверенными оставались его движения. Хоть бы раз врезался плечом в косяк, капнул на себя текилой или промахнулся мимо клитора! Но нет же — ювелирная точность появлялась в нём с первой дозой алкоголя и бесследно исчезала вместе с опьянением. Поэтому завтра утром мне стоило опасаться за сохранность всех хрупких — и не очень — предметов, которые могут попасться ему на пути.

— Мыыыы тут просто с Яном заееееехали в бар, — развёл он руками и аккуратно, не прекращая мило улыбаться, протиснулся мимо меня в коридор.

— То есть его появления под моими окнами тоже стоит ожидать? — недовольно поинтересовалась я, скрестив руки на груди, чтобы в полной мере показать Иванову, насколько я возмущена его поведением.

Я тут, значит, голову ломаю: как бы сделать вид, будто я его из своей жизни вычеркнула, но на самом деле этого не делать, а он по барам шляется! Ещё и с Яном, этим неисправимым кобелём!

— Неееет, ну что ты, Крольчоночек! Я же специально его деморализовал, — с гордостью воскликнул он и, призадумавшись и похлопав глазами, исправился: — Не то слово. Я его нейтрализовал! Напоил тааааак, что до завтра он уже точно вертикальное положение занять не сможет.

— И ты тоже!

— И я тоооооже, — улыбаясь, активно закивал головой крайне довольный собой Артём. — Можно я у тебя на диване сегодня посплю?

«Нет!» — хотела рявкнуть я злобно и перейти уже к той части нашего разговора, где ему приходится склонить голову в знак покаяния перед всеми высказанными мной претензиями, а потом обещать исправиться. И соглашаться на все мои условия. И даже десять раз повторить вслух: «Квадрат Малевича — это просто бессмысленный чёрный квадрат».

Тоже мне, искусствовед!

Но…

Он хлопал пушистыми ресницами и смотрел на меня чистым, невинным, полным надежды взглядом голубых глаз.

«Как котик из Шрека!» — сказало бы большинство.

«Как тот мальчик с его наброска», — подумала я, вздохнула и снова сдалась.

— Иди!

— Вон? — уточнил медленнее обычного соображающий Артём.

— На диван иди! — раздражённо пояснила я, смерив его строгим взглядом. Ему же всё было нипочём и, расплывшись в новой порции улыбки, он охотно воспользовался моей небывалой щедростью и юркнул в гостиную.

Решив завершить начатое, я всё же пошла на кухню, но пить больше не хотелось. Хотелось вообще чего-то такого… необычного.

Не замуж. И не завести ребёнка.

Подумав несколько минут, я пришла к неутешительному выводу: хотелось любви.

Как показывают фильмы, книги и наверняка какие-нибудь соответствующие статистические данные, даже взрослые и самодостаточные женщины иногда верят в сказки.

А для меня та самая «любовь» всегда была чем-то мифическим, вроде единорога или возможности выиграть билет на концерт Рианны по звонку на радио (эх, разбитые вечно короткими гудками телефона школьные мечты!).

Лет так до двадцати я искренне считала, что любила Яна. Прямо с самого первого знакомства, которое, правда, совершенно не помнила. Зато помнила мамино: «Дружи с Яном, он такой красивый, добрый, хороший мальчик! У вас так много общего!». А ещё папино: «Оооо, Наташка, бери Яна в женихи! Вырастете, свадьбу вам забацаем!»

Ну я же не дура! Мне сказали брать — я взяла. И плевать, что Ян сопротивлялся, как мог. И плевать, что под расплывчатым «много общего» подразумевались интересы наших родителей.

К Яну я привыкала так долго, что до сих пор не могу отвыкнуть. Но любила ли его? Нет, точно нет. Скорее, эгоистично хотела в собственное единоличное пользование, как уникальный элитный аксессуар и доказательство того, что не зря я столько лет упрямо впадала с ним в больные созависимые отношения.

А дальше шла череда мужчин, имён многих из которых я сейчас и не вспомню.

Ладно, я-то, конечно, всех вспомню, но приятнее делать вид, что нет. Настолько незначительную и проходную роль они играли в моей жизни.

Были симпатии, когда я оглядывала очередной экспонат с ног до головы, отмечала подходящую физическую форму и смазливое лицо, и только на основании этого бросалась в бой. Несколько неуклюжих моментов, парочка откровенных провалов, а потом я научилась ловко укладывать всех понравившихся мужчин на лопатки.

В своей постели, конечно же.

Но ничего из того, что так назойливо воспевают в песнях, показывают в фильмах или описывают в книгах, я так и не чувствовала. Никаких вспышек молнии над головой или ударов тока в сердце (хотя оно и к лучшему — мои духи не смогли бы перебить запах палёного), никакого озарения на тему «это точно ОН!», никаких тебе ночей без сна и мыслей только о нём.

Ни бури, ни урагана, ни цунами, ни землетрясения.

Ни бабочек в животе, ни звёзд перед глазами, ни сбившегося дыхания.

Ни-че-го.

И вот, в свои неоднозначные двадцать восемь я вдруг поняла, что хочу любви. Или влюбиться. Или просто понять, как это бывает и бывает ли вообще.

А вдруг все вокруг просто специально врут о любви, чтобы сбить меня с толку?

— Артём! — стоило мне плюхнуться на диван рядом с его коленями, как он тотчас же открыл глаза и даже кое-как сфокусировал взгляд на мне. — Что такое любовь?

— Не знаю, — пожал он плечами, поставив меня в тупик.

— Что значит «не знаю»?! — несколько тычков в бок он вынес вполне стоически, а потом и вовсе хихикнул, глянув на насупившуюся меня из-под полуопущенных ресниц. — Давай, вспоминай эту историю, как ты только встретил Мишу и сразу что-то там почувствовал и что-то там понял…

— Так это не любовь, — как-то укоризненно взглянул он на меня, будто приходилось объяснять вполне элементарные вещи. Мне бы такую рассудительность в пьяном состоянии. — Вот эти эмоции, которые сходу испытываешь к другому человеку, это влечение, заинтересованность, страсть. Они очень яркие и острые, вспыхивают моментально и поэтому могут так же быстро пройти. Если не перерастут во влюблённость.

Я молчала, Иванов тоже молчал. Мне-то показалось, что воспоминания о былых временах могут даваться тяжело, и ему необходима эта пауза, чтобы собраться с силами.

Но нет, душевная организация Артёма оказалась вовсе не такой тонкой и хрупкой, как я думала, и он просто внаглую задремал.

— Артём!!! — шикнула я, отчего он испуганно дёрнулся и снова распахнул свои глазищи.

— Да? Что?

— Ты остановился на влюблённости, — напомнила я, жалея, что оставила свой телефон на кухне и не могла сделать селфи. Та ехидная улыбка, что мне удалось изобразить, наверняка бы смогла стать новым эталоном стервозности.

— А… да, влюблённость. Влюблённость — это как второй год жизни ребёнка. Ты в восторге сам от себя и от окружающего мира. Каждая совместно сделанная мелочь кажется чем-то нереально крутым и новым: пройтись вместе за руки, съездить куда-нибудь, проговорить о чём угодно до самого утра. И трахаться хочется постоянно, невзирая на то, насколько подходящее для этого время и место.

Я громко фыркнула от последнего озвученного пункта, но Тёмка уже увлёкся своей философией и вовсе этого не заметил.

Если свести всю его речь к желанию трахаться, то мы с ним оба знали о влюблённости всё.

— Но влюблённость тоже недолговечна. Она заканчивается, и вместе с ней чувства могут уйти, а может родиться любовь.

— И что это? Что-то длинное, постоянное и, по-видимому, довольно скучное? — моего циничного юмора он не оценил, грустно вздохнул и прикрыл глаза.

— А любовь… — он задумался, прикрыл глаза и чуть понизил голос, — это ставить счастье другого человека превыше своих интересов и желаний. И делать для него то, что тебе самому может принести боль.

— Например, отпустить любимого к человеку с маткой? — я только хотела похвалить себя за знание толерантной терминологии лгбт-сообщества, но Иванов напрочь сбил меня с мысли, хрюкнув от смеха.

— Напримееер, — протянул он, — шесть раз за год смотреть тот ужасный фильм с Крисом Эвансом.

— Ах вот ты как!

— Или покупать чипсы с крабом, имея аллергию на морепродукты! — пафосно-трагичным голосом, будто одолженным напрокат у Яна, продолжал Артём.

— Глупенький, там же на самом деле нет краба, — снисходительно пояснила я, ущипнув его за бедро. Через джинсы всё равно не больно, но это помогало справиться с желанием вырвать из-под его головы подушку и отлупить Тёмку ею как следует.

— Хоть с крабом, хоть без краба, там внутри чистый яд! — Артём нагло фыркнул, а я даже проигнорировала очередное оскорбление в адрес любимых чипсов, безмерно умилившись тому, как он перенял от меня эту привычку фыркать, когда все аргументы были против, но признавать своё мнение ошибочным никак не хотелось.

И пока я раздумывала, пристать ли к нему с ещё каким-нибудь странным вопросом или просто пристать (я ведь ничего ещё не решила, значит можно!), совершенно пропустила тот момент, когда он притих и заснул.

Не веря своим глазам, я даже склонилась ближе и послушала, как он тихо и очень умиротворённо посапывает, параллельно вспоминая, что позапрошлую ночь Тёма провёл в аэропорту, поменяв билеты на более ранние после звонка брата, прошлую ночь просидел со своим рисунком, а утром был разбужен моими посягательствами.

Устал котёночек.

Тёмку я накрыла одеялом, сильно пожалев о том, что вовремя не успела отправить его в спальню. Всё же диван ужасно неудобный, да и в настолько пьяном состоянии он бы вообще не двигался во сне, а значит, спать на нём стало бы для меня ещё удобнее.

Сон никак не шёл — наверное, потому что я умудрилась отоспаться днём — и я всё крутилась в постели, рассуждая об услышанном.

Если верить мнению Тёмы, а так сложилось, что именно ему я всегда доверяла безоговорочно, то любить мне было не дано. Я же эгоистка до мозга костей!

Да чуть ли не единственным моим самоотверженным поступком за всю жизнь стал временный переезд к Иванову тогда, сразу после его расставания с парнем, хотя из-за этого мне приходилось аж на полчаса раньше по утрам вставать на работу.

И максимум боли, который я готова была выдержать — это провести целый день с ним в галерее современного искусства в Риме вместо того, чтобы потратить это время на шопинг.

В самых расстроенных чувствах я прямо среди ночи пошла на кухню. Налила себе холодной воды, задумчиво посмотрела в окно — столица красиво мерцала расплывающимися под моросящим дождём огнями — и, кажется, всё же смирилась с тем, что любить я буду только саму себя.

Но это тоже неплохо, так ведь?

Если справедливо посмотреть на то, насколько дрянной у меня на самом деле характер, то любить себя при таких вводных данных — почти что подвиг!

На обратном пути я заглянула в гостиную и поправила на Тёмке съехавшее почти до пола одеяло. Посмотрела на него, мирно спящего, тяжело вздохнула, признав, что поместиться сверху точно не смогу, а потом наклонилась и шепнула ему на ухо с ехидной ухмылкой:

— А картины Модильяни — детская мазня!

Артём встрепенулся и нахмурился сквозь сон, и я прикусила губу, чтобы не разбудить его своим смехом.

Будет знать, как с Яном по барам шастать, пока я пытаюсь страдать!

Как ни странно, после этой детской выходки я почувствовала себя капельку счастливой. И наконец-то быстро заснула с мыслями о том, что обо всех остальных проблемах подумаю завтра.

***

Когда наступило завтра, я сразу же поняла — обо всём нужно было думать вчера.

Голова болела так сильно, будто похмелье было у меня, а не у Артёма. Сам он, кстати, продолжал спать сном младенца, ещё и умилительно подложив себе под щёку обе ладошки — никогда прежде не замечала за ним подобного.

Наверное, потому что он всегда спал подо мной, да и поднимался неизменно первым.

«Колесова, ты вообще сбрендила?!» — вопило моё подсознание, стоило лишь вспомнить ход вчерашних мыслей.

Никакой любви мне больше не хотелось. Более того, впервые за очень долгое время на прямой вопрос «Чувствуете ли вы себя счастливым?» я готова была ответить уверенное ДА.

Даже со всеми проблемами, сомнениями, непонятными отношениями с мужчинами, вечным ворчанием недовольной мамы, тяжёлым грузом прошлого за плечами и разбитой какими-то мудаками машиной.

Единственное, что действительно требовало решения — это мой ответ Антону.

На самом деле меня совсем не пугало то, что у него был довольно взрослый ребёнок. После того, как я смогла найти общий язык с занудным и проблемным младшим братом Тёмки, да ещё и отсидеть с ним месяц взаперти, когда мы вместе заболели ветрянкой, меня уже никакими детьми не испугаешь.

Ну и волшебную силу угрозы ремня никто ведь не отменял, так?

Как и волшебную силу «жуй попкорн и смотри трансформеров, пока тётя Наташа отдыхает».

Да и сам Миловидов был — ну только не смейтесь — милым. И я на личном опыте знала, что в постели он тоже хорош.

Но…

Звонок в дверь заставил меня напрячься и насторожиться. Уверена, окажись за порогом Ян, я бы без сожалений и сомнений спустила его с лестницы.

А потом бы пригласила подняться обратно и спустила ещё раз.

Но на меня смотрел не кто иной, как Антон — чёртов жаворонок — Романович. А кроме его медовых глаз, на меня как-то больно уж выжидающе уставились и все алые бутоны роз, букет из которых он с самым счастливым видом сжимал в руках.

Огромный такой букет. Хватило бы раздать по немного всем нуждающимся в новой фотографии для социальных сетей.

Я даже сходу подумала, что нужно бы завтра взять цветы с собой и раздать по две штуки каждой из коллег. Не гвоздики, конечно, но я надеюсь, они и так поймут посыл о том, что в гробу я их всех видела.

— Наташа, а я к тебе! — слегка смущённо сказал Миловидов, протягивая мне увесистый букет.

— Ну хорошо, что не к одному из моих друзей. Хватит с нас уже этих неопределённых ориентаций, — буркнула я себе под нос, неохотно принимая цветы.

— Что?

— Да нет, ничего, — отмахнулась я, размышляя над тем, как бы отправить его восвояси дожидаться моего решения. А потом подумала, что так я в жизни ничего не решу, ведь планирование — вообще не моё. Только импровизация, только хардкор! — Иди на кухню, будем разговаривать.

То ли говорила я слишком громко, то ли судьба решила снова поставить меня в крайне глупую ситуацию, но именно в этот момент из гостиной вывалился растрёпанный, заспанный и растерянный Артём.

— Привет, — неуверенно сказал он и натянуто улыбнулся. Посмотрел на Антона, на меня, на цветы, снова на меня и вернулся взглядом к настолько же потерянному Миловидову. — А я как раз уже ухожу! Вот прямо сейчас! Ой, времени-то уже скооолько, вот это я проспал! — хлопнул он себя по лбу и действительно ломанулся прямиком в коридор.

Несмотря на внешнюю помятость, Иванов был в джинсах и футболке, так что ему не пришлось даже возвращаться в гостиную, чтобы собраться.

Узнала бы бабуля, что мужик после ночи у меня на утро просыпается полностью одетый, сказала бы, что я совсем пропащая.

Ужас как не хотелось разочаровывать бабулю!

— На кухню! — ещё раз строго сказала я, и Антон покорно скрылся из виду, ещё и захватив с собой букет, который я бесцеремонно сунула ему в руки.

Пусть сам такую тяжесть таскает, романтик хренов!

— Крольчоночек, — улыбнулся мне Артём, натягивая на себя куртку, — ты правда клёвая. Надеюсь, у вас всё получится, потому что ты заслуживаешь нормальных отношений. Будь счастлива.

Он чмокнул меня в лоб и быстро улизнул из квартиры, не став дожидаться моего скептического «Ты что, совсем дурак?».

Знаете, у меня две очень разных бабушки.

Первая бабуля ругается матом как портовый грузчик, травит байки про Одессу и любит вспоминать своих четырёх мужей и двадцать семь любовников.

Вторая бабушка цитирует Мандельштама, играет на флейте и до сих пор не разрешает родителям ночевать в одной комнате, когда они гостят у неё в доме.

И лишь в одном они обе всегда были солидарны друг с другом: как же тяжело с мужчинами…

Комментарий к В-седьмых, наслаждайтесь моими метаниями!

Всё, тема пьяных мужчин на диване Наташи раскрыта полностью))

А следующая глава уже последняя!

========== В-восьмых, послушайте, как всё было на самом деле. ==========

Артём.

Ну кто бы мог подумать, что дождаться такси в центре столицы в воскресенье утром окажется настолько сложной задачей.

Нет, на самом деле такси едет ко мне всего четыре или пять минут, но они воспринимаются очень уж долгими, когда стоишь около чужого подъезда и просто чертовски сильно хочешь убраться подальше отсюда, чтобы никому не мешать.

Будто мою кислую мину можно разглядеть или прочувствовать прямо сквозь стены и с высоты третьего этажа.

Вообще-то самое время ощутить себя одиноким рыцарем и непризнанным героем. Пафосные слова на прощание сказал? Сказал! Оперативно свалил, не дожидаясь, пока сами попросят? Свалил!

Но вместо гордости чувствую себя дебилом. Особенно пока приходится торчать под козырьком подъезда, потому что на улице до сих пор моросит дождь, а уже утопленный вчера в луже телефон начинает глючить и заедать от попадания на экран даже самых мелких капель.

Резвый «салярис» с шашечками тормозит напротив меня так резко, что стой я на метр ближе к дороге — оказался бы под бодрящим душем грязной воды.

Ну так-то первые несколько минут с того момента, как я проснулся, вполне выполнили функцию бодрящего душа. И если бы меня сейчас ещё и из лужи окатили, то пришлось бы признать, что никакой я не доблестный рыцарь, а обычный неудачник.

Наспех придуманное для себя утешение трещит по швам, распираемое логикой, но я держусь за него из последних сил.

Голова тоже трещит. Ох, как трещит-то! И так всегда после попойки с Яном, словно к интоксикации алкоголем прибавляется ещё и лёгкая степень отравления его неудовлетворённости жизнью, выбивающей меня из реальности быстрее, чем четыре Хиросимы подряд.

Зато вчера на его фоне я был просто охуительным везунчиком по жизни. Но то было вчера, а сегодня у меня уже совсем другая Хиросима, ужасное похмелье и желание удавиться ремнём безопасности.

Весёлый до безобразия водитель Махмуд душевно подпевает орущей на весь салон «За тебя калым отдам», а я готов отдать собственную почку, чтобы быстрее доехать до дома.

Тем более, судя по самочувствию, скоро мои почки всё равно составят компанию печени и уйдут в отказ.

Словно слыша мои мысли, Махмуд пролетает три светофора подряд на красный и, когда мы приближаемся к четвёртому, я было открываю рот, чтобы об этом сказать, но тут же закрываю его обратно.

Может быть, у человека дальтонизм, а тут я со своими комментариями. Ну некрасиво же как-то получится.

Тем более, что привычная дорога до дома сегодня заняла в два раза меньше времени.

— Хорошего дня, брат! — бросает Махмуд напоследок, и я ещё раз внимательно всматриваюсь в черты его лица перед тем, как вывалиться из такси.

Просто с такими родителями, как у меня, никогда нельзя отрицать возможность внезапно найти себе и пятого, и шестого брата.

Гертруда громко мяукает, трётся о мои ноги, не позволяя и шага ступить от порога, и смотрит на меня крайне ошалелым взглядом. Если бы могла, наверняка бы воскликнула возмущённо: «Иванов, ты вообще охренел?!» на манер Наташки.

Кстати, этот переход на фамилию в случае любого косяка был особенно удобен, когда мы собирались большой компанией. Всегда можно было обменяться взглядами с братом и синхронно сказать «Это про тебя!».

В квартире царит настоящий хаос: после перелёта я даже вещи разобрать не успел, так и бросив их в коридоре. А Гертруда добавила свои штрихи в это безобразие, по недавно приобретённой привычке разбросав весь свой корм по полу.

Интересно, сколько лет ей понадобится, чтобы научиться опять есть из миски? Теперь, когда никто не будет с завидной регулярностью сшибать и переворачивать её по утрам.

Решив, что после двух дней в коридоре вещи вполне могут полежать там ещё несколько часов, я развалился на диване и печально уставился в потолок.

Вообще-то это категорически неправильная тактика, потому что последний мой период вот такой грусти длился больше двух месяцев. Кажется, тогда я и в туалет поднимался только в те моменты, когда мочевой начинал давить уже на глаза, и вызвавшийся побыть моей бессрочной нянькой Максим с огромной надеждой смотрел на каждый мой внезапный подъём с дивана и с огромнейшим же разочарованием — на то, как спустя несколько минут я молча плюхался обратно.

Брат ужасно за меня переживал, а я переживал из-за того, что он переживает, и от этого становилось только хуже. Чтобы уберечь мои чувства, он даже совершенно перестал шутить, но это лишь уверило меня в мысли о беспроглядной безнадёжности произошедшего, и я начинал жалеть себя с усиленным рвением.

Зря Максим беспокоился, не решусь ли я вновь подсесть на наркотики. Чтобы их достать, пришлось бы поднять свою тощую задницу с мягкого сидения дивана, а с этим у меня как раз были огромные проблемы.

Боюсь представить, в какой бы тупик всё в итоге зашло, но все возможные отпуска, отгулы и больничные брата подошли к концу и он ушёл.

И вот тогда-то появилась ОНА.

Почему-то хочется сказать, что дверь в мою квартиру она открыла пинком, хотя я точно помню, как игнорировал один за другим звонки, не желая выползать в коридор и встречать очередную сиделку.

Вот сейчас, очень хорошо зная Наташу, я понимаю, что ей тоже было меня жаль. Иначе ничем нельзя объяснить, почему тогда я обошёлся без пары синяков и дёргающегося от испуга глаза, заставив её больше десяти минут торчать у себя под дверью.

— И ты тоже пришла меня пожалеть? — устало поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, махнул рукой и пошёл обратно на свой диван.

— Э, нет, Иванов. Я пришла, чтобы ты понял, как хороша была твоя жизнь до моего в ней появления! — воскликнула Наташа со странным воодушевлением, полный смысл которого я понял уже к вечеру того же дня.

С Наткой мы после школы общались мало. Я был в отношениях с Мишей и мотался вместе с ним по всему миру, набирая себе портфолио, работая на заказ и просто путешествуя по тем маршрутам, которые большинство туристов, напротив, обходили стороной. Встречались мы только в периоды моего редкого возвращения в Москву, где мне всегда очень быстро становилось ужасно неуютно и хотелось поскорее сбежать.

Думал, что от прессинга разочарованного моим выбором профессии отца, показательного наплевательства матери, напряжённого отношения с родным братом, который не смог принять моей внезапно вспыхнувшей любви к другому мужчине.

Потом оказалось, что сбегал я всё время от себя. От признания многих совершённых по молодости ошибок, от необходимости понять, что из себя представляю и чего хочу от жизни.

Я всегда был жутким эгоистом. Руководствовался только собственным «хочу» и мало переживал о чувствах других людей, пока не влюбился первый раз и в полной мере не ощутил на себе, как импульсивные поступки или брошенные сдуру слова могут отзываться ноющей болью в сердце.

И Наташу, и Яна я упорно избегал, потому что мне было стыдно за случившееся между нами. Это сразу после того нелепого секса втроём, который на самом деле с натяжкой вообще можно было так назвать, я находил себе удобные оправдания. Ну например, о том, что лучше ведь я, чем кто-нибудь другой, а Ян бы точно не остановился и не оставил свою идею, услышав мой отказ.

Ну, мне нравилось так себя утешать. Ведь согласился-то я, даже не раздумывая.

И прошёл не один год с тех пор, прежде чем меня вдруг проняло муками совести. Тогда отличным решением показалось постараться просто не встречаться и не общаться с ними, чтобы лишний раз не приходилось думать о том, как я облажался.

О да, следующей после эгоизма моей характеристикой должен идти инфантилизм.

Но вот так вышло, что спустя десять лет, в течение которых мы лишь изредка переписывались о мелочах да встречались раз в пару месяцев, Наташа пришла меня жалеть спасать изощрённо добивать.

— Ну, и что у тебя случилось? — спрашивала она с таким скепсисом, будто я разводил трагедию из-за какой-нибудь мелкой царапины на крыле своей новой машины.

Мне даже хотелось огрызнуться и прогнать её, потому что правила пребывания в моей квартире включали в себя непременно скорбную мину на лице, старательное избегание всех тем, связанных с причиной моей тоски и несмелые попытки пожалеть меня, которые необходимо было демонстрировать максимально ненавязчиво.

Страшно вспомнить, каким же говнюком я тогда был!

— Пффф, ну подумаешь, разошлись, — фыркнула она, так и не дождавшись от меня никакого ответа, — да я расходилась больше раз, чем начинала встречаться, — глубокомысленно заметила Наташка и, посмотрев на хмурого меня, уточнила: — Или ты на самом деле так из-за носа переживаешь?

— А что не так с моим носом? — искренне удивился я, даже потрогав пальцами переносицу и пытаясь вспомнить, когда вообще последний раз видел своё отражение в зеркале.

Спустя время я пойму, что Наташа просто чёртов провокатор и манипулятор, но будет уже поздно: первый контакт состоялся, а после этого отвязаться от неё стало намного сложнее, чем уговорить энцефалитного клеща самого вылезти из тебя.

— Да ничего, ничего, — наигранно сладким голосом поспешила заверить она и добавила совсем тихо: — Обычный шнобель.

Я бы сейчас мог рассказать о том, как с Наташей оказалось интересно и хорошо, но… нет. Давайте-ка вернёмся к правде, где первый месяц эта коза изводила меня с завидным рвением, вовсю пользуясь тем, что я никогда не умел как следует злиться или обижаться, спуская все неприятные моменты на тормозах и быстро забывая весь негатив.

Ну, не считая того случая, когда мне на конкурсе рисунков в одиннадцать лет не дали призового места. Но это была просто вопиющая несправедливость!

— Ну сколько можно, а?! — со стоном вопрошал я, утыкаясь лицом в подушку и терпеливо вынося её попытки спихнуть меня с кровати прямо на пол. — Я же сказал, не поеду я никуда! Хватит меня третировать! У меня тонкая душевная организация!

— Что, прям совсем тонкая, да? Вы из-за этого расстались? — с печальным вздохом уточнила Наташа, тут же оставив меня в покое. — А я считаю, что размер душевной организации не имеет значения!

Вот тогда-то я впервые за несколько месяцев поднялся на ноги быстро, решительно и полностью по своему желанию. Жаль только, что мне не удалось её догнать и придушить, как хотелось: я никогда не обладал достаточной физической силой и недостаточным умом, чтобы вышибать дверь в ванную только ради этого.

На этот раз пялиться в потолок мне надоедает минуте на пятнадцатой воспоминаний. И не зная, чем можно себя занять — ещё и папку с набросками я снова забыл забрать у Крольчонка, беру телефон и набираю номер брата, мысленно благодаря своих племянников за то, что они неизменно будят родителей ещё на рассвете.

— А не сходить ли мне к вам в гости? — сходу заявляю брату максимально бодрым и весёлым голосом, минуя стандартные приветствия. Тот недолго молчит, а потом выдаёт прозорливое:

— Что у тебя случилось?

— Я что, не могу просто захотеть увидеться с родным братом?

— Да не в этом дело, просто голос у тебя слишком уж странный, — Макс выжидает, а я делаю вид, что дурачок, и вообще ему это всё просто показалось, поэтому он вынужден отступить и продолжить как ни в чём не бывало: — Пацаны будут очень рады. Они собрали ещё какие-то ненужные игрушки, вроде той машинки, и ждут, когда глупый дядя Артём снова обменяет их на огромного трансформера.

— Вот это я влип!

— Да-да, я же говорил тебе тогда, забери просто и всё, пока никто не видит, — усмехается брат, — но ты же сам заладил, что с детьми так нельзя обращаться! Так что теперь отдувайся. А ещё, кстати, Поля наверняка уговорит тебя сделать какую-нибудь поделку для Даньки в сад.

— Опять?!

— Последние две она делала сама. Воспитатели потом даже похвалили нас, мол, какие мы молодцы, что не стали вмешиваться, и позволили ребёнку творить самому, — на фоне его смеха слышится недовольное ворчание Полины, которое заканчивается возмущённым «Иванов, ты совсем сдурел?!», и мне вдруг снова становится невероятно тоскливо, словно кто-то убавил яркости в красках окружающего мира.

Вот и думай теперь, как жить дальше. Превозмогая грусть и гнетущие мысли о том, действительно ли у меня слишком большой нос.

— Может, ты сегодня заедешь? — предлагает Максим, выводя меня из транса, и я с ужасом понимаю, что мы всё ещё разговариваем, и по ту сторону телефонной трубки наверняка были слышны мои обречённые вздохи.

Докатились! Веду себя, как я сам образца трёхлетней давности.

— Нет, я сегодня занят.

— И чем же ты таким занят?

По правде говоря, занят я буду тем, что попытаюсь научиться грустить так, чтобы это не улавливал по голосу с первого же сказанного слова даже мой брат, эмоциональный диапазон которого за годы брака расширился с зубочистки до шпажки для канапе.

— У меня очень много дел.

— Не расскажешь, что у тебя случилось? — ещё раз прямо в лоб спрашивает он, и я мнусь, никак не решаясь озвучить то, что всё равно неизбежно скоро придётся признать.

— Нууууу… знаешь, я, кажется… — дальше слова никак не идут, и я только ещё раз печально вздыхаю. — Завтра расскажу.

— Хоть скажи, что мне приготовить под твои откровения: вино, виски, водку?

— Яд, — мрачно отзываюсь я.

— Ты столько общаешься с Колесовой, что тебя уже ни один не возьмёт, — ехидно замечает Макс, и именно в этот момент я натыкаюсь взглядом на отодвинутый к противоположной стене журнальный столик со стоящим на нём ноутбуком.

Когда-то он стоял около дивана, но потом диван стал слишком часто использоваться именно как место для спонтанного секса, во время которого мы постоянно опрокидывали этот долбаный столик, задевая ногами. Понадобилось оставить россыпь пятен на ковре от перевёрнутых кружек и стаканов, дважды отнести ноутбук в ремонт и один раз прищемить Гертруде хвост, прежде чем мне хватило ума всё же отодвинуть его от греха подальше.

Вот в самом прямом смысле от греха…

— Кстати, надо бы к тебе Колесову прислать! Ты рядом с ней всегда весёлый, — в шутку замечает брат, пока я тяну столик обратно к дивану и по окончании фразы картинно начинаю биться лбом о его поверхность.

Нет, этот мир точно сговорился против меня!

Почему-то я опрометчиво думал, что на этот раз мне не будет так плохо. Знал ведь заранее, на что иду. И понимал, что рано или поздно эта игра в «друзей» закончится.

Оказалось, что даже заранее произнеся про себя сотню раз «будет больно», потом всё равно охуеваешь от того, что это и правда больно!

Дети брата натурально сходят с ума, если судить по раздающимся в трубке воплям и плачу, и ему приходится отключиться, пообещав завтра из меня всю душу вытрясти.

Душа — это хорошо. Но лучше бы он как-нибудь вытряс из меня ту гору конфетти в форме сердечек, в которую внезапно превратились мои мозги.

Ну ладно, с внезапностью я погорячился. Процесс этот шёл долго и размеренно, и мне как-то совершенно не хотелось его тормозить.

Вообще-то у нас с Наташей не было вообще ничего общего, кроме глобальной неустроенности в этой жизни. Более того, я даже завидовал ей какое-то время, потому что на фоне меня — желеобразной и добродушной амёбы — она выглядела непрошибаемой скалой, от которой все трудности и проблемы просто отскакивали в сторону.

И думал я таким образом вплоть до того вечера, когда она впервые при мне напилась. А пьяная Наташа — это комочек умиления, дерзости и глупости, спутанных в равной пропорции.

Дерзость проявлялась в забавных и нелепых попытках отогнать от меня всех приближающихся ближе, чем на метр, особей женского пола. Иногда и мужского — тоже. И для неё не имели никакого значения ни возраст, ни внешние данные, ни цель приближения, поэтому под раздачу неизменно попадали официантки и просто выбравшие неправильную траекторию передвижения по клубу девушки.

Нет, конечно, Наташа потом в своей фирменной наглой манере заявляла, что я просто сам не успел заметить, как меня пытались склеить, а мне не оставалось ничего иного, как покорно с ней соглашаться.

Во-первых, злить Крольчоночка опасно для физического и психического здоровья.

Во-вторых, может меня и правда пытались склеить. Ещё в разгульные школьные годы, когда наркотики или алкоголь циркулировали в моей крови на постоянной основе, я успел пресытиться девичьим вниманием и обилием частого, случайного и беспорядочного секса, поэтому теперь даже не замечал повышенного чужого интереса, пока Наташа не тыкала меня в него носом, как нашкодившего кота.

Это в шестнадцать я по полдня думал, как бы присунуть кому-нибудь вечером, а ближе к тридцати мою голову с тем же фанатизмом занимали мысли о том, чтобы не забыть оплатить счёт за коммунальные услуги или съездить в сервис, потому что машина начала странно поскрипывать на задней передаче.

Глупость же пьяной Колесовой заключалась в том, как возмутительно прорывалась наружу её настоящая самооценка, оказавшаяся неожиданно и возмутительно низкой.

То, что в трезвом состоянии оправдывалось циничным и потребительским отношением к мужчинам и обычной любовью к ничему не обязывающему сексу, в пьяном честно отзывалось вопиющим «ну а какие у меня шансы найти кого-то получше?», ставящим в тупик «хватаю, что дают» и совершенно возмутительным «не мне привередничать».

И ладно, когда это был флирт с кем попало в ночном клубе. Но её аферы с сайтами знакомств сожрали мне больше нервных клеток, чем недельное заключение в тайваньской тюрьме или лопнувший в алжирской деревне аппендицит.

Хотя с последним я погорячился. В прямом смысле: благодаря начавшейся от острого воспаления горячке даже испугаться толком не успел, и всё произошедшее со мной можно было описать всем известным «упал-очнулся-гипс».

Но вместо гипса на память мне остался огромный, кривой и толстый, уродливый шрам, идущий от пупка до самого лобка. Это над ним однажды рыдала пьяненькая Наташа, под моим недоуменным взглядом выдавшая сакральное «Ты же чуть не уууууумер!».

Но это было уже многим после. А прежде мне приходилось отгонять от неё разных подозрительных мужиков (в общем-то, критерии подозрительности тех самых мужиков были настолько разными, что попадали под них примерно девяносто восемь из ста), и порой, наоборот, отгонять Наташку от мужиков.

И ездить за ней на другой конец Москвы среди ночи, чтобы забрать с неудачного свидания. И отваживать одного слишком настойчивого поклонника, причём делать это так, чтобы сильная и самодостаточная коза об этом не узнала.

Всё равно это были лишь сущие пустяки в сравнении с тем, что она сама сделала для меня. И так мне удавалось хоть ненадолго почувствовать себя нужным.

Наверное, это очень забавное заявление для человека, у которого есть даже свой международный фан-клуб.

И вот мы подобрались к последним странностям пьяной Наташи Колесовой. Тем самым, которые я со своей врождённой извращённостью называл милыми.

Ещё с рассказов Яна и нашей школьной дружбы я знал, что она часто забывала то, что делала и говорила под воздействием алкоголя. Но не придавал этой информации особенного значения: кто из нас не напивался так, чтобы на утро с трудом вспоминать своё имя?

Ну ладно, ладно, вы все молодцы. А со мной по пьяни такое случалось, что и вспоминать стыдно, не то, что рассказывать.

В общем, я опрометчиво положил на все предостережения ту часть своего тела, чей размер не имел значения (в отличие от толщины моей душевной организации) и сделал это очень зря. Так уж сложилось, что забывала Наташа исключительно те моменты, когда под конец вечера — середину ночи — начало утра неизменно лезла ко мне целоваться.

Я относился к этому очень спокойно и даже не до конца верил, что она и правда ничего такого не помнит, списывая это скорее на смущение и нежелание обсуждать произошедшее.

Ну и кто из нас по пьяни… А, чёрт!

Думаю, и так уже понятно, что в моей жизни было так много всего, что удивить или смутить меня очень тяжело.

Это чуть позже я пойму, что Наташа тоже знакома с понятиями о стыде и смущении лишь вскользь. Ну, произойдёт это примерно тогда же, когда она станет Крольчонком.

А в те далёкие времена я предпочёл просто помалкивать и спускать всё на тормозах. Первые раз… много. Пока однажды я не попробовал затащить её в постель, используя проверенный тысячами мужчин способ «ты привлекательна, я чертовски привлекателен, так чего время зря терять?».

Не прокатило.

— Между прочим, по статистике восемьдесят восемь процентов переспавших друзей разочаровываются друг в друге и перестают общаться! — с умным видом, но крайне заплетающимся языком втолковывала мне Наташа.

— Ты ведь это только что придумала? — грустно вопрошал я, уловив её взгляд, с трудом сфокусировавшийся на табличке с номером нашего столика.

Восемьдесят восьмым номером.

— Пффф, — фыркнула Наташа и махнула рукой, чуть не сбив со стола стакан, — конечно же. У меня паршивая память на цифры. Но зато, Иванов, отличное вообрашшшшш…

Видимо, последним словом всё же должно было быть «воображение», но разговаривать во время поцелуев даже у супер-женщины Наташи не получалось.

Но самым забавным стало то, что утром она просто не поверила в эту историю, приняв всё за мою шутку.

И ещё раз.

И ещё.

Я чувствовал себя совсем как Адам Сэндлер (интересно, а ему тоже говорят про большой нос?), только вот количество первых поцелуев у нас давно перевалило за пятьдесят.

За двести пятьдесят.

А вот количество своих абсолютно провальных попыток уломать её на секс я лучше не буду озвучивать. Надеюсь, что дело было всё же в размере носа, а не душевной организации.

— Ну один разочек! Ты всё равно утром ничего не вспомнишь! — в отчаянии восклицал я и даже заломил бы руки, но в них очень комфортно умещались её мягенькие выпуклости, и оставлять их без поддержки совсем не хотелось.

— Да за кого ты меня принимаешь?! — возмущённо отвечала мне Наташа между поцелуями.

Ну и правда, за кого? За моё персональное проклятие и насмешку от судьбы, вернувшей должок за то, как раньше мне достаточно было широко улыбнуться, чтобы залезть какой-нибудь девушке в трусы.

Стоит ли описывать весь спектр моего удивления, когда закончилось — ну, на деле скорее началось — всё тем, что она сама же и затащила меня в постель?

— Ох, как неудобно получилось, — качала потом головой Наташа, при этом не забывая всем своим довольным видом демонстрировать, что ей очень даже удобно.

— Да, это было так неожиданно. Так непредсказуемо, — вздыхал я, непомерным усилием воли сдерживая рвущийся наружу смех. А ещё, стараясь не показывать чрезмерного воодушевления от внезапно свалившегося мне не совсем на голову счастья, милостиво пояснял: — Но я, в принципе, не против. Что поделать, раз уж так всё вышло…

Ох, как же всё в итоге паршиво вышло.

Вроде я очень чётко понимал и безоговорочно принимал свою роль этакого эскиза на тему нормальных отношений в ожидании, когда придёт вдохновение для полноценной картины. И знал, что рано или поздно всё закончится примерно так — на этот раз обошлось хотя бы без долгого откровенного разговора и моих постепенно округляющихся глаз и ухающего вниз сердца.

А всё почему? Потому что благодаря стремлению Крольчонка влипнуть в какую-нибудь херню, моё сердечко просто не успевало возвращаться на своё нормальное место, давно уже обосновавшись около пяток.

Правда, тогда совершенно непонятно, что же сейчас так болит в груди?

Увы, реальность такова, что меня не назовёшь приемлемым вариантом для планирования, создания или поддержания серьёзных отношений или семьи. Я даже не знаю, с чего стоит начать перечисление своих недостатков: с не совсем традиционной ориентации, пристрастия к наркотикам в прошлом, странного чувства юмора или не укладывающегося в общепризнанные стандарты мужественности характера?

Ну, хотя бы точно знаю, что в конце этого списка можно дописать «возможно, слишком большой нос».

Бедная Гертруда нерешительно пытается вырваться из моих крепких объятий, не справляясь со всей силой обрушившейся на неё внезапно любви.

Как там говорят? Если любишь — отпусти.

Вот и мне приходится второй раз за это утро разжимать объятия — сначала ментальные, теперь физические.

— Предательница, — обиженно высказываю я кошке, до сих пор пытаясь делать вид, что ничего не произошло.

Наверное, у меня получается. По крайней мере, хочется в это верить.

В конце концов, на этот раз я уже не лежу на диване, как убитый, а сижу на нём же. Бодренько так сижу, хватает сил даже руками изредка шевелить и громко обречённо вздыхать.

Сейчас как соберусь с силами, как встану!

К слову, несколько настойчивых ударов в дверь действительно говорят о том, что мне придётся встать. И если это Макс всполошился и приехал снова меня опекать, то мне нужно быть чертовски убедительным в наигранном веселье, чтобы прогнать его домой.