Старая дама из Байе

II

В любом городе можно найти такие маленькие гостиницы с постоянной клиентурой, как гостиница «Сен-Жорж». Об их существовании даже не подозреваешь, если только кто-нибудь не направит тебя туда. В этих гостиницах останавливаются главным образом пожилые люди, священники, добродетельные молодые девушки — словом, все, кто с большим или меньшим рвением служит религии, начиная от церковного сторожа и кончая владельцем свечного завода.

Уже больше получаса дожидался Мегрэ в гостиной с плетеными креслами, где сидела за вышиванием старушка; по временам она сурово поглядывала на него, а Мегрэ курил, и дым от его трубки потихоньку поднимался к люстре, окутывая ее голубоватым облачком…

«Эге, сынок, готов биться об заклад, ты поджидаешь ту же особу, что и я», — сразу же подумал Мегрэ, увидев молодого человека, который нервно шагал из угла в угол, поминутно вытаскивая часы.

Теперь, когда оба мужчины прождали вместе с полчаса, они, хоть и не обменялись ни словом, уже кое-что знали друг о друге. Оглядывая Мегрэ с головы до ног, молодой человек наверняка думал: «Так это тот самый знаменитый комиссар, о котором говорила мне Сесиль? С виду он просто добродушный толстяк! Но раз он пришел к Сесили в гостиницу, видно, есть новости».

«Что ж, молодой Жак Мерсье недурен, — размышлял в свою очередь Мегрэ. — Очень недурен! Пожалуй, даже слишком хорош. Совсем не такой тихоня, какими представляешь себе провинциальных молодых людей, держится очень свободно! Смазливая физиономия, волнистые волосы, блестящие глаза и горячая кровь… Эге, мадемуазель Сесиль, да вы, оказывается любите контрасты и добродетелью можете похвастаться скорее днем, чем ночью…»

Когда появилась Сесиль, она сначала увидела Жака Мерсье и радостно улыбнулась. Но молодой человек указал ей на комиссара, и она, нахмурив брови, сделала несколько шагов навстречу Мегрэ.

— Вы желаете говорить со мной? — спросила она, явно смущенная тем, что ее застали в обществе любовника.

— Да, мне хотелось бы уточнить кое-какие детали, но, по-моему, гостиница место не совсем подходящее: тут такая тишина, слышно, как муха пролетит. Может быть, зайдем на несколько минут в кафе?

Сесиль взглянула на Мерсье, тот кивнул, и вскоре все трое уже сидели за столиком в пивной, где шла игра в бильярд.

— Для начала позвольте вам заметить, мадемуазель Сесиль, что вы поступили не очень-то красиво, скрыв от меня существование господина Мерсье.

— Мне казалось, он не имеет никакого отношения к этому делу, но я, конечно, должна была предвидеть, что Филипп вам о нем расскажет. Что он еще вам говорил обо мне?

— Да мало лестного, как вы сами, наверно, догадываетесь. По-моему, Филипп, что называется, безукоризненно светский человек, но ему палец в рот не клади. Гарсон! Кружку пива! Что вы будете пить, мадемуазель? Портвейн? Вы тоже, господин Мерсье? Два портвейна…

Удобно устроившись на обитой тиком банкетке, Мегрэ машинально следил за бильярдными шарами и с наслаждением, коротко затягиваясь, курил трубку. Казалось, ему был очень по вкусу этот усыпляющий, всепроникающий покой провинциальной жизни.

— Значит, это длится уже два года?

— Да, два года, как мы знакомы.

— А с каких пор у господина Мерсье вошло в привычку оставаться ночевать в доме старой дамы?

— Да больше года.

— И вам не приходило в голову пожениться?

— Старая дама, как вы ее называете, не допустила бы этого. Вернее, расценила бы как предательство по отношению к ней. Она очень дорожила моей привязанностью. Ведь из родных у нее никого не осталось, кроме племянника, которого она ненавидела, и на меня она смотрела почти как на свою собственность. Только ради нее я и решила скрывать наши с Жаком отношения, чтобы не причинять ей горе, не разочаровывать ее…

Сесиль отвечала на вопросы Мегрэ с полной готовностью, а ее друг время от времени хмурил брови, словно хотел предупредить ее, чтобы она была осторожнее.

— Теперь примемся за вас, господин Мерсье…

— Но я не понимаю, какое я имею отношение к…

— Отношение тут ни при чем. Просто вы должны мне помочь довести до конца расследование, на котором настаивала мадемуазель Сесиль, обратившись в полицию. Филипп Делижар считает, что дела ваши идут далеко не блестяще. Это правда?

— Я не совсем понимаю…

— Это правда?

— Отвечай, Жак!

— Да, правда. Мы с приятелем — он мой компаньон — купили три грузовика, чтобы вывозить рыбу из портовых городков Котантена… Плохо то, что грузовики не новые, а ремонт нам очень дорого обошелся…

— Когда это случилось?

— Что?

— Когда развалилось ваше дело?

— Грузовики простаивают уже три дня, потому что мы задолжали владельцу гаража…

— Так, благодарю вас. Мадемуазель, вы мне не напомните, в котором часу вы зашли на улицу Реколе?

— Позавчера? Около четырех… Правда, Жак?

— Позвольте, позвольте, значит, и вы были с нею?

— Да, я ее подвез… Я ждал на углу… Было, верно, самое начало пятого…

— Вы привезли ее на машине из Байё?

И Мегрэ бросил суровый взгляд на Сесиль: она ведь рассказывала, что добралась автобусом.

— Прекрасно! Теперь скажите мне, мадемуазель… Узнав из газет о смерти Жозефины Круазье, вы, наверно, попросили Мерсье отвезти вас в Кан… В котором часу вы снова появились на улице Реколе?

— Утром, примерно в половине десятого.

— Так, значит, после смерти старой дамы прошла уже целая ночь. Не могли бы вы точно описать мне все, что увидели?

— Что вы хотите узнать? Ну, сначала я увидела камердинера, потом каких-то людей в коридоре, потом Филиппа Делижара, который подошел ко мне и насмешливо сказал: «Я не сомневался, что вы сразу примчитесь». Потом я увидела тетю…

— Минутку! Как раз это меня и интересует в вашем рассказе. Вы увидели труп вашей тети. Где?

— В гробу.

— Значит, ее уже положили в гроб, но гроб еще не был закрыт?

— Нет. Его закрыли при мне немного позднее. Люди, которых я встретила в коридоре, оказывается, были служащими похоронного бюро.

— Так, значит, вы узнали вашу тетю? Вы в этом абсолютно уверены?

— Конечно! А почему вы спрашиваете?

— Вас ничего не поразило в ее внешности?

— Да нет, я плакала… Я была очень взволнована… Мне хотелось побыть одной возле гроба хоть минутку, чтобы прийти в себя, но это было невозможно…

— Последний вопрос. В особняк я заходил с парадного хода, с улицы Реколе. Но там, вероятно, есть и другой выход?

— Да, с противоположной стороны дома есть небольшая дверца, которая выходит на улицу Эшоде. Это даже не улица, а проулочек, потому что там видны только одни садовые ограды.

— Если войти в эту дверь, можно ли попасть наверх так, чтобы не заметили ни кухарка, ни камердинер?

— Да! Надо только подняться по «лесенке», как мы ее называем. Она ведет на третий этаж.

— Сколько с меня, гарсон? Очень вам признателен, мадемуазель. И вам также, господин Мерсье.

Мегрэ заплатил по счету и поднялся. Он явно повеселел, хоть причины для такой веселости, казалось, не было. Через несколько минут Мегрэ с неизменной трубкой в зубах уже появился в клубе, который посещал Филипп Делижар. Мегрэ провели в кабинет секретаря, которому он задал несколько вопросов. Со все возраставшим удовлетворением выслушивал он ответы и тщательно заносил их в свою записную книжку.

— Итак, вы утверждаете, что видели, как Филипп Делижар пришел сюда позавчера в четверть шестого… Я вас правильно понял, да? Три его партнера, с которыми он обычно садился за бридж ровно в пять, уже ждали его. Он занял место за столом… Но когда начали сдавать карты, его позвали к телефону… Из телефонной кабинки он вышел очень бледный и объявил, что дома несколько минут назад умерла его тетя… Больше вы ничего не хотите добавить? Благодарю вас… До свиданья…

И проходя через залы, где, утонув в глубоких креслах, дремали за развернутыми газетами печальные старички, Мегрэ пожал плечами.

Доктор Льевен, которого вызвали к Жозефине Круазье, когда с ней случился сердечный приступ, оказался совсем молодым человеком с огненно-рыжей шевелюрой. Мегрэ застал его в кабинете, где доктор, облаченный в белый халат, поджаривал на газовой плите котлету.

— Простите, доктор, я, кажется, помешал вам? Видите ли, мне необходимо уточнить некоторые подробности, касающиеся смерти госпожи Круазье.

Льевену было около двадцати семи лет, в Кане он обосновался совсем недавно и, судя по обстановке, не мог похвалиться обширной клиентурой.

— Прежде всего мне хотелось бы выяснить, действительно ли с улицы Реколе до вас ближе, чем до других врачей?

— В общем, да… Правда, на улице Миним, кажется, практикует один мой коллега, но я с ним не знаком.

— Раньше вы бывали у Делижаров?

— Никогда! Вы, наверное, сразу, как вошли, поняли, что я врач начинающий и клиенты мои — люди далеко не богатые. Я очень удивился, когда меня вызвали в один из красивейших особняков города!

— В котором часу это было? Могли бы вы точно назвать время вызова?

— Да, могу сказать совершенно точно. Мне тут в часы приема помогает молоденькая сестра, она приходит каждый день после полудня, а уходит в пять. И вот она уже надела шляпку, и я как раз целовал ее, когда зазвонил телефон.

— Значит, было ровно пять часов. За сколько минут вы добрались до улицы Реколе?

— Да минут за семь, за восемь.

— Вас встретил камердинер и проводил на третий этаж?

— Нет! Не совсем так. Камердинер открыл мне дверь, но буквально в следующую секунду через перила лестницы перевесилась женщина и крикнула: «Скорее, доктор…» Это была госпожа Делижар. Она-то меня и проводила в комнату справа…

— Минутку! Вы говорите — в комнату справа? Значит, в комнату с бледно-голубыми обоями?

— Вы что-то путаете, комиссар. В комнате справа обои желтые…

— И мебель в стиле Людовика Четырнадцатого?

— Нет уж, позвольте! В этих вещах я разбираюсь неплохо и могу вас уверить, мебель там была в стиле Регентства…

К удивлению доктора, не понимавшего всей важности этого вопроса, Мегрэ подробно записал его слова в книжечку.

— Хорошо, допустим! Значит, в десять минут шестого или около того вы уже были наверху. Где лежала покойница?

— На кровати, конечно.

— Раздетая?

— Ну да! А как же иначе?

— Минутку! Итак, в десять минут шестого Жозефина Круазье была в постели. Что на ней было?

— Ночная рубашка и халат.

— В комнате валялась какая-нибудь одежда?

— Не думаю… Нет! Все было убрано…

— И там находилась одна только госпожа Делижар?

— Да… Она очень нервничала… Описала мне, как проходил приступ у ее тети… Я сразу понял, что смерть наступила почти мгновенно… Все-таки я осмотрел покойницу и убедился, что организм ее крайне изнурен… Наверно, у нее это был по меньшей мере десятый приступ…

— Вы могли бы приблизительно определить, в котором часу наступила смерть?

— Ну, это дело нетрудное… Может быть, я ошибусь на несколько минут, но, в общем, смерть наступила приблизительно в четверть пятого…

Тут доктор испуганно вздрогнул, так как Мегрэ подскочил и вцепился ему в плечо.

— Как? Что? В четверть пятого?

— Ну да! Ведь госпожа Делижар и не скрывала, что до меня пыталась вызвать двух других врачей, значит, какое-то время уже прошло…

— Четверть пятого! — повторял Мегрэ, потирая лоб рукой. — Простите, доктор, я не хочу вас обидеть… Но вы ведь начали практиковать совсем недавно… Вы абсолютно уверены в том, что говорите? Подтвердили бы вы свои слова, если бы это решало судьбу человека?

— Я повторил бы то же самое…

— Хорошо!.. Я вам верю… Но все-таки должен вас предупредить, что эти показания вам наверняка придется повторить в суде, и тогда адвокаты сделают все возможное, чтобы опровергнуть ваше свидетельство…

— У них ничего не выйдет.

— Вы хотите еще что-нибудь добавить? Что произошло потом?

— Да ничего… Я составил акт о смерти… Госпожа Делижар захотела сразу расплатиться и дала мне двести франков…

— Это ваш обычный гонорар?

— Нет, она сама пожелала заплатить именно столько… Потом спустилась со мной до середины лестницы… а там уж камердинер проводил меня до двери…

— И больше вы никого не встретили!

— Нет, никого.

— Ничего не поделаешь! — пробурчал Мегрэ, позвонив у дверей маленького домика. В окне видна была собравшаяся за обеденным столом семья.

Мегрэ хотел задать несколько вопросов врачу мэрии. Врач, маленький полуглухой старичок, встретил Мегрэ с салфеткой в руках и, извинившись, провел его в свой кабинет. В кабинете сильно пахло супом из капусты, и слышно было, как рядом, в столовой, стучат ложки.

— Вы знали Делижаров до того, как вас вызвали официально засвидетельствовать смерть их родственницы?

— Я слышал, что есть такой Делижар у нас в городе… Он человек известный, не так ли? Но мы с ним не одного круга…

— Когда вас вызвали для освидетельствования?

— Из мэрии мне сообщили в половине седьмого. На улице Реколе я был около семи…

— Вы знали о госпоже Круазье?

— Нет. Мне пришлось подождать, пока камердинер предупредит господина Делижара, а тот уже сам поднялся со мной на третий этаж и провел меня в желтую комнату.

— Вы уверены, что в желтую?

— Абсолютно уверен. Это меня поразило, потому что дочь как раз хочет желтую комнату, а жена уверяет, что желтый цвет легкомысленный… Я установил, что госпожа Круазье умерла от сердечного приступа, и выполнил обычные формальности…

— Она была раздета?

— Да, она была в ночной рубашке.

— Вы не заметили в комнате никакого беспорядка?

— Нет, не заметил.

— Вы там никого не встретили?

— Никого… А что такое?

— И последний вопрос. Могли бы вы сказать, в какое время наступила смерть?

— О, над этим я даже не задумывался… Конечно, между четырьмя и пятью…

— Благодарю вас.

От запаха супа у Мегрэ разыгрался аппетит, и он отправился перекусить в ресторан, который славился нормандской рыбой соль[1] и рубцами, приготовленными по местному рецепту. Здесь, как и везде, где побывал сегодня Мегрэ, царила какая-то обветшалая парадность, нарочитая суровость.

«А все-таки и в ваших краях встречаются изрядные скоты! — думал Мегрэ, с аппетитом поглощая обед. — Пожалуй, за всю практику мне не доводилось видеть ничего подобного».

В сущности такие дела он как раз и любил распутывать: внешне все как будто безупречно, люди степенны, не в меру благопристойны — словом, все признаки добродетели, доведенной до того крайнего предела, когда она становится тошнотворной.

А он, Мегрэ, должен соскоблить этот фасад, все разнюхать, докопаться до самых укромных уголков, чтобы за каменными стенами и лепными украшениями особняков, за темными одеждами и надменными, суровыми лицами обнаружить наконец двуногое животное, гнусное животное, которому нет прощения, потому что из-за денег, из-за корысти оно готово пойти на убийство!

Против своего обыкновения Мегрэ не торопился. Ему доставляло какое-то злорадное удовольствие работать медленно, он почти с наслаждением оттягивал развязку, точно играл в кошки-мышки с убийцей!

Прокурор повторял Мегрэ несколько раз:

— Делайте что полагается, но будьте осторожны!.. Любой промах нам с вами дорого обойдется… Филипп Делижар — человек известный. Хоть он и в долгах, но у него большие связи… Что же касается этой девушки, Сесили, как вы ее называете, то, если вы ее затронете, левая пресса возьмет Сесиль под защиту и изобразит ее жертвой капитала… Одним словом, комиссар, благоразумие!

«Ладно, ладно, дорогуша, — весьма непочтительно пробормотал себе под нос Мегрэ. — Только мы их все равно поймаем…»

Рубцы были на славу, не отказался Мегрэ и от хозяйского кальвадоса[2], так что из-за стола он поднялся в состоянии полного блаженства.

«Ничего, сейчас мы все приведем в порядок, — решил он про себя. — Для начала не мешает побеседовать с этим камердинером…»

Он отправился на улицу Реколе и позвонил у дверей особняка. Когда камердинер хотел проводить Мегрэ в прихожую, тот его удержал.

— Нет, нет, старина, я как раз с вами собираюсь поговорить. Вы ведь знаете, кто я? Что вы делали, когда я позвонил?

— Пили кофе на кухне…

— Прекрасно! Вот я к вам и присоединюсь.

Мегрэ напрашивался, навязывался на приглашение.

Камердинер не посмел возразить и объявил кухарке и шоферу Арсену:

— Это комиссар, он просит… чашечку кофе.

Арсен был в серой, элегантной форменной куртке, которую он расстегнул, чтоб чувствовать себя свободнее; кухарка оказалась толстой, краснощекой женщиной, она порядком растерялась, когда Мегрэ вторгся в ее владения.

— Прошу вас, дети мои, не обращайте на меня внимания! Я мог бы вызвать вас в полицию, да решил не беспокоить по таким пустякам. Что вы, Арсен, оставайтесь как есть!.. Кстати, почему это вы позавчера взяли выходной? Разве это ваш день?

— Да не совсем так… Утром мне хозяин сказал, чтобы я взял себе выходной, а то на следующей неделе он меня не отпустит, потому что мы поедем на юг… Ну, а я этим воспользовался и побывал у сестры в Гавре, она там замужем за булочником.

— Значит, господин Филипп сам водил машину?

— Да… Я думал, ему машина не понадобится, а потом заметил, что он все-таки ездил куда-то…

— Как вы это заметили?

— Да внутри остались грязные следы.

— Но дождя не было, значит, он ездил за город?

— Знаете, здесь у нас не поймешь, когда ты в городе, а когда за городом… Мощеные улицы кончаются через каких-нибудь две-три сотни метров…

Ответы камердинера, которого звали Виктором, отличались математической точностью, и Мегрэ не удивился, узнав, что Виктор — отставной артиллерийский унтер-офицер.

— В какой комнате вы находились во второй половине дня?

— В буфетной, рядом с вестибюлем. Позавчера я чистил там столовое серебро…

— Не могли бы вы сказать, в котором часу ушла госпожа Круазье?

— Она вышла из дому, как обычно, без нескольких минут четыре. Ровно в четыре ей надо было на прием к зубному врачу, это в двух шагах отсюда.

— Она выглядела здоровой?

— Как всегда! Она хорошо сохранилась, была такая веселая и совсем не гордая; бывало, проходит мимо — обязательно заговорит с тобой.

— Она вам не сказала ничего необычного?

— Нет! Только бросила мимоходом: «Я скоро вернусь, Виктор…»

— К зубному врачу она ходила пешком?

— Госпожа Круазье не любила ездить в машине. Даже в Байё она возвращалась поездом.

— Можете вы сказать, где тогда находилась машина?

— Не знаю, господин комиссар.

— Разве она не стояла в гараже?

— Нет… Хозяева уехали сразу же после завтрака… Вернулись они, наверно, так через час, а машину, должно быть, оставили на улице… Не на нашей, наша, видите ли, для этого слишком узкая, а, как всегда, на соседней. Поэтому, когда я открываю дверь, мне машина не видна.

— Значит, хозяева, вы говорите, вернулись к трем часам. А через час, около четырех, госпожа Круазье вышла из дому… Что было потом?

— Потом пришла мадемуазель Сесиль…

— В котором часу?

— В десять минут пятого… Я ей сказал, что госпожи Круазье нет дома, и она ушла…

— Кроме вас, она никого не видела?

— Никого.

— А потом?..

— Потом ушел хозяин… В двадцать пять минут пятого… Я посмотрел на часы, потому что обычно он уходит в клуб позднее…

— Он не нес никакого свертка?

— Нет, что вы!

— И выглядел, как обычно?

— По-моему, да…

— Продолжайте…

— Я начал чистить ножи… Да, больше ничего такого не было… А потом, часам к пяти, вернулась госпожа Круазье…

— И чувствовала она себя по-прежнему хорошо?

— Хорошо. И даже была в прекрасном настроении. Проходит мимо меня и говорит: напрасно про зубных врачей думают, будто они причиняют боль… А я ей тогда еще ответил, что мне-то врач выдернул здоровый зуб вместо больного…

— Она поднялась к себе в комнату?

— Да, поднялась к себе.

— Ведь в ее комнате мебель в стиле Людовика Четырнадцатого?

— Да, конечно.

— Комната справа, оклеена желтыми обоями?

— Нет! Нет! Это совсем другая комната, там мебель в стиле Регентства. Ею никогда и не пользуются.

— Что было потом?

— Сейчас соображу… Прошло какое-то время… Хозяйка спустилась вниз очень взволнованная…

— Простите, сколько минут прошло?

— Минут двадцать… Во всяком случае, было начало шестого, когда хозяйка велела мне позвонить хозяину в клуб, сказать, что у его тети сердечный приступ…

— И вы позвонили в клуб и сказали, что у тети приступ?

— Да…

— А вы не сказали, что она умерла?

— Нет… Я еще не знал, что она умерла…

— Вы поднимались наверх?

— Нет… Никто из слуг там не был… Пришел какой-то молодой доктор, и хозяйка сама его встретила… Нам только в семь часов объявили о смерти госпожи Круазье, а в восемь мы все туда поднялись…

— В желтую комнату?

— Нет! В голубую…

Задребезжал звонок.

— Это хозяин, питье ему надо нести, — проворчал Виктор.

Мегрэ неторопливо направился к выходу.