Старец Горы

Глава 1 Игумен Даниил.

Визирь аль-Афдаль готовил поход на Иерусалим с большим тщанием. Дабы придать войне с крестоносцами религиозный и всеобщий характер он обратился к правителю Дамаска с предложением разделить с ним славу победы над неверными. Эмир Тугтекин, уже однажды пытавшийся укротить благородного Болдуина, охотно откликнулся на зов визиря и пообещал кроме пятисот тяжеловооруженных воинов еще и пять тысяч конных лучников. К сожалению, приготовления к войне заняли слишком много времени, и аль-Афдаль опасался, что Болдуин успеет собрать людей для отпора. Лазутчики визиря сообщали, что король Иерусалимский уже отправил гонцов к Раймунду Тулузскому, застрявшему под Триполи, и Танкреду, правившему ныне Антиохией в отсутствие дяди Боэмунда, вернувшегося, по слухам, в Европу. Дабы не допустить переброски нурманов и провансальцев морем, аль-Афдаль приказал флоту блокировать порт Яффы. Флот Фатимидов был настолько силен, что мог не опасаться встречи ни с пизанцами, ни с генуэзцами. Тугтекин Дамасский, прибывший в Аскалон во главе своих людей, был поражен и восхищен усилиями визиря, сумевшего собрать у стен крепости сорокатысячную армию, отлично снаряженную и готовую к любым неожиданностям. Видимо, аль-Афдаль еще не забыл о поражении пятилетний давности, когда Готфрид Бульонский разбил его мамелюков. В этот раз он не стал выжидать и двинул армию к Ромале сразу же, как только соединился с эмиром Тугтекином. Правитель Дамаска, уже перешагнувший рубеж сорокалетия и имевший опыт войны с крестоносцами, полагал, что местность вокруг Ромалы не слишком удобна для действий легкой конницы. И не стал скрывать своих сомнений от визиря. Аль-Афдаль, красивый рослый мужчина с густой седеющей бородой и вьющимися волосами, в ответ на слова Тугтекина кивнул головой:

– Болдуин тоже так считает, а потому и не ждет нас у Ромалы.

Визирь скользнул по лицу эмира насмешливыми карими глазами и обнажил в улыбке удивительно белые и ровные зубы. По прикидкам Тугтекина Аль-Афдалю уже исполнилось сорок, но выглядел он лет на пять моложе. Его не старила даже седина в бороде и волосах. Сам правитель Дамаска ни ростом, ни статью похвастаться не мог. Сын сельджукского бека и сирийки к сорока годам сильно раздался в талии и теперь с трудом держался в седле под палящим палестинским солнцем. Что же касается визиря, то он, похоже, не чувствовал жары, а на коне сидел так же уверено как и на ковре. А конь под аль-Афдалем был столь великолепных статей, что Тугтекин ему откровенно позавидовал. Едва ли не треть фатимидского войска, его самую боеспособную часть, составляли мамелюки, воины-рабы, еще мальчиками купленные на невольничьих рынках и прошедшие суровую подготовку. Более половины мамелюков были чернокожими суданцами, умевшими орудовать тяжелыми копьями не хуже крестоносцев. По слухам суданцы не слишком ладили со своими собратьями. Они и сейчас держались на особицу, косо поглядывая на белокожих славян и смуглых печенегов. В качестве наемников Фатимидам служили в основном курды, представители одного из самых воинственных племен Востока. Курды считались отличными наездниками, но их защитное снаряжение оставляло желать лучшего. Собственно арабы в войске Фатимидов оказались в меньшинстве. Это были в основном дружинники беков и эмиров, отправившихся в поход лишь в силу крайней необходимости и не особенно стремившихся к воинской славе. Зато беки составили визирю столь пышную и блестящую свиту, которой мог бы позавидовать любой земной владыка. Сельджуку Тугтекину, человеку далеко не бедному, никогда прежде не доводилось видеть панцирей, столь богато разукрашенных золотом и серебром. Словом, франкам будет чем поживиться на поле брани, если им удастся добраться до этих разукрашенных павлинов. Эмир Дамасский относился к воинскому искусству арабов с легкой долей презрения, но не он не мог не отдать должное умению и трудолюбию их ремесленников. Сам он не признавал никаких тканей кроме каирских, да и саблю ему сковали арабские кузнецы, правда, проживающие в родном для него Дамаске.

– Я решил изменить тактику, – поделился своими планами с эмиром визирь аль-Афдаль. – Прежде и мы, и суннитские атабеки бросали на франков легкую конницу, в надежде расстроить их ряды. В былые годы этот прием приносил нам успех. Мы несли большие потери, но неизменно выигрывали сражения. Я пришел к выводу, эмир, что против крестоносцев такой способ ведения войны не подходит. Я выставлю против них мамелюков и дружинников беков. Снаряжением они не уступят франкам и должны сдержать их удар. А тем временем ты, Тугтекин, обойдешь со своими туркменами конных крестоносцев, вырубишь начисто их пикинеров и арбалетчиков, а потом ударишь наступающим франкам в тыл. Видишь вон тот холм, справа от города? За ним ты и сосредоточишь пять тысяч конных лучников. Постарайся пробраться туда скрытно, чтобы тебя не заметили раньше времени дозорные крестоносцев.

В пикинерах у короля Болдуина служили в основном представители местных народностей, исповедующих христианство. Воевали они за плату и без большой охоты. Крестоносцы называли их на византийский манер туркополами и особого доверия к ним не питали. Эмир Дамасский нисколько не сомневался, что его конница без труда опрокинет пикинеров, численность которых вряд ли превышает пять-семь тысяч человек. Проблемы могли возникнуть с арбалетчиками, которые обычно располагались за спинами пикинеров, и оттуда вели прицельную стрельбу. Свой расчет Тугтекин строил на том, что ему удастся с первого же наскока разорвать пешую фалангу и истребить арбалетчиков раньше, чем они сумеют нанести существенный урон его легкой коннице. Конечно успех битвы во многом будет зависеть от того, сумеют ли мамелюки и арабские беки выдержать первый натиск крестоносной кавалерии. Ибо у рыцарей был один существенный недостаток, который очень успешно использовал покойный атабек Даншименд Мосульский в своей победоносной войне против франков. Если железной стене не удавалось с ходу опрокинуть противника, то рыцари постепенно теряли все свои преимущества, ибо их лошади не могли долго выдерживать тяжести всадников и часто падали без сил. Натиск крестоносцев ослабевал, и они по одному выходили из боя, разрывая строй. Дабы перестроиться, сменить коней и повторить свою сокрушительную атаку, им требовалось время. Обычно их отход прикрывали пикинеры и арбалетчики, а также те сержанты и оруженосцы, которые не принимали участия в атаке. Атабек Мосульский делал все от него зависящее, чтобы не дать франкам перестроиться, так почему бы его бесценным опытом не воспользоваться визирю аль-Афдалю?

Маневр эмира Дамасского остался незамеченным крестоносцами, выстраивавшимися клином у стен Ромалы. По прикидкам Тугтекина числом конные франки почти вдвое уступали тяжелой кавалерии Фатимидов. Успеха они могли достигнуть только за счет слаженных действий, ибо воинским опытом рыцари короля Иерусалимского бесспорно превосходили и мамелюков, и арабских беков. Клин медленно двинулся навстречу врагу. Аль-Афдаль, ловко маскируя свои действия, бросил вперед курдскую конницу, которая, однако, и не думала атаковать франков. Курды обрушили на крестоносцев град стрел и рассыпались в тот самый миг, когда рыцарский клин стал разворачиваться в стену. Крестоносцы как всегда атаковали мощно, но противостояли им в этот раз лучшие бойцы визиря аль-Афдаля, способные выдержать и не такой удар. Пикинеры и арбалетчики неспеша двинулись вслед за оруженосцами и сержантами, не чуя беды. К сожалению, расстояние до них было приличным, и Тугтекин почти не сомневался, что они успеют перестроиться на виду у его атакующей конницы. Однако эмира это не смутило. Число пикинеров и арбалетчиков действительно не превышало пяти тысяч человек, а следовательно по всем расчетам они должны были стать легкой добычей отважных туркмен. Сам Тугтекин придержал коня, дабы появится на поле битвы в нужный момент. Пятьсот хорошо вооруженных нукеров ждали его сигнала, чтобы всей своей мощью обрушится на врага и помочь туркменским лучникам в их бесспорно нелегком деле. Поначалу все вроде складывалось как нельзя лучше для сельджуков. Туркмены набросились на пикинеров словно коршуны на перепуганных мышей. Увы, мыши попались с характером. Пикинеры, ощетинившиеся длинным копьями, хоть и попятились под натиском лихих наездников, но устояли. Франки пустили в ход свои смертоносные арбалеты, которые пусть и уступали лукам в скорости стрельбы, зато превосходили их в точности. А в данном случае туркмены, ломившие гурьбой, представляли для искусных франкских стрелков отличную мишень. Топтание перед пешей фалангой могло дорого обойтись лихим наездникам эмира Дамасского, ибо на помощь пехоте уже спешили сержанты и оруженосцы, не успевшие увязнуть в схватке с основными силами визиря аль-Афдаля. Видимо, франки очень хорошо понимали, чем может закончиться для них маневр отважного Тугтекина. Туркмены, атаковавшие пикинеров по центру, встретив упорное сопротивление, разорвали строй и попытались обойти фалангу сразу с двух сторон. Тугтекин бросил своих закованных в железо всадников именно в этот просвет, рассчитывая на быструю и легкую победу. К сожалению, эмир не сразу понял, что дело ему придется иметь отнюдь не с туркополами. Более всего эти люди, как снаряжением, так и умением, напоминали спешенных рыцарей. Их плотно сомкнутые прямоугольные щиты не позволяли сельджукам продвинуться вперед, а длинные копья разили всадников без промаха. Сельджуки, встретив неожиданный отпор, растерялись. Сам эмир получил столь чувствительный удар в бок копьем, что едва не вылетел из седла. К счастью, верные нукеры не дали ему упасть под ноги озверевшим пикинерам, которые неожиданно перешли в атаку, опрокидывая сельджуков на землю вместе с конями. Арбалетчики усилили стрельбу. В тыл сельджукам уже заходили конные сержанты и оруженосцы. Тугтекин понял, что его атака захлебнулась, и первым поворотил коня. Франки не преследовали сельджуков, стремительно уходивших под прикрытие холма. Впрочем, ушли далеко не все, более половины туркмен и три сотни отборных нукеров эмира Дамасского так и остались лежать на испепеленной зноем земле близ города Ромалы. Повторять атаку Тугтекин не рискнул, с его стороны это было бы чистым безумием. Сельджуки обогнули холм и оказались в тылу у фатимидской армии медленно оседающей назад.

– Почему ты здесь? – бросил на эмира бешеный взгляд визирь аль-Афдаль.

– Я не сумел прорваться, – скрипнул зубами Тугтекин. – Мне противостояли не туркополы, а спешенные рыцари, закованные в броню до самых пят.

– Какие еще рыцари? – взъярился визирь.

– Сейчас увидишь, – криво усмехнулся эмир.

Железная стена крестоносцев не сумела с ходу опрокинуть упорных мамелюков, рыцари стали выходить из боя один за другим, дабы сменить коней для нового натиска, им навстречу уже спешили оруженосцы. Время для стремительной атаки было подходящим, и аль-Афдаль бросил против франков свой последний резерв – легкую курдскую конницу. По расчетам визиря курды легко должны были опрокинуть пикинеров и тем самым расчистить путь для мамелюков, которым требовалась передышка перед последним решительным наступлением. Но курдам повезло еще меньше, чем сельджукам эмира Дамасского. Аль-Афдаль, уверенный в победе, не сразу понял из-за поднявшейся пыли, что происходит. Вроде бы курдам удалось разорвать фалангу на несколько частей, во всяком случае они далеко продвинулись в ее ряды, но очень скоро их успех стал оборачиваться сокрушительным поражением. Пикинеры взяли конников в тиски и стали методично их истреблять. Когда пыль, наконец, рассеялась, изумленный визирь узрел перед собой пешую фалангу, ощетинившуюся копьями, и жалкие остатки своей бегущей легкой конницы. К счастью, беглецы, свернувшие вправо, не помешали мамелюкам построиться для атаки.

– Это не рыцари, – сказал вдруг бек Джекермиш, правая рука эмира Дамасского. – Это варанги.

– Откуда они здесь взялись? – удивился Тугтекин. – Неужели басилевс прислал королю Иерусалимскому подмогу?

– Кем бы они ни были, – надменно бросил аль-Афдаль, кося на сельджуков злыми глазами, – но их смертный час пробил.

Мамелюки уже разогнали коней, и остановить их могла теперь только смерть. Все беки из свиты аль-Афдаля привстали на стременах, дабы собственными глазами увидеть торжество воинов Аллаха. Никто не сомневался, что тяжелая фатимидская конница сметет упрямых пехотинцев, но, к изумлению наблюдателей, строй пикинеров, казавшийся несокрушимым, вдруг рухнул на землю задолго до того, как мамелюки приблизились к фаланге. Зато навстречу воинственным рабам вдруг ринулись облаченные в кольчуги конные рыцари, успевшие перестроится для решительного броска. Никто не ожидал от франков столь хитроумного маневра. Включая великого полководца аль-Афдаля. А менее всего его ждали мамелюки, которые стали осаживать коней, дабы уйти из-под удара. В этот раз крестоносцы без труда смяли их ряды и ринулись к холму, где возвышался роскошный шатер, подаренный аль-Афдалю самим халифом. Дабы отступить с достоинством, визирю пришлось бросить навстречу франкам своих гвардейцев. Эмир Дамасский не стал понапрасну рисковать своими людьми, и быстрые кони унесли сельджуков от неминуемой смерти. Визиря Тугтекин больше не видел, да и не жаждал с ним встречи. Его путь лежал к родному Дамаску, которому еще предстояло выдержать гнев короля Болдуина. Эмир нисколько не сомневался, что правитель Иерусалима рано или поздно припомнит ему неуместное рвение в защите веры и выместит на его несчастных подданных ярость, накопленную за время кровавой битвы. Дамаск много ближе к Иерусалиму, чем Каир. Жаль только, что Тугтекин осознал этот известный всем факт слишком поздно.

Годемару де Картенелю повезло в битве при Ромале. Он не только вышиб из седла знатного арабского бека, но и сумел захватить его в плен живым с помощью расторопных сержантов. Мало того, что на благородном аль-Бирузи было навешано куча золотых и серебряных побрякушек, стоивших целое состояние, так он еще пообещал выплатить благородному шевалье выкуп за свою свободу. К сожалению Годемар практически не понимал по-арабски, а потому никак не мог взять в толк, какую сумму предлагает ему щедрый бек. Дабы не попасть впросак и не продешевить в столь выгодном деле, Картенель решил отправиться к Венцелину фон Рюстову, задержавшемуся на его счастье в Иерусалиме. Благородный Венцелин одним из первых откликнулся на зов короля Болдуина и успел добраться до Яффы морем еще до того, как арабы блокировали порт. Лошадьми для своих людей он рассчитывал разжиться в Иерусалиме, но просчитался. Кони с торга были расхватаны в мгновение ока, как только крестоносцам стало известно о приближении фатимидской армии. Вот почему сержантам фон Рюстова пришлось выступать в поход пешими. Кто тогда мог подумать, что эта незадача, приключившаяся с доблестным рыцарем, обернется для крестоносцев оглушительной победой под Ромалой. Пятьсот пехотинцев Венцелина стали ядром пешей фаланги, которая с таким блеском проявила себя на поле битвы. Всех туркополов, принимавших участие в сражении, благородный Болдуин щедро наградил из казны визиря аль-Афдаля, взятой в покинутом шатре, а семьи павших освободил на пять лет от налогов. Этим широким жестом король сразу же завоевал симпатии местного христианского населения, обиженного на притеснения, чинимые патриархом Даимбертом. В Палестине проживали не только христиане, но и мусульмане. И те, и другие платили налоги в казну, но кроме этих выплат, не вызывавших протестов, на христиан пришелся еще один налог – в пользу церкви. Здесь-то и крылась главная несправедливость. Вышло так, что христиане не только не получили никаких выгод после освобождения Иерусалима от гнета неверных, но оказались даже в худшем положении, чем их соседи-мусульмане. В свите благородного Боэмунда даже разгорелся спор по поводу столь очевидной всем несуразности.

Сержанты Венцелина, хорошо знавшие шевалье де Картенеля, не стали чинить гостю никаких препятствий. Благородный Годемар вошел во дворец с парадного входа и поздоровался с каноником Фрумольдом, стоявшим в глубокой задумчивости посреди пустующей прихожей. Фрумольд, прошедший тернистый и полный невзгод путь, от Константинополя до Иерусалима, был старым соратником рыцаря фон Рюстова, а потому и стал управляющим роскошного дворца, захваченного удалым шевалье де Сен-Валье. Благородный Бернар, не признававший никакой власти, в том числе и королевской, прижился в свите Венцелина и участвовал во всех его авантюрах. Байку об освобождении Боэмунда и убийстве атабека Мосульского Годемар услышал от Бернара одним из первых. И, разумеется, не поверил. Каково же было его изумление, когда он узнал, что шевалье де Сен-Валье рассказал ему чистую правду. А подтвердил слова Бернара не кто иной, как Ричард Ле Гуин, один из ближайших сподвижников Боэмунда Антиохийского и его племянника Танкреда. Благородный Ричард возглавлял вместе с бароном де Руси нурманское ополчение, присланное нынешним правителем Антиохии на помощь королю Иерусалимскому. В свите Болдуина шевалье Ле Гуина встретили как родного. Не исключено, что король пытался таким образом загладить давнюю ссору между лотарингцами и нурманами, которая до сих пор отравляла их отношения.

– Благородный Венцелин принимает гостя, – пояснил Фрумольд Картенелю. – Аж из самой Руси. А ты у нас человек свой, благородный Годемар, так что не обессудь за недостаток внимания.

Речь шла о паломниках из далекой северной страны, появление которых вызвало переполох в Иерусалиме. И дело было даже не в том, что русы редко появлялись в Святой Земле. Просто считалось, что Яффа до сих пор блокирована фатимидским флотом, а потому приезд игумена Даниила сочли едва ли не чудом. Однако русы заверили благородного Болдуина, что блокада снята, и никто не чинил им при входе в порт никаких помех. Обрадованный король тут же повелел своим вассалам, оказывать всяческое содействие игумену из далекой страны в совершении богоугодного дела, чем, кажется, вызвал неудовольствие у злопамятного патриарха Даимберта. Впрочем, Даниил, опытный переговорщик, сумел поладить и с упрямым пизанцем, не раз демонстрировавшим свое плохое отношение к византийцам. Картенель уже собрался покидать чужой дом, дабы не мешать хозяевам в важном для них деле, но его перехватил благородный Бернар, выскочивший из-за соседней двери с видом заговорщика. Картенель не успел даже слова вымолвить, как Сен-Валье затащил его в какое-то помещение, скорее всего подсобное, и жестом приказал молчать. Годемар уже собрался выразить протест по поводу столь бесцеремонного обращения, но его остановили голоса, вдруг зазвучавшие над головой.

– Я не Христа отрицаю, игумен, а претензию твоей церкви на единственно правильное толкование воли неба.

Говорил Венцелин, Картенель сразу опознал его по голосу, а потому перестал сопротивляться Сен-Валье и приготовился слушать. Благо слова рыцаря не остались без ответа.

– Твои боги разобщают людей, Венцелин, делая их врагами, а мой обещает им равенство и вечный мир.

– Ты в этом уверен, игумен? – насмешливо переспросил фон Рюстов. – Разве не твои единоверцы воюют сейчас на Востоке? И разве не твой князь Владимир пытался утеснить моих родовичей в Полесье.

– Владимир помирился и с братом Олегом, и с его боярами, как христианами, так и язычниками. Ты это знаешь, Венцелин. А что до Иерусалима, то франки пришли сюда с благой целью – освободить от неверных землю, где пролилась кровь Христа.

– А почему ты называешь его Христом, игумен? Не потому ли, что его истинное имя Крест будет резать ухо русам? Крест на кресте, это уж слишком, согласись. Но ты знаешь и другое, Данил, – Крест происходил из жреческого рода Давида и Коломана, а следовательно был потомком того самого Япета, которого даже вы, греки, признаете предком всех европейцев. Города Иерусалим и Иерихон были основаны русами, что видно из их названия. Ярь – рус – алим и Ярь – кона. Вот как эти названия звучали тысячи лет назад. Наш гость, вероятно, слышал об Арконе на море Варяжском, но, видимо, только плохое. Палестина была захвачена семитами, много тысяч лет тому назад. Это были дикие племена, занимавшиеся скотоводством. Они частично смешались с потомками Япета, а частично вытеснили их в Сурью или Сирию, где жили их кровные братья. Но своих жрецов и царей они брали из родов русов, ибо те во много раз превосходили их вождей знаниями. Но ведь Сурь – это Русь, если читать слово наоборот.

– У тебя нет доказательств, Венцелин, – успел вставить свое слово игумен.

– Я видел древний храм богини Лады в Сирии, – возразил рус. – Точно такие же изображения, высеченные из камня, находятся в Арконе и Румове. А тем статуям тысячи и тысячи лет. Я остался здесь, на Востоке, чтобы найти и сохранить наши святыни.

– Боюсь, что твоему гостю это не интересно, боярин Гаст, – вновь не удержался от замечания Даниил.

– Еще во времена владычества Рима эти земли были завоеваны русами Гусирекса. Но удержать Палестину и Сурью они не сумели. Константинополь восстановил здесь господство ромеев. Впрочем, ненадолго. Арабы, призванные на священную войну пророкам Мухаммедом выбили отсюда и греков, и потомков Япета. Греки ушли в свои земли, а здешние русы, ставшие к тому времени христианами, переселились в Европу. Именно из их среды вышел человек, которого ты считаешь своим предком, благородный Болдуин.

– Карл Великий?!

– Его матерью была ободритка, из почитаемого русами рода Рериков. Ведь выходцев из Сурьи русы считали своими братьями. Мы видели в них потомков наших пророков-ярманов и полагали, что вера пращуров дорога им меньше, чем нам. Но мы ошиблись и заплатили за свою ошибку. В пришельцах оказалось слишком много чужой крови, и она пересилила нашу кровь.

– Уж не хочешь ли ты сказать, благородный Венцелин, что в моих жилах течет кровь иудеев? – прозвучал голос полный скрытой угрозы.

– Я хочу лишь сказать, благородный Болдуин, что ты, сам того не подозревая, вернулся на землю своих предков, потомков Япета. И что развалины их городов, храмов и селений ты можешь увидеть в Палестине, Ливане, Сирии.

– Положим, развалено далеко не все, – прозвучал голос Глеба де Руси. – И города стоят, и храмы. Я тоже видел древние статуи, игумен. Я видел изображение женщины, которою Венцелин называет Великой Матерью. Она производит очень сильное впечатление.

– Не поддавайся соблазнам, сын мой, – остерег Лузарша Даниил. – Я бы назвал боярина Гаста еретиком, но он язычник, способный смутить любую даже самую праведную душу. Тем не менее, я вынужден признать, что многое из им сказанного – правда. Потомки Япета жили здесь задолго до того, как сюда пришли семиты. Что же касается Христа, то нет нужды искать в нем следы той или иной крови, ибо божественного в нем куда больше чем человеческого. Недаром же Спаситель сказал, что не будет ни эллина, ни иудея. И призывал он нас возлюбить друг друга, а не множить кровавые распри пустыми разговорами.

– Тогда почему мы пришли сюда не с оливковой ветвью, а с мечами? – негромко спросил Глеб.

– А разве Христос должен отвечать за неразумие людей?! – вскричал Даниил.

– Выходит, ты предлагаешь нам, игумен, отдать Иерусалим арабам и сказать «простите»? – полюбопытствовал ехидно Лузарш.

– Я ничего подобного не говорил? – возмутился Даниил. – Здесь находятся христианские святыни, и, думаю, что со временем арабы нас поймут. К тому же Иерусалим долгие столетия принадлежал сначала Римской, а потом Византийской империи, а мусульмане здесь были только гостями, к тому же незваными. Так вы поможете паломникам из Руси, благородные шевалье?

– Поможем, – спокойно отозвался Венцелин. – Раз люди верят, что Спаситель похоронен здесь, я не собираюсь их разочаровывать.

– Почему? – спросил барон.

– Истину всегда ищут только избранные, Глеб, все остальные довольствуются верой.

– Наверное, я устроен иначе, чем ты, Венцелин, а потому скромно доживу остаток дней своих среди остальных. Мы сделаем все возможное, игумен Даниил, чтобы облегчить участь паломников, жаждущих поклониться Гробу Господню, и порукой тому будет честь барона де Руси.

Картенелю показалось, что вслед за Глебом в разговор вступил еще один человек, скорее всего благородный Болдуин, но, к сожалению, он не успел дослушать его речь.

– Главное, мы узнали, а остальное не для наших ушей, – пояснил Сен-Валье, выталкивая Годемара из комнаты.

– Ты уверен, что король был там?

– А почему, по-твоему, трое русов говорили на латыни? – усмехнулся Бернар. – Наверное, сумели бы объясниться на родном языке. Впрочем, это уже неважно.

– А что важно? – удивился Картенель.

– Око Соломона! – поднял палец к потолку Сен-Валье. – Перед битвой с арабами к благородному Болдуину явился безумный рыцарь фон Майнц, на которого нашло просветление. Он посулил королю Иерусалима господство над миром, если тот отыщет философский камень. Однако у Болдуина хватило ума, не соваться в воду, не зная броду. А брод, похоже, знает только один человек – Венцелин фон Рюстов. И рыцарь посоветовал королю, оставить затею с поисками таинственного камня. Ибо знания жрецов Артании лягут тяжким грузом на его душу.

– Все равно будут искать, – с сомнением покачал головой Картенель.

– Будут, – согласился с ним Сен-Валье. – Но не король Болдуин, и не я. Надеюсь, Годемар, что и ты откажешься от этой затеи, дабы не нажить беды.

– А почему ты решил, что я вообще к этому причастен?

– Потому что видел тебя в компании безумного Майнца и Андрэ де Водемона. – Сен-Валье остановился и пристально глянул в глаза Картенелю: – Я считаю тебя своим другом, Годемар, а потому предостерегаю. Ты теперь знаешь, кто такой благородный Венцелин фон Рюстов, и я очень надеюсь, что это знание убережет тебя от опрометчивого поступка. Не нами спрятано, не нам и искать.

Благородный Бернар в очередной раз удивил своего приятеля. Кто бы мог подумать, что под личиной этого простака кроется столько проницательности. А ведь Сен-Валье попал в самую точку. Это именно Картенель свел Майнца с Водемоном, просто ради забавы, но благородный Андрэ неожиданно поверил откровениям безумца.

– Ты кому служишь, Бернар? – глухо спросил потрясенный Картенель.

– Христу, мой добрый самаритянин, – усмехнулся Сен-Валье. – Но, как ты сегодня убедился, каждый понимает Бога по-своему.

– Ты еретик, шевалье?

– С точки зрения Венцелина мы все еретики, благородный Годемар. И, очень может быть, он прав.

– Вот тебе и воины христовы! – с досадой вымолвил Картенель. – Знал бы папа Урбан, кого он посылает в Святую Землю, наверняка бы отлучил бы от церкви и тебя и меня.

– Сдается мне, что папам не нужен Иерусалим, – вздохнул Бернар, – ни Урбану, ни Пасхалию.

– А что им нужно?

– Константинополь, – охотно пояснил Сен-Валье. – И первым это понял благородный Боэмунд Антиохийский.

– Выдумываешь, Бернар.

– У тебя будет возможность, извиниться передо мной, Годемар, когда мы услышим о новом походе неугомонного крестоносца, обласканного папой.

– Ты мне лучше скажи, зачем игумен Даниил приехал в Иерусалим?

– Чтобы поклониться Гробу Господню, – пожал плечами Сен-Валье.

– И только?

– Чтобы передать благородной Марьице благословение отца, герцога Владимира, на брак с Венцелином Гастом.

– С язычником? – ужаснулся Картенель.

– С крестоносцем, первым поднявшимся на стены Иерусалима. С доблестным защитником Гроба Господня, решившим исход битвы при Ромале в нашу пользу. С человеком, вырвавшим благородного Боэмунда из рук нечестивых сарацин. Мне перечислять дальше заслуги Венцелина перед христианским миром или вышеназванного будет достаточно. Обвенчает их сам Даниил. Представь себе, он так и сказал благородной христианке – «твой грех, княгиня, церковь берет на себя в моем лице, а для тебя сей брак обернется благостью».

– Он это сказал по латыни?

– Нет, – спохватился Сен-Валье. – Русы всегда переходят на греческий язык, когда речь идет о христианской вере.

Картенель не поверил благородному Бернару, но промолчал. Этот проныра, этот бабник, этот болтун, а по мнению многих просто глупец, оказался далеко не так прост, как совсем еще недавно казалось Картенелю. Узнать бы еще, откуда провансалец так хорошо знает язык русов? Или он не провансалец?

– Подожди, – остановился посреди иерусалимской улицы Картенель, – ты куда меня привел?

– К дому благородного рыцаря фон Майнца, кажется, именно здесь остановился твой старый друг Ги де Санлис?

До Картенеля вдруг дошло, что весь вечер, жизнь его висела на волоске. Его могли убить в доме Венцелина, могли убить на улицах Иерусалима, тихих и безлюдных в эту позднюю пору. Это мог сделать сам благородный Бернар, а мог поручить кому-то другому. Сунули бы кинжал под ребра и бросили в сточную канаву как падаль. Но, видимо, Сен-Валье решил, что Годемар просто пешка, которую используют в чужой игре, и, между прочим, был прав. Картенель понятия не имел, кому понадобился этот чертов камень, но поддался на уговоры красноречивого Ги, который убедил-таки своего приятеля сунуть голову в пасть льва, воспользовавшись благовидным предлогом. За содействие благому делу Санлис обещал Картенелю кругленькую сумму, но забыл предупредить, что тот рискует жизнью.

В доме фон Майнца кроме самого хозяина и опекавших его людей находились еще два человека, терпеливо поджидавшие возвращения Годемара и успевшие между делом осушить ни один кубок. Санлис выпил, похоже, гораздо больше сдержанного Водемона и выглядел почти пьяным. Тем не менее, он сумел взять себя в руки и вопросительно уставился на Картенеля.

– Благородный Болдуин встречался с Венцелином фон Рюстовым и игуменом Даниилом. Но о чем они говорили, я не знаю. Меня дальше порога не пустили. Пришлось весь вечер слушать байки шевалье де Сен-Валье.

– Это он тебя провожал? – холодно спросил Водемон.

– Никак не мог от него отвязаться, – вздохнул Картенель. – О камне Соломона он слышал, но считает его поиски пустой затеей.

– Почему?

– Я не рискнул, спрашивать впрямую. Бернар не такой уж дурак, каким порой кажется, он умеет хранить чужие тайны.

– А ты, благородный Годемар, умеешь? – Красные с перепоя глаза Санлиса уставились на Картенеля.

– Око Соломона – не такой уж секрет в Иерусалиме. Его ищут многие, но, думаю, не найдут. Сдается мне, что камень прибрал к рукам тот, кто долгие три года шел по следу благородного Аршамбо.

– Иными словами, око Соломона находится сейчас у Венцелина? – прямо спросил Водемон.

– Боюсь, гораздо дальше, благородный Андрэ. Чтобы его найти тебе придется отправиться в заснеженную Русь или на берег Варяжского моря. А это далеко, Водемон, очень далеко.

Глава 2 Фатимидский флот.

Каир со дня своего основания был городом не для всех. Простых людей не пускали за его высокие и мощные стены. Однако почтенный Саббах хоть и был остановлен мамелюками у ворот, все-таки смог доказать свое право, стать гостем халифа аль-Амира, пять лет тому назад сменившего благословенного аль-Мустали на многотрудном поприще пастыря всех правоверных. Впрочем, визирем при новом повелители Египта остался почтенный аль-Афдаль, всесильный временщик, которого побаивались даже наместники пророка. Именно к визирю сейчас направлял свои стопы Саббах, с надеждой на прощение. Впрочем, бывший кади Палестины очень хорошо понимал, что являться к аль-Афдалю с пустыми руками не только бестактно, но и чревато большими неприятностями. И именно поэтому в рукаве своего белоснежного одеяния он припрятал большой и богатый город, который вполне мог возместить халифату потери, понесенные в Палестине и Сирии. Саббах не появлялся в Каире более пяти лет и сейчас с удовольствие вдыхал ароматы столицы, построенной Фатимидами полтора века назад, любовался мечетями и роскошными дворцами. Главной достопримечательностями Каира были мечеть аль-Азхар и дворец халифа, расположенные в самом центре города. Саббах добавил бы еще к этому списку Дом знаний, где провел лучшие свои годы, постигая мудрость веков, собранную за стенами этого величественного здания. Между прочим именно здесь в Каире нынешний глава ассасинов надменный Гассан ибн Сулейман впервые заявил о себе, как о человеке незаурядном и отмеченном Аллахом. Приехал будущий шейх в Каир скромным искателем знаний. И его тогдашние учителя далеко не сразу заметили, что их талантливый ученик снедаем честолюбием. Однако, достигнув степеней совершенства, почтенный Гассан принялся плести искусные интриги, едва не закончившиеся мятежом. Дело было давнее, а потому Саббах не знал его подробностей. Зато он знал, что Гассан недолго томился в крепости, ибо не успел он переступить порога темницы, как рухнул один из минаретов аль-Азхара. Суеверный халиф расценил это несчастье, как знак небес и приказал немедленно освободить смутьяна. Гассана ибн Сулеймана богато одарили, посадили на галеру и со всеми почестями, полагающимися ему по праву, выпроводили из Каира. Именно в тот день у Гассана появились преданные сторонники, поверившие в его счастливую звезду. Прошло не так уж много дней, и бывший изгнанник стал грозой халифов и эмиров, бичом Востока, как его частенько называли недоброжелатели. Тысячи людей признали в нем нового Повелителя Времени, а иные называли его Махди, сошедшим на землю по воле Аллаха. Саббах не принадлежал к числу последних, однако он отдавал должное шейху, сумевшему прибрать к рукам секту исмаилитов и ныне ставшим ее почти полновластным хозяином. А ведь титул Повелителя Времени совсем еще недавно принадлежал каирскому халифу, и никто из правоверных, включая исмаилитов, даже подумать не смел, что найдется человек, способный посрамить наместника Аллаха. Справедливости ради следует признать, что покойный аль-Мустали оказался посредственным правителем. Он потерпел несколько обидных поражений сначала от сельджуков, а потом от крестоносцев, подорвав тем самым веру в свою божественную суть. Шейх Гассан сумел воспользоваться разбродом, воцарившимся среди исмаилитов, и подхватил власть, выпавшую из растопыренных пальцев аль-Мустали. Впрочем, еще раньше это сделал визирь аль-Афдаль, освободивший халифа от мирских забот. Но даже у аль-Афдаля не хватило наглости, чтобы покусится на духовную власть потомка Фатимы, дочери пророка Мухаммеда.

Дом аль-Афдаля хоть и располагался недалеко от мечети аль-Азхара, особой роскошью не блистал, уступая как величиной, так и красотой отделки многим дворцам арабских беков. Дело здесь было не в скромности и уж тем более не в бедности, просто визирь никогда надолго здесь не задерживался, предпочитая менять место жительства из соображений безопасности. По слухам, аль-Афдалю за свою жизнь удалось избежать более десятка покушений, тщательно подготовленных его врагами. Достоверно Саббах знал только о трех попытках, за одной из которых чувствовалась рука покойного халифа аль-Мустали. Ныне над головой всесильного временщика вновь сгустились тучи. Аль-Афдаль в течение пяти лет потерпел два сокрушительных поражения от франков, в результате которых Каир по сути лишился армии, способной вести победоносные войны. Тем не менее, ловкому визирю удалось удержаться у власти, что объяснялось не столько его силой, сколько слабостью нового халифа, человека молодого и не слишком искушенного в интригах. В воротах усадьбы Саббаха остановили мамелюки-суданцы, составлявшие личную гвардию визиря. Эти рослые чернокожие воины, по мнению аль-Афдаля, отличались от арабов не только силой и доблестью, но преданностью своему вождю. По количеству мамелюков, стоявших у ворот и расположившихся на садовых дорожках, Саббах определил, что визирь находится дома. Это было редкостное везение, и бек мысленно возблагодарил Аллаха за содействие в трудном и опасном предприятии. Саббах очень боялся, что его опознают и бросят в застенок раньше, чем он успеет переговорить с аль-Афдалем, поэтому он не рискнул навестить близких и постарался объехать родной дом стороной. Обоих своих телохранителей бек оставил у ворот, их миссию можно было считать завершенной, они уберегли своего хозяина от случайного наскока, а далее судьба и жизнь Саббаха зависела уже от визиря.

К удивлению бека, ему не пришлось долго томиться на мраморной лестнице в окружении мамелюков. Коротконогий евнух, выкатившийся из раскрытых дверей, бросил несколько слов своим соотечественникам на незнакомом языке, и те немедленно удались, оставив гостя в растерянности.

– Сиятельный аль-Афдаль, гроза и гордость Востока, ждет тебя, почтенный Саббах.

Беку ничего другого не оставалось, как последовать за евнухом, быстро семенившим на кривых коротких ногах по блистающему полу. Дворец визиря казался пустым, но Саббах отлично понимал, что за ним следят десятки глаз и любое его подозрительное движение может быть истолковано как угроза, с весьма печальными для гостя последствиями.

У входа в покои визиря Саббаха обыскали еще раз. Телохранители, облаченные в белые длинные рубахи, перехваченные у пояса кусками златотканой материи, так старательно обыскивали посетителя, что едва не сломали ему ребра. После чего довольно грубо втолкнули бека в личные покои аль-Афдаля.

Визирь сидел, скрестив ноги, на небольшом возвышении, застеленном коврами, и, опираясь правой рукой на подушку, задумчиво смотрел куда-то поверх головы Саббаха.

– Да продлятся вечно твои дни, сиятельный аль-Афдаль.

– Садись, бек, – небрежно кивнул визирь на край помоста. – Сейчас не время для церемоний.

Когда-то Саббах был одним из первых в окружении аль-Афдаля, но с тех изменилось слишком многое, чтобы рассчитывать на милость этого породистого стареющего мужчины.

– Давно я тебя не видел, Саббах, – задумчиво проговорил визирь, разглядывая гостя.

– Я не смел показаться тебе на глаза, сиятельный аль-Афдаль, после тяжких ошибок и поражений.

– Поражения бывают у всех, – холодно бросил визирь. – Ошибки тоже. Но это еще не повод, чтобы уклоняться от выполнения долга.

– Я не сидел без дела, сиятельный аль-Афдаль, а делал все возможное, чтобы звезда халифа засияла еще ярче.

– С чем пришел? – насмешливо покосился на гостя хозяин, давая понять, что приветствия закончились и пора переходить к разговору по существу.

Саббаху было, что предложить визирю, и он не замедлил с рассказом о событиях, случившихся в не столь уж отдаленном от Каира Ливане. Правитель Триполи, осажденного крестоносцами, Фахр аль-Мольк ибн Аммар отправился за поддержкой в Багдад, доверив управление городом двоюродному брату. Увы, почтенный аль-Асхирь не оправдал надежд своего родственника. Он тут же объявил себя эмиром и поднял мятеж. К сожалению, мятеж был подавлен мамелюками, сохранившими преданность малолетнему сыну аль-Молька.

– А почему к сожалению? – удивился визирь. – Такая преданность заслуживает похвалы.

– Мне удалось склонить почтенного аль-Асхиря на нашу сторону, и он уже готов был обратиться к халифу аль-Амиру с просьбой о помощи.

– Это меняет дело, – кивнул хозяин, – но не объясняет причины, по которой ты приехал в Каир.

– В Ливане остались мои преданные сторонники, и если ты, сиятельный аль-Афдаль, поможешь осажденному городу продовольствием, то Триполи припадет к ногам халифа аль-Амира раньше, чем багдадские сунниты откликнутся на призыв Ибн Аммара.

– А крестоносцы? – нахмурился визирь.

– Я полагал, что тебя уже известили о смерти едва ли не самого злобного врага ислама Раймунда Тулузского.

– Первый раз слышу, – неожиданно признался визирь, и в голосе его прозвучало неподдельное удивление.

Саббах охотно поведал аль-Афдалю о несчастье, приключившемся с одним из вождей крестоносцев, проливших реки крови правоверных мусульман. Трипольцы захватили провансальцев врасплох во время неожиданной вылазки. Успех поначалу казался Саббаху безоговорочным, ибо арабам удалось захватить замок Мон-Пелери, возведенный Раймундом Тулузским неподалеку от города. К сожалению, закрепиться в замке трипольцам не удалось, равно, как и разрушить его. Пришедший на подмогу дяде граф Серданский сумел выбить арабов из Мон-Пелери и нанести им поражение под стенами города.

– Граф Тулузский был тяжело ранен в сражении и через несколько дней скончался, передав своих провансальцев под начало Гильома Серданского. Благородный Гильом, по нашим сведениям, доблестный воин, но посредственный полководец. К тому же далеко не все провансальцы признали в нем вождя. На мой взгляд, сиятельный аль-Афдаль, сейчас самое время для решительного удара. Если нам удастся овладеть Триполи и другими ливанскими портами, это сильно осложнит положение короля Болдуина в Иерусалиме и князя Танкреда в Антиохии.

– Ты сам все это придумал? – спросил визирь, пристально глядя в глаза бека.

– Нет, – честно признался Саббах. – Мне помогали ассасины. В частности кади Бузург-Умид.

– Они знают о твоей поездке в Каир?

– Я действовал с их согласия.

В разговоре наступила момент, которого Саббах боялся, отлично зная, насколько обострились в последнее время отношения аль-Афдаля и шейха Гассана. Визирь вполне мог заподозрить бека в предательстве и решить его дальнейшую судьбу одним взмахом меча.

– Когда-то Бузуг-Умид был отчаянным федави, – припомнил визирь. – Да и наукам он, кажется, не чужд.

– Он достиг девятой ступени в познании мира, – подсказал Саббах.

– А ты, бек, кажется, остановился на седьмой?

– Быть может те, последние ступени, лишние в процессе постижения истины, сиятельный аль-Афдаль, – понизил голос почти до шепота Саббах. – Страх перед гневом Аллаха удержал очень многих людей на краю измены, а значит гибели.

– В твоих словах есть разумное зерно, бек, но, к сожалению, а может к счастью, Повелитель Времени халиф аль-Амир думает иначе. Он по-прежнему верит не только в Великий Разум, но и в разум человеческий.

– Халиф слишком добр к людям, – горько усмехнулся Саббах. – Не разум управляет обывателями, а страх. Первым это понял шейх Гассан и за ним потянулись многие.

Бек очень боялся гневной отповеди из уст аль-Афдаля, но визирь промолчал. Из чего Саббах заключил, что один из самых уважаемых среди исмаилитов Учителей Мудрости думает сейчас сходно с ним.

– На что рассчитывают ассасины?

– Они захватили несколько крепостей в Горной Сирии и мечтают продвинуться к побережью. Северная Сирия – лакомый кусок, но нам до нее все равно не дотянуться. Если мы вернем под власть халифа аль-Амира Палестину и Ливан, то это будет успехом. Боюсь, что на большее у нас не хватит сил. По моим сведениям, эмир Триполи был обласкан в Багдаде халифом аль-Мустазхирем и султаном Мухаммадом. Последний уже заключил мирный договор со своим братом Беркйаруком и теперь готовиться к войне с крестоносцами. Я бы не стал мешать суннитам в Кападокии, сиятельный аль-Афдаль. И пообещал бы поддержку ассасинам в Сирии. Если сунниты и ассасины вцепятся друг другу в глотку, то это пойдет на пользу халифу аль-Амиру, да продлятся вечно его дни.

– Ты поумнел, Саббах, – кивнул визирь. – Иногда изгнание бывает полезным для зрелого человека.

– Движение – жизнь, бездействие – смерть, ты сам мне об этом не раз говорил, Учитель, – негромко произнес бек. – Мы победим, если будем сражаться. Нельзя позволить франкам укрепиться на Востоке.

– Ты убедил меня, почтенный Саббах, – задумчиво кивнул визирь. – Я дам тебе флот.

Бузург-Умид переживал далеко не лучшие дни в своей жизни. Ищейки Халиды, молодой супруги Ибн Аммара, матери наследника, тупо и упорно шли по его следу. Триполи был велик, но не настолько, что здесь мог затеряться человек, преследуемый властями. Дважды нукеры обнаруживали убежище кади, дважды он чудом вырывался из их рук. Десятки его сторонников уже были схвачены и замучены в застенках дворца. Бузург-Умиду пока что везло, сказывался опыт, приобретенный в молодости. Но рано или поздно, эта игра со смертью должна была закончиться не в пользу кади. Впрочем, у него был шанс разделить судьбу аль-Асхиря, двоюродного брата эмира Ибн Аммара, которого сначала кастрировали по приказу Халиды, а потом ослепили. Если бы не надежда на помощь Фатимидского флота, то Бузург-Умид давно бы покинул враждебный город. Во всяком случае, попытался бы спуститься с городской стены и затеряться среди обложивших Триполи крестоносцев. В крайнем случае кади мог бы прикинуться перебежчиком, сторонником несчастного аль-Асхиря, о судьбе которого провансальцы наверняка уже знали. Почтенный Никодим был едва ли не последней надеждой ассасина. Каким ветром занесло в Триполи старинного приятеля рафика Андроника, Бузург-Умид не знал, но устроился Никодим в чужом городе с большими удобствами. Во всяком случае, даис на месте нотария схолы агентов византийского басилевса не стал бы так откровенно выпячивать свой достаток на зависть соседям. Впрочем, Никодим был очень опытным человеком, а потому в советах беглого кади не нуждался. В осажденном городе нотария принимали за иудейского купца средней руки, и тот старался как мог, дабы не уронить себя в глазах общины. Евреи в Триполи уступали по численности только арабам, а потому имели большие привилегии. У них были свои храмы, и свои суды. Налоги в пользу эмира они платили такие же, как и арабы, но зато пользовались гораздо большей личной свободой, чем прочие подданные Ибн Аммара. Даже наглые нукеры Халиды не рискнули преследовать Бузург-Умида в еврейском квартале, боясь нарваться на большие неприятности. Ибо трипольские иудеи кроме денег ценили еще и покой, а потому тщательно следили за тем, чтобы чужие к ним не забредали. Стражников на здешних узких улочках, даис не видел, но это вовсе не означало, что их здесь вообще нет. Все дома богатых купцов охранялись их менее успешными соплеменниками, а свое умение владеть оружием иудеи не раз показывали при обороне родного города. Бузург-Умид дождался темноты, прячась от чужих взглядов за оградой богатой усадьбы, и лишь потом рискнул проникнуть в дом Никодима.

Нотарий появлению гостя не удивился, он даже не стал подниматься с кресла, а просто кивнул на стоящий рядом сундук:

– Садись, даис. Я тебя давно уже жду. С тех самых пор, как провалилась ваша безумная затея с мятежом.

– Почему же безумная? – спросил Бузург-Умид, кося голодными глазами на блюдо с кусками остывшего мяса.

– Свинина, – предупредил его Никодим. – Другого мяса в городе не достать.

Положим, в городе продавали еще крысятину и конину, но по таким баснословным ценам, что у покупателей невольно опускались руки. Что же касается свинины, то ее доставали у франков, тоже, конечно, не даром, но все же за более приемлемую плату.

– Рабби разрешили есть иудеям свинину после того, как в городе участились случаи людоедства.

– Разумно, – кивнул даис, давясь жирным мясом.

– Бек аль-Асхирь дурак, – продолжал прерванную мысль Никодим. – Вместо того чтобы придушить Халиду, он стал добиваться ее благосклонности.

– Откуда ты знаешь? – нахмурился даис.

– Слухами земля полнится, – равнодушно пожал плечами нотарий.

Византиец ошибся только в одном: благосклонности Халиды добивался не аль-Асхирь, а Бузург-Умид. Именно он уговорил бека пощадить молодую жену Ибн Аммара. Красавица обещала даису райское блаженство в обмен на жизни свою и сына. Бузург-Умид имел глупость ей поверить. А дальше случилось именно то, о чем сейчас с немалым сожалением рассуждал Никодим.

– По моим сведениям, войска султана Мухаммада застряли где-то под Мосулом. Если они когда-нибудь прибудут к Триполи, то разве что через несколько месяцев. А продовольствия в городе практически не осталось. Еще день-два и народ взбунтуется. Я сообщил в Константинополь, что правителем Триполи станет тот, кто накормит обывателей. К сожалению, басилевс не проявил расторопности. Кантакузен продолжает стеречь порт в Латтакии, а Монастра пьянствует в Киликии. Оба они кивают на Танкреда, который носа не кажет из Антиохии. Впрочем, басилевсу сейчас не до нас.

– Почему?

– Боэмунд во главе тридцатитысячного крестоносного воинства осадил Дураццо, и все усилия божественного Алексея направлены на то, чтобы отразить нашествие папистов.

– Князь Антиохийский – серьезный противник, – сочувственно покачал головой Бузург-Умид.

– Именно поэтому, кади, я твоим ассасинам не соперник, – вздохнул Никодим. – Но у меня есть к тебе просьба – не слишком притесняй христиан, когда дорвешься до власти.

– Можно подумать, что мне до эмирского дворца рукой подать, – ухмыльнулся Бузург-Умид.

– Ты к нему ближе, чем тебе кажется. Только не хватайся за кинжал, я не собираюсь тебя выдавать. С моей стороны это было бы чудовищной глупостью. Фатимидский флот на подходе. Завтра утром он войдет в гавань.

– Не шутишь? – сверкнул глазами в сторону хозяина даис.

– Рабби Иаков предлагает тебе поддержку. Иудеи блокируют дворец и не пропустят мамелюков и нукеров Халиды в порт, дабы те не помешали высадке десанта.

– Согласен, – выдохнул Бузург-Умид и закрыл глаза в предчувствии сладкой мести.

Союзники крестоносцев пизанцы, блокировавшие Триполи с моря, не оказали арабам серьезного сопротивления. Потеряв в самом начале морского побоища более десятка галер, они обратились в бегство. Почтенный аль-Барзани, командующий фатимидским флотом, лично возглавил высадку десанта на пристань окруженного города. Впрочем, высадка прошла относительно мирно, поскольку в порту не оказалось людей, готовых оттолкнуть руку помощи, протянутую трипольцам сиятельным аль-Афдалем. Как только обыватели узнали, что почтенные Барзани и Саббах привезли им продовольствие, они едва не утопили их в море любви и обожания. Восторги трипольцев замедлили продвижение арабов к городской цитадели, которая, впрочем, была уже взята сторонниками Бузург-Умида и примкнувшими к ним иудеями. Аль-Барзани, кажется, остался доволен таким оборотом дела, но Саббаха беспокоила судьба эмирской казны, а потому он поспешил вырваться из цепких объятий ликующих трипольцев. Худшие опасения бека подтвердились. Бузург-Умид захватил не только цитадель, но и расположенный здесь дворец Ибн-Аммара, поразивший своей роскошью даже видавшего виды аль-Барзани. Триполи недаром считался едва ли не самым богатым городом Востока. А эмир аль-Мольк ибн Аммар отнюдь не страдал излишней скромностью. Его резиденция состояла из трех огромных зданий, примыкающих друг к другу, и была окружена пышным фруктовым садом. Сейчас этот сад был завален трупами, похоже мамелюки и нукеры красавицы Халиды, захваченные врасплох ассасинами Бузург-Умида, именно здесь пытались оказать им ожесточенное сопротивление. И поплатились жизнями за свою горячность. Убитые лежали не только в саду, но и на лестницах дворца, где теперь хозяйничали победители, хватая все ценное, что попадалось под руку. К счастью, грабитель опознали аль-Саббаха и препроводили его вместе с немногочисленной свитой в личные покои эмира, где находились главари удавшегося мятежа. Саббах, разъяренный творившимися вокруг бесчинствами, уже готов был обрушить гневные слова на голову Бузург-Умида, но не обнаружил кади в зале, расписанном строками из Корана. Здесь распоряжались незнакомые беку люди в темной одежде, в которых он без труда опознал иудеев. Тем не менее, присмотревшись попристальней, Саббах опознал в одном из почтенных торговцев нотария Никодима. Этого византийца, невесть почему притворяющегося евреем, бек встречал в окружении Бузург-Умида и считал лазиком ассасинов. Хотя не исключено, что он ошибался на его счет.

– Где кади? – спросил Саббах у Никодима.

Византиец молча кивнул на ближайшие двери, густо покрытые позолотой, из-за которых доносились приглушенные женские крики. Саббах похолодел и затравленно покосился на адмирала, но почтенный Барзани не собирался мешать чужому шумному досугу. И, наверное, он был прав. Бузург-Умид мстил несчастной женщине за предательство и за гибель своих соратников, а потому вырвать ее из рук кади ассасинов мог разве что сам Аллах.

– Где казна? – спросил бек, морщась как от зубной боли.

– Казна эмира цела, – успокоил его Никодим. – Рабби Иаков выставил у дверей хранилища караул из преданных и надежных людей.

Саббах скосил глаза на седовласого иудея, застывшего в почтительной позе, и благосклонно кивнул ему головой. Конечно, разорение эмирского дворца дело предосудительное, но если евреям удалось сохранить казну, то взыска за разбой бек с них чинить не будет. Наоборот сделает все возможное, чтобы наладить с рабби хорошие отношения. Арабы и иудеи в Триполи всегда жили в мире и согласии, и Саббах не собирался менять этот сложившийся за десятилетия порядок вещей.

– Халиф аль-Амир назначил меня правителем города Триполи, – произнес бек, гордо вскидывая голову. – Надеюсь, никто не станет оспаривать волю наместника Аллаха.

– Мы ждем твоих указаний, кади аль-Саббах, – мягко произнес рабби Иаков.

– Надо убрать трупы, – поморщился бек.

– Дворец будет приведен в порядок уже к утру следующего дня, – заверил нового правителя Иаков. – А пока я предлагаю вам, беки, воспользоваться нашим гостеприимством.

Вопли за дверью сменились визгом и хрипами. Похоже, Бузург-Умид перешел все разумные пределы в своем неуемном желании отомстить Халиде. Саббах многое повидал в этой жизни, но подобная жестокость его покоробила, и он поспешил принять приглашение еврея, дабы больше не слышать крики жертвы обезумевшего ассасина.

Саббах понятия не имел, кому принадлежит дворец, куда привел его рабби Иаков, но судя по убранству, его хозяин был все-таки арабом, а не иудеем. Не исключено, что дворцом владел один из беков, сторонников Халиды, а теперь усадьба перешла в руки победителей со всем своим содержимым, движимым и недвижимым. Во всяком случае, слуг в этом здании хватало, хороших поваров тоже. Вино к столу не подавалось, но аль-Барзани успел-таки где-то приложиться к запретному напитку и по этому случаю пришел в воинственное настроение. К счастью, воинственность флотоводца распространялась не на торговцев, почтительно внимавших его разглагольствованиям, и не на молчаливого Саббаха, а исключительно на пизанцев, давно уже досаждавших беку своей наглостью. Барзани вслух пожалел о том, что упустил большую часть пизанских галер, которые обратились в позорное бегство при виде его победоносного флота.

– Они недалеко бежали, – вздохнул Никодим, каким-то образом затесавшийся в свиту нового кади. – Покойный граф Тулузский отдал пизанцам половину Джебайла, в награду за оказанные услуги.

– Я обещал визирю аль-Афдалю вернуть под власть халифа не только Триполи, но и все порты на Ливанском побережье, – громогласно заявил аль-Барзани. – И сдержу слово. Как только вы разгрузите мои галеры, я немедленно отправлюсь в Джебайл и накажу пизанцев за вероломство.

Торговцы города Триполи отозвались на хвастливые обещания адмирала гулом восхищения и обожания. Эти люди, еще совсем недавно умиравшие от голода, уже думали о грядущих барышах, и Саббах не осуждал их за это. Триполи богател от торговли, а пизанцы были конкурентами как иудейских, так и арабских купцов, привыкших к господству в Средиземном море. И если Каир сумеет отстоять их интересы в борьбе с конкурентами из Европы, то трипольцы станут самыми надежными слугами халифа аль-Амира. Понятны были Саббаху и старания византийца Никодима подлить масла в разгорающийся костер. Друнгарий Кантакузен, обосновавшийся в Латтакии, испытывал немалое давление, как со стороны суши, так и со стороны моря. Разгром пизанского флота стал бы для друнгария воистину даром небес и укрепил бы позиции Византии в Северной Сирии. Перечить Барзани в его стремлении прибрать к рукам порт и город Джебайл, Саббах, естественно, не собирался. Более того, готов был всячески содействовать ему в этом благом начинании. Останься фатимидский флот в Триполи, и новому кади пришлось бы делить власть с самодовольным и вздорным адмиралом, а ему вполне хватало забот с ассасинами Бузург-Умида. Саббах много бы дал, чтобы кади ассасинов, совсем недавно считавшийся его союзником и другом, убрался бы куда-нибудь подальше. Но, к сожалению, у Бузург-Умида были совсем иные планы.

Пизанский флот вернулся в порт Джебайла в сильно потрепанном виде. Благородный Симон сошел на берег чернее тучи и, и, не отвечая на вопросы земляков, толпившихся на пристани, отправился в свою резиденцию. Пизанцы выторговали у покойного Раймунда Тулузского несколько городских кварталов и добрую половину пристани, но цитадель осторожный граф оставил за собой. После смерти Сен-Жилля в цитадели обосновался шевалье де Пейн, назначенный сюда то ли по воле графа Серданского, то ли вопреки ей. В последние месяцы разлад в стане провансальцев усилился настолько, что готов был перерасти в настоящую междоусобицу. Часть из них горой стояла за графа Гильома, племянника покойного Раймунда, другие во главе с шевалье де Сент-Омером ратовали за сына и наследника Сен-Жилля, находившегося в далекой Тулузе. Благородного Симона раздражали бесконечные свары между провансальскими баронами и шевалье, но, к сожалению, его мнение не интересовало ни графа Серданского, отсиживающегося в Мон-Пелери, ни Годфруа де Сент-Омера, управляющего Тортосой, ни даже Гуго де Пейна, сохраняющего, похоже, нейтралитет. К сожалению, Симон вынужден был делить власть в Джебайле не только с Гуго, но и с Венцелином фон Рюстовым, на которого у пизанцев имелся давний и острый зуб. Венцелин владел третью джебайльской пристани и несколькими кварталами в южной части города. Падре Себастиан, остроносый, худенький и бесконечно надоедливый человек, прожужжал Симону все уши по поводу надменного руса, не желающего считаться с пизанцами. Симон давно бы уже выбросил клирика из своего дворца, но, увы, Себастиан был посланцем патриарха Даимберта и защищал в Джебайле его интересы. Этот серенький мышонок с маленькими круглыми глазками, которого адмирал поначалу не брал в расчет, сумел найти общий язык с представителями торговых домов Пизы, которые прочно обосновались на чужой земле под крылышком адмирала и теперь пытались навязать ему свою волю. Конечно, флот снарядили богатые пизанские купцы, но командовал-то им Симон. Это он помог Сен-Жиллю захватить город с удобной гаванью. Казалось бы, пользуйтесь плодами чужих трудов и благодарите Господа за то, что он послал вам даровитого флотоводца, сумевшего отстоять интересы города Пизы в чужих землях, так ведь нет, эти плебеи так и норовят куснуть благородного человека, чей род уходит корнями в эпоху Великого Рима.

– В городе должен быть один хозяин, – неожиданно произнес кругленький как головка сыра человек, стывший в почтительной позе перед впавшим в задумчивость Симоном.

Портного Андроника рекомендовала адмиралу благородная Жозефина, супруга шевалье де Мондидье, к коей Симон имел сердечную слабость. Именно поэтому армянину позволялось многое, но далеко не все, о чем ему следовало бы помнить днем и ночью. Пизанец едва ли не на две головы превосходил портного в росте и был гораздо шире в плечах, а его огромный кулак вполне мог отправить на тот свет здоровенного быка, не говоря уже человеке. И, тем не менее, Андроник не испугался. Он даже не изменил почтительной позы, несмотря на явную угрозу своему здоровью. Симона хладнокровие портного удивило и даже позабавило.

– Пелиссон готов? – спросил адмирал, возвращаясь в покинутое кресло.

– Готов, – кивнул Андроник, – но, к сожалению, стоимость его возросла втрое.

– Издеваешься? – полюбопытствовал Симон.

– К сожалению, не я устанавливаю цену на меха, – печально вздохнул портной. – Жадность русов воистину не знает пределов.

– И наглость тоже, – буркнул адмирал.

– Вот я и говорю, будь ты, благородный Симон, единственным правителем в городе, Жозефине не пришлось бы лить слезы. Ты бы видел пелиссон благородной Марьицы, шевалье! Это же чудо, а не пелиссон. Одних горностаев на него пошло никак не менее десяти штук. А рядом стоит несчастная Жозефина в мехах, истертых еще до начала крестового похода.

– Где стоит? – не понял Симон.

– В церкви, естественно, – удивился Андроник. – Где еще в этой дыре могут встречаться благородные дамы. Шевалье де Пейн, не в обиду ему будет сказано, слишком простоват, чтобы придать нашему городу необходимый блеск. А ведь в хороших руках Джебайл мог бы стать жемчужиной Востока.

Портной уже не раз заводил в присутствии адмирала подобные разговоры, но до сих пор Симон пропускал их мимо ушей. Сегодня он впервые задумался о своем будущем. Потерю десяти быстроходных галер так просто в убыток не спишешь. Теперь у завистников появится весомый аргумент против адмирала. А то, что фатимидский флот вдвое превосходил пизанский, никому уже не интересно.

– Шепчутся, – подтвердил Андроник. – Чем значительнее человек, тем больше у него завистников. Падре Себастьян уже строчит письмо патриарху Даимберту. Якобы ты, благородный Симон, погряз в распутстве и пьянстве. В результате не только позволил Фатимидам прибрать к рукам город, уже практически павший к ногам крестоносцев, но и утопил едва ли не весь свой флот. Шевалье де Пейн тоже недоволен и весьма нелестно выразился по твоему адресу. И еще он сказал, что Мондидье следует лучше присматривать за женой, дабы по городу не ходили слухи, бросающие тень на провансальских дам. Благородный Антуан был вне себя от гнева. О Жозефине я уже не говорю. Она поклялась отомстить благородному Гуго, с твоей, разумеется, помощью, благородный Симон.

– Это ты о чем? – нахмурился адмирал.

– О цитадели, – ласково улыбнулся Андроник. – Кто владеет городской твердыней, то правит городом и портом. У тебя есть шанс стать бароном дель Донго, благородный Симон, и меня удивляет, что столь даровитый человек, как ты, упускает такую великолепную возможность.

– Я дал слово Раймунду Тулузскому!

– И ты его сдержал! – подтвердил Андроник. – Граф Сен-Жилль был великим человеком, чего не скажешь о благородном Гуго. Шевалье де Пейн просто выскочка, не имеющий никаких прав на город.

– А у меня, выходит, они есть? – криво усмехнулся Симон.

– Так ведь именно ты вырвал Джебайл из рук арабов, – развел руками Андроник. – Кому же еще здесь править как ни тебе.

– Я не собираюсь штурмовать цитадель.

– А кто говорит о штурме? – удивился портной. – Антуан де Мондидье откроет тебе ворота. За стенами крепости всего несколько сотен полусонных провансальцев. Если у них хватит ума сдаться, то все обойдется без кровопролития. Ты погрузишь Гуго де Пейна и его сержантов на галеры и высадишь где-нибудь подальше от этого города.

– А Венцелин? – напомнил Симон.

– Его нет в городе. Он со своими галерами отправился в Антиохию. Ты встретишь его по возвращении уже в ранге правителя Джебайла и пожелаешь ему счастливого пути.

– А если он попытается прорваться силой?

– Не думаю, – покачал головой Андроник. – В твоих руках окажутся его жена и дети. А рус очень привязан к своей семье.

– Одного я только не могу понять, портной, – почему ты так хлопочешь за мой интерес?

– Мне заплатили, – пожал плечами Андроник.

– Кто?

– Позволь мне, благородный Симон, сохранить имена своих нанимателей в тайне. К тому же эти имена тебе и без того хорошо известны.

– Ладно, портной, ты меня убедил, – решительно поднялся с кресла Симон. – Но не дай тебе Бог ошибиться. Я разочтусь и с тобой, и с твоими нанимателями.

Аль-Барзани был страшно удивлен, не встретив на рейде Джебайла ни одной сторожевой галеры. То ли пизанцы не успели еще оправиться от поражения, то ли вообразили себя полновластными хозяевами Средиземного моря. Хорошо еще, что горел маяк, позволяющий судам ориентироваться в чужих водах даже в темную пору. Барзани бросил взгляд на восток, где загоралась новая заря, и озабоченно почесал переносицу. Такого гостеприимства он от пизанцев не ожидал, а потому сразу же заподозрил их в коварстве. Бузуг-Умид, которого Саббах буквально навязал в подручные беку, клятвенно заверил осторожного флотоводца, что пизанцам сейчас не до арабов, они делят власть с провансальцами. И что звуки, долетающие до ушей Барзани, это как раз отголоски бойни, учиненной обезумевшими европейцами.

– Откуда ты знаешь? – скосил бек глаза на словоохотливого ассасина.

– У нас в городе есть свои люди, – пояснил Бузург-Умид.

Большую часть флота осторожный бек все-таки оставил на рейде. Эти галеры должны были обеспечить отход Барзани, в случае если пизанцы действительно приготовили для арабов ловушку. К счастью, и захват чужих судов, и высадка десанта на пристань прошли практически бескровно. В этом беспримерном морском походе удача сама плыла в руки Барзани. Он уже захватил Триполи, а теперь и Джебайл сдавался ему без всякого сопротивления. Похоже, слухи о силе и непобедимости франков были сильно преувеличены, не при визире это будет сказано.

Наступивший рассвет позволил Барзани оценить создавшуюся ситуацию. Пизанский флот был у него в руках, немногочисленные сторожа, охранявшие галеры от любопытных, отправились на корм рыбам. А беззащитный Джебайл лежал перед арабами во всем своем восточном блеске и словно бы приглашал их к насилию. Даже если бы бек отдал своим людям приказ, возвращаться на суда, то, скорее всего, его бы не послушали. В фатимидский флот набирали отчаянных мужчин, способных биться на суше и на море. И уж коли они почувствовали запах жареного мяса, то непременно отведают его, каких бы усилий им это не стоило. От пристани до цитадели было не более тысячи шагов, и хотя дорога вела в гору, арабы продвигались по ней практически бегом.

– Ты уверен, что ворота цитадели открыты? – спросил Барзани у ассасина.

– Ты же слышишь, шум, – усмехнулся Бузург-Умид. – Франкам сейчас не до нас.

Сам флотоводец участвовать в сухопутной битве не собирался, но, чтобы лучше видеть происходящее, поднялся на крышу ближайшего к пристани дворца, откуда открывался вид, как на гавань, так и на городскую крепость, к которой уже приближались его люди. Ворота цитадели были распахнуты настежь, тут Бузург-Умид был прав, но, к сожалению, аль-Барзани не мог увидеть, что происходит за стенами. Судя по тому, как быстро арабы проникли в чрево крепости, никто не оказал им серьезного сопротивления.

– Галеры на горизонте! – неожиданно вскричал Никодим, скромно стоящий за спиной Бузург-Умида.

Араб и ассасин обернулись как по команде. Флот, кажется, был невелик и насчитывал чуть более десятка галер. Однако действовали чужаки очень решительно. К тому же они плыли под парусами при попутном ветре, а арабские кормчие могли использовать только весла. Пять арабских судов вспыхнули почти сразу, остальные рванулись в разные стороны, словно стайка перепуганных рыб.

– Греческий огонь! – сразу определил Никодим.

– Так это византийцы?! – ужаснулся Барзани.

– Если судить по красному цвету галер, это русы Венцелина фон Рюстова, – скрипнул зубами Бузург-Умид. – Будь он проклят.

Барзани больше не слушал своих бездарных советчиков. Он вихрем скатился вниз, увлекая за собой свиту. Флотоводцу, привыкшему целыми днями стоять на палубе, нелегко дался бег по сухопутью. Но он все же достиг своей галеры раньше, чем русы успели войти в гавань. Уходить арабам пришлось на веслах. Дабы затруднить врагам видимость, Барзани приказал поджечь стоящие в порту чужие суда. На счастье арабов ветер переменил направление. Всю гавань заволокло клубами черного дыма, что и позволило беку проскользнуть мимо русов незамеченным, оставив им на закуску всего три арабские галеры.

– Кажется, ушел, – сказал Никодим, оборачиваясь к потрясенному Бузург-Умиду. – А почему ты не побежал с ним?

– Барзани выбросил бы меня за борт, – криво усмехнулся ассасин. – И был бы прав. Знать бы еще, какой шайтан прислал Венцелина на нашу голову.

Русы уже высаживались на берег, не заходя в пылающую гавань. С их стороны это было очень мудрое решение. Хорошо еще, что ветер, дувший с берега, относил горящие галеры в море, иначе не поздоровилось бы не только пристани с ее бесчисленными хранилищами, но и городу Джебайлу.

– А эти идиоты все еще продолжают сражаться, – нервно хохотнул Бузург-Умид.

– Сейчас русы прочистят им мозги, – вздохнул Никодим. – Кажется мы с тобой, кади, сами того не желая, передали город и порт Джебайл в руки благородного Венцелина.

– Меня сейчас больше волнует собственная безопасность, – сухо отозвался ассасин. – Надо выбираться отсюда.

– Не беспокойся, кади, – усмехнулся Никодим. – У меня в этом городе есть надежное убежище.

Глава 3 Наследник.

Не успел император Алексей вернуться в столицу после победоносной войны против Боэмунда Тарентского, закончившейся позорным для последнего мирным договором, как на благословенную Византию обрушилась новая напасть в лице Бертрана Тулузского, старшего сына покойного Сен-Жилля. Бертран уже отпраздновал свое сорокалетие, но, увы, иных людей ни возраст, ни чужие неудачи почему-то не делают умнее. Под началом у Бертрана было около четырех тысяч рыцарей и сержантов и более пятидесяти галер. Граф Тулузский не нашел ничего лучше, как ограбить несколько византийских городов, чем вызвал гнев императора. Война с Боэмундом стоила империи многочисленных жертв, именно поэтому божественный Алексей послал против провансальцев не военных, а искусных дипломатов, которые дарами и посулами заманили наследника Сен-Жилля в Константинополь. Протовестиарию Михаилу Комнин поручил принять благородного Бертрана и склонить его к вассальной присяге византийскому императору. Разумеется, сиятельный Михаил, не успевший еще отойди от сложнейших переговоров с упрямым нурманом, выразил готовность выполнить любое распоряжение басилевса, но душа к общению с провансальцем у него не лежала с самого начала. Благородный Бертран не блистал ни статью, ни умом, и, по мнению протовестиария, во всем уступал своему отцу, покойному Сен-Жиллю, за исключением разве что наглости, которую он явил, едва обосновавшись во дворце гостеприимного Михаила. Укрощение буйного провансальца могло бы закончиться провалом с самого начала, если бы в спор двух разгорячившихся мужчин не вмешалась сиятельная Зоя. Дочь друнгария Котаколона достигла поры зрелости, совсем недавно ей исполнился сорок один год. Тем не менее, Зое удалось сохранить остатки былой красоты, не говоря уже о величественных манерах, которыми она славилась в Константинополе и при императорском дворе. Именно благородством манер она пленила как самого Бертрана, так и его сына, пятнадцатилетнего подростка, только что вступившего одной ногой во взрослую жизнь. Граф Тулузский внял мягким увещеваниям сиятельной Зои и заверил ее в своей неизменной дружбе и восхищении. Провансальцы, как давно уже успел заметить Михаил, выделялись среди прочих франков своим преклонением перед женщинами. Показным преклонением, чтобы быть уж совсем точным. Но эту их слабость следовало использовать на благо империи. Отец и сын, неожиданно столкнувшиеся на любовном фронте, повели себя, по мнению протовестиария, довольно глупо. И он от души забавлялся, глядя как сиятельная Зоя морочит им голову. Сам Михаил тоже не терял даром времени, и принялся обхаживать свиту графа, разбрасывая золото направо и налево. Его отношения с Бертраном приняли доверительный, почти приятельский характер, несмотря на бестактности, которые время от времени совершал граф. Провансалец совсем не к месту обратил внимание на то, что сын Михаила и Зои, одиннадцатилетний Константин, почему-то светловолос и зеленоглаз. Протовестиарию ничего другого не оставалось, как пожать плечами, а Зоя сослалась на свою бабушку, ослепительную блондинку из холодной северной страны. Про блондинку-бабушку Михаил слышал уже не первый раз, а потому постарался перевести разговор на другое.

– Вероятно тебе уже известно, благородный Бертран, что положение провансальцев в Ливане сильно осложнилось за минувший месяц.

– Первый раз слышу, – насторожился граф, переводя глаза с сиятельной Зои на ее мужа.

– В Триполи, который готов уже был пасть после многолетней осады, прорвался флот отважного аль-Барзани с продовольствием и оружием. Но и это еще не все. Окрыленный успехом фатимидский флотоводец напал на город Джебайл, где провансальцы и пизанцы в это время выясняли отношения. В результате всех этих безумных маневров один из лучших портов Ливана оказался в руках авантюриста Венцелина фон Рюстова, не то сакса, не то руса по происхождению.

– Очень приятного в обхождении человека, – неожиданно дополнила мужа сиятельная Зоя.

– Не спорю, – холодно дополнил Михаил. – Но ни своего, ни чужого сын варанга не упустит.

Зоя хоть и зарозовела щеками под пристальным взглядом мужа, но спорить с ним не стала. Из чего Бертран заключил, что рыцарь Венцелин действительно редкостный хват.

– Но ведь Джебайл прежде принадлежал моему отцу, – припомнил вдруг граф. – Мне об этом писал шевалье де Сент-Омер.

– Увы, благородный Бертран, в Ливане и Сирии не действуют законы. Боюсь, что провансальцы, потерявшие своего вождя, доблестного Сен-Жилля, не сумеют удержаться на чужой, негостеприимной земле. Триполи до сих пор еще не взят, а Латтакию твои вассалы удерживают только с помощью византийского флота, иначе богатый город и порт давно уже захватили бы нурманы.

Благородный Бертран, разумеется, понимал, куда клонит его сиятельный собеседник, но сказать твердое «нет» соблазнителю, у него не хватило духу. Новый граф Тулузский на Востоке был новичком, и очень опасался, что его претензии не будут приняты в расчет тамошними старожилами. К тому же склонялись и его советчики в лице барона Огюста де Авена и шевалье Гаспара де Теленьи. Дабы чувствовать себя уверенно в переговорах с графом Серданским и Танкредом следовало заручиться поддержкой Алексея Комнина, как в свое время это сделал благородный Раймунд Сен-Жилль. Во сколько обошлось византийской казне прозрение шевалье его свиты, граф Тулузский не знал, зато сам он сорвал за оммаж с Алексея Комнина весьма приличную сумму, да к тому же получил право именоваться легатом императора на завоеванных крестоносцами землях. Одно только огорчало благородного Бернара, когда он покидал гостеприимный Константинополь, – сиятельная Зоя, столь щедрая на авансы, оказалась скупой на ласки. И единственное, чего граф сумел от нее добиться, это дружеский поцелуй в лоб – на счастье.

В Антиохии графа Тулузского поначалу встретили не менее тепло, чем в Константинополе. Благородный Танкред, красивый породистый мужчина лет тридцати, прижал благородного Бернара к груди и заверил в своей искренней симпатии. А уж пир, который он закатил в честь сына и наследника героя крестового похода Раймунда Сен-Жилля, и вовсе поверг провансальцев в изумление. Антиохия оказалась богатейшим городом, если и уступающим размерами столице Византии, то очень и очень немного. Да и свита благородного Танкреда отличался такой пышностью, что грозила затмить собой синклит Алексея Комнина. Особый блеск двору правителя Антиохии придавали благородные дамы, которые в отличие от византиек не прятались за спинами мужчин, а откровенно удивляли мир своей почти неземной красотой. Каирские шелка столь соблазнительно обтягивали их формы, что у несчастных провансальцев перехватывало дух. В Европе одежда женщин мало в чем отличалась от мужской, но антиохийские дамы внесли в нее приятное глазу разнообразие. Котты они подпоясывали гораздо выше талии, а разрезы на их блио едва не достигали бедра. Шоссы, по случаю стоящей в Сирии жары, они не носили вовсе, чем повергали в смущение гостей, не привыкших к виду обнаженных ног.

– Закрой рот, – настоятельно посоветовал графскому отпрыску шевалье де Теленьи. Благородный Понс столь ошалело пялился на прекрасную баронессу де Руси, что заслужил насмешливый взгляд благородной Адели.

– Какая женщина! – ахнул Огюст де Авен, стоявший по левую руку от Гаспара.

– Ты лучше посмотри, какие на них меха! – хмыкнул Теленьи. – Мне таких роскошных пелисонов видеть не доводилось.

Пелисоны, да еще обшитые мехом, в жарком сирийском климате являлись скорее обузой, но в данном случае речь шла не об удобствах, а о престиже. Благородные шевалье и благородные дамы просто не могли явиться ко двору в одних блио, это мгновенно бы вызвало осуждение и пересуды. А мех животных был столь же важным атрибутом знатного лица как и золотые украшения. Впрочем, по части украшений двор благородного Танкреда мог поспорить с императорским, во всяком случае, бриллиантов и изумрудов такой величины и отделки провансальцы не видели даже в Византии.

– Блондинка с зелеными глазами – это Милица, жена благородного Алдара, сенешаля замка Ульбаш, лучшего, пожалуй, в Северной Сирии, – пояснил Теленьи шевалье Томас де Марль, с которым Гаспар успел уже почти подружиться. Благо Томас неплохо говорил не только по латыни, но и на провансальском языке. Да и возрастом он недалеко ушел от двадцатипятилетнего Теленьи.

– А вторая?

– Блондинка с голубыми глазами – это благородная Марьица, правнучка византийского императора, дочь герцога Руси и жена благородного Венцелина фон Рюстова, одного из самых доблестных рыцарей Востока.

– Ты имеешь в виду того чернявого красавчика, который крутится у ее подола?

– Чернявого красавчика зовут Бернар де Сен-Валье, – усмехнулся Томас. – Редкостный головорез, даже для наших склонных к насилию мест. Ходят слухи, что именно он вогнал свой меч в грудь Даншименда Мосульского, разгромившего крестоносцев под Констанмом и Иконием. А произошло это на улицах Багдада едва ли не на глазах самого халифа.

– Быть того не может! – ахнул впечатлительный Понс.

– На вашем месте, шевалье, я бы соблюдал осторожность, хотя бы поначалу, дабы случайно не угодить в неловкое положение.

– Ты намекаешь на ревнивых мужей, шевалье де Марль? – полюбопытствовал Теленьи.

– Не мне, конечно, порочить благородных дам, но ходят слухи, что благородная Милица покорила сердце покойного Гуго Вермондуа не только красотой лица и тела, но и приворотным зельем.

– Она была любовницей благородного Гуго? – насторожился Огюст де Авен, внимательно слушавший Марля.

– И даже родила ему сына, – кивнул Томас. – Мальчику уже исполнилось восемь лет, и он обещает вырасти в отважного рыцаря.

– Бастард? – удивился Теленьи.

– Привыкай, благородный Гаспар, – усмехнулся Марль. – Мы с тобой находимся в Сирии, а не в Провансе. Мой тебе совет: хочешь здесь преуспеть – ищи верных друзей, а не любовниц.

– Быть может ты, благородный Томас, поможешь нам с Огюстом в поисках? – полюбопытствовал Гаспар.

– А почему бы нет, шевалье? – пожал широкими плечами Марль. – Союзники понадобятся не только вам, но и вашему сюзерену. Вряд ли Гильом Серданский добровольно уступит власть в Ливане благородному Бертрану.

Теленьи и Авен переглянулись. Шевалье де Марль попал в самую точку, что, впрочем, не удивительно, поскольку он уже двенадцать лет прожил на Востоке, тогда как Гаспар и Огюст пробыли здесь всего пять дней. Подозрительный барон де Авен полагал, что прежде чем раскрывать объятия для новых друзей, не худо выяснить, что они из себя представляют.

– Вот я и выясню, – усмехнулся Теленьи. – А заодно узнаю, какие планы строит в отношении нашего графа нурман Танкред и почему обхаживает его с такой настойчивостью.

Благородного графа Бертрана Тулузского разместили во дворце, который когда-то занимал его отец. Дворец был строен на византийский манер, состоял из нескольких зданий и без труда вместил не только графа, но и всю его свиту. Сержантов в Антиохию не пустили, определив их на постой в предместьях города. Зато никто не мешал благородным шевалье из Прованса передвигаться по Антиохии и заглядываться на сирийских красоток. На месте Танкреда Теленьи не стал бы так уж безоглядно доверять графу Тулузскому. Все-таки четыреста рыцарей – это большая сила. И если благородный Бертран заявит о своих правах на этот город, то нурманам придется несладко.

– Танкред не так уж наивен, как тебе кажется, благородный Гаспар, – усмехнулся в ответ на недоуменный вопрос приезжего шевалье Томас де Марль, вызвавшийся показать провансальцу злачные места Антиохии. – В цитадели размешены полторы тысячи сержантов. В казармах у восточных ворот – две тысячи туркополов. Флот Венцелина фон Рюстова сторожит ваши галеры в гавани Святого Симеона. А за сержантами графа Тулузского присматривает барон де Руси во главе трехтысячного отборного войска.

– Гостеприимные вы люди, – засмеялся Теленьи. – А я ведь пошутил, Томас.

– Я это оценил, Гаспар, – усмехнулся Марль, – потому и решил в свой черед посмеяться.

– А куда ты меня ведешь? – спросил Теленьи, настороженно оглядывая пустынную улицу, освещаемую лишь луной да светом двух факелов в руках слуг, сопровождающих беспечных гуляк.

– К прекрасной даме, дорогой Гаспар. Куда еще может стремиться шевалье в ночную пору? Благородная Жозефина захотела познакомиться с красивым провансальцем, которого приглядела на приеме у графа Танкреда.

Теленьи в задумчивости покачал головой. И вовсе не потому, что считал себя уродом. Внешностью Господь шевалье не обделил, да и разумом не обидел. Но как раз разум сейчас и подсказывал Гаспару, что любовная интрижка может оказаться лишь прелюдией к большой политической игре, на которую ему уже намекал Томас де Марль.

Усадьба, в ворота которой постучался Томас, была невелика. Да и дом, чьи очертания угадывались за невысоким ограждением, тоже не поражал воображение. Скорее всего, он принадлежал либо торговцу средней руки, либо небогатому шевалье. Похоже, гостей здесь ждали, а потому без задержек открыли ворота.

– Ги де Санлис, хозяин дома, два года тому назад владел великолепным замком в Кападокии, но потерял его в результате предательства близкого друга. Из плена благородный Ги вырвался чудом, а заодно помог спастись Ричарду Ле Гуину, самому коварному и опасному человеку в свите благородного Танкреда. Этот дом Санлис получил в благодарность за оказанную услугу, но Ги честолюбив и очень надеется поправить свои дела в самое ближайшее время.

– Уж не с моей ли помощью? – удивился Теленьи.

– А почему бы нет, Гаспар? Ты, надо полагать, явился на Восток не для того, чтобы считать здесь ворон.

– Жозефина жена благородного Ги? – спросил провансалец, поднимаясь на крыльцо вслед за Марлем.

– Нет, – покачал головой Томас. – С ее мужем Антуаном де Мондидье ты сейчас тоже познакомишься. Оба они прибыли на Восток почти год тому назад, но успели уже освоиться здесь и заслужить расположение патриарха Даимберта. К сожалению, благородному Антуану не повезло, он был оклеветан завистниками и выдворен сначала из Джебайла, стараниями Венцелина фон Рюстова, а потом едва не повешен в Мон-Пелери по приказу Гильома Серданского.

– Странные у тебя знакомые, Томас, – усмехнулся Теленьи. – Сплошь неудачники.

– Я бы на твоем месте не торопился с выводами, Гаспар, – предостерег провансальца Марль. – У этих людей обширные связи, и они могут познакомить тебя с весьма влиятельными на Востоке людьми.

Изнутри дом Санлиса выглядел куда более богатым, чем снаружи. Пока что Гаспару показали только зал с камином, ныне погашенным за ненадобностью. Зато стены этого зала были обшиты деревом красноватого оттенка, пол был выложен мраморными плитками, а расставленная по углам мебель поражала глаз богатством отделки. Особенно хорош был стол, небольшой по размерам, но инкрустированный костью неизвестного зверя. В Европе обычно обходились козлами и грубо обработанными досками, на которые ставили дымящиеся блюда, но Восток, похоже, уже успел приучить к роскоши даже самых неотесанных шевалье. Теленьи, оглядев помещение, пришел к выводу, что Санлис человек куда более богатый, чем хочет это показать. По прикидкам Гаспара, обстановка и посуда, расставленная по шкафам, обошлась хозяину в весьма приличную сумму.

– Рад видеть гостя в своей скромной обители, – приветствовал провансальца худощавый человек среднего роста с невыразительным лицом и насмешливыми серыми глазами. Судя по всему, это и был шевалье де Санлис, о котором рассказывал Томас. Теленьи пожал протянутую руку и пожелал хозяину доброго здоровья. В зале горели несколько светильников, заправленных маслом, но их неровный свет не позволил Гаспару сразу же оценить красоту женщины, шагнувшей ему навстречу. Однако, присмотревшись к даме попристальней, Гаспар пришел к выводу, что супруга шевалье де Мондидье необыкновенно хороша. Жозефине едва ли исполнилось более двадцати лет, она обладала довольно высоким для женщины ростом и безупречным сложением, которое подчеркивалось хорошо сшитой коттой из бледно-розового шелка, перехваченной поясом из златотканой парчи. Верхней одеждой Жозефина пренебрегла, по случаю невыносимой духоты, опустившейся в эту ночь на Антиохию. Гаспар и сам с удовольствием бы избавился от блио, но не рискнул разоблачаться в чужом доме, в присутствие незнакомых людей. Благородный Антуан поразил Теленьи даже больше чем Жозефина. Вряд ли годами он был старше своей жены, но выразительностью глаз и тонкостью черт на редкость красивого лица мог бы с ней поспорить. Гаспар принял бы его за девушку, если бы не покрой его котты и не широкий нож за поясом, единственный, пожалуй, предмет, выдававший в нем воина и мужчину. Сам Теленьи, хоть и пренебрег кольчугой, меч с собой все-таки прихватил и сейчас растерянно теребил перевязь, пытаясь определить место, где его можно было бы пристроить. Выручил Гаспара Томас де Марль, который принял у провансальца его грозное оружие и положил на сундук, стоящий у стены.

– Я восхищен убранством твоего дома, благородный Ги, – искренне произнес Теленьи, присаживаясь к столу по приглашению хозяина.

– Пустяки, – махнул рукой Санлис. – Ты еще не привык к Востоку, благородный Гаспар. Я сам родился в хлеву, который по самонадеянности считал замком. В Кападокии у меня открылись глаза, когда я увидел, как живут местные эмиры и беки. Впрочем, глаза открылись не только у меня, но и у многих других шевалье. Скажем, убранству замка Русильон, которым владеет благородный Глеб де Руси, завидует сам багдадский султан.

– Неужели? – не поверил Теленьи, но тут же спохватился: – Впрочем, я видел сегодня наряд его супруги, который стоил целое состояние.

– А я ведь помню Лузарша нищим шевалье, у которого кроме меча да поношенного сюрко ничего не было, – улыбнулся Томас де Марль, глядя на Антуана де Мондидье масляными глазами.

– Здешние бароны и рыцари баснословно богаты, – вздохнула Жозефина, – но и скупы до крайности.

– Благородные Антуан и Жозефина были изгнаны из Джебайла без единого денье в кошельке, – сочувственно вздохнул Санлис. – Я дал несчастным приют, но, увы, не смогу обеспечить их потребности.

Если благородная Жозефина рассчитывала разжиться средствами у Гаспара, то она попала пальцем в небо. Теленьи был беден как церковная мышь, иначе никогда не ввязался бы в авантюру благородного Бертрана, вздумавшего покорить Восток, имея под рукой полтысячи рыцарей и четыре тысячи сержантов. Трезво оценив обстановку, сложившуюся в Сирии, Гаспар пришел к выводу, что графу Тулузскому не удастся оспорить власть благородного Танкреда.

– А что, разве он собирается ее оспаривать? – искренне удивился Санлис.

– Алексей Комнин назначил графа своим легатом в Сирии и Ливане.

– Ох, уж эти византийские интриганы, – всплеснул руками благородный Ги. – Ты не представляешь, шевалье, скольких людей они погубили своими посулами. Танкред не только не отдаст Бертрану Тулузскому Северную Сирию, он сделает все, чтобы не дать ему утвердиться в Ливане.

– Но ведь нас приняли с такой пышностью, словно хотели заслужить наше расположение, – нахмурился Теленьи. – Граф Бертран, тронутый гостеприимством нурмана, готов похлопотать о нем перед императором Алексеем. Но, разумеется, после того, как Танкред передаст ему Антиохию. Ведь судьба этого города решена после того, как Боэмунд потерпел поражение под Дураццо и подписал позорный договор.

– Где тот Дураццо, а где Антиохия, – засмеялся Томас де Марль.

– Под началом у Танкреда пятнадцать тысяч рыцарей и сержантов, – вздохнул Санлис. – Не считая пяти тысяч туркополов. Имея такую силу, города не отдают.

– Тогда почему он прямо не сказал об этом графу Тулузскому?

– А разве благородный Бертран уже предъявил свои права на Антиохию?

– Пока нет, – пожал плечами Теленьи. – Но у него есть письмо от императора.

– Цена тому письму – одно денье, – спокойно сказал Ги. – Да ты ешь, благородный Гаспар, разговорами сыт не будешь. У меня отличный повар.

– Я уже оценил его искусство, – сухо поблагодарил Теленьи.

– Граф Серданский собирает силы под Мон-Пелери, чтобы дать отпор графу Бертрану, – пояснил ошарашенному провансальцу Санлис. – А Танкред всего лишь оказал услугу своему союзнику, задержав провансальский флот в Северной Сирии.

– Но этого не может быть! – воскликнул потрясенный Гаспар.

– Может! – жестко отозвался Ги. – Танкред и Гильом Серданский прошли кровавый путь от Константинополя до Иерусалима. Двенадцать лет они с мечом в руке отбиваются от сельджукских и арабских эмиров. А тут, извольте видеть, какой-то Бертран Тулузский с горсткой нищих рыцарей. Вас уничтожат, Теленьи, сразу же, как только вы заявите о своих правах. Я пригласил тебя в свой дом исключительно для того, чтобы предупредить о грозящей благородному Бертрану опасности. И очень надеюсь, шевалье де Теленьи, что ты сумеешь удержать графа от опрометчивого шага.

Гаспар, потрясенный вдруг открывшейся ему сутью вещей, не сразу сообразил, что компания, собравшаяся за столом гостеприимного Ги, поредела едва ли не на половину. Благородные Антуан и Томас покинули зал, не попрощавшись. Теленьи с опаской покосился на свой меч, но тот все так же лежал на сундуке, в ожидании загулявшего хозяина. Зато исчез Санлис, оставив гостя наедине с прекрасной Жозефиной.

– Если ты ищешь выход, благородный Гаспар, то я его тебе покажу, – почти пропела благородная дама, поднимаясь из-за стола.

– Да, конечно, – кивнул Теленьи, потрясенный странным поведением, как хозяина, так и его гостей.

Застегнув перевязь, Гаспар почти успокоился. Левая рука привычно легла на рукоять меча и тем спасла роскошную мебель хозяина от возможной порчи. Жозефина, с зажженной свечой в руке, освещала шевалье путь. Теленьи показалось, что его ведут не туда, но, похоже, его мнение никого здесь не интересовало. Дама толкнула ближайшую дверь и едва ли не силой заставила Гаспара войти внутрь уютного гнездышка, главным украшением которого оказалось роскошное ложе под балдахином из полупрозрачной материи.

– Надеюсь, благородный шевалье, у тебя найдется оружие более короткое, чем меч, и более приятное для глаз влюбленной дамы.

Оружие долго искать не пришлось, и прекрасная Жозефина очень скоро убедилась, что провансальцы способны на подвиги не только на поле брани. Гаспар оценил опытность своей партнерши, приобретенную, надо полагать, неустанными трудами, но это не охладило его пыл, грозивший разметать роскошное ложе.

– Легче, шевалье, – со стоном попросила Жозефина. – Нам с тобою некуда торопиться.

После пылких объятий пришла пора душещипательных разговоров. Прекрасная Жозефина нашла нужным оправдаться в глазах благородного шевалье за свое легкомысленное поведение. Гаспар, полагавший, что лежит в постели с самой обычной шлюхой, оказывается поторопился с выводами. Жозефина была благородной дамой, обвенчанной с человеком редких душевных качеств и почти ангельской доброты, но, к сожалению, этот ангел оказался падшим. Благородный Антуан имел порочные склонности, привитые ему еще в детстве, и годился скорее на роль жены, чем мужа. Конечно, все бывает в благородных семействах, и Жозефина смирилась бы с порочными наклонностями мужа, если бы этот человек обладал твердым характером. Но, увы, Антуан был совершенно беспомощен в тех ситуациях, где следовало проявить силу. И прежде чем Жозефина сообразила, каким сокровищем наградили ее Бог и заботливые опекуны, безвольный шевалье лишился родового замка и оказался на улице практически без единого су в кошельке. С огромным трудом Жозефине удалось собрать деньги для паломничества в Иерусалим. Здесь она пыталась вымолить заступничество у Бога, но Христос не внял ее молитвам и не вернул благородного Антуана на ложе законной супруги. Разуверившись в небесном покровительстве, Жозефина решила обратиться за помощью к земным владыкам. И, надо сказать, она обрела друга в лице патриарха Даимберта, снизошедшего к ее мольбам. С его помощью она получила во владение дом в Джебайле, но злой рок продолжал преследовать несчастную пару, и они вновь потеряли все по воле судьбы и неудачно сложившихся обстоятельств. Покровитель Жозефины адмирал пизанского флота Симон дель Донго рассорился с шевалье де Пейном, а крайним в этой кровавой истории объявили несчастного Антуана.

– И где теперь твой Симон? – спросил заинтересованный Гаспар.

– Убит в джебайльской цитадели арабами аль-Барзани, – вздохнула Жозефина. – Это была жуткая бойня. Мы уцелели чудом. И вот теперь я здесь, в твоих объятиях, благородный Гаспар.

– И что хочет получить прекрасная дама в обмен на свою любовь?

– Замок в Ливане, Теленьи, и тысячу марок серебром.

Гаспар засмеялся. Благородная Жозефина явно ошиблась на его счет. У Теленьи имелись кое-какие деньги, полученные, к слову, от византийцев, но их не хватило бы на содержание такой роскошной любовницы.

– Я не требую замок и деньги с тебя, Гаспар, – обиделась Жозефина. – Наоборот, если ты будешь следовать моим советам, то обретешь на Востоке не только счастье, но и целое состояние.

– Я вижу, ты здесь здорово разбогатела, – насмешливо заметил Теленьи.

– Мы были в шаге от победы, – скрипнула зубами Жозефина. – Джебайл уже лежал у моих ног, когда в порт ворвался фатимидский флот. Нелепое стечение обстоятельств, которое нельзя было предусмотреть. Опоздай Барзани хотя бы на сутки, я бы сейчас купалась в роскоши.

– Джебайл богатый город?

– Конечно, он не такой богатый, как Антиохия или Триполи, но ведь и я не лезу в графини, меня бы вполне устроил титул баронессы.

– Замки и титулы так просто не дают, – холодно бросил Гаспар. – К тому же твой муж слишком слаб, чтобы удержать захваченное.

– А Томас де Марль, – напомнила Жозефина, – уж он-то не даст в обиду своего сердечного друга.

– Вы что же, собираетесь жить втроем? – удивился Теленьи.

– Я назначу Томаса де Марля сенешалем своего замка, и этого будет достаточно, чтобы злопыхатели прикусили языки.

Гаспару ничего другого не оставалось, как пожать плечами. Он не собирался мешать Жозефине в осуществлении грандиозной мечты, но и помогать ей – благодарю покорно. Теленьи и своих забот хватает. Следует, конечно, предупредить Бертрана о заговоре, готовящемся против него, но вступать в союз с авантюристами, значит ронять свой престиж и в собственных глазах, и в глазах графа Тулузского.

– Если Бертран Тулузский не добьется покровительства короля Иерусалимского и патриарха Даимберта, ему останется только одно – вернуться в Европу.

– Мы можем укрыться в Тортосе, у шевалье де Сент-Омера, – нахмурился Гаспар.

– Тортоса станет кладбищем для вас, дорогой мой провансалец. Танкред и Гильом Серданский, объединив свои силы, без труда вышибут вас оттуда. Я ведь прошу тебя не о милости, Гаспар. Я предлагаю сделку, выгодную тебе, мне, благородному Бертрану и всем его шевалье.

– Граф Тулузский сумеет договориться с Болдуином Иерусалимским и без твоего посредничества.

– Не уверена, – усмехнулась Жозефина. – Но не в этом суть. Пока жив граф Серданский, власть благородного Бертрана в Ливане будет зыбкой. Я предлагаю тебе голову Гильома в обмен на замок Ареймех.

– Я подумаю, – сказал Гаспар, привлекая женщину к себе. – А пока продолжим наше телесное общение, благородная Жозефина, мне оно нравится гораздо больше, чем словесное.

Огюст де Авен был старше Теленьи на десять лет и гораздо опытнее в делах, требовавших точного расчета и безошибочных решений. Тем не менее, он внимательно выслушал Гаспара, после чего впал в глубокую задумчивость. Благородный Бертран считал барона своим главным советчиком, и Огюст уже не раз оправдывал его доверие. В отличие от Теленьи, Авен не отличался высоким ростом и крепким телосложением. Внешности он был самой заурядной, зато обладал острым умом и железной хваткой.

– По-моему, этот Санлис просто проходимец, – высказал свое мнение Гаспар.

– Влиятельный проходимец, – сделал существенное добавление Огюст. – Говорят, что Ричард Ле Гуин, правая рука Танкреда, верит этому человеку как самому себе.

– Тогда почему благородный Ги вздумал нам помогать?

– Я не исключаю, что таким способом Танкред хочет от нас избавиться, не проливая крови. Нурман уже предлагал благородному Бертрану, захватить Киликию, но тот ответил решительным отказом, сославшись на свой договор с Алексеем Комниным. После этого разговора Танкред значительно охладел к графу.

– А когда они встречались? – спросил Теленьи.

– Вчера вечером, – вздохнул Авен.

– Надеюсь, граф Бертран не стал предъявлять свои права на Антиохию? – насторожился Гаспар.

– Пака нет, но он дал понять нурману, что может сделать это позднее.

– В таком случае, барон, нам следует убираться отсюда и как можно скорее, – заявил Теленьи.

– Мы сделаем это не раньше, чем я поговорю с Санлисом и твоей Жозефиной.

– Она не моя, – презрительно хмыкнул Гаспар.

– Тебе придется вплотную заняться этой женщиной. Сдается мне, что за ее спиной стоят очень значительные фигуры, – задумчиво проговорил Авен.

– Патриарх Даимберт? – предположил Гаспар.

– Очень может быть, – кивнул Огюст. – Мы с тобой новички на Востоке, Теленьи, и нам придется очень постараться, чтобы разобраться в интригах, плетущихся здесь. Ты слышал об исмаилитах, Гаспар?

– Нет.

– Постарайся узнать о них как можно больше. И держись настороже. Эта женщина уже погубила Симона дель Донго, который отнюдь не был простачком, и я не хочу, чтобы ты стал ее очередной жертвой.

Флот Бертрана Тулузского без помех вошел в гавань Тортосы. Годфруа де Сент-Омер уронил слезу на грудь сына и наследника благородного Раймунда, которому он служил верой и правдой более тридцати лет. Ветерану крестового похода уже исполнилось пятьдесят лет, но в его жилистом теле еще сохранялась сила, да и глаза блестели как у молодого. Во всяком случае, он так долго разглядывал очаровательную Жозефину, увязавшуюся за графом в поход, что даже вызвал смущенное покашливание благородного Бертрана.

– Опасная женщина, – буркнул себе под нос Годфруа, но тут же спохватился и предложил графу занять носилки, поданные к трапу.

– Я пойду пешком, – махнул рукой Бертран. – Заодно осмотрю предместье.

Тортоса разочаровала провансальцев. Они рассчитывали увидеть город, не уступающий размерами Антиохии, но – увы. Кроме старой крепости, служившей когда-то базой византийского флота, и трех-четырех сотен каменных и деревянных строений, расположенных у подножья цитадели, они ничего существенного здесь не обнаружили.

– Я смогу вас кормить месяц-два, но никак не более, – сообщил графу преданный шевалье. – Запасы продовольствия в крепости ограниченны.

Благородный Годфруа, человек прямой и откровенный, не стал скрывать от графа истинное положение дел. Сент-Омеру удалось привлечь на сторону сына и наследника Раймунда только треть провансальцев. Остальные присягнули графу Серданскому. Безусловно, часть рыцарей-отступников, узнав о прибытии благородного Бертрана, перейдет на его сторону. Тем не менее, под началом у Гильома останется достаточно сил, чтобы удержать за собой Мон-Пелери, первый замок, построенный крестоносцами на чужой земле. А без овладения Мон-Пелери, нельзя рассчитывать на успешную осаду Триполи.

Гаспар де Теленьи был допущен на совет в числе самых близких к графу людей и испытывал по этому поводу чувство очень похожее на гордость. Правда, его настроение значительно ухудшилось, когда он выслушал речь седого ветерана, в чьей преданности интересам благородного Бертрана у большинства присутствующих не возникло ни малейшего сомнения. К удивлению Гаспара, оценка сложившийся на Востоке ситуации, данная Сент-Омером, практически не отличалось от той, что он услышал из уст Жозефины. В заключение благородный Годфруа настоятельно посоветовал графу заручиться поддержкой короля Иерусалимского.

– Было бы совсем хорошо, если бы ты принес благородному Болдуину вассальную присягу.

– Но я уже принес оммаж Алексею Комнину, – нахмурился Бертран.

– Одно другому не мешает, – махнул рукой седой крестоносец.

Тем не менее, граф Тулузский не торопился связывать себя обязательствами. Численность его войска достигла шести тысяч сержантов и почти восьмисот рыцарей после того, как он соединился с шевалье де Сент-Омером. С такой силой, по мнению Бертрана, он мог продиктовать свои условия не только графу Серданскому, но и наглецу Танкреду, выставившему его из Антиохии. В Тортосе граф Тулузский задерживаться не стал и уже через неделю высадился в небольшой бухте в десяти милях от Триполи. А еще через день провансальцы стояли под стенами замка Мон-Пелери. Это был бросок, достойный восхищения, но не принесший графу ощутимых результатов. Трипольцы не собирались открывать ворота города самозванцу, а граф Серданский заперся со своим многочисленным войском в Мон-Пелери и не захотел вступать в переговоры со своим родственником. Возможно, Бертрану и удалось бы взять огромный замок, но только в том случае, если бы он сошел с ума и уложил под его стенами две трети своего войска. Внешние стены Мон-Пелери достигали пятнадцати метров. Все пространство перед ними простреливалось из шести угловых башен. Еще две, самые массивные, стерегли ворота. А за внешней стеной возвышалась еще одна – внутренняя, куда более мощная, чем первая. Донжон состоял из двух тридцати метровых башен с плоскими крышами, предназначенными для метательных машин. Замок окружал широкий ров, заполненный водой даже в эту жаркую пору. Судя по всему, граф Серданский гостей ждал и успел сделать запасы продовольствия. В Мон-Пелери Гильом мог просидеть чуть ли не год, не испытывая ни в чем недостатка. Так во всяком случае утверждал шевалье де Сент-Омер, принимавший активное участие в строительстве замка, и отлично знавший все его несомненные достоинства.

– Если потребуется, я пробуду здесь и год, и два, пока эта твердыня, построенная отцом, не рухнет к моим ногам, – заявил упрямый Бертран.

– Боюсь, граф, что в запасе у нас не более месяца, – вздохнул барон де Авен. – По сведениям, полученным мною из Антиохии, Танкред собирается вести армию на помощь Гильому. А с тыла нас подпирает флот Венцелина фон Рюстова, правителя Джебайла.

– И что ты предлагаешь? – рассердился граф.

– Я согласен с благородным Годфруа, тебе следует заручиться поддержкой короля Иерусалимского и патриарха. Кстати, посланец Даимберта падре Себастиан находится сейчас в нашем лагере и прямо-таки жаждет встретиться с тобою.

– А ты уверен, Огюст, что лотарингцы полезут на стены Мон-Пелери вместо провансальцев? – спросил с усмешкой Бертран.

– Я уверен в обратном, государь. Но у тебя будет возможность в полный голос заявить о своих правах и потребовать королевского суда. Вряд ли Танкред и Гильом отважатся в открытую бросить вызов королю Болдуину. Этого не допустят их собственные вассалы.

В пылу споров провансальцы совсем забыли о жителях Триполи, которые напомнили о себе дерзкой вылазкой, не нанесшей, впрочем, осаждающим большого ущерба. Однако, Гаспар де Теленьи, потерявший в ночной схватке коня, купленного, к слову, за большие деньги уже здесь, в Ливане, был вне себя от бешенства.

– Успокойся, – посоветовал ему Огюст. – Граф Бертран сегодня утром отправил в Иерусалим посольство во главе с шевалье де Сент-Омером и падре Себастианом. Теперь нам остается только ждать и надеяться.

К удивлению Теленьи, благородный Годфруа включил в свою свиту шевалье Антуана, мужа прекрасной Жозефины. Гаспар долго ломал голову над тем, зачем понадобился Сент-Омеру этот никчемный человек, пока благородная дама де Мондидье не внесла в этот вопрос необходимую ясность:

– Чтобы досадить Гуго де Пейну, считающему несчастного Антуана своим личным врагом. А для нас с тобой, дорогой Гаспар, эта поездка станет оправданием того щедрого дара, которым благородный Бертран Тулузский осчастливит преданного ему душой и телом шевалье.

– Телом, пожалуй, не надо, – усмехнулся Теленьи. – У графа совсем другие привычки.

– С возрастом привычки меняются, – наставительно заметила Жозефина. – Учти это на будущее, Гаспар. А пока передай барону де Авену эту бумагу и скажи ему, что я шагу не сделаю, пока не увижу на ней подписи графа Тулузского.

Ничего компрометирующего благородного Бертрана эта грамота не содержала. Графа могли упрекнуть разве что в чрезмерной расточительности. Отдавать замок Ареймех Антуану де Мондидье за прогулку в Иерусалим было, конечно, глупо. Но в данном случае речь шла об очень важной услуге из разряда тех, о которых не говорят вслух.

– Хорошо составлено, – подтвердил Огюст, пробежав глазами лист, заполненный красивым почерком. – Но мы не будем торопиться с подписью и печатью, пока ситуация окончательно не проясниться.

Король Болдуин и граф Танкред подошли к Триполи почти одновременно. Их армии были равны по силам, а потому благородный Бертран смог, наконец, обрести утерянное равновесие. Имея такого союзника за спиной, граф Тулузский мог говорить с нурманом на равных. Однако почти сразу же выяснилось, что благородный Болдуин не склонен развязывать кровавую усобицу между крестоносцами. Что являлось более чем разумным, учитывая ситуацию, в которой воины Христа оказались на тринадцатом году своего беспримерного похода. Война между королем и Танкредом наверняка обернулась бы катастрофой для государств, возникших на Святой Земле по воле Бога, а потому Болдуин призвал противоборствующие стороны к миру и согласию. Узнав о взвешенной позиции короля, граф Серданский счел нужным засвидетельствовать ему свое почтение. Встреча Гильома и Болдуина произошла в лагере лотарингцев на виду Бертрана Тулузского, которому ничего другого не оставалось, как наблюдать за сердечными отношениями двух ветеранов крестового похода. К которым очень скоро присоединился третий – благородный Танкред. На совет, который решено было провести в чистом поле, были приглашены все бароны и самые уважаемые рыцари, в число коих попал и Теленьи. Здесь Гаспар впервые увидел человека, о котором столь много слышал в последние месяцы. Венцелин фон Рюстов был представлен высокому собранию, как правитель Джебайла, что вполне соответствовало статусу барона. А когда Бертран Тулузский заявил, что благородный Венцелин владеет городом не по праву, король Болдуин его опроверг, причем публично:

– Барон фон Рюстов отбил город не у провансальцев, а у арабов аль-Барзани, оказав тем самым Святой Земле большую услугу. Его права на Джебайл неоспоримы, вопрос только в том, кому он должен принести вассальную присягу.

К великому огорчению благородного Бертрана, короля поддержали не только Танкред с Гильомом, но и практически все бароны и шевалье, присутствующие на совете. Однако у графа Тулузского хватило ума не ссориться с благородными мужами до той поры, пока не будет объявлено самое важное для него решение. Король Болдуин Иерусалимский обратился к баронам и шевалье с прочувственными словами. Но кроме признания заслуг присутствующих в его речи прозвучали и упреки, в первую очередь по адресу благородного Танкреда, прибравшего к рукам город Эдессу в то время, когда ее законный правитель томился в плену у сельджуков.

– Я готов вернуть графство Эдесское Болдуину де Бурку, как только он окажется на свободе, – заявил обиженный Танкред.

– Ловлю тебя на слове, граф, – сухо отозвался король. – И не забудь, что свидетелями нашего разговора были многие благородные мужи Святой Земли.

После короля слово взял старейший из крестоносцев, граф де Туле. Именно он предложил разделить земли Ливана на две части, одну из которых отдать Бертрану Тулузскому в ознаменование бесспорных заслуг его отца, а вторую – графу Гильому Серданскому, заслужившего право на собственное владение многочисленными победами, одержанными во славу Христа. Предложение было разумным и справедливым, а потому его поддержали почти все присутствующие, за исключением провансальцев. Последние ждали, что скажут по этому поводу их вожди. Граф Серданский готов был принять предложение графа де Туле, но настаивал на том, чтобы раздел земель завершили заранее, до того, как они с благородным Бертраном подпишут договор. По этому случаю между провансальцами возник спор, едва не закончившийся дракой. Королю Болдуину пришлось сказать по этому случаю свое веское слово. Он сам разделил спорные земли. Северная часть вместе с Тортосой и Аркасой отошла Гильому, а южная – Бертрану. Последний счел себя обделенным и, по мнению многих, у него на это были серьезные основания. Конечно, граф Тулузский получал Мон-Пелери, которым так жаждал обладать. Он получал Джебайл, но вместе с могущественным вассалом фон Рюстовым, не склонным, похоже, считаться со своим сюзереном. И это все, если не считать многочисленных городков, сел и укрепленных замков.

– Ты забыл о Триполи, благородный Бертран, – напомнил графу Тулузскому король.

– Но город еще не взят!

– Он падет в ближайшие дни, и тому порукой королевская честь.

Разумеется, Бертран не поверил Болдуину, но, к сожалению, почти все бароны были на стороне короля. И графу Тулузскому ничего другого не оставалось, как согласиться с решением, вынесенным советом самых знатных мужей Святой Земли.

Вернувшись в свой шатер, Бертран дал волю, душившей его ярости. Град упреков посыпался на шевалье свиты и особенно на склоненные головы Годфруа де Сент-Омера и Огюста де Авена, поскольку это именно они дали графу нелепый совет. Помощи от короля Болдуина он так и не дождался, зато лишился самых плодородных своих земель.

– Триполи покроет все наши убытки, – попробовал утешить расстроенного Бертрана шевалье де Сент-Омер, однако граф в его сторону только рукой махнул.

Выпроводив шевалье из шатра, граф Тулузский погрузился в глубокую задумчивость, из которой его вывело осторожное покашливание барона де Авена.

– Ты видел, как он улыбался? – сдавленным голосом прошипел граф. – Негодяй!

– Все еще можно поправить, – вздохнул Огюст.

– Каким образом? – насторожился Бертран.

– Одним росчерком пера, – спокойно ответил барон и положил на стол перед графом лист бумаги.

Благородный Бертран долго и тупо вчитывался в текст, пытаясь найти в нем хоть какой-то смысл, наконец он оторвал глаза от жалованной грамоты и пристально посмотрел на Огюста:

– Это те самые люди?

– Да.

Бертран взял гусиное перо, обмакнул его в голову бронзового льва и быстро подписал дарственную, которая оборачивалась смертным приговором для человека, близкого ему по крови, но ненавидимого всей душою.

Гильом Серданский был убит вечером следующего дня, при весьма странных обстоятельствах. Он попытался разнять оруженосцев, затеявших ссору у его шатра. На помощь графу сбежались десятки помощников. А когда задир, наконец, растащили, то обнаружили лежащего на земле несчастного Гильома с ножом в груди. Ему нанесли только один удар, зато точный – прямо в сердце. Граф Серданский умер почти мгновенно, не назвав имени своего убийцы. Прибежавший на шум Гаспар де Теленьи не смог пробиться к телу Гильома, которое тут же окружили преданные люди. Лучше бы они проявили свою расторопность чуть пораньше.

– Все кончено? – спросил Теленьи у стоящего рядом шевалье.

– Он мертв, – подтвердил тот.

– С кем имею честь?

– Ролан де Бове, – вежливо отозвался незнакомец. – Рад познакомиться с земляком даже при столь печальных обстоятельствах.

Глава 4 Возвращение даиса.

Власть кади аль-Саббаха в Триполи скукоживалась по мере того, как таяли запасы продовольствия, доставленные флотом Барзани. Саббах ждал вестей из Каира, но визирь аль-Афдаль почему-то не торопился на помощь осажденному городу. А виной тому было, скорее всего, поражение фатимидского флота в Джебайле. Саббах так и сказал об этом Бузург-Умиду, когда тот вздумал упрекать его в бездействии. Правитель города Триполи не отрицал заслуг ассасинов, но и не собирался забывать об их ошибках. Именно самоуверенность Бузург-Умида, решившего прибрать к рукам порт Джебайл, оборачивалась сейчас для мусульман новым тягчайшим поражением. Крестоносцы стянули к Триполи едва ли не все имеющиеся в их распоряжении силы и явно готовились к решительному штурму. Ни Саббах, ни Бузург-Умид не строили иллюзий по поводу горожан, уже третий год подвергающихся лишениям. В сущности город некому было защищать, и он готов был пасть при первом же натиске крестоносцев. Эмир Ибн Аммар, на помощь которого надеялись трипольцы, так и застрял в Кападокии вместе с армией султана Мухаммада. Почтенный Саббах дошел в своем неистовом богохульстве до того, что обругал обоих халифов разом, и багдадского, и каирского. Бузург-Умида словесные упражнения старого друга позабавили, но хорошего настроения не вернули.

– Не знаю, что будешь делать ты, Саббах, а я сегодня же ночью покину город, – вздохнул ассасин. – Триполи нам в любом случае не удержать.

Саббах еще окончательно не определился, куда ему бежать. Его отношения с ассасинами в последнее время разладились. Возвращение в Каир сулило опростоволосившемуся беку неисчислимые беды. Саббах терял уже второй город, сначала – Иерусалим, теперь – Триполи. И хотя вины бека в этих горчайших поражениях не было, вряд ли халиф и визирь станут слушать его оправдания.

– На твоем месте я бы отправился в Халеб, почтенный Саббах, – посоветовал Бузург-Умид. – Эмир Ридван славится своим свободомыслием и готов приветить даже шиита, если тот отличается образованностью и утонченностью мыслей. Заодно ты присмотришь за Андроником.

– Ты что, не доверяешь даису Сирии? – удивился Саббах. – Но ведь его заслуги перед шейхом Гассаном и исламом бесспорны.

– Андроник слишком сребролюбив для истинного миссионера. Меня настораживают его тесные связи с византийцами.

– Я никогда не был доносчиком, почтенный Бузург-Умид, – надменно вскинул голову Саббах.

– Все когда-нибудь начинают, – пожал плечами кади ассасинов. – Ты не мне будешь служить, бек, а Повелителю Времени. Тебе назвать его имя?

– Имя шейха Гассана всегда в моем сердце, – горестно вздохнул Саббах.

Галлера Бузург-Умида была взята на абордаж сразу же, как только высунула нос из гавани. Кади приказал гребцам, нанятым в порту за хорошую плату, не сопротивляться, тем самым избавив себя и Саббаха от неприятностей. Исмаилиты надеялись откупиться, выдав себя за богатых торговцев, бежавших из обреченного города. Бузург-Умид уже открыл рот, чтобы предложить отступные победителю, но взглянув в насмешливые карие глаза удивленно ахнул:

– Уруслан!

– Ролан де Бове, – поправил его даис Палестины. – Рад приветствовать вас на своем корабле, почтенные торговцы.

Саббах вздохнул с облегчением. Во второй раз он избежал плена, а возможно и смерти. Бек хоть и лишился по воле Аллаха богатого города, но сохранил жизнь, а это в его непростом положении можно было считать большой удачей. Шум, долетевший до ушей Саббаха, заставил его вздрогнуть и обернуться.

– Крестоносцы пошли на приступ, – пояснил Уруслан. – На рассвете Триполи будет взят.

Бузург-Умид и Саббах, очень хорошо знавшие ситуацию в городе, мысленно с ним согласились. Жемчужина Востока переходила в руки крестоносцев практически бескровно. Жителям покорность давала надежду на милость победителей, но мусульманский мир терпел очередное и очень обидное поражение. А ведь и у Каира, и у Багдада была возможность спасти город от поругания. Но, увы, ни султан Мухаммад, ни визирь аль-Афдаль так ничего и не сумели противопоставить воинам Христа. Безумные франки мертвой хваткой вцепились в побережье, обращая себе на пользу не только победы, но и поражения. Не потому ли дрогнули сердца эмиров, до сей поры с трепетом внимавшим халифам, если не багдадскому, так хотя бы каирскому? Теперь, похоже, у них появятся другие пророки. И не исключено, что самым уважаемым из них станет Старец Горы, готовый указать правоверным новый путь.

– Две недели назад я встречался с шейхом Гассаном, – спокойно произнес Уруслан. – Ибн Сулейман одобрил мои действия в Европе, и поручил мне, добиться любой ценой освобождения из плена Болдуина де Бурка и Жослена де Куртене.

– Зачем? – тупо спросил Саббах.

– Надо пресечь активность Танкреда в Кападокии. Шейх Гассан обещал помощь тамошним эмирам, и обуздание нурмана, это только часть его обширного плана. Я привез тебе письмо Учителя, почтенный Бузург-Умид, прочти его и сделай выводы.

Пока Бузург-Умид читал письмо шейха Гассана, Саббах с тоской наблюдал за заревом пожара, охватившего город, который он считал своим. Выбора у бека, в сущности, не было – либо прозябание в нищете, либо служение Старцу Горы, втайне им глубоко презираемому. Правда, оставалась надежда, что со временем откроется дверь, ведущая к умиротворению и благополучию, но будет ли это в мире нашем, или в мире ином, Саббах не рискнул загадывать.

Благородный Танкред, принявший посильное участие во взятии Триполи, и получивший в качестве приза немалые деньги, вернулся в Антиохию в хорошем настроении. Конечно, нелепая смерть Гильома Серданского разрушила его честолюбивые планы в Ливане, но зато он мог теперь сосредоточить все свои усилия на Киликии и Кападокии. Дабы обезопасить свои тылы Танкред поспешил наладить хорошие отношения с графом Тулузским. Благородный Бертран, ошалевший от удачи, охотно принял протянутую руку дружбы и заверил Танкреда в полной своей лояльности. О тесных отношениях с Алексеем Комниным граф Тулузский даже не заикнулся, не желая, видимо, огорчать нового друга. А дыбы союз выглядел нерушимым, граф Тулузский отправил в Антиохию своего сына. Благородному Понсу отныне предстояло стать оруженосцем правителя Антиохии, и Танкред торжественно пообещал его отцу, воспитать из недоросля доблестного рыцаря, красу и гордость христианского мира. Кажется, провансальские бароны и шевалье остались недовольными этим широким жестом своего сюзерена. Кое-кто даже вообразил, что несчастного Понса отдают в заложники кровожадному нурману. Но Танкред заложников не просил, в честном слове Бертрана Тулузского не сомневался, а подкинутого ему отрока воспринимал скорее как обузу, чем как прибыток. В случившемся казусе больше всех был виноват сам Понс и одна весьма расторопная особа, в которую пятнадцатилетнего мальчишку угораздило влюбиться. Танкред мельком видел смазливую бабенку и пришел к выводу, что эта особа своего не упустит и, чего доброго, сумеет задурить мозги не только юному Понсу, но и его зрелому отцу.

– Присмотри за мальчишкой, – сказал Танкред Ле Гуину. – Если с ним что-нибудь случиться, Бертран мне этого не простит.

– С благородным Понсом я как-нибудь справлюсь, – вздохнул Ричард, присаживаясь на лавку. – А вот что нам делать с девчонкой?

Танкред, избавлявшийся в это время с помощью пажей и оруженосцев от кольчуги и одежды, с удивлением глянул на озабоченного шевалье:

– О какой девчонке идет речь?

– Благородную Сесилию привез в Антиохию Рожер Анжерский, твой дальний родственник. Вместе с письмом от благородного Боэмунда. Вот оно. – Ле Гуин достал из-за пояса свернутый лист бумаги и протянул его Танкреду. Однако граф, готовившийся погрузиться в бассейн, только рукой махнул.

– Прочти вслух, – сказал он, окунаясь в прохладную воду. – Или перескажи содержание своими словами.

Изнывающий от жары Ричард с завистью смотрел, как плещется в бассейне его сюзерен. Бассейн, впрочем, был невелик и вряд ли два крупных и рослых человека поместились бы там без проблем, а потому Ле Гуину ничего другого не оставалось, как заняться неотложными делами. Тем не менее, он не преминул рассказать Танкреду о замечательном водоеме с лечебной водой, в котором ему однажды удалось поплавать.

– И где это было? – спросил граф.

– В замке Раш-Русильон. После этого купания у меня надолго пропала боль в пояснице. Я все собираюсь наведаться к благородному Глебу, да дела не пускают.

– Так о чем пишет мой дядя?

– Благородный Боэмунд настоятельно советует тебе наплевать на договор, который он заключил с Алексеем Комниным в стесненных обстоятельствах. Сам граф на Восток пока не собирается, зато сообщает о рождении у него сына и наследника.

– Боэмунд готовит новый поход?

– К сожалению, сейчас для этого в Европе ситуация не самая подходящая. Папа Пасхалий ведет войну с новым германским императором. Увы, Генрих Пятый оказался ничем не лучше Генриха Четвертого. А спор все тот же – об инвеституре. Во Франции умер король Филипп, и его наследнику требуется время, чтобы добиться уважения вассалов, Людовику сейчас не до Боэмунда и крестовых походов. В общем, дядя советует тебе, благородный Танкред, рассчитывать на себя и тех рыцарей и сержантов, которых он посылает в Антиохию вместе с невестой.

– Какой еще невестой?

– Благородной Сесилией, дочерью короля Филиппа и Бертрады, единокровной сестрой благородной Констанции, супруги благородного Боэмунда. Сесилия хоть и считается незаконнорожденной дочерью Филиппа, поскольку связь ее родителей не была одобрена церковью, но за ней дают очень хорошее приданное. Да и Людовик, новый король Франции, обещал не забывать о своей младшей сестре.

Танкред нуждался в признании, особенно в Европе. Пока что многие считали его выскочкой, в лучшем случае племянником героического дяди. Брак с дочерью французского короля поднимал статус Танкреда не только на материке, но и здесь, в Святой Земле. Кроме всего прочего, у правителя Антиохии появлялся шанс привлечь на свою сторону французских крестоносцев, и тех которые уже находились на Востоке, и тех, которые еще собирались сюда отправиться. В будущем это могло привести к союзу между Францией и графством Антиохийским. Надо полагать, Боэмунд, укрепляя позиции Танкреда, отлично понимает, чем это чревато для него лично, но у графа Тарентского нет другого пути. Боэмунд публично отказался от своих прав на Антиохию в пользу византийского басилевса, а потому удержать новые владения он сможет только с помощью Танкреда.

– Девушка хороша собой? – полюбопытствовал правитель Антиохии.

– Ей всего лишь двенадцать лет, – усмехнулся Ле Гуин. – И пока что трудно сказать, какой она будет в девичестве. Патриарх Антиохийский Рикульф готов вас обвенчать хоть завтра, но настаивает на том, чтобы ваши брачные отношения были отложены года на два. Я бы отправил Сесилию в замок Раш-Русильон под опеку баронессы Адели.

– Мы так и поступим, – кивнул головой Танкред. – Что еще?

– Рожер Анжерский жаждет с тобой встречи.

– Я его плохо помню, – нахмурился Танкред. – Когда я покидал Италию, он был совсем мальчишкой.

– Сейчас ему двадцать пять лет, он, кажется, не глуп и очень воинственен. Как, впрочем, и все его рыцари, приехавшие в Святую Землю за славою и владениями. Я бы на твоем месте приблизил к себе Рожера, хотя бы на первых порах. Новые крестоносцы, как нурманы, так и французы, считают его своим вождем. Со временем мы сумеем внести разлад в их ряды, но пока что с бароном Анжерским придется считаться. Согласись, пятьсот рыцарей и три тысячи сержантов на дороге не валяются.

– Мы испытаем их доблесть в Кападокии, – спокойно произнес Танкред. – Эмир Ридван Халебский в последнее время проявляет чрезмерную активность.

– А я полагал, что ты вплотную займешься Киликией, – удивился Ле Гуин.

– Нет, Киликия подождет. Мы не можем оставить Ридвана в тылу, вступая в войну с Византией. Готовься, благородный Ричард.

– К войне? – насторожился Ле Гуин.

– К свадьбе, – засмеялся Танкред. – Я назначаю тебя главным распорядителем.

Сесилия была настолько взволнована предстоящим самым важным событием в ее жизни, что не спала практически всю ночь. Своего будущего мужа она видела уже дважды. Благородный Танкред, которому совсем недавно перевалило за тридцать, хоть и уступал ростом и шириной плеч своему дяде, но, по мнению благородных Терезы и Гизелы, был очень представительным мужчиной. Сесилия, по правде сказать, терпеть не могла своих говорливых опекунш, но в данном случае разделяла их мнение. Зато пажи, присланные будущим мужем, разочаровали Сесилию с первого взгляда. Во-первых, один из них, тот, что постарше, носил столь странное и труднопроизносимое имя, что будущая графиня никак не могла его запомнить. А второй, девятилетний Гуго, был настолько глуп и неповоротлив, что постоянно ронял край мантии, которую ему предстояло нести во время брачной церемонии. Тем не менее, эти два олуха сумели завоевать расположение благородных Терезы и Гизелы, которые называли их красавчиками, закармливали сладостями, и вообще души в них не чаяли. Даже обычно сдержанная Марта, которую Сесилия считала скорее подругой, чем служанкой не отказала себе в удовольствии, причесать вихрастого Владислава, вместо того, чтобы целиком посвятить себя госпоже. Примеру Марты последовали другие служанки, которые почему-то считали пажей чуть ли не главными участниками церемонии, напрочь забыв о невесте. Конец суматохе, поднявшейся в покоях благородной Сесилии, положила баронесса Адель де Руси, строгая дама лет тридцати пяти с властным и красивым лицом. С появлением баронессы притихли не только служанки, но и глупые гусыни, Тереза и Гизела, строившие из себя зрелых дам. Положим Тереза, будучи супругой Рожера Анжерского, имела на это некоторые права, а вот семнадцатилетней Гизеле еще предстояло найти достойного мужа в Святой Земле. Благородная Адель сумела в два счета поставить на место расшалившихся пажей. Гуго перестал спотыкаться на ровном месте, а десятилетний Владислав и вовсе явил собой пример собранности и послушания. На жалобы Сесилии благородная Адель отозвалась мягкой улыбкой и даже удостоила невесту серьезной и обстоятельной беседы наедине, подробно разъяснив ей тонкости предстоящей непростой церемонии, а также пролив свет на будущее, которого Сесилия всерьез опасалась.

– Ты поживешь у нас года два, – пояснила благородная Адель. – И только по достижении четырнадцатилетнего возраста приступишь к исполнению супружеских обязанностей. На этом настаивает патриарх Рикульф, и я с ним абсолютно согласна.

С одной стороны Сесилия почувствовала облегчение, с другой – обиду. По всему выходило, что благородный Танкред считает ее то ли глупой, то ли недозрелой, а ведь она дочь короля, которой самой судьбой предназначено править людьми.

– Управлению людьми тоже надо учиться, Сесилия, – улыбнулась Адель, – а пока что ты не можешь справиться с двумя пажами.

– Вредные они, – обиделась невеста. – А Гуго мне все время язык показывает, стоит только тебе отвернуться. Нельзя его кем-нибудь другим заменить?

– Боюсь, что нет, – вздохнула Адель. – Благородный Гуго твой единственный родственник здесь, в Антиохии, и его участие в церемонии если и не обязательно, то, во всяком случае, желательно.

– Так он еще и мой родственник? – удивилась Сесилия. – А как он сюда попал?

– Гуго сын твоего дяди графа де Вермондуа, правда незаконнорожденный. Но в Святой Земле этому придают гораздо меньше значения, чем в Европе. Здесь многие шевалье обзавелись новыми семьями, потеряв связь с родиной. Тебе еще многое предстоит узнать, Сесилия, прежде чем ты станешь не просто супругой, но и соправительницей своего доблестного мужа.

– То же самое мне сказал, благородный Ролан, когда мы плыли сюда на корабле, – вздохнула Сесилия.

– Ты знакома с шевалье де Бове? – удивилась Адель.

– Три года назад в Париже я собиралась выйти за него замуж, – неожиданно улыбнулась Сесилия. – Я тогда была совсем ребенком. Но потом мы стали просто друзьями. Шевалье де Бове страшный человек, правда ведь баронесса?

Последние слова Сесилия произнесла почти шепотом и испуганно оглянулась при этом на дверь. Адель хоть и побледнела слегка, но все-таки сохранила самообладание:

– Почему ты так решила?

– Он убил в замке Гранье несколько десятков человек, включая двух шевалье, Шелона и Рошфора. Его вину не сумели доказать, а Божий суд закончился в его пользу. Но старший из Рошфоров, благородный Пьер, при мне поклялся отомстить Ролану за смерть своих братьев. И он сдержал слово. Вот только убийце, подосланному им, шевалье свернул шею и выбросил его за борт. А еще приор Сегюр сказал, что Ролан еретик, склоняющий благородный дам к блуду. Во всяком случае, Люсьену де Рошфор он точно склонил и, как считают многие, по просьбе моего брата Людовика, который терпеть ее не мог.

– А она была его невестой?

– Да, – кивнула Сесилия. – Но после скандала их брак расстроился. Люсьена возненавидела и моего брата, и Ролана, погубившего ее честь, но тот нашел утешение в объятиях Эмилии, вдовы Этьена де Гранье.

– А разве Этьен убит?! – воскликнула потрясенная Адель.

– Так ведь с этого все и началось, – развела руками Сесилия. – Ролан мстил за смерть благородного Этьена, а вдова отблагодарила посланца дьявола, отдавшись ему на еще не остывшем супружеском ложе.

– Не говори так о благородной Эмилии, девочка, – неожиданно рассердилась Адель. – Она моя близкая подруга, и я никому не позволю чернить ее честное имя.

– Я никому об этом не рассказывала, баронесса, только тебе, – обиделась Сесилия. – Просто Рошфорам выгодно оклеветать Эмилию, но Людовик сказал, что не даст в обиду вдову крестоносца. Вообще-то мой брат человек толстый и добродушный, но если он впадает в гнев, то лучше на его пути не становиться.

– Значит, ты боишься шевалье де Бове? – нахмурилась Адель.

– Вовсе нет, – удивленно вскинула брови. – Одна ясновидящая сказала мне, что этот человек, она имела в виду Ролана, еще не раз выручит меня из беды, но она же предостерегла меня от любовной связи с ним. Как ты думаешь, Адель, гадалкам можно верить?

– Можно, – кивнула баронесса, – но лучше думать своей головой.

Благородный Танкред с интересом ждал, что скажет баронесса де Руси о его невесте. И, надо признать, благородная Адель его не разочаровала, назвав Сесилию очень умной и рассудительной девочкой, вполне способной составить счастье любому государю и со временем разделить с ним бремя правления.

– Даже так? – вскинул правую бровь граф.

– Я понимаю твои сомнения, благородный Танкред, но не разделяю их, – отрезала Адель. – Девочка действительно нуждается в опеке, и я принимаю твое предложение. Пусть она пока поживет у меня. Обещаю вернуть ее тебе повзрослевшей и поумневшей в целости и сохранности.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, баронесса. И заранее благодарю тебя за помощь и поддержку.

Сесилия поглянулась Танкреду, но он не собирался спорить с патриархом Рикульфом по поводу ее дальнейшей судьбы. Ребенок есть ребенок. Через два-три года можно будет точно сказать, во что превратилось это очаровательное дитя, а пока внимание правителя Антиохии привлекла совсем другая женщина. Благородная Тереза оказалось супругой Рожера Анжерского, но это, пожалуй, был ее единственный недостаток. Сам Рожер понравился Танкреду в гораздо меньшей степени, несмотря на близкое родство. Правитель Антиохии безошибочно распознал в нем конкурента и не только на любовном фронте. Рожер оказался далеко не глупым и очень честолюбивым человеком. В свите Танкреда уже шептались, что в лице барона Анжерского Антиохия обрела наследника, ибо по уже сложившейся в Святой Земле традиции умершему правителю наследовал его ближайший родственник. Конечно, Танкред умирать не собирался, но ему было неприятно сознавать, что в случае несчастья, его место займет этот сутуловатый блондин с длинными руками и неприятным костистым лицом. Еще более графа раздражало то обстоятельство, что благородные шевалье, явившиеся в Антиохию за своей долей добычи и славы, видели вождем не Танкреда, а барона Анжерского. Скорее всего, благородный Боэмунд прислал этого длиннорукого урода с одной целью – ограничить влияние Танкреда в Антиохии, дабы в случае благоприятных обстоятельств вернуться сюда в качестве законного государя. Конечно, пока жив Алексей Комнин, граф Тарентский вряд ли решится на столь отчаянный поступок, но ведь басилевс не вечен, а с его наследниками Боэмунд вряд ли станет считаться.

– Позови благородного Ричарда, – бросил слуге Танкред, не отрываясь от окна. Во внутреннем дворе, окруженном со всех сторон величественными зданиями, степенно прогуливались благородные дамы во главе с баронессой де Руси, а рядом резвились два пажа, пытавшихся вовлечь в свои игры Сесилию, но та, поглощенная, видимо, мыслями о предстоящем торжественном событии, только недовольно фыркала в ответ.

– Любуешься невестой, государь? – спросил Ле Гуин, приближаясь к открытому окну.

– Белобрысый мальчишка в сиреневой котте – это сын графа Вермондуа? – обернулся к нему Танкред.

– Кажется, да, – не очень уверенно отозвался Ричард.

– Крепкий, – усмехнулся граф. – И резвый.

– Но ведь ему нет еще и десяти, – удивился Ле Гуин.

– Что с того, – пожал плечами Танкред. – Я хочу, чтобы французские шевалье именно в этом мальчике видели своего вождя. Ни в Глебе де Руси, ни в Рожере Анжерском, а в благородном Гуго. У него ведь есть замок?

– Есть, – кивнул Ле Гуин. – Причем один из лучших в Северной Сирии. Вассалы его отца не пожалели денег для сына своего сюзерена.

– А мы с тобой пожалели, Ричард, – покачал головой Танкред. – Мы так и не воздали должное одному из самых прославленных вождей крестового похода, положившего жизнь во славу Христа. Тебе не стыдно, Ле Гуин?

– Нет, – честно признался Ричард.

– А мне стыдно, – криво усмехнулся Танкред. – Как называется замок, юного Гуго.

– Соболиный, кажется.

– Странное название. А что оно означает?

– Я слышал, что так русы называют зверька с ценным мехом.

– Хорошо, – согласился Танкред. – Барон Гуго де Сабаль – мне нравится. А тебе Ричард?

– Барону полагаются земли, – вздохнул Ле Гуин.

– Мы их возьмем у Ридвана Халебского и отдадим французским рыцарям. От имени барона де Сабаля, естественно. Таким образом они получат не только новые владения, но и нового сеньора, коего им следует защищать.

– Далеко смотришь, государь, – задумчиво покачал головой Ле Гуин.

– Я не знаю, сколько мне отпущено Богом, но все это время я посвящу одному – созданию могучего христианского королевства на этой земле. Сначала – Кападокия, потом – Киликия. Нам есть чем прирастать, Ричард, и я очень надеюсь, что моя цель станет твоей целью.

– В этом ты можешь не сомневаться, государь, – склонился в поклоне Ле Гуин.

– Если я стану королем, шевалье, то ты станешь графом Киликии, это я тебе обещаю. А теперь позови мне Санлиса.

Нельзя сказать, что для шевалье Ле Гуина замыслы благородного Танкреда были тайной за семью печатями. Но прежде граф никогда не говорил с ним столь откровенно. Ричард верой и правдой служивший благородному Боэмунду почувствовал легкое смущение. Конечно, Боэмунд, публично отказавшись от Антиохии, освободил его тем самым от вассальной присяги. Но ведь была еще и чисто человеческая привязанность. Если бы Боэмунд объявился в Антиохии сегодня, то Ричард не задумываясь встал бы на его сторону. Но никто не знает, что будет завтра. Замыслы Танкреда хоть и грандиозны, но выполнимы. В этом Ле Гуин нисколько не сомневался. Кападокия, разодранная на куски эмирами, враждующими как между собой, так и с сельджукским султаном, дразнила аппетиты крестоносцев своей предполагаемой слабостью. И если ударить по ней железным кулаком, то можно многого добиться. О Киликии и говорить нечего. Византия ныне не настолько сильна, чтобы удержать ее под рукой басилевса. В крайнем случае, нурманы договорятся с армянами такавора Татула, который спит и видит, как избавиться от имперской опеки. Конечно, придется многим поступиться в их пользу, но если Татул признает себя вассалом короля Танкреда, то это очень многое может изменить в раскладе, сложившемся на Востоке.

– Что-нибудь серьезное? – спросил Ричард у Санлиса, выходящего из покоев графа.

– Очередная любовная интрижка, – ехидно улыбнулся Ги. – Благородный Танкред слишком уж любит женщин, это, пожалуй, его единственный недостаток.

– Дерзай, шевалье, – махнул рукой Ле Гуин. – В этом деле я тебе не помощник.

Армия Ридвана была разбита нурманами под городом аль-Атаребом. Сам эмир успел укрыться за стенами Халеба, но его земли были ограблены подчистую. Рачительные нурманы не побрезговали новым урожаем и пересыпали его в свои закрома. А еще через несколько дней аль-Атареб, оставленный Ридваном без поддержки, был взят крестоносцами штурмом. Эмир Халебский попытался заручиться поддержкой правителей Дамаска и Хомса, но, увы, почтенный Тугтекин сам с трудом отбивался от короля Иерусалимского, а правитель Хомса и вовсе погиб в стычке с провансальцами. Просить помощи у Багдада было уже поздно, нурманы подступили к стенам Халеба, и Ридвану ничего другого не оставалось, как вступить с ними в переговоры. Почтенный Андроник, даис Сирии, делал все от него зависящее, чтобы не допустить заключения мирного договора между эмиром Халебским и Танкредом. Саббах наблюдал за стараниями даиса с большим интересом. Он с самого начала разгадал замысел бывшего портного, который, надо признать, не отличался особой глубиной. Любая задержка нурманов под стенами Халеба, играла на руку дуксу Монастре, командовавшему византийскими войсками в Киликии. Именно поэтому Андроник готов был принести в жертву тысячи правоверных мусульман, которым предстояло либо погибнуть под мечами озверевших крестоносцев, либо умереть с голода во время осады. В Халебе уже сейчас испытывали трудности с продовольствием, поскольку прошлогодний урожай съели, а новый прибрали к рукам нурманы.

– Танкред потребовал у Ридвана 20000 денариев и 10 лучших скакунов-производителей, чистейших кровей, – надрывался Андроник. – Это же уму непостижимо.

Саббах готов был согласиться с Андроником в том, что требования Танкреда чрезмерны, но нурман, судя по всему, преследовал сразу две цели. Во-первых, лишал Ридвана средств для организации сопротивления в будущем, а во-вторых, получал деньги для похода в Киликию. Конечно, ни то, ни другое не могло устроить Андроника, ставившего интересы басилевса выше интересов мусульман. Во всяком случае, Саббах заподозрил его именно в этом и собирался доложить о своих сомнениях почтенному Бузург-Умиду. Даис Сирии полез было со своими советами к Ридвану, но, получил быстрый и решительный отпор. Судя по всему, эмир Халеба очень хорошо понимал, с кем он имеет дело в лице Андроника. Однако армянин гнева Ридвана не испугался и стал искать поддержки у сына эмира почтенного Хусейна. Хусейну уже исполнилось двадцать лет, но отец не допускал его к власти и не поручал ему сколько-нибудь серьезных дел. И, по мнению Саббаха, правильно делал. Хусейн был фанатиком веры, люто ненавидевшим христиан. Кроме того, он отличался крайней жестокостью, граничащей с безумием. Его слабостью или болезнью воспользовались беки, недовольные Ридваном. Это они совершали набеги на приграничные села и тем самым спровоцировали войну Халебского эмирата с графством Антиохийским. Ридван уже вернул Танкреду армян, захваченных во время этих разбойничьих походов, но, к сожалению, дел своих этим широким жестом не поправил.

– Тебе следовало бы послушать совета Бузург-Умида и попытаться выкупить у эмира Сукмана Болдуина де Бурка и Жослена де Куртене, – равнодушно отозвался на горячую речь даиса Сирии Саббах.

– А я, по-твоему, не пытался! – возмутился Андроник. – Но этот безумец заломил такую цену, что у меня волосы на голове встали дыбом. Нет, почтенный Саббах, если мы не остановим крестоносцев здесь, у стен Халеба, то они двинуться в Кападокию, а возможно еще дальше, на Багдад.

– Ты преувеличиваешь, даис, – лениво протянул Саббах. – Целью Танкреда является Киликия, во всяком случае, на первых порах. Так что у Багдада будет время, чтобы приготовиться к вторжению.

– Иными словами, ты не собираешься мне помогать бек? – зло ощерился Андроник в сторону Саббаха, раскинувшегося на подушках. Бывший правитель города Триполи пил щербет и закусывал его виноградом. Перед ним на серебряном блюде лежали горы фруктов, которые ему еще предстояло съесть. Саббах старательно делал вид, что ублажение собственного желудка является его главной заботой на сегодняшний день. Он с удовольствием разделил бы свой скромный завтрак с почтенным Андроником, но у даиса от проблем, свалившихся на его голову, окончательно пропал аппетит.

– Мятеж в осажденном городе – это безумие, дорогой друг, – покачал головой бек. – Ты уподобляешься Хусейну ибн Ридвану, обделенному Аллахом.

– Допустим, Хусейн сумасшедший – и что с того?

– Ничего, – пожал плечами Саббах. – Просто я уже потерял все, что имел, даис, и мне не хотелось лишиться последнего, что у меня осталось – головы.

– Сколько ты хочешь? – прямо спросил Андроник.

– Две тысячи динаров, – криво усмехнулся бывший кади. – Заметь, это в десять раз меньше того, что требует у Ридвана жадный нурман.

– Ты сошел с ума, Саббах, – взъярился даис. – Откуда у меня такие деньги?!

– От протовестиария Михаила, почтенный Андроник, – напомнил ему наблюдательный бек. – Византийцы готовы заплатить любые деньги, только бы не допустить вторжения крестоносцев в Киликию.

– Ты умнее, чем я думал, – грустно констатировал бывший портной.

– Людям свойственно ошибаться на счет своих знакомых, дорогой Андроник, и ты в этом ряду не исключение.

– Хорошо, ты получишь свою тысячу динаров, – зло процедил даис.

– А почему не две? – удивился Саббах.

– По-твоему, я должен работать даром, – огрызнулся Андроник.

– Я согласен, – махнул рукой бек. – Чего не сделаешь ради старого друга.

Если бы бывший портной не отличался скупостью, свойственной людям вышедшим из грязи, он мог бы избежать многих неприятностей, но, увы, даис Сирии решил сэкономить на почтенном Саббахе и просчитался. Ждать благородства от нищего не приходится. А бек был нищ, и именно поэтому не упускал любой возможности пополнить казну. Не говоря уже о том, что даис Палестины благородный Уруслан де Бове платил куда больше скупердяя портного. От почтенного Саббаха в данном случае требовалось всего ничего – написать коротенькую записку и привязать ее к лапке голубя. Умная птица устремилась в небеса, а бывший правитель вернулся к прерванному завтраку, дабы насладиться ароматом груш, собранных в саду эмира Ридвана.

Замысел почтенного Андроника был прост, но сулил грандиозный успех в случае своей реализации. У даиса хватило ума не устраивать мятеж против эмира Ридвана, который хоть и слыл просвещенным правителем, все-таки не отличался излишним мягкосердечием. И при удобном случае не постеснялся бы снять голову не только с даиса ассасинов, но и с родного сына Хусейна. Андроник решил убить посла крестоносцев, как только тот приблизиться к стенам халебской цитадели. Тем самым он обрекал город Халеб на разрушение, а его жителей на почти поголовное истребление. Ибо убийство посла во все времена и у всех народов считалось тяжким преступлением, и уж конечно крестоносцы не простят обиды халебцам и будут правы в своем благородном негодовании.

Лучники уже расположились на крышах соседних зданий, готовые явить свое искусство миру, как только пробьет их час. И хотя Саббах был почти уверен, что нурманы сегодня не поедут этой дорогой, он, тем не менее, послушно занял свое место у открытого окна, дабы не будить подозрений в сердце почтенного Андроника. Даис Сирии сильно нервничал. Что, впрочем, неудивительно. Ридван Халебский мог догадаться, кто устроил побоище на улицах его города и принять соответствующие меры. Правда, у Андроника было надежное прикрытие в лице безумного Хасана, который возглавлял это нападение. На его голову и должен был обрушиться гнев Ридвана, тогда как ассасин оставался в стороне. Ожидание затягивалось. Что нисколько не волновало Саббаха, зато выводило из себя Андроника.

– Что ты дергаешься? – осудил нетерпеливого даиса бек. – Другой дороги к цитадели нет, а значит рано или поздно крестоносцы здесь появятся.

Неожиданно для Саббаха его пророчество сбылось. То ли голубь не вернулся к хозяину, то ли сам хозяин решил, что смерть посла в Халебе будет на руку ассасинам. Во всяком случае, рыцарь в оранжевом сюрко, облаченный в кольчугу, но без копья и щита торжественно продвигался по практически безлюдной улице в сопровождении двух беков из свиты Ридвана и трех сержантов. Беды эти люди явно не чаяли. Да и засада на них была организована со знанием дела. Смертельные жала обрушились на несчастных всадников со всех сторон, не отличая сельджукских беков от надменных нурманов. Через несколько мгновений все пятеро вылетели из седел на каменную мостовую, а их тела были буквально утыканы стрелами.

– Свершилось! – торжественно произнес Андроник и возвел глаза к небу в благодарственной молитве.

Саббах растерялся. Конечно, он сделал все, чтобы предотвратить трагедию, но она все-таки случилась, и теперь ему и всем жителям Халеба предстояло испытать на себе ярость обманутых и оскорбленных нурманов.

– Нам следует покинуть город и как можно скорее, – прошипел Саббах на ухо торжествующему Андронику.

– Сначала я повидаюсь с беками из окружения Ридвана, – с усмешкой произнес Андроник. – Теперь как никогда они нуждаются в нашей поддержке, и мы вправе потребовать от них всего, чего пожелаем.

Самоуверенность даиса Сирии покоробила почтенного Саббаха, тем не менее, ему ничего другого не оставалось, как последовать за Андроником во дворец эмира, дабы увидеть бессильный гнев льва, обреченного на заклание. В цитадели, видимо, еще не знали о гибели посла, а потому без помех пустили гостей за ворота. Улыбка не покидала лица портного на всем протяжении пути до роскошного дворца эмира Ридвана.

– Ты себе не представляешь, бек, какой переполох поднимется здесь всего через несколько мгновений.

Саббах представлял это очень даже хорошо, но спорить с Андроником по столь пустяковому поводу не стал. Он даже слегка посочувствовал Ридвану Халебскому и мысленно попросил Аллаха простить несчастному его вольные и невольные грехи. Телохранители эмира, хоть и косились настороженно на незваных гостей, но, после тщательного досмотра, допустили в число избранных. В свите эмира у Андроника было немало знакомых, а потому он немедленно обратился к ним за разъяснениями.

– Ты не знаешь случайно, бек Селим, как зовут посла нурманов?

– Знаю, – неохотно буркнул в ответ толстый сельджук. – Ролан де Бове.

Саббах, услышав это имя, испуганно икнул и прикрыл рот ладошкой. Андроник хоть и побледнел слегка, но самообладания не потерял, вот только в его взгляде, направленном на бывшего правителя Триполи таилась нешуточная угроза.

– И когда его ждут в Халебе? – спросил Андроник.

– Так он уже здесь, – скрипнул зубами от ярости Селим. – Договор подписан. Он разорил нас подчистую.

Двери, идущие в покои эмира, дрогнули. Саббах икнул во второй раз, встретившись глазами с почтенным Урусланом. Крестоносец, сопровождаемый христианским священником, и двумя сержантами, прошел сквозь толпу расстроенных сельджуков и покинул дворец Ридвана раньше, чем Саббах успел произнести сакраментальное:

– Этого просто не может быть.

Глава 5 Джихад.

Возвращение из плена Болдуина де Бурка и Жослена де Куртене стало неприятным сюрпризом для благородного Танкреда. После заключения мирного договора с Ридваном Халебским у него оказались развязаны руки, и он уже готовился к вторжению в Киликию, когда ему сообщили о падении Турбоселя. Собственно, Турбосель изначально принадлежал Жослену де Куртене, а Танкред обосновался там в отсутствие хозяина, но все равно граф Антиохийский счел это событие дурным предзнаменованием. Чего доброго и Болдуин де Бург потребует вернуть ему город Эдессу с прилегающими землями. И тогда Танкред останется без удобного плацдарма по ту сторону Евфрата, позволяющему контролировать обстановку в Кападокии.

– Уже потребовал, – огорчил графа шевалье Ле Гуин. – Сейчас эта парочка обосновалась в Турбоселе и собирает ополчение для войны с тобой. По слухам, Болдуин и Жослен обратились за помощью к Гази Гюлюштекину, и эмир Сиваса обещал им поддержку.

– Как низко мы пали, Ричард, – крякнул с досады Танкред. – Крестоносцы вступают в союз с мусульманами, чтобы воевать против своих братьев.

Положим, граф Антиохийский в данном случае тоже далеко не во всем оказался прав. Многие осуждали его за то, что он, воспользовавшись бедой, приключившейся с Болдуином и Жосленом, прибрал к рукам их земли. Но и это еще не все. Танкред передал через Санлиса очень крупную сумму денег Сакману Хазанкейфскому, дабы у того не возникло соблазна выпустить крестоносцев на свободу. И вот теперь выяснилось, что эти деньги были выброшены на ветер.

– И что ты на это скажешь, дорогой Ричард? – нахмурился Танкред. – Или твой друг Санлис нас обманул?

– Деньги Сакману были выплачены сполна, – покачал головой Ле Гуин. – В этом ты можешь не сомневаться. Просто нашелся человек, который организовал лотарингцам побег из неприступного замка, подкупив гарнизон.

– Имя этого человека?

– Ролан де Бове.

– А с чего это благородный Ролан вздумал путаться у меня под ногами, – злобно выдохнул Танкред.

– Шевалье де Бове действовал по просьбе короля Болдуина Иерусалимского, который давно уже пытался вытащить из неволи своего двоюродного брата. Винить его, в сущности, не в чем, разве что в излишней расторопности. Очень даровитый, судя по всему, человек. Благородный Ролан оказал нам большую услугу в Халебе, так что не стоит подозревать его в обдуманных кознях. Это наш с тобой промах, граф.

– Это мой промах, Ричард, – не согласился Танкред. – Я не рискнул довериться малознакомому человеку.

– И, быть может, ты правильно сделал, граф, – вздохнул Ле Гуин. – О шевалье де Бове ходят странные слухи.

– Например?

– Его подозревают в связях с ассасинами Старца Горы. Говорят, что благородный Ролан способствовал заключение тайного договора между Болдуином Иерусалимским и шейхом Гассаном, в результате которого Тугтекин Дамасский потерял половину своих земель и по сути отдался под покровительство Защитника Гроба Господня.

– Я должен знать об этом человеке все, Ричард?

– О Тугтекине? – удивился Ле Гуин.

– О Ролане де Бове. Задействуй своих агентов. Пошли по его следу Санлиса. Словом, сделай все, что в твоих силах.

– А как нам поступить с Эдессой? – спросил шевалье.

– Эдессу мы вернем Болдуину де Бурку, – вздохнул Танкред. – Жаль, конечно, но я дал слово королю Иерусалимскому и не хочу его нарушать.

Благородный Танкред торопился на свидание, Ле Гуин определил это по нетерпеливым взглядам, которые граф бросал в окно. Увы, ночь не торопилась вступать в свои права, а заставить ее изменить своим привычкам у правителя Антиохии не хватало сил. Именно поэтому ему ничего другого не оставалось, как убивать время в компании с верным шевалье Ле Гуином. Нельзя сказать, что Ричард был завзятым моралистом, но связь Танкреда с Терезой Анжерской он осуждал из политических соображений. Конечно, правителю Антиохии удалось расколоть ряды приверженцев благородного Рожера. После того как он передал город аль-Атареб юному Гуго де Сабалю, среди новых крестоносцев началось брожение. Едва ли не все французы из свиты Рожера Анжерского поспешили под крылышко юного барона, щедро раздававшего своим вассалам только что завоеванные земли. Конечно, все понимали, что владениями их наделяет не малолетний сын Гуго Вермондуа, а сам Танкред, но в данном случае это никого особенно не волновало. Французы вдруг осознали себя не чужаками в нурманской стае, а вполне реальной силой, способной влиять на ситуацию в графстве Антиохийском. Первому же французу, шевалье де Крийону, согласившемуся принести оммаж барону де Сабалю, Танкред передал в управление аль-Атареб до совершеннолетия юного Гуго. Ле Гуин ждал протестов со стороны опекунов мальчика, но бароны де Руси и фон Рюстов отнеслись к действиям Танкреда совершенно спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся. А после того как король Иерусалимский громогласно одобрил решение графа Антиохийского и подарил новому барону тысячу марок из своей казны, примолкли даже самые отчаянные злопыхатели. Дабы подсластить пилюлю дорогому родственнику и утихомирить его сторонников, Танкред назначил Рожера Анжерского правителем Латтакии, предварительно выбив из города окопавшихся там византийцев. Словом, решения благородного Танкреда в делах государственных поражали своей мудростью и дальновидностью, чего не скажешь о делах житейских. Любовная связь с Терезой могла аукнуться для Антиохии большой бедой. Разумеется, Ричард не рискнул впрямую осуждать графа, но расторопному шевалье де Санлису он выказал свое неудовольствие, не стесняясь в выражениях. Ги обиделся, ибо считал себя в данном случае без вины виноватым. Тереза Анжерская оказалась очень легкомысленной особой и сдалась под напором Танкреда раньше, чем на это рассчитывал Санлис. Пока что эту предосудительную связь удавалось сохранять в тайне, но рано или поздно, Рожер Анжерский узнает о порочном поведении своей жены и, наверняка, отреагирует соответствующем образом. Шашни Танкреда с Терезой следовало прекратить и сделать это как можно быстрее. Ле Гуин поручил Санлису, во что бы то ни стало найти коварного соблазнителя, способного наставить рога сразу и Рожеру Анжерскому, и Танкреду Антиохийскому. Ги ревностно взялся за дело, но пока все его усилия оказывались тщетными. Тереза была очень капризной и разборчивой дамой. Она отвергала претендентов на любовь одного за другим, приводя тем самым старательного Санлиса в отчаяние. И вдруг благородного Ги осенило:

– Бернар де Сен-Валье! Правда, он сейчас находится в Русильоне.

– Так пошли за ним кого-нибудь, – рассердился Ле Гуин. – Ну хотя бы Понса. Мальчишка совсем отбился от рук. Ему будет полезно сменить обстановку.

Шестнадцатилетний Понс, старший сын Бертрана Тулузского, стал второй головной болью Ле Гуина. Пристрастие юного оруженосца к злачным местам Антиохии бросилось в глаза даже Танкреду. Графу пришлось лично вправлять мозги загулявшему Понсу, после чего юный провансалец слега утихомирился. И даже покаялся в своих прегрешениях. Впрочем, последнее было скорее заслугой патриарха Рикульфа, чем благородного, но любвеобильного Танкреда.

– Ты передал мою просьбу Венцелину? – спросил Танкред, отворачиваясь от окна.

– Барон согласился поддержать нас с моря, – с готовностью отозвался Ле Гуин. – Но просил сообщить ему о начале военных действий в Киликии заблаговременно. Он прав – к походу не подготовишься за один день.

В словах Ричарда явственно прозвучал упрек, но Танкред отреагировал на него далеко не сразу:

– Я не имею право на ошибку, Ле Гуин. Надо дождаться ответа Багдада на наши действия против Халебского эмирата. Если султан Мухаммад промолчит, то руки в Киликии у нас будут развязаны.

– Боюсь, что Алексей Комнин сделает все, от него зависящее, дабы разжечь гнев не только султана, но и халифа.

– Я тоже так думаю, Ричард, а потому не тороплюсь. Киликия от нас никуда не уйдет, а теперь все внимание Багдаду.

Протовестиарий Михаил отлично понимал всю сложность задачи, поставленной перед ним басилевсом. Алексей Комнин уже не раз протягивал руку дружбы сельджукам и даже находил понимание в свите сутана Мухаммада. Но против союза с мусульманами решительно возражал халиф аль-Мустазхирь, и с его мнением приходилось считаться. Последние события вокруг Халеба и Дамаска давали Михаилу надежду на положительный ответ, но, к сожалению, все подходы к халифу для посла византийского императора были перекрыты наглухо. Аль-Мустазхирь окружил себя фанатиками веры, не делавших различий между византийцами и франками. Приезд в Багдад почтенного Андроника сиятельный Михаил воспринял если не как дар небес, то, во всяком случае, как везение. Конечно, даис Сирии был не слишком надежным союзником, но в данном случае выбирать не приходилось. Протовестиария вполне устраивало, что Андроник ненавидит крестоносцев всей душой и готов положить если не жизнь, то массу усилий, что избавиться от этой проказы, проникшей на благословенный Восток вопреки воле Аллаха. Сиятельный Михаил не узнавал своего обычно рассудительного друга. Даис Сирии метался по залу, словно загнанный зверь в клетке, и изрыгал ругательства, явно неуместные в устах просвещенного человека. Возможно, протовестиарий так бы и остался в неведении по поводу событий, вызвавший гнев его старого знакомого, но ему помог почтенный Саббах, друг и сподвижник неистового Андроника.

– Где-то я уже слышал это имя, – произнес Михаил, поглаживая бородку.

– Ролан де Бове участвовал в освобождении Болдуина де Бурка и Жослена де Куртене, – любезно напомнил бек собеседнику о недавних событиях.

– Досадно, конечно, – пожал плечами протовестиарий. – Но ведь нам это пошло скорее на пользу, чем во вред.

– Есть еще одно обстоятельство, сиятельный Михаил, о котором тебе следует знать, – понизил голос почти до шепота Саббах. – Именно Ролан де Бове обвел вокруг пальца почтенно Андроника, заключив за его спиной мирный договор с Ридваном Халебским. Пятеро ряженых окропили кровью мостовую города, а крестоносец проник во дворец эмира другой дорогой.

Вообще-то у почтенного Андроника и раньше случались неудачи, а одна из них даже обошлась протовестиарию в огромную сумму денег, не говоря уже о немилости басилевса, но прежде исмаилит реагировал на свои провалы более сдержано.

– Ролан де Бове связан с ассасинами? – впился глазами в лицо собеседника Михаил, но почтенный Саббах в ответ лишь прижал палец к губам и укоризненно покачал головой. Раскрывать тайны своей секты первому встречному он явно не собирался, и хотя протовестиарий давно уже ходил в друзьях исмаилитов, этого слишком мало, чтобы быть посвященным во все их тайны. Тем не менее, Михаил рискнул обратиться с просьбой о помощи к расстроенному даису Сирии и нашел у него понимание. Андроник согласился с протовестиарием, что союз между басилевсом и султаном принесет пользу, как византийцам, так и мусульманам. Разумеется, это согласие стоило Михаилу немалых денег, зато он обрел в лице исмаилитов очень деятельных помощников. Втянуть султана Мухаммада в войну с крестоносцами было давним желанием Алексея Комнина, ради этого он готов был многим поступиться и не скупился на расходы. Но для того, чтобы поднять на борьбу с пришельцами обленившихся эмиров, одного султанского слова мало. Это понимал и Михаил, и его союзники-исмаилиты. Мусульманские правители ревниво относились к усилению султанской власти и не раз вступали в сговор с франками, только бы обуздать Мухаммада.

– Джихад нужен, – сказал Андроник, успевший за несколько дней, проведенных в Багдаде, вернуть себе привычное расположение духа.

Саббах охотно поддержал даиса. Только священная война против неверных могла объединить эмиров вокруг султана и халифа и направить их мысли и усилия в нужную сторону. Михаил опасался, что джихад, объявленный против крестоносцев, может обернуться бедой для всех христиан, живущих на востоке и в частности для византийцев. К сожалению, другого выхода у него не было – приходилось рисковать.

В Багдаде скопилось несколько тысяч ревностных мусульман, вынужденных бежать с земель близ Дамаска и Халеба, захваченных крестоносцами. Терять этим людям было нечего, а потому они с охотой слушали безумные речи Хусейна ибн Ридвана, призывающего к войне с пособниками шайтана. Михаил уже успел познакомиться с беком Хусейном и без труда распознал в нем фанатика, готового идти по трупам к цели, неясной даже для него самого. Как Андронику удалось поладить с этим зверем в человеческом обличье, Михаил до поры не знал, но почтенный Саббах не замедлил прояснить ситуацию. Хусейн оказался не только религиозным фанатиком, но и законченным негодяем. Его связи с женщинами почти всегда заканчивались убийством. В Халебе об этом знали многие, а потому сын Ридвана до сих пор ходил холостым. Зато наложниц он истребил без числа. Во всяком случае, Саббах затруднился назвать потрясенному Михаилу точную цифру, но счет в любом случае шел на десятки, если не на сотни, несчастных женщин.

– Воля твоя, протовестиарий, но я придушил бы этого ублюдка не задумываясь, – вздохнул Саббах, – но, к сожалению, у почтенного Андроника на бека Хусейна свои виды. Вот почему он поставляет ему потаскух, обреченных на заклание.

И, надо признать, сын Ридвана с блеском оправдал надежды даиса Сирии. Он увлек за собой огромную толпу фанатиков, которые разметали стражников, охраняющих покой халифа, и ворвались в дворцовую мечеть в тот самый момент, когда аль-Мустазхирь возносил молитвы Аллаху. Это было неслыханное святотатство, ничего подобного Багдад еще не знал. Фанатики бесновались вокруг потрясенного халифа, рвали на себе одежды и окропляли кровью ковры мечети. А от их воплей у аль-Мустазхиря заложило уши:

– Джихад! Джихад! Джихад!

Телохранителям халифа с большим трудом удалось вырвать аль-Мустазхиря из рук безумцев, а вытеснить их из дворца они смогли только с помощью гвардейцев султана Мухаммада, пустивших в ход мечи и сабли. Сам султан, стройный среднего роста мужчина, с непроницаемым, словно из мрамора вытесанным лицом, проводил халифа до дворца, поддерживая его под руку. Аль-Мустазхирь был старше Мухаммада лет на пятнадцать, а потому, наверное, гораздо острее пережил случившуюся неприятность. Едва ли не впервые в жизни халиф почувствовал себя простым смертным, чья жизнь может быть оборвана одним ударом кинжала, и испытал по этому поводу целую гамму чувств, прежде ему неведомых.

– Иными словами, халиф испугался, – констатировал очевидное Михаил.

– Он не просто испугался, он пришел в ужас, – усмехнулся Андроник. – И повелел казнить всех участников нападения, которое он назвал мятежом.

– Надеюсь, нас все-таки не повесят, – задумчиво проговорил Саббах.

Разумеется, и бек, и даис, не говоря уже о протовестиарии Михаиле, в безумствах фанатиков не участвовали и даже близко не подходили к беснующейся толпе, но многие осведомленные люди в Багдаде знали об их тесных отношениях с Хусейном, которого уже объявили главным организатором заговора против священной особы халифа. Сын эмира Ридвана был схвачен гвардейцами султана и брошен в подземелье. О его казни говорили, как о деле решенном, и только почтенный Андроник продолжал на что-то надеется, повергая не на шутку перетрусившего Саббаха в ярость. Каирец настаивал на немедленном бегстве, и сиятельный Михаил уже готов был разделить его мнение. В толпе не раз упоминали византийского басилевса, как врага крестоносцев и упрекали халифа и султана в том, что их равнодушие к судьбе несчастных мусульман, стонущих под гнетом пришельцев, удивляет даже христиан. Если аль-Мустазхирь и пропустил мимо ушей эти слова, то, надо полагать, найдутся люди, которые ему о них напомнят. И тогда Михаила даже статус посла не спасет от гнева халифа.

– Не все так плохо, – утешил своих перепуганных соратников Андроник. – У нас появился могущественный союзник – Мавлуд Мосульский.

Эмиры Мосула носили еще и титул атабеков, то бишь воспитателей наследника султана. И в случае войны именно атабек возглавлял мусульманское ополчение. Так сложилось с незапамятных времен, и пока что ни халиф, ни султан не собирались отменять обычай, унаследованный от предков. О Мавлуде сиятельный Михаил не знал практически ничего, и это обстоятельство его слегка беспокоило. Если верить Андронику, то новый атабек считался одним из самых преданных сподвижников султана Мухаммада, одержавшим немало побед над беками Беркйарука. Ныне Беркйарук уже ушел в мир иной, и Мавлуд, похоже, рвался подтвердить свою славу полководца в борьбе с неверными. То, что он сам напросился на встречу с послом басилевса, говорило, по меньшей мере, о его уме и осторожности. Похоже, в свите султана верх взяли беки, которые считали своими врагами не вообще христиан, а именно крестоносцев, как людей пришлых и чуждых Востоку.

Мавлуд сам навестил протовестиария под покровом темноты, в сопровождении всего трех телохранителей. Впрочем, их он оставил за порогом, и разговор свой почтенные мужи вели наедине. Мавлуд был далеко уже не молод, во всяком случае, седина обильно проступала в его когда-то черной бороде. Но судя по тому, как энергично он расправлялся с блюдами, приготовленными византийскими поварами, на здоровье атабек не жаловался. Вина гостю Михаил предложить так и не решился. Их с Мавлудом отношениям еще только предстояло стать доверительным.

– На что претендует Византия? – сразу же взял быка за рога атабек.

– На Киликию и Антиохию, – не стал скрывать Михаил.

– А Триполи и Эдесса?

– Эти земли не входят в зону наших интересов, – развел руками протовестиарий. – Так же как Иерусалим. С одной, правда, существенной оговоркой. Султан должен гарантировать безопасный проезд наших паломников к Святым местам.

Атабек, похоже, ждал куда более существенных претензий от византийцев, а потому смотрел на протовестиария с удивлением.

– Мы потеряли доверие к франкам после того, как папа Пасхалий благословил Боэмунда Тарентского на крестовый поход против Византии. Империя отразила натиск папистов только с помощью сельджукских беков. Божественный Алексей считает, что наше сотрудничество с султаном Мухаммадом может быть продолжено к выгоде обеих сторон.

– Чем реально нам может помочь Византия? – прямо спросил Мавлуд.

– Как только нурманы переправятся через Евфрат, наши войска во главе с дуксом Монастрой двинутся в долину Оронта. Мы зайдем в тыл крестоносцам и не позволим им отступить в Северную Сирию. Думаю, у Багдада хватит сил, чтобы разгромить Танкреда в Кападокии. Как только падет Эдесса, для вас откроется путь на Халеб, Хомс и Триполи.

– Заманчивое предложение, – задумчиво проговорил Мавлуд, поглаживая холеную бороду. – А тебе можно верить, сиятельный Михаил?

– А почему же нет, почтенный атабек? – усмехнулся протовестиарий. – Когда речь идет о таком лакомом куске, как Антиохия, вопросы веры отступают на второй план. Если уж король Иерусалимский сумел договориться со Старцем Горы, то почему бы басилевсу не договориться с султаном.

– Ты уверен, что они договорились? – нахмурился Мавлуд. – Я имею в виду Болдуина и Гассана.

– Расспроси об этом жителей Дамаска, почтенный атабек.

– Пусть будет по твоему, сиятельный Михаил, – кивнул эмир Мосула. – И да поможет нам Аллах в благом начинании.

Каким образом султану Мухаммаду удалось убедить халифа аль-Мустазхиря в необходимости немедленных действий, Михаил не знал, но уже вечером следующего дня с минаретов всех багдадских мечетей раздался долгожданный крик, обращенный к правоверным:

– Джихад!

Сиятельный Михаил возблагодарил Господа за поддержку и стал собираться в дорогу. В Киликии у протовестиария скопилось масса дел, к тому же ему еще предстояло расшевелить ленивого дукса Монастру, дабы сдержать слово, данное атабеку Мавлуду от имени басилевса. Почтенные Андроник и Саббах с охотою разделили радость протовестиария Михаила по поводу успешного завершения его важной миссии, но покидать Багдад не торопились. Брошенный в застенок Хусейн ибн Ридван был торжественно извлечен из сырого подвала и явлен ликующим багдадцам в качестве героя и борца за мусульманские святыни. Покидать безумного Хусейна в такую минуту, исмаилиты явно не собирались. Андроник хотел использовать бека в своих интересах и строил на его счет далеко идущие планы. Даис Сирии рассчитывал устранить стареющего Ридвана и превратить Халеб в цитадель исмаилитов. Михаил считал замысел Андроника не осуществимым, но не стал разочаровывать старого знакомого. В конце концов, какое дело протовестиарию до каких-то там ассасинов, когда у него на плечах целая империя. Если атабеку Мавлуду удастся прищемить хвост шейху Гассану в Горной Сирии, то Византии это будет только на руку. Меньше будет хлопот в Антиохии, которую Михаил уже считал неотделимой частью империи.

Болдуин де Бурк еще не успел обосноваться в городе, возвращенном ему Танкредом, как на Эдессу обрушилась беда. Графу ничего не оставалось делать, как воззвать о помощи к королю Иерусалимскому и все тому же хитроумному нурману, будь он неладен. В качестве посла графа Эдесского в Антиохию прибыл Жослен де Куртене, нурман по происхождению, но еще совсем недавно считавшийся едва ли не самым непримиримым врагом благородного Танкреда. Впрочем, перед лицом мусульманской угрозы все прежние разногласия казались уже несущественными не только самому Жослену, но и правителю Антиохии. Танкред, надо отдать ему должное, сразу же оценил сложность обстановки и выдвинулся к Евфрату раньше, чем подошли войска Болдуина Иерусалимского. Впрочем, король тоже не заставил себя ждать. Две крестоносные армии соединились у города Турбоселя и двинулись дальше к Эдессе, уже осажденной армией атабека Мосульского. Крестоносцы готовы были дать сражение Мавлуду под стенами города, но тот, несмотря на превосходство в силах, от столкновения уклонился и отошел к югу. Возможно атабек ждал поддержки от неведомого союзника, дабы совместными усилиями покончить со своими врагами, но не исключено, что он просто изматывал противника, испытывающего немалые проблемы с продовольствием. Армия Мавлуда, за время своего пребывания в графстве Эдесском, разорила практически все окрестные городки и села, оставив население края, по преимуществу христианское, умирать с голоду. Долго находиться у стен Эдессы крестоносцы просто не могли, а потому король Болдуин и граф Танкред, оставив все имеющееся продовольствие гарнизону города, вновь вернулись к Турбоселю. Мавлуд, вопреки их ожиданиям, не стал осаждать Эдессу, он обошел разоренные земли стороной и остановил свою армию в окрестностях Халеба. Дабы не допустить прорыва мусульманской армии в долину Оронта, крестоносцы вынуждены были оставить Турбосель и вновь переправиться через Евфрат. Эти маневры выматывали рыцарей и сержантов не меньше, чем сражения. Болдуин и Танкред жаждали решительной битвы, но Мавлуд ограничивался лишь наскоками, не давая христианам покоя, но от сражения старательно уклонялся. Эта странная война могла затянуться на месяц и на два, благо ни франки, ни сельджуки не испытывали недостатка в продовольствии. Время от времени легкая сельджукская конница срывалась с места, имитируя атаку, на крестоносный лагерь, но неизменно поворачивала обратно, осыпав христиан градом стрел. Нетерпеливый Танкред попытался сам организовать нападение на Мавлуда, но прежде чем нурманы успели развернуться в стену для атаки, сельджуки покинули свой стан и отошли в полном порядке. Гоняться за ними по изнывающей от зноя степи казалось делом совершенно бессмысленным, о чем барон де Руси не постеснялся сказать Танкреду.

– И что ты предлагаешь? – рассердился граф.

– Ждать, – пожал плечами Глеб. – Рано или поздно, если не у самого Мавлуда, то у его беков должно лопнуть терпение, и тогда мы сполна испытаем на себе их силу.

Король Болдуин, человек куда более выдержанный, чем нурман, согласился с бароном, но не исключал и того, что Мавлуд ждет подхода эмиров из Месопотамии, Ирака и Ирана, чтобы действовать наверняка.

– Так может и нам следует запросить поддержки у Бертрана Тулузского? – предложил Танкред.

– А кто будет сторожить Дамаск и Хомс, не говоря уже о Каире? – горько усмехнулся Болдуин. – Я оставил в Иерусалиме гарнизон в двести рыцарей и две тысячи сержантов. Это капля в мусульманском море. Нас слишком мало, благородные шевалье. Вот почему я выступаю за мирные отношения с Византией. Дукс Монастра заверил меня, что не пропустит сельджуков в Киликию и, будем надеяться, сдержит слово.

– Не верю я византийцам, – покачал головой Танкред. – Они только и ждут, чтобы вцепиться нам в глотку.

– Тебе не следовало прогонять их из Латтакии, – сухо бросил Болдуин. – Алексей Комнин уже выразил мне неудовольствие устами своего посла. Не забывай, что граф Боэмунд подписал с басилевсом договор, по которому Антиохия переходит в его руки.

– Это не совсем так, – возразил Танкред. – Антиохия достанется Византии только в том случае, если Боэмунд умрет, не оставив сына-наследника. Но мой дядя пока еще жив, да и Констанция, дочь французского короля, родила ему уже второго ребенка.

– В любом случае, благородный Болдуин, признал своим сюзереном Алексея Комнина и от своего, и от твоего имени, Танкред. А потому ты должен выполнять свой долг вассала.

– И в чем заключается этот долг? – ощерился правитель Антиохии.

– Хотя бы в том, чтобы не нападать на Киликию, – резко бросил Болдуин. – Я получил письмо протовестиария Михаила, в которым этот достойный слуга своего государя обвиняет тебя, граф, в коварстве. Якобы ты подбиваешь такавора Малой Армении к бунту против Алексея Комнина.

– И что с того?

– Пойми, благородный Танкред, без помощи Византии нам в этих землях не удержаться! В Европе идет война между папой Пасхалием и Генрихом Пятым. Им просто не до нас. Если мы отразим натиск мусульман, то это уже можно считать божьим чудом. Так не ссорь нас еще и с Византией.

– Не верю я в помощь Комнина, – махнул рукой Танкред. – Дай Бог, чтобы они не ударили нам в спину.

Ричард Ле Гуин, оставленный благородным Танкредом управлять Антиохией, сделал все возможное, чтобы пресечь на корню слухи о поражении крестоносцев, упорно распространявшиеся среди мусульманской части населения. Несколько смутьянов удалось поймать и повесить, но шевалье де Санлис, верный помощник Ле Гуина, полагал, что главари незадавшегося мятежа остались на свободе, а значит, волнения в городе могут повториться.

– Ну так поймай их, – рассердился Ричард. – Пусть это будет главной твоей заботой.

Не успел Ле Гуин выпроводить благородного Ги, как в его покоях объявился еще один гость – шевалье де Бове. Этого тридцатилетнего смуглого красавца недоброжелатели обвиняли во всех смертных грехах, но от благородного Ролана наветы отскакивали как горох от стенки. Шевалье выглядел так, словно над ним была простерта длань Господня.

– Вина? – спросил любезно Ричард.

– Рыцарей и сержантов, – попросил Ролан де Бове. – И чем больше, тем лучше.

– Зачем? – опешил Ле Гуин.

– Дукс Монастра во главе десяти тысяч пельтастов и трех тысяч конников выступил из Мараша и движется по направлению к Раш-Русильону. Если замок падет, дорога в долину Оронта для византийцев будет открыта. Но и это еще не все. Дукс явно намеревается выйти в тыл крестоносцам и разгромить их совместно с Мавлудом.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил потрясенный Ричард.

– Ты лучше думай, где нам взять людей, – поморщился Ролан.

– А почему я должен тебе верить? – взревел Ле Гуин. – Никто пока не просил у меня помощи!

– Я видел во дворе твоей усадьбы Гвидо де Шамбли, разговаривающего с Санлисом, думаю, он скоро будет здесь.

Благородный Ролан оказался провидцем, Ле Гуин не успел еще глазом моргнуть, как на пороге возник благородный шевалье, покрытый пылью с головы до пят. А за его широкой спиной маячила бледная физиономия явно чем-то расстроенного Санлиса.

– Знаю уже, – махнул рукой в его сторону Ле Гуин. – Сколько сержантов осталось в замке Русильон, и кто ими командует?

– Тридцать сержантов во главе с шевалье де Сен-Валье. В моем замке Раш-Гийом находятся еще пятьдесят человек. Но вряд ли мы сумеем пробиться к Русильону.

– Византийцы уже подошли?

– Нет, – покачал головой Гвидо. – Об их приближении нам сообщили армяне. Сен-Валье послал меня за помощью и обещал продержаться день, от силы два, хотя я в это не верю. Русильон – крепкий замок, но десять тысяч пельтастов не остановят ни ров, ни высокие стены. Да и гарнизон замка слишком малочисленный.

– Я пошлю за помощью к благородному Танкреду, – спохватился Ле Гуин.

– Бесполезно, – покачал головой Ролан де Бове. – Мавлуд не позволит крестоносцам отойти к Оронту. У него достаточно сил, чтобы разгромить их на марше.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился Ричард. – Я не могу оставить Антиохию без защиты!

– Тысяча сержантов Венцелина фон Рюстова высадились в гавани Святого Симеона, но у них нет лошадей. Нам потребуются телеги, чтобы перебросить Венцелина и его людей к замку Русильон. Еще сотню конных рыцарей и сержантов выделишь нам ты, благородный Ричард. Кроме того, ты пошлешь в Латтакию гонца к Рожеру Анжерскому, пусть ведет своих людей следом за нами. У него полторы тысячи рыцарей и сержантов, этого вполне хватит, чтобы перекрыть ущелье и не пропустить византийцев в долину.

– Но Латтакия останется беззащитной! – вскричал Санлис. – Туда может ворваться византийский флот!

– Чем-то все равно придется пожертвовать, – пожал плечами Ролан. – Лучше пусть это будет Латтакия, чем Антиохия и Иерусалим.

– А как барон фон Рюстов узнал о нашей беде? – спросил Ле Гуин.

– Я его предупредил.

– А где ты сам находился в это время?

– В Триполи, благородный Ричард, – усмехнулся шевалье де Бове. – Именно там меня нашла весточка от моего агента.

Если бы не покрытый пылью Гвидо де Шамбли, Ле Гуин не поверил бы благородному Ролану. Уж слишком подозрительной казалась ему осведомленность этого человека в делах, происходящих за сотни миль от Триполи. Но в данном случае у благородного Ричарда не было иного выхода, как только доверится человеку, которого он плохо знал и в честности которого сомневался.

– Телеги я тебе выделю, сотню рыцарей и сержантов тоже, – сказал Ле Гуин, – но большего от меня не жди. И передай Венцелину, чтобы не слишком надеялся на помощь Рожера Анжерского.

– Почему? – удивился Ролан.

– На это есть причины, – глухо отозвался Ле Гуин.

– В таком случае скажи благородному Рожеру, что если он откажет нам в помощи, то шевалье де Бове рано или поздно свернет ему шею. Всего хорошего, благородный Ричард. И да поможет нам всем Бог.

– Наглец! – только и сумел вымолвить Ле Гуин, когда закрылась дверь за неуступчивым шевалье, но в его голосе восхищения было все же больше, чем осуждения.

Сесилия за минувший год до того привыкла к замку Русильон, что уже считала его родным домом. Любимым ее развлечением стало купание в роскошном мраморном бассейне с чудесной лечебной водой. Увлечение юной графини с энтузиазмом поддержали оба ее закадычных друга, числившиеся при высокой особе пажами, юные бароны Гуго и Владислав. Последнего Сесилия называла просто Владом, дабы не ломать язык без нужды. Увы, кроме развлечений у графини были еще и обязанности, отчасти полезные и интересные, а отчасти докучливые и даже ненавистные. К последним относилось изучение языков, греческого, арабского и тюркского. Благородная Адель полагала, что государыня должна знать языки своих подданных, дабы заслужить их любовь и уважение. А потому все увертки Сесилии неизменно натыкались на железное «нет» баронессы де Руси. В конце концов, графиня смирилась с неизбежным, благо большую помощь в получении необходимых знаний ей оказывали Гуго и Влад, бегло говорившие на пяти или шести языках. Гордая Сесилия не могла вынести того, что оба ее пажа оказались расторопнее дочери короля Филиппа не только в изучении языков, но и в познании истин, как религиозных, так и мирских. Барон де Руси не жалел денег на обучение детей и кроме замкового капеллана, в замке постоянно проживали араб Омар и византиец Евстафий, почтенный старец с вечно слезящимися глазами. Араб с византийцем часто спорили между собою, а падре Доменик, пухленький небольшого роста человек, все время пытался выступать судьей в их бесконечных спорах. Без особого успеха, как успела заметить Сесилия.

Безмятежное течение жизни в замке Русильон закончилось с появлением в его стенах Понса Тулузского. Этот шестнадцатилетний оруженосец благородного Танкреда дошел в своей наглости до того, что начал поучать графиню Сесилию. Ему, видите ли, не нравилось, что благородная дама купается в бассейне с голыми пажами да еще в присутствии постороннего человека.

– Омар, между прочим, евнух, – не остался в долгу Влад.

– Чего не скажешь о вас с благородным Гуго, – отрезал занудливый Понс.

Поразмыслив на досуге, Сесилия пришла к выводу, что докучливый провансалец в чем-то, наверное, прав. Своими сомнениями она рискнула поделиться с благородной Аделью, которая внимательно выслушала юную графиню и кивнула головой:

– Раз этот вопрос тебя тревожит, Сесилия, то совместные купания лучше прекратить. Ты становишься взрослой, да и мальчики потихоньку превращаются в мужчин.

Одиннадцатилетний Гуго утверждал, что Понсом двигала обычная зависть – его Сесилия в бассейн не приглашала. Двенадцатилетний Влад помалкивал и смущенно отводил глаза. На этом совместные купания прекратились, а Сесилия лишилась едва ли не главного в своей жизни удовольствия. Ибо плескаться в бассейне одной или со служанками ей было невыносимо скучно. Благородный Понс предложил Сесилии в качестве компенсации, научить ее стрелять из арбалета. Правда, сам доблестный оруженосец оказался посредственным стрелком, в отличие от Влада, который прошибал болтом на лету яблоко, подброшенное в воздух на расстоянии пятидесяти шагов. Справедливости ради следует сказать, что Понс стрелял из обычного арбалета, юные пажи – из облегченных, сделанных специально для них. Зато Понс ловко владел мечом и копьем, удивляя даже бывалых сержантов. Влад и Гуго, отличные, к слову сказать, наездники, отчаянно завидовали Понсу, но орудовать боевым копьем им пока что было явно не под силу.

– Научитесь, – обнадежил расстроенных пажей шевалье де Сен-Валье, приехавший в Русильон из далекого Джебайла. Благородный Бернар понравился Сесилии с первого взгляда, прежде всего своей веселой бесшабашностью. Это он первым прыгнул с десятиметровой внешней стены прямо в окружающее замок озеро. А уже потом за ним последовали Понс, Влад и Гуго. Сесилия долго не решалась прыгать с головокружительной высоты, да еще и в одежде, но после долгих уговоров и наставлений благородного Бернара все-таки рискнула. В первый раз она вдоволь нахлебалась воды и удержалась на воде только с помощью своего учителя. Однако удовольствие, полученное от полета, было столь велико, что она повторила попытку и в этот раз вполне успешно. Узнав о развлечениях Бернара, благородная Адель пришла в ужас и нажаловалась мужу. Барон поднялся на стену, полюбовался на закат и прыгнул в озеро. Плавал он как рыба, подолгу находясь под водой, чем вызвал возмущенный крик встревоженной Адели.

– В замке нет подземного хода, – объяснил благородный Глеб жене, – и в случае крайней нужды вам придется покидать замок по воде.

После этого прыжки в воду стали самым любимым развлечением Сесилии, ее пажей и Понса. Прыгали все, включая не только слуг и сержантов, но и младших детей баронессы, семилетнего Венсана и пятилетнего Филиппа. Последние, правда, прыгали либо с матерью, либо с отцом, либо с шевалье де Сен-Валье и визжали при этом так, что у Сесилии закладывало уши.

Беззаботная жизнь в замке Раш-Русильон закончилась в один далеко не прекрасный день. Сельджуки осадили Эдессу, крестоносцы собирали войско, и барон де Руси был одним из первых, кто откликнулся на зов Танкреда. Командовать немногочисленным гарнизоном замка, он поручил шевалье де Сен-Валье. Поначалу ничто не предвещало беды, жизнь в замке, после отъезда барона и сержантов потихоньку возвращалась в свое привычное русло. Сесилия приступила к изучению столь ею нелюбимого греческого языка, потешая Гуго и Влада забавным произношением чужих слов, но тревога ее не покидала. Увы, предчувствие беды не обмануло юную графиню, она поняла это, когда Понс, ворвавшийся в комнату для занятий, крикнул во все горло:

– Византийцы осадили замок!

Благородная Адель охнула и выронила из рук кусок полотна, предназначенный для нового гобелена. Окна паласа были тут же забраны деревянными щитами с узкими бойницами, отчего в помещениях сразу стало темно. Всех детей, включая и Сесилию, перевели в огромную главную башню замка, где размещались сержанты и слуги. Гарнизон замка был уже на стенах, туда же отправились Понс, Влад и Гуго, вооружившись арбалетами. А следом за ними, облачившись в кольчугу и шлем, ушла баронесса Адель, оставив детей на попечение Сесилии и двух служанок. В этот момент юная графиня испугалась, быть может, в первый раз в своей недолгой жизни. Из оцепенения ее вывел плач пятилетнего Филиппа. Сесилия взяла его на руки, прижала к груди и прошептала на ухо:

– Стыдно, шевалье, плакать в присутствии благородной дамы.

Глава 6 Логово льва.

Дукс Монастра, как всякий истинный военный, терпеть не мог агентов схолы комита Андриана, но все-таки он не мог не отдать должное юркому нотарию Никодиму, который не только точно описал замок Раш-Русильон, но даже назвал имя сенешаля, которому Лев Русов, как называли армяне местного барона, доверил защиту собственного логова. И хотя гарнизон замка был, по словам того же Никодима невелик, оставлять решительный и на многое способных людей у себя за спиной, было бы непростительной глупостью. Кроме всего прочего, дукс Монастра получил недвусмысленное распоряжение от правителя Киликии стратопедарха Аспиета, взять замок Раш-Русильон и отправить всех его обитателей в Тарс.

– А отчего такой переполох? – спросил Монастра у Никодима, разглядывая между делом огромное сооружение окруженное водой.

– По нашим сведениям в замке Русильон находятся Сесилия жена Танкреда и Понс сын Бертрана Тулузского.

Дуксу не нравилась местность. Замок Раш-Русильон располагался посреди небольшого озера, со всех сторон окруженного горами. Хорошо накатанная, но узкая дорога уходила в ущелье, где несколько сотен решительных людей могли сдержать целую армию. И хотя за спиной Монастры было десять тысяч пельтастов, он испытывал легкое беспокойство. Замок следовало взять как можно быстрее, чтобы миновать ущелье до наступления темноты.

– На выходе из ущелья есть еще один замок, – предостерег дукса Никодим. – Он называется Раш-Гийом. Назван он так в честь не то отца, не то деда шевалье Гвидо де Шамбли. Обороняют его полсотни хорошо обученных сержантов. Зато далее – равнина и несколько плохо укрепленных городков. Там мы сможем запастись продовольствием. Я думаю, никто нам помех чинить не будет. У Ле Гуина под началом не более тысячи рыцарей и сержантов. Правда, в Латтакии находятся полторы тысячи нурманов Рожера Анжерского, однако есть надежда, что они не выйдут за стены города.

Насколько знал Монастра, по долине Оронта разбросано еще около двух десятков замков и крепостей, но вряд ли их гарнизоны способны оказать серьезное сопротивление византийцам. Впрочем, дукс получил от стратопедарха четкий и недвусмысленный приказ: в локальные стычки не ввязываться, а после взятия замка Русильон двигаться по направлению к Халебу. Присоединяться к Мавлуду дукс Монастра не собирался. У него была другая задача: разгромить отступающих крестоносцев Танкреда и Болдуина, не дав им закрепиться в Антиохии. Монастра хоть и считал себя непревзойденным стратегом, все-таки очень надеялся, что атабек Мосула проделает за него основную часть кровавой работы, разгромив крестоносное ополчение. Ибо, по словам того же Никодима, армия сельджуков превосходила франков числом более чем вдвое. При таком раскладе Монастре ничего другого не оставалось, как только воспользоваться плодами чужой победы.

Дукс оглядел склоны над своей головой, но ничего подозрительного там не заметил. Тем не менее, он приказал комиту Евстафию выставить дозорных в самых высоких местах, дабы избежать сюрпризов. Три тысячи пельтастов и конницу он отослал сторожить ущелье. Семи тысяч воинов было более чем достаточно, чтобы захватить замок с гарнизоном в полсотни человек. Монастра человек опытный и предусмотрительный, заранее запасся бревнами для наведения переправы, сейчас его люди старательно вязали плоты, дабы атаковать замок со всех сторон. Две катапульты дукс приказал установить напротив ворот и очень надеялся, что обслуживающие их мастера, сумеют пробить брешь в самом уязвимом месте замка. Правда, за внешней стеной, располагалась еще одна, более высокая, но взять ее будет куда проще, поскольку между стенами твердая земля.

К сожалению, катапульты не оправдали надежд дукса, камни, пущенные ими, не долетали до стен. А ухищрения мастеров так и не смогли исправить положения. Судя по всему, замок строил очень опытный человек, хорошо знавший достоинства и недостатки осадных орудий. Оставался мост, ведущий к приворотным башням замка, где не хватало только одного, но самого важного звена. Комит Евстафий предложил подвести к воротам таран, соорудив для него устойчивый помост. Однако Монастра отмел это предложение, как слишком трудоемкое. И приказал выдвинуть на мост тяжелую катапульту. По виду мост был вполне надежен, и сильные волы без особого труда дотянули осадное орудие до его средины. Мастера уже готовили камень для закладки, когда толстый настил затрещал под их ногами и рухнул в воду, а следом в озеро покатилась катапульта, увлекая за собой несчастных волов. Монастра выругался, комит Евстафий криво усмехнулся, нотарий Никодим сокрушенно покачал головой.

– Я бы предложил гарнизону сдаться, – вскольз заметил комит Афраний, кося глазом в сторону дукса.

Монастра, не долго думая, послал коня к самой воде, несмотря на протесты членов своей свиты, опасавшихся меткой стрелы.

– Эй, на стенах! – крикнул византийский полководец. – Я дукс Монастра. Предлагаю вам сдаться.

– Эй, на берегу, – эхом отозвались из замка. – Я шевалье де Сен-Валье. Пошел к черту, дурак.

Монастра покинул опасное место и, приподнявшись на стременах, махнул рукой пельтастам, облепившим плоты. Флотилия, собранная из бревен на глазах заинтересованных зрителей, медленно поплыла к замку. Со стен стреляли, причем редкое жало пропадало зря, но византийцев было столь много, что они даже не замечали убыли в своих рядах.

– Их даже меньше, чем я ожидал, – покачал головой комит Евстафий, внимательно следивший за действиями обороняющихся. – Человек пятьдесят разве что. Если разом навалимся со всех сторон, то к полудню управимся.

Монастра придерживался того же мнения. Конечно, пельтастам мешал ветер, поднявший небольшую волну, а потому их стрелы, скорее всего, не наносили урона обороняющимся, но никто не сможет помешать плотам доплыть до стен, а там в ход пойдут штурмовые крюки с веревками. Кипящая смола, пролившаяся со стен, заставила пельтастов быть осторожнее, но франков было слишком мало, чтобы контролировать весь периметр замковых стен. В их обороне зияли пустоты, а бегать с тяжелыми котлами по галереям, удовольствие не из приятных. Крюки, брошенные с плотов, застревали между камней, оставляя за собой длинные пеньковые хвосты. И по веревкам уже лезли вверх отважные пельтасты, надежда и гордость византийской империи. Монастра с интересом наблюдал, как мечутся по стенам франки, орудуя секирами. Византийцы гроздьями падали в воду, но присутствия духа не теряли. Тем более что многих упавших товарищи с соседних плотов выхватывали из воды прежде, чем тяжелые доспехи утягивали их на дно. Крючья взлетали все чаше, пельтастов на стенах становилось все больше, и в свите дукса уже готовились отпраздновать победу.

– Катапульта, – сказал вдруг дрогнувшим голосом комит Евстафий. – На крыше донжона.

Монастра вскинул глаза и с ужасом увидел огненный шар, летящий в его сторону. Впрочем, до дукса шар не долетел, зато он с треском обрушился на плоты, в огромном количестве скопившиеся под стенами замка.

– Греческий огонь, – констатировал Никодим, тупо глядя на разгорающийся пожар. Красные шары летели один за другим, и вскоре все озеро было объято огнем. Дуксу Монастре, имевшему за плечами огромный опыт штурмов и осад крепостей, прежде ничего подобного видеть не доводилось. Греческий огонь применяли в битвах на море, поскольку он горел даже в воде, но при обороне замков ограничивались смолой и кипятком, ибо в обычных условиях они были куда эффективнее. Будь под ногами пельтастов твердая земля, они без труда уклонились бы от огненной смерти, но маневрировать на озерной глади, да еще на плотах, оказалось практически невозможно. Франки разворачивали свою катапульту, то в одну, то в другую сторону, огненные шары с шипением падали на головы несчастных пельтастов, а дуксу Монастре ничего другого не оставалось, как сжимать кулаки да посылать проклятья в сторону расторопных убийц.

Во время этой безумной атаки византийцы потеряли более пятисот человек убитыми и почти столько же обожженными. Такого сокрушительного отпора не ожидал никто, а потому в свите Монастры воцарилось состояние близкое к паническому. К чести дукса он не пал духом. Раненных и обожженных погрузили на повозки и отправили в Мараш, дабы они своим жутким видом не пугали пельтастов.

– Стройте дамбу, – распорядился дукс. – Камня в округе достаточно, а глубина озера здесь не более трех-четырех метров. Даю тебе сутки, комит Евстафий, и чтобы к вечеру следующего дня все было готово для решительного штурма.

Нотарий Никодим был огорчен приключившимся с византийцами конфузом никак не меньше дукса Монастры. Замок Русильон не зря называли скалой, и как бы византийская волна, хлынувшая в долину Оронта, не разбилась о нее вдребезги.

– Быть может нам оставить здесь несколько сотен пельтастов, а самим двинуться дальше, – не очень уверенно предложил Никодим.

– У следующего замка мы оставим еще пятьсот, – криво усмехнулся Монастра. – Потом еще и еще по пятьсот. А с кем мы будем противостоять крестоносцам Танкреда и Болдуина? Ты же сам сказал, что гарнизоны Антиохии и Латтакии не двинутся с места.

– С их стороны было бы безумием так рисковать, – вздохнул Никодим.

– Вот и я так же думаю, – кивнул Монастра. – Время у нас еще есть. Этот замок я возьму, чего бы мне это не стоило. Хотел бы я знать, от кого этот шевалье де Сен-Валье узнал секрет греческого огня.

– Купил у арабов, – махнул рукой Никодим. – Были бы деньги. Купить можно не только секреты, но и новую родину.

– Ничего, нотарий, – зло ощерился Монастра. – Считай, что наглый франк обрел здесь не только родину, но и могилу.

Византийцев было слишком много. Это понимал шевалье де Сен-Валье, это понимала и баронесса Адель. Первый натиск они отразили просто чудом, с помощью таинственного вещества, привезенного в замок Венцелином фон Рюстовым два года тому назад. Благородная Адель видела действие греческого огня в первый раз в жизни и была потрясена до глубины души жутким зрелищем. Вопли людей, гибнущих в неугасимом огне, до сих пор стояли у нее в ушах.

– Я не могу сдать замок, баронесса, – угрюмо сказал шевалье де Сен-Валье. – Во-первых, я дал слово чести твоему мужу, а во-вторых, мы просто обязаны задержать византийцев в этом ущелье минимум на два дня, чтобы дать Ле Гуину время, подготовиться к осаде.

– Но ведь кто-то же должен прийти к нам на помощь! – воскликнула расстроенная Адель.

Баронесса весь этот день провела на стенах, облаченная в кольчугу, и с тяжелым арбалетом в руках, она и сейчас не сняла гамбезона, уродующего ее хорошо сохранившуюся фигуру. Усталость отчетливо читалась на побледневшем лице Адели, но дух ее не был сломлен. Бернар баронессе откровенно сочувствовал. Ей приходилось заботиться не только о себе, но и о детях, которых в случае падения замка Русильон ждала невеселая судьба.

– Боюсь, что Ле Гуин не сможет нам помочь, а Рожер Анжерский не захочет. Нурман будет держаться за Латтакию, которую он считает своей, пока византийцы не вышибут его оттуда. Я послал Гвидо де Шамбли в Антиохию, но, скорее всего, его призыв о помощи останется без ответа.

– И что ты предлагаешь?

– Ты должна покинуть замок, благородная Адель, сегодня же ночью вместе с детьми.

– Это невозможно, Бернар, – покачала головой баронесса. – Ближний берег занят византийцами, а до дальнего нам не доплыть.

– На озере осталось немало плотов, возможно вам удастся добраться до одного из них.

– Мы не выберемся, шевалье, даже достигнув противоположного берега. Там нет даже тропинок, не говоря уже о дорогах. Мы погибнем в горах.

– Есть еще один выход, – отвел глаза в сторону Сен-Валье. – Сдаться.

– Нет, – покачала головой Адель. – Я верю, что Бог не покинет нас, и помощь придет вовремя.

Византийцы трудились всю ночь без устали. Камни подвозились к озеру на телегах и сбрасывались в воду. Дамба росла прямо на глазах. В ход пошли бревна от плотов, которые прибило к берегу. Византийцы, обозленные на гарнизон замка, делали все возможное, дабы отомстить за гибель своих товарищей. Дабы ускорить работу, Монастра приказал вернуть из ущелья конницу и тысячу пехотинцев, которые с охотою подменили своих уставших товарищей. По мере продвижения дамбы стрелы со стен замка все чаще попадали в цель. Дабы уберечь строителей от смерти и ран, Монастра приказал соорудить несколько гигантских щитов из досок и прикрепить их к плотам. Работа сразу же ускорилась. Когда дамба приблизилась к замковой стене на расстояние нескольких десятков шагов, дукс отобрал лучших лучников и повелел им обстреливать защитников замка.

Потеряв несколько человек убитыми, шевалье де Сен-Валье посоветовал своим людям больше не высовываться за зубцы. Внешняя стена была снабжена галереей, по которой можно было ходить пригнувшись, но Бернар большинство сержантов разместил в угловых башнях, где имелись бойницы для арбалетов и луков. Сен-Валье отлично понимал, что внешнюю стену ему в любом случае не удержать, но не торопился отходить на второй рубеж обороны. В самой дальней башне он разместил пятерых лучших своих бойцов во главе с Вузлевом, чем, кажется, удивил и руса, и его товарищей.

– Эту башню вы будете удерживать даже тогда, когда мы уйдем с внешней стены, – пояснил свой замысел Бернар. – Сюда из донжона ведет подземный ход. Если нам станет совсем невмоготу, мы попытаемся спастись водой.

– Понял, – кивнул Вузлев. – Живыми башню не отдадим, а мертвыми – не взыщи.

Гарнизон удерживал внешнюю стену до последней возможности, осыпая градом стрел, ползущих по стенам пехотинцев, но сдержать напора византийцев не смог. Вступать с пельтастами в рукопашную схватку Сен-Валье не собирался. Горстка защитников замка просто утонула бы в византийском море. Периметр внутренних стен был гораздо меньше периметра внешних. Потому и обороняться здесь было легче. Однако Бернар не строил иллюзий. Он уже потерял треть своих людей, и под его началом осталось только два десятка сержантов и пятеро слуг, которые хоть и проявляли в создавшихся условиях редкостное мужество, но все-таки противостоять хорошо обученным пельтастам не могли. Несколько раз Бернар прогонял со стены в донжон Гуго и Влада, но они неизменно возвращались в ряды защитников замка со своими почти игрушечными арбалетами в руках. Впрочем, византийцы были так близко, что стрелять в них приходилось практически в упор. Котлы с кипящей смолой опустели, а пополнять их оказалось нечем, да и некому. Византийцы приставили к стене штурмовые лестницы и без труда овладели галереей. Бернар еще какое-то время удерживал башню с воротами, благо со стен в нее проникнуть было не так-то просто, но после того, как был ранен юный Понс, рубившийся в одном из проемов, а дубовые двери затрещали под ударами тарана, шевалье приказал отступить к донжону. Сержанты, прикрываясь щитами от летящей со стен смерти, сумели вынести Понса и детей, но не смогли уберечь от смерти благородную Адель. Стрела пробила кольчугу баронессы под левой грудью, и Бернар внес ее в донжон уже мертвой. Двери в главную башню удалось закрыть и забаррикадировать разным хламом, но замок был обречен и Сен-Валье отдавал себе в этом отчет. Отослав уцелевших сержантов к бойницам, Бернар поднялся на третий этаж, где лежала мертвая Адель. Служанки уже успели снять с нею кольчугу и гамбезон и облачить в пелисон, подбитый соболями. Шевалье глянул в мертвое лицо баронессы и скрипнул зубами в бессильной злобе. Плакал только пятилетний Филипп, никак не хотевший верить в то, что мать никогда больше не отзовется на его призыв, старшие сыновья благородной Адели молчали, сжимая в руках арбалеты.

– До темноты мы продержимся, – глухо сказал Бернар, – а ночью вы прыгнете со стены и постараетесь добраться до берега.

– Понс не доплывет, – сказала дрогнувшим голосом Сесилия.

– Тебе придется постараться, граф Тулузский, – осторожно погладил юношу по голове. – Гуго и Бернар помогут Венсану и Филиппу.

– А кто похоронит маму? – спросил Влад.

– Я, – сказал Сен-Валье. – Клянусь тебе, что ни на шаг не отойду от ее могилы.

Византийцы уже заполнили внутренний двор и теперь устанавливали таран против двери, ведущий в донжон. Сержанты стреляли в них через узкие бойницы, но пельтасты, окружив таран с двух сторон, прикрывали работающих мастеров щитами. Ночь уже вступала в свои права, и во дворе то здесь, то там вспыхивали факела.

– Пора, – выдохнул кто-то за спиной Бернара и тот, резко обернувшись, встретился глазами с Вузлевом. Шлема на голове руса не было, кольчуга повреждена в нескольких местах, а сам он с трудом держался на ногах. – Византийцы рвутся в башню, долго нам их не удержать.

– Забирай детей, – распорядился Бернар. – И дай им отплыть подальше.

Шум на нижнем этаже донжона заставил шевалье метнуться к лестнице, к которой уже спешили его сержанты. Задача у них была очень простая – задержать византийцев хотя бы на короткое время, пока дети доберутся до спасительной башни. Бернар обнажил меч и обрушил его на голову ближайшего врага. Лестница оказалось узкой, и это уравнивало шансы сражающихся. К сожалению, снизу стреляли из луков, и чтобы спастись от немедленной смерти Сен-Валье повел своих людей в самую гущу византийцев. Напор их оказался столь неистов, что пельтасты подались назад и покатились вниз по лестнице. Впрочем, снизу их поддержала новая волна атакующих. Удары сыпались на Бернара со всех сторон, его сержанты падали один за другим, иссеченные мечами, а он все продолжал отбиваться, в надежде выиграть у смерти хотя бы еще мгновение для спасения чужих жизней.

Рус Вузлев все-таки успел привести детей в башню раньше, чем туда ворвались обезумевшие пельтасты. Двое его уцелевших товарищей продолжали удерживать узкие проемы, не пуская византийцев внутрь каменного мешка. Силы их были уже на исходе, а потому Вузлев подтолкнул к лестнице, ведущей на крышу замешкавшегося Гуго:

– Прыгайте прямо с башни, на стену нам уже не пробиться.

Влад подхватил на руки Филиппа и первым ринулся в пустоту, следом за ним прыгнули, взявшись за руки Гуго и Венсан, а Сесилия замешкалась, помогая раненному в плечо Понсу взобраться на парапет.

– Прыгай, – страшно выдохнул ей в спину рус и обрушился всем своим мощным телом на пельтастов, выскочивших на крышу. Сесилия успела увидеть, как падает Вузлев, прежде чем рухнуть в пропасть, распахнувшую ей навстречу свой жуткий зев. На поверхность она вынырнула как раз в тот момент, когда сознание уже готово было ее покинуть. Рядом барахтался Понс, стараясь удержаться на плаву с помощью здоровой руки. Сесилия схватила его за волосы и потянула за собой. Где-то поблизости плакал Филипп и слышался приглушенный голос Влада.

– Где Гуго и Венсан? – спросила Сесилия и не узнала своего севшего от испуга голоса.

– Здесь мы, – отозвалась темнота. – Плывите сюда. Мы на плоту.

Плот оказался спасением и для Понса, почти потерявшего сознание, и для Сесилии, путавшейся в складках намокшей котты. При помощи Влада и Гуго ей удалось втащить отяжелевшего Понса на скользкие бревна, где уже сидели, прижавшись друг к другу, Филипп и Венсан.

– Плывем к берегу, – тихо сказал Влад, толкая плот перед собой. Сесилия понятия не имела, где этот берег находится, но с охотой присоединилась к пажу. Вода была теплой, плот позволял ей легко удерживаться на плаву, а потому девушка стала потихоньку приходить в себя. Она уже различала силуэт замка Русильон, проступающий из темноты. Оттуда неслись вопли пельтастов, празднующих победу. По вспышкам многочисленных факелов Сесилия определила, где находится стан византийцев, и поняла, что Влад и Гуго толкают плот в сторону, противоположную той, где ей не хотелось бы оказаться. До берега они плыли довольно долго. Сесилия потеряла счет времени, но сообразила, что до рассвета еще далеко. Ночь выдалась лунной, однако тучи то и дело закрывали бледный диск, и тогда весь мир погружался во тьму, жуткую и враждебную. Почувствовав под ногами дно, Сесилия взяла себя в руки. В конце концов, она была самой старшей в этой компании, за исключением Понса, но на провансальца сейчас не приходилось рассчитывать, он то и дело впадал в забытье, пугая маленького Филиппа стонами.

– Ущелье занято византийцами, – тихо сказал Влад. – Надо уходить вверх по склону.

– А Понс?

– Придется тащить.

Провансальца все-таки удалось привести в чувство. Но подъем оказался для него слишком труден, и Владу с Гуго приходилось поддерживать его с двух сторон. А Сесилии достался Филипп, невероятно тяжелый и капризный мальчишка. Вряд ли девушки удалось бы втащить его так высоко, если бы не помощь восьмилетнего Венсана, упорно пыхтевшего рядом. Именно Венсан первым увидел огромные огненные колеса, катящиеся с горы. Правда, катились они не на приникших к земле детей, а на стан византийцев, но все равно, вид их был ужасен. А потом послышался жуткий грохот, от которого у Сесилии заложило уши, и она не сразу разобрала, что кричит Гуго.

– Это камни, камни падают с неба!

– Во-первых, не падают, а катятся, – поправил товарища Влад, – во-вторых, не с неба, а по склону.

– Там люди, – указал пальцем вверх Филипп. – Много людей.

Дукс Монастра, переживший трудный день и беспокойную ночь, решил, что пришла пора для отдыха. Того же мнения придерживались и многие пельтасты, буквально валившиеся с ног от усталости. Замок был взят, а с его разграблением можно было и подождать. Однако среди византийцев нашлись и беспокойные люди, вроде нотария Никодима, которым служебное рвение мешало предаться сну.

– Детей мы не нашли, – сказал он, проникая в шатер дукса.

– Забились в какую-нибудь щель, – зевнул Монастра, которого заботы агента нисколько не волновали.

– Пельтасты утверждают, что они прыгнули со стены в воду.

– Хорошо, завтра я дам тебе сеть, и ты выловишь их тела из озера, – ухмыльнулся Монастра.

– А если они уцелели? – продолжал зудеть нотарий. – Пошли людей, пусть осмотрят берег.

– Ты с ума сошел, нотарий, – возмутился Монастра. – Пельтасты валятся с ног. Они почти сутки ворочали камни. Побойся Бога, светлейший Никодим! Никуда твои щенки не денутся. Ущелья им не пройти.

– Есть еще одна тропа, – вздохнул Никодим. – Почти непроходимая. Она петляет по противоположному склону гор, но знают о ней только пастухи и козы.

– Вот к козам и обращайся, нотарий, а мне недосуг, – усмехнулся Монастра и повернулся к Никодиму спиной.

Сомкнуть глаза дукс не успел и, возможно, это обстоятельство спасло его от неминуемой смерти. Сначала послышался грохот, потом дикий вопль. Монастра птицей взлетел с походного ложа и выскочил из шатра вслед за испуганным Никодимом. Зрелище, открывшееся его глазам, способно было повергнуть в ужас даже самого выдержанного человека. Огромные огненные колеса катились по склону прямо на спящий византийский лагерь. При этом они издавали такой грохот, что у дукса волосы встали дыбом.

– Камнепад! – взвизгнул Никодим и побежал прочь от шатра, петляя как заяц. Огромное колесо смяло шатер дукса и повергло на землю десяток растерявшихся телохранителей. А следом за колесами на бедных пельтастов обрушились огромные валуны. Монастра стоял как зачарованный, слушая крики гибнущих людей. Из оцепенения его вывел комит Афраний, крикнувший на бегу:

– Спасайся, дукс, нас атакуют!

Кто были эти призраки, вынырнувшие из ночи вслед за камнепадом, Монастра так и не понял, но натиск их был воистину страшен. Пельтасты если и пытались им противостоять, то без особого успеха. Осознав это, дукс бросился бежать, вслед за расторопным Афранием, чья спина мелькала в неясном лунном свете перед его глазами. В лагере страшно кричали гибнущие под ударами мечей и копий люди, а у дукса не хватало сил, чтобы остановиться и принять бой, как это подобает мужчине. Дорога привела Монастру к ущелью, где он остановился, поскольку гудящие ноги отказывались нести обмякшее тело, рядом упали на камни Афраний и Никодим.

– Нам следовало отступить к замку и закрепиться там, – просипел треснувшим голосом нотарий.

– Что ж не отступил и не закрепился? – спросил комит, тяжело отдуваясь.

– А сколько их было? – спросил Монастра, с трудом отрывая голову от горячих валунов и оглядываясь назад. Сердце дукса дрогнуло от испуга, когда он увидел толпу людей, бегущих по его следам.

– Это наши, – успокоил великого стратега Афраний. – Судя по всему, повезло не только нам.

От жуткого погрома спаслись не более пяти сотен человек. Правда, Никодим резонно предположил, что пельтасты бежали не только вниз к ущелью, но и вверх – по дороге к Марашу. Следовательно, уцелевших было гораздо больше.

– Ты же меня уверял, что ни Ле Гуин, ни Рожер Анжерский не осмелятся носа высунуть из Антиохии и Латтакии, – окрысился на Никодима дукс.

– Это не нурманы, – покачал головой лохаг Леонидас, прибежавший одним из последних.

– А кто – ангелы небесные?!

– Русы, – буркнул лохаг. – Я знаю их язык.

– Венцелин! – с ненавистью выдохнул Никодим. – Все-таки успел, дьявольское отродье!

Наступивший рассвет не принес дуксу облегчения. Правда, Монастре удалось соединиться с пельтастами, охранявшими ущелье, и численность его людей возросла впятеро, но он по-прежнему не имел ни малейшего понятия, какие силы ему противостоят. Оставаться в ущелье – было смерти подобно. Именно поэтому византийцы двинулись вперед, настороженно озирая склоны, сулившие им гибель. Увы, узкая дорога была перекрыта стволами огромных деревьев и камнями. Комит Евстафий, командующий авангардом, уверял, что еще вчера вечером проход здесь был открыт, а его дозорные успели побывать в окрестностях замка Раш-Гийом, сторожившего вход в долину. Монастра приказал разобрать завал. Однако град стрел, обрушившийся на расторопных пельтастов, заставил тех поспешно отступить и укрыться за валунами.

– А зачем нам долина? – рассердился Афраний. – Неужели ты, дукс, собираешься осаждать Антиохию, имея за плечами две тысячи пехотинцев?

Вопрос был резонным. Пробиваться в долину Оронта силой, не имея ни малейшего представления, что ждет тебя впереди, показалось Монастре глупым. К сожалению, даровитому дуксу некуда было отступать. Византийцы оказались в ловушке, расставленной специально для них ловкими и расторопными врагами.

– Надо пробиваться к Марашу, – мрачно посоветовал Никодим. – По крайней мере, у нас будет возможность отсидеться за стенами города.

– Ты думаешь, франки пойдут за нами в Киликию? – удивился Монастра.

– Боюсь, что барон де Руси пойдет за тобой на край света, дукс. В замке я видел его убитую жену, о судьбе его детей я ничего не знаю. Но в любом случае франк будет мстить и тебе, и Византии. И уж конечно благородный Танкред поддержит его в этом благородном начинании.

– Но неужели атабек Мосульский не даст крестоносцам сражения?

– Мавлуд не станет рисковать, это очень опытный и осторожный человек. Он ждал тебя, дукс, но ты не пришел. А воевать с франками без союзников очень опасно.

Монастра выругался. По его мнению, во всем был виноват Никодим, предоставивший дуксу неверные сведения. Кто же мог знать, что ущелье обороняет армия едва ли не вдесятеро превосходящая византийцев. Афраний в ответ на далеко не бесспорное утверждение дукса хмыкнул, Евстафий вздохнул и покачал головой. Нотарий Никодим, виновен он или не виновен, слишком мелкая сошка, чтобы у грозного басилевса к нему возникли вопросы. Иное дело дукс Монастра, столь нелепо погубивший цвет византийской армии, уж ему-то точно не простят глупого поражения. О его помощниках тоже не забудут.

– Главное для нас сейчас, не допустить франков в Киликию, – сухо сказал Евстафий, – но для этого необходимо туда вернуться.

Отступление по узкому ущелью очень скоро превратилось для византийцев в ад. Их обстреливали со всех сторон невидимые глазу лучники и арбалетчики. Из этой братской могилы удалось выбраться едва ли половине византийцев. Впрочем, Монастра не исключал, что многие из них просто разбежались и попрятались за валунами, дабы сдаться на милость врагу. Дуксу и его комитам рассчитывать на пощаду не приходилось. Именно поэтому они продолжали гнать вперед пельтастов, сохранивших верность долгу и надежду на счастливое спасение. Самым жутким участком их кровавого пути оказалось место напротив Раш-Русильона, где им пришлось идти по трупам своих товарищей, павших минувшей ночью под ударами мечей и копий ночных призраков. Сколько пельтастов было убито в захваченном замке, Монастра не знал, зато он не сомневался, что за высокими стенами теперь сидят лютые враги византийцев, не склонные к милосердию. Самое страшное, что дукс их не видел, стрелы и дротики сыпались на пельтастов со всех сторон, но никто не пытался их атаковать ни в лоб, ни с тыла. Спасти византийцев от смерти могла только быстрота собственных ног, а потому они бежали, не останавливаясь и не оглядываясь на товарищей, падавших мертвыми и раненными на дорогу. Комит Афраний подвернул ногу, но Монастра не отреагировал на его призывный крик. Теперь он был просто перепуганным человеком и жаждал только одного – вырваться из объятий невидимого врага, суливших ему смерть. Дуксу повезло. Он оказался среди тех, кому удалось добраться до Мараша целым и невредимым. Увы, никто не спешил поздравлять беглеца с успехом, а темные глаза стратопедарха Аспиета плеснули в Монастру ненавистью.

– Где византийская армия, дукс?!

Монастра многое мог бы рассказать Аспиету, и про убитого комита Евстафия, и про сгинувшего нотария Никодима, но он промолчал и только нервно повел затянутым в кольчугу плечом.

Никодим спасся чудом и только потому, что у него хватило ума забиться в подходящую расселину, а не бежать сломя голову под стрелами сержантов Венцелина. Он пролежал в своем ненадежном убежище весь день и только с наступлением темноты решил выбраться наружу. Всю ночь он брел вниз по ущелью, замирая от страха при первом же признаке опасности. К счастью для агента комита Андриана, он не встретил никого на дороге, усыпанной трупами несчастных пельтастов. К Антиохии Никодим пробирался окольными путями, стараясь обходить стороной вооруженных людей. И хотя особой необходимости в подобной предосторожности не было, нотарий решил поберечь здоровье и без того подорванное событиями недавней ночи. Никодим никогда бы не ввязался в это жуткое дело, если бы не настоятельная просьба протовестиария Михаила, очень похожая на приказ. Видному члену императорского синклита очень хотелось заполучить в свои холеные ручонки жену Танкреда Сесилию. Протовестиарию мнилось, что это откроет ему широчайшие возможности для торга, но в данном случае, он, скорее всего, ошибался, Танкред был влюблен в супругу благородного Рожера, и об этой связи в столице графства не сплетничал только ленивый.

Две недели блужданий по чужой земле отразились на самочувствии далеко уже не молодого нотария, и в дом шевалье де Санлиса он заявился совершенно разбитым. Благородный Ги оглядел старого знакомого критическим оком, но вина ему все-таки поднес и даже предложил кресло.

– С поражением тебя, светлейший Никодим, – не сказал, а уж скорее пропел Санлис. – Это же надо так осрамиться!

– Ты мне обещал, что Рожер Анжерский пальцем не шевельнет, дабы помочь замку Русильон.

– Обещал, – кивнул шевалье. – И слово свое сдержал. Но я не могу отвечать за идиотов, которых божественный Алексей привлекает на службу Византийской империи.

– Ты меня имеешь в виду? – обиделся Никодим.

– И тебя тоже, нотарий, – с охотою подтвердил Санлис. – Ты хоть понимаешь, что я рисковал головой. И, между прочим, опасность для меня отнюдь не миновала. Я обещал Рожеру Анжерскому, что благородный Танкред либо падет на поле брани, либо вернется домой побитым псом. Не скажу, что граф вернулся в Антиохию победителем, но армию свою он сохранил. И теперь Танкред очень хочет знать, почему его родственник Рожер не помог отважному шевалье де Сен-Валье защитить замок Раш-Русильон. Почему он не двинулся с места, когда десять византийских легионов пытались зайти в тыл крестоносцам.

– Значит, Мавлуд не рискнул дать франкам сражение, – печально констатировал Никодим.

– Атабек вернулся в Мосул вместе с мусульманской армией. Джихад не состоялся. Если не считать разоренного графства Эдесского, то этот поход великого полководца закончился ничем. Почтенный Андроник просил выразить тебе свою горячую благодарность, Никодим. А заодно он послал прощальный привет протовестиарию Михаилу, так умело опорочившего его в глазах любимца султана Мухаммада. Счастье еще, что Мавлуд так торопился в свой Мосул, что не успел повесить нашего дорогого друга, сулившего ему золотые горы.

– И где сейчас находится даис?

– В Халебе, под крылышком великодушного эмира Ридвана, простившего своему сыну Хусейну его непроходимую тупость.

– А Сесилия жива? – спросил Никодим.

– Не только жива, но уже успела получить благодарность от Бертрана Тулузского за спасение сына, которого она за волосы вытащила из воды. Зато барон де Руси поклялся, что отомстит за смерть жены не только негодяю Монастре, но и самому императору Алексею Комнину.

– Руки коротки! – зло ощерился Никодим.

– Но почему же, – криво усмехнулся Санлис. – Если барону поможет шевалье Ролан де Бове, то все может быть, дорогой друг. Кстати, это благодаря даису Палестины мы с тобой потерпели сокрушительное поражение. Именно он сообщил Венцелину фон Рюстову о готовящемся вторжении. И именно рус разгромил византийскую армию в десять раз превосходящую по численности его дружину. В десять раз, Никодим! Неужели в Византии разучились воевать?! В таком случае, я вам не завидую. Танкред готовит рыцарей и сержантов к походу в Киликию. Он атакует вас с суши и моря. Надеюсь, в этот раз у вас хватит сил, чтобы свернуть ему шею?

Никодим в этом не был уверен. Императору Алексею, ценой неимоверных усилий удалось снарядить и перебросить в Киликию двадцать пять тысяч пельтастов. К сожалению, почти половина из них полегла под стенами замка Раш-Русильон, будь он трижды проклят.

– Значит, не уверен, – совершенно правильно оценил его молчание Санлис. – Кстати, герой обороны замка шевалье Сен-Валье жив. Почему ты не добил этого негодяя, Никодим? Ты ведь был в замке.

– Но этого не может быть! – даже приподнялся со своего места нотарий. – Клянусь тебе, я сам стоял над его трупом.

– Значит, воскрес! – развел руками благородный Ги. – Поразительная беспечность! Я тебя не узнаю, Никодим.

– Но на шевалье живого места не было! А вокруг него лежало столько трупов, что меня едва не стошнило.

– Только давай обойдемся без подробностей, – оскалился Санлис. – Ты испортишь мне аппетит. А я сегодня обедаю с благородной Жозефиной.

– А разве она в Антиохии? – удивился Никодим.

– Приехала вчера вечером в свите Бертрана Тулузского. К сожалению, без мужа. Шевалье Антуан де Мондидье назначен мажордомом, и теперь словно верный пес охраняет имущество графа, пока тот развлекается с его женой. Как видишь, нотарий, мы умеем работать, в отличие от вас, византийцев, растерявших не только доблесть, но и нюх. Передай протовестиарию Михаилу, что возвращение Киликии обойдется империи в сто тысяч марок, работать за меньшую сумму я не согласен.

– Киликию мы еще не потеряли! – пыхнул гневом светлейший Никодим.

– Это вопрос времени, – пожал плечами Санлис. – И некоторых усилий. К счастью, не с моей стороны.

– А что ты собираешься делать с Триполи? – спросил нотарий.

– Сначала я продам город Мавлуду, а потом, если повезет, шейху Гассану. Мне нужны деньги, дорогой Никодим. Я хочу купить себе корону. Король Ги звучит ничуть не хуже, чем король Болдуин.

Глава 7 Капля яда.

Никодим прибыл в Константинополь в тот самый день, когда император получил известие о падении Тарса. Это был последний оплот византийской обороны в Киликии, а потому и реакция божественного Алексея оказалась соответствующей. В таком гневе сиятельные члены синклита его еще не видели. Севастократор Исаак, родной брат басилевса с трудом уберег голову стратопедарха Аспиета от сокрушительного удара императорской длани, вооруженной позолоченным жезлом. Перетрусивший не на шутку протовестиарий Михаил возблагодарил Господа, что покинул Киликию гораздо раньше, чем там развернулись страшные события. Винить Михаила действительно было не в чем, он сумел договориться с сельджукским султаном, хотя никто из членов синклита не верил в возможность такого союза, а все остальное находилось в руках военных. К сожалению, дукс Монастра проиграл войну в Антиохии, а сиятельный Аспиет потерял не только армию, но и флот, выделенный ему для охраны портов. Воистину этот год оказался несчастливым для Византии.

Никодим скромно сидел за столом напротив разоткровенничавшегося протовестиария и прикидывал в уме, как бы половчее распорядиться сведениями, полученными от благородного Ги, чтобы и самому не остаться в накладе, и угодить жадному шевалье.

– Это война, нотарий! – громогласно заявил Михаил, закусывая терпкое золотое вино свининой с фригийской капустой. Никодим тоже сподобился попробовать это любимое протовестиарием блюдо, но нашел его слишком жирным для своего подпорченного долгими странствиями желудка. К тому же повар явно перестарался со специями, о чем нотарий естественно промолчал, но в душе огорчился чужой нерадивости. Однако протовестиарий был настолько увлечен собственными мыслями, что, покончив со свининой, перешел к рыбе, плавающей в остром соусе с большим количеством чеснока. Никодим с прискорбием отметил, что сиятельный Михаил в последнее время сильно растолстел, что, между прочим, сказалось и на его умственных способностях. А ведь человеку, еще не достигшему пятидесятилетнего рубежа, рановато впадать в маразм.

– Боюсь, что война с крестоносцами обернется для нас большой бедой, – вздохнул печально Никодим.

– Почему? – удивился Михаил, едва при этом не поперхнувшись рыбой. Протовестиарий, несмотря на разницу в положении, благоволил к Никодиму, памятуя о его заслугах, как перед империей, так и перед просвещенными членами синклита. Но сегодня нотарий перешел все границы и высказался в пику даже не протовестиарию, а самому басилевсу.

– Киликия нами потеряна, сиятельный Михаил, – напомнил хозяину Никодим, – а вместе с нею потерян и плацдарм для нападения на Антиохию.

– Мы задействуем флот!

– Боюсь, что это не понравится пизанцам, генуэзцам и венецианцам, которые чувствуют себя хозяевами в портах Иерусалимского королевства. А в этом случае нам придется иметь дело не с Танкредом, а с папистской Европой. Что касается султана, то после конфуза, приключившегося с Монастрой, он вряд ли придет нам на помощь.

– Но у папы Пасхалия сейчас война с императором Генрихом, – попробовал возразить протовестиарий.

– Они помирятся, – усмехнулся Никодим. – Особенно когда их об этом попросят влиятельные купцы. Константинополь лакомый кусок, его хватит на всех, включая папу и императора.

– Ты преувеличиваешь, нотарий, – нахмурился Михаил.

– Может быть, – не стал перечить хозяину вежливый гость. – Но в любом случае в открытой драке нам крестоносцев не одолеть.

– И что, по-твоему, должен делать император, сидеть, сложа руки, и ждать, когда вслед Киликией у него отберут Илирик и Фракию? Или, быть может, слезно попросить у Танкреда, вернуть захваченные земли обратно?

– Танкред не отдаст Киликию, но ведь он не вечен.

Сиятельный Михаил так и застыл с куском рыбы у рта. Каков Никодим! А ведь все верно рассчитал опытный агент комита Андриана. Зачем точить мечи там, где можно обойтись каплей яда. Конечно, божественный Алексей одумается, как только справится с праведным гневом. Византия слишком слаба, чтобы воевать с Иерусалимским королевством, и события в Киликии это показали со всей наглядностью.

– Боэмунд умер, ты слышал об этом, Никодим? – спросил Михаил, пристально глядя на нотария.

– В Антиохии об этом уже знают. И кивают на Рожера Анжерского, как на возможного преемника Танкреда. Нынешнему правителю Антиохии он доводится двоюродным братом.

– Любопытно, – задумчиво протянул протовестиарий.

– Благородный Рожер готов вернуть Киликию императору, но только в том случае если божественный Алексей признает его права на Антиохию и выплатит ему сто тысяч марок.

– Огромная сумма! – ахнул Михаил.

– Война с крестоносцами нам обойдется значительно дороже, – резонно заметил Никодим.

– А благородному Рожеру можно верить?

– Не больше, чем благородному Танкреду, – усмехнулся нотарий.

– Я должен повидаться с этим человеком.

– Мне кажется, что божественный Алексей, прежде чем начинать войну, должен отправить в Антиохию, а возможно и в Иерусалим опытных людей, – тихо продолжал Никодим. – Вдруг Танкред опомнится и вернет Киликию своему сюзерену.

– Ты в это веришь? – насмешливо спросил Михаил.

– Конечно, нет. Зато эти переговоры станут хорошим предлогом для посещения Антиохии. Я слишком мелкая сошка, протовестиарий, чтобы брать на себя такую ответственность. Зато ты своим опытным глазом сможешь оценить претендента и там, на месте, вынесешь окончательное решение.

– По-твоему, я должен возглавить посольство?

– Тебе лучше находится в тени какого-нибудь значительного лица. Проще будет договариваться.

– Хорошо, Никодим. Я попробую убедить императора. Думаю, божественный Алексей уже осознал, всю пагубность своего опрометчивого решения.

Известие о прибытие византийского посольства не стало для шевалье де Санлиса неожиданностью. Тем не менее, он вскинул к небу глаза и изобразил на лице крайнюю степень изумления. Надо полагать, Ле Гуин поверил своему подручному, поскольку счел необходимым дать пояснения:

– Разумеется, Танкред не собирается идти на сговор с византийцами, но принять их следует со всеми приличествующими случаю церемониями. Я поручаю опеку сиятельного Мануила тебе, благородный Ги.

– Я сделаю все, чтобы угодить посланцу божественного Алексея, – усмехнулся Санлис. – Думаю, Витумит останется доволен оказанным приемом.

– Есть еще одно деликатное поручение, Ги, – вздохнул Ричард. – Танкред решил разорвать отношения с Терезой. Его супруга Сесилия уже достигла того возраста, который позволяет ей исполнять супружеский долг.

– Эта вздорная баба, я имею в виду Терезу, может устроить грандиозный скандал, – поделился своим сомнениями Санлис. – Будет лучше, если Танкред сам объяснит ей сложность положения. Пусть причиной разрыва станет не охлаждение чувств, а политические обстоятельства.

– Ты становишься похож на византийца, благородный Ги, – засмеялся Ричард. – Выражайся яснее.

– Графу Антиохийскому нужен наследник, – пояснил свою мысль Санлис. – А родить его может только Сесилия. Благородный Танкред пообещает Терезе вернуться на ее ложе, как только его жена забеременеет. Пройдет месяц-другой, словом, у Терезы будет время перебеситься.

– Разумно, – кивнул Ле Гуин. – Я переговорю с Танкредом, но и ты постарайся внушить женщине мысль о том, что государи не всегда вольны в своих поступках.

Благородный Ги очень хорошо представлял трудность задачи, которую ему предстояло решить в ближайшее время. Нотарий Никодим, опередивший византийское посольство всего на несколько дней, уже вручил Санлису увесистый мешочек с золотыми монетами в качестве задатка и клятвенно пообещал, что окончательный расчет будет произведен сразу же после благополучного завершения дела. Он же подарил благородному Ги небольшой флакончик с жидкостью, убедив старого знакомого, в полезности снадобья для разрешения сложных дел. Теперь Санлису предстояло, привлечь на свою сторону Рожера Анжерского, человека жестокого, вспыльчивого и не склонного идти на поводу у других. К счастью, благородный Рожер еще вчера приехал в Антиохию для участия в торжествах по случаю визита византийского посольства. Конечно, до барона Анжерского доходили слухи о неприличном поведении жены, а шевалье де Санлис был в числе тех, кто непросто распускал эти слухи, но даже осмелился донести их до ушей благородного Рожера. Один раз ему уже удалось обернуть ревность барона себе на пользу. Оскорбленный в лучших чувствах Рожер отказался выполнить просьбу Ле Гуина и не послал своих людей на помощь Венцелину фон Рюстову. Впрочем, русы справились сами, благородный Венцелин покрыл себя славой, а барон Анжерский – позором, который ему пришлось смывать в Киликии, чтобы хоть как-то оправдаться в глазах благородных шевалье. В том, что Рожер ненавидит Танкреда, Санлис не сомневался, оставалось выяснить насколько далеко он готов пойти в своей жажде мести.

Усадьба, которую щедрый Танкред подарил своему родственнику, в прежние времена принадлежала сельджукскому беку, не слишком богатому, судя по всему. Во время штурма Антиохии дворец был обобран до нитки и с той поры пребывал в запустении. Новый хозяин хоть и попытался придать зданию жилой вид, но не слишком преуспел в своем начинании. Во всяком случае, благородный Ги видел дома много роскошнее этого, в том числе и в Антиохии. Взять хотя бы дворец барона фон Рюстова, находившийся в полусотне шагов, вот где роскошь буквально била в глаза. Впрочем, удивляться этому не приходилось, благородный Венцелин и без того не бедствовал, а добыча, взятая в Киликии, превратила его в одного из самых богатых людей на Востоке, а возможно и в Европе.

– Селевкия была буквально набита товаром, – захлебывался в подробностях Санлис. – Венцелин здорово погрел там руки. Так же, впрочем, как и Глеб. Смерть его жены, прекрасной Адели, дорого обошлась византийцам.

– Благородная дама де Руси была достойна такой тризны, – сухо бросил Анжерский.

– Не спорю, – кивнул Ги. – Но согласись, барон, далеко не все люди способны так мстить за нанесенные обиды. Несчастного Монастру Лузарш приказал повесить на самой высокой башне города Тарса, что и было сделано его доблестными сержантами.

– К чему ты клонишь, Ги? – нахмурился Рожер.

– К тому, что король Иерусалимский уже объявил наследником двоюродного брата Болдуина де Бурка, дабы избежать волнений и нестроений в случае своей внезапной смерти. Так поступают дальновидные государи, обеспокоенные не только настоящим, но будущим земель, которых Бог вверил их правлению. А ведь Танкред тоже бездетен. Однако он тянет с объявлением имени наследника, кивая при этом на юную Сесилию. Но ведь благородной Сесилии трудно забеременеть, когда ее муж проводит ночи в объятиях другой женщины.

– Что ты хочешь этим сказать? – грозно надвинулся на собеседника Анжерский.

Санлису показалось, что благородный Рожер собирается его ударить, к счастью барону мешал стол, но, тем не менее, шевалье чуть отодвинулся назад, дабы обезопасить себя от огромного кулака.

– Я считаю тебя наследником правителя Антиохии, – продолжал гнуть свою линию Санлис, – но не уверен, что благородные шевалье согласятся назвать своим сюзереном рогоносца.

Предосторожности, предпринятые благородным Ги, сослужили ему хорошую службу, рука барона, поднявшаяся для удара, бессильно упала на стол. Однако глаза Рожера, горевшие ненавистью, не предвещали Санлису ничего хорошего.

– Конечно, убить преданного шевалье гораздо проще, чем отомстить обидчику, – вздохнул Санлис, – но вряд ли моя смерть вернет тебе уважение ближних и дальних, барон Анжерский.

– Если ты солгал, Ги, – зло прошипел Рожер, – то участь Монастры покажется тебе сладкой.

– Я принимаю твои условия, барон, – спокойно сказал Санлис. – И предлагаю тебе совершить прогулку этой ночью. Ты вправе не верить мне, но, возможно, тебя убедят собственные глаза.

Это уютное гнездышко благородный Ги выбирал сам. Дом, расположенный в глубине пышного сада, не привлекал завистливых глаз снаружи, зато роскоши его внутреннего убранства позавидовал бы сельджукский султан. Дабы проникнуть сюда Санлис, Никодим и барон Анжерский воспользовались черным входом. Молчаливый слуга отодвинул засов и бесшумно отступил в тень, пропуская гостей в обитель греха.

– Я надеюсь, благородный Рожер, что ты сумеешь сдержать свои чувства в узде, по крайней мере до того момента, когда граф Танкред покинет этот кров, – шепотом остерег барона Санлис. – В прихожей томятся десять телохранителей правителя Антиохия, которые убьют нас раньше, чем мы назовем свои имена.

Благородный Ги давно уже пресытился срамными зрелищами, а потому охотно уступил место у предусмотрительно проделанного отверстия ревнивому мужу, сам он на пару с почтенным Никодимом расположились рядом, дабы не пропустить важных слов, которыми обменивались голубки. Впрочем, поначалу из соседней комнаты доносились только вздохи и стоны под скрип зубов благородного Рожера. Потом послышался голос Терезы, умолявшей своего любовника остаться. Граф Танкред отнекивался, ссылаясь на грядущий трудный день. Санлис слушал вполуха, поскольку знал содержание беседы наперед. Танкред убеждал любовницу, что расставание их не будет долгим. Что через несколько месяцев они вновь упадут в объятия друг друга. Тереза жалобно просила еще об одной, последней встрече. Танкред великодушно согласился подарить ей еще одну ночь. После чего покинул опечаленную красавицу, к большому облегчению Санлиса, боявшемуся всплеска гнева оскорбленного мужа. И, надо признать, боялся он не напрасно. Не успела еще закрыться дверь за беспутным любовником, как в комнату баронессы ворвался обезумевший Рожер. Тереза, женщина далеко не робкого десятка, успела только вскрикнуть перед тем, как руки барона сомкнулись на ее шее. Никодиму и Ги с огромным трудом удалось оторвать Анжерского от горла жертвы. Тереза почти потеряла сознание, а барон бесновался так, что с губ его летела пена. Санлис всерьез обеспокоился за здоровье Рожера, который вполне мог умереть от удара раньше, чем его праведный гнев принес хоть какую-то пользу хлопочущим вокруг него людям.

– Благородная Тереза бесспорно виновна, – попытался успокоить барона Санлис, – но ведь женщина слаба по природе своей, а кругом столько соблазнов.

– Я убью ее, – с ненавистью выдохнул Рожер.

– Приличнее отправить согрешившую Терезу в монастырь, – ласково посоветовал Санлис. – Думаю, папа Пасхалий даст согласие на расторжение брака. Благо ваш союз бездетный, а значит, есть благовидный повод, позволяющий не доводить дело до скандала. Ибо скандал правителю Антиохии ни к чему.

– Сначала я подвешу эту стерву на дыбу и кнутом сниму с нее кожу, – рыкнул Рожер.

– Жена да убоится мужа своего, – во время вспомнил Священное Писание Санлис. – Но для начала, барон, ты должен выслушать нас с почтенным Никодимом. Ибо дело, о котором мы с тобой поведем речь, требует холодного разума и выверенных действий.

Барон лично проверил крепость запоров на двери, ведущей в спальню, и лишь затем проследовал к накрытому столу. Осушив залпом кубок вина, он наконец-то пришел в себя настолько, что мог внимать доводам красноречивых собеседников.

– Ты можешь скормить эту женщину псам, а мы с Никодимом подтвердим, что благородная Тереза погибла по неосторожности, – спокойно начал Санлис. – Вот только к чему такая жестокость? Правителю Антиохии это не к лицу.

– Я не правитель Антиохии, – скрипнул зубами Рожер.

– Тебя отделяет от власти одна капля, – усмехнулся Ги.

– Какая еще капля? – насторожился барон.

– Вот эта, – сказал Санлис, выставляя флакончик на стол. – Ты получишь не только Антиохию, но и пятьдесят тысяч марок серебром. Не говоря уже о расположении императора Алексея Комнина. Впрочем, об этом ты будешь договариваться с его послами.

– Ты хочешь, чтобы я отравил Танкреда? – впился Рожер глазами в лицо Санлиса.

– Этого хочу не я, а ты, барон, – холодно отозвался шевалье. – Впрочем, тебе не придется его убивать, яд в его кубок вольет твоя жена, благородная Тереза. Я очень надеюсь, что тебе удастся ее убедить. Согласись, это будет сладкая месть.

– Ты даже больший негодяй, Ги, чем я думал, – ровным голосом произнес Рожер.

– Степень нашей греховности определит Господь, – равнодушно пожал плечами Санлис. – Если ты не устранишь Танкреда, то граф устранит тебя, дабы обезопасить и себя, и своего будущего наследника. Как ты нашел, благородную Сесилию? По-моему, она изумительно хороша. Недаром же мальчишка Понс исходит слюной у ее подола. У благородного Танкреда тоже открылись глаза. Он наконец понял, каким сокровищем наделила его судьба. А твоя Тереза для него всего лишь прихоть, причем мимолетная. Танкред истинный государь, он способен отделить бриллиант чистой воды от дешевой подделки.

– Зачем ты мне это говоришь? – прошипел севшим от ярости голосом Рожер.

– Я хочу, чтобы ты донес мои мысли до сердца и разума своей жены. Тебе понадобятся помощники?

– Нет.

– Дыбу ты найдешь в подвале. Мой слуга отведет тебя туда.

Рожер тяжело поднялся из-за стола и шаркающей походкой направился в спальню. За одну ночь этот человек состарился едва ли не на двадцать лет. Никодим проводил его почти сочувственным взглядом.

– Терпеть не могу семейных сцен, – сказал Санлис, подливая вино в кубок византийца. – Какое счастье, что моя жена умерла, не огорчив меня ни разу. А ты женат, почтенный Никодим?

– Нет. Бог миловал.

– Что ж, тебе повезло больше, чем нашему другу Рожеру.

– Она согласится? – спросил дрогнущим голосом Никодим.

– Тереза слишком умна, чтобы умереть во цвете лет, – усмехнулся Санлис. – Я хорошо изучил эту женщину, нотарий, благо для этого у меня было время.

– Ты страшный человек, благородный Ги, – покачал головой византиец.

– Наверное, – не стал спорить Санлис. – Но я дал этой женщине шанс и уверен, что она им непременно воспользуется.

Византийское посольство, прибывшее в Антиохию на исходе дня, поражало взгляд своей пышностью. На сиятельном Мануиле Витумите было столько золота, что оно слепило глаза городским обывателям, высыпавшим на улицу, дабы полюбоваться интересным зрелищем. Витумита сопровождали протовестиарий Михаил и десяток нотариев, облаченных в пестрые одежды. Сам посол ехал на белом коне, завидных статей. Протовестиарий Михаил, человек немолодой и тучный, предпочел носилки. Нотарии последовали его примеру. А впереди и позади посольства вышагивали телохранители-варанги в позолоченных доспехах. Словом, Алексей Комнин не пожалел средств, чтобы пустить пыль в глаза надменным нурманам. И, надо казать, ему это удалось. Во всяком случае, так полагал сиятельный Михаил, любезно пригласивший шевалье де Санлиса в свои носилки. Носилки несли восемь рослых рабов, разодетых в шелка и бархат, так что веса худосочного Ги они, скорее всего, даже не почувствовали. Сам Санлис, равнодушный к роскоши, был облачен в скромный пелисон коричневого цвета, подбитый мехом белки, и на фоне византийского протовестиария выглядел как ворон рядом с павлином.

Хорошее настроение сиятельного Михаила сильно подпортил благородный Танкред, вышедший встречать гостей на мраморное крыльцо в горностаевой мантии, которой позавидовал бы любой венценосец. Графу Антиохийскому уже исполнилось тридцать семь лет, но выглядел он гораздо моложе, благодаря статной фигуре и румяному лицу. Диадема, украшавшая его голову, буквально сверкала на солнце от обилия драгоценных камней. Впрочем, взоры всех присутствующих были обращены не на Танкреда, а на его супругу, пленявшую окружающих неземной красотой. Сесилии недавно миновало пятнадцать, но держалась она с таким достоинством, словно правила этой землею уже несколько десятилетий. На крыльцо поднялись только Мануил Витумит и протовестиарий Михаил, все остальные византийцы, включая нотариев и телохранителей, застыли в напряженных позах посреди вымощенного камнем двора. Посол Алексея Комнина произнес заученное приветствие, не содержащее, впрочем, ничего важного. Благородный Танкред ответил на любезность любезностью и широким жестом пригласил гостей в дом. Вел он себя с достоинством коронованной особы и имел на это все права. Благодаря его усилиям на военном поприще, графство Антиохийское столь стремительно расширяло свои пределы, что уже сейчас превосходило размерами многие государства Европы. Еще немного, и оно сравняется по площади с Византией. Шевалье де Санлис уже поставил в известность сиятельного Михаила о намерении Танкреда стать королем. Якобы правитель Антиохии отправил папе Пасхалию письмо с просьбой, разрешить ему короноваться в Риме, подобно Карлу Великому, основателю франкской империи. Протовестиарий благородному Ги не поверил, но в любом случае не приходилось сомневаться, что в голове Танкреда, человека бесспорно одаренного, зреют великие замыслы, способные доставить массу беспокойства Византийской империи и ее басилевсу Алексею Комнину.

Обширный зал был заполнен гостями. Сиятельный Михаил с недоумением и раздражением отметил, что франки и нурманы сильно изменились с того, семнадцатилетней давности, дня, когда они впервые ступили на землю Востока. Поношенные гамбезоны сменили пелиссоны из сукна и шелка самых разных расцветок. Золота и драгоценных камней на прежде нищих шевалье было больше, чем на членах императорского синклита, любивших щегольнуть своим достатком. Что же касается мехов, то такого их обилия Михаил не видел даже на константинопольском рынке, куда стекались все лучшие товары из окрестных земель.

– Я не вижу барона де Руси, – прошептал протовестиарий на ухо любезному Санлису.

– Благородный Глеб наотрез отказался участвовать в церемонии, что, впрочем, никого не удивило, памятуя о трагических событиях двухлетней давности. Говорят, что барон до того опечален смертью жены, что предпочел переселиться из Раш-Русильона в другой свой замок – Ульбаш. Но ты можешь познакомиться с его сыном, Владиславом, он состоит в свите графа Танкреда в качестве оруженосца. Рыжеватый юноша рядом с ним – барон Гуго де Сабаль, незаконнорожденный сын графа Вермондуа, хорошо тебе известного.

– И зачем ты мне это рассказываешь, благородный Ги?

– А затем сиятельный Михаил, что родиной этих отпрысков благородных шевалье является Восток, и другой родины они не знают. Танкред для них живая легенда. Пройдет всего несколько лет, и они пойдут за ним в огонь и воду.

Михаил невольно поежился, глядя на юнцов, окруживших благородную Сесилию. Санлис был прав. Франки, укореняясь на чужой земле, давали многочисленное потомство, жаждущее подвигов, богатства и славы, никак не меньше своих отцов. С каждым годом их будет становиться все больше, и тех, кто родился здесь, и тех, кто рвется из Европы на Восток в поисках добычи. А под боком у них дряхлеющая Византия, большой лакомый кусок для глоток воинственных крестоносцев. К счастью, Алексей Комнин очень хорошо понимает, какая опасность исходит от франков, и сделает все возможное, чтобы выбить это племя с захваченных земель. А союзники у басилевса найдутся, многочисленные и воинственные.

– Неужели это благородный Понс, сын графа Тулузского? – спросил Михаил, отвечая на вежливый поклон рослого молодого человека с печальными карими глазами. – Я помню его совсем мальчиком.

– Танкред произвел сына благородного Бертрана в рыцари за доблесть, проявленную при обороне замка Русильон, но это его мало утешило.

– Почему?

– Понс влюблен в Сесилию и страшно огорчен, что подружка его детских игр проводит время на ложе благородного Танкреда. Впрочем, как истинный провансалец, он предпочитает вздыхать, а не действовать.

– Он очень похож на своего деда, графа Раймунда, – усмехнулся Михаил. – Это был очень умный и отважный человек, но его всегда подводила нерешительность.

Мануил Витумит торжественно зачитывал послание Алексея Комнина. Благородный Танкред слушал его сидя в похожем на трон кресле, установленном на возвышении. Что было дурным знаком. Посол византийского императора вынужден был смотреть снизу вверх на графа, и это обстоятельство делало Витумита похожим на просителя, молящего владыку о снисхождении. Сиятельного Мануила почти не слушали. И если Танкред все-таки сохранял должную серьезность, то его юная супруга о чем-то перешептывалась с юным Гуго, стоящим у нее за спиной, и с трудом удерживалась от смеха. В зале стоял гул, заглушавший речь посла. Благородные шевалье и их дамы развлекали друг друга разговорами, и Михаил с Санлисом не были в этом ряду исключением. Первый знал послание императора наизусть, а второй столь же хорошо знал, каким будет ответ Танкреда.

– Барон Рожер Анжерский с супругой, – указал Санлис глазами на пару, ближе всех стоящую к помосту.

Благородный Рожер не произвел на сиятельного Михаила благоприятного впечатления. Это был на редкость мрачный верзила лет тридцати. А что касается благородной Терезы, то она выглядела расстроенной и даже обозленной. Во всяком случае, ее взгляд, брошенный на Сесилию, не предвещал последней ничего хорошего.

– Я всегда держу данное слово, – тихо, но четко произнес Санлис.

– Мы обсудим твое предложение позже, благородный Ги, – сухо отозвался Михаил. – В более спокойной обстановке.

Благородный Танкред дал роскошный пир в честь византийского посла, но этим и ограничился. В своем непомерном самомнении он дошел до того, что даже не ответил на требования императора Византии, ни письменно, ни устно. Рассерженный Витумит, покидая графский дворец, бросил только одно слово, но оно было услышано чутким ухом сиятельного Михаила:

– Наглец!

Полный провал переговоров скорее обрадовал протовестиария, чем огорчил. Наконец-то у него оказались развязаны руки для дел, которые творятся в ночи под ласковый шелест листвы и тихий звон позолоченных кубков. Сиятельный Михаил проявил сдержанность на графском пиру, как в еде, так и в питье, зато позволил себе расслабиться за дружеским ужином, в узком кругу. Кроме протовестиария, Санлиса, Никодима и Рожера Анжерского за столом больше никого не было. Никодим, хорошо знавший вкусы и привычки сиятельного Михаила, лично проследил, чтобы к столу было подано мясо павлина, приготовленное в чесночном соусе, к которому любимец басилевса питал известную слабость.

– Не скрою от вас, шевалье, что божественный Алексей будет огорчен ответом благородного Танкреда, – начал неспеша раскручивать нить своего красноречия протовестиарий. – А гнев сильных мира сего часто оборачивается кровью. Очень жаль, что печальная участь благородного Болдуина, окончившего свои дни в забвении, так ничему и не научила его племянника. Военное счастье переменчиво, зато добрые отношения еще никому вреда не приносили.

– В этом мире все поправимо, – вскольз заметил Санлис. – Разве что кроме смерти.

– Я тоже надеюсь, что в Антиохии разум в конце концов возьмет верх над глупой воинственностью, – благосклонно кивнул шевалье протовестиарий, – и отношения между графством и империей войдут в свою привычную и мирную колею. Ибо христиане окружены бушующим мусульманским морем, которое захлестнет нас всех с головой, если мы будем враждовать друг с другом. Я очень надеялся, что здесь, в Антиохии, найду разумного человека, понимающего всю важность братских отношений между Иерусалимским королевством и Византийской империей. И очень рад, что обрел столь надежного союзника в твоем лице, благородный Рожер.

Барон Анжерский вздрогнул и вперил в сиятельного Михаила глаза, мутные то ли от выпитого вина, то ли от страшных мыслей.

– Значит, я могу надеяться на поддержку императора Алексея? – спросил Рожер хриплым как после длительного запоя голосом.

– Вне всякого сомнения, – любезно подтвердил Михаил. – Киликия, возвращенная в лоно империи, станет залогом нашей дружбы, благородные шевалье. Я очень сожалею, что Танкред пренебрег долгом вассала и клятвой, данной императору, в самом начале крестового похода. Увы, клятвопреступники очень часто забывают, что кроме суда человеческого есть еще суд божий. А уж чьими руками Бог совершит правосудие, это не столь важно.

– Правосудие? – почти шепотом спросил Анжерский.

– Да, – твердо произнес Михаил, глядя на взволнованного собеседника ясными и чистыми как слеза младенца глазами. – Бог стоит у нас за спиной, благородные шевалье, и понуждает нас сделать все возможное, чтобы избежать братоубийственной войны.

– Хорошо, – произнес благородный Роже. – Я знаю человека, способного выполнить божью волю.

– Рад за всех нас, – ласково улыбнулся ему Михаил. – И да поможет нам Христос в достойном начинании. Что же касается средств, необходимых для благого деяния, то половину суммы я уже вручил благородному Ги, а вторую половину вы получите тогда, когда последний ваш сержант покинет многострадальную землю Киликии.

Мануил Витумит, обиженный упорством благородного Танкреда, выехал из Антиохии утром следующего дня. Стратопедарх Востока, назначенный на это место взамен оплошавшего Аспиета был мрачен как никогда. Зато протовестиарий являл собой полную его противоположность. Сиятельный Михаил хорошо позавтракал этим утром, а потому легко перенес непродолжительное путешествие от города Антиохии до гавани Святого Симеона. Ступив на галеру, слегка раскачивающуюся на небольшой волне, протовестиарий бросил задумчивый взгляд на спокойное в этот день море и произнес голосом полным затаенной печали:

– Как жаль, сиятельный Мануил, что мы с тобой так и не увидим Иерусалим.

– Это еще почему? – скосил на него глаза Витумит.

– Я жду печальное известие.

– Когда? – выдохнул стратопедарх.

– Ближе к вечеру. Надеюсь, он промучается недолго.

Провидческий дар не подвел протовестиария Михаила, не успело еще солнце скрыться за горизонт, как в гавань прискакал на взмыленном коне светлейший Никодим. Вид у нотария был скорее счастливый, чем печальный.

– Свершилось, – произнес он пересохшими губами. – Благородный Танкред скончался сразу после полудня.

– Да простит нам Господь наши прегрешения, – вскинул руки к небу Михаил. – Ибо грешим мы не из корысти, а исключительно ради блага империи, басилевса и всего христианского люда.

– Да простит, – поддержал Витумит просьбу протовестиария и, обернувшись к кормчему, добавил: – В Константинополь, друг мой. И пусть удача не отвернется от нас на море, как не отвернулась она от нас на суше.

Глава 8 Мятеж в Триполи.

Благородный Бертран был потрясен смертью графа Антиохийского до такой степени, что потерял аппетит. Ходили упорные слухи, что Танкреда отравили, но никаких признаков яда обнаружено не было. Граф занемог с утра, у него начался жар, потом открылось обильное кровотечение из носа, которое не удалось остановить, несмотря на все ухищрения лекарей. Тем не менее, у благородного Танкреда хватило сил, чтобы отдать последние в своей жизни распоряжения. Графство он завещал старшему сыну благородного Болдуина Тарентского, ребенку шести лет от роду, а свою жену Сесилию передал из рук в руки благородному Понсу Тулузскому, взяв с него клятву, не бросать несчастную вдову ни в радости, ни в горести. Но если второй пункт завещания Танкреда покоробил только святош, то первый оспорили сразу же после того, как граф смежил веки. В Антиохии объявился еще один наследник, Рожер Анжерский, на сторону которого тут же встали почти все бароны и большинство рыцарей. Против Рожера высказались только Глеб де Руси и юный Гуго де Сабаль, коего на совет пригласили для проформы. Но если барону де Руси этот демарш сошел с рук, то благородный Гуго был лишен почти всех владений, дарованных ему Танкредом. Отобранные у юнца земли были поделены между французскими шевалье, которые тут же поспешили принести оммаж новому графу. Барон де Сабаль громогласно пообещал отомстить Рожеру, но на слова тринадцатилетнего мальчишки никто, к счастью, не обратил внимание. Сейчас этот новый герой Святой Земли сидел за столом благородного Бертрана и уплетал за обе щеки баранину, приготовленную искусными трипольскими поварами. Благородный Понс в пику Рожеру Анжерскому взял барона де Сабаля в оруженосцы, но этот демарш по большому счету оценила только благородная Сесилия.

– Его отравили, – сказал Понс, глядя на отца наивными глазами. – И сделали это либо византийцы, либо сам Рожер Анжерский.

– Помолчи, – коротко бросил ему Бертран.

Косвенно слова Понса подтверждало удивившее многих решение Танкреда передать свою вдову под опеку Тулузского дома. Видимо, умирающий граф догадывался, что Сесилии грозит в Антиохии серьезная опасность, а потому и приказал своему бывшему оруженосцу, увезти ее как можно дальше от змеиного гнезда. Понс влюблен в Сесилию, это знали все, включая Танкреда и самого Бертрана. А потому на него в данной ситуации можно было положиться как на каменную стену.

– Сесилия беременна? – спросил граф у сына.

– Нет, – ответил Понс, краснея как девушка.

– Тогда женись на ней и как можно скорее, – махнул рукой в его сторону Бертран. – Так будет лучше и для нее, и для тебя.

Приняв это решение, достойное царя Соломона, граф Тулузский успокоился. В конце концов, все мы под Богом ходим, и смерть Танкреда могла произойти от вполне естественных причин. Взять хотя бы Готфрида Иерусалимского, грозного воителя, наводившего ужас на мусульман. Увы, банальная простуда свела этого железного человека в могилу. Не помогли ему ни лекари, ни молитвы. Благородная Жозефина откликнулась на рассуждения Бертрана сочувственными вдохами. Граф Тулузский настолько благоволил к этой женщине, что сделал ее по сути полновластной хозяйкой не только в своем дворце, но и в Триполи. И нисколько не раскаивался в этом сомнительном по мнению многих решении. Во-первых, Жозефина была умна, во-вторых, отличалась сильным характером, ну и в-третьих, она умела пробуждать в стареющем Бертране такую страсть, какую он даже не надеялся в себе обнаружить. Придворные сплетники шептались о зелье, которым ведьма якобы опоила графа, но Бертран только посмеивался над чужими страхами, чувствуя в себе избыток сил и прыть, которой завидовали молодые. Сегодня он был особенно хорош, что, между прочим, отметила Жозефина, поглаживая поросшую волосами грудь графа. Благородный Бертран за ночь шесть раз сломал копье в любовном поединке, что для сорока семилетнего человека было совсем неплохо. Достоинства благородной дамы де Мондидье не ограничивались только безупречной фигурой, которую она охотно демонстрировала любовнику. Жозефина не чужда была и политических страстей, которым предавалась с не меньшим пылом, чем страстям греховным. Правда, в отличие от Бертрана, крайне осторожного как в словах, так и в действиях, Жозефина предпочитала рубить с плеча и частенько удивляла графа смелыми суждениями. Она, например, выступала яростной сторонницей сближения с Византией, даже с риском поссориться с королем Болдуином Иерусалимским. И не преминула упрекнуть Бертрана в том, что он упустил инициативу и позволил Рожеру Анжерскому занять место, принадлежащее графам Тулузским еще со времен благородного Раймунда.

– Твой отец был назначен императором доместиком Востока, а теперь этот титул перешел к Рожеру Анжерскому.

– В обмен на Киликию, – криво усмехнулся граф.

– И что с того? – всплеснула руками Жозефина. – Зато теперь он вправе будет претендовать на титул короля Иерусалимского.

– Наследником Болдуина уже объявлен граф Эдесский, – холодно произнес Бертран.

– Последнее слово в любом случае останется за баронами и патриархом, – возразила Жозефина. – И поддержка Византии в будущем споре за корону окажется совсем не лишней. А споры обязательно будут. Ибо у Болдуина де Бурка нет и десятой части тех качеств, которыми бесспорно обладает его двоюродный брат. Он уже практически потерял свое графство, тогда как ты, благородный Бертран, расширил свои земли практически вдвое, не только воинским искусством, но и разумным правлением. Тебя поддерживают не только христиане, но и мусульмане, и иудеи, это ли не признание твоего ума и способности управлять государством, вверенным тебе Господом.

Граф отдавал себе отчет в том, что жены, лучшей чем Жозефина, ему, пожалуй, не найти. И неоднократно говорил ей об этом. К сожалению, Жозефина была замужем за Антуаном де Мондидье, человеком абсолютно никчемным во всех отношениях. Бертран назначил его мажордомом по просьбе своей любовницы, но с условием, что многотрудные обязанности за Антуана будет выполнять его сердечный друг шевалье Томас де Марль. Последний оказался очень дельным управляющим, что вынужден был признать даже барон де Авен, на дух не переносивший шевалье де Мондидье. Благородный Огюст слыл человеком старого закала и полагал, что паршивая овца вполне способна испортить все стадо. Того же мнения придерживался и падре Арнольд, духовник Бертрана, правда, выражал он его в куда более мягкой форме. Граф Тулузский уже пытался через преподобного Арнольда расторгнуть брак прекрасной Жозефины и Антуана, но патриарх Даимберт заявил, что порочные наклонности мужа, это не повод для развода. Правда, патриарх намекнул в частном разговоре, что готов изменить свое решение, если к нему с подобной просьбой обратиться сам шевалье де Мондидье. В этом случае, бездетность прекрасной Жозефины вполне может стать той каплей, которая склонит чашу его сомнений в нужную сторону. К сожалению, Даимберт запоздал со своим мудрым советом. За то время, пока велись переговоры, благородная дама успела забеременеть и родить прелестного мальчика. И хотя никто не сомневался, что отцом ребенка является Бертран, единственная веская причина для расторжения брака была безвозвратно потеряна. Антуан тут же признал ребенка своим и этим поступком снял все возможные вопросы. Теперь Жозефину от брачных уз могла освободить только смерть шевалье де Мондидье. Увы, Антуан, несмотря на свою видимую глазу хрупкость, обладал хорошим здоровьем, и умирать не торопился.

– Ходят слухи, – сказала Жозефина, – что атабек Мосула собирается перейти Евфрат и вторгнуться в наши земли.

– Не может быть, – ахнул Бертран, приподнимаясь на локте. – Надо предупредить короля Болдуина и Рожера Анжерского.

– Сегодня я встречаюсь с очень осведомленным человеком, – продолжала Жозефина. – И надеюсь получить от него исчерпывающие сведения о том, что происходит в Багдаде и Мосуле. Но готовиться к войне надо уже сейчас.

Бертран даже крякнул от огорчения. Все-таки предчувствие его не обмануло. Смерть Танкреда не могла не аукнуться по всему Востоку. Легкость, с которой Рожер вернул Киликию императору, разожгла аппетиты мусульманских эмиров, а умный Мавлуд не замедлил воспользоваться создавшейся ситуацией.

– Я очень надеюсь на твою помощь, Жозефина, ты самый умный и самый преданный мой друг.

Почтенный Андроник хоть и облинял изрядно за последние годы, но сохранил живость в общении с дамами. Во всяком случае, он с таким пылом приветствовал вошедшую в комнату Жозефину, что удивил своим галантным поведением шевалье де Теленьи. Благородный Гаспар, в чьем доме происходила эта встреча, очень высоко ценил деловые качества дамы Мондидье, но что касается ее женских чар, то они не имели над ним никакой власти. Разумеется, Теленьи отметился в постели прекрасной Жозефины, но то же самое успели сделать, по меньшей мере, дюжина благородных шевалье, искателей любовных приключений. Гаспар знал, каким средством благородная дама приворожила простодушного Бертрана, и даже однажды попробовал его. Результат превзошел все ожидания, а потом последовала расплата – почти полный упадок сил. Почтенный Андроник настоятельно посоветовал Гаспару не злоупотреблять таинственным зельем, и шевалье, как человек разумный, этому совету внял. Возможно, Теленьи не стал бы ввязываться в чужую авантюру, если бы не хроническая бедность, результат разгульного образа жизни и пристрастия к игре в кости. Нельзя сказать, что благородный Бертран был совсем уж неправ, отстранив от ведения дел преданного ему человека, но, по мнению Теленьи, граф мог проявить большую снисходительность к чужим слабостям. Однако Тулузский, по настоянию Огюста де Авена, отобрал у Гаспара маршальский жезл после того, как последний растратил деньги, выделенные на жалование туркополам. Теленьи ничего другого не оставалось, как прислониться к распутной, но щедрой бабенке, сулившей ему золотые горы. Между прочим, дом, в котором шевалье сейчас принимал гостей, принадлежал все той же Жозефине, а невезучему Гаспару разрешалось всего лишь проживать в нем.

– Мавлуд заключил союз с эмиром Тугтекином Дамасским, – поведал Андроник озабоченной Жозефине. – Думаю, в ближайшее время нужно ждать серьезных событий. Атабек настроен решительно. Его цель – Иерусалим.

– А Триполи? – забеспокоился Гаспар, всерьез напуганный тем, что его беспечной жизни может прийти конец.

– Если благородный Бертран не станет ввязываться в чужую свару, то у него есть шанс не только пересидеть бурю, но и получить прибыток за счет королевских земель.

– Не верю я в благородство мусульман, – поморщился Гаспар.

– А при чем здесь благородство? – удивился Андроник. – Эмир Дамаска потерял половину своих владений в результате агрессивных действий короля Болдуина. То же самое можно сказать об эмире Халеба Ридване. Правда, в этом случае вина целиком лежит на Танкреде. Эмиры вправе вернуть свое, но они не заинтересованы в усилении власти султана в Сирии, Ливане и Палестине. Как только Мавлуд укротит короля Болдуина, они покинут атабека и его победоносный поход захлебнется. Вот тут для всех умных людей наступит пора, ловить рыбку в мутной воде.

Гаспара хитрый армянин не убедил, но спорить с ним шевалье не стал, памятуя об изрядной сумме денег, которую он ему задолжал. Почтенный Андроник пока что о долге не заикался, и Теленьи был благодарен ему за это.

– Ты привез мне зелье? – нахмурилась Жозефина.

– Как ты и просила, – кивнул Андроник. – Только хочу тебя предупредить, ты играешь с огнем. Благородный Бертран может умереть в любую минуту, оставив тебя ни с чем.

– Я знаю, – поморщилась озабоченная дама. – А потому жду от тебя еще одной услуги.

– Мой поверенный Талчи уже нашел для тебя нужного человека.

– На него можно положиться?

– На Талчи? – удивился вопросу Андроник.

– Нет, на нужного человека. Ему придется устранить двоих, один из которых обладает изрядной силой.

– Талчи сведет тебя с федави, благородная Жозефина, – снисходительно пояснил даме Андроник. – Для ассасина нет ничего невозможного. Но будет лучше, если твоего мужа устранят не в Триполи, а где-нибудь в другом месте. Скажем, в замке Ареймех. Пороки Антуана де Мондидье известны всем. И если он будет убит во время оргии садомитов, это не вызовет ни в ком подозрений.

Гаспара передернуло. Несмотря на весь свой цинизм, он еще не привык к подобным расправам над ни в чем, по сути, неповинными людьми. Однако благородная Жозефина даже бровью не повела. Эта женщина рвалась к власти, и в случае смерти мужа у нее появлялся шанс стать графиней Тулузской. Гаспар со страхом подумал, что смертью Антуана и Томаса дело, пожалуй, не ограничиться, ибо наследником благородного Бертрана считался Понс, и вряд ли граф согласиться лишить наследства старшего сына в пользу младшего, да еще и бастарда. А значит, Жозефине придется устранять пасынка, чтобы расчистить путь к власти годовалому Раймунду. Вряд ли это понравится провансальским баронам, но, быть может, именно поэтому дама Мондидье пытается найти поддержку вне стен Триполи. И, похоже, она ее нашла в лице таинственных ассасинов.

– Мне не хотелось бы, благородный Гаспар, потерять ценного союзника в твоем лице, – неожиданно обратился к шевалье Андроник. – Есть люди, склонные совершать глупые поступки, о которых они даже не успевают пожалеть. Я очень надеюсь, что ты не из их числа.

– По-моему, я не давал повода ни тебе, ни Жозефине усомниться в моей честности, – притворился обиженным Гаспар.

– Это правда, – кивнул армянин. – Но пока что мы не требовали от тебя услуг, выходящих за рамки простого дружеского участия. Тебе придется принять участие в оргии, чтобы потом дать показания на суде.

– Но я не содомит! – возмутился Теленьи. – Зачем же мне брать лишний грех на душу!

– Тогда придумай другой предлог для посещения замка Ареймех, – жестко произнес Андроник. – Но ты должен быть там в ночь, когда произойдет убийство. А это плата за твою услугу.

Армянин бросил на стол увесистый мешок с монетами. Даже если в нем находилось серебро, все равно сумма казалась изрядной. Щедрость почтенного Андроника воистину не знала пределов, о чем Гаспар сказал ему с кривой усмешкой.

– Это только задаток, шевалье, – сказала Жозефина. – Как только мы покончим со всеми делами, ты получишь в управление целый квартал и часть пристани.

– И петлю на шею вдобавок, – не сдержался Гаспар.

– Возможен и такой вариант, – не стал с ним спорить Андроник. – Восток очень щедр к деятельным людям, но очень жесток к тем, у кого не хватает мужества взять не только свое, но и чужое. Я полагал, Теленьи, что ты уже имел случай в этом убедиться.

– Я же не отказываюсь, – пожал плечами Гаспар. – Более того, готов приложить все свои силы, дабы услужить людям, проявляющим ко мне неслыханную доброту.

– Талчи заедет за тобой, шевалье, – кивнул Андроник. – Тебе предстоит трудная ночь, зато рассвет будет воистину сказочным.

Проводив гостей, Гаспар вернулся к мешку, оставленному щедрым армянином. Рука шевалье дрогнула, когда он развязывал шнурок. Зато содержимое мешка повергло его в радостное изумление. Почтенный Андроник расплатился золотом, за еще не оказанную услугу, и это был дар воистину царский.

Шевалье де Теленьи не раз приходилось сталкиваться с Талчи, человеком далеко уже не молодым, но еще крепко сидящем в седле, а потому все свое внимание он сосредоточил на его спутнике, прятавшим лицо за куском шелковой материи. Гаспара поразил взгляд незнакомца, который он перехватил, садясь в седло. Более того, этот взгляд показался Теленьи знакомым и сейчас он мучительно размышлял, где же он мог видеть эти властные карие глаза. Скорее всего, незнакомец был ассасином. Шевалье не раз слышал рассказы о тайном обществе убийц, возглавляемом неким Старцем Горы, но имел смутное представление о том, что это за люди и какие цели они преследуют. Его осведомитель, некий Паскаль, участник первого крестового похода, проживший на Востоке вот уже семнадцать лет, уверял шевалье, что шейх Гассан, это новый пророк, способный изменить мир в лучшую сторону. И что всякий, кто познает его мудрость, непременно обретет если не царство небесное, то мусульманский рай наверняка. И хотя Паскаль считал себя христианином, он не раз во всеуслышанье заявлял, что предпочтет ангелам гурий, если только у него будет твердая уверенность, что новый Махди пошлет его именно к ним. Пока что бывший крестоносец перебивался портовыми девками и пил прокисшее вино, вызывавшее у нормального человека жуткую изжогу.

– А ты веришь в пришествие Махди? – спросил Гаспар у Талчи.

– Верю, – твердо ответил турок и покосился испуганно на своего молчаливого спутника.

Из чего Теленьи сделал вывод, что федави имеет над Талчи какую-то власть, о которой похоже не догадывается почтенный Андроник. Если бы у Гаспара появилась хотя бы малейшая возможность, уклониться от взятых на себя обязательств, то он непременно бы это сделал. Портовая таверна была бы для него куда более подходящим местом, чем пыльная дорога, вполне способная привести благородного человека в ад. До Ареймеха путь был неблизкий, но Теленьи рассчитывал попасть туда к исходу дня и не ошибся в своих расчетах. Этот замок, построенный сельджуками на равнине, прикрывал Триполи со стороны Дамаска, а потому имел немалое значение в оборонительной стратегии графства. Гаспар был одним из тех людей, которые помогли шевалье де Мондидье и его прекрасной супруге здесь обосноваться. Ареймех стал платой за услугу, о которой благородный Бертран предпочитал не вспоминать. Замок стоял на искусственно созданном холме, но не был окружен рвом по причине отсутствия в данной местности достаточного количества воды. В Ареймехе был колодец, который позволял его обитателям утолять жажду, но средств на его сооружение сельджуки, по слухам, затратили больше, чем на строительство самого замка. Гаспар редко наведывался в гости к семейству де Мондидье, да и сами хозяева этого мрачного сооружения предпочитали жить в Триполи. Зато в замке располагался гарнизон, в обязанности которого входила защита границ графства. Собственно, Томас и Антуан были отправлены в Ареймех графом Тулузским именно для того, чтобы проверить готовность сержантов отразить возможный натиск турок Мавлуда. Благородный Бертран собирался увеличить гарнизон втрое, а то и в четверо, дабы избежать ненужных сюрпризов. Гаспар не исключал, что в замыслы почтенного Андроника входило не только убийство хозяина Ареймеха и его верного сенешаля, но и тихий захват самого замка. Для этого ему нужно было всего ничего – поставить в Ареймехе своего человека. Что же касается гарнизона, собранного с бору по сосенке, то перекупить его не составило бы никакого труда. Любвеобильный Бертран рисковал потерять один из оплотов обороны графства раньше, чем войска Мавлуда вторгнуться в Ливан. Гаспар испытывал чувство неловкости, участвуя в чужой и очень сомнительной авантюре, сильно попахивающей изменой. К сожалению, жизнь не оставила ему выбора, и он хоть и с тоскою в сердце все-таки въехал в чужой замок, через предупредительно распахнутые сержантами ворота.

Весть о смерти Антуана де Мондидье и Томаса де Марля настигла благородного Бертрана в тот самый момент, когда он устроил смотр туркополам, набранных из местных жителей за весьма приличные деньги. Узнав подробности трагедии, граф Тулузский почувствовал дурноту и наверняка упал бы с лошади, если бы его не подхватили на руки оруженосцы. Прихворнувшего Бертрана немедленно переправили в цитадель, где вокруг него сразу же захлопотали лекари. Благородная Жозефина, несмотря на постигшее ее несчастье, не отходила от постели больного. Подробности ареймехской трагедии граф узнал у шевалье де Теленьи, который был послан в замок бароном де Авеном с не совсем понятной целью.

– А что тут непонятного, – буркнул недовольный шевалье. – Томас де Марль взял в казне приличную сумму для ремонта обветшавшей башни, вот Огюст и отправил меня проверить, на что ушли эти деньги.

– Проверил? – спросил Бертран.

– Башня находится в приличном состоянии, – пожал плечами Теленьи. – Вот только следов ремонта я там не приметил.

– Ты ездил один?

– Со мной были два сержанта, но они спали как сурки, – вздохнул Гаспар. – Мажордом Урбан утверждает, что благородные шевалье начали ссориться еще с вечера. Обычно Антуан уступал Томасу, но в этот раз все получилось по-другому. У шевалье де Мондидье появился смазливый дружок из обслуги замка. В общем, когда я вошел в спальню, все трое были уже мертвы. Дружку де Марль просто свернул шею, а Антуана убил ударом кинжала в грудь, после чего принял яд.

– Какой ужас! – прошептала дама де Мондидье.

– Их похоронили? – спросил дрогнувшим голосом Бертран.

– Пока нет, – вздохнул Теленьи. – Мы тут посоветовались с благородной Жозефиной и решили, что не следует везти тело Антуана в Триполи, дабы избежать слухов и сплетен. Что же касается Томаса, то он самоубийца, и хоронить его придется в неосвещенной земле.

– Как это все нелепо и грустно, – вздохнул Бертран.

– Я думаю, что им следует устроить погребение в подземелье замка. Падре Арнольд придерживается того же мнения. Он уже послал в Ареймех священника, дабы совершить все необходимые обряды.

– Быть по сему, – твердо произнес граф и сжал руку сидящей рядом Жозефине. – А что слышно о Мавлуде?

– Ничего. Во всяком случае, Евфрат он еще не пересек.

Благородный Бертран хворал почти месяц, чем вызвал в Триполи немалый переполох. Многие с надеждой посматривали на благородного Понса, но наследник не проявлял активности, передоверив управление графством Огюсту де Авену. Пока барон справлялся с возникающими проблемами, но слухи о новом походе атабека Мосула будоражили город и разжигали надежду в сердцах тех мусульман, которые не хотели смириться со своим нынешним незавидным положением. Благородный Огюст не скрыл от графа, что опасается восстания, губительного в создавшейся ситуации. К сожалению, благородный Понс слишком молод, чтобы справиться с кучей неприятностей, свалившихся на его голову.

– Каких еще неприятностей? – спросил Бертран, с трудом отрываясь от подушки.

– Об этом еще не знают в городе, но Мавлуд Мосульский идет к Дамаску, – понизил голос почти до шепота Огюст. – Король Болдуин выдвинулся к Тивериадскому озеру и ждет помощи от нас. В одиночку лотарингцам не одолеть мусульман.

– И что ты предлагаешь?

– Благородный Понс слишком молод, чтобы возглавить ополчение. А потому мне придется отправиться в поход, дабы помочь твоему сыну. На кого прикажешь оставить город, благородный Бертран? Нужен решительный человек, способный подавить мятеж в самом зародыше.

– Теленьи? – вопросительно глянул на Огюста Бертран.

– Слишком легкомысленный.

– Шевалье де Сент-Омер?

– Старый и нерешительный.

– Гуго де Пейн?

– Ненадежен. Он был верным сподвижником Гильома Серданского, и никто не знает, какие мысли сейчас бродят у него в голове.

– Кого предлагаешь ты? – рассердился граф.

– Жозефину.

– Что?!

– Но для этого ты должен на ней жениться, благородный Бертран. Ты знаешь, как я отношусь к этой даме, но в чем я не могу ей отказать, так это в твердости характера. Графиня Тулузская сумеет удержать город от бунта.

– Ты же видишь, в каком я состоянии, – развел руками граф.

– Если ты не сумеешь дойти до храма, то падре Арнольд готов обвенчать вас в дворцовой часовне. А известие о твоей свадьбе, распространившееся по городу, сразу же заставит многих прикусить языки. Мне очень неловко просить тебя об этом, Бертран, учитывая твое болезненное состояние, но у нас нет другого выхода. Мы не можем оставить короля Болдуина без поддержки. И в то же время слишком велик риск потерять город, доставшийся нам дорогой ценой.

– Хорошо, Огюст, я сделаю все, что в моих силах.

Приняв столь непростое для себя решение, благородный Бертран неожиданно почувствовал прилив сил. Утром он поднялся с ложа и даже прошелся по комнате, удивив всех и в первую очередь самого себя. Падре Арнольд назвал выздоровление графа божьим промыслом. И с ним согласилась не только Жозефина, но и скептически настроенный барон де Авен. К вечеру Бертран уже прогуливался по двору, поражая свиту своим бодрым видом. Благородный Понс, пришедший навестить отца, не скрыл своей радости по поводу его выздоровления, но выразил сомнение в своевременности предстоящей брачной церемонии.

– Я же не сужу тебя, Понс, за то, что ты женишься на вдове, – сказал с усмешкой Бертран. – Позволь уж мне самому определить свою судьбу. Тем более Жозефина мать моего ребенка, которого я собираюсь усыновить. Но ты в любом случае останешься моим наследником, и я хочу, чтобы об этом знали все.

Граф Тулузский окинул взглядом благородных шевалье, собравшихся поздравить его с выздоровлением, но не услышал с их стороны возражений. А барон Огюст де Авен кивнул, подтверждая тем самым незыблемость провансальских традиций и обычаев.

– Обряд бракосочетания состоится завтра утром, – во всеуслышанье заявил Бертран и, обернувшись к сыну, добавил. – Тебе, Понс, я разрешаю не участвовать в нем.

– Как прикажешь, граф, – склонился в поклоне почтительный сын. – Позволь мне пожелать тебе здоровья и счастья.

Для шевалье де Теленьи стало сюрпризом, что в заговоре против законного наследника участвует барон де Авен. До сих пор благородный Огюст никак не выдавал своей заинтересованности в исходе кровавого дела, но накануне свадьбы он сбросил маску и явил своим сподвижникам свой истинный лик честолюбца. Гаспар нисколько не сомневался, что божье чудо, о котором твердил падре Арнольд, обернется для Бертрана катастрофой. И вспышка активности, вызванная новой порцией зелья, очень скоро сойдет на нет, и тогда граф станет легкой добычей людей, которым вверил свое здоровье и жизнь.

– Андроник прислал своих людей? – вперил острый взгляд в насупленного Гаспара барон де Авен.

– Пятнадцать человек прячутся в подвале моего дома, – отозвался Теленьи. – Они готовы выступить по первому же сигналу. Но нужны еще несколько сотен негодяев, которые изобразили бы возбужденную толпу, рвущуюся к дому наследника. Лучше если это будут мусульмане.

– Что скажешь, почтенный Саббах? – обратился Авен к седобородому смуглому человеку, скромно сидящему в конце стола.

– Все уже готово, благородный Огюст, – отозвался тот. – Как только Жозефина станет графиней, я поведу борцов за веру на подвиг во славу Аллаха.

– Твое слово, отец Арнольд?

– К церемонии все готово, – потупил очи настоятель храма святого Гермогена. – По желанию, благородного Бертрана, все будет обставлено достаточно скромно, поскольку и для него самого, и для его супруги этот брак окажется вторым. Я прослежу, чтобы в храм были допущены только те люди, в преданности которых мы уверены.

– Благородный Робер выделит тебе людей, – кивнул Авен на мрачного детину, стывшего в углу. О шевалье Робере де Монтани по Триполи ходили жутковатые слухи, но Гаспар пропускал их мимо ушей и, выходит, делал это совершенно напрасно. Кроме Монтани в заговоре участвовали еще около дюжины благородных шевалье, решивших, видимо, что смена хозяина обернется для них нешуточными благами. Всех остальных провансальцев Огюст де Авен собирался поставить перед свершившимся фактом. Тем более, что внешне переворот был обставлен как случайное сплетение трагических обстоятельств. Ни для кого в Триполи, да и в Иерусалиме, не было секретом, что Жозефина де Мондидье любовница благородного Бертрана. Многие знали и о его намерении жениться на ней. Несколько выпадала из благостной, в общем-то, картины смерть Понса, но на роль его убийц были выбраны мусульманские фанатики, которых предполагалось истребить по завершению дела. Конечно, сомнения будут. Возможно, поднимется ропот, но вторжение Мавлуда заставит недовольных прикусить языки. Одного только не мог понять Гаспар – зачем все это понадобилось барону де Авену? Какое ему, в сущности, дело до Жозефины, рвущейся к власти? Неужели он всерьез верит в вечную благодарность женщины, которая своей ветреностью и непостоянством уже заслужила прозвище Трипольской потаскушки? Эти вопросы Теленьи не рискнул задать Огюсту, зато, по возвращении домой, он не замедлил поделиться сомнениями со своим новым другом шевалье де Бове.

– Если вдова де Мондидье выходит замуж вторично, то почему бы ей не сходить к венцу еще раз, но теперь уже с бароном де Авеном. Эта авантюристка достаточно умна, чтобы понять, насколько зыбким будет ее положение после смерти благородного Бертрана.

– А граф умрет? – спросил Гаспар.

– Увы, шевалье, – вздохнул Ролан. – Если бы я узнал, каким зельем потчуют графа несколько месяцев назад, то нашел бы способ вмешаться. А сейчас слишком поздно. Если благородный Бертран протянет еще хотя бы месяц, то я буду этим сильно удивлен.

– Как ты думаешь, король Болдуин справится без нашей поддержки?

– Возможно, ему удастся задержать продвижение армии Мавлуда, но это, пожалуй, все, что он может сделать. Благородный Венцелин отправил Болдуину Иерусалимскому письмо, в котором попросил его не торопиться с решающей битвой, но я не уверен, что король прислушается к его мнению.

– А где сейчас находится барон фон Рюстов?

– На рейде. Он войдет в порт сразу же, как только услышит колокольный звон.

Шевалье де Бове, надо отдать ему должное, оказался очень терпеливым человеком. Он выжидал до того момента, когда истинный главарь заговора явил наконец заинтересованным людям свое лицо. И теперь участь барона де Авена была практически решена. Но у Гаспара создалось впечатление, что его загадочный знакомец охотится на более крупную дичь, и что сфера его интересов не ограничивается одним Триполи. Однако в любом случае Теленьи уже сделал свой выбор и теперь ему поздно разворачивать коня.

Благородный Бертран собирался отправиться в храм верхом на белом жеребце, но Жозефине удалось уговорить его не рисковать здоровьем. И хотя граф Тулузский чувствовал себя превосходно в это теплое солнечное утро, он все-таки снизошел к просьбе будущей жены и согласился занять место рядом с ней в носилках. Впрочем, храм, который еще недавно назывался мечетью, располагался здесь же, в цитадели, а потому путь Бертрана и Жозефины к счастью оказался коротким. Немногочисленная свита графа и его телохранители решили последовать примеру Бертрана и отправились в храм пешком. Свадебная процессия не поражала взгляд пышностью, но такова была воля новобрачных, не пожелавших устраивать торжеств по многим печальным обстоятельствам. Во-первых, со дня смерти предыдущего супруга благородной Жозефины не прошло еще и месяца, а во-вторых, вторжение Мавлуда вполне могло превратить затянувшиеся празднества в похороны.

Шевалье де Монтани помог благородной Жозефине покинуть носилки. Граф Бертран справился сам, правда он слегка покачнулся, коснувшись ногой земли, но расторопный Авен поддержал его под локоть. Жених и невеста торжественно двинулись вверх по ступеням. Их длинные мантии поддерживали пажи. Падре Рикульф, в подобающем случаю облачении и в сопровождении храмовых служек, сделал несколько шагов навстречу государю и его невесте, на ходу осеняя их крестом. Барон де Авен уже готовился произнести торжественную речь, предваряющую церемонию, как вдруг в дверях храма возникли два человека, облаченные в бархат и шелка. Не обладавший хорошим зрением благородный Огюст все-таки заметил, как бледнеет благородная Жозефина и как покрывается капельками пота лицо благородного Бертрана.

– Уберите их, – приказал Авен шевалье де Монтани.

Однако благородный Робер не тронулся с места, его вечно мраченную физиономию перекосила гримаса ужаса. А из толпы шевалье и дам послышались испуганные крики.

– Как все это понимать? – произнес дрогнувшим голосом благородный Бертран.

– О чем ты, государь? – не понял его Огюст и оглянулся. Благородный Антуан де Мондидье с сахарной улыбкой на устах прошел мимо ошеломленного Авена, отвесил поклон благородному Бертрану и присоединился к графской свите. А следом за ним спускался еще один покойник – Томас де Марль. Дамы завизжали и бросились врассыпную, увлекая за собой отважных шевалье. Граф Тулузский покачнулся и стал медленно оседать на руки подоспевшего Теленьи.

– Что это значит, Гаспар? – спросил шепотом Бертран.

– Заговор, государь, – печально вздохнул шевалье. – Эти негодяи убили тебя, а ты этого даже не заметил.

Сержанты Венцелина фон Рюстова подавили вспыхнувший мятеж. Благородный Понс не пострадал, что, безусловно, порадовало его отца, находящегося на пороге гибели. Бертран Тулузский догадывался, что его дни сочтены, более того он знал, кому обязан преждевременной смертью. Тем не менее, граф взял со старшего сына клятву, что тот не будет преследовать благородную Жозефину и поможет встать на ноги своему младшему брату Раймунду. Ролан де Бове отозвался на эту просьбу загадочной улыбкой, но вслух не произнес ни слова. С этой же улыбкой на устах благородный шевалье, сопровождаемый Гаспаром, навестил томящегося в неволе барона де Авена. Благородный Огюст встал, чтобы выслушать приговор из уст выскочки и наглеца, помешавшего осуществлению его грандиозного замысла.

– У тебя есть два пути на выбор, барон, – спокойно произнес Ролан. – Либо тебя задушат в постели, либо ты падешь на поле брани в битве с неверными. Такова воля графа Понса Триполийского.

– Хорошо, – надменно вскинул Огюст. – Я выбираю второй путь.

Глава 9 Смерть в Дамаске.

Почтенный Андроник получил две хорошие вести в один день. Во-первых, скончался Ридван Халебский, во-вторых, атабек Мавлуд, успевший соединиться с Тугтекином Дамасским, на голову разбил короля Болдуина в ночном сражении и вынудил его отступить в крепость Тивериаду. Путь на Иерусалим был открыт, но Мавлуд, верный своей тактике, вторгаться в Палестину не спешил. По мнению даиса Сирии, это решение было правильным, ибо за спиной у мусульманского войска оставались не только уцелевшие лотарингцы Болдуина, но и нурманы Рожера Анжерского. Новый правитель Антиохии то ли собирался, то ли уже выступил на помощь иерусалимскому королю. По-прежнему, оставалось неясной ситуация в Триполи. Андроник пока не получал сведений, чем завершился мятеж, тщательно им подготовленный с помощью честолюбивого барона де Авена. Последние новости из Триполи обнадеживали. Антуан де Мондидье и Томас де Марль погибли при сомнительных обстоятельствах, а значит у благородной Жозефины и ее верного друга, благородного Огюста, руки оказались развязанными. Хлопоты почтенного Андроника были замечены и отмечены атабеком Мавлудом, который в этот раз проявил несвойственную ему щедрость и прислал даису в дар красавца коня под седлом, украшенным золотом и драгоценными каменьями. Подобный знак внимания обычно оказывался либо эмирам, либо бекам, отличившимся в бою, и Андроник это оценил. Впрочем, даису некогда было почивать на лаврах, ибо смерть Ридвана создала для него кучу проблем. К слову, умер эмир Халеба без посторонней помощи, что по нынешним смутным временам можно смело считать чудом. Осторожного и хитрого Ридвана сразила болезнь, которую ему так и не удалось обвести вокруг пальца. Теперь Халебский эмират, прежде занимавший выжидательную позицию, мог открыто выступить на стороне атабека Мавлуда и внести свою весомую лепту в победу над неверными. Новый эмир Хусейн ибн Ридван, страстный поборник джихада, объявил об этом в первом же своем обращении к народу. Обыватели Халеба встретили слова владыки с лукавым оптимизмом, а беки и богатые торговцы промолчали. Это молчание привело вспыльчивого и скорого на расправу Хусейна в ярость. Новый эмир вообразил, что против него организован заговор и в мгновение ока предал позорной казни полдюжины самых знатных мужей Халеба. Чем поверг всех правоверных мусульман в горестное изумление. Разумеется, Андронику был хорошо известен нрав безумного Хусейна, но в данном случае даис проявил нерасторопность, о чем ему и сказал приехавший в город Бузург-Умид. Первый помощник шейха Гассана уже успел встретиться с видными халебцами и обменятся с ними впечатлениями о новом эмире.

– Мой хороший знакомый Бадр аль-Дин Лулу считает Хусейна безумцем, и, по-моему, он прав.

– А кто спорит, – пожал плечами Андроник.

– Среди казненных были наши приверженцы, – нахмурился Бузург-Умид. – Если так пойдет и дальше, то у нас не останется друзей в славном городе Халебе.

В последнее время у Андроника испортились отношения с ближайшим окружением шейха Гассана. А виной тому был никто иной как даис Палестины Уруслан, хитрый и наглый выкормыш покойного Кахини. Это Уруслан склонял Бузург-Умида, а с его помощью и самого Повелителя Времени к союзу с крестоносцами. Сам Андроник считал, что эта противоестественная дружба с франками ничего хорошего исмаилитам не сулит, ибо они противопоставляют себя всем, сколько-нибудь значимым силам на Востоке, не только Каиру, но и Багдаду и Константинополю. В любом случае Андроник намеревался довести до конца затеянную интригу и помочь атабеку Мавлуду одержать победу в войне с франками. Но для этого ему нужен был безумный Хусейн. Конечно, армия Халеба не столь уж велика, но если эмират выступит на стороне атабека, то за ним последуют многие ныне колеблющиеся правители, и силы Мавлуда удвоятся. Андроник уже успел переговорить об этом с атабеком и получил от него благосклонный ответ. И вот когда на горизонте уже замаячил успех, появляется туповатый Бузург-Умид и пытается помешать торжеству мусульман над неверными.

– Либо ты, почтенный Андроник, сумеешь обуздать этого зверя, либо нам придется его уничтожить, – сухо сказал Бузург-Умид на прощание озабоченному даису. – Минувшей ночью нукеры Хусейна схватили несчастную дочь почтенного торговца Фирдоуси, а поутру ее нашли мертвой в сточной канаве.

Почтенному Андронику ничего другого не оставалось, как скрипнуть в бессилии зубами и отправиться в гости к новому эмиру, которого его соратник-исмаилит далеко не случайно назвал зверем. Прежде Хусейн удовлетворял свои порочные склонности с помощью либо рабынь, либо простолюдинок, чья жизнь или смерть никого особенно не волновала. Однако после того, как он занял место своего отца, его пристрастия резко переменились. Что в будущем сулило не только ему, но и даису Сирии, взявшемуся его опекать, большие проблемы.

Эмир Хусейн проводил смотр своей гвардии. Тысяча отборных бойцов в хорошо сработанных кольчугах и панцирях, кружила по двору на великолепных конях, демонстрируя выучку, которой позавидовали бы франки. Впрочем, именно против крестоносцев доблестный Хусейн и собирался бросить отважных воинов Аллаха. Надо полагать, атабек Мавлуд, испытывающий недостаток именно в тяжелой коннице оценит старания халебского эмира.

– Как ты думаешь, Андроник?

– Вне всякого сомнения, эмир Хусейн. Не только атабек, но и султан с халифом выразят тебе свою признательность. Вот только не стоит на мой взгляд, во время священной войны, обижать мусульман, преданных душой и телом не только Аллаху, но и тебе.

– Эти люди повинны в измене! – надменно вскинул голову эмир.

– Я не о беках, я о женщинах, – мягко поправил его Андроник.

Безумный Хусейн впал в задумчивость. Похоже, ему прежде не приходило в голову, что подданные осудят его за кровавые игры с женщинами. Тем не менее, эмир постиг неловкость ситуации и даже косвенно признал свою вину.

– Хорошо, я прикажу телохранителям не трогать мусульманок, но взамен ты, Андроник, найдешь для меня христианку благородных кровей. Слышишь, непременно благородных, и не вздумай меня обмануть!

Даис Сирии покидал халебскую цитадель под кривые усмешки нукеров эмира Хусейна. Бузург-Умид оказался прав в своем недоверии к умственным качествам сына Ридвана. Этого выродка, скорее всего, придется устранить. Но не раньше, чем он приведет к Мавлуду свою гвардию и халебское ополчение.

Верного Талчи поручение даиса по началу поставило в тупик. Конечно, в Халебе жили христиане, прежде всего армяне и сирийцы, но ведь Хусейну нужна была женщина франков, причем благородная. Ну не выходить же бывшему византийскому лохагу на большую дорогу, в конце концов.

– Если понадобиться, то выйдешь! – желчно бросил Андроник.

И, надо отдать должное седому турку, он выкрутился-таки из непростого положения, о чем не замедлил сообщить озабоченному даису.

– Надеюсь, она молода и хороша собой? – нахмурился армянин.

– Все при ней, – успокоил хозяина преданный слуга. – Вот только за даму уже обещан большой выкуп, а потому торговец заломил за нее такую цену, что у меня потемнело в глазах.

– Золотая она, что ли? – в сердцах воскликнул Андроник, когда узнал о сумме.

– Во всяком случае, благородная, – пожал плечами Талчи.

– Плати, – махнул рукой даис. – И передай ее нукерам эмира. Скажи, что это подарок от меня.

– А ты, почтенный Андроник, разве не взглянешь на купленный товар? – удивился бывший лохаг.

– Иди, – вспылил армянин. – И выполняй, что тебе приказано.

Почтенному Андронику жаль было загубленной жизни, но тут уж ничего не поделаешь, победа даром не дается. К сожалению, неприятности даиса на этом не закончились. Его подняли среди ночи, кажется только для того, чтобы окончательно испортить и без того неважное настроение. Почтенный аль-Саббах, которому Андроник верил как самому себе, бездарно провалил порученное ему дело. Мятеж в Триполи захлебнулся, даже еще не начавшись. О чем бывший кади с прискорбием известил своего старого друга.

– Я дал тебе пятнадцать лучших своих федави! – взбесился потрясенный чужой никчемностью Андроник. – Неужели так трудно было прирезать одного молодого барана.

– Твои федави рубили головы правоверным, которых я с большим трудом призвал под знамена джихада, – зло выдохнул Саббах. – А потом подошли сержанты правителя Джебайла Венцелина и истребили моих людей.

– Этого не может быть! – не поверил хитроумному каирцу Андроник. – Федави никогда не изменяют долгу!

– Они не изменили, – пожал плечами Саббах. – Просто у них появился другой даис.

– Уруслан! – дошло наконец до Андроника. – Он обвел тебя вокруг пальца.

– А тебя? – с вызовом спросил бек.

Счастье еще, что даис не стал рассказывать Мавлуду о своих замыслах относительно Триполи. Иначе ему пришлось бы долго оправдываться перед атабеком за чужую неудачу. Конечно, Андронику следовало самому возглавить заговор, но для этого ему пришлось бы раздвоиться. Ибо его присутствие здесь в Халебе было попросту необходимо.

– Что стало с благородной Жозефиной? – спросил даис, наливая в серебряную чашу вино из кувшина, чтобы хоть как-то подсластить горечь поражения. Конечно, Аллах запрещает правоверным употреблять напитки, дурманящие мозг, но Всемогущий далеко, а неприятности близко.

– Жозефина отправлена в замок Ареймех под надзор мужа.

– Какого мужа? – удивился Андроник.

– Шевалье де Мондидье.

– Но ведь Антуан мертв!

– Увы, дорогой друг, – ехидно заметил Саббах, – у тебя неверные сведения. Он жив. И даже обласкан графом Понсом.

– Как обласкан?

– Не совсем так, как ты думаешь, почтенный даис, но тем не менее.

– Талчи! – Взревел раненным быком Андроник. – Где Талчи?!

Слуга, явившийся на его зов, замер испуганно у порога. И хотя язык ему плохо повиновался, он все-таки сумел пролепетать, что почтенный сельджук еще не возвращался.

– Одежду мне, – крикнул даис. – И коня.

Саббах еще никогда не видел своего старого знакомого таким взволнованным. Почтенного Андроника трясло как в лихорадке. Счастье еще, что до халебской цитадели от его дома было рукой подать, иначе он наверняка загнал бы подаренного атабеком Мавлудом белого коня. Саббах настиг его уже в покоях Хусейна. Встревоженные телохранители обнажили кинжалы, дабы покончить с наглецом, осмелившимся потревожить ночной отдых эмира. Конечно, Андроника и Саббаха опознали, иначе им никогда бы не позволили проникнуть во дворец халебского владыки, но всему есть предел. О чем со свойственной ему прямотой заявил прямо в лицо исмаилиту бек Саид, один из самых преданных псов Хусейна.

– Где эмир? – спросил слегка опомнившийся даис.

– Спит, – отозвался удивленный бек.

– А женщина?

– Хватился, – криво усмехнулся Сеид. – Вынесли уже.

– Куда? – не отставал Андроник.

– В сточную канаву.

Даис вздохнул с облегчением. Тем не менее, он пожелал лично убедиться в том, что с эмиром ничего плохого не случилось. Саид рассмеялся ему в лицо:

– Будь ты женщиной, армянин, я еще подумал бы над твоим предложением. Но не один мужчина не войдет в спальню эмира Хусейна, пока мы охраняем эту дверь.

– Даже ты? – прищурился Андроник.

– Я могу, – усмехнулся Саид, – но для этого мне нужен веский повод.

– Хорошо, – кивнул даис. – Скажи эмиру, что провансальцы выступили из Триполи и двигаются к Тивериаде.

– Это важное известие, – неохотно согласился бек.

Из спальни он выскочил словно ошпаренный, Андроник замер в предвкушении злобного рыка потревоженного эмира, но за дверью царила мертвая тишина.

– Его там нет, – прошептал Саид. – Там вообще никого нет. Только кровь на полу у самого ложа.

Эмира искали по всему дворцу до самого утра. Были проверены все помещения, включая конюшни. А нашли его в сточной канаве недалеко от стен цитадели, завернутым в пестрый персидский ковер. Почтенный Андроник сам осмотрел тело. Безумному Хусейну был нанесен только один удар, зато точно в сердце.

– Ты что, не видел, кого выносишь? – зло спросил даис у ошеломленного бека.

– Он всегда сам заворачивал женщин в ковер, – прошелестел побелевшими губами Саид. – А нам оставалось только взять и вынести. Что мы и сделали.

– А женщина? Ты ее видел?

– Видел, собственными глазами, – развел руками бек. – Молодая, красивая, темноволосая и кареглазая. Талчи сказал, что она родом из Прованса. Ты бы видел, как она шла к эмиру, качая бедрами. А ведь обычно мы их затаскивали силой.

– И куда она подевалась?

– Как куда? – удивился Саид. – Мы же ее вынесли потом, завернутую в ковер.

– Вы вынесли мертвого эмира, – зло прошипел Андроник. – А женщина, убившая его, оставалось в спальне.

– Вот гадина! – сообразил Саид. – Я изрежу ее на куски.

– Для этого ее нужно найти, почтенный бек, – вздохнул Саббах. – А из спальни никто не выходил?

– Только раб, – припомнил один из телохранителей. – Бек всегда пьет чистую ключевую воду перед тем, как отойти ко сну. Но это был мужчина, клянусь! Обнаженный по пояс, я не мог ошибиться на его счет.

– Антуан де Мондидье! – догадался Саббах. – Тебя снова провели, почтенный Андроник.

Осада Тивериады затянулась. Король Болдуин, потерявший в жесточайшей ночной битве две тысячи рыцарей и сержантов, укрылся в хорошо укрепленной крепости, и выбить его оттуда оказалось практически невозможным. Правда, дорога на Иерусалим осталась открытой. Тугтекин Дамасский настаивал на том, чтобы мусульманская армия продолжила победоносный поход, но Мавлуд Мосульский ограничился разорением ближайших городков. Атабек ждал подкреплений из Багдада, Халеба и Хомса, а дождался Понса Тулузского и Рожера Анжерского во главе двух хорошо снаряженных армий. И хотя крестоносцы, даже объединив усилия, уступали мусульманам в численности, опасность возникла нешуточная. Это понял даже энергичный толстяк, Тугтекин Дамасский, уже не раз битый королем Болдуином. Положение могло исправить Халебское ополчение, подхода которого ждали со дня на день, но, увы, так и не дождались. Зато пришло известие о нелепой смерти эмира Хусейна, убитого наложницей. К власти в Халебе пришел Бадр аль-Дин Лулу, не выказавший большого рвения в служении Аллаху.

– Поверь моему слову, атабек, – поморщился Тугтекин, – в этом деле не обошлось без исмаилитов. Зря ты доверился этому армянину. Псы Гассана ибн Сулеймана служат лишь своему хозяину, а до истиной веры им дела нет.

Эмир Дамасский терпеть не мог исмаилитов и имел для этого веские основания. Удачливый полководец Старца Горы бербер Абу-Али отхватил от эмирата изрядный кус и даже успел построить на чужой земле две крепости. Тугтекин очень надеялся, что Мавлуд, покончив с крестоносцами, возьмется за исмаилитов. Увы, надежды эмира не оправдались. Атабек не сумел воспользоваться даже плодами одержанной победы. Нельзя было задерживаться у Тивериады, следовало двигаться либо на Иерусалим, либо на Триполи. У Мавлуда хватало времени, чтобы разбить провансальцев до подхода Рожера Анжерского. Вот тогда торжество мусульман над крестоносцами было бы полным. Правда, путь к победе для Мавлуда открыт до сих пор, для этого ему нужно лишь разгромить провансальцев и нурманов в битве, благо сил у него для этого достаточно.

– Надо решаться, атабек, – сказал Тугтекин, глядя злыми глазами на Мавлуда, раскинувшегося на подушках.

– Ты прав, эмир, – кивнул головой любимец султана. – Я уже принял решение. Мы отступаем к Дамаску, и будет там ждать подхода персидского корпуса, который мне обещал Мухаммад.

При этих словах атабека Тугтекин даже рот раскрыл от изумления. Его глаза метнулись вверх, в надежде обрести поддержку у Аллаха, но уперлись в матерчатую крышу роскошного шатра. Оскорбления по адресу трусливого Мавлуда уже готовы были сорваться с языка эмира Дамаска, но он все-таки сумел совладать с душившей его яростью. Где были глаза у султана Мухаммада, когда он поручал свою армию этому трусливому и никчемному человеку. Сначала Мавлуд долго топтался в Кападокии, но так и не решился на битву с победоносным Танкредом, потом он сел сиднем у Тивериады, а теперь и вовсе бежит за стены Дамаска. А кто, скажите, будет кормить огромную армию атабека, ведь это ни много, ни мало тридцать тысяч прожорливых ртов?

– В Дамаске и без того напряженное положение с продовольствием, – попробовал отговорить Мавлуда эмир. – Если в городе начнется голод, то нам с тобой несдобровать.

– Нам нужно переждать, почтенный Тугтекин, – спокойно отозвался атабек. – Два или три месяца. Франки разойдутся по домам, и вот тогда мы совершим стремительный бросок на Иерусалим.

– А кто мешал нам взять Иерусалим месяц тому назад? – просипел севшим от напряжения голосом Тугтекин.

– Я ждал, когда проясниться ситуация, – спокойно отозвался Мавлуд. – Теперь расстановка сил нам ясна. И остается только нанести решающий удар в нужное время и в нужном месте.

Эмиру не оставалось ничего другого, как покинуть шатер великого стратега, дабы отдать необходимые распоряжения. А ведь покойный Ридван предупреждал почтенного Тугтекина, об опасности союза с султаном Мухаммадом и его атабеком. Сломить эмиров, заставив их безропотно принять власть Багдада, – вот истинная цель этого похода. К сожалению, Тугтекина душила ненависть к крестоносцам, и он пропустил мимо ушей совет мудрого человека. А ведь была у эмира Дамаска возможность, заключить союз не только с Ридваном Халебским, но и с шейхом Гассаном. Бузург-Умид, правая рука Старца Горы, даже предлагал Тугтекин вернуть часть захваченной территории и одну крепость в обмен на вечную дружбу. Но эмир Дамаска решил, что для него пробил час мести, поддавшись на льстивые заверения посланцев атабека Мавлуда. И вот пришла расплата. Впустить в Дамаск воинов султана Мухаммада легко, а вот выгнать их из города Тугтекину будет уже не под силу. Кто может помешать Мавлуду, имеющему под рукой десятки тысяч опытных бойцов, устранить своего союзника и прибрать к рукам осиротевший Дамасский эмират? Это каким же надо быть глупцом, чтобы добровольно отдать жемчужину Востока в руки коварного чужака, прикинувшегося другом!

Как и предполагал Тугтекин волнения в Дамаске начались почти сразу же после того, как туда вошла победоносная армия атабека. И хотя Мавлуд отдавал один грозный приказ за другим насилия и грабежи в городе не прекращались. Эмир буквально умолял атабека вывести из Дамаска хотя бы нищих туркменов, плохо понимающих, где свое, а где чужое, но надменный полководец ухом не повел на просьбы Тугтекина. Да что там город, коли эмир даже в цитадели не чувствовал себя хозяином. Мавлуд не просто занял городскую крепость, он взял под свой контроль все хранилища с продовольствием, что было уже ничем не оправданным самоуправством. Счастье еще, что эмиру удалось сохранить за собой дворец, иначе ему пришлось бы ночевать на улице. Дошло до того, что возроптали терпеливые нукеры Тугтекина, не покидавшие своего владыку в час самых жестоких испытаний. Эмир очень хорошо понимал своих людей, а потому не взыскивал с них за нерадивость. Уж если сам владыка так опростоволосился, то он не вправе взывать к разуму и терпению своих людей.

Появление в Дамаске Бузург-Умида Тугтекин воспринял поначалу настороженно. Тем более что бывший федави отнюдь не спешил являться на глаза эмиру, а прятался у своих тайных пособников. Однако даис дал понять Тугтекину через верных людей, что готов встретиться с ним для разрешения многих трудных вопросов. Эмир колебался, отлично понимая степень риска. Мавлуд никогда не простил бы ему шашней с исмаилитами. А средств, чтобы расправиться с завилявшим на ровном месте союзником у атабека хватало с избытком. И, тем не менее, встреча состоялась. Обе стороны приняли все возможные меры предосторожности, дабы не оказаться жертвами чужой хитрости. В результате разговаривать им пришлось едва ли не в хлеву, что для особ столь высокого ранга было в новинку.

– Ты уже почти потерял свой город, почтенный Тугтекин, – сочувственно вздохнул Бузург-Умид. – Воистину коварству султана Мухаммада нет предела.

– У тебя неверные сведения, даис, – поморщился эмир. – Через месяц атабек покинет Дамаск.

– Возможно, – не стал спорить исмаилит. – Вот только продовольствия в городе осталось всего на неделю. Обыватели не вынесут вида голодных детей. В Дамаске начнутся волнения. Тебя эмир обвинят в измене и, скорее всего, казнят, как врага султана и мусульманской веры.

– Вере я не изменял! – гордо вскинул голову Тугтекин.

– Однако в твоем городе полно шиитов, и живут они здесь вполне сносно. В Багдаде и раньше выражали недовольство твоим вольнодумством, но теперь у халифа и султана появилась возможность спросить с тебя за дружбу с Каиром. И они это сделают руками атабека Мавлуда.

– А какое тебе дело до моих бед, даис? – набычился Тугтекин.

– Ты никогда не дружил с исмаилитами, эмир, но именно мы готовы поддержать тебя в трудную минуту.

– С чего бы такая доброта?

– Нам не нужен в Дамаске правитель, посаженный багдадским султаном. Как видишь, я с тобой откровенен. Ты никогда не будешь лазиком исмаилитов, почтенный Тугтекин, и мы отдаем себе в этом отчет. Но как человек разумный, ты поймешь, в чем твоя выгода.

– И в чем же она?

– Мавлуд должен умереть, – спокойно отозвался Бузург-Умид. – Его смерть многое может изменить в твоей судьбе.

– Я не стану убивать гостя, – отозвался дрогнувшим голосом эмир.

– Никто от тебя этого не требует, почтенный Тугтекин, – успокоил его даис. – Просто ты закроешь глаза на некоторые обстоятельства и укажешь нам самый короткий путь к цели.

– Хорошо, – холодно бросил эмир. – Я сведу тебя с нужными людьми.

Атабек Мавлуд был человеком осторожным не только на войне, но и в мирной жизни. Впрочем, обстановка в Дамаске накалилась уже до такой степени, что спокойной ее назвать рискнул бы только самый отчаянный оптимист. Но Мавлуд почти не выходил в город, предпочитая проводить время за стенами цитадели, которую охраняли его гвардейцы. Атабек не доверял не только жителям Дамаска, но и своему союзнику Тугтекину. Даже в мечеть Омейядов он ходил в окружении свиты из беков и десятка телохранителей, закованных в железо. В случае малейшей угрозы эти верные псы Мавлуда готовы были стеной встать на защиту своего хозяина. Тугтекин знал, что федави уже в городе, но он не имел ни малейшего понятия, каким образом убийце удастся прорваться сквозь железные заслоны и нанести атабеку смертельный удар. Сам Тугтекин шел в мечеть лишь с двумя телохранителями, полагаясь во всем на волю Аллаха. Он был почти уверен, что атабек будет убит сегодня и боялся упустить момент, когда последует жестокая расплата за все оскорбления и унижения, которые нанесли ему надменные багдадцы. И все-таки он упустил решающий момент. Его внимание отвлекли две шавки, невесть как попавшие в этот тщательно охраняемый квартал и напавшие на облаченного в лохмотья дервиша. Убийца скользнул вниз по веревке, когда атабек остановился на мгновение перед входом в мечеть. Буквально через мгновение федави был на куски изрублен телохранителями, но за время, отпущенное ему Аллахом и нерадивыми нукерами Мавлуда, он все-таки успел нанести удар. Кинжал вошел в левую глазницу атабека, не оставив тому ни малейшего шанса на жизнь. Мавлуд стоял в жуткой неподвижности так долго, что у Тугтекина екнуло сердце, и лишь потом рухнул под ноги своим телохранителям, взмахнув на прощание правой рукой.

Руслан приезжал в Дай-эль-Кебир далеко не в первый раз, но сегодняшний визит вполне мог стать поворотным в его судьбе, а мог оказаться и последним в жизни. До даиса Палестины дошли слухи, что почтенный Андроник встречался с шейхом Гассаном и сумел-таки посеять в его сердце семена сомнения. Руслан не знал, в чем заключалась суть навета даиса Сирии на своего соратника, но сделал все от него зависящее, чтобы встретить приговор Старца Горы во всеоружии. По случаю скверной погоды шейх не рискнул отправиться в сад, а принял провинившегося даиса в небольшой комнате с камином, в котором весело потрескивали дрова. Зимы и на побережье Сирии бывали холодными, а здесь, в горах, случалось, выпадал снег. Впрочем, холод не помешал шейху проделать трудный путь из своего непреступного убежища в Персии в столь же неприступную крепость Дай-эль-Кебир. Никто, кроме самых преданных телохранителей, не знал тайных троп, которыми пользовался Гассан ибн Сулейман, а потому каждое его появление в Сирии становилось неожиданностью даже для его ближайших помощников. Руслан никогда не видел шейха ни стоящим, ни сидящим. Старец Горы всегда возлежал на подушках, с видом расслабленным и даже томным, словно тяготился этой жизнью, недостойной его просвещенного ума. Гассан заговорил первым, а Руслану ничего другого не оставалось, как только вслушиваться в тихую речь.

– Ты обманул нас, даис Палестины, скрыв сведения о человеке очень важном для нас. Я имею в виду твоего брата, Венцелина фон Рюстова. Ведь он действительно твой брат, Уруслан?

– У нас общий отец и разные матери, – спокойно отозвался Руслан. – И судьбы у нас тоже разные. Венцелин служит Перуну, а я тебе, шейх Гассан.

– Он рассказывал тебе о своем боге?

– Перун родился человеком, но прикоснулся к Великому Разуму и поделился полученными знаниями с окружающими людьми. Его объявили сначала Махди, а потом Богом. Перун шел тем же путем, которым идешь ты, Гассан ибн Сулейман, но он проделал его несколько тысяч лет тому назад.

– У Перуна много последователей?

– Пока да, – вздохнул Руслан, – но их становится все меньше.

– Почему? – приподнялся на локте Гассан.

– Наверное потому, что его жрецы боялись перемен, они пытались удержать мир в неподвижности, но это не под силу даже Махди, не говоря уже о простых смертных.

– Движение – это жизнь, – изрек шейх. – Это закон, которому подчиняются все, и люди, и пророки. Так почему ты скрыл от нас, что федави Перуна является твоим братом?

– Сначала я не знал об этом в силу известных тебе обстоятельств, а потом посчитал, что кровь не самое важное в жизни человека.

– А что же может быть важнее родной крови, даис? – пристально глянул на Руслана Гассан.

– Слово Махди. Это оно определяет нашу судьбу, как на земле, так и на небе. И только те, кто внимает Слову, мне братья, а все остальные либо попутчики, либо враги.

– И с чем ты пришел ко мне в этот раз, даис?

– Я хочу, шейх, чтобы твое Слово услышали не только на Востоке, но и на Западе. Ты единственный, из ныне живущих, способен донести знания до людей. Ибо ты Махди, вобравший в себя силу Великого Разума. Ты сам сказал, что движение – это жизнь, а следовательно мы, твои миссионеры, не должны останавливаться на полпути. В Европе тебя услышат многие, шейх, а значит наши силы умножаться, и цель, к которой мы стремимся, станет ближе.

– Иди, даис, – сказал Гассан отворачиваясь. – И передай Бузург-Умиду, что я простил твою невольную ложь, ибо за ней стоит великая вера в силу моего Слова. Я дозволяю тебе нести это Слово своим путем.

Бузург-Умид предложение Руслана воспринял спокойно, скорее всего, он слышал разговор между шейхом и даисом Палестины, и почти наверняка был удивлен, что воспитанник покойного Кахини так легко выскользнул из петли.

– Ты уверен, что церковь Христа будет спокойно взирать на наши усилия?

– Я уверен в обратном почтенный Бузург-Умид. Нам будут мешать. Но орден, созданный во славу Христа, поможет нам проникнуть в самое сердце Европы и обрести там много преданных друзей.

– Ты уверен, что этот орден будет создан?

– Да, – кивнул Уруслан. – Причем в ближайшее время. У меня есть свой человек в Ватикане. Но папа Пасхалий ждет, чтобы Иерусалим проявил инициативу. Я надеюсь оказаться среди тех, кто первыми заявят о своем желании отречься от мирских забот и служить только Христу.

– Шейх уже принял решение, – развел руками Бузург-Умид, – а мне остается сказать тебе только одно: дерзай, Уруслан, ибо мир познает лишь тот, кто хочет его познать.