Старик и мистер Смит

Когда побоище закончилось и на полу сломанными куклами раскинулись погубленные покупатели и продавцы, злодеи в повязках принялись наваливать товар в тележки. Переезжать колесиками через трупы оказалось не так-то просто, поэтому душегубы грязно ругались, плевались и орали что-то невнятное — в общем, выражали неудовольствие.

Старик и мистер Смит наблюдали за развитием событий вплоть до самой развязки. Хотя нет — Смит развязки не дождался и вновь заклевал носом.

Фильм назывался «Возвращение из Земляничного бункера». В программе, которая лежала на телевизоре, сообщалось, что это серьезная драма об изгоях, вырвавшихся из ада вьетнамской войны и попавших во враждебную, не принимающую их среду, где им никто не рад и где на каждом шагу заваленные товарами супермаркеты. «Эту картину не должен пропустить ни один думающий и чувствующий американец» — таким резюме завершался анонс.

Старик пихнул мистера Смита в бок. Тот, встрепенувшись, бодро спросил:

— Ну, чем закончилось? Хотя мне, в сущности, на это на…ть.

— Я вижу, телевизионная лексика уже повлияла на твою речь.

— В самом деле? Прошу прощения. Я бы не хотел, чтоб этот фильм повлиял на меня хоть каким-нибудь образом.

— Так это называется «фильм»?

— Да. Из-за него я уснул — второй раз за полдня. Стыд и срам!

— Хоть я и не спал, но ничего не понял. Не волнуйся, ты мало что потерял. Тут в программе напротив названия фильма стоят буквы СВС, что означает «Смотрим всей семьей». Ты можешь себе представить родителей, которые усадили бы своего ребенка смотреть на эту кровавую вакханалию?

— Ну почему же. Многие родители рады любой возможности удержать свое чадо дома, только бы не вляпалось в какую-нибудь скверную историю.

— Более скверную, чем такие фильмы?

— Послушай, — терпеливо ответил Смит, — на планете есть уголки, куда цивилизация пока еще не проникла. Так там единственное домашнее развлечение у детей — наблюдать, как совокупляются родители. Хотя, с другой стороны, это зрелище более соответствует категории СВС, ибо все-таки имеет определенную познавательную ценность.

Эта информация расстроила Старика, и он принялся грустно тыкать пальцем в кнопки переключения каналов. Мэр города Олбани объяснил ему, почему администрация иногда бывает вынуждена доверить очистку мусорных баков сдельщикам, которые не являются членами профсоюза. В битком набитом зале какие-то женщины доверительно поведали о сексуальных проблемах своих выпивающих мужей. Трое раввинов спорили, в чем суть понятия «еврей», решительно расходясь в трактовке и не проявляя ни малейшей склонности к компромиссу. Торговец подержанными автомобилями рекламировал свой товар, причем помогала ему дрессированная овчарка, с лаем запрыгивавшая на крышу машины. Ученая дама на португальском языке рассказала о последнем стихийном бедствии — наводнении в штате Юта.

Потом Старик посмотрел еще один фильм — там пятеро роботов в полицейской форме ковыляли по улице, медленно переставляя неживые конечности. Глаза служителей порядка были бессмысленны, лица неподвижны, полноценной жизнью жили лишь тянущиеся к куркам пальцы. От механической шеренги, спотыкаясь, пятились перепуганные гангстеры. Один из них — неизбежный негр в вязаной шапочке и черных очках-колоратурно верещал от страха. Главарь бандитов, с белой повязкой на лбу, в круглых допотопных очках и с изящным мундштуком в зубах, трусил меньше остальных. Пятиться-то он пятился, но крайне неохотно. А зря, потому что по приказу какого-то зомби, сидевшего в бронированном автомобиле, роботы открыли огонь.

Глаза их еще лютее остекленели, выстрелы слились в оглушительную какофонию. Стреляли полицейские довольно паршиво и подстрелили всего одного бандюгу, но уж зато он не просто свалился, а подскочил кверху, перелетел через перила автострады, да как бухнется в бетономешалку, что стояла сорока футами ниже!

— Пе-ре-за-ря-жай, — с выражением тупого удовлетворения на лице отчеканил зомби. Роботы-полицейские послушно выполнили приказ.

Пришел черед гангстеров дать ответный залп. Они слегка подпортили роботам экипировку, но блюстители закона явно отличались пуленепробиваемостью.

— О-гонь, — монотонно молвил зомби, и снова началась оглушительно-ослепительная канонада, погубившая еще одного негодяя. Он с грохотом влетел в стеклянную витрину и безжизненно повис в объятиях манекена, наряженного в вечернее платье.

Бандитов было не меньше дюжины, а роботы, как уже говорилось, стреляли преотвратно и тратили минимум по пять обойм на каждого подстреленного, поэтому баталия затянулась надолго. В конце, натурально, остался один главарь, которого долго гоняли по крышам, чтобы в финале ему было повыше падать. Он забрался на самый верх небоскреба и истерически захохотал — очевидно, над превратностями судьбы. Хохот был услышан одним из механических блюстителей, топтавшихся внизу в ожидании инструкций. Он задрал голову, и в его глазах промелькнуло нечто отчасти человеческое. Затем взгляд полицейского отразил целую гамму чувств, в нем пробудились кошмарные воспоминания прошлого робот сделал над собой титаническое усилие, прицелился и с криком «Вот тебе, сука, за моих товарищей!» завалил главаря с расстояния в триста ярдов.

Негодяй покачнулся и ухнул вниз, рассекая воздух. Приземлился он прямо перед бензоколонкой. Несмотря на столь трагическое падение, на лице у него застыла блаженная улыбка, а в зажатом меж мертвыми челюстями мундштуке чудодейственным образом все еще дымилась сигаретка.

Искорка с нее упала в лужицу бензина, и во весь экран полыхнуло огненным вулканом, в котором сразу потонули все неувязки сюжета, все вопросы и все ответы — вообще все.

— Про что был фильм? — спросил мистер Смит. Старик заглянул в программу.

— Назывался он «Патруль фантомов». Мертвый сержант полиции изобрел способ воскрешать убитых полицейских. Они возрождаются в виде автоматов, существующих исключительно ради мести. Сержант, будучи старшим по званию, обладает несколько более широкими возможностями, чем рядовые полицейские, он способен проявлять инициативу. Однако в финале патрульный О'Мара стряхивает путы слепого повиновения и тем самым поднимается на уровень своего полуумершего начальника. Усилием воли патрульный расширяет диапазон померкшего сознания и с криком «Вот тебе, сука, за моих товарищей!» одним выстрелом сбивает главного злодея с вершины небоскреба. Поразительная меткость патрульного свидетельствует о высоком уровне подготовки кадров в полицейской академии. В конце сказано, что каждая американская семья непременно должна посмотреть эту впечатляющую сагу о мужественных людях, отказавшихся признать Смерть окончательным ответом на все вопросы. Какая у фильма категория, догадайся сам.

— СВС?

— СВС.

Путешественники смотрели по телевизору фильмы с половины шестого утра до трех часов дня. Примерно раз в час раздавался стук в дверь, и горничная напевно вопрошала: «У вас там все в порядке?» В остальном же никто не мешал Старику и мистеру Смиту вникать в козни параноидальных сенаторов и властолюбивых начальников засекреченных лабораторий, которые во имя ложно понятого патриотизма все норовили устроить государственный переворот. Хорошо хоть находились инициативные, проницательные, а то и наделенные сверхъестественной силой одиночки, в самый последний момент все-таки умудрявшиеся спасти демократию.

— Налицо повсеместная жажда бессмертия, и меня это обстоятельство крайне беспокоит. — Так подытожил результаты десятичасового просмотра Старик, обессилевший от сплошной пальбы и полной незадействованности мыслительных процессов. — Предположим, они и в самом деле найдут ключ к вечной жизни. Поначалу технология бессмертия будет стоить очень дорого, так что позволить себе эту роскошь смогут только вырожденцы, которым богатство досталось по наследству, или нувориши, сколотившие состояние преступным путем. Они-то и будут определять стандарты бессмертия. Несчастные болваны! Неужели они не понимают, что смерть — бесценное мерило качества бытия? Будь Бетховен бессмертен, сегодня мы имели бы несколько сотен утомительно однообразных симфоний, чем дальше, тем больше похожих одна на другую. Самым распространенным заболеванием в бессмертном мире был бы не насморк, а старческий маразм. Дети появлялись бы на свет так редко, что рождение очередного младенца отмечалось бы как государственный праздник. Цивилизация, которую так долго и мучительно создавало человечество, распалась бы, погубленная сгущающейся тьмой старческого бессилия, беззубыми ртами, капающей слюной, слезящимися глазами. Вот каким будет прощальный портрет самого дивного из моих творений.

Глаза Старика были мокры от слез.

Мистер Смит ответил ему в сочувственном тоне, но все же не без примеси самоуничижительной иронии:

— Не трать попусту красноречия, дружище. Достаточно взглянуть на нас с тобой, и других аргументов против бессмертия не понадобится.

Смит протянул руку. Старик, смежив веки и приняв вид величественной серьезности, ответил на рукопожатие.

Через пару секунд мистер Смит подумал, что рукопожатие несколько затянулось, и был бы уже не прочь высвободиться, но не знал, как это сделать потактичнее.

— Не могу взять в толк, почему все эти ужасы, которые мы наблюдали по телевизору, приносят прибыль, — сказал он, чтобы сменить тему, и, не дождавшись ответа, продолжил: — Получается, что люди готовы платить немалые деньги за то, что их до смерти пугают, глушат чудовищным грохотом, молотят по всем их органам чувств до полной прострации. И это называется досугом?

Старик разомкнул веки, но руку Смита так и не выпустил.

— Все это очень напоминает хитрости, к которым некогда прибегали иезуиты. Они служили великой религии! В ее истории были свои конфузы вроде Цезаря Борджиа и Святой инквизиции, но как мощна религия, если она пережила все подобные неприятности и стала еще сильней! Так и с Америкой. Эта страна почитает себя самой могущественной и самой желанной, способной преодолеть какие угодно трудности и выйти победительницей в любой схватке. Фильмы, которые мы с тобой видели, исполнены абсурднейшего оптимизма. Там все карты в колоде крапленые, так что добродетель обречена неизменно торжествовать победу. При этом вначале всякий раз создается иллюзия перевеса сил в пользу порока. Но карты-то крапленые! Уж в этом можно не сомневаться. Нравственность все равно одолеет, даже если кажется, что Зло побеждает и ложь вот-вот будет увенчана лаврами. Фотофиниш покажет, что ленточку первым разорвало Добро. Со стопроцентной гарантией. Вот почему зрелище, о котором ты говоришь, относится именно к разряду развлечений. Добро победит (это обусловлено заранее), но победа его будет нелегкой, сопряженной с невероятным риском. Чем меньше вероятность успеха, тем ослепительней триумф.

— Странно слышать, что ты именуешь оптимизм «абсурднейшим». Обычно это обвинение выдвигаю я, причем в твой адрес. Еще удивительнее характеристика, которую ты дал обладателям наследственного и скороспелого богатства. Вырожденцы и преступники? Слишком сильно сказано, а это опять-таки не твой, а мой стиль. Не кажется ли тебе, что ты заговорил моим языком, а?

— Мы поневоле влияем друг на друга, — прочувствованно изрек Старик и еще крепче стиснул Смиту руку. Тот продолжил свою речь:

— Насколько я понимаю, содержащиеся в фильмах намеки на то, что эта страна насквозь изъедена коррупцией, льстят самолюбию американцев. Без баснословного богатства, без реальной возможности баснословно разбогатеть нет причин ни для коррупции, ни для бедности, ни для поголовной вооруженности. Ты обратил внимание, как в фильмах все время повторяется одна и та же сцена: приближается опасность, и рука мирного гражданина тихонько выдвигает ящик ночной тумбочки — проверить, на месте ли пистолет? Уж хоть один такой эпизод в каждом фильме да есть. Зато никаких упоминаний о нищете, которая в городе повсюду лезет в глаза, — бездомные, пьяные, обколовшиеся, а может, и сдохшие валяются на тротуарах, в домах разбитые стекла, дети играют прямо на мостовой… Все это неспроста. — Он прищурился, подыскивая точные слова. — Я много читал и слышал про Американскую Мечту. Однако никто толком не объясняет, что это такое. Смельчаков не находится. Эта самая Мечта обволакивает алтарь американского сознания, и выкристаллизовать ее так же непросто, как пресловутый Святой Дух, наиболее невразумительное из твоих изобретений. По определению, Американская Мечта не может быть достижима, но каждый обязан изо всех сил к ней стремиться. В ней проглядывают надежды и моления Отцов-Основателей нации, откорректированные и модифицированные под воздействием вечно меняющегося мира. В наиболее назойливой своей ипостаси Мечта предстает готическим силуэтом небоскребов в радужной дымке и звучным хором поющих в унисон голосов. На самом же деле она уже достигнута, эта греза или даже целый сонм грез, и существует в гнуснейшей и разрушительнейшей из форм!

— Правда? — занервничал Старик.

— Вот она, — объявил мистер Смит и любовно, словно головку ребенка, погладил телеприемник.

— Телевизор? Но ведь это не цель, а всего лишь средство. Вроде телефона или аэроплана. Нельзя винить несчастные механизмы в том, что человек использует их во вред.

— Подобные средства гарантируют достижение цели. В том-то вся и штука. Американская Мечта — это постоянно функционирующая химера, так сказать, бесконечный парад идей, которые мудрено уяснить, но крайне просто осуществить. Мечта конденсируется в тридцати-, шестидесяти-, иногда стодвадцатиминутные сгустки. Рецептура ее сводится примерно к следующему: спор решается пулей; вера должна быть не столько простодушной, сколько примитивной; человек вроде бы свободен в своих поступках, но при этом обязан слепо следовать библейской этике поведения, коей должны повиноваться все сферы так называемого шоу-бизнеса, в том числе и политика. Не хочу тебя шокировать, но религию здесь тоже причисляют к шоу-бизнесу.

— Ты и в самом деле меня шокируешь. Еще как шокируешь! Но я безмерно рад, что мы всерьез обсуждаем с тобой столь серьезные материи. Я бы сказал так: возражая тебе, можно очень многому научиться, — уютным голосом промурлыкал Старик.

Мистер Смит снова включил телевизор.

— Только не это! — встревожился Старик. — Хватит с меня телевизора!

— Ты же мне не поверил. Ничего, здесь больше сорока каналов. Наверняка отыщется и религиозный.

Смит нетерпеливо запрыгал по телеканалам. Наконец экран заполнился страдальческой физиономией некоего мужчины, который, похоже, отходил в мир иной: по лбу у него градом лил пот, перемешиваясь на трясущихся щеках со столь же обильными слезами.

— Похоже на религию, — пробормотал мистер Смит.

— Вовсе не обязательно. По-моему, это просто белая горячка, — добродушно отозвался Старик.

Тут страдалец обрел дар речи и громовым голосом осипшего от перегрузки органа проревел:

— Грех вводил и меня во искушение! — и всхлипнул.

— Так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Смит.

Проповедник почему-то решил сделать паузу и держал ее неправдоподобно долго. Камера воспользовалась передышкой, чтобы показать паству: какие-то кругломордые очкастые дядьки, изборожденные морщинами тетки (все как одна сцепили пальцы у подбородка, готовые к любым ударам судьбы), молодые люди — в основном с ясными, открытыми лицами, но кое-кто не без скептического огонька в глазах.

— Грех вводил и меня во искушение, — нормальным голосом повторил проповедник, словно учитель на диктанте.

— Это уж как водится! — откликнулся из зала мужской голос.

— Слава Всевышнему! — подхватил другой.

Снова пауза — проповедник играл в гляделки поочередно со всеми присутствующими.

Наконец повторил еще раз, теперь уже шепотом:

— Грех вводил и меня во искушение.

— Да двигайся же ты дальше, — не выдержал мистер Смит. Проповедник возопил что было сил, потрясая перед собой пальцем:

— Сам Диавол побывал у меня в гостях!

— Врешь! — возмутился Смит и выдернул-таки руку из лапищи Старика.

— Лукавый предстал предо мной в час, когда миссис О'Бирал после дня, проведенного в неустанных трудах, стелила нам постель… Чарлин О'Бирал — святая женщина, вы все ее знаете…

— Чистая правда! — заволновалась аудитория. — Святее не бывает! Аминь! Аллилуйя!

— И я сказал ей: «Ступай к себе, дорогая, а ко мне на огонек заглянул старина Диавол. Я уж сам как-нибудь спроважу его за дверь». — Преподобный О'Бирал драматически умолк. Потом нежно молвил: — И миссис О'Бирал, не задав ни единого вопроса, удалилась. — Тут в голосе проповедника вновь пробудилась страсть.

— Я обернулся к Сатане, к этому старому интригану, я взглянул ему прямо в глаза и воскликнул — цитирую дословно: «Забери от меня Линду Карпуччи!»… Ведь у меня уже есть жена… Зачем мне нужна Линда Карпуччи, наполняющая краткие мгновения моего досуга греховными помыслами и плотским соблазном? Миссис О'Бирал родила мне шесть чудесных деток, от Джои О'Бирала-младшего до малютки Ла-Верны. Неужто я настолько безумен, что пожертвую благом, коим одарил меня, недостойного, Всемогущий? И из-за кого? Из-за какой-то Линды Карпуччи, которую сукин сын Сатана подсунул мне однажды вечерней порой? А моя драгоценная Чарлин как раз засиделась в часовне, надписывая конверты с посланиями, которые несут свет и спасение более чем ста народам планеты. — Голос преподобного дрогнул, перешел на всхлип. — Перефразируя слова Господа нашего, сказал я Лукавому: «Изыди, Сатана! Изыди и избавь меня от Линды Карпуччи!»

Зал разразился одобрительными криками и аплодисментами. Однако мистер Смит остался недоволен и сердито запротестовал:

— Лгун! Подлый, наглый брехун! Да я тебя в глаза не видывал! Какая еще Линда Карпуччи?

На экране преподобный О'Бирал раскланивался перед аудиторией, неотличимый от ведущего какой-нибудь телевикторины. Его губы беззвучно артикулировали: «Спасибо! Большое спасибо!»

— Это подлая провокация! — бушевал мистер Смит. — Немедленно отправляюсь туда! Сейчас же!

— Но у нас нет денег.

— К черту деньги!

— Нечем даже расплатиться за гостиницу.

— К черту гостиницу!

Молитвенное собрание на экране подернулось дымкой, и диктор сказал:

— Мы еще продолжим прямую трансляцию проповеди преподобного Джои О'Бирала из Храма Стеклянной Благодати, Университет душеведения, О'Бирал-Сити, штат Арканзас. А пока — реклама нашего спонсора, компании «Свистер»: «Мамочкин чудо-кекс».

— Вот и адрес, — обрадовался Смит. — Ты так и будешь тут сидеть? Мне что, отправляться одному?

— Подумай хорошенько, стоит ли. Таких проповедников, наверно, пруд пруди…

— Но этот пронзил меня в самое сердце. Я опорочен, оклеветан! А характер у меня импульсивный, сам знаешь. Не потерплю! Это ему даром не пройдет! Мистер Смит протянул руку, и Старик со вздохом взялся за нее.

Прежде чем они растворились в воздухе, Старик успел не без ехидства спросить:

— Значит, тебе не понравилось быть персонажем Американской Мечты? Пусть отрицательным, но очень важным, а? Что скажешь, старый интриган?

— У вас там все в порядке? — пропела из коридора горничная и, не услышав ни голосов, ни бормотания телевизора, заглянула в номер.

— Хм, чемоданы на месте, — пробормотала она. — Странно. Не видела, чтоб они выходили…

Включила радио, и заиграла легкая музыка, без которой совершенно невозможно заниматься уборкой.

— Гляди-ка, они и в постель не ложились, — удивилась горничная. — Каких только чудиков не носит земля…

С этими словами она включила и телевизор — решила немножко расслабиться. Уселась на кровать, зажгла сигарету и уставилась в экран.

Пронесясь теплым вихрем над скамьями (и сдув с голов прихожан пару шляп), Старик и мистер Смит приземлились прямо в центральном проходе Храма Стеклянной Благодати, весьма своеобразного архитектурного сооружения, стены которого состояли сплошь из радужных витражей. Свирепое южное солнце пронизывало стеклянную пестроту библейских сюжетов, окрашивая внутренность гигантского прозрачного шатра красно-желто-синими пятнами неистовой интенсивности.

Церковный хор состоял из джентльменов в зеленых смокингах и дам в старомодных вечерних платьях нежно-розового цвета. Они то чинно гнусавили гимны, то выдавали какой-нибудь заводной спиричуэл, ритмично пощелкивая пальцами и вихляя бедрами.

Потливый проповедник находился все там же, посреди сцены; после телеэкрана он казался каким-то неожиданно маленьким. Правда, лицо преподобного проецировалось на развешанные повсюду мониторы, так что можно было полюбоваться каждой капелькой пота.

— Я прерву проповедь, чтобы наш чудесный хор исполнил гимн. Сочинил этот гимн я, а вдохновил меня… сами знаете Кто.

Зал понимающе загудел, демонстрируя хороший условный рефлекс. В ответ на все эти «Аллилуйя», «Уж это как водится» и «Как не знать» преподобный О'Бирал заговорщически подмигнул, и с его чела прозрачными таракашками сорвались вниз новые капли пота.

— А было это, когда родился наш второй сын, Лайонел О'Бирал… Прямо здесь, в кампусе это произошло… Я написал слова, а музыку… музыку сочинила Чарлин О'Бирал!

Снова одобрительный рев, а на мониторах возникла рослая плоскогрудая особа с большими, как фортепьянные клавиши, зубами и пышным начесом. Особа тряхнула головой — отчего линзы ее стильных, а-ля бабочка, очков вспыхнули радужными искорками — и пропищала:

— Хвала Господу.

— Чарлин напела эту мелодию в разгар предродовых схваток! Напела прямо в ухо нашему чудесному хормейстеру и органисту Дигби Долдонсу! Дигби, поклон!

Откуда ни возьмись на экранах появился органист в белом, расшитом блестками болеро. Он развернулся и, сидя боком к клавиатуре, сбацал под аплодисменты что-то сахариново-приторное. Аккорды колыхались в воздухе сладким желе, а трубы синтетического квазиоргана, расписанные крестиками, звездочками, терновыми венчиками и нимбами, переливались всеми цветами компьютеризированной радуги.

— Поет наш чудесный женско-мужской хор Храма Стеклянной Благодати! А вы уж, ребята, ему помогите, ладно? — надрывался проповедник, перекрикивая рев органа. — У нас в церкви отмалчиваться не принято. Что такое молчание, а? С каким словом его чаще всего употребляют?.. Гробовое молчание, верно? А у нас церковь жизни! Энтузиазма! Юмора! (Тут преподобный зашелся беззвучным смехом.) Да, у нас церковь юмора! У Всевышнего есть чувство юмора! А как же иначе? Вы посмотрите, каких только потешных созданий не сотворил он на нашей Земле!.. Бегемота видели? (Зал: «А как же!») Ну разве не умора? Без чувства юмора бегемота не сотворишь!

Тут взгляд проповедника непроизвольно обратился на бегемотообразную миссис О'Бирал, и у той с лица сползла улыбка. Преподобный моментально посерьезнел:

— Но я отвлекся. О'кей, ребята, споем гимн Чарлин! (Снова ослепительная улыбка.) Он называется: «Молись, молись, сложа ладошки». Поем припев все вместе! Три раза: «Сложа ладошки, сложа ладошки, сложа ладошки»! Понятно? Валяй, Дигби.

Хор затянул гимн, прихожане расчувствовались и слегка потеснились, чтобы торчавшие в проходе Старик и мистер Смит могли сесть. Смит проворно уселся на скамью первым, оставив тучному компаньону крошечный кусочек скамьи. Под задом Смита что-то зашуршало. Забытая газета. Он извлек ее из-под себя, прочел крупный заголовок: «БЫВШАЯ СТРИПТИЗЕРША ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ПРОПОВЕДНИКУ О'БИРАЛУ ИСК НА ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ».

Оказывается, примерно с год назад в хоре Храма Стеклянной Благодати появилась новая певичка, Линда Карпуччи. По непроверенным данным, преподобный обратил на нее внимание в некоем ночном клубе, где Линда выступала с увлекательным номером — крутила грудями то по часовой стрелке, то против, причем проявляла такое усердие и талант, что проповедник со свойственной ему проницательностью сразу же распознал в юной артистке мощный творческий потенциал, которому нашлось бы применение в церковном хоре. И дева была обращена в лоно религии, «разом обретя (цитата из статейки) и Господа Небесного, и пастыря земного». Далее ехидный писака отмечал следующее примечательное обстоятельство: ровно через девять месяцев после возрождения к духовной жизни мисс Карпуччи произвела на свет Божий малютку Джози, кудрявое и голубоглазое дитя (начальный вес шесть с половиной фунтов; характерные приметы: склонность к интенсивному потовыделению и истошному крику). Оперируя такими исходными данными, великий адвокат Акулио Пирань, неутомимый исследователь общественных помоек и известный коллекционер «многообещающих сюжетов» (собственное выражение юриста), пришел к выводу, что шесть миллионов долларов — оптимальная сумма, которую мать-одиночка может потребовать от отца дитяти.

— Про честно — нечестно мы говорить не будем, — сказал в своем интервью по телефону мистер Пираньи. — Главное, есть ли у этого сукина сына такие бабки. Если ему придется позаимствовать их из карманов своей просветленной паствы — это уже проблемы паствы. Благодаря мне она станет не только просветленной, но и умудренной.

Мистер Смит стал совать газету Старику, но тот не проявил ни малейшего интереса к прессе, заслушавшись незатейливым песнопением. Вместе со всей аудиторией он послушно подтягивал в положенных местах «сложа ладошки, сложа ладошки». В церковной музыке у Старика были свои симпатии и антипатии. К примеру, он недолюбливал Баха, который пугал его своей свирепой гармонией и безграничной изобретательностью — тут явно попахивало одержимостью. Гендель импонировал Старику куда больше — он и поживей, и потеатральней, а куртуазные завитушки рассыпаны так щедро, что духоподъемность достигается автоматически. Что же касается гимна, который распевали в Храме Стеклянной Благодати, то он своей младенческой незамысловатостью более всего походил на колыбельную и никоим образом не покушался на интеллектуальные способности слушателей.

Преподобный О'Бирал воспользовался передышкой, чтобы при помощи пары полотенец отереть пот со лба. К тому моменту, когда взрослые дяди и тети допели свою грудничковую песню, старательно вытянув финальный аккорд (надо признать, довольно кислый), проповедник успел и подсохнуть, и припудриться. Он выпорхнул из-за сцены на середину эстрады, готовый к новому раунду «Битвы за Добро», а ассистенты и гримеры, прихватив свои полотенчики, щеточки и баночки, на время удалились.

— Я разобрался с мистером Сатаной, — игриво сообщил преподобный. Аудитория отреагировала на это известие с энтузиазмом.

— Знаете, куда я его послал? Туда, где ему самое место. И ничего ужасного в слове, которое я сейчас произнесу, нет. К черту я его отправил, вот куда!

Зал так и ахнул, а Смит дернулся было с места, да Старик мощной десницей удержал.

— Не будь болваном! — прошипел он. — Если уж ты непременно решил вмешаться, найди момент поэффектней.

Смит негодующе взмахнул газетой, и Старик уяснил, что должен немедленно ознакомиться с содержанием этого печатного органа, иначе компаньон не угомонится.

Паства понемногу приходила в себя. Преподобный расслабился, прихожане мирно шушукались.

— Отдыхаем! — объявил режиссер. — Рекламная пауза.

— Что такое? — удивился Старик, отрываясь от статьи.

— Американская Мечтало воле спонсора временно приостанавливается, — хихикнул Смит.

— Ты хочешь сказать, они прерывают богослужение ради коммерческих целей?

— Да. Каждые несколько минут торгующих ненадолго запускают в храм подзаработать.

— Мне этот обычай не нравится… А статья меня удивила. Очевидно, преподобный О'Бирал чрезвычайно падок на плотские утехи.

— Ты же видел его благоверную. Беднягу проповедника можно понять.

— Не хочу показаться жестоким, но она и в самом деле похожа на неудачную шутку природы.

— Что-что?

— Ничего. Беру свои слова обратно. Общаясь с тобой, я только и делаю, что говорю всякие непозволительные вещи.

Компаньоны взглянули друг на друга не без теплоты.

— Приготовились! — гаркнул режиссер. — Эфир через тридцать секунд. Поехала атмосфера искренности!.. Еще один эпизод, а потом переходим к исцелениям. Все болящие и недужные, кто зарегистрировался перед съемкой у меня или ассистентов, встают в очередь там, где положено, ясно?.. Десять секунд. Ну-ка, ребята, аплодисменты! Даешь классное шоу! Джои, пошел!

— Друзья мои, — деловито начал преподобный. — Кое-кто из вас скажет, что я обошелся с Лукавым невежливо…

— И скажу! — пронзительнейшим голосом вскричал мистер Смит. О'Бирал на секунду опешил.

— Искренне сожалею об этом, сэр. — И пояснил аудитории: — Этот джентльмен считает, что я обощелся с Диаволом невежливо.

Гул голосов: «Да не, нормально!», «К черту Сатану», «Изыди!» и проч. Преподобный ласково вскинул руку, призывая к тишине.

— Я не хочу больше говорить о старом интригане Сатане, и знаете почему? Потому что он вполне может находиться сейчас прямо здесь, в церкви. Но вряд ли, ибо я видел Лукавого собственными глазами и среди собравшихся никого похожего что-то не наблюдаю. Зато (взвизг и дрожание голосовых связок)… зато тут, средь нас, есть Тот, Кого опознавать не нужно… Каждый ощущает Его своим грешным сердцем… Друзья мои, здесь, сейчас, меж нами Бог!

— Слыхал? — шепнул Старик.

— Он не про тебя говорит, а про Бога, — злобно просипел мистер Смит.

— Да, меж нами Бог! Это Его дом! Взгляните на цветные витражи — это кадры из Его жизни… И мы — Его грешные дети… Он с нами, в наших умах и сердцах… И вот что я еще скажу вам, ребята… Если б Всевышний решил предстать перед нами в земном обличье — да в любом обличье, какое бы ни избрал Он в своей беспредельной мудрости, — я бы сразу узнал Его и воскликнул от своего и вашего имени: «Господь наш, приветствуем Тебя в простоте сердечной… благоговеем перед величием Твоим… обогреваемся теплом Твоего участия… укрываемся одеянием Твоей любви… И знай, что паства святого Храма Стеклянной Благодати, Университет душеведения, О'Бирал-Сити, штат Арканзас (радио- и телетрансляция в более чем сто стран планеты) приветствует Тебя самыми простыми и нежными словами, какие только есть в нашем языке: „Добро пожаловать, Господи!“»

Аудитория взорвалась овацией, да и сам преподобный прослезился, не выдержав собственной растроганности и небесного красноречия.

Старик счел своим долгом подняться и зашагал к сцене.

Путь ему преградил охранник:

— Туда нельзя, папаша. Исцеление в следующем эпизоде.

— Но меня узнали, — пытался втолковать ему Старик.

— В чем дело, Джерри? — спросил у охранника преподобный.

На первый взгляд, старикан в просторном балахоне вряд ли мог представлять какую-либо опасность для шоу. Наоборот, интуиция подсказала О'Биралу, что дедушка с таким открытым, детским выражением лица может оказаться очень даже кстати — подбавит программе непринужденности.

— Вы узнали меня, — зычно пробасил Старик, — и я глубоко этим растроган.

В штате Виргиния, в собственном доме, перед экраном телевизора, поперхнулся коктейлем заместитель директора ФБР Гонтранд Б. Гаррисон, большой поклонник проповедей преподобного О'Бирала.

— Вот он, гаденыш! — завопил заместитель директора.

— Кто? — испугалась миссис Гаррисон.

— Дорогуша, скорей включай видеомагнитофон! Чистую кассету вставь! А я звоню Гонелле. Помнишь, я тебе показывал фото тех типов, которые объявлены в розыск?

— «Бог»?

— Он! Стало быть, Арканзас… Алло, миссис Гонелла? Кармине дома? Срочное дело.

Тем временем на сцене Храма Стеклянной Благодати преподобный окончательно решил довериться голосу телеинтуиции.

— Ну же, не бойтесь. — проворковал он, уверенный, что несчастный старикашка оробел от собственной смелости.

— Чего мне бояться, если меня здесь встречают с таким радушием? — прогрохотал Старик так мощно, что храм весь завибрировал от гулкого эха.

— Дайте ему микрофон, — приказал преподобный. Ошарашенный звукооператор пролепетал:

— Этому микрофон не нужен.

— Так вы говорите, что я встретил вас радушно? Кто вы, дедушка?

— Я на Земле всего несколько дней, и вы — первый, кто меня распознал в публичном месте. Поздравляю. Да! Я — Бог.

Преподобный был сражен. Надо же так проколоться! Окажись старый хрен каким-нибудь Арчибальдом В. Тютькинсом из Задриппинг-Сити, 95 лет отроду, проповедник устроил бы импровизацию — пальчики оближешь. А это, оказывается, Бог, здрасьте. Кому нужна такая конкуренция? И потом, у Бога ведь не спросишь, часто ли он смотрит по телевизору «Час молитвы» Джои О'Бирала.

— Понимаете ли вы, старина, что произнесли кощунство?

— Не нужно все портить, — расстроился Старик. — Вы так славно начали…

— Хотите, объясню, почему мне сразу ясно, что вы не Бог?

— Вам не может быть это ясно! Вы же сами только что сказали — я могу предстать в любом обличье.

— Сказал, не спорю. Я сказал, что готов приветствовать Господа, в каком бы земном обличье Он пред нами ни предстал. Ведь Бога, в отличие от Сатаны, я в лицо не знаю. Всевышнего я могу распознать только по благодати, а отнюдь не по внешним признакам.

— И Он вполне может выглядеть как я, — вставил Старик.

— Конечно. Почему бы и нет? Хотя, признаться, я надеюсь, Он проявит больше вкуса.

Аудитория одобрила шутку дружным смехом. Однако О'Бирал не хотел слишком уж глумиться над безобидным старым психом и потому счел нужным добавить:

— Я имел в виду ваш наряд.

И, повысив голос, обрушил на дерзкого яростную филиппику:

— Но есть нечто, чего Всевышний в безграничной своей мудрости никогда бы не совершил! У нас здесь многомиллионный бизнес по распространению слова Господня более чем в сто стран планеты, а Богу, разумеется, известно (ибо Ему ведомо все), почем нынче минута экранного времени, и Он ни за что не стал бы отнимать эфир у законного владельца, преподобного Джои О'Бирала, который, между прочим, оплачивает эту богоугодную трансляцию из собственного кармана! Бог это понимал бы, друг мой. Или я не прав?

Зал немедленно подтвердил правоту преподобного («Аминь!», «Сядь на место!», «Вали со сцены!»). Даже Старику с его незаурядными акустическими возможностями не удалось перекричать какофонию праведного возмущения. Он беспомощно топтался на месте, а охранники пытались уволочь нарушителя порядка со сцены. Бывалые операторы ловко изъяли этот кадр, дав крупный план физиономии проповедника, которая так и сияла довольством — то ли по поводу того, что О'Биралу удалось с таким блеском отстоять честь религии, то ли в связи с раскрепощенным поведением разгневанной аудитории.

Решив, что тут без драматического эффекта инициативу не перехватишь, в игру вступил мистер Смит. Он вскочил на ноги и моментально взлетел на эстраду. Охранники, увлеченные стягиванием со сцены неподатливого Старика, как-то прохлопали это вторжение. Мистер Смит кричал и отчаянно жестикулировал, но и ему переорать зал оказалось не под силу. Тогда Смит поступил иначе — взял и взорвался сполохом пламени.

Публика в ужасе взвизгнула и утихла. Каждый спрашивал себя, действительно ли видел он то, что видел. Может быть, коллективная галлюцинация?

— Джои О'Бирал, ты лжец и шарлатан, и я могу это доказать! Преподобный сразу же вновь покрылся крупными каплями пота, на сей раз не от вдохновения.

— Валяй доказывай! — бесстрашно выкрикнул он и облизнул пересохшие губы.

— Так ты меня видел? Узнаешь? А? Фас, — мистер Смит дернул головой. — Профиль.

— Что-то не припомню, — сдержанно ответил О'Бирал.

— А ведь только что распинался о нашем знакомстве. Трепло! Линду Карпуччи приплел! Не имею чести знать эту юную особу. Опять ты соврал! Кто говорил, что меня в церкви нет, потому что ты непременно меня бы узнал? А я, между прочим, в первых рядах сидел, прямо у тебя под носом. И снова получается, что ты брехун.

— Так-так, — насмешливо протянул неустрашенный проповедник. — Я догадался. Ты, очевидно, Сатана собственной персоной.

Прежде чем мистер Смит успел подтвердить правильность догадки, преподобный обернулся к своим верным союзникам — прихожанам:

— Видали? Дьявол примчался помогать Господу! Как вам это нравится? Парочка не разлей вода! Решили дурака повалять. И с кем? С самим Джои О'Биралом, основателем многомиллионного предприятия, созданного во славу Божию!

Смех в зале. Гул одобрения.

— Спасибо, ребята. Сейчас опять подошло время рекламной паузы, а я только что продемонстрировал вам, как нужно поступать с лжепророками, которые готовы в угоду своим грязным целям надругаться над Словом Божьим!

Гром аплодисментов. Сокрушительная победа Джои О'Бирала и его мощных динамиков.

Мистер Смит и Старик, обложенные со всех сторон, прижались друг к другу. Смит отчаянно махнул рукой — по стенам храма взметнулись языки огня.

— Ты с ума сошел! — ахнул Старик и тут же затушил пожар. Коллективный взвизг. Молчание.

— Терпеть не могу, когда мне не верят! — страшным голосом закричал мистер Смит, и за спинами паствы снова заполыхало.

— Запрещаю! — запретил Старик и опять прекратил возгорание. Тогда Смит с воем запалил самого себя, но Старик дунул, и огонь погас.

— Я сам себе хозяин! — неистовствовал Смит. — Чему суждено погибнуть да погибнет! Это же храм Маммоны!

— Не смей выполнять мою работу, да еще в моем присутствии! За моей спиной можешь творить что хочешь, хоть молись, если ностальгия заела.

— Всем стоять!!!

Появилось новое действующее лицо. На пороге церкви возник человек в широкополой шляпе. В одной руке он держал какую-то карточку, в другой пистолет.

— Смит и Богфри!!!

Старик и мистер Смит непонимающе уставились на крикуна.

— Я — агент ФБР Гарднер Грин, Литл-Рок, штат Арканзас. Вы арестованы за изготовление фальшивых денег. Если есть оружие — бросить на пол перед собой.

— Что будем делать? — занервничал Смит.

— Возьми меня за руку и очисти свой разум.

— От чего?

— От всего.

— Тихо! — прикрикнул на них агент, быстро идя по проходу. — И не вздумайте исчезать.

— И куда же мы теперь? — жалобно спросил Смит.

— На вершину одной из аризонских гор, подальше от людей.

Исчезли.

Паства задохнулась от ужаса, но телезрители, слава богу, были избавлены от этой жуткой сцены, ибо как раз началась очередная рекламная пауза. Фэбээровец развернулся лицом к аудитории. К нему уже бежал ассистент с микрофоном.

— Спокойно! Никакой паники. Вы видели совершенно нормальное, абсолютно не сверхъестественное природное явление. Оно хорошо известно специалистам, изучающим экстрасенсорику и прочие парапсихологические феномены. Эти двое, лица неустановленного происхождения, недавно бежали из-под стражи в Вашингтоне, округ Колумбия. Особой опасности они не представляют — мелкие правонарушители, — находятся под следствием, склонности к насилию не имеют. Так что расслабьтесь и предоставьте эту проблему ФБР, организации, которая оберегает величие нашей страны.

Аплодисменты.

Агент Гарднер Грин спрятал пистолет в кобуру и спустился со сцены.

Преподобный приступил к исцелениям, которые шли сегодня так же успешно, как всегда: недержание, астма, слепота, геморрой, СПИД и прочие недуги не выдерживали натиска библейской терапии. Со СПИДом О'Бирал расправился в последние тридцать секунд передачи: обрушил на болящего поток ругательств, адресованных Врагу Рода Человеческого, и инфицированный сразу же почувствовал себя гораздо-гораздо лучше.

Лишь по окончании трансляции, когда преподобный уже сидел за сценой и ему снимали грим, пережитое потрясение дало себя знать. Здесь же находился и агент Грин — сидел на стуле, потягивал сухой мартини с лимонным соком (напиток был собственноручно приготовлен проповедником). О'Бирал нуждался в сочувствии. В понимающем собеседнике. В миг испытания преподобный явил выдержку и мужество, но ситуация начинала выходить из-под контроля. Все время звонил телефон. Большинство звонивших хотели морально поддержать О'Бирала, но находились и такие, которых волновал вопрос: а вдруг те двое и в самом деле Бог и Дьявол? Где гарантия, что это не так? Кое-кто даже уверял, что при виде Старика ощутил положительную вибрацию, а при виде самосожжения мистера Смита — отрицательную. Можно себе представить, что понапишут в газетах… Ведущие телекомпании уже кинулись покупать права на показ видеозаписи в вечерних сводках новостей.

Зато Гарднер Грин был вполне доволен, что эта мутная история стала достоянием гласности.

— Головоломный случай, — веско заметил он, покачивая маслинкой в коктейле. — Понимаете, эти старички обладают непостижимой способностью исчезать, а несколько секунд спустя появляться где-нибудь в другом месте — этак за пару тысяч миль. Администратор одного отеля на Манхэттене — наша парочка снимала там номер — сообщил нам следующее. В четыре тридцать горничная, проходя по коридору, слышала, как у них в комнате работал телевизор. В пять, то есть в семнадцать ноль-ноль, она заглянула в номер. Ей пора было домой, и перед уходом она хотела прибраться. В номере горничная никого не обнаружила. Два чемодана, пустые, были на месте. Обе постели стояли нетронутые. Теперь самое интересное. В полпятого, проходя мимо номера, горничная отчетливо слышала ваш голос, мистер О'Бирал. Значит, они смотрели вашу передачу.

— В шестнадцать тридцать? По местному полтретьего… Да, возможно. Мы как раз в это время начинаем.

— Вывод: в вашем шоу они услышали нечто такое, что заставило их где-то между шестнадцатью тридцатью и семнадцатью ноль-ноль за пару секунд переместиться из Нью-Йорка в О'Бирал-Сити. Что, по-вашему, могло их до такой степени возбудить?

Джои О'Бирал рассмеялся, хорошенькая гримерша как раз обрабатывала ему лицо освежающим бальзамом.

— Для протокола замечу, что сам я ни по какой причине не согласился бы путешествовать с такой скоростью.

— Да и не смогли бы при всем желании.

— Верно. Что же касается вашего вопроса, то я понятия не имею; чего они так взвились. Я начал свою дневную телепроповедь как обычно… Знаете, днем я проповедую по средам, а в остальные дни недели по вечерам. Передача называется «Час Джои О'Бирала из Храма Стеклянной…»

— Знаю, — оборвал его агент.

— Ну и как, смотрите? — оживился преподобный.

— Когда нет чего-нибудь поинтересней.

О'Бирал уловил в голосе агента неожиданную нотку враждебности и на миг стушевался, но немедленно убедил себя, что ошибся.

— Сегодня я начал с описания своей встречи с Дьяволом, потом слегка коснулся этих нелепых слухов… ну, про Линду Карпуччи… Знаете, нет ничего хуже, чем прятать голову в песок. Иначе вся эта свора еще больше обнаглеет…

— Какая свора?

— Пресса, чтоб ей пусто было. Каковы заголовки, а? «Развеселый час Джои О'Бирала», «Стриптиз в церкви», «Джои нашалил»! Да вы сами наверняка видели.

— Нет, не видел.

— Бросьте, — поразился проповедник.

— Не видел.

— Как так?

— Мне это неинтересно.

О'Бирал и тут не дрогнул.

— Поверьте мне, эта самая Карпуччи — премерзкая девчонка, — как ни в чем не бывало продолжил он. — Ее в жизни интересует только одно-деньги. За деньги она продаст и тело, и душу, и все что захотите.

— Идеальная подружка для вас. Представляю, какое у вас с ней обнаружилось родство душ. Понимали друг друга без слов, да?

Джои О'Бирал отпихнул гримершу, расправил плечи и рассердился.

— На чьей вы, собственно, стороне?

— Кто, я? Ну, раз я работаю в ФБР, можно, наверно, сказать, что я на стороне закона. Если повезет… В утешение могу сообщить, что мой босс, старина Гонтранд Б. Гаррисон, известный также как Старый Гондон Гаррисон, — ваш большой обожатель и не пропускает ни одной передачи. Разумеется, когда он не при исполнении. Он-то и увидел по телеку, как вы пикируетесь с тем дедом, Богфри. Сразу же позвонил к нам в Литл-Рок, проявил, так сказать, бдительность. А из офиса связались со мной. Я тут неподалеку был, в автомобиле. Пока мчался к вашему храму, меня ввели в курс дела.

— Да-а, чего у ФБР не отнимешь — работаете вы быстро. Как вы установили, в каком отеле они жили?

— Администратор сам позвонил. Толстый старикан уже несколько дней в розыске. Портрет разослан по всем гостиницам. В одном из исчезнувших постояльцев опознали нашего Богфри.

— Здорово… Между нами… — доверительно понизил голос О'Бирал, сразу стало видно, что такому можно доверить любую тайну. — Скажите, а они действительно всего лишь мелкие фальшивомонетчики?

— Насчет «мелких» не знаю, но ордер выписан за изготовление фальшивых денег.

— А почему второго, тощего, нет в розыске?

— Бесполезно. Он все время меняет внешность. То в свободного художника превратится, то в японского бизнесмена, то в педераста из Гринич-Виллидж.

— А вы-то как думаете, кто они на самом деле?

— Мое мнение не в счет. Я — винтик в механизме. Задание было такое: прибыть сюда, попытаться произвести арест и пресечь панику, если таковая возникнет. Пока вы занимались исцелением, я связался с конторой, и теперь наши люди прочесывают все горные вершины в Аризоне. На джипе, вертолете или пешком. У меня не получилось — у них получится.

— И все же очень интересно… Сами понимаете… Кем все-таки считают этих типов у вас в ФБР?

Грин отхлебнул мартини, аппетитно почмокал, проглотил, удовлетворенно вздохнул.

— В настоящий момент существует две гипотезы. Если они окажутся несостоятельными, появятся другие. Автор первой — начальник объединенного комитета начальников штабов генерал Бекицер. С точки зрения генерала, Советы тут ни при чем — мы имеем дело с инопланетянами. Эта парочка — патруль, засланный из космоса, чтобы проверить нашу обороноспособность. Пэту Гонсалесу, советнику президента по вопросам безопасности, человеку без воображения да к тому же и невоенному, эта теория представляется чересчур романтической. Он не верит в гуманоидов с планеты Ку-ку и придерживается версии о кознях русских. Москва придумала какой-то новый фокус и пробует его на нас. Уже и термин для этого нового вопиющего нарушения Договора о сокращении стратегических вооружений придумали — система СИЛА, Сверхзвуковой Индивидуальный Летательный Аппарат. А по-моему, обе версии — подростковые фантазии. Большие начальники вечно выдумывают какую-то чушь, только бы не прослыть отставшими от времени.

— А вы сами что думаете? Или винтику думать не положено?

— Именно.

— Да ладно вам. К чему такое самоуничижение? В Святой Книге не сказано, что нужно подставлять левую щеку, пока вас не ударили по правой. У нас свободная страна, приятель. Даже бомж из сточной канавы, и тот имеет право выдвигать собственные теории.

Грин улыбнулся.

— Раз уж вы настаиваете… Ладно. По-моему, эти двое — те, за кого они себя выдают. Бог и Сатана.

— Это вы нарочно так говорите, чтоб меня расстроить! — закричал О'Бирал. — Убирайтесь отсюда!

— Как угодно. Но, как справедливо заметил мой босс, эта история заставит прессу забыть о ваших шашнях с мисс Карпуччи. Преподобный сменил гнев на задумчивость.

— Вы в самом деле так думаете?

— Сто процентов. Кому будет интересен иск об установлении отцовства, когда разворачивается такой потрясающий сюжет? ФБР идет по следам двух таинственных стариков, именующих себя Богом и Дьяволом! Преступники обладают способностью растворяться в воздухе и перемещаться быстрее реактивного самолета.

— Черт, верно. Надо пойти рассказать жене…

— Валяйте.

Радостная улыбка сползла с лица проповедника.

— Молитесь ли вы Господу, мистер Грин?

— Нет, сэр.

— Но вы христианин?

— Нет, сэр.

— И не хотите возродиться к новой жизни?

— Нет, сэр.

Джои О'Бирал всхлипнул.

— Я буду за вас молиться.

— Не тратьте зря времени.

Преподобный удивленно раскрыл очи, такое безразличие было ему внове.

— Вы агностик! — уличил он агента.

— Да, сэр.

— И тем не менее готовы поверить, что какие-то двое фокусников — Господь Бог и Сатана собственной персоной?

— Да, сэр. И представьте себе, — я сожалею о собственном безверии.

— Если хотите уверовать — уверуете.

О'Бирал приблизился к Грину и попытался проникновенно взять его за руку, но агент увернулся и вместо своей ладони сунул проповеднику пустой бокал.

— Нет, сэр. Уверовать я не могу, а при существующем положении вещей и не хочу. Из служебного опыта мне хорошо известно, что худший тип бандита в нашей стране — тот, кто делает барыши на религии.

— Есть и такие? — поразился О'Бирал.

— Есть… Причем вещают на сто с лишним стран планеты… так, кажется? В общем, к новой жизни мне не возродиться, а за коктейль спасибо. Он был… божественным.

Старик и мистер Смит материализовались где-то во внутренних покоях Белого дома. Из-за полуоткрытой двери доносился негромкий мужской голос — кто-то не слишком музыкально полумычал, полунапевал арию из «Порги и Бесс».

— Где это мы? — гулким шепотом спросил мистер Смит.

— Ш-ш-ш. Это так называемый Белый… м-м-м… особняк. Тут держи ухо востро. Если что, встречаемся в аэропорту.

— Где именно? Аэропорт большой.

— Ну уж друг друга-то мы как-нибудь разглядим.

— О Господи… Ты храм мистера О'Бирала видел? Так вот, аэропорт раз в пятнадцать, а то и двадцать больше.

— Правда? А как он называется?

— Международный аэропорт Даллеса.

— Ты хочешь сказать, что таким большим сооружением владеет всего один человек? М-да, Америка есть Америка.

Смит на минутку зажмурился, чтобы подавить раздражение, и терпеливо пояснил:

— Даллес был государственным секретарем. Аэропорт назван в его честь. И не только аэропорт.

— Спасибо. Что бы я без тебя делал? Поразительно, сколько ты всего знаешь.

Смит скромно пожал плечами:

— Такая уж у меня работа. Разве я смог бы вводить людей во искушение, если б знал только, куда их заманиваю, но не знал бы, откуда выманиваю?

— Но какое отношение имеет к искушению аэропорт?

— К искушению все имеет отношение. Например, честолюбие. Или наркотики, позволяющие человеку на жалкие четверть часа ощутить себя повелителем Вселенной. Или несколько мгновений с мисс Карпуччи в закутке за алтарем. Или твой листопад из допотопных австрийских банкнот.

— Верю тебе на слово. Однако сейчас не время философствовать, да и шепот для такой беседы не годится. Успеем наговориться в летающей машине. Тс-с-с! Он перестал петь. А мы еще не условились. Можем мы полететь на британском летательном аппарате?

— Это еще зачем?

— Там меньше шансов опять столкнуться с этими людьми из… той организации на три буквы.

— ФБР?

— Да-да. Я никак не запомню эти инициалы.

— Это значит Федеральное бюро расследований.

— В самом деле? Это гораздо понятнее, чем аббревиатура. А что касается британского воздухоплавания, то отведенный ему сектор в аэропорту, должно быть, значительно меньше американского, вот я и подумал, не будет ли нам легче найти друг друга именно там…

— Толково. Значит, встречаемся в аэропорту Даллеса у регистрационной стойки «Бритиш эруэйз».

— Тише!

В комнату вошел человек в нижнем белье — пожилой, но в отличной форме, с профессиональной улыбкой, намертво застывшей на хищноватом, но не лишенном приятности лице. В руке человек держал очки в тонкой оправе. Водрузив их на нос, он принялся разглядывать приготовленную кем-то одежду. Рубашка ему явно понравилась, мужчина сдернул ее с вешалки и повернулся, чтобы продеть руки в рукава. Тут ему пришлось испытать нешуточное потрясение.

— К-как вы сюда попали? — заикнувшись, пролепетал он.

— Не стоит вдаваться в подробности, — посоветовал Старик.

— Нет, как вы сюда попали?! — окрепшим голосом повторил свой вопрос мужчина.

— Мы обладаем способностью попадать куда угодно…

— Но это совершенно невозможно! Черт, я сам не могу сюда войти без миллиона проверок и перепроверок. Вы не могли сюда попасть! — чуть не плача воскликнул незнакомец.

— А вас не интересует, кто мы такие?

— Нет, меня интересует, как вы сюда проникли! — Он замер на месте. — Стоп, я знаю, кто вы! Те два психа, которых ФБР никак поймать не может. У меня на столе лежит подробный отчет… Не было времени прочитать. Так только, полистал. Думал, оставлю на выходные, развлекусь в Кэмп-Дэвиде.

— Развлекусь? — насупился Старик.

— Видели бы вы, каким чтением меня снабжают, — сказал президент (ибо это был он) как бы самому себе. — Иногда я спрашиваю себя, стоило ли…

Он не договорил и углубился в какие-то свои мысли, рассеянно натягивая на плечи рубашку. Потом вдруг очнулся и просиял обворожительной улыбкой:

— Очевидно, вы явились не затем, чтобы меня убить. Иначе вы прикончили бы меня еще в ванной.

— Не слишком на это рассчитывай, — очень неприятным тоном обронил мистер Смит.

Президент застыл, так и не застегнув рубашку.

— Вы серьезно? — тоскливо спросил он.

— Шучу. Но учти: чем медленнее казнь, тем она страшнее. Есть садисты, которым нравится растягивать мучения жертвы до бесконечности.

— Разумеется, мы не сделаем вам ничего плохого, — успокоил президента Старик, неодобрительно отнесшийся к бестактным аллегориям мистера Смита. — Представляться вам мы не будем. Все равно не поверите.

— Я знаю. Вы считаете, что вы — Бог, а ваш приятель… Черт знает что такое! Разве стал бы Бог якшаться с Дьяволом? Да ни за что на свете!

— Это вы так думаете, — увещевательно заметил Старик. — Очевидно, политические ценности для вас значат больше, чем обычные человеческие. Возможно, нам и в самом деле не следовало бы путешествовать вместе. Выглядит это, должно быть, подозрительно. Однако, в отличие от вас, нам не нужно нравиться избирателям и тягаться с конкурентами, нам даже не нужно никому ничего доказывать, и в посторонней помощи мы не нуждаемся. Мы просто есть, и все тут. А раз уж мы всегда были, есть и всегда будем, отчего бы нам и не встретиться? У нас ведь и знакомых других нет, только мы двое.

Президент строго окинул взглядом посетителей и сказал:

— Зачем вы мне все это рассказываете? Да знаете ли вы, что мне достаточно ногой нажать потайную кнопку, и через двадцать секунд здесь будут мальчики из службы безопасности?

Мистер Смит насмешливо присвистнул:

— А где она, кнопка-то?

— Так. Одна в спальне, две в Овальном кабинете, а здесь… Ой, здесь нет. Или должна быть? Я как-то не думал, что она мне может понадобиться в гардеробной.

— Забудьте вы о кнопке, — прервал его Старик. — Она ни к чему. Если нам не рады, мы не навязываемся — просто берем и исчезаем.

— Да, я читал про это. Сенатор Ист Террик из Огайо и конгрессмен Ньют Каччакочча из Арканзаса клянутся и божатся, что вас подослали Советы и что вы — русские ученые, разработавшие новую технику шпионажа. На закрытом заседании Комитета по вооруженным силам сенатор говорил, что теперь понятно, почему Советы вдруг стали позволять себе односторонние жесты вроде сокращения вооружений средней дальности. Если это правда, вы, конечно, не признаетесь. Но у нас с русскими теперь отношения вполне приличные, так что рано или поздно я все равно узнаю правду.

— Странное дело, — весело удивился Старик. — Нам приходилось вести беседы с самыми разными людьми, но такую идиотскую — впервые. Неужели мы забрались сюда, на самый Олимп власти, для этого? Поверьте, у нас куда больше забот, чем у каких-то там шпионов. И заботы эти классом повыше. Стали бы мы тратить время на это презреннейшее из ремесел!

Президент хмуро улыбнулся.

— Итак, гипотезу сенатора Ист Террика и конгрессмена Ньюта Каччакоччи вы характеризуете как идиотскую. Я в общем-то придерживаюсь той же точки зрения, но, в отличие от вас, не могу себе позволить выражаться столь категорично.

— Так ты считаешь нас шпионами или нет? — потребовал ответа мистер Смит.

— Я испытываю определенные сомнения в обоснованности этой версии. Не могу себе представить, что стали бы искать шпионы в президентской ванной. Да и одежда у вас для бойцов невидимого фронта слишком приметная.

— Мы вовсе не собирались ни на кого производить впечатление своими туалетами, — с достоинством сказал Старик. — Просто немного отстали от моды. Неудивительно, ведь столько времени прошло…

— Маечка «Называйте меня мадам»? Ничего себе, отстали от моды.

— Это я у вас тут обзавелся, — объяснил мистер Смит. — Украл в сауне для голубых на Сорок второй улице.

— Украли? — тупо повторил президент. — В сауне для голубых?

— Да. Я с самого первого дня на Земле увидел, как все на нас пялятся. А я этого не выношу. В отличие от нашего Старика я в основном занимаюсь подрывной деятельностью самого различного профиля, и мне незачем привлекать к себе внимание.

— Ага, вот вы и признались! — вскричал президент.

— Так я же Дьявол, — зашипел мистер Смит, как целый террариум разгневанных питонов. — До чего вы мне все надоели, кретины тупоумные! Может, вас тут и учили, что Россия — родина Сатаны, но я не русский, не русский я, ясно?!

Напуганный столь мощным звуковым эффектом, президент решил перейти к языку жестов, который, как известно, воздействует на публику лучше, чем слова, — умиротворяюще простер вперед длани и лишь потом сказал:

— Ладно, ладно. Только один вопрос. А чего вы, ребята, от меня-то хотите?

— Мы провели здесь довольно много времени… — начал Старик. — В нашей великой стране?

— Именно. Побывали за решеткой; в большом госпитале, этом мегаполисе недуга; в роскошных и паршивых гостиницах. Мы путешествовали самыми разными способами; нас сначала потрясла, а потом заставила скучать непрекращающаяся вакханалия насилия на телеэкране; мы возмущались разглагольствованиями религиозного шарлатана, который утверждал, что знает нас лично, — возмущались, но гнев наш оказался бессилен… Разумеется, это всего лишь несколько мелких деталей огромной мозаики, изучить которую во всей ее величественности и противоречивости у нас просто не было времени. Поэтому я и хочу спросить вас как человека, находящегося на самой вершине: что вам оттуда видно? Что вы обо всем этом думаете?

Президент глубокомысленно прищурился. Он всегда так поступал, когда перед ним возникала заведомо неразрешимая задача.

— Вы хотите знать, какой видится мне страна отсюда, из президентского кабинета?

— Да, ваша великая страна, — уточнил Старик. Президент улыбнулся с некоторым облегчением.

— Ну, во-первых, вы должны себе уяснить, что про эту страну вообще никто толком ничего не знает. Слишком уж много тут всего происходит. Четыре временных пояса, представляете? Одни люди проснулись, другие уже спать ложатся. И никто не сидит на месте. Ритм жизни такой, что традиций практически не существует — не успевают сформироваться. Сейчас заканчивается индустриальный век — дымный, отравленный, опасный для здоровья. На смену ему приходит век информации, стерильный, сухой, роботизированный. Промышленный север в упадке, опустевшие фабрики и заводы торчат гнилыми зубами, уродуя ландшафт, а молодежь, у которой появилась масса времени для досуга, тянется к югу и солнцу. Что будет дальше, никто не знает. Мое личное мнение: вся эта суетня и беготня не прекратится никогда.

— Что ж, лаконично и при этом очень познавательно. Президент улыбнулся.

— Собственно, это цитата из моей вчерашней речи в Конгрессе. Далее — о наркотиках. Это наша проблема номер один. Не знаю, по какой причине, но пагубная страсть к этим вредоносным химическим стимуляторам разрастается буквально не по дням, а по часам. Какой позор для нашей великой страны! Ведь она предоставляет шанс каждому, кто не боится трудностей! Учитывая обстановку, сложившуюся в городских гетто, первоочередная задача правительства — всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами предотвратить надвигающуюся катастрофу. И этого мало! От обороны мы должны перейти в контрнаступление, нанести удар по торговцам этой отравой и их зарубежным поставщикам! Истребим наркотическую заразу!

Казалось, оратор выступает не перед двумя джентльменами преклонных лет, а перед огромным залом.

— Тебе задали простой вопрос, а ты несешь какую-то риторическую дребедень, — одернул его мистер Смит. — Скажи-ка лучше вот что, только честно, уговор? Президент покосился в сторону настенных часов и кивнул:

— Железно.

— А? — не понял Смит.

— Я говорю, спрашивайте.

— Понятно… Кто речь-то писал? Ты сам? Отсмеявшись, президент сказал:

— Конечно нет. Человек в моем положении — если у него мозги на месте — сам ничего не пишет. Времени нет. Это Арнольд Головкер написал, второй спичрайтер. Первый, Зевс Шустер, к сожалению, приболел — у него тонзиллит. Арни тоже в принципе ничего, но уж больно интеллектуальный для моего имиджа.

— Для чего?

Президент снова посмотрел на часы и, кажется, остался доволен.

— Сейчас без работы над имиджем нельзя. Имидж определяет все — в политике, в религии, везде. Вот я вам дам один совет, только не обижайтесь, ладно? Вам в смысле имиджа есть над чем потрудиться. Не проработан он у вас. Понимаете, американцам не понравится, что Бог такой… упитанный. Старый — еще куда ни шло. Долголетие, практический опыт и все такое. Но лицо хорошо бы посимпатичней и хламиду пошикарней, от хорошего кутюрье. Пальцы должны быть тонкие, с маникюром, а над головой дать подсветку — чуть-чуть. Чтобы как на картинках в Библии.

— Что-нибудь в этом роде?

Старик сконцентрировался и прямо на глазах превратился в существо неземной красоты, точно сошедшее с церковного витража эпохи декаданса: два перста подняты в благословении; кукольное личико не выражает ничего, кроме абстрактной торжественности; одеяние переливается лазурью, золотом, пурпуром и кое-где по краям ядовитой прозеленью; седые локоны озарены дивным сиянием.

Президент дрогнувшим голосом спросил:

— Кто это?

— Бесполезно, — вздохнул Старик, принимая прежний облик. — Долго так не продержишься. Надо быть самим собой.

Побагровевший президент приложил ко лбу слегка дрожащие пальцы.

— Ведь этого на самом деле не было, да? Это был трюк, галлюцинация. — Он скучно хихикнул. — Как вы это проделываете? Не скажете? Еще бы! Если б я умел выкидывать такие штуки, то держал бы секрет при себе.

— А как насчет меня? — вступил в беседу мистер Смит. — Мой имидж ты подправить не хочешь?

— Тут я пас, — задушевно улыбнулся президент, пытаясь скрыть растущее внутреннее напряжение. — Согласно народным поверьям, Дьявол вездесущ и фиксированным обликом не обладает. Это злой дух, обитающий в темных глубинах человеческого сердца. Зато образ Бога-Отца в нашем воображении более или менее определен.

— За что спасибо художникам, как лучшим, так и худшим, — вставил Старик.

— Ваша правда, — снова хихикнул президент.

— Это они сделали Бога универсальным.

— Кажется, речь шла обо мне, — уязвленно заметил мистер Смит и безо всякого предупреждения превратился в стандартного Мефистофеля из провинциальной оперы: черное мятое трико, шлепанцы с загнутыми носами, черный же островерхий колпак, тоненькие усики, козлиная бородка. Картинностью позы мистер Смит мог посоперничать с какой-нибудь оперной знаменитостью викторианской эпохи.

Эта выходка разрядила обстановку, и президент расхохотался — по натуре он был человеком веселым и добродушным, вот только правильный имидж сильно его испортил.

Мистер Смит улыбался, наслаждаясь эффектом. Даже Старик снисходительно хмыкнул, оценив юмор компаньона.

Тот же постепенно возвращался к своему базовому обличью.

— По-вашему, это смешно? — строго спросил он.

— Да это просто умора! — Президент вытирал слезы салфеткой, которую извлек из серебряной коробочки с государственным орлом на крышке.

Естественно, ненавязчиво, как учили консультанты (пошутить иногда можно, и даже нужно, но никакой фривольности), президент перешел от веселости к серьезности.

— Вот что я вам скажу, ребята. — Лицо Первого американца приобрело страдальчески-провидческое выражение, которое, согласно опросу общественного мнения, импонировало 64 % избирателей (19,5 % не имели определенного мнения на сей счет). — Не знаю, как вам это удается. То есть понятно, что тут какой-то трюк, а как же иначе? Трюки бывают удачные и неудачные. Ваш — первоклассный. Да не один, а несколько! Но я дам вам совет, за который вы когда-нибудь скажете мне спасибо. Первое. Оставьте в покое Бога, не трогайте его. Это вопрос элементарного такта. Бог — это не смешно. И потом, не забывайте, люди в этой стране трактуют Его (с большой буквы «Е») по-разному. Коренные жители континента до сих пор стучат в бубен и пляшут вокруг тотемного столба. А еще есть мусульмане, иудеи, буддисты — да кого только нет! Многие конфессии настаивают, что только их вера правильная, а все остальные неправильные. Отсюда вытекает одно железное правило: Бог для шоу-бизнеса не годится. Он — табу. Табу, понятно? И второе. Вам нужен сюжет. Это очень просто. Сюжет. Ясно? Каждое представление должно иметь начало, середину и конец. Завязку, кульминацию и развязку. Держитесь этого золотого правила, и с вашими талантами вы далеко пойдете. Возможно, вам кажется, что уже поздновато начинать артистическую карьеру, но прочь сомнения. Настоящему таланту проявить себя никогда не поздно. Найдите хорошего агента, потом хорошего менеджера. Честное слово, не пожалеете. Ну и название для вашего номера тоже подберите. Броское такое, запоминающееся. А я непременно приду посмотреть, что у вас получилось. Только порепетируйте еще, уберите шероховатости. Договорились?

Старик и мистер Смит переглянулись, сочувственно улыбнулись друг другу.

— Что у вас написано на долларовых купюрах? — спросил Старик.

— Как что? «Один доллар».

— Нет-нет. Там есть девиз.

— А-а. «В Бога мы веруем».

— Какое многообещающее утверждение, — задумчиво произнес Старик. — Если бы только…

Внезапно распахнулась дверь и в комнату заглянул какой-то мужчина.

— Представляете, ответа так и… Что тут происходит?

— Все спокойно, все прилично, никаких оснований для паники, — пропел президент, умиротворяюще вскинув руки.

— Стоп. Уж не те ли это два придурка, которые…

— Они самые, — улыбнулся президент. — Представить их вам не могу, потому что они еще не подобрали себе сценических псевдонимов, а это мой пресс-секретарь Гловер Типтопсон.

Пресс-секретарь сразу сообразил, что босс пытается найти выход из потенциально опасной ситуации, и приступил к действиям: коротко кивнул незваным гостям, быстро (но без проявлений паники) подошел к большому зеркалу на подставке красного дерева и принялся со скучающим видом тыкать подряд во все медные завитушки рамы.

— Гловер, чем это вы занимаетесь? — с трудом сдерживаясь, спросил президент.

— Где эта чертова кнопка? — прошептал Типтопсон. — Никак не могу запомнить.

— А где она должна быть?

— Где-то на раме.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — участливо осведомился Старик.

— Нет-нет, — поспешно (но не слишком поспешно, чтобы не вызвать подозрений) ответил президент.

— Ага!

— Не вздумайте! — шикнул президент. — Сейчас прибежит целая орава с пушками.

— А я уже…

— Госс-поди боже…

— На двадцать секунд можем расслабиться? — спросил мистер Смит.

— Да, присядьте, пожалуйста, — пригласил хозяин. — Я и сам сяду. Что вы стоите, Гловер? Все уселись.

— Надеюсь, они не перепутают, в кого стрелять, — неуместно пошутил мистер Смит.

Раздался гулкий топот, словно по мягкому ковру неслась галопом вся кавалерия США.

Охрана отработала операцию до совершенства — только этим и занималась, когда хозяин (и его предшественники) находились в отлучке.

Вбежали шестеро молодцов и синхронно застыли в малопристойной позе мотоциклиста без мотоцикла. Каждый выставил вперед грозный перст пистолетного ствола.

Один (видимо, командир) приказал:

— Вы, двое! Встать, лицом к стене, руки над головой, опереться ладонями о стену!

— Уберите вы эти пушки, — устало сказал президент.

— Мы действуем согласно инструкции!

— Вы что, Бромвель, меня не слышали?

— Не обижайтесь, сэр, но тут уж моя епархия.

— С кем вы, по-вашему, разговариваете?

— Со своим президентом, сэр. И я отвечаю перед народом за вашу безопасность, сэр.

— Я не только президент, Бромвель, но еще и верховный главнокомандующий. Поэтому немедленно уберите оружие. Это приказ.

Казалось, Бромвель сейчас взбунтуется. После мелодраматической внутренней борьбы, не делая тайны из обуревавших его эмоций, он наконец уступил.

— Ладно, парни. Слышали, что президент приказал?

— Ах, Гловер, зачем вы только нажали эту чертову кнопку? — обругал хозяин пресс-секретаря и вновь обратился к своим защитникам: — Не дуйтесь, ребята.

Я благодарен, что вы примчались сюда так быстро. Но никакой опасности нет. Два этих старых клоуна придумали шикарное представление, но не умеют его как следует подать. Только и всего.

— Я узнал их, сэр. В первый момент не сообразил, а сейчас узнал. Клоуны не клоуны, но их разыскивает ФБР. Как особо опасных преступников.

— Неужели? — искренне поразился президент.

— Они все время исчезают, сэр. Где бы ни зацапали их наши агенты, они тут же растворяются в воздухе. А это уголовное преступление, сэр.

— Правда?

— А как же. Сопротивление аресту, сэр.

— Но почему их решили арестовать? Прошу прощения, но у меня еще не было времени прочитать отчет.

— Изготовление фальшивых денег.

— Нет, серьезно?

— Плюс попытка поджога. Ну и всякие делишки помельче: неуплата по счету в гостинице, мелкое воровство, хулиганство и прочее. Президент обернулся к Гловеру:

— Как легко ошибиться в людях! А я готов был побиться об заклад, что передо мной парочка совершенно безобидных старых идиотов. Не принимал мер, просто тянул время, надеясь, что кто-нибудь сюда заглянет. Решил немного им подыграть. А тут выясняются такие вещи…

— Собственно, фальшивых денег мы не изготавливали, — заметил Старик.

— Я просто порылся в карманах, и купюры вылетели сами.

— Да ты покажи им, — подтолкнул его мистер Смит. — Классный трюк. Смотрите!

— Не стоит, — сконфузился Старик. — Ты же видишь, им это не нравится. Я не хочу озлоблять их еще больше.

— Если вы ни в чем не виноваты, доверьтесь правосудию, — посоветовал хозяин. — Суд вынесет вам оправдательный приговор. У нас в стране властвует закон, и никто, ни один человек, даже президент, не может быть выше закона. Так что сдайтесь защитникам правопорядка. Нельзя же все время находиться в бегах и растворяться в воздухе. Тоже мне подвиг! В этой нет ничего конструктивного. Глумление над законом и попытка поставить себя выше его — вот как это называется.

— Может, он прав? — неуверенно спросил Старик.

— Не верь ни единому слову! — вскинулся мистер Смит. — Он говорит, как телевизор. Меня сейчас стошнит!

— «Как телевизор»? Что это значит?

— Я достаточно насмотрелся этой отравы во время нашей с тобой телевизионной оргии, так что могу сделать кое-какие общие выводы. В телевизоре присутствуют все симпатичные мне ингредиенты: насилие, извращения, жестокость, бессердечие, зло, пытки, кровопролитие, цинизм. Но каждый раз в конце телевизор непременно все обгадит, сделает неизбежный сиропный реверанс в твою сторону. Там у них всегда торжествует закон или, того противней и претенциозней, Справедливость, как будто у людей может быть хоть какое-то понятие об истинной справедливости!

— Ты бы полегче, поснисходительней, — мягко упрекнул компаньона Старик.

— Мы ведь сюда явились не затем, чтобы демонстрировать свое превосходство.

— Но и не затем, чтобы выслушивать идиотские советы! — бушевал мистер Смит — он рассердился не на шутку. — Клоуны?! Другую щечку подставить, да? Я терпел твои инфантильные штучки, твои песенки для самых маленьких, но с меня хватит! Музыка больше не играет!

— Я вовсе не хотел вас обидеть, — успокоительно раскинул руки президент.

— А все равно обидел! У меня тоже своя гордость имеется!

Президент многозначительно покосился на Бромвеля, так что теперь в случае служебного расследования начальник охраны мог с чистой совестью сказать, что верховный главнокомандующий подмигнул ему, явно взывая о помощи.

— Операция «Джесси Джеймс»! — рявкнул Бромвель.

В руках телохранителей, как по мановению волшебной палочки, снова появились пистолеты, а раскоряченная поза стала еще неприличней.

— Идите вы с вашими игрушками! — отмахнулся мистер Смит.

— Стоять на месте! — грозно предостерег Бромвель.

— А если не буду?

Никогда еще, с самого момента рокового падения, мистер Смит не чувствовал себя таким сердитым.

— Получишь пулю. Это последнее предупреждение. Сядь на место, руки за голову!

Смит медленно шагнул к Бромвелю. Тот попятился.

— Даю тебе последний шанс!

— Перестань интересничать! — вскричал Старик, распрямляясь во весь рост. В первый миг могло показаться, что его слова на мистера Смита подействовали. Правонарушитель заколебался и переспросил:

— Интересничать?

— Я и так знаю, на что ты способен. Кстати говоря, не только ты. Производить впечатление на людей — подвиг небольшой. Хоть бы об обоях подумал. Тебе-то пуля не повредит, а им?

— В такой момент он думает об обоях! — драматически воскликнул мистер Смит, давая понять, что его гнев все так же неукротим. — От лица обоев, лишенных дара речи, позволь поблагодарить тебя за сострадание.

И вновь обернулся к Бромвелю, всячески изображая, что сейчас отберет у несчастного оружие.

— Я чувствую, что с ним можно договориться! — поспешно заметил президент. — Мне это подсказывает интуиция.

Бромвель выстрелил. Дважды.

Мистер Смит кинул на него изумленный взгляд, схватился за грудь и посмотрел на сочащуюся меж пальцев кровь. Потом, не меняя выражения лица, немного покачался туда-сюда и рухнул. Старик раздраженно махнул рукой и снова сел.

— Зачем вы так, Бромвель? — спросил президент.

— С психом договариваться бесполезно.

Президент знал, с чего начинать в экстремальных ситуациях:

— Гловер, чтоб никакой утечки в прессу. Ни слова, ясно? Ребята, могу я на вас рассчитывать?

Нестройный хор клятвенных заверений был ему ответом.

— Я объясню, почему этот маленький инцидент лучше замять, мальчики. Если журналисты пронюхают про стрельбу в Белом доме, наша служба безопасности предстанет в невыгодном свете. У ФБР будут неприятности, зато ваши коллеги из ЦРУ здорово обрадуются.

Мальчики издали сдержанный смешок, оценив объективность хозяина.

— Все, операция «Джесси Джеймс» закончена. Пистолеты исчезли в кобурах.

— Надеюсь, вы понимаете, чем вызвана эта маленькая предосторожность, — обратился президент к Старику, — и не станете распространяться о случившемся. Старик неторопливо развернулся к нему.

— А кто мне поверит? Я явился сюда, объяснил, кто я, но вы не вняли. Разве кто-нибудь в здравом уме поверит, что я вообще был в Белом доме? Или я похож на того, кого президент приглашает в гости?

— Не похож, — признал президент и, спохватившись, придал лицу выражение сдержанной скорби — оно предназначалось для соболезнований вдовам. — Мне очень жаль, что так получилось с вашим приятелем. Но ребята из службы безопасности не виноваты.

Старик покосился на бездыханное тело.

— О нем можете не беспокоиться. Он любит подурачиться.

— По-моему, подурачиться подобным образом можно не более одного раза.

— О, не скажите. — Старик как-то внезапно приугас, словно ощутив на плечах тяжкий груз веков. — Ему не понравилось, когда вы обозвали нас клоунами. Я-то отношусь к этому спокойно, хотя и меня вы тоже обидели, несколько ранее…

— Обидел? Уверяю вас, это произошло совершенно непреднамеренно.

— Вы сказали, что Бог — это не смешно.

— А что, разве не так?

— Да как вы можете! Вы видите мое Творение и утверждаете, что мне неведомо смешное? Даже мистер О'Бирал, и тот понимал! А рыба с обоими глазами на одном боку? А коалы, кенгуру валлаби и мартышки? А гиппопотамы в любовном пылу и омары в сезон спаривания? Омаров вы видели? Они похожи на два сломанных стула, когда тычутся друг другу ножками в эрогенные зоны. И представьте, как забавно смотрится человеческая любовь глазами омара! По-вашему, все это не смешно?

— Я имел в виду, что Бог нам смешным не кажется.

— Какое оскорбление! И неправда! Зачем же изобрел я уникальное явление — смех? Он дарован только человеку, и больше никому. Я же хотел, чтобы вы могли оценить мои шутки. Смех — лучшее лечение, бальзам, прививка от напыщенности и помпы. Самое удачное мое изобретение, самое тонкое и сложное открытие! Удачнее только любовь!

Мистер Смит потихоньку сел, стараясь не привлекать к себе внимания. Когда телохранители спохватились и снова вытащили пистолеты, он невозмутимо сказал:

— Вы уже попробовали — не получилось. Зачем же пытаться еще раз?

— Ты чего, даже не ранен? — ахнул Бромвель.

— Удивился? А меня удивляет ваше тщеславие. Как легко вы поверили, что я мертв!

— Ну я-то не поверил, — заметил Старик.

— Я тебя в виду не имел.

— Хм, а где ты научился так живописно умирать?

— Как где? Телевизора насмотрелся. Хороши же вы, нечего сказать. Я тут лежу, истекаю кровью, а они думают только о том, как «замять этот маленький инцидент». В интересах имиджа службы безопасности! Ну и видок у вас был! При этом вы совершенно упустили из виду одно обстоятельство, на которое непременно обратили бы внимание слуги. Такая неосмотрительность!

— Что такое? — испугался президент.

— А испорченная стенка? Мой друг вас предупреждал. Слуги увидят, поползут сплетни. Знаете, как оно бывает, в свободном-то обществе?

Охранники кинулись к стене, но следов пуль не обнаружили. Тогда мистер Смит вскочил на ноги и эффектно выплюнул в пепельницу два кусочка свинца.

— Обо всем-то я должен заботиться сам! Ладно уж, даю слово, что никому не расскажу, что вы тут натворили.

— Большое спасибо, — пролепетал укрощенный президент. — Бромвель, заберите пули из пепельницы!

— А теперь нам пора, — сказал Старик.

— Как бы не так! — очнулся Бромвель, спрятав пули. — А кто будет держать ответ по предъявленным обвинениям?

— И вы настаиваете на ваших обвинениях, хотя мы наглядно вам продемонстрировали, какое это бессмысленное занятие?

— Да, настаиваю!

— Я вам ничем помочь не могу, — пожал плечами президент. — Как я уже объяснял, никто не может быть выше закона.

— Точно, — подтвердил Бромвель. — Скажите спасибо, что на вас чего-нибудь похуже не навесили. Лучше сдавайтесь по-хорошему, пока совокупность не набежала.

— Может быть, предстанем перед судом и покончим с этим недоразумением? — спросил Старик компаньона.

Президент просиял лучезарной улыбкой:

— Мудрые слова! Вам нечего особенно бояться. Все пройдет тихо, без шума. Сейчас столько всяких других скандалов! Например, член Верховного суда влюбился в проститутку мужского пола. Сенатор отмывал деньги мафии. Член кабинета брал взятки от компании по производству сливных бачков. Большой генерал загулял с никарагуанской стюардессой. Да мало ли! Ваши проделки по сравнению с настоящим скандалом — детская игра. А самое паршивое то, что все эти типы сразу садятся писать мемуары, подставляя массу людей, которые до тех пор почитались чистенькими. Пообещайте мне, что не станете писать мемуары.

— Так пойдем на суд? — еще раз спросил Старик. Мистер Смит непреклонно ответил:

— Нет.

— Какая разница, когда исчезать — сейчас или чуть позже?

— Потеряем драгоценное время.

— Если снова исчезнете, совершите еще одно преступление, — предупредил Бромвель.

— Да что вы к нам привязались? — возмутился мистер Смит. — Если мы и сделали что-то не так, то исключительно по неопытности. Разве мы кого-то хоть пальцем тронули?

— А уж в этом разберется суд.

— В чем «этом»?

— Имя Кляйнгельд вам что-нибудь говорит?

— Нет.

— Да, — поправил компаньона Старик. — Это психиатр, с которым я беседовал в больнице.

— Причем психиатр, аккредитованный при ФБР. Я не знаю, что у вас там с ним произошло, но после беседы его жизнь резко переменилась. Он лишился и практики, и аккредитации. Основал движение «Психиатры за Бога и Сатану». Насколько нам известно, на сегодняшний день доктор является единственным членом этой организации. Почти все время он пикетирует Белый дом с транспарантом.

— И что там написано?

— «Требуем почета для Бога и для Черта!»

— В каком смысле?

Бромвель необаятельно ухмыльнулся:

— По-моему, все ясно. Движение из одного человека, ха! — Голос его посуровел: — Хватит болтать. Пошли!

— Да-да, идем и покончим со всем этим, — отрешенно вздохнул Старик.

Неожиданно мистер Смит сменил манеру поведения — сделался добродушным и при этом каким-то поразительно самоуверенным. Улыбнувшись почти кокетливо, он сказал:

— Вечно вы не продумываете свои решения до их логического завершения. Так гордитесь своей принципиальностью, что совершенно не заботитесь о последствиях.

Президент начинал злиться. Такой нервный эпизод с утра пораньше! Скорей бы уж все это кончилось.

С механической улыбкой он заметил:

— Почему бы вам не последовать примеру вашего приятеля? Доверьтесь закону.

— Сейчас объясню почему, — задушевно ответствовал Смит. — Вы ведь хотите, чтобы это событие сохранилось в тайне. Я уже оказал вам неоценимую услугу — во-первых, не умер, а во-вторых, закрыл свои телом обои. Давайте я расскажу, что будет дальше, если действовать по вашему сценарию. На нас надевают наручники, ведут под конвоем коридорами, мы едем на лифте, выходим через две: ри… Сколько народу мы встретим на пути? Уборщиц, клерков, а то и журналистов, а? Представляете, какой фурор мы произведем? Двое в наручниках — один в рясе, второй в дивной маечке, — а вокруг мрачные морды мальчиков из президентской охраны. Не получится ли как раз то, чего вы так стремитесь избежать? И все из-за вашего хваленого пиетета перед законом.

Президент наморщил лоб. Снова трудное решение.

— Он прав.

— А что делать, сэр?

Проигнорировав вопрос Бромвеля, хозяин обратился к мистеру Смиту:

— Что вы предлагаете?

— Вы предоставляете нам сомнительную привилегию исчезнуть — с полнейшего вашего одобрения и даже по вашей настоятельной просьбе. Президент страдальчески поиграл желваками.

— О'кей.

— Поскольку мы исчезнем с вашего благословения, никаких новых претензий со стороны закона — если мы когда-нибудь все же попадем в его руки — не возникнет.

— О'кей.

— Слово президента? — и мистер Смит протянул руку.

— Слово президента. — Хозяин ответил на рукопожатие и отчаянно взвизгнул.

— Что такое? — развеселился мистер Смит.

— Ваша рука! Она не то очень холодная, не то очень горячая. Я не понял. Катитесь отсюда к чертовой матери!

— Но, сэр… — заикнулся Бромвель. На него-то президент и накинулся:

— Черт бы вас побрал, Бромвель, вся история этой страны построена на компромиссах! Это мы, американцы, изобрели торговлю следствия с преступником. Всему свое время и место — как высоким словам, так и деловому прагматизму. Это сочетание позволяет этике бизнеса быть одновременно и принципиальной, и гибкой. Да, я хочу, чтобы этих типов арестовали. Но еще больше я хочу, чтобы они исчезли с глаз моих долой! Это вопрос приоритетности!

Тут как раз из коридора донесся звук шагов.

— Ты не устаешь меня поражать, — признал Старик, глядя на мистера Смита с восхищением. — Раз за разом я оказываюсь посрамлен… Давай первым.

— Нет уж, после вас. Хочу убедиться, что ты тут не останешься.

— Позвольте поблагодарить вас… — обратился Старик к президенту, но тот шикнул на него:

— Убирайтесь! Брысь! Кыш! Обидевшись, Старик моментально исчез.

— А теперь ты! — рявкнул президент на мистера Смита, прислушиваясь к приближающимся шагам.

Смит улыбнулся и безмятежно сказал:

— Любопытно посмотреть, кто это.

— Нет-нет-нет! — Президент аж согнулся, засучил руками, затопал ногами. В тот самый миг, когда в дверь заглянули двое военных, мистер Смит растворился в воздухе.

— Что здесь происходит, господин президент? — спросил один из офицеров.

— Так, ничего. Ровным счетом ничего, полковник Боггад.

— Извините, что врываемся к вам в гардеробную, сэр, — подал голос второй военный. — Хотя, я вижу, не мы первые. Нам доложили, что прозвучал сигнал тревоги. Потом мы слышали два выстрела. Вот и решили узнать, в чем дело.

— Президент захотел проверить меры безопасности, не ставя об этом в известность ответственных лиц, — соврал Гловер Типтопсон.

— Да, — подтвердил президент, вновь обретший олимпийскую невозмутимость. — Какая же это проверка, если все знают о ней заранее. Мы ведь тут не пассажиры на туристическом лайнере, которых учат в шлюпки садиться.

— Отличная идея, сэр. Но столь неожиданная инициатива могла закончиться человеческими жертвами. Кто стрелял? И в кого?

— По приказу главнокомандующего мы произвели два выстрела в окно, — сообщил Бромвель и откинул барабан револьвера, чтобы продемонстрировать две пустые гильзы.

— Повреждений нет?

— Никак нет, сэр.

Старший из офицеров огляделся по сторонам и сказал:

— Ладно, Ли, идем. В следующий раз, когда будет проверка, неплохо бы предупредить дежурных. Хотя бы из вежливости.

— Учтите, генерал Бэнкрот: надежная система безопасности не терпит полумер.

Бэнкрот и Боггад удалились, пристыженные.

— Мистер Бромвель, инцидент исчерпан. Благодарю всех за понимание и помощь.

— Мы этих сукиных котов из-под земли достанем, — чуть не плача пообещал Бромвель.

Президент цыкнул на него, чтоб говорил потише, и утешил:

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

Телохранители гуськом продефилировали за дверь.

— Ситуация под контролем, — констатировал хозяин и вновь обрел свою всегдашнюю энергичность. — Гловер, прежде чем я надену штаны, покажите мне, где там эта поганая кнопка.

Компаньоны совершили идеально мягкую посадку на тоскливой улочке, в одном из самых бедных и до клаустрофобии тесных районов города Токио. <…>

Какое-то время они стояли молча под проливным дождем. Вода хлестала из водосточных труб в железные баки, переливалась через края, заливала булыжную мостовую. На узкой улочке было пусто, лишь изредка процокает деревянными шлепанцами какая-нибудь старушка, и снова ни души.

— Куда мы теперь? — спросил Старик.

— В Японии не так-то просто найти нужный адрес. Дома здесь нумеруют не по расположению, а по времени строительства… По-моему, вон та подворотня.

— Вижу подворотню, но не вижу в ней двери.

— В бедных кварталах такое часто бывает. Зато посмотри под крышу — видишь, там что-то поблескивает? Это око электронного следящего устройства.

— Нас можно видеть изнутри?

— Да, и каждое наше движение записывается на пленку.

— И кто же нам нужен в этом доме?

— Мацуяма-сан.

Они перешли на другую сторону улицы, стараясь не промочить ноги, а это было непросто, так как по мостовой несся бурливый поток, желтый от грязи и глины. <…>

На компаньонов нацелилось циклопье око радара и, видимо, осталось неудовлетворено осмотром, потому что из подворотни внезапно вылетели четыре свирепых барбоса, молчаливые, мрачные, бескомпромиссные. Мистер Смит взвизгнул и спрятался за Старика.

— Не советую превращаться в какого-нибудь внушительного зверя, — заметил Старик. — Эти собачки все равно не испугаются. Им вообще неведом страх.

— Что это за порода такая? — пролепетал мистер Смит, клацая зубами.

— Акиты. С четырьмя такими сторожами никакие запоры не нужны. Старик простер руку и сказал (разумеется, по-японски):

— Сидеть.

Псы послушно сели и впились белесыми глазищами в Старика в ожидании последующих приказаний.

— Неплохо, — признал Смит. — Однако собаки запросто могут и встать. Старик чуть опустил руку, повернул ладонь вниз.

— Лежать.

Акиты улеглись, но взгляд их оставался все таким же сосредоточенным.

— Может, пусть немножко поспят? — предложил мистер Смит. — А еще лучше, уснут надолго. Вечным сном, а?

Старик слегка зашевелил пальцами, словно играя гамму на невидимой клавиатуре.

— Придется повозиться. — Его голос зазвучал мечтательно, убаюкивающе. — Ой, как же вам хочется спать, — сообщил гипнотизер барбосам. — Вам приснятся косточки… много косточек…

Собаки вовсе не выглядели сонными и неотрывно смотрели на Старика.

— Я же говорю, придется повозиться.

— Можно внести предложение?

— Какое? — раздражился Старик, считая, что мистеру Смиту в его жалком состоянии можно было бы обойтись и без умничанья.

— Мне кажется, будет эффективнее, если ты поговоришь с ними не по-польски, а по-японски.

— Я заговорил по-польски? Старею. И Старик перешел на японский собачий:

— Вам очень хочется спать… Видеть сны о косточках… Внимательные глаза один за другим закрылись.

— Вам снится, что в дом пробрались чужие…

Акиты нервно задергали всеми шестнадцатью лапами.

— А вы их ка-ак цапнете за лодыжку…

Ощерились четыре клыкастые пасти, на мохнатых мордах выступила пена.

— Ну вот… а теперь можно спокойно спать… спать… Псы погрузились в глубокий сон.

— А они не проснутся до нашего возвращения?

— Не проснутся. Идем.

Когда на пороге появились двое незнакомцев, в доме началась настоящая паника — заметались какие-то уменьшенного размера женщины, по-средневековому закланялись, бормоча извинения, суетливые молодые люди.

— Мацуяма-сан? — обронил мистер Смит с высокомерием самурая, принесшего вызов на дуэль.

Челядь расступилась, словно воды морские, и пропустила компаньонов внутрь. Комнат в доме оказалось на удивление много, причем все были похожи друг на друга: голые стены, низкие столики, кое-где — свернутые одеяла.

В самой дальней из комнат обнаружился старичок, сидевший на диковинном сиденье — большой подушке с плетеной спинкой. Старичок был совсем древний, его усохшее, морщинистое личико разительно контрастировало с массивным, лысым черепом, где кожа напоминала гладкую поверхность барабана. Такая неравномерность натяжения кожного покрова, очевидно, доставляла Мацуяме-сан известные трудности: рот его был перманентно полуоткрыт, в уголке поблескивала слюна. Когда приходилось говорить, старичок произносил слова медленно и неуверенно, с натужным причмокиванием. Глаза (впрочем, обычно зажмуренные) были неопределенно-глиняного цвета и казались двумя узенькими шрамами. Несколько седых волосков обрамляли лысину сиротливыми травинками на берегу пруда.

— Мацуяма-сан? — вновь произнес мистер Смит. Едва заметный кивок.

Мистер Смит опустился на корточки и жестом предложил Старику сделать то же самое, однако тот предпочел сесть на пол.

— Мы — друзья. Приехали издалека, — громко сообщил мистер Смит, резонно предположив, что старичок глух как пень.

Мацуяма-сан поднял узловатый палец, что означало: сейчас буду говорить, а вы уж решайте сами, слушать меня или нет. С иностранцами старичок говорил по-английски, с собаками и слугами — по-японски.

— Я видел, как вы обошлись с моими акитами.

— Видели? Каким же образом? — прокричал мистер Смит.

Высохший палец ткнул в какую-то кнопку на обширном пульте, и одна из бамбуковых стен уползла в потолок, обнажив целую когорту телевизоров — их тут было по меньшей мере штук сорок, и каждый показывал какой-нибудь завод или цех. На самом крайнем экране светилась знакомая подворотня с мирно спящими собаками.

— Сильный препарат.

— Это не препарат, — ответил мистер Смит, — а самое настоящее чудо Господа Бога.

Мацуяму-сан эти слова несказанно развеселили, и он затрясся в беззвучном смехе.

— Что тут смешного?

— Бог.

Старик принял вид оскорбленного достоинства, а хозяин дома непостижимым образом внезапно перешел от веселости к ярости. Он злобно ткнул пальцем в другую кнопку — в комнату, низко кланяясь, вошел молодой человек в кимоно. Мацуяма-сан показал ему три пальца, потом еще два.

— Тридцать второй экран, — шепотом повторил секретарь и издал неповторимо японский звук, выражавший гипертрофированное неодобрение и более всего похожий на приглушенное гудение тромбона в нижнем регистре.

— Что случилось? — поинтересовался мистер Смит.

Молодой человек посмотрел на Мацуяму-сан — можно ли ответить. Разрешение было дано — таким микроскопическим кивком, что заметить его мог только человек привычный.

— На заводе номер тридцать два, в префектуре Яматори, где компания производит турбины для подводных лодок и электронные синтезаторы, две минуты назад закончился обеденный перерыв, а кое-кто из служащих до сих пор смеется.

Секретарь взял телефонную трубку и нажал две кнопочки — очевидно, линия была прямой. Произнеся несколько отрывистых, сердитых фраз, молодой человек вновь устремил взгляд на экран номер тридцать два. Работницы расходились по рабочим местам. Мацуяма-сан повернул рычажок, чтобы включить звук. Появился начальник, выкликнул по бумажке два имени и принялся отчитывать виновниц, которые замерли на месте, низко кланяясь и чуть не плача. Все это было похоже на сцену наказания в каком-то зловещем детском саду.

— Что происходит? — спросил любопытный мистер Смит.

— Сотрудниц клавишного сектора синтезаторного цеха наказывают за смех после окончания перерыва.

— И какое наказание?

— Штраф. Половина недельной зарплаты. Если повторится еще раз, будут уволены. А если будут уволены, то не смогут найти работы ни в одной солидной японской компании в течение пяти лет. Такое соглашение подписали крупнейшие корпорации по инициативе господина Мацуямы, который владеет крупнейшей из крупнейших корпораций.

— Такая страшная кара за хихиканье после окончания перерыва?

— И за хихиканье до начала перерыва тоже.

— Ну, а во время перерыва хихикать можно?

— На то он и перерыв, чтобы отхихикаться.

— Тяжело, наверно, приходится неисправимым хохотушкам. Этого замечания Мацуяма-сан, судя по всему, не понял и решил не полагаться на клеврета — внести собственную лепту в разъяснение:

— Мацуяма-сан дает работу двум миллионам человек, — сказал он о себе в третьем лице и показал два пальца.

— Не может быть! — ахнул Старик.

— Так вы — Бог?

— Бог.

Японец игриво хмыкнул и поднял палец.

— А меня зовут Смит! — крикнул мистер Смит.

— Американец, — констатировал Мацуяма-сан.

— С чего вы взяли?

— Бог тоже американец. Старик и мистер Смит переглянулись.

Трудно было понять: то ли Мацуяма-сан в полном маразме, то ли имеет склонность к иронии.

— А кто Бог, если не американец? — на пределе доступной в его возрасте веселости сказал японец. — Разве Америка — не любимая страна Бога?

Старик пришел к выводу, что это высказывание носит явно враждебный характер, и решил сменить тему разговора:

— Странно, что такой богатый и могущественный человек живет в бедном районе.

— Бог не понимает? — спросил Мацуяма-сан, и лицо его помрачнело, сделавшись до жути похожим на маску смерти. — У японцев не один бог. Много. Японцы почитают семью, предков. Я не почитаю предков. Мои предки плохие. Из-за них я все должен был делать сам. Родился здесь, в этом доме. Предки тоже. Повара, плотники, лудильщики, воры. Всякие. Много родственников. Старые, молодые, совсем маленькие. Дяди, тети, двоюродные, троюродные. Все здесь. Шум, гам, никакой тишины. Теперь тут я один. Много тишины, много мыслей, много рассуждений. Братья все умерли. Сестры все умерли. Дети или умерли, или живут в больших домах с бассейном, водопадами, мостиками. Богатые. Пикники устраивают. Два сына были камикадзе. Топили вражеские корабли, погибли. Один в конце войны убил себя. Ему стыдно было. Кому как повезло. Я остался живой. Хранил японские традиции. Двум миллионам дал работу. Скоро еще дам. Вражеских кораблей больше не топим. Устарело. Топим вражеские автомобили, телевизоры, видеокамеры, часы, аудиотехнику. Другие времена/Добра и зла больше нет. Устарели. Другой критерий. Будущее. Эффективно или нет. Иметь или не иметь. Самураи снова воскресли. В бизнесе. Теперь дуэль на собрании акционеров.

— Минуточку! — взорвался Старик. — Вы хотите сказать, что понятие эффективности — неэффективности вытеснило добро и зло? Я вас правильно понял?

— Очень правильно. Новое измерение в поведении человечества. Конкуренты тоже говорят про эффективность, но не доводят до логического конца. У них комиссии по контролю качества и прочая ерунда, а хихикать в рабочее время можно. Качество и хихикать несовместимо. Никаких компромиссов в борьбе за тотальную эффективность. Формула такая: тотальная эффективность есть тотальная добродетель.

— Любопытно, — задумчиво произнес Старик. — Мы с мистером Смитом стараемся вести себя и разговаривать как смертные, чтобы не давить на людей своим превосходством. Элементарная вежливость. А вы, Мацуяма-сан, говорите, словно вы бессмертны. И совершенно непонятно, с какой стати.

На сморщенном личике возникла легчайшая тень улыбки.

— Очень острое наблюдение, — прошептал Мацуяма-сан и нажал указательным пальцем еще одну кнопочку.

Бамбуковая ширма у него за спиной уползла под пол, и гости увидели какой-то весьма необычный аппарат.

— Машина по поддержанию жизни. Последняя ступенька на пути к бессмертию. А моим заводам приказано в течение пяти лет разработать технологию вечной жизни. Вчера получил секретный отчет. Большое счастье. Работы идут успешно. Пять лет не понадобится.

— А если вы умрете раньше?

— Меня тут же подключат к машине по поддержанию жизни. У меня в коже уже проделаны входные отверстия для сенсоров. На затылке пропилена прорезь. Дискету вставлять. Мысли во сне будут регистрироваться. Могу давать закодированные приказы даже в коме. Остался всего один шаг, и все достойные обретут бессмертие.

— Несчастный глупец! Неужели вас радует подобная перспектива? Мацуяма-сан проглотил оскорбление, как таблетку. Помолчал, потом продолжил:

— Много лет обхожусь без радости. Вместо радости достижения.

— Вы жили без любви? — недоверчиво спросил Старик.

— И без ненависти? — чтобы не отставать, подпел ему мистер Смит.

— Ах да, любовь. Последние полвека, больше, один час в день для жены, один час для гейши, один час для проститутки. Не знаю, одни и те же женщины или меняются. Маловероятно, что те же самые. Но у них инструкция: быть приятными, а остальное неважно. — Личико долгожителя насупилось и после некоторого колебания он признался: — Понимаете (указательный палец поднялся вверх), уже много лет я с трудом различаю лица. Вижу только достижения и нарушения.

— А сколько у вас было детей?

— Невозможно ответить. Понятия не имею. Все мои служащие, два миллиона двести сорок одна тысяча восемьсот шестьдесят три человека, мне как дети. Я их когда надо хвалю, а когда надо наказываю. Возможно, молодые люди, которые живут в доме, — мои сыновья. Я с ними обращаюсь плохо. И зрение портится. Но собак различаю и помню по именам: Божественный Гром, Небесный Вулкан, Грозная Молния и Воин Императора. Помню и их почтенных родителей — их звали Вздох Дракона и Хрупкий Цветок.

— Вот вы говорите, что стали плохо видеть. Чем вы сможете заменить глаза, даже если достигнете бессмертия?

Мацуяма-сан вновь изобразил подобие улыбки.

— Специальные линзы. Уже опробованы. Зрительный нерв искусственный, вживлены специальные сенсоры. Слух тоже разработан. Стереофонические микрофоны с полгорошины величиной вживляются в барабанную перепонку. Слышишь и видишь лучше, чем младенец.

— И вы не боитесь, что гордыня губительным образом отразится на вашем характере? — медленно спросил Старик.

— Глупый вопрос, — скривился Мацуяма-сан. — Гордыня? Я ничего, кроме гордыни, не знаю. Я отдаю приказы. Повелеваю. Смысл моего существования.

— Испытываете от этого удовольствие?

— Испытывать удовольствие — проявление слабости, порок. Плохое слово «удовольствие». Я не испытываю удовольствия. Я просто существую. Все.

— Так я научу тебя смирению! — громогласно воскликнул Старик. — Я поставлю тебя на место! Смотри на меня!

— Смотрю, Бог, — с явной насмешкой откликнулся японец.

— Не вижу твоих глаз! Учти, повторять не буду! Я тоже стар, а это требует больших усилий. Готов?

— Что ты сделаешь? Докажешь, что у Бога еще остается немножко силы?

— Вот именно. Считаю до трех, а ты следи. Больше от тебя ничего не требуется.

— По-моему, ты решил обходиться без эффектов, — прошипел мистер Смит.

— С этим упрямцем другого способа быть не может! — прогремел Старик. — Раз, два, три!

И растворился в воздухе.

Исчезновение Старика ничуть не впечатлило японца, зато мистер Смит явно занервничал. Ему отнюдь не улыбалась перспектива остаться одному в этом тихом дурдоме. Все время, пока Старик отсутствовал, Смит не сводил глаз с монитора номер один, где дрыхли лохматые акиты. Через десять секунд, показавшихся покинутому десятью минутами, Старик материализовался. Вид у него был величественный.

— Ну?

Никакого ответа. Мацуяма-сан не отреагировал на произошедшее. Он сидел абсолютно неподвижно с отсутствующим выражением лица, статичный, как пенек.

— Спит, — растерянно констатировал Старик.

— Или помер, — предположил мистер Смит. — От шока. Позвать молодого человека, чтоб подсоединил его к машине? Или самому попробовать? Вон какие-то провода.

— Спит, — повторил Старик и грозно откашлялся, произведя звук, похожий на гул недальнего землетрясения. Личико японца чуть дернулось.

— Прошу извинения. Из вежливости. Мог бы не просить. Уснул. В моем возрасте непредсказуемым остается только сон.

— Так ты ничего не видел? — ахнул Старик.

— У меня создалось ощущение, возможно ошибочное, что вы на время покинули комнату, а потом вернулись обратно.

— Покинул? Через дверь?

— А как же еще?

— Как еще?! Смотри в оба глаза и больше не спи! Третий раз делать не буду! Сюда смотри! Иначе предоставлю тебя твоей злосчастной судьбе и никогда больше не вернусь, понял? Итак, внимание!

Он махнул рукой у японца перед носом.

— Смотрю, — едва заметно кивнул Мацуяма-сан.

— И не отвлекайся. Раз, два, три!

И Старик опять исчез.

На сей раз мистер Смит заметил некоторую реакцию: Мацуяма-сан придирчиво огляделся по сторонам, внимательно обозрел потолок. Когда через положенные десять секунд Старик вернулся, японец даже вздрогнул.

— Так что?

— Сколько? — ответил вопросом на вопрос Мацуяма-сан.

— В каком смысле?

— Сколько хотите за патент?

— Не верю собственным ушам, — сник Старик.

— Плачу хорошо, однако не чрезмерно. Трюк удачный, но несложный. Сто тысяч долларов. Если откажетесь, мы сами разработаем аналогичную технологию, просто это займет немножко времени. В ваших интересах согласиться.

— Да соглашайся ты! — взмолился мистер Смит. — Хоть получим наконец нормальные деньги. Целых сто тысяч!

— Не могу, — отрезал Старик. — Я знаю, как это делается, но торговлей не занимаюсь. Да и потом, этому не научишь. Либо дано, либо нет.

— Какая разница? Сделай вид, что продаешь. Давай я продам ему технологию. Я тоже умею исчезать. Мне торговля не претит.

— Это был бы обман.

— Такого грех не обмануть.

— Обман вне сферы этики.

— Плевал я на сферу этики! Мацуяма-сан поднял палец:

— Я вижу, вы спорите, но ничего не слышу. Делаю окончательное предложение. Сто двадцать тысяч американских долларов или эквивалент в японских иенах за продажу мировых прав на фокус с исчезновением.

— Он назвал чудо фокусом! Это последняя капля! — закипел Старик, но тут истерически заклекотал Смит:

— Смотри, смотри! Первый экран! Полиция!

В самом деле — на первом мониторе появились фигуры в пуленепробиваемых жилетах, крадущиеся вдоль улицы по направлению к дому. Один из полицейских пнул лежащую акиту, которая немедленно проснулась и вцепилась ему в лодыжку.

— Псы просыпаются!

— Ну не могу же я уследить за всем сразу, — поморщился Старик.

— Вызвал полицию, когда вы усыпили моих собак, — сообщил Мацуяма-сан, показав пальцем на красную кнопку. Потом покрутил какую-то ручку, и стали слышны звуки улицы. Пробудившиеся акиты свирепо рычали, укушенный отчаянно вопил, товарищи пытались отцепить от него намертво прилипшего пса. Внезапно на экране возникли двое: высоченный блондин и маленький японец с какими-то начальственными иероглифами на каске. Физиономию блондина объектив изрядно искажал, но голос был слышен отчетливо:

— О'кей, все как договорились. Ваши люди входят первыми, я — следом. Главное не дать им возможность исчезнуть прежде, чем я зачитаю им права. Ни в коем случае не напугайте их. Пусть думают, что это обычная проверка. Мол, сигнализация по ошибке сработала. Когда они успокоятся, появлюсь я и попробую с ними договориться.

Японец кивнул.

— ФБР! — ахнул мистер Смит. — Мало нам было собак!

— Как они нас нашли? — нахмурился Старик. — Очевидно, существуют какие-то электронные приспособления, которые могут нас выслеживать. Боюсь, что наш хозяин во многом прав.

— Зато мы умеем вовремя исчезать.

— Не самый конструктивный выход, — вздохнул Старик и протянул Смиту руку.

Тут в комнату с грохотом и пыхтением вломились полицейские.

— Прямо как в телевизоре, — причмокнул мистер Смит.

— Куда теперь?

Появился начальник, поднял руку, и полицейские опустили автоматы.

— В Индию.

— В Индию?

— Последняя остановками все, «сбросим этот бренный шум».

— Красиво. Кто сочинил?

С нарочитой неспешностью вошел давешний блондин.

— Спокойно, парни. Вашему путешествию конец. Думаю, вы и сами это понимаете.

Сомкнув вежды и блаженно улыбаясь, Старик и мистер Смит медленно воспарили к потолку и просочились через крышу, продемонстрировав новую вариацию исчезновения.

— Мать твою! — выругался блондин. — Похоже, вы все-таки их напугали! Перед самым исчезновением компаньонов на пороге возник молодой секретарь. Он посмотрел на своего босса с явным беспокойством и включил сирену.

— Скорей! Господин Мацуяма умер! Я должен в течение двух минут подключить его к аппарату! Вон там инструкция по эксплуатации, возьмите, а я пока подключу сенсоры!

Секретарь рывком перевернул старца и принялся тыкать штекерами ему в спину. Внезапно Мацуяма-сан вздрогнул и открыл глаза.

— Идиот! Уж и задремать нельзя. Что тут происходит?

Предпоследнее путешествие было не самым дальним, но самым утомительным, ибо компаньоны уже порядком выбились из сил. Они пропустили момент приземления, так как незадолго до конца полета оба погрузились в глубокий сон. Трудно сказать, сколько времени пробыли они в забытьи, но когда Старик приоткрыл глаз (чтобы сразу же вновь его зажмурить), сияло безжалостное полуденное солнце. Старик пощупал живот, заголившийся вследствие посадки на автопилоте, и проворно отдернул пальцы.

— Вот так так, — пробормотал он. — Мой живот раскалился добела. Никогда еще не испытывал столь сильного осязательного ощущения. Мистер Смит шевельнулся.

— Что ты сказал? Живот раскалился? А я думал, что это моя прерогатива — на случай медицинского осмотра. — И засмеялся. — Хорошо, что я выспался!

— А раньше ты когда-нибудь испытывал потребность в сне?

— Да. И ты тоже. Мы постепенно обзавелись этой потребностью, необходимой для нашего маскарада. У меня все началось с той ужасной шлюхи в Нью-Йорке. До сих перед глазами стоит след от резинки на ее бедре. Как след шины на снегу. В тот раз я уснул от острого приступа скуки, навеянного ее трактовкой секса. При этом, отметь, до секса дело так и не дошло, но мне достаточно было представить дальнейший ход событий, и я предпочел отключиться. А дальше было бы так: театральные стоны, затуманенный взгляд, ритмичное вихляние задом, коммерческий припев «как хорошо» и по истечении положенных пятнадцати минут имитация оргазма.

— Я не смогу участвовать в этом обсуждении, — заметил Старик. — Описываемые тобой действия мне малопонятны и несимпатичны.

— Просто хотелось остановиться на том памятном случае поподробнее, потому что я впервые тогда вкусил сна, этого сладкого забвенья, которого прежде мы с тобой были лишены…

— Ничего, у нас есть другие преимущества.

— Не так уж много. Умение вовремя исчезать — вот, пожалуй, и все.

— А путешествие без билета, без стояния в очереди, без зависимости от общественного транспорта?

— В награду за жизнь без сна, без отдыха, без конца? Слабая компенсация…

— Меня все больше и больше беспокоит…

— Что?

— Изображая из себя смертных, мы постепенно превращаемся в них на самом деле, причем гораздо успешней, чем наш друг Мацуяма превращается в бессмертного.

— А это означает, что нам пора возвращаться, — медленно произнес мистер Смит.

— Давно пора. Вот, положи руку мне на живот. Мистер Смит так и сделал.

— Разве не горячо? — спросил Старик.

— Вовсе нет. Нормальная температура для живота в здешнем климате.

— Значит, я выбрал неудачный пример. Но хоть жару-то ты ощущаешь?

— На мой вкус, жара умеренная. Значит, для большинства людей слишком жарко.

— Понимаешь, я никогда прежде не ощущал ни жару, ни холод. Теперь же я начинаю чувствовать температуру. Если так пойдет дальше, еще неизвестно, сможем ли мы вернуться туда, откуда прибыли.

— Не бойся, твоя божественная природа никуда не денется. Другое дело — запас энергии. Парализованный помнит, как ходить, да встать не может.

— Приятная аллегория, вполне в твоем духе.

Старик поправил хламиду и приподнялся.

Его глаза уже привыкли к жгучему, переливчатому сиянию, из-за которого все вокруг казалось подернутым легкой дымкой. В тени гигантского дерева Старик разглядел какие-то неподвижные, но явно живые силуэты и в первый момент решил, что это представители фауны.

— Кто это там? — шепотом спросил он Смита.