Статистическая вероятность любви с первого взгляда

1

Тем, кто страдает клаустрофобией, аэропорт напоминает камеру пыток.

И страшен не только сам перелет, когда пассажиров утрамбовывают, словно сардины в тесной железной банке, а потом швыряют в пространство. Мучения начинаются еще в аэропорту: давка, галдеж, в ушах звенит, в глазах все пляшет и расплывается, и все это безобразие с четырех сторон отгорожено стеклянными окнами, словно в каком-то чудовищном аквариуме.

Хедли старается не думать об этом, как и о многом другом, беспомощно застыв у билетной стойки. На улице смеркается. Ее самолет сейчас уже где-нибудь над Атлантикой, а внутри словно раскручивается какая-то пружина или из воздушного шарика медленно выпускают воздух. Отчасти предстоящий полет действует на нервы, отчасти в этом виновата сутолока аэропорта, но главная причина – понимание, что она опоздала на свадьбу, куда и ехать-то душа не лежала. От гадкой шуточки судьбы хочется плакать.

За прилавком столпились служащие авиакомпании и смотрят с хмурым нетерпением. На табло уже высветился следующий рейс из аэропорта Кеннеди в Хитроу. До него еще три часа, и не будь тут Хедли, смена уже благополучно закончилась бы.

– Прошу прощения, мисс, – говорит служащая авиакомпании, почти не скрывая досады. – Ничего не поделаешь. Можно попробовать пристроить вас на другой рейс.

Хедли уныло кивает. Столько времени втайне мечтала о какой-нибудь помехе, и это случилось. Правда, справедливости ради надо признать, что ее воображаемый сценарий был куда драматичнее: массовая забастовка на всех авиалиниях сразу, эпических масштабов гроза с градом, внезапный грипп или даже корь – любая уважительная причина увильнуть от исполнения долга и не видеть, как ее отец поведет к алтарю совершенно незнакомую Хедли женщину.

По сравнению с этим опоздание в четыре минуты – слишком уж удобно, даже малость подозрительно. Поверят ли родители – по крайней мере, хоть один из них, – что все получилось не нарочно? Чего доброго, по этому пункту папа и мама проявят редкое для них единодушие.

Хедли сама захотела пропустить репетицию свадебного обеда и приехать в Лондон утром в день венчания. Она больше года не видела отца и сомневалась, что высидит обед, где будут произносить тосты близкие ему люди, друзья и коллеги, где соберется весь маленький мирок, который он выстроил для себя за океаном. Они станут желать ему здоровья и счастья, поздравлять с началом новой жизни. Такого Хедли точно не перенесет. Она бы и на саму свадьбу не поехала, будь ее воля.

– Все-таки он твой отец, – без конца повторяла мама, словно Хедли могла об этом забыть. – Если не поедешь, пожалеешь потом. Знаю, в семнадцать это трудно себе представить, но поверь моему опыту – когда-нибудь пожалеешь обязательно.

Ох, вряд ли.

Служащая авиакомпании в бешеном темпе жмет на клавиши компьютера и ожесточенно чмокает жвачкой. Потом взмахивает рукой.

– Вам повезло! Мы можем вас устроить на рейс десять двадцать четыре. Место 18А, у окна.

Хедли почти страшно задавать следующий вопрос, и все-таки она спрашивает:

– Когда он прибывает?

– Завтра утром, – отвечает девушка. – Девять пятьдесят четыре.

У Хедли перед глазами возникает свадебное приглашение на плотной бумаге цвета слоновой кости – оно уже несколько месяцев валяется на ее письменном столе. Изящные буквы, складываясь в слова, сообщают, что церемония начнется завтра в полдень – значит, если самолет приземлится по расписанию и не случится задержек на таможне и пробок на дорогах, есть еще шанс успеть вовремя. Тютелька в тютельку.

– Посадка начнется в девять сорок пять, через этот выход. – Сотрудница авиакомпании протягивает Хедли бумаги в аккуратной папочке. – Приятного путешествия!

Хедли бочком отходит к окну и окидывает взглядом ряды скучных серых кресел. Большинство заняты, а у тех, что свободны, обивка расползается по швам и через дырки торчит желтый поролон, точно у нежно любимого, заигранного плюшевого мишки. Пристроив сумку на чемодане, Хедли отыскивает в мобильнике номер отцовского телефона. Он записан просто как «Профессор» – это прозвище Хедли придумала года полтора назад, вскоре после того, как отец сообщил, что не вернется в Коннектикут, и слово «папа» стало неприятно резать глаз.

От гудков в трубке у Хедли начинает быстрее биться сердце. Отец до сих пор звонит довольно часто, а вот она его номер за последний год набирала всего несколько раз. Там сейчас почти полночь, и когда отец в конце концов отвечает, голос его звучит хрипловато – не то спросонья, не то от выпивки, а может, от того и другого сразу.

– Хедли?

– Я опоздала на самолет.

В последнее время Хедли неизменно разговаривает с отцом в сухой, отрывистой манере. Так она выражает осуждение.

– Что?!

Хедли повторяет со вздохом:

– Опоздала на самолет.

На заднем плане слышится голос Шарлотты, и Хедли мгновенно вспыхивает злостью. Эта женщина с самой помолвки засыпает ее приторно-слащавыми имейлами: делится свадебными планами, присылает фотографии их с отцом поездки в Париж, умоляет ответить, завершая каждое письмо десятком смайликов (как будто одного недостаточно). И несмотря на все ее старания, Хедли уже ровно год и девяносто шесть дней упорно ее ненавидит. Чтобы изменить это, явно требуется нечто посерьезнее, чем приглашение быть подружкой на свадьбе.

– И как? – спрашивает папа. – Тебя устроили на другой рейс?

– Угу, но он прибывает в десять.

– Завтра?

– Нет, сегодня! Я же кометой полечу.

Папа не обращает внимания на сарказм.

– Это слишком поздно! До начала церемонии остается всего ничего. Я не смогу тебя встретить. – Он прикрывает трубку рукой и приглушенно переговаривается с Шарлоттой. – Наверное, можно попросить тетю Мерилин поехать в аэропорт…

– Что за тетя Мерилин?

– Тетушка Шарлотты.

– Мне уже семнадцать, – напоминает Хедли. – Как-нибудь доберусь на такси до церкви.

– Ну, не знаю… Все-таки первый раз в Лондоне… – Папа прокашливается. – А мама не против?

– Я без мамы, – говорит Хедли. – Как я понимаю, ей первой свадьбы хватило.

В трубке тишина.

– Ладно, пап. Увидимся завтра в церкви. Надеюсь, я не очень сильно опоздаю.

– Хорошо, – негромко отвечает он. – Я ужасно соскучился.

– Угу. – Хедли не может заставить себя произнести в ответ «Я тоже». – До завтра.

Только повесив трубку, Хедли вспоминает, что даже не спросила, как прошла репетиция. Честно говоря, ей не очень-то хочется это знать.

Она долго стоит, сжимая в руке мобильник и стараясь не думать о том, что ее ждет на другом берегу океана. Запах подгорелого масла от ближайшего прилавка с солеными крендельками вызывает легкую тошноту. Сейчас бы присесть, но все кресла заняты пассажирами, не нашедшими себе места в других частях аэропорта. На носу выходные, да еще и праздник – Четвертое июля, – а погодная карта на телеэкранах пестрит значками, обозначающими грозу, почти сплошь по Среднему Западу. Люди захватывают территорию, как будто намерены поселиться в зале ожидания. Занимают места, пристраивая на пустые кресла чемоданы, семьи захватывают целые углы, по всему полу валяются промасленные бумажные пакетики из «Макдоналдса». Осторожно перешагивая через какого-то дядечку, прикорнувшего на своем рюкзаке, Хедли внезапно испытывает странное чувство: словно потолок давит и стены смыкаются вокруг нее. С трудом удается восстановить дыхание.

Углядев наконец свободное местечко, Хедли бросается к нему, волоча за собой чемодан на колесиках, лавируя среди моря чужих ног и стараясь не думать, в каком виде будет завтра утром дурацкое лиловое платье. Она-то рассчитывала, что у нее останется несколько часов до церемонии, успела бы в гостинице все не спеша приготовить, а теперь придется прямо из аэропорта нестись в церковь сломя голову. Конечно, это далеко не самая существенная из всех неприятностей на текущий момент, и все-таки забавно представлять себе, как ужаснутся приятельницы Шарлотты: наверняка по их меркам невозможность сделать нормальную прическу – катастрофа мирового масштаба.

С точки зрения Хедли, сказать, что она сожалеет о своем согласии быть подружкой невесты, – это еще слишком мягко. Просто ее измотали бесконечные имейлы от Шарлотты и постоянные просьбы отца. Ко всему еще и мама, как ни странно, поддержала эту дурацкую выдумку.

– Я понимаю, сейчас ты к нему не испытываешь особо нежных чувств, да и я тоже. Но представь себе – когда-нибудь ты раскроешь альбом с фотографиями папиной свадьбы. Может, у тебя к тому времени будут свои дети. Не пожалеешь ли, что тебя нет на этих снимках?

Вообще-то, Хедли уверена, что не пожалеет, но маму и папу тоже можно понять. Проще согласиться, лишь бы все были довольны, даже если для этого придется перетерпеть укладку и лак для волос, неудобные туфли на каблуках и фотосъемку после церемонии. Когда другие подружки – сборище тридцатилетних приятельниц Шарлотты – узнали, что на свадьбе ожидается девочка из Америки, на Хедли немедленно обрушился поток имейлов с явным избытком восклицательных знаков, и ее тут же включили в группу на электронной почте. Она никогда в жизни не виделась с Шарлоттой и вот уже полтора года всеми силами избегала встречи, а теперь узнала в подробностях мнения будущей мачехи по самым разным вопросам первостепенной важности. Например: какие туфли лучше, босоножки или «лодочки», нужно ли использовать в оформлении букетов гипсофилу и самое кошмарное – какое белье следует надевать на так называемый девичник.

Просто поразительно, сколько требуется писем для подготовки свадьбы. Часть приятельниц оказались коллегами Шарлотты по университетской художественной галерее в Оксфорде – и трудно понять, как у них еще остается время на работу. Предполагалось, что Хедли встретится с ними в отеле завтра с утра пораньше, но теперь, как видно, придется им наряжаться, завиваться и краситься без нее.

Небо за окном порозовело. Мигают огоньки, очерчивающие контуры самолетов. Хедли рассматривает свое отражение в стекле: белокурые локоны, большие глаза, лицо усталое, словно после долгого путешествия. Она втискивается на сиденье между пожилым человеком, который с такой силой встряхивает газету, что кажется – та вот-вот улетит, и женщиной средних лет, в джемпере с вышитым котиком, увлеченной загадочным вязанием.

«Еще три часа», – думает Хедли, обхватив руками рюкзак, и только потом соображает, что нет смысла считать минуты до события, к которому совсем не стремишься. Куда точнее было бы сказать: еще два дня. Через два дня она вернется домой. Можно будет сделать вид, что ничего этого не было. Выходные, целую вечность державшие ее в страхе, останутся позади.

Хедли поправляет на коленях рюкзак и слишком поздно спохватывается, что не застегнула до конца молнию. Вещи валятся на пол. Хедли первым делом хватает блеск для губ, журналы и только потом тянется за толстой книгой в черном переплете – но парень, сидящий с той стороны прохода, первым успевает поднять увесистый томик.

Протягивая книгу Хедли, он бросает беглый взгляд на обложку, и в его глазах вспыхивает узнавание. Ну точно – принял ее за человека, который способен читать Диккенса в аэропорту. Хедли хочется объяснить, что все совсем не так. На самом деле она эту книгу даже не открывала с тех пор, как получила ее от отца, а это было сто лет назад – но она сдерживается и, ограничившись благодарной улыбкой, решительно отворачивается к окну, чтобы парень не вздумал завести разговор.

Душа не лежит ни с кем общаться – даже с таким симпатичным мальчиком. Предстоящий день, словно живое, дышащее существо, надвигается неумолимо и вот-вот собьет ее с ног. Ужас охватывает при одной мысли о том, чтобы сесть в самолет, не говоря уже о прибытии в Лондон. Хедли физически неспособна усидеть на месте – она ерзает, качает ногой, сжимает и разжимает кулаки.

Пожилой пассажир на соседнем сиденье громко сморкается и снова с шелестом разворачивает газету. Хедли от души надеется, что не окажется рядом с ним в самолете. Семь часов – долгий срок. Разве это правильно, что соседство на такой большой отрезок дня предоставлено воле случая? Нельзя навязывать никому в попутчики совершенно незнакомого человека, а между тем сколько раз она летала через полстраны в Чикаго, Денвер или Флориду бок о бок с незнакомцами? В том-то и беда: во время полета часами разговариваешь с человеком, делишься самым сокровенным, а потом никогда в жизни больше с ним не встретишься и даже имени его не узнаешь.

Сосед вытягивает шею, увлеченный какой-то статьей, и нечаянно задевает локтем руку Хедли. Девушка вскакивает, забрасывает рюкзак на плечо. Вокруг по-прежнему полно народу. Хедли с тоской косится на окно. Вырваться бы на волю! Она не уверена, что выдержит еще три часа в зале ожидания, но тащиться с вещами через толпу – тоже хорошего мало. Хедли придвигает чемодан к своему опустевшему сиденью, чтобы было видно, что место занято, и оборачивается к даме в свитере с котиком.

– Простите, вы не могли бы присмотреть за моим чемоданом? Я отойду на минуточку.

Спицы замирают в воздухе. Женщина строго сдвигает брови.

– Это запрещено! – заявляет она с нажимом.

– Я сразу вернусь, – уговаривает Хедли, но женщина решительно качает головой, всем своим видом давая понять, что отказывается принимать участие в столь темном деле.

– Давай я посторожу, – предлагает парень с той стороны прохода.

Хедли впервые смотрит на него по-настоящему. Темные волосы несколько длинноваты и рубашка вся в крошках, а все-таки чем-то он привлекателен. Может быть, явным британским акцентом, а может, тем, как он дергает краешком губ, сдерживая улыбку. Он вдруг вскидывает на Хедли глаза, и у нее на миг замирает сердце, а парень тут же вновь переводит взгляд на пассажирку, неодобрительно поджавшую губы.

– Это противозаконно, – бурчит дама себе под нос и косится на парочку здоровенных охранников возле буфета.

Парень сочувственно улыбается Хедли.

– Ничего страшного, возьму с собой, – говорит она. – Все равно спасибо.

Хедли собирает свое имущество, продевает вторую руку в лямку рюкзака, сунув книгу под мышку. Суровая пассажирка едва снисходит до того, чтобы поджать ноги, пропуская Хедли с чемоданом.

У выхода из зала ожидания ковровое покрытие заканчивается, и чемодан на колесиках угрожающе кренится, запнувшись о резиновую выпуклую полоску, отделяющую его от линолеума в коридоре. Пока Хедли борется с чемоданом, выскальзывает книга, зажатая под мышкой. Хедли наклоняется за ней и роняет свитер.

«Да что ж такое!» – думает девушка, сдувая упавшую на лицо прядь. Подобрав, наконец, все упавшее, она протягивает руку – а чемодан куда-то делся. Хедли оглядывается и с изумлением видит у себя за спиной все того же мальчика, тоже с сумкой на плече. Его рука сжимает ручку ее чемодана.

Хедли растерянно моргает.

– Что ты делаешь?

– Мне показалось, тебе не помешает помощь.

Хедли молча смотрит на него.

– И притом так будет вполне законно, – прибавляет он, улыбаясь во весь рот.

Хедли поднимает брови, и парень выпрямляется, заметно подрастеряв самоуверенность. Ей вдруг приходит в голову, что он просто собирается украсть ее чемодан. Впрочем, невелика добыча: пара туфель и платье. Хедли была бы более чем счастлива их лишиться.

Она еще целую минуту стоит столбом, пытаясь понять, чем заслужила себе персонального носильщика. Но ее то и дело толкают другие пассажиры, рюкзак оттягивает плечи, а у парня в глазах застыло тоскливое выражение, словно ему сейчас очень не хочется оставаться одному. Это Хедли может понять и потому в конце концов кивает. Дальше они идут вместе.