Статистике вопреки

Пролог

Я молилась, отчаянно и судорожно наворачивая круги по несчастным двум метрам свободного пространства нашей ванной комнаты, бросая краткие взгляды на стиральную машинку, на поверхности которой в рядок были выложены шесть использованных тестов на беременность.

В голову шли всякие дурацкие мысли из серии "а каким точно богам-то молиться? Христианство, мусульманство, иудаизм… а может быть, пастафарианство?". Я была готова поверить во всё что угодно, лишь бы… Лишь бы. 

Не имея ни малейшего представления, чего именно хочу в этой ситуации, я рухнула на бортик ванны и разблокировала экран телефона. Все три запущенных таймера показывали, что до момента "икс" осталось более трёх минут. Тихо застонав, я уткнулась лицом в ладони. За что мне это всё?!

За дверью раздалось истошное и протяжное:

— Маааааааам.

Таська с самого детства умела вопить так, что у окружающих тут же возникало непреодолимое желание бежать к ней в полной уверенности, что ребёнку грозит как минимум смертельная опасность. Но я уже давно научилась не реагировать на эту уловку: хватило первых двух сотен раз, трёх шишек на лбу и одной разбитой коленки, чтобы понять — дочь у меня местами излишне экспрессивна.

— Тася, я моюсь! — как можно более строгим голосом прокричала я в ответ, для пущей убедительности отвернув кран с водой. — Если что-то надо, попроси Женю!

За дверью подозрительно промолчали, и я выдохнула, понадеявшись, что у меня есть хотя бы минут десять спокойствия, чтобы пережить свой личный апокалипсис.

Две с половиной минуты.

Чёрт. 

Всё началось несколько часов назад на послеобеденном заседании факультета, где собрались заведующие кафедр и мои замы. После того как с текущими вопросами было покончено, на длинном овальном столе (не без помощи девочек из приёмной деканата) образовался чайный сервиз и парочка аппетитных тортов — сегодня мы провожали в декрет моего зама по воспитательной работе. Милейшей Кире Марковне было заметно за сорок и никто не был готов к таким геройствам с её стороны, поэтому весь факультет до сих пор пребывал в лёгком шоке и нервном возбуждении. Не ожидали. 

Завкафы — умнейшие дядьки (три кандидата и один доктор наук) со специфическим чувством юмора — всячески старались своими шуточками разрядить обстановку, лишь повышая градус неловкости, повисшей в помещении.

Бедная Кира Марковна только и успевала, что бледнеть да краснеть. Я как раз уже собиралась вмешаться, когда добрейший Альберт Самуилович — руководитель кафедры прикладной и вычислительной математики — в шестнадцатый раз заключил:

— Ох и удивили же вы нас, Кира Марковна, не ожидали, ей-богу, не ожидали. В ваши-то годы...

Я было открыла рот, чтобы переключить всеобщее внимание этих великих умов на что-нибудь более безопасное (например, на критику современной системы образования), как поняла, что если срочно не сожму поплотнее губы, то вместо слов рискую выплеснуть на достопочтенную публику совсем не то, что планировала.

И, зажав ладошкой рот, в испуге уставилась на торт, который ещё минуту назад уплетала за обе щеки с вполне выраженным аппетитом.

Мой жест, как назло, тут же был отмечен всеми, что странно, ибо повышенным вниманием мои умные дядьки не отличались. Они даже беременность Киры Марковны заметили… недели две назад, когда та с ничем не скрываемой выразительностью стала походить на ледокол “Красин”. 

— Альбина Борисовна, с вами всё в порядке? — забеспокоился всё тот же Альберт Самуилович.

Я энергично закивала головой, опасаясь открывать рот и ощущая, как содержимое моего желудка путешествует внутри меня. 

— Альбина Борисовна, а вы у нас часом не решили последовать примеру Киры Марковны? — с восторгом от собственного остроумия пошутил Демьян Эдуардович — заведующий кафедры матанализа.

Я, сделав круглые глаза, начала отрицательно трясти головой. Если бы не неожиданный приступ тошноты, то вполне вероятно, что в ответ на это дурацкое предположение я ляпнула бы что-нибудь наподобие: “Уважаемый Демьян Эдуардович, чтобы случилось то, о чём вы подумали, мне, как минимум, нужно было бы заняться...”. И вот тут я окончательно впала в ступор: то, что нужно для того, чтобы со мной случилось то, о чём подумал Демьян Эдуардович, было у меня полтора месяца назад. Что уже само по себе выходило из ряда обыденных событий, но вот следующая догадка шокировала меня ещё сильней. Месячных с тех самых пор у меня не наблюдалось. 

Ничего из этого я, конечно же, никому из присутствующих не озвучила, лишь обменялась сочувствующими взглядами с Кирой Марковной, параллельно всеми доступными мне методами высчитывая свой цикл, в котором ничегошеньки не складывалось. Или же складывалось, но совсем не так, как хотелось мне.

Поспешно свернув заседание факультета, сославшись на срочные дела, я бросила невнятные инструкции своему секретарю и выскочила из здания университета. 

Путь домой лежал через аптеку. Припарковав свой Volkswagen самым безобразным образом сразу на три парковочных места, я влетела в торговый зал, едва не падая со своих каблуков.

— Тест на беременность! — потребовала у аптекаря, протягивая пятитысячную купюру.

— Один? — обалдело переспросила женщина.

Глава 1

Они стояли в прихожей и сверлили друг друга взглядами. Один был ехидно-вызывающий (Женькин), а второй —  растерянно-настороженный (Лёшкин). 

Таська, которая чуть не вынесла дверь в ванную, пока я не глядя панически засовывала шесть тестов на беременность в стиральную машину, полагая, что там их уж точно никто не найдёт, тащила меня за руку по коридору прямо навстречу этой парочке. К слову, совершенно вовремя, ибо именно в этот момент старшая из дочерей решила пойти в атаку и самым безобидным голосом (чему никак нельзя было верить) поинтересовалась:

— А кем вы, собственно, приходитесь маме?

Лёшка, явно не ожидавший такого напора, опешил, но, к своей чести, среагировал быстро, выпалив, будто бы отрапортовав:

— Друг.

Женя прищурилась, решая, насколько можно доверять новому знакомому, и уточнила:

— И насколько близкий друг?

Клянусь, моей дочери нужно было родиться лет семьдесят назад и пойти работать в КГБ, ведя в застенках допросы неблагонадёжных граждан — напора и настойчивости ей было не занимать. Хуже была только Тася, но та пока помалкивала, старательно прислушиваясь и присматриваясь к происходящему, делая в своей кудрявой голове какие-то выводы, ведомые только ей.

Произошедшее дальше меня порядком удивило, поскольку всегда самоуверенный Орлов, которого я без малого знала тридцать лет, покраснел, замялся и протянул маловразумительное: “Нууууууу….”.

Слава Богу, в разговор решила вмешаться Таська, успешно завершившая обработку входящей информации.

— Ой, для кого такие красивые цветы?

Лёшка с непониманием уставился на букет в своей руке, будто видя его впервые. К счастью, первый шок начал его отпускать, и наш гость наконец-то смог взять себя в руки, расплывшись в одной из своих самых приторных улыбочек, при которой на его щеках выступили ямочки.

— Вам, юная принцесса? — поинтересовался он, протягивая цветы моей младшенькой.

И, возможно, это бы прокатило, окажись на Таськином месте любой другой ребёнок. Моя же не придумала ничего лучше, чем презрительно фыркнуть, между делом заметив:

— Принцессы — это прошлый век.

Впрочем, это не помешало ей выхватить протянутый букет и с гордым видом уплыть вглубь квартиры. 

— Вы не ответили на вопрос, — напомнила о себе Женя, вынуждая меня вмешаться, так как у неготового к таким потрясениям Орлова подозрительно дёрнулся левый глаз.

— Евгения!

— Да что Евгения?! — театрально всплеснула руками дочь. — Должна же я понимать, кого мы пускаем на порог собственного дома.

— Сначала надо было интересоваться, а потом уже пускать, — легко парировала я её возмущения, мелкими шажками вклиниваясь между старшей дочерью и бывшим одноклассником. После чего повернулась к последнему и с извиняющейся улыбкой на лице попросила: — Не обращай внимания, у неё просто… неделя тяжёлая выдалась.

Женечка презрительно сморщилась и, откинув отточенным движением свои длинные волосы назад, последовала за младшей сестрой.

Я же, почувствовав горячее дыхание Лёшки на своей шее, поспешно отскочила к противоположной стене, заняв место дочери.

Лёша выжидающе посмотрел на меня, но достаточно быстро сообразил, что ничего пояснять я не собираюсь (а у меня элементарно язык к нёбу присох, как это происходило каждый раз, когда я видела его до невозможного красивое лицо с крупными чертами и прямым носом), с выраженной претензией в голосе заметил:

— Не знал, что у тебя дети.

Я максимально беззаботно захлопала ресницами, всеми правдами и неправдами изображая дурочку, после чего небрежно махнула рукой в сторону и хихикнула (что больше походило на хрюканье):

— Да они так… приёмные.

Шутка, к сожалению, не зашла, Лёшка напрягся ещё сильнее, ни на минуту не поверив моей отмазке, а в прихожей тут же нарисовались оба “приёмыша”. Собственно, я даже и не сомневалась, что они подслушивают. 

— Между прочим, мы всё слышим! — воинственно возмутилась Таська. 

— Ты чему ребёнка учишь? — недовольно вторила Женька и, схватив младшенькую за руку, утащила её в детскую. 

Я с облегчением выдохнула. Если повезёт, то дамы мои всё-таки обиделись, а не просто изобразили вековую скорбь на своих личиках. Это дало бы нам с Орловым минут пять свободного времени, чтобы поговорить. Хотя что мы могли сказать друг другу, я даже не представляла.

Пока Лёша хмуро рассматривал закрывшуюся дверь детской, я успела выдохнуть, немного расслабиться и напрячься снова, вспомнив про содержимое стиральной машинки. Твою ж… 

— И часто у вас так? — первым нарушил тишину Орлов. 

Неопределенно повела плечами.

— Случается.

— Они на тебя совсем не похожи…

От этих слов моё сердце не то чтобы ёкнуло, оно буквально рухнуло, и даже не в пятки, а сразу же этажей этак на пять вниз.

— Что ты имеешь в виду? — невольно ощетинилась, скрестив руки на груди, готовясь защищать своё и в срочном порядке прикидывая, как выставить этого образцового представителя мужского рода за дверь.

Глава 2

С Орловым мы были знакомы с самого детства. Почти тридцать лет прошло с того памятного летнего дня, когда обе наши семьи заселились в только что сданную многоэтажку. Двери наших квартир располагались на одной лестничной площадке, стеклянными глазками смотря друг на дружку. 

Разница в возрасте между маленькими нами исчислялась всего лишь парой месяцев, поэтому не было ничего удивительного в том, что до поры до времени мы с Лёшкой вполне синхронно шагали по жизни: соседи, односадники, одноклассники… 

Несмотря на то, что наши семьи были диаметрально противоположными, относясь к разным социальным прослойкам, это никогда не мешало нашей дружбе. Что казалось странным уже само по себе, уж больно мы были непохожи. Я, избалованная и выпестованная своими интеллигентными родителями, смотрящими на меня с обожанием и готовыми сдувать пылинки, и он, дитя рабочего класса и старший из пятерых отпрысков (на момент нашего знакомства Орлов всё же был единственным), с вечно занятыми родителями и по жизни предоставленный сам себе.

Впрочем, не стоит забывать, что это был конец восьмидесятых, когда Союз доживал свои последнии дни, и очень скоро ситуация в стране так или иначе сотрёт всякую разницу между всеми, поставив свой народ в одинаково хреновое положение. 

Но тогда, на исходе целой эпохи, никто об этом не подозревал. Люди жили идеей перестройки, ещё не догадываясь, что дальше будет не просто плохо, а местами откровенно страшно.

Нас же, детей, это вообще никак не касалось. Нам с Лёшкой было по три года, и мы просто играли в одной песочнице, под пристальным присмотром моей мамы.

Здесь, наверное, ещё стоит обмолвиться парой слов о том, что из себя представляли наши семьи. 

Наша семья была классическими представителями интеллигенции, да-да, той самой, что до последнего считала книгу лучшим подарком, веря в главенство духовных благ над материальными. При каждом приёме пищи мы пользовались льняными салфетками, по выходным ели яйца из специальных подставок и даже обладали набором семейного серебра, неизвестно как дошедшего до наших дней от прабабки по материнской линии. Прабабка, к слову, была крестьянского происхождения, а серебро однажды было “позаимствовано” из княжьего дома в годы революции, что не помешало ему впоследствии стать семейной реликвией. 

Моим родителям было уже за сорок, когда им удалось обзавестись мной. Сначала папе с мамой было элементарно не до детей, сказывалась чрезмерная увлечённость своей профессиональной деятельностью. Мой отец, Борис Игнатьевич Вознесенский, к тому времени уже ставший доктором физико-математических наук, без пяти минут член-корреспондент АН СССР, всю свою осознанную жизнь посвятил служению науке, днями и ночами пропадая то в стенах родного университета, то в многочисленных разъездах по различным конференциям и симпозиумам. Но при этом имея ещё одну страсть всей своей жизни — мою маму. Инесса Робертовна Вознесенская в этом плане была чуть попроще — она всего лишь возглавляла один из городских домов культуры, коротая свои будни в организации нескончаемых выставок да фестивалей, благо что в конце восьмидесятых недостатка в них не было. Оба моих родителя являли собой пример фанатичного служения идеям и идеалам и были вполне счастливы в своём культурно-интеллигентном мире. Но в один прекрасный момент, достигнув определённых карьерных высот, они решили с присущей им рассудительностью, что пора бы уже сделать следующий шаг в своей крепкой и надёжной семейной жизни. Но всё оказалось не так просто, и потребовался не один год блужданий по больницам и поездок в Кисловодск на грязи и воды, прежде чем маме удалось забеременеть мной. Думаю, что меня бы любили в любом случае, но выстраданная беременность лишь усилила их фанатичное отношение к новорождённой дочери. Впрочем, что-то мне подсказывает, что если бы они могли предвидеть дальнейшие события моей жизни, то, возможно, ещё бы десять раз подумали, насколько была велика нужда в наследниках.  Но поскольку никто из них не обладал даром предвидения, а история, как известно, не знает сослагательного наклонения, то и моё появление на свет было воспринято как величайшее событие, что в свою очередь привело к полной перестройке ценностных координат в их родительском сознании. И если мама просто предпочла уйти с работы и посвятить всё своё время воспитанию единственной дочери, то папа (к счастью!) с наукой завязывать не стал, но и к моему воспитанию он подошёл крайне ответственно, буквально с пелёнок знакомя меня с завораживающим миром науки. А откуда я, по вашему, в пять лет могла узнать про золотое сечение? 

Учитывая оба этих фактора моего воспитания, не было ничего удивительного, что я значительно отличалась от своих сверстников. Правда, это стало понятно лишь со временем, а пока я играла в одной песочнице с Орловым, пытаясь накормить его пирожком из песка.

Его родители не столь серьёзно подходили к воспитанию. Тётя Света вообще первые лет десять нашего знакомства была вечно то беременной, то нянчащейся с очередным младенцем, а дядя Игорь постоянно пропадал либо на заводе, либо в гаражах с мужиками с соседней улицы. Поэтому очень быстро Лёшка оказался в положении кошки, то есть кота, гуляющего самого по себе.

Моя трепетная мама при первом же эксцессе взяла его под своё крыло и первые годы нашего знакомства мы были не разлей вода.

И даже садик в первое время не стоял между нами. Мы оба не ели суп, но обожали белый хлеб с повидлом на полдник; строили друг другу рожицы во время тихого часа, в нужный момент прячась от воспитательниц; исследовали небольшой лесок (на самом деле — самые обычные кусты), расположенный по периметру садика, и вполне неплохо уживались со всем оставшимся миром. 

Глава 3

За окном была глубокая ночь, а я продолжала ворочаться в постели, пытаясь совладать с дневными переживаниями. Рука сама собой тянулась к животу, но я всё время одёргивала себя, запрещая до похода к врачу делать хоть какие-то выводы. Определиться со своими желаниями я так и не смогла, возможно, если бы всё пошло по иному сценарию и всё происходящее продолжало оставаться сугубо моим личным, то я смогла бы хоть что-то для себя решить. А так, наличие недовольной Жени, сгорающей от любопытства Таси и… непонятно откуда взявшегося Орлова вносило лишь сплошной раздрай в мою душу. 

И это ещё родители были не в курсе, хотя их реакции я боялась меньше всего. Мы с ними уже пережили две незапланированные беременности. Буйная фантазия тут же нарисовала образ мамы, которая с самым флегматичным видом и отчего-то еврейский акцентом спрашивала: “Шо, опять?”

Не опять, а снова. 

Обречённо вздохнув, я перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. Меня непреодолимо тянуло пострадать и поныть на тему, за что мне это всё? И почему именно я из раза в раз наступаю на одни и те же грабли? Но ныть было некому, да и глупо, — моих проблем это бы не решило. Оставалось только вздыхать и вошкаться в постели. 

Матрас рядом со мной неожиданно прогнулся, и на соседнюю подушку рухнула Женька, разметав во все стороны свои длиннющие волосы. Появления дочери я не испугалась, привыкшая уже к ночным пришествиям своих отпрысков. Моя кровать с самого начала была признана в этом доме общественной территорией. Но вот как объяснить происходящее четырнадцатилетнему подростку, я не представляла. 

Сразу же после того, как Лёша вернул меня на место в прихожей, старшая из дочерей презрительно фыркнула и скрылась в своей комнате, отказываясь весь оставшийся вечер разговаривать со мной, и даже на ужин не вышла, за время моего отсутствия вполне красноречиво разложив на туалетном столике в моей комнате свою находку из стиральной машинки. Тесты я выкидывать не стала, припрятав их на самой верхней полке шкафа, — проникать туда Таисия ещё не научилась.

И вот Женя, переборовшая свои эмоции, наконец-то пришла за ответами, которых у меня попросту не было.

Мы немного полежали в молчании, пока я не дотянулась до её лица, убирая многочисленные пряди. Она крутанулась головёнкой  на подушке, впиваясь в меня своим тёмным взглядом. 

— Ты правда беременна? — без всяких прелюдий поинтересовалась дочь.

Я замялась, подбирая нужные слова, а потом всё-таки решила быть по возможности предельно честной.

— Скорее всего. 

Она недовольно запыхтела, но ругаться не стала, что я в некотором роде восприняла за хороший знак. Мои дети не умели молчать, когда были категорично против чего-то.

— Ничему тебя жизнь не учит, да? — в конце концов выдал мне мой так рано повзрослевший ребёнок.

— Отчего же, учит, — переворачиваясь на спину, вполне спокойно отозвалась я. — Что как бы не распоряжалась жизнь, всё к лучшему.

Женя призадумалась, а я судорожно прислушивалась к её громкому дыханию в надежде предугадать ее мысли.

— То есть тебя всё устраивает? — с лёгкой озадаченностью пополам со скепсисом в голосе поинтересовалась она.

— Меня абсолютно устраивает наличие в моей жизни тебя и Таси. И я бы ни за что на свете не стала менять этого. 

Можно было просто сказать, что я люблю их, но, во-первых, обе дочери и так это знали, а во-вторых, Женька спрашивала меня совсем не об этом.

У нас с ней были своеобразные отношения, не до конца вписывающиеся в типичную систему “дочки-матери”. Я родила в девятнадцать и долго не могла осознать своего материнства. И дело тут было даже не в любви. Это горяче-пронзительное чувство зародилось во мне задолго до того, как мы с крохотной девочкой впервые повстречались в стенах роддома. Просто первое время я относилась к ней скорее как к сестре, чем как к собственному ребёнку. Делая всё от меня требующееся, я никак не могла перестроить своё сознание на новый лад, не понимая, что “Я” — это на самом деле “Мы”. К тому же первые Женечкины годы пришлись на моё студенчество, и поначалу забота о ней полностью лежала на моей маме. Поэтому наши отношения и по сей день больше походили на дружеские. Безоговорочное доверие и знание, что мы всегда будем самой надёжной опорой друг для друга, не спасало нас в кризисные моменты. Нам не хватало какой-то субординации, из-за чего в своей манере общения мы больше походили на двух подруг, чем на маму и дочку. С Тасей у меня было всё немного иначе, но и родила я её уже в достаточно сознательном возрасте. 

Моя вина перед Женей была неочевидной, но она была, невидимой стеной вставая между нами в минуты недопонимания. И вместо того, чтобы в полной мере поддержать её, помочь справиться с эмоциями, меня тянуло на оправдания, что мало чем помогало делу. 

Всё это крутилось в моей голове, когда Женька нарушила ночную тишину, будто бы между делом заметив:

— А он ничего.

Я поперхнулась собственными же слюнями и тут же подскочила на локтях, во все глаза уставившись на дочь. Спрашивать, о ком она говорит, было глупо, но я, конечно же, спросила:

— “Он” — это кто?

— Алексей? — сдерживая явное ехидство, отозвалась она. — По крайней мере, он так представился.

Глава 4. На просторах Питерской конференции

Шёл второй день научно-практической конференции, посвящённой инновациям в области проектирования, строительства и эксплуатации производственных объектов по добыче нефти и газа. Я откровенно страдала, полагая, что сослали меня сюда исключительно в целях наказания и перевоспитания. Что было не так уж и далеко от истины, поскольку наш проректор так и сказал: “Альбина Борисовна, поезжайте и посмотрите, что значит практико-ориентированная наука...”. Намёк был настолько толстым, что я еле сдержалась, чтобы не заскрежетать зубами. Суть нашего противостояния заключалась в том, что по его мнению мой факультет не соответствовал требованиям времени.  

Как известно, классическая наука давно и упорно находилась в кризисе, и математика не была исключением. По авторитетному мнению некоторых она погрязла в своих теоретических основах, перестав удовлетворять запросам современности, где было необходимо больше практики. Ведь сейчас как? Развивается только то, за что люди готовы хорошо платить, а платить они готовы лишь тогда, когда уверены, что в перспективе их затраты обязательно окупятся. 

У математики с этим были явные проблемы. Будучи царицей всех наук, она зачастую воспринималась лишь как инструмент, который обслуживал интересы других областей. Поэтому как таковая математика со всеми её методами людей интересовала мало, и наш факультет лишь подтверждал это правило, долгие годы выезжая исключительно за счёт программистов, но и они в последнее время перестали соответствовать ожиданиям, поскольку преподавали у нас их, как известно, дядечки и тётечки из прошлого века. 

Меня, собственно, два года назад и назначили деканом матфака из расчёта, что я со своим свежим видением смогу расшевелить это сонное царство. Получалось с переменным успехом. С одной стороны, мне действительно удалось повернуть общий взор в сторону междисциплинарных исследований, доказывая, что математика до сих пор сильна и без неё никуда. С другой же стороны… ну не могла я отказаться от классических дисциплин, которые составляли большую часть учебной программы, изучаемой студентами. Я вообще верила в то, что главное — дать людям хорошую базу, а дальше они выгребут сами. Но нет, наш ректорат требовал с меня уже сейчас грантов и научных изысканий, способных привлечь новые ассигнования на наш “замшелый”  матфак. Поэтому в последнее время меня старались засунуть куда только можно в надежде, что я наконец-то осознаю, чего вообще от нас хотят.

Не последнюю роль в этом всём сыграла моя докторская, которая никак не желала писаться, хотя с самоорганизацией у меня никогда не было проблем. И если кандидатская писалась мною чуть ли не на одном дыхании по ночам, между Женькиными вечными соплями и Таськиными режущимися зубами, то сейчас, когда жизнь была относительно спокойна и беззаботна, мой научный муз бесстыже свесил лапки и слал всех на фиг. Стоило открыть файл “Докторская”, как у меня тут же находился миллион других неотложных дел.

Поэтому вместо положенного отпуска я занималась изучением самой перспективной отрасли промышленности нашей страны. А что может быть более перспективным, чем добыча нефти и газа?

Так я и оказалась в качестве слушателя на конференции, где мне надлежало внимать опыту “коллег”. Вообще-то конференции я любила, и любовь эта случилась со мной с первого взгляда. Помню, как в шесть лет впервые попала на какие-то студенческие чтения, где моему папе полагалось сидеть в жюри. Заботливые усатые дядьки в твидовых пиджаках выделили стул, усадив меня между папой и ещё каким-то серьёзным мужчиной, который умудрялся ставить в тупик каждого из выступающих всего лишь одним-единственным: “И чё?!” Студенты терялись, бледнели-краснели, мужчину же такая реакция веселила, впрочем, как и моего родителя, тщательно скрывавшего улыбку, то и дело прорывающуюся сквозь густую бороду. Монотонные речи студентов шестилетнему ребёнку были мало понятны, зато торжественность и серьёзность окружавшей нас атмосферы впечатлила меня настолько, что, начиная уже с первого класса, я стала требовать от моей учительницы отправить меня хоть куда-нибудь. С этих самых пор все школьные недели науки, НОУ*, декадники и прочие сборища были моими. Это же было так волнительно, защищать свою позицию перед всеми, а потом, отвечая на многочисленные вопросы, обсуждать любимые темы. Как легко можно догадаться, в общении со сверстниками в этом плане у меня был недостаток.

Но конкретно сегодняшнее мероприятие меня совсем не радовало. Сказывался и протест против решений руководства, которое занималось голимым шантажом, уже который месяц грозя урезать нам финансирование, и недовольство отведённой мне ролью простого слушателя. Я-то привыкла к более активному участию. Впрочем, не суть важно. 

Главное, что я сидела и скучала, отсчитывая медленно тянущиеся минуты до обеда, когда вечер, то есть день, перестал быть томным: на месте докладчика вдруг появился ОН — Орлов Алексей Игоревич. Высокий, плечистый, со своей вечно растрёпанной тёмной шевелюрой и лёгкой небритостью, загорелый, с выдающимся прямым носом и пухлыми губами. Я даже челюсть не сразу смогла подобрать с пола, наблюдая за тем, как Лёшка в привычной манере откинул со лба длинную чёлку и самым гадско-очаровательным образом улыбнулся присутствующим. Первым моим желанием, которое я едва смогла преодолеть, было упасть на пол под стулья и по-пластунски, на животе покинуть аудиторию. Паника приливной волной растекалась по моему телу, напрочь отключая всякую логику и здравый смысл. То, что вокруг слишком много людей и Орлов вряд ли мог случайно приметить мою физиономию, которую он не видел чуть ли не десяток лет, дошло до меня не сразу. Пока он произносил вступительную часть, с ленцой растягивая гласные на конце слов, я истерично тёрла влажные ладони о края юбки и нервно вопрошала вселенную: “За что?!”. Но время шло, а моё присутствие всё ещё оставалось незамеченным, лишь сосед справа с подозрением косился на неадекватную меня. Обнаружив это, я слегка успокоилась и даже стала прислушиваться к тому, что вещалось с трибуны.

Глава 5

Тряхнула головой, прогоняя ненужные воспоминания и почти со священным ужасом отдёрнула руку от живота — оказывается, в момент задумчивости я таки положила ладонь поверх блузки.

— Вот тебе и съездила на конференцию! — выругалась вслух. 

Продолжать бегать от реальности было глупо, поэтому, сделав глубокий вдох, я потянулась к рабочему компьютеру — искать ближайшую клинику, где делали анализы. После того, как электронная квитанция была оплачена, а на телефон пришло сообщение, что завтра меня ждут в лаборатории для забора крови, я откинулась на кресле и зажмурила глаза, в очередной раз пытаясь найти ответ на вопрос: “Почему всё именно так?!”

Дальше мне всё-таки удалось немного поработать. Верочка с присущей ей настойчивостью периодически подкладывала мне документы для срочного ознакомления и каждый час подсовывала зелёный чай, упорно настаивая на том, что это полезно для очищения организма, отравленного “забродившим” йогуртом. 

В обед, на который я не пошла, неуверенная в том, что его не постигнет судьба завтрака, созвонилась с детьми, благополучно вернувшимся со школы. У Жени на повестке дня был хор, а у Таси — шахматы. Какое счастье, что обе уже находились в том возрасте, когда в своём тандеме они неплохо научились справляться без помощи взрослых. Мои родители хоть и стремились к постоянному участию в жизни внучек, но я в последнее время всё же предпочитала обходиться без их помощи. Как-никак обоим уже было за семьдесят, и шокировать их очередными Тасиными перлами мне было волнительно.

После разговора с детьми был звонок родителям, который дался мне не так легко, ибо детский страх, что мама с папой видят меня насквозь, никто не отменял. Мама приглашала на обед в субботу, а я еле-еле нашла тридцать три причины отказаться. Страшно подумать, чем может закончиться семейное сборище, поскольку мои девочки в душе были ещё теми Павликами Морозовыми.

Дочерний и родительский долг был выполнен, я опять с головой ушла в работу. Стало легче. Трудовая деятельность неожиданно поглотила меня с головой, и очнулась я только в четыре, когда Верочка вежливо поскреблась в дверь, напомнив мне, что сегодня приёмный день, и объявила, что  порог деканата уже обивают первые посетители.

Следующие два часа я отбивалась от наплыва нерадивых студентов и их родителей, преимущественно мамочек, которые били себя в грудь и клялись, что их деточки самые сообразительные и обязательно исправятся. Всем же понятно, что от хорошей жизни ни один здравомыслящий человек к декану просто так не сунется. И не потому, что я такая важная шишка, просто на фиг надо, как говорится.

Последний без пяти минут призывник с целым набором хвостов за прошедшую сессию явился с особо истеричной родительницей. Чего я только не выслушала о преподавателях, которые своими зверскими требованиями затравили бедного мальчика.

— Хорошо, — кивнула я несостоявшейся надежде отечественной математики, потирая пальцами гудящие виски. — Определение предела по Коши и Гейне. 

Парень выпучил на меня глаза и залепетал какой-то бред, отчего-то всё время путая эпсилон с эллипсом, должно быть, наивно полагая, что главное вставить побольше терминов, чем лишь вызывал во мне раздражение. Еле сдерживалась, чтобы не морщиться. Зато мать этого неуча была крайне довольна.

— Вот видите, какой он меня умный! — возликовала женщина. В этот момент, мне больше всего хотелось сказать, что моя восьмилетняя Тася соображает в математике лучше, чем сей субъект, но опять-таки промолчала, просто положив перед ними учебник по матанализу. 

— Ищи и читай, — грозно велела я парню, взволнованно переглянувшемуся с матерью. 

— Постоянное число А называется… — забубнил парень, после минутного шелестения страницами. — ... задав произвольное положительное сколь угодно малое значение “ЗЕ”...

— Какое “ЗЕ”! — не утерпев, гаркнула я на студента, из-за чего тот на пару с матерью подскочил на стуле.

— Ну тут так написано. “ЗЕ”, — пробормотал он, для пущей убедительности обрисовав в воздухе контуры одной из греческих букв — “ε”.

— Эпсилон! Эпсилон! - разошлась я. — Эп-си-лон! Боже мой, ну это же основы!

— Не кричите на Андрюшу! — взвилась женщина, сразу же переходя на уровень ультразвука, что тут же сказалось на моей больной головушке. — Он не обязан знать эти ваши закорючки!

— Но он обязан знать основы математического анализа. Это уровень первого курса. Считайте, основы основ. Как дважды два! Классика! 

— Но…

— Без "но"! — включила я в себе режим училки. — Я до сих пор не понимаю, что ваш сын забыл на матфаке, если он не разбирается даже в элементарных вещах. Не знать такое… А что дальше? Окажемся не в состоянии посчитать простейшие табличные интегралы или будем падать в обморок при слове "экстремум"?! 

Меня уже несло. Распекала я их минуты две, прежде чем два пунцовых человека вылетели из моего кабинета, а я, наконец-то переведя дух, откинулась на спинку своего кресла. 

— Уф-ф-ф… — выдохнула в пустоту, прикрывая глаза. 

— А ты строга, мать! — нарушил моё недолгое уединение до боли знакомый голос.

Я резко распахнула веки, уставившись на Орлова, который как ни в чём не бывало стоял у входа в мой кабинет, оперевшись плечом о косяк. За ним маячила счастливая Верочка, всем своим видом транслирующая мне сообщение: “Ах, какой мужчина! Надо брать! И желательно — двух”. 

Глава 6

Несмотря на целый миллион “но” и самую настоящую плеяду безрадостных событий, что пришлось пережить в девяностых всей стране, наше с Орловым детство до поры до времени можно было назвать вполне счастливым.  

Лёшка рос шумным и разговорчивым, отличаясь крайней неусидчивостью на уроках и сверхподвижностью на переменах, вечно попадая в различные передряги, за что не раз получал нагоняй — попеременно — то от классного руководителя, то от родителей. Но так или иначе, его любили все: учителя, одноклассники, многочисленные дворовые друзья, младшие брат и сестра (к началу нашего первого класса детей в семье Орловых уже было трое)... Было в нём что-то такое, что заставляло улыбаться, глядя на очередную Лёхину проказу. Возможно, всё дело в том, что при всей своей импульсивности, он никогда не был злым, и если что-то делал, то делал из чистого любопытства и вполне благородных мотивов.

Я же была спокойной и старательной, предпочитая на переменах тихо отсиживаться в стороне с очередной книжкой, взятой из библиотеки. Относились ко мне примерно так же: есть и есть. Это в средних классах мои акции заметно подросли, когда выяснилось, что у Вознесенской всегда можно списать. А пока… пока я наблюдала со стороны за происходящим, и даже наша первая учительница не уделяла мне особого внимания, ибо я никогда не создавала никаких проблем. Исполнительная, скромная, послушная... Это я сейчас, имея опыт общения с Женей и Тасей, понимаю, что с маленькой мной было явно что-то не то, ибо нормальным детям не свойственно такое поведение, но двадцать пять лет назад мне было вполне комфортно в своём маленьком мирке. 

Недостаток общения вполне неплохо компенсировался горячо любящими родителями и… Лёшкой, который продолжал оставаться неотъемлемой частью моей жизни.

В стенах школы мы с ним особо не общались — слишком разные интересы, склонности, потребности… Зато после уроков я получала своего Орлова обратно. Из школы мы неизменно возвращались вместе, поначалу выслушав кучу шуток на тему “тили-тили-тесто”, но со временем все привыкли к нашей странной дружбе и воспринимали её как нечто само собой разумеющееся.

Долгие годы наша квартира была для Алексея Игоревича политическим убежищем. Обычно после уроков ему неизменно надлежало прямой наводкой идти домой и помогать тёте Свете, которая буквально разрывалась между погодками Катькой и Сёмкой, освобождаясь лишь под самый вечер, когда на пороге появлялся усталый и вечно хмурый отец. Время обычно было позднее — особо не погуляешь. И что оставалось делать малолетнему пацану, желающему хоть немного разнообразить своё бытие? Правильно, выходить на лестничную площадку и звонить в дверь напротив. 

Мои родители всегда радовались ему, встречая как своего. Папа по-взрослому пожимал тощую мальчишечью ручонку и очень серьёзным тоном интересовался:

— Как дела, Алексей?

Алексей же расправлял свои плечи (из-за своего не по годам высокого роста, он вечно сутулился) и так же официального отвечал:

— Всё идёт по плану, Борис Игнатьевич.

По какому плану — никто из нас не знал, даже сам Орлов, просто цитировавший Егора Летова и его "Гражданскую оборону", долгое время звучавшую из каждого угла. 

Мама кормила всех нас ужином, а потом я делала с Лёшкой уроки. Он не был глупым, но и особым прилежанием никогда не отличался. Поэтому львиная часть, скорее всего, просто бездумно списывалась бы у меня, если бы не мой папа, следивший за нами краем глаза и имевший глубокую убеждённость в том, что хорошее образование — залог всему. Поэтому  списывать в открытую Лёшке всё-таки не позволяла совесть, зато у меня появлялась возможность немного поиграть в учителя. В эти моменты я прям расцветала и, как казалось мне самой, блистала. Сейчас смешно, а вот тогда это был мой самый звёздный час.

— Алькатрас, тебе мозги не жмут? — тяжко вздыхал сосед в те моменты, когда я пыталась упросить его решить ещё и задачи со звёздочкой.

— Алёшенька, ну пожалуйста, — ныла в ответ, — ну давай хотя бы парочку? Я тебе всё-всё объясню. 

— Ты изверг! — театрально заламывал он руки, но на уговоры неизменно соглашался.

И я с настойчивостью самого настоящего маньяка (не зря же в них хороша принципиальность!) мурыжила его ещё полчаса, пока изнасилованный мною орловский мозг не начинал окончательно сбоить.

Когда к Лёшкиной огромной радости с домашним заданием было покончено, нам разрешалось играть. И вот тут мы оба стопорились, не понимая, чем таким занять себя, чтобы было интересно обоим. К счастью, однажды на помощь пришёл мой папа, открывший нам мир настольных игр. Наверное, не счесть, сколько вечеров было проведено нами за очередной партией в монополию. Орлову нравилась идея зарабатывания денег, меня же больше интересовали стратегии. Отсюда он всегда брал азартом, а я — планированием, отчего счёт победам у обоих был примерно на равных.

И пусть в школе мы почти не общались, всё равно старались держать друг друга на виду, приходя на помощь в самые нужные моменты. 

Я всеми силами тянула его на контрольных, а он неизменно заступался за меня всякий раз, когда того требовала ситуация. Не то чтобы меня кто-то особо стремился обидеть, одноклассники, достаточно быстро привыкнув к моим странностям, не особо цеплялись к тихому ребёнку с пристрастиями ботаника. Но порой находились отдельные выдающиеся личности, избиравшие меня в качестве цели для своих нападок. В принципе, я и сама могла бы ответить, сказать что-то по-настоящему обидное мне было не так уж и сложно, но спящий в Орлове гусар свято верил, что Алю трогать нельзя.

Глава 7

В ресторане было многолюдно и я невольно поморщилась от обилия звуков.

— Хочешь, найдём другое место? — предложил Алексей, стоя у меня за спиной. 

Старательно прислушиваясь к своему состоянию, я отрицательно помотала головой.

— Давай не будем время тратить… Мне домой надо.

Меня действительно с неимоверной силой тянуло к дочерям, словно поход в ресторан с Орловым являлся как минимум предательством по отношению к ним. Успокаивала себя тем, что в данный момент девочки вполне неплохо проводили время в компании моей подруги Аллы Синициной.

Нам достался столик в углу зала, где к счастью было относительно тихо. С подозрением принюхивалась по сторонам, с недоверием косясь на людей за соседними столиками, пытаясь понять, насколько благостно мой желудок отнесётся к идее приёма пищи. Меню в руках воспринималось как бомба замедленного действия, готовая рвануть в любое время. 

— Так всегда? — поняв всё правильно, спросил Лёша, намекая на приступы тошноты.

— Нет. ТАК, — выразительно расставила я акценты, — впервые.

Сочувствующе кивнул, но всё равно продолжил с любопытством следить за мной, чем ужасно смущал.

— С Женькой у меня вообще никакого токсикоза не было, — зачем-то начала оправдываться. — Я тогда ещё думала, что это всё байки от взрослых, типа страшилка, чтобы девки были аккуратней.

— Сколько тебе тогда было?

— Девятнадцать.

— Ого, — присвистнул Орлов. — От тебя, наверное, никто не ожидал подобного.

— Подобного — это какого?! — в момент ощетинилась, опять уходя в глухую оборону. На самом деле к Лёше это мало имело отношение, но привычка защищаться зародилась во мне на пару с Женей, когда все вокруг вздыхали и причитали “как же так?!”. 

Алексей Игоревич не обиделся, спокойно пояснив:

— Я не это имел в виду.

— Тогда что? — всё не успокаивалась я, невольно вспоминая, сколько разных нападок и осуждения мне пришлось пережить четырнадцать лет назад. 

Лёшка хоть и старался подбирать слова, но все его мысли предсказуемо читались у него на лице. 

Конечно же, никто не мог ожидать, что положительная во всех отношениях Альбина Вознесенская — дочь того самого профессора Вознесенского — вдруг решит рожать в девятнадцать лет. 

— Просто… я всегда думал, что у тебя всё будет так, как надо, — попробовал он сгладить углы. 

— А как надо, Лёш? 

Долгий выжидающий взгляд глаз цвета жжёной карамели, после чего его рука неожиданно накрыла мою, и я едва уловимо вздрогнула.

— Мне всегда казалось, что ты, как никто другой, заслуживаешь счастья.

И пусть сказано было со всей серьёзностью и искренностью, это добило меня окончательно. С психом выдернула свою руку из-под его.

— Я. Счастлива, — буквально процедила сквозь зубы, борясь с острым желанием огреть Орлова чем-нибудь тяжёлым по голове. Между прочим, говорила я вполне искренне, моя жизнь более чем меня устраивала, и, несмотря на растерянность из-за последних событий, я вряд ли что-нибудь стала в ней менять. Тут же вспомнился ночной разговор с Женей, который лишь усилил моё негодование. Меня не нужно было жалеть. 

— Алька, блин! — выругался Лёша, нервно пройдясь своей пятернёй по волосам. После чего обречённо стукнул ладонью по столешнице. — Я не знаю, как это всё правильно сказать… Я всего лишь пытаюсь донести, что ты… ты для меня всегда была особенной и… мне очень жаль, что всё получилось так бестолково, — он замолчал, что-то разглядывая в своей тарелке, после чего резко вздёрнул голову кверху. — Я правда хочу быть частью вашей жизни… твоей и… нашего ребёнка. 

От последних слов, внутри меня всё буквально сжалось в одну тугую пружину. Одновременно хотелось и плакать и смеяться.  

— Хочу пройти через это всё… вместе, — тем временем продолжал он, не замечая того раздрая, что вызывал во мне своими словами. Ну как можно было быть одновременно таким умным и  проницательным, и тут же таким непроходимым идиотом?!

Наконец-то он закончил свою речь, выжидающе уставившись на меня, давая возможность принять решение. В голове было столько мыслей, что толком не удавалось зацепить ни одну из них. Я смотрела на это этого родного и в тоже время чужого мужчину, понимая лишь одно — я могу уйти. Просто встать и уйти, пытаясь и дальше жить той жизнью, что вполне устраивала меня саму. Меня. Однако, насколько это было бы справедливо по отношению ко всем остальным?   

И я… сдалась, послушно кивнув головой, на подсознательном уровне решив, что Лёшка мне не враг.

— Хорошо, — взвесив все за и против, приняла я неизбежное. — Ты имеешь право участвовать в жизни ребёнка, если… — в этом месте я невольно запнулась, но сделав глубокий вдох, всё-таки продолжила. — Если я беременна, — Лёшка поморщился, недовольный моим уточнением, словно вопрос моего положения был для него уже решённым. На этот раз я сумела сдержать своё раздражение, примиряюще добавив: — Я на завтра записалась кровь сдавать. Результаты будут примерно через день.

Лёшкины губы непроизвольно дёрнулись, правда улыбку всё же сдержал, хоть я и видела, как бескрайняя радость растекалась на дне его глаз. Но попытку скрыть приступ самодовольства я всё-таки засчитала.

Глава 8

Домой меня привезли уже после девяти. Ощущала себя сытой и бесконечно уставшей. Лёшка тоже был каким-то потерянным, впрочем, по нему это было не сильно заметно, но непривычная молчаливость, так или иначе, бросалась в глаза. Отсутствие шумной болтовни и вечных шуточек-улыбочек выдавали в нём крайнюю степень задумчивости, что не мешало ему с уверенностью вести мою машинку, ибо обратно за руль меня так и не пустили. Понимала, что надо бы разозлиться, но всё равно безвольной лужицей растеклась по пассажирскому сиденью, как никогда ощущая себя на своём месте. На душе было странно, но главным открытием явилось понимание, что больше ничего не будет так, как прежде. И уже не имело никакого значения, беременна я или нет, поверил мне Орлов или же действительно воспринял всё как шутку, но что-то неуловимое раз и навсегда сегодня перевернулось во мне. Изменения пока слабо поддавались анализу, и я предпочитала просто смиренно сидеть на своём месте и украдкой разглядывать Лёшку. 

Уже у подъезда долго топтались на одном месте, не представляя, что можно сказать друг другу. Он крутил в своих руках мои ключи, а я так и не решалась их забрать. Чувство дежавю накрывало нас с головой, дезориентируя и выбивая почву из-под ног. В школьные годы мы часто любили вечерами поболтать, стоя под родительскими окнами. Поэтому казалось, что стоит только закрыть глаза… и всё будет как прежде. Осень, вечер, шелест листвы и ничем не обремененная молодость, полная предвкушений и планов.

— Во сколько тебе завтра в клинику? — в итоге разрушил Орлов всё очарование наших воспоминаний.

— Перед работой поеду.

— Я с тобой, — категорично заявил Лёша. 

— Зачем? — нахмурилась я. — Результаты всё равно только через день будут. У меня только кровь возьмут.

— Я с тобой, — железобетонно повторил он, с чем я не решилась спорить.

— Как знаешь, — безразлично отозвалась, протягивая руку за ключами. — Я пойду. Там девочки уже…

Что там "уже" я не стала договаривать: упоминать при нём лишний раз дочерей мне теперь было напряжно, словно каждое неосторожное слово могло его навести на ненужные мысли. Вся уверенность и безрассудность, что бушевали ещё пару часов назад в ресторане, вдруг стали покидать меня, выпуская на передний план страх и неуверенность.

— Время, да, — согласился он, но ключи не отдал, засунув их себе в карман и поставив меня перед фактом: — Я провожу.

— Ты и так проводил! — всё же взбеленилась я, не готовая к встрече своего семейства и Орлова. 

— До двери.

— Я сама способна дойти.

— А вдруг маньяк?

— А вдруг кирпич на голову? — передразнила его.

— Вот именно! А вдруг! — и не слушая никаких возражений, двинулся к двери, мне только и оставалось, что на своих каблуках ковылять за ним, проклиная упёртого Лёшку.

Взглядом велел открывать подъездную дверь, на что я упрямо скрестила руки на груди и, громко хмыкнув, отвернулась в сторону.

— Как маленькая, ей-богу, — фыркнул он.

— Вот кто бы говорил! — всё же отреагировала, наблюдая за тем, как он нарочито медленно тыкал в кнопки домофона.

Оставалось  только молиться, чтобы он ошибся с номером квартиры, либо чтобы с моими наверху случился неожиданный приступ глухоты, и они бы просто не заметили сигнала, но нет, после первого же “трунь” из динамика раздалось Женкино “кто?”.

— В наличии имеется один строптивый кандидат наук. Заказывали? — весело сообщил Алексей дочери.

Женечка немного подвисла, а потом вполне весело хохотнула:

— Давайте двух,  — и без лишних вопросов отворила нам дверь.

В подъезде со мной случился приступ кретинизма, и пока Лёшка, по-джентельменски придержавший для меня входную дверь, сам заходил внутрь, я решила, что было бы неплохо первой залететь в квартиру, перекрыв всякий доступ Орлова на свою территорию. И быстренько засеменила по ступенькам, совершенно не учтя, что при желании один Лёшкин шаг будет равен трём моим. Поэтому когда всё же обожратая я (привет каждому третьему пункту меню!) таки взлетела на свой четвёртый этаж, ощущая себя как минимум участником марафона, задыхаясь и хватаясь за бок, почти с ненавистью смотрела  на этого гада, который мало того что даже не запыхался, но и шёл за мной весь путь практически по пятам. Поклялась себе завтра же записаться в спортзал, и пофиг мне на все мои обстоятельства, включая то, что уже через несколько месяцев, несмотря на все мои старания, буду походить на колобка в лосинах, пытающегося взять штурмом беговую дорожку.

У квартиры обменялись выразительными взглядами, я и сама не понимала, чего так взбеленилась. Но инстинкт самосохранения буквально орал мне держать Лёшку на расстоянии. Раз не понял с первого раза, то и… пусть не понимает дальше. В общем, испугалась не на шутку. А может быть, и не испугалась, а элементарно… обиделась и оскорбилась, что он не понял всё то, что  хотела сказать ему. Я, может быть, четырнадцать лет к этому дню готовилась, а он… а он, тормоз проклятый, пусть валит… домой и думает дальше, что я шучу. А вообще, у меня и с шутками всё в порядке! Я, если надо, и анекдот рассказать могу…

Взгляд мой вконец стал безумным, из-за чего Алексей Игоревич даже губы трубочкой вытянул, обречённо протянув:

Глава 9. Где-то в Питере

Обратно на конференцию я вернулась в самых что ни на есть растрёпанных чувствах, не зная, куда бежать и что делать. Первым порывом было просто вернуться в гостиницу, собрать вещи и покинуть этот город в срочном порядке. Но потом здравый смысл всё же возобладал. Пока все усаживались вокруг стола, готовясь к работе нашей секции (общие лекции и выступления подошли к концу, и пришла пора круглых столов), я убеждала себя в том, что, возможно, оно даже к лучшему, что мы встретились с Лёшкой именно сейчас, когда он развёлся. И дело тут было не в том, что я имела какие-то виды на него как на мужчину, но и лезть в чужую семью со своими признаниями совсем не хотелось. 

“Признаниями?!” — испугалась собственных мыслей. Не то чтобы я прям планировала от него что-то скрывать, но жизнь сложилась так, что уже больше четырнадцати лет он не догадывался о некоторых последствиях наших запутанных взаимоотношений. И пусть за этот длительный срок мы разговаривали всего несколько раз, а виделись и того меньше, это не меняло главного — он был биологическим отцом моих детей и имел веское право знать о девочках.   

Мысль об этом не покидала меня с того самого дня, когда до меня впервые дошло, что, возможно, я беременна Женей (правда, я тогда ещё не знала, что это именно Женя, а по ощущениям так и вовсе — мне представлялось что-то инопланетной  расы из фильма "Чужой"). Я ведь девять лет назад, собственно, и поехала на несчастную встречу выпускников только с одной надеждой — вдруг там будет Лёшка, и я смогу с ним поговорить. Ага, щаз-з-з… Поговорили. 

И вот теперь, имея за плечами двоих детей, признаваться в случившемся казалось глупым как никогда. Привет, Орлов. А знаешь, чем я занималась последние лет пятнадцать? Рожала от тебя детей.

Если бы Женька была одна (если там наверху кто-то есть, не сочтите за пожелание или недовольство, это лишь условие задачи, и приводить его в действие не стоит), то это было бы одно. Но как признаться ему, что я настолько дура, что умудрилась совершить одну и ту же ошибку дважды?!

Ну вот угораздило же ему опять попасться мне на глаза. Ведь как хорошо было принимать правильные решения в своей голове и не иметь возможности воплотить их в жизни. Теперь же… вижу трезвого и адекватного Алексея Орлова, не вижу препятствий? К такой степени осознанности я оказалась попросту не готова.

В общем, за время своих размышлений, я накрутила себя настолько, что к началу работы секции была злая как собака, готовая накинуться на любого. Поэтому всем, кто в тот день рискнул открыть рты (большинство из них оказались мужчины, к роду которых в целом у меня нынче имелись определённые претензии), доставалась от меня порция критических замечаний и не менее едких комментариев. 

И вот представьте теперь себе картину: сидит такая толпа умно-преуспевающих мужиков и косится в сторону одной не в меру активной бабы, которая вдруг взъелась на весь мир. Стоит ли говорить, что после этого в местных курилках ещё долго обсуждали, что мне бы мужика хорошего, чтоб я добрее стала. Интеллектуальный сексизм, он, знаете ли, такой — в лицо не скажут, но подумают уж точно все.

В общем, окончание первого дня работы конференции счастья мне не прибавило, скорее уж наоборот, накрутило ещё больше. Вырванная из привычной рабочей среды, я вдруг обнаружила давно забытую истину: сначала люди встречают твои коленки, виднеющиеся из-под твоей юбки, а уже потом начинают задумываться о том, что там у вздорной бабы с мозгами. Поэтому из аудитории я буквально вылетела, едва не клацая зубами от нервного возбуждения. И да, я прекрасно понимала, что как минимум неправильно поддаваться своим эмоциям, но что-либо сделать с этим у меня тоже никак не выходило.

От размашистого шага меня спасала узкая юбка, к коим меня полжизни приучала мама, до последнего не оставляя надежды воспитать в своей семье маленькую леди и при этом абсолютно не учитывая своенравность характера единственного ребёнка. Поэтому руками я размахивала будь здоров, в тайне ото всех представляя, как сейчас сверну кому-нибудь шею. Нет, всё-таки нужно было ехать в гостиницу, хватать чемодан и нестись на вокзал со всех ног, глядишь...

— Альбина! — не сразу расслышала я своё имя, долетевшее сквозь гул людских голосов. Конечно же, первая мысль была о том, что это Лёшка, потому что нафиг я кому сдалась из этих нефтяников. Шаг я ускорила, скорее, по наитию. Но в жизни всё оказалось, как всегда, интересней, и моя женская интуиция, в очередной раз попав впросак, тихо забилась в уголок и замолкла, стоило обладателю голоса меня нагнать. — Альбина, подождите…

Лёгкое прикосновение к моему плечу, из-за чего я тут же, как заведённая, резко крутанулась назад, готовясь показать Орлову все свои тридцать два зуба. Но вместо Лёшки передо мной оказался мужчина лет сорока, в котором я смутно угадала одного из участников нашей секции. Он был привлекателен:  светлые волосы классической стрижки, средний рост, прямая осанка и представительный вид.  Имени я не помнила, а бейджа на модном тёмно-синем в крупную клетку пиджаке отыскать я так и не сумела.

— Альбина, — в очередной раз повторил незнакомец, одарив меня широкой улыбкой.

— Борисовна, — по инерции поправила я, привыкшая, что вечно меня все хотели “Альбиночкой” или “Алечкой” назвать.

— Борисовна, — ничуть не обиделся мужчина, даже головой кивнул в знак согласия. — Хотел сказать, что я был впечатлён стойкостью вашей позиции, ну и заодно воспользоваться моментом, для того чтобы завести новое интересное знакомство. Позвольте представиться, Артур Вольнов.