Статус неизвестен (СИ)

Кайман и пожарная команда

Раззолоченный, красно бархатный карточный шут «Джокер», в рогатом колпаке с бубенчиками, до ушей намалеванным ртом и подлыми глазками, задрал одну ногу в остроносом мягком башмаке, и уперся упрямыми локотками, пытаясь высвободиться из захвата здоровенной, жилистой ручищи. Амбалистая пятерня сгребла извивающегося скомороха, символизируя мощь егерей «коммандос», способных пресечь любой остроумный обман и хитро заплетенную уловку.

В центре ухоженной лужайки возвышался флагшток. Штандарт с рукой и «Джокером» реял на ветру, бросая тень на мощеные дробленым ракушечником дорожки, соединяющие разбросанные здания егерской части «Дальтиец».

Валерий Самородов, прозванный за чрезвычайно несговорчивый нрав и упрямство «валерьянкой», без церемоний изгнал дежурного связиста в подсобное помещение и занял его место, отключив дешифратор на свою ответственность. Ему нужно было видеть глаза Роззела в их, так сказать, первозданном виде. Линия высокочастотной оптиковой связи, лишившись дешифрующего наложения, стерла артикуляционную «куклу» разговора и грим-ретуш тонких черт лица подставного образа. На адэйпе энергоэкрана предстала подлинная внешность командующего военно-воздушной базой «Форавец». Гладкая, литая лысина Роззела, мощная нижняя челюсть с чуть вздутыми, дряблыми, в розовых пятнах, щеками. Рот расплылся в сияющей, но при этом, ни к чему не обязывающей улыбке. И словно углубленные в собеседника, и, в то же время, отчужденные усталые глаза напоминали взгляд оценщика в ломбарде, привыкающего к обману и слезным, однообразным причитаниям.

— Вскоре наступит ночь и поиск будет затруднен окончательно. Один единственный вертолет, горячо уважаемый и трепетно любимый эскадр-командер Роззел, это даже не помощь, это заведомая насмешка над противником. — Голос Валерия, звенящий от напряжения, резал подрагивающее изображение, как бритва. — У меня столько дыр, что, нужно, по крайней мере, еще два «Соколариса», чтобы накрыть район поиска по обеим берегам «Крикливой Гретты». И хаотично двигающейся третьей машиной затруднить перемещение вражеского десанта в лесистой местности, крайне неудобной для обнаружения. Необходимо учитывать отменную подготовку именно для решения подобных задач и полную мобильность противника. Отягощающим фактором следует также считать малую заселенность данной территории, что делает использование вертолетной техники крайне необходимым и эффективным. Мне нужно, чтобы они на каждом шагу испуганно смотрели в небо и жались к земле, а не уверенным маршем шли вперед.

— Это все патетика, пехот-командер Самородов. Не стоить пороть горячку, у меня самого неотложных дел под завязку. Роззел был не столько тугодумом или ленно мыслящим человеком, сколько уверовал, что авиация может нагнать любое нерасторопное решение, если в том обнаружится необходимость. — Боевое расписание полетов «Соколарисов» останется без изменений до ноля часов. За районом выброски диверсионно-частотного маяка приглядывать надо? Надо. Поиск летного состава подбитых вражеских клиперов без «Соколярисов» просто мышиная возня. А сколько сигналов сработавшей автоматики спасательных систем нужно проверить, облететь прилегающие районы. Да что я тебе говорю, — эскадр-камандер сердито отмахнулся, провалившись рукой куда-то ниже энергоэкрана.

Валерий Самородов пытался спрятать бушующее в нем глухое бешенство. Круглый желвак проступил и шевелился на его правой щеке:

— С момента приземления неопознанного вражеского корабля пошло более двух часов. Как ты не понимаешь, что все остальные действия и соображения являются второстепенными и не суть важными! Именно там, а не где-нибудь еще, был зафиксирован огневой контакт уже после нанесения упреждающего удара газовой бомбы! Неужели тебе невдомек, что там и сосредоточено наиболее опасное ядро всей операции. И неподчинение моим требованиям с твоей стороны может повлечь за собой выводы о преступной медлительности и не целевому использованию ценнейшей техники на наиболее перспективный направлениях поиска.

Когда-то, не так давно, разведка была занятием для джентельменов. Стихийный нрав и жуткая самоуверенность, да нахрапистость Самородова вызывали негодование эскадр-командера Роззела:

— Оставь свой хамский тон, иначе совсем ничего не получишь. И сделай одолжение, милейший, перестань на меня орать. Не напрягайся так, поверь человеку чуть тоньше организованному чем ты: твои вибрирующие миндалины не самое приятное зрелище на свете. Если ты что-то втемяшил себе в голову, это еще не значит, что я превращу «Форавец» в аэродром подскока для твоих безумных идей. Пока «Крикливая Гретта» не объявлена особым районом бое столкновения, ты от меня не получишь ни одного дополнительного вертолета.

Валерий Самородов сознавал, что во многом не прав. В пехот-камандере странным образом сочетались упорство и самодостаточность. Он давно усвоил, что гнев дорого стоит. За каждое опрометчиво в сердцах произнесенное слово приходится расплачиваться потоком фальшивых извинений и это мало помогает, когда случается одалживать вновь. Добродушие и вежливость, столь облегчающие сосуществование между людьми, возможны до тех пор, пока взаимоуважение не мешает делу, на котором оба чуточку, но помешаны.

Уловив слабину беспокойства Валерий обернулся и распахнул окно:

— Дьявол! Эван, где тебя носит. Бегом ко мне! — И жестом зазвал вертящего во все стороны головой вестового.

Дюжий, светловолосый, с простоватым лицом, Эван подбежал к окну узла связи и, отсалютовав, с какой-то удручающей покорностью посмотрел на пехот- камандера. За пушком на его щеках проступил явственный румянец.

— Не тяни! Ты не умеешь скрывать свою бестолковость.

Но вестовой молчал, пряча глаза. Его лицо сделалось скорбным, когда он все же произнес:

— Пара волонтеров из вольнонаемных загонщиков обнаружили на восточном берегу «Крикливой Грэтты» убитого Драккера. Не дождавшись минера, они шевельнули тело и рвануло так, что, похоже, все трое потеряли шанс на Боговспоможение.

Вена на лбу Валерия запульсировала, как ненормальная. Он уставился на Эвана невидящим взглядом и не мог поверить в услышанное, пытаясь осмыслить эти из ряда вон выходящие сведения.

У вестового был сумрачно-виноватый вид.

Валерий отвернулся, его смугловатое костистое лицо с пронзительными, цепкими глазами вновь уставилось в энергоэкран. Эскадр-командер Роззел видел перед собой дьявола, вырвавшегося из преисподней.

— Похоже, ты не воспринимаешь меня серьезно, Роззел. Теперь навостри уши, ибо твоя карьерная судьба вершится или рушится сейчас…

— У тебя повышенное чувство собственной важности, Валерий.

— Перестань эмитировать компетентность там, где компетентности нет и быть не может! Сейчас я тебе кое что скажу, некую искомую суть, которая всегда ускользала из наших с тобой разговоров. У нас большие неприятности, Роззел, — глуховатым, словно бы провалившимся голосом произнес Самородов. — Задета суперэлита, не перепогиб а уничтожен Драккер, спец, каких поискать и не найти, с полным разрушением тела.

Роззел раскрыл было рот, задрал руку в узком вточном рукаве, и она застряла где-то на затылке и медленно провел по лысине и лбу. Поправив брови и смахнув внезапно выступившую каплю пота с кончика носа, насупил губы и стал теребить бортовку кителя, пока не расстегнул две верхних пуговицы и, позабыв о всяком самодовольстве, произнес:

— Жизнь состоит из потерь, Валера. Сейчас же распоряжусь отправить туда пару вертолетов.

— И еще три грузовых «Хойверга» для переброски моих егерей «коммандос», — предупредив возможные отнекивания Валерий сказал:-Ты сам знаешь порядок не хуже меня, теперь я вправе потребовать для отдельного егерского полка даже это.

— Ты получишь все по максимуму.

Валерий Самородов добрел мгновенно:

— Роззел, поднеси свою багровую лысину поближе к экрану и я ее поцелую.

— Охотников меня отблагодарить всегда было такое множество, что я рано полысел из за своей доброты.

— Тогда, может быть, в другом теле и в другой жизни?

— И не мечтай.

Длинный, долгий взгляд пронизывал заводь по диагонали сквозь заломанные пальцы ветвей. Звездным десантникам еще не доводилось промышлять местным зверьем. И сейчас это была не охота, а арьергардная вылазка одиночки.

Перемежающиеся неглубокими заводями перешейки были соединены меж собой узкими промоинами канав. Вязкий холодок подступающего вечера завис над заводью. Вода блестела как матовое стекло. Парс продолжал смотреть, застыв как поваленное дерево между двумя тугими пучками метельчатых растений. Стекающие со скалистых гор притоки обильно питающие «Ктикливую Грэтту» немного не добирали в прыти, преодолевая пологий подъем чуть приподнятого скалистого края выступа тектонической плиты, препятствующий течению множества ручейков. И образовали узкие каналы с заводями, окаймляемые густыми зарослями мягких водяных растений. Наблюдая за высокой травой, где как ему показалось, он заметил еле уловимое движение. Нечто пробивалось сквозь зеленую торчащую стену колышущихся стеблей. Едва заслышав сахаристый скрипучий хруст песка Парс замер без движения. Его правая рука покоилась на шейке приклада. Малейшее движение, самый слабый звук мог привлечь к нему внимание и спугнуть идущее к воде животное. Невысокое, худое, даже в чем-то плоское с опавшими боками существо, похожее на многократно пародийно уменьшенную копию слона с кожистой платформой на спине, точно предназначенной для погонщика-лилипута, осторожно вышло на песчаный берег и довольно хрюкнуло, устремившись к воде. То, что Парс вначале принял за лопушки ушей, оказалось плоскими, палаше образными рогами. На загривке торчала еще пара серповидных рожек и там, где над передними ногами угадывались крепкие продольные мышцы из кожистой платформы выпячивалось множество клыкавидных наростов. Зверь, при всей своей необычайности, был неплохо защищен от прыжка и нападения сверху. Рогаточник высунул из хобота придающего ему сходство со слоном, тонюсенькую трубочку языка, через которую он, жадно всхрапывая, всасывал свежую речную воду, вбирая холодное сытящее блаженство. Кожа языка была нежной, как розовый лепесток.

Вода так прозрачна, точно слежавшийся воздух, прижатый тенями нависающих деревьев, выжимал из струящейся по заводи хрустальной амброзии озоновый слой для целой планеты.

Драчливая пара на тощих корявых ногах, маскарадно раскрашенных птиц, хлопотала, выдергивая широкими наконечниками клювов нежные подводные корешки растений. И запрокидывая голову, отправляли их в длинную глотку, набивая отвисающий мешком зоб. Парс почувствовал идущую от воды сырую прохладу. Высокие вытянутые силуэты речных деревьев накрывали тенью неглубокий канал соединяющий эту заводь с водоемом побольше. Стекло воды напоминало темный вощеный паркет. Где под тенями, там, где царила самая непроглядная темень, в глубине, таинственным огненным сиянием, тлели капельки неярких световых вспышек. Мерцающий в толще воды огонь был явлением противоестественным и оттого привлекательным. Рогаточник завороженно глядел на движение полыхающих светлячков под водой. Его горло, нежно-кремового цвета, шевелилось и вздрагивало с интересом склонившись над бесконечными вариациями приближающихся огней. Холодная химическая реакция световой энергии как бы играла голубым подводным свечением.

И тут произошло то, к чему ни рогаточник, ни, тем более, наблюдающий со стороны человек не были готовы. Вода внезапно вздохнула, обмакнула берег плеском волны и рассеклась надвое. Отблески брызг резанули по глазам. Фонтан лохматым цветком взлетел вверх и развалился, окатив собой дребезжащую заводь. Вырвавшееся на поверхность чудовище разъяло огромные челюсти и жадно вцепилось в рогаточника. Непрерывно подкидывая верхнюю ударную часть пасти и как крюками вбивая, подтаскивая упирающееся, визжащее существо острыми передними зубами себе внутрь.

Кривоногие птицы сорвались, костеря водяное чудище и быстро, и шумно захлопали крыльями, и поднялись в воздух, затерявшись в соседних заводях.

Лес кричал, пугал, не договаривал, врал, не до слышал, дрожа на звенящей струне отчаяния. Ленивая вода ходила ходуном. Задние ноги рогаточника судорожно подергивались волочась по песку. Кольца толстого чешуйчатого тела пугающе блестели. Узловатые, перекрученные вены вздулись от напряжения и влажно отблескивали, стаскивая рогаточника в чавкающую слякоть. Брызги красных капель запятнали траву.

Бедное животное дергалось от боли. Тяжелая челюсть с кривыми зубами расслаблялась только затем, чтобы перехватить добычу чуть дальше и сжаться вновь. Вырваться нечего было и думать.

Это не было поединком. Это было убийством первой степени. Запланированной трапезой. Схваткой упирающейся беспомощности с лазутчиком смерти, хитрым и опытным убийцей.

Тот, которого почти уже не стало. Не было. Будто и не жил он совсем. Один кургузый хвост. Хотелось собрать все свои силы и вырваться, но ноги отнялись от страха, и зубы чудовища застряли в мягких тканях, как зубья китобойного гарпуна. Тот кто засасывал рогаточника, мог зваться как угодно, но Парс назвал его кайманом. Дрожь пробежала по позвоночнику рогаточника. Кайман шумно выдохнул, переводя дух и вместе с воздухом на песок вылетели осколки, обломки палаше образных рогов. И вопрос: «Почему он позволил с собой это сделать», уже не относился к тому, кто поместился внутри другого существа.

Разогревая и смазывая слюной шерстинки похолодевшей от страха пищи. Всю в ранах и продавчиках, подвигая и пошевеливая по пищеводу в нужном внутриутробном направлении. В едкое озеро желудочного сока. Хрустя костями, корежа ребра и не позволяя дышать и жить. Он начинал растворяться в нем, разжижаться, перевариваться.

Парс осознал это с ужасающей практичностью миропонимания и неподдающегося осуждению звериного удобства.

Фактически он становился кайманом и там, где был рогаточник, уже никого не было. Совсем никого. И когда рогаточник был окончательно проглочен, раздувшийся кайман подобрел и даже стал флегматичным. Ему и хотелось то всего с кем-то поделиться своей радостью. Ведь в принципе он был симпатяга. Светящиеся наросты, служащие для привлечения внимания оттеняли изумрудно-зеленые полосы вдоль всего туловища. Тело рептилии тяжело вихляя перегнулось, когда кайман повернул бархатно-черную голову и посмотрел на человека. Сверкающий как кусок графита мертвенно-черный зрачок прожег Парса насквозь. И тяжелым булыжником все опустилось вниз его живота, придавив десантника к земле. Хвост каймана шумно ударил по воде, а морда начала подниматься в его сторону. У рептилии был гипнотический по простоте помыслов и недоказуемости его вины взгляд. С того момента как их глаза встретились они уже намного больше понимали друг о друге. Ведь в аду нет ненависти. Кто-то все равно рано или поздно тебя убьет, а тот, кто пожалеет-навсегда украдет твою душу. И это были уже не они, те прежние. И оба их туловища готовы были успеть доказать это. Напряжение нарастало. Взгляд отекающей «субмарины» засасывал. Без шансов. Основательно. Морозящим кристаллом распирая головной мозг. Это было так изощренно жестоко и маетно, что Парс первым кинулся на рептилию, тренируясь умирать.

С пониманием того, кто перед ним, что не стоит друг-другу мозолить глаза и продемонстрировав легкость и силу своих движений, кайман плюхнулся в помутневшую воду и быстро, черно-зеленым штрих-пунктиром ушел на дно, в тень под деревья.

Уступил.

Лес оставался молчалив и как бы подавлен сотнями подстегивающих опасений. Парс охлопал пыль с одежды ощущая за собой некую победу. Долина зеленым клином глубоко уходила под туманные пики гор. Скалы впереди меркли в дымчатом фиолетовом сумраке. Больше не скрываясь он, широко шагая, пошел обратно к лагерю, то чего-то чувствуя, перепроверяя некую обиду и загоняя себя темпом.

Это лес. Он так живет и подругому не будет. Просто придя к этой мысли, Парс приучил себя к другой, не менее важной. Пока здешний кайман мокрый — порох следует держать сухим.

И никак иначе через этот лес не пробраться.

Вечерело. Этот день, насыщенный как сироп, утекал за высокий горный кряж. Сумерки улеглись, загустели, затопляя собой неоглядный лес. И когда местное светило уже совсем осело за горизонт — резко пришла ночь.

— Ты скоро там или нам прилечь и подождать?

— Жрать хотелось так, что кора на деревьях казалась медовым пряником и каждый понимал нетерпение Иллари.

Кроны деревьев плотно запечатали поляну на которой устроились на ночлег звездные десантники. Они дважды слышали в небе далекий шум турбины и приняли решение огня не разводить.

Одежду, еще до вылазки Парса, отжали и затем высушили на себе, уже не снимая, но от долгого блуждания по лесу форма зазеленела и могла завтра демаскировать на каменистых участках и малотравье. Натруженные забитые ноги гудели. И троица, поменяв носки на свежие и сухие, расшнуровала горные ботинки и оставила их просушиваться на ночном ветерке.

— Буду признателен если вы приготовите столовые приборы, фарфор и серебро.

— Твоя медлительность когда-нибудь тебя покарает, — и Парс вместе с Иллари, не без умысла, одновременно вынули десантные ножи. Вышло на раз.

В глазах Рона мелькнули насмешливые огоньки. Он потянул за тесьму стягивающую верх, расправил складки ткани на мягкой горловине походного ранца и выудил оттуда абсолютно одинаковые банки консервов. Вдоль окантовки закаточного шва отрезком проходила едва заметная щель с нанесенной красной и синей полоской в разные стороны. Посередине торчало термо кольцо. Рон подхватил две банки и бросил товарищам. Десантники, сторожившие каждое его движение, отогнули жестяные колечки и оттянули до конца красного ограничителя. Хорошенько надавив сверху, передвинули съемник крышки и внутри цилиндрических чашек горячо забулькало и оттуда повалил ароматный пар.

Ели с ножей, так и не добравшись до ложек. Иллари досталась консервированная колбаса с лапшой, густо сдобренной томатной приправой. Обильно попадающиеся куски тушеного мяса здорово подняли настроение Парса. Только вот каша, похожая на пшенную, но не она, неприятно сластила. Рон уминал горячего омара под майонезом. Отполивинев банку, он достал еще три нераспакованных цилиндра, только чуть поуже первых. Сдвинул термо кольцо, теперь к синему ограничителю, и раздал товарищам.

Вкусный, как родниковая вода, охлажденный тонизирующий напиток, приятной кислинкой освежал рот. Мысли невольно вертелись вокруг убитого снайпера, которому они были обязаны столь замечательным ужином, как, заодно, и обедом. Почти минуту никто ничего не говорил, сыто ленясь и гармонизируя свое отношение с окружающим миром. Все обратились вслух. Прошумел в листьях свежий ветерок, пронесся и затих. Сонное оцепенение птиц заставляло звуки редеть и теряться. Никто не покушался на их тихую, запрятанную посреди бескрайнего океана лесов, гавань.

Минута раскрепощенного удовольствия делает слабыми даже умеющих убивать.

— Как по — вашему, для чего он держал рекогносциратор при себе. Я с трудом могу представить что снайпер, всякий раз, доставал из тайника граненую дробинку, чтобы незаплутать, — поделился своими соображениями Иллари, доставая складную саперную лопату и вгоняя ее в землю.

— А ведь верно, — поддержал его Парс, складывая в образовавшуюся ямку опустевшие банки. — Он же в этих лесах ориентируется с завязанными глазами, иначе какой из него следопыт и охотник за головами. Экипирован он был по высшему разряду, значит и повадки у него серьезные.

— Как у того каймана с которым ты в переглядки играл, — напомнил Рон, ложа на место надрезанный дерн и притаптывая его ногой.

— Чего не видел-не скажу, а только встречал я таких матерых, — обстукивая лопату о ствол дерева и поигрывая черенком высказался Иллари:-Подстрелит человека, грамотно, с болевыми ощущениями. Но так, чтобы двигаться мог. Надежду оставит и ждет, когда он из сил выбьется, ни идти, ни ползти не может. Выждет до немощной слабости и насядет, прижимая холодный ствол пистолета к виску, и редкий не сломается. В это момент он свою карту с подсветкой и сунет. Человек ее и не порвет, и кровью не заляпает, а куда и зачем шел — покажет, если жить захочет. Выбьет признание такой скорохват и хоть к стенке того раненого.

Они давно, все трое, перешагнули через препятствие смерти, как через вынужденную меру профессии. Единственно возможную цену существования их дела. Но рассуждение о том, какого негодяя он Рон прикончил, казалось ему чрезмерно дешевым способом само убаюкивания.

— Вы, как две поддакивающие девственницы, объявившие свой душевный покой священным, лакируете собственное беспокойство стандартным набором затасканных баек.

Граненая дробинка лежала, зажатая в складках его ладони, на рубцеватых линиях жизни и смерти. На их пересечении. Придавив перекресток судьбы своими отшлифованными зеркальцами, отражающими любопытство всякого заглянувшего в них, но не в свою суть. Ведь то, что у тебя внутри станет однажды важнее любых знамений.

Товарищи немного обиделись и примолкли.

Сумрак отчуждал людей друг от друга. Ощущая за собой вину, Рон перевел тему разговора на откровенный стеб. Поелозив и забравшись в спальный мешок он игриво обратился к Парсу:

— Если снова будешь ко мне жаться во сне, я тебя отшлепаю, так и знай.

— Может мне не стоит этого делать? — Подхватив шутку товарища, испуганно ответил Парс.

— Ты просто разобьешь мне сердце.

— В таких делах я бываю чуточку горяч и неукротим.

— Тогда давай затушим костер наших чувств и останемся только друзьями.

Они ночевали на разных концах поляны, метра за четыре друг от друга. Первым в эту ночь заступил на дежурство Иллари. Когда им придется убивать намного чаще и безумнее, эти невинные шалости отойдут на второй план. А сейчас десантники резвились, не беспричинно радуясь жизни и чуточку самую сумашествовали. В свое удовольствие.

Чтобы уберечь тело Крейга от ночной росы, его накрыли отталкивающим воду тентом из акваскутумной ткани. Можно было просто перевернуть планирующие носилки телом вниз, но это выглядело бы как то не так.

Вы понимаете…

У охотника и солдата не бывает полноценного сна, поэтому постель должна способствовать максимально быстрому восстановлению сил. В их спальных мешках использовался смесевой материал нового поколения, не рвущийся и не секущийся, но при этом дышащий и теплый. Только что не живой.

Совсем в духе выдавшихся на их долю испытаний.

Кроме диспетчерской башни аэродром не имел высоких построек — сразу приучая к небу. Колонна из шести грузовиков «Бингоргов» миновала турникет и пересекла раздвинутые ворота военно-воздушной базы «Форавец». Луч прожектора стеганул по провисшему качающемуся брезенту, пластинам лобовых стекол и узким, точно с прищуром, щелям фар под колпаками светомаскировки. Все ангары, терминалы, административные сооружения располагались с юга на север, у края взлетно посадочной полосы и охранялись пулеметными вышками. Фартук аэродрома был буквально залит светом. Пунктир стремительно проносящихся зеленых огней отмечал рулежные дорожки и взлетную полосу. Колонна «Бингоргов» обогнула цистерны заправщиков. Поравнялась со стоянкой пожарных и патрульных машин, и снизив скорость стала поворачивать влево, словно продираясь сквозь пульсирующий рев авиационных двигателей. Прожекторы вдоль взлетной полосы горели ярко. Двойка истребителей «Супр» легко оторвалась от бетона взлетной полосы в горячем, плещущемся реве турбин. Красное свечение сопл по обе стороны V — образного хвоста сузилось и заострилось. Истребители «Супр» легко меняли свои очертания, изменив конфигурацию крыльев и, пробивая звуковой барьер, испарялись в ночи.

Справа и слева маячили застывшие крылатые силуэты, пестрели эмблемы на скошенных хвостах. Огромные тела металлических обшивок межконтинентальных бомбардировщиков сверкали в лучах ломающихся на фюзеляжах прожекторов. Остракизм молчащего, неподвижного, сверкающего железа восхищал и завораживал раз за разом. Грузовики доехали до ангара. Гудронированная бетонная площадка холодного пола была покрыта масляными пятнами. Высоко вверх взмыли арки стальных балок. Гофрированные стены ангара, отливающие марганцевым фиолетом были так велики и обширны, что напоминали крытый стадион, от которого отхватили примерно половину его длины. В нем все казалось мелким и незначительным. На фоне крупного, грандиозного объекта никакой предмет не выглядит привлекательней и как его не поставь, не расположи, кажется временным, если не брошенным вовсе. Будь то ящики с длинными тонкими ракетами «Тиран», вокруг которых суетилась техническая обслуга. Или разукомплектованный под лопастной фенестрон и полуразобранные вертолетные двигатели и редукторы к ним, похожие на черепа динозавров.

Коренастый и черноволосый эскадр-капер перегородил движение колонне «Бингоргов», подавая сигнал остановиться. Подойдя к головной машине он вскочил на подножку и отсалютовав обратился к пехот-командеру Самородову:

— По боевому расписанию вблизи взлетно-посадочной полосы передвижения на автотранспорте, в колонне и раздельно, строжайше запрещены. Дальше вам придется следовать пешим строем.

Пехот-командер отдал приказ и команда «К машинам!» эхом пронеслась в конец колонны.

Сухие и крепкие, налитые силой, егеря «коммандос» походным строем вышли с другого конца ангара. Самородов гордился своими ребятами, его резкие черты лица в свете направленных лучей казались еще более строгими. Оттопыренные карманы на рукавах и ляжках усиливали впечатление от и без того отменно развитой мускулатуры бравых ребят. Любой из них не останавливаясь, вот так мог прошагать сутки и более. За них он не волновался и не переживал, потому что был уверен в каждом.

Полное разрушение тела, вот с чем он никак не мог примериться и свыкнуться. Смерть Драккера безальтернативна. Одинокий волк, он всегда расчитывал на собственные силы. И к Боговспоможению относился не как к чуду, а скорее как к курьезу. Тайная насмешка над промыслом Господа сыграла с ним коварную шутку и наказала окончательной смертью. Валерий Самородов осветил себя крестом рассекающим.

«И тот кто верует, после смерти воскреснет вновь…»

Драккер предпочитал быть неуступчиво живучим в этой своей жизни. И, кто знает, молился ли он когда? Кто- нибудь заставал его за этим богоугодным занятием? Драккер был всегда такой нелюдимый, точно чурался людей, сторонясь их.

Мог ли Самородов назвать его своим другом? Не более чем любой другой, с кем тот вобще не гнушался поговорить. Он был лесным человеком. Смолокуры и подсочники нанимали его для охраны угодий от дикого зверя и непрошенных гостей. При вырубке леса и отсыпке дорог, установке буровых вышек и прокладке нефтепроводов он был одним из лучших охотников и сторожей. Его не побаивались а боялись. И одного упоминания имени Драккера вполне хватало, чтобы приструнить искателей легкой наживы на чужих нефтеносных месторождениях. В силу все той же замкнутости никто не знал насколько Драккер чист наруку. И если кого-то обнаруживали с дыркой от пули погибшим впервые, а такое, время от времени, случалось. Или перепогибшим, что случалось значительно чаще, после таинства Боговспоможения, находились охотники и бездоказательно пеняли на Драккера. Но, ни в коем случае, не в лицо ему, а только за глаза.

Человек боязлив и привыкает к телу в котором живет и развивается. Привычка — внешняя реакция на субъективность человека, а страх смерти — основная составляющая его приспособляемости к окружающей агрессии мира. Даже обвыкание к смене пола не проходит столь болезненно, как порой нежданное перерождение в теле старика или старухи. После того как ты жил, рос много лет и погиб в теле юноши обретая немощность и малоподвижность измученного артритом и подагрой тела. Ведь замена никогда не кажется равноценной. Это ли не наказание?

Валерий Самородов задумался. Немало объявится таких, кто порадуется окончательной смерти Драккера. Он попытался припомнить как же Драккер любил говорить. Пехот-командер приложил указательный палец к ямочке на виске: «Между нами контракт и пока я не положу последнего положенного по этому контракту…» — Именно так он и говорил: «положу положенного», «… не возьмусь за новое дело». Одиночка во всем, он считал, что никому нельзя доверять и не следует ни к кому привязываться. Всегда только с самим собой и не надеясь ни на кого другого. Потому что цель-случайная постоянная. И завтра твоей мишенью может стать любой, даже твой лучший друг. И к этому нужно быть готовым всегда.

Востребованным и работоспособным.

Быть в расчете со всеми на вчерашний день, кто завтра может превратиться в новую мишень. Он был тем-кем был, и от него остались одни воспоминания.

Не самое тривиальное что может оставить о себе фанатик.

Егеря, в коричнево-зеленой униформе нестройно двигались, шурша и постукивая по бетону. Этот звук не был похож на рев решительно взлетающих боевых машин. Ему не хватало обрывающего рубежа, за которым бы заканчивалось человеческое отношение и начиналась всеядность.

В ослепительном свете прожекторов «Хойверги» выглядели просто огромными. Гигантские фюзеляжи военно-транспортных вертолетов едва умещались на оборудованных вертолетных площадках. Размах лопастей, двух композитивных несущих винтов, как вековые кроны, накрывал собой металлизированные авиадесантные корабли. Хвосты трех обещанных Роззелом «Хойвергов» как расплющенные, необычайного размера, акульи плавники смотрели в сторону «гриба» диспетчерской башни. Аппарели «Хойвергов» были опущены подобно пролетам трех параллельно построенных мостов. Снизу по ступенчатым скатам ловко взбирались егеря» коммандос», растворяясь в чреве военно-транспортных вертолетов.

Загодя стремиться к малому, означало не заложить в результат значительной форы. Прямое содействие, вплоть до неукоснительного подчинения являлось лучшей помощью в розыске высадившегося вражеского десанта. Не понимания а повиновения искал Валерий Самородов в каждом, кто вольно или невольно оказывался на пути его егерей. Количество неразгаданных тайн начинало нервировать, но экипировка, выправка и общий воинский вид «коммандос» внушал пехот-командеру непоколебимую уверенность в своих ребятах. Они умели так много, что беглецы должны были быть дьявольски находчивыми, чтобы упорхнуть из расставленных на них силков.

Крепкий, сухопарый и прямой, точно натянутая пружина, Валерий Самородов надежным хватом подтянулся к горбатой морде вертолета и развивая наметившуюся трещину распахнул, похожую на оттопыренные жабры, дверь кабины пилотов.

Люки были блокированы а аппарели наглухо задраены. В вертолетах уже возникло что-то, мощный посыл вибрации. Вторящим свирепым воплем зарокотали глушители выхлопа шести турбодвигателей. Легко, не горячась завращались лопасти, запекая на ветру губы тех обслуги, вытаскивающей тормозные колодки шасси. Несущие винты посверкивали, бешено вращаясь, пока не стали напоминать фрезу. Полнота и объемистость фюзеляжей уже не казалась столь очевидной. Турбодвигатели взревели еще яростней и тоненькая светящаяся стрелка поползла по экрану, показывая число оборотов двигателя. Качнулся руль направления, вертолеты будто повело в разные стороны, их пронзила сильнейшая дрожь и машины оторвались от своих площадок. Сигнальные огни «Хойвергов» поплыли, светясь ярко-оранжевым и голубым. Стрелка альтиметра быстро шла вверх. Они уверенно набирали высоту, поднялись над забором опоясывающим военно-воздушную базу, над пулеметными башенками вышек. И ярцая унеслись в распахнутые глаза ночи.

Вереница вертолетов таранила темноту. Лопасти перемешивали тьму, не давая небу отстояться и очиститься звездами. Хотя бы одну яркую точку, ориентир, как напутствие, напоминание, что не весь воздух взболтан и удушливо черен как угольный фильтр. И физическая тяжесть слепоты-явление постижимое но не понятное по причине гнетущей мистической сакральности великой иллюзии непроницаемости пространства.

«Хойверги» принимали сигнал местоположения сразу с нескольких орбитальных станций-спутников. Интегрированный комплекс бортового оборудования обеспечивал пилотирование с огибанием рельефа местности. Система «окно в ночи» позволяла уклоняться не только при общих перепадах рельефа, но и от отдельно стоящих зданий, деревьев и линий электропередач. Делая возможными круглосуточные полеты даже на предельно малой высоте при совершенном отсутствии видимости.

Сидя в узком кресле за вторым пилотом пехот-командер Самородов ощущал как в нем ворошится клубок желания драться, и он же борется с чувством полной незащищенности. Поделив мир на свет и тьму, бог сделал его непримиримым. И когда человек так пристально глядит в темноту, душа его становится беззащитной.

Фракена, погруженная во мрак, словно оживила мир призраков, где говорят в пол голоса и двигаются крадучись. Неосязаемый холод и отчужденность. Нетопырь-ночь шуршала за бортом своими крыльями, все больше наливая мрак перехватывающей дух и взвинчивающей душу мечтательной тревогой.

Рождаясь, начинает ли человек умирать в тот же миг? Или это происходит значительно позже, когда в первый раз не захочется жить и стыдно вспоминать об этом, и сладко и непонятно отчего хочется помнить.

Это казалось ужасающим и гнетущим. Неприкаянный, беспризорный дух Драккера цепким взглядом снайпера смотрел на пехот-командера из той пружинящей корпус вертолета темени. Голова склонена к плечу. Ухо греет приклад. Он будто прицеливается в многозначительной усмешке, молчком вдруг отворачивается и исчезает.

Валерий вздрогнул в такт с вибрацией вертолета. Его лицо было мрачным.

Тень-это малость, доля, частица отслоившейся темноты. Пока они бродят в тени этого бескрайнего крадущегося леса, темнота будет помогать им. Секретить. Лгать за них. Они не станут отлеживаться и выжидать. Не для этого выстраивался сингулярный коридор, прошивая пространственно-временные «складки», и гибли защищая основной груз корабли сопровождения. Не для этого…

А для чего?

Если бы знать. Если бы точно определить их скрытый мотив. Тайнопись ведущей идеи.

Но горизонт был начисто стерт, вычеркнут темнотой.

Игра в жмурки ведется оживленно до тех пор, пока у салящего плотно завязаны глаза. Достаточно появиться крохотной щелке, как даст течь истинная идейная причина событий и игра преобразится. Пока егеря» коммандос» работали как пожарная команда, которая должна настигнуть поджигателей и затушить неизбежный огонь. Но, как правило, пожарникам достаются одни уродливые головешки, уже отдавшие свой обжигающий жар и пустившие по ветру усилия тысяч людей. Необходимо было сломить этот предопределенный внутренний трагический кризис.

В тартарары!

Из десантно-транспортных «Хойвергов» вывалились авортажные спуски. Трубчатые полотнища свисали до самой земли и волоклись по траве. Егеря» коммандос» ныряли ногами вперед в травмобезопасный рукав и, регулируя скорость падения растопыренными локтями и ногами, съезжали вниз. Через кувырок разбегались, рассеиваясь в темноте по узкой, зажатой лесом поляне. Посадить три вертолета здесь было негде и пехот-командер Валерий Самородов принял решение воспользоваться для выгрузки рукавами авортажных спусков.

Свет еще долго жил в светящемся громе быстро удаляющихся вертолетов, пока не стал таким далеким, точно мир-порождение неравных свобод, безвозвратно, целиком погрузился в одну только темноту. Отделившись насовсем от всего светлого что еще было в этом мире.

Егеря» коммандос» подключили приборы ночного видения.

Это было проще всего.