Статьи, эссе, критика

Информация к размышлению с Алексеем Михеевым

Этот обзор — не совсем обычный. Прежде всего, здесь не будет привычных переводных книг: все три написаны российскими авторами. А во-вторых, их жанр — не совсем non-fiction или же вообще не non-fiction. И именно эти жанровые нюансы и станут главной темой анализа.

Чистый non-fiction — это сборник текстов литературного критика и обозревателя Льва Данилкина Клудж (М.: РИПОЛ классик, 2016. 384 с. — Лидеры мнений). Любопытно, что две другие одновременно вышедшие в этой серии книги (Сергея Чупринина и Валерии Пустовой) — это сборники тематически однородные, посвященные собственно литературе (и литературной среде); у Данилкина же получился слоеный пирог, где литература — далеко не главный предмет интереса. Собственно, об этом можно судить уже по подзаголовку: Книги. Люди. Путешествия. Да и по вынесенный на обложку цитатам: на лицевой, прямо над названием, — «Вообще это такое писательское дело — любопытство», а на оборотной — «…от книг следует держаться подальше. Я и держался — ну старался, по крайней мере».

На обложку вынесен также и рекламный слоган «Афиша-daily» рекомендует. Известность Данилкину как раз и принесла работа в бумажной еще «Афише» постоянным книжным обозревателем — для многих его рекомендация была самым убедительным аргументом для того, чтобы купить и прочесть новинку. И отчасти благодаря Данилкину сложился жанр рецензии, в которой главное — не сама книга, а ее воздействие на читателя (соответственно, вначале — на обозревателя): личностные ассоциации, которые книгой порождаются, и элементы персонального опыта, которые под влиянием чтения актуализируются.

Собственно, этот тренд расширенного толкования литературы (которая представляет собой не изолированный объект восприятия, а фрагмент общей динамической картины мира) и реализован в «Клудже», где больше половины из почти четырех десятков текстов посвящены путешествиям: от Англии и Швеции до Китая, Японии, Ирана, Эфиопии и Йемена. А смысловой камертон книги обнаруживается в самом последнем тексте под названием Как у Черчилля. С целью «показать мир» автор возит малолетнего сына по разным экзотическим странам — и после нескольких таких поездок неожиданно обнаруживает, что ребенок видит в этих поездках совсем не то, на что пытается обратить внимание отец. Следуя цитате из Черчилля — «История окажется благосклонной ко мне, если я сам займусь ее сочинением», Данилкин умозаключает: «Пространства, экзотика, кругозор, география, списки — все это в конце концов забудется; что останется, так это истории про нас самих…».

Как чистый non-fiction заявлена и еще одна книга, во всяком случае, об этом говорит вынесенное на обложку название серии «100 %.doc»: Владимир Динец. Песни драконов (М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2015. 496 с.). Подзаголовок настраивает на несколько иронический лад: Любовь и приключения в мире крокодилов и прочих динозавровых родственников. И в нем отчасти кроется ключ к восприятию этого на самом деле не поддающегося строгой жанровой классификации текста.

С одной стороны, поскольку речь здесь идет о полевых биологических экспедициях, книгу относят к научно-популярной литературе: в конце 2016 года она попала в шорт-лист премии «Просветитель». С другой стороны, книга представляет собой прежде всего травелог: автор описывает свои многочисленные поездки по местам обитания крокодилов (включая не только Африку и Америку, но и такие экзотические точки, как Чукотка — глава Крокодилы в мерзлоте), причем рассказы о разного рода приключениях превращают собственно «научную» часть в некий вспомогательный фон. Ну а с третьей стороны, параллельно с «Просветителем» книга вошла в короткий список претендентов на «Большую книгу» — премию, которая обычно присуждается за художественную литературу; во всяком случае, никакого «научпопа» за десять лет существования премии в списках финалистов не встречалось.

Лично для меня жанр этой книги так и остался мерцающе-неопределенным. Здесь, конечно же, присутствует документальная основа. Однако совершенно очевидно, что автор слегка приукрашивает свои приключения — с понятной целью сделать их как можно более интересными и захватывающими. При этом где проходит граница между сухим 100 %. doc и вымыслом, fiction, указать крайне трудно; похоже, ее просто нет. Временами же текст вообще выглядит самопародийным: начинаешь задумываться, а может быть, автор сознательно выстраивает повествование так, что вначале ловит читателя на крючок документальности, затем закрепляет эффект увлекательным «экшеном», а затем начинает как-то слегка подмигивать: «А вот еще такое было — и этому тоже поверите?». И если воспринимать текст именно так, в слегка ироничной настройке, можно как-то объяснить причины его попадания в короткий список «Большой книги» — ведь приключения Мюнхгаузена туда бы тоже включили?

А в еще одной книге, романе Небесный Стокгольм Олега Нестерова (М.: РИПОЛ классик, 2016. 480 с. — Редактор Качалкина), вымысел и документ друг от друга строго отделены. По словам автора (лидера известной музыкальной группы «Мегаполис»), персонажи книги — «порождение моей фантазии», хотя «некоторые из них имеют связь с реальными людьми». Тем не менее книга читается как квазидокументальная — прежде всего, благодаря вынесенным в конец комментариям, занимающим почти четверть объема и содержащим массу интересных фактов из советской жизни 60-х годов ХХ века. Роман этот — о несбывшейся истории, о романтической эпохе слегка наивной веры в светлое будущее и о том, почему надежды на него рухнули, а словосочетание «светлое будущее» осталось казенным идеологическим штампом.

Здесь смысловым камертоном становится рассказ о поездке Хрущева в Швецию, где он увидел работающую на практике модель «реального социализма» и вознамерился как-то использовать этот опыт; но дело ограничилось тем, что решено было, как в Стокгольме, сломать часть старого города и построить на его месте ультрасовременный (по шведскому образцу) проспект Калинина. Герои же постепенно понимают, что вариант построить в Москве аналог Стокгольма заведомо обречен, однако в некоем высшем смысле, в каком-то не материальном, а метафизическом измерении получается, что оставшаяся в «темном прошлом» Москва 60-х представляет собой воплощение мечты об альтернативном «небесном Стокгольме» — по аналогии с «небесным Иерусалимом».