Статьи раввина на темы иудаизма

Почему революции терпят поражение?

1.

Отвечая на вопрос: "Почему революции терпят поражение?", я буду говорить о революциях вообще. Меня не интересует какая-то определенная революция, но я хочу посмотреть, с одной стороны, на механику и внутреннее протекание революций, а с другой стороны, выяснить, что же в них содержится такое, что может вызывать подобные результаты.

Разумеется, не все можно назвать революцией. Некоторые события могут быть ужасны, сопровождаться кровопролитием и даже приводить к серьезным изменениям в социальной, экономической или правительственной сферах, но при этом они могут не быть революциями. Существовует, скажем, много примеров того, как завоевание одной страны другой приводило к огромным изменениям, которых не вызывали даже многие крупные революции.

Итак, революции — это движения, в рамках которых группа людей намеренно пытается изменить систему, причем изменить резко, а не медленно, и направлены эти изменения на то, чтобы значительно улучшить ситуацию. При этом я не определяю, что значит "улучшить". Это отдельный вопрос — каковы были на самом деле цели и содержание революции. То есть могут быть любые революции, и кто-то может сказать, что с самого начала то, что с точки зрения революционеров являлось улучшением, в действительности вело к ухудшению. Однако я считаю, что революции в основном идут одним и тем же определенным путем, который является неотъемлемой частью большинства из них и приводит к их неизбежному поражению на определенном этапе.

Существует несколько определенных тенденций в общественном сознании, которые создают революции. Одна из них — это то, что я назвал бы мессианской парадигмой. Мессианская парадигма — это основа большинства революций. Историю в долгосрочном плане можно понимать по-разному. Есть способ понимания истории, который не стал общепринятым, но тем не менее достаточно известен — это Шпенглер, Тойнби, которые говорят о цикличности истории. Исторические, культурные и прочие циклы в основном повторяются: они развиваются, приходят в упадок и так далее. Таков один из взглядов на историю. Был и другой, более ранний взгляд, которого, что интересно, придерживались многие культуры и религии, — представление о непрерывной деградации мира. Говоря в терминах греческой философии, с течением времени мир уходит от золотого века и дегенерирует. Однако эту идею можно найти и в книге Даниэля в Библии; она присутствует, скажем, почти во всех нордических взглядах на мир. Мир, согласно этим взглядам, почти физически идет в направлении все большей энтропии и дегенерирует. Эта его дегенерация — только вопрос времени и изменений.

Однако существует также мессианская точка зрения. Она заключается прежде всего в том, что да, дегенерация произошла — из-за капитализма, из-за пороков, из-за первородного греха, из-за чего бы то ни было, и эта дегенерация продолжается, но на определенном этапе ее можно повернуть вспять, и если произвести достаточно большие изменения, то можно вернуться в рай или даже создать такой рай, которого никогда раньше не было. Более того, этот поворотный этап наступит, хотим мы этого или нет. Далее — наступление этого этапа можно ускорить, немного подтолкнув события, и наконец — и это одно из самых интересных понятий, — когда все станет очень плохо, то должно стать лучше.

Итак, если вы понимаете, что зло в мире будет уничтожено само по себе, а добро победит (разумеется, как я уже сказал, добро и зло не в абсолютном отношении, а как субъективные чувства по отношению к ним), итак, если вы это понимаете, то вы понимаете, что революция в любом случае имеет смысл, потому что революция — это способ приблизить то, что если и не произойдет обязательно, во всяком случае вполне может произойти. Вы работаете над тем, чего вполне можно достичь. И тогда понятно, что вместо того, чтобы ждать, когда обстановка в мире станет действительно очень плохой, вы пытаетесь его подтолкнуть, ускорить его движение вверх, ведь вы знаете, что это движение именно вверх и что в будущем будет лучше.

В этом смысле, во-первых, все революции исходят из представления о том, что завтра будет лучше. Как я уже сказал, это вопрос веры, как любой мессианской веры. Никто не может доказать, что завтра будет лучше, но вера в лучшее завтра существовала в мире во все времена. Конечно, всегда были культуры, которые верили в то, что сегодняшнее вино непременно хуже вчерашнего. Многие скажут вам: когда я был молодым, девушки были красивее, небо было голубее, и я знаю, что мои дети и внуки будут жениться на девушках с тремя ногами, а небо станет абсолютно темным. Они уверены, что это именно так. Но сегодня такая точка зрения не является общераспространенной. Представление о том, что прогресс всегда позитивен, само по себе является своего рода мессианской верой. Почему прогресс всегда позитивен? Почему завтра всегда ярче и розовее, чем сегодня? Конечно, лично я могу верить в это, и я этого не отрицаю, но я хочу сказать, что я ничем не могу доказать, что завтра обязательно станет лучше. Я не могу это доказать. Вы знаете, в прошлом веке во Франции жил психолог, который положил начало всей школе суггестии, особенно аутосуггестии (самовнушение) — Куэ; его формула излечения заключалась в том, что человек должен просыпаться каждый день и говорить: с каждым днем я становлюсь все лучше и лучше во всех отношениях. Это прекрасно! Если бы это действительно происходило, в один прекрасный день я стал бы святым. Во многих странах — в этой стране, в моей стране тоже — были лозунги, означавшие, что с каждым днем жизнь будет становиться лучше: в следующей пятилетке, скажем, яблоки вырастут размером с дыни, а дыни — ну сам не знаю, со что размером. Все это прекрасно, но я хочу сказать, что мы не можем это доказать, и революции во многом зависят от веры в возможность этого. Если вы верите в то, что история идет вниз, то вы не станете делать революцию. В этом нет смысла. В ней может быть смысл достижения чего-то для вас лично, но в таком случае не устраивают революций. Вы можете стать банкиром, а можете стать грабителем банков. Это не революция, а просто изменение в личной ситуации человека, то есть вы можете надеяться изменить ход времени по крайней мере для себя лично. Революционеры — по определению оптимисты. Они оптимисты в широком историческом масштабе, то есть вы можете устроить революцию и даже можете знать, что вас могут убить, но вы считаете, что в конце концов мир станет лучше. Это что касается революций. Это что касается мессианских устремлений, которые действуют одинаково, и не только, скажем, в христианской стране, такой, как Россия, которая всегда была и остается очень христианской страной, но и ничуть не меньше в таком месте, как Китай, где мессианства никогда не было, но Мао Цзе-Дун ввел это понятие. У него, казалось, не было представления о том, что завтрашний день может или должен быть ярче, но что он обязательно будет ярче, если человек будет работать, или бороться, или совершенствовать себя. Написано много книг о морали, но в них не содержится взгляда на то, что люди станут лучше. В действительности существует общий исторический взгляд на то, что в прошлом все было намного лучше и, возможно, будет в будущем. Если у моего отца, скажем, после всех расходов оставался один доллар в неделю, то существует представление о том, что у меня останется полдоллара, а у моих детей не будет и половины этого. Это конфуцианский взгляд, и он подразумевает, что так происходит во всем мире, и поэтому необходимо экономить как можно больше. Это не очень хорошее объяснение китайской морали, но в общем это работает именно так. Мао Цзе-Дун испытал иностранное влияние. Он начал революцию.

У революций есть определенные свойства, и одно из них, обладающее определенной важностью во многих местах, — это взгляд на историю. Взгляд на историю, как я уже сказал, — это очень общий взгляд. С другой стороны, революция — это движение в определенную сторону. Это движение заключается в том, что вы пытаетесь что-то сдвинуть с места силой, силой ускорить ход истории. Вы не работаете вместе с историей, а подталкиваете ее, чтобы ее ход ускорился. Революция может потерпеть поражение, то есть вы терпите неудачу, вам не удается победить существующий режим, существующий порядок. Возьмем, например, попытку революции в этой стране в 1905 году. Она провалилась. Судя по всему, царь или его окружение были еще достаточно сильны, поэтому революция провалилась. Были революции во многих странах — на западе, на востоке, некоторые из них произошли совсем недавно — но они провалились. Иногда революционеры были казнены, иногда им позволили эмигрировать, писать книги мемуаров, а это еще хуже. Я не знаю, кто был счастливее: Троцкий или Керенский. Никто не пытался убить Керенского, но я не уверен, что это его радовало. Он попытался сделать что-то, у него не получилось, и тогда ему было позволено поселиться, где он хотел, и писать книги. Итак, одна из возможностей — революция терпит поражение. Но есть и другая. Что происходит, если революция побеждает? Если революция побеждает, то она умирает почти так же, как умирает, когда ее убивают. Она умирает, потому что в определенном смысле цель достигнута. А когда цель достигнута, уже нет смысла продолжать. Поэтому в определенном смысле попытка создания утопии приводит к тому, что это или не получается, или, если утопия достигнута, революционеры уже не нужны.

Итак, во многих смыслах революции умирают, достигнув своей цели, почти по определению. Или же, и это врожденное свойство революций, революция может сделать нечто другое, а именно: революция может продолжаться и совершить другую революцию, чтобы продолжать существовать. В этом смысле революция, будучи динамичным движением, предполагает изменение скорости. Это не что-то, происходящее на определенной скорости, а изменение скорости, и поэтому революцию необходимо постоянно поддерживать. Это означает, что нужна вторая революция. Об этом много думали, но если вы посмотрите на историю этой страны, то в определенном смысле конфликт между Троцким и, полагаю, в то время это был не только Сталин, но и Бухарин, и другие, — этот конфликт заключался в том, надо ли распространять революцию за пределы страны, продолжать ее или нет. В этом смысле Троцкий, будучи революционером, знал, что революция, если прекратить идти дальше и делать новые революции, умрет. Троцкий был убит позднее в Мексике, но когда было решено, что революция не будет продолжаться за пределами границ России, это означало, что она уже мертва, потому что в ней уже не было революционного компонента. Итак, если революция хочет продолжаться, то ей необходимо завоевывать новые страны. Она завоевывает новые страны не потому, что сама по себе является империалистической, а потому, что революция хочет продолжаться как живой организм, она должна продолжаться, распространяться и расти. Дело в том, что, будучи динамичной силой, она не может оставаться стабильной, и поэтому она склонна к распространению.

По-другому обстояло дело с тем, что, возможно, разрушило Китай, который попытался создать Мао Цзе-Дун. Культурная революция казалась невероятным сумасшествием, то есть: ты получил страну с таким огромным количеством проблем (Китай — огромная страна с огромным количеством проблем), так почему бы тебе не держаться за старую страну? Но дело в том, что, будучи революционером, если вы хотите существовать, вам надо продолжать революцию. Способ Троцкого — распространять революцию за пределы страны; способ Мао Цзе-Дуна — распространять ее внутри страны, то есть совершать революцию внутри революции. Теоретически, если бы эта революция была успешной, то она бы, возможно, привела к третьей революции, революции против нее. Ведь если вы революционер, то вы постоянный революционер; это происходит не потому, что в революции содержится разрушительная сила, а потому что революция динамична и, будучи динамичной, она постоянно нуждается в продолжении. Если же она не продолжается, то она мертва.

Видите ли, есть одна вещь: то, что называют успешной революцией. Много-много лет назад произошла революция в Мексике. Это была революция против фашизма, против сильно коррумпированной системы, против правления латифундистов, церкви, я бы сказал, прекрасная левая революция. Сегодня же партия, совершившая эту революцию, является правящей партией, и она уже правит, я думаю, лет 65. Она прекрасно называется: Институционно-революционная партия. Это прекрасное название, ибо как партия может быть одновременно институционной и революционной? Она либо институционная, что является вещью в себе, либо революционная. Кстати, когда эта революционная партия стала институционной, то Мексика во многом стала такой, какой была до революции: в нее вернулся капитализм, вернулась церковь, коррупция никуда и не девалась, потому что ни одна революция не знает, как убить коррупцию; итак, партия стала институционной, с той лишь разницей, что вместо одной группы людей к власти пришла несколько другая группа.

Само понятие "революция" предполагает, что если попытаться остановить революцию, то революции больше нет. Появляется другой правящий класс и, возможно, другая система правления, другая форма существования, но это конец революции, и революции больше нет. Это вызывает огромное разочарование среди тех, кто были настоящими революционерами, и они хотят продолжать революцию. Конечно, я не буду, по крайней мере сейчас и здесь, защищать Сталина. У меня нет причин делать это. Уже неоднократно рассказано о том, что сталинские репрессии были направлены против старых членов Коммунистической партии. Если произвести общий подсчет, то видно, что в результате этих репрессий те, кто непосредственно участвовал в революции 1917 года, в большинстве своем или умерли, или были убиты, или были отправлены в Сибирь. Я знаю человека, который был в Сибири, и он обвиняет Сталина во всем плохом, что произошло со времени его рождения до наших дней, но, опять же, в определенном смысле это была историческая необходимость. Если нужен был истэблишмент, то нужно было убить революционеров, потому что революционеры не могут оставаться спокойными. Дело не в том, что они плохие или ненавидят того или иного правителя, но если они революционеры, то есть люди, которые верят в то, что необходимо подталкивать события для улучшения мира, то это означает, что они продолжают их подталкивать. Если они перестают это делать после того, как им объявили, что революция достигла своей высшей точки (а иногда действительно можно достичь очень высокой точки в чем угодно), — то революция мертва.

Приведу другой пример. Сионизм в своей основе был революционным движением. Это была революция против ситуации, состояния и положения евреев в изгнании. Сионизм стремился произвести основную перемену в судьбе евреев. Его целью, которая была ясна с самого начала, было создание еврейского государства. Сионизм по определению умер, когда было создано государство. Каждому, кто наблюдает сложившуюся картину, видно, что сионизм — это лишь воспоминание, как институционно-революционная партия, и не потому, что он потерпел поражение в том смысле, что не достиг своей цели, но он потерпел поражение потому, что достиг своей цели. Кстати что очень странно, если говорить об израильской политике, — человек, возглавлявший революцию тогда, когда она одерживала победы, то есть Бен-Гурион, был глубоко разочарован ситуацией, сложившейся в сионистском движении, и он стремился переопределить сионизм в более насильственной форме, не в том смысле, чтобы убивать людей, но намного в более крайней форме, потому что, опять же, он чувствовал то же самое: революционное движение умерло, как только достигло своей цели.

Итак, если движение хочет продолжаться, то оно должно создавать что-то новое. Оно должно создавать более высокую цель, другую цель, если оно хочет продолжаться. Таким образом, в определенном смысле и революция и революционеры мертвы, — как в случае победы, так и в случае поражения. Они не могут оставаться в живых ни в каком случае.

Это одна часть вопроса. Есть и другая часть, которая также связана с революциями. Она не настолько глубока, чтобы служить частью определения революции, но, судя по всему, является частью истории революций. Я бы сказал так: каждая революция имеет довольно хорошее представление о том, что неправильно в настоящем или в прошлом. Каждая революция начинается с уродливой картины существующего положения. Это ясно. Нельзя стать революционером, если вы довольны сегодняшним положением. Если все нормально, то зачем вы начинаете революцию? Таким образом, революция — это то, что начинают, если сегодняшнее положение плохое. Итак, у вас есть представление о том, насколько плох сегодняшний день, есть прекрасные описания будущего и огромная вера. Вы даже вырабатываете какую-то стратегию и тактику того, как изменить сегодняшнее положение. Некоторые из планов очень хорошо разработаны. Не только Мао Цзе-Дун, — разные люди в разных местах писали книги о том, как сделать хорошую революцию. Это происходило во всем мире; эти книги были своего рода курсами по революциям. Некоторым, судя по всему, было все равно, какая революция. Возьмите, например, Че Гевару: он был не только профессиональным революционером, но, судя по всему, ему было не важно, что это за революция, в каком направлении, — главное, чтобы революция была. Это касается персоналий, но, как я уже сказал, постоянно ведутся дискуссии, и иногда успешные дискуссии, о том, как заставить революцию работать.

Далее идет та часть, которой нет практически ни в одной революционной системе, то есть: а что мы будем делать после революции? Эта часть почти всегда отсутствует или присутствует в очень туманной, общей и неточной форме — что же будет происходить потом? Это верно не только по отношению к марксизму, но и к сионизму в той же мере. Можно объяснить все стадии, начиная с ужасов прошлого и до того, как исправить ситуацию. Но вопрос о том, что произойдет потом, каков план на период после того, как это случится, всегда очень неясен. И опять же, я пытаюсь объяснить, что поражение революции — это не просто механическое поражение, имевшее место один или два раза. Это, в общем, произошло с французской революцией: эта революция проходила успешно, пока не победила. С этого момента она абсолютно изменилась. То же самое произошло и с русской революцией, и с сионистской революцией.

Судя по всему, революции лучше знают, что неправильно, чем что правильно. И даже если есть представление о том, что правильно, оно обычно весьма туманно и на нем мало что можно построить. Вы знаете, что описания революции, то есть ужасов капитализма и самой революции, всегда намного живее, чем описания будущего социализма. Вообще-то, когда здесь решили, что социализм уже пришел, это было прекрасное заявление, потому что никто на самом деле не знает, что такое социализм. Но в других случаях происходило то же самое. Несмотря на то, что Герцль написал своего рода утопию о будущем еврейском государстве, которая называлась "Еврейское государство", — даже тогда критика этой книги заключалась в том, что в ней на самом деле содержалось очень мало материала, что это была очень тоненькая книжечка. Если шесть раз повторить: все будут счастливы, все будут довольны, будет мир, все будут любить друг друга, то это будет прекрасным заявлением, но это похоже на то, как очень хороший проповедник говорит что-то в церкви, мечети или синагоге, но с тем, что он говорит, мало что можно сделать практически, и поэтому слова его остаются только прекрасными словами. Приведу пример: в свое время было замечено, что Герцль в своем утопическом взгляде на будущее еврейское государство даже не намекнул на то, на каком языке будут говорить в этом государстве. Возможно, он думал, что это будет немецкий… Я просто хочу сказать, что книга Герцля представляла собой такое обобщение, что самое интересное в ней — это то, как добиться создания государства. Все, что написано дальше, в сущности, не так уж и интересно. Кстати, замечу в скобках: даже когда читаешь Данте, то описания ада намного живее, чем описания рая. Это странно, но верно. Точно так же, и в противном случае это было бы общее обсуждение вопросов нравственности, попытайтесь сравнить благословения и проклятия. Это верно по отношению к каждому языку: русскому, арабскому, ивриту… Когда начинаешь ругаться, то кажется, что в языке появляются новые красоты и новое творческое начало. Когда начинаешь благословлять, то благословений обычно так мало и они так мало вдохновляют… Но это отдельный вопрос о добре и зле. Все хотят добра, но оно такое скучное!

Теперь позвольте мне вернуться к теме и поговорить серьезно. Надо быть серьезным — это же Академия! Итак, как я уже сказал, у революций имеется недостаточно четкое представление о том, что же произойдет после революции. Поэтому поражение революции заключается не просто в том, что она не продолжается как движение, но также и в том, что революция изживает себя, достигнув своей последней ноты. В этом смысле дело не в случайных событиях, а, возможно, в том, что является неотъемлемой частью системы. Вы знаете из биологии, что самка паука после успешного совокупления откусывает голову самца. В целом это происходит и в любой хорошей революции. Вы выполнили свой долг, а теперь вас можно съесть. Теперь вы можете служить едой и не годитесь ни для каких других целей. Вы сделали то, что должны были сделать. Это ваш конец. Это произошло со многими революциями; когда убивали революционеров, то это делалось с этой же целью: ты выполнил свою цель в жизни, ты сделал революцию, а теперь ты не нужен и только создаешь новые проблемы. Поэтому тебя необходимо уничтожить. Но, если снова говорить о проблематике, то встает вопрос: почему же революция не может иметь хорошего плана на будущее? Одну причину я уже объяснил: каждая революция зависит в философском плане от веры в то, что будущее неизбежно лучше. То есть если просто подтолкнуть вещи вперед, если подтолкнуть тысячелетие, заставить его прийти на двести лет раньше положенного, то все будет лучше. И, конечно же, незачем беспокоиться о тысячелетии, незачем беспокоиться о будущем рае, потому что будущее по определению лучше. Поэтому единственное, что надо сделать, это подтолкнуть события вперед. Как я уже сказал, неотъемлемая часть революций — это вера в то, что все должно стать лучше. И любая революция может начаться только потому, что она верит в то, что в будущем все будет лучше. Это первое. Есть и второе: если у революционера имеется хороший, точный и обоснованный план того, как улучшить мир, хороший план того, что должно произойти после революции, то, может быть, он начнет осуществлять его даже до революции. Тогда вместо революционной деятельности это превратится в эволюционный процесс, который намного менее драматичен, но намного более целесообразен, чем драма революции.

Если мы посмотрим на происшедший в начале этого века раскол между партиями большевиков и меньшевиков, на раскол того, что можно назвать социалистическим интернационалом, то увидим, что, конечно же, там присутствовало огромное чувство вражды, некоторые из этих людей были настоящими русскими и боролись друг с другом из принципа, а не потому, что были действительно не согласны друг с другом. Как вы знаете из истории, некоторые меньшевики стали большевиками, и наоборот. Но в любом случае была огромная разница между теми, кто верил в революцию почти как в необходимость, и теми, кто верил в то, что эволюция возможна. Если обратить внимание на то, что происходило в течение последнего полувека или немного дольше с теми, о ком мечтала социалистическая революция — с рабочим классом, — то можно сказать, что в целом жизнь рабочего класса в тех странах, где был эволюционный социализм, была намного лучше, чем в странах, где была революция. Изменения, происходившие в Англии, Германии или Франции, не являются результатом настоящего революционного процесса, но лишь результатом множества маленьких конфликтов. Я бы сказал, что многие из них были результатом революционного процесса, как, например, в Соединенных Штатах, и даже делались с целью повышения эффективности. Существует много способов доказать, и, я думаю, вы видели это и в Советском Союзе, что рабство не только аморально, но, что намного хуже, оно неэффективно. И так как рабство неэффективно, в конце концов приходится освобождать рабов, — не потому, что вы их так сильно любите, но потому что вы любите себя. Вы любите себя, стараетесь получить от людей как можно большую отдачу. Я хочу процитировать слова одного из моих друзей: "Рабство было отменено потому, что был найден намного лучший способ заставить людей работать, а именно крайний срок". Действительно, когда вам установлен крайний срок, то вы будете работать намного лучше, чем вас мог бы заставить любой надсмотрщик. Это более удачный способ использования того, что называется рабочей силой и человеческими возможностями. В целом, если разбить революцию на этапы, которые целесообразны и осуществимы в любых обстоятельствах, а не только, как говорят, на "прекрасном острове", то проблема будет в первую очередь заключаться в следующем: нужна ли революция для достижения этих целей? А второй вопрос будет такой: а что, если достичь их абсолютно другим способом? И тогда мы приходим к той же самой цели, и возможно даже быстрее, безо всякой необходимости в революции.

Итак, с этой точки зрения революция совершается не просто нетерпеливыми людьми, но людьми, которых в определенном смысле отличает иррациональная вера в будущее. Позвольте мне добавить, что многие революции за последние несколько столетий были построены также на вере — возможно, еще более наивной — во врожденную доброту человечества. Дело в том, что революционеры верили, что если освободить людей, то они станут свободны от всевозможных проблем и обязательно будут постепенно становиться лучше и лучше. Надо просто уничтожить все угнетение со стороны, так сказать, общества, окружения, родителей, религии и так далее и освободить людей, и когда они станут свободными, то они… Ведь когда люди рождаются, это маленькие ангелочки. Все верят, что дети — маленькие ангелочки, кроме тех, у кого в доме есть маленькие дети. Что же касается этих людей, о которых я говорил, то я скажу по-другому: большинство этих людей, которые верили в то, что тех, кого они причисляли к массам, отличает врожденная доброта, столкнулись с проблемами, одинаковыми для многих революций. Они считали, что свобода сама по себе создает добро. Как бы там ни было, в большинстве случаев уничтожение ограничений не создает свободу; оно создает отсутствие ограничений, которое может в результате пойти в разных направлениях. Теперь посмотрим на эту проблему с более современной точки зрения. В этой стране были отменены некоторые ограничения, и, разумеется, это были чрезмерные ограничения. Итак, они были отменены, и люди поверили в заявления о том, что это теперь капиталистическая страна, в которой есть свобода, и что это немедленно сделает их лучше. Я не вижу, чтобы что-то стало лучше для всех или для всего. Все теперь другое. Разумеется, возникли различные новые явления, потому что, опять же, свободное предпринимательство как таковое не является по определению хорошим или лучшим. Это свободное предпринимательство, то есть вместо одного великого ума, например, Берии, который говорит вам, что делать, появилось несколько великих умов, например, лидеры мафии, главы банков. Они делают то же самое. Возможно, больше людей — больше ума, но не это улучшает ситуацию. Как я уже сказал, это случается не потому, что люди хуже при определенном режиме, а потому, что свобода сама по себе не делает людей лучше.

Вернемся к главному. Основной источник поражения революций — это то, что революционеры не умеют составлять настоящих планов на будущее. Во-первых, это происходит потому, что они эмоционально и как личности неспособны к этому, то есть они просто не те люди. Революционер — это по определению особый тип человека. Но более того: если у вас есть хороший план на будущее, то иногда вы можете прийти к выводу, что в революции нет нужды. Вы просто проводите в жизнь новый план, что можно делать на различных этапах. Итак, как я уже сказал, революция приходит к поражению на любом этапе — и если она абсолютно проиграла, и если она победила. Во втором случае она стоит перед своими собственными мечтами, будучи теперь неспособной подтолкнуть эти мечты вперед и будучи также неспособной что-то построить, не подталкивая. Революционер, добившийся успеха, подошедший к тому моменту, когда его мечта исполнилась, подошел также к моменту, когда мечта почти обязательно окажется его поражением, потому ли, что он уже не может над ней работать, или потому, что он не имеет ни малейшего понятия о том, что теперь делать.

Приведу более конкретные примеры. Что бы там ни было с французской революцией, это уже можно обсуждать в широком масштабе. Люди были недовольны старой формой правления. Кстати, многие люди сегодня говорят, что старый режим во Франции был свергнут не потому, что он был порочен или жесток, как написано во многих прекрасных романах об этой эпохе, но, скорее всего, потому, что он взимал слишком большие налоги и экономически был настолько нестабилен, что должен был быть свергнут. Дело было не столько в бедности, сколько в неспособности идти дальше при существовавшем тогда уровне расходов. И случилось вот что: настоящие революционеры, которые не думали о доходе, пришли к власти, убили короля. Ладно. Но затем они остановились и увидели, что "deus ex-machina" не появился. Но они-то ожидали, что раз они убили всех угнетателей, рай должен появиться. Рай не появился. Тогда надо или придумать врагов, чтобы продолжать убивать их, что происходило в ходе многих революций, или распространять революцию на Нидерланды, Италию, Швейцарию, стараться распространять ее, потому что надо, чтобы революция продолжалась. И после определенного периода времени возник истэблишмент, который в основном не изменил ситуацию. В этом случае революция потерпела поражение в том смысле, что то позитивное, чего она хотела достичь, не было достигнуто, потому что никто не составил плана, а все остальное было своего рода игрой. Это произошло со значительным числом других революций, и именно поэтому, если говорить о революциях, вопрос заключается в том, что же будет в будущем? Может ли революция вообще победить? Не только в прошлом. Может ли революция когда бы то ни было быть успешной? Я хочу сказать, что даже если предположить, что мир каким-то образом должен стать лучше (что, как я уже сказал, невозможно доказать, но очень полезно в это верить), даже если предположить, что можно как-то подтолкнуть будущее, чтобы приблизить его, то темперамент революционера сам по себе убивает успех революции, потому что он будет подталкивать ее до того момента, на котором революция вынуждена будет исчезнуть, а с другой стороны, если она победила, то есть достигла определенного уровня, то он не знает, что делать с ней дальше.

Я хочу закончить тем, о чем я знаю лучше. Происходили культурные революции, и в процессе многих из них не только был забыт тот человек, который начал революцию, — это часть того же самого процесса, потому что если человек действительно достигает успеха, то все, что он сказал, становится общим местом, а когда оно становится общим местом, никто об этом уже не помнит. Помнят о том, что странно, что отличается, но никто не помнит общих мест. Но даже если говорить о тех революциях, которые чего-то достигли, то, судя по всему, достижения революции заключаются в разрушении прошлого, вообще скорее в разрушении, чем в строительстве нового, а если есть что-то, что надо строить, то не происходит никакой революции. Тогда события идут в совершенно другом направлении, путем эволюции, и эволюционный процесс подходит к той же самой точке, которой могла бы достичь революция, но без таких страданий и боли.

А теперь, в заключение, я хочу сказать следующее. Об этих вещах говорить очень больно. Больно даже чисто лично, потому что есть люди, обладающие приятным спокойным характером, и они предпочли бы, чтобы события развивались медленно. Другие люди, в силу своего темперамента, любят революции, любят такие вещи, и это вдвойне разочаровывает, ведь если вы любите революции и знаете, что революции не приносят добра, то это отвратительное ощущение. Вы бы хотели совершить какую-нибудь революцию, просто потому, что революции так интересны, так волнующи. И вы знаете, что революции создают такие красивые взлеты, такое прекрасное искусство, и очень жаль, что революции, со всем этим искусством и красотой, и фейерверками, которые они создают, не достигают успеха в практических делах. Это, хотя и не совсем, похоже на старую сказку о кролике и черепахе. Судя по всему, черепаха всегда выигрывает. То есть это происходит не потому, что она всегда обманывает кролика, а потому, что она движется стабильно. И, судя по всему, кролик всегда должен проиграть в последний момент, например, заснуть перед самым финишем. Это грустная сказка, особенно если вы — тот самый кролик и знаете, что черепаха все равно победит. Я не могу не говорить о животных, так что позвольте мне еще кое-что сказать о животных. Посмотрите, я сам это вижу, и не в одном большом городе, а во многих больших городах: какие животные еще живут в городе? Самое странное то, что все большие животные были убиты. Львы не живут в городах. Тигры не живут в городах. Даже орлов там не видно — они вымирают по всему миру. А кого вы видите почти в каждом городе? Голубей. Их вы видите повсюду: в Москве и Париже, в Лондоне и Нью-Йорке. Эти скромные существа летают повсюду и подбирают крошки — они и выживают. Конечно, хочется увидеть гордого орла — а орлы уже давно вымерли. Они остаются только как символы вымирающих стран. А голуби и некоторые вороны единственные, кто еще существует. Очень жаль, но, судя по всему, они и есть победители.