Стая устремилась за Бимом, а Одноглазый растерянно замешкался. Как же так? Ждал-ждал, пока Сын волка и Мальчик поднатаскают вкусного, а здесь? Здесь-то кому оставили? Можно и не воровать!
Одноглазому было очень жаль и то и другое. Он оглянулся на остатки лося, увидел Каштана, тоску в его глазах. Этот взгляд подстегнул его, он понял, зря столько мяса одному не оставят. Что есть силы он пустился догонять стаю.
Заглушая пение птиц, звуки ручьев, другие лесные звуки, глухой россыпью прокатилось эхо ружейного выстрела. Бим приостановился, оглянулся на выстрел, и ему показалось — он слышал предсмертный плач своего товарища.
Егерь Иван Сергеевич Максимов шел по ручью и приглядывался к волчьим следам. Он видел, идет в пяту волка — в сторону, противоположную его пути — это не смущало его. Давненько волки не шалили в этом краю. Иван Сергеевич думал об этом, вспомнил, как зимой в соседнем селе волки драли овец, на краю села жрали ворованных со двора гусей. Думал и о том, как несколько десятилетий назад волка объявили полезным, придумали ему должность — санитар леса. Он знал, что теперь об этом вспоминать стыдятся, потому что лесные санитары воруют у людей миллионы.
С такими думами Иван Сергеевич вышел на лесную поляну и наткнулся на остатки лося.
— О-о! — удивился егерь, — хорошо посанитарили! Сколько же тут следов? И мелкие здесь, и крупные? Что за волки?
Егерь увидел под кустом затаившегося Каштана, вздрогнул от неожиданности, сдернул с плеча ружье. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Каштан жался к земле, молча скалился, силился двинуться в сторону человека. Раненые ноги не позволяли этого сделать.
— Вот, значит, как? Испытываешь? Осенью-то вы меня на зуб испытать хотели? Испытанный! Не таких видывал!
Егерь считал следы, не выпуская из поля зрения пса. Время от времени он заговаривал с ним:
— Ну вы и сволочи! Понятно теперь, какие волки в округе шарят! На волков, значит, вину валите? Как же вы до жизни такой докатились?
Пес наблюдал за человеком, слушал его мягкий неторопливый говор. У него даже мелькнула надежда — его не тронут. Не тронут? А хозяин на дачах? Разговаривал ласково, а за помятый цветок ломал о хребет палку. Человек обошел поляну и приближался к псу. Голос его теперь не оставлял Каштану никаких надежд:
— Под лосем побывал, выходит? Маловато он покрошил вас, паразитов! Такого зверя сожрали!
Каштан собрал все свои силы, вихляя задом, поднялся, попытался бежать. Прыжка у него не получилось, зад завалился набок, а передние ноги без толку царапали землю. Каштану казалось, он уползал быстро, а неторопливый голос не отставал от него, мягко падало к нему слово за словом:
— Жалко мне тебя, а помочь, извини, одним лишь могу. Служба. Допустим, поправишься? Думаешь, лес-то без конца черпать можно? Не могу иначе. Прости.
Около одной лесной деревушки стая сытно прожила больше недели. Люди здесь оказались хорошие, добрые, и, если бы не жадность Чапы, можно бы прожить рядом с ними и все лето.
Старую колхозную овчарню никто не охранял. Наткнулись на нее совершенно случайно. Сначала стая услышала непонятный рев. Пришлось остановиться и разобраться. Жалобные крики неслись из овчарни. Стая стала издали наблюдать за ней.
Прошла почти половина дня, а у овчарни не появилось ни одного человека. Все это удивило Бима. Неужели в деревне не слышно рева? Овец-то ведь пасти надо?
Не мог, конечно, Бим знать, что у пастуха сегодня день рождения, и плевать он хотел на голодных и непоеных овец. Сам он был хорошо поен.
И ночью никто не приходил к овцам.
В овчарню послали самого опытного по заготовкам — Одноглазого. Овцу, которую он принес, скорехонько съели, и стая, не испытывая больше судьбу, ушла далеко.
Через два дня вернулись к овчарне. День рождения у пастуха закончился, и отара спокойно паслась до самого вечера. Снова пришлось наблюдать. Исчезнувшую недавно овцу не оплакивали ни сами овцы, ни люди. И возле овчарни, и в деревне все было спокойно.
Все получилось так, как предполагал Бим. Пара овец, зарезанная Одноглазым и Мальчиком, хорошо подкрепила стаю, и теперь Бим прочно усвоил, что следовало уходить отсюда подальше. С одной шкуры дважды волос не бреют. Рисковать еще раз Бим не собирался, но…
День, второй, третий охота не задавалась. Кабаны, лоси спрятались от паутов в непроходимых болотах, а мышей как будто кто до них выбрал в этих местах начисто. Да и мышами стаю не накормишь.
Несколько дней голодному Биму снилась овчарня в глухой деревушке. Стаю-то он увел от нее, а их даже не преследовали, никто и не хватился пропажи. Вернуться?
Ночью овчарня лишилась еще двух овец. Одноглазый и Мальчик запросто зашли в нее, не мешали овцам собраться трудно. Пока они собирались, Одноглазый выкусывал у себя блох, чесался, видом своим показывал — пришел просто так, плохого делать не собирается. Мальчик сгорал от нетерпения, не за блохами же он явился в овчарню. Но пришлось и ему чесаться, ждать, когда овцы поуспокоятся.
Мягко, по-кошачьи, не пугая животных, Одноглазый подошел к выбранной им овце, легонечко прихватил шкуру, спокойно направил ее к выходу. Способный Мальчик все делал точь-в-точь, как его учитель. И на этот раз перепуганная отара переполоха не поднимала.
Бим решил не уводить стаю, понаблюдать, что делается у овчарни утром.
Знакомый уже пастух выгнал овец пастись, ему и в голову не пришло, что отара убавилась. Бим лежал в кустах, наблюдал за пастухом и за отарой. Ему казалось, что теперь все это стадо принадлежит стае. Если ночью съедать по две овцы, думал он, у глухой деревушки можно жить беззаботно хоть до самого снега.
Каждую ночь теперь Одноглазый и Мальчик уходили за своей законной парой овец, а стая, разбившись поодиночке, стояла на стреме у деревни, на подходах к овчарне, В одну из ночей Чапа самовольно оставила пост и навестила овчарню сама.
Ночной переполох из овчарни был услышан в деревне. Кто-то замигал фонарями, с криком бежали люди спасать скот, а Чапа, озверев от крови, резала одну овцу за другой. Задрала много, взять не удалось ни одной. И Мальчик, и Одноглазый бросили своих двух, вместе с Чапой едва унесли ноги.
Деревня в эту ночь не спала. Волки! Кое-кто припомнил трудные послевоенные годы, узнал почерк серого разбойника:
— Они, заразы! Семь в овчарне зарезано, двух отбили. Вроде и немного волков, а нашкодили…
Утром у колхозной овчарни собралось много людей. Егерь Иван Сергеевич поджидал бригаду охотников, лазал по крапиве вокруг овчарни. Когда следы ему рассказали все, он задумался, присел покурить на бревнышке. «Говорить охотникам, что собаки? А зачем? За убитого волка премия, за собаку — спасибо. За спасибо не согласятся ночи дежурить. А колхозу надо помочь».
Вместе с главным бухгалтером колхоза подъехал на машине зоотехник. Они заглянули в овчарню, долго о чем-то шептались. Шепот время от времени переходил в перебранку.
Увидев на дороге милицейский «газик», они прекратили ругань, спрятали бумаги и поспешили навстречу.
Вскоре Ивана Сергеевича подозвал к себе молоденький лейтенант, попросил его:
— Пока ваша облава не приехала, помогите нам. Надо разобраться в ущербе, подписать акты комиссии. Сколько насчитали задранных? — милиционер обращался теперь к зоотехнику.
— Де-евять, — ответила зоотехник и неуверенно взглянула на главного бухгалтера.
— Девять, — записал лейтенант, — сколько числится по документам?
Главный бухгалтер шелестел бумагами, никак не мог отыскать нужную цифру.
— Сто… сто две, — ответил, наконец, он.
— Сто две, — сделал запись лейтенант в блокноте, — минусуем. Девяносто три в наличии. До сегодняшнего дня волки не озоровали?
Лейтенант задавал этот вопрос всем, ответила на него зоотехник:
— Не-е. У соседей — да. Даже на двор забирались! У нас, слава богу, не объявлялись!
Подъехала машина с охотниками, но Ивана Сергеевича попросили задержаться, помочь сосчитать овец. За спиной у лейтенанта зоотехник что-то показывала бухгалтеру, а он, сделав жест, будто отрезает язык, крутнул у виска указательным пальцем, изобразил, как туго затягивается на шее петля.
Овец выпустили по одной в дверь. На порог положили несколько досок, пока овца перепрыгивала их, вторая готовилась прыгнуть. Ширина двери не позволяла прыгать вместе.
Когда последняя овца перевалила через доски, Иван Сергеевич, лейтенант и второй милиционер хором кончили счет:
— Сто десять!
Бухгалтер свою цифру не назвал, отрицательно закачал головой:
— Неверно!
— Ошибка! — подтвердила зоотехник. — Такого быть не может!
Пастуху было приказано загнать овец снова в овчарню, из числа подъехавших охотников пригласили еще двоих счетчиков.
Отсчитывали по десятку, лейтенант прикрывал дверь, сверял цифру с цифрой бухгалтера и зоотехника, откидывал дверь в сторону.
Сто девять, одинаковая цифра получилась у всех. Бухгалтер и зоотехник больше не переглядывались, стояли потупившись.
Лейтенант поблагодарил счетчиков, пожелал охотникам ни пуха ни пера, подождал, пока бухгалтер и зоотехник придут в себя:
— С волками охотники теперь разберутся! Ну и зверь! Жадный! А мы, — лейтенант повернулся к бухгалтеру, — давайте-ка поприкинем!
Девять задранных «волками» овец лежали рядком недалеко от бухгалтера. Он с тоской смотрел то на них, то себе под ноги и никак не мог приплюсовать к ста девяти задранную девятку. Лейтенант помог ему:
— Сто восемнадцать! У вас числится сто две. Минусуем. С волками получается поровну… Не многовато? И на волков не спишешь теперь. Вот жадность!
Лейтенант убрал блокнот с записями, кивнул на задранных овец зоотехнику:
— Не пропадать добру — занимайтесь. А вы, — лейтенант повернулся к бухгалтеру, — в нашу, в нашу, пожалуйста, машину!
Чапа, Чапа! Не наделай ты переполоха в овчарне и не устрой резни, и овцы были бы целы и бухгалтер с зоотехником сыты. Сколько бы ночей могли Одноглазый и Мальчик кормить стаю, пока бы не приблизились к цифре главбуха. Жадность тебя, Чапа, сгубит! Нельзя так — ни себе, ни людям…
Почти месяц просидели в засаде местные охотники. Волки больше не приходили.
Легкая и добычливая охота в овчарне во многом повлияла на дальнейшую судьбу стаи. Домашний скот, оказывается, добывать легче, и стая почти целиком переключилась на такую охоту. Легче-то легче, но с человеком шутки плохи. Уже в двух областях, где гуляла стая, все чаще собирались заседать охотники и составлять планы уничтожения волков.
В той и другой областях умели хорошо считать. На совещаниях приводились цифры нанесенного волками ущерба. Может быть, они и преувеличивались, а может, для кого-то стало удобным списывать на волков потери, но цифры по областям грозили все сильнее и настоящим волкам, и стае, которую водил за собой Бим.
Бим понимал, что спасение стаи в больших переходах. Поразбойничав в одном месте, через сутки стая могла появиться в другом, за сотню километров, где о волках и слыхать не слыхивали.
На совещаниях охотники обращались к президиуму и много говорили о трудностях волчьей охоты. Не было вездеходов «Буранов». На следующих собраниях говорилось уже о запасных частях к «Буранам», о ремнях, без которых «Буран» не едет. Охота на волков дедовским способом — с многодневными слежками, засадой, долгим единоборством человека и зверя, нынешних охотников не устраивала, они требовали специального снаряжения, технику вплоть до самолетов и вертолетов.
Волки волками, а собаки, выращенные человеком и одичавшие, похлеще любого волка. Собака знает о человеке все…
Стаю искали. Все чаще на пути ее стали попадаться взведенные волчьи капканы и выбрасывалась отрава. Стая понимала людей, знала, как обойти скотный двор, где ей устраивали засаду. Люди сторожили волков, а стая появлялась в местах, где совсем не ждали ее.
Бим не знал, что, когда отдыхает стая, Хромой, Сын волка и Чапа устраивают свою самостоятельную охоту.
Пришла грибная пора. Приходилось выбирать для отдыха непроходимую чащу, захламленный лес, где грибы не растут. Не случайно и кабаны с лосями подались в болота. Грибники-то и стали предметом охоты Чапы.
Женщины отдыхали на вырубке, перебирали грибы. На газетах, расстеленных на траве, лежала нехитрая снедь, вкусно пахла. Сын волка уловил знакомый запах и испуганно попятился от вырубки, вспомнил, как с трудом вырвался из рук грибника. Чапа наблюдала за женщинами, и шерсть на ее загривке щетинилась, с жаркого языка капнула на траву слюна.
Она заставила Сына волка вернуться к ней, страшно ощерилась и ринулась на женщин. Сын волка следовал за матерью.
Чапа шла смело. Если бы кто из женщин схватил сейчас палку, поднял над головой грибной нож, приготовился бы к защите, смелости ее бы пришел конец. Женский переполох, крик, визг прибавили не только смелости. Она почувствовала силу, власть над человеком.
И Чапе, и Сыну волка приготовленная на траве снедь грибников очень понравилась. Чапа помнила, как надо вылизать острую консервную банку и не обрезать язык. Сын волка этой науки не знал, укололся и сразу отстал от банки. Сыр и хлеб ему понравились больше.
Почерк матери — до смерти напугать человека — Сын волка усвоил быстро. Он теперь смело выходил и на грибников-одиночек, и на целые группы их, лишь бы не было среди них мужчин. Чапа одного грибника, как и Сын волка, запомнила хорошо. Царапина от ножа у нее до сих пор не зарастала шерстью.
Хромой очень походил на настоящего волка. Когда он скалился и поднимал шерсть, не по себе делалось даже Чапе. Рык его заставлял вздрагивать Сына волка. Благодаря этим качеством он и приглянулся Чапе.
Троица зажила сытно, промышляя теперь на дорогах, ведущих из сельского магазина. Редко кто из старух и детей убегали от них, не бросив на дорогу рюкзак или сумку. Хромой, хотя и свиреп с вида, никогда людей не кусал, не гонял их по лесу. Чапа иногда входила в азарт, гналась за своей жертвой — ей нравилось ощущать свою власть над людьми.
Чапа и погубила Хромого. Охотились близко от деревни. Пожилая женщина давно бросила сумку с хлебом, с криком убегала от Чапы. Чапа переусердствовала. Женщина бежала быстро, молила о помощи. Приближалась деревня, но Чапа увлеклась, не заметила этого, не отставала.
У самой деревни женщина вдруг перестала кричать, споткнулась и упала на дорогу. Никогда еще Чапа не кусала людей, а тут, наткнувшись на женщину, лязгнула зубами и ощутила на них липкий кусок легкого платья. Как тогда, в овчарне, Чапа озверела от крови и ненависти. Впервые в полной ее власти оказался человек, и ненависть взяла верх…
Не оглядываясь, убегала от деревни, не видела, как над женщиной наклоняются люди. Обратная дорога привела ее к разодранной сумке с хлебом, но она даже не тронула его, не мешала Хромому и Сыну волка потрошить сумку дальше. Хлеб слишком пах человеком, а она еще не могла остыть от своей ярости. Чапа озиралась по сторонам, и появись человек снова, она бы вновь грызла его, не побоялась бы наброситься и на мужчину.
Мотоцикл с треском вывернул из-за поворота. Чапа первая увидела его, бросилась с дороги в лес. Сын волка метнулся за матерью, сумел увернуться от посланной картечи. Хромой занимался сумкой и увидел мотоцикл после выстрела.
Бежать от мотоцикла по дороге ему было легче. Прихрамывая, он делал огромные прыжки, но мотоцикл трещал все ближе. Хромой не видел, как человек в люльке тщательно ловит его на мушку, свернуть в лес он все равно не успел бы. За миг до смерти он успел подумать о Чапе плохо. Он еще не мог позабыть душераздирающий крик женщины, удивлялся жестокости Чапы. Он даже не взвизгнул от вспоровшей его картечи. Чужое теперь тело несколько раз перевернулось на пыльной дороге и затихло. Колеса мотоцикла проехали по нему…
Чапа и Сын волка бежали по лесу долго. Останавливались только для того, чтобы послушать лес. Никто за ними не гнался, а Чапе все казалось — вот-вот грянет выстрел. Она очень боялась боли. За свою жизнь ей много раз пришлось испытать боль. О-о! Лучше не вспоминать о ней! В минуты, когда Чапа видела боль другого, ее радовало — не она испытывает сейчас муки. Страдания она считала уделом других.
Чапу бил озноб, она оглядывалась по сторонам, звала поскорее покинуть место. Бим понял ее тревогу. Спящие псы проснулись мгновенно, бросились сначала за Чапой, но вскоре вожак занял свое законное место в голове, повел стаю сам.
Вместо того, чтобы охотиться, бежали почти всю ночь. Несколько раз Бим пытался подбирать подходящее место для отдыха, а Чапа все еще беспокойно оглядывалась на свой след, звала за собой.
Как бы ни сваливала на волков свои грехи стая, а беды, которые несли людям дикие собаки, прибавлялись и прибавлялись. Из сельских исполкомов раздавались тревожные телефонные звонки в районные, район докладывал области. Скот по-прежнему пропадал, а случаи нападения волков на людей продолжались.
Поздней осенью, как только лег первый снег на землю, для настоящих охотников нашлись дефицитные ремни к «Буранам», срочно освобождались от основной работы члены бригад по борьбе с волками.
Поводом для таких крутых и жестоких мер снова стала кровожадная Чапа. Вместе с сыном она подкараулила на сельской дороге школьников. В брошенных портфелях не оказалось ничего съестного. Чапа покусала девочку, а мальчик, спасаясь от «волков», чуть не замерз на дереве.
Волка объявили в области врагом номер один. Сельские исполкомы были предупреждены строго — немедленно информировать область о появлении хищников. В область такой сигнал поступил. Следы волчьей стаи обнаружили недалеко от лагеря, где выросли Бим, Чапа, Мальчик.
Начальника училища вызвали в областной исполком, поставили ему конкретную задачу: «Волчья стая в районе ваших военных лагерей. Вам поручается…»
Охотникам училища сыграли «боевую тревогу». Инструктировал сам начальник:
— У соседей берем вертолет, утром будем знать местонахождение волчьей стаи. Вездеходы радиофицированы — ждут. Трех «Буранов» с нартами для преследования стаи вполне достаточно.
Ночь перед охотой на волков Илья Коробов почти не спал. Сам начальник училища вызвал к себе, похлопал по плечу и пожелал ни пуха ни пера. Он поблагодарил, к черту, как принято у охотников, послать не решился.
Илье снились волки, он вскидывал ружье, а оно почему-то не стреляло. Волк-вожак бежал прямо на него. На голове волка большие лосиные рога, грозно нацеленные на Илью. Успел сосчитать отростки — девять. Указательный палец давил на спусковой крючок, а выстрела так и не было.
Просыпался. Долго лежал с открытыми глазами, думал — повезет или не повезет завтра?
Мать откуда-то узнала, что он идет на волков, вызвала Илью на КПП училища. Принесла огромный пакет с домашней снедью, прослезилась, словно на войну провожала.
Илья не представлял, как охотятся на волков, и когда засыпал снова, снилась ему всякая всячина. Вот он на «Буране» мчится за волчьей стаей, стрелки с нарт ведут прицельный огонь. Ему некогда подбирать убитых, он мчится дальше. Во сне его чуть познабливает, когда нарты от «Бурана» отцепляются на всем ходу. Надо проявить смелость, решительность, находчивость. Не успеет он прицепить нарты — уйдут волки. Вперед! Он один врывается в стаю, в руке у него казацкая сабля, «Буран» давит волков копытами…
Илья снова не спит, вспоминает сон. «Приснится же! Не копытами, конечно, — гусеницами!»
До самого утра Илья больше не мог заснуть. О проделках стаи волков он все знает. Не во сне, наяву вдруг представил себе — его мать убегает от разъяренной волчицы, а он ничем не может помочь ей, хотя и слышит мольбу о помощи.
Илья перевернулся на другой бок, постарался о волках больше не думать. Мысли снова возвращаются к матери. Нет-нет! С кем-то и может произойти такое ужасное, только не с его мамой! Ему очень хочется отомстить за ту пожилую женщину…
Наконец, Илья спокоен и старается разобраться — кто же виноват во всем этом? Люди-то почему молчат? Смелых нет? Кто-то за все это несет ответственность, а спросить не с кого. Будет завтра возможность, самому главному охотнику выскажу! Развели волков-то! На природу-то чего сваливать? Не природа, мы виноваты. Что-что? Что вы сказали? И я виноват? Ну, знаете! Я молодой охотник, волки мои впереди. О будущем не будем… Сейчас надо ответ держать. Дожили. Волки нами командуют. Вас бы на место той пожилой женщины. Давно бы вертолеты в небо подняли!
Мысленно Илья легко разговаривал с самым главным. До него такой правды в глаза ему никто не говорил. Он чувствовал свою правоту, молчаливую поддержку участников охоты. Главный не оправдывался, это придавало Илье уверенности и сознания выполненного долга. Как провинившемуся школьнику, он высказал главному все.
Под самое утро Илья все же заснул.
Стая отдыхала. Всю ночь проохотились на кабана, и только под утро удалось отбить от табуна маленького кабаненка. Бим, Чапа, Сын волка, Мальчик дремали сытыми. Одноглазому достались от кабаненка уши.
Поведение Чапы в последние месяцы Бима тревожило. Взять хотя бы сегодняшнюю дележку кабана. Сын волка снова показал ему зубы. Пришлось напоминать, кто есть кто в стае. Станешь вожаком, тогда и командуй. Драка могла вспыхнуть вот-вот. Пока скалились друг на друга, Чапа, вместо того чтобы осадить сына, встала рядом с ним. Такой Бим видел Чапу впервые. Она не хитрила, не притворялась, всем своим видом говорила ясней ясного: «Сына волка я тебе не позволю тронуть!»
Бим дремал, жалел, что не стало с ними Хромого, и думал о Мальчике. С Хромым Мальчик схватывался частенько, драки были пустяшные, легкие. Осадив Хромого, чувствуя поддержку Бима, Мальчик никогда не забывал помощи вожака. Сегодня он это позабыл напрочь.
При дележке добычи Бим забирал себе лучший кусок и не мешал потом командовать Чапе. Сын волка никогда не оставался обделенным. Мальчик тоже получал от Чапы свое, Одноглазый, лучший охотник стаи, всегда довольствовался только остатками.
Бим удивился. А почему так? Почему Одноглазый даже не огрызнулся сегодня на Мальчика? Надо сделать так, чтобы в следующий раз огрызнулся: Мальчик давно не получал рвани. И Чапа тогда поймет — без власти Бима в стае она никто.
Бим правильно читал мысли Чапы. И она отдыхала, клубочком свернулась около Сына волка, думала о весне. Весной они создадут свою стаю. Искать логово она уведет Сына волка. Можно и Мальчика взять с собой…
Сын волка не хотел ждать весны. Чуть было не сразился сегодня с Бимом. Поздновато почувствовал поддержку матери… А Мальчик? Он с нами? А если с вожаком в одиночку сразиться? В одиночку пока нельзя. Побьет. Вот если бы от Одноглазого пришла помощь, тогда бы… Одноглазый слаб духом. И в моей стае объедки жрать станешь! Скоро наше время придет…
Мальчик спал, было ему тепло, сытно. Ничего-то его не тревожило. Никому он глотки не собирался рвать, не все ли равно, кому подчиняться. Спасибо Чапе, не забывает его, и Биму спасибо. Если бы не они, что бы сейчас с ним было? Сыну волка зубы свои испытать не терпится? Если уж помогать, то сильному. А кто сильней, выясняйте сами.
Одноглазый поскуливал во сне, вздрагивал худыми боками. Тусклая, с плешинами шерсть его дыбилась от холода, брюхо и во сне голодно урчало. Снилось Одноглазому лето и его родное село. Только бы пришло лето. Самое время удрать из стаи. Да пропади она пропадом, шайка эта. Лучше воровать в одиночку. Что украл — твое. Можно бы и сейчас уйти из стаи, да как уйдешь-то? Чапа разве позволит уйти? Грызть-то кого тогда? Кусан-перекусан ее зубами. Раньше-то с Хромым напополам доставалось. А теперь все одному. Может быть, встать, спящую ее полоснуть зубами? Э-ээ! Последний глаз выскочит, шевельнись только.
Поскуливал Одноглазый все сильнее. Жизнь его собачья и до прихода в стаю была горькой, сейчас она сделалась невыносимой. Спастись! Во что бы то ни стало спастись от этой Чапиной шайки.
А спастись уже нельзя было никому. И самый сильный, и самый хитрый, и завистливый, и довольный, и несчастный пока еще не знали — вот-вот они разделят свою судьбу честно, как никогда еще, на всех поровну.
Вертолет завис над зимним лесом и полетели в эфир первые сигналы:
— «Казбек», я «Эльбрус»! Стая обнаружена в трех километрах севернее деревни Никольское! Прием!
— Понял вас, «Эльбрус»! Продолжать наблюдение! Двинулись на вездеходах к Никольскому!
Вертолет не улетал, он поднялся чуть выше, кружился на одном месте. Стая не выдавала себя, затаилась. Бим знал: спастись от этой ревущей и стреляющей машины можно только в густом лесу. Чапе было страшно. Она подвывала на звук вертолета, скалилась, ее задранная морда вздрагивала в бессильной злобе. Опустись вертолет пониже, она бы на него бросилась.
Вертолет кружил неспроста. Он стал спускаться, и Чапа первая не выдержала страшного шума, бросилась от него прочь.
— «Казбек», «Казбек»! Я «Эльбрус»! Один волк уходит в сторону Кочетовских болот! Видимость отличная! Разрешите отстрелять самим?
— «Эльбрус»! Разрешаю! В районе болот к вам присоединится «Буран». Действуйте!
Чапа верила, что она сумеет спастись. Неспроста она бросилась первая. Пока вертолет будет гонять стаю, она уйдет далеко, спрячется от этого рева и грохота. До весны-то осталось совсем недолго…
Ревущая машина догнала Чапу. Сильная струя ветра взвихрила снег, гром оглушил ее, перепугал насмерть. То, что предназначалось, по ее мнению, стае, выпало ей одной. Машина опустилась совсем низко, пытаясь от нее уйти, Чапа не жалела сил.
В грохоте и реве мотора выстрелы из ружья показались звуком сломанного сучка. Перед самой мордой что-то взрыхлило снег, не задело Чапу. Вертолет пролетел над ней, снова разворачивался, искал ее на земле. Кончики лап едва касались неглубокого снега. Чапа не бежала, казалось, летела над замерзшим болотом. В скорости видела она свое спасение.
Вертолет нагонял снова, и Чапа было обрадовалась, поняла — можно ведь спастись! Можно! На бегу она резко и удачно развернулась, бросилась вертолету навстречу. Картечь и на этот раз не задела ее, дырявила лед за ее спиной.
На третьем или на четвертом заходе, когда Чапа бросилась в обратную сторону, машина остановилась, зависла на одном месте. И здесь она нашла силы справиться со своим страхом, метнулась влево.
Картечь перебила заднюю ногу. Боль, которой всегда очень боялась Чапа, — пришла. Поначалу она справилась с ней, пробовала бежать, ступая на все лапы. Раненая нога угодила между двух кочек, откинулась в сторону и стала задевать за все: за жиденькие болотные кустики, за лед, за камыш. Жуткая боль прожигала ее насквозь. Лед почему-то стал казаться ей желтым, и сделалось ей жарко-жарко, как летом.
Ковыляя на трех ногах, пересиливая нестерпимую боль, она все же бежала. Она понимала, что бежит не быстро, но вертолет больше не преследовал ее.
Никогда не думала Чапа, что сама себе может сделать так больно. Кость на бегу вывернулась изломом вперед и нога угодила в рогульку куста. Чапу дернуло, куст чуть-чуть спружинил, дал растянуться на брюхе и немножечко от него отъехать. Она попыталась вскочить, а куст, выпрямляясь, тянул ее в другую сторону. Проклятая кость не пускала Чапу.
Сама себе она перегрызла ногу, куст сразу выпрямился и отпустил ее. На трех ногах бежать сделалось легче, но желтый прежде лед стал почему-то краснеть.
— «Казбек»! Я «Эльбрус»! Доберите на «Буране» подранка! Деваться ему некуда! Болото хорошо просматривается! Подранок в центре!
Этого Чапа не могла слышать. Услышала другое и сквозь реденькие кустики и камыш увидела, как навстречу ей мчится красная машина. Ей не хотелось верить, но ревущая машина приближалась к ней. Точь-в-точь, как год назад на огненном озере. Тогда ее спас Бим. Здесь его не было.
Бежать куда-то Чапа больше не могла. Красный туман начал слепить ее. Она присела, поудобнее подвернула под себя культю, и приготовилась.
Несколько секунд оставалось промчаться до нее ревущему зверю. В этом звере она видела, каждой клеточкой обмякшего тела чувствовала ненавистного человека. Даже в последние секунды жизни она не собиралась ему сдаваться. Когда до красного зверя оставалось несколько метров, Чапа собрала последние силы, роняя на снег слюну и кровь, бросилась ему навстречу.
…Впервые Бим не понимал, что творится вокруг, почему справа, слева и над головой ревут моторы. Пока вертолет гонялся за Чапой, Бим увел поредевшую стаю поглубже в лес, затаился под густой раскидистой елью. Если бы он мог понять людей, он сумел бы найти лазейку, ту единственную щель из кольца, которое уже замыкалось.
— «Казбек»! Я «Эльбрус»! Один волк уничтожен! Остальные в квадрате пять! Затаились! Пятачок небольшой, выходных следов нет. Отрежьте выход с юга!
Псы жались под елью к Биму, верили, как было всегда, вожак найдет правильное решение, сумеет и на этот раз обмануть всех.
Вездеход прыгал на бездорожье, торопился выйти в указанный квадрат леса. Одной рукой Илья держал ружье, второй крепко вцепился в железный поручень. Временами его так подбрасывало вверх, что ему казалось, вот-вот он прошибет головой брезент, вылетит прочь из вездехода.
Вездеходу сообщили по рации — раненного с вертолета волка добрал «Буран», остальные звери в кольце. Только бы успеть перекрыть южную границу квадрата пять! Илья думал об этом, крепче сжимал ружье и не обращал внимания на ушибы от тряски, мысленно давал команду водителю прибавить скорость.
Успели. Старший предупредил заранее — волки близко, слышат их, на стрелковые номера выпрыгивать на ходу, на номер становиться под шум мотора.
Настоящих волков Илья никогда не видывал. Тех, которые в клетке, в зверинце, мечущихся от стенки к стенке, за волков он и не считал. Худые, облезшие, они вызывали жалость. Сейчас, вот сейчас старший махнет ему рукой, прыгать — один на один он встретится с настоящим волком! Ему повезет сегодня! Обязательно повезет! Он везучий!
Илья выпрыгнул, едва-едва удержался на ногах, как было велено, пока гул мотора заглушает шаги, выбрал место для номера. Место оказалось удачным. Перекресток двух старых дорог давал возможность хорошо просматривать лес. Метрах в ста от Ильи вездеход снова приостановился, сосед по стрелковой линии махнул ему рукой — «Я здесь!»
Илья вставил в стволы картечь, затаился. Вездеход гудел где-то теперь далеко справа, шум мотора стихал.
Вот уже не шум, комариный писк едва-едва слышится Илье, и комар, наконец, умолк. Лесные шорохи кажутся Илье понятными ему одному. Он вздрагивает от них, всматривается в глубину леса. Жуткая тишина вокруг не успокаивает, но и не пугает его.
Илья вспоминает с улыбкой свою маму Нину, просьбу ее «вперед не вылазить». Не больно-то вылезешь. Стой. Замри. Гляди. Слушай. Справа стрелок, слева еще один — всюду стрелки. Вот и вертолет снова слышится. Ага! Висит на одном месте. Здесь волки! Не ушли!
Илья ждал. Знал, что одним волком только что стало меньше. Пусть он убит с вертолета, но и он причастен к этой продуманной операции. Илья представил себе на мгновение, как когда-нибудь у будущего охотничьего костра он тронет свой седой ус, заставит молодых охотников помолчать и слушать его: «А вот, ребята дорогие! Охотились, помню, на волков, давно это было. Знаете, как одного матерого брать пришлось? «Бураном» я его протаранил, пока ружье снимал, он у «Бурана» гусеницу зубами грыз! Ох, и злющий был! Одного, значит, взяли — стаю обложили…»
Илья отбросил приятные мысли прочь, снял правую перчатку и убрал ее в карман. Дружный гогот загонщиков потряс тишину леса. Илья знал, и загонщики, опытные охотники, идут с ружьями. Приказано волка брать и в загоне, не жалеть патронов.
Опытные поднимали зверя, а самые опытные, самые меткие, по приказу главного стояли на стрелковой линии. Илье было приятно, что попал в число «самых-самых», и от этого, от заслуженного к нему доверия, ответственность за порученное у него удваивалась, утраивалась сейчас.
Нож на ремне он чуть-чуть сдвинул под руку, расстегнул звонкую кнопку замка. Если даже ружье не выстрелит, как вчера во сне, он не подведет, готов к рукопашной схватке.
Илье повезло. Первый выстрел грохнул вдалеке от него. Он не видел, как его Бим, Бимушка, Бимчик (так его называл когда-то) первым из стаи принял смертельный заряд картечи. Бим умер мгновенно, не как Чапа, он даже не успел подумать о человеке плохо. И, конечно, не мог подумать о том, что и у Ильюшки, его самого доброго когда-то хозяина, картечь в стволах дожидалась его.
Охотники стреляли без промаха. Стая заметалась без вожака, бросилась в сторону загонщиков, но и у них была картечь наготове. Сын волка перевернулся через голову, был еще жив, попытался ползти куда-нибудь и не успел вздрогнуть от второго выстрела. Второго выстрела он уже не слышал.
Илья дрожал от нетерпения и азарта. Он слышал и первый, и второй, и третий выстрелы. Рука под цевьем ружья застыла, но он не чувствовал холода, молил об одном, чтобы удача не прошла мимо.
Ох, этот радостный сладостный миг! Илья верил в удачу. Знал, охотника минута тешит! Ради этой минуты можно ждать терпеливо годы! Прямо на него, оглядываясь в сторону загонщиков, прыгал волк. Илья поднял ружье, видел теперь волка через прицельную планку. Ближе, ну, ближе, серый! Может, оттого, что мушка на прицельной планке прыгала сильнее волка, Илья пока не разобрал, что волк почему-то мелконький, а грудь его белая.
Железная выдержка Ильи сработала безотказно и четко. Он подпустил Мальчика на десять шагов, и только нажав на спусковой крючок, вроде бы заметил — волк очень маленький. Дрожащими руками он выбросил стреляную гильзу, вставил новый боевой патрон, затаился снова. Он искал глазами другого волка, охватившая радость завладела им, руке без перчатки сделалось жарко. Илья чувствовал, как один за другим охотники жмут ее. Ему хотелось плясать, но отбой волчьей охоты еще не сыграли.
Одноглазый остался один. Со всех сторон на него двигались люди, он уже был окружен дважды. Загонщики орали, гикали, свистели. За ними притаились стрелки, он видел, как они нашли Бима, Сына волка, Мальчика. Одноглазый выскочил на поляну, понял, бежать больше некуда, сел на снег и заскулил жалобно, горько.
Много он испробовал в жизни горького, но так горько ему никогда еще не было. Он даже не пошевелился, когда на краю поляны появился вдруг человек и вскинул к плечу ружье.
С другой стороны поляны появился еще охотник, он-то и успел задержать выстрел:
— Не стрелять! Я напротив!
Справа, слева от Одноглазого появились люди, они теперь подходили к нему со всех сторон.
— Не стрелять! — повторил охотник, — собака! Не волк, вроде!
Одноглазый, как и Мальчик, был совсем не похож на волка. Он и держался сейчас совсем не по-волчьи. В стае он привык никогда не сопротивляться, выл жалобно и терпеливо ждал, когда его начнут бить.
— Смотри-ка! Точно — не волк! Никому не стрелять! Кочнев! — командовал один из охотников, — держи веревку! Попробуешь накинуть петлю! Сальников! Если бросится, выстрел твой!
Одноглазый почувствовал на шее петлю от веревки, упал боком в снег, закрыл свой единственный глаз и завыл пуще прежнего.
— Молчать!
Веревка на шее дернулась и петля затянулась туже. Пришлось открыть глаз и подняться.
— Понимает! Смотри-ка! Пошли, Полкан! Рядом! Вот так! Да не дрожи! Пленных не стреляем!
Одноглазый шел смирно. Страх немножечко попрошел, он старался на людей не смотреть, хватал из-под ног снег и глотал его. Кто-то сжалился над ним, вынул из кармана горбушку хлеба, на вытянутой руке протянул ему. Он пока еще не поверил людям, отказался взять хлеб, съежился и приостановился.
Остановились. Кто закуривал, кто пытался шутить:
— Понятливый! Бери! Не бойся!
Горбушка упала у ног Одноглазого. Он понял, бить его пока не будут, проглотил хлеб.
— Пошли, Полкан, пошли! Вперед! На довольствие-то приказ нужен!
Отбой охоты был сыгран. Илья разрядил ружье, стал дожидаться, когда его снимут с номера. Он поглядывал в сторону убитого волка, не подходил к нему. Радость немного поулеглась, Илья приготовился принимать поздравления, снова снял правую перчатку и убрал ее в карман.
Люди, наконец, появились. Вместе с егерями к Илье шагал главный охотник. По тому, как громко разговаривал он с егерями, можно было понять, что главный чем-то недоволен. Он даже не взглянул на Илью, чуть задержался около убитого «волка», сплюнул себе под ноги:
— Волчатники! И этот собаку кончил! — главный на ходу вспомнил об Илье, бросил через плечо: — Иди, охотничек, к вездеходу! Собачку не забудь, прихвати!
На «Буране» привезли убитую Чапу, сбросили с нарт на снег. Рядом с ней положили Мальчика. Собаку к собаке, — так распорядился старший. Отдельно на снегу лежал Сын волка. Кто-то из охотников уже успел сфотографироваться с ним. Рядом с убитым Бимом собралось несколько охотников и жарко спорили:
— Для волка окрас, конечно, чуть светловат, а лапа? Посмотрите, какая лапа! Волчья! Окрас, братцы, от местности зависит! И спорить здесь нечего! Две собаки взяты, два волка!
Одноглазый, привязанный к буферу вездехода, не переживал ни за убитых волков, ни за собак. Кто-то угостил его кусочком колбасы, и он накручивал теперь хвостом, ждал еще. Илью пока никто не хвалил, но и не ругал. Прежде чем взглянуть и сфотографироваться с настоящим волком, он остановился возле спорщиков, прислушался к ним:
— Даже если не волк! Еще хуже. Дикая собака — страшнее волка. Руки бы отрубить тому… — горячился охотник.
— При чем руки? — возражал другой спорщик.
— При том! Не на деревьях собаки растут! Вот такого пса человек бросит, потом сам же на себя жалуется! Во-олки, мол, развелись!
Илья обошел спорщиков и остановился. Он смотрел на снег и не понимал, что происходит с ним. Сон? Точно. И такие плохие сны приходят…
Илья очнулся и побоялся еще раз взглянуть себе под ноги. Слезы душили его. Запинаясь, он сделал несколько шагов прочь, попытался взять себя в руки.
— Я и говорю! — донеслось до Ильи, — наиграются щенком-игрушкой, выбрасывают потом. Сами и разводим волков!
К убитому Биму Илья заставил себя подойти еще раз. Все удивленно повернулись к нему, когда он перестал шмыгать носом, громко всхлипнул, заплакал навзрыд и побежал прочь.
Себя он жалел сейчас наравне с Бимом.