Стая Тамерлана

Глава 1

Если вчерашний день изредка являл сквозь облака хиленькое солнышко, призрачно намекая на возможное улучшение погоды, то этот, сегодняшний, с головой залез под свинцовое одеяло и тем погубил все климатические надежды. Висело одеяло низко и совсем не грело. Кругом было так сыро, что казалось, будто отделившиеся от серого неба тончайшие струйки застыли в пространстве без движения.

«Твари, подонки, что с ним сделали?!» — дернулся Ленька в крепких руках ведущих его парней, увидев брата. Ему выкрутили запястье.

— Отпусти, сука! — воскликнул Гридин и лягнул обидчика пяткой. В ответ ему чуть не сломали кисть.

Выглядел Костя скверно. Лицо раздулось от побоев, левая рука перевязана какой-то тряпкой. Там или порез, или ожог. Прихрамывает. Соболихин имел вид еще более печальный, но Ленька видел только брата. Он всегда где-то в глубине души считал Костю почти сверхчеловеком, хотя и понимал иррациональность такого мнения. Но хотелось верить, что брат может все — и горы передвинуть, и из воды сухим выйти, и, вообще, решить любые проблемы. На секунду он поймал Костин взгляд. В нем не было ничего, кроме отчаяния. Ленька вспомнил последний разговор с братом. «Неужели сбывается Костино предчувствие?!» — похолодело у него в груди.

На большой поляне невдалеке от озерца возвышалась короткая трибуна из двух ярусов (ее недавно доставили из заброшенного пионерского лагеря, что располагался неподалеку). Перпендикулярно ВИП-ложе расставили несколько скамеек. Над всеми сидячими местами растянули большие куски брезента. В центре поляны находилась площадка, огороженная металлической сеткой.

Их вели к этому на скорую руку возведенному сооружению.

«Для чего все это?» — никак не мог догадаться Ленька. Ему, вообще, многое было непонятно. Почему веселый праздник в «Свече» закончился таким неожиданным финалом? Что от них нужно этим сволочам? Какая на них вина?

В чем согрешили соболихинские ребята, объяснять никто не стал. Трибуны заполнили вчерашние радушные собутыльники, всего их было немногим более двадцати человек (девчонок отправили домой вчера поздним вечером). На самой высокой, в центре, расположился приехавший вчера в разгар веселья бугор, вокруг расселась свита. Внизу, у ног, посадили на перевернутый ящик Соболихина. Когда его вели, Соболь пошатывался и, очевидно, долго стоять он бы не смог. Напротив «представительской ложи», по другую сторону квадрата из сетки, выстроили предательски захваченных вчера местных парней. Правда, один среди них был посторонним. Третьим слева, после Шестернева и Кости Гридина, стоял Мурад Сафаров.

Несмотря на прохладную и сырую погоду у пленников забрали верхнюю одежду. Они были в брюках с абсолютно пустыми карманами и в постепенно намокающих от дождя рубахах. Их почти не держали, но каждый ощущал между лопатками давление автоматного ствола. Ленька сделал еще одну попытку приблизиться к брату, его грубо схватили за руки и вернули на место с угрозой: «Не дергайся, сученок, мать твою! Пристрелю!»

Как-то быстро по ресторану прокатился слушок, что самое высокое начальство уже приложилось, и все бросились втихаря опохмеляться. К двум часам, то есть к началу представления, трезвых на территории «Свечи» осталось раз-два и обчелся. Потому зрители вели себя шумно. Преддверие зрелища ажиотажем походило на начало микроскопического по масштабу, но обещающего быть крайне накаленным футбольного матча. Оживленнее всего было в центре. Профессор Каретников громко и с удовольствием препарировал исторические параллели готовящемуся действу. Его гуманитарный ланцет изящно вскрывал события древних, средних и новых лет вместе с их подоплекой. Ученый слегка запинался на простых словах, зато сложные произносил на удивление легко. Вдруг он резко оборвал речь, очевидно, его посетила новая идея.

— А как ты отметишь победителей? — спросил он Заседина.

— Победителей? Ну… не знаю, купить им новых сучек, что ли… или окороков куриных по ящику… а как еще? — взглядом он подключил к обсуждению Джафара.

Тот пожал плечами:

— Можно им медали дать, уважаемый. Многие собаки медали имеют, а у этих — ни одной.

— Да, правильно — Герой России. Каждой — по Герою, — поддержал Мызин. — И чтобы сам президент России вручал или на худой конец, губернатор.

Он оставался одним из немногих еще пока трезвых.

— Президента нашего ты тут не трогай! — строго оборвал его Заседин. — Он в этом не замешан!

— Нет, я имею в виду не собак, а именно — гладиаторов. Они всегда как-то поощрялись, — уточнил Каретников.

— Как поощрялись? Скажи-ка нам.

— Ну, женщин им давали, еды, вина, а некоторым даже свободу…

— Женщины и вино у них были вчера. Что остается?

— Остается что? Свобода остается, вот!

— Да, во! Сегодня пусть у них будет свобода, — великодушно рассудил Аркадий Николаевич. — Как ты считаешь, Джафарчик?

— Век им воли не видать! Всех порвут, уважаемый! Всех!

— Вот! И я так считаю, — засмеялся Заседин. — Так что пусть будет свобода! Объявите им.

— Я лично это сделаю, — вызвался Каретников.

«Гладиаторы» до последней минуты недоумевали — зачем они здесь? Что с ними будет? Возможно, кто-то о чем-то и начал догадываться, но только один из них понял все тотчас, как только увидел ринг. Впрочем, остальные тоже недолго оставались в неведении относительно своей участи — со стороны вольеров показался Тамерлан.

На коротком поводке он вел бледно-желтого, как яичное мыло, с черной головой и темными пятна-ми на боках Атрека. Крысенок выступал торжественно, на его кривом лице застыло подобие улыбки, а в огромных миндалевидных глазах плавно качались искры, похожие на золотой песок. Атрек, самый молодой из стаи, нетерпеливо тянул вперед, вынуждая Тамерлана хромать больше обычного. От избытка сил пес мог рвануть и поволочь маленького человека за собой по влажной траве, но он сдерживался и только мотал время от времени тяжелой головой, то задирая ее, то низко пригибая к земле.

К строю подошел лысый худощавый субъект, покачнулся, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, напрягая голосовые связки, прокричал с пьяной торжественностью:

— Гладиаторы! Вам предстоят трудные битвы! До смерти одного из противников! Ничьих не будет! Но знайте: победителей ждет свобода! Они уйдут отсюда беспрепятственно! Салют вам!

Первым на «арену» вытолкали стоящего ближе других к входу в ринг Игоря Шестернева. Светлая рубаха намокла и плотно облегала его полноватое тело. Шестернев, словно проснувшись, огляделся, подбежал к сетке, отделяющей его от трибуны с Засединым, неистово затряс ее и закричал срывающимся голосом:

— Вы что, паханы? Вы что это?! Я же не при делах! Я здесь случайно! Не надо! Я вас умоляю, оставьте меня! Я на колени встану, я что хотите… я… а-а-а!

Тамерлан отстегнул ошейник и впустил Атрека в ограду. И вместо того, чтобы опуститься на колени, Шестернев, хватаясь за ячеи, полез вверх. Его ноги беспомощно заскользили по сетке, но руки подтягивали тело выше и выше. Атрек долю секунды наблюдал за карабкающимся человеком. Парень уже достиг верха, он ухватился за толстую проволоку, что была протянута по краю рабицы, и пытался закинуть на нее ногу. Алабай издал короткий рык, разогнался и прыгнул за ним. Его зубы сомкнулись на поднимающемся бедре Шестернева. Тот заорал, обвис на сетке, но пальцев не разжал. Атрек отпустил ногу, приземлился и тут же снова взлетел. На этот раз он вцепился в подмышку беззащитного человека, оттолкнулся от него передними лапами и опустился с выдранным куском окровавленной рубахи в пасти.

Не умолкая, Шестернев предпринял новое усилие, чтобы преодолеть барьер. Ему удалось перекинуть ботинок через край, казалось, еще немного и человек перевалится через роковое препятствие. Но алабай снова повис на нем и своей тяжестью стащил назад, на прежнюю позицию. Каждый рывок парня сопровождался новой атакой. На какое-то время в борьбе наступило равновесие. Человек перестал дергаться. Вонзив ставшие от напряжения похожими на белые когти пальцы в проволочные отверстия, он словно прилип к сетке. Овчарка немного постояла и снова продолжила методичные подскоки, все более кровяня спину висящего. Все-таки чувствовалась молодость — Атрек совершал много лишних движений. Но зрителям нравилось. Каждый прыжок и сопутствующее ему яростное рычание сопровождались возгласами болельщиков, словно они приветствовали удачные действия боксера, наносящего сопернику нокаутирующие удары.

Шестернев уже не кричал беспрерывно, как вначале, он лишь сипло вскрикивал при очередной атаке. Очередной взлет. Атрек повис, сомкнув зубы на пояснице жертвы. Наверное, своим весом он надеялся обрушить человека. Но тот не сдавался, он лишь на минуту затих, набирая в легкие новую порцию воздуха — хриплый вздох отчетливо разнесся над ареной, и снова пронзительно и нечленораздельно завопил.

Псу еще раз пришлось отпустить упорно цепляющегося за сетку, а в конечном итоге, за жизнь Шестерню. Из разодранных боков и спины человека текла кровь. Атрек отошел к противоположному концу арены, склонил голову на бок, внимательно посмотрел на деяния своих клыков и устремился вперед. Это был самый высокий прыжок. Челюсти защелкнулись на предплечье все еще пытающегося вырваться из ужасного ринга человека. Пес уцепился за сетку когтями, найдя, таким образом, точку опоры, и перехватился по руке зубами. Треснула кость, и, увлекаемый двойной тяжестью, Шестернев рухнул вниз. На земле палач и жертва раскатились с разные стороны.

Человек уже не кричал, но непрерывно жалостно стонал, и в этих стонах можно было услышать ка-кую-то безадресную, потерявшую смысл мольбу. Лежа на спине, он пытался заслониться от страшного пса здоровой рукой. Атрек обошел лежащего и неожиданно резко, как наносящий решающий укол фехтовальщик, ринулся вперед. Голова собаки проскочила под согнутой в локте рукой, нашла цель, на несколько секунд задержалась и резко отдернулась назад. Человек, словно желая изменить тактику собственного спасения, вместо не принесшего успеха лазания вверх по сетке часто засучил ногами на месте. Как будто хотел убежать. Но бегство не удавалось — ноги лишь взбивали пустой воздух и сучили по траве. А вскоре дернулись и замерли совсем.

Высоко подняв голову, алабай облизнулся и гордо оглядел аудиторию. Раздались аплодисменты, пьяные выкрики и свист. Но, заглушая их, со стороны вольеров донеслась смесь лая и завываний, несущая в себе кровожадную энергетику разрушения. Это был ненасытный, как вековечный голод и дикий, как рев селевого потока гимн. Словно волна цунами, ужасные звуки утопили в себе окрестности, заставив всех и вся онеметь, и даже наиболее мужественные сердца ощутили кристаллический укол страха. Стая почуяла первую смерть. На сей раз ни о каком вызове со стороны местной псарни не было и речи. Тамерлан взвизгнул особенно громко, и вакханалия ярости прекратилось.

Подождав, когда уведут Атрека, двое парней за ноги выволокли Шестернева из ринга. Тело скользило по траве как мешок, голова тянулась вслед, она болталась на наполовину перегрызенной шее, подпрыгивала на неровностях и казалась несущественным довеском.

— Он что же, мертв, а? Мертв?! Мертв, да? — заикаясь, спросил поднявшийся на ноги Каретников.

— Готов! Как освежеванный баран! — захохотал Джафар.

— Мертв… да-а?

— Что-то вы, профессор, с лица сошли, — участливо заметил Портнов, усаживая историка, — глотните-ка, говорят, помогает.

Анатолий Валентинович всю жизнь изучал историю. То есть деяния и свершения давно умерших людей. И понятие смерти для него стало явлением обыденным. Но как оказалось, только абстрактное понятие. А факт смерти, с которым он столкнулся лицом к лицу, ощутил его ужас, почувствовал запах и увидел агональные движения умирающего, потряс Каретникова до самых глубин. Можно тысячи раз читать о смерти, рассуждать о ней, воспринимать с экранов, но видеть воочию…

Он механически выпил полстакана водки, не почувствовав ее вкуса.

До окончания боев профессор уже не мог прийти в себя. Он будто находился в каком-то полуреальном раздвоенном мире. С одной стороны, это был мир, где жили изучаемые им персонажи, где все основные понятия условны и последствия заранее известны. А с другой, — в этой взвешенной и просчитанной вселенной произошел какой-то трагический слом, абстрактные факты вдруг стали превращаться в жестокие, бьющие по нервам реалии. От всего этого у него кружилась голова, в глазах то темнело, то возникали пятна, расплывчатые, как водяные знаки.

Юрия Мызина, судя по всему, зрелище тоже не вдохновило.

— Я пойду, гляну, что творится на территории, — сказал он.

— Не задерживайся, самое интересное пропустишь, — посмотрел на него Заседин.

В глазах Аркадия Николаевича загорались жадные огни азарта. Его лицо мало-помалу меняло спектр расцветки и становилось пунцовым. Портнов ткнул ногой сидящего внизу на куске неровного картона Соболихина:

— Видишь, что творится? Вот так будет со всеми твоими балбесами. Но если ты скажешь, где бумаги, они уйдут отсюда целыми.

— Да не мы это! Не мы, блин! Неужели тебе не ясно?! Нет у нас никаких бумаг! Как тебе еще доказать? Ну, как? — вскричал тот.

— Заткнись и подумай. Время у тебя еще есть. Но — мало.

Портнов вздохнул и повернулся к Заседину, который сидел на ряд выше. Короткая спортивная куртка задралась, и Соболихин заметил пистолет, заткнутый сзади за пояс брюк. Его измученный разум узрел моментальное избавление от всех бед, рука напряглась. Но Портнов, словно что-то почувствовал и тут же занял исходное положение лицом к арене.

А Тамерлан уже вел к рингу Сари. Эта трехлетняя сука отличалась от других собак непредсказуемостью и имела самый коварный нрав. Расцветкой, относительно длинной шерстью и широкой спиной она напоминала бурого медведя в миниатюре, только брюхо у нее было светлое, а морда, напротив, темнее остального окраса.

— Смотрите внимательно, — посоветовал Джафар, будто кто-то только и думал о том, чтобы отвлечься. — Она — великая актриса, ей в театре надо выступать! Да, самом большом. Смотрите!

Костя Гридин стряхнул с плеч руки подталкивающих его к калитке парней. У входа он взялся за железный столб, обернулся и встретился взглядом с братом. Леньке показалось, что они смотрели друг на друга вечность, и в глазах брата он прочел такие несовместимые чувства как смертельная тоска и ярость.

Костя почти не хромая дошел до середины квадрата, повернулся, выставил вперед руки и слегка присел.

Сари не бросилась сразу в лобовую атаку, она понюхала капли свежей крови на траве, облизнулась, села и начала чесаться. Создавалось впечатление, что обычная дворняга занимается нехитрым туалетом где-нибудь у завалинки в деревне. Зрители недовольно засвистели и заулюлюкали. Оправдывая репутацию опытной актрисы, сука, не обращая внимания на реакцию людей, изогнулась и принялась что-то выкусывать из густой шерсти на задней лапе. При этом она совсем не обращала внимания на застывшего перед ней человека.

— Эй, урод, чем ты ее опоил?

— Фас, фас!

— Возьми его!

— Ату!

— Да взгрей ты ее, ублюдок! — разразились негодованием трибуны.

Но стоило Косте переступить с ноги на ногу, как собака тут же вскочила и медленно пошла к нему. Когда она достаточно приблизилась, Гридин нанес быстрый удар ногой. Редкий боец успел бы на него среагировать. «Несмотря ни на что, брат в форме», — обрадовался Ленька, у него затеплилась надежда. Но Сари отпрянула назад легко, как будто данный эпизод был многократно отрепетирован ими, и удар прошел мимо. Взрыва не последовало и на сей раз — собака опять неторопливо двинулась вперед. И снова она без труда увернулась от ноги. В третий раз, словно упрекая партнера за однообразие приемов, Сари схватила носок зубами и дернула на себя. Костя поскользнулся на траве, упал на спину. Он попытался достать собаку другой ногой. Попал. «Как у нас с Митяем», — вспомнил Ленька свою последнюю драку.

Сари и в этот раз не стала форсировать событий. Получив по голове, она молча выпустила из зубов стопу, отошла назад и села, позволяя неприятелю подняться. Вообще за все время боя Сари не произнесла ни звука. Костя встал. Несмотря на краткость поединка, он тяжело дышал, на правую ногу опирался неуверенно; стало заметно, что он уже измотан, очевидно, сказывались побои, нанесенные ему ночью.

И тут сука без подготовки и заметных мускульных усилий взмыла в воздух и обрушила свою ускоренную полетом немалую массу на грудь человека. Два тела покатились по мокрой от дождя и крови траве. Гридин инстинктивно прикрыл горло подбородком, и клыки вонзились ему в лицо. Он оторвал от себя собаку и отшвырнул ее. Но Сари не дала человеку подняться, она снова кинулась вперед, пастью поймала летящий в нее кулак и стала грызть руку. Костя закричал что-то нечеловеческое, замолотил другой рукой, обрушивая на измазанную кровью морду град ударов, попытался зажать шею собаки между ног.

И добился только одного — Сари отпустила его, вывернулась из захвата, отскочила, в очередной раз села и начала облизываться. Как будто все, чем они до этого занимались, была всего лишь игра, а не битва за жизнь, и самое главное условие в этой игре — соблюдение опрятного вида.

С огромным трудом Гридин, опираясь спиной о сетку, поднялся. Его лицо было красной маской с белыми вкраплениями обнажившихся костей и единственным глазом, раздробленная кисть руки — месивом, которое он прижимал к груди.

Ленька, не помня себя, рванулся к брату. Его повалили на землю и вывернули руки.

— Давай его на цепь посадим, чтоб не дергался, — предложил один из охранников.

— Как это?

— А вот, у него на руке болтается.

Они сняли цепочку, обернутую в три раза вокруг левого запястья Гридина, оставили лишь один тур, а в образовавшуюся петлю вдели ножку стула. На стул тут же уселся охранник. Ленька был вынужден опуститься на корточки. На затылок давила тяжелая рука второго парня.

— Держись, Грид. Мы с тобой должны выжить. Обязаны! — услышал он глухой, словно из бочки, голос Махонина.

Сари смотрела на противника изучающе, примерно так взыскательный ваятель оценивает свое не очень удачное творение, и не двигалась. Можно было подумать, что собака дает полураздавленному человеку какой-то шанс.

Это была та пауза, что отличает таланты от бездарей, нет, она есть водораздел между талантливостью и гениальностью. Люди за сеткой ждали продолжения спектакля с нарастающим напряжением, в буквальном смысле затаив дыхание. Висела абсолютная тишина, при желании можно было бы расслышать столкновение дождевых капель в воздухе.

Пауза завершилась как раз тогда, когда ее и следовало закончить. Сари кинулась в атаку, но была отброшена. Ничуть не стушевавшись, она совершила ряд наскоков на прижавшегося к сетке Костю, всякий раз серьезно раня его. Человек отбивался все менее успешно, в его движениях сквозила обреченность. Вскоре он лишился последних сил, и, скользя по влажному металлу спиной, медленно сполз вниз. И тогда, дождавшаяся нужного момента коричневая молния, словно в апофеозе драматического спектакля, рассекла воздух и впилась в незащищенное горло.

Крепко удерживаемый Ленька зарыдал от собственного бессилия.

— Браво! Брависсимо! — закричал Портнов и повернулся к Заседину. — Супер, Аркадий Николаевич, это просто супер, она одна стоит всех ваших дворняжек!

— Стоит, ей Богу, стоит! Прима! — не менее восторженно откликнулся Заседин.

— А что я говорил? Что я говорил? Это просто балерина! Балерина самого большого театра! Как она его, а, уважаемый? Красиво, а! Фу, и нет, — дунул Джафар на пальцы, будто сдувая пылинку.

Каретников отхлебнул прямо из горлышка бутылки, зажатой у него в руках. Он уже не смотрел на ринг, но восторженные крики болельщиков хлестали его словно плети.

Этого краткого обмена впечатлениями в начальственной ложе хватило Соболихину. Он выхватил из-за пояса вновь отвернувшегося к шефу Портнова пистолет, сбросил предохранитель и выпалил в грудь Заседину. Второй раз Соболь выстрелить не успел — пистолет был выбит, а его самого, отброшенного на землю, прошила автоматная очередь, пущенная в упор охранником.

От попадания Аркадий Николаевич не покачнулся, а громко охнул и ошарашено уставился на стрелявшего. С его щек мгновенно слинял цвет помидора «бычье сердце», и они приобрели вид свежей штукатурки. Взоры вскочившей публики теперь обратились к Заседину. Он же, поддерживаемый верными секьюрити, продолжал сидеть с открытым ртом, и походил на фотографию человека, застигнутого при исполнении богатырского зевка. Руки вслепую шарили по груди. Наконец Заседин опустил голову и прошептал:

— Что? Что… это… было?

Его правая ладонь была испачкана копотью.

— Пороховые газы. Патрон был холостым, я часто первый оставляю холостым, — ответил Портнов.

— А второй? — так же шепотом спросил Заседин.

— Ну… второй… второй заряженный…

— Гад! Ах, ты, и гад же! Мразь… — зашелся в хриплом кашле Аркадий Николаевич. Наваливающаяся слабость и заполняющее его чувство какого-то нелепого восторга не позволили развить мысль дальше.

В ристалище был объявлен перерыв, народ повалил с площадки.

Профессор Каретников не отправился со всеми в помещение ресторана, он, покачиваясь, зашел за трибуны, скорчился и его сотрясли рвотные спазмы. Из него выходило все зараз: и насквозь пропитавшиеся алкоголем остатки отбивной, и полупереваренная капуста, и ужас новых впечатлений, и острая боль исковерканного зрелищем разума, и остатки веры в себе подобных. Всего было так много, что он не мог уняться минут двадцать.

На время перерыва всех оставшихся пленников вернули в подвал, но держали по отдельности. Охранники дышали перегаром и смотрели на парней зло, будто только сейчас осмыслили всю глубину падения доверенных им личностей. Если у кого-то из «гладиаторов» и возникала мысль о сопротивлении, то она в корне уничтожалась твердостью пальцев, лежащих на спусковых крючках десантных автоматов. Им принесли по второму, которое съел только Мурад Сафаров, чая же попили все, за исключением Леньки Гридина.

Пролетел час.

Этого интервала времени хватило шарику по имени Земля на то, чтобы немного продвинуться по одобренной Богом орбите и чуть-чуть повернуться вокруг собственной оси…

На отдельных участках твердой части его лика появились новые штрихи проплешин. Они добавились к уже существующим там прочиканным бескрылой молью пятнам городов, оспинам аэропортов и длинным ходам автострад и рельсовых путей…

На дорогах случились аварии, в населенных пунктах вспыхнули пожары…

Словесные кружева материализовались в стих, пламенный и посвященный вечной любви мужчины к женщине…

Отряд альпинистов достиг вершины…

Жидкая часть шарика кое-где вспенилась новыми бурунами штормов, утонул корабль…

Признанный мэтр велоспорта едва не побил мировой рекорд…

В разных местах народились дети. Они были несмышлеными и еще не задумывались над тем, куда их занесло. Двадцати шести из них суждено было стать уголовными преступниками, девяносто трем — чиновниками, а одному гением…

Недра шарика лишились запланированного количества руды…

Где-то в пустынной и скалистой местности озарилось счастьем гнездо молодой четы стервятников — там проклюнулись скорлупки яиц и на свет выползли мокрые большеклювые страшилки. Птенцы требовательно пищали, не подозревая о том, что всю жизнь обречены наслаждаться падалью.

И еще много чего успело случиться…

Трибуны заполнились.

После несостоявшегося покушения облик Аркадия Николаевича так и не достиг недавнего колера спелого томата, остановившись на фазе ранней зрелости. Он был спокоен и строг. Портнов, выказывая полное раскаяние, ссутулился на своем месте. Каретников, залепетавший что-то насчет: «… и мне уже пора домой…», получил ответ почти грубый: «Сиди, наслаждайся. Ты же этого хотел?» Сил на то, чтобы встать и уйти, у Анатолия Валентиновича не было. Из него будто выкачали всю волю. Он выпил вместе со всеми и ничего не почувствовал.

Очередность в строю оставили прежней. Перед тем, как войти в ринг, Мурад Сафаров оглядел товарищей по несчастью и сказал:

— Запомните. Главное — не бояться, и вывести его из себя. Тогда он в твоих руках.

Очевидно, он говорил о собаках, во всяком случае, логичнее понять его было именно так. Затем повернулся к главной трибуне и спросил, остается ли в силе условие, согласно которому победитель отпускается на свободу.

— Да, остается, остается, — громко ответил Заседин, — выйдешь оттуда живым — можешь идти на все четыре стороны, никто тебя не тронет.

Он выглядел самым тяжелым из пленников. Махонин тоже был здоровяком, ростом под сто девяносто, но Сафаров, несмотря на то, что был ниже, фигуру имел более широкую и смотрелся мощнее. Он вошел и твердо остановился в центре огороженного куска поляны, держась совершенно расслабленно и выпустив изрядный животик, руки оставались свешенными по бокам.

Тамерлан скрипнул калиткой и расстегнул ошейник на Шайтане.

Джафар произнес несколько непонятных слов, тут же спохватился и перевел:

— Я пожелал удачи Шайтану.

— А он в этом нуждается? — засомневался Аркадий Николаевич.

Пес, в котором почти идеально сочетались быстрота и сила, не стал тратить времени на разведку — ощетинившись и зарычав, он кинулся на соперника. Когда его лапы уже почти коснулись груди человека, а клыкам осталось несколько сантиметров до цели, Мурад, слегка отклонившись назад, послал коротким стремительным крюком левый кулак в скулу нападавшего. Шайтан перевернулся в воздухе, ударился о сетку, вскочил и затряс головой. Неудача не обескуражила его, а только разозлила, и алабай немедленно предпринял следующую атаку. Все повторилось с тем лишь отличием, что удар был нанесен справа. В этот раз на то, чтобы прийти в себя, животному понадобилось немного больше времени.

Сафаров успел снять туфли и одеть их на левую руку: получился своего рода бутерброд, состоящий из кисти руки посередине и двух башмаков — сверху и снизу, подошвами наружу.

Не помня себя от ярости, Шайтан бросился в новую атаку. Наконец-то он достал врага! Обуреваемый лютой злобой алабай мотал головой, все крепче и крепче сжимая зубы, в попытке разорвать толстые кожаные подошвы. Его противник неожиданно упал на колени и прижал всем своим весом нижнюю челюсть собаки к земле.

Несмотря на великую злобу, Шайтан разобрался, что на клыках у него не плоть человека. Он захотел отскочить и начать новую атаку, дернулся назад, пытаясь вырваться из ловушки, однако нижние клыки, глубоко вонзившиеся в кожу и придавленные немалой массой противника, не позволяли ему освободиться.

Мурад схватил врага за длинную морду и со всей силы рванул ее на себя. Раздался треск суставов, нижняя челюсть вывернулась из сочленений и осталась на месте, тогда как голова собаки развернулась к человеку. Шайтан взвыл, а Сафаров резко вывернул и потянул морду вверх. Из разорванных губ алабая брызнула кровь. Не отпуская продолжающую вырываться и истошно уже не выть, а орать собаку, Мурад громко спросил:

— Я что, должен его убить?

Ему никто не ответил, и Сафаров повторил вопрос.

— Да, ничьих здесь не бывает, — крикнул ему в ответ Джафар, и добавил тише. — Хоть он и мой враг, но я горд тем, что принадлежу к одному с ним народу. Надо же, убить Шайтана голыми руками! — И зацокал языком.

Задачу Мурада облегчил Тамерлан. Во время боя он всегда находился рядом, стоял, прильнув к решетке. Ему казалось, что и живет он по-настоящему только в эти минуты. Минуты, когда его воспитанник уничтожает еще одно из многих ненавистных ему существ. Одного из тех, что некогда отринули маленького калеку, воздвигнув между Крысенком и остальным человечеством глухую стену презрения и непонимания. Когда он убедился, что Шайтан проиграл, его глаза-индикаторы, на которые, впрочем, никто не трудился обратить внимания, померкли. Тамерлан вошел в ринг, подсунул лезвие под шею пса и прикончил его. На выходящего невредимым из квадрата смерти Сафарова все смотрели с невольным уважением.

— Ты, действительно, свободен. Можешь идти, — сказал ему подошедший со стороны начальственной ложи телохранитель.

— А можно я немного побуду здесь? — спросил Мурад.

— Ну, побудь, если хочется, — дернул плечами охранник.

Предыдущий бой вселил в душу Махонина надежду. Он довольно спокойно ждал предназначавшегося ему зверя. Им был Узбой, палевый в неровных темно-коричневых пятнах кобель. По тамерлановым канонам этот пес относился к разряду долгожителей — недавно ему минуло восемь лет. Но с годами он не стал слабее, а обретенного в битвах опыта могло хватить на троих. Ведя Узбоя без поводка, прямо за широкий брезентовый ошейник, Тамерлан низко склонился над головой пса и всю дорогу что-то нашептывал ему. Алабай шагал медленно и сосредоточенно внимал заклинаниям своего божества. Со стороны могло показаться, что тренер дает последние напутствия ученику перед серьезным испытанием.

Очутившись внутри площадки, Узбой немного постоял, разглядывая непривычно крупного противника, а затем бросился на него. Опыт, пусть не свой, появился и у Махонина. Женя встретил пса кулаком. Ему не хватило выдержки Сафарова — удар был прямым, костяшки пальцев чиркнули по клыкам, грудь алабая скользнула по руке человека с внешней стороны, и первая стычка закончилась ничем.

Этот пес не стал, подобно Шайтану, кидаться сломя голову в новую атаку. Обнажив свой белоснежный смертельный арсенал и глухо ворча, он пошел вокруг человека. Махонин, сохраняя боксерскую стойку, поворачивался за собакой, оставаясь к ней лицом, и не пытался достать ее ногами. Узбой сделал два медленных круга и неожиданно стремительно рванулся, вынуждая противника к резкому повороту. Мгновение — и пес, внезапно сменив направление на обратное, прыгнул на человека. Женя среагировал частично — его рука наотмашь ударила собаку в бок, но не помешала зубам достичь цели. На плече закраснел глубокий разрыв. Следующий наскок алабая оказался удачней — он немного, но выигрывал у человека в скорости. Вцепившегося чуть пониже уха Узбоя отнесло за спину парня, оба упали. Махонин повалился лицом вверх и тотчас попытался вскочить на ноги. Но зверь снова оказался проворнее — если бы Женя не успел защитить горло рукой, бой бы тут же и закончился.

Человеку удалось добраться до сетки и, опираясь об нее, встать, — ценой буквально изжеванной правой руки и изрядно покусанной левой. Отведав крови и почувствовав слабость противника, Узбой осатанел. Удары, теперь не столь точные, не останавливали его. Раз за разом алабай наскакивал на человека, отбивавшегося все менее удачно. Пес рвал подставляемые ему руки, которые уже не могли по-настоящему ударить.

Этот бой получился самым затяжным. Несмотря на многочисленные раны, Махонин не сдавался, в его взгляде не метался страх, а пылала злоба, сродни той, что выплескивалась из налитых кровью глаз собаки-убийцы. Вот он раскрыл объятия, поднял вверх то, что осталось от рук, будто сдаваясь и открывая зверю доступ к средоточению своей жизни.

Алабай присел и метнулся к незащищенной глотке человека. Но в полете его обхватили не потерявшие еще всей силы руки, и Махонин рухнул на пса, стремясь раздавить врага. Узбой опять не достиг цели — челюсти сомкнулись на ключице. А навалившийся на него человек из последних сил прижимал зверя к себе, горя желанием переломать ребра, сокрушить позвоночник. Будь на его месте любая другая собака, она не смогла бы победить. Однако полураздавленный алабай судорожно вытянул шею и достал клыком сонную артерию.

Минуты две было неясно — кто выжил.

Потом обращенная к неласковому небу спина Махонина покачнулась, и из-под него выбрался палевый в темно-коричневых и красных разводах пес.

От мелкого непрерывного дождика и обильно пролитой крови зеленая трава, густо покрывающая импровизированный ринг, превратилась в скользкий каток, будто чей-то извращенный разум попытался трансформировать футбольное поле в хоккейную площадку. Словно пробор в прическе, зловещую поляну разделила на две неравные части широкая полоса, оставленная выволоченным за ноги телом Махонина.

Тут и там гладь ринга нарушали темные пятна, оставленные содранным дерном, будто кто-то хотел выкопать лунки для гольфа, но оставил затею.

Едва ли какой-нибудь спортивный знаток мог догадаться, что за правила руководят проводимыми здесь играми. И каков характер этих развлечений. Но, судя по здоровому энтузиазму публики, состязания, ведущиеся на удивительной площадке, оказались популярны. Об этом свидетельствовали возгласы, бурная жестикуляция, разгоряченные физиономии и бутылки — пива и других прохладительных, покрепче, беспрерывно снующие по рукам.

Зрители VIP-ложи ни в чем не уступали окружавшему их плебсу. Даже щеки Аркадия Николаевича Заседина подбирались к свойственному им в некоторых случаях кетчуповому оттенку. Колоритностью лиц отставали лишь Юрий Мызин, не пивший ничего, и профессор Каретников, впавший в отрицательную фазу — добавочные порции спиртного, казалось, обесцвечивали его. Возможно, организм ученого нуждался в каком-нибудь особом, богатом теплыми красителями, напитке…

Неудача Махонина подорвала дух Леньки Гридина. Как же странно устроена человеческая психика: быстрая победа узбека задвинула воспоминания о Костином бое в какой-то совсем дальний ящик сознания, будто он произошел год или больше назад — ярко вспыхнула надежда на благоприятный исход лично для него. А гибель Женьки, случившаяся несколько минут назад, в свою очередь, заслонила все, что было раньше, и отозвалась в груди щемящим чувством отчаяния.

Леньку втолкнули в ринг. Он по инерции прошел до конца площадки и остановился, когда дальше идти стало некуда. В ногах чувствовалась дрожь, перед глазами плыли ячеи сетки и неразборчивые лица за ними, напоминающие некие размазанные пятнистые символы на полотне неумелого художника.

Рык бесхвостой черной пантеры. Резкий поворот навстречу. Алебастр клыков на фоне летящей смоляной морды. Ленька инстинктивно закрылся левой. Адская боль в руке. Спина врезалась в сетку. Удар правой сверху вниз по впившимся зубам. Вместе с клочьями рубахи и мяса собака отлетает. Боль молотом бьет по сознанию. Гибель брата, смерть Женьки, собственная, от которой на волосок, опаляют неистовым вихрем адреналиновой бури. На арене с истоптанной, скользкой от крови и дождя травой застыли два зверя. Четвероногий ринулся в новую атаку. Костяшки пальцев двуногого окровавились о короткие штыки, торчащие из ужасной пасти. Еще один наскок. Рабица, в которую вдавился Ленька, спружинила под локтем, помешав размахнуться, и он просто выбросил обе руки вперед. Лоб Хивы ударился в ладонь, ее верхняя челюсть проскочила в кольцо, образованное свисающей с левого запястья цепочкой, и зубы, не достигнув горла, ухватили складку на груди. Гридин сжал кисть на загривке поневоле взнузданной собаки.

Почувствовав во рту металл, Хива рванулась назад. Ленька захвата не ослабил, напротив, его пальцы онемели от напряжения, больше похожего на судорогу, и разжать их сейчас без орудия типа монтировки, возможно, не смог бы никто.

На ринге начался невообразимый танец: крупная агатового цвета собака металась из стороны в сторону, пытаясь освободиться, человек, держась вытянутыми руками за шерсть на загривке, совершал перед ней дикие па в стремлении удержаться на ногах. Конечно, в выносливости Ленька уступал противнице, но та прикладывала вдвое больше усилий, желая сбросить железную узду. А человеку надо было всего лишь не упасть и не согнуть рук, чтобы не дать зубам добраться до своей плоти. Чем-то картинка смахивала на нелепое родео. Смертельное родео.

Зрители едва не визжали от восторга — одобряли. Представление нравилось.

Хиве все-таки удалось свалить Леньку — он поскользнулся на очередном вираже, но руки его остались прямыми. Собака попыталась вцепиться в ногу, однако челюсти не могли до конца сжаться из-за цепочки, застрявшей на гребешках коренных зубов, и ей оставалось только рвать клыками доступные места. Недолго. Гридину удалось встать на колени. Хива метнулась в сторону, изменила направление и точно юный жеребенок, вскидывая то задом, то передом, понеслась по кругу. Ленька на широко расставленных коленях вертелся за ней как волчок. После нескольких кругов собака остановилась в растерянности. Захват, в который она попала, не ослабевал ни на йоту, достать врага было невозможно. Ребра Хивы тяжело поднимались и опускались, по краям пасти выступила розовая пена. Ленька смутно видел удерживаемую им тварь, пот ел глаза, но о том, чтобы вытереть его, не было и мысли. Бойцы выглядели крайне измотанными, и казались уже ни на что не способными.

— Ну что, похоже, дело движется к ничьей, Аркадий Николаевич? — угодливо спросил Портнов.

— Тебя бы сейчас туда, — скрипнул Заседин, и переадресовал вопрос, — как считаешь, Джафар?

— Наверное, уважаемый, не знаю, что сказать даже…

— Что будем делать шеф? — не отставал провинившийся, уловивший перелом в отношении к нему начальства.

— Думаю, то, что ты предложил.

— Обоих в расход?

— Ну…

Портнов кивком подозвал боевика с коротким автоматом.

— Помоги им.

— Кому?

— Им обоим. Они нарушают правила. Ты ведь знаешь, что ничьи запрещены?

— Ну… слыхал, да…

— Так помоги…

— Как это?

— Своей погремухой, дубина!

— Не въехал…

— Балда…

— А-а… и пацана, и собаку что ли замочить?

— Тебе что, пять раз повторять надо, пока въедешь?

— Больше не надо! Ща я их, в легкую!

Тем временем Гридин поднялся на ноги, и пляска возобновилась. В ней уже не было прежней страсти, движения партнеров стали тяжеловатыми. Лишь изредка борьба вспыхивала с прежним пылом, но он тут же гас. Хива устала, устала больше от невозможности реализовать душащую ее ярость, а из ран на теле Леньки текла, отнимая силы кровь.

Автоматчик подошел к дверце, ведущей в ринг, и посмотрел на Портнова.

— Погоди, у нее еще возможно есть шанс, — сказал Заседин.

Портнов отрицательно махнул рукой.

Окончательно потеряв терпение, Хива, уподобившись быку, наклонила голову и поперла вперед. Гридину пришлось отступить. Он оглянулся и скорректировал курс на нечетко различимый угловой столб, а когда до него осталось не больше метра, отскочил в сторону и дернул собаку вперед. Морда с размаху врезалась в шероховатый металл. Раздался визг, смешанный с воем.

Хиве не повезло — в том месте, куда она приложилась, торчал конец проволоки: здесь сетка фиксировалась к столбу наскоро сделанной закруткой. Оглушенная болью собака отпрянула назад с такой бешеной энергией, что снесла Леньку и свалилась на него. И вместо того, чтобы наброситься на человека, вскочила, едва не вырвав ему руки, наклонила голову набок и стала тереться о землю. Лишь тогда Гридин заметил кровяные сгустки, вытекающие из опустевшей левой глазницы.

Однако Хива справилась с шоком и, собрав последние силы, вновь прыгнула на противника. Человек упал на спину. Хрипящая пасть тянулась к подбородку. Но Ленька уже знал, что делать. Он достал подушечкой большого пальца здоровый глаз и изо всей силы надавил на него. С таким отчаянием, как сейчас, он никогда ничего в жизни не делал. Хива рванулась, царапая тупыми когтями руки, потащила Гридина по траве. Но большой палец преодолел упругое сопротивление. Под ним будто лопнул наполненный жидкостью пузырь, и палец ухнул в горячее и мокрое.

Рык, визг и вой ослепленной собаки перемешались в сумасшедшем вопле, лапы засучили по голове, тщась вытряхнуть мучительный стержень, пронзающий мозг. Челюсти сжались, послышался хруст крошащихся зубов.

И вместо боевика с автоматом в ринг вошел Тамерлан.

Невнятно бурча, великий собачий бог вытащил из-за голенища нож и даровал мечущейся в болевых спазмах Хиве покой.

Глава 2

В любом случае Мурад ушел бы после этого боя. Оставаться до конца представления слишком опасно — не верил он, что так просто будет отпущен. Слишком много знает. В лучшем случае хозяева «Свечи» сделают вид, что освободили, а затем устроят охоту — неплохое развлечение на закуску.

Но куда ему деваться в малознакомой стране? А выживший местный парень — настоящий подарок для человека без документов и без денег, к тому же с отличной от аборигенов внешностью. Минуты, затраченные на последнюю схватку, возможно, дадут им небольшую фору. Сафаров поддержал шатающегося Леньку и повел его к зданию ресторана. За ними никто не увязался. Слишком захватывало происходящее на ринге.

— У вас тут аптечка есть? — спросил он первого встреченного на пути мужчину в наряде официанта.

— Пошли… вон там, — испуганно посмотрел тот на двух грязных и окровавленных людей и поспешил вперед.

— Эй, друг, а ты ему штаны и рубашку не найдешь?

— Посмотрю сейчас.

В небольшой комнатке стояла кушетка, покрытая одеялом и сверху клеенкой, стол из нержавейки и застекленный медицинский шкаф, над раковиной висело зеркало. Сафаров усадил собрата по несчастью, или, напротив, по счастью? На кушетку, оглядел себя. Ничего, сойдет. Он умылся и стал вытираться. Сзади донесся глухой стук. Этого еще не хватало! Парень отключился. Мурад вернул его на кушетку, нашел на шее пульс и содрал одежду. Левое предплечье у Леньки было разворочено до кости, на груди изрядный разрыв, ноги покусаны. Сафаров облил раны перекисью водорода, намазал вокруг йодом, щедро выдавил из тюбика мазь «Левомиколь». Как смог перевязал. Набрал в шприц глюкозы и ввел в локтевую вену. Официант принес одежду. Вместе они обрядили пострадавшего.

— Еще просьба: пожрать найдешь?

— Да, да, сбегаю на кухню, принесу.

— С собой нам заверни…

Пора было уходить. И лучше без свидетелей. Мурад похлопал по бледным щекам, плеснул в лицо воды, парень нехотя открыл глаза, зашевелился. Сафаров нашел в одном из ящиков стола целлофановый пакет. Быстро сунул в него бинт, лейкопластырь, мазь, большие ножницы, прихватил флакон с настойкой корейского женьшеня и невесть как здесь оказавшийся длинный гвоздодер.

Остался последний из гладиаторов. И тут выяснилось, что бились уже все алабаи. Мало того, Тамерлан, эта замухрышка, наотрез отказался повторно выводить какую-либо собаку на ринг. Не помогли и угрозы. «Пусть сами выводят, я не буду, хоть стреляйте», — твердил своим противным голосом хромец. Обескураженный Джафар только руками виновато развел.

— Ну что, просто так его шлепнуть? — предложил Портнов.

— Нет, не годится, это нарушение традиции, — не согласился Заседин. — Тогда и этого, Тамерлана, надо застрелить вместе со всеми его псами… да и тебя не помешает…

Он еще не отошел от неудавшегося покушения на себя. Сменивший острый приступ страха гнев, возобновившийся азарт и повышенный уровень алкоголя создавали в мозгу слабо контролируемую бурю. Аркадий Николаевич сначала решил было действительно прикончить якубовского уродца, но вдруг что-то вспомнил и повернулся к Мызину:

— Эй, Юрик, а ну-ка тащи сюда твоего серого.

— Зачем?

— Как зачем? Будет драться!

— Да вы что, Аркадий Николаевич! То ж звери, а у меня обычный домашний пес. Он на человека не натаскан, и драться не станет.

— Не мели чепухи! Собака, она и есть собака.

— У вас вон охотничьи есть.

Спор происходил на глазах свиты. Гнев Заседина нарастал, окончательно устанавливая «генеральский» цвет лица. И вторично терять его сегодня он не собирался.

— Что, жаба задавила? Ну, сколько тебе за него? Десять штук, двадцать?

— Принц не продается.

Заседин приблизился к Мызину и, глаза в глаза, прошипел, окутывая его амбре перегретого самогонного аппарата:

— Обнаглел! Твое мнение здесь никого не интересует! Быстро за собакой!

С таким Засединым спорить было самоубийственно. Юрий посмотрел в сторону Портнова, но тот отвел глаза. По бокам Мызина уже выросли два телохранителя шефа.

Мастиф дремал в небольшой комнатке, куда его определил хозяин. Сразу, как только его заперли здесь, Принцу стало немного скучно: помещение маленькое, он большой, что здесь делать? Непонятно. Принц оперся передними лапами в дверь, потом зубами потянул ручку: живя в квартире, он прекрасно научился справляться с дверьми, но эта не поддалась. Тогда он в полголоса полаял. Никто не пришел. Как и все солидные и крупные собаки, Принц предпочитал молчание. А если подавать голос, так лишь по поводу. Например, можно взлаять при встрече хозяина, грозно одернуть железным гавом не-понравившегося человека или непочтительного пса, дурашливо потявкать на свою малую подружку Катьку. И Принц перестал зря сотрясать воздух, он лег на пол и стал ждать. Вскоре издалека послышались шаги хозяина. Пес мог отличить их на слух в толпе из сотни людей. Хозяин принес две миски, которые Принц на радостях едва не опрокинул вместе с человеком. Но после окрика несколько успокоился. Продолжая непрерывно вилять хвостом, он уплел содержимое первой миски — вкусно, другая была с водой. Заправившись, Принц испытал вполне естественный позыв, но хозяин уже ушел, а дверь опять не открывалась. Не отваживаясь нарушать дисциплину, мастиф покрутился в тесных стенах и снова выразил негодование коротким всплеском обиженного лая. (Именно его слышал Заседин, когда они с Юрием Мызиным разбирались в находках портновских разведчиков.) Никто на зов не явился. Что поделаешь, надо потерпеть. Рано или поздно хозяин вернется и выведет его.

Вообще Принц верил людям безгранично. Все положительные эмоции в его жизни были связаны с ними. Он любил общаться с хозяином, дурачиться с Катькой. На улице, если они были вместе, держался ближе к девочке, чувствуя ее беззащитность, и всегда был готов постоять за подружку. Взрослых членов семьи уважал и слушался. Понимал — они старше, умнее и зла ему не желают. Соседей не пугал, напротив, кого знал — приветствовал небрежными колебаниями хвоста. Наверное, уживчивости помогал и счастливый характер — Принц был законченным оптимистом. Ведь каждая собака, как и человек, отличается своим характером. В значительной степени он определяется опытом жизни и зависит от среды и воспитателей. Принцу определенно повезло и с тем и с другим. Так что нрав у него был легкий и совсем незлобивый для такой серьезной псины. Мастиф улегся перед дверью и вскоре задремал. Разбудил его звук шагов. Это возвращался хозяин.

Не сумев переубедить упрямого как пень старого саксаула калеку, Джафар поначалу расстроился, но тут же спохватился: а где же Сафаров? Алтыбеков заметил, как некоторое время назад он потащил соперника Хивы к зданию ресторана.

«И за ними никто не пошел! — осенило его. — Уйдет, гадюка. Им что, пьяным скотам? А мне потом дядя голову оторвет!»

Хотя и его трезвым никто бы не назвал, но сам Джафар был другого мнения.

На то, что он покинул трибуну, никто не обратил внимания. Общий интерес был поглощен начальственной перепалкой. Алтыбеков забежал в выделенную ему комнату, достал пистолет, проверил обойму и даже навинтил глушитель — все у него было!

«Все сделаю без шума, а потом привезу дяде башку этого мента в целлофановом пакете», — наметил он план ближайших и отдаленных действий. И улыбнулся, предвкушая похвалы грозного родственника.

На первом этаже ему попался официант с подносом, на котором лежали свертки явно с едой.

— Куда ты это несешь? — тихо спросил Джафар.

— Это? — облизнул губы человек, косясь на пистолет. — Это — туда. Просили, это, вот поесть.

— Кто?

— Ну, они, которые с собаками, это, ну, то есть…

— Где они?

— Вон, открытая дверь.

— Пошел отсюда!

«Нет, не ошибся во мне дядя Салим, не ошибся. Ничего я не забываю, не то, что эти пьяные ишаки», — нахваливал себя Джафар, бесшумно (как ему казалось) двигаясь по коридору.

За дверью медпункта что-то шаркнуло и, вроде, споткнулся кто-то. А потом, словно мишень в тире, возникла фигура с пистолетом в вытянутых руках.

Мурад, стоящий вполоборота к входу, успел рухнуть на одно колено и взмахнуть снизу вверх гвоздодером. Над головой чпокнул выстрел, пуля осыпала пол осколками зеркала, а вслед за ними к потолку взлетело оружие. Обратная дуга железяки, зажатой в руке Сафарова, пришлась на темя незадачливого убийцы. Джафар без крика рухнул в комнату.

Мурад схватил валяющийся у ножки кушетки пистолет и направил его в дверной проем. Однако больше там никто не спотыкался и не пытался оттуда выскочить. Спустя несколько секунд выглянул. Никого. Один был, герой? Тем лучше. В карманах Джафара нашлись паспорт, небольшая пачка евро, несколько тысяч рублей. Очень кстати.

Гридин вполне пришел в себя и, слегка прихрамывая, двинулся за Мурадом. В здании ресторана их никто не попытался задержать. Очевидно, народ продолжал веселиться. Плотницкий инструмент помог и на автостоянке для взлома стоящей между иномарками потрепанной восьмерки. Как и понадеялся Сафаров, на ней не была установлена сигнализация. У шлагбаума стоял лишь один охранник. Мурад вышел из машины, сунул ему в нос реквизированный паспорт и без замаха ударил под ложечку, а затем в основание черепа.

— Фас, Принц! Возьми его! Фас! — приказывал Мызин.

Больше всего ему хотелось сейчас оказаться за сто верст отсюда, или выхватить пистолет и разрядить его в жирное брюхо патрона. Но и то, и другое было нереально. Способностью к телепортации он не обладал, а пистолета с собой не было. К тому же два засединских охранника с автоматами ни на шаг не отходили от него. В его голосе, натравливающем собаку, не чувствовалось необходимой уверенности.

Мастиф зарычал, но не очень грозно. Такая игра не была ему знакома. Он мог защитить близкого человека, а нападать просто так, даже если хозяин приказывает? Не было у него выучки служебного пса. Если бы его водили на курсы дрессуры, вдалбливали страшную команду «Фас!», после которой он очертя голову должен был нестись вперед и рвать указанный объект, если б натаскивали на закутанного в ватник человека. Вот тогда да…

А, кроме того, Принца смущал витающий над поляной сильный запах. Это был запах крови, человеческой и собачьей. Он забивал все. И дух собак и людей, недавно побывавших здесь, и испарения осенней земли, и долетавшую со всех сторон вонь, состоящую из сигаретного дыма и винных отрыжек.

Мастиф отчетливо вспомнил Катьку. Однажды она упала и сильно порезала руку. Брызнула кровь. И лилась не переставая. Тогда Принц каким-то чутьем понял, что вместе с этой остро пахнущей жидкостью маленькое тельце покидает еще что-то очень важное. То, без чего Катьки не будет. Дрожа от страха не меньше пострадавшей, он стал зализывать ей рану. И — зализал. Остановил кровотечение. Может быть, даже не столько языком, сколько силой чувств беспредельной любви и преданности. И теперь мастиф стал оглядываться в поисках того, кому нужна его помощь. Но хозяин почему-то хотел от него другого. Требовал жестким и малопонятным словом: «Фас!». Что же ему надо?!

Юрий подтолкнул формально рыкающего Принца к стоящему перед ним мужчине. Мастиф сердито залаял, прогоняя не понравившегося хозяину субъекта. И тут у Сергея Резкова не выдержали нервы: он с размаху врезал ногой по огромной направленной на него морде. Голова пса дернулась, он рявкнул, и прыжком с короткого расстояния сбил с ног обнаглевшего типа. Навалился на человека, положил лапы на грудь и приблизил к исказившемуся лицу ощеренную пасть. Резков пытался вывернуться, оттолкнуть собаку, ударить ее локтем. Не вышло. Принц, не переставая угрожающе ворчать, прикусил дернувшуюся руку. Резков ушел в глухую защиту, спешно закрыв лицо и горло. Лежащая на нем девяностокилограммовая громадина давила на грудь, роняла на предплечья, выставленные навстречу зубам, слюну и заполняла все пространство вокруг низким рычанием. Оба, и человек и собака, замерли. Немного погодя мастиф обернулся к Юрию, словно интересуясь, все ли правильно он сделал.

— Предупреждение за пассивность!

— Ничья! Это ничья, в натуре!

— По маслине каждому!

— Судью на мыло!!! — посыпались возгласы с трибун.

Последний выкрик почему-то близко к сердцу воспринял Аркадий Николаевич Заседин. Он махнул сжатым кулаком Мызину.

— Заставь кобеля драться, а не ваньку ломать! — закричал он.

Юрий ответил шефу взглядом исподлобья.

— Он не будет, я же говорил! Кончайте это безобразие…

На секунду ему показалось, что Заседин одумается и прекратит нелепый бой. Но тот и не собирался. Напротив, взгляд его наполнялся все большей злобой, чем-то он стал напоминать подаренных ему алабаев, которые видят перед собой только одно — цель.

— Ладно, — закусив губу, просипел Заседин. — Заставим. Киньте этому гаврику нож.

— Ну, это слишком! — воскликнул Мызин.

— Есть кастет. В подвале, — практично заметил Портнов.

— Во! То, что надо, тащи, — подхватил Заседин.

— А ты, Юрик, сиди и не рыпайся. Все будет по справедливости, — искоса глянув на ближайшего помощника, добавил он.

Резков медленно протянул руку в сторону, пошарил по траве, нащупал холодную тяжесть кастета, на ощупь просунул в него пальцы. Мастиф повернул вслед за движением руки голову, принюхался, но спокойно позволил надеть на пальцы матово блестящую железяку. Столь внезапного и сильного удара пес не ожидал. Он жалобно тявкнул, словно восклицая: ну и игры у вас, люди! И отскочил, позволив человеку подняться на ноги. Из-за уха у него потекла кровь.

Резков, ободренный успехом, шагнул вперед. Деформированный металлическим гребнем кулак рассек Принцу губу, и, наконец, разозлил его. Пес увильнул от следующего взмаха входящего в раж парня, вцепился в несущую ему боль руку и сильно дернул на себя, повалив человека. Затем вскочил ему на спину и прихватил зубами шею. Будь на месте Принца любой из среднеазиатов, бой на этом бы и закончился. Мастиф же, не приученный убивать, вновь довольствовался видимостью победы. Он выполнил игровую задачу: поверг врага на землю и надежно удерживал его. Чего еще вам надо, люди???

Однако публика была значительно кровожадней и не преминула заявить об этом недовольными криками.

— Принц! Добей его, Принц! — прорвался сквозь гул выкрик Мызина.

К начальственной ложе подбежал охранник в черной робе и доложил о бегстве двух победителей сегодняшнего ринга.

— О, блин! — отреагировал на новость Заседин. — Упустили! Это все ты! — недобро глянул он на Портнова.

— Не уйдут! — уверил тот и по-деловому спросил, — А здесь что? Ничья?

— Да, ничья. Все, заканчивайте! Давай, организуй погоню. Этих сволочей взять живыми!

Автоматная очередь, распоровшая лоснящуюся серую шкуру, так и не позволила Принцу разобраться в тонкостях людской натуры и понять, какого рода действий ждали от него собравшиеся здесь гуманоиды. Собака и лежащий под ней человек навечно слились в корчах предсмертной агонии.

— Ладно, Юрик, не переживай, мы тебе нового купим, — нетерпеливо сказал Заседин, вставая.

«Издевается, гад!» — подумал Мызин. И тут пружина, на которой бывает подвешен здравый смысл, лопнула в нем. Юрий сбил с ног ближайшего охранника, ударил ногой в живот другого, выхватил у него автомат. Но сразу же на спину ему прыгнул еще один человек. На упавшего налетела целая толпа разгоряченных зрелищем и вином мужчин.

Взвизгнув тормозами, восьмерка свернула на трассу. Машин было немного, и нестись, выжимая из дребезжащего всеми потрохами автомобиля максимальную скорость, было не сложно.

— Ты жив? — поинтересовался Сафаров минут через пять.

— Жив.

— В какой стороне твой дом?

— Там, — показал Ленька назад.

— А где Москва?

— Туда же.

— А, черт!

Мурад замигал фарами, громко посигналил и перегородил дорогу встречному «КАМАЗу». Водитель грузовика и не подумал возмущаться: как-то не принято у нас обижаться на вооруженных людей. Он вылез из кабины, держа руки перед собой, и скороговоркой принялся объяснять, что денег у него нет, идет он порожняком, и настойчиво предложил обыскать его самого и машину.

— Замолчи и иди к себе, — оборвал его Сафаров.

Он немного выехал из-за «КАМАЗа», почти перекрыв неширокое двухполосное шоссе. В импровизированный затор вскоре уперлась «Тойота-Королла» белого цвета с одним водителем. О лучшем Мурад не мог и пожелать.

— Разворачивайся и езжай обратно, — приказал Сафаров камазисту. — Учти, за нами погоня. Но поедут они за тобой. Что бы ты ни сказал — не поверят. Сначала продырявят. Ребята там злые. Мы им живыми не нужны — учти! Лучше сверни куда-нибудь, спрячься. Понял?

Вскоре на трассе осталась лишь одна пустая восьмерка.

Следуя коротким осенним путем, скрытое облаками солнце валилось на запад.

Юрий Мызин, изрядно помятый и вывалянный в грязи, сидел на мокрой траве и смотрел на безжизненный холмик, возвышающийся в центре ринга. Внутри него была пустота.

Серое полотно сумрака путалось с дождевыми струями и размывало силуэты. Трибуны пустели. Люди неплотной толпой потянулись к освещенному зданию ресторана. Впечатлениями почти не обменивались — всех ждало новое важное занятие. Позади всех тащилась худощавая ссутуленная фигура.

— Убийцы, — шептали ее побелевшие губы. — Убийцы! И я среди них! Я — убийца!

Голова человека кружилась, фигуры, идущие впереди него, плясали как маятники и казались расплывчатыми, словно залитые каким-то подвижным студнем. Человек остановился, сомкнул на голове ладони, качнулся и осел на землю. В это время кто-то оглянулся на оставшийся позади ринг, все-таки эмоции такого рода оставляют мощный след, и заметил падающего.

Несчастного профессора Каретникова перенесли в одну из комнат отдыха, избавив, по крайней мере, от воспаления легких.

К Мызину, неподвижно застывшему вблизи ринга, никто не подошел.

Погоня, направленная в обе возможные стороны, быстро наткнулась на брошенные «Жигули». Рядом с легковушкой отчетливо чернел тормозной след большой машины. Грузовик шел по направлению к «Свече», затем резко затормозил, развернулся и поехал обратно. Получив информацию, Портнов секунду подумал и распорядился догнать грузовик. Сам он в это время ехал к городу, рассчитывая изловить сбежавших на въездном посту ГАИ, хотя уверенности в том, что охота будет удачной, он не испытывал. Вполне возможно, а, скорее всего, так и есть, грузовик — это для отвода глаз, а сами беглые направятся в город. Только вот на чем? Могли в любую машину пересесть. Ведь сколько времени упущено!

До смерти напуганный водитель «КАМАЗа» свернул на первый же проселок и закрутил по нему в такие болота, которые в пору было покорять вездеходу на воздушной подушке. А в заключение бросил завязшую все-таки машину и удрал пешком. Хотя мог бы спокойно сидеть в кабине и покуривать: преследователи запнулись на первой же серьезной луже.

Белая «Тойота» беспрепятственно проехала мимо въездного поста автоинспекции за десять минут до прибытия туда машины с главным ловцом. Нигде не останавливаясь, она пересекла город и миновала выездной пост, в то самое время, когда дежурный принимал распоряжение о тщательном досмотре всех следующих в сторону Москвы автомобилей. Ее владелец, спеленанный буксировочным тросом, негромко посапывал на полу за передними сидениями.

Так что вышло, как Портнов и предполагал: сбежавших по горячим следам задержать не удалось.

Глава 3

Поздним вечером в кабинете директора ресторана «Свеча» беседовали двое.

Аркадий Николаевич Заседин грузно передвигался от стола к двери и обратно. Он резко жестикулировал и плевался словами. Ход событий прошедшего дня был похож на медленно накаляющуюся спираль, а Заседина вполне логично было сравнить с электрическим чайником, заключающим эту спираль внутри себя.

— Сволочи! — кипел он. — Все вы! Ублюдки! Вы все! Документов не нашли — подлинников! Меня чуть не убили — благодаря тебе, между прочим! И этот мент узбекский удрал! Где его искать теперь, а? Опозорили, твари! А Юрка? За автомат схватился, мразь! А потом уехал, гад, молча! Весь проект скоты провалили! А ты? Ты-то?! Профессионал хренов, оружие у тебя любой урод способен отобрать! Да… и Соболя этого, отморозки, завалили! Как теперь на вора выйти? И вдобавок, на закуску, так сказать, этого идиота долбанного, Джафара, чуть не прибили! Будет он жить? Будет, а, кретин?

— Кто ж его знает? Башку ему качественно проломили, — буркнул сидящий у стола Портнов.

— Ага! Ты не знаешь! А кто знает? Подохнет — что я скажу Якубову? А он, между прочим, один искать их кинулся, а ты, сука, квасил, как ни в чем не бывало, и молодчики твои хреновы тоже! Молчи, недоносок! — ошпарил он и не пытающегося отвечать подручного.

— Хватит! — неожиданно оборвал шефа Портнов.

— Ч-что? — прошипел Заседин. — Да я тебя, гада…

— Хватит причитать!

Аркадий Николаевич, ошеломленный дерзостью, застыл посреди комнаты с раскрытым как выпускной клапан ртом. Если бы изо рта вырывалась струя раскаленного пара, сходство с перегревшимся котлом было бы полным.

Портнов сильно крутанул по столу любимую игрушку — макаровский патрон и накрыл его ладонью у самой кромки.

— Никуда документы не денутся, найдем, — веско сказал он. — Этих двоих тоже. К тому же один из них прилично покусан. Без больницы не обойдется. Джафар? Кто он такой? Да хрен бы с ним. На него Якубов размениваться не станет. Дело важнее. А разменяется, значит, дурак. Юрка попсихует и придет. За пистолет я уже извинился, и еще раз говорю — искуплю! Еще есть проблемы?

— Как… как ты со мной… смеешь? — выдохнул, наконец, Заседин.

— Так!

Примерно в это же время Юрий Мызин опрокидывал вторую половину стакана водки. Он сидел на кухне своего фешенебельного дачного особняка. В лицо ему неприятно скалилось корявое сине-желто-красное существо, изображающее клоуна. Более всего клоун походил на черта. Исчадие ада красовалось на витражном стекле. Мызин сжал гладкие бока стакана, замахнулся им в ухмыляющуюся рожу и со стуком поставил емкость на стол. На дне плеснули остатки водки.

— Опустил меня, выблядок, — горько вымолвил он.

Сразу после окончания последнего боя, когда все неожиданно засуетились, оставили его в покое и куда-то понеслись, Мызин остался сидеть на холодной и мокрой траве. Он чувствовал себя выжатым, словно лимон. Хотя ему изрядно досталось, боли он не ощущал.

Начало темнеть, и дождь усилился. Юрий поднял взгляд к слепому небу и абсолютно спокойно подумал: «Ну, все. Пора домой». Он вошел в ринг и нащупал место на шее Принца, где проходит сонная артерия. Пульсации не было. Юрий взвалил тяжелое обмякшее тело на плечо и, слегка покачиваясь под грузом, двинулся к машине. На пути ему попались несколько человек, но он не обратил на них никакого внимания.

Мызин закопал Принца в дальнем конце участка и навалил на сырую, осевшую сейчас же землю большой валун, один из тех, что были заготовлены для альпийской горки. Потом, наследив ошметками грязи с подошв, зашел в дом и отыскал в холодильнике початую литруху.

Что он мог сделать там, в «Свече»? Что он мог?!

Аркашка был готов отдать любой приказ своим ублюдкам… в том состоянии, в котором он находился… совсем невменяемом… и он, Юрий, не сумел… да, не сумел защитить… Предал! Ведь знал, что Принц не убьет человека… Антистатик… Что теперь сказать Катьке?!

Рыло, украшающее стекло, издевательски мигнуло и тут же брызнуло осколками, приняв на себя пущенный со всего размаха стакан.

Портнов устроил в городе форменный шмон. Заручившись поддержкой местных правоохранителей, он получил ордера на обыск всего соболихинского наследства и задержание сбежавших из «Свечи». Их объявили в розыск, как особо опасных преступников. Его подручные бок о бок с милицией прочесали все места, где беглецы могли отсиживаться, опросили массу народа. Нет, здесь, в городе, их не было. На встревоженные вопросы родственников Соболихина, родителей братьев Гридиных и жены Константина отвечали: сами, мол, ищем, а подозреваются они ни мало, ни много в ограблении ресторана «Свеча» и убийстве сторожа. Через два дня розыскные мероприятия закончились выдачей премий милицейскому начальству. Облагодетельствованные менты торжественно пообещали: буде хоть малейшая к тому возможность, они непременно изловят супостатов.

Чаще всего Леньке снился брат. Улыбающийся здоровый, или же весь перевязанный, чудом спасшийся от неминуемой смерти, и теперь подтрунивающий над страхами младшего. А когда его сознание выныривало из забытья, хотелось грызть подушку. Но не было сил. Даже на это. Он не сопротивлялся, когда его переворачивали, не чувствовал боли во время перевязок и не пытался выплюнуть засовываемую ему время от времени в рот кашицеобразную пищу.

В тот день они добрались до столицы без особых проблем. Еще не выпавший в осадок Гридин, по всей видимости, он держался на остатках стрессорных гормонов и супердозах корейского женьшеня, разыскал институтского приятеля, и тот помог с временным жильем. Договорился в каком-то общежитии. Комендантша согласилась приютить двух мужчин без документов на месяц за скромные пятьсот долларов. Этот же приятель притащил к ним старшекурсника медицинского университета. Парень оказался с задатками, его, видно, сумели чему-то научить, так что первый самостоятельный больной юного доктора пошел на поправку.

Да, физически Ленька выздоравливал. Сепсис, поразивший его организм, потихоньку отступал, раны затягивались и синяки рассасывались. Капельные растворы промывали организм и восстанавливали объем циркулирующей жидкости. Мощные антибиотики, проникая в каждый уголок его тела, глушили на корню штаммы вредоносных бактерий. Вонючие мазилки, наносимые на развороченные зубами овчарки ткани, высасывали развившуюся там гниль и возрождали обменные процессы. Но ни капельницы, ни антибиотики, ни мази не могли вылечить его больную память.

Ленька всегда представлял брата этаким сверхчеловеком, это был настоящий культ. Костик может все: передвинуть горы, зашторить тучей солнце, достать зависший на самом высоком дереве воздушный змей, не моргнув глазом выслушать гневливую соседку, у которой только что разбили футбольным мячом окно. Может разобраться с любыми хулиганами или ментами и жениться на самой красивой девчонке в их городе. Несмотря на то, что оба они давно повзрослели, где-то в глубинах сознания младшего брата продолжала жить эта ирреальная вера.

И вот Костика не стало. На его, Ленькиных глазах, старшего брата загрызла собака. Собака! И других ребят тоже. А он ничего не мог сделать. Только выжить! Зачем? О родителях Ленька почему-то не вспоминал, да ни о ком больше вообще. Единственно — о брате. Эта мысль разъедала мозг, лишала его существование смысла.

Подходила к концу вторая неделя их проживания в общаге. Мурад Сафаров, поджав губы, смотрел на Гридина, безразлично ковыряющего ложкой в тарелке с супом. Ему надоело выполнять роли мамки, няньки и кухарки при ушедшем в депрессию юнце.

— Я собираюсь уезжать, Леня, — попытался он привлечь внимание товарища по несчастью. — Завтра уеду.

Тот ничем не дал понять, что понял сказанное, шаркнул пару раз ложкой, положил ее и улегся на кровать, отвернувшись к стене. И в период совсем плохого самочувствия, и сейчас, когда Ленька вполне мог самостоятельно передвигаться и обслуживать себя, он большую часть дня лежал именно так — лицом к стене.

— Ну, молчи, молчи. Пойду за билетом, заодно продуктов тебе куплю, — сообщил Мурад равнодушной спине.

— Давай, — получил он неожиданный ответ.

— Давай?! Чего тебе дать?

— Давай, вали.

— А-а, ну спасибо…

Не успел Сафаров взяться за дверную ручку, как услышал за спиной резкий скрип кровати и быстрый топот. Ленька подлетел к Мураду и, скорее всего, нокаутировал бы его, не отбей тот следующий точно в челюсть кулак. Промахнувшийся Гридин ударился грудью в плечо Мурада, едва не повалив его — помешала дверь. Сафаров обхватил неожиданно возбудившегося парня двумя руками, тот совершил не вполне удачную подсечку, и оба повалились на пол.

— Ты чего это? — спросил Мурад.

Вместо ответа Ленька, оказавшийся придавленным немалой массой оппонента, попытался выполнить последнее из доступных ему агрессивных телодвижений — нанести удар лбом. Но его голова оказалась зажата между щекой и плечом Сафарова. Произведя несколько бесполезных попыток освободиться, Гридин, наконец, выдавил:

— Костя умер, а ты… ты почему живой, гадина?

— А сам ты… что?

— Я тоже! Лучше бы я подох, а не он!

— Так. Ну, а если ты меня убьешь, легче станет? Обрадуешься, да? Вон там, в ящике, есть пистолет. Принести?

— Не надо! — странным высоким голосом воскликнул Ленька. Рыдания, которые он больше не мог сдерживать, душили его.

Мурад не стал поднимать с пола Гридина. Он отряхнулся, разрядил доставшийся от Джафара пистолет и вышел.

Сафаров вернулся спустя час. Ленька сидел с ногами на кровати и выглядел осмысленно. Мурад отрезал колбасы, сыра, очистил луковицу, налил в блюдце кетчупа, отломил кусок батона и, не приглашая соседа по комнате, стал есть.

— Я тоже хочу, — заявил Гридин.

— Бери, кто тебе не дает…

Впервые за все время их жизни здесь Ленька ел с видимым аппетитом.

— Плов будешь? — поинтересовался Сафаров.

— Буду, свари.

— Достань из холодильника мясо, пусть оттаивает.

— Ты купил билет? — задал Гридин вопрос, справившись с заданием.

— А что?

— Останься.

— Еще раз побить хочешь?

— Нет. Отомстить хочу.

— Мне?

— Нет, им.

— А, тем, что были в ресторане?

— Да.

— За брата?

— Да.

— А от меня чего хочешь? Чтобы я помог?

— Да.

— Тогда не только тебя, но и меня убьют.

— Значит, уедешь?

— Уеду, да. Что мне здесь делать?

— Вот как…

— А ты один пойдешь?

— Пойду.

— Не побоишься?

— Нет!

Худое, заросшее щетиной, лицо сидящего напротив парня выражало злую решимость. В глазах стояла боль, но сквозь нее проглядывала холодная ярость. Никаких следов тоски и апатии. Гридин несколько секунд в упор разглядывал Сафарова своими широко распахнутыми глазами, потом раздраженно шмыгнул носом и отвернулся. Мурад подумал о том, что дома его, кроме Якубова, никто сильно не ждет. Там он всемогущему противнику не ровня. А здесь? Что его ждет здесь? Тоже противник не менее серьезный. Но у него здесь есть задание. Не выполненное — не узнал он, куда направляют наркотическое сырье. Здесь есть помощник. Пусть неопытный, но доверять ему можно. Он скатал из хлебного мякиша шарик, подкинул его на ладони, внимательно рассмотрел и ответил:

— Хорошо, не поеду я, останусь пока… ты на себя в зеркало давно смотрел?

— А что?

— Посмотри, вон висит.

— Ни фига себе! Когда это? — вскричал Ленька, трогая волосы.

Половина чуба у Гридина выглядела так, словно ее вымочили в перекиси водорода, — она была седой.

— Тебе еще побриться не помешает. А теперь расскажи о себе. Как там оказался? За что с вами так поступили?

Информации у Леньки было не густо. Когда же он услышал в ответном сообщении невольного союзника о том, что тот из органов, воскликнул:

— Так ты — мент?! Сдать меня, значит, хочешь?

— Ага. Вот ждал удобного момента…

— Теперь дождался?

— У тебя голова уже хорошо работает?

— Она у меня всегда хорошо работает!

— Тогда дослушай…

— Ну, а теперь немного подумай, — предложил Сафаров, завершив повествование. — Ты им нужен? А? Нет. Кто ты такой?

— Ну…

— Вот именно. А я — нужен. Кто запись сделал? Кто по следу шел, аж из Узбекистана? Кого с поезда сняли? Кто слишком много знает? А? Так что это ты меня слить можешь. Еще и деньги тебе дадут, разбогатеешь… Подумай над этим.

Второй день они просиживали в машине, припаркованной во дворе по улице Молодежной. Ждали девушку по вызову с именем Нелька. Это была пусть и хилая, но зацепка. Гридин крепко, почему-то с фотографическими подробностями, запомнил свой последний мирный разговор в «Свече» и настоял на том, что начинать поиски следует именно с этой улицы. Ехать сразу в загородный ресторан действительно казалось бессмысленным. Из главных там наверняка никого не будет, а всякая мелочь тут же поспешит настучать об их визите. Хотя девица тогда могла и наврать с три короба, но Ленька верил в удачу. Потому Нельку, вышедшую в середине дня из такси и утомленно бредущую к подъезду, несмотря на полную смену экипировки — в загородном ресторане она была в легком платьице, теперь же в плаще и шляпе, узнал незамедлительно. Она его — нет. Приняла сначала за какого-то давно забытого клиента.

— Спать хочу, солнце мое. Приходи вечерком, что хошь и как хошь сделаю, — позевывая отговаривалась девица. — А сейчас отвали.

На болтовню Гридин времени тратить не стал. Злое лицо приставалы и остро заточенный кухонный нож у горла моментально оживили память уставшей от ночной службы путаны. Нет, она, действительно, не знала, кто заказывал их, нескольких девчонок тогда. И почему так быстро отправили назад — только вина попили, а никто ими не попользовался. Мамаша Зинаида, вот она, она должна быть в курсе. Через нее всегда договариваются.

— Где ее найти?

— Где найти? Скажу, скажу, только не выдавай меня! Христом Богом молю, не выдавай!

Побеседовать с «мамашей» Зинаидой отправился Сафаров. Порывался это сделать Ленька, но Мурад ответил, что тот лишь дров наломает и оставил его в арьергарде. На «пожертвованные» неудачливым Джафаром деньги они неплохо оделись, и портреты имели вполне на уровне. Из-под полурасстегнутого длинного светлого плаща, немного скрадывающего габариты Сафарова, виднелись темно-синий костюм и слабо повязанный галстук на серой микровельветовой рубахе. На Гридине была симпатичная куртка, грудь обтягивал модный пуловер.

Нельке следовало работать штатной свидетельницей. По крайней мере, внешность «мамаши» она, возможно со страху, описала идеально. У Зинаиды, очевидно, был обеденный перерыв. Полный мужчина восточного типа вошел в кафе, занял столик и скучающе огляделся. Официант не торопился. Мужчина еще раз обвел глазами небольшой зал, и лицо его оживилось. Он подошел к яркой даме, сидящей через два столика, устроился рядом и полушепотом напористо заговорил с ней.

— В «Свечу»? — несколько растерявшись от неожиданности, переспросила она. — К Заседину? Тогда Портнов, наверное, заказывал девчонок. А может, это было в другой раз? Вас какая интересует?

Одним махом две фамилии! Мурад настолько поразился удаче, что улыбнулся, пожалуй, слишком широко.

— Ну, такая, знаете… — его пальцы обрисовали в воздухе нечто похожее на гигантскую тыкву.

— А вы, миленький, простите, кто такой будете? — вдруг насторожившись, перебила его «мамаша».

— Да я их друг.

— А про меня от кого узнали?

— Ну, от них, конечно…

— Ах, да, да, от кого же еще… так как зовут мою воспитанницу?

— Вай, не помню сейчас… а выглядит… ну, персик… нежный такой, с каплями росы на губах… волосы — морская пена, как у русалки, только черно-рыжие…

И Мурад описал нечто эфемерное, лишь отдаленно походящее чем-то на Нельку у подъезда. Представив себе это создание отнюдь не усталым, не запуганным ретивым Ленькой, в подходящем неглиже и вообще Клаудию Шифер.

— Хорошо, — в свою очередь улыбнулась женщина. — Закажите пока что-нибудь себе, кавалер. Я скоро. Постараюсь прямо сейчас подобрать вам похожую.

Женщина скрылась за дверью, ведущей в рабочие помещения. Сафаров, немного помедлив, встал и двинулся к гардеробной. Подошедшему официанту на ходу сделал заказ и пообещал скоро вернуться.

— Куда же вы? Не спешите, — это был охранник у двери.

— Забыл, понимаешь, одно дело. Скажи Зинаиде, пусть подождет минут пятнадцать, хорошо? — ответил Мурад, накидывая плащ.

— Она просила вас дождаться ее здесь, — уперся парень.

Из зала на подмогу ему подтянулся второй.

— А-а! Мамаша приказала не выпускать, да? — еще шире, чем раньше улыбнулся дородный восточный дядька.

— Да…

— Напрасно, ох, напрасно…

Пистолет возник в руке толстяка быстрее, чем распускаются бумажные гвоздики за ушами доверчивых поклонников заезжего иллюзиониста. Охранники растерянно переглянулись и вежливо посторонились. Ни у одного из них и мысли не возникло что-либо добавить к сказанному раньше.

Жена все еще находилась в больнице, дочь — у тещи. Мызин большую часть дня проводил дома в одиночестве. Других дел, кроме посещения гинекологического отделения и проведывания Катьки у него не было. Супруга, нелегко перенесшая несложное, казалось, хирургическое вмешательство считала причиной нерадостного вида супруга состояние личного здоровья, втайне этим гордилась и вопросами не донимала.

Дочь, узнав о гибели под машиной лучшего своего друга — Принца, долго плакала, затем настырно упрашивала отца забрать ее от бабушки. Но Юрий просьбе не внял. У бабки ей все равно будет лучше, он за детьми ухаживать так и не приучился, питался в ресторане, а можно ли там постоянно есть ребенку? Не вредно ли? И, к тому же, его всегда могли выдернуть и закрутить разнообразные неотложные и бездушные дела. Наконец, хотелось побыть одному.

Он все еще так и не определил своей дальнейшей линии поведения в отношении Заседина, когда тот позвонил.

— Здорово, Юрик. Не заболел?

— Нет.

— А чего не показываешься?

— Занят.

— Ладно, ладно, не дуйся. Ну, дал я маху, с кем не бывает. Мы же старые друзья. Разочтемся. Ты мне нужен. Документов как не было, так нет. Плющик там, этот идиот, что-то вынюхивает. Отправил к нему Портнова. Короче, чтоб был у меня в течение часа. Понял?

Умел все же Аркадий общаться с людьми. Руку потряс со значением, по плечу хлопнул. Извиняться не стал, как же, жди, такой извинится. Но дал понять, что был не совсем прав, и осознает это. И тут же устроил проверку на толерантность.

— Там, в «Свече», комнатушка с сейфами как была взломана, так и стоит. Надо отремонтировать. Будь другом, проконтролируй, съезди вместе с рабочими. Ключи потом мне передашь, — сказал он, прекрасно понимая, что видеть ресторан Мызину сейчас особенно неприятно, но, с другой стороны, демонстрируя, вроде бы, к нему полное доверие, поскольку до последних событий не было у Заседина места более тайного.

— Хорошо, — без энтузиазма согласился Юрий.

— Сбацаем?

— Там видно будет…

Профессор Каретников не помнил, как попал домой. Неделю он валялся в горячке и, если бы не помощь верной Клавдии Петровны — приходящей домработницы, живущей двумя этажами ниже, неизвестно — выкарабкался бы он вообще. Тем не менее, даже когда мутное безмолвие, отделяющее его от прочего мира, затягивало Каретникова на самое дно, он, на секунды выныривая, категорически отвергал попытки отправить его в больницу. Трижды вызываемые домработницей бригады скорой помощи уезжали пустыми. Возможно, он желал умереть.

Очнувшись как-то утром, Анатолий Валентинович долго с недоверием глядел в потолок, и лишь убедившись, что перед ним настоящая штукатурка, а не прежняя все застилающая муть, поднялся. Ноги дрожали, и горько было во рту. Стены плыли. Ему пришлось сесть. Профессора окружала смутно знакомая обстановка. Где-то он это уже видел. Орехового цвета трехстворчатый шкаф, рядом дверь. Куда? Куда он ведет? Около кровати, на которой он лежал, резная тумбочка. Тонкая бледная рука, покрытая отдельно растущими волосками рыжеватого оттенка, протянулась к верхнему ящику. Что? Ах, это же его рука. В ящике очечник, часы с металлическим браслетом «Ориент» — стоят. Который же час? И где он? Взгляд скользнул по стене. Вот оно! Репродукция «Едоков картофеля» и рядом копия парсуны князя Скопина-Шуйского семнадцатого века. Так! Это, что — его собственная квартира?!

Профессор с трудом доковылял до ванны и ужаснулся своему виду. Точнее, не сразу узнал себя. Какое-то время ему казалось, что с той стороны зеркала за ним наблюдает какое-то мерзкое бесцветно-щетинистое привидение. Каретников помочился в раковину, механически почистил зубы и, снова вглядевшись в зазеркальное существо, неожиданно понял, что совершенно не отдает себе отчета, почему он стал таким. Он что — болел? Чем же?

Замок входной двери щелкнул, вошла Клавдия Петровна. Но и она не внесла ясности. С ее слов профессор узнал, что отсутствовал два дня, а когда появился, был совсем плох. Кто его привез, домработница не знала. «Два дня, где я провел эти два дня? И что со мной тогда случилось?» — мучился Анатолий Валентинович.

Его память начала восстанавливаться ночью. Каретникову приснился кошмар. Он состоял из клыкастых пастей, развороченных животов и перегрызенных глоток. Профессор в короткой и тесной светло-коричневой хламиде, какие несколько тысяч лет назад носили греки, шел по траве. Влажная и скользкая растительность заставляла его все время балансировать, чтобы не упасть. Он был бос и наг под верхней одеждой. Полы нелепого плаща на каждом шагу распахивались, демонстрируя вялые и невзрачные достопримечательности историка. Однако на это никто не обращал внимания. Вокруг него кипела бойня. Огромные львоподобные собаки рвали одетых в розовые и голубые туники юношей. Погибая, молодые люди воздевали к нему руки и восклицали:

— Анатолий! Идущие на смерть приветствуют тебя, своего убийцу!

— Убийца! Убийца! Убийца! — доносилось со всех сторон.

Душу Анатолия Валентиновича заполнили невыразимые муки. Нестройный хор голосов, повторяющих одно и то же, терзал ее остро и мучительно, словно похожие на кинжалы зубы вспарывали не людские податливые кожные покровы и внутренности, а препарировали его больное сознание.

Он шагнул к ближайшей сцепившейся паре, желая спасти хоть одного человека. И прошел сквозь борющихся, словно пересек луч света или чью-либо тень, и ничего не изменилось. Собака, напоминающая своим видом скорее не льва, а бурого медведя, оторвалась от горла своей жертвы и посмотрела в глаза ученому. В ее зрачках бился лютый и одновременно шалый огонь. Она провела по губам длинным рубиновым языком, подмигнула ему левым глазом и оскалилась. Но не зло, а как своему, весело и призывно.

— Сари, — услышал профессор неясное слово, произнесенное откуда-то сверху.

Он поднял взгляд и увидел над собой большую ворону. Ее лапы были обуты в начищенные до блеска сапоги. Птица висела в пространстве без движения.

— Сари, — повторила она, нечетко артикулируя.

— Сари! — ужасаясь, прокричал Каретников, хрипло и раскатисто, с невольным вороньим акцентом. — Сари!

Он сидел на постели в собственном доме. Мокрый, как мышь. Где-то за окном прогудела ночная машина, еще дальше затявкала милицейская сирена.

— Сари, ах, Сари, — повторил Анатолий Валентинович имя из своего сна, и все ему вспомнилось.

Глава 4

Как нередко бывает и с человеком, и с местом, и с любым замыслом, достигнув определенной высоты, раскрывшись наиболее для себя полно, субъект или объект погружается в депрессию. Так произошло и со «Свечой». Бурно и кроваво пережив «юбилей», загородный ресторан словно впал в спячку. Вокруг него расползались слухи, определенно не улучшающие репутации.

Отчего-то о «Свече» начало складываться мнение, как о «плохом месте». Конкретизировать, что под этими словами подразумевалось, могли знающие, но их было немного и они молчали, а прочие, скорее всего, улавливали разнообразные кривотолки. По вечерам ресторан пустовал, клиентов можно было сосчитать по пальцам одной руки — с самого открытия такого не бывало. А днем и того хуже — изредка разве кто явится, словно с неба свалится. Интересно, что перестали захаживать не только завсегдатаи, но и случайные посетители стали обходить «Свечу». Раньше едет человек, глядит — вывеска заманчивая:

А действительно: отчего бы не перекусить? А теперь: едет человек, а вывески не видит. И — все! Будто нет ее. И идут машины мимо, мимо, мимо.

Персонал сначала не особенно переживал из-за вынужденного безделья. Свободного времени стало больше, и люди собирались группками, болтали о том, о сем. Когда еще поговоришь? Но шли дни, ресторан не оживал. Возникло беспокойство: а вдруг сокращения? Кроме того, исподволь зрело чувство какой-то неопределенной вины, или нет — безысходности. Смена, работавшая в тот злополучный вечер, сплошь теперь состояла из свидетелей преступления — самосуда над группой местных ребят. Прочие смутно догадывались о чем-то. Хотя Портнов собрал работников после неудачной охоты за двумя сбежавшими «гладиаторами» и строго-настрого предупредил о соблюдении молчания, но какие-то словечки или даже, скорее, настроения просачивались, создавая в атмосфере давящий ореол страшной тайны. Все понимали — начнись расследование, и окажутся они между двух огней — или наказание за сокрытие улик, или неминуемая расправа со стороны хозяев. И еще беспокоило соседство ужасной стаи. Когда вдруг со стороны вольеров доносился взрыв хриплого лая, мало кто был способен удержаться от разряда пронизывающей тело дрожи. В коллективе скоплялась нервозность.

Все эти психологические сдвиги не распространялись на семерых бойцов, оставленных здесь Портновым. Крепкие ребята, евшие каждый минимум за двоих, не позволяли поварам и официантам окончательно дисквалифицироваться. Они играли на бильярде, напрягали работников «Свечи» разными глупыми просьбами, изредка выпивали. Если было настроение — поддерживали спортивную форму, бегая вокруг ресторана или потея на тренажерах в зале. Два раза в неделю им привозили баб, и тогда работы общепитовцам прибавлялось.

Еще здесь остались привезенные вместе с собаками-убийцами узбеки. Душевное состояние троих гостей с далекого юга едва ли было мажорным, а с другой стороны, никто не пытался в нем копаться. Собачий воспитатель Тамерлан и приданные ему — а куда их девать? — два раба жили здесь постоянно в выделенных им двух комнатах. Вернее Тамерлан в комнате, а двое отверженных в коморке под лестницей, где раньше хранились принадлежности для уборки помещений.

А между тем природа брала свое. Осень наплывала как неотвратимая эпидемия сонной болезни. Своим тяжелым языком она смахивала остатки листвы с деревьев, и лес вовсю страдал недугом гнездного облысения — островки елей выделялись густой темной зеленью на фоне пустых остовов берез и осин. А в ненастье ели казались черными пирамидами, окутанными колеблющейся паутиной ветвей и стволов. Временами с вершин деревьев доносились грубые возгласы колготящихся ворон. Все чаще по утрам трава серебрилась инеем, надолго потом оставаясь влажной, даже если не было дождя.

Стены леса, обступавшие «Свечу», представлялись недавним переселенцам чем-то чуждым и таящим опасность. Даже алабаи во время прогулок настороженно обнюхивали каждый кустик и часто фыркали, уловив какой-то незнакомый, а может быть и вредный им запах. Далеко в дебри они не стремились. Тамерлан выгуливал теперь всех оставшихся собак вместе. Без Шайтана, готового в любое время вцепиться в глотку любой твари, они сохраняли между собой перемирие. Не исключено, что пребывание в этой незнакомой вселенной понуждало овчарок сплотиться и забыть о былых обидах. Высвобождая накопившуюся в несвободе вольеров энергию, собаки носились кругами и устраивали между собой короткие бескровные потасовки. Их порыкивание, далеко разносящееся в сырой тишине, воспринималось окружающими живыми существами как неприкрытая угроза. Когда алабаи проветривались, а это происходило дважды в день — утром и вечером, работников «Свечи», как и гвардейского вида бычков, из помещений не смогла бы, пожалуй, выгнать сила, равная дюжине портновых. Охотничьи псы иной раз откликались на хищные звуки, но должной уверенности не было и в голосах ягдтерьеров.

Питались узбеки отдельно. Один из рабов немного понимал по-русски. Он и служил мостиком, соединяющим южан с коренными обитателями ресторана. Русскоговорящий приносил еду Тамерлану, затем шел за порциями для себя и товарища. Он всячески демонстрировал свое прекрасное отношение к местным: по поводу и без него улыбался неполнозубым ртом и благодарно кланялся на всякие нелестные в свой адрес эпитеты. Несчастье метит человека печатью отверженности, и у персонала «Свечи» выработалось крайне пренебрежительное отношение к рабам, хотя об их действительном социальном положении общепитовцы могли только догадываться. О бедных узбеков только что ног, в буквальном смысле, не вытирали.

Но было и нечто объединяющее эти диаметральные группы людей — страх. И те, и другие испытывали непритворный ужас перед молчаливым хромым заморышем и его питомцами.

После того как память вернулась, профессор Каретников пережил рецидив горячки. Кратковременный и не настолько сильный. Он не повлек за собой забвения. В его мозгу каплями расплавленного свинца висели теперь картины случившегося в «Свече». Они выжигали сознание, превращая не только ночи, но и дни в цепь кошмаров. Анатолий Валентинович нередко вдруг начинал слышать рычание, столь явное, что поворачивался к источнику звука. Но его взгляду представали обыденные домашние вещи — письменный стол, шкаф, торшер. Злое рычание повторялось по нескольку раз в день. И каждый раз оно заставляло профессора испуганно озираться. До тех пор, пока он не вгляделся пристально в источники этих звуков.

На первый взгляд — обычные детали меблировки. Не-ет, а вот и не обычные, совсем не обычные, — осенило однажды Анатолия Валентиновича. Они — изменились! Здорово изменились!

Это были уже не просто предметы быта, нет! Они, в этом историк вскоре окончательно перестал сомневаться, прятали в себе непонятную и опасную жизнь. Они знали все, что знал он. Но — таили свои знания! И выжидали ошибки с его стороны. Для чего? Известно — чтобы погубить!

Терпение у этих предметов было поистине дьявольским. Конечно, они же деревянные. Вот замер письменный стол. Ему уже лет тридцать. В его ящиках хранятся давно позабытые хозяином мысли и намерения. Сколько на его столешнице было написано, сколько за ним передумано. А он все накапливал и накапливал, собирал досье. Сделанный из полированного темного дерева, стол не знал болезней, никогда не огорчался и ничего не забывал. Сколько еще он способен ждать? Вечно! А когда имеешь впереди столько времени, обязательно дождешься. Или шкаф. Эта громадина, похожая на вертикально поставленный трехместный гроб, внимательно изучала каждую побывавшую в нем вещь хозяина, ощупывала ее, пробовала на вкус, взвешивала. Шкаф знает каждую молекулу хранящейся в нем одежды. И — через белье, рубашки, полотенца и костюмы он постиг суть человека, вычислил все его слабости и недостатки. А торшер? Лет двадцать исподлобья абажура наблюдает он за профессором. Днем и ночью, днем и ночью. Только притворяется тупым и незрячим.

Подлые, подлые вещи! Сжечь! Уничтожить раз и навсегда. Как только Каретников подумал об этом, он краем глаза заметил, что шкаф шевельнулся, стол неслышно вздохнул всеми своими ящиками, а торшер кивнул им обоим, чуть склонив длинную шею.

Ах, вот как! Они все знают! Они читают его мысли! Если сюда придет огонь, вещи не выпустят его. Нет, они только и ждут от него непродуманных поступков. Пораженный обретенной вдруг способностью проникать в замыслы бездушных предметов, Анатолий Валентинович опустился на стул. Вот стул, простое и незамысловатое сооружение, он друг, это чувствуется. Но, слабый — не защитник, а лишь место для седалища. Кровать? Она никогда не подводила его. И, тем не менее, кровать нейтральна. Ни вашим, ни нашим. Затаилась и смотрит, чья возьмет. Уже давно взвешивает шансы. Выверяет свою выгоду. Если сильнее окажутся стол, шкаф и торшер, то кровать как-нибудь в полночь затянет его в свои глубины и запросто придушит там. Ей раз плюнуть.

Как только все это открылось ему, Каретников разработал маршруты передвижения по квартире. Всего их оказалось два. Первый — если надо было подойти к телевизору. Входя в комнату, он резко брал влево, проходил впритирку к креслу, затем поворачивал и двигался мимо кровати. Дойдя до ее конца, коротким броском вправо достигал телевизора. Второй дозволял приблизиться к книжным полкам. Он был сложнее. Начинался, как и первый, но на уровне середины кровати следовало повернуть на девяносто градусов, тогда прямо впереди оказывался письменный стол, а справа шкаф. И пройти необходимо было по косой точно между ними. На одинаковом расстоянии от каждого. Трудность заключалась именно в соблюдении равной дистанции между столом и шкафом. В этом случае их воздействие было наиболее слабым.

Удовлетворенный маленькой тактической победой, Анатолий Валентинович забрался с ногами на кровать. Та, в силу своей нерешительности, чуть крякнула, словно грузчик, взявший привычный вес. Нет, кровать все-таки еще не изменила ему. Пока не изменила.

Пришла домработница. Начистила картошки, поставила на плиту вчерашний суп и сосиски. И принялась за уборку. Когда она включила пылесос, торшер рыкнул и, качнувшись, послал сигнал письменному столу, тот слегка присел на ножках, как будто собирался подпрыгнуть, но сдержался, а шкаф угрюмо пожал углами, будто это были плечи. Вещи начали перешептываться грубыми деревянными голосами. Какая наглость! Они строят заговор днем, находя шум пылесоса достаточным прикрытием. У шкафа открылась средняя дверца и оттуда вывалилась майка. «Ничего не боятся! Уже действовать начинают», — вздрогнул Каретников.

— Хватит! — крикнул он им.

— Что, что? — не разобрала Клавдия Петровна.

— Выключи его, Клавдюша!

Пылесос замолк, домработница подняла майку, положила ее на полку и захлопнула приоткрывшуюся дверцу шкафа.

— Голова у вас болит? — сочувственно поинтересовалась она.

— Они шепчутся! — сообщил профессор.

— Кто?

— А ты разве ничего не расслышала?

— Нет. А что я должна была расслышать?

— Ну конечно, конечно. Ты ведь здесь не живешь. У них заговор не против тебя, против меня! Да, так просто в этом не разобраться, прежде их надо хорошо узнать, — потряс он указательным пальцем.

— Что с вами, Анатолий Валентинович? Опять плохо?

— А что?

— Вы бредили, когда болели.

— Да? О чем?

— Да все по истории своей. Ну, какие-то там гладиаторы… Все зубы вам снились, стонали вы: трава, трава, кровь на траве. И еще слово какое-то все повторяли… сейчас… а, вот: лабаи, лабаи. Лабаи какие-то вам чудились все…

— Прекрати, прекрати! — взмолился Каретников. Лицо его исказилось.

— Ох, что же я несу! Дура я, дура! — всплеснула руками Клавдия Петровна. — Человек болен, а я лезу. Ложитесь, миленький, ложитесь, я вам супчика принесу. Сейчас, сейчас.

От еды профессор отказываться не стал. Еще бы, не дождутся! Сейчас ему как никогда потребны все силы. Пообедав, Каретников внимательно посмотрел на домработницу и значительно спросил:

— Клавдюша, а что, ты ничего особенного в комнате не замечаешь?

Клавдия Петровна окинула взглядом стены, мебель.

— Нет, вроде все на своих местах… Может пыльно где?

— Ну, хорошо, иди. Иди к себе, пожалуйста. Я один тут с ними…

— Да с кем же? О чем вы все говорите?

— Спасибо тебе, Клавдюша, иди, иди.

Заначка, оставшаяся как память от Джафара, понемногу таяла. Хотя денег оставалось еще довольно много, их следовало употребить на задуманное, а не тратить на проживание. Легко добытые Мурадом у мамаши Зинаиды фамилии ничего не говорили двум представителям отряда дичи, стремящейся обратится в ловцов. Сафаров не был на слух знаком с особями из рода политического истеблишмента дружеского государства, а у Леньки всегда имелась полная взаимность с обретающимися наверху: им было абсолютно наплевать друг на друга. Да и не настолько тусовочной фигурой был Заседин, чтобы его, подобно многим другим политикам, знала каждая собака.

Они ужинали в начинающей надоедать обоим комнатке. Было довольно поздно — около двенадцати ночи. За стеной нестройный хор пытался вытянуть песню о кузнечике, идущем по жизни коленками назад. Выходило нескладно, и закончилась спевка звоном бьющейся посуды и матерной бранью. Потом на пол грохнулся какой-то мягкий тяжелый предмет, скорее всего кто-то из хористов.

— Пойду, угомоню эту быдлятину, — не выдержал Гридин.

— Сами успокоятся, — остановил его Мурад. — Лучше давай решим, что дальше будем делать.

— Что, что… домой надо съездить.

— К тебе?

— Ну.

— Зачем?

— В доме у брата есть тайник. Его хрен кто найдет, хоть обыщись. Костик специально оборудовал, когда строился. Там оружие и деньги.

— Много?

— Ну, штук пятнадцать евриков, и гринов там сколько-то, и наше, деревянное, бабло есть. Ну, еще несколько стволов. Мне точное количество не известно.

— Это не помешает. А нас там не ждут?

— А что, есть предложение получше?

— Хорошо, едем завтра. Во второй половине дня. С утра мне надо будет навести кое-какие справки.

Праздник за перегородкой не утихал. Кого-то там принялись дубасить под аккомпанемент истошного женского визга, и звуковое оформление веселья в соседней коморке стало напоминать оргазменные вопли садомазохистов. Оглушительно взвыл и тут же стих магнитофон, затем в соседнюю дверь громко заколотил кто-то возмущенный. Дверь открыли, но крики и возня после этого только усилились. Ленька не выдержал и отправился посмотреть.

— Там мужика прирезали, — сообщил он через пару минут.

— Плохо. В милицию сообщили?

— Дежурная пошла звонить. И сказала, чтобы мы свалили куда-нибудь.

— Правильно. Нам в свидетели только не хватало попасть. Да и вообще… Быстро собирайся. К их приезду духа нашего не должно здесь быть.

Вечером Анатолий Валентинович маршрутом номер один прошел к телевизору, взял пульт и вернулся на кровать. Он нажал кнопку не без опасения. На чьей стороне окажется этот сложный прибор? Каретников вспомнил, что и раньше телевизор позволял себе вольности. Бывало то один, то другой канал он показывал с помехами, а через некоторое время изображение восстанавливалось. Явно вольничал, заявлял о независимости. Эх, вот что значит не понимать мир вещей…

Но теперь-то это знание у него есть. Внутренне сжавшись, профессор щелкнул кнопкой. И как только экран засветился, Анатолий Валентинович почувствовал облегчение. Нет, телевизор не враг ему. Если что-то раньше и было, то он просто шутил. А к столу, торшеру и шкафу этот японский продукт относится с нескрываемым презрением. Он давно знает о плетущихся ими интригах, и не ставит их ни в грош. Мало того, они перед ним пасуют! Это стало ясно в тот же момент, как только мягкий голубоватый свет растекся по комнате. И шкаф, и торшер, и стол тотчас же уменьшились в размерах, словно истаяли. Они потеряли свою фальшивую значительность, ушли в тень. Каретников довольно улыбнулся и потер ладони.

Он долго смотрел на экран просто так, не вдаваясь в происходящее. Чувство освобождения, пусть и временного (он сознавал это!), залило его всего полностью. Даже почему-то показалось, что он находится в санатории и принимает хвойно-жемчужную ванну: по коже побежали приятные мурашки. Но это от длительного лежания слегка затекло тело. Профессор шевельнулся, и кровать никак не отозвалась на его движение. Вот так вот! И на нее телевизор действует положительно. Никаких колебаний — полная верность хозяину. Анатолий Валентинович смело посмотрел в сторону вещей-предателей. Нахохлились словно воробьи в январе. От былой уверенности не осталось и следа. Особенно слабым выглядел торшер. Он напоминал сиротливое деревце с чахлой кроной в период засухи. Но жалости в сердце Каретникова не было. Он встал и под надежным прикрытием электронных лучей вырвал белую змею провода из розетки. Поднял торшер за холодный ствол, открыл балкон и вышвырнул подлую вещь наружу. Вернувшись, снова окинул взглядом письменный стол и шкаф. Те еле заметно дрожали и старались прильнуть к стенам, вжаться в них.

— Вот так-то! Человек все равно умней! — сурово произнес Анатолий Валентинович и погрозил им пальцем.

Победа была безоговорочной. Можно и расслабиться. По телевизору шло очередное ток-шоу или что-то в этом роде. Выступал известный своей невозмутимостью крупный политик. Независимо от происходящего в стране, его лицо никогда не покидало выражение пренебрежительной уверенности. Он как будто хотел все время сказать зрителям: «Ну, что, бараны? Ни хрена-то вы не понимаете, а я вот сейчас открою ваши тупые зенки…». Но по неизвестным причинам ничего нового никогда не открывал. Каретников, разобравшийся с главной своей проблемой, выслушивал пустословие благодушно. «Вот такую же околесицу несли римские сенаторы в период распада», — подумал он. И представил себе государственного деятеля в тоге. Потом примерил на него поочередно рогатый шлем викинга, плащ средневекового разбойника и полосатую форму заключенного. Все оказалось к лицу. Профессор продолжал свое невинное развлечение, пока не столкнулся с невыразительным взором оратора. За блеклой роговицей что-то мелькнуло, или показалось?! Нет, нет, зрение Анатолия Валентиновича пронизало внешнюю оболочку и устремилось внутрь, туда, где содержалось то самое не высказанное высшее знание. А там… Каретников напрягся, даже вспотел от того, что ему открывалось. И неожиданно услышал вороний клик: «Сари!» Он вздрогнул и тревожно огляделся. Нет, и шкаф, и стол молчали, притиснувшись к стенам. Анатолий Валентинович опять повернулся к телевизору и в буквальном смысле застыл на месте.

С экрана в обрамлении не изменившихся за эти мгновения лба, бровей, носа и щек на него жадно смотрели лютые нечеловеческие глаза. Беспощадные глаза собаки-убийцы. А вороний голос звучал в его собственной голове! Как предупреждение!

Бродить по ночной Москве — себе дороже Неизвестно, от кого больше ждать неприятностей — от хулиганов или пастырей человеческого стада в погонах, в дубинах, в автоматах и в поисках легкой добычи. О том, чтобы нормально выспаться, речи не было. По счастью, на пути оказалось казино. Ночь они провели в игорном заведении. Другие публичные места, например вокзалы, были чреваты проверкой документов. А здесь, если менты и суются, то свои, карманные, похожие на голубей, пасущихся в городской пыли, нагловато-важным видом напоминающие — мы не зря клюем ваши крошки, но еще и землю тут хвостами подметаем. Такие играющих не обижают.

Сафаров ставил понемногу и, практически, остался при своих. Ленька быстро втянулся. Еще бы — повезло три раза подряд! Малые риски сразу же показались скучными. Он решился на крупную став-ку, благо, касса хранилась у него. И — продулся. Но не расстроился, ведь удача была рядом, она холодила виски и тонкими птичьими лапками перебегала вдоль позвоночника. Но в последнюю секунду вспархивала и наблюдала за расстроенным игроком откуда-то из-под потолка. В результате на двоих осталось двести тридцать шесть долларов, да и то только благодаря прижимистости вовремя подоспевшего старшего партнера. Вследствие расстройства нервов, оконфузившийся Гридин даже не мог как следует зевнуть. Он разевал рот, запрокидывал голову, вздыхал, но непослушный воздух не желал проникать до корней легких, и зевок не выходил. Подсчитав убытки, Сафаров поджал губы и цокнул языком, но от комментариев воздержался, только заметил:

— Уже рассвело, нам пора.

Полмесяца в номере люкс самой фешенебельной гостиницы со всеми заморочками не подорвали бы так их финансовое положение.

Пять утра. Морось. Улицы пусты. Единственное место, где можно спокойно передремать в это время, — метро. Вагоны, несущиеся по заколдованному ободу кольцевой, баюкали правильной равномерностью движения не хуже бормотания поднаторевшего в своем занятии гипнотизера. Поверхностный двухчасовой сон и плюс к нему по две чашки кофе с горячей пиццей несколько восстановили силы. В метрополитеновском вестибюле Сафаров направился к таксофону.

— Кому это ты звонишь? — удивился Ленька, уверенный в том, что, помимо него, во всей России у Мурада нет, и не может быть знакомых.

— Одному человеку, — не стал пускаться в объяснения Сафаров. — Потом скажу.

Человек, с которым хотел побеседовать Мурад, оказался на месте. Удивление Гридина еще больше возросло, когда только на обмен приветствиями ушел жетон. На втором собеседники о чем-то, наконец, договорились.

— Едем на Шаболовскую, — улыбаясь во всю ширину лица, сказал Сафаров.

— Зачем?

— Надо встретиться. А там один выход, не разойдемся.

— Да с кем встречаться-то?

— Не гони коней, — добродушно ответил Мурад.

Выйдя из метро, партнеры направились по улице влево, и остановились между недавно возведенным торговым рядом и вынесенным на воздух кафе.

— Сейчас подойдет мой друг. Ему можешь доверять, как мне, — пояснил Сафаров.

— Посмотрим, — буркнул Гридин.

И тут же они увидели высокого плотного человека в кожаном плаще и кепке. Человек здорово хромал и помогал себе при ходьбе тростью. Мурад поглотил в объятиях подошедшего.

— Уф, а ты остался таким же здоровым, медведище! Только поправился маленько, — засмеялся мужчина.

— Здравствуй, Славик. Давно не виделись, а?

— Тыщу лет, старик! Нет, больше, намного больше. Как сам, Мурад?

— Нормально. А ты?

— Не обижаюсь.

— Все там же?

— Ну, вроде того.

— А ребята?

— Что ребята? Стешенко и Бабанин не в форме. Один пожизненно в коляске, второй из госпиталей не вылезает. Это ты знаешь.

— Да, знаю.

— А Горюхин умер.

— Да что ты? От чего?

— Пил последнее время крепко. Воспаление легких подхватил, не лечился. Когда все-таки в больницу привезли, уже поздно было. Не спасли. Три месяца уже прошло.

— Вот оно как… Жалко, отличный парень был.

— Что поделаешь? Только Коля Малашевский из нашей команды в строю. Руководит охранной фирмой. Ну, и я еще скриплю.

— Если верить первому впечатлению, скрипишь неплохо. Расскажи, как поживаешь?

— Да что мы все о моей персоне? Могли бы, кстати, и у меня поговорить, а не на улице. Но на то есть особые причины, так?

— Как всегда.

— Ты, как я посмотрю, все в конспирацию играешь. И где же ты сейчас?

— Расскажу в другой раз.

— Дела, дела и еще раз дела?

— Конечно.

— По службе?

— Не совсем.

— Это уже интересно. Ну, и во что ты нынче вляпался?

— В дерьмо, во что еще? По уши. Разве не знаешь — это мое любимое занятие.

— А меня за ассенизатора держишь?

— Ну, если ты можешь предложить другую кандидатуру…

— Юморист. А кто это с тобой?

— За него не беспокойся. Сейчас расскажу.

Конспективное изложение событий последних дней заняло минут десять.

— Гады! Собаками травить, это уж слишком. Да, по уши ты влип… точно, — вздохнул Славик. — Что от меня требуется? Укрытие? А чего ты сразу меня не нашел? По общагам каким-то…

— Если я тебя нашел, значит и другие смогут.

— Пока не нашли.

— Вот именно: пока!

— Вот так вот! Значит, сейчас ты оказался в тупике и на меня вышел с риском для жизни?

— С надеждой, что риск окажется невелик, я не прав?

— Прав. Риска нет. Ты это по голосу почуял, когда по телефону связывался, командир?

— Можно и так сказать. У тебя как сейчас с информацией?

— С доступом и добычей?

— Ну…

— Кое-что могем. Скажи что надо, попробую.

— Первое. Узнать кто такие эти Портнов и Заседин. Кроме того, что они бывают в загородном ресторане «Свеча», и, по всей вероятности, являются его владельцами или что-то близко, я ничего не знаю. Скорее всего, люди из криминального мира. Как ты понял из моего отчета, я наверняка их видел, по крайней мере, одного из них. Так что смогу опознать или описать. К сожалению, тогда они не представились. Они как-то связаны с нашим Якубовым и его планами насчет наркоты. И второе — путь хлопка. Куда, в какое место он мог направляться? Да, чуть не забыл. Есть третье — нам нужны документы. Ему и мне.

— Хорошо. Все, что смогу. Для паспортов только фотки нужны. Сейчас подброшу, вас щелкнут. Дальше…

— Все пока.

— А помощь тебе не нужна? Ты что, как всегда сам полезешь?

— Нет, не нужна. Понадобится — дам знать.

— Как бы поздно не было. Запомни мой сотовый.

— А чего запоминать? Диктуйте, я номер в свой запишу, — вмешался Ленька.

Сафаров и Славик переглянулись.

— Если тебя возьмут, то вместе с телефоном, ясно? — спросил Сафаров.

— Да, понял…

— А сейчас опиши подробно место, куда отправляетесь. Может вас доставать придется.

— Не думаю. Ну, ладно. Это лучше сделает мой юный друг, — кивнул Сафаров на Леньку.

Несмотря на то, что жгучее чувство обиды не оставляло его, Мызин, вернувшись в привычную обстановку, почувствовал себя легче. Он выполнил просьбу шефа — побывал в «Свече» и проконтролировал ремонт секретной комнаты. Замок восстановлению не подлежал, а подобного сразу не нашлось. «Такие не продаются, такие изготавливают только на заказ, — пояснил бригадир рабочих.

«Заказывать еще, канителиться. Да черт с ним», — самовольно решил Юрий.

Заседину он потом доложил, что дверь временно до установки нового замка надежно заклинили, и открыть ее невозможно. Посетил и «спортивную площадку». Там все осталось в точности, как и в тот проклятый день. Никто и не подумал прибраться. Валялись пустые бутылки, и витал запах крови. Или казалось?

Единственно, чего не было, — зрителей и участников. Но память легко расставила всех по местам. Мызин простоял там долго, пака не почувствовал усталости в руках. Оказалось, все это время он туго, изо всех сил сжимал кулаки.

— Ладно, Аркадий Николаевич, ты мне за это еще ответишь, — громко прошептал он и направился к своей машине.

Приторный запах крови перестал преследовать Юрия лишь когда машина выехала на трассу. Непонятно, что мучило его больше — потеря Принца или пережитое оскорбление. Скорее, второе — память об унижении жгла как позорное тавро. Но времени на самокопание не оставалось. Дел было море. Не давали спокойно жить чертовы пропавшие бумаги. Они никак не желали всплывать. Это сильно тревожило Заседина. Он все время, как удара в спину, ждал их появления, постоянно нервничал и теребил свое окружение. Доставалось и Юрию. Хотя тот действительно старался изо всех сил и работал на шефа не покладая рук: Аркаша был еще нужен ему. Пока только с ним можно было связывать надежды на безоблачную жизнь. Пока.

«Вот когда азиатский проект заработает на полную мощность, тогда посмотрим», — откладывал Мызин на потом выяснение отношений.

Много работы предстояло по налаживанию нового транзитного пути из Узбекистана. Кроме того, надо было готовить рынок в Москве. Заседин после того, давнего, провала отошел от серьезной наркоторговли. Было что-то по мелочи, носящей характер случайных заработков. Но большинство связей за эти годы было утеряно, а новые не налаживались. И теперь Юрию предстояла куча работы. Его эмиссары, и не слышавшие о существовании человека по имени Юрий Мызин, прощупывали оптовых покупателей товара. Заключали с ними предварительные договоренности. Рисковали. Одного из таких посланников, кто-то, перестраховавшись, убрал, а, возможно, подсуетились конкуренты. Выяснять подробности Юрий не стал: не бывает войны без жертв. А это была настоящая война за передел богатейшего рынка.

Все больше вникая в тайные пружины столичного наркобизнеса, Мызин намечал собственные удары. Чертил схемы, чем иногда напоминал себе военачальников из советских кинофильмов. Там они под угрюмым взглядом вождя народов стояли перед огромной картой страны и расчерчивали бумажную поверхность Родины жирными стрелками, направленными в тыл оккупантам. А Юрий тонкими линиями капиллярной ручки соединял кружочки, обозначающие разных людей, разные организации и фирмы, стараясь докопаться до корня зла — узнать, кто стоит за тем или иным картелем. Каким чиновникам отстегивается мзда для покупки безопасности и вседозволенности. И сколько платят каждому. Мызин стремился заглянуть в самую густую тень, туда, где скрывают свои благообразные лики истинные, а не показные паханы. Его расследование по тщательности и по уровню было не чета милицейскому. На Юрия трудился солидный штат, никто его не гнал, не требовал бумаг о выполнении и перевыполнении, а, главное, он боролся он за свою выгоду и жизнь. И еще был немаловажный фактор — мощное финансирование. Деньги, отпущенные на разработки, горели, словно высушенные березовые дрова в печи, когда на улице стоит тридцатиградусный мороз. Но все оправдывалось. Аркадий Николаевич, видя усердие подчиненного, ни в чем ему не препятствовал и не отказывал. Напротив, поскольку видел результаты. Он убеждался, что давно, в общем-то, занимаясь наркобизнесом, не в таких, конечно, как намечалось масштабах, он не знал и сотой доли того, что раскапывал его заместитель.

— Тебе бы в следователи Генеральной прокуратуры по раскрытию особо важных преступлений пойти, важняком стать, а не затевать собственные криминальные деяния, — посмеивался он. — Могу составить протекцию. Что, пойдешь?

Но Мызин не все сообщал Заседину. Он сидел в центре все шире раскидывающийся паутины и хотел оставаться в ней единственным пауком. Пусть другие тоже полагают себя пауками. До поры. А когда она наступит, — окажутся вдруг мушками и мошками. Вот будет смешно.

Часть продукции намечалось отправлять за рубеж. Налаживание контактов тоже ложилось на плечи Мызина. Он постепенно становился центровой фигурой — настоящим хозяином создаваемых им тенет. Для того чтобы держать на дистанции Портнова, Юрий настоял на разделении обязанностей: он занимается рынком, а тот ищет документы. Аркадий Николаевич согласился — нечего раздваиваться, пусть каждый занимается одним направлением, так результативней. На самом деле, основной причиной разобщения их с Портновым дуэта, всегда успешного, служили личные чувства Мызина. Он не забыл, как хладнокровно и даже с удовольствием Никита отдал распоряжение об убийстве Принца. И вообще, анализируя тот день, приходил к выводу, что роль многолетнего напарника была далеко не последней в реализации дикой идеи стравливания людей и собак. Неплохо зная Портнова, Юрий пытался разгадать его мотивы. Тот ничего не делает просто так, сообразуясь с капризом. За всеми его движениями прячется смысл, порой неявный. Что-то стоит и за этим грязным шоу, для чего-то оно было нужно бывшему полковнику ГБ. Но для чего?

В гости к Леньке партнеры отправились на электричке. Они сошли, не доехав одной станции, и продолжили путь на частной машине. Гридину вдруг остро захотелось навестить родителей. Он почти уговорил Мурада. Но, подумав, тот не согласился:

— Сначала выполним, что задумали. Потерпи. А к твоим — завтра утром заглянем.

Весь день шел дождь, к вечеру прекратившийся. Над окраинными улицами городка грязным плащом висели туманные сумерки. Фонари высовывали из них подслеповатые головы на жирафьих шеях и заглядывали в многочисленные лужи. Прохожих почти не было. В трехэтажном доме брата не горело ни одного окна.

— Алки нет дома. Ну и хорошо. За гаражом должен лежать запасной ключ, посмотрю, — глуховато сказал Ленька.

Внутри дом производил впечатление покинутого. Ощущение создавалось такое, какое возникает, когда человек возвращается из отпуска в пустовавшее месяц или более жилище. Повсюду тонкий налет пыли и запах долго не проветриваемого помещения. Гридин почувствовал, как за грудиной нарастает гнетущий ком. Совсем недавно здесь жил Костик… такой сильный и жизнерадостный.

Лучше бы его встретила рыдающая невестка, чем эта тихая гулкая пустота.

— Послушай, давай тайником займемся попозже, ну завтра, что ли, а? — попросил он Мурада.

— Давай, отдохнуть нам не помешает, — согласился тот, доставая пакет с провиантом из сумки. — Поужинаем?

— Нет, я не хочу.

Но отдохнуть им не дали. Снизу раздался звонок.

— Кого там еще черти носят? — возмутился Ленька и подумал: «А может, Алка пришла?»

Нет, черти принесли мента. Это был тот самый капитан, что передал в свое время Соболихину вещьдок — самодельный брелок из эпоксидки с впаянным в нее тараканом.

— Леха, ты? Вот так дела! Откуда?

— Да вот приехал. А тебе чего?

— Мимо проезжал, — радостно почему-то сообщил милиционер. — Смотрю — свет. Думаю, надо проверить. Не воры ли забрались?

— Да нет…

— Где ж ты пропадал? И брательник твой, и Владимир Палыч? Опустел без них город, осиротел. Ты же знаешь, кореша они мои. А они тоже приехали?

— Не… а где Алка, не знаешь?

— К родителям ушла. Скучно, видать, одной. Сколько вас не было-то. Постой, а ты никак седеешь? С чего это вдруг?

— Ни с чего, бывает. Ну, а мои как?

— Кто?

— Родители.

— А, предки! Ты что, у них не был еще?

— Нет.

— Да живы, здоровы они. Эге, а кто это у тебя?

— Знакомый один. Ну ладно, командир, спать нам пора. С дороги, устали.

— Понимаю, понимаю.

После того, как милиционер ушел, Мурад спросил у Гридина:

— Слушай, у тебя здесь есть друзья?

— Я здесь вырос.

— Лучше нам эту ночь провести в другом месте.

— Ты что, своим не доверяешь?

— Я никому не доверяю, а своим особенно. Я сначала не мог понять, кто меня в подвал «Свечи» направил, а потом подумал и разобрался.

— Ну, и…

— Коллега один сдал. Его из России к нам прислали для проведения совместных мероприятий. Долго думал и понял: больше некому. Вот тебе и «свои».

— Нет, этот нас не сдаст. Его ребята прикормили, Соболь и мой брат. Он наш, здешний, я его с детства знаю. Нет, нет, зуб даю, этот не настучит. Да и кому?

— Зубы твои никому не нужны, а осторожность проявить надо.

— Ну и проявляй, а я никуда не пойду! Надоело уже!

— Эх, Леня, Леня!

— Что Леня? Ну, сам прикинь, город маленький, все друг друга, считай, знают. Хорошо, перейдем мы в другое место. Думаешь, не найдут, если захотят? Этот мент всех моих друганов здесь знает. А снова в Москву я сегодня возвращаться не собираюсь. А ты?

— Ладно, рискнем…

Взяли их на рассвете. Тихо, со знанием дела. Очевидно, за гаражом было спрятано запасных ключей, по меньшей мере, два набора. Входная металлическая дверь не скрипнула, а по новому деревянному полу бесшумно могло пройти стадо африканских слонов, особенно если в носках.

Ленька и Мурад спали в разных комнатах. Но проснулись одновременно. Роль пионерского горна сыграли резко сдернутые одеяла. Когда тебя будят под стволами возражения предъявлять сложно. Никто и не протестовал.

Как почивали в одних трусах, так и привели их в большую комнату. В ней, занимая любимое Костино кресло, сидел тип с коротким носом, маленькими глазками и улыбкой на широком, как телевизионный экран лице. Оба партнера узнали его одновременно. Сафаров видел этого человека во время проведения боев с алабаями. Гридин запомнил широколицего, еще и в качестве одного из главных персонажей юбилейного вечера в «Свече». Именно он больше других тогда общался с Соболихиным и Константином… А потом все случилось…

Ленька неожиданно лягнул одного из удерживающих его, вырвался у другого. Но на втором же шаге его спину догнал автоматный приклад, и Гридин, пропахав носом по ковру, свалился прямо к ногам чувствующего здесь себя хозяином Портнова. Встать ему не дали — чье-то колено уперлось между лопаток, сильные руки вывернули плечи. Тут же, очевидно для острастки, принялись за Мурада. Его согнул удар в живот. Потом врезали по шее. Сафаров успел втянуть голову в плечи и опустить ее, досталось, в основном, загривку. И еще раз. Он вяло, теряя сознание, упал. Не получившие глубокого удовлетворения от легкой победы бойцы пару минут отрабатывали на нем разнообразные стили восточных, а также отечественных пинков.

Несколько времени спустя партнеры уже сидели на стульях. Руки сковывали за спинами наручники. Лицо Гридина со сжатыми челюстями и недобрыми глазами напоминало пойманного, но не прекратившего скалиться волчонка. Мурад, напротив, выглядел подавленным — понуро опущенные голова и плечи, обмякшее полное тело напоминали брошенный в угол и забытый там куль. Узнанный ими мужчина по-прежнему занимал кресло в центре комнаты. Он достал из внутреннего кармана пистолет, проверил обойму, вогнал патрон в ствол и направил его поочередно сначала на Леньку, затем на Сафарова. Злобное выражение гридинских светлых глаз не изменилось. Мурад же, очевидно, почувствовав что-то, приподнял голову и едва уловимо вздрогнул. Удовлетворившись произведенным впечатлением, Портнов встал, спрятал пистолет и сказал:

— До вечера пусть отдохнут, а тогда, если будет охота, я с ними поговорю.

Их бросили в длинную светлую комнату с окнами на запад. Здесь, еще при закладке дома, Костя планировал сделать игровое помещение для будущих детей. Вспомнив это, Ленька вторично за время посещения родного города ощутил в горле жесткий ком. Справившись с собой, он громко прошептал:

— Эй, что будем делать, а?

— Ничего, — уныло ответил Сафаров в полный голос, — ничего. У нас нет шансов… никаких…

— А ты подумай.

— Уф, а может, нас не убьют, как думаешь? — некоторое время спустя жалко спросил Мурад.

— Говно, — отчеканил Гридин. — Эх, а я думал, что ты…

Они лежали в разных углах, прикрепленные наручниками к трубам отопления.

Глава 5

К вечеру у Портнова действительно возникла охота поговорить. Пленников вновь приволокли в большую комнату, усадили на стулья. И оставили наедине с широколицым.

— Что вас сюда принесло? — спросил он.

— Да мы денег хотели занять. Вот у его друзей, — кивнул Мурад на Леньку. — Мне уезжать надо… домой хочу…

— А зачем меня искали?

— Никого мы не искали.

— А к мамаше Зине кто приходил?

— Я. Не хотелось с вами встречаться. Думал, узнаю, где вы, а потом поедем. Но она не сказала.

— Врешь!

— Клянусь! Клянусь здоровьем, не вру!

Портнов достал пистолет и выстрелил в пол между ног Сафарова. Мурад дернулся, едва не свалившись на пол. На звук заглянул один из боевиков.

— Я тебя звал? — повернулся к нему Портнов.

Парень исчез.

— Да, клянусь, чем хочешь поклянусь! Не вру я! — воскликнул Мурад умоляюще. Тело его крупно дрожало.

— Да… тогда ты получше выглядел, собаку убил… а против людей… слабаком оказался… Ну, лад-но, я сам куплю тебе билет.

— Ку-куда?

— В Ташкент. Ты ведь туда намылился?

— Да, я….

— Заткнись! Вам, корешки, предстоит выполнить очень важное задание. Ты, — он ткнул стволом в Гридина, — созвонишься с одним человеком. Его зовут Аркадий Николаевич. Договоришься о встрече. Тебя к нему отвезут. Скажешь, что направил тебя дядя, у которого лежат все подлинники бумаг из сейфа ресторана «Свеча», и еще он много чего знает. Дядя этот добрый, сообщать никуда не хочет, но требует пятьдесят процентов от прибыли или соответствующее отступное. Потом вернешься и мне доложишь. Вот для тебя письменная инструкция. Чтобы слово в слово повторил.

Портнов согнутым в крючок пальцем стукнул по лежащей на подлокотнике тетрадке и добавил:

— Выучи как «Отче наш». Ошибешься — разом на тот свет, и не один, а вместе с горячо любимыми престарелыми родителями. Рядом будут мои люди. На протяжении всего путешествия. Понял?

— Не поеду! — буркнул Ленька.

— Это не тебе решать, — заметил Портнов. — В армии служил?

— Да…

— Вот. И у нас здесь как в армии законы — не хочешь — заставим. А ты, мент чучмекский, свяжешься с Якубовым. Покажешь ему копии бумаг и той пленки, что ты надыбал. Как тебе, говнюку трусливому, это удалось — ума не приложу, наверное, у какого-нибудь подчиненного славу захотел стибрить. Ну, ладно. Предложение к нему аналогичное. Теперь главное: меня описывать не рекомендую. Все равно не поверят. А пулю схлопочете в момент. Итак, запоминайте оба. Послал вас, значит, высокий худощавый мужчина с усами черного цвета. На лбу у него косой шрам от правой брови вверх, к виску. Нос прямой, глаза карие. Смуглый. Звать — Серажутдин, люди называют — Серый. Все ясно? Ну и хорошо. Пожрать вам сейчас дадут. Потом выучите инструкции.

После всех обрушившихся на него открытий Анатолий Валентинович Каретников изменился в корне. Он рассчитался в институте, благо денег теперь, по его мнению, было в достатке. Оформляя увольнение, профессор осторожно пытался выведать у коллег, имеют ли они какое-нибудь представление о самостоятельной воле безгласных вещей и их способности влиять на жизнь человека. А также об умении предметов накапливать информацию и делиться ею друг с другом. Нет, конечно, никто даже не догадывался об этом. Мало того, некоторые смотрели на Анатолия Валентиновича со странным интересом. Темные людишки. Что с них взять? Хотя, если быть справедливым, и ему все это стало доступно совсем недавно. О собачьих глазах политиков Каретников даже не заикнулся. Не время.

Разбитый торшер пролежал внизу под окнами дома всего день. Потом исчез. Стол и шкаф, после того, как их замыслы оказались разгаданы и найдено средство борьбы с ними, изредка неуверенно поскрипывали, словно расщепленные бурей деревья в лесу. И всего лишь. Анатолий Валентинович хотел вызвать грузчиков из мебельного магазина и попросить вынести зловредные вещи, но отложил — были дела важнее. Неожиданно, а скорее вполне закономерно, под воздействием замысловатых векторов творящихся вокруг него событий, он постиг свое главное предназначение. Да, какую бы банальную окраску не носило сие утверждение, но его звала политика! Именно здесь он принесет наибольшую пользу людям. Ведь для чего вступают в эту мутную воду? Только лишь ради одной цели — оказания помощи ближним своим! Может быть, нет, не может быть, а наверняка, он — единственный среди живущих, кто способен различать суть вещей. Но об этом надо молчать. До поры. Она придет, но нескоро.

Вот почему так много в последнее время техногенных катастроф? Падают, тонут, сталкиваются, взрываются, рушатся и врезаются во все, что попало. Ученые и инженеры головы ломают, придурочные астрологи и колдуны зарабатывают на предсказаниях и амулетах, а кто-то наживает политический капитал нытьем о повальной изношенности техники и ее причинах. А дело все в том, что созданные человеком предметы уже давно живут своим тайным житьем. Они имеют собственную волю, память и намерения, что приравнивает их к личности. Они делятся на лагеря. Некоторые ненавидят своего творца и всегда готовы вредить ему. Другие нейтральны, у них какие-то свои заботы. Но есть и расположенные к человеку. Если специально отбирать вещи, симпатизирующие людям, и только из них создавать устройства повышенного риска, число аварий можно свести к нулю! Да! Вот в чем колоссальный ресурс сохранения жизней! Профессор несколько дней специально бродил по городу, заходил в разные мастерские, автосервисы, магазины. И убедился, что лучше относятся к человеку вещи новые. С возрастом их нрав портится. Но и в рядах новоиспеченных встречаются отъявленные враги. Он заглянул на одну из многих столичных фабрик. Там главным инженером работал его старый приятель. Цель посещения Каретников туманно мотивировал выявлением исторических параллелей. Хочется ему, якобы, провести сравнительное исследование образа рабочего старой мануфактуры и труженика современного машинного производства.

— Больше вашим ученым головам не о чем болеть, — вздохнул главный инженер, но не отказал.

Во время экскурсии Анатолий Валентинович обратил внимание приятеля на один из станков. От громоздкой металлической конструкции веяло тем же мрачным ненавистническим духом, что от письменного стола или шкафа, когда их нездоровая злоба была в расцвете. Профессор не удержался и высказал мнение, что от этого устройства можно ждать беды и его нужно обязательно выбросить.

— Какой еще беды? — осведомился главный.

— Покалечить может. Например, руку отрежет. Или, вообще, убьет кого-нибудь.

— Да, — согласился приятель, — его и еще пару таких же выбросить. И можно закрывать шарашку.

— Тогда поставь рядом с ним телевизор, лучше японский, — вырвалось у Каретникова.

— Зачем это?

— Для нейтрализации вредоносной энергии.

Главный инженер качнул головой и пробурчал:

— Недаром, видать, вы, умники, по заграницам расползаетесь. Тесно вам здесь. Ты-то чего сидишь?

— Мое место здесь, — отчеканил Анатолий Валентинович.

Наутро третьего дня главный инженер побеспокоил Каретникова звонком.

— Слушай, умник, а ты накаркал, однако.

— Что?

— А то. Вчера станок, ну, про который ты предупреждал, покалечил двух человек. Механик с ним возился. Подошла мастер, она баба возбужденная, и с чего-то там спустила на него всех бешеных собак, что в ней сидели! Механик с перепугу не ту кнопку нажал, а сам поскользнулся как-то неловко и сбил мастера. Ну, ей в момент руку по локоть отхватило. А он сам вывихнул ногу.

«Ничего удивительного», — подумал профессор, но ответил какими-то общими фразами. От предложенного совместительства в качестве специалиста по технике безопасности вежливо отказался. Важнейшим сейчас было совсем не определение лояльности различных изделий по отношению к людям. Существеннее было разобраться в самих людях.

Ежевечерне Анатолий Валентинович приникал к голубому экрану. Он смотрел новости и все публицистические передачи, жадно вглядываясь в лица мелькающих там политиков. Почти у всех за масками серых, зеленых, карих, а чаще неопределенно-водянистых зенок просматривались другие, истинные их глаза. «Буркалы, у всех буркалы!», — горестно негодовал Каретников.

После осмысления информации, полученной им за последние дни, профессор развернул бурную агитационную деятельность. На личные средства напечатал листовки и с помощью верной Клавдии Петровны, а также двух преданных студентов расклеил их в разных столичных районах. Вспомнил прежние знакомства. Когда-то с его участием намечался цикл исторических передач. Не состоявшийся. Он разыскал человека, ответственного тогда за этот проект. Тот вырос и стал главным редактором на одном из ведущих телеканалов. Абсолютно уверенный в своей правоте, Каретников в три осадных дня сумел убедить телебосса в необходимости собственного выступления. За символическую цену. После телевизионного показа у него взял интервью корреспондент газеты «Московский комсомолец». Причем, напросился сам.

Анатолий Валентинович прямо заявил, что собирается баллотироваться на открывшуюся вакансию в Государственной Думе. Искусно маскируя истоки осведомленности в отношении истинного облика политической элиты, что придавало высказываниям кандидата дополнительный вес, профессор интриговал избирателей новыми технологиями разоблачения негодных политиков. Если верить его словам, таких было почти сто процентов. Избиратель знал это и без него, потому Каретникову верили. У него хватило ума онаучить свои откровения, и подавать их не как плод прозрения, что отдавало шарлатанством, а представить в виде результата изысканий. Методом социально-административной реверберации называл профессор свое открытие. И популярно объяснял, что сие означает. «Социально» — понятно, это все, что касается общества. Уточнение термина словом «административной» демонстрирует отношение данного определения к властным структурам. «Реверберация» — это процесс затихания какого-либо звука в помещении после того, как прекратится сам звук. Она обусловливается отражением звуковых волн от различных поверхностей. Таким образом, если взять реальные деяния любого органа власти, можно оценить принесенный им вред, поскольку эхо этого ущерба сохраняется довольно-таки продолжительное время. Из него можно вычленить долю недобрых дел, приходящуюся на каждого чиновника. Остается проанализировать, в чем конкретно проявилось приносимое им зло для населения страны. Существует и обратная реверберация, выявляющая причины античеловеческого поведения бюрократов, двигаясь от частного к общему. Методологию и главные особенности проведения социально-административной реверберации автор обещал продемонстрировать после получения доступа к властным рычагам — иначе не дадут, гады. Да, легко соглашались избиратели, уж эти гады точно не дадут. Это как выпить дать. Вся эта абракадабра пришла в воспаленную голову Каретникова за полчаса до прямого эфира. И теперь профессор лишь развивал мысли в выступлениях и публикациях. Несмотря на сложность теории, Каретников излагал ее легко и непринужденно. Поскольку это была не огульная, а единственная научная попытка объяснения царящего который уже год в стране беспредела, она шла на «ура». Тем паче, что корень зла виделся не в экономических, кармических, исторических и иных причинах, а в грязной воле политической элиты. Народ, как всегда, абсолютно верно чуял — именно так оно и есть, только сформулировать сам не мог.

Выехали по темноте. Надо было успеть на утренний рейс. По сторонам пустынного в этот час шоссе потянулся лес. Сафаров завозился на заднем сидении.

— Не шебуршись, сука, — одернул его сосед, с которым он был связан тонкой стальной цепью.

— В туалет хочу…

— В штаны наложил, чурка? — поинтересовался сидящий рядом с водителем. Очевидно, он был за главного.

Остальные хмыкнули. Толстяк вызывал у ребят презрение. На вид здоровый, собаку победил, а попался — и скис, как профурсетка. Молодой парнишка, что был с ним, еще на что-то годится, а этот…

— Нет еще, но…

— Потерпишь. В самолете знаешь какие сортиры? Зашибись!

— Не могу уже терпеть, — с натугой жалобно возразил Мурад.

Пришлось остановиться. Из машины вышли Сафаров и двое охраняющих. Мурад сразу потянул в лес.

— Э-э, стой. Отцепи его, — воскликнул прикованный к подконвойному, обращаясь к начальнику караула. — Я что, рядом сидеть и нюхать все обязан?

— А уйдет?

— Он-то? Куда? Я фонарь прихвачу. Тут кроме леса ничего кругом. Застрелю на хрен, в случае чего. Ты понял? — толкнул он пленника.

— Да, да, понял я.

Он подставил руку под ключ, затем достал пистолет, передернул затвор и ткнул Сафарова в спину:

— Вперед, засранец.

Громко треща сучьями, Мурад увлек сопровождающего метров на пятнадцать вглубь.

— Куда прешь? Хорош! — остановил его охранник.

— Все, все, сейчас место выберу. У тебя туалетной бумаги, случайно, нет? — шагнул Сафаров навстречу сопровождающему.

Тот, по всей вероятности, хотел ответить остроумно, но железные клещи, сжавшие и вывернувшие кисть с оружием, спутали его мысли, а тяжелый кулак, опустившийся на темя, вовсе рассеял их.

Главный по этапу беспечно стоял на обочине спиной к лесу. Позади было тихо, но вот что-то хрустнуло в стороне. Он повернулся и даже не почувствовал, как сознание покинуло его.

Задняя дверь машины открылась, и в нее забрался толстяк. Он был один.

— А где ребята? — удивился водитель.

— Да тоже это… в туалет захотели… — неопределенно ответил пленник.

Головы у всех конвоиров оказались наиболее слабыми местами, что, впрочем, легко было предвидеть.

Еще до рассвета машина, отправившаяся в аэропорт, взвизгнув тормозами, уперлась в высокое крыльцо дома, откуда она минут тридцать назад отбыла. В дверь забарабанили. Угловая комната на втором этаже осветилась.

— Кто там? — донесся сонный вопрос.

— Да я это, Колян Новохаткин. Открой, Вовчик!

— Вы ж уехали?!

— Бензонасос что-то забарахлил в дороге.

Говорил он сдавленно. У Кольки болела голова, и стоял он, нагнувшись и скособочившись, точно простреленный радикулитом. Не желая иметь лишнего активиста, Мурад зафиксировал его руки, пропустив цепочку наручников между ног. Одна рука находилась впереди туловища, вторая сзади. Да еще поверх были надеты брюки, затянутые на последнюю дырку в ремне. Из такого положения и Гудини бы одним махом не высвободился.

— Бензонасос у них барахлит, блин, — продублировали изнутри.

Щелкнули замки, в открытую дверь просунулась мятая подушкой физиономия. Новохаткин внезапно кувыркнулся через перила, а на лоб встречающего обрушилась пистолетная рукоять. Сафаров метнулся внутрь дома. Несмотря на то, что один пистолет он держал в руке, а второй ждал своей минуты за поясом, стрелять не пришлось. В прихожке расслабленно стоял еще один боец. На плечо откинута двустволка. Как у мастера стрельбы по тарелочкам, проведшего удачную серию. Он только подумывал среагировать на странные звуки и опускал ружье. Не теряя скорости, Мурад отбил длинный хобот дробовика и врезал «стендовику» в челюсть. Человек отлетел метра на три, затылком разбил стеклянную дверь в столовую и сполз на пол. На первом этаже, кроме огромной прихожей, располагались кухня, столовая, кладовка и ванная комната. Едва ли кто здесь будет коротать ночь. Сафаров взбежал по лестнице и вошел в зал, где вчера они с Ленькой получали задания. Видно, стук во входную дверь, а потом звон стекла нарушили покой новых обитателей. Открылась дверь, из нее, толкаясь, выскочили двое. Без оружия. Оба застыли, уставясь на неожиданного посетителя. Мурад указал пальцем вниз:

— На пол! Быстро! Руки за головы!

Оглушить лежащих было делом секунды. Больше в доме, за исключением Гридина, никого не было. Сафаров подручными материалами связал застигнутых врасплох незваных гостей костиного дома, нашел в кармане одного из них ключи от наручников и освободил Леньку. Тот удивленно хлопал глазами.

— Как ты здесь оказался, тебя же увезли?

— Они тоже так подумали.

— Слушай, а мне показалось тогда… ну, что ты это… сдрейфил… извини уж…

— Им тоже так показалось, но извиняться они, в отличие от тебя, почему-то не хотят. Что будем с ними делать?

— В подвал их, и расстрелять на хрен.

— За то, что невежливые?

— За все!

— Нет, Леня, мокрых дел нам не надо. Мы же не за этими пришли?

— Нет, вообще-то… но…

— Правильно. Так, побеседуем немного и уедем. А пока скажи, куда тут можно загнать машину, чтобы с улицы не было видно?

— Да за дом, там проезд есть. К сараю. Ни одна собака не увидит. Давай я поставлю.

— Ключи в замке.

Уже снизу Гридин закричал:

— Эй, Мурад, а тут еще один!

— Потише, я знаю.

Допрос занял немного времени. Связанных по одному притаскивали в комнату, бывшую недавно временной тюрьмой для «мстителей». Ленька в два счета выработал подходящий дебютный ритуал: сверля очередную физиономию злыми глазами, он отвешивал пару солидных тумаков. Большего Мурад не позволял. Если кто-то запирался, Сафаров, демонстрируя единство милицейских и бандитских методов дознания, говорил:

— Вот у меня целлофановый пакет есть и скотч. Знаешь, как этим пользоваться? По глазам вижу, что знаешь. А потом еще вот это. — Он показывал внушительных размеров ножницы по металлу, принесенные Гридиным из кладовки. — Без ушей и пальцев, знаешь, разговорчивость сильно возрастает. Не веришь? Хочешь, проверим?

Потом пребольно ткал в зубы ножницами, кровяня губы, и добавлял:

— Ну, а если тебе еще и языка не жалко, если ты полный герой, твои друзья все за тебя расскажут.

После такой преамбулы необходимость в инструментальных методах отпадала. Меньше чем за час удалось стереть множество белых пятен с картины мироздания.

Выяснилось, что все парни являются сотрудниками частного охранного предприятия «Кираса». Аркадий Николаевич, для переговоров с которым предназначался Ленька, и Заседин, упомянутый мамашей Зинаидой, — одно и то же лицо. Он — самый главный. Тогда, в «Свече», командовал именно он. Где живет и трудится, парни не знали. Часто ли он посещает «Свечу», тоже сказать не могли, поскольку сами они москвичи, а к ресторану троих из них приписали временно. Остальные приехали сюда только вчера и вообще не знали Заседина. Широколицый, что проводил работу с пленниками, и есть Портнов — вторая фамилия из непреднамеренных показаний сутенерши. Он же директор ЧОП «Кираса». Об этом человеке бычки свидетельствовали с большой неохотой, из чего Мурад заключил, что его боятся. Скорее всего, не зря, если судить по собственным впечатлениям. Портнов ночью, еще до отправления транспорта с Сафаровым, убыл в Москву, потому очередное свидание с ним не состоялось. Еще есть Юрий Мызин, второе лицо после бугра. Все, что о нем известно, — только внешность. О возвращении к родным пенатам Леньки Гридина Портнову сообщил капитан милиции, заглянувший к ним в тот вечер. Каждому бандюге по очереди Мурад задавал специальный вопрос:

— Куда направляются поезда с наркотиками из Узбекистана?

Отвечали все как один, похоже, искренне:

— Не знаю!

Последний интервьюируемый, услышав вопрос, слегка вздрогнул, но повторил отрицание.

— Нет, ты знаешь, — уверенно заявил Сафаров, сжал большой палец допрашиваемого ножницами и слегка надавил на них. — Интересно, сколько понадобится ампутировать пальцев, как ты думаешь? — спросил он Леньку.

Гридин поморщился, но ответил невозмутимо:

— Пять, шесть, где-то так. Думаю, хватит… да чего возиться, могу электрическую пилу принести и сразу… кастрировать его на хрен вместе с ногами!

— Кастрировать, говоришь? И с ногами? А это мысль. Но сначала мягко попробуем…

Выступила кровь. Парень скривился и задышал учащенно. На лбу его выступил пот.

— А я думал, тебе пальчики жалко. Но ты храбрый, — равнодушно сказал Мурад и усилил нажим. — Смотри, я ведь все откушу… и не только пальцы…

— Хватит, хватит, я скажу, — вымолвил тот сквозь гримасу боли.

— Давай, — ободрил его Сафаров, не разжимая похожие на челюсти гигантского краба ржавые лезвия.

— В Иваново. Отпусти!

— Я слушаю.

— На хлопчатобумажный комбинат. Адрес не помню. Там есть седьмой цех, в нем лаборатория. Там делают герыч или еще что-то такое.

— Молодец. Хороший мальчик, — похвалил Мурад и отложил ножницы.

— Не радуйся. Тебе все равно не жить. И ему тоже, — выдохнул побледневший боевик.

— Поговори у меня еще, поговори, — угрожающе протянул Сафаров.

— Что дальше? — спросил Ленька.

Его интерес к допросу заметно упал. Ни на секунду не забывая об участи брата и других, он без колебаний расстрелял бы негодяев, избил бы до полусмерти, но пытать… от этого воротило.

— Опрошенных свидетелей просят немедленно покинуть зал судебных заседаний, — резюмировал Мурад окончание следственных мероприятий. — Куда мы их поселим?

— Зачем селить? Кончим — и все дела.

— Нам это ни к чему, Леня. Пусть живут.

— Ну, тогда в сарай, там им самое место, — вздохнул неудовлетворенный мягкостью приговора Ленька.

— Да ты не расстраивайся, это же шестерки. Им и так в жизни достается, — утешил его Сафаров. — Вот, видишь, и мы шкурку им подпортили…

Тайник, оставленный Константином Гридиным, действительно, сохранился. Он находился не в подвале или стенах здания, а под крышей. Собственно это был не один тайник, а несколько закрывающихся сверху, со стороны кровли, ниш в мощных лафетах, использованных как стропила. Не зная точно, где они, — ни за что не найдешь.

Словно почувствовав, что надолго, а может быть и навсегда, он покидает этот дом, совсем недавно выстроенный братом, Ленька медленно обходил комнату за комнатой. Мурад не торопил парня. Гридин вошел в спальню Константина. Огромная кровать, последним на ней спал кто-то из бандитов, возможно и сам Портнов, была не убрана. Ленька выругался. Ему захотелось выхватить пистолет и разрядить обойму в этот неповинный итальянский матрас, искрошить в перья подушку, обтянутую шелковой сине-оранжевой наволочкой. Он сунул руку в карман, но одумался. В зеркале шкафа-купе отразилось искаженное злобой лицо с широкой седой прядью. Вместо того чтобы начать стрельбу Гридин еще раз выругался и раздвинул створки. Шкаф был полупустым. Там висело лишь несколько вещей брата. «Странно, Алка забрала всю свою одежду. Догадалась, что ли, обо всем?» — подумал он. Его взгляд скользнул вниз и наткнулся на черный кожаный дипломат с цифровыми замками. Такого у Константина, вроде, не было.

Находка, что ждала партнеров внутри найденного Ленькой портфеля, стоила больше всех спрятанных на черный день гридинских ценностей. Очевидно, Портнов, не желающий повсюду таскать с собой важные документы, оставил его здесь под бдительной охраной своих адъютантов.

— Ты понимаешь, что это такое? — усмехнулся Мурад, рассматривая листки.

На них в виде схемы изображались действующие лица героинового пути пятнадцатилетней давности и связи между ними. Пометки трехцветной авторучки выделяли организаторов и рядовых исполнителей. Отдельно вырисовывался путь доставки, отмечались места переработки сырья в готовый продукт и столбиком перечислялись сопутствующие договоренности и условия. Особенно щедро, в двух томах, отмеченных печатями КГБ, освещалась деятельность Якубова. Заседин упоминался вскользь.

— Это? Думаю, подлинники тех бумажек, что нам выдал Портнов. Только в полном виде. Гляди, вон какая папка толстенная, — ответил Гридин.

— Да, та прав. Это старая разработка КГБ. Интересно, почему ей не дали ход в свое время? Но и это не подлинники, а ксерокопии.

— А нам какая разница?

— Небольшая, пока. Но это не просто бумаги, это и подписанный нам с тобой смертный приговор. Уже второй.

— Ну и что?

— А с другой стороны, возможно, наша козырная масть. Если мы, конечно, заберем бумаги, а не оставим их здесь.

— А что еще с ними делать?

— Ну, если ты считаешь, что больше нечего, тогда надо побыстрей убираться.

Промозглый и влажный российский холод никакого удовольствия узбекам не доставлял. Они редко покидали здание, а когда приходилось, кутались в выданные им здесь телогрейки синего цвета и до бровей натягивали привезенные с собой тюбетейки. Начальство словно забыло дорогу в «Свечу». Никто и не заикался ни о простых банкетах, ни, тем более, о новых пиршествах крови. Было спокойно и тихо. Но сложившаяся в ресторане обстановка не желала консервироваться, а, подобно молодому вину, бродила, подвластная каким-то собственным законам.

Рабы от хорошей кормежки поправились и ободрились. У них зрела робкая надежда на то, что их теперь не затравят собаками и, возможно, даже когда-нибудь отпустят. Они держались вместе, о чем-то болтали по-своему, а тот, что вовсе не понимал русского языка, понемногу стал им овладевать. Когда его окликали: «Эй ты, урюк!», или гнали: «Пошел вон», он уже не кивал головой, бессмысленно как болванчик, а в зависимости от контекста либо с улыбкой поворачивался к говорящему, либо покорно уходил.

Верный себе, Тамерлан не пытался сблизиться ни с соплеменниками, ни, тем более, с работниками ресторана. Часть дня он проводил с собаками, в другое время, когда не спал, беззвучно сидел в своей комнате или подолгу застывал у заднего выхода из ресторана, неотрывно глядя на осенний лес. Периодически он наведывался в холодильное помещение и разнообразил свой рацион парой-тройкой сырых яиц. Холодные яйца не очень нравились хромцу, но курятника он здесь не нашел.

Меток на прозвища народ. В «Свече» Тамерлан приобрел вторую в жизни кличку. Его стали называть «Маугли». Конечно же, за глаза. Слово не относилось к обидным. И было сомнительно, что неграмотного собаковода вообще когда-либо занимала печатная продукция, и, в частности, Киплинг. Тем не менее, обзывать в лицо маленького уродца никто не решался.

Посетителей в ресторане немного прибавилось, хотя далеко еще было до прошлых дней. Нервное состояние, овладевшее работниками после «юбилея», внешне сгладилось. Но не ушло совсем. Оно рассеялось в атмосфере, всегда создающейся вокруг группы людей, проводящих много времени совместно, имеющих схожие интересы и одинаковые приоритеты. Когда приоритетен страх, все, что на нем замешано, становится уже не атмосферой, а цементным раствором, крепко связывающим отдельно существующие рассудки. Подобная мутной туче, эманация поголовного трепета из умов поднялась вверх и распределилась под потолками ровным гнетущим слоем. Ресторанный народ постоянно ощущал невесомую ее тяжесть и, кажется, начал потихоньку привыкать к давлению парящего над макушками дискомфорта.

Яйца обычно Тамерлан получал у кладовщицы. Он стучался в комнатушку, где та сидела, и женщина без звука открывала ему холодильник. Ресторан работал до полуночи. Кладовщица покидала работу значительно раньше. Но в этот раз ее задержала выпивка. В обычном формате — на троих.

Неясно было, имел ли Тамерлан представление о времени. В показаниях хронометров он уж точно не разбирался, и часов не имел никогда. Очевидно, его чувство времени было сродни ощущениям животных, ориентирующихся в основном по освещенности. Потому жизнь при ресторане, где коридоры озарены искусственным светом допоздна и долго бывает шумно, нарушила биоритмы собачьего воспитателя. И сбила время пробуждения аппетита.

Стук вызвал за дверью своеобразную реакцию: развязные голоса за ней смолкли. Час стоял уже поздний, и собравшиеся, по всей вероятности, никого видеть не хотели. Тамерлан вытащил из-за голенища нож и заколотил рукояткой.

— О, блядь настырная, выпить по-людски не даст! — заворчала кладовщица. — Ты что ль, Артемыч? — крикнула она, имея в виду самого безотказного, но активно спивающегося грузчика. Он частенько наведывался к ней поправиться.

Не получив ответа, женщина открыла дверь и увидела мрачный символ упадка «Свечи» — хромоногого уродца. Нож он уже убрал на место.

И тут случилось то, что рано или поздно должно было произойти — из сцементировавшегося под сводами ресторанных помещений облака страха в кладовщицу ударила молния. Она была не пламенной, кумачовой и зигзагообразной, как положено, а походила на прямой кусок холодной арматуры. Вместо логически ожидаемой реакции от удара — оглушения и падения, виртуальная молния до предела вздернула матрону.

— Ах, это ты, блядюга! — взвилась она. — Маугли хренов! Ну, что тебе, рожа? Яиц? А вот хер тебе, а не яйца! — Кладовщица изобразила неприличный жест.

Тамерлан не ответил.

— Молчишь, сволочь? А ну, мотай отсюдова, пидермонт!

Она схватила хромца за плечи, развернула, пинком отшвырнула к противоположной стене и хлопнула дверью. Мужчины, заглянувшие к даме на огонек, несмотря на изрядную подпитость, резко засобирались. Но в разошедшейся мегере, словно в алхимической реторте, страх переплавился в кураж. Она безапелляционным тоном потребовала продолжения застолья.

— Ну что, орлы, зассали? Мужики вы или подстилки? — риторически взвыла кладовщица.

Собутыльники помялись и согласились, что нет, пожалуй, не подстилки. Да и какие могут быть подстилки, когда на столе остаются недопитыми две трети бутылки? А к ним еще три больших банки пива, гора зеленого лука, куски вымоченной в пряном уксусе селедки, несколько отбивных и картошка фри. Аргументы почище всяких увещеваний. А этого Маугли уже давно надо поставить на место! Ишь, оборзел, по ночам шастает, расслабиться не дает!

Несколько позже окрыленная собственной храбростью женщина сидела на стуле с воинственно за-дравшейся до светло-розовых ажурных трусиков юбкой. Ни она сама, ни временно утратившие всякую сексуальную ориентацию собутыльники не обращали на сей факт никакого внимания, а, возможно, деликатничали. Кладовщица вовсю развивала основные тезисы личного видения национальной проблемы. Делала она это, очевидно, для поднятия упавшего мужского духа. Винные пары необычайно концентрировали мысли, и слушатели увлеченно запивали потрясающие их умы откровения. После каждой точной, как острие стилета, фразы они автоматически поддакивали и синхронно прихлебывали.

В самый разгар обличительной тирады, посвященной злонамеренным проискам черножопых, за дверью раздался слабый шорох. Его оставили без внимания. Жаркий монолог не утихал. Уровень «Столичной» в бутылке падал со скоростью выбросившегося с двенадцатого этажа самоубийцы. Закуска не поспевала. Открыли еще один пузырь. Но и ему не суждено было продержаться долго. И вот последние, тщательно вытрясенные капли, укрылись на донышках стаканов, но и они пробыли там недолго. Завхоз, известный склонностью к философским обобщениям, заглянул в стакан, увидел там почти сухое дно и промолвил:

— Я вам не дурак…

После чего замолчал в раздумчивой паузе.

— Ну, дурак ты или нет, не тебе судить, — поддержала ускользающее соображение дама, — а ты вот посмотри на наших хотя бы чурок, ведь они…

— Я вам не дурак, и понимаю — всю гадость нам никогда не перепить. Это… это даже аморально желать такое! — осилил сентенцию ветеран «Свечи». — Но добавить еще обязательно… надо. О-бя-за-тель-но…

— А нету, вот нету больше. С собой надо приносить. Сколько мне вас учить? — возразила кладовщица.

— На складе поди возьми…

— Ишь, чего! Там опечатано, — отрезала хранительница волшебного ключика, — и не буду я возиться. А пиво, что, кончилось?

— Все вышло, все… — печально сообщил завхоз.

— Ну что, мальчики? Тогда по домам. Собирайтесь.

Как ни грустно было, но настала пора расходиться. И тут сработала женская интуиция, которую, видно, окончательно не пропьешь. Кладовщица одернула юбку, замялась отчего-то и предложила мужчинам выйти первыми.

— Ненавижу всяких черных. А вдруг там этот Маугли хренов? Не хочу его видеть, до греха он меня доведет, — пояснила она.

Дородный завхоз в свою очередь уступил дорогу самому молодому — экспедитору Вове.

— Какой там Маугли на фиг! Да я на этого Маугли… — кривовато ухмыльнулся экспедитор, качнулся, ухватил за горлышко пустую бутылку и повернул ключ в замке.

Но дверь стал приоткрывать осторожно. Что и спасло его от неминуемой смерти, равно как и всех остальных. В щель напористо сунулась черная оскаленная морда. Вова уперся изо всех сил, препятствуя дальнейшему проникновению монстра, но ноги не выдержали, ослабли и подломились, экспедитор упал на колени и «ахнул» прямо в собачий нос пиво-водочно-луковым перегаром. Неожиданная химическая атака заставила Атрека брезгливо фыркнуть в ответ и рефлекторно отдернуть голову. И тотчас же члены компании, оставшиеся на своих двоих, отчаянно навалились на дверь. Пес заскребся и зарычал снаружи, но уже обрушился, звеня склянками, шкаф поперек входа, а на нем утвердились два стула и тяжелый портфель завхоза.

Отбив атаку, все почувствовали, каково приходится людям, только что прошедшим специальную процедуру в медицинском вытрезвителе. Было плохо: знобило, в желудках неприятно шевелилось что-то напоминающее копошение пробудившихся в весеннем болоте лягушек, в головах пульсировала боль внезапной трезвости. Всем троим срочно требовалась медицинская помощь. Кладовщица достала тщетно вымаливаемую недавно заначку. Молодой экспедитор завозился над ней, но быстро сдался. У завхоза руки ходили не меньше, однако, сказался опыт.

Воспользоваться внутренним телефоном никто с перепугу не догадался. Пятая поллитровка шла медленней предшественниц. Но она оказалась самой нужной.

Кладовщица уснула на диванчике, мужики устроились на полу. Когда кто-нибудь из них вздыхал, поворачивался во сне или всхрапывал, за дверью возникало сдержанное рычание.

На следующее утро шеф-повар ресторана «Свеча» едва не лишился своей драгоценной жизни. Мурлыкая веселенький мотивчик, он спустился вниз, намереваясь узнать, как делишки на складе. Открыл дверь и увидел в полутемном коридоре ворох из каких-то вещей, лежащий перед комнатой кладовщицы. Не успел он сделать несколько шагов, как неясная масса вскочила и, обретя контуры собаки, рванулась к нему. Привязанная к дверной ручке цепь не позволила алабаю разом настичь жертву. Второго броска ручка не выдержала, но шеф к тому времени уже запирал изнутри свой кабинет.

Он не забыл о средствах внутренней связи, и в ресторане наступила паника. Приехавшие на работу люди лихорадочно бросились прятаться. Ховались где только могли. Никто не соглашался отправиться на поиски Тамерлана. Несколько секунд ресторан напоминал терпящее бедствие судно, по которому бестолково мечется потерявший голову и отчаявшийся экипаж. Затем настала абсолютная тишина, как будто члены команды разобралась с доступными плавсредствами или их смыло волной.

Тамерлан проснулся примерно час спустя после инициированного его воспитанником переполоха. Забрал разгуливающего по коридору около холодильных камер Атрека и повел его в вольер.

Как раз в это время явился на службу директор ресторана. К его удивлению, в ресторане не было ни души. Директор медленно обходил помещения, уверенно подавая голос. Зашел в большой зал. И здесь никого. «Что такое еще, черт возьми, случилось?» — подумал он и тут услышал полушепот:

— Игорь Борисович, а Игорь Борисович!

Директор огляделся: никого. Зов повторился, но вокруг по-прежнему не было ни души!

— Да здесь я, наверху!

Под потолком, на карнизе, удерживающем тяжелые гардины, он заметил распластанную кухонную рабочую. Своей искусственной позой она напоминала разведчика-ниндзю из зарубежных боевиков. Глаза у рабочей были абсолютно круглыми. Чего, чего, но чтобы люди, словно мухи, липли к потолку в подведомственном ему заведении — такого еще не видали. «С ума сошла, — понял директор. — Точно. Вон, какой взгляд дикий». Он хотел закричать на женщину, но одернул себя. Все-таки ненормальная. Мало ли что выкинет. Еще сиганет вниз, прямо на него. Как минимум, искалечит. На всякий случай он немного отошел и достаточно сдержанно осведомился:

— А что ты там делаешь?

— Прячусь я. У нас все попрятались.

— А зачем? — мягко, будто обращаясь к ребенку, спросил начальник.

— Вы что, ничего не знаете?

— Чего еще?

— Да собаки же шефа загрызли!

— Шефа… э, какого еще шефа?!

— Какого? Да, нашего же!

— Нашего? Повара что ли?!

— Ну! Шеф-повара, да…

— Как?

— Совсем! Насмерть! И сожрали! Ни косточки от него не осталось! Хоронить нечего!

— Хоронить?

— Ну!

— Эти, которые это… собаки? — дрогнул голос начальства.

— Маугли выпустил своих! Бегают по всему ресторану. Вам разве не попадались?

— Мне?!!!

Директор мгновенно изменил свое мнение о психическом здоровье рабочей и испуганно оглянул-ся. Собак вокруг не было.

— Лезьте сюда, ко мне. Только с той стороны. У меня тут места нет.

Где-то в глубине «Свечи» родился звук, напоминающий одновременно скрип дверных петель и глубокий вздох. И вроде что-то зашлепало по полу.

— Это они, они это! Быстрее!

Полноватый Игорь Борисович не ожидал от себя такой прыти. Словно разжалась пружина и швырнула его вверх, плюшевая ткань напряглась под его весом, но позволила забраться почти до верха. Рука вцепилась в толстую дубовую перекладину. Осталось немного подтянуться. И в этот момент, не рассчитанный на подобные физкультурные поползновения, карниз хрястнул и отвалился от стены. Директор, царапнув ботинком на лету оконную раму, обрушился с трехметровой высоты сначала на подоконник, затем на пол. Взвизгнув, как авиационная бомба на излете, рабочая соскользнула со своего конца и с глухим деревянным стуком приземлилась рядом. Несколько секунд, наполовину прикрытые увесистой тканью, они лежали молча и недвижимо, очевидно, в ожидании смерти. Но та все не шла. Не слышалось ни вздохов, ни рыка, ни постукивания когтей по паркету. Ни одной собаки не появилось в большом зале. А может, ОНИ подкрадываются?!

Не выдержав неопределенной тишины, Игорь Борисович откинул штору и попытался встать, но со стоном опустился на пол: отказала левая нога. Он посмотрел на рабочую. Та была мелового цвета, не шевелилась и, кажется, не дышала. «И не почувствует ведь ничего», — тоскуя, позавидовал директор. Валяться тут в ожидании ужасной своры было выше его сил.

Игорь Борисович встал на четвереньки и ринулся к выходу. Тучным экстерьером, неритмичным, хотя стремительным аллюром и крайне целеустремленным видом он напоминал охромевшего поро-сенка, которому удалось сорваться с ножа мясника и отыскать неожиданную лазейку на бойне.

Отчего-то ему показалось, что отделенная невысоким барьером раздевалка послужит надежным укрытием от алабаев. В сам дальнем углу ее он и заховался, сунув, для пущей безопасности, голову под стул.

Посещение родных мест все более угнетало Леньку. Сначала опустевший дом брата, и все что там произошло за последние сутки. Потом горе на лицах отца и матери, когда он сообщил им о гибели Кости.

— Как… как это случилось? — дрожа губами, допытывалась мать. Голос не слушался ее, и говорила она шепотом.

— Застрелили, — коротко ответил Ленька.

— Ты сам видел?!

— Да, на моих глазах.

— А как же ты?

— В меня не попали.

Мать всплеснула руками, представив, что могла лишиться одновременно двух сыновей. А может быть и не от этого, едва ли она могла что-то представлять в такой ситуации.

— Где он? Надо его забрать, — вмешался отец.

— Да не знаю я! Сам не знаю, понимаете?

Потом родители не хотели отпускать последнего сына. Им на мгновение показалось, что они сумеют спрятать младшего, заслонить от всех бед сенью своих крыльев, встать горой на пути грозящих ему опасностей. Прощание затягивалось. Их могли накрыть каждую минуту. Пришлось вмешаться Мураду. В конце концов, его отозвал в сторону отец. Шмыгнув носом, он попросил:

— Побереги парня, ладно? Мать не выдержит, если чего… ладно, а?

— Сделаю все, что смогу. Обещаю, — серьезно ответил Сафаров, пожал сухую руку и добавил. — А вы не говорите, что мы были у вас.

— Да кто спросит-то?

— Кто бы ни спросил. Ни милиции, ни соседям, никому, договорились?

Выбраться тоже было проблемой. Никто не знал, когда вернется Портнов, да и в городе у него повсюду могли быть глаза. Гридин вообще хотел дождаться его здесь.

— Убью эту тварь. И не отговаривай, — заявил он Мураду, и предложил устроить ловушку в доме брата.

— Ну, хорошо. Засядем мы там. Уложим нескольких. Возможно и Портнова. А дальше?

— Там видно будет.

— Ничего потом ты не увидишь. Вся милиция туда сбежится. ОМОН вызовут. Обложат. И останется два варианта. Или под пулю, или за решетку, что будет уже маловероятно. Тебе это надо?

— Ничего, уйдем.

— Нет, Леня, не уйдем. А самый главный убийца останется.

— Заседин?

— Да.

— Что ж нам делать?

— Головой работать надо, а не лезть на рожон.

Город покидали на двух видах транспорта — Ленька договорился с приятелями. Лежа в тракторном прицепе, выбрались на окраину, а затем пересели в неприметный «Москвич. Километрах в двадцати от города легковушку оставили в лесу, угнали, мол.

В Москве Сафаров первым делом позвонил Славику. Встретились у станции метро Фрунзенская — опять же один выход. Из переулка, вырываясь на простор Комсомольского проспекта, дул стылый порывистый ветер. Казалось, студеные вихри проникали сюда, в центр Москвы, прямиком из Верхоянска. Прохожие горбились и отворачивали лица.

— Пошли в машину, нечего по холоду болтаться, — сразу пригласил Славик. В салоне передал распечатку.

— Как у тебя тут с ушами? — осмотрелся Мурад.

— В машине-то?

— Все бывает.

— Увы, чего нет, того нет.

— Ладно, посмотрим, что сорока принесла.

Белые пятна на карте мироздания продолжили исчезать.

— Заседин Аркадий Николаевич — член правительства РФ. Человек никогда не выставляющийся на первые роли, но сидит крепко. Богат. Имеет недвижимость в России, за рубежом, счета в иностранных банках, и т. д. и т. п. Источники доходов известны не в полном масштабе. Связан с оргпреступностью. Женат в третий раз. От первого брака двое взрослых детей. От второго — один сын. В третьем браке детей не имеет.

Портнов Никита Петрович, полковник КГБ в отставке. В данный период возглавляет частное охранное предприятие «Кираса». ЧОП «Кираса», в частности, выполняет функции личной охраны Заседина. Также занимает должность референта у советника Заседина Юрия Мызина. Скорее всего, формально. Разведен. Имеет двух дочерей от единственного брака.

По поводу возможного адреса поступления среднеазиатского хлопка. В Иваново на одном из хлопчатобумажных комбинатов на днях умер директор — Плющик Григорий Михайлович. Официально — инфаркт, не исключено отравление неустановленным ядом. Двумя неделями раньше найден бригадир слесарей-наладчиков того же комбината. Заколот шилом в сердце. За месяц до названных событий, точнее до смерти директора, этим предприятием был заключен большой контракт на поставку хлопка из Узбекистана. Оплата контракта проводится через «Тинко-банк». Его охраной занимается ЧОП «Кираса».

Загородная база отдыха «Свеча» числится на балансе ведомства Заседина как долгострой. Охрана объекта возложена на ЧОП «Кираса», — закончил вслух читать Мурад.

— Ага, долгострой у них! — шевельнулся Ленька на заднем сидении. — Юбилей, значит, был у долгостроя…

— Те самые ребята? — поинтересовался Славик.

— В самую точку, — ответил Сафаров. — А вот ты упомянул Мызина. О нем мы тоже слышали. И, как выяснилось, видели. На этого типа случайно ничего нет?

— Случайно поинтересовался. Тридцать пять лет. Чемпион СССР по десятиборью среди юниоров. Мастер спорта по самбо. Черный пояс по карате. Службу проходил в ВДВ. Окончил институт физкультуры. Сначала работал простым тренером по единоборствам. Потом оказался в спорткомитете России. Отвечал за международные связи, в основном, с бывшими республиками. Последние три года трудится у Заседина. Имеет дружков в руководстве так называемой спортивной мафии. Жена, дочь…

— Тоже, хорош…

— Хорош… Да, вот то, что вы просили.

И Славик передал каждому по новому российскому паспорту.

— Клево, — непосредственно заметил Гридин, рассматривая документ. — Широков Андрей Ва-сильевич. Андрюха я, значит. А зачем мне второй паспорт? Я ведь свой из дома забрал.

— Пригодится, — уверил его Славик.

— Ну, вы даете! Все про всех знаете и ксивы какие рисуете! Не отличишь! Ходячее справочное бюро и фальшивая контора вместе взятые. Может, вы и бабки лепите?

— А много нужно?

— Да нет, лимонов пять зелени хватит.

— Это подождать немного придется.

— Подождем, времени навалом. Но, сейчас-то мы за все это что-то должны, а Мурад?

— Разберемся.

— Ну, вы даете, — повторил Ленька. — А откуда вы друг друга знаете?

— Это долгая история. Служили вместе, — ответил Сафаров.

— Спецподразделение такое, «Альфа». Приходилось слышать? — уточнил Славик.

— Что-то тренер рассказывал. Там все такие крутые, вроде как!

— Ну, да, вроде как. Ребята на самом деле неплохие там были. Однажды Мурад из такой меня вытащил мясорубки! С шестью пулями внутри и вдобавок контуженного. Потом в госпитале по частям собирали. По гроб жизни ему обязан.

— Ладно тебе. Сто раз поквитались, — прервал воспоминания Сафаров. — Нам уже отчаливать пора.

— Как скажешь, начальник. Вот, возьми ключи. Перекантуетесь пока.

Глава 6

Ключи, выданные Славиком, открыли двери однокомнатной квартиры, располагавшейся на третьем этаже. Обставлена по минимуму. Два дивана, пара кресел, гардероб, сервант, телевизор на тумбочке, в углу сложенный стол-книжка.

— Сегодня нас здесь никто не разыщет. Потому хочу предложить тебе немного передремать. Как идея? — спросил Мурад.

— Нормальная, — ответил Гридин. — А вот…

— Нет, нет. Вопросы потом, укладывайся, — решительно пресек любопытство младшего партнера Сафаров.

Через пять минут Ленька уже дышал ровно. Мураду, несмотря на усталость последних дней, не спалось. Как профессионал, он должен был чувствовать полнейшее удовлетворение. Его миссия выполнена почти на сто процентов. После обнаружения давних связей между Якубовым и Засединым, а также учитывая другие обстоятельства, можно было с уверенностью говорить, что конец цепочки, тянущейся из Узбекистана, — Заседин. Ловко придумали. В Иваново вместе с хлопком едет полуфабрикат — опий. Там из него производят героин и отправляют на рынок сбыта — в столицу. Вместе с разной тряпичной продукцией наркотик поступает в столицу с севера. Кому придет в голову проверять, скажем, направляющиеся из Иваново в Москву ткани или шмотки? Да и не только в столицу, куда угодно, хоть в Париж. Результат — прекрасная маскировка и еще значительная экономия на дорожных расходах: того, кто не знает, что за грузы следуют мимо него, кормить не надо. Да, осталась рутина. Для небольшой бригады следователей. Уточнить: тот ли это комбинат, выявить исполнителей, собрать на них улики. И хотя до главных боссов, скорее всего, не дотянуться, но игру им поломать можно. Остается вопрос: на чей стол положить рапорт? Кушторин, отправляя Мурада в командировку, назвал трех человек, которым можно полностью довериться в столице. В их числе был один из заместителей генерального прокурора. Но с момента обнаружения себя в подвале «Свечи» воображение у Сафарова восстановилось, он понял, кому обязан провалом своей миссии. Что касается безадресной передачи материалов в руки правоохранительных органов, то это тоже не самый удачный ход в сложившейся ситуации.

Вообще самое простое и правильное — как можно подробнее изложить на бумаге выявленные фак-ты и параллельно очистить от них голову. А затем мелко-мелко порвать записи и спустить в унитаз. Это обеспечит наилучший результат. Нельзя обижать сильного — такова главная заповедь постсоветского пространства. Хочешь, чтобы боялись, — лупи слабых, а замахнешься на сильного — свои ножки подкосятся. Вот если сильный вдруг ослабнет, споткнется, — тогда налетай, тут уж тебе помогут! И, значит, надо столкнуть этот наркодуэт — Заседина и Якубова — с кем-то покрепче. Лучше всего для этого подойдут естественные конкуренты. Осталось лишь их найти. Депутаты? Менты? Или просто бандиты? Но кто именно? У них ведь тоже сферы влияния разделены, попадешь не на тех — все равно, что пальцем в небо, толку не будет… Хорошая, однако, задачка…

Наконец, измученный размышлениями Мурад уснул. И тотчас же его кто-то затряс за плечо.

— Что?! — вскочил он и увидел Леньку. — Ты чего спать не даешь? Только легли…

— Ну, ты соня! Ночь уже скоро.

За окном висела темнота, разряжаемая единственным уличным фонарем. В доме напротив горело несколько окон. Сафаров посмотрел на часы. Без пятнадцати двенадцать. А пришли они сюда в час дня. Нормально отдохнули.

— Что у тебя случилось? — зевнул он.

— Слушай, я тут проснулся и подумал. Помнишь того мента… то есть, это, милиционера.

— Да хватит тебе подбирать слова. Мента, так мента. Какого?

— Ну, что к нам приходил в Костином доме. Что потом этому, как его, Портнову, стуканул.

— И что?

— Вот, — Гридин был заметно взволнован. — Я в их дела не лез. Ну, моего брата и Соболя. У них тогда киоск грабанули, а этот мент там брелок нашел. А брелок оказался из «Свечи», понял?

— Нет, не понял. Ты успокойся и давай по порядку.

— Короче. Соболь в нашем городе шишку держал. А Костик его правой рукой был. Это его, Соболя, тогда, во время боев, застрелили, ну, он пытался еще пришить того, как его…

— Заседина.

— Ну! Заседина пришить.

— Угу, помню.

— Вот. У них с братом коммерция была. Ну, магазины там разные, киоски. И вот один киоск обчистили. Они все голову ломали — кто? А потом узнали: в ту же ночь и «Свечу» ограбили. Подумали, что это одних и тех же рук дело. А мент этот им брелок принес. Вроде, у вскрытой точки нашел. Вещь, значит, у воров как бы упала. Потом узнали, что брелок с убитого сторожа ресторанного снят. Пригласили нас всех на юбилей в «Свечу». А там и взяли. Ну, а дальше ты знаешь.

— Так, ну… что ты хочешь сказать?

— Подставили наших.

— Угу… и…

— Подставили. Точно, подставили. Мента этого, тварь такую, Портнов научил брелок нашим при-нести. И вышло, что вроде они из «Свечи» бумаги стащили, а свою палатку для отвода глаз обчистили. А это сам Портнов! Он и бои эти подстроил, наверняка, — чтобы нас всех убрать и, вроде, концы обрубить. И ведь он же хотел нас послать к этим, как там их, Заседину и к вашему…

— Якубову.

— Ну, и к Якубову. С бумагами. Чтобы ему отслюнявили. Так что главный самый гад — Портнов этот!

— Да, логично. Так. Значит, ты утверждаешь, что Портнов сам украл бумаги, чтобы шантажировать Заседина с Якубовым?

— Ну.

— А вину повесил на вас?

— Да. Чтобы воду замутить!

— А что? Смысл в этом найти можно. И Соболя убрать, значит, он подстроил, и собаками вас травили, чтобы некому было назвать якобы заказчика. Ведь вашим ребятам эти бумаги, я так понимаю, ни к чему?

— Конечно! На кой хрен им эти досье?

— А если подумать?

— Чего думать?

— Не мог ваш Соболь все же оказаться замешанным?

— Да нет, я бы знал, наверное… — не очень уверенно ответил Ленька.

— Значит, такой вариант не исключается.

— Нет, этого быть не могло. Сам подумай — зачем им на таких мажоров тявкать? Риск выше крыши! Им и так на пирожки хватало, ты же видел дом брата. Нет, Портнов все затеял, сука! Напрасно мы его там не подождали!

— Э-э, за это ты не переживай. Он сам нас ищет. Нам сейчас о другом надо думать — о том, как подольше с ним не встречаться.

Все чиновники в России трудоголики. Они служат обожаемой Родине и ее электорату с самого ранья до поздних часов, пренебрегая, порой, законными выходными. Иногда круглосуточно и даже в праздники. Горят и дымятся на работе. Нет дня, чтобы новости не огорошили публику известиями о новых решениях, встречах и важных, как Потсдамская конференция, заседаниях. Только смотри голубой ящик. За это им, очевидно, и воздается — житуха у чиновного люда нехилая, уровень у нее, можно сказать, заоблачный.

Аркадий Николаевич Заседин исключением из правил не был. Работал много. Последние дни с каким-то угрюмым остервенением. Его, словно торчащая в крупе бандерилья, жгла мысль о потере гебешного досье. Найти бумаги не удавалось. Он навел справки в основных бандитских объединениях столичного города и Подмосковья. Выходило, что никто о нападении на «Свечу» не ведал. Да и предъявлять ему ничего не пытались. А времени прошло уже порядочно. Что бы это значило?

Хуже всего было вот это нахождение в подвешенном состоянии. Удивительно, что и Портнов, известный пройдоха, всегда выручавший шефа в похожих случаях, не мог добиться прогресса. В отличие от последнего, занимающегося свободной охотой, Юрий Мызин постоянно был рядом. Он по прежнему отдавал все время исследованию перспектив наркоторговли, но три дня назад Аркадий Николаевич подключил и его к розыскам документов.

— Ты и так уже достаточно нарыл. А с этой чертовой кражей полный мрак. Неспокойно мне, — вздохнув, сказал он.

Теперь Юрий разъезжал на встречи с различными авторитетными деятелями и неизменно возвращался с отрицательными результатами. Так получилось и на этот раз. Они сидели в просторном кабинете Заседина вдвоем. Секретарше Аркадий Николаевич строго приказал ни с кем его не соединять и никого не впускать. Чрезвычайно важное заседание. Последнее время он часто уединялся со своим заместителем. Мызин недавно пошел на повышение, из советника превратившись в первого заместителя. А с кем еще вить нити судеб подведомственного фрагмента государства, если не с первым замом?

— Никаких следов. И эти, что из «Свечи» тогда удрали, «гладиаторы», как сквозь землю провалились. Кстати, Джафар, я звонил в больницу, в сознание не приходит. Состояние тяжелое. Наверное, дуба скоро даст.

— Да и черт с ним. Значит, опять ничего?

— Ничего.

— Это мистика какая-то! Мистика, черт побери! — возмутился Заседин. — Уж лучше пусть обозначатся, сволочи, чем кота за хвост тянуть. Нервов скоро не хватит. С ума сойдешь.

С нервами, действительно, проблемы назревали. Аркадий Николаевич скинул не менее полутора десятков килограммов. Обычно, полных людей такие перемены молодят. Но не всегда. Кожа над впавшими щеками собиралась высохшими складками, ниже глаз повисли мешки. Цвет лица, главный барометр засединского настроя, приобрел легкую синюшность. Обвисший костюм сидел на нем как украденный.

— Да, — согласился Мызин с неутешительным диагностическим прогнозом, — сойдешь, — и повернул разговор в другое русло. — Думаю, надо пока затормозить с Якубовым.

— Это почему?

— Ну, сами смотрите: в ФСБ Портнов справки навел, братва тоже все отрицает, резона не верить им нет, — уже давно бы стрелку забили и цену назначили. Тогда кто?

— Кто?!

— Либо это спецслужба какая-нибудь, хрен ее знает, вас свалить решила. Они пока все улики не соберут, двадцать новых томов не сочинят, хрен объявят. Либо сам Якубов. Там, насколько я из той копии понял, в основном про него речь?

— Ну…

— Но и вы упоминаетесь. У него тоже свои интересы есть.

— Какие это? Да и зачем ему? Обнародовать эти бумаги он не решится. Пусть даже о себе все повыкидывает. В любом случае это и по нему ударит. Тогда на кой ляд, спрашивается, ему?

— А вам для чего они были нужны? В кулаке его держать, нет?

— Так… на всякий случай…

— Ваша доля всегда была больше; материалы ведь тоже в этом плане роль играли?

— Какую-то, да.

— Ну, а он чем хуже? Может, он хочет условия игры поменять? От бóльших денег никто не отказывается.

— Угу, получается, если это Салимова работа, наезжать на нас никто не должен…

— Конечно. А если мы скажем, что-нибудь типа: давай заморозим пока дела на годик, он, может, и вскроется.

— Неувязка выходит. Об этом сейфе, в «Свече», знали только я и Портнов. Он мне эти бумаги и преподнес когда-то. Что ж, по-твоему, Портнов с Якубовым снюхался? Не может такого быть. Якубов его ненавидит. Убил бы давно, если б смог. Вернее, если б я разрешил.

— А зачем им друг друга любить? Деньги и общие интересы и не то делают. А что, третьего знающего об этом не может быть?

— Думаю, нет. Ну, мастера, которые его устанавливали. Двое. Ну, возможно, кто-то из работников ресторана случайно увидел. Я там часть оружия держал и этот сейф за год раза два открывал… пусть и подглядел кто. Но, в любом случае, о самой папке никто не знал — где она не знали!

— Тогда без Портнова здесь не обошлось.

— Быть этого не может! Хотя… почему бы и нет? Все может случиться… дерзить он мне стал.

— А раньше такого не было.

— Нет, не позволял себе. Да и сейчас больше по телефону общается… занят, видишь ли, дюже…

— Аркадий Николаевич, — прервал беседу механический голос секретарши, — уж извините, пожалуйста. Тут директор ресторана «Свеча» добивается. Раз, наверное, в двадцатый звонит. Говорит, у них чепе какое-то.

Портнов вернулся в Москву позавчера. Он позвонил Заседину, но заезжать не стал, сославшись на загруженность. Надо, мол, уделить внимание «Кирасе». Охранное агентство действительно требовало присутствия начальства. На одну подзащитную фирму наехали какие-то отморозки, что в последнее время стало редкостью. То ли недавно освободившийся уголовный элемент, то ли пацаны, наслушавшиеся баек о горячем начале девяностых. По любому, надо разбираться, и Портнов вынужден был потратить день на утряску назревающего конфликта. На встречу, назначенную вблизи одного из гаражных кооперативов, отправился сам. Надо иной раз и стариной тряхнуть.

В дороге он предвкушал скорое завершение внезапно пришедшей в голову комбинации с засединскими бумагами. Это авантюрное решение было, с одной стороны, неким озарением, а с другой, без сомнения, явилось плодом раздумий, колебаний и неудовлетворенности, копившихся многие годы. Да, столько времени он таскал Аркадию каштаны из огня, верой служил и правдой? Западники таких надежных соратников в партнеры берут и делят с ними все пополам. А он как был, так и остается мальчиком на побегушках, хотя и высокооплачиваемым. А между тем, едва ли Аркаша покорил бы половину сегодняшних высот, не будь рядом верного как пес и на все готового Портнова. Конечно, тому Никите, что жил двадцать лет назад, нынешнее благополучие наверняка показалось бы фантастическим бредом, но все познается в сравнении. И если сопоставить то, что имеет Портнов, с тем, что имеет Заседин, то… опять фантастика какая-то выйдет. Целая пропасть между ними. Уж кто-кто, а самый близкий помощник хорошо знал финансовые дела шефа. Да вот еще вопрос: кто теперь самый ближний к Аркаше человек? Похоже, уже не он, а молодой да ранний Юрка Мызин. Парень не без способностей, да и работать с ним в паре одно удовольствие: соображалка работает и характер подходящий, но почему он вперед лезет, почему его Заседин стал больше привечать? Так и до полной отставки недалеко, а отставка это известно что. Нет, хватит. Следовать в хвосте событий — последнее дело, надо эти события направлять!

Портнов знал выучку своих ребят и в успехе затеи не сомневался, доставят они пленников и к Якубову, и к Заседину. А те никуда не денутся, расколются оба как миленькие. Весь ход размышлений и патрона, и Якубова, Портнов, хорошо зная обоих, мог представить на несколько ходов вперед. Раскошелятся, а заартачатся, — есть в запасе другие жареные факты из биографических страниц. Да и суммы для них не такие уж убийственные — всего-то по двадцать лимонов зеленью. Тьфу! Ничуть не обнищают. Да и потери скоро восстановят с их положением. А его гонцы уже, небось, предъявили требования. Ну и моськи были у государственных деятелей! Легко представить. Ничего, пусть обвыкнутся с новой ситуацией, помечутся. А потом начнем вести настоящие переговоры. Интересно, гонцов-то они шлепнули? Если нет — исправим.

Позади длинной кирпичной стены выстроились редкие облетевшие осины. Между ними торчали голые хворостины кустов. На укатанной гравийной дороге стояли два автомобиля — потертый джип и фольксваген-пассат. До них оставалось метров пятьдесят.

— Останови, — приказал Портнов.

Увидев скромную «Ниву», из машин вышло шестеро молодых парней. Вид у них был уверенный. Карманы топорщились. «Пацаны», — усмехнулся Портнов.

Явились за час до встречи. Осмотрелись. Теперь чувствуют себя королями. Идиоты. Его люди обследовали намеченное место встречи еще вчера. За два часа стрелки уже заняли позиции. Расставили посты. О приближении отморозков Портнову доложили, когда те были в полукилометре от гаражей. Он специально задержал выезд и прибыл с опозданием на десять минут. Вместе с Портновым в «Ниве» было всего два человека. Они, не торопясь, направились к ожидающей их группе. Те пошли навстречу. Лица растягивались в самодовольных улыбках.

«Обкурились, засранцы!», — без малейшей жалости подумал шедший чуть позади своих людей Портнов. Когда сходящихся разделяли метров пятнадцать, он дал отмашку левой кистью и выхватил пистолет. Стрелки, замаскированные разным хламом на крышах гаражей открыли бесшумный огонь. Трое идущих позади бандитов рухнули на землю. Передние суетливо задергали руки из карманов. Портнов выстрелил трижды. Быстро и расчетливо, как в тире. Каждая пуля нашла яблочко воображаемой мишени на левой стороне груди. Сопровождающие в развлечении не участвовали, они предназначались для страховки. На случай, если что-то пойдет не так. Хорошая вышла охота. Все шестеро успокоились без каких-либо проблем. А троих взял он сам!

Чертовски приятно всадить пулю-другую в ходячую цель! Бодрит. Двое из убитых им лежали навзничь, один упал вперед. Портнов носком лакированного ботинка перевернул его и по очереди вгляделся в застывшие лица. Его губы тронула одна из редких улыбок. В ней читалось истинное наслаждение.

— Эх вы, яблочки моченые, дурни неученые! (так, обыкновенно, именовались на языке Никиты Петровича сотворенные им самим трупы), — негромко сказал он, и спросил одного из ассистентов. — Как, хороши?

— В десятку, шеф, как всегда, — ответил тот.

— Ну, и славненько. Проверьте их, — бросил Портнов, передавая использованный ствол помощнику, развернулся и, не оглядываясь, пошел к «Ниве».

Негромкие хлопки контрольных выстрелов прозвучали многоточием, обещающим впереди массу приятных событий и впечатлений. Да, классная штука — жизнь!

Пораженный безумием профессор Каретников продвигался вперед как армия, воодушевленная идеей блицкрига. Его тактика наглядно демонстрировала слагаемые успеха многих депутатов — нахрапистость и не вполне здоровую психику, напрочь отметающую всякие сомнения.

Вакансии в Государственной Думе уже скоро предстояло закрыться. На одно место претендовало шестеро кандидатов. Каждый лез из кожи вон. Профессор тоже неустанно и уверенно пропагандировал себя, упирая на строгую научность разработанных им методов. О нем заговорили. Кто-то достаточно влиятельный счел Каретникова проходным. Трое обаятельных мужчин, остро пахнущих дорогим парфюмом, посетили Анатолия Валентиновича под вечер. Недавно вернувшийся домой Каретников только что закончил внимательное обследование склонных к бунту вещей — письменного стола и трехстворчатого шкафа. Он проводил этот ритуал каждодневно, дабы показать отступникам, что наблюдение за ними не ослабевает и намерения их известны. Оба предмета вели себя как неживые. Только опытный глаз мог различить едва заметные пульсации на полированных боках, и изощренное ухо слышало легкие поскрипывания, точно в древесине ходили по выеденным капиллярным лабиринтам жучки-древоточцы. Никаких жучков там, ясное дело, не было.

— Мы созванивались с вами, Анатолий Валентинович. Не далее как вчера. Не забыли? — вежливо спросил наиболее представительный.

— Ну, еще бы! Еще бы! Проходите, я ожидал вас.

Попытки сесть на полюбившегося в последнее время конька оставили малочисленную аудиторию холодной. Ее интересовала голая конкретика. Отдав должное ораторским талантам ученого и оригинальности его заманчивой для избирателя программы, что недвусмысленно свидетельствует о нестандартности мышления, посетители сместили акценты на условия предлагаемой ими договоренности. В целом беседа удовлетворила стороны. Каретников получал партийную крышу, щедрую финансовую помощь и интенсивную раскрутку. В свою очередь, историк обещался радеть в будущем за интересы спонсоров. Его не смутили претензии «благодетелей». К цели надо было идти любой ценой!

С тех пор, как профессор нашел ключ к обузданию таящейся в его собственной мебели вражьей силы, жизнь дарила ему одни радости. Жуткие сны не беспокоили, рейтинговые очки сами прыгали в копилку новоявленного кандидата, и вот теперь поддержка свалилась как будто с небес. У Анатолия Валентиновича хватало лукавства не сообщать публично о недавно обретенных им способностях. Какой-то непораженный край сознания его раздвоившейся личности все еще бдительно контролировал речевую продукцию, отфильтровывая все шокирующее средние умы. «Непременно сочтут за сумасшедшего», — догадывался он. Особенно, по мнению сохранного мозгового участка, опасно было до поры говорить про тайну глаз важных персон. Увлеченный ею, Каретников превратился в страстного телемана. Целыми вечерами просиживал перед экраном, вылавливая из эфирной каши физии, принадлежащие различным особям российской политической фауны. Впивался в зрачки очередному экземпляру и вслушивался, ожидая включения где-то в глубинах черепа крошечного магнитофона с записанным на нем единственным словом. И оно раздавалось. «Сари!», — звучал каркающий вороний голос. И орбиты исследуемого уже не заключали в себе больше равнодушных глазок, а горели лютым нечеловеческим огнем. Ученый завел книжку, в которую аккуратно вписывал фамилии проявившихся оборотней. Однако его дар имел один существенный изъян. Недостаток заключался в том, что истинную сущность политика профессор мог раскрыть лишь тогда, когда тот мельтешил в телевизоре. В условиях реальной жизни эти существа по-прежнему оставались загадкой. Окунувшемуся в политику Анатолию Валентиновичу довелось встретиться с парой депутатов. Они фигурировали в его списке. Но при личном общении их сытые глаза никак не трансформировались, и не раздавалась тревога, продуцируемая встроенным в его мозг высокочувствительным датчиком.

Каретников долго ломал голову над поисками выхода из этого положения. Конечно, можно было зафиксировать изображение человека камерой, а затем просмотреть запись. Но такой путь был медленным. Анатолий Валентинович же был максималистом. Ему хотелось быстрых результатов, причем в масштабах страны. А на такой территории этот подход, если задаться целью оценить всех политиков и чиновников, даст окончательный результат через несколько лет. Ведь сколько надо объездить, заснять и просмотреть? Непосредственное распознавание тоже займет много времени, но все же исключит применение технических средств и сэкономит время таким образом. И вот как-то, сидя у телевизора, он в очередной раз услышал запечатленный в сознании выкрик мрачной птицы. И впервые с момента окончания горячки подумал о человеке, обладающим таким своеобразным голосом.

Жестокие ристалища в лесном ресторане «Свеча», нанесшие глубокие раны психике историка, после болезни и последовавших за ней перипетий отодвинулись в памяти на дистанцию, которую можно приравнять к нескольким годам. Они как бы подернулись изолирующей пленкой, защищающей чувства от ранящих переживаний прошлого. Так вспоминают давно умерших близких — с печалью и сожалением, но без разрывающей боли в сердце и без жгучей влаги на веках.

Если бы кто-нибудь еще две недели назад предложил Каретникову наведаться в «Свечу», он, возможно, погрузил бы ученого в новый транс. Но теперь профессор сам пожелал увидеть Тамерлана. В рамках его бреда родилась и тут же приняла форму аксиомы идея о том, что маленький псарь, превосходно знающий природу своих необузданных воспитанников и не раз заглядывавший на самое дно их темных душ, столь же хорошо разберется и в людях, отличающихся сходными наклонностями.

В тот день, когда Атрек навел шороху в загородном ресторане, жизнь там стала просыпаться лишь к полудню. Часов в одиннадцать какие-то люди попытались найти в пустом зале хоть одного работни-ка общественного питания. Вероятно, хотели есть. Неудачно — ни гардеробщика, ни официанта, ни швейцара — никого. Наткнулись на бездыханную кухонную рабочую и враз заторопились. Прихватив с собой, очевидно на память, сервировку двух столов, включая скатерти, заезжие покинули опустевшую «Свечу».

В районе двенадцати около кухонной двери возник раб. Дальше его никогда не пускали. Он долго вскрикивал, ломая слова, пока крышка одной из больших кастрюль не приоткрылась и оттуда не высунулась физиономия шеф-повара. Убедившись, что опасность миновала, повар кое-как очистил штаны и ботинки от фрагментов котлет по-киевски, минут пять набирался храбрости и затем, ступая бесшумно и ежесекундно приседая, словно заправский партизан, достиг большого зала и обратился в стоящий на эстраде микрофон. Его подвиг не остался незамеченным: громогласное провозглашение свободы вызвало в ресторане повсеместные шевеления. Сам герой тут же потерял сознание от собственной дерзости и последовавших за ней многочисленных шумов, неправильно им истолкованных. Охи и ругательства, тем не менее, звучали приглушенно. Люди старались быстрее покинуть страшное место. Надо отдать коллективу должное — он проявил завидную солидарность — всех замеченных пострадавших вынесли. Их запихали в фургон, привезший в ресторан коробки со спиртными напитками. Выброшенное зелье оставили валяться на земле, и никто ни разу не обратил внимания на раскатившиеся под ногами бутылки с водкой, коньяком и виски — такая невероятная стойкость пробудилась в людях. Физически здоровые работники набились в стоящие у входа автомобили. Шеф-повар, уподобившись капитану терпящего бедствие судна, покинул ресторан последним. Он запер двери главного входа и только потом затрусил к ожидавшей его машине.

В городе раненых осмотрели. Пятеро несчастных работников пострадали серьезно. Им срочно понадобилась медицинская помощь. Директору с вывихнутой ногой, кухонной рабочей, сломавшей шею после неблагополучного приземления, дородному метрдотелю, умудрившемуся запихать себя в ящик, предназначенный для складирования использованных скатертей. Он долго пролежал там, свернувшись в калач, и теперь никак не мог разогнуться из-за сильнейших болей в крестце. Получили ожоги разной степени два повара, схоронившихся в емкостях с горячим, один из них — в тяжелой степени. Провозвестник возвернувшейся свободы — шеф-повар-герой отделался нервным шоком.

Собственно, шок получили все. Этот случай переполнил чашу терпения сотрудников. Облака сцементированного ужаса, долго клубившиеся под сводами ресторана, разразились целым камнепадом заявлений на увольнение. Пионером была кладовщица, проведшая жуткую ночь в обществе двух потерявших всякую ориентацию мужиков. За женщиной последовали ее соратники — завхоз вместе с экспедитором Вовой. И пошло, и покатилось…

Отправленный на больничный директор читал принесенную ему на дом кипу заявлений как некую книгу скорби и с содроганием вспоминал обрушившийся карниз. Он немного погоревал в бездействии, а потом всю силу растрепанных эмоций направил на телефонный аппарат. Директор многократно пытался связаться с Портновым. Но ему не везло. Тогда он вконец отчаялся и стал набирать самого Заседина.

— Аркадий Николаевич, — раздался механический голос секретарши, — уж извините, пожалуйста. Тут директор ресторана «Свеча» добивается. Раз, наверное, в двадцатый звонит. Говорит, у них чепе какое-то.

— А, черт! Ну, соедини. Чепе еще какое-то в «Свече» — пояснил он Мызину.

Директор говорил натужно-плаксивым голосом, таким обычно просят милостыню в электричках псевдо-погорельцы:

— Аркадий Николаевич, приношу глубочайшие извинения за беспокойство. Простите меня великодушно. Со вчерашнего дня не могу Портнову дозвониться.

— Ну, а… дьявол! Сами мы не местные, да?

— Что? Что мы?

— Ладно, проехали, это я так. Ты короче давай, короче…

— Это, значит, в ресторане все увольняются.

— Что? Почему это?

— Этот Маугли собак своих выпустил.

— Какой еще, на хрен, Маугли?

— Ну, тот, что из этого, как его, из Узбекистана с собаками приехал.

— Тамерлан?

— Да, да. Он тут собак выпустил в ресторан. Вот. Прямо внутрь. Ну… — директор издал звук, напоминающий не то всхлип, не то громкое чмоканье. — Простите. У меня рабочая в больнице при смерти. Метрдотель тоже в больнице. Два повара. И нога моя…

— Что, и тебя за ногу тяпнули?

— Нет, вывих.

— Гонялись за тобой что ли?!

— Ну, да.

— А ты, однако, не промах! Шустрая бестия: от таких собак удрал… На одной ноге что ли?

— Да нет, ползком я…

— Ползком? — не смог удержать нервный смех Заседин. — Ползком! Уморил! Да как же ты уполз-то живьем?

— Они не заметили…

— Не заметили? Уморил! Совсем уморил! Вот не знал, что ты такой тихушник! Партизан! Замаскировался и уполз, значит незаметно?

— Да…

— Ну, и что?

— Что, в смысле — что?

— Ну, они что, и сейчас еще на свободе?

— Кто?

— Хрен в пальто! Собаки, кто!

— Ой, простите. Нет, в клетках сидят. Но где гарантия, что он снова не выпустит? Нет ее, гарантии, нет ее! Понимаете? Нет гарантии! Понимаете ли вы это, а?!

— Ладно, уймись. Ты где сейчас?

— Дома я, дома у себя!

— Будь на месте, партизан. Тебе перезвонят.

Заседин вздохнул, поджал губы и объяснил Мызину:

— Этот ублюдок, Тамерлан, псов своих в ресторане спустил. Представляешь, что там было? Этого только не хватало. Может его Салим подучил, а?

— А зачем?

— Да кто его знает. Восток, он и есть Восток. Шутка такая или психологическое давление, например. Если все-таки он бумаги спер, а? Так и собак мог прислать не просто так, а с умыслом… Вот каким только?

Секретарша вновь побеспокоила заседающих, объявив, что прибыл Никита Петрович Портнов. Референт приехал к Заседину сразу после окончания удачно проведенной стрелки с отморозками. Символическое многоточие завуалированных глушителями выстрелов еще ласкало память его слуха. Простоватое лицо Портнова озарял какой-то внутренний свет.

— Проходи, у нас тут новые проблемы, — встретил его Заседин.

«Известны мне твои проблемы, дорогой Аркаша. Еще как известны», — мысленно позлорадствовал вошедший, и услышал повествование о приключившемся в «Свече».

— Ну и что? Они вам нужны? Сердцу милы? Перестрелять всех собак вместе с этим придурком, и дело с концом, — не задумываясь, ответил Портнов и внимательно посмотрел на шефа, готовый услышать главную новость.

Но ее не последовало. Минут двадцать просидел глава ЧОП «Кираса» в кабинете «дорогого Аркаши», так и не дождавшись от Заседина признания в том, что его кто-то шантажирует, используя пропавшие из лесного ресторана документы. Он дважды попытался осторожно повернуть колею беседы на интересующую его тему, но отклика не последовало.

«Либо что-то не сработало, либо они меня заподозрили и скрывают», — уяснил Портнов и засобирался.

— Ну, что, как решим с рестораном? — спросил он.

— Так ты предлагаешь…

«Ишь, как стелет, наверняка что-то усек, сволочь», — огорчился Портнов.

— Да послать туда ребят с берданами…

— Вот и пошли. И еще к тебе вопрос: о тайнике в ресторане ты никому не болтал?

— Да вы что, Аркадий Николаевич? А что, есть какие-то новости?

— Так не болтал или…

— Не пойму, к чему этот вопрос?

— Ты отвечай.

— Конечно, нет! За кого вы меня держите?

— Значит, мы только двое знали…

— Да. Но…

— Хорошо, иди, иди…

Последняя часть беседы оставила в душе Портнова наряду с горьким осадком робкую надежду. «Дошел-таки гонец? — раздумывал Портнов. — Или нет? Если дошел, то почему Аркаша не поделился бедой со мной?». Этот безответный вопрос и был стержнем горького осадка, омрачавшего настроение. Мысли о нем начисто стерли с лица Портнова тихое довольство, выражающееся в блеске очей и смягчении рельефа лица. Расстройство усугубляло продолжающееся на глазах сплочение Мызина с шефом, несмотря даже на то, что Заседин, по сути, был виновником гибели юркиного пса. А он уже губы раскатал… Нет, что-то, похоже, не срослось. Портнов обзвонил своих парней, оставленных стеречь ценный портфель. Везде длинные безответные гудки, — ни один мобильник не отвечал! Вот что значит ослабить контроль! Хотя он сам приказал им не звонить — а вдруг прослушка. Но взять-то должны! Физиономия директора «Кирасы» окончательно превратилось в маску злой озабоченности. Немедленно связавшись с преданным ему милицейским капитаном, он отправил того проверить, что делается с бойцами, оставленными в доме одного из погибших в «Свече» — Константина Гридина. Новость вскоре последовала безрадостная, — оказалось, что особняк пуст, а боевики все, кроме двух, связаны и заперты в сарае. Портнову очень захотелось выяснить, тут же по телефону, остался ли на месте портфель с бумагами, но он проглотил вопрос. Не надо менту лишнего знать.

Автомобиль отсчитывал километры подмосковного шоссе. Дворники мелькали перед глазами, без устали сгоняя воду с лобового стекла. Дорога шипела под колесами. Портнов, уставясь в одну точку, раздумывал. Зря он тогда уехал, не доведя отправку курьеров до конца. Оказывается, была у них подстраховка. Наверняка, этот узбекский мент нашел в столице каких-то людей, готовых защитить его. Кого, интересно? Да что сейчас гадать? Его-то самого не освободили, едва ли, машину отправлял Портнов сам. Улетел ментяра в свой Ташкент. Ну, там он получит теплый прием. С ним надежные ребята, доставят. А мальчишка, видно, ушел. Да и хрен с ним. Как же там документы? Добравшись до гридинского особняка, Портнов в первую очередь заглянул в шкаф. Нет, портфеля на месте не было. Не было!

— Приведи этих, убр ебр обррр, — прорычал он шоферу.

Других слов, помимо неологизмов, для определения провинившихся не нашлось. Да что слов, тут вообще проглотить язык можно! От таких поворотов. Вся блестяще задуманная комбинация грозила рухнуть в одночасье.

Уставя глаза в пол и потирая больные головы, бойцы сбивчиво пересказывали картину утреннего налета. Вот как! Оба ушли, и узбек, и мальчишка! И еще перед уходом головы этих козлов в целлофановые мешки совали! Пальцы грозились отрезать! Кастрировать бензопилой! Выпытывали! После всех новостей Портнов неожиданно для себя почти остыл. По крайней мере, вернул способность внятно изъясняться.

— Так, поганцы… значит, упустили вы их… Мало того, еще и документы отдали… Повесить вас за это мало… Живыми в землю, гадов, зарыть! — медленно с паузами и ударениями на ключевых словах подвел итог собеседованию Портнов.

Как раз в конце разбирательства появился боец, сопровождавший узбека в аэропорт. Он помнил лишь то, что очнулся в лесу на прелой мокрой траве. Как там оказался, не знал. У обочины валялся его товарищ с пробитой головой. Они долго ловили машину, — никто не останавливался.

— Да, с таким видом, как у тебя, остановят, жди… — не удержался от комментариев Портнов.

В конце концов, попался сердобольный водитель и довез их до больницы. Покалеченного госпитализировали, а он отправился сюда. Все.

— Мать вашу так! Ну, и козлы! Своими руками бы всех положил. Вон отсюда! — вновь разгневался Портнов, сжал рукоять пистолета, и ему вспомнилось блаженное ощущение, доставленное недавно глупыми отморозками. И тут же пропало.

Так вот оно что! Узбек обвел его вокруг пальца, как щенка. Купил на сопли. И он поверил, и парни, естественно, поверили. Сам, значит, и виноват, головотяп козлиный! Да кто же он такой, этот мент, а? Кто такой? Не так просто разделаться с семеркой хорошо подготовленных ребят. И без единого выстрела. Да, непростительная беспечность. Не проверил. А ведь можно было заподозрить что-то сразу после их исчезновения из ресторана. Нормально тогда было исполнено. И собаку он технично обработал. А тут размяк… да, обвел вокруг пальца.

Кому теперь узбек понесет документы? С кем имеет контакты, тому и понесет. В ФСБ? А может, отправит их к себе, в Ташкент? Тому же Якубову подарит? Нет, надо приложить все силы и где бы он ни был, договориться с ним. Заплатить сто, двести, триста штук, да хоть поллимона, но бумаги вернуть… а лучше бы, конечно, пристрелить на хрен. Да, вот так — кто не успел, тот опоздал, все надо делать в свое время.

Выйдя из неприятной задумчивости, Портнов отдал несколько распоряжений. Сначала он вызвал капитана милиции и дал указание перетряхнуть весь городок в поисках следов молодого Гридина и его спутника. Если появятся — на глаза им не лезть, а прочно сесть на хвост и незамедлительно звонить. Задерживать в крайнем случае, если будут активно уходить. Родственникам при этом не хамить, вести себя дипломатично. Капитан немного удивился последнему пожеланию и отправился выполнять. Затем Портнов пригласил двух парней, понесших наименьшие потери в неравном бою с Сафаровым, велел им отправиться в «Свечу» и перебить там среднеазиатских собак вместе с хромым ублюдком.

Впервые за весь год своего существования лесной ресторан «Свеча» был абсолютно пуст, если иметь в виду штатный состав и посетителей. Работники покинули его, не оставив даже сторожа. Кто же согласится добровольно или даже принудительно стать мясом для зубов собак-убийц?

Во время массового исхода Тамерлан спокойно и тихо сидел в своей комнате, не реагируя на шумы за границами его комнаты. Рабы молча наблюдали истерику, охватившую вдруг знакомых им людей, но до конца не осознавали, что все-таки происходит. Тот, который лучше понимал русский язык, объяснил соратнику, что, по мнению паникующих, в ресторан забрались алабаи. Однако ни одной собаки в ресторане не было. Да, странно все это… Когда ресторан опустел, узбеки обсудили сложившуюся ситуацию, но к каким-то определенным выводам не пришли. Возможно, в конечном итоге предположили они, столь поспешное бегство объясняется какими-то особенностями русского характера. Недаром ведь говорят, что у русских душа не простая, как у остальных людей, а имеет в себе множество неразгаданных тайн. Вот тут одна из тайн и выплыла…

Так или иначе, но близился вечер, и хотелось есть. У рабов возникла дилемма — с одной стороны, табу на вход в кухню, с другой, — Тамерлан и голодные собаки. При воспоминании о клыках табу пало также легко, как некогда прекрасная Елена перед неотразимым троянцем Парисом. Быстро наевшись, рабы притащили полные тазы смеси из эскалопов, отбивных, тушеного в сметане кролика и прочих гастрономических достижений к вольерам. Кролик, предназначенный для директорского завтрака, был готов полностью, остальные приятности находились в разных стадиях — от сырого до разной степени недоваренного и недожаренного.

Алабаи удовольствовались содержимым одного тазика, на второй с той стороны вольеров запретендовали гончие и ягдтерьеры. Человек, ухаживающий за охотничьими помощниками Заседина, смылся заодно с персоналом ресторана, оставив собак на произвол судьбы. Пришлось Тамерлану позаботиться и о них. Впервые завидев хромца, охотничьи псы тут же признали его своим богом и изъявили свою абсолютную преданность.

Так прошли сутки, и минула половина следующего дня. Готовые и полуготовые блюда кончились. Рабам пришлось добывать мясо из холодильника, нашелся и рис. Вскоре закипел плов.

Глава 7

Перед главным входом в ресторан остановился темно-синий джип. Машину покинули два крепких парня с мрачными выражениями лиц и помповыми ружьями в руках. Голова того, что повыше, была обвязана тонким платком, скрывавшем несколько туров бинта, другой глубоко на лоб надвинул козырек бейсболки.

Эти ребята, показавшиеся директору «Кирасы» наиболее здоровыми из всех побитых Сафаровым, в «Свече» бывали, но давно. В число свидетелей последних событий они не входили. Однако и им ресторан преподнес сюрприз, — прямо у входа валялось несколько бутылок крепких напитков, а рядом стояли полные ящики такого же добра. Один из них поднял привлекшую его емкость:

— Гля, а вискарь-то клевый!

— Оставь, не за этим мы здесь, — проворчал второй.

— Деварс оставить? Ему же восемнадцать лет! Не дождешься! Я его с собой прихвачу.

— Дьюарс, а не деварс.

— А, по барабану! Замочим эту шушеру и отметим наш успех. Или ты в завязке?

— Ты сначала дело сделай…

Они подергали ручки парадного и, убедившись, что заперто, пошли в обход здания. Дверь, выводящая на поляну позади ресторана, была приоткрыта. Обладатель бейсболки толкнул ее ногой и прошел внутрь. Услышав шаги, навстречу вышли два узбека.

— Привет, черножопые, — поздоровался боец и навскидку выстрелил в ближнего.

Второй на секунду замер и кинулся бежать по коридору, петляя от стены к стене.

— И где он только выучился так? — удивился носитель косынки и, подтолкнув товарища в плечо, добавил. — Оставь, это мой.

Пучок крупной дроби, врезавшийся в спину, заставил человека кувыркнуться и метра два проскользить по кафельному полу.

— Ну, что? Главное сделано, — заключил меткий стрелок. — Что теперь?

— Собаки…

— Пошли к собачнику, это туда.

— Погоди-ка. Что-то тут не так. Он ведь должен быть один, а их — два!

— Один, два, нам какая разница?

— Нет, постой. Мы должны замочить хромого урода и трех больших собак. Какой из них был хромой?

— Ну, чего ты паришься? Тот, кто бежал не хромой, так? Значит, хромой — этот. — Он ткнул концом ствола в лежащего человека. — Да и урод тоже он, — ты ж ему полморды своротил.

— Твою мать, черт! Как их теперь разобрать, а? Эх, погорячились мы.

— Ладно, хватит базарить, давай завязывать с этой байдой. Пошли на воздух, и так башка раскалывается, тошнит что-то, а тут еще порохом, блин, воняет.

Тамерлан проснулся в это день рано. Его томило какое-то неопределенное беспокойство. Он не привык разбираться в причинах своих чувств, потому сделал первое, что пришло в голову, — выпустил собак. Заметив во дворе алабаев, рабы просто выпихнули таз с едой на улицу. Большую часть дня Тамерлан, по своему обыкновению, неподвижно стоял к ресторану спиной, обозревая сливающиеся верхушки деревьев. Обычно он мог цепенеть так на часы, но в этот день отвлекался и то и дело принимался вышагивать по влажной траве. Мелкий дождь, казалось, не мешал ему.

Настроение человека передалось собакам. Похожая на поджарого медвежонка, Сари ни на шаг не отходила от своего божества, нежно тыкаясь ему мордой то в живот, то в ноги. Кобели тоже держались поблизости. В своих коротких прогулках Тамерлан медленно приближался к лесу. И когда к «Свече» подъехал темно-синий джип, хромец со своими питомцами скрылся среди деревьев.

Вернувшись, Портнов отзвонился Заседину, уведомив того, что наряд в «Свечу» отправлен, и принялся наводить справки о Сафарове везде, где мог. Параллельно его люди объезжали аэропорты и вокзалы, делая это скорее для очистки совести, ведь, как известно, даже весь аппарат столичной милиции не в состоянии полностью контролировать все выезды из Москвы.

Полученная вскоре информация совсем не обрадовала руководителя ЧОП «Кираса».

— Да, — проворчал он, разглядывая полученные факсы и пуская волчком по столу патрон. — Влип я с ним, по уши влип.

Гебешная «Альфа» тех времен это не подарок. Против одного такого не семь пацанов надо, а хороший взвод. Придется, видно, договариваться. Если обнаружить удастся.

Почему же он в простые менты подался? Эти ребята обычно так не поступают. Значит, скорее всего, это агент какой-то там своей, узбекской, спецслужбы, косящий под милиционера. В практике КГБ такое бывало, да и сейчас в ФСБ случается. Если он агент, то надежд на получение денег с Заседина и Якубова мало, этот Сафаров все им насчет Портнова быстро разъяснит. Хотя, целью его уж точно Портнов не является, а те же Заседин и Якубов. Так что, вряд ли он станет с ними делиться.

А если посмотреть с другой стороны — в первый раз Сафаров прокололся, когда сообщил о кассете с подслушанным разговором Кушторину. Менту, а не кому другому! Ну, допустим, проверял. А поехал следить за грузом сам. Зачем? В Туле он прокололся второй раз. Подстраховки у него не было, точно. Ведь так попасться — верная смерть. А никто выручать не стал. Что ж, у них ценных сотрудников пруд пруди, чтобы так ими бросаться? Нестыковка. Дальше. Зачем ему этот мальчишка? Ну, какой от него может быть прок? Что он способен дать? Не так и мало. «А» — хоть какие-то связи в российской среде. «Б» — деньги. У его брата, наверняка, где-нибудь заначка припрятана. Так вот зачем они приезжали в дом покойного брательника! За деньгами. Как же мои их не нашли? И еще, возможно, за оружием. Да, оружие — это «В». Но мальчишка необходим ему только в том случае, если других возможностей получить связи, деньги и оружие нет. Выходит, он действует здесь без поддержки, один?!

Эти размышления несколько разогнали тучи, клубящиеся в узкой теснине между черепными костями и гребешками извилин напряженно пульсирующего мозга Портнова. Интенсивность пульсаций в результате снизилась. Он внимательно перечитал список бывших сослуживцев интересующего его человека. Пятеро — жители Москвы и Подмосковья. Значит, придется выяснить две позиции — первая: не выплыли ли бумаги из засединского тайника где-нибудь в силовых ведомствах. И вторая: необходимо будет проверить всех сослуживцев узбекского мента. А время-то идет…

Вольеры, в которых должны быть алабаи, оказались пустыми, дверцы нараспашку. Кирасовцы вернулись к ресторану, побродили вблизи. Вокруг никого не было. Ни одной собаки. Начинало темнеть. Из леса тянуло сырым холодом. Зато дождь прекратился.

— Слушай, давай-ка обойдем вдоль ограды, прикинем, что там к чему, — предложил тот, что носил бейсболку.

— На ночь глядя? Зачем это?

— Да хоть для отмазки.

— Да брось ты! Завтра по утрянке обойдем. Утро вечера…

— А шефу ты будешь звонить? Он же вечером сказал доложиться. Мы и так с этими козлами там лоханулись, если еще и здесь пролетим, что нам будет?

— Да, хреновато нам будет, Никитос в легкую башки поотшибает, — погладил через косынку больную голову ленивый боец, сделал небольшой глоток виски из прихваченной бутылки и согласился, — ну, пойдем, чего уж там.

Спереди ресторан был огорожен красивым забором с пущенной над кирпичным фундаментом витой металлической решеткой. Справа и слева тянулся ряд бетонных секций, а позади, за озером, территорию ограничивала сетка. Лес, у которого люди в свое время оттяпали двенадцать гектаров, не пожелал мириться с потерей. Он заслал одиночные стволы лиственных и хвойных пород к зданиям, еще больше деревьев высилось перед озером и около вольеров. А позади них лес стоял сплошной ратью, как будто всерьез надеялся расправиться с захватчиками, оснащенными топорами и бензопилами и испытывающими абсолютное презрение к растительной жизни.

Парни шагали по опавшей листве, держа ружья наизготовку. Под их башмаками потрескивали сучки. Роща становилась все гуще. На открытом пространстве видно было еще прилично, но среди ветвей наступающие сумерки сразу густели. Отдельные кусты стали казаться чьими-то силуэтами, непонятные звуки заставляли озираться. Люди нервно поводили стволами.

Если бы они присутствовали в тот день на боях, устроенных Засединым и Портновым, то плюнули бы сейчас на гнев патрона и отправились под защиту крепких стен. Но они боев не видели, и даже рассказов о них толком не слышали.

— Эх, не нравится мне это, — тихо сказал идущий впереди и поскользнулся. — Черт, все кости тут переломаешь!

— Пить надо меньше! Под ноги, блин, смотри. Вот сейчас вокруг озера обойдем и в люлю.

— Вокруг озера? Да там вообще чащоба. Фонарик нужен.

— Хорош ныть. Шагай быстрей, еще видно.

Собака, даже весь свой век прожившая в степи или пустыне, сохраняет значительно большее родство с лесной природой, чем разумный человек. Хотя бы потому, что не испытывает расового превосходства по отношению к флоре. Если она захочет, чтобы старший брат не заметил ее между кустами и деревьями, особенно в полутьме, то так и произойдет.

Тамерлан, повинуясь каким-то неосознанным импульсам, увел алабаев в лес несколько часов назад. Он уселся на корточках под разлапистой кроной вековой ели, похожей на покатую черепичную крышу и по своему обыкновению замер. Любой, увидевший неподвижную, как изваяние, фигуру у комля лесного ветерана, принял бы ее за лешего. И потом упорно доказывал бы знакомым, что отличительной чертой настоящего лешего является тюбетейка.

Собаки, побродив немного вокруг, тоже улеглись на сухих местах под елками. Они слышали два выстрела, но лицо уродца осталось неподвижным, а собаки только покосились в сторону ресторана.

Когда мимо них проходили двое пропахших дезинфекцией, алкоголем, потом, табаком и пороховым дымом, не пошевелились ни хромец, ни его питомцы. Алабаи лишь насторожились.

Между Тамерланом и его страшными воспитанниками существовала необъяснимая связь, позво-ляющая им почти всегда понимать друг друга без обмена звуками, взглядами или демонстративными телодвижениями. Это была одна стая, один прайд, и условия охоты на охотников, которой они сейчас занимались, диктовали максимальную скрытность. И все же, когда исполняющие нудную обязанность посланцы Никиты Портнова только еще приближались, Тамерлан издал тонкое шипение, состоящее из смеси звуков «ц», «с» и «щ». Сигнал был подстраховкой, призванной упредить преждевременную атаку собак, возбужденных приближением опасных незнакомцев. А ощущение опасности, исходящее от этих двоих, значительно опережало их самих.

— Слышь, чего это? Змея что ли? — уловил сигнал тот, что шагал первым.

— Что?

— Шипит, вроде…

— Ага, кобра. Тут их тьма. Ждут, не дождутся, когда твоя задница сюда притащится. Тяпнуть ее поскорей хотят. Давай, давай, шевелись, — откликнулась бейсболка.

— Не, в натуре…

— В натуре, в арматуре… ты двигай себе, двигай.

Бойцы пробрели мимо и пересекли невидимую черту, определенную лешим в тюбетейке. Вслед им раздалось тихое карканье. Будто ворона во сне чертыхнулась.

И тут же из полумрака бесшумно выросли две приземистые тени и в доли мгновения слились с высокими фигурами кирасовцев. Грохнуло, сбивая ветви, ружье. Эхо выстрела согнало с ветвей сонное воронье, пронизавшее воздух недовольными воплями. Их гортанные крики многократно, будто усиленное эхо, передразнили команду хромца. Под этот аккомпанемент по мокрой земле со стонами и рычанием покатились два клубка. Между ними встала коричневая собака, при недостаточном освещении казавшаяся черной. Она поглядывала то направо, то налево, готовясь прийти на подмогу любому из кобелей. Но помощи не потребовалось.

Ощутив, что опасность миновала, Тамерлан выбрался из-под елки и, не оглядываясь, пошел на открытое место. Собаки нагнали его у входа в «Свечу». Несколько минут спустя они совместными усилиями — хромец с помощью рук, а собаки челюстей выволокли рабов из помещения и бросили их в стороне. Вольеры на ночь Тамерлан запирать не стал.

— Ну что, опять на кухне будем целыми днями возиться, да? — бросив в кастрюлю последнюю картошку, возмущенно спросил Ленька.

— В ресторан захотелось, а потом в казино? — поинтересовался Сафаров.

— Ну, а чего мы здесь сидим?

— Ждем. Я же тебе объяснил. Надо подождать.

— А эти сволочи разгуливают себе…

— Кто тебе мешает? Бери автомат, у нас теперь есть, и иди.

— Куда? Где я их тебе найду?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Э-эх! Ты воду солил?

— Нет, посоли.

Не хотел Мурад втягивать в свои дела бывшего однополчанина Вячеслава Артюхина, но по-иному не получалось. Снова и снова приходилось обращаться к нему. При очередной встрече, назначенной вновь у метро (Сафаров плохо знал город, и ему было так удобней) он вручил Славику конверт с пятью тысячами долларов. Сумма была выделена с согласия Гридина. Помощник начал отнекиваться, но Мурад остановил его.

— Я понимаю, боевое товарищество и все такое. Но мне не к кому больше здесь обращаться, а бесплатно я не могу ничего просить даже у тебя. Ты что, хочешь оставить нас совсем без помощи?

— Нет, я не о том…

— А я о том. Кроме того, мои капризы обойдутся тебе в копейку. Ты же не один работаешь…

— Ну, в общем, да.

— Что ж, и твои ребята на халяву потеть должны? Нет. Да и не такие уж это деньги. На самом деле, ваши услуги стоят дороже. Не так ли?

— Смотря для кого…

— Вот что мне нужно. Во-первых, узнать кто у Заседина враги. Смертельные враги. Конкуренты. У меня есть на него материалы, о его прежней деятельности. И о сегодняшней мы с тобой немного знаем. Лучше всего, если это будут люди, занимающиеся тем же, что и он. Связанные с Востоком.

— Наркоторговцы что ли?

— Да. И — серьезные. Кто-то из высоких чинов. Я отдам Заседина им в руки. Хорошо, если и Якубову заодно не поздоровится.

— В грязные дела ввязываешься, командир.

— А ты лучше вариант знаешь, чистюля? Ну, передам я все это просто в органы. Что будет? В самом лучшем случае накроют мелочь. Как всегда. А скорее, продадут все материалы тому же Заседину. Не так, скажешь?

— Ну, возможно.

— И что ты, честный и благородный воин, в этой ситуации посоветуешь?

— Ничего. Что я могу тебе посоветовать…

— Вот портфель. В нем фрагменты бывшей разработки КГБ на наших «друзей». И кое-что я добавил. Сегодняшнее. Пусть у тебя побудет. Если что с нами случится, — обязательно дай этим бумагам ход. Договорились?

— Хорошо.

— Нет, договоримся четче. Если нас возьмут или уберут, что почти одно и то же… Так вот, я тебе буду звонить раз в день. Как договорились, пять звонков, а потом еще три. Ты трубку не берешь. Если от нас в течение суток не будет вестей, запускай эти документы по своему усмотрению. И не жди больше суток, это предельный срок, иначе можешь не успеть.

— Понял.

— Тебя еще не вычислили?

— Нет.

— И нет никаких намеков?

— Кто знает… меня, во всяком случае, пока в известность не поставили.

— Ну, хорошо. Еще мне желательно знать, где в ближайшие дни будут наши друзья Портнов и тот же Заседин. Мы из твоей квартиры пока не высовываемся. Ты к нам не показывайся. Если что — звони. Но только либо из уличных автоматов, либо каждый раз меняй симку. — Не учи ученого.

Глава 8

Из пяти сослуживцев неуловимого узбека, зарегистрированных в московском регионе, двое оказались глубокими инвалидами, один погиб. Оставались двое. Один из них возглавлял охранное предприятие, как и сам Портнов, второй работал в какой-то непонятной фирме. Чем занимается эта контора, достоверно выяснить не удалось. Вроде, продажей спецодежды и некоторых видов спецоборудования. Направленные директором «Кирасы» в указанные организации люди вернулись с неоднозначными результатами. Посланному в охранное ведомство удалось лично пообщаться с начальством, в том числе познакомиться с интересующим командира субъектом. А в обществе с ограниченной ответственностью, под названием «Дубовый лист», даже на порог не пустили. Вернее, пригласили в маленькую комнатушку сбоку от входа, служащую у нормальных предпринимателей помещением для сторожей. Там и провели переговоры с потенциальным «заказчиком». В глубины конторы преграждала вход солидная железная дверь аж с тремя(!!) видеокамерами над ней. Зачем обычным торговцам такие предосторожности? Или «Дубовый лист», помимо торговли пятнистыми штанами, действительно выполняет еще и функции секретного филиала одного из швейцарских банков вкупе с офисом японской разведки?

За однополчанами установили слежку. Люди они тертые, простого хвоста таким не повесишь. Засекут — в сто раз осторожней станут, и тогда никакой пенки с них не снимешь. Потому грамотный Портнов нанял целый батальон филеров. Деньги все равно засединские. Любопытно выходило — деньги, в конечном итоге, работали против своего хозяина. Хотя, если разобраться, хозяин особо ничего не терял в материальном выражении. Его министерство как раз получило очередное вливание, и теперь сумма, отпущенная на очередной умный и полезный экономический проект, тратилась на нужное дело. Так и должно быть.

Соглядатаи работали по схеме, передавали объекты друг другу, общаясь посредством специальной радиосвязи. У офисов и квартир организовали стационарные посты наблюдения. Телефоны поставили на прослушку. И не только сотовые, домашние и рабочие, но также и автоматы в радиусе километра от мест постоянного пребывания клиентов. Человек, имеющий необходимость позвонить по таксофону, обыкновенно выбирает известные ему пункты. А такие, как правило, находятся вблизи от жилья или работы. Сети были раскинуты, но рыбка в них не спешила.

Еще больше финансов ушло на проверку различных ведомств, куда могли бы быть переданы бумаги. Деньги словно в песок ухнули, но акция успокоила Никиту Петровича — документы пока не всплыли.

Тем не менее, напряженная работа мысли продолжалась. Мозговые извилины пульсировали в неровном ритме, полезные вещества текли по малость траченным атеросклерозом сосудам, рождая идеи. Если «Узбек», так решил Портнов именовать своего противника, не собирается передавать мате-риалы в России, значит, хочет переправить их к себе. Возможно, не самому Якубову, а его противникам. Не исключено, что там появилась сильная оппозиция Салиму. Раньше, вроде, не было, но времена меняются. Или все же он сам намеревается выдрать куш у альянса? Подумав об этом, Портнов сморщился. Вообще, последние дни внутренне состояние начальника «Кирасы» в целом можно было охарактеризовать как сморщенное. Куда ни кинь — везде клин, одни сплошные проколы.

И опять-таки сохранялось и даже росло неприятное убеждение, что Заседин, в самом деле, что-то заподозрил. Ожидание материализации кружащихся где-то рядом неприятностей порождало ощущение какого-то внешнего давления. Временами он ощущал себя букашкой под увеличительным стеклом, и, казалось, что за ним самим ведется слежка. Портнов несколько раз в день проверялся и успел проесть своим людям изрядную плешь новорожденной манией преследования. Но подтверждения чувство нависающей опасности не получало. Это раздражало еще больше.

Оторвавшись от размышлений, он встал из-за стола, пересек кабинет и достал из сейфа маленький пистолетик «Литтл Джон». Вынул его из крошечной кобуры, проверил и сунул за тугую резинку носка. Если Аркаша грешит на него, в любой момент можно ожидать сюрприза. Схватят и поволокут допытываться. Ясно, что эта игрушка не защита, но с лишним стволом он, любящий все стреляющее и взрывающееся, как пятилетний мальчик эскимо на палочке, чувствовал себя хоть немного уверенней.

В дверь постучали. Вошел заместитель Портнова по «Кирасе» бывший старший лейтенант Чепурко.

— Это… наши пацаны из «Свечи» не вернулись, Никита Петрович, а давно бы уж пора. И телефоны у них не отвечают, — доложился он.

— Опять эти телефоны! И сами они не звонили?

— Нет.

— Что же с ними, с гадами, стряслось?

— Не знаю. Может, псы их там сожрали? — хохотнул здоровенный Чепурко.

— Ну да. Вместе с ружьями, — поддержал Портнов и сразу посерьезнел. — Чушь все это. Налопались, видно, ублюдки. Ресторан-то пустой, гуляй — не хочу. Ну, уж теперь я им вставлю, мало не покажется. Отправляйся туда. Возьми тройку ребят.

— А с ними что делать, с пацанами-то?

— Обезоружить и привезти в наручниках. Как преступников. Построже там. Пусть наложат в штаны.

— Ясно.

— Постой, Витек. На всякий случай прихвати винтовку с оптическим прицелом и автоматы. Их издалека пострелять лучше.

— Пацанов?!

— Ты собак тех видел?

— Собак? Нет… Так вы, в самом деле, думаете что…

— Ничего я не думаю. Но ты смотри там…

— Лады.

— Да! И возьми с собой не троих, а побольше людей, чтобы и вас потом не разыскивать. Понял?

— Ну…

— Что еще?

— Да, командир, все понял.

— Иди.

Отдав распоряжения, Портнов вернулся к своим мыслям. Макаровский патрон, поблескивая боками, вращался на твердой столешнице. Его шуршащий звук изрядно способствовал осуществлению трудной деятельности нейронов.

После болезни профессор Каретников впервые в жизни обрел необычайную и даже, наверное, абсолютную ясность и логичность суждений. У него не было теперь рефлексий и колебаний, так портивших иной раз его отношения с миром. Задумки, приходящие в голову, тут же материализовались в действия. Стоило ему только вспомнить о Тамерлане, и он немедленно решил отправиться в «Свечу» за собачьим тренером.

Анатолий Валентинович, уверенный в победе на предстоящих выборах, предусмотрительно задумывался и о своем будущем штате. Он планировал собрать исключительно функциональный состав. И решил сделать хромца своим помощником. Главным. Действительно, ведь должны быть у депутата помощники? Непременно — по штату положены. А что касается некоторой экзотичности, так и похлеще типы встречаются. По мнению Каретникова, в приглашении Тамерлана заключалась высочайшая целесообразность. Профессор был убежден — личность, столько времени прожившая бок о бок с человеконенавистническими созданиями из племени собак, запросто сможет выявить схожие черты характера и у людей. Самому Каретникову для этого надо, чтобы тестируемая персона глянула на него с экрана, а Тамерлан, ученый в том нисколько не сомневался, должен это видеть непосредственно. Вдвоем они горы перевернут! И его метод социально-административной реверберации заработает, наконец, по-настоящему. В полную силу. Насчет лингвистического барьера Каретников тоже не переживал. Он легко усваивал языки. Как-то, лет пятнадцать назад, Анатолий Валентинович выезжал в Финляндию на конгресс историков. Перед поездкой две недели штудировал словари и учебники, разыскал живого финна, и потом, в стране пребывания, на удивление коллегам, вполне сносно общался с населением. Доклады, конечно, читал, пользуясь услугами переводчика, но в быту был вполне понимаем.

И сейчас Каретников, а времени у него было совсем мало (если бы он знал, насколько мало!), полтора дня просидел над русско-турецким словарем (другого тюркоязычного не нашлось) и, не откладывая, позвонил спонсорам. Вскоре к подъезду без пяти минут депутата подкатил новенький «Сааб».

Вот, казалось бы, — пристрелили собаку. Тут люди пачками гибнут — их убивают всевозможные бандиты и хулиганы, бедствия и катастрофы, а еще больше, на порядки больше, алчное равнодушие властей. Проблемы выживания общества в целом едва ли занимали Юрия Мызина, но гибели Принца и сопутствующих этому событию унизительных обстоятельств, он забыть не мог. До полуизвинительного-полутребовательного звонка Заседина Юрий вынашивал суровые планы. То он представлял, как сам застрелит патрона на глазах у всех, и плевать, что потом будет. То вознамеривался нанять киллера. Это было, в принципе, несложно. Связей со спортивными бандитскими группировками Мызин никогда не порывал, а в них всегда хватало услужливых «зверобоев» из бывших стрелков и биатлонистов. Позже, уже снова включившись в работу по организации большого наркотрафика, он осознал, что без Аркаши реализация проекта невозможна. Сначала все надо поставить на рельсы. А преждевременный развал компании грозит колоссальными финансовыми потерями. Тем не менее, своей задумки не забыл, просто отложил до лучших времен. Не мог он избыть обиду. И чем больше Юрий лелеял мстительный план в отношении шефа, тем сложнее в реализации он представлялся. Вариант с наймом киллеров стал казаться слишком простым и невыразительным. Скольких кончают по подъездам, а за что, почему? Остается лишь догадываться. Главное — что испытывает жертва? Кратковременный всплеск трепета? Ей даже испугаться по-настоящему некогда — убийцы времени не дают, а чаще и осознания наступающего конца нет — человек вообще ничего не чувствует — удар пули и сразу темнота. Нет, здесь желательно что-то подраматичнее, чтобы и страх, и безысходность по полной программе, чтобы пусть не раскаяние, но осознание и униженные мольбы присутствовали.

Подобное без помощников не провернуть. А кому можно доверять? Ведь обязательно нужны исполнители, которым верят минимум два человека — он сам и Заседин. Таких в один день не найти. Еще беспокоил Портнов. Несмотря на то, что Аркадий на словах допускал его участие в ограблении «Свечи», было видно — данную версию он всерьез не воспринимает. Разумеется! Не кто иной, как Никита когда-то добыл эти бумаги для шефа. Столько лет служил ему верой и правдой. И вдруг решился на кражу. Где логика? Где? Но мог же Портнов, допустим, переметнуться? Найти себе нового хозяина. Мог! Тогда ослепленный его преданностью Заседин становится на удивление легкой жертвой. А вместе с ним выходит из дела и Мызин. Причем, дорога к выходу только одна — через дверь, ведущую на тот свет. Да, необходимо к Никитосу присмотреться. Последить за ним.

После того дня в «Свече» Юрий начал сторониться Портнова. Он не поддержал тогда Мызина перед Засединым и сам отдал приказ об убийстве Принца. Хотя видел, каково было Юрию. Специально злыдничал, раскола хотел? Раньше они многие задачи решали совместно, неплохо дополняя друг друга. И не суть, кто являлся главным, важен был результат. Оба это понимали и никогда не конфликтовали. А теперь для того, чтобы разобраться в Никите, предстояло растопить возникшую в последнее время холодность. Дать понять, что в обиде он на шефа, а не на партнера, но сделать это не явно, а как бы двусмысленно, дабы не подставиться перед Аркашей.

Для начала Мызин посетил «Кирасу», главную контору Портнова. Раньше он заезжал к нему не раз, и все было нормально. А сейчас в поведении старого приятеля скользнул оттенок легкого удивления и, пожалуй, настороженности. Скользнул — и исчез, растворился. Неплохим актером по жизни был отставной гебешник. Поболтали о том, о сем. Обсудили насущные вопросы. Но каждый чувствовал — про другое хотел бы повести речь визави. И весь разговор напоминал игру в топталки: выставляешь вперед ногу, а когда партнер пытается наступить на нее, резко отдергиваешь, опять же стремясь отдавить носок противника. Раунд закончился вничью. С ощущением недосказанности они разошлись. Юрий лишний раз утвердился в подозрениях о намечающемся предательстве Портнова, а тот, в свою очередь, подкрепил свои догадки о том, что его, похоже, все-таки раскусили. И теперь пытаются что-то еще выведать, куда-то заманить.

Главное, что поняли оба — в этой игре не на живот, а на смерть, начинался самый напряженный этап — этап, где ошибок быть не могло.

Запахнув куртку на синтепоне, — излишней ласковостью погода не отличалась, — Анатолий Валентинович Каретников в поисках незапертых дверей обошел ресторан по примеру его последних и неудачливых посетителей. Если Тамерлан и предчувствовал очередного визитера, он никак не дал знать об этом собакам. Те, перешедшие на вольный образ жизни, бродили где-то по территории, а, может быть, спали в вольерах. Пропитания было вдоволь. Хромец не забывал и охотничью свору, притаскивая им раз в день снедь из запасов «Свечи». В срочном порядке эвакуируясь из ресторана, коллектив и не подумал развешивать замки и пломбы на стратегические двери, так что в ресторане царило продуктовое раздолье. Каретников был один. Водитель «Сааба» остался ждать у шлагбаума, припарковавшись рядом с единственной стоящей там машиной — синим джипом.

Первое, что бросилось в глаза профессору, было полное отсутствие людей. Затем он увидел два окоченевших тела перед задним выходом из «Свечи». У одного снесена половина головы, спина второго напоминала решето. Решительный настрой ученого не располагал к разным интеллигентским штучкам, да и он теперь хорошо знал, чего следует ожидать от «Свечи». Каретников перевернул лежащего на животе и рассмотрел лица, вернее полтора лица. Внимательное изучение склонило его к тому, что Тамерлана среди них нет. Он прошел внутрь здания. Никто не встретился и там. В подсобках, залах и других помещениях царил беспорядок. Складывалось впечатление о срочной эвакуации всего персонала. В большом зале у стены распростерлось мятое бордовое гардинное полотно, напоминающее сорванный парус, а через неприлично оголенное окно виднелся кусок леса.

Ресторан напрашивался на сравнение с кораблем, насквозь проплывшим бермудский треугольник: судно осталось цело, а весь без остатка экипаж уволокла куда-то непознанная водяная сила.

В задумчивости Анатолий Валентинович вышел наружу. Его замыслы в отношении приобретения ценного помощника грозили нарушиться. Он вернулся к трупам рабов, будто они могли разъяснить ситуацию. И только сейчас заметил, что кисти рук у них напрочь отсутствуют, словно отрубленные па-лачом, а у лежащего изначально на спине странно разворочен живот. Его передернуло. «Лисы так бы не смогли», — отметил профессор, чувствуя затылком ледяное дуновение. «Черт возьми! Да кто же это? — задал он себе вопрос. — Неужели?!» И тут острый укол тревоги заставил ученого резко обернуться. Да, не узнать их было нельзя. Каретников вздрогнул всем телом, словно пораженный столбняком, и задохнулся от увиденной картины. Застыл на секунду и, понимая, что уже едва ли успеет, дернулся к спасительной двери. Поскользнулся, ноги улетели вперед и вверх, и он хлопнулся спиной на траву. Но быстро перевернулся на четвереньки, обернулся… и замер в такой позе. Прямо на него, беззвучно пожирая расстояние, неслись три крупные собаки. Между ним и лохматыми убийцами оставалось не более десятка метров…

Вячеслав Артюхин относился к разряду людей, свято чтящих ратное товарищество. Он старался помочь Мураду Сафарову изо всех сил. К тому же, детективное агентство, где он работал, занималось не только продажей пятнистых штанов и констатацией супружеской неверности, а еще и сбором компромата. Фирма располагала сведениями о многих публичных и не совсем фигурах, имела досье на изрядное число весьма одиозных, а также известных ортодоксальной честностью лиц и организаций. Вторые, разумеется, тырили куда больше первых.

Он довольно быстро собрал материалы на персонажей, интересующих его друга, и старался держать под контролем их дальнейшие шаги. Как только Артюхину стало известно о том, что Заседин на днях должен отправиться на день рождения к своей любовнице, он крепко задумался. Стоит ли говорить об этом Мураду? Что два человека, один из которых зеленый, как травяной клоп, мальчишка смогут ли что-то противопоставить целой группе охранников? А Заседин уже давно и шага не делал без внушительного окружения. Сунутся — и непременно попадутся. Но, с другой стороны, он обещал Мураду сообщать все новости, касающиеся интересующих того лиц. В конце концов, Сафаров не дурак, взрослый человек, в шапкозакидательстве никогда уличен не был. Напротив, сколько его помнил Вячеслав, Мурад как раз отличался расчетливой осторожностью.

Артюхин медленно ехал под темнеющим небом города. После того, как ему оттяпали в госпитале ногу выше колена, он разлюбил ходить. И хотя протез бывший альфовец имел добротный (гуляй хоть весь день, особенно если с палочкой), он старался в основном передвигаться на колесах. Нога оставалась вечным комплексом.

Вячеслав не заметил, как въехал в свой двор. Да, ему же надо позвонить! Мурад просил из дома с ним не связываться, старыми симками не пользоваться, а где сейчас новую взять? Опять ехать куда-то. Позвонить со своего? А вдруг все-таки прослушивается? Вероятия, конечно мало, но уговор есть уговор. Он развернулся, вспоминая, где ближайшие таксофоны. Да, направо по улице, метрах в трехстах, в фойе универсама висят на стене несколько аппаратов, может, какой из них и работает.

Звонок раздался сразу после ужина. Ленька было встал, но Мурад опередил его, на ходу бросив:

— Это Славик, выключи телевизор.

Он взял со стола маленький блокнот, вооружился ручкой и принялся слушать.

— Вот, что он сообщил, — заговорил Сафаров, положив трубку. — Послезавтра Заседин отправляется на день рождения к своей бабе, любовнице. Ее адрес я записал. Он там будет с хорошей охраной. Последнее время наш клиент увеличил ее вдвое. В отношении моей просьбы о выходе на засединских конкурентов пока ничего конкретного нет. Я попросил его перезвонить минут через двадцать, на случай если нам понадобится что-нибудь уточнить, ну, ты слышал…

Гридин согласно кивнул и перевел разговор в неожиданное русло.

— Я все хочу тебя спросить — ты говоришь по-русски почти без акцента и запас слов у тебя о-го-го. Откуда?

— Ну, ты даешь! Что, по-твоему, если узбек, то обязательно туп как баобаб?

— Да нет, что ты! О тебе такого не скажешь.

— Обо мне? Это, наверное, комплимент, тогда — спасибо.

— Ну… опять не так…

— Да ладно. Кстати, узбеки — древний народ. Древняя культура, древние города. Согд, Шаш, Фергана, Хорезм — слышал?

— Что-то слышал. Хорезм, Фергана. Еще Бухара и Самарканд.

— Ну, молодец, ты очень много знаешь, еще Ташкент забыл.

— Помню я его.

— Ну, еще Алишер Навои, например, или Бабур…

— Это не города.

— Молодец.

— То ли писатели, то ли мудрецы, что-то в этом духе…

— О, ты и это знаешь! Ну, тогда вообще проблем нет. А я долго жил в России, особенно в молодости. Служил. Вот и неплохо выучил язык.

— Понятно. А Заседина надо мочить.

— Да? Это как?

— Пойдем на этот день рождения и завалим, — Ленька вытянул руку и изобразил указательным пальцем нажатие на курок.

— А! Ну, да, конечно! На дни рождения ведь принято являться без приглашения. Кто помнит — тот пришел, и убил заодно, между делом, именинника или гостя какого-нибудь, на выбор. Очень умно…

— Ну, а что ты хочешь предложить?

— Нет, все правильно. И как ты себе это представляешь? — Сафаров сел в кресло и улыбнулся.

— Что?

— Всю сцену. Например, так. Охрана встречает нас у подъезда, жмет руки, вежливо пропускает, затем отворачивается к стене. Мы звоним. Открывает сам, отодвигает в сторону подвернувшуюся под руку любовницу. Ты долго метишься и бьешь без промаха. А Заседин все это время стоит по стойке смирно и улыбается. Нет?

— У тебя вечно шуточки…

— Откуда шуточки? Начал — договаривай.

— Ну, конкретно я еще не придумал…

— Это и видно.

И, все-таки, сети оправдали себя — в одной из них рыбка затрепыхалась!

— Когда был сделан звонок? — прищурив и без того маленькие глазки, спросил Портнов.

— Разговор начался в двадцать семнадцать. Продолжался четыре минуты шестнадцать секунд. Через двадцать три минуты состоялся повторный контакт. Оба раза звонили из таксофона, расположенного вблизи дома Артюхина. Голос идентифицирован по образцу. Все сходится, говорил он сам. — Ответил человек, одетый в бежевый свитер под горло. Очки с толстыми стеклами придавали ему растерянный вид.

— А на том конце?

— Отвечал ему мужчина средних лет с восточным акцентом. Говорили о Заседине. Запись послушаете?

Портнов глянул на часы.

— Позже, по пути. Так, рыбка в сети заглянула… что осталось?

— Аккуратно ее вытащить…

— Ты прав! Так, сейчас мы имеем половину десятого. Недооценили, значит, они противника… прокололись. Номер абонента есть?

— Вот, — очкарик положил на стол вырванный из записной книжки листок.

— Адрес какой?

— Это дом на углу Зверинецкой и улицы Ибрагимова.

— Спасибо тебе, Семеныч. Ты, как всегда, на высоте.