Стеклянный лес

Глава 12 Силья

1942–1944 годы

Силья и Генри провели вместе две благословенные «медовые» недели, но однажды раздался телефонный звонок и Генри поспешно сообщил, что вместе со своим подразделением покидает Кэмп-Килмер. Учения продолжались, и войска стали часто перебрасывать с места на место по всему Восточному побережью, от Каролины до Мэриленда. Также воинские части защищали побережье от потенциальной атаки немецких подводных лодок. Об этом Генри рассказывал в письмах.[3]

Силья перечитывала письма мужа до тех пор, пока бумага не истончалась в ее руках. Если бы не эти письма и не обручальное кольцо, она подумала бы, что выдумала и собственную свадьбу, и то, что последовало за ней. Силья редко носила кольцо, но оно все время было с ней – в бархатном мешочке, висевшем на атласном шнуре на шее. Оставаясь ночью в своей комнате, Силья надевала кольцо на палец и, поднеся руку к лицу, смотрела на свое отражение в зеркале, чтобы видеть блеск бриллианта и сияние собственных глаз.

Через несколько недель после отъезда Генри у Сильи нарушился цикл, но она списала это на нервозность в преддверии экзаменов, однако в следующем месяце все повторилось. Силью охватило беспокойство. Как же глупо она поступала, пренебрегая предосторожностями. Почему, скажите на милость, они не пользовались презервативами? Ее настолько ослепила перспектива стать женой и любовницей, что она совершенно не подумала о возможной беременности. Генри тоже никогда не заговаривал на эту тему. Но теперь уж ничего не поделаешь: придется расплачиваться за собственную неосмотрительность.

Лежа ночью в кровати, Силья беззвучно расплакалась, но потом отерла слезы, решительно написала обо всем Генри и стала ждать ответа. Изрядно нервничая, она кидалась к почтовому ящику в Алку каждый вечер по возвращении с занятий.

Наконец от мужа пришла долгожданная весточка.

Силья перечитывала эти строки снова и снова, а потом прошептала: «Ребенок соединит нас навсегда». Она не обращала внимания на голос разума, твердивший, что ее собственных родителей ребенок не смог связать навечно. Отец, проделавший долгий путь из Хельсинки в Нью-Йорк вместе с беременной женой, оставил ее на попечение семьи, с которой они познакомились на теплоходе, и пообещал прислать за ней, когда найдет работу. С тех пор ни жена, ни дочь больше никогда о нем не слышали.

Еще через три месяца Силья поняла, что больше не может скрывать от матери свое положение. Юбки еле застегивались, а и без того полная грудь стала еще больше. Несколько раз ее тошнило по утрам, но она объяснила это кишечным гриппом, который якобы свирепствовал в колледже.

В один прекрасный теплый вечер в начале июля, когда женщины собирались ужинать, Силья надела кольцо и обратилась к матери:

– Äiti, посмотри.

Микаэла не сразу поняла, о чем идет речь.

– Ты помолвлена? Собираешься выйти замуж за какого-то парня? Он финн?

– Нет, äiti, он не из нашей общины. – Силья покачала головой, мягко взяла мать за руку и подвела к такому знакомому дубовому обеденному столу. – Тебе лучше присесть.

Рассказывая обо всем, что с ней случилось, Силья внимательно наблюдала за выражением лица матери.

Микаэле вскоре должно было исполниться сорок, но выглядела она лет на десять лет моложе. Худенькая, небольшого роста, в яркой сине-голубой шали, в которую она так любила укутываться вечерами, Микаэла напоминала миниатюрную, но очень крепкую копию планеты Земля. Она не слишком следила за прической, собирая седеющие волосы в простой пучок на затылке, но скрывающиеся за стеклами очков горящие светло-карие глаза свидетельствовали об остром уме.

В 1921 году молодая беременная Микаэла, только что сошедшая на причал с прибывшего из Хельсинки парохода, не позволила предательству мужа себя сломить. Она родила дочь и нашла работу на текстильной фабрике, положившись на великодушие своих соотечественников, помогавших ей во всем. Маленькая сплоченная группа финских социалистов страстно верила в марксистскую философию и старалась улучшить условия жизни – канализация, отопление – не только живущим в Нью-Йорке финнам, но и всем остальным. Микаэла вела протоколы собраний, выпускала листовки, рисовала плакаты, с которыми члены группы стояли рядом с рабочими, протестовавшими против низкой заработной платы и тяжелых условий труда. В годы Депрессии семья Нилундов, решивших переехать в Пенсильванию в надежде обзавестись собственной фермой, продала Микаэле свою долю в кооперативе. Мать и дочь Такала переехали в квартиру с видом на улицу и начали принимать у себя других переселенцев. После закрытия текстильной фабрики Микаэла трудилась в прачечной, а месяц назад нашла более выгодную работу на фабрике, специализировавшейся на пошиве военного обмундирования.

Закончив рассказ, Силья показала матери присланную Генри фотографию: в военной форме и с полуавтоматической винтовкой в руках он стоял на фоне казарм.

– Очень красивый парень, – заметила Микаэла и перевернула фотографию.

На обратной стороне почерком Генри было написано: «Силье – моей любви до конца жизни. Г.».

Микаэла перевела взгляд на дочь.

– Силья, нам нужен план. На следующий учебный год лучше взять академический отпуск, чтобы спокойно родить ребенка, но потом ты обязательно должна вернуться в колледж.

Микаэла отправилась на кухню и вскоре вернулась с двумя чашками свежезаваренного кофе.

– Что бы ни случилось, ты непременно должна получить образование, – сказала она, наливая в кофе сливки из маленького кувшинчика.

Больше Микаэла не проронила ни слова, но дочь знала, о чем та думает: Силье придется растить ребенка в одиночку, как когда-то ей самой.

Спорить с матерью было бесполезно, и Силья согласилась, а уж как там сложится, будет видно.

Она четко представляла свою дальнейшую жизнь: Генри вернется домой и найдет работу (правда, Силья не знала, какую именно, но непременно доходную и приносящую удовлетворение), они переедут в пригород, Силья родит еще детей. И для этого вовсе не нужно получать степень бакалавра, хоть мать и настаивает на этом.

Силья очень надеялась, что у нее родится мальчик, похожий на отца: сильный, с сияющей улыбкой и мечтательным взглядом.

Писал Генри часто, а также звонил, как только появлялась такая возможность. В один из сырых ненастных дней он сообщил по телефону, что находится в Нью-Йорке.

– Я на стоянке круизных кораблей. «Королеву Марию» переоборудовали в военный корабль. Мы отправляемся в Англию. Приезжай сейчас же. Надеюсь, я смогу тебя увидеть, хотя говорят, что у нас не так много времени.

Силья поспешила на Манхэттен, однако к тому времени, когда прибыла на причал, солдат уже погрузили на корабль.

– Просто помашите платком, – предложил один из военных, оцепивших причал и сдерживавших толпу провожающих.

Силья последовала его совету.

Свесившись через ограждения судна, солдаты махали в ответ, но Силья, как ни старалась, не могла разглядеть среди них мужа. Какое мучение находиться совсем рядом и не иметь возможности его увидеть! А ведь Генри, должно быть, надеялся, что и его жена стоит на причале в толпе других жен и матерей.

Наконец турбины корабля пришли в движение, матросы отдали швартовы, и буксиры принялись толкать корабль в русло реки. Силья ожидала, что «Королева Мария» выйдет в открытое море, однако вместо этого судно остановилось посреди реки, окруженное буксирами, которые не давали ему развернуться.

– Чего они ждут? – спросила Силья у стоящей рядом женщины.

– Кто ж знает? – пожала та плечами. – На вашем месте я бы не слишком надеялась увидеть мужа в ближайшее время, мисс.

«Поторапливайтесь, а потом ждите» – так в одном из писем Генри описывал армейскую жизнь. Стоя на причале в течение нескольких бесконечно долгих часов, Силья собственными глазами увидела, что это означает.

– Они наверняка отчалят ночью, – заметил один из караульных. – Но точного времени никто не знает. Дамы, вам лучше разойтись по домам.

Солнце опустилось за горизонт, город начала окутывать тьма. Желудок Сильи заурчал от голода.

Наконец она развернулась и направилась к метро.

Ребенок Сильи и Генри появился на свет в темные предрассветные часы первого дня 1943 года. Когда Силья пришла в себя после анестезии, ее ждало настоящее потрясение – ей сообщили, что у нее родилась девочка. Во время беременности она убеждала себя, что носит под сердцем сына, и, любовно поглаживая живот, называла его «Генри-младший», иногда даже вслух. Поверить в то, что она родила дочь, оказалось тяжело. Когда акушерки и Микаэла ушли, Силья украдкой раскутала ребенка, дабы убедиться, что ей сказали правду.

Однако горевала по Генри-младшему она недолго: девочка оказалась очень красивой и здоровой. Пусть у нее пока не было волосиков, зато она унаследовала потрясающие темные глаза отца. После войны у них с Генри будут еще дети. И непременно родится сын, и даже не один. Силья даже представила, как мальчишки будут донимать свою старшую сестру.

Она назвала дочь Руби Микаэла. Микаэла – в честь матери, а Руби – потому что Силье нравились простота и американское звучание этого имени.

«Руби – очень хорошее имя, – написал Генри из северной Африки, где его подразделение вело ожесточенные бои. – Симпатичное имя для симпатичной девочки, которую папе так не терпится наконец увидеть».

Восемь месяцев Силья сидела дома с ребенком и занималась повседневной рутиной – кормление, пеленание, укачивание. Девочка оказалась неспокойной: часто капризничала, плохо спала, – настроение ее менялось по несколько раз на дню. Силья с отчаянием думала о том, что Руби будет такой всегда, но Микаэла объяснила, что подобное поведение свойственно большинству младенцев, и заметила:

– Просто дай ей время подрасти, pikkuäitini.[4]

Силья только усмехалась в ответ. Она совсем не ощущала себя матерью, скорее коровой. Из огромной груди сочилось молоко, пачкая блузки, но покупка смеси стала бы бесполезной тратой денег, ведь у Сильи было столько качественной еды, которая не стоила ей ничего, кроме чувства собственного достоинства.

А потом словно по волшебству трудный период закончился. Теперь улыбка Руби означала, что она действительно счастлива, а не мучается от газов. Она начала есть овсяную кашу и фруктовое пюре. Научилась самостоятельно садиться и спала по шесть часов каждую ночь. Силья влюбилась в беззубую улыбку дочери, розовые щечки и непонятный младенческий лепет. Она постоянно возилась с малышкой, точно с любимой игрушкой, и никак не могла насытиться общением с ней.

Наконец пришла пора возвращаться в колледж. Микаэла стала работать в ночную смену, чтобы оставаться с внучкой днем и давать дочери возможность продолжать учебу.

– Учись, – говорила она Силье, – а мы с Руби справимся. Твое образование сейчас важнее всего.

Вскоре все трое приноровились к новому распорядку жизни.

Силья очень скучала по Руби, и поэтому ей было сложно сосредоточиться на занятиях. Несколько раз она даже подумывала бросить колледж. Конечно, мать будет разочарована, но вряд ли вышвырнет ее из дома.

Поскорее бы закончилась эта проклятая война! Тогда Генри вернется домой и позаботится о них. Но война все продолжалась, и конца ей не было видно. В письмах он сообщал жене о своих смертельно раненных и убитых товарищах, но, слава богу, его собственные ранения всегда оказывались пустяковыми. «Я настоящий счастливчик, – писал Генри. – Правда, куколка?»

Руби очень тянулась к матери, хотя та проводила с ней совсем мало времени. Микаэла рассказывала, что, как только за окном вечерело и тени становились длиннее, малышка начинала ждать Силью, словно бы чувствовала ее приближение. Когда же Силья появлялась на пороге дома, лицо Руби светлело, и она бежала навстречу матери. За ужином девочка забиралась к ней на колени, а если ее пытались усадить на детский высокий стул, со слезами протестовала.

Силью удивляло то обстоятельство, что девочка так к ней привязана, но Микаэла лишь одобрительно кивала:

– Малыши просто обязаны любить своих матерей больше всего на свете. Так уж заложено природой.

Летом Силья обычно работала, чтобы в семье появились лишние деньги, и когда Руби исполнилось полтора года, собиралась поступить так же, однако Микаэла была против.

– Нам не нужны деньги, – сказала она. – Я зарабатываю вполне достаточно. А ты отдыхай, готовься к новому учебному году и наслаждайся общением с дочкой.

Однако Силья не могла радоваться долгожданному отдыху. В июне сорок четвертого года войска союзников пробили брешь в Атлантическом вале Гитлера и устремились в глубь континента. В боях вокруг Кана участвовали десятки тысяч солдат.[5]

Силья знала, что подразделение Генри находится в Англии в ожидании каких-то очень важных событий. Муж не вдавался в подробности, но намекал на это в каждом письме.

А потом письма перестали приходить, и Силья ничего не слышала о Генри на протяжении нескольких недель. На все попытки что-нибудь разузнать о нем она получала один и тот же ответ: «Статус служащих специальных подразделений не разглашается. Как только о вашем муже появятся какие-то сведения, вас проинформируют».

И Силья ждала. Играла с ребенком, готовила и убиралась в доме, совершала длительные прогулки по извилистым дорогам в окрестностях Бруклина, читала принесенные из библиотеки книги… И все же ни Агата Кристи, ни Сол Беллоу, ни Уильям Сомерсет Моэм не могли отвлечь ее от мыслей о Генри.

Она даже подумывала связаться с его матерью. Муж почти не рассказывал о ней и никогда не упоминал в своих письмах, и Силья знала лишь, что мать Генри живет в северной Калифорнии, где они с братом выросли.

– Мы оба уехали из дома вскоре после того, как отец умер от сердечного приступа, – рассказывал Генри осенью 1942 года перед своим отъездом из Нью-Йорка. При этом его голос звучал сухо и безразлично. – Мы с Полом некоторое время путешествовали вместе, зарабатывая на жизнь всякими странными способами. А потом мне захотелось посмотреть страну. Пол остался на западе, а я двинулся на восток, и в прошлом году поступил на военную службу. Я не сомневался, что рано или поздно меня все равно призовут, к тому же попросту не знал, чем заняться. – Он пожал плечами и тепло улыбнулся. – Однако мой младший по-прежнему находится в свободном плавании, но это дело времени.

– И с тех пор ни ты, ни он не возвращались домой и не виделись с матерью? – спросила Силья.

Генри снова пожал плечами и тихо ответил:

– Мы ей не нужны. Она не хочет нас видеть.

– Мать не хочет вас видеть? – Силья никак не могла взять в толк, как такое возможно.

– У нее другие заботы, вот и все. В противном случае я до сих пор работал бы на виноградниках в Сономе, вместо того чтобы кататься в метро Нью-Йорка с такой красоткой.

Больше о матери он не заговаривал.

С тех пор как они заключили брак, Силья считалась ближайшей родственницей Генри, так что информацию о его состоянии и местонахождении сообщили бы именно ей, жене. И все же она волновалась. А что, если произошла какая-то ошибка? Что, если мать Генри получила ответы, которых не могла добиться Силья?

Наконец где-то в середине августа Силья получила письмо от Генри, но написано оно было не его рукой. В верхнем углу страницы стояла пометка, что текст продиктовал Генри.

Выдохнув с облегчением, Силья бросилась писать ответ.

Ответ Генри пришел через две недели. Силья скользила взглядом по написанным на тонкой бумаге строчкам, и ее руки заметно дрожали. Только сейчас до нее дошел смысл того, что произошло, и она начала понимать, какое именно будущее может их ожидать.