Часть третья КРИВЫЕ ДОРОЖКИ

Стелла не верила в свое счастье, пока не оказалась в плацкартном вагоне поезда, стремительно мчавшегося на юг. С ней рядом разместились Ирина, гример Эльвира Мирзоева и звукооператор Юля. В следующем отсеке ехали Сиротины, Новиков и Романов. Еще дальше — Радкевич, Извекова и Лена Петрова с Клавдией Михайловной.

Несколько омрачало настроение Стеллы то, что в одной сцене ей предстояло сниматься обнаженной, однако, когда Виктория Викторовна объяснила, что ее практически забросают цветами, девушка несколько успокоилась.

Четыре дня назад в гримерной на «Мосфильме», Эля, ворча: «Заморили девчонку! А какая фигура была!» — подстригла и перекрасила Стелле волосы, и та действительно стала типажно напоминать Полину Загурскую. По крайней мере, когда Ирина привела к режиссеру преображенную девушку, он пробормотал что-то невразумительно-одобрительное, а Чекалина махнула рукой:

— Сойдет!

Стелла переживала из-за того, что похудела не на десять, а на девять с небольшим килограммов, и упорно сидела на диете, вызывая возмущение Ирины. «Скоро совсем ноги носить не будут!» — утверждала она, беспокоясь за упрямую девчонку.

Впрочем, у Ирины хватало своих проблем. Она ужасно злилась на себя, что, поддавшись на уговоры Чекалиной и Комовой, поехала в эту командировку, что называется, одна в четырех лицах. То есть «за себя», как ассистент по актерам и актриса, и «за того парня», то бишь за Светлану Ивановну, как временно исполняющая обязанности второго режиссера, и за помрежку — конопатенькая Таня Егорова, насмерть разругавшись со всеми, ушла из группы. Виктория Викторовна резонно объяснила, что брать на работу нового человека из-за пяти съемочных дней неразумно, и все, по выражению Ирины, «посмотрели на библиотекаршу». С тех пор как она вошла в состав съемочной группы, стало модно перекладывать на ее плечи обязанности, которые к ней в общем-то отношения не имели. Видя, что она безропотно переносит свинство вконец разленившейся Комовой, на нее начали покушаться буквально все, даже заместитель директора Алик Житков. Он умудрился отправить Ирину за билетами на поезд! Она утешала себя тем, что скоро этот идиотизм кончится, она уволится до озвучания, и пусть тогда сами разбираются… И терпела. У нее почему-то язык не поворачивался осадить нахалов, откровенно не желавших ничего делать и не скрывавших этого.

Теперь в ее дорожной сумке лежала деревянная хлопушка, и она вновь и вновь корила себя за то, что не смогла отказать Чекалиной. Светлана Ивановна не захотела ехать в сулившую массу хлопот поездку, бредовато ссылаясь на невозможность покинуть любимого кота Бенедикта, чем вызвала неуемную радость Победы Победителевны, которая немедленно заявила, что Ирина Леонидовна несомненно справится… Ира даже не стала заикаться о том, что у нее тоже наличествует кошка, впрочем, соседка Люда никогда не отказывалась позаботиться о Баське, а заявление Светланы Ивановны, что кот в ее отсутствие просто умрет с тоски, произвело на всех неизгладимое впечатление. Комову извели хохмочками о «любимом мужчине» в кошачьей шкуре и о том, что «любовь зла, полюбишь и кота, когда некого больше».

Поезд, стуча колесами на стыках рельсов, мчался на юг, а Ира самоедствовала.

Эля подмигнула Ирине и, наклонившись, начала шарить в сумке, которую не убрала под сиденье. Подозрительно зазвякало стекло, и Эльвира извлекла на свет Божий две бутылки шампанского.

— Понятно, — сказала Ира и встала. — Стелла, голубчик, достань там у нас…

— Успеется! — махнула рукой гримерша и скомандовала: — Народ! Присоединяйсь!!

Юля неопределенно хмыкнула, тем не менее подсела поближе.

Эльвира достала беленькие пластиковые стаканчики, вставленные один в другой, и ловко открыла бутылку, не потеряв ни единой капли драгоценной жидкости.

Как-то очень быстро образовалась компания — подошли Лена Петрова, Сиротины, Романов и Новиков. Мужчин загнали на верхние полки, так как усесться всем на нижних было просто невозможно. Чуть позже появился Радкевич, предусмотрительно сходивший в вагон-ресторан за шампанским. Не влилась в коллектив только Извекова, которая заявила, что у нее и так голова болит, и стеснительная Клавдия Михайловна. Впрочем, об их существовании скоро забыли.

Когда кончилась первая порция горючего, жаждущий народ откомандировал в вагон-ресторан Новикова и Сиротина.

Вдруг ни с того ни с сего Мирзоева забузила:

— Ир! Пошли к Вике! Я ей все скажу! Какого черта она в СВ едет, а нас в плацкартный загнала? Меня и тебя она не имела права…

— Эля, брось! Ведь все равно уже едем.

— Н-ну нет! — заявила Эльвира упрямо, встала и, слегка пошатываясь, направилась по вагону.

Ира пошла за ней. Ее удивила агрессивность Мирзоевой, и она надеялась остановить гримершу, пока та не устроила скандал.

Эля с трудом удерживала равновесие, только теперь Ирина поняла, насколько та пьяна. Вдруг гримерша остановилась и завопила на весь вагон:

— Товарищи пассажиры! Немедленно прекратите раскачивать состав, а то на ногах стоять невозможно!

На это отреагировали по-разному: люди, которые считали, что поезда для того и придуманы, чтобы в них надираться до зеленых чертей, развеселились, увидев вполне дошедшую до кондиции единомышленницу, другие, наивно полагавшие, что поезда существуют для того, чтобы в них ездить, выразили неодобрение, однако сделали это так тихо, что Эльвира просто ничего не заметила.

С Викторией Викторовной все обошлось на удивление мирно. Увидев Эльвиру и Ирину, она неожиданно проявила искреннюю радость и немедленно предложила им водки. Причина заключалась в том, что бухгалтер Танюша, с которой ехала Чекалина, уже вышла из строя и мирно почивала на своем месте, так что директриса просто заскучала в одиночестве.

Через час Ирина утащила Мирзоеву в свой вагон, поскольку Виктория Викторовна последовала примеру Тани и заснула.

* * *

Утро принесло окончание пути, холодный мелкий дождик и головную боль — одну на всех. Пожалуй, из предававшихся веселью представителей дружного коллектива не страдали только Ира, на которую, как заметила Стелла, алкоголь не оказывал столь пагубного влияния, и сама Стелла, которая проявляла разумную воздержанность.

Угрюмая Виктория Викторовна на чем свет стоит костерила Алика, которого отправили вперед, чтобы обеспечить гостиницу и транспорт. Ни Алика, ни транспорта не было. Киношники понуро скитались по быстро пустевшей привокзальной площади и лелеяли в душе надежду, что заместитель директора еще появится, что он не перепутал день приезда съемочной группы и вообще не забыл о нем…

К Ире и Стелле подошла бухгалтер Танюша и с заговорщическим видом поманила их за собой. Виктория Викторовна, увидев Ирину, по-приятельски замахала рукой.

Эльвира, оглянувшись по сторонам, протянула им по стаканчику пузырившегося шампанского.

«По утрам шампанское пьют только аристократы и дегенераты», — пронеслась в голове Стеллы крылатая фраза из старого фильма.

— В деревне, где живут одни одноногие, следует притворяться хотя бы хромым, — тихо сказала Ира, подтолкнув девушку. Холодное шампанское ударило в нос.

«Так не долго и спиться! — подумала Стелла, но от высказываний воздержалась. — Хромым так хромым!»

— Где этот чертов алканавт Алик? — вновь зарычала Чекалина, и точно в ответ на ее слова появился Житков.

На лице Александра Житкова, то есть Алика, читались следы безуспешной борьбы с похмельем.

— Это что у вас? Шампанское? — хриплым голосом поинтересовался он, и Танюша, в полной мере разделявшая его страдания, налила ему вина.

— Шампанское ему! — возмутилась Виктория Викторовна. — Совсем оборзел!

— Ой! — простонал Житков, зажимая уши. — Только не кричи! Я же все сделал… Пока Михаила из аэропорта в гостиницу отвез, пока то, пока се…

— Так он же вчера должен был прилететь? — удивилась Чекалина.

— Да? — покосился на нее мутным глазом Алик, и лицо его выразило напряженную работу мысли. — Наверное… — неуверенно протянул он и жалобно посмотрел на благодетельницу Танюшу.

Та поняла его без слов и потянулась за бутылкой, однако Чекалина пресекла ее милосердный порыв.

— Где транспорт? — угрожающим тоном спросила она.

— Да вон же стоит! — проныл Алик, указывая на покрытый слоем грязи «Москвич» и автобус — чудо довоенной техники. Именно на таком драндулете возил героического Жеглова шофер Копытин.

— О Боже! Какой рыдван! — вздохнула Чекалина. — Ну, поехали? Ирина, грузите актеров!

* * *

Гостиница «Приморская» красотой не блистала. Не поражала она и комфортом. Ванные комнаты в номерах попросту отсутствовали, а в некоторых — на одного человека — не имелось даже туалетов.

Радкевич, загнанный в крохотный пенальчик, где не нашлось места ни для телефона, ни для телевизора, ни для холодильника, улыбаясь с пониманием, посоветовал возмущенной Ирине «не принимать близко к сердцу».

— Ну нет у нас других номеров! Нет! — прижимая руки к сердцу, проникновенно твердила администраторша.

— Вы же мне народного артиста в крысоловку какую-то загнали!

— Зато у нас тараканов нет! — без всякой видимой связи заявила женщина, которой Ирина, видимо, действовала на нервы. — И вообще, обращайтесь к своему начальству. Какие они номера зарезервировали, такие я вам и даю!

— Черт! Черт! Черт! — ярилась Ирина у себя в номере. — Гадюшник какой-то!

Она сразу оговорила с Чекалиной, что хотела бы жить в одном номере со Стеллой, на что директриса ответила, что не возражает, но в таком случае Ирине придется поселиться в гостинице вместе с актерами, а не с администрацией. Только теперь до Иры дошла суть ее заявления.

Режиссер и оператор с семьями были размещены в шикарной гостинице в Ялте. Там же предстояло поселиться Огульникову и Кострову. Чекалина, бухгалтер, Лена Петрова и Эля Мирзоева получили номера в гостинице «Алушта», куда более престижной и дорогой, чем «Приморская», в которой обычно жили родители, привозившие на лечение детей.

Сорить деньгами для того, чтобы обеспечить приличные условия жизни актерам, никто не собирался…

Однако некоторые обстоятельства приходилось брать в расчет: Огульников на плохой номер просто не согласился бы и наверняка устроил бы скандал. Связываться с ним никто не хотел, а Кострова, с которым он дружил, автоматически невозможно было разместить в другом месте.

Ловкая Виктория Викторовна прекрасно справилась с поставленной перед ней задачей. Она, несомненно, разбиралась в людях и знала, что, например, интеллигентный Радкевич возражать не будет, Извекову она сумеет осадить, остальные же просто не посмеют рта раскрыть, а потому последовательно проводила в жизнь принципы экономии.

В номере Ирины стояли телевизор и телефон. Единственный на всю гостиницу! В других номерах такой роскоши не предполагалось. Следовательно, в «Приморской» Ира получила «президентские апартаменты». Это соображение несколько развеселило ее. А когда она по вызову Чекалиной пришла в гостиницу «Алушта» и увидела, что там просто стадами бегают непуганые тараканы, то не отказала себе в удовольствии слегка позлорадствовать.

— Пошли к морю! — восторженно предложила Стелла, когда Ирина освободилась.

— Ну пошли, — без особого энтузиазма согласилась та.

Вода была еще слишком холодной, чтобы купаться, и они просто побродили по пустынному пляжу. Стелла побросала в волны камешки. Впервые оказавшись на море, она от всего приходила в восторг, ее даже не смутила малосъедобная пища, которую им подали в находившейся неподалеку от гостиницы столовке.

Затем подруги отправились бродить по городу. Пока недовольная всем на свете Ирина ворчала и брюзжала, Стелла наслаждалась созерцанием красот южной природы, которая вызывала в ее воображении образ томной восточной красавицы, лениво возлежавшей на шелковых подушках. Правда, в женщине этой все было немного «слишком» — слишком черные волосы, слишком густые сросшиеся брови, слишком румяные щеки и слишком роскошные формы.

Ирину же несколько примирило с «кошмаррной» действительностью изобилие дешевых овощей и фруктов, которыми торговали буквально повсюду. Набрав даров природы и превратившись, по выражению Ирины, «в неких вьючных животных с завидущими глазами и полным отсутствием мозга», они вернулись в гостиницу.

Вечером в номере Ирины и Стеллы собрались все актеры. Пришла даже нелюдимка Извекова. Захватив овощи и фрукты, купленные во время прогулки по городу, и не съеденные в дороге припасы, они устроили импровизированный ужин под телевизор, который показывал только передачи первой программы, причем без звука.

* * *

Погрузившись рано утром в автобус, актеры под предводительством Ирины отправились на место, выбранное для съемок. Это было городское кладбище.

К моменту появления режиссера и оператора работа уже кипела вовсю.

Лена и Клавдия Михайловна роздали костюмы, и, превратив автобус в импровизированную переодевалку, актеры, разбившись на группы, по очереди приводили себя «в боевую готовность». Эльвира ничтоже сумняшеся накладывала грим прямо под открытым небом, наслаждаясь ярким по-южному солнцем.

Едва успевшая переодеться Ирина, которую Эльвира начала причесывать, услышала трубный глас режиссера и помчалась к нему. Платье доставляло ей массу неудобств. Ей приходилось семенить, передвигаясь мелкими шажками, или задирать подол до не могу и выше, кроме того, шлейф-крылья все время за что-то цеплялся. Поскольку в соответствии с великим замыслом режиссера им предстояло сниматься босиком, Ирина разулась и немедленно поняла, что ей совсем не нравится передвигаться подобным образом. Постоянно завязывать и развязывать шнурки кроссовок казалось ей обременительным, поэтому она сняла с Романова кроссовки сорок последнего размера, в которые могла просовывать ноги, не развязывая шнурков, и в таком виде предстала перед режиссером.

Она не сразу сообразила, почему, едва взглянув на нее, Михаил разразился гомерическим хохотом, однако, представив себе, как она смотрится со стороны: с начесанными только с одной стороны и торчащими дыбом волосами, в задранном почти до бедер платье, в огромных кроссовках на тонковатых ногах, с хлопушкой в одной руке и бамбуковыми «веригами» в другой, — веселья режиссера не разделила. Мрачно взглянув на него, она заявила:

— Нечего надо мной издеваться, Михаил Георгиевич. Я не по своей воле тут чучело огородное изображаю. Вы экономию наводите, а все шишки на меня! И смеетесь еще…

Напустив на себя серьезность, режиссер сказал:

— Попросите, пожалуйста, всех поторопиться. Оператор боится, что солнце уйдет.

Съемочная группа расположилась на взгорке, обнесенном невысоким, кое-где осыпавшимся каменным бордюром. Снизу, с дороги, их не было видно.

Освободившийся одним из первых Романов в белой хламиде, заменявшей ему костюм, с кучей образков и ладанок на шее, прихватив книжку, отправился бродить между крестами.

Он уходил все дальше и дальше, поднимаясь по склону вверх, и, точно забыв обо всем, время от времени взмахивая свободной рукой, декламировал Хайяма. Судя по всему, он спокойно переносил отсутствие кроссовок и не реагировал на попадавшие под ноги камушки, как неженка Ирина.

Она же подпрыгивала, стараясь не потерять Валерия из виду, чтобы не искать его потом по всему кладбищу, чем вызывала неудовольствие Эльвиры, трудившейся над ее прической.

Романова озаряло утреннее солнце, окружая его неким подобием ореола…

Вдруг снизу донеслись полные благоговейного восторга вопли:

— Святой!

— Христос!

Все услышавшие крик, и прежде всего Стелла, не занятая в первой сцене и решительно не знавшая, куда деваться от безделья среди царившей вокруг суеты, немедленно перегнулись через каменный бордюрчик, окружавший площадку, и увидели двух павших в пыль на колени старушек.

Богомольные бабули, молитвенно воздев руки, так и сияли от счастья, пялясь на Романова.

Хохот, грянувший точно с небес, отрезвил их. Сообразив, что корчившиеся от смеха и указывавшие на них пальцами люди никак не могут быть причислены к ангелам, старухи догадались о своей вызванной пылкостью религиозных чувств ошибке. Плюясь и ругаясь, они поднялись на ноги и, кипя от негодования, удалились.

Возвратившийся новоявленный «Христос» — Валера так и не понял причин охватившего всех безудержного веселья.

* * *

В следующей сцене снимался прибывший прямо с корабля на бал Огульников. В меру покапризничав, он отдал себя в руки Эли.

Режиссер расставил актеров по местам — они должны были стоять вдоль стен старинных домов и провожать взглядами героя и героиню, убегавших «навстречу своему счастью» по булыжной мостовой через витые чугунные ворота.

Уголок города, выбранный для съемок этой сцены, безусловно, поражал живописностью, но отнюдь не отличался пустынностью.

На актеров глазели любопытные прохожие.

— Ирина! Ира! — раздраженно заорал режиссер. — Невозможно работать! Уберите зевак!

— Простите, Михаил Георгиевич, я не совсем поняла: мне стоять на месте, готовить хлопушку или заниматься разгоном демонстрации? Меня не три штуки. Я у себя одна!

Мэтр беспомощно огляделся по сторонам — все были заняты делом: Эля трудилась над Огульниковым, за ее спиной стояла Клавдия Михайловна с костюмом в руках, Лена поправляла что-то в костюме Стеллы, которая, против ожиданий Ирины, зубами от страха не клацала, а казалась вполне спокойной и собранной; оператор занимался своими делами, Юля с трагическим выражением лица вертела ручки своего допотопного звукозаписывающего агрегата… А администрации и след простыл. Чекалина укатила, привезя Огульникова, а Алик и вовсе не появлялся.

Вдруг режиссер просиял:

— Вы, вот вы, в кепке!..

Невысокий пузатенький мужчина в джинсовом комбинезоне с нагрудничком, делавшим его похожим на Карлсона, и джинсовой же бейсболке слонялся вокруг покрикивавшего на него Егора и явно не знал, куда себя деть. Карманы его штанов оттопыривались, из каждого торчало по бутылке пива.

— Я? — удивился Карлсон.

— Вы, вы! Попросите любопытных разойтись! Перекройте улицу, что ли?..

Карлсон — он же помощник оператора Виктор Кваснин, а попросту Витек, — взялся за выполнение поставленной перед ним задачи с энтузиазмом, подошел к ее решению творчески. Зачем-то сняв «кепку», он пятерней пригладил свои реденькие бесцветные волосы и… бросился в бой. Подхватив стоявший рядом с ним полутораметровый штатив, Витек занес железяку над головой и с угрожающим воплем ринулся на любопытных прохожих, причем его несколько занесло, поскольку он, как всегда, был несколько на взводе. Одна из лап штатива едва не угодила в лицо деревенского вида дядьке. Тот, обругав чокнутого энтузиаста, ушел прочь, за ним последовали и другие, укрепившись во мнении, что в кино в основном работают крайне опасные психи.

Впрочем, на этом Витек не остановился. Отхлебнув из бутылки пива — подкрепившись, он извлек из машины, перевозившей технику оператора, еще один штатив и, разместив стойки на противоположных сторонах узкой улицы, протянул между ними ленту рулетки.

— Задание выполнено, — отрапортовал он, становясь навытяжку перед режиссером, который, честно говоря, не ожидал проявления подобной резвости и несколько растерялся.

— Знаете ли… э-э…

— Витя, — подсказал Карлсон.

— Н-да… Витя. Вы бы, Витя, поаккуратнее как-то… — неуверенно, что ему вовсе не было свойственно, посоветовал Михаил Георгиевич.

— Есть! — отозвался Витек, обдав режиссера волной стойкого многодневного перегара.


Относительно Стеллиного спокойствия Ира заблуждалась. Девушка прикладывала неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках. Она деревянно улыбалась гримировавшей ее Эле, машинально отвечала на вопросы и думала о том, что наконец-то настал долгожданный миг — сейчас она встанет «на исходную», прозвучит команда: «Мотор!», и оператор направит камеру на нее… Именно на нее, Стеллу! От этого где-то в груди холодело и щекотало, будто сотни маленьких нежных бабочек взмахивали крыльями, готовясь выпорхнуть на волю…

— Иди! — подтолкнула словно оглохшую Стеллу Эля. — Пора.

На ватных дрожащих ногах девушка промчалась мимо выстроенных вдоль улицы актеров, едва не столкнувшись с Ириной, которой режиссер велел отдать хлопушку энтузиасту Витьку, чтобы ей не пришлось скакать с места на место. Улыбнувшись в ответ на ободряющую улыбку подруги, Стелла добежала до Огульникова и протянула ему, следуя указаниям режиссера, руку. Сердце ее трепыхалось, как тряпичный паяц на нитке пьяного кукловода…

Огульников принял ее ладонь в свою и вдруг как-то по-доброму, по-товарищески подмигнул:

— Не дрейфь. Все будет хорошо.

Стелла, не ожидавшая такого обращения после выходки на съемках в Сорокине, несколько опешив, неуверенно улыбнулась.

Огульников просвистел какой-то мотивчик и, глядя в сторону, словно бы между прочим произнес:

— А ты ничего… Куколка…

И Стелла еще больше смутилась.

Бегать им пришлось целых четыре раза — два раза «туда» и два раза в обратном направлении: оператор Егор все время оставался чем-то недоволен. Кроме того, не следовало забывать, что Стелла все-таки не Полина, и поэтому там, где без крупного плана не удавалось обойтись, решили снимать ее в основном со спины.

Солнце поднялось довольно высоко и палило нещадно. Актеры маялись от жары и необходимости так долго стоять на одном месте. Ирине едва удавалось удерживать их от дезертирства: все время кто-то порывался удрать, чтобы принести всем мороженое. Особенно много хлопот доставлял неуправляемый Новиков: на него приходилось рычать каждые пять минут.

В конце концов, когда прозвучала команда садиться в автобус, случилась неприятная заминка. Ирина оглянулась и увидела, что Извекова так и осталась стоять у стены, к которой прислонилась.

— Алла Владимировна! — предчувствуя недоброе, позвала Ира.

Словно в ответ на ее зов, Извекова Начала медленно сползать по стене на булыжную мостовую. К ней бросился несколько приотставший от других Сиротин и подхватил лишившуюся чувств женщину на руки.

Когда ее втаскивали в автобус, где уже ожидала Эля с ваткой, намоченной в нашатыре, — чего только не было в бездонном кофре гримерши! — Михаил Георгиевич, проходя к своей машине, раздраженно бросил, обращаясь к Ирине:

— Разберитесь! Нечего мне тут лазарет устраивать.

Она же, зло прищурившись, промолчала.

* * *

Автобус катил по петлявшему среди гор шоссе. Съемочная группа переезжала на другую площадку, и уставшие актеры, съев купленное еще в городе мороженое, дремали или смотрели в окна. Довольно быстро приведенная в чувство Извекова жаловалась добросердечной Сиротиной на головокружение и варварское к ней, Алле Владимировне, отношение со стороны режиссера и администрации. Она почему-то забывала при этом, что Людмила Васильевна точно так же, как она, стояла на жаре и мучилась от жажды.

Ирина подсела к Стелле и поинтересовалась:

— Ну как ощущения? Довольна?

Стелла кивнула. Женщина посмотрела на нее испытующе долгим взглядом, словно пытаясь прочитать мысли, вертевшиеся в хорошенькой головке подруги.

— Н-да, — наконец произнесла Ирина, причем таким тоном, как будто ее что-то обеспокоило. — Мне всегда казалось, что осуществленная мечта теряет свою сладость сахарную… Впрочем, может быть, я слишком спешу? Н-да… Добившись чего-то, человек утрачивает к достигнутому интерес. Это только дети еще какое-то время радуются, получив долгожданную игрушку. Потом… игрушка ломается и о ней забывают… Знаешь, одна моя знакомая в детстве мечтала о мальчишечьих игрушках, а ей дарили кукол, посудку, колясочки, кроватки. Ну так вот. Родился у нее сын, и, чуть он подрос, кинулась она все свои мечты реализовывать — чаду любимому вожделенные игрушки покупать. Для начала приобрела барабан и пожалела об этом ровно через полчаса. А уж как ее соседи-то пожалели! Она, в конце концов, сама виновата, а им за что страдать? Потом подруга моя добыла грузовик-самосвал, просто зеленое чудовище какое-то…

— Пожалела? — усмехнулась Стелла.

— Еще как! Грохот стоял — жуть! Особенно это прочувствовали соседи снизу. Однако приятельница моя не остановилась на достигнутом и купила сыну саблю. Теперь пришлось сожалеть ей самой — погиб, можно сказать, совсем новый шкаф. Причем, как Гришке удалось его покалечить пластмассовой саблей, уму непостижимо. Но парень толковый, справился. Насчет коня я ее предупреждала — знаешь, красный такой, на колесиках. Ну, с ним и вовсе едва беды не вышло! Чтобы отстали возмущенные соседи, Дима с Соней купили палас и завесили стены коврами. Конь по паласу ездил тихо, и мирно попивавшие на кухне чаек родители не услышали, как их чадо выкатилось на балкон. Гришка решил на деле проверить аэродинамические характеристики своего скакуна. Не знаю, может, ему про Пегаса кто рассказал? Только мальчонка он и правда умный, поэтому запустил в пробный полет своего коня с плюшевым медведем на спине.

— И что? — заулыбалась Стелла.

— А то, что шмякнулся этот Пегас в метре от самой вредной в подъезде бабки! Едва не пришиб.

Прислушивавшаяся к их разговору Эля рассмеялась.

— Тебе смешно! — немедленно среагировала Ирина, поворачиваясь к гримерше. — А сколько крови старая ведьма попортила родителям юного естествоиспытателя?.. A-а… То-то же! Ну, в общем, пистолет с пистонами Соня покупать не стала. Научила ее жизнь. Нашла где-то автомат, у которого при стрельбе лампочка зажигается и который стрекочет тихо, как кузнечик…

— Не пойму я, к чему ты клонишь? — спросила Эля.

— А к тому, что не всякая мечта должна осуществляться, особенно если неизвестно, какими последствиями ее исполнение чревато..

— Воспитываешь девочку? — с сочувствием сказала гримерша. — Зря. Не станет она тебя слушать. Человек уж так устроен — на чужих граблях не научится, ему свои под ноги подавай…

— Кажется, приехали? — воскликнула Стелла, желая прекратить неприятный разговор.

Ирина часто касалась этой темы, но доводы, приводимые старшей подругой, впечатления на девушку не производили. Она по-прежнему считала, что сниматься в кино — это самое настоящее счастье.

— Приехали, приехали, — проворчала Ира, не терявшая надежды переубедить упрямую девчонку, заставить ее выбросить из головы бредни о кино и заниматься делом, то есть учиться дальше.

* * *

Нет, не зря выезжали на выбор натуры режиссер с оператором: им удалось найти поистине дивные места. Об одном только сожалела Ира, любуясь восхитительной природой вокруг, — о том, что крикливое стадо людей топчет лицо безответной и беззащитной земли. Следы этого кощунства в виде разбросанного мусора, поврежденных растений и идиотских построек виднелись повсюду. Впрочем, старинные строения в ней почти не вызывали раздражения, видимо когда-то давно человек и правда был куда ближе к природе, чем сейчас.

Машины съемочной группы остановились на площадке неподалеку от удивительно красивой, недлинной пещеры, которая, пройдя сквозь толщу горы, выходила к морю. Причем заканчивалась она обрывом — до воды, из которой торчали острые обломки скал, было ужасно далеко.

Подойдя к самому краю, Ирина присвистнула: героям предстояло пробежать по пещере и остановиться прямо перед обрывом, замерев и раскинув руки, изображая, что в следующий миг они взлетят. Вполне можно было и в самом деле полететь. Только не в небо, поскольку крыльев у людей, как известно, нет, а вниз — на скалы.

— Ты уж поосторожней, Стел! Не надо думать, что ты — птичка небесная. А то с твоим энтузиазмом и до беды недалеко, — попросила она и отправилась к остальным актерам, не занятым в сцене, которых следовало пасти, чтобы они не разбрелись и не задержали отъезд. Ирина чувствовала, как в ней постепенно просыпается Светлана Ивановна, изводившая всех боязнью, что кого-нибудь в нужный момент не окажется на месте… И это ее злило. Впрочем, она утешалась тем, что все-таки еще не превратилась в законченную идиотку и не станет зря никого мучить. Кроме того, ее несказанно радовало, что энтузиаст Витек «узурпировал» хлопушку, причем режиссер явно не возражал против этого, а уж Ирина — тем более.

Шустрый Новиков отыскал где-то поблизости торговую точку и принес на всю команду подтаявшие брикеты мороженого, теплую отвратительную газировку «Крем-сода» и подсохшие булки. Проголодавшиеся актеры с радостью и благодарностью приняли слегка подпорченный временем и условиями хранения подарок судьбы, которая приняла на сей раз обличье лысого баламута Новикова.

Вдруг от входа в пещеру донеслись возмущенные вопли Огульникова. Ирина, задрав юбку и волоча за собой ненавистные крылья, помчалась туда.

— Ты мне оставь эти шуточки, Михаил! Что значит в следующий раз в море брошу? Он же золотой!

— А нечего останавливаться за три метра до края! За ним небось и в воду бы прыгнул? — ухмылялся режиссер. — Рубцов и вовсе на карнизике висит — вот-вот свалится, а ты мне тут истерики закатываешь!

— Отдай крест! — Огульников вцепился в сжатые в кулак волосатые пальцы режиссера, тот, посопротивлявшись, раскрыл ладонь.

— Да на! На! Только на шею не вздумай повесить!

— А куда же мне его?..

Из пещеры, прихрамывая, вышла Стелла. По ее разбитому колену текла струйка крови.

— Черт! — воскликнула Ирина и направилась к ней.

Удивленно, будто только что обратив внимание на то, что Львова оказалась рядом, режиссер приказал:

— Ирина, возьмите у Андрея Маркеловича крест.

Ирина, не сводя глаз со скривившейся от боли Стеллы, протянула руку и машинально подхватила тяжелую золотую цепочку.

— Стелка! Что случилось?

— Упала. Там камни. На каблуках не побегаешь, — объяснила, заставив себя улыбнуться, девушка.

— Партнершу мне покалечили! — снова перешел на повышенные тона Огульников. — Это же кошмар какой-то! Бедная девочка так ушиблась.

— Ирина! Придумайте что-нибудь! — немедленно потребовал режиссер, как будто это именно она, и никто другой, была виновата в том, что Стелла упала.

Ирина, отряхнув «крылом» песок и камушки, налипшие на колено девушки, молча скинула кроссовки. Однако она уже вернула обувь Валере, а ее кроссовки Стелле были заметно малы. Девушка виновато развела руками:

— Да ладно, я уж как-нибудь в туфлях…

— Заминай пятки, — скомандовала Ира.

— Жалко.

— А коленок своих не жалко? Бери, а то еще голову расшибешь, — настояла женщина.

— Ну скоро вы там? — заорал так и продолжавший висеть на скале, всеми забытый оператор Егор Рубцов.

— Идем уже! — откликнулся режиссер.

— Пошли, Стелла! И будь поосторожнее… Ну пожалуйста! — с искренней заботой произнес Огульников, он галантно подхватил девушку под руку и повел в пещеру вслед за режиссером. Стелла оглянулась и как-то растерянно, даже беспомощно посмотрела на подругу.

Ирина осталась у входа, переместившись несколько в сторону, чтобы не попасть в кадр. Стеллины черные туфли на небольших, сантиметров в семь, каблуках были ей здорово велики и хлюпали у нее на ногах, так что отходить далеко она не стала.

Взгляд Ирины упал на массивную цепочку с крестом, лежавшую у нее на ладони.

«Чертов Огульников! Не нравится мне его заботливость, — подумала она. — Ну да Стелла — девочка не глупая. И я ее к тому же предупреждала…»

* * *

К Никитскому ботаническому они приехали около пяти вечера. Их встретила Чекалина с какими-то бумагами в руке. Пошушукавшись с режиссером, она укатила в неизвестном направлении. И началась работа.

Радкевича загнали в заросли каких-то колючих, но весьма живописных растений и велели изображать творческий экстаз, взмахивая воображаемой кистью.

Извекова пометалась по газону с неведомыми цветами, потрясая белым страусовым боа и воздушным подолом, и была вслед за Радкевичем отпущена переодеваться в цивильное.

Новиков с холма повзирал на воображаемое сражение, Романов на фоне каких-то колонн обратился к невидимому Сенату с речью, супруги Сиротины прошли тур вальса на лужайке, окруженной деревьями, кроны которых напоминали шары, будто их подстригли, как это делалось в регулярных парках, а Ирина наконец-то «блеснула» своими «крыльями», вдоволь намахавшись бамбуковыми палками.

Отпуская ее переодеваться, Михаил Георгиевич требовательным тоном отдал распоряжения:

— Побыстрее, пожалуйста! Вы будете мне нужны. И скажите, чтобы никто сюда не совался. Да, и хлопушку у… у этого… как его? В общем, заберите.


Подойдя к автобусу, Ирина заметила, что на некотором отдалении, среди живописной зелени, прогуливаются Стелла и Огульников. Герой-любовник, выразительно жестикулируя, что-то говорил девушке, которая слушала, не сводя с него ярких, сине-зеленых глаз. Это Ире совсем не понравилось. Мало того, она забеспокоилась и, может быть, именно поэтому не обратила внимания на событие, несомненно имевшее для нее определенное значение.

Витек Кваснин, на лице которого была написана самая настоящая тоска, подошел к мужчинам, присевшим возле автобуса покурить, и спросил:

— Мужики, кто знает, где здесь пивом торгуют?

Поскольку бутылки, которые он постоянно менял, словно черпая любимый напиток из неиссякаемого источника, уже не оттопыривали его карманы, а в движениях прослеживалась некоторая вялость, следовало сделать вывод, что либо источник все-таки иссяк, либо перешел в собственность государства.

Романов его попросту не услышал, Радкевич недовольно пожал плечами и отвернулся, а Новиков, хитро прищурившись и сверкнув железным зубом, сказал:

— Во-он гору видишь?

Вдали, затянутая синей дымкой, и правда виднелась вершина горы. Витек проглотил слюну и кивнул.

— Там и ларек.

Карлсон, словно бы вспомнив, что у него имеется пропеллер, взбодрился и рысцой двинулся в указанном направлении, помахивая на бегу хлопушкой.

— Надо же? — удивился простодушный Радкевич. — Я и предположить не мог, что там есть пивной ларек. Как-то, знаете, неестественно. Здесь…

— Может, есть, а может, и нет, — лениво отозвался Новиков, — не знаю. Это я так пошутил.

Радкевич посмотрел вслед удалявшемуся Кваснину и пожал плечами:

— Ну пусть проверит…

— Ирина! Что такое в самом-то деле? Где хлопушка? — возмущенно отчитывал режиссер расстроенную Львову. Впрочем, она пыталась огрызаться:

— Зачем ее было доверять кому попало?

В перебранку вмешался подошедший Радкевич:

— Отправили бы вы меня в гостиницу, Михаил Георгиевич.

— Что?

— В гостиницу…

— Неужели нельзя подождать? У нас работа встала, а вы, Игорь Евгеньевич… Вот приедет Виктория Викторовна, тогда подумаем. Или ждите всех. — Режиссер вновь повернулся к Ирине: — Ищите же! Ищите хлопушку, черт возьми!

— Свет уходит! — долил масла в огонь оператор Егор.

— А хлопушку искать некоторым образом бессмысленно, — произнес Радкевич довольно злорадным тоном. — Молодой человек, которому вы, Михаил Георгиевич, ее столь опрометчиво доверили, удалился на поиски пива. Причем он так спешил, что теперь его не догнать.

— Как? — взвился режиссер. — Кто отпустил?

— А никто, — ухмыльнулся Радкевич, подмигивая Ирине. — Насколько я понял, он ни в чьем разрешении не нуждается.

Михаил Георгиевич бросил на Иру злобный взгляд:

— Егор, снимаем без хлопушки! Ирина, почему посторонние на съемочной площадке?!

— Спасибо, Игорь Евгеньевич, — шепнула Ирина. — Идите к автобусу, пожалуйста, а то меня сейчас съедят. Без соли, горчицы и хрена.


Михаил Георгиевич, снимая актеров на просторах ботанического сада, приметил прелестный уголок — газончик с ярко-голубыми, судя по всему, совсем недавно распустившимися цветами, которые покрывали его нежным ковром, осеняемые кущами неведомых деревьев, названия которых простым смертным ничего не говорили. Там-то он и решил снимать сцену с обнаженными героями.

Увидев, что никакими оранжерейными цветами, как обещала Чекалина, ее забрасывать не будут, Стелла заупрямилась. Впрочем, директриса ее не обманывала, она просто не успевала за полетом буйной фантазии режиссера, которая постоянно выдавала причудливо завитые кренделя.

— Ирина! Черт возьми, почему капризничает актриса?.. — заорал режиссер, оглядываясь в поисках Львовой, которая, как часовой, обходила съемочную площадку дозором, чтобы никто не смущал Огульникова и Стеллу любопытными взглядами.

Крика режиссера она не слышала, поскольку в данный момент курила с Эльвирой Мирзоевой, которая, поправив актерам грим, нанесенный не только на их лица, но и на тела, держалась поблизости. Женщины разговорились со знакомым Эли — оператором с Киевской киностудии. Съемочная группа, в состав которой он входил, работала неподалеку.

— Подожди, Михаил, — обратился к режиссеру Огульников. — Стеллочка, на два слова… Ну что тебя смущает, детка? Это же все понарошку… Ну? Неужели я такой страшный бармалей? Пойми, малышка, работа актера требует жертв! Ты думаешь, я всегда делаю только то, что хочу? Ну вот… К тому же я вовсе не собираюсь тебя насиловать, постарайся это понять.

«Вот ведь корчит из себя недотрогу! — размышлял, убалтывая Стеллу, великий и неподражаемо красноречивый герой-любовник. — А самой небось лет двадцать… По каким только сеновалам не валялась. Ломака!» При этом он продолжал говорить, и голос его сохранял искренность, убедительность и даже некоторую проникновенность.

Если бы Стелла не стояла перед ним, виновато опустив голову, она, возможно, заметила бы хищный огонек, на мгновение мелькнувший в его глазах. Краска стыда заливала ее щеки, все ее существо противилось мысли, что она должна позволить этому чужому, почти незнакомому человеку не только видеть ее обнаженное тело, но и касаться его… Почему-то то, что на нее будут смотреть режиссер с оператором, ее почти не смущало. Стыдилась она и того, что, как ей казалось, выглядела деревенской дурочкой в глазах этих раскрепощенных, современных людей. Ну правда, что такого? Ведь все понарошку…

— Потом ты же знала, — продолжал Огульников, — что тебе предстоит дублировать Полину. Понимаешь, уже снятая с ней сцена в постели, как бы происходящая в реальности, переносится в сказочный мир фантазии. В дивный райский сад… — Голос его стал медово-сладким. — Разве не чудесный замысел? Да, кстати, — куда более прозаическим тоном заметил он, — для зрителей героиней все равно останется Полина, не ты…

Она наконец-то подняла на него глаза и смущенно кивнула, все больше заливаясь краской.

— Вот и ладушки! — воскликнул Огульников и, обращаясь к режиссеру, добавил: — Мы готовы.

Опустившись на ковер голубых цветов, Стелла сомкнула веки.

«Какая все-таки милашка», — подумал Огульников, окинув оценивающим взглядом стройное юное тело.

Прозвучала команда:

— Мотор! — и Стелла еще крепче зажмурилась.

— Взгляни на меня, детка… Взгляни… — шептал Огульников, гладя ее медленными, плавными движениями.

— Стелла! Ты же не труп изображаешь! — раздался резкий голос режиссера, и девушка робко обняла партнера.

Она впервые в жизни ощущала смелые прикосновения мужских уверенных рук, и голова ее кружилась от незнакомого волнения. Нет, Огульников не позволял себе, разумеется, ничего лишнего, однако то, что она испытывала, не шло ни в какое сравнение с прежними детскими играми — поцелуйчиками в подъезде, обнимушечками в последнем ряду кинотеатра…

Впервые со Стеллой рядом был взрослый, опытный мужчина, и она, неосознанно, гордилась, что пробуждала в нем волнение, несмотря на то что все происходило понарошку.

Перебирая пальцами его мягкие волнистые волосы, она ловила себя на том, что ей едва удается сохранять ровное дыхание, и… не стыдилась этого. Неожиданно для себя открыв глаза, она встретила полный страсти взгляд Огульникова, и весь мир вокруг нее истаял, превратился в призрачную, расплывчатую декорацию. Она видела только глаза. Его глаза…

Огульников же, которого несказанно раздражали колючие стебельки сломавшихся под его тяжестью голубых цветов, ерзал и, ощущая, как трепещет под его руками крепкое молодое тело, думал: «Кажется, сегодня ночью скучать не придется!»

— На голубой полянке снимаете? Ну-ну! — хмыкнул оператор из Киева. — У нас там позавчера одного энцефалитный клещ укусил. Пришлось в больницу везти.

— Что?! — Ирина дернулась, как от удара. — Надо же предупредить!

— Ты с ума сошла! — попыталась остановить ее Эля, ухватив за рукав легкого голубого плаща, который Ирина всегда возила с собой и теперь накинула, спасаясь от вечерней прохлады. — Михаил тебя так пошлет…

Ирина не слушала ее. Вырвавшись, она птицей метнулась к газончику с голубыми цветами.

— Михаил Георгиевич! Там энцефалитный клещ! — выпалила она, подбежав к режиссеру.

— Я что сказал? Не подходить! Вон отсюда! — заорал он.

— Вы не поняли. Там энцефалитный клещ. Актеры могут пострадать…

— А ну марш отсюда! — прорычал режиссер и уже несколько спокойнее добавил: — Все я понял. Надеюсь, мы успеем доснять сцену до того, как их покусают.

Бледная Ирина отошла подальше и села прямо на землю, точно ее вдруг перестали держать ноги. Прикурив сигарету, она вдруг вскочила, сообразив, что клещи могут оказаться и здесь, и, ругаясь сквозь зубы, отправилась к Эле, которая встретила ее словами:

— Ну что я тебе говорила?

— А, черт! Вот уж воистину, когда в кино видишь влюбленных среди холмов, цветов и ручейков, никогда не думаешь, что именно в момент съемки в штаны герою-любовнику залетел шмель и он скорее готов укусить свою «возлюбленную», чтобы снять стресс, чем испортить режиссеру дубль, — ни к кому не обращаясь, пробормотала Ирина.

* * *

Режиссер решил, что эротической сцены, снятой на «энцефалитном» газоне, недостаточно. Он потащил всех на то место, которое выбрал прежде. Теперь Стелле с Огульниковым предстояло изображать «безумную страсть» на склоне покрытого нежной травой холма в тени раскидистого дерева. И, хотя оператор психовал, утверждая, что при таком освещении ничего хорошего не получится, режиссер настоял на своем.

Стелла сидела на земле, укутавшись в Ирин плащ, и неотрывно смотрела на зажатый в ее пальцах голубой цветочек, который она сорвала на газоне. Девушка казалась себе утратившей управление лодкой, которую неизвестно куда несли волны бурного океана, и не хотела об этом думать.

«Пусть будет что будет… Пусть будет что будет…» — мысленно повторяла она, время от времени смеживая веки. Закрывая глаза, Стелла видела перед собой дышащее неподдельной страстью лицо Огульникова.

Ирина заметила, что с подругой что-то происходит, но приписала это усталости и тому, что девушка стесняется сниматься обнаженной.

— На исходную!

Вот тут-то и пригодились привезенные Чекалиной оранжерейные цветы — две огромные коробки. Ирину поставили рядом с Огульниковым и Стеллой, и она, стараясь не попасть в кадр, щедрой рукой осыпала их розами.

— Поосторожнее, — буркнул Огульников, которому острый шип расцарапал спину.

Ирина промолчала. Ее напугало странное, отрешенное лицо Стеллы. Казалось, девушка и в самом деле отдается любимому мужчине, с которым ей предстоит распроститься навек…

* * *

Ушедшего на поиски пива Витька ни ждать, ни искать не стали.

Ирине так и не удалось растормошить Стеллу в автобусе.

— Я устала и замерзла… — говорила девушка и отворачивалась к окну, за которым уже сгущался вечерний сумрак. — Ир, я посплю?

И хотя Стелла только делала вид, что уснула, подруга не стала тревожить ее, утешаясь тем, что командировка слишком коротка, чтобы девушка вляпалась, связавшись с Огульниковым, в серьезные неприятности.

К гостинице «Алушта» автобус подкатил около девяти. Как и предполагалось, все магазины и столовые были закрыты, а потому Виктория Викторовна пообещала заказать в ресторане скромный ужин на всех актеров.

Режиссер и оператор уехали в Ялту, но, к своему удивлению, среди садившихся за стол Ирина увидела… Огульникова, которому, как она знала, были заказаны шикарные апартаменты там же, где жили Михаил Георгиевич и Егор.

Андрей Маркелович оживленно беседовал с Чекалиной и Мирзоевой, расположившимися с двух сторон от него. Он даже не смотрел в сторону Стеллы, которая, уставившись прямо перед собой, вяло жевала, задумчиво размазывая еду по тарелке. Это несколько успокоило Ирину.

— Устала девочка, — участливо сказал сидевший напротив Радкевич.

— Ничего, — бодро ответила Ира. — Выспится — придет в себя.

Неожиданно кто-то тронул ее за плечо. Оглянувшись, она увидела Чекалину.

— У меня для вас поручение, Ирина Леонидовна.

— Я могу доесть? — недовольно поинтересовалась та.

— Я сейчас уезжаю… Может быть, поднимемся ко мне? А потом вернетесь.

— Хорошо. — Ира резко отодвинула тарелку и поднялась. — Стелк, последи, чтоб официант не унес. Я голодная как волк.

Стелла кивнула, не поднимая глаз.


— Значит, вы меня поняли? — повторила Чекалина.

— Поняла. Только почему я не могу звонить из своего номера? Зачем все эти перемещения? — с искренним недоумением спросила Ира.

— А! — тонко улыбнулась директриса. — Я не объяснила самого главного. Утром вам придется проследить, чтобы Алик… Не проспал. Не напился. Не забыл про приезд Кострова.

— Мило. — Ирина покачала головой. — А такое возможно?

Виктория Викторовна пожала плечами:

— В противном случае выкручивайтесь как знаете.

— Н-да… Ну что ж. А могу я устроить Стеллу здесь? На диванчике?

— Стеллу? — Чекалина подняла брови и как-то странно посмотрела на Ирину. — Д-да… Конечно… Если…

— Что — если? — поинтересовалась та.

— Если вам так удобнее, — простодушно улыбнулась директриса.

Лифт мгновенно доставил их на первый этаж, и они вошли в зал ресторана.


Сердце Ирины тревожно забилось, когда она увидела, что Стеллы нет на месте. Бросив взгляд на противоположный конец стола, она не обнаружила и Огульникова. Отсутствовала также и Эля.

— Где она? — спросила Ирина у Радкевича.

Тот несколько удивленно взглянул на нее:

— Стелла? Андрей Маркелович пригласил ее поужинать. И Элю. Он обещал, что либо устроит их там, в гостинице, либо они вернутся попозже, на машине,

— Как бабочка на огонь… — пробормотала Ира и, повернувшись к Чекалиной, резко бросила: — Знала?

— Не понимаю вас. По-моему, вы чересчур опекаете свою протеже. Почему бы девочке чуть-чуть не развлечься? — На холеном лице директрисы не дрогнул ни один мускул. Она с насмешкой, прищурив глаза, смотрела на разъяренную Ирину, будто испытывая злобное удовлетворение оттого, что толкнула наивную девчонку в объятия известного всем ловеласа. — В конце концов, вы ей не старшая сестра и не родственница, чтобы запрещать что-либо или разрешать, — продолжала Виктория Викторовна. — Надо предоставлять человеку личную свободу!

— Свобода, — горько усмехнулась Ирина, — это когда человек идет по лезвию бритвы, которое сам себе выбрал…

Она подобрала со стола забытый Стеллой увядший голубой цветочек и зачем-то положила его в папку с документами.

* * *

— А сколько дивных мгновений страсти нас ожидает впереди, — мурлыкал полусонный Огульников и лениво думал: «Черт, она и вправду оказалась девицей. Никогда не знаешь, чего ожидать от этих провинциалок! Не стала бы теперь цепляться…»

Лежавшая на его плече Стелла широко открытыми глазами смотрела в темноту и размышляла: «Теперь я женщина… Так вот что такое любовь! Как он неприятно пыхтел… Наверное, я привыкну? Потом? Я же люблю его… Это случилось как в романе: один взгляд — и любовь поразила нас. Внезапно. В один миг. И навсегда. Он сам так сказал… Какое мне дело до того, что о нем болтают? Никому не верю. Он лучше всех. И я теперь всегда буду с ним рядом…»

— Давай спать, куколка, — зевнув, предложил Огульников, вытаскивая руку из-под головы девушки. Та промолчала.

«Как пить дать привяжется… Да еще подружка ее, эта мымра Львова, знает мой телефон! Надо предупредить Вику, чтобы строго-настрого… А то Ленка мне глаза повыдерет. Она хоть и привыкла, но…» Сон прервал течение мыслей героя-любовника, и он захрапел.

Стелла вздрогнула и отодвинулась.

«Нет, конечно, любимому человеку надо прощать все… — упрекнула она себя и, приподнявшись на локте, стала рассматривать едва различимое в предрассветном сумраке лицо Огульникова. — Как он сказал? «Можешь считать, что ты — первая женщина, которую я полюбил по-настоящему! Я не в силах справиться с собой… Теперь мы всегда будем вместе…» Так не лгут. И я… Я тоже полюбила его навеки. Разве я могу теперь расстаться с ним?.. Теперь я должна заботиться о нем. Оберегать…» — старательно убеждала себя Стелла, хотя какой-то противненький червячок уже зашевелился в ее душе: «Может быть, не следовало все-таки спешить? Получше узнать… Андрюшу. — Она даже в мыслях с трудом называла его так, он оставался для нее Андреем Маркеловичем. — Но я ведь уверена, что люблю его».

Утром, подняв от подушки мятое, заспанное лицо, Огульников посмотрел на так и не сомкнувшую глаз Стеллу, сморщился и простонал:

— Милая, голова болит нестерпимо. Сбегай-ка в буфет за шампанским…

* * *

Рита вытащила из грязной мутной воды покрасневшие руки и уставилась на пальцы с обломанными, изъеденными порошком ногтями. К счастью, она не страдала от аллергий, как, например, Оля Горлова, которая просто плакала каждый вечер, видя, во что превращаются ее когда-то нежные тонкие руки с изящными пальчиками…

Разогнув уставшую спину, Рита огляделась. Лариса Куприянова уже снимала фартук. Перехватив взгляд подруги, Лара улыбнулась и качнула головой в сторону двери: им предстоял примерно двухчасовой отдых до начала вечернего наплыва посетителей. Рита помассировала затекшую поясницу… Дневная работа с одиннадцати до четырех — цветочки перед вечерними ягодками. С шести до часу ночи девушки выматывались так, что сил хватало только доползти до кровати: к счастью, жили они в гостинице напротив, которая тоже принадлежала Манолису Хризопуло — хозяину ресторана, где они работали.

Уже в первый день, едва приехав, Рита раскаялась в том, что позволила вовлечь себя в столь безумную авантюру. У всех трех русских девушек, которых направили в ресторан «У моря», хозяин немедленно отобрал паспорта, объяснив это тем, что не хочет, чтобы они впутались в какие-нибудь неприятности. Прежде у него тоже работали русские, и он сносно, хотя и с безбожным акцентом, изъяснялся по-русски. Вообще казалось, что этот толстый неопрятный грек владеет всеми языками мира — он нанял еще трех работниц-филиппинок и запросто общался с ними, а уж с посетителями он и вовсе говорил на всех европейских языках. Городишко, в котором оказались русские девушки, был маленьким, однако изобиловал туристами.

Потом Рита поняла, что паспорта у них отобрали для того, чтобы они не могли устроиться на более легкую и высокооплачиваемую работу, поскольку это было бы весьма невыгодно выписавшему их из-за границы хозяину. Да и вернуться на родину, просто прервав контракт, им было бы в таком случае весьма затруднительно.

Рита сразу же решила, что ни спорить, ни устраивать скандал не будет, в конце концов, не маленькая, должна была догадаться, что иностранных рабочих берут туда, где свои пахать отказываются…

Она решила, что вкалывать до седьмого пота — единственно разумное решение, особенно для нее, для человека, которому не следует привлекать к себе внимание, и договорилась с хозяином, что будет не только мыть посуду в ресторане, но и убирать гостиницу, естественно, за отдельную плату. Она рассчитывала на свое безусловно крепкое здоровье и оказалась права — сил хватало. Физических. Но не моральных. Мысли об униженном, бесправном положении, в котором она оказалась, лишали покоя и столь необходимого душевного равновесия. Очень странно и даже противно было ощущать себя компьютером, которым какой-то кретин пытается забивать гвозди. Или Шопеном, которого заставляют играть «чижик-пыжик». Причем с утра до вечера.

Она часто вспоминала, как приезжала в Грецию с Владом… Мысли о нем до сих пор причиняли нестерпимую боль, и этого уже было более чем достаточно, но кроме того, гордая Рита никак не могла смириться с тем, что из госпожи Богдановой — умной, красивой и всеми уважаемой — превратилась в жалкую, абсолютно бесправную Фариду, принужденную постоянно обороняться от отвратительных домогательств жирного мерзкого Хризопуло. Будь она прежней, разве посмел бы этот вонючий боров вломиться чуть ли не на третий день их пребывания в городе в восьмиметровую комнату, где, кроме Риты, ютились Лариса и Оля, и, гаденько ухмыляясь, позвать ее «провести веселый вечерок»?

Отвергнутый хозяин, делая вид, что ему совершенно безразлично презрение и нескрываемое отвращение наглой русской девки, которая просто не смеет противиться ему, придирался к ней, выискивая ничтожные поводы, и порой доводил до слез… Правда, он этих слез никогда не видел и оттого еще больше злобствовал, взбешенный ее показным безразличием к изощренным издевательствам, которым ее подвергал. И изобретал для нее с завидным упорством все новые и новые «казни египетские».

Легче не стало, даже когда Лариса, желая хоть как-то облегчить свою жизнь, сама добровольно начала ублажать хозяина. Ему нужна была не эта простоватая, на все готовая за каплю благ мирских девушка, а гордая Рита. Скорее всего он понимал, что такая женщина не стала бы наниматься в прислуги, не окажись она в крайне сложном или просто безвыходном положении, потому со злобным упорством так стремился сломать ее, подчинить эту незаурядную натуру. Хотя бы для того, чтобы доказать себе, что и он чего-то стоит.

Рита сняла фартук и вслед за Ларисой покинула душное помещение, воздух которого пропитывали едкие испарения горячей, жирной, смешанной с моющими средствами воды. Она часто вспоминала, что в одном из бараков фабрики, которую посетила когда-то с Владом и Иоанисом Рахатопулосом, был такой же едкий, тяжелый воздух. Как она тогда возмутилась! Разве могут люди работать в таких условиях? Оказалось — могут. Это было четыре месяца… Нет, четыре тысячи лет назад.

Девушки отправились в буфет при гостинице, где можно было быстро и недорого перекусить. Потом Лариса — более свободная в средствах по вполне понятным причинам — собиралась пройтись по магазинам. Рите же предстояло вновь гнуть спину все в той же гостинице.

Она глотала пищу машинально, не отдавая себе отчета в том, что ест. Ее голову занимал план, который она придумала давным-давно, однако реализовывать не спешила. Прежде всего стоило все как следует продумать, да и выходной девушки получали только раз в две недели.

Рита была уверена, что ей не следует искать встреч ни с Каролидисом, ни с Рахатопулосом, поскольку они наверняка продолжали сотрудничать с Барсуковым и, скорее всего, на ее появление прореагировали бы отрицательно. Да и гордость мешала ей предстать перед этими людьми в столь жалком виде. Но она очень хотела найти ту женщину-гречанку, которая предсказала ей судьбу и попыталась предостеречь. А если та женщина и в самом деле провидица? Почему не узнать у нее, что ждет Риту в жизни?

К сожалению, Рита понятия не имела, как называется поселок, рядом с которым располагалась фабрика. И почему она была столь нелюбопытна?

— Слушай, может, вместе прогуляемся? — предложила Лариса, и Рита вернулась к действительности.

— А? Вместе? Нет. — Лицо Риты исказило выражение брезгливости. — Ты же знаешь…

— Ну да! Ну да! Ты же у нас королева, я и забыла! — с раздражением бросила Лара и ушла.

Рита вздохнула. Она не любила болтаться по городку после случая, произошедшего буквально во время их первой прогулки. Девушки еще не осознали, на какую каторгу себя обрекли, и потому во время дневного перерыва, щебеча и радуясь жизни, ринулись «завоевывать мир». Конечно же их интересовали магазины, в которых они надеялись найти все чудеса вселенной, причем распродаваемые по весьма умеренным ценам. В одной из лавчонок Рита увидела крупного усатого смуглого мужчину, который явно прислушивался к их речи. Взгляд его ей не понравился, но она не придала этому особого значения. Как же она удивилась, когда турок — мужчина оказался именно турком, как сообщила познакомившаяся с ним впоследствии скромница Оля, — выйдя на улицу следом за ними, грубо схватил Риту за руку и, притянув к себе, залопотал ей на ухо:

— Наташа, Наташа… Пойдем, денга дам. Пойдем…

Рита закричала и припечатала к его потной роже свою пятерню. Турок оттолкнул ее, да так сильно, что она упала, и процедил сквозь зубы, словно выплюнул:

— С-сука! — Это слово прозвучало в его исполнении без малейшего акцента.

Потом они узнали, что здесь, особенно турки, называют всех русских девушек Наташами и считают шлюхами, приехавшими на заработки. Рита страшно оскорбилась за соотечественниц и после той истории даже через улицу, разделявшую ресторан и гостиницу, перебегала, опустив голову и пряча глаза, чтобы не привлекать к себе внимание.

К ее удивлению, Оля нисколько не возмутилась. Наоборот, она несколько дней подряд забегала в ту самую лавчонку, пока не познакомилась с поразившим ее воображение турком… Скромная, бесцветная, маленькая ростом девушка быстро лишилась неверного кавалера, которого гораздо больше интересовал вопрос, где найти ее приятельницу, чем сама Оля.

Рита же, бесспорно, привлекала внимание — она выкрасила волосы в естественный цвет, сбросила дурацкие очки, чуть похудела и стала настолько эффектной, что, совершенно очевидно, могла бы рассчитывать на куда более интересные знакомства, чем с навязчивыми продавцами из магазинов, в которые ей волей-неволей приходилось изредка заглядывать. Если бы ей это было нужно…

Ларису просто возмутил ее отказ «выйти в зал», то есть стать официанткой. Хризопуло справедливо рассчитал, что появление в ресторане хорошенькой молодой женщины привлечет клиентов. Кроме того, Рита, несмотря на недостаток времени и тяжелый труд, в отличие от подружек, удивительно быстро научилась кое-как изъясняться по-гречески, по крайней мере в тех ничтожных пределах, которые могли ей понадобиться. Работа, несомненно, была легче той, которую выполняла Рита, да и оплачивалась лучше, но она наотрез отказалась:

— Сейчас один мерзкий урод норовит за задницу схватить, а там что будет? Еще по башке кому-нибудь врежу подносом да под суд попаду… — заявила она, вызвав новую вспышку злобы у Хризопуло и разозлив подружек — им-то такого не предложили. А чем они хуже этой зазнайки?

— Тоже мне королева! — фыркнула Лариса.

— Подумаешь, какие мы гордые! — надула губки Оля.

В отношениях между девушками наметилась трещина, но Рита не придала этому большого значения. Какой смысл объяснять слепому от рождения, как выглядит солнце? Зачем доказывать свою правоту людям, лишенным чувства собственного достоинства?

Несмотря на то, что страшно уставала, Рита каждое утро убегала к морю и плавала там до изнеможения. Может быть, именно это и дало ей силы? Она была уверена, что если пропустит хотя бы одну «тренировку», то пойдет на поводу собственной лени и… утратит уверенность в себе. А главное — не выдержит эту каторгу.

Рита решила выяснить, где следует искать фабрику Каролидиса, и отправилась к немолодой сухощавой женщине — Стефании, которая в отсутствие хозяина решала в гостинице все вопросы. Стефания, происходившая из семьи польских эмигрантов, неизвестно каким ветром занесенных в Грецию, была неизменно резка и надменна со всеми, с лица ее не сходило кислое, недовольное выражение, ее все побаивались, однако Рита чувствовала, что вызывает у нее симпатию, и иногда ловила на себе одобрительный взгляд придирчивой, зловредной «дуэньи». Кто знает, не являлся ли причиной этого решительный отпор, которым Рита встретила домогательства Хризопуло?

Может быть, сорокалетняя Стефания, по слухам обладавшая кругленьким капитальцем, надеялась когда-нибудь стать его женой и полновластной хозяйкой гостиницы и ресторана? Возможно, так оно и было, однако вдовца Хризопуло интересовали гораздо более молодые представительницы противоположного пола. Женщина не подавала виду, что ее это хотя бы как-то задевает, однако презрительно поджимала губы, когда на ее пути возникала очередная пассия любвеобильного вдовца.

Рита не без робости поскреблась в дверь комнаты, которую занимала зловредная «дуэнья». В конце концов, с чего она решила, что женщина хорошо к ней относится? Не придирается? Не придумывает лишней работы? А если таково ее представление о справедливости? Ведь распекает она и в самом деле только бездельников и лентяев. Ну, иногда цепляется к Ларисе… Но этому вполне можно найти объяснение.

Дверь распахнулась, и возникшая на пороге Стефания — с головы до ног в черном — окинула Риту строгим взглядом:

— Что надо?

— Я хотела… Я только хотела спросить…

Стефания выглянула в коридор, усмехнулась и втащила Риту в комнату, поспешно захлопнув дверь.

— Я…

— Если ты хочешь удрать отсюда… — Женщина, говорившая с легким незаметным для Риты акцентом, прищурила глаза, в которых горела злобная радость. — Я попробую тебе помочь. Хотя бы затем, чтобы позлить этого жирного кастрата!

Рита не была уверена, что хорошо поняла ее, но на всякий случай покачала головой:

— Мне некуда идти… Нет. Не теперь…

Стефания фыркнула, откинула голову, увенчанную пучком бесцветно-белесых волос, и опустилась в кресло:

— Боишься?

— Мне некуда идти, — твердо повторила Рита. — Но я ищу одну женщину… И тогда…

— Ты со своей смазливой мордашкой могла бы заработать много денег. Зачем тебе надрываться в этой поганой дыре?

— Мне некуда идти.

— Заладила! — недовольно бросила Стефания, как холодной водой окатив ее презрением, выплеснувшимся из водянисто-голубых глаз.

Рита огляделась по сторонам. Комната, в которую никогда никто не решался заглядывать — даже убиралась мадам Стефания самостоятельно, — была похожа на келью монашенки. Узкая кровать под снежно-белым покрывалом, распятие над ней, небольшой шкаф, комод, стол, стул и кресло возле окна. На столе красовался молитвенник в кожаном переплете.

— Ну, так чего ты хочешь?

— Моя знакомая работает на фабрике… Шубы. Там шубы шьют. Фабрика на берегу моря. Больше я ничего не знаю… — Рита сокрушенно опустила голову. Действительно, было глупо надеяться, что Стефания ей поможет. Слишком мало сведений.

— Решила принарядиться? — Всегда кислое лицо «дуэньи» посетила улыбка, и Рита вдруг с отвращением отметила, что у этой еще не старой в общем-то женщины отвратительные, черные, гнилые зубы.

«Не удивительно, что она никогда не улыбается!» — подумала Рита.

Точно прочитав ее мысли, женщина брезгливо поджала губы и неприязненно сказала:

— Поезжай в Касторию. На озеро Аристида. Там полно фабрик. А теперь уходи и помни о моем предложении.

Рита машинально кивнула, поблагодарила и попрощалась, мысленно повторяя: «Кастория, Аристида. Кастория, Аристида».

Она боялась забыть незнакомые названия.

До выходного оставалось всего два дня.

* * *

В шесть утра Ирина спустилась к Алику Житкову, который жил на втором этаже гостиницы, и минут пять колотила в дверь его номера, пока не услышала хриплый надтреснутый голос:

— Что, у нас уже пожар?

— Алик, собирайся, Кострова пора встречать. Через пять минут ты должен выехать, — заявила Ирина, не дожидаясь, когда Житков ей откроет.

— A-а! Помню. Да я готов… почти.

— Ну тогда пока?

— Пока…

В какой же ужас пришла Ирина, когда, спустившись через час с лишним на стоянку перед гостиницей, она увидела, что рядом с автобусом стоит автомобиль, на котором должен был давным-давно уехать Житков! Водитель спокойно покуривал и, разумеется, абсолютно не нервничал — ему-то что?

Уже погрузившиеся в автобус Лена Петрова, Клавдия Михайловна и Эля болтали, ожидая отправки.

«Эля вернулась, — отметила про себя Ирина. — Может быть, и Стелка тоже?»

Впрочем, сейчас было не до выяснений. «Выпутывайся сама», — сказала Чекалина. И Ирина принялась выпутываться. Фурией ворвавшись в незапертый номер Алика, она увидела, что он — немолодой расплывшийся мужчина в одних ярко-красных с синими цветочками семейных трусах — стоит, замерев в неестественной позе, с подогнутой по-аистиному босой ногой, и, запрокинув голову, допивает прямо из горлышка последние капли шампанского. Рядом с ним на полу валялись еще две пустые бутылки.

— О-о, нет! — закричала Ирина и вырвала бутылку у Алика из рук.

— С-с-с ума с-с-сошла? — удивился Житков, падая на кровать. Судя по всему, его вовсе не волновало то, что он предстал перед женщиной, можно сказать, без штанов.

— Это ты спятил! Костров уже в аэропорту ждет!

— К… ик… Костров? — икнув, удивился Алик. — А почему?

Его вполне искреннее недоумение и абсолютно невинный вид вызвали в Ирине бурю эмоций.

— Ты, блин, коз-зел безмозглый! — рявкнула она. — Ты мне что час назад сказал?

— А я тебя видел?

— О-о! — только и простонала, разворачиваясь к выходу, Ирина, которая наконец поняла, что никакого толка от Алика не добьется.

— А я не п-против Кострова! — неслось ей вслед. — Когда д-душа п-поет — п-певец ей не п-помеха!

— Ну, мы еще с тобой споем! — проворчала себе под нос Ирина, вылетая из дверей гостиницы. — Следовать за мной! — бросила она на ходу водителю Алика.

— Но я… — попытался возразить тот.

— Следовать за мной! — еще жестче повторила Ирина, вскакивая на подножку автобуса.

Водитель пожал плечами и поспешил выполнить распоряжение озверевшей женщины.

Влетев через пять минут в вестибюль «Приморской», Ирина стремительно промчалась по лестнице и заколотила в дверь номера Сиротиных.

— А мы уже готовы, Ирочка! — Едва Вячеслав Григорьевич увидел выражение лица Львовой, улыбка слетела с его лица. — Что произошло? — ахнул он.

— Потом, — махнула рукой Ира. — Вячеслав Григорьевич, вы — за старшего. Собрать всех, без промедления погрузиться и — на съемочную площадку, в Ливадию! Шофер знает, я его проинструктировала.

— А вы-то куда? — крикнул ей вслед Сиротин, но она его уже не слышала.


Безумная гонка продолжалась. Подкатив к аэропорту, Ирина выпрыгнула из еще не совсем остановившейся машины и ринулась искать билетные кассы, где должен был ждать Алика Сергей Костров. Она опоздала почти на полтора часа и уже не надеялась увидеть барда. Однако тот смиренно стоял в уголке и читал газету.

Увидев Ирину, он обрадовался:

— А! Э-э… Здравствуйте. Я уж хотел сам в гостиницу добираться, искать Михаила Георгиевича. Только вы вчера сказали, что сразу надо будет в Ливадию ехать… Ну и к тому же я ведь сегодня и улетаю. Я решил так — до девяти подожду, а потом…

— До девяти?!! Да вы ангел! Меня Ирина зовут, — сообщила Ира, сообразив, что он не помнит ее имени. Она была готова просто на шею броситься великодушно дождавшемуся ее барду. Ее остановило лишь одно соображение — Сергей Костров не отличался высоким ростом, Ирина возвышалась над ним как каланча, и подобная сцена могла здорово насмешить окружающих.

Они прибыли на съемочную площадку, где уже ожидал автобус, раньше, чем появились режиссер, оператор и Виктория Викторовна. Стеллы среди актеров не было…

Чекалиной хватило беглого взгляда, чтобы оценить ситуацию. Она поздоровалась с Костровым и, перебросившись с ним несколькими словами, подошла к перенервничавшей, практически обессиленной Ирине, курившей на солнышке:

— Вот видите, я в вас не ошиблась! А Алика я взгрею по первое число.

— Да Бог бы с ним, — пробормотала Ирина, у которой вместе с силами пропала злость. — У него душа поет.

— Как интересно, — подняла соболиную бровь Чекалина. — И что у нее в репертуаре?

* * *

Очень скоро Ирине пришлось обрести второе дыхание.

Она, уже переодетая в костюм, металась по окрестностям дворца, сгоняя в кучку мгновенно отбившихся от рук актеров и пугая своим видом многочисленных туристов. Эля успела ее причесать, но загримировала только левый глаз, и теперь разъяренная Ира испытывала мстительное удовлетворение от мысли, что именно такой, можно сказать одноглазой, запечатлит ее камера Егора.

Когда наконец все собрались, прибежала возмущенная Эля и сообщила, что ее выгоняют с территории музея, куда самовольно вломилась съемочная группа. Ирина приготовилась бежать на разборку с местным начальством, но Чекалина остановила ее жестом.

— Работайте спокойно, я все улажу, — сказала она и неспешно удалилась. Однако жизнь внесла некоторые коррективы в планы директрисы и режиссера.

Когда толпа разодетых в белое актеров с топотом и с воплями: «Наш доктор жив!» — промчалась по фигурной клумбе, терпению администрации музея пришел конец. Несмотря на все старания дипломатичной и хитроумной Чекалиной, съемочная группа была с позором изгнана. Погрузив всех в автобус, Ирина было успокоилась, но тут заныла Извекова, сообщив, что ей необходимо попасть «в уединенное местечко», развыступался вечно голодный Новиков, начал жаловаться на головную боль Радкевич. А тут еще и Чекалина объявилась…

— Вот что, Ирина, — начала она, вызвав Иру из автобуса. — Я просто не знаю, что делать. Огульников и… э-э-э… ваша протеже опаздывают… Возьмите машину и поезжайте в гостиницу. Может, они еще не проснулись?

— Я?! Я, что ли, это все спровоцировала?

— Вы ассистент по актерам, — недобро прищурилась Виктория Викторовна. — И обязаны обеспечить стопроцентную явку!

— В чужие постели никогда носа не совала и не собираюсь! — отрезала Львова.

— Я скажу режиссеру, что вы сорвали съемку! Мы тут работаем, а не в бирюльки играем! И можете засунуть вашу идиотскую щепетильность себе в задницу!

— А я сейчас напишу заявление — по собственному желанию. Надоели вы мне все хуже горькой редьки.

— Не выйдет! По статье уволю, — взорвалась директриса.

Неизвестно, чем бы закончилась перепалка, за которой, выглядывая в окна автобуса, с интересом наблюдали актеры, если бы к месту «кипевшей битвы» не подкатила знакомая машина. Из нее вылез абсолютно пьяный Огульников и с распростертыми объятиями направился к переминавшемуся с ноги на ногу возле автомобиля режиссера Кострову.

— Сергей! Как я рад!

Виктория Викторовна облегченно вздохнула и совершенно иным тоном обратилась к Ирине:

— Давайте не будем ссориться и забудем наш маленький конфликт!

Львова презрительно фыркнула и пожала плечами.

Из машины, покинутой Огульниковым, на нее виноватыми глазами затравленно смотрела Стелла.

Ирина круто развернулась и двинулась к автобусу.

* * *

К месту съемок следующей сцены Костров с некоторым опозданием подъехал на машине, в которой возили Огульникова. Его несколько вытянутое лицо, обрамленное буйными кудрями, подозрительно раскраснелось, небольшие светлые глаза поблескивали, да и двигался он несколько неуверенно.

Заметивший столь очевидные признаки легкомысленного поведения барда режиссер лишь погрозил ему пальцем. Костров виновато развел руками.

Актеры в ожидании начала съемки отдыхали, рассевшись на камнях, будто рукой великана разбросанных среди редких деревьев.

— Пока Огульников, рубя воздух рукой, убеждал в чем-то режиссера, Стелла вышла из машины и с видом побитой собаки подошла к Ирине:

— Ир…

Женщина оглянулась.

— Ир, ты сердишься?

— На что мне сердиться, Стел? Твоя жизнь — это твоя жизнь… Видимо, и правда люди способны учиться только на собственных ошибках, — с грустью сказала Ира.

— Почему ошибках? Ты считаешь…

— Стеллочка, детка! — закричал Огульников, призывно взмахнув рукой.

— Иди, — спокойно произнесла Ира. Увидев, что к режиссеру и Огульникову подошли Костров и Чекалина, в руках которой была бутылка шампанского, она добавила с усмешкой: — Испей свою чашу до дна.

Стелла покорно побрела к продолжавшему звать ее Андрею.

Сидевший рядом Сиротин неодобрительно хмыкнул.

— Что? — взглянула на него Ира.

— Жалко девочку.

— Ничего. Может быть, это даже пойдет ей на пользу.

— Ей-богу, от вас, Ирочка, я такого цинизма не ожидал, — с горечью прошептал пожилой актер.


Групповку выстроили цепочкой на краю крутого обрыва. Внизу стоял Костров. Именно к нему и должны были спуститься «пациенты». Это символизировало, очевидно, новые, прогрессивные методы лечения, используемые Доктором: люди, которых привели к пропасти кошмары собственного подсознания, повинуясь воле всесильного целителя, преодолевают все препятствия и находят спасение во всепоглощающем покое. Вот только происходил «сеанс лечения» не в дебрях больного мозга, а на реальной, усыпанной разнообразными валунами, поросшей чахлым кустарником круче, и существовал вполне реальный шанс самым натуральным образом сломать себе шею.

Первой в цепочке стояла Стелла, за ней — Радкевич, затем — Извекова, дальше — Романов, Львова, Сиротин и Сиротина, замыкающим шел Новиков.

Видимо, нетвердо державшегося на ногах Огульникова режиссер не решился подвергать риску или же так и было задумано. В конце концов, он-то по сценарию психом не являлся. Отдыхавший герой-любовник о чем-то шушукался с Викторией Викторовной, которая время от времени бросала странные взгляды на Стеллу. Губы Чекалиной искривила недобрая усмешка, она кивнула собеседнику, поднялась и удалилась.

Эту немую сцену от начала до конца наблюдала Ирина. Сердце ее сжалось в недобром предчувствии.

— Богданова! Поменяйтесь местами с Извековой! — скомандовал режиссер. — И не слишком маячьте лицом.

— Что? Почему? — заволновалась Алла Владимировна. — Я первая не пойду! Я боюсь!

— Я вас поддержу, — попытался успокоить ее Радкевич.

— Тихо там! — прикрикнул Михаил Георгиевич. — И никто никого не держит. Каждый идет сам! Наведите порядок, Ирина!

— Михаил, Михаил, самый гнусный крокодил, — пропела Ирина, и все нервно засмеялись.

Неправильно истолковав веселье актеров, режиссер приказал:

— Начинаем! Репетиция.

Крутой спуск уходил из-под скользивших на камнях ног, колючие ветки цеплялись за костюмы, казалось, спуску не будет конца… Боявшаяся высоты Ирина двигалась как сомнамбула. Скорее всего она все-таки свалилась бы, если бы не страховавшие ее Романов и Сиротин. Вячеслав Григорьевич, не забывавший и о собственной жене, которая иногда повизгивала от страха, тихонько повторял:

— Спокойствие, девочки! Держитесь, дорогие!

Оказавшись внизу, на скалистом берегу, Ирина не сразу пришла в себя. Бледная, с трясущимися губами, она была не в состоянии вымолвить ни слова.

— Я больше не пойду! — истерично кричала Извекова.

— Мы вам не акробаты! — вторил ей Новиков, всегда готовый присоединиться к любому мятежу.

— Вы не акробаты! Вы актеры! — с пафосом провозгласил Михаил Георгиевич. — И должны с честью носить это гордое звание. Путь служения искусству не всегда усыпан розами, встречаются на нем и тернии! Разве вы забыли? Per aspera ad astra! Через тернии к звездам!

Новиков заржал, а Ирина, не желая слушать бредовые разглагольствования мэтра, вздохнула и начала карабкаться наверх — на исходную.

Сделали два дубля. Во время второго Ирина сначала, споткнувшись, едва не свалила Романова, потом Сиротин наступил ей на шлейф, то есть на повисшие крылья. Слава Богу, режиссер не вспомнил о них и не заставил бедную женщину ими махать.

Стелла шла в цепочке, время от времени хватая за белую блузу, чтобы удержать от падения ругавшегося сквозь зубы Радкевича — у него явно было плохо с чувством равновесия. Сама же девушка точно и не испытывала страха, настолько она была погружена в безрадостные размышления о странном поведении Андрея. Он почти перестал обращать на нее внимание и лишь иногда, словно спохватываясь, говорил:

— Не скучай, моя сладенькая кошечка! — но тотчас же снова забывал о ней… Он даже не заметил, что она ушла, даже не смотрит в ее сторону…

Когда съемка наконец завершилась, Ирина вообще утратила способность соображать. Однако испытания, выпавшие на ее долю в этот день, еще не кончились.

Режиссер отправил автобус с актерами в гостиницу — им предстояло утром отбыть в Москву. По этому поводу у Ирины несколько раньше состоялся с Викторией Викторовной не слишком приятный разговор.

— Зачем их отсылать? — недоумевала Ира. — Пусть сами оплатят гостиничные номера и чуть-чуть подышат морским воздухом. Те, кто хочет. А деньги на проезд можно просто выдать на руки…

— Вы, Ирина, печетесь об актерах, будто это ваши собственные дети. Нечего им тут путаться под ногами! И Юлечку к черту! В Москву! Пусть в картотеке шумы ищет, дура болтливая!

— Но вас-то это как касается? Они — в «Приморской», вы — в «Алуште». Вы же их больше не увидите, — не сдавалась Ирина. Она обратила внимание на слова Виктории Викторовны о Юле, но не стала ни о чем спрашивать. «Парижские тайны» «Мосфильма» ее не интересовали…

— Нечего потакать! Им слабину дай — на шею сядут. Знаю я эту актерскую братию, — отрезала Чекалина, словно бы напрочь забывая о том, что Ирина и сама относилась к так презираемой ею актерской братии.

Оставшиеся Огульников, Костров, Эля и Стелла уселись в машину, а Ирина в растерянности озиралась по сторонам. Она стояла с костюмами героя и героини в руках, которые ей вручила умчавшаяся со всеми Лена Петрова, — художнице по костюмам предстояло помочь уезжавшей с актерами Клавдии Михайловне упаковать остальные вещи, подлежавшие отправке, — и понятия не имела, что делать.

— В чем дело, Ирина? — раздраженно спросил Михаил Георгиевич, приоткрыв окно автомобиля.

— Да вот думаю, галопом за вами, что ли, пробежаться, разнообразия ради? Догоню или нет? Как считаете?

— О Господи! Я что, и об этом думать должен? Где Виктория Викторовна? A-а… Уехала. Ну сядьте к Огульникову. Или в операторскую.

— Хорошо. — Ирина некоторое время потопталась на месте, а потом решительным шагом направилась к микроавтобусу Егора Рубцова.

За ней наблюдал из окна автомобиля Огульников. Увидев, что она пошла к машине оператора, он процедил сквозь зубы:

— Мымра! — и откинулся на сиденье.

* * *

Сцену, в которой участвовали только герой и героиня, снимали в живописной скалистой бухточке. Выдав Стелле и Огульникову костюмы, Ирина уселась на валун и стала безучастно смотреть на накатывавшие на берег морские волны. Она так устала, что ее больше ничто не трогало и не волновало. Она не думала даже о том, как будет добираться до гостиницы — ведь все остальные по окончании работы должны были ехать в Ялту…

Эля, поправив грим Огульникову и Стелле, присела рядом и закурила.

Догорал закат. Последние лучи солнца озаряли героев, стоявших на соседних камнях, окруженных водой, и протягивавших друг другу руки. Романтическая, изысканно-лиричная картинка.

— Стоп! — крикнул режиссер, и Огульников, отчаянно зевая, опустился на валун, закатал штанины и зашлепал к берегу по мелководью, даже не подумав помочь Стелле спуститься со скалы, на которой она стояла.

— Ну что, Андрей? Решил? — спросил его режиссер, в голосе которого прозвучали заискивающие нотки. — Оставайтесь на месте, Богданова! — бросил он, оглянувшись, и вновь обратился к Огульникову: — Ну? Что?

— Ищи дурака. Сказал — не полезу в воду, значит, не полезу!

Эля фыркнула.

— Андрей, ты же актер… — начал свою волынку Михаил Георгиевич.

— Ой, только не надо вешать мне на уши тухлую лапшу! Я актер, а не самоубийца. И не морж.

— Вот! Вот!! Вот!!! — заорал режиссер, сбрасывая с себя одежду. Оставшись в одних плавках, коротконогий, покрытый буйной растительностью, он рысцой пробежался по берегу, смешно задирая ноги, и бросился в воду.

— Дурак! — пожал плечами Огульников и, встретившись глазами с Ириной, отвернулся, начав насвистывать какой-то мотивчик. Эля тихонько посмеивалась.

Стелла сидела на скале, сжавшись в комочек, и наблюдала за героическими потугами режиссера, безуспешно пытавшегося вдохновить Огульникова своим примером. Лично ее холодная вода не страшила, да и плавала она неплохо. Может быть, ей стоит поговорить с Андреем? Интересно, о какой Лене упоминал Костров? И почему Андрей так странно на него посмотрел?..

Егор, ухмыляясь, набросил на плечи вылезшего из воды и отряхивавшегося, как собака, режиссера махровое полотенце и протянул ему термос.

— С коньяком! — сказал он.

— Что? — не понял режиссер.

— Чай.

Михаил Георгиевич отхлебнул и поперхнулся:

— Это не чай с коньяком, а коньяк с чаем! Только загуби мне хоть кадр! — и отхлебнул еще.

— Увлекаться не надо, — веско сказал оператор и отобрал термос.

— Ну что, Андрей? Видел, как поступают настоящие мужчины? — Режиссер победоносно посмотрел на Огульникова.

— Настоящий мужчина с простатитом? — фыркнул тот.

— Какой простатит? Откуда простатит?

— А такой — тебе с твоей шерстью и в Северный Ледовитый не грех нырнуть, а я немедленно простатит заработаю.

— Э-эх! Кобель ты, Андрюша, — не то с осуждением, не то с завистью произнес режиссер.

— На том стоим, — самодовольно ухмыльнулся Огульников.

Эльвира усмехнулась и подмигнула ему.

— Стелла! — крикнул режиссер. — Вставай!

Забытая всеми девушка встрепенулась и мгновенно вскочила на ноги.

— Где удочка, Егор? — спросил Михаил Георгиевич.

— В машине, — равнодушно отозвался тот.

— Черт! Ирина, поднимитесь, пожалуйста, к машине и принесите удочку.

Ирина про себя обозвала режиссера последними словами, сообщила ему, опять же мысленно, что ее фамилия не Паниковский и на должность «прислуги за все» она не нанималась, и… полезла вверх, цепляясь за шаткие камни, к операторской машине, оставленной на дороге.

Она уже спускалась, взяв удочку, когда подкатила Виктория Викторовна. Чекалина заглянула в машину, где под бдительной охраной шофера дремал Костров, и крикнула Ирине:

— Огульников там?

— Да, — не оглядываясь, отозвалась та.

— Пусть поднимется.

— Хорошо.

— Ну наконец-то, — недовольно сказал режиссер, заметив приближавшуюся Ирину. — Так. Богданова! Готова?

Замерзшая Стелла, постукивая зубами, произнесла:

— Д-да! — и опять поднялась на ноги.

— Отлично! Быстренько, быстренько. Ирина, зацепите платье героини крючком и по команде тащите. Поняли?

— Нет. Я не рыболов-спортсмен. А если я ей в глаз крючком попаду?

— Черт возьми! — завопил режиссер. — Один не акробат, другой не морж, третий не рыболов! Я что, тут один за всех работать должен? Неужели непонятно? Подойдите к ней, зацепите крючок и вернитесь сюда.

— Я в воду не полезу, — флегматично заявила Ира.

Режиссер возмущенно всплеснул руками, Эля хихикнула, а Огульников фыркнул. Ирина повернулась к нему:

— Вас Виктория Викторовна ждет.

— Да? Отлично! Ну все. Общий привет. До встречи в Москве, столице нашей Родины! — заявил Огульников и полез наверх.

— Жлоб. С-скотина, — с чувством сказал, глядя ему вслед, режиссер. — Уехал все-таки. А ведь одна сцена осталась. Всего одна. С-скотина! А Вика тоже хороша — сказала бы, нет билетов… глядишь, и уговорили бы его. С-скотина, — со смаком повторив удачно подобранное слово и словно отметя от себя последние сомнения, он повернулся к замершей с приоткрытым ртом Львовой: — Ирина, завтра поедете на Ялтинскую студию и найдете ему дублера. Да смотрите у меня, чтоб плавать умел! И не капризничал.

Опешившая Ирина взглянула на не чуявшую беды Стеллу: «Действительно, редкостная скотина! Даже не попрощался с ней!»

Заметив, что Ирина на нее смотрит, девушка крикнула:

— Забрасывай удочку, я крючок поймаю!

Оцепеневшая женщина тупо продолжала смотреть на подружку. Оператор Егор взял из ее рук удочку и, ловко забросив, умудрился зацепить крючок за подол Стеллиного платья, затем он сунул Ирине удилище и тихонько ей посоветовал:

— Очнись.

Девушка прикрепила крючок к лямке, и съемка началась. Для второго дубля Стелле пришлось натянуть на себя упавшее в воду совершенно мокрое платье.

Когда она, клацая зубами и дрожа, выбиралась на берег, Ирина сдернула с себя плащ, собираясь ее укутать.

— Ты-то что так расстроилась? — небрежно обронила уходя Эля: — Обычное же дело. Не она первая, не она последняя.

Ирина одарила ее уничтожающим взглядом и промолчала.

* * *

— Ну почему, почему я такая дура! — рыдала Стелла на плече у Ирины.

Они сидели на Ириной кровати в номере гостиницы «Приморская», куда их подвезла, сделав солидный крюк, Виктория Викторовна. Чекалина перебралась в Ялту, в номер, освобожденный Огульниковым, и предложила Ирине занять ее место в «Алуште», от чего та немедленно отказалась, не желая оставлять Стеллу в одиночестве. Причем обоснование ее отказа поразило Викторию Викторовну.

— Чего ради из-за двух дней барахло таскать? — заявила Ира.

— Как двух?

— А так. Завтра найду дублера, послезавтра отснимем и — домой!

— Но съемочная группа останется еще на три дня. Будем снимать натуру. Вы, как второй режиссер, имеете право… — недоумевала Чекалина.

— А я имею право этим правом не воспользоваться? — язвительно поинтересовалась Ира.

— Но три дня отдохнуть на море… Вы же будете совершенно свободны! Вам больше нечего делать.

— Вот именно. Мне здесь абсолютно нечего делать.

Гладя Стеллу по растрепавшимся волосам и удивляясь тому, какое самообладание проявила девушка в присутствии Чекалиной, Ирина сама была готова заплакать.

— Нет, но как я могла?! — всхлипывала Стелла.

— Ничего, детонька. Все пройдет, все забудется… Может, тебе просто пора было стать женщиной? Не жалей о случившемся. Что прошло, то прошло.

— Я себя ненавижу. Дрянь! Шлюха! Вот я кто. Поманили пальчиком, а я уже и в койку бросилась. О-о-ох! Ира, я тебе, наверное, противна?

— Ну что ты, глупенькая? Ничего ты мне не противна, — утешала девушку Ирина, с жгучей ненавистью вспоминая Огульникова и думая о том, что уж никак не ей, особенно с учетом последних событий, осуждать неопытную девочку. — Это даже хорошо. Считай, что тебе сделали прививку/ Хорошо, что он сразу показал, чего стоит. А то, не дай Бог, затянулось бы надолго… Любовь имеет гнусную привычку — уходить, не предупреждая. Знаешь, как бывает? Люди друг на друга уж и смотреть не могут, а все цепляются, держатся за что-то. Как зубы вырывать приходится. С кровью…

— Да какая любовь?! — вскинулась Стелла. — Понимаешь, я точно сама не своя была. Наваждение какое-то!

— Вот-вот, — обрадованно подхватила Ирина. — Считай, что это не с тобой было.

— Не со мной? — угрюмо переспросила девушка. — Ну нет! Человек должен отвечать за свои ошибки. Платить за них. Хотя бы угрызениями совести. Если он, конечно, человек…

Ирина печально усмехнулась: «Глубокая мысль для ребенка-несмышленыша!»

— И все-таки я не могу понять, что на меня нашло?! Дура! Какая дура!! — Стелла стукнула кулачком по подушке и с новой силой зарыдала.

— Слушай, а может, он тебе глаза отвел? — стараясь отвлечь девушку, затормошила ее Ирина.

— Как это? — не поняла та.

— Ну, зачаровал, заморочил?

— Да разве так бывает? — отмахнулась Стелла, но плакать перестала.

— А вот послушай меня. Есть такая байка, — лукаво посмотрела на явно заинтересовавшуюся девушку Ирина. — Едут мужики на базар и видят толпу, глазеющую на некое диво. Встали, присмотрелись — ничего не поняли и спрашивают: «На что вы, люди добрые, загляделись?» А им и отвечают: «Цыган, вишь, сквозь бревно пролезает, во всю длину. Бревно трещит, а он лезет». Проезжие стали смеяться: «Черти-дьяволы! Да он вас морочит: цыган подле бревна лезет и кору дерет. Так и ломит ее, глядите сами!» Услышал цыган, повернулся к проезжим и говорит: «А вы чего тут не видали? Глядите-ко на свои возы. Ведь на них сено горит!». Оглянулись проезжие и видят, что и правда сено горит. Бросились к возам, перерубили топором гужи, вывели лошадей из оглобель и слышат, как позади них вся толпа хохочет, заливается. Повернулись проезжие опять к своим возам, а они как стояли, так и стоят, и ничего на них не горит! Отвел глаза цыган!

Стелла неуверенно улыбнулась. В голосе Иры явно слышались интонации народной сказительницы. Она так четко изобразила некую неведомую старушку, которая могла бы поведать Стелле подобную историю, что даже будто бы постарела…

«А ведь она и правда актриса! А все прибедняется. Мы — человеческий материал, а не люди… Ох, да не понимаю я ничего! Идиотка несчастная!» — подумала Стелла и спросила:

— Успокаиваешь?

Ирина обрадованно закивала:

— Ты себя поедом ешь — вот я тебя и утешаю, а иначе — ругала бы.

В дверь постучали.

— Ой! — подпрыгнула Стелла. — Кто это?

Ирина пожала плечами:

— Сейчас узнаем.

— А я… Может, мне в туалет спрятаться?

— Не дури.

— Не могу я, Ир…

— Ладно, ложись и укройся. Я скажу, что спишь.

Стелла поспешно укуталась покрывалом, так что даже носа ее не было видно.

Ирина отперла дверь номера и несколько опешила — перед ней, виновато улыбаясь, стоял Алик.

— Ну? — буркнула она.

— Я… Я извиниться…

— Извинился. Дальше?

— На студию я тебя завтра повезу. Ты ж там ничего не знаешь…

— А не нажрешься опять? — ехидно поинтересовалась Ира.

— Ну что я, алкаш, что ли? — развел руками Алик, и в портфеле его что-то подозрительно звякнуло.

— Да-а? А в сумке что?

— Так я извиниться…

— Не понимаю! — затрясла головой Ирина.

— Словесные извинения — суть сотрясание воздуха. Я поконкретнее решил. — Житков, вытянув шею, заглядывал Ирине за спину. — А чего это она? Спит?

— Отдыхает.

— A-а… Значит, ничего не получится? — разочарованно протянул заместитель директора.

— Ладно, — Ирина приняла решение, — заходи. Ей сейчас твои конкретные извинения да и компания только кстати будут. Вставай, подружка, у нас гость!

Так и не разобравшийся в извилистом ходе мыслей Ирины Алик прошел в номер. Как оказалось, его портфель был набит фруктами, кроме того, там нашлось место для батончика копченой колбасы, половины буханки хлеба и двух бутылок коньяку.


Последнее, что связно изрек Алик, была фраза:

— Мир есть описание действительности в восприятии дурака и обработке поэта. — Затем он как подкошенный завалился на Стеллину кровать и тотчас же захрапел.

— Что будем делать? — Девушка растерянно взглянула на подругу.

— Спокуха! — махнула рукой развеселившаяся Ирина.

Вдвоем они перенесли установленный на время банкета между кроватями стол на место, к окну, освободив проход. Затем Ирина, стащив с Алика ботинки, забросила его ноги на кровать и вытянула у него из-под головы подушку.

— Ему все равно, а нам удобнее будет, — пояснила она в ответ на удивленный взгляд Стеллы.

Тщательно закупорив, Ирина сунула в свою постель недопитую бутылку коньяку, заявив, что утром ей Алик нужен трезвый как стекло, даже если ему придется некоторое время побыть в состоянии остекленения.

Подруги улеглись в Ирину кровать.

— Знаешь, мы так с Ритой спали, когда одни дома оставались… — грустно сказала Стелла. — Чтобы не страшно было.

— Скучаешь?

— Угу. Знаешь, она мне снилась недавно. Как-то не очень хорошо. А толком не помню… И писем давно нет. Беспокоюсь я, не случилось бы чего.

— Ну ладно, не выдумывай! Спи… сестрица.

* * *

Кастория… Город легендарного Кастора, близнеца Поллукса, вернее, по-гречески Полидевка. Кажущиеся игрушечными дома с красными крышами и светлой штукатуркой, стоящие на разной высоте на холме, и узкие витые улочки, своими изгибами напоминающие запутанный орнамент. Светлые воды величественного озера Аристида и далекие лазоревые горы, затянутые голубоватой дымкой, столь прекрасные, что кажутся нереальными…

Рита опустила подзорную трубу (ну просто телескоп какой-то!) и вздохнула. Нет. Это было совсем не то место. Опустив голову, она покинула смотровую площадку и отправилась в город.

Как ни странно, в Кастории она не чувствовала себя столь подавленной. Видимо, сказывалось то, что жалкий ресторанишко, в котором она занималась тяжелой, унизительной работой, его жирный хозяин, считавший, что имеет право домогаться любой из своих работниц и воспринимавший отказ как личное оскорбление, девушки — товарищи по несчастью, абсолютно не понимавшие ее, остались где-то позади, далеко, и она могла не думать обо всем этом…

Здесь, в Кастории, на нее тоже обращали внимание мужчины, однако она не слишком волновалась — сбросив шкуру рабыни, она легко могла поставить на место кого угодно, и лишь гордо вздернув подбородок, отворачивалась, если на нее пялились чересчур нагло. Она даже позволила себе слегка подкраситься, чего последнее время избегала.

Ей вдруг вспомнился анекдот, рассказанный недавно Ларисой. Не просто анекдот, а анекдот с моралью:

— Замерз воробышек зимой, упал под дерево и умирает. Мимо шла корова и сделала лепеху — прямо на него. Воробышек отогрелся в теплом дерьме, ожил, зачирикал. А тут — кошка! Цоп его на коготок и съела! Запомни, Ритка, три морали: не всяк твой враг, кто на тебя насрал, не всяк твой друг, кто из коровьей лепехи вытянул, и если уж попал в дерьмо, то сиди и не чирикай!

Они тогда заспорили: стоит ли бороться за свое достоинство или всегда следует подчиняться обстоятельствам? Вернее, не заспорили. Вопрос о достоинстве девушки отмели как нелепый! Они вдвоем накинулись на Риту, объясняя, что ее поведение — просто блажь, а отказ перейти в официантки — непростительная дурость.

— Да если б я так быстро научилась понимать их уродский язык!.. Видели бы меня тут! На-кось выкуси! — кричала покрасневшая от злости Лара, размахивая перед лицом Риты кукишем. — Даже в нашей дыре богатенькие туристы появляются… А ты хлебалом щелкаешь! О нас бы хоть подумала! Глядишь, с кем бы познакомилась… А там и нас бы вытянула!

Заметив, что Рита смотрит на нее с брезгливой жалостью, Лариса и вовсе пришла в ярость:

— Знала бы, что ты такая… Ханжа! Зазнайка! Выпендрюжница! Ни за что бы из дерьма вытаскивать не стала…

Состроив невинную рожицу, Рита процитировала:

— Не всяк твой друг, кто тебя из дерьма вытянул!

Они поссорились. Впрочем, скоро помирились, хотя разговор этот остался в памяти не только Ларисы, но и Риты…

Она улыбнулась.

«Сиди и не чирикай? Ну уж нет! Я еще почирикаю!»

Не надеясь на свои далеко не обширные познания в языке, она прихватила с собой разговорник и еще в автобусе постаралась выяснить все, что ее интересовало. Женщина, сидевшая с ней рядом, приняла ее за туристку, интересующуюся греческими товарами, И, благожелательно улыбаясь, рассказала об огромном меховом концерне «Эдика», «Эвита» или «Элита» — Рита так толком и не разобрала названия.

Еще тогда в ее душу закрались подозрения, что едет она не туда, — ведь она помнила, что та самая фабрика находилась на берегу моря, но отступать было не в ее правилах. Когда соседка углубилась в описание меховых изделий и пространно начала рассказывать о ценах на них, Рита решила, что напоролась на сотрудницу рекламного отдела знаменитого концерна, и заскучала.

Однако, не желая разочаровывать доброжелательно отнесшуюся к ней женщину, кивала и издавала невразумительные звуки. Соседке вполне хватало и таких знаков внимания.

Итак… Надежды найти предсказавшую ей судьбу пожилую гречанку еще не оставили Риту, но стали куда более призрачными, чем в начале предпринятого ею путешествия. Да и вообще, она осознала, что идея ее бредова: ну и что, если она найдет провидицу? Попросит устроить ее на работу? Взять к себе жить? Какая чушь!

Рита тряхнула копной бронзово-золотистых волос — они слегка выгорели под солнцем и стали несколько светлее. Посмотрев в витрину магазинчика, она окинула себя придирчивым взглядом — светло-голубые джинсы, бирюзового цвета майка, сумка через плечо. Ну что ж? Ведь приняла ее женщина в автобусе за туристку? А почему скромная русская туристка не может поинтересоваться ценой самой скромной шубы? Но сначала следовало перекусить.

Она выбрала маленький закусочную, с аппетитом поела вкусную рыбу под смешным названием «мур-мура» и выпила стаканчик легкого белого вина. Официантка, обслуживавшая ее, мило улыбалась, была весьма предупредительна, и Рита почувствовала себя… белым человеком.


Выставочный зал поразил Риту размерами, дизайном и обилием товаров. Повсюду сияли зеркала, сновали любезные, внимательные продавцы. Выбрав одного из них, показавшегося ей самым добродушным, она встала неподалеку и, делая вид, что рассматривает мех какой-то шубки, стала ждать, пока он обслужит высокую стройную женщину в легком, но строгом платье. Судя по доносившимся обрывкам разговора, это была американка.

Когда женщина оглянулась, Рита чуть не ахнула от изумления — со спины она выглядела молодой, а лицо… Морщинистое лицо семидесятилетней старухи — с сухими поджатыми губами и колючими глазами, сверкавшими, как огромные, с горошину, бриллианты в серьгах, украшавших уши американки. Рита медленно, пятясь, отошла за стояк с шубами и инстинктивно прижала руку к груди, где в бюстгальтере было зашито ее последнее сокровище — кольцо с черной жемчужиной. Второе, с изумрудом, пришлось продать, чтобы ускорить оформление документов для поездки в Грецию.

Неожиданно лицо незнакомки оживило в памяти Риты давний ночной кошмар — видение Людмилы Сергеевны, проклинавшей ее, Риту! С этого тогда все и началось…

На глазах у Риты выступили слезы, колени ослабли, а по спине побежали мурашки. Странный холод овеял ее, поселив в душе недобрые предчувствия.

Она не помнила, не могла сообразить, сколько времени простояла, оцепенев от ужаса. Наконец, взяв себя в руки и прикусив губу, она подавила в себе желание немедленно бежать, сделала над собой усилие и вышла в проход.

Рита тотчас же увидела продавца, который привлек ее внимание. Очевидно, он закончил работу с американкой и теперь, странно вытянув шею, озирался по сторонам, словно бы искал кого-то.

Увидев Риту, он просиял и двинулся к ней:

— Калимера, кириа! (Добрый день, госпожа!)

— 3-здрасьте, — растерянно отозвалась еще не совсем справившаяся с волнением Рита.

Лицо продавца приняло несколько озадаченное выражение.

— Я плохо по-руску, — виновато сказал он и добавил просительно: — К управляющий?

— Нет-нет! — воскликнула Рита и достала разговорник.

Использовав все свои небогатые познания и бешено перелистывая страницы затрепанной книжицы, она сумела объяснить, что ей нужно.

Продавец несколько изменил тон. Он говорил теперь не столько почтительно, сколько по-приятельски.

— Тесалоники. Там. Там. Рядом. Фирма «Орион». Мы у них покупаем… Туда! Там скажут.

Рита печально кивнула. Все, что она узнала, — это то, что искать следовало где-то под Салониками. Ведь обратиться в «Орион», чтобы выяснить точное местонахождение фабрики, она не могла…

«А может быть, Стефания не откажется мне помочь?» — вдруг подумала она.

Продавец смотрел на странную русскую туристку, которой вдруг понадобилась какая-то старуха гречанка и думал: «Как странно, и не купила ничего… А ведь какая красавица! Такие обычно денег не считают…» Он, несмотря на молодость, был уже опытным продавцом и умел различать клиентов — эта, как бы ни была скромна ее одежда, явно к беднякам не относилась.

«Ну и сколько мы будем так стоять?» — раздражался он, глядя на задумавшуюся Риту.

— Эвхаристо поли! (Большое спасибо!) — сказала, словно вдруг очнувшись от дремоты, молодая женщина, и он, обрадованно кивнув, растаял, как привидение.

Разочарование, испытанное Ритой, не помешало ей с увлечением рассматривать шикарные шубы, выставленные на стендах. Она бродила по магазину и, время от времени забредая между стояков, на которых висели изделия скорняков, прижималась щекой к нежному меху, вспоминая, как Влад в квартире неведомого друга Михаила окутал ее плечи струившимся шелковистым белым мехом… Как давно это было!

Подождав, пока высохнут слезы, она вышла в середину просторного торгового зала и побрела прочь из магазина — здесь ей нечего было больше делать.

Возглас удивления, смешанного со злобной радостью, раздавшийся совсем рядом, заставил Риту поднять глаза.

— Это же она, она! — вопил Чмырь, дергая за рукав стоявшего возле него и разговаривавшего с каким-то представительным мужчиной… Юрия Венедиктовича Барсукова!

Барсуков, увидев ее, прищурил глаза и расплылся в зловещей улыбке.

— Маргарита Михайловна? Какими судьбами? — пропел он, делая шаг ей навстречу.

Чмырь щелкнул пальцами, и за его спиной появились два мордоворота со зверскими лицами. Намерения Барсукова не вызывали у Риты сомнений, хотя стороннему наблюдателю могло показаться, что встретились старые добрые знакомые.

Рита метнулась в проход между стояками с шубами, едва не сбив с ног какого-то продавца, который нес в руках груду меховых изделий. Тотон-мукуты, побуждаемые командой Барсукова и воплями Чмыря, ринулись за ней. Подныривая под качавшимися на вешалках манто и полушубками, Рита металась по магазину, понимая, что, если не вырвется на волю, надежд на спасение у нее не останется. В торговом зале поднялась страшная суматоха. Слышались крики, шум падений — видимо, мордовороты Барсукова не считались с теми, кто попадался на их пути; отовсюду неслись ругань, визг и призывные вопли:

— Полиция! Полиция!

Вдруг Рита увидела маленькую неприметную дверь, рванув ее ручку, она вылетела в коридорчик.

«Ну все! Кажется, я сама себя заманила в ловушку!» — подумала она, заметив, что коридор кончается железной дверью с запертым на замок засовом. Однако перед самой непреодолимой преградой, к которой Рита продолжала мчаться, не видя другого пути, коридор изгибался, давая ответвление, туда она и свернула. Сзади уже слышался топот настигавших врагов…

Боковой коридорчик вывел на улицу. Сбежав по невысоким ступенькам, Рита оказалась на просторной подъездной площадке — видимо, здесь останавливались подвозившие товар грузовики, но сейчас перед магазином не было ни одного, и беглянка заметалась, не зная, куда спрятаться на открытом пространстве. Забежав за угол, она увидела небольшой открытый автомобильчик. Ярко-красный, блестящий, он казался забытой ребенком игрушкой. Пробегая мимо, Рита заметила, что в замке зажигания оставлен ключ…

Она понимала, что рискует: во-первых, навыки вождения у нее были достаточно слабы, во-вторых, этот несомненно фирменный автомобиль мог иметь совершенно незнакомую ей конструкцию, в-третьих, угон транспортного средства — это все-таки уголовное преступление.

— Вон она! — послышался крик за спиной Риты.

Не оглядываясь, она запрыгнула в машину и повернула ключ. Мотор заурчал, как доброжелательная собака, и машина рванула с места, стремительно набирая скорость.

Вырулив из-за магазина, Рита помчалась по широкому проспекту, пугая водителей совершаемыми ею дикими маневрами. Обгоняя всех подряд, проскакивая между автомобилями, едва не обдирая дверцы, Рита как безумная мчалась вперед — только бы уйти от погони! Затеряться, спрятаться, исчезнуть! Когда она неожиданно (и для себя самой тоже!) вырулила на противоположную полосу, умудрившись пересечь ее перед носом шикарного черного «кадиллака», водитель которого тотчас же впал в ступор, а затем влетела на боковую улицу, ей пришло в голову, что, пожалуй, с нее хватит. Какой смысл спасаться от Барсукова лишь для того, чтобы погибнуть в дорожной катастрофе?

На глазах у удивленных замурзанных детишек, игравших на улице, Рита вышла из машины, захлопнула дверку и, ласково погладив красный полированный бок, с благодарностью взглянула на спасшего ей жизнь дружка. Поколебавшись мгновение, она выдернула ключ и сунула его в сумку: в конце концов, полиция найдет автомобиль… если его не угонит никто другой! Зачем доставлять лишние неприятности хозяину автомобиля? Рита даже представить себе не могла, насколько наивны были принятые ею меры. Лучше бы она позаботилась о том, чтобы стереть по возможности отпечатки своих пальцев.

С деловым видом, будто что-то искала, она отправилась по улочке, вертя головой. Несколько раз она поворачивала, блуждая по незнакомому городу, как по лесу, потом, сочтя, что находится в относительной безопасности, зашла в ресторанчик — следовало подкрепиться, немного отдохнуть, обдумать ситуацию и… возвращаться «домой».

Едва Рита села за столик и жестом подозвала официанта в белой рубашке с коротким рукавом и в светлых брюках, ее забила дрожь. Она знала за собой такую особенность — попав в опасную ситуацию, она действовала машинально, будто все происходило не с ней, а в каком-нибудь просматриваемом ею фильме, и добивалась наилучших результатов. Со стороны могло показаться, что она на редкость хладнокровна. Но Рита была прежде всего женщиной — слабой, нежной, тонко чувствовавшей… Стоило ей оказаться в относительной безопасности, как весь ужас пережитого начинал прокручиваться в ее мозгу с невыносимой реалистичностью. И на сей раз реакция не заставила себя ждать.

— Ясу[1]… — выдавила она из себя. — То агва… То псари[2]… П-пожалуйста…

Официант даже на некоторое время задержался у столика, опасаясь, не грохнется ли побелевшая как мел посетительница в обморок.

* * *

— Ир… Ира…

Шелестение шепота было столь жалобным, что Ирина немедленно открыла глаза. Над ней склонился Алик.

— Чего тебе? — буркнула женщина.

— Ир, нам ехать пора и… Дай глоточек, будь человеком, а? — Судя по внешнему виду Алика, его мучило жестокое похмелье.

— Нет у тебя совести. Ни грамма.

— Нету. А голова болит! И не соображает ничего. Я ж такой тупой ничем тебе не помогу, — канючил Алик.

— Кыш из номера. Сейчас оденусь и выйду.

— Ир… Глоточек?..

— Я сказала — кыш!

Алик понял, что спорить бесполезно, и, уповая на милосердие Ирины, вышел в коридор.

Она быстренько собралась: надела сшитый ею собственноручно костюм — хлопчатобумажное бюстье, черно-белая ткань которого имитировала окрас леопарда, и черную длинную и широкую сатиновую юбку с аппликациями из «леопардового» ситца. Потом накинула, не застегивая, белую полупрозрачную блузу и сунула ноги в изящные черные босоножки. Ей почему-то казалось, что на Ялтинскую студию не следует являться в привычной униформе — потертых джинсах и майке, хотелось выглядеть посолиднее.

Поколебавшись, Ирина вытащила из-под своей подушки, которую уже обняла, раскинувшись на просторе, мирно посапывавшая Стелла, бутылку с остатками коньяка. Сунула ее в черную сумку вместе с папкой для бумаг и парой яблок, накинула ремень «торбы» на плечо и направилась к выходу.

Алик ждал ее в крохотном вестибюле гостиницы, где уже толпились у стойки администратора нервные мамаши с крикливыми детьми. Окинув их взглядом, Ирина сочувственно вздохнула и поманила Житкова рукой.

На улице их ждал автомобиль съемочной группы — вечно пыльный «Москвич», которым обычно пользовалась Чекалина. Ирина зябко повела плечами — по утрам было еще достаточно холодно, с удовольствием вдохнула полный кислорода, казавшийся голубоватым воздух, зевнула и подумала, что у нее есть шанс поспать в машине: все-таки путь им предстоял неблизкий.

Едва захлопнув дверку машины и объяснив шоферу, куда ехать, Алик снова заныл, повернувшись к Ирине, расположившейся на заднем сиденье.

— Человек ты или зверь лесной? Я же честно ничего сам искать не стал, чтобы не задерживаться… За машиной к «Алуште» сбегал… Проснулся вовремя…

Шофер понимающе хихикнул.

— Алик, — сердито сказала Ирина. — Выдам один глоток. И потом, пока дела не сделаем, ни-ни! Понял?

Житков просиял и жестом фокусника извлек словно из воздуха… граненый стакан.

Ирина рассмеялась:

— Я сказала — один глоток!

— Нет возражений.

Пока, прощаясь с Ириной, которая вышла из машины, грузились в автобус актеры, умиротворенный Алик заснул, откинув голову на спинку укрытого самодельным зеленым чехлом сиденья.

* * *

На Ялтинской студии, до которой они добрались около десяти утра, царил покой, навевавший размышления о вечности: ни охраны на проходной, ни транспорта, готового отвезти народ к месту трудового подвига, ни самого народа. Только в грязноватой у берега акватории застыл петровских времен не то барк, не то фрегат (Ирина в этом вовсе не разбиралась), он вызывал удивление и смутное ощущение нереальности происходящего.

Длинное, серое, баракообразное здание киностудии встретило Ирину и Алика гулким эхом их собственных шагов и внушавшей некоторые опасения пустотой. В конце концов в одной из комнат они обнаружили скучавшую за пишущей машинкой девицу и засыпали ее вопросами.

Барышня захлопала глазами и посоветовала обратиться к Валерии Степановне Тищенко, на поиски кабинета которой пришельцы-просители и отправились. Однако, так и не обнаружив в административном здании не только оной дамы, но и вообще ни одной живой души, они вернулись к девице.

В конце концов после долгих поисков Наташа — так звали девушку — обнаружила домашний телефон Валерии Степановны, и Ирина принялась дозваниваться, что оказалось делом нелегким, а Алик как-то незаметно растворился в тумане. Когда Ира заметила его исчезновение, в трубке вдруг послышались не противные короткие, а призывные длинные гудки, и она решила плюнуть на побег нерадивого Житкова: в конце концов, если Валерия Степановна обнаружена, он просто больше не нужен.

Бас Валерии Степановны Тищенко потрясал воображение.

— Слушаю, милочка. Дублера Огульникову? Та шоб плавать умел? М-м-м… Сложноватенько… Хотя… Есть у меня кое-хто. Ладно. Встречаемся через два часа у входа на студию. Договорились? Та, еще вот шо, я приглашу троих на выбор, не забудьте об оплате — по три рубля за вызов. Ну а тот, кто вас устроит… С ним сами разберетесь. Я ж таки не знаю, какие на вашей картине ставки. Ну пока, милочка.

Ирина, несколько ошарашенная напором Тищенко и напрочь оглушенная раскатами ее фельдфебельского баса, подняла глаза и уставилась на улыбавшуюся Наташу.

— Оглушила? — поинтересовалась та.

Ирина только молча кивнула.

— Она обычно берет по пятерке, — будничным тоном добавила Наташа, — но с вас за срочность наверняка больше сдерет. Ну да выкрутитесь как-нибудь. Еще одного актера впишите… У вас расходные ордера при себе?

* * *

В полдень солнце принялось палить просто нещадно, будто разозлившись на суетившихся внизу под его лучами людей. Ирина жалась в рваной и жалкой тени чахлого дерева возле проходной и боролась с соблазном последовать за Аликом, который сидел в скверике неподалеку и потягивал холодное пиво. Боясь пропустить Валерию Степановну, которую никогда прежде не видела, она стоически не покидала поста, но тем не менее злилась, завидуя Житкову.

Алик не дезертировал, как Ирина подумала сначала. Едва она вышла с территории студии и направилась к машине, размышляя, чем бы занять предстоявшие ей два часа ожидания, ее окликнули из сквера. На имя «Ира» она не отозвалась: мало ли тут Ир, не она же одна? Да и кто ее здесь знает? А вот когда кто-то выкрикнул ее фамилию, она оглянулась и увидела высунувшегося из кустов Житкова, который радостно ухмылялся во всю ширь своей необъятной, лоснившейся от пота физиономии и рьяно махал рукой.

Она решила в очередной раз отчитать несомненно успевшего похмелиться Житкова и, воровато оглянувшись — все-таки как-то неловко лезть в кусты на глазах у изумленной публики, — принялась продираться сквозь плотно переплетенные ветки.

Едва Ирина преодолела преграду, глазам ее открылось невероятное зрелище: на скамейке, выкрашенной в яростно-зеленый цвет, была расстелена газета, на которой в рядок, будто выстроенные для парада, лежали янтарные, жирные, соленые рыбины — штук пять-шесть. Рядом алела редиска — свежевымытая, еще влажная. Пучки зеленого лука, как волосы подводной красавицы, ниспадали на пупырчатые зеленые огурчики, сложенные горкой, а рядом выставляли напоказ красные, в капельках воды, мясистые бока помидоры. Ко всему этому великолепию прилагалась открытая пачка «Мальборо» и белое пластмассовое ведерко с холодной водой, из которого торчали горлышки пивных бутылок. А рядом сидел счастливый донельзя Алик и, потягивая «Будвар» из запотевшей бутылки, дирижировал дымившейся сигаретой в такт ему одному слышной мелодии.

Хитро прищуренные глаза заместителя директора тонули в его пухлых щеках. Взмокшие волосы прилипли ко лбу, а на носу застыли бисеринки пота. Джинсовую рубашку он скинул, а на его третьей свежести майке расплылось темное пятно — то ли облился пивом, то ли взмок, добывая дефицитный напиток.

Все остальное, включая шикарную рыбу, было вполне доступно. Вот только у Ирины, которая каждый день ужасно уставала, никак не находилось сил, чтобы купить солененькой рыбки, или она освобождалась слишком поздно, когда все браконьеры торговлю уже сворачивали.

Ира огляделась: скамейка, увидеть которую она никак не ожидала за зарослями кустов, стояла в тени раскидистых деревьев, к которым от самой проходной вела петлявшая в траве, но вполне различимая тропка. Чуть поодаль виднелись еще две скамьи, может быть, имелись и еще, но они терялись в «райских кущах». Видимо, сквер служил местом сбора и отдыха для актеров.

— Алик?! Опять? — сузила глаза неблагодарная Ира.

— Не опять, а снова, — с неподражаемой интонацией ответил Житков. — Извинения должны быть конкретными, осязаемыми. Это мое жизненное кредо. Именно так, в данном конкретном контексте я бы осветил свой неблаговидный, с вашей точки зрения, Ирина Леонидовна, поступок. И не говорите, что вам не жарко и не хочется холодненького пива. Не поверю. Хотя вас уже тут прозвали, — Алик фыркнул, — Железным Феликсом.

— По-моему, мы на «ты» были, — проворчала Ира, плюхаясь на скамью и хватая самый крупный помидор. — И при чем тут Дзержинский?

Алик коротко хохотнул:

— На «вы» от сугубой важности момента! Очень желательно мне, чтоб вы, Ирочка Леонидовна, мои извинения приняли. Впервые за долгое время вижу женщину не стерву, а посему и не устаю восхищаться…

— Ну это ты загнул! — перебила его Ира. — Женщин не стерв не бывает, и я не исключение.

— Однако подсиживать меня не стала?

— А зачем? — поморщилась Ира. — К тому же за это ты уже извинялся.

— Не по-женски! Вот это «а зачем» — совсем не по-женски. А извиняюсь я за то, что вчера беспокойство причинил — сраженный неумеренным винопитием.

Ирина дернула плечом: ответить она не могла, потому что с энтузиазмом вгрызалась в сочную мякоть помидора.

— Из номера меня вчера не выставила? — продолжал Алик.

— М-м…

— На пол не скинула! Это ж вообще по-братски. А тебе пришлось с подружкой на одной кровати ютиться. Тесно же. Не выспалась, наверное.

— Ха! — отозвалась Ирина, вытирая ладонью губы. — На пол тебя скинь — так ты, спросонок не разобравшись, в кровать бы полез. Ладно, если ко мне, я и кулаком по роже могу засветить, а если б к Стелке? Так что ты меня не идеализируй. Лучше пивка открой и рыбки почисть.

Алик, вручив Ирине открытую бутылку пива, с удовольствием занялся чисткой рыбы. Ирина задумчиво грызла перышко лука.

— Слушай, пташка моя шизокрылая, я так и не поняла, за что меня Феликсом-то окрестили? — поинтересовалась она у поглощенного сдиранием чешуи Алика.

— Чистые руки, холодная голова и горячее сердце!

— Одна-а-ко… — протянула Ира. — Не припоминаю за собой столь выдающихся достоинств. Да я и руки-то через день мою…

— Никому гадостей не делаешь, никого не закладываешь, в критической ситуации быстро принимаешь правильные решения, на тебя всегда положиться можно, да и рыбой только притворяешься… — Он взглянул на ободранного леща, хмыкнул и уточнил: — Свежемороженой. Ты добрая — вон как из-за подружки своей переживала, когда Огульников ее «огулял»…

— А вот это уже никого не касается! — грозно сдвинула брови Ира.

— А я что? Я так. Я молчу. В общем, я тебе совет хочу дать — ты с Чекалиной поосторожнее…

Ира ухмыльнулась:

— Не уподобляйся бабам-сплетницам. Да и я, кажется, не без глаз?

— Ну-ну…

За болтовней время пролетело быстро, и в двенадцать часов Ирина, решительно встав, направилась к проходной. Несмотря на увещевания Алика — и отсюда все видно… — изжаришься там… все равно опоздают… — она заняла свой пост и теперь умирала от жары и зависти.

— Феликс, он памятник, ему не жарко, — рассуждал Алик, открывая очередную бутылку пива, — а ты, дуреха упрямая, озвереешь скоро.

Ирина чувствовала, что еще немного, и она свалится в обморок, но старалась держаться. Наконец на заасфальтированной площадке перед киностудией, от которой волнами поднималось колеблющееся марево, возник… некто.

Мужчина лет сорока пяти, почти лысый, невысокого роста, с округлым пузцом и многообещающе красным носом-картофелиной. Он потоптался на солнцепеке и скользнул в тень того же дерева, под которым укрывалась от солнечных лучей Ира.

Не чуя беды, женщина окинула его равнодушным взглядом и отвернулась — в конце концов, ей не для Леонова дублер нужен?

На площадке появился похожий на облезлого птенца юнец. Покрутив головой на тощей шее с крупным кадыком, торчавшей над хилыми сутулыми плечами, парень присоединился к первому. Они, вяло переговариваясь, закурили.

«Тоже мне тент нашли…» — раздраженно подумала Ира и увидела третьего. Совершенно ханыжного вида тип: небритый, остроносый, с угольно-черными патлами и сросшимися на переносице бровями несколько неуверенной походкой, путаясь в длинных по-аистиному ногах, вывернул из-за угла. Оглядевшись, он узрел двух первых и, заметно оживившись, направился прямиком к ним.

— Эй! Степанны что, еще нету? — крикнул он издалека, и в сердце Ирины закралось недоброе предчувствие. Однако она отмела свои подозрения как донельзя нелепые.

— Не-а! — разноголосо отозвались ее соседи.

— Тогда пошли дернем. У меня с собой! — предложил бровастый, извлекая из кармана мятых, неопределенного фасона и цвета штанов бутылку темно-красной бормотухи тошнотворного вида; и вся троица, проявляя восторг перед предстоящим удовольствием, с громким сопением и радостными возгласами скрылась в кустах.

Ирина ринулась за ними — вовсе не для того, чтобы читать им мораль: ее страшно беспокоило, как бы Алик не составил ханыгам компанию. Однако те проследовали дальше и расположились на соседних скамьях, которые стояли друг против друга. Успокоившись насчет морально неустойчивого Житкова, Ира вернулась на место и занервничала.

«Неужели это они?! Да не может быть. Эта Валерия Степановна что, Огульникова не знает? Нет! Нет! Я просто спятила… А потом… На что они похожи?! Нет. О Боже! Не-е-ет! Только не это!»

Погрузившись в мрачные раздумья, она не заметила, как на площадку выплыла ярко накрашенная, с плохо различимыми следами былой красоты женщина лет пятидесяти с лишним. Ее расползшуюся фигуру плотно обтягивало древнее, но хорошо сохранившееся платье из темно-синего кримплена с ядреными розами, причем под мышками дамы виднелись темные пятна пота… Ирину слегка затошнило.

Дама, заметив ее, величественно качнула пирамидальной прической, раздвинула оттененные усиками губы в подобии улыбки и ринулась к Ире, которая с удивлением отметила, что женщина никак не ниже ее ростом.

— Ох ты ж Боженька ж мой! Я Валерия Степановна! Здравствуйте, милочка, — забасила дама, хватая влажными пальцами-сардельками Ирин локоть. — А вы ж Львова? Ведь я ж не ошиблась? Мальчики-голубчики еще не появлялись? Ну вот я им задам за опоздание!

«Боже мой! Помесь канонерской лодки с владимирским тяжеловозом! Не мудрено, что у нее такой бас!» — не без трепета подумала Ира, несколько отодвигаясь от женщины, окруженной облаком резкого аромата «Индийского сандала», смешанного с густым, не менее резким запахом пота.

Из кустов появились раскрасневшиеся «мальчики-голубчики» — троица, на которую Ира обратила внимание, — и, как цыплята к клуше, ринулись к Валерии Степановне.

Ирину обдало тошнотворным запахом перегара, она была в ужасе. Что ей делать с этими уродами? Где брать дублера?

Пока она соображала, что сказать, из кустов вышел Алик:

— Наше вам, Кавалерия Степановна!

— Ты ж все шуткуешь над старушкой, Алик, лапунчик? — заворковала дама. — Ах, Ирина Леонидовна, вы ж пока выбирайте кандидата, а я покалякаю со старым приятелем.

Все три «писаных красавца» развернули плечи, выпячивая грудь. Причем первому, похожему на Леонова, удалось каким-то образом втянуть живот.

Ирина, утратившая дар речи, медленно наливалась гневом, разглядывая эти жалкие подобия мужчин. На ее шее стали проступать красные пятна.

Алик мгновенно оценил ситуацию и взял Иру за руку:

— Спокойно, Ир!

— Спокойно?! Спокойно?!!! Вы когда-нибудь Огульникова видели? — завопила она, глядя на безмятежно улыбавшуюся Валерию Степановну.

— Видала. Ну и шо?

— Что вы мне с этой золотой ротой предлагаете делать?!! Какой из любого Огульников?!! Вы что, издеваетесь?!! — Ярости Ирины не было предела.

— Ох Боже ж ты мой! — вздохнула Тищенко. — Та это ж наши лучшие кадры! Подгримируете, паричок там… Со спины ж сойдет. Та где ж я вам других найду за один-то день? Та штоб плавали, та штоб похожи…

— Кто сойдет?! — Ирина дернула за рукав «Леонова». — Этот пузырь с плодово-выгодным носом?! Или вот этот гарный чернобривый хлопчик?! — ткнула она пальцем в чернявого. — Или этот дистрофик с цыплячьей шеей?!!

Все трое мужчин обиженно загомонили:

— По какому праву?!

— Вызвали, а теперь оскорбляют, чтобы деньги не платить!

— При чем здесь мой нос?!

— Брысь отсюда! — затопала ногами Ирина.

— Ну нет! Нас вызвали — плати по трояку, — уверенно заявил чернявый.

Алик, оттесняя готовую вцепиться «гарному хлопцу» в глаза Ирину к кустам, сказал:

— Ира, поди на лавочку отдохни, остынь в теньке… А я разберусь.

Протянув ему папку с деньгами и бланками ведомостей, Ирина удалилась, понимая, что, даже если она сейчас даст кому-нибудь по морде, положение к лучшему не изменится.

Пока она сидела на скамейке, яростно грызя огурец, Алик и правда разобрался: пожурив Кавалерию Степановну, он выплатил ей и «актерам» деньги и отправил всех восвояси.

— Алик, что же делать? — простонала Ирина, едва он подошел к ней. — Они ж меня… Ты себе представляешь…

— Эх, — хитро прищурив глаза, улыбнулся Житков. — Вот если б я тебе сразу сказал, что так получится, ты бы мне поверила?

— Нет.

— Убедилась?

— Да. А делать-то что?

— Слушать старого стреляного воробья! — наставительно произнес Алик. — По домам отдыха поедем. Для офицеров.

— Что?! — вытаращила глаза Ира.

— A-а! Не беспокойся, тут их полно! А наши гвардейцы… Гусары в пестрых доломанах… к кино испытывают крайнее уважение… Так что найдем.

* * *

«Гусары в пестрых доломанах» уважение к кино испытывали. Встречали Ирину радушно, особенно увидев ее удостоверение, однако она никак не могла найти то, что, как ей казалось, было нужно. Алик, следуя за носившейся на всех парах Ириной, ворчал, хватая ее за развевавшиеся полы блузки, что она слишком многого хочет, что тот танкист вполне бы подошел, а морячок тем более, что он устал и пиво в машине перегрелось…

Ира и сама устала, но сдаваться не собиралась. Главную проблему составляли волосы Огульникова — плечистые, симпатичные офицеры так и рвались в бой, но стрижки их не отличались разнообразием…

К следующему санаторию Ирина и Алик подъехали, когда офицеры доблестной Советской Армии, находившиеся на вполне заслуженном отдыхе, вкушали обед. Ирина не возжелала ждать окончания столь ответственного процесса и, потрясая своими корочками, вломилась в столовую. Алик же поднял «бунт на корабле» и остался в машине.

Потоптавшись у дверей, Ира окинула глазами ряды столиков и загрустила — стриженые затылки бравых армейцев разбили ее надежды вдребезги. Вдруг она увидела сидевшего за третьим от входа столиком мужчину, на голове которого имелось некое подобие прически. С радостным воплем Ирина ринулась к нему.

— Вас-то мне и надо! — завопила она, хватая обалдевшего офицера за бугрившееся мускулами, проступавшими под трикотажем майки, плечо. Мужчина явно был пофигуристее Огульникова, но это следовало отнести к плюсам, а не к минусам.

Женщина, сидевшая за тем же столиком, шумно вздохнула, бросила в тарелку с недоеденной гречневой кашей вилку и грозно спросила:

— Ну, Левик, и что все это значит?

Двое детей — очевидно офицер отдыхал с семьей — разглядывали Ирину, приоткрыв смешные галчоночьи ротишки.

— Я… Я не знаю, Ленусик, — залепетал плечистый Левик, приподнимаясь. — Э-э… Простите… И правда, в чем дело?

Ирина окинула оценивающим взглядом фигуру вставшего офицера и удовлетворенно кивнула.

— Плавать умеете? — спросила она, не обращая внимания на воцарившееся за столиком замешательство.

Офицер ошалело захлопал глазами:

— Умею, а что?

— Отлично. Вы нам подходите.

— Кому это «нам»? — срываясь на визг, воскликнула ревнивая супруга.

На них уже поглядывали люди, сидевшие за соседними столиками.

— А… — Только сейчас Ирина сообразила, что, обрадовавшись свалившейся на нее удаче, забыла представиться. Она протянула женщине, явно игравшей первую скрипку в своем семействе, корочки и сказала: — «Мосфильм». У вашего супруга есть шанс сняться в кино.

— О-о-о! — только и смогла вымолвить женщина.

— За вами завтра в восемь утра придет машина, — продолжала ковать железо Ирина, не давая никому опомниться.

— А какая роль? — поинтересовалась супруга, глаза которой загорелись от восторга.

— В одном эпизоде надо подменить главного героя, который вынужден был срочно улететь в Москву. Андрея Огульникова. Знаете такого?

— Конечно! А вы считаете, что Левик… э-э, Лев Юрьевич подходит? — простонала, задыхаясь от счастья, жена.

— Вполне! — веско заявила Ирина. — Он просто вылитый Андрей Маркелович.

— О-о-о! Сам Огульников! О-о! — У женщины округлились глаза: она и понятия не имела, что обладает таким сокровищем. Ее муж — копия Андрея Огульникова! Боже! В это просто невозможно поверить.

— А можно Леночка поедет со мной? — робко поинтересовалось «сокровище».

Ира, собравшаяся было великодушно дать разрешение, однако вовремя спохватилась, вспомнив, мягко выражаясь, интимный характер сцены, для которой искала дублера. Властной супруге запуганного Левика это явно не понравится.

«Типичный подкаблучник, — решила про себя Ирина. — А ведь вполне возможно — неплохой офицер… Слуга царю, то бишь народу, отец солдатам…» И, напустив на себя суровость, ответила:

— Это невозможно. Мы там не в бирюльки играем, понимаете ли! Отнеситесь со всей серьезностью!

— Да, да, — закивал Лев Юрьевич, явно обрадованный, что хоть на один день вырвется из-под рьяной опеки супруги, которая хотя и расстроилась, но возражать не стала, поскольку просто потеряла дар речи, услышав, что ее тетеха похож на самого Андрея Огульникова. Она мысленно унеслась в родные пенаты и представила себе, как рассказывает подругам о том, что ее муж снимался за самого популярного в стране актера, и таяла от предвкушаемого блаженства.

— Так в восемь будьте у входа. Надеюсь на армейскую точность! — бросила Ирина и заспешила прочь.

Лев Юрьевич так и застыл на месте, глядя ей вслед и не веря, что все только что случившееся произошло именно с ним — Левой Гарькавым… нелюбимым, надоевшим мужем обожаемой Леночки. Он действительно был неглупым человеком и, мгновенно сообразив, какую пользу может извлечь из столь неожиданного приключения, с победоносным видом взглянул на жену, которая, млея от счастья, ответила ему давно забытой лучезарной улыбкой…

* * *

Вернувшись в гостиницу, Стеллу в номере Ира не обнаружила. Девушка не оставила даже записки.

«Черт! — разозлилась Ира. — Где теперь искать эту козу?»

Ее не покидало беспокойство, разгоревшееся с новой силой, едва дела были сделаны, и, хотя она не сомневалась в здравом смысле Стеллы, все-таки не следовало оставлять девушку наедине с печальными мыслями. Уж слишком страстно она предавалась самобичеванию.

«Надо было взять ее с собой. В машине бы доспала», — ругала себя Ира, сбегая по лестнице вниз.

— Моя соседка не говорила, куда пойдет? — спросила она у администраторши и, получив отрицательный ответ, отправилась к морю.

Ее расчет оказался верен. Она издалека увидела на пустынном пляже Стеллу, сидевшую, как русалочка, на валуне у берега и неотрывно смотревшую на море.

Ирина заспешила к подруге. Однако, как выяснилось, не она одна. К Стелле подошел невысокий, плотный, широкоплечий парень со светло-русыми волосами и о чем-то ее спросил, Ирина была еще слишком далеко, чтобы расслышать. Женщина ускорила шаг.

Стелла подняла голову и, отрицательно покачав ею, отвернулась. Парень не уходил. Он настойчиво что-то говорил и даже, словно бы для убедительности, взмахивал рукой.

Ирина побежала.

— Оставьте меня в покое, — донесся до нее Стеллин голос.

— Прочь от моей дочери, хам! — завопила запыхавшаяся Ирина, коршуном налетая на незнакомца.

— Да я же… — Парень прижал руку к сердцу. — Я же только спросил, что ее так огорчило!

— Прочь, я сказала! Не твое дело!!! — Разъяренная Ирина походила на тигрицу. — Я тебе покажу, как приставать к незнакомым девушкам!

Парень пожал плечами:

— Так я и хотел познакомиться. Меня Игорь зовут…

— Я тебе сейчас глаза выдеру, морду расцарапаю! Семь шкур спущу и голым в Африку пущу! — орала как заведенная Ирина, изобретая одну страшную угрозу за другой.

— Психопатка, — проворчал парень и поспешно ретировался.

Стелла с Ириной переглянулись и… неудержимо расхохотались.

— Семь шкур… — давясь от смеха, еле выговорила Стелла.

— Голым в Африку… — вторила ей подруга.

* * *

Около шести вечера Ирина, сообразив, что они рискуют остаться без ужина, опять потащила зачитавшуюся Стеллу на улицу.

Она неодобрительно посматривала на книгу, которой увлеклась Стелла, — это был роман Брэма Стокера «Дракула», который девушка взяла напрокат под двадцатирублевый залог у странного продавца-лоточника, отсоветовавшего девушке покупать за те же деньги потрепанную книгу. Он не только торговал книгами, но и выполнял функции библиотекаря в своеобразной библиотеке — для отдыхающих: у него можно было взять книги под залог, а потом вернуть обратно, заплатив за амортизацию трояк, что, несомненно, было удобно для всех — и для имеющих шанс поиздержаться курортников, и для него, поскольку приносило доход. Если же кто-то не возвращал книгу, у торговца оставался залог, как правило превышавший ее рыночную стоимость.

Ира считала, что покрытый пылью веков роман внимания не стоит, что вообще не стоит впечатлительной девочке увлекаться всякой чертовщиной, однако от комментариев воздерживалась, радуясь уже и тому, что книжка отвлекает Стеллу от приступов самобичевания.

Подруги вышли на улицу и неторопливо продефилировали к набережной. На площади возле магазина стояли торговавшие продуктами и всяческим барахлом люди. Не удержавшись от соблазна, Ира купила себе ярко-желтую трикотажную маечку-топик на тоненьких бретельках, сшитую небрежно и криво, однако столь привлекательную по цвету и качеству ткани, что женщина решила просто-напросто переделать ее дома.

Стелла, хотя она уже утратила надежду поплескаться в море, обзавелась блескучим, цвета бирюзы, итальянским купальником в черных абстракционистских разводах, который удивительно шел к ее зеленовато-голубым глазам.

Ее посетила мысль, что она совершенно зря не познакомилась с симпатичным парнем, который подошел к ней на пляже, — русоволосым Игорем, хоть в кино бы сходила — Ирину-то не утащишь, но в то же время ей казалось неудобным на глазах у старшей подруги знакомиться с кем бы то ни было после истории с Огульниковым. Что Ира о ней подумает? Сочтет, что она легкомысленная вертихвостка? Нет. Этого Стелле вовсе не хотелось…

Внимание их привлек грузинистого вида носатый дядька в кепке-аэродроме, уныло торговавший шашлыком, который почему-то вовсе не пользовался успехом у народа.

Ирина подошла, приценилась и, сочтя, что пять рублей хоть и дороговато, — но ведь не каждый день они себе такое позволяют? — купила две порции. Стелла взяла бутылку «Тархуна» у бабульки, торговавшей рядом с тележки на колесиках разнообразными напитками.

Прямо на площади стояли странные многоугольные бетонные конструкции, видимо призванные изображать вазоны, полные земли, но лишенные малейших следов растительности.

Ира и Стелла уселись прямо на их бортики и принялись с завидным пылом поедать горячий, сочный, ароматный шашлык, запивая его по очереди газировкой из бутылки. На них с неподдельным интересом смотрели прохожие. Видимо, аппетит подружек и написанное на их лицах удовольствие произвели на некоторых сильное впечатление: перед шашлычником моментально образовалась очередь, торговля пошла на зависть бойко, и не успели они, расправившись с шашлыком и побросав в урну бумажные тарелочки и опустевшую бутылку, уйти, как раздался голос грузинистого дядьки:

— Вах, красавицы, вам две последние порции оставил! Подходите, берите даром! Вах, целый день стоял — никому не нада! Вы, красавицы, пришел, шашлык ел, люди смотрел — слюнки пускал! Хоть каждый день приходи — даром кормить буду! Когда вы тут, от желающих отбоя нет! Вах, спасибо, красавицы! — При этом шашлычник столь бурно жестикулировал, что, казалось, вот-вот опрокинет мангал.

Ира и Стелла переглянулись.

— Ну что? Сходи возьми? — предложила Ира.

— Неудобно, — замялась Стелла.

— Глупости! Воспринимай это как хохму. Пройдет время, вспоминать будешь, как шашлычнику рекламу делала и бесплатный шашлык лопала.

— Ну… Я не знаю…

Ирина встала и, широко улыбаясь, направилась к торговцу. Забрав у него две тарелочки с щедро политыми острым соусом кусками мяса, она подмигнула шашлычнику и наставительно произнесла:

— Реклама — двигатель торговли, дядя! И этот случай — наглядное тому доказательство!

* * *

Барсукову пришлось пережить немало неприятных минут, объясняя в полиции, почему его люди устроили погром и бесчинство в магазине. Наконец до полицейских дошло, что он опознал и пытался поймать и обезвредить русскую преступницу, убийцу и авантюристку, нелегально проживающую в Греции, которая, кстати, скрылась от погони, угнав автомобиль, принадлежащий управляющему магазина. Разумеется, никакие уверения Юрия Венедиктовича на полицейских чинов не подействовали бы, если бы он не сопроводил их впечатляющей суммой «на нужды благотворительного фонда».

Потеря денег его огорчила, однако куда больше его волновал оживший призрак Маргариты Богдановой, который он видел своими глазами. Что он скажет своему начальнику? Тому самому, которому он верой и правдой служит уже несколько лет; тому самому, который до сих пор остается в тени, несмотря на то, что теперь негласно руководит «Гиацинтом»; тому самому, кто отдал приказ уничтожить Стоценко и Богданову, едва возникла опасность разоблачения им же организованных махинаций; тому самому, который не моргнув глазом сотрет его, Барсукова, в порошок, даже и не вспомнив о верной службе…

Юрий Венедиктович заскрежетал зубами: «Все этот тупоголовый Чмырь! Сгорела в машине… Сволочь! Наврал! Ну теперь он у меня напляшется!»

Вызванный начальником к нему в номер Борис Брызгалов ожидал бури, но полученный им разнос превзошел все ожидания. Шеф орал, брызгая слюной и топая ногами. Заклеенная лаком прядь, прикрывавшая его лысину, отлипла и взлетала, как съехавший набок чуб разгневанного запорожца. А уж кары, обещанные Чмырю, вызывали мечты об аде, который казался на фоне высказываний Юрия Венедиктовича не иначе как домом отдыха!

В конце концов Юрий Венедиктович несколько успокоился и спросил у Бориса, где он собирается искать Богданову, на что тот, мгновенно обретя душевное равновесие, со своей неизменной усмешечкой ответил:

— Есть некоторые соображения. Проверю — доложу! Я думаю, наши новые друзья из полиции не откажутся нам помочь.

* * *

У маленькой свежеокрашенной пристани покачивался на волнах катер. Ирина смотрела, как грузилась в хлипкое суденышко съемочная группа. Егор Рубцов, оставленный из соображений экономии без второго оператора и потерявший помощника — Кваснина, исчезнувшего в кущах ботанического сада, таскал вместе с механиком оборудование и громко ругался. Режиссер, спрятав глаза за крупными темными очками, делал вид, что ничего не слышит. Мрачноватый Алик запихивал в сумку с махровыми полотенцами и одеялами водку и пластмассовые стаканчики — дублерам предстояло лезть в воду, которая еще не настолько прогрелась, чтобы в ней было приятно плавать. К тому же день выдался на редкость ненастный: Ирина ежилась, поплотнее запахиваясь в свой голубой плащ. Решили, что придется отпаивать и растирать актеров водкой. Передав механику пакет с костюмами, Ирина, исполнившая все, что от нее требовалось, молча наблюдала за погрузкой.

Стелла стояла рядом с ней, так же как и постоянно вертевший головой, умиравший от любопытства Лев Гарькавый.

Режиссера удовлетворил выбор, сделанный Ириной. Он даже похвалил ее за проявленную изобретательность. Причем, когда женщина объяснила, что благодарить следует прежде всего Алика, Михаил Георгиевич недоверчиво хмыкнул и отвернулся — Житков его страшно раздражал, но избавиться от него режиссер не решался, все-таки Алик был очень опытным сотрудником, да и кем его заменять?

Вскоре все: режиссер, оператор с механиком, Эльвира Мирзоева, Стелла и Лев Гарькавый — погрузились в катер. Ирина и Алик остались на берегу, поскольку места было мало да и сцену предстояло снимать с обнаженными актерами, которых не следовало смущать присутствием лишних людей.

— Егор, — крикнула Ира. — Умоляю, проследите, чтобы Стеллу не уморили холодом. На вас одна надежда!

— Не беспокойтесь, Ира, у вашей подруги такой галантный кавалер! — Егор ухмыльнулся, качнув головой в сторону расспрашивавшего о чем-то Стеллу Гарькавого.

Эля многозначительно усмехнулась.

Ирина поджала губы: с некоторых пор Эльвира ее просто бесила, кроме того, ей не понравился тон Рубцова. Впрочем, едва ли он не знал о Стеллином бурном, столь некрасиво закончившемся романе с Огульниковым — только слепой ничего бы не заметил. И пожалуй, девушка в какой-то мере заслужила то плохо скрываемое пренебрежение, с которым к ней стали относиться некоторые, хотя Ира, разумеется, предпочла бы, чтобы на Стеллу смотрели с сочувствием, как, например, Алик, чтобы в ней видели жертву наивности, а не легкомыслия, чтобы не приписывали ей распущенности, которой в ней не было и в помине…


Вода в гроте казалась живым хрусталем, напоенным блеском золотистого света, — солнце наконец сжалилось и выглянуло из-за туч. Стелла, переодевшаяся в платье, которое Ирина, равно как и костюм Огульникова, догадалась отдать в гостиничную прачечную, ожидала начала работы. Платье, побывав в морской воде, стало напоминать отвратительную тряпку, нечего было и надеяться своими силами привести его в порядок, а умелые руки женщин из прачечной совершили чудо. Работницы службы быта с пониманием отнеслись к Ириной проблеме — актриса! где уж ей стирать уметь? — и даже чувствовали себя польщенными, приняв за пять рублей хоть и косвенное, но участие в творческом процессе съемок. Приобщились к высокому искусству на свой лад.

Стелла, не отдавая себе в этом отчета, постепенно стала проникаться Ириным отношением к кино. Реакция прачек ее позабавила. Правда, она понимала, что сама, еще несколько месяцев назад, отнеслась бы даже к такому «приобщению» едва ли не со столь же наивным энтузиазмом. От подобных мыслей ей стало грустно, зато она отвлеклась от изводивших ее воспоминаний об Огульникове. Потные руки, слюнявый рот, сопение, храп… Боже, как она могла?!! Нет, наверное, ей еще не скоро удастся забыть. Ее тело постоянно казалось ей грязным, сколько бы она ни мылась. Брезгливость к самой себе — не самое приятное ощущение. «Я это заслужила!» — неустанно повторяла себе Стелла, но никак не могла понять, за что.

Переодевшийся в костюм Огульникова Гарькавый со спины удивительно напоминал актера, и это ужасно раздражало девушку. Лев Юрьевич совершенно спокойно воспринял известие о том, что ему придется раздеваться перед камерой, особенно его порадовало то, что снимать его вообще будут только со спины. Причем он поинтересовался у Стеллы: а что, если он скажет жене, что выполнял трюк — например прыгал в воду с вертолета? Ведь могло же это, в конце концов, по каким-то причинам не войти в картину? Стелла пожала плечами, а оказавшаяся рядом Эля с милой улыбкой, пряча ехидство, посоветовала ему сказать, что он снялся в сцене в подвале, где ему пришлось избить ужасного мордоворота и оторвать батарею парового отопления. Стелла удивленно на нее взглянула, но промолчала, а Гарькавый пришел в полный восторг.

Как ни странно, девушку не смущали съемки в обнаженном виде. Она как бы не думала об этом, бессознательно цепляясь за то, что на экране все будут видеть Полину Загурскую, а не ее. А может быть, она видела в этом наказание для своего ставшего ненавистным тела?

По сигналу режиссера она сбросила с себя платье и вслед за Гарькавым прыгнула в обжигающе холодную воду.

Едва не потеряв сознание в первый момент, она все-таки нашла в себе силы проплавать несколько минут, но, когда вылезла на камни и Эля накинула ей на плечи полотенце, а затем и одеяло, поняла, что больше не выдержит. Мирзоева растерла ее водкой — над посиневшим Львом хлопотал механик — и заставила проглотить солидную дозу горячительного. Стуча зубами, Стелла опорожнила стаканчик и скоро согрелась. Второй дубль дался ей легче, чего нельзя было сказать о Гарькавом. Однако офицер стоически, без жалоб, вынес пытку. Единственное, что он себе позволил, — это выразил Стелле сочувствие горькой доле актеров (ее-то он принимал за настоящую героиню, и никто его разуверять не стал) и намек на то, что он лично никогда не завидовал участи генерала Карбышева.

«И воды волшебного грота приняли в свои объятия прекрасную Эмму, — подумала слегка захмелевшая Стелла и засмеялась: — Неужели там тоже была такая холодная вода? Не мудрено, что красавица лишилась сознания. Что поделать? Принцесса. А мы попроще — нам все нипочем!»

Вероятно, для того чтобы Стелла не чувствовала себя обделенной приключениями в последний съемочный день, судьба подкинула самоотверженным служителям искусства острых ощущений. Управлявший катером Егор Рубцов, хотя и был первоклассным оператором, едва ли мог считаться асом в деле управления водным транспортом. Проплывая по узенькой пещере, через которую только и можно было попасть в удивительный грот, они едва не перевернулись. Нос катера ткнулся в камень, торчавший из воды. Раздался угрожающий треск. Всех пассажиров окатило водой. Эльвира, вцепившись в борт, истошно завизжала. Суденышко опасно накренилось, но Егор чудом вывернул катер, и опасность миновала. Глядя на побелевшее лицо оператора, который отчаянно матерился, скаля зубы, Стелла думала, что, если бы они сейчас утонули, ее наконец навсегда бы оставили мучительные воспоминания…

«Что за чушь! — одернула она себя. — Тоже мне Том Сойер, мечтающий о собственных похоронах и раскаянии тети Полли!»

* * *

Алик устроил Ирине чудесную прогулку по Гурзуфу, заставляя водителя колесить по самым живописным местам. Она сначала беспокоилась — как бы не опоздать к возвращению съемочной группы, но Алик успокоил ее, сообщив, что до грота плыть, как минимум, час, там провозятся, да ведь еще и обратно ехать, и повторил сакраментальную фразу: в кино опоздать невозможно.

Ирина махнула рукой и принялась с удовольствием созерцать гурзуфские красоты.

Они поели в маленькой столовой, на удивление чистенькой и симпатичной, в которой кормили вполне сносно, и отправились к пристани, где их ожидал сюрприз…

Рядом с машиной режиссера и микроавтобусом операторской группы стояла шикарная черная «Волга», в которой сидели солидный мужчина в темных очках, темноволосая ярко накрашенная женщина, уши которой оттягивали огромные, немыслимой формы серьги, и двое беспокойных ребятишек. Мужчина окинул безразличным взглядом вышедших на пристань Алика и Ирину и отвернулся. Они тоже не проявили к чужакам особого интереса — мало ли кому может взбрести в голову помечтать, сидя в машине, на берегу моря?

Гораздо больше их взволновало появление… другого персонажа!

Рядом с пристанью на небольшой площадке были вкопаны стол и две скамьи. На одной из них сидело существо весьма жалкого вида: в немыслимых лохмотьях, встрепанное и грязное. Ирина брезгливо поморщилась и отвела глаза. Алик же, наоборот, пристально вгляделся в засуетившегося вдруг бомжа и коротко хохотнул. Бродяга встал и, виновато опустив плечи, съежившись и понурив голову, как побитая собака, побрел по направлению к пристани.

Он продвигался странными зигзагами, словно бы не знал наверняка, стоит ему подходить к Алику и Ирине или лучше воздержаться от этого.

— Давай, давай! — ехидно крикнул Алик. — Иди сюда, голубчик!

Ирина в недоумении вскинула на Житкова глаза, потом посмотрела на бомжа и… с удивлением узнала в нем Витю Кваснина.

— Алик! Будь человеком… — жалобно просипел «Карлсончик, который снова прилетел».

— Я-то буду, а что тебе Чекалина скажет? — заржал Алик, причмокнув губами, словно в предвкушении великолепного и неминуемого бемца.

Ирине стало неприятно, что человек, которого она считала… ну, если не хорошим, то уж, во всяком случае, не сволочью, способен на столь откровенное злорадство.

«Что? Нашелся кретин похлеще тебя? А ты и рад…» — с горечью подумала она и отвернулась.

— Ну и где тебя носило? — продолжал веселиться Житков.

— Ох, Алик… Ведь только и хотел пивка попить… Два мужика… Один здоровый такой, другой — кривой… — Видно было, что рассказ дается Вите с трудом, но вовсе не оттого, что он страдает от угрызений совести — это придется изображать потом под гневным взглядом пресветлых очей режиссера, оператора и директрисы, — а оттого, что его мучит убийственное похмелье. — Есть, говорят, пиво. Пошли. Ну я пошел…

— А что на тебе за клифт? — Веселью Алика не было предела.

— Так ограбили же… подчистую. Ни денег, ни паспорта, ни шмоток.

— Прямо тогда, что ли? Здоровый и кривой?

— Да нет. Потом. На хазе на какой-то. Не помню, как я туда попал…

— Ты вот что… — Житков стал серьезным. — Никому не говори, что где-то пил… И вообще… Тебе по башке дали и обокрали. Ты память потерял. А сегодня только вспомнил. Понял? И держись этой версии, кто бы что ни говорил. Никакого пива ты не искал — в кусты пошел отлить. Понял?

— Разболтает… — неуверенно протянул Кваснин, кивая на Ирину.

— Она? — Алик поднял брови. — Ни в жизнь!

Ирина улыбнулась. На душе у нее потеплело. Она хотя и понимала, что Кваснина следует взгреть по первое число, но незадачливого кретина Карлсончика было почему-то жаль. И потом, разумеется, ее несколько утешило то, что Алик, несмотря на насмешки над одичавшим, превратившимся в нелепое подобие снежного человека Квасниным, немедленно придумал, как попытаться его выгородить.

«Забавно русский люд относится к пьянству, — размышляла она. — Скандалит пьяная скотина где-нибудь в транспорте, а сердобольные старушки — в один голос: не троньте его, он же пьяный! Пьяный — значит юродивый, что ли?»

Когда, получив от Алика десятку, Кваснин бросился на поиски пива, Ирина неодобрительно сказала:

— Зря ты это. Вдруг опять потеряется?

— А если помрет от похмелюги? Лучше, что ли? — проворчал в ответ Житков.

* * *

На скамьях возле вкопанного в землю стола собралась по меньшей мере странная компания. Режиссер, директриса, оператор и солидный мужчина в очках из «Волги». Как выяснилось, это был Сергей Сергеевич Серебров — известный экстрасенс международного класса, согласившийся стать консультантом на картине «Безумие и страсть».

Естественно, раскопала и уговорила его Чекалина, и теперь Ирина наблюдала, сидя в сторонке вместе с Аликом и Стеллой, как пыжатся друг перед другом режиссер и экстрасенс, рассуждая об эзотерических знаниях. Остальные благоразумно помалкивали. Семейство консультанта из машины не вышло. Женщина просто открыла двери, чтобы не было душно, и что-то рассказывала детям. Судя по ее виду, ей так осточертели высокоумные разглагольствования, что она просто не желала их слушать.

— Вот, к примеру, ваша аура, — вещал Серебров, обращаясь к режиссеру, — ее яркая голубизна говорит о святом отношении к искусству…

Тот глубокомысленно кивал.

— А мы действительно сможем заснять появление НЛО? — недоверчиво поинтересовался Егор.

— Вне сомнений! Мне удается их вызывать в любую погоду, главное, чтобы…

— Ага! Вызывать, — хмыкнул Алик. — Ничего, комбинаторы постараются, любой НЛО сконстролят.

Ирина и Стелла повернулись к нему.

— А что? Конечно, — продолжал он. — Михаил любит лапшу на уши вешать, его медом не корми — дай поговорить о том, что нам, простым смертным, и не понять, по наличию отсутствия мозга.

Ирина пожала плечами. Ей надоело ждать, пока их отвезут в гостиницу, и она с плохо скрытым раздражением наблюдала за участниками импровизированной конференции.

Стелла же прислушивалась с интересом. Она помнила, что сказала о ней методистка из Сосновки, и ей ужасно хотелось… Поговорить с экстрасенсом? Нет, пожалуй, он с ней разговаривать не станет — не велика птица. Ну так хотя бы послушать!

— Мое воздействие… A-а! Лучше показать на примере. — Экстрасенс оглянулся. Его глаза встретились с Ириными, и он сморщился, словно разжевал недозрелый крыжовник. Алик тоже не пробудил в нем энтузиазма. — Вот вы, девушка! Подойдите, пожалуйста, сюда!

Стелла не поверила своим ушам:

— Я?

— Вы, вы!

Она покорно поднялась и, затрепетав от предвкушения чего-то крайне необычного и интересного, подошла к Сереброву.

— Сейчас я продемонстрирую пример непосредственного воздействия на человека! — упиваясь собственным величием, провозгласил, вставая, экстрасенс.

Глаза его сузились, он уставился Стелле в переносицу и поднял руки.

Девушка напряглась. Ее словно пронзили тысячи тысяч маленьких иголочек, по спине побежали мурашки, а в мозгу… Она даже не могла определить, что почувствовала: ее сознание вдруг заледенело. В ней поднялась волна внутреннего протеста. Усилием воли она сбросила оцепенение, и…

Стелла не осознавала, что делает. Вышвырнув из своего мозга совершенно чуждое ей нечто, она подняла руки точно так же, как это сделал консультант, и в ярости оттолкнула от себя почти ощутимую, но невидимую пелену, которой окутывал ее экстрасенс.

На лице Сереброва отразилось недоумение, потом раздражение, потом крайнее удивление и даже бешенство, а Стелла вдруг почувствовала, что созданная ее воображением и волей преграда защитила ее и каким-то образом повлияла на экстрасенса, причем это не доставило ему радости.

«Нечего лезть в чужие мозги! — воинственно подумала девушка. — А то еще не так врежу!»

— Прекратите сопротивляться! — сердито сказал Серебров. — Я не сделаю вам ничего плохого!

Стелла отчаянно затрясла головой.

Немедленно оказавшаяся с ней рядом Ира взяла подругу за руку и возмущенно воскликнула:

— Что за безобразие?! Она вам не подопытный кролик! Смотрите — побледнела вся!

Лицо Сереброва приняло весьма неприятное выражение, он, возмущенно подняв брови, оглянулся на режиссера:

— Что такое?

— Ирина Леонидовна! Почему вы вмешиваетесь не в свое дело?

— Очень даже в свое, — отрезала Ира. — Вам опытов хочется? На себе и экспериментируйте!

— Интересные у вас подчиненные, — пробормотал Серебров и, искоса взглянув на Стеллу, совсем тихо добавил: — Ничего себе… Паршивка…

* * *

Узнав о том, что Львова взяла на завтра билет не только для Стеллы, но и для себя, ее вызвала Чекалина.

В гостиницу к директрисе Ирину отвез Алик, которого тоже несколько удивил ее поступок.

— В кои-то веки на юг задаром попала и отдохнуть несколько дней не хочешь?.. — не уставал удивляться он.

Ирина лишь упрямо мотала головой. Ей было лень объяснять Житкову, что ей осточертел юг, осточертели съемки, осточертели люди, с которыми ей пришлось работать… Может быть, она просто устала, а может быть, взялась не за свое дело. Об этом следовало поразмыслить на досуге. Оставаясь же в Ялте, она неминуемо оказалась бы вовлечена в круговерть нелепых затей режиссера, а поскольку все знали, как легко взвалить на нее решение самых неприятных и сложных проблем, превращение в Паниковского ей было гарантировано. Именно это, она даже не могла толком объяснить почему, ее ужасно бесило. Ирине казалось, что то, как к ней относятся, унижает ее, задевает ее достоинство.

Чекалина встретила ее самой дружеской улыбкой, какую только смогла нацепить на свое холеное, яркое лицо.

— Что я слышу, Ира? Неужели вы и в самом деле собрались уехать?

— Разумеется.

— Но почему? Из-за того, что мы отправили актеров? Ваша щепетильность выходит за рамки разумного!

— Просто мне нечего больше здесь делать, — пожала плечами Ирина.

В номер без стука вошел Михаил Георгиевич.

— Так-так! — хихикнул он, потирая руки. — Ну и разозлили вы с вашей подружкой Сереброва!

— Меня это мало волнует, — небрежно бросила Ирина.

— Не понимаю, почему вы так рветесь в Москву? — не менее небрежным тоном поинтересовался режиссер, опускаясь в кресло. — Нам предстоит увлекательнейшее зрелище. Серебров обещал вызвать НЛО…

— А это, кстати, довольно опасно, — заявила Ирина, хмурясь.

— О! О! Что такое опасность перед величием эзотерических познаний! Кроме того, служение искусству… — затянул свою обычную песню режиссер.

— Вот вы и служите искусству. Вы же творец? А я — мелкая сошка, Михаил Георгиевич. И шкурой своей рисковать не стану. Кроме всего прочего, я просто уверена, что ничего у вашего Сереброва не выйдет…

— Вы, Ирина, как второй режиссер, просто обязаны…

— А ничего я не обязана! — перебила его Львова. — Я — ассистент по актерам. Они уехали. Значит, я имею полное право отправляться домой.

— Ну что ж! — пораженный ее резкостью развел руками режиссер. — Не смею задерживать!

— Счастливо, — улыбнулась ей на прощанье Чекалина. И что-то в ее улыбке заставило сердце Ирины сжаться от недоброго предчувствия.


Вернувшись в гостиницу, Ира нашла подругу в полной растерянности: на ладонях Стеллы алели крупные, круглые волдыри ожогов. Перепуганная Ирина всплеснула руками:

— Боже мой! Где это ты так?..

— Не поверишь, Ир! Только я не обжигалась. Они сами вдруг выступили. И болят ужасно!

— Как это «не обжигалась»? — недоверчиво посмотрела на девушку старшая подруга. — А откуда же они взялись?

— Не знаю. — Стелла с виноватым видом пожала плечами. — Не сочти меня за психопатку… Только, по-моему… Мне это Серебров сделал, когда я от него защищаться стала…

— Глупостей не болтай, — оборвала ее Ирина.

Однако факт оставался фактом, и отмахнуться от него не представлялось возможным: Стелла, несомненно, говорила правду, утверждая, что не обжигалась, зачем ей так глупо разыгрывать подругу, которая искренне за нее переживает? Значит, Серебров все-таки на что-то способен? Может, и правда тарелки вызовет? Но, с другой стороны, Стелла сумела ему противостоять, хотя и пострадала. Значит, она тоже феномен?

* * *

Вернувшись в гостиницу «У моря» за полночь, Рита забылась тревожным сном, который не принес ни отдыха, ни даже недолгого забвения, — гнусная физиономия Чмыря возникала перед ней с удручающим постоянством. Рита просыпалась, обливаясь холодным потом, и сразу же вновь проваливалась в беспокойную полудрему.

Тем не менее, проснувшись, Рита решила, что утро вечера мудренее, и подумала: «А пусть они меня здесь найдут! В чужой стране. С чужими документами».

Однако судьба дала ей на отдых слишком мало времени.

Никто не знал, куда исчезает Рита по утрам. Один-единственный раз она взяла с собой Ларису и показала ей «свою» бухточку — место, куда она приходила поплавать и помечтать. Лариса сказала, что место, конечно, красивое, но зачем так далеко уходить, когда рядом пляж есть? Рита не стала ей объяснять, что ценит эту бухточку именно за то, что там никогда никого не бывает.

В тот роковой день, когда она, как обычно, в шесть утра, поплавав, вернулась в гостиницу, началось что-то ужасное.

Бледная Стефания не позволила ей даже войти в комнату, чтобы переодеться, полька схватила ее за локоть и потащила по лестнице вниз к черному ходу:

— Полиция, тебя ищут. Беги.

— Я?! Куда?! Что я сделала?

— Беги!

У нее еще оставалась надежда, что все это — обычная проверка документов иностранных рабочих. Но, выглянув в окно вестибюля гостиницы, она увидела возле стоявшего у входа черного «мерседеса» Чмыря и осознала — все кончено! Ее убьют.

Рита выскочила из гостиницы на улицу и побежала; мимо нее проносились автомобили, какие-то люди спешили по своим делам. О Боже! Она бы вскочила в любую машину, убежала бы с кем угодно, но кто захочет ее спасать?

Равнодушный, чужой город раскрыл перед ней свое чрево. И она затерялась в нем. Блуждая по улицам, она озиралась, не зная, из-за какого угла вырулит ее смерть в черном «мерседесе».

Там, далеко в России, у нее была мама. У нее был отец. У нее была сестра. А здесь?

Здесь у нее не было никого.

Движение создавало иллюзию того, что она пытается бежать, что она прячется, что ей, возможно, удастся скрыться и спастись.

К вечеру она совсем обессилела. Огни чужого города манили и обманывали. Денег у нее с собой не было. Документов, естественно, тоже. Значит, рассчитывать на ужин и ночлег не приходилось.

Ноги сами привели Риту в ее любимую бухточку. Свернувшись калачиком за не успевшим остыть, еще хранившим тепло солнечных лучей валуном, она уснула.

* * *

Предутренний холод разбудил Риту гораздо раньше, чем ей хотелось бы. Обхватив плечи руками, чтобы хоть чуть-чуть согреться, она, скорчившись, уселась на валун и стала ждать наступления рассвета. Ей почему-то казалось, что если она успеет увидеть первый солнечный луч, то сможет спастись — только бы рассеялся предрассветный сумрак. Время, когда к людям чаще всего приходит смерть… время расплаты… Но за что?

Солнце выплыло из-за моря и осветило качавшуюся на волнах далеко в море красавицу яхту. Рита залюбовалась чудным зрелищем, похожим на сказочное видение. Оно вселило в нее веру в то, что все все-таки будет хорошо. Как можно умереть, когда мир так прекрасен? А она еще так молода…

Сбросив с себя джинсы и маечку, она вошла в еще не прогревшуюся воду. Впрочем, она привыкла — ведь именно в этот час она всегда приходила сюда. С мягким рокотом накатывались на берег волны. Шептались, перебираемые ветром, ветви кустов. А вдали, словно мечта о счастье, плыла сказочная моторная яхта.

— Вот она! — раздался очень знакомый женский голос, и Рита оглянулась.

Наверху стоял Чмырь и неизвестный ей амбал. Рядом, указывая на нее рукой, ухмылялась… Лариса.

Не раздумывая ни секунды, Рита ринулась в воду. Пробежав полосу мелководья, она стремительно прыгнула навстречу волне.

Скатившись с невысокого песчаного обрывчика, Чмырь с руганью скакал по берегу на одной ноге, поспешно стягивая с себя брюки.

Амбал опередил его всего па несколько секунд.

— Утопи эту суку! — вопил Чмырь, борясь с непокорными штанами.


Капитан Робертсон опустил бинокль:

— Господин Каролидис! Там у берега что-то происходит.

— Капитан, с каких пор вас интересуют развлечения местных жителей? — Николас Каролидис взглянул на капитана яхты — своего служащего — с добродушной усмешкой.

Хозяин фирмы «Орион» сидел в шезлонге на палубе своей яхты «Афина» и лениво потягивал первую чашечку утреннего кофе.

— Нет. Взгляните же… Там что-то странное! Двое мужчин преследуют одну женщину…

— Ах, наверняка для того, чтобы приласкать эту наяду. Как романтично, — рассмеялся Каролидис.

— Да нет же. О… О дьявол! Да она же… Она же его сейчас утопит!

Холеное лицо Каролидиса приняло озабоченное выражение. Он встал из шезлонга, подошел к борту и принял из рук пораженного увиденным капитана бинокль.


Рите не на что было больше рассчитывать. Она знала, что сейчас с ней расправятся, и решила продать свою жизнь подороже. Амбал догнал ее первым и уже протянул руку к намокшим волосам…

Извернувшись в немыслимом пируэте, она резко ушла под воду и, ухватив бандита за волосатые лодыжки, дернула изо всех сил, увлекая его на глубину. Если бы Рита увидела в этот момент его лицо, она бы, наверное, злорадно засмеялась — оно было растерянным, перепуганным, несчастным. Он захлебывался. Делая все, чтобы он не схватил ее за волосы или за бюстгальтер и трусы, она с упорством отчаяния тащила его все ниже и ниже, даже не понимая, откуда берутся у нее на это силы.

Рита задыхалась, чувствуя, что сейчас не выдержит и отпустит свою жертву, и тогда… Неожиданно не перестававший биться и дергаться амбал обмяк и стал медленно опускаться на дно.

Рита пробкой вынырнула на поверхность и принялась судорожно глотать воздух.

В нескольких метрах от нее, делая яростные гребки, плыл Чмырь, но он не приближался, а удалялся! Видимо, он понял, что сотворила Рита с его напарником, и не возжелал себе такой участи.

Послышался шум мотора, но Рита не стала оглядываться. Ярость и жажда мщения придали ей сил, и она, как русалка, стремительно заскользила вперед, видя перед собой лишь голову ненавистного Чмыря — убийцы Влада.

На мгновение обернувшись, бандит увидел лицо преследовавшей его, обезумевшей от ярости Риты и, видимо осознав, что из убийцы вот-вот превратится в жертву, еще отчаяннее заработал руками.

Но это не спасло его. Издав хриплый вопль, Рита сделала последний отчаянный бросок, вцепилась Чмырю в волосы, оплела ногами его ноги, лишая возможности двигаться, и утянула на дно…


Риту подняли на борт «Афины».

— О Небо! Да это же госпожа Богданова! — воскликнул Николас Каролидис, склоняясь над лежавшей без сознания молодой женщиной. — Как она здесь оказалась?

— О-о! — простонала Рита, открыв глаза. — Как, господин Каролидис, вы тоже умерли? — Она говорила по-английски, на удивление легко складывая фразы.

— Я?! Почему вы гак решили?

— Как? А разве это не рай? — спросила Рита, оглядываясь вокруг. На губах ее заиграла бледная тень улыбки.


Лариса Куприянова видела, что произошло с Чмырем и его напарником. Кроме того, она видела, как Риту подняли на борт шикарной яхты. Такого она стерпеть просто не могла.

Ворвавшись ураганом в гостиницу «У моря», Лариса бросилась к Барсукову, который, ожидая появления Чмыря, потягивал в холле холодное белое вино из узкого длинного бокала.

— Она их утопила! Ее подобрала яхта!

— Что еще? — недовольно поморщился Юрий Венедиктович, до которого не сразу дошел смысл сказанного. — Кого? Кого она утопила?

— Этого вашего… Бориса. И второго!

— Ты что? С ума сошла? — Барсуков вскочил и, схватив Ларису за плечи, начал ее трясти. — Ты врешь! Это невозможно!

— Еще как возможно! — завопила Лара, вырываясь из его рук.

— Какая там еще была яхта?

— Как в кино. Белая. Большая. И ее подобрали! Они не могли далеко уйти. Прошло всего пять минут.

Резко развернувшись, Барсуков направился к выходу.

Лариса догнала его:

— Если хотите, я поеду с вами. А то еще не за той яхтой погонитесь!

— Едем.

— А вы не забудете, — понизив голос и оглядевшись по сторонам, спросила Лариса, — что обещали забрать у хозяина мой паспорт?

— Нет, — усмехнувшись, бросил Барсуков.

Если бы Лариса видела в тот момент лицо Юрия Венедиктовича, она бы, наверное, догадалась, что паспорта ей не видать как своих ушей.

* * *

Рита, укутанная в махровый халат, сидела в шезлонге на палубе и потихоньку попивала горячий грог. Она еще размышляла, рассказывать ей Каролидису о всех своих несчастьях или нет, когда медленно уплывавшую в открытое море яхту нагнал быстроходный катер.

Каролидис, увидев среди пассажиров Барсукова, нахмурился и попросил Риту спуститься в каюту.

Она, глядя на своего спасителя широко раскрытыми от ужаса глазами, замотала головой. Ей вдруг показалось, что он все знает…

— Остановитесь! — закричали с катера в рупор. — У вас на яхте скрывается опасная преступница! Иначе мы обратимся в полицию.

Робертсон взглянул на Каролидиса, сохранявшего полное спокойствие, и на его губах зазмеилась улыбка прирожденного флибустьера. Каролидис кивнул.

— Господин Каролидис, вы впутываетесь в скверную историю! Ее разыскивают не только на родине! Она и здесь уже… автомобиль украла! — выкрикнул, побледнев от злобы, узнавший Каролидиса Барсуков, вырвав рупор у своего спутника.

— Господин Барсуков, я плохо понимаю ваш английский язык, но, кажется, догадался о смысле вашей просьбы. Обращайтесь в полицию. Надеюсь, мы сумеем прийти к взаимовыгодному соглашению. Сейчас же я ни в коем случае не передам госпожу Богданову ни вам, ни бандитам, которые вас окружают. Конечно же по чистой случайности. Кроме того, я советую вам быть осторожнее в выборе знакомых. — Последние фразы Каролидис произнес с непередаваемым сарказмом.

Рита с облегчением вздохнула. Она даже не удивилась, увидев рядом с Барсуковым свою подругу Ларису Куприянову, которая, злобно улыбаясь, ожидала… Чего? Что Риту отдадут убийцам? Когда, из чего родилась ее ненависть? Ведь они были подругами. И Рита никогда ничего плохого ей не делала…

— Мы будем стрелять, если вы не остановитесь! — Барсуков затрясся от ярости, он отшвырнул громкоговоритель и подхватил откуда-то снизу автомат, направив дуло прямо на стоявшего у борта яхты хозяина фирмы «Орион».

— Ну и мы не против подраться, — ухмыльнулся Робертсон и скомандовал: — Ребята, боевая тревога!

— Госпожа Богданова, — улыбаясь, сказал, подходя к Рите, Каролидис, — спуститесь в салон. Война — не женское дело. Хотя… Глядя на вас…

Он не успел договорить — с катера загремели автоматные очереди.

— Хотя бы пригнитесь, — посоветовал Каролидис.

К этому мудрому совету Маргарита прислушалась.

Однако она прекрасно видела, как в какой-то башенке открылся люк, из него медленно, по-змеиному высунулось дуло пушечки и выплюнуло снаряд.

Почти тотчас же прогремел взрыв. Рита заткнула уши и ничком бросилась на палубу.

Второй взрыв вдребезги разнес то, что еще оставалось от катера и его пассажиров.

— Надеюсь, там и в самом деле не было полиции. А то ведь сейчас и не разберешь, где служитель закона, а где гангстер, — насмешливым тоном произнес капитан Робертсон.

— Как вы восхитительно лояльны, капитан! — отозвался Николас Каролидис. — Не забудьте занести в судовой журнал: подвергся нападению пиратов, был обстрелян…

* * *

— Это все ты! Ты! Это из-за тебя! — истерически кричала Светлана Ивановна, колотя кулаком по столу в комнате, занимаемой съемочной группой, так что подпрыгивали телефонные аппараты. — Место мое занять решила? Интриганка! А сколько я для тебя сделала! Забыла, свинья неблагодарная? Кому ты здесь без меня нужна была? Кто тебя пропихивал всюду? Кто с тобой носился, как ты со своим заморышем магаданским?

Ирина с жалостью, смешанной с презрением, упорно храня молчание, смотрела на разбушевавшуюся женщину.

Алик Житков, утратив всякую надежду защитить упрямо отмалчивавшуюся Ирину от несправедливых нападок Комовой, уселся на диван и демонстративно закрылся газетой.

В комнату время от времени заглядывали слонявшиеся в поисках работы по коридорам киностудии актеры, но, услышав канонаду скандала, спешили ретироваться.

Угомонить Комову не было никакой возможности: вбив себе в голову, что Ира ее подсидела, она возмущалась черной неблагодарностью подруги и клеймила ее позором.

Ирина же, уставшая сопротивляться давлению Чекалиной, твердо решившей сделать из нее второго режиссера, уже написала заявление об уходе, однако, поскольку Светлана Ивановна не дала ей и рта раскрыть, налетев ураганом, она обиделась и приготовилась послать к черту вздорную старуху.

В сущности, Ире следовало испытывать к Виктории Викторовне благодарность: директриса нашла толкового работника, оценила его по достоинству и принялась продвигать, с полным правом рассчитывая на взаимопонимание. Столь блистательная и стремительная карьера на «Мосфильме» многих могла повергнуть в неописуемый восторг, и Ирина прекрасно это понимала. Если бы не Светлана Ивановна! Ну не могла Ира занять ее место. Не могла, и все тут! А эта дуреха орет, как укушенная, и не желает ничего слушать…

Скандал был в разгаре, когда дверь открылась и в комнату вплыла директриса. Не обращая внимания на пылавшую гневом Комову, будто той и не было рядом, она обратилась к Ире:

— Ирочка, вы уже получили деньги?

Та молча кивнула.

— Как же вам не стыдно? — со слезами в голосе вскричала Светлана Ивановна, обращаясь к Виктории Викторовне. — Разве так можно с людьми поступать? A-а!.. Чего ждать от бывшей гостиничной кастелянши, которая только и знает, кому какую простынку постелить и по какой кровати свои телеса раскинуть!

Чекалина побагровела и смерила Комову уничтожающим взглядом.

— Ну, Юлечка! — прошипела она. — Ты у меня попомнишь! Ты у меня за язык свой… — Спохватившись, Виктория Викторовна со скучающим видом поинтересовалась: — Дела сдали?

Светлана Ивановна собралась было разразиться новым шквалом возмущенных воплей, но Ирина ее опередила.

— Это не имеет смысла, — спокойно и презрительно произнесла она. — Вот мое заявление об уходе.

— Что? — изумилась Виктория Викторовна.

— Заявление об уходе.

— Да вы с ума сошли! — Глаза директрисы округлились.

— Ничего подобного, — усмехнулась Ира. — Это тут все с ума посходили. А со мной все в порядке. Желаю счастливо оставаться и успешно сотрудничать с этой чокнутой истеричкой. Пока.

Развернувшись на каблуках, она направилась к выходу.

— Нахалка! — крикнула ей вслед Комова, до которой еще не дошло, что, собственно, случилось.

— Идиотка, — надменно поджала губы Чекалина.

Не затрудняясь ответом, Ира закрыла за собой дверь.

* * *

Стелла, ожидавшая подругу в коридоре, разумеется, слышала крики Светланы Ивановны. Нервно сглотнув слюну, она сделала шаг навстречу Ирине и остановилась в нерешительности:

— Ну что?

— А-а, — махнула Львова рукой. — Что с дурой говорить? Старая, выжившая из ума дура. Пес с ней!

— И что теперь будет?

— Подвернется какая-нибудь работенка… — неопределенно ответила Ира, думая о чем-то своем. — Авось не пропадем. В конце концов, опять шить на заказ начну или из барахла что продам…

— Слушай, меня на Крановщицу утвердили, — сообщила Стелла. Ее несколько удивило заявление о шитье на заказ, прежде ее подруга ни о чем подобном не упоминала, но она решила не расспрашивать — Ира сама скажет, если захочет.

— Да? — отозвалась Ирина. — Хорошо. Пошли-ка к Верочке заглянем. У них подготовительный идет, может, пригодимся на что?

Стелла с удовольствием согласилась. Те две недели, что прошли после возвращения из Ялты, показались ей прекрасным сном. Съездив в Пермь за дипломом, она поселилась у Иры, которая продолжала уговаривать ее поступать в институт, но тем не менее, как и обещала, заботилась о том, чтобы Стелла снималась.

Поскольку за время работы в съемочной группе «Безумия и страсти» Ирина обзавелась множеством новых, весьма полезных знакомств — в основном с ассистентами по актерам, ей не составляло труда находить для подружки возможности поработать.

Стелла снялась уже в двух фильмах: в одном изображала выпускницу на школьном балу, в другом — читающую толстую книгу студентку в роговых очках; правда, конечно, говорить о том, что она получала роли, было бы смешно, так, мелькнула в кадре, но Крановщица — это уже эпизод. На фотопробах девушка встретила соперницу — профессиональную актрису — и очень боялась, что предпочтут не ее… Однако Лариса — одна из Ириных новых знакомых — сказала ей сегодня, что все в порядке. Ох, и зачем Ира уволилась? Как хорошо все было… Втайне Стелла мечтала о том, что к ней придет успех, что она станет известной актрисой, что когда-нибудь, спустя много лет, она случайно встретит Огульникова и сделает вид, что даже и не узнала его… То-то побесится, гад!

Погрузившись в раздумья, приотставшая от подруги Стелла едва не столкнулась с каким-то мужчиной.

— Ой, извините… — пролепетала она, поднимая глаза, и похолодела.

Перед ней стоял Огульников. Несмотря на то, что в коридоре царил полумрак, она мгновенно узнала его. Андрей Маркелович фыркнул и, не задерживаясь, пошел дальше, даже не поздоровавшись с ней, точно она была неодушевленным предметом, по недоразумению подвернувшимся ему под ноги.

Сердце Стеллы отчаянно забилось. Он… не узнал ее. Не захотел узнать… Но в коридоре так темно… Она опустила голову. Незачем себя обманывать. Ее вдруг охватило страшное отвращение к себе, к «Мосфильму», к Огульникову, к собственным дурацким мечтам…

Она поспешила вперед и скоро догнала Ирину.

— Что с тобой? — удивилась та. — Бледная, будто привидение увидела.

— Ничего, — сдавленным голосом ответила Стелла. — Давай я завтра в институт съезжу? Может, еще не поздно подать документы?

* * *

Энтузиазм, который проявляла Ирина при подготовке к экзаменам, был сравним разве что со стихийным бедствием и доводил Стеллу до белого каления. Правда, ей уже пришлось однажды заниматься в таком безумном ритме, но тогда она это делала для того, чтобы попасть в кино. А теперь? Нет, не влек ее Московский институт культуры… И зачем она это затеяла? В конце концов, она и со своим дипломом могла прекрасно устроиться на работу в каком-нибудь клубе. Все это вполне достижимо: заниматься с самодеятельными актерами, ставить спектакли, найти новых друзей, зажить тихой размеренной жизнью.

Работа на «Мосфильме» ее разочаровала. Эпизод, в котором она снялась Крановщицей, имел ярко выраженную сексуально-комическую окраску, и ей вовсе не хотелось бы, чтобы фильм посмотрела мама. Стеллу постоянно брали на роли статисток, и никто не предлагал ничего интересного. То она принимала участие в венецианском карнавале, то сидела за столиком в ресторане, то танцевала на свадьбе. Ее героини являлись всего лишь тенями, которым суждено было мелькнуть на экране, не привлекая ничьего внимания, и, хотя она очень старалась, этого никто не замечал — ее не выделяли из толпы таких же безмолвных, как и она, статистов.

Однако она готовилась к экзаменам, не переставая сниматься: надежда еще не совсем угасла в ней, хотя она могла бы на примере старшей подруги, которую за много лет так никто и не счел достойной чего-либо стоящего, понять, что иначе бывает крайне редко или вовсе никогда… Стелла утешала себя тем, что Ирина не рвалась в первые ряды, но может быть, раньше… давно… она тоже на что-то надеялась? А теперь не хотела признаваться в этом?

Приглашая на съемки, ассистенты по актерам нещадно врали: «Эпизод… Коне-е-ечно! Просто для вас. Выигрышный!» — а на деле приходилось маячить на заднем плане или подпирать стенку, изображая часть фона. Стелла поняла, что таков их стиль работы, что иначе они просто не могут, и почти смирилась.

Как-то после очередного утомительного и бестолкового дня на студии Ира спросила ее:

— Ну, поняла, что в кино надо сниматься только в главных ролях? А их на всех не заготовлено. Так что кончай позориться, подруга!

Стелла упрямо замотала головой, хотя и была уже в глубине души согласна с Ириной.

— Хм, все надеешься? Смотри, как бы в ожидании чуда вся жизнь не прошла… — печально сказала женщина и оставила Стеллу в покое.

Чрезвычайно обрадованная решением девушки поступать в институт, Ирина принялась усердно помогать ей. Для подготовки к собеседованию она завалила подружку альбомами и книгами по истории искусств. Достав с антресолей древний проигрыватель «Школьник», крохотный, в черном пластмассовом корпусе, и вытащив оттуда же гору пластинок, Ирина заставила Стеллу читать под классическую музыку, с упрямством попугая повторяя названия произведений и имена композиторов, так что они намертво отпечатывались в памяти девушки, а потом, раздобыв где-то кучу тетрадок с сочинениями, затерроризировала бедняжку их переписыванием по нескольку раз. Кстати, это очень помогло Стелле — на экзамене попалась тема по роману «Отцы и дети», которую она особенно возненавидела, но почему-то запомнила с фотографической точностью и, естественно, получила высшую оценку.

На собеседовании Стелла, как ей показалось, повергла преподавателей в легкий шок: она на все вопросы ответила правильно, но, прежде чем начать что-либо говорить, закрывала глаза и шевелила губами, пытаясь не заблудиться в крайне захламленном лабиринте, в который превратился ее мозг благодаря усилиям Ирины. Вероятно, чтобы поступить, Стелле вполне хватило бы знаний, полученных в училище, но ее наставница была неумолима.

Для подготовки к экзамену по истории Ира вытащила из дому давнюю подругу — преподавательницу истории Таню, высокую и худую, с длинным угреватым носом, с которого все время сползали очки, — и вынудила ее провести три дня, почти непрерывно занимаясь со Стеллой. От непреклонной домоседки ей удалось этого добиться путем наглого шантажа — пока Таня натаскивала нежданно-негаданно свалившуюся на ее голову ученицу, Ира сшила малопривлекательной старой деве летний костюмчик из легкого золотистого шелка, совершенно преобразивший ее. Обычно, чтобы заставить Ирину совершить подобный подвиг, требовались долгие уговоры, но, когда дело коснулось Стеллы, она не посчиталась ни с чем. Словом, осчастливленная Таня постаралась на славу, а Стелла убедилась в том, что Ира и правда могла бы работать на заказ — костюмчик получился фирменный.

Кроме того, Ирина была сторонницей прогрессивных или, лучше сказать, нестандартных методов обучения, а посему по всей квартире были развешаны клочки бумаги с запечатленными на них историческими датами, которые постоянно попадались Стелле на глаза и заставляли ее скрежетать зубами. Слава Богу, Ира временно отстала от нее с английским, а то ведь точно мозги бы перегорели!

На экзамене добрая старушка преподавательница, сняв очки с толстыми стеклами и протирая их, с некоторым недоумением поглядывала близорукими глазами на Стеллу, барабанившую как заведенная ответы на вопросы по билету. Никому из членов экзаменационной комиссии и в голову не пришло спрашивать ее еще о чем-то.

— Вы, детонька, так историей увлекаетесь… Вам бы в университет с вашими-то познаниями… — смущенно сказала старушка.

— Ничего я не увлекаюсь! — вдруг выпалила Стелла. — Это у меня подруга сумасшедшая! — И, оставив преподавателей размышлять, при чем здесь подруга, удалилась, унося последнюю пятерку.

Было совершенно очевидно, что в институт она поступит, но теперь ее грызли сомнения: а надо ли ей это?

Девушке казалось, что она очень долго бежала куда-то, спешила, стремилась, а прибежала… и сама не знает куда.

Тем не менее Стелла немедленно отправилась домой, желая поскорее обрадовать Ирину и посдирать наконец со стен ненавистные бумажки.

* * *

— Ой… А она? — Ира просто сияла от восторга.

— Вам бы в университет с такими знаниями, — едва ли не в третий раз повторяла Стелла рассказ об экзамене.

— А ты?

— А я: терпеть не могу я вашу историю, просто у меня подруга сумасшедшая!

Ирина рассмеялась:

— Так и сказала?

— Так и сказала.

Они сидели на кухне и с наслаждением поедали принесенные Стеллой пирожные, запивая их крепким ароматным кофе.

У Ирины болели уши, но ввиду торжественности момента она сняла повязку с компрессом и потому услышала кваканье звонка, однако Стелла ее опередила. Открыв дверь, она замерла на пороге. Ирина оглянулась, но в темноте прихожей так и не разглядела, кто пришел. Проворчав:

— Ну кого еще черт принес? — она направилась к Стелле.

Девушка несколько растерянно на нее посмотрела и, сказав:

— Это к тебе… — сделала шаг в сторону.

Перед Ириной стоял Борис Михайлов — последний ее любовник, с которым она встречалась больше года и который необъяснимо исчез с ее горизонта еще осенью. В руках у него были… три алых розы, коробка конфет и бутылка шампанского. Его тонкие, подчеркнутые усами губы изгибались в подобии улыбки.

— Ты? — удивилась Ира, не давая себе труда притвориться, что обрадовалась его появлению. Хотя она сама чувствовала, что их связь себя исчерпала, его поступок ее оскорбил. Мог бы, в конце концов, и попрощаться. Вежливо. Неужели думал, что она за него цепляться будет? Да и вообще, она просто привыкла рвать отношения первой. Нет, человек, задевший однажды самолюбие Ирины, не смел рассчитывать на радушный прием.

— Я… — виновато сказал Борис и, бросив искоса заинтересованный взгляд на Стеллу, протянул Ире цветы. — Решил заглянуть. По старой дружбе.

Перехватив его взгляд — странные у него были глаза: светло-карие в зеленую крапинку, — Ирина нехорошо улыбнулась.

— Жаль, неудачное время выбрал, — протянула она. — Ко мне вот дочь приехала… Некогда мне. Ты уж извини.

— Дочь?! — поразился он.

— Ага, — с притворной грустью согласилась Ира. — И муж.

— М-муж?!!

— Ага. А ты не знал? Ай-яй-яй, как нехорошо получилось. Светик, выгляни в окошко, наш папка еще из магазина не идет?

Оторопевшая Стелла покорно отправилась на кухню и, посмотрев в окно, пробормотала нечто неопределенное.

— Ай-яй-яй… — продолжала Ира. — Нервный он у нас, Борюня! Ух и нервный! Не ровен час, зашибет. Ты уж…

— Да-да, — заторопился Борис. — Ир, а где же он раньше-то был? Муж. И дочь?! — не удержался он от вопроса.

— А на Байконуре. Дочка у бабушки… Ну а теперь приехали. Насовсем.

— Да… Я понял. — Борис повернулся, чтобы уйти, но что-то его остановило. — Ведь врешь, Ир? — с непонятной интонацией спросил он.

— Тебе-то что? Вру… Не вру… Вали отсюда, черт побери, а то сейчас соседа позову. Колю.

— Ты извини… Только я скучал по тебе. Думал… Так. Пустяки. Привыкну. А не смог. Знаешь, сколько времени я храбрости набирался, чтобы к тебе прийти?

— И напрасно, — жестко сказала Ира.

— Я уж вижу. — Борис понурился, сунул Ире в руки цветы, конфеты и вино и медленно побрел вниз по лестнице.

— Эй, ты конфетки-то с цветочками забери. Да и бутылку! Глядишь, для какой другой дуры сгодятся! — с непередаваемой иронией крикнула Ирина, сверля глазами его спину.

Борис, не ответив, махнул рукой. Когда он повернул на другой лестничный пролет, глаза их встретились. Женщина отвернулась, вошла в квартиру и захлопнула дверь.

Выставив на кухонный стол шампанское и конфеты, Ирина заявила:

— Праздник продолжается! — и начала, отвернувшись от Стеллы, с ожесточением обстругивать стебли роз.

— Ир, может, ты зря его так? — неуверенно спросила Стелла. — А стебли лучше обжечь. На газу.

— Вот еще, — раздраженно отозвалась женщина, причем непонятно было, о чем она — о розах или об изгнанном поклоннике. — Ерунда. Ты Борюню не знаешь. Цветы… Конфеты… А сам жлоб натуральный. Противно, сил нет. Придет с тортом… И не успокоится, пока до крошки не доест. Я, знаешь, в нашу последнюю встречу ему с собой коробку от торта и пустую бутылку запаковала… Представляю его рожу! И вообще, больше полугола не появлялся… Я что, его тут, как Пенелопа, ждать должна? — Она нервно засмеялась. — И на тебя как зыркнул, козел?.. А, да пошел он! Запомни, подруга, если ты в тридцать с ба-альшим гаком не боишься цепляться за девичьи мечты об идеальном возлюбленном, рано или поздно за это придется платить. Ты вместо рыцаря-спасителя получишь местечкового деспота, вместо утонченного Ромео — обленившегося словоблуда-бездельника, вместо романтика дальних странствий — офигевшего от бездомья и неустроенности бомжа, а вместо д’Артаньяна, Монте-Кристо и Дон-Кихота в одном лице — проигравшегося каталу! Дерзайте, голубушки! А я обойдусь. И без Борюниных залежалых тортиков тоже. А уж тем более без коробок от них.

«Так, может, он из-за той коробки полгода и не появлялся?» — подумала Стелла, но промолчала.

* * *

Поздний звонок Виктории Викторовны привел Стеллу в сильное замешательство. Разговаривала с Чекалиной Ирина, которая и сообщила девушке, что завтра ей придется лететь в Шяуляй, буквально на сутки, чтобы доснять какой-то эпизод. Стелла покорно кивнула, но в сердце ее закралась тревога: она вовсе не хотела встречаться с Огульниковым, хотя, подумав о такой возможности, решила, что найдет силы вести себя, как будто ничего не произошло.

Однако вскоре Ирина, сама того не ведая, разрешила ее сомнения. Она пояснила, что, кроме Стеллы, летят только режиссер, оператор и директриса. Денег на картине, по уверению Чекалиной, оставалось удручающе мало и приходилось экономить буквально на всем. Свое отношение к ее словам Ирина выразила одной фразой: «Пой, ласточка, пой!» — ухмыляясь при этом совершенно недвусмысленно. Стелла обратила внимание на то, что ее подруга так и не спросила о Комовой, хотя вопрос явно вертелся у нее на языке.

«Надо их как-то помирить, — думала Стелла, пока Ирина выгружала из дорожной сумки привезенные девушкой из Перми книги, к которым она так и не нашла времени прикоснуться. — Глупо все вышло… Они ведь столько лет дружили. И Комова наверняка, разобравшись, расстроилась, что зря Ирину обидела. И Ира переживает. Я же вижу… Ну и характер у нее… не дай Бог!»

Ирина действительно переживала из-за ссоры и, честно говоря, ждала звонка Светланы Ивановны, ведь, положа руку на сердце, можно было признать, что Комова не права. Но та не спешила с извинениями.

Наблюдая за приятельницей, Стелла давно уже поняла, что за мягкостью и уступчивостью Ирины таится железный стержень, который доставляет и ей, и окружающим массу хлопот и огорчений…

* * *

Проводив Стеллу до автомобиля, в котором подъехала за девушкой Чекалина, Ирина решила улечься в постель и отключить телефон. Уши у нее болели невыносимо да и голова тоже. Стеллин отъезд выбил ее из колеи. Все три дня болезни девушка буквально спасала подругу, непонятным, необъяснимым образом снимая боли.

— Стел, иди руки налагай, сей момент помру! — со стоном звала Ира, и девушка мчалась на помощь. — Что бы я без тебя делала, ученица Христова? — изрекала через несколько минут Ирина. — Слушай, а может, ну его в болото, твой «кулек»? А? Может, тебе в медицинский?

Стелла порой даже подозревала, что подруга ее разыгрывает, однако тот очевидный факт, что бледно-зеленая от боли Ирина приобретала почти естественный цвет лица, что глаза ее из мутных становились ясными и лучились смехом, сомнению не подлежал.

— Вот погоди, вернется Глебушка Пекарев в Москву, позвоню ему, пусть тебя знакомой экстрасенсорше покажет. Нельзя же, черт возьми, такой талант в землю зарывать!

При воспоминании о Сереброве Стелле становилось дурно, и уж вовсе ее не влекла перспектива знакомства еще с какой-то там экстрасенсоршей, но она прекрасно знала: если Ире что-то втемяшилось в голову…

«Ох, сотворит из меня Ирочка что-то вроде гениальной читающей собачки на потеху почтенной публике», — вздыхала Стелла и, по своему обыкновению, отмалчивалась. А что гусей-то дразнить — Пекарев уехал на съемки и Бог весть когда вернется. Вдруг Ира к этому времени передумает и решит, что ей, Стелле, надо стать не экстрасенсом, а, к примеру, фигуристкой или пианисткой?


Продремав почти весь день, Ирина встала, собираясь перекусить. Проходя на кухню мимо входной двери, женщина скорее почувствовала, чем услышала, что кто-то робко стучит. Сдернув компресс, она скорчила недовольную мину.

«Да кого же там опять черти несут? Может, этот… Игорь? Не дозвонился и… Так он же улетать должен был? Или Борюня…» Ирина не могла с уверенностью сказать, жалела она о том, что прогнала прежнего любовника или нет, но твердо знала: даже если помирится с ним, добра не выйдет… Так нечего и затевать!

Она распахнула дверь и удивленно вытаращила глаза. Перед ней стоял абсолютно незнакомый мужчина — высокий, плотный, темноволосый и кареглазый, лет сорока пяти, в строгом, сером, несколько мешковато сидевшем на нем костюме. В руках он держал букет алых роз, бутылку шампанского и коробку с тортом. Голову мужчины украшала… вполне ковбойская шляпа.

— Повадились… Черт побери! Розы, торт, шампанское! Джентльменский набор! Но это-то кто? — охнув, прошептала Ирина, прижимая ладони к щекам. Поскольку уши ее были забиты ватой, она предполагала, что говорила совсем тихо.

Однако незнакомец, видимо, ее услышал, поскольку лицо его достаточно быстро приобрело яркий, казалось бы даже осязаемый, бурачный оттенок.

Мужчина помялся, потоптался и наконец заговорил:

— Я от …мовой …ны …ванны…

То есть это было именно то, что услышала Ирина.

«Интересный ход придумала Света!» — подумала она и немедленно, гостеприимно распахнув дверь, пригласила незнакомца войти.

«Черт возьми, — подумал гость. — Какая симпатичная! Только какого черта Анна Ивановна уверяла, что ей двадцать пять? Ей уж точно тридцать… даже скорее под сорок… Но меня это как раз устраивает».

— Хорошо, хорошо, — сказала Ира, закрыв за гостем дверь, — но она ведь не думает, что я так сразу…

— Бог с вами, Катя! О чем вы говорите?

— Какая Катя? — удивилась Ирина.

— Ой, да ну, конечно. Она же говорила, что Катя блондинка!

— Ах, блондинка! — Ирина поняла, что Светлана Ивановна решила сделать поводом для их примирения Стеллу. Комова отлично знала, что Ира безумно хочет помочь девочке, и решила воспользоваться этим. Она плотоядно улыбнулась. — А вы-то кто?

— Я? У меня, знаете ли… Извините, у вас, кажется, звонок не работает?

— Да.

— А инструменты у вас какие-нибудь есть? — Гость, вероятно чтобы побороть смущение, решил отвлечься, занимаясь ремонтными работами, и уверенным жестом закинул свою шляпу на вешалку.

Несмотря на то, что Ирину удивило отсутствие у пришельца лысины, — а иначе зачем шляпа к такому костюму, все равно что цилиндр к ватнику или кимоно к каске, — на слова его она отреагировала мгновенно.

— Чего-чего, а инструментов — навалом, — протянула она сладким голосом и метнулась к стенному шкафу в прихожей, где в одном из ящиков хранились сваленные в беспорядке отвертки, гвозди, шурупы и даже механическая дрель. Тотчас же раздался страшный грохот. Ирина оглянулась и ахнула: гость, сидя на полу, стряхивал с себя обломки стула, который, очевидно, развалился под его весом.

— Я починю… — виновато произнес мужчина, смущение которого достигло апогея.

— Да Бог с ним! Его давно следовало выбросить, — махнула рукой Ира, пряча улыбку. — Сильно ушиблись?

— Нет-нет… Но может быть, вы дадите что-нибудь попрочнее?

Женщина принесла из кухни табуретку, взглянув на которую гость не нашел ничего лучше, чем попробовать шаткую конструкцию на прочность рукой.

— Ой, — сказала Ира, уловив в его взгляде колебания. — А хотите кофе?

— Да не откажусь…

— Тогда вы тут… занимайтесь, а я пойду приготовлю.

— Вот так, — заявил посланник Комовой, слезая с табуретки, — жизнь ставит перед нами разные задачи… А мы их решаем! И чувствуем себя сильнее, чем прежде.

— Да уж, — полная ненависти к той самой жизни, которая на задачи не скупилась, произнесла, высовываясь из кухни, Ира.

Гость вышел на лестничную клетку. Ира уже и забыла, сколь яростно призывает ее звонок встретить гостей! Она поморщилась — в ушах, о которых она забыла, отвлеченная странными событиями, разлилась, запульсировав, боль.

— Я просто счастлив, что могу быть вам полезен! — несколько напыщенно произнес гость, проходя на кухню.

Ира поморщилась, заметив, что он не снял обуви, — с момента появления в доме Стеллы полы все время сохраняли стерильную чистоту, однако промолчала, в основном потому, что странный посланник Комовой проигнорировал кофе, но ринулся к крану, из которого непрерывно, вот уже почти месяц, текла горячая вода.

— Ага! — торжествующе воскликнул он заулыбавшись, и от уголков его глаз побежали лучиками морщинки. — Прокладка… Сейчас починим!

Ирина растерянно развела руками. Слесарь из домоуправления за два визита так и не смог ничего сделать, сказав, что у него нет нужных прокладок, и намекая хозяйке, что их, конечно, можно достать, но это сопряжено с большими трудностями. Она недогадливостью не отличалась, но разозлилась и со всей свойственной ей «мягкостью» послала вымогателя ко всем чертям.

«Так, — подумала Ирина. — Мне это определенно нравится. Но кто же он такой?»

Ровно в ту секунду, когда они сели за стол, чтобы выпить остывший кофе и наконец познакомиться, в коридоре с тихим шелестом соскользнула по стене державшаяся на честном слове и на одном гвозде вешалка. Стеллина куртка и Ирин плащ накрыли калошницу. Ковбойская шляпа спланировала прямо на пробиравшуюся на кухню Баську; кошка, издав возмущенный вопль, тотчас же исчезла.

Ира с шумом втянула воздух и с надеждой взглянула на гостя.

— Кофе все равно остыл, — улыбаясь сказал он и встал. — Давайте гвозди!

Ирина вспомнила, что где-то в дебрях шкафа прячется коробочка с дюбелями. Забравшись на табуретку, она сунула голову на верхнюю полку, качнулась и, теряя равновесие, уцепилась за дверку шкафа, которая немедленно отвалилась.

Ирина упала прямо в руки успевшего подхватить ее вместе с дверкой гостя!

Она, разумеется, смутилась, но успела отметить про себя, что руки у незнакомого умельца в сером мешковатом костюме крепкие и надежные…


— Нет! Нет! На сегодня хватит! — решительно воспротивилась Ира, увидев, что ремонтный азарт Геннадия распространяется все дальше и дальше. — Пошли обедать!

Геннадий Николаевич странно посмотрел на нее, но промолчал. Ирина же обрадовалась тому, что в комнате не слишком светло и гость не увидит краски, мгновенно залившей ее лицо.

«Вот черт! Еще подумает, что навязываюсь!» — сердито укорила себя женщина. Пора было возвращаться на грешную землю.

— Я такого борща… давно… то есть вообще никогда не ел! Ой, Ирина, не спешите со вторым, дайте отдышаться! — тяжело вздыхая, простонал Геннадий, аппетит которого не мог не польстить хозяйке.

Она протянула руку, взяла бутылку нескончаемого «Аиста» и разлила коньяк в крохотные серебряные рюмочки, которые не поленилась достать из глубин буфета и отмыть от векового налета пыли.

Они болтали не умолкая почти час, но все как-то на общие темы. Ирина опомнилась и решила перейти к делу.

— Итак, — улыбнулась она, — чего же все-таки хочет от меня наша общая знакомая?

— Э-э-э… — замялся Геннадий, — собственно, не от вас? а от вашей… э-э-э… сестры. Или кто она вам?

«Неужели ассистент по актерам? Во дает мужик! С приношениями приперся… Что-то я таких случаев не припоминаю… Наверное, дерьмо какое-нибудь предложит! Ладно, нравится девчонке, пусть работает…» — подумала Ира и, почему-то смутившись, сказала:

— Да она мне не сестра…

— Дочь? — Глаза гостя округлились.

— Н-ну… Я ее так называю…

«Ага, наверное, падчерица, — несколько успокоившись, решил Геннадий, — да и откуда бы у нее двадцатипятилетней дочери взяться… Хотя сейчас и операции делают, омоложения… Ну не дурак ли я? Такая баба! Пусть ей даже сорок пять… Мне-то, старому хрену, сколько? А падчерица не помеха… Воспитаем»…

— Но она только завтра прилетит, — прервала размышления гостя Ирина, заметив, что на лице его появилось мечтательное, вовсе, казалось бы, не соответствующее моменту выражение. «Чудак какой-то», — решила она.

— Думаю, это уже не важно.

— Что? Такая срочность? — расстроилась Ира. — И день подождать нельзя?

Геннадий покраснел:

— Да не сказал бы… Просто, думаю, вы… мне подходите больше…

— Я?!!! — взвилась Ира. — Да вы с ума сошли! Заменить девятнадцатилетнюю блондинку на почти сорокалетнюю шатенку? Вы сколько времени работаете? Новичок, наверное? Никто вам сценарий переписывать не даст!

— Я?! Но… — ошалело уставился на нее Геннадий. Рот его нелепо приоткрылся.

Ира же продолжала с напором:

— Волосы красить не буду! А грим… Нет, вы спятили: с меня же штукатурка перед камерой слоями сыпаться будет!

— Ка-какая камера? Мы же ничего предосудительного… Зачем нас в тюрьму?.. И возраст… Мне вот… сорок три.

«Шутник!»— усмехнулась Ирина и сказала:

— Положим, для вас-то это как раз и не важно.

— Н-ну да… Мужчины, конечно… — замямлил гость.

— Да при чем здесь мужчины? А вообще, если роль того стоит…

— Поверьте, для женщины с вашим обаянием возраст роли не играет!

— Да? А играть я одним обаянием буду? В парандже, что ли?

— В парандже? — недоуменно переспросил Геннадий. — Зачем такие крайности? Можно в фате, хотя я не сторонник традиционных решений…

— Ничего не понимаю! — сдалась Ира. — Ладно, пес с вами, давайте сценарий.

— К-какой сценарий?

— Режиссерский.

— Нету у меня…

— О-ох! Сколько раз я Светлану Ивановну предупреждала — не прочитав сценария, пальцем не пошевелю! Как пить дать опять что-нибудь отколет: или с лестницы прыгать заставит, или на сковородке жариться!

— Какая лестница?! Какая сковородка?!! Какая Светлана Ивановна?!!! — завопил Геннадий, в ужасе глядя на Иру. — Вы ненормальная?

— Я? — подняла брови женщина. — Да, по-моему, это вы с Комовой достойная друг друга парочка психов!

— С Комовой? — простонал гость.

— С Комовой Светланой Ивановной!

— О нет! Она же Сомова. Анна Ивановна Сомова. — Он издал нервный смешок. — Это она меня к вам послала.

— Сомова… Комова… Вы с «Мосфильма»?

— Упаси Боже!

— Ох, это все мой отит… — Ира виновато посмотрела на гостя. — Сомова… А ей-то какого черта от меня надо?.. Я и не знаю такую… по-моему. По крайней мере, вспомнить не могу.

— Да, понимаете… Меня жена бросила. Изобретатель ты, говорит, хренов… А потом я свои изобретения… удачно пристроил… Ну, она, как узнала, что у меня теперь жизнь круто поменялась, проходу не дает… Вот я и решил жениться… на другой. Чтоб та отстала. По расчету. А то знаете, два раза был женат исключительно по любви — и все какая-то ерунда получалась… Вот я и подумал…

Ирина слушала его крайне внимательно, одновременно лихорадочно соображая, кто такая Анна Сомова, которой пришло в голову искать ей мужа.

— Ну вот… — продолжал Геннадий. — Анна Ивановна сказала: одинокая, симпатичная… Катя… — Он словно еще надеялся, что Ирина его разыгрывает. — Блондинка… А я, когда нас увидел, подумал, что она все перепутала. А вы сказали — дочка. Ну, тут у меня и вовсе ум за разум зашел… Да нет, я не против… Воспитаем… Вот у меня бумажка с адресом… Она сама написала…

Ирина нетерпеливо схватила протянутый ей листочек, уж очень хотелось во всем разобраться и положить конец идиотской истории.

— Так… Так… А дом-то — одиннадцатый…

— Ну!

— Так он напротив стоит! Этот — десятый!

— Ох… Значит, я ошибся адресом?

Ирина вскочила и забегала по кухне. Наконец-то до нее дошло, почему они никак не могли понять друг друга.

— Я-то… Я-то… — Она расхохоталась. — Я думала, вы с работы… А вы… свататься! Ой, не могу!

Геннадий с грустью и даже с осуждением смотрел на веселившуюся женщину, которая присела на подоконник, нечаянно попала ладонью в миску с рыбой для кошки, уже часа три стывшей на окне, посмотрела на испачканную руку и захохотала еще громче, время от времени вытирая проступавшие на глазах слезы.

— Извините, — произнес наконец Геннадий Николаевич, вставая. На лице его было написано жестокое разочарование. — Извините… А я уж размечтался… Думал, мне повезло. Такая красивая, остроумная, эрудированная и готовит… Лучше не бывает… А вы… Конечно, такая женщина не может быть одинокой. Только лентяй ваш муж! Вот что я вам скажу! Прощайте! — Он решительно развернулся, взял шляпу и направился к выходу.

— Я не замужем! — сказала Ирина, мгновенно оборвав смех. — Не замужем! Совсем, совершенно, абсолютно, ни капельки, ни на грамм, ни на йоту, ни на секунду…

«Ой, что же это я несу?» — подумала она.

Геннадий остановился и с надеждой заглянул в ее раскрасневшееся лицо. Она смутилась и отвела глаза, но, когда заговорила, тон ее был весьма решительным:

— И вообще, вы еще моих котлет не пробовали! Садитесь-ка за стол!

* * *

Вот уже несколько дней… или недель? — Рита не могла бы точно ответить на этот вопрос — она жила на вилле великодушного и гостеприимного Николаса Каролидиса. Последние события настолько выбили ее из колеи, что она утратила счет времени. Рита наслаждалась покоем и безопасностью. И бездумным одиночеством.

Самого Каролидиса, обещавшего сделать ей новые документы, где-то задерживали неотложные дела. Правда, он каждый вечер звонил, но его заботливость лишь раздражала Риту. Ей хотелось одного — чтобы ее все оставили в покое. Хотя бы еще на несколько дней.

С прислугой она не общалась, только иногда обменивалась несколькими необходимыми фразами с горничной, заботам которой сразу по приезде поручил ее хозяин. С остальными же просто здоровалась и скорее всего с трудом отличила бы повариху от садовника…

Она с удовольствием плескалась в бассейне, рылась в книгах в огромной библиотеке, в тщетном упрямстве пытаясь найти хоть что-нибудь на русском языке (ее устроила бы даже «Сельская молодежь» за тысяча девятьсот забытый год), бродила по картинной галерее, но с большим удовольствием — по саду, уходившему террасами к морю.

Рита радовалась одиночеству, а вовсе не тяготилась им, твердо усвоив прочитанную где-то и навсегда усвоенную истину: тот, кто одинок наедине с собой, вовеки пребудет одиноким среди себе подобных.

Однажды утром она проснулась от рева пылесоса, показавшегося ей воем разгневанного призрака.

Слуги носились по дому как одержимые, с лицами счастливыми, но встревоженными. Электра, горничная, объяснила, что все ждут хозяина, который хотя и нечасто посещает этот дом, но любит, чтобы к его приезду все было в идеальном порядке.

«Сегодня что-то случится», — решила Рита и с замирающим сердцем стала ждать…

* * *

Каролидис приехал только вечером. Рита встретила его в так называемой белой гостиной, надев по такому поводу длинное белое платье, подаренное ей гостеприимным хозяином, — почти точную копию того, в котором была на банкете по случаю заключения договора между «Орионом» и «Гиацинтом». Она интуитивно знала, что ему будет приятно видеть ее такой, какой он ее запомнил в те бесконечно счастливые дни.

Рита легко поддерживала непринужденную беседу, нахваливая красоты здешних мест, убранство самой виллы, богатство библиотеки, она благодарила за оказанную ей помощь и, стараясь скрыть нетерпение, думала лишь об одном: сделал ли он документы?

Потягивая шампанское, грек внимательно наблюдал за ней: спросит или нет? Но Рита держалась до последнего. Наконец он, улыбнувшись, поинтересовался:

— Отчего же вы не спрашиваете, как дела с вашими документами?

— Зачем? Вы сами скажете, когда сочтете нужным, — ответила Рита, дрожа от напряжения.

— Я думал, что вы, как все крайне решительные люди, не выносите неопределенности.

— Это верно… Но мне просто неудобно. Ведь вы уже так много для меня сделали… Если бы вы чудом не оказались там… Я бы просто утонула. Доплыть до берега у меня уже не хватило бы сил. Да и Барсуков… Он бы меня все равно нашел. Мне некуда было идти. Негде прятаться… — Рита опустила голову.

— Я действительно чудом оказался там. Почти чудом. О Господи, Маргарита! Да я искал вас по всей Греции! Узнав, что вы уехали из России…

Рита подняла на него удивленные глаза:

— Как так искали? И откуда узнали, что я…

— Я, Маргарита, никогда не терял вас из виду. Вот только после того, как вы сменили имя… Но и это мне удалось выяснить, правда совсем недавно, от одного человека из окружения Барсукова.

— Но… Выходит, вы все знаете? И о Владе?..

Николас Каролидис печально кивнул:

— Я очень сочувствую вам, Маргарита… Но я приехал туда, чтобы искать вас в гостинице «У моря», и… и едва не опоздал. Мне просто в голову не приходило, что Барсуков будет действовать столь поспешно. Что же вы знаете такого страшного про него?

— Я… Он…

— Не отвечайте. Как-нибудь потом… если сочтете нужным. — Грек тонко усмехнулся, достал из кармана объемистый, с золотым тиснением бумажник, а из него паспорт: — Теперь вы — Марика Александровна Лазариди. Вот ваш советский загранпаспорт.

— Я… Вы представить себе не можете, как я вам благодарна, господин Каролидис.

— Прошу вас, называйте меня Николас, — мягко поправил он. — Ведь мы с вами друзья, не правда ли?

— Да, — прошептала Рита, вновь опуская голову.

— Ну, ну, отчего вы загрустили?

— Я умоляю вас… Николас… Помогите мне вернуться домой! — со слезами на глазах сдавленным голосом попросила Рита.

Каролидис помрачнел и поставил свой бокал на невысокий резной столик, находившийся возле его кресла.

— Дорогая моя… Ведь вы позволите так к вам обращаться?

Рита молча кивнула. У нее захватило дух — она поняла, что этот человек сообщит ей сейчас нечто ужасное.

— Дорогая моя… Вы не можете вернуться на родину.

— Но почему? Ведь Барсуков мертв. Мне ничто больше не угрожает.

— О нет, дорогая! — покачал головой Каролидис, отводя глаза. — Вы даже не знаете… Придется рассказать вам все. У себя на родине вы разыскиваетесь за убийство трех человек. Владислава Стоценко, а также Людмилы и Галины Калиниченко.

— Влада?! Людочки?!! Так это же дело рук Барсукова! Я докажу! — Рита задохнулась от гнева. — Какая подлость!

— Да, дорогая… Но дело даже не в Барсукове, а в том человеке, который все это время руководил его действиями.

— И кто же это?

— Людмила Сергеевна Разумова. Ваша бывшая свекровь.

— О-ох! — простонала Рита и зажала себе рот рукой.

— Да-да. Она вертела Барсуковым. Ей было выгодно устранить Владислава, поскольку теперь фирма «Гиацинт» оказалась в полной ее власти. Даже темный слушок о каких-то махинациях не заставил партийных деятелей из центра, финансировавших смелый эксперимент по созданию подобной «Гиацинту» фирмы, снять Барсукова. Среди них был и отец Владислава! Потом Барсуков взял Разумову к себе замом. Этому тоже не воспротивились…

— Петя… Петр Корякин — жених Людочки — говорил мне о каком-то всесильном шефе… Но я и подумать не могла, что это… она, — прошептала Рита.

— Корякин разыскивается как ваш соучастник.

— Нечего его разыскивать, — со с трудом сдерживаемой злобой произнесла Рита. — Они и его убили, когда он пытался меня спасти. Сделал это Чмырь — подручный Барсукова.

Каролидис кивнул:

— Я понимаю.

— Но… Если я приеду и расскажу всю правду?..

— Дорогая, не будьте ребенком, — вздохнул грек. — Я полагаю, что должен еще кое-что сообщить вам. Вы ведь помните, что ваша свекровь не только руководила в прошлом какой-то фабрикой, не только была депутатом, но и занимала какой-то пост в партийной верхушке вашего города. Впрочем, возможно, я не совсем точен…

Рита слушала его, омертвев от свалившихся на нее известий.

— Так вот, — продолжал он. — В правительстве вашей страны наметился раскол. Я не стремился разобраться во всех хитросплетениях, однако мне приходится быть в курсе — ведь я веду дела в России… И как бизнесмен… Словом, скоро там что-то произойдет. Разумова и Барсуков подстраховывались — она была фигурой в оппозиции, не афишируя этого, он — пешкой, но в правящей группировке демократов от компартии. Словом, даже если бы произошел переворот, они ничем не рисковали… пока Барсуков был жив… Теперь же… Впрочем, я не сомневаюсь, что она сориентируется и поставит на другую пешку. Я понимаю, вам трудно поверить, что Людмила Сергеевна…

— Но она же просто глупая, базарная баба!

— Вы знаете, что такое мимикрия? Ваша свекровь успешно притворялась… Гораздо удобнее казаться дурой. Тогда тебя никто не боится… Едва познакомившись с вами, открытым, честным и далеко не глупым человеком, она поняла, что от вас необходимо избавиться. Взяв вас к себе на работу, она подписала бы себе приговор. Но ведь и дома вы могли что-то услышать, догадаться… Она не могла не понимать, что втянуть вас в свои махинации, привлечь на свою сторону ей не удастся…

Рита слушала его и не слышала. Вдруг она встрепенулась:

— Скажите, Николас… Помните, вы когда-то высоко оценивали мои деловые качества?

Грек кивнул, не понимая, куда она клонит.

— Вам нужен такой работник, как я?

— О, Маргарита! Я был бы счастлив, но… Мы продолжаем вести дела с «Гиацинтом»! Взять вас на работу — значило бы посадить вас на бочку с порохом. А кроме того, я обязан думать о благе фирмы… Наш контракт взаимовыгоден и…

— Я поняла. Простите. Я слишком многого хочу. Вы и так столько для меня сделали… Ничего, я что-нибудь, придумаю… — Голос Риты дрогнул.

— О, моя маленькая, храбрая, бедная девочка! Вы решили, что я вас выгоняю?! Да вы с ума сошли. Для меня не было бы большего счастья в жизни, если бы вы согласились остаться в этом доме навсегда!

Рита смотрела на него почти с ненавистью.

— В качестве кого? — жестко спросила она.

— Дорогая, пока — в качестве моей гостьи… А потом… Почему бы вам не выйти за меня замуж? Потом, когда…

— Когда вы сможете не вести дел с моей бывшей свекровью?

— У вас острый и проницательный ум. Ведь моя жена должна появляться на официальных приемах, — произнес грек, отводя глаза.

— Птица… Птица в золоченой клетке, — тихо сказала Рита.

— Ну зачем вы так? — начал Каролидис, но она оборвала его:

— Я останусь у вас. Мне некуда идти… Но я… Не думайте, что я ничего не понимаю… Жизнь наконец-то заставила меня поверить в то, что за все надо платить…

— О-о, — только и смог произнести изумленный грек.

* * *

В ту ночь Рита думала:

«Я могла тихо и незаметно прожить жизнь с Сергеем… Если бы не Людмила Сергеевна. Я могла быть так счастлива с Владом… Если бы не Людмила Сергеевна. Я могла заниматься своим делом и не быть никому ничем обязанной… Если бы не Людмила Сергеевна. И вот я здесь… И у меня нет другого выхода… Почему она так возненавидела меня? Почему? Чем я мешала ей? Почему она искалечила мою жизнь? Только потому, что я хотела жить честно, а она — преступница?»

Каролидис, лежавший рядом с ней на широкой постели, застеленной тончайшим кружевным бельем, смотрел в ее глаза, приподнявшись на локте, и не видел там ничего, кроме космического холода и неизбывной тоски.

«Рядом со мной женщина, в которую я влюбился, как мальчишка, о которой так долго мечтал… И что же я получил? Ее мраморное изваяние, потерявшее свою трепетную душу под ударами судьбы… Бедная моя… Я сделаю все, чтобы растопить лед твоего сердца! Я сделаю тебя счастливой!»

Рита наконец заметила, что он смотрит на нее, и виновато улыбнулась. Каролидис понял ее без слов и тихо сказал:

— Дорогая моя, благодарность — не самая худшая плата за любовь такого старика, как я.

— О, вы… то есть я…

— Не надо, любовь моя! Я приложу все усилия, чтобы разбудить в вас ответное чувство… Но если этого и не произойдет, не корите себя!

В ту ночь, когда Николас Каролидис покинул спальню, ставшую теперь Ритиной, она написала стихи:

И светлый день, и миг, и час

цени, храни неотторжимо,

и помни, как они ленивы,

приходят редко, не спешат…

Шутя они томят и манят

и обмануть нас норовят,

твердя: я был! Я было! Я тебе подарок!

Ах нет!

Все врут счастливые мгновенья

и счастье превращают в ад!

Стихи показались ей совсем плохими, и она бросила их в холодный камин. Затем подожгла листок и, глядя, как превращаются в пепел строчки, в которых она так и не смогла выразить то, что ее мучило, тихо заплакала, ломая дрожавшими пальцами тлевшую сигарету.

«Все будет хорошо! Поверь, все будет хорошо!» — пела за окном неведомая ночная птица. Приближался рассвет.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги