Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим

© 1989 Татьяна Мюллер-Кочеткова

© 1967 Карло Корви

© 2013 Т&В Медиа ru.t-n-v.com

Пушкин, Байрон и Стендаль

Оригинальное творчество Стендаля привлекло внимание в России задолго до того, как появился его первый знаменитый роман – «Красное и черное» (1830). Русские журналы пушкинской эпохи внимательно следили за новинками зарубежной литературы и периодической печати и поразительно быстро подхватывали все интересное и актуальное. Уже в 1822 году журнал «Сын Отечества» анонимно опубликовал статью Стендаля «Россини» – первый набросок его книги «Жизнь Россини» (1823)[1]. Чем был вызван интерес к этой статье в России?

В 1821 году сюда приехала итальянская труппа, выступавшая с операми молодого, но уже прославленного Россини. Статья французского писателя должна была ознакомить русских читателей со знаменитым композитором и была одной из первых статей в русской печати на эту тему. Внимание журнала, по-видимому, привлекали живая и остроумная манера письма автора и полемический тон его статьи.

Стендаль восхищался итальянской оперой и проявлял искреннюю симпатию к Россини, с которым он лично встречался; но все же писатель принимал его музыку не безоговорочно: он считал ее блистательно легкой и свежей, но недостаточно глубокой.

Интерес к музыке и личности итальянского композитора не ослабевал в течение длительного времени. Вот как А. С. Пушкин описывает увлечение его операми в Одессе:

В этих стихах слышен также отзвук споров («критики суровой») моцартистов с россинистами, упомянутых в статье «О музыке в Москве и о московских концертах в 1825 году»[3]. Именно здесь впервые в русской печати прозвучало имя Стендаля. Автор, известный музыковед и писатель В. Ф. Одоевский, заметил, что «и целое сочинение в 2 томах барона Стендгаля (Vie de Rossini)» не могло «опровергнуть истины, что Россини пишет для удовольствия уха, Моцарт к сему удовольствию присоединяет наслаждение сердечное».

Как видно, автор статьи принадлежал к «партии» моцартистов. Отметим, кстати, что Моцарт был также любимейшим композитором Стендаля.

Упомянутое сочинение французского писателя «Жизнь Россини» было уже в 20-х годах известно не только В. Ф. Одоевскому. Интерес к этой книге, несомненно, был связан с выступлениями в Петербурге и в Москве итальянской труппы с оперой «Севильский цирюльник». Вспоминая о том, что «Россини был у всех в помине», поэт П. А. Вяземский, один из ближайших друзей Пушкина, писал в 1828 году: «Не знаю, много ли подействовала итальянская опера в Москве на успехи русской оперы, но на музыкальную образованность публики московской имела она значительное и благодетельное влияние»[4].

Сам Вяземский полюбил Стендаля, как он позже рассказал, «с «Жизни Россини», в которой так много огня и кипятка, как в самой музыке героя»[5]. Неправда ли, последние слова перекликаются со стихами Пушкина!

Книга «Vie de Rossini» имелась также в личной библиотеке декабриста М. С. Лунина, одного из образованнейших и благороднейших людей этой эпохи[6].

Не известно, читал ли Пушкин это сочинение, но можно предполагать, что упоминание о нем в статье Одоевского не прошло мимо внимания поэта. Ведь Пушкин проявлял большой интерес к «Московскому Телеграфу» и следил за его публикациями. Как бы то ни было, но имя Стендаля, а также некоторые подробности о нем, стали известны Пушкину еще до появления статьи В. Ф. Одоевского. Не кто иной, как Байрон, впервые представил французского писателя русскому поэту. Но об этом речь пойдет ниже.

Какие еще материалы, связанные со Стендалем, появлялись в русских изданиях 20-х годов XIX века?

В 1826 году в Москве вышел сборник статей, переведенных из зарубежной периодики[7]. В анонимно опубликованной статье[8], принадлежащей, как оказалось, перу итальянского критика Ф. Сальфи и заимствованной из французского журнала «Revue Encyclopédique», имеются интересные высказывания о Стендале. Здесь он фигурирует под псевдонимом «М. В. – А. А.» как автор «Истории живописи в Италии» (книга появилась в 1817 году под этими инициалами[9]).

Критик сопоставляет три сочинения на эту тему: «Опыт об истории живописи в Италии» графа Г. В. Орлова, изданный на французском языке, многотомный труд итальянского аббата Луиджи Ланци и книгу Стендаля. Он отмечает разнородные познания французского писателя, который «хочет судить не только о превосходных произведениях Италии, но также об обстоятельствах, породивших оные, или имеющих некоторую связь с их существованием».

Достоинство сочинения Стендаля состоит, по мнению итальянского критика, «в представлении то с великой оригинальностью начертанных картин, то остроумных критических или исторических замечаний», которые, на его взгляд, не всегда бывают на своем месте, но всегда содержат в себе нечто занимательное для читателей.

Можно предполагать, что этот сборник статей заинтересовал литераторов пушкинского круга, если не самого Пушкина. П. А. Вяземский, например, внимательно следил за иностранной периодикой, особенно за журналом «Revue Encyclopédique», одним из лучших периодических изданий этого времени.

Вяземский активно сотрудничал с издателем «Московского Телеграфа» Н. А. Полевым. Он предоставлял этому журналу не только свои собственные сочинения, но и ценную информацию о зарубежных новинках, прежде всего – французских.

Может быть, Вяземский в какой-то мере способствовал и составлению вышеупомянутого сборника. Что же касается статьи Сальфи, то ее публикация в Москве в это время могла восприниматься как дань уважения к графу Г. В. Орлову, умершему в июне 1826 года. Как и другие, Вяземский подозревал, что граф Орлов сам не писал свои книги, а «за деньги покупал звание автора». Однако, узнав о его смерти, Вяземский сочувственно отозвался о нем в письмах к А. И. Тургеневу и Н. А. Муханову[10].

Как бы то ни было, но благодаря публикации статьи Ф. Сальфи русские читатели узнали об оригинальном сочинении Стендаля, хотя оно и вышло под другим псевдонимом.

В 1827 году в «Московском Телеграфе» под заглавием «Письма англичанина из Парижа» были напечатаны без указания автора отрывки из «Английских писем» Стендаля[11]. (В 20-х годах писатель сотрудничал в английских журналах, где его корреспонденции появлялись анонимно или под псевдонимами. Нередко французские журналы сразу же переводили эти статьи или издавали их по тексту оригинала, полученному от самого автора.)

В примечании издателя «Московского Телеграфа» говорится: «Беглые, но весьма остроумные замечания сии о парижских обществах и новейшей французской литературе были помещены в последних номерах New Monthly Magazine, 1826 года. Показывая образ суждения англичан о литературе и светской жизни нынешних французов, для русских читателей, почти во всех отношениях, они имеют цену любопытной новости».

Хотя здесь и упомянут английский ежемесячник, статья была переведена из парижского журнала «Revue Britannique», где указан английский источник[12].

«Письма англичанина из Парижа» представляют собой своеобразную хронику французской жизни и касаются самых различных тем: искусства, литературы, науки, политики, светской и придворной жизни. Автор рассказывает о событиях то с глубокой серьезностью, то с иронией и насмешкой, но всегда сохраняя интонацию непринужденной беседы с читателем и постоянно проявляя свои взгляды, свое отношение к данному вопросу.

Письмо-хроника было в это время довольно популярным жанром и в русской печати. Под видом «Писем из Парижа» в «Московском Телеграфе» (1826–1827 гг.) печатались статьи П. А. Вяземского о событиях французской литературной и общественной жизни. Начиная с 20-х годов в русских журналах появлялись корреспонденции А. И. Тургенева из Франции, Германии и других стран, отличавшиеся разнообразным содержанием и блестящим изложением. Эти статьи перекликаются с «Письмами англичанина из Парижа» не только по жанру, но и по своей тематике. Это вполне естественно: темы, затронутые в статьях Стендаля, волновали умы не только во Франции, но и в России.

Со страниц русских журналов долгое время также не сходили споры о романтизме и классицизме, и в этом свете читателей «Московского Телеграфа», представлявшего новое направление в литературе и критике, могли, без сомнения, заинтересовать рассуждения Стендаля о причинах успеха английского актера Кука в Париже. Этот актер выступал здесь в романтической пьесе, весьма посредственной, но тем не менее нанесшей «решительный удар» приверженцам отживших литературных традиций. Стендаль отмечает перелом, который произошел в последние годы в общественном мнении. Французская Академия, считающая себя законодателем литературы, управляет лишь «небольшим числом писателей бесталантных».

В «Письмах англичанина из Парижа» Стендаль возвращается к вопросу о театре Шекспира, поднятому им в памфлете «Расин и Шекспир» (1823–1825). Он ратует за создание в Париже английского театра, который ставил бы пьесы Шекспира и показал бы французам образец национальной трагедии. Такой театр, по мнению Стендаля, способствовал бы также сближению двух народов, «истреблению неприязни между англичанами и французами, усиленной в то время, когда война заставляла с обеих сторон возбуждать и укреплять ее и когда думали, что торговля одного народа не может процветать без запретительных систем и без неприятельских мер против другого народа […]».

Как известно, вопрос о театре Шекспира был также животрепещущим для Пушкина, писавшего в набросках предисловия к трагедии «Борис Годунов» (1825): «[…] Я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой – а не придворный обычай трагедии Расина […]»[13]. (Б. В. Томашевский заметил, что слова «народный» и «национальный» означают для Пушкина одно и то же.)[14]

«Письма англичанина из Парижа» касаются характерных явлений новейшей французской литературы, в частности – процветания двух совершенно несходных жанров: маленькой комедии в духе Мариво и исторических сочинений. К последним Стендаль причисляет, как это делалось в то время, произведения художественной литературы, а также исторические труды: работы историков Тьерри и Минье, сочинения графа Дарю и др.

Так, он отмечает, что «превосходная История французской революции, Минье, в высочайшей степени возбудила негодование многих» (в оригинале статьи Стендаля прямо сказано: «негодование реакционной министерской партии»). Уже в 1825 году «Московский Телеграф» (№ 1) высоко оценил этот труд известного историка: «Лучшая из всех доныне вышедших в свет историй французской революции, по отличному слогу, философскому расположению, ясности и краткости, не упускающей однако ж ничего примечательного […]».

Еще до появления «Писем англичанина из Парижа» А. И. Тургенев сообщал в «Письме из Дрездена»[15]о новом издании сочинений Шатобриана и его новейшей повести «История последнего из Абенсераджей». Стендаль тоже затрагивает эту тему. Но если А. И. Тургеневу близки идеалистические взгляды Шатобриана, и он ограничивается замечанием об излишнем важничании бывшего министра[16], то Стендаль обрушивается на Шатобриана всей силой своего сарказма. Он говорит не только об искусственной торжественности и напыщенности стиля Шатобриана, но также о реакционности его устремлений. Правда, и тут в русском переводе затуманен смысл политически острого суждения Стендаля. Вспомним, что этот перевод появился через неполных два года после восстания декабристов, в условиях жестокого полицейского режима и свирепой цензуры.

В статье «Письма англичанина из Парижа» затронуты и другие предметы, интересовавшие Пушкина и его друзей-литераторов, например: Вальтер Скотт, посетивший Париж, и издаваемая им «История Наполеона» (отрывок из этого сочинения был помещен в одном из предыдущих номеров «Московского Телеграфа»). Не менее занимательным для читателей этого журнала было, несомненно, преисполненное иронии описание тюильрийского двора, вызывавшее аналогии с царским двором. Словом, «Письма англичанина из Парижа» отвечали духу и интересам прогрессивного русского журнала и вряд ли могли оставаться незамеченными Пушкиным. К тому же эта публикация заполняла раздел «Изящная словесность» соответствующего номера «Московского Телеграфа».

Уже в этой статье упомянута тема, нашедшая яркое отражение в творчестве Стендаля: история папства, история преступлений, интриг и вероломства Ватикана, так блестяще раскрытых писателем в его книгах «Рим, Неаполь и Флоренция» (1817), «Прогулки по Риму» (1829) и в других произведениях. Этой теме посвящена его статья «Избрание папы Льва XII», анонимно опубликованная в журнале «Сын Отечества» в 1829 году[17]. (Она тоже заимствована из журнала «Revue Britannique», хотя источником указан «London Magazine».)

Обычно статьи, публиковавшиеся в связи с избранием нового папы, описывали церемониал конклава[18]. Статья же Стендаля раскрывает то, что в действительности направляет ход событий в Ватикане и определяет их исход: закулисные интриги и борьба партий, в которых замешаны не только высшие слои духовенства и итальянской аристократии, но также иностранные государства.

Чем объясняется появление этой ярко антиклерикальной статьи в таком «охранительном» журнале, каким в это время был «Сын Отечества»?

Отношения между Россией и Ватиканом всегда были натянутыми. Папство издавна стремилось распространить свое влияние на Россию и подчинить себе православную церковь. В этих целях Ватикан всячески использовал противоречия между Польшей и царской Россией. Не удивительно поэтому, что «Сын Отечества» предпочел направленную против папства остроумную статью Стендаля тем сухим отчетам, которые печатались в зарубежных изданиях в связи с конклавом 1829 года. Но если Стендаль упоминает среди прочих посланников, вмешавшихся в дела конклава, и русского представителя, то журнал предусмотрительно заменил слово «русский» на «один иноверный», не желая признавать соучастие царской России в этих интригах.

Ранние переводы статей французского писателя свидетельствуют о большом интересе к его публицистике в России. Но эти статьи, напечатанные анонимно, еще не были связаны в сознании читателей с именем Бейля-Стендаля. Однако уже в 1829 году в «Вестнике Европы» появилось «Письмо Бейля к г-же Беллок о лорде Бейроне» («или Байроне», как отмечено в примечании издателя. Мы еще вернемся к этой публикации ниже). В 1830 году «Сын Отечества» с указанием автора, «Стендаль», напечатал статью «Лорд Байрон в Италии. Рассказ очевидца»[19]. (Статья заимствована из журнала «Revue de Paris» и в русском переводе сильно сокращена.) О том, что «Бейль» и «Стендаль» – одно и то же лицо, русские читатели могли в том же 1830 году узнать из «Литературной газеты» А. А. Дельвига, в которой активнейшее участие принимал и Пушкин. В нескольких номерах этой газеты были опубликованы фрагменты из книги Стендаля «Прогулки по Риму»[20]. Один из них, «Банкир Торлониа», сопровожден примечанием издателя, в котором говорится: «[…] Имя барона Стендаля […] вымышленное: под ним и под разными другими долго скрывался один остроумный французский писатель, г. Бель (Beyle). Замысловатая его оригинальность, превосходный тон критики, острый и меткий взгляд на предметы и слог чистосердечный и живописный, по словам другого известного французского писателя, могли бы точно прославить трех или четырех литераторов. Лорд Байрон почтил г. Беля письмом […], в котором сказал много лестного сему автору-псевдониму. Письмо сие замечательно еще тем, что Байрон с благородством истинного таланта отдает в нем справедливость опасному сопернику на поприще поэзии и в мнении публики – с[эру] Вальтеру Скотту».

Затем издатель «Литературной газеты» приводит отрывок из письма Байрона к г. Бейлю, относящийся к английскому романисту.

Откуда почерпнула русская газета характеристику Стендаля? Кто тот «другой известный французский писатель», которому принадлежат процитированные выше слова? Ответ на эти вопросы читатель узнает ниже.

Пушкин познакомился с письмом Байрона к Стендалю не в момент появления отрывка в «Литературной газете», а гораздо раньше, вскоре после смерти английского поэта.

Героическая смерть Байрона в Греции 19 апреля 1824 года взволновала сердца и умы его почитателей во всем мире.

26 мая П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Какая поэтическая смерть, – смерть Байрона! […]. Завидую певцам, которые достойно воспоют его кончину». Через два месяца, 26 июля, Вяземский просит Тургенева прислать все, что он имеет, или что имеется в Петербурге о гибели Байрона. «[…] Я писал в Лондон и Париж, чтобы прислали мне все, что появилось о нем»[21]. И в последующие годы Вяземский не раз просит своего друга прислать все, что ни появится, «на каком бы то языке не было, о Байроне»[22].

Русские поэты – Пушкин, Жуковский, Вяземский, Рылеев и другие – посвятили Байрону проникновенные стихи. Находясь в ссылке в селе Михайловском, Пушкин сообщает Вяземскому, что посылает ему «маленькое поминаньице за упокой души раба божия Байрона» – стихотворение «К морю» (8 или 10 октября 1824 года)[23]. А в ноябре месяце Пушкин упоминает английского поэта в письме к брату, восклицая: «Conversations de Byron! Walter Scott! это пища души».

И в последующих письмах к брату поэт дважды упоминает «Conversations de Byron» и просит прислать эту книгу[24].

Как мне удалось установить, Пушкин узнал об этом сочинении из газеты французских романтиков «le Globe».

Газета начала выходить 15 сентября 1824 года. В первом же номере в рубрике «Россия» напечатана заметка о Пушкине. В ней говорится об оригинальности молодого поэта и его «столь редком даровании» и дается высокая оценка поэмам «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан». Во втором номере, 17 сентября, в той же рубрике опубликована заметка о Н. М. Карамзине и его «Истории государства Российского». Судя по характеру сведений, приведенных в ней, газета получила свою информацию из Петербурга.

В октябре – начале ноября 1824 года газета опубликовала фрагменты из книги английского автора, Томаса Медвина, «Дневник бесед лорда Байрона»[25]. (Капитан драгунского полка Медвин, родственник поэта П. Б. Шелли, познакомился и подружился с Байроном в Пизе.)

Последняя из публикаций французской газеты, озаглавленных «Conversations de Byron», появилась 2 ноября 1824 года. В ней сообщается, что сочинение Медвина, ожидаемое с живым нетерпением, еще не вышло в свет на английском языке. Вниманию читателей предлагается письмо Байрона о Вальтере Скотте, «одинаково оказывающее честь обоим поэтам». «Это письмо, – говорится в газете, – адресовано остроумному французу, долго скрывавшемуся под различными именами и инициалами, и чья острая оригинальность, превосходный тон критики, меткие суждения, чистосердечный и живописный слог действительно могли бы прославить трех или четырех авторов». Тут же названо и имя этого француза: «г. барон де Стендаль (г. Бейль)».

Вот откуда «Литературная газета» почерпнула характеристику Стендаля! Может быть, по инициативе Пушкина эта газета использовала публикацию французского издания для того, чтобы познакомить своих читателей с автором «Прогулок по Риму»?

Уже в ноябре 1824 года Пушкин ознакомился не только с этой характеристикой, но и с письмом Байрона к Стендалю, которое тем более могло его заинтересовать, что речь в нем шла и о Вальтере Скотте. О том, что поэт читал в деревне французские газеты, свидетельствует его более позднее высказывание в письме к П. А. Вяземскому: «Кабы знал, что заживусь здесь, я […] читал бы в нижегородской глуши le Tem[p]s и le Globe» (Болдино, 5 ноября 1830 года)[26].

Что же Пушкин мог узнать о Стендале из письма Байрона?

В своем письме из Генуи от 29 мая 1823 года английский поэт благодарит г. Бейля, с которым он «имел честь познакомиться» в Милане в 1816 году, за лестное упоминание о нем в книге «Рим, Неаполь и Флоренция». Байрон отзывается с большим уважением об авторе этой книги, настоящее имя которого он узнал случайно (она была впервые издана под псевдонимом «г. де Стендаль, офицер кавалерии»).

Байрон перечисляет в своем письме известные ему сочинения французского писателя: «Жизнеописания Гайдна и Моцарта», брошюру «Расин и Шекспир» (первая часть памфлета появилась незадолго до этого), а также «Историю живописи в Италии», которую Байрону еще не удалось получить.

Большое место в письме английского поэта занимает вопрос о личности Вальтера Скотта, которого он «давно и хорошо» знает. Байрон спорит со Стендалем по поводу его нелестного суждения о Вальтере Скотте в брошюре «Расин и Шекспир». (Стендаль высказался здесь весьма презрительно об английском романисте в связи с его консервативной политической позицией, намекая на его раболепие перед королем Георгом IV. Вместе с тем Стендаль признавал, что Вальтер Скотт «угадал духовные стремления своей эпохи», считая его, а не Байрона, вождем романтиков.)[27]

В своем письме Байрон сообщает Стендалю, что он видел Вальтера Скотта в обстоятельствах, раскрывавших его «подлинный характер», «достойный поклонения». Что же касается политических взглядов Вальтера Скотта, то они отличаются от его собственных взглядов, и ему трудно о них говорить. Байрон просит Стендаля «исправить или смягчить» этот отрывок его брошюры[28].

Надо думать, что это письмо очень заинтересовало Пушкина, как и книга Медвина о Байроне, в которую оно также вошло в качестве приложения. Не случайно Пушкин с нетерпением ждал эту книгу. Что касается письма Байрона и суждения газеты «le Globe» о Стендале, то Пушкин впервые получил здесь сведения о французском писателе, к тому же столь подробные и авторитетные. И хотя поэт нигде не упоминает о памфлете «Расин и Шекспир», именно это сочинение могло его более всего заинтересовать.

Кому принадлежит высказывание о Стендале в газете «le Globe»?

История этой газеты детально изучена, но автор публикаций под заглавием «Conversations de Byron» до сих пор оставался неизвестным, хотя этот вопрос занимал исследователей[29].

По моему убеждению, эти публикации принадлежат французской писательнице Луизе Свентон Беллок (по происхождению – ирландке). Г-жа Беллок пользовалась в 20-х – 30-х годах XIX века широким признанием как автор двухтомного сочинения «Лорд Байрон»[30]и многочисленных переводов английской литературы. Стендаль советовал ей написать также книгу о Шекспире. Кстати, он заметил в одном из своих «Английских писем», что г-жа Беллок не только известна своим литературным талантом, но и вызывает восхищение своей красотой[31].

Именно этой писательнице Стендаль предоставил адресованное ему письмо Байрона для опубликования. Сохранился ответ г-жи Беллок, в котором она благодарит г. Бейля за возможность перевести это письмо на французский язык[32]. В газете «le Globe» оно появилось впервые. Луиза Свентон Беллок написала рецензию на книгу Томаса Медвина[33]. Безусловно, она же перевела из этого еще не опубликованного сочинения фрагменты для газеты «le Globe». Это было также в интересах автора книги, ибо публикации газеты возбуждали любопытство читателей, как мы уже видели на примере Пушкина. Публикуя упомянутые фрагменты, г-жа Беллок высказывала и свои собственные суждения, в частности – о Стендале.

Откуда издатель «Литературной газеты» узнал, что цитируемое им высказывание о Стендале принадлежит «другому известному французскому писателю» – Луизе Свентон Беллок? Несомненно, от А. И. Тургенева, находившегося в Париже. Он информировал своих друзей в России и «Литературную газету» обо всем интересном за рубежом.

«Поблагодари Дельвига за журнал», – писал А. И. Тургенев П. А. Вяземскому 2 июня 1830 года. «Право, давно не читал такой занимательной газеты. В ней столько оригинальных статей: твои, Пушкина, Дельвига и другие можно прочесть и перечесть, хотя во многом я и не согласен с тобою. Как много знаете вы о нас, европейцах! Как умно многое судите или как дельно, по крайней мере, о многом намекаете! «Газета» Дельвига – петербургский «Globe»».

В приписке, сделанной 4 июня, А. И. Тургенев сожалеет о том, что не успеет до отъезда курьера кончить это письмо, в котором ему хотелось дать «понятие о некоторых авторах и авторшах, и книгах […], и отблагодарить Дельвига за «Газету» отчетом о всем том, что вижу, слышу я в Париже»[34].

Опасаясь царской цензуры, А. И. Тургенев посылал свои письма в Россию или с курьерами посольства, или со знакомыми, которым он мог доверять. Добавим еще, что его друзья – русские писатели, в особенности П. А. Вяземский, обращались к нему с разными просьбами и поручениями, касающимися литературы, и А. И. Тургенев их охотно выполнял.

В сентябре 1824 года Стендаль направил также г-же Беллок письмо со своими воспоминаниями о Байроне. Писательница включила их немедленно в первый том своей книги «Лорд Байрон», который должен был вот-вот выйти в свет. (Письмо Байрона к Стендалю вошло во второй том ее сочинения.)

Уже в 1825 году оба эти письма стали известны П. А. Вяземскому.

В третьем номере журнала «Московский Телеграф» за 1825 год была анонимно напечатана заметка, по моему убеждению, принадлежащая Вяземскому. В ней сообщается о книге Луизы Свентон Беллок: «На французском языке есть переводы почти всех сочинений лорда Байрона[35], но переводы жалкие. Г-жа Беллок, зная превосходно оба языка, перевела уже с похвалою некоторые сочинения Т. Мура и издает теперь […] замечания свои о характере и сочинениях Байрона, с приложением подлинника и перевода многих сочинений […]. Любопытны между прочим: взгляд вообще на английскую литературу […] и письмо самого Байрона о Вальтере Скотте».

В этот момент Вяземский еще основывался на сведениях, по-видимому, почерпнутых из журнала «Revue Encyclopédique» (1824, т. 24). Но вскоре он ознакомился и самой книгой г-жи Беллок.

В сентябре 1825 года Вяземский писал А. И. Тургеневу в Париж: «Если вышел уже 2-ой том о Byron par M-me Louise Belloc, пришли мне его сей час и познакомься с ней да попроси ее указать наилучшие источники, в коих можно почерпнуть сведения о его жизни»[36]. Отсюда можно заключить, что первый том уже имелся у Вяземского.

В третьем номере «Московского Телеграфа» за 1827 год Вяземский сообщал: «Мы поручили одному из соотечественников наших, живущему в Париже, просить от г-жи Беллок, написавшей занимательную книгу […] о лорде Байроне, чтобы она указала на лучшие источники […]». М. П. Алексеев полагал, что этим лицом был В. Ф. Гагарин, брат жены Вяземского, находившийся во Франции[37]. Цитируемое выше письмо к А. И. Тургеневу доказывает, что речь шла о нем.

В июне 1826 года, находясь в Ревеле, Вяземский просит свою жену, Веру Федоровну, позаботиться о высылке ему книг. Из этого письма видно, что Вяземский особенно желал получить «два тома о лорде Байроне» г-жи Беллок, «которые были в моей московской библиотеке»[38].

Еще до этого, в 1825 году, Вяземский читал французский перевод книги Томаса Медвина, вышедший под заглавием «Conversations de Byron», и рецензию г-жи Беллок на это сочинение. Об этом свидетельствуют упоминание Вяземского о книге Медвина в письме к А. И. Тургеневу[39] и выписки из рецензии в его «Записной книжке»[40]. Отметим еще, что в архиве Вяземского сохранились две тетради с рукописной копией части французского перевода книги Медвина[41].

Все эти подробности важны потому, что они доказывают: уже в 1825 году Вяземский читал и письмо Байрона к Стендалю, по книге Медвина, и воспоминания Стендаля о Байроне, по первому тому сочинения г-жи Беллок. Можно не сомневаться в том, что Вяземский поделился впечатлениями со своими друзьями, и что эти интересные материалы стали известны и другим литераторам пушкинского круга.

Когда в 1829 году в журнале «Вестник Европы» появилось «Письмо Бейли к г-же Беллок о лорде Байроне»[42], и Пушкин, и его друзья уже были знакомы с воспоминаниями Стендаля по французским источникам.

Пожалуй, впервые в этих воспоминаниях прозвучали столь проницательные суждения о Байроне-человеке.

С присущим ему умением глубоко проникать в психологию личности, Стендаль раскрывает мучительные противоречия в душе Байрона, который «гораздо больше уважал в себе потомка норманских баронов[43], […] нежели автора Паризины и Лары» (мы цитируем перевод «Вестника Европы»). Стендаль отмечает, что английское высшее общество лишь «растравляло» душу Байрона, в то время когда общение с итальянцами делало его счастливым и добрым.

Стендаль говорит об «извержении» новых мыслей, высоких, благородных чувств, когда «великий человек бывал самим собою»; о глубоком чувстве, с каким Байрон воспринимал живопись. Французский писатель сообщает также о большом интересе Байрона к подробностям о походе Наполеона в Россию и о бегстве французов из Москвы. Вместе с тем он обращает внимание на противоречивое отношение Байрона к Наполеону, на то, что деспотическая «сторона сердца Наполеона совсем не была противною английскому пэру».

Перевод «Вестника Европы», может быть, и не был известен Пушкину. Но то, что поэт читал воспоминания Стендаля на французском языке, не вызывает никаких сомнений, так как они были использованы авторами книг о Байроне, имевшихся в личной библиотеке Пушкина. Мною подробнее рассказано в другой работе о том, какие материалы библиотеки поэта связаны со Стендалем[44]. Отмечу лишь, что во всех книгах о Байроне, принадлежавших Пушкину, так или иначе обращено внимание на Стендаля.

В книге Р. Далласа «Переписка лорда Байрона с другом […]»[45]полностью вошли и воспоминания Стендаля о Байроне, и письмо английского поэта к французскому писателю. Л. Хант, автор книги «Лорд Байрон и некоторые его современники […]»[46], неоднократно упоминает Стендаля как писателя, создавшего «справедливо ценимые произведения» и «превосходный набросок» личности Байрона, «взятый из жизни»… Маркиз Сальво, автор книги «Лорд Байрон в Италии и в Греции […]»[47], тоже ссылается на воспоминания Стендаля.

Среди книг, принадлежавших Пушкину, имелись также английское издание уже упомянутой книги Медвина[48]и «Мемуары лорда Байрона» – французский перевод книги, изданной Томасом Муром в 1830 году[49]. В третьем томе «Мемуаров» приведен отрывок из воспоминаний Стендаля о Байроне.

Кстати, появление «Мемуаров лорда Байрона» было настоящей сенсацией, так как было известно, что Мур уничтожил рукопись Байрона, подаренную ему поэтом с просьбой не публиковать ее при его жизни. Проспер Мериме, например, посвятил этой публикации две статьи, напечатанные во французской газете «National» 7 марта и 3 июня 1830 года.

Книга, изданная Муром, была у всех на устах. В России особой популярностью пользовался перевод г-жи Беллок. Уже в мае – июне 1930 года Вяземский читал эту книгу и не раз упоминал ее в письмах из Петербурга к жене. Пушкин также неоднократно ссылается в своих записях на Мура.

Если проследить за тем, что Пушкин написал о Байроне, то нельзя не признать, что одним из источников, откуда поэт почерпнул свои сведения, были воспоминания Стендаля о Байроне в его письме к госпоже Беллок: «Говорят, что Байрон своею родословною дорожил более, чем своими творениями»; «Байрон много читал и расспрашивал о России […]»[50]; об отношении Байрона к Наполеону и др.

Именно Стендаль, а не английская буржуазная критика, осуждал «дворянскую спесь» (Пушкин) Байрона. Томас Мур, например, находил предосудительным совсем иное – «необузданные страсти» Байрона, его «дерзкое презрение к общему мнению», отмеченные Пушкиным[51].

Итак, Пушкин познакомился со Стендалем уже в 1824 году, а Вяземский – не позже 1825 года. Одно то обстоятельство, что Стендаль был представлен русским писателям Байроном (его письмом к г. Бейлю), не могло не привлечь их внимание к автору брошюры «Расин и Шекспир».

Большой интерес Пушкина к спорам романтиков со сторонниками классицизма вызывает предположения, что памфлет Стендаля не прошел мимо внимания поэта. Такое мнение высказал, например, Б. В. Томашевский[52]. Но встречаются также противоположные суждения. Н. Литвиненко, например, отмечает близость воззрений Пушкина и Стендаля на театр, но утверждает, что поэт не был знаком с памфлетом французского писателя[53]. Л. И. Вольперт считает, что близость взглядов обоих авторов на романтическую трагедию и «истинный» романтизм – совпадение, связанное с тем, что и Пушкин, и Стендаль ориентировались на Шекспира[54]. Надо думать, что этот вопрос еще будет исследован детальнее.

В мае (или июне – точная дата не известна) 1825 года Пушкин благодарил Вяземского за присланные стихи французского поэта Казимира Делавиня и в связи с этим писал: «Конечно, он поэт, но все не Вольтер, не Гете… далеко кулику до орла! – Первый гений там будет романтик и увлечет французские головы бог ведает куда. Кстати: я заметил, что все (даже и ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме»[55].

Пушкин не развивает в этом письме свои мысли, а предпочитает «на досуге потолковать» об этом вопросе. Дело, по-видимому, не только в усталости, которую поэт в тот момент почувствовал, но и в осторожности. Находясь под наблюдением властей и опасаясь неприятностей для себя и для своих друзей и близких, поэт осторожен в своих письмах.

На чем основывается Пушкин в своем утверждении о французской литературе – «первый гений там […]»? Ни Виктор Гюго, ни тем более Альфред де Мюссе, который еще был подростком, не давали тогда основания для такого суждения. Ламартин, уже известный в это время поэт-романтик, тоже не был способен увлечь «французские головы бог ведает куда».

На мой взгляд, слова Пушкина вызваны публикацией французской печати, с которой связана и последующая мысль поэта о романтизме.

В марте месяце 1825 года в Париже вышла в свет вторая часть сочинения Стендаля «Расин и Шекспир». 7 апреля того же года в газете «le Globe» была напечатана статья, превозносящая этот памфлет. Мысли, высказанные в нем и изложенные в статье французской газеты, звучали поистине революционно.

Стендаль выступает в этом сочинении не только против неоклассицистов, которые рядят своих персонажей в «фальшивые» одежды и заставляют их произносить «фальшивые» тирады. Он обличает также реакционных романтиков, защищающих религию и королей, в частности, Шатобриана. Стендаль отвергает такие произведения, как роман Виктора Гюго «Ган-Исландец», написанный в духе «готических» романов, насыщенных тайнами и ужасами. Романтизмом, по мнению Стендаля, не является также «фальшивая чувствительность, претенциозное изящество, вымученный пафос» поэтов, разрабатывающих «мечтательный жанр»… Стендаль высмеивает «все унылое и глупое, вроде обольщения Элоа сатаной» (в одной из ранних поэм Альфреда де Виньи), которое многие считают романтическим, веря на слово поэтам из «Общества благонамеренной литературы»…

Воспринимая романтизм как искусство, отвечающее запросам современных читателей, «детей Революции», Стендаль развивает свои взгляды на театр, на «романтическую трагедию». Он предлагает перенять у Шекспира «способ изображения», искусство создания характеров. Стендаль ориентирует свободную от «нелепых правил» (единства времени и единства места) романтическую трагедию на большие сюжеты из национальной истории. Он требует богатство мыслей и чувств, естественный, простой язык, обогащенный народными выражениями, «точное, единственное, необходимое, неизбежное слово»…[56]

Не трудно убедиться в том, что памфлет Стендаля проникнут политической страстью, обращенной против всего отжившего свой век, реакционного; что этот памфлет провозглашает романтизм, по сути дела являющийся предвестником реализма. Не случайно сам Стендаль стал впоследствии основоположником критического реализма во Франции.

Еще до выхода в свет второй части памфлета «Расин и Шекспир» Проспер Мериме читал это сочинение и сообщил автору свои впечатления: «Я дважды прочитал Ваш прелестный маленький памфлет. Вы блестяще изложили суть дела, и я надеюсь, что впредь никто уже не назовет романтиками гг. Гюго, Ансело и их присных»[57].

Пушкин, несомненно, ознакомился с идеями Стендаля, если не по самой брошюре «Расин и Шекспир», то по их изложению в статье газеты «le Globe»[58].

Высоко оценивая это сочинение, автор статьи приводит основные высказывания Стендаля о романтизме и романтической трагедии. Он отмечает новаторство писателя, занимающего авангардные позиции, «всегда готового к бою» против устарелых взглядов, за искусство, отвечающее современной эпохе. В этой связи в статье упомянуты также книги Стендаля «История живописи в Италии» и «Жизнь Россини». Как и памфлет «Расин и Шекспир», статья французской газеты отличается полемическим задором; она также направлена против эпигонов классицизма, умение которых состоит в следовании правилам, а не в сотворении красоты.

Именно тем, что Пушкину были известны эти материалы, можно объяснить слова поэта в письме к Вяземскому, процитированные выше. Именно Стендаль был способен увлечь литераторов «бог ведает куда». Вместе с тем это объясняет и близость некоторых высказываний Пушкина к мыслям французского писателя. Стендаль стимулировал творческую мысль многих писателей, в том числе и такого великого художника, как Л. Н. Толстой (мы еще вернемся к этому вопросу). По-видимому, Пушкин не был исключением.

Мы могли убедиться в том, что Пушкин познакомился со Стендалем задолго до появления романа «Красное и черное». Однако тема «Пушкин и Стендаль» привлекала внимание главным образом в связи с этим романом. Известны высказывания поэта об этом произведении, которое он прочел в 1831 году, через несколько месяцев после выхода в свет «Красного и черного». Первый том романа вызвал у Пушкина чувство восторга, второй том – некоторые оговорки, но в целом «Красное и черное» воспринято им как «хороший роман»[59].

По мере того, как углубилось изучение прозы Пушкина, возрос и интерес к точкам соприкосновения Пушкина и Стендаля.

«Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат»[60]. Этот критерий Пушкина перекликается с высказыванием Стендаля в одной из его статей: «[…] Я хочу заключить как можно больше мыслей в возможно меньшем количестве слов»[61]. Это стремление характерно для творчества французского писателя в целом.

А. В. Чичерин справедливо полагает, что Стендаль почувствовал бы «умственную связь» с Пушкиным, если бы он знал его прозу[62]. В основе творчества обоих писателей лежат великие идеи века Просвещения. Просветители же высоко ценили ясность, они умели немногими словами высказывать глубокие мысли.

Ранний период ознакомления Пушкина со Стендалем, в котором столь важную роль сыграл Байрон, безусловно заслуживает более пристального внимания. Взаимосвязь же этих трех великих имен – Пушкин, Байрон и Стендаль, к которым можно добавить и Вальтера Скотта, любопытна и интересна сама по себе, как значительный момент культурных связей трех великих народов.