Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время

Ранние саки Приаралья (М.А. Итина)

Открытие сакских древностей в низовьях Сырдарьи связано с многолетними комплексными исследованиями Хорезмской экспедиции Института этнографии АН СССР на территории древней Сырдарьинской дельты (Кзыл-Ординская обл. Казахской ССР), которые выявили на ее древних руслах памятники от неолита (III тысячелетие до н. э.) до позднего средневековья (XVI в.), включая и раннесакские (VII–V вв. до н. э.). Работы эти, начатые С.П. Толстовым еще в 1946 г., продолжаются по сей день (Толстов С.П., 1948а, с. 53–62, 123–140; 1962б, с. 77–88, 136–204; Итина М.А., 1981, с. 7, след.; 1984б, с. 57–59).

Древняя дельта Сырдарьи расположена между ее современным руслом и самой южной системой сухих русел Инкардарьи (карта 1). Этот огромный треугольник, ограниченный с юга массивом песков Кызылкум, а с запада — Аральским морем, заполнен бесчисленным количеством староречий, тянущихся то в широтном, то в меридиональном направлении. По-видимому, в целом вся система дельтовых протоков в связи с характерным для дельтовых областей непостоянным водным режимом функционировала спорадически в разные хронологические периоды. Так, например, система Инкардарьи (самая южная) и система Пра-Кувандарьи (самая северная, близкая к современному руслу Сырдарьи) функционировали в эпоху неолита и бронзы (III — начало I тысячелетия до н. э.). На Инкардарье открыты и более поздние памятники — сакские курганные могильники (VII–V вв. до н. э.), и средневековые поселения (X в.). На Жаныдарье и Пра-Кувандарье открыты памятники середины I тысячелетия до н. э. — первой половины I тысячелетия н. э., а также, особенно на Жаныдарье, средневековые (XII–XIII вв.) и позднесредневековые (XVI в.). Эти археологические свидетельства наглядно демонстрируют пульсирующий режим Сырдарьинской дельты и связь па протяжении тысячелетий систем расселения человека в этой аридной зоне с естественными водными источниками (Андрианов Б.В., Итина М.А., Кесь А.С., 1974). Памятники первой половины I тысячелетия до н. э., относящиеся к периоду поздней бронзы и раннего железа, открыты преимущественно в южной части Сырдарьинской дельты. Они представлены множеством развеянных пастушеских стоянок с амирабадской керамикой (X–VIII вв. до н. э.), расположенных по берегам мелких дельтовых протоков, и таких же стоянок с грубой лепной керамикой и трехперыми бронзовыми наконечниками стрел скифского типа (не ранее VI в. до н. э.) — в котловинах выдувания песчаных массивов на внутридельтовом пространстве.

Однако основной материал для исследований дали погребальные памятники, к числу которых относятся курганные могильники и сооружения типа мавзолеев. Все они расположены или на внутридельтовой равнине, или там же, но на уплощенных вершинах (типа плато) останцовых возвышенностей. В отдельных случаях курганы обнаружены на площади городищ (Чирик-Рабат) (Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 53–56).

На плато Тагискен (200 км к западу от г. Кзыл-Орда) в 1960–1963 гг. раскопано два могильника — Северный Тагискен, относящийся к периоду поздней бронзы (X–VIII вв. до н. э.), и Южный Тагискен — раннесакский (VII–V вв. до н. э.) (Толстов С.П., 1962а; 1962б, с. 79–88; Толстов С.П., Жданко Т.А. Итина М.А., 1963, с. 36–53; Толстов С.П., Итина М.А., 1966). На плато Уйгарак (30 км к юго-востоку от плато Тагискен) в 60-е годы велись раскопки раннесакского могильника Уйгарак VII–V вв. до н. э. (Вишневская О.А., 1973).

Скопление поблизости друг от друга погребальных сооружений периода поздней бронзы и раннесакских открыло перед исследователями возможность не только изучить культуру раннесакских племен юго-восточного Приаралья, но и рассмотреть проблему ее генезиса, что придало особую значимость раскопкам некрополя Северный Тагискен. Он расположен в северной части плато, на высоком обрывистом берегу одного из протоков Инкардарьи. Первоначально могильник выглядел как группа курганов разной высоты, разбросанных на значительной площади (табл. 1, 1). Но раскопки показали, что курганы содержат погребальные сооружения разного времени и разного типа. В состав их входили курганы сакского времени, два мавзолея, выстроенные из сырцового кирпича и датирующиеся концом I тысячелетия до н. э., и наиболее интересный и важный комплекс — группа погребальных сооружений, сложенных из прямоугольного сырцового кирпича в виде мавзолеев и прямоугольных оград, относящихся к периоду поздней бронзы. Дискуссионность вопроса о начальной дате раннесакских и раннескифских комплексов заставляет нас достаточно подробно остановиться на характеристике и хронологии погребальных сооружений периода поздней бронзы Северного Тагискена, непосредственно предшествовавших раннесакским курганам Южного Тагискена.

Наиболее ранние среди сооружений периода поздней бронзы Северного Тагискена — мавзолеи 4, 5а и 7 (табл.1, 3, 4) построенные из прямоугольного (54×28×10–12, 48×32×10–11 см) сырцового кирпича рыжеватого цвета, сделанного из местной песчаниковой коренной породы. Основой планировки был круг (диаметр 14 м), вписанный в квадрат внешней стены, ориентированной сторонами по сторонам света (длина стороны 17,5-18 м). По кольцу, на расстоянии 1,6 м от внешней стены, располагались восемь или 12 прямоугольных (1,2×1,4 м) кирпичных колонн, максимально сохранившаяся высота которых приближалась к 2 м (мавзолей 5а). Далее к центру, на расстоянии 1,3 м от этого кольца, располагались четыре или восемь таких же колонн, образовывавших в плане прямоугольник. По одной такой колонне имелось в каждом из четырех углов внешней стены сооружения (мавзолеи 4 и 5а). Колонны первого, большого, кольца были соединены между собой тонкой кирпичной стенкой (мавзолей 5а) или двумя плетневыми стенками с забутовкой между ними (мавзолей 4), покрытыми глиняной обмазкой. В мавзолее 5а с внутренней стороны к кирпичной стенке пристроены скамейки, заполнявшие пространство между колоннами, причем кирпичная стенка выполняла функцию спинки. Колонны второго ряда, ограничивавшие площадь камеры, в мавзолее 5а между собой никак не соединялись (табл. 1, 5).

Таким образом, системой колонн погребальное сооружение делилось на два коридора — внешний и внутренний — и расположенную в центре прямоугольную камеру. Последняя в мавзолеях 4 и 5а не углублена, а лишь ограничена колоннами; в мавзолее 7 она углублена на 0,2–0,3 м, и стенки ее обложены горизонтально лежавшими деревянными плахами, нижние из которых упирались в канавку по периметру ямы. Вход в мавзолеях был в восточной стене и вел прямо во внутренний коридор. Во внешний коридор попасть было невозможно (мавзолеи 5а, 7), так как он был перегорожен двумя тонкими (в один кирпич) стенками, между которыми и находился проход. В других случаях (мавзолей 4) подобной кирпичной стенкой был отсечен вход во внешний коридор лишь с одной стороны. Все мавзолеи были сооружены на материковой поверхности плато, она и служила их полом. В полу по кругу, вдоль колонн, с их внешней и внутренней сторон, равно как и вдоль внутренней стороны внешней стены мавзолеев, отмечены столбовые ямки (диаметр 15–20 см). С конструктивной точки зрения, никакой необходимости в столбах не было, а то, что они были, объясняется, видимо, тем, что «жилище» для умершего подражало дому, в котором он жил при жизни. По-видимому, жилые дома местного населения имели столбовую конструкцию, которая в погребальные сооружения была перенесена традиционно. Обилие дерева в мавзолеях способствовало также осуществлению зафиксированного на Северном Тагискене ритуала — трупосожжения, который предполагал не только сжигание покойника в центральной камере, но и кольцо огня вокруг нее.

В камере и внутреннем коридоре размещался погребальный инвентарь: керамика, орудия из бронзы, бронзовые, золотые и каменные украшения и пр. Необходимым элементом погребального ритуала было захоронение вместе с умершим частей туш животных. Ямы с костями животных, среди которых представлен крупный (преобладает) и мелкий (в частности, козы) рогатый скот, встречались внутри погребальных сооружений и рядом с ними.

Коридоры и камеры мавзолеев были перекрыты, причем есть основания предполагать, что мавзолеи представляли собой цилиндро-конические сооружения из сырцового кирпича и дерева. С помощью кирпичных колонн в углах наружной стены квадратное в плане сооружение выше переходило в круглый барабан. Этот прием, видимо, предшествовал появлению тромпов. Таким образом, внешняя, квадратная в плане стена являлась конструкцией, несущей перекрытие, чем можно объяснить и ее весьма значительную толщину. В момент совершения обряда трупосожжения горело все здание. В каком виде оно продолжало существовать в дальнейшем, сказать трудно.

Вокруг каждого из мавзолеев группировались более скромные по масштабам погребения, которые пристраивались к основному с северной и южной сторон, образуя с ним единый комплекс. При такой ситуации предположение о том, что после совершения обряда над мавзолеем насыпался курган, отпадает. С другой стороны, сомнительно, что здание так и оставалось стоять в разрушенном виде. Возможно, что после совершения обряда мавзолей заново перекрывали, причем в этом случае опорой для перекрытия служили кирпичные колонны.

Более поздние, пристроенные места для погребений представляют собой прямоугольные ограды или круглые в плане сооружения (4а, 5в, 15), сложенные из голубовато-белого сырцового кирпича (табл. 1, 3, 4). Стены оград толщиной до 1 м поставлены на древней дневной поверхности, причем могильная яма углублена в материк на 0,6–0,8 м, а ее стенки, как правило, идут заподлицо с кирпичными. Площадь оград колеблется от 30 до 50 кв. м. Среди сооружений этого типа особое место занимает комплекс 56, который пристроен к северной стене мавзолея 5а, но конструктивно с ним не связан. В центральной его камере находилось, видимо, женское захоронение с набором сосудов и украшениями (золотые и сердоликовые бусы, массивная золотая серьга, бронзовая булавка). К западу от камеры находилось помещение, в котором вокруг очага стояло 34 сосуда различных форм и размеров. Это погребальное сооружение, как, впрочем, и все погребения Северного Тагискена, было ограблено еще в древности. Круглые в плане сооружения сочетали в себе почти все основные принципы конструкции больших мавзолеев, но были меньше. Здесь отсутствует внешний квадратный контур, внешняя стена мавзолея круглая, и между ней и прямоугольной камерой есть кольцевой коридор. Вход по-прежнему в восточной стене, система столбовых ям та же, но кирпичных колонн нет, и столбы уже играют в конструкции активную роль. Так же, как и в мавзолеях 6 (см. ниже) и 7, место трупосожжения обрамлено канавкой и имеет вид как бы земляного стола, но центральная камера не всегда углублена (мавзолей 5в).

Видимо, наиболее поздним среди крупных мавзолеев Северного Тагискена является мавзолей 6 (табл. 1, 2), стоящий особняком, к западу от мавзолея 5а. Это было круглое в плане (диаметр около 25 м) погребальное сооружение, которое состояло из цилиндрического центрального массива (диаметр около 15 м), сложенного из сырцового кирпича (50–60×25-30×10 см), и вписанной в него квадратной погребальной камеры. Массив был охвачен кольцом внешней стены, между ними располагался коридор шириной 2,05 м. С востока внешняя и внутренняя стены прорезаны проходом примерно метровой ширины. Камера (7,8×6,9 м) ориентирована сторонами по сторонам света и углублена на 1,3 м ниже уровня древней дневной поверхности, выше которой шла кирпичная кладка, положенная на тонкий слой камыша. До возведения кладки были вырыты две ямы в земляной части западной стены. Одна из них идет не менее чем на 2 м под стену и содержит множество костей, а возможно, и скелеты коров. Видимо, здесь мы имеем дело с так называемой жертвой закладки. Стены погребальной камеры были обложены толстым слоем камыша и веток — скорее всего это была какая-то плетенка, удерживавшаяся жердями и столбами. У подножия стен на многих участках обнаружены обуглившиеся горизонтальные слеги, очевидно, скреплявшие эту конструкцию понизу. Не исключено, что конструкция служила основным топливом при сожжении умершего в погребальной камере. Именно у стен, а не на полу, где углистый слой, как правило, тонок, следы пожара особенно значительны. Пол камеры — выровненное материковое дно ее котлована — был покрыт тонкой глиняной обмазкой, поверх которой были положены циновки, сплетенные из тонких дранок или луба (сохранились кое-где их обуглившиеся остатки). Периметр камеры охватывает канавка шириной 0,6–0,7 м, углубленная на 0,3 м ниже уровня пола. По оси север-юг, примерно в 2 м от северной и южной стен, в полу камеры выбиты две круглые ямы (диаметр 0,4 м). По-видимому, в эти ямы были врыты столбы, поддерживавшие плоское перекрытие погребального помещения. Поскольку следы столбовых ям вдоль стен не обнаружены, надо полагать, что концы опиравшихся на столбы стропил и поперечных балок заделывались в гнезда, оставленные в кирпичной кладке.

Вход в камеру прорезал ее восточную стену. Пол древнего проема был наклонным, без ступеней, в виде пандуса. От коридора проход был отделен рядом кирпичной кладки, сохранившейся на два-три кирпича. Стены прохода, покрытые обмазкой, сильно обожжены. Это свидетельствует о том, что в момент пожара внутренняя дверь заложена не была. Пол пандуса обмазан глиной, при входе в камеру хорошо заметен обуглившийся брус деревянного порога, другая плаха на этом участке облицовывала стенку ровика. Судить с уверенностью о характере перекрытия дверных проемов трудно, следы свода, несмотря на значительную высоту стен, не сохранились. Заметно некоторое сужение проема вверху, за счет нависания кирпичей. Возможно, таким образом образовывался ложный свод. Коридор на всю сохранившуюся высоту стен и до самого пола заполнен песчаными намывами. Это дает основание полагать, что он вообще не был перекрыт и внешняя круглая стена мавзолея 6 представляла собой кольцевую ограду. Вокруг мавзолея никаких пристроек не обнаружено.

В погребальной камере, как и в остальных мавзолеях, совершалось трупосожжение. Погребальный инвентарь обнаружен в основном в камере. По ее углам стояли группы сосудов, причем в каждой из таких групп были сосуды определенного назначения. Кроме того, здесь найдены обломки бронзовых серповидного ножа и иглы, бронзовая лунница с отверстиями на концах (табл. 2, 3, 4), поделки из золота. Большой интерес представляет находка более 100 бронзовых гвоздей с уплощенными концами, которыми, очевидно, прикреплялись к стенам камеры ковры или кошмы (табл. 2, 5). Точно такими же гвоздями прикреплялись кошмы к стенам погребальных камер более поздних Пызырыкских курганов 2 и 5 на Алтае (Руденко С.И., 1953, с. 47, 49, рис. 23).

Мавзолей 6 — погребение очень знатного лица. 06 этом прежде всего говорит необыкновенно богатая коллекция посуды (более 60 сосудов), часть которой сделана на гончарном круге (табл. 2, 17), в то время как в других погребениях круговых сосудов значительно меньше. О том же свидетельствуют и находки обломков золотых вещей. Возможно, здесь была похоронена знатная женщина, поскольку находки иголок связываются, как правило, с женскими погребениями. Очень заманчиво видеть в погребении мавзолея 6 нечто подобное савроматским погребениям жриц в Приуралье, тем более что здесь, как и там, найдена прямоугольная керамическая жаровня, может быть, игравшая роль жертвенника.

Хотя все мавзолеи Северного Тагискена относятся к одной культуре, среди них можно выделить более ранние — 4, 5а и 7, имеющие квадратную внешнюю стену и выстроенные из кирпича зеленовато-рыжеватого цвета, и более поздние — 4а, 5в, 6, 15, имеющие круглую внешнюю стену и выстроенные из голубовато-белого кирпича. К категории поздних относятся и пристроенные к мавзолеям оградки из кирпича того же цвета.

В мавзолеях погребальный инвентарь обнаружен преимущественно во внутренних коридорах и камерах. В пристроенных оградах находки встречались по всей площади погребальных ям. Несмотря на то что мавзолеи и ограды были ограблены еще в древности, коллекции находок весьма представительны. Достаточно сказать, что найдено около 200 целых сосудов самых различных типов. В мавзолеях 6 и 7 сосуды располагались группами в зависимости от их назначения, причем в мавзолее 7 они концентрировались в коридоре, у внешних углов камеры, в мавзолее 6 — в ее внутренних углах. Так, в северо-восточном углу камеры мавзолея 6 стояло 12 мелких и средних сосудов, при этом на 11 горшков и мисок здесь приходится лишь один кувшин. В юго-восточном углу камеры стояли наиболее крупные сосуды, в том числе два хума, хумча, крупный кувшин без ручек и несколько горшочков. Три кувшина найдены в северо-западном углу камеры. В погребении 56, в помещении к западу от камеры, вокруг очага стояло 34 сосуда — горшки, миски, а среди них — один узкогорлый гончарный кувшин с раздутым туловом и горизонтальным рифлением при переходе от горла к тулову (Толстов С.П., 1962а, с. 135, рис. 11).

Керамика. Характерной особенностью тагискенского керамического комплекса является его необыкновенное культурное многообразие. Наряду с лепными в нем встречены круговые сосуды, что представлено особенно ярко в мавзолее 6. Какие же элементы выделяются в тагискенском керамическом комплексе? Прежде всего в нем присутствует федоровский (андроновский) культурный компонент, по-видимому местный, который лежит, очевидно, в основе культуры, представленной в Северном Тагискене. Свидетельство тому — керамика в виде открытых горшков или мисок, стенки которых сплошь покрыты резным, реже гребенчатым штампованным орнаментом, спускающимся на тулово в виде фестонов. Отдельный орнаментальный пояс идет чаще всего по горлу сосуда (табл. 2, 21, 22, 24, 28). Основные орнаментальные мотивы: равнобедренные заштрихованные треугольники, ромбы, меандр, «зеты», незамкнутые треугольники. Нередко орнамент заполнен белой пастой. Эта посуда по таким признакам, как форма тулова, треугольный венчик у некоторых экземпляров, заполнение узоров белой пастой, может быть отнесена к периоду поздней бронзы, к X–VIII вв. до н. э.

Во всех комплексах, в том числе и в комплексах из пристроек, особенно из погребения 56, обнаружена серолощеная, реже чернолощеная или коричневато-лощеная посуда в виде открытых горшков или мисок с плоским, иногда уплощенным дном, нередко с рельефным пояском при переходе от горла к плечикам, без орнамента (табл. 2, 15, 18, 23, 27). Посуда этого типа широко распространена в амирабадских (X–VIII вв. до н. э.) комплексах Хорезма (Итина М.А., 1977, с. 157, рис. 75, 76).

Обращает на себя внимание группа сосудов, наиболее богато представленная в мавзолее 6 (табл. 2, 17) и отсутствующая в мавзолее 4. Это небольшие горшки с коротким прямым или слегка изогнутым горлом, сильно раздутым, часто сферическим туловом, небольшим плоским, иногда уплощенным, редко — округлым дном. Поверхность имеет светло-коричневый, коричневый или черный цвет, великолепно залощена и покрыта орнаментом, или сплошь заполняющим тулово сосуда, или нанесенным в виде фестонов, причем горло остается неорнаментированным. Орнаментальные мотивы и способы их нанесения (различные штампы) чрезвычайно многообразны. В ряде случаев резные узоры заполнены белой пастой. К этой же группе сосудов следует отнести лощеные горшочки, украшенные полусферическими налепами, сгруппированными по три. Эта керамика находит себе прямые аналогии в дандыбай-бегазинских комплексах Центрального Казахстана (Грязнов М.П., 1952, с. 137–141, рис. 5–9; Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М., 1966, табл. XX, 1; XXI; LIX; Маргулан А.Х., 1979, рис. 48–50, 58, 63, 84, 85, 97, 98, 108–111), датируемых большинством исследователей X–VIII вв. до н. э. В дандыбай-бегазинских памятниках, как и в Северном Тагискене, керамика этого типа встречается вместе с федоровской (андроновской). По-видимому, она демонстрирует примесь восточного, карасукского, компонента, который здесь гораздо более ощутим, чем в материалах Северного Тагискена.

Выделяются также короткогорлые серолощеные сосуды с округлым туловом и небольшим плоским дном. Они покрыты сплошь или только в средней части горизонтальным рифлением (табл. 2, 19). Более грубые и, может быть, еще лепные в мавзолее 7, эти сосуды в мавзолее 6 приобретают совершенную форму и сделаны бесспорно уже на круге. Сосуды того же типа, но с прилепленной ножкой (т. е. это уже кубки на полых ножках), найдены в мавзолеях 5а и 6 (табл. 2, 31).

Еще одну группу сосудов из памятников Северного Тагискена составляют гончарные узкогорлые лощеные кувшины без ручек, с очень сильно раздутым туловом, украшенные или горизонтальным рифлением, или пышным геометрическим орнаментом с заполнением белой пастой (табл. 2, 17). Они широко представлены в наиболее позднем мавзолее 6, отсутствуют в наиболее ранних — 4 и 7, редки в мавзолеях 5а и 5б.

В мавзолее 6 обнаружено два хума, которые имеют характерное для земледельческих гончарных сосудов глиняное тесто, рифленую поверхность тулова и подкос у дна, типичный для земледельческой керамики юго-западной Туркмении, дельты Мургаба, древней Бактрии (южный Узбекистан и северный Афганистан периода бронзы и раннего железа). Тут же стояла корчага с налепным валиком под венчиком, характерным для периода поздней бронзы северных районов Средней Азии и степей Казахстана (например, Черников С.С., 1960б, табл. XLVIII).

Оружие. Большой интерес представляют бронзовые наконечники стрел — листовидные со скрытой втулкой и очень узким пером (табл. 2, 7а-г). Наконечники этого типа известны в низовьях Амударьи (Северная Акчадарьинская дельта), на памятниках Северного, Восточного и Центрального Казахстана и датируются IX–VIII вв. до н. э. (Черников С.С., 1954, рис. 23, 7; 1956, рис. 19, 2; 1960б, табл. XXXVI, 3–5; LXX, 3; Оразбаев А.М., 1958, табл. VIII, 10; Грязнов М.П., 1952, рис. 3, 2б; Маргулан А.Х., 1979, рис. 227, 9). Еще один наконечник того же типа, но более крупный и с несколько более широким пером находит аналогии в Центральном Казахстане и Фергане и датируется тем же временем (Маргулан А.Х., 1979, рис. 227, 18; Гамбург Б.З., Горбунова Н.Г., 1957а, с. 33, рис. 4).

Очень важна находка бронзового листовидного кинжала (табл. 2, 1), широко известного в литературе как кинжал киммерийского типа, датируемого концом II — началом I тысячелетия до н. э. (Кузьмина Е.Е., 1966, с. 43, 44). Однако находки подобных кинжалов или ножей в Замараевском погребении могильника Боровое (Оразбаев А.М., 1958, с. 290, табл. VIII, 13), кстати, вместе с обломком наконечника стрелы, аналогичного тагискенскому (IX–VIII вв. до н. э.), а также на Алексеевском поселении (нож с валикообразным уступом) (Кривцова-Гракова О.А., 1948, с. 86, рис. 20, 1) позволяют сузить дату тагискенского кинжала до IX–VIII вв. до н. э.

Украшения. Среди найденных в мавзолеях Тагискена украшений обращают на себя внимание серьги нескольких образцов. Назовем прежде всего серьги в виде золотого щитка с крючком, к которому прикреплены три конуса, посаженных на деревянную основу (табл. 2, 9). Средний конус золотой, с нарезкой, крайние, видимо, серебряные, сохранились плохо. Эти конусы живо напоминают «рожки» на типично андроновских украшениях — браслетах с рожками, распространенных на территории Казахстана и Средней Азии (Кузьмина Е.Е., 1966, с. 77–82, табл. XIV, 15, 19–21; Маргулан А.Х., 1979, с. 316, рис. 229). Деревянная основа вводит, к тому же, в круг андроновской техники изготовления украшений. Именно на деревянной основе были сделаны бронзовые украшения Алексеевского могильника в Западном Казахстане (Кривцова-Гракова О.А., 1948, с. 115).

Упрощенный вариант описанного вида дает серьга с одним конусом (табл. 2, 8), которая, судя по всему, близка серьгам из памятников раннего железного века, в частности татарским образцам (Киселев С.В., 1949, с. 132). В памятниках Минусинской котловины подобные серьги известны в комплексах как времени поздней бронзы (IX — начало VIII в. до н. э.), так и в раннетагарских (Членова Н.Л., 1963, с. 56, 62). По-видимому, этот тип украшений андроновского происхождения продолжал бытовать на территории распространения андроновской культуры и в более позднее время, поскольку аналогичные серьги встречены в могилах большереченской культуры (Грязнов М.П., 1956а, табл. XIX, 11), и в сакском могильнике Уйгарак (Вишневская О.А., 1973, табл. I, 13).

Своеобразный тип серег, обнаруженных в восточном Приаралье впервые, составляют массивные золотые серьги в виде одного или двух колокольчиков, висящих на крючке, украшенном снаружи двумя или тремя полусферическими бляшками (табл. 2, 10, 11). Серьги в виде колокольчика, как и конусовидные (табл. 2, 8), известны в материалах еловской культуры Приобья (Еловка 1) (Матющенко В.И., 1974, с. 13), верхней датой которой считается IX век до н. э. (Косарев М.Ф., 1981, с. 162).

К числу украшений Северного Тагискена следует отнести и две булавки — серебряную (ограда 5б) и бронзовую (ограда 4б). Навершие первой сделано в виде двух колечек, в которые вставлены золотые полусферические бляшки (табл. 2, 6). Форма его подражает, видимо, биспиральным головкам булавок, известных в эпоху бронзы в Передней Азии и Индии. Навершие второй булавки имеет форму ромба с «отростками» по углам (табл. 2, 2), что напоминает булавку из Хакского клада (Сорокин С.С., 1960, с. 29, рис. 1, 6). Биспиральный и ромбический типы наверший булавок существовали, по-видимому, достаточно долго. Но главное, что оба они характерны для более южных, по сравнению с Приаральем, областей. В то же время прием украшения металлических предметов полусферическими бляшками имеет восточное происхождение, поскольку появляется еще в карасукских древностях и находит широкое распространение в татарских.

В одном комплексе с серебряной булавкой и серьгой с колокольчиками (ограда 56) найдены золотые и сердоликовые бусы (последние, несомненно, привозные с юга). В северные районы Средней Азии сердоликовые бусы попали довольно поздно — в последней четверти II тысячелетия до н. э. (Итина М.А., 1961, с. 86–88), но известны они и в VIII в. до н. э. (могильник Боровое).

Хронология и вопросы происхождения. Итак, все найденные в погребениях Северного Тагискена вещи позволяют уверенно относить этот памятник к периоду поздней бронзы и датировать X–VIII вв. до н. э. На вопрос о культурной принадлежности памятника однозначно ответить невозможно. Прежде всего в материалах Северного Тагискена обращает на себя внимание четко проявляющаяся традиция андроновской культурной общности. Это выражается в наличии погребений в оградках, условной (здесь практиковалось трупосожжение) ориентировке покойников головой на запад (ибо выходы всех мавзолеев обращены на восток). Андроновское происхождение конусовидных серег бесспорно, но еще более ярко демонстрирует андроновские, а точнее — федоровские, черты керамика, что проявляется в ее формах, характере и мотивах орнаментации.

Исследования на протоках Сырдарьинской дельты обнаружили немногочисленные стоянки периода развитой бронзы, но все они, особенно в южной части, на протоках Инкардарьи, относятся к андроновской культуре (единицы — к алакульской, большинство — к федоровской). Все это заставляет думать, что федоровский культурный компонент в материалах Северного Тагискена был местным.

Вторым по значимости был амирабадский компонент, который четко проявляется в керамике. Его происхождение объясняется контактами с населением периода поздней бронзы низовий Амударьи, осуществлявшимися по протокам древней Ачкадарьинской дельты, которые сливались с Сырдарьинскими в западной части. Амирабадские стоянки широко распространены на всей территории Сырдарьинской дельты и связаны с развитием отгонного скотоводства в хозяйстве племен — носителей амирабадской культуры.

Нельзя не отметить и черты сходства между архитектурой и культурой мавзолеев Северного Тагискена и дандыбай-бегазинскими памятниками Центрального Казахстана. Они проявляются и в деталях планировки, и в сходстве отдельных форм керамики карасукского облика. Последнее обстоятельство позволяет некоторым исследователям объединять тагискенские и дандыбай-бегазинские комплексы в единую культуру карасукского типа (Грязнов М.П., 1966, с. 238; 1970, с. 42). Между тем, в числе признаков, противоречащих такому выводу, следует назвать именно керамику карасукского облика. Она доминирует в центральноказахстанских комплексах и представлена сравнительно небольшим числом сосудов в погребениях Северного Тагискена. Вообще, если рассматривать керамические комплексы в этнокультурном аспекте, то центральноказахстанские материалы дают ощутимый федоровский (андроновский) компонент с сильной восточной (карасукской) окраской. В Северном Тагискене отчетливо выделяются федоровский и амирабадский компоненты, к которым лишь примешиваются керамические формы карасукского облика. С последними, видимо, следует связывать и золотые серьги-колокольчики из погребений Северного Тагискена. Наконец, значительное место в культуре Северного Тагискена занимает южный компонент. Это выражается в достаточно сложной архитектуре мавзолеев, выстроенных из сырцового кирпича, что для северных регионов Средней Азии того времени беспрецедентно. К тому же, и прямоугольный стандарт кирпичей, и гончарная посуда, и некоторые типы украшений — все это документирует проникновение элементов южной земледельческой культуры на север. Об истоках ее можно высказать лишь предположения. Успехи бактрийской археологии в последние годы позволяют увидеть связь таких типов тагискенских гончарных сосудов, как хумы с подкосом, узкогорлые кувшины с раздутым туловом, кубки на высокой ножке, с бактрийскими формами эпохи бронзы (Аскаров А.А., 1977, с. 62, рис. 31, табл. XVI; XXI XXIII; Сарианиди В.И., 1977, рис. 25; 29, 5). В свете бактрийских контактов, которые, возможно, имеют глубокие корни, интересен вопрос о планировке погребальных сооружений и культовых сооружений. Традиция возведения круглых в плане сырцовых погребальных сооружений в низовьях Сырдарьи прослеживается от мавзолеев Северного Тагискена до мавзолеев последних веков до нашей эры (Толстов С.П., 1962б, рис. 117).

Сложный культурный конгломерат, представленный в мавзолеях Северного Тагискена, с одной стороны, подчеркивает уникальность, престижность этого памятника. Вероятно, это кладбище крупных вождей, стоявших во главе соплеменностей[10]. Не исключено, что выявленные в мавзолеях 5б и 7 (там, где они сохранились in situ) отдельные группы федоровской, амирабадской и сходной с карасукской посуды являются погребальными приношениями различных этнических групп, входящих в состав этой соплеменности, С другой стороны, мавзолеи Северного Тагискена демонстрируют на археологическом материале сложные социальные и этнокультурные процессы, происходившие в среде населения Великого пояса степей в период поздней бронзы. Они связаны с интенсивным развитием скотоводческого хозяйства, ростом избыточного продукта, неравномерным распределением сырья, увеличением роли обмена, что в свою очередь приводит к разложению первобытно-общинных отношений, появлению имущественного и социального неравенства, и, наконец, активизации контактов между передовыми южными земледельческими цивилизациями и их северной, «варварской», периферией.

Обращаясь к анализу раннесакских памятников в низовьях Сырдарьи, датирующихся VII–V вв. до н. э., и рассматривая их в качестве одного из компонентов историко-культурного понятия «скифский мир», мы неизбежно столкнемся с вопросом, насколько правомерно на современном уровне знаний искать истоки формирования столь грандиозного в географическом, этническом и идеологическом планах явления, как скифская культурная общность, в одном регионе, пусть даже достаточно обширном. Сторонники центральноазиатского происхождения скифов основываются, в частности, и на сырдарьинских материалах. Не правильнее ли рассматривать эту общность как систему, черты единообразия звеньев которой возникли как следствие примерно одинакового уровня социально-экономического развития, близости экологических условий и ираноязычности населения не только в рассматриваемое время, но и раньше, в эпоху бронзы.

С другой стороны, не следует ли искать объяснение чертам своеобразия отдельных культур «скифского мира» в той относительно пестрой этнокультурной основе, которую представляло собой ираноязычное население — носители культур степной бронзы Евразии (Itina М.А., 1978; Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности: статьи Б.А. Литвинского, Е.Е. Кузьминой). Иными словами, речь идет об отнюдь не новой гипотезе, связывающей генезис культур скифо-сакского круга со срубной и андроновской (в широком плане) культурами, ираноязычность носителей которых выявляется теперь и на археологических материалах (Генинг В.Ф., 1977; Смирнов К.Ф., Кузьмина Е.Е., 1977), а не как прежде, лишь ретроспективно, исходя из ираноязычности скифов. При таком подходе анализ раннесакских древностей низовий Сырдарьи в плане их генезиса, и места их среди культур «скифского мира» может, как нам представляется, дать фактический материал в пользу гипотезы об автохтонном происхождении этноса и культуры населения отдельных регионов «скифского мира», основанной на их генетической связи с населением и культурой предшествующего периода — эпохи бронзы. В этой ситуации наиболее полным выразителем традиционных идеологических представлений и их живучести в среде ираноязычного населения на протяжении длительного отрезка времени является погребальный обряд. (Хотя он же в ряде случаев служит индикатором неоднородности племенного состава сакского объединения в низовьях Сырдарьи.) Погребальный инвентарь раннесакского времени не дает столь ощутимых параллелей в материалах периода поздней бронзы, поскольку именно он отражает качественное изменение уровня производительных сил общества при переходе к раннежелезному веку. Но как раз погребальный инвентарь показывает сравнительное единообразие культур «скифского мира» и принадлежность их к разным историко-культурным провинциям. На примере раннесакских древностей низовий Сырдарьи (Тагискен, Уйгарак) видно, что включение того или иного региона в сферу культурных связей или влияний обусловлено тем же направлением этих связей еще в эпоху бронзы.

В раннесакском могильнике Южный Тагискен открыто около 50 курганов, из них раскопано 38 (Толстов С.П., Итина М.А., 1966), в Уйгараке — около 80, из них раскопано 70 (Вишневская О.А., 1973). Сходство погребального ритуала, наблюдаемое, за немногими исключениями, при анализе погребений обоих могильников, позволяет относить их к близкородственным этническим группам и рассматривать материалы в едином комплексе.

Могильник Южный Тагискен (табл. 1, 1) находится к югу от Северного Тагискена и небольшой ложбиной (ширина около 100 м) делится на два комплекса. Первый из них, ближайший к мавзолеям, содержит 12 курганов, второй — самый южный — 29. Девять курганов расположено на территории некрополя Северный Тагискен. Южный Тагискен датируется VII–V вв. до н. э. причем курганы V в. до н. э. группируются в самой южной части могильника, а более ранние — в северном его конце, ближе к древним мавзолеям. Курганы могильника Уйгарак (VII–VI вв. до н. э.; курганы V в. единичны) сосредоточены в трех группах — восточной (около 30), центральной (27) и западной (21).

Погребальный обряд. Погребения в Южном Тагискене и Уйгараке совершались на древнем горизонте и в грунтовых ямах по обряду трупоположения, изредка — трупосожжения, во всех случаях сверху насыпался курган. Сохранившаяся высота курганов 0,3–2 м, диаметр 10–40 м.

Погребения на древнем горизонте наиболее широко распространены в Уйгараке (30), в Южном Тагискене их мало (три). Совершались они по обряду трупоположения и трупосожжения. Последний обряд представлен наиболее четко именно в этой группе погребений и особенно в Уйгараке (семь из 30). Судя по захоронениям с трупоположением, покойников, как правило, клали на камышовую подстилку вытянуто на спине, головой на запад или юго-запад, внутри легкой деревянной каркасной постройки, переплетенной прутьями и камышом. Следы постройки сохраняются в виде круглых столбовых ямок с остатками сгнивших или сгоревших столбов. В трех случаях (Уйгарак, курганы 2, 59, 66) обнаружены остатки сгоревшей погребальной постройки. Характерно, что дневная поверхность вокруг погребальных сооружений часто бывает покрыта слоем хвороста и камыша. В плане эти постройки круглые, овальные, реже — прямоугольные. Обычно кольцо столбовых ям было одинарным, но внутри него располагалась как бы камера, образованная четырьмя столбами, стоявшими по углам прямоугольника или квадрата. Иногда кольцо столбовых ям было двойным (табл. 3, 4). В Уйгараке встречены погребения, где есть столбовые ямки, но можно уверенно говорить об отсутствии погребальной постройки. Эти ямки были элементом ритуала и никакой функциональной нагрузки не несли.

Основную массу курганных захоронений Южного Тагискена и Уйгарака составляют погребения в крупных прямоугольных грунтовых ямах, среди которых можно выделить четыре типа.

К первому, наиболее распространенному, относятся погребения в ямах размерами 2,7×2,3–4,5×3,7 м и глубиной 1–2 м, ориентированных в большинстве по оси восток-запад или восток-северо-восток-запад-юго-запад (Южный Тагискен — 19, Уйгарак — 28). Обычно погребальная яма имела поперечное перекрытие из деревянных балок. Поверх этой конструкции настилали слой камыша или мелких сучьев. Камышом устилали могильный выброс и древнюю дневную поверхность вокруг ямы, затем возводили курган. В ряде случаев поверх наката набрасывали слой земли толщиной 0,3–0,4 м, затем настилали еще слой камыша и уже после этого насыпали курган. Иногда вокруг ямы, на некотором расстоянии от нее, шел неглубокий ровик (или его отрезки), также перекрытый слоем камыша. В Южном Тагискене чаще, чем в Уйгараке, встречаются следы ритуала, связанного с огнем. Нередко деревянный накат ямы поджигали, но при этом тут же заваливали землей насыпи, что приводило к неполному сгоранию. Погребенного огонь не затрагивал. В некоторых случаях под насыпью вокруг ямы обнаружены горелые пятна — следы костров или разбросанных углей. Покойник в яме лежал вытянуто на спине, головой на запад с отклонением на юго-запад, реже — северо-запад, на камышовой подстилке или носилках из жердей, часто покрытых или переплетенных камышом. Иногда погребенного накрывали камышовой циновкой (табл. 3, 5). В некоторых могилах по периметру стен ямы выкопана канавка, так что покойник лежал как на земляном «столе». В большинстве погребений по четырем углам могильной ямы обнаружены ямки типа столбовых, но ни в одной из них остатков столбов не оказалось. Более того, в этих ямках встречались предметы погребального инвентаря, а иногда их перекрывала подстилка, на которой лежал покойник. По-видимому, и здесь мы имеем дело с элементом традиционным, а не функциональным. Погребения первого типа датируются VII–V вв. до н. э.

Погребения второго типа встречены только в Тагискене, причем не в раннесакской группе Южнотагискенских курганов, а на площади некрополя Северный Тагискен (курганы 8, 9, 13), близ мавзолея 6. Грунтовые прямоугольные ямы или камеры этих трех курганов были окружены невысокими валами (ширина 2–4 м, высота 0,5–0,7 м), насыпанными на древней поверхности, на расстоянии 4–5,5 м от могильных ям. Насыпи курганов возводились в пределах кольца вала и в настоящее время практически не сохранились. Снаружи вала кургана 8 был вырыт еще и неглубокий ровик (ширина по дну 0,5 м, по верху — 1,8 м, глубина 0,25-0,35 м) (Итина М.А., 1984а, с. 79, рис. 1, III). Все могильные камеры ориентированы по оси восток-запад с небольшим отклонением или по оси северо-восток — юго-запад. Они имели по углам ямки типа столбовых, которые функционально никак не использовались. Все могилы потревожены, но, судя по заполнению, они были перекрыты деревянным накатом. Курганы 9 и 13 содержали трупоположения, курган 8 — очевидно, трупосожжение, поскольку здесь яма (3,9×2,6 м, глубина 2,7 м) была заполнена мощным (толщина до 1,65 м) горелым слоем, а всю площадь древней дневной поверхности в пределах вала покрывал слой интенсивного горения. Канавка-ровик вокруг вала этого кургана также была забита хворостом, и, таким образом, кольцо огня пылало вокруг всего сооружения.

Конструкция этих погребений напоминает поздние мавзолеи Северного Тагискена (в частности, мавзолей 6): квадрат ямы вписан в круг земляного вала (а не кирпичного массива), ровик — вместо обходного кольцевого коридора (курган 8). Не исключено, что внушительные развалины мавзолея 6 были восприняты людьми, хоронившими своих покойников в курганах 8, 9 и 13, как святое место, вокруг которого они и возвели курганы. Погребения второго типа датируются VI в. до н. э.

Погребальные сооружения третьего типа известны только в Уйгараке, где их раскопано 13 (Вишневская О.А., 1973, с. 61). Бо́льшая часть (10) расположена в западной курганной группе. Это сравнительно узкие прямоугольные, близкие к овальным грунтовые ямы размерами 1,75×1,4–3×1,63 м. Глубина их колеблется в пределах 0,62-1,35 м, но встречаются и совсем мелкие могилы. Они были перекрыты не плахами, как могилы первого и второго типов, а хворостом и камышом, лежавшим на основе из жердей. В могилах совершали трупоположения по тому же обряду, что и в погребениях первого типа. Погребения третьего типа датируются VII–VI вв. до н. э.

Погребения четвертого типа известны лишь в Южном Тагискене и представлены богатыми захоронениями (раскопано шесть). Это были прямоугольные могильные ямы (2,5×3–3×3 м, глубина 2,2–2,5 м), ориентированные углами по сторонам света и имевшие с юго-восточной стороны длинный (5-12 м) дромос (табл. 3, 1). Яма и ближайшая к ней часть дромоса обычно перекрыты деревом, которое нередко поджигали и тут же засыпали землей. В одном случае на дневной поверхности вокруг могилы видны следы кострищ. Устройство самой камеры близко напоминает устройство могильных ям первого типа. По углам вырыты ямы типа столбовых, а покойник лежит на земляном «столе», отделенном от стен могилы канавкой. Во всех могилах, кроме одной (яма кургана 66 имела углистое заполнение), были трупоположения. Покойник похоронен головой на восток-северо-восток, вытянуто на спине, по диагонали ямы, в «позе всадника», которая, правда, не во всех случаях четко выражена (табл. 3, 2).

Огромная дромосная могила обнаружена в Чирикрабатском кургане (Толстов С.П., 1962б, с. 139, 144, рис. 74–76). Как разновидность дромосных сооружений следует рассматривать еще одно захоронение Южного Тагискена (курган 59). Это была деревянная наземная постройка, возведенная на древнем горизонте в виде квадратной камеры (5,5×5,5 м), ориентированной углами по сторонам света, и подходящего к ней с северо-востока коридора-дромоса длиной 8 м (табл. 3, 3). Захоронение было совершено, очевидно, по обряду трупосожжения. Следы пожарища сохранились и на месте сгоревшей постройки, и на древней дневной поверхности вокруг нее. Все дромосные могилы датируются V в. до н. э.

Устройство погребальных сооружений и некоторые элементы обряда в курганах Южного Тагискена и Уйгарака находят параллели в мавзолеях периода поздней бронзы Северного Тагискена (табл. 1, 3, 4). Это в первую очередь относится к погребениям на древнем горизонте. Одинарная и двойная система столбовых ямок в виде кольца или овала, нередкие внутри них четыре столбовые ямки, как бы образующие прямоугольник, напоминают планировку некоторых мавзолеев Северного Тагискена (4а, 5в, 15) в несколько упрощенном виде. Хотя последние сооружены из сырцового кирпича, все они имели по внутреннему кольцу стен более или менее четкую систему столбовых ямок. Не исключено, что сакский обряд захоронений в деревянных постройках на древнем горизонте уходит корнями в период поздней бронзы, а возможно, и в более раннее время. Обращает на себя внимание еще одна особенность. В мавзолеях Северного Тагискена вход во внешний кольцевой коридор бывает заложен кирпичами справа или слева от входа в мавзолей. Курган 66 Уйгарака имел двойное кольцо столбовых ямок, образующих как бы погребальную камеру и внешний коридор, который слева от входа также отгорожен системой ямок (табл. 3, 4). Увязывается с ранним тагискенским ритуалом и ориентировка покойников головой на запад в раннесакских захоронениях VII–VI вв. до н. э.

Вероятно, генетическую связь с конструкциями эпохи бронзы демонстрируют курганы 32 и 42 Южного Тагискена, датируемые по бронзовым наконечникам стрел VII–VI вв. до н. э. (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 155, рис. 3; с. 156, рис. 4). Грунтовые ямы обоих курганов (42 — круглая, 32 — четырехугольная) имели вдоль стен столбовые ямки (соответственно 10 и 8) с остатками дерева. Можно думать, что на этих столбах покоились шатровые или цилиндро-конические деревянные перекрытия, составлявшие элемент конструкции и в мавзолеях Северного Тагискена. Связующим звеном между погребальными сооружениями Северного и Южного Тагискена и Уйгарака являются также канавки, выкопанные по периметру всех или только двух стен могильных ям. В наиболее раннем мавзолее (7) такая канавка использовалась для закрепления нижней деревянной плахи в обшивке земляной стены камеры. В более позднем (VIII или, может быть, начало VII в. до н. э.) мавзолее 6 она носила чисто традиционный характер — в ней in situ находилась погребальная посуда. Ту же роль — старой традиции — играли канавки и угловые ямы в грунтовых могилах Южного Тагискена и Уйгарака.

Как представляется, особое место в погребальном обряде саков занимали погребения на древнем горизонте. Не исключено, что захоронение по этому обряду было связано с социальным положением умершего. Поэтому, может быть, не случайно, что именно в восточной группе Уйгаракских курганов, где локализуется половина погребений на древнем горизонте, четко фиксируется и большинство погребений жриц с каменными алтариками, т. е. лиц, стоявших на более высокой ступени иерархической лестницы. Захоронением на древнем горизонте оказалось и погребение (Уйгарак, курган 25), в составе инвентаря которого были предметы, несомненно составлявшие прерогативы власти (бронзовые сферическая булава, копье-секира с головкой хищной птицы) (Вишневская О.А., 1973, с. 139, табл. VIII. По-видимому, знатный воин, в могиле которого найден длинный меч с золотой накладкой на ножнах с изображением в зверином стиле, был похоронен и под курганом 59 Южного Тагискена (табл. 3, 3; 5, 8).

Итак, погребения на древнем горизонте, может быть, следует рассматривать как наиболее устойчиво хранящие и отражающие очень древние идеологические представления, уходящие корнями в эпоху бронзы (тип погребального сооружения, обряд трупосожжения). Большая значимость, которую играли эти представления в мировоззрении кочевников «скифского мира», хорошо отражена в том, что по этому обряду хоронили наиболее почитаемых лиц. Достаточно вспомнить курган Аржан (Грязнов М.П., 1980), который условно может быть отнесен к числу погребений на древнем горизонте (хотя погребения были сооружены на трех-четырехметровой платформе), гробницы Бесшатыра (Акишев К.А., 1963, с. 37, рис. 15), наземные деревянные постройки с богатыми захоронениями у савроматов Южного Приуралья (Смирнов К.Ф., 1964, с. 88, 89), наконец, собственно скифские захоронения в Северном Причерноморье (Тереножкин А.И., 1971, с. 19).

Большинство погребений Южного Тагискена и Уйгарака ограблено, однако, благодаря значительному количеству раскопанных курганов, мы располагаем довольно большой коллекцией сакских древностей и можем восстановить некоторые элементы погребального ритуала.

Как правило, во всех ограбленных захоронениях в непотревоженном состоянии сохранились лишь кости нижних конечностей, остальная часть костяка и череп обычно разбросаны или выброшены грабителями. Это заставляет думать, что наиболее ценные вещи помещали у головы, груди и рук погребенных. По-видимому, покойника клали в могилу в одежде и головном уборе, которые в богатых могилах (это особенно относится к Южному Тагискену) могли быть украшены и обшиты мелкими бусинками и золотыми бляшками. В кургане 54 Тагискена (V в. до н. э.) обнаружены, например, узорчатые накладки на пояс типа аппликации, вырезанные из золотой фольги. Во многих погребениях встречены бусы из сердолика, бирюзы, халцедона (с содовым орнаментом) и других пород камня. В Уйгараке у женщин обнаружены браслеты, у мужчин — серьги. Бронзовые и железные ножи лежали как в мужских, так и в женских погребениях, у ног. Конская сбруя, имитировавшая, видимо, захоронение коня, встречена более чем в 100 погребениях обоих могильников. Ее в большинстве случаев клали в ногах погребенных мужчин и женщин.

Керамика есть и в женских, и в мужских погребениях, но далеко не во всех. Обычно это один лепной горшок, иногда два. Как правило, они стояли в ногах покойника.

Типичной принадлежностью мужского инвентаря является оружие: бронзовые наконечники стрел (иногда, видимо, в колчане, иногда просто пучок стрел), бронзовые и железные кинжалы, обычно сопровождаемые каменным оселком, железные длинные мечи. Один раз (Уйгарак, курган 84) обнаружен биметаллический клевец.

В инвентаре женских погребений встречаются бронзовые дисковидные зеркала, каменные алтарики, плоские обработанные кости, на которых с помощью каменных терочников растирались румяна, кусочки реальгара и киновари, а также хозяйственные предметы — зернотерки и пряслица.

Керамика. Местный керамический комплекс приаральских саков VII–V вв. до н. э. представлен лепными сосудами (табл. 4, 20–30, 32, 35). Все гончарные привозные (табл. 4, 31, 33, 34). Лепные сосуды сделаны из глины с примесью шамота и мелких известковых частиц, имеют серый или коричневатый цвет поверхности, иногда покрыты жидкой глиняной облицовкой, на которой встречаются подтеки красной краски (Уйгарак). Поверхность сосудов затерта. Черепок довольно грубый, обжиг плохой. По форме это чаши, миски, горшки, кружки, кувшины с ручками и без них, сосуды с трубчатым носиком — все плоскодонные. Одна из ведущих форм лепной керамики — грушевидные горшки (табл. 4, 24, 32), в единичных случаях имеющие небольшую ручку. Характерны также горшки типа банок, снабженные широким трубчатым носиком (табл. 4, 26, 29), и кружки с ручкой, форма тулова которых варьирует от чашевидной до баночной (табл. 4, 22, 23). Все эти типы сосудов широко известны в материалах раннесакских среднеазиатских памятников, но не характерны для центральноказахстанских комплексов. Горшки с трубчатым носиком бытуют в Средней Азии с неолита, грушевидные, очевидно, восходят генетическим к дандыбай-бегазинским и тагискенским сосудам периода поздней бронзы (Маргулан А.Х., 1979, с. 116, рис. 84; Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 159).

Достаточно хорошо известны, особенно по материалам Уйгарака, лепные чаши и миски, но находки баночных сосудов и в Уйгараке, и в Южном Тагискене единичны. Обнаружена одна небольшая чашечка на ножке типа кубка (Итина М.А., 1984а, с. 81, рис. 2, 5). И этот тип посуды известен в комплексах периода поздней бронзы Северного Тагискена и дандыбай-бегазинских, так что находка из Южного Тагискена продолжает раннюю традицию.

Гончарная посуда представлена пятью импортными сосудами, найденными в погребениях Уйгарака. Это две светлоангобированные чаши; цилиндро-конический сосуд очень характерной формы (табл. 4, 33), покрытый желтовато-белым ангобом; биконический сосуд с резким перегибом при переходе к дну (табл. 4, 34) и сероглиняный кувшинчик с ручкой (табл. 4, 31). Кроме последнего, все сосуды находят аналогии в комплексе Яздепе II в Маргиане (южная Туркмения) и датируются VII–VI вв. до н. э. (Массон В.М., 1959, с. 48, табл. XXIX, 16; XXX, 4; XXXVIII, 7). Открытие сакских древностей в более южных районах, на территории Присарыкамышской дельты Амударьи (Северная Туркмения), где также встречена посуда типа Яздепе II (Вайнберг Б.И., 1979а, с. 16, табл. IX, 1–8), подтверждает подвижность кочевых сакских племен, их контакты с земледельцами юга Средней Азии и между собой.

Не исключено, что в Южном Тагискене была и деревянная посуда, от которой сохранилась лишь бронзовая оковка ее края (курган 29).

Орудия труда. Из орудий труда в погребениях Южного Тагискена и Уйгарака широко распространены железные однолезвийные ножи, клиновидные в сечении, с прямой спинкой и прямым лезвием (табл. 4, 16). Они имеют плоскую или овальную в сечении рукоять, отделенную от лезвия небольшим уступчиком. Находки бронзовых ножей единичны.

Только в Уйгараке обнаружены кельты (Вишневская О.А., 1973, с. 72, 73). Их всего четыре и принадлежат они к категории кельтов-тесел с квадратным верхним сечением втулки, валиком по краю, отходящим от края ушком на лобной стороне, клиновидным профилем (табл. 4, 18, 19). Все они изготовлены в двусоставной форме и отличаются друг от друга размерами и соотношением длины втулки и рабочей части. Совместные находки этих кельтов и стремевидных удил с дополнительным отверстием или без него позволяют датировать их VII–VI вв. до н. э.

Украшения. Среди украшений, найденных в погребениях, наиболее часты серьги и бусы. Браслеты редки, они железные с несомкнутыми концами, известны лишь в Уйгараке.

Бусы изготовлялись из различных пород камня: сердолика, лазурита, бирюзы, халцедона. Большинство из них имело эллипсоидно-сегментовидную форму, все они сверленые. Широко распространены бирюзовые цилиндрические бусины, известные по раннеантичным памятникам Хорезма (Вишневская О.А., 1973, с. 83). Однако и в Хорезме, и в низовьях Сырдарьи бусы из бирюзы изготовлялись на месте, а источник сырья для них мог быть единый — Кызылкумская горная система (Виноградов А.В., Лопатин С.В., Мамедов Э.Д., 1965, с. 131). Найденные в Южном Тагискене (курган 9) веретенообразные халцедоновые бусы с наведенным содовым орнаментом (табл. 5, 1, 2), несомненно, индийского происхождения, что признает большинство исследователей (Трудновская С.А., 1979б, с. 83; Литвинский Б.А., 1972б, с. 80–82). Встречаются в курганах и мелкие пастовые бусинки, которыми, очевидно, украшали одежду. С одеждой связана и находка двух парных ажурных накладок из золотой фольги, видимо, нашитых на пояс в кургане V в. до н. э.

Довольно часты серьги, которые, как правило, находятся в каждой отдельной могиле в единичном экземпляре, причем по наблюдению О.А. Вишневской, только в мужских погребениях (Вишневская О.А., 1973, с. 82). Они золотые и представлены двумя основными типами. К первому относятся серьги в виде несомкнутого кольца с грибовидной подвеской (табл. 5, 3). Аналогии им известны на Алтае (Грязнов М.П., 1956а, рис. 7, 6, 7; 8, 9, табл. V, 9, 21). Второй тип — незамкнутое проволочное кольцо и припаянный к нему вершиной вверх усеченный конус с каплевидной вставкой, чаще всего бирюзовой (табл. 5, 4). Вершину конуса закрывает золотой диск. Единственная найденная в Южном Тагискене серьга принадлежит именно к этому типу, прототипом которого, но без каменной вставки (может быть, не сохранилась), являются серьги из погребений Северного Тагискена (табл. 2, 8).

Предметы туалета и культа. Зеркала, найденные в женских захоронениях, принадлежат к широко распространенному в восточных областях «скифского мира» типу бронзовых круглых зеркал с бортиком и петелькой на обороте (табл. 4, 36). Находки подобных зеркал (меньших размеров и без бортика) в комплексах степной бронзы Средней Азии (середина — вторая половина II тысячелетия до н. э.) дают возможность предположить генетическую связь этих двух форм (Кузьмина Е.Е., 1966, с. 67, 68; Членова Н.Л., 1967, с. 88–90; Итина М.А., 1977, с. 133, 134).

Характерны для раннесакских погребений Приаралья каменные алтарики или жертвенники, которые существовали на протяжении VII–V вв. до н. э. в двух типах: на ножках и без ножек. Первый тип представлен двумя экземплярами: один — с чуть выделенными, в виде полусферических утолщений, ножками, другой — с четко выделенными ножками (табл. 4, 38). Остальные жертвенники без ножек и по форме делятся на овальные и клювовидные, причем первые преобладают. Около них в могилах нередко лежат гальки со следами краски, на самих жертвенниках встречаются пятна краски или кусочки реальгара, имитирующие огонь. Овальные жертвенники хорошо известны по находкам в раннесакских погребениях Казахстана, в то время как клювовидные, в виде стилизованной головы хищной птицы (табл. 4, 37), характерны лишь для Приаралья. Женские могилы с алтариками рассматриваются О.А. Вишневской как погребения жриц, а находки в этой же группе захоронений зеркал заставляют ее предположить, что этот вид погребального инвентаря, помимо бытового, имел и магическое значение (Вишневская О.А., 1973, с. 85).

Вооружение и конское снаряжение. Наиболее распространенным видом оружия у ранних саков Приаралья были лук и стрелы. Остатки луков не найдены, но наконечники стрел встречены во множестве (табл. 4, 1, 2). В могилах стрелы обычно лежали в колчане. В Тагискенском кургане 53 V в. до н. э. обнаружены остатки одного из колчанов, где находилось примерно 50 стрел с древками длиной 70 см. Колчан был кожаным. Его нижний край украшен золотыми нашивными бляшками. Сверху он, по-видимому, имел клапан, застежкой которого служила золотая бляха, но более массивная (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 168–171). Положение находок в Уйгараке и Южном Тагискене позволяет заключить, что колчан носили на левом боку, а стрелы в него, как правило, клали остриями вниз.

В большинстве захоронений встречены преимущественно бронзовые наконечники стрел и лишь пять костяных (Южный Тагискен — 1, Уйгарак — 4).

Костяные стрелы представлены двухлопастным ромбическим в сечении черешковым наконечником со срезанным в нижней части черешком (Южный Тагискен, курган 30) и круглыми пулевидными втульчатыми (табл. 4, 1). Оба типа датируются достаточно широко, однако здесь они встречены в ранних комплексах, в погребениях на древнем горизонте, вместе с бронзовыми втульчатыми и черешковыми наконечниками VII в. до н. э.

Для курганов VII–VI вв. до н. э. типично сочетание втульчатых и черешковых металлических наконечников — особенность, характерная для всего восточного ареала «скифского мира» и, как показали находки последних лет, уходящая корнями в период поздней бронзы (Аванесова Н.А., 1975; Медведская И.Н., 1972; 1980; Акишев К.А., 1973, с. 48–50; Литвинский Б.А., 1972б, с. 89; Итина М.А., 1977, с. 160–162). Типология втульчатых наконечников стрел в целом совпадает с классификацией савроматских стрел этого времени. Типология черешковых вполне самостоятельна, выработана на местном, в частности казахстанском, материале. Наиболее ранние комплексы, относящиеся к VII в. до н. э. возможно, к его началу, содержат втульчатые двухлопастные листовидные и ромбические в сечении наконечники, наконечники с асимметрично ромбической головкой, а также черешковые трехлопастные (редко двухлопастные) и трехгранные (тоже редко) (табл. 4, 1). В VI в. до н. э., возможно в его начале, появляются втульчатые трехперые наконечники скифского типа (табл. 4, 2). На всем протяжении VI в. до н. э. продолжают бытовать трехгранные втульчатые и черешковые наконечники. Втульчатые трехлопастные, приобретая более массивную форму, и трехгранные наконечники постепенно, к V в. до н. э., вытесняют черешковые, хотя отдельные экземпляры черешковых трехлопастных и трехгранных наконечников спорадически еще встречаются. По-видимому, появление втульчатых трехлопастных и трехгранных наконечников в Южном Приаралье раньше, чем в более восточных районах степей Азии, следует отнести за счет контактов с кочевниками Южного Приуралья.

Сочетание втульчатых листовидных и асимметрично-ромбических форм, характерное для предскифских и раннескифских западных комплексов, датирующихся VIII–VII вв. до н. э., наблюдается и в южном Приаралье. Однако здесь речь может идти лишь о VII веке до н. э., поскольку верхняя дата Северного Тагискена — VIII в. до н. э. — как бы «подпирает» сакские курганы Южного Тагискена, а генетическая связь между этими памятниками по погребальным конструкциям и ритуалу прослеживается довольно четко. Но в мавзолеях Северного Тагискена встречены наконечники стрел только одного типа — двухлопастные листовидные со скрытой втулкой и очень узким пером (табл. 2, 7). Они известны на территории Казахстана, и большинство исследователей не выводит стрелы этого типа за пределы VIII в. до н. э., а некоторые относят их к VIII или VIII–VII вв. до н. э. (Кузьмина Е.Е., 1970, с. 46; 1974, с. 18–20; Членова Н.Л., 1967, с. 128; 1972а, с. 59). Но в сакских захоронениях Южного Тагискена и Уйгарака, которые по другим видам вещей датируются временем не ранее VII в. до н. э., наконечники этого типа не встречены. В то же время в Северном Тагискене нет черешковых трехлопастных наконечников, которые в сакских погребениях Южного Тагискена и Уйгарака найдены в комплексе с втульчатыми листовидными. Все это позволяет нам относить раннесакские колчанные наборы к периоду не ранее VII в. до н. э.

Кинжалы — редкая находка в погребениях. Среди них выделяются два, найденных в Уйгараке (Вишневская О.А., 1973, с. 96, 97). Один (курган 50) — бронзовый, с грибовидным навершием и валиком под ним, с перекрестьем в виде полукруглых асимметричных выступов и клиновидным обоюдоострым клинком (табл. 4, 17) — по комплексу встреченных с ним предметов и аналогиям датируется VII–VI вв. до н. э. Другой (курган 26) железный, сохранился неполностью, но бесспорно принадлежит к распространенному типу кинжалов с бабочковидным перекрестьем (табл. 4, 16), датирующихся VI в. до н. э. Еще один кинжал, тоже железный, имеет грибовидное навершие, овальную в сечении рукоять и дуговидное перекрестье. Аналогии ему в бронзе известны в карасукских и раннетагарских древностях Сибири. Не исключено, что для уйгаракского экземпляра они послужили прототипом (Вишневская О.А., 1973, с. 97).

С «савроматским миром», его влиянием, а может быть, и непосредственными заимствованиями следует связывать находки длинных железных мечей в курганах V в. до н. э. Южного Тагискена. Один из них имел длину 1,25 м, брусковидное или овальное навершие и бабочковидное перекрестье (табл. 5, 9). Он лежал в деревянных ножнах, поверх которых была обкладка из золотой фольги. На ней, в области перекрестья, вытеснена голова архара. В средней части клинка — фантастические животные, более всего походящие на волков (табл. 5, 10, 11). Рукоять еще одного железного меча (длина 1,1 м) имела два боковых валика, почковидное перекрестье и, очевидно, когтевидное навершие (обломано; табл. 5, 8). Ножны до нас не дошли, но обломок прямоугольной золотой пластины с тисненым изображением в зверином стиле может быть фрагментом их обкладки. К числу редких находок следует отнести биметаллический (бронза, железо) клевец (Уйгарак, курган 84).

Отличительной особенностью раннесакской конской узды считается превалирование в ее составе удил со стремевидным окончанием, дополнительным отверстием или без него. Еще А.А. Иессен справедливо отнес их к восточному, азиатскому, типу (Иессен А.А., 1953, с. 105). Сейчас можно уверенно говорить, что этот тип удил наиболее широко распространен именно в восточных областях «скифского мира». На Сырдарье, в частности, лишь в одном случае встречены удила с кольчатым окончанием (Уйгарак, курган 16), которые отнесены к V в. до н. э. в связи с находкой вместе с ними массивных втульчатых трехперых наконечников стрел скифского типа.

Типологически наиболее ранней формой конской узды из Южного Тагискена и Уйгарака следует считать роговые трехдырчатые псалии, сочетающиеся со стремевидными бронзовыми удилами (табл. 4, 12). Такие же удила с дополнительным отверстием найдены в Южном Тагискене в комбинации с бронзовыми изогнутыми трехдырчатыми трубчатыми псалиями с лопастью на одном из концов, явно подражающими роговым. Подобная комбинация является одной из наиболее ранних разновидностей конской узды. По-видимому, параллельно с ней существовало соединение стремевидных удил с дополнительным отверстием или без него с крюкастыми бронзовыми псалиями (табл. 4, 8), известное по находкам в Уйгараке, на Алтае (Грязнов М.П., 1947, с. 9, 10) и в Туве (Грач А.Д., 1980, рис. 83).

В Уйгараке встречены также трехпетельчатые псалии (табл. 4, 9), прямоугольные в сечении, вместе с удилами с нечетко выраженными стремевидными окончаниями. Этот тип псалиев характерен для западного ареала «скифского мира», причем известен он еще в предскифское время — на черногоровской ступени, но бытует и в раннескифское время (Тереножкин А.И. 1976, с. 192–195). В Средней Азии и Казахстане такие псалии встречаются спорадически.

Еще один этап развития конской узды — появление стремевидных удил со стремечком прямоугольной формы. Они уже не скреплялись с псалиями с помощью ремня, пропущенного через среднее отверстие, а продевались в широкое прямоугольное отверстие или скобу, расположенные в другой плоскости по отношению к двум крайним отверстиям псалия (табл. 4, 3–6). Для того чтобы удила не проскакивали, они при переходе от стержня к окончанию имеют упор. Этот тип узды характерен для восточного региона «скифского мира» и зарегистрирован на территории Казахстана и Средней Азии, в ареале расселения сакских племен. Примечательно, что на Персепольском рельефе у лошадей, которых ведут саки, изображены псалии со скобой (Ghirshman R., 1963, p. 184, fig. 213). Вариант этой узды — цельнолитые удила и псалии тех же типов — встречен и в Южном Тагискене, и в Уйгараке в комплексах VII–VI вв. до н. э. Уздечные наборы сопровождаются множеством разновидностей всякого рода бляшек, подпружных пряжек, пронизей, которые обычно богато украшены орнаментом или изображениями в зверином стиле. Набор из каждого погребения выполнен в одной манере, образуя своеобразный гарнитур (табл. 5, 5).

Анализ принципов конструкции конской узды VII–VI вв. до н. э. у всадников-саков низовий Сырдарьи, так же, как и анализ их вооружения, приводит нас к выводу, что при всей общности элементов материальной культуры «скифского мира» каждый входящий в него регион имел свои, присущие только ему особенности. Помимо стремевидных удил, на территории восточного ареала «скифского мира» встречаются и крюкастые псалии, а вот псалии со скобой как будто являются специфическим элементом конской узды южного Приаралья. Наконец, очень существенный момент: хотя в погребениях Южного Тагискена и Уйгарака VI в. до н. э. есть изделия из железа, вся конская узда с ее атрибутами изготовлена из бронзы и лишь в V в. до н. э. появляются экземпляры из железа.

Звериный стиль. На предметах конского убора, золотых нашивных бляшках и золотых обкладках изображены олень, сайга, лошадь, горный козел, кабан, лев, барс или пантера, хищная птица, верблюд (табл. 5). Все эти предметы местного изготовления, и изображаемые животные в большинстве случаев известны местным мастерам. Манера, в которой выполнены изображения, вводит саков Приаралья в мир скифо-сибирского звериного стиля, причем и здесь выявляются черты единства, с одной стороны, и местного своеобразия — с другой.

Распространенный во всем огромном ареале образ кошачьего хищника (Ильинская В.А., 1971) известен и на Сырдарье. Это бронзовые бляхи в виде свернувшегося в кольцо барса или пантеры, найденные в Уйгараке (табл. 5, 20, 23). Аналогии им в восточном ареале «скифского мира» широко распространены. Они есть в Туве (Аржан), Восточном Казахстане (Чиликта, Майэмир), Минусинской котловине и среди предметов Петровской коллекции (Грязнов М.П., 1980, рис. 15; Черников С.С., 1965, табл. XV; XVI, 1; Членова Н.Л., 1967, табл. 27, 1–3; Руденко С.И., 1960. с. 11, рис. 3, в; 1962а, табл. VI, 1). На западе — это находки из Зивие, Келермесского кургана и Темир-горы (Ильинская В.А., 1971, рис. 5, 7; Артамонов М.И., 1966, рис. 7, 16, табл. 22). Все приведенные аналогии подчеркивают ранний возраст уйгаракских блях, датируемых временем в пределах VII в. до н. э. По-видимому, несколько более поздний, уже достаточно стилизованный вариант мотива свернувшегося хищника дают находки в других курганах Уйгарака (табл. 5, 22) (Вишневская О.А., 1973, табл. IX, 6–8; X, 10–12). Они, однако, не выходят за пределы VI в. до н. э.

В искусстве саков Приаралья одним из наиболее устойчивых является образ льва, который нашел выразительное воплощение в предметах искусства из погребений Южного Тагискена. Самые ранние из них (VII–VI вв. до н. э.) — четыре золотые тисненые пластинки в виде сидящих львов (табл. 5, 26, 27) и, по-видимому, такие же изображения на бронзовых подпружных пряжках (табл. 5, 29, 30). Мотив кошачьего хищника с поджатыми ногами был широко распространен в собственно скифских древностях, причем великолепные образцы изображений этого типа при бесспорной каноничности формы в целом часто отличались друг от друга в отдельных деталях. Как нам представляется, наиболее близко нашим пластинам изображение льва с поджатыми ногами из курганов Ульского аула (Артамонов М.И., 1966, с. 16, рис. 17). К этому же времени относится золотая бляшка в виде идущего льва (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, рис. 17, 5). Если фигурки сидящих львов свидетельствуют о том, что мастер, по-видимому, модели никогда не видел и подражает каким-то готовым образцам, то идущий лев выполнен в удивительно реалистической манере и бесспорно узнаваем. Подражанием этому типу изображений можно считать фигурки стоящих львов (табл. 5, 25) на бляшках из обрамления колчана (V в. до н. э.). Мотив стоящего хищника, хорошо известный по раннескифским памятникам звериного стиля (Ильинская В.А., 1971, с. 70–72), судя по находкам из Восточного Казахстана (Черников С.С., 1965, с. 60, рис. 9, 3), Тувы (Грач А.Д., 1980, с. 88, 89, рис. 88) и Приаралья, широко распространяется в восточной части «скифского мира» в V в. до н. э. Застежка тагискенского колчана в виде фигурки сидящего льва, положившего голову, которая изображена в фас, на лапы (табл. 5, 28), также датируется V в. до н. э., тем более что к этому времени относятся и золотые бляшки из сакских погребений Тасмолы (Центральный Казахстан), удивительно напоминающие эту застежку (Кадырбаев М.К., 1966, с. 398, рис. 63).

Популярный в скифо-сибирском искусстве образ хищной птицы нашел отражение и в искусстве саков низовий Сырдарьи. Он хорошо представлен в коллекции из Уйгарака, причем в большинстве случаев на предметах конского убора (табл. 5, 12). Как правило, изображалась лишь птичья голова, выполненная с большей или меньшей степенью стилизации. Стилизация достигает апогея в форме бронзовых бляшек (табл. 5, 14) и каменных клювовидных алтариков из погребений жриц.

Столь популярный в «скифском мире» мотив коня, вариации воплощения которого в искусстве звериного стиля необычайно многообразны, встречен на отдельных предметах из Южного Тагискена и Уйгарака. Особое внимание обращают на себя две бронзовые бляхи: геральдически поставленные лошадиные головы с кнопкой-крючком в виде лошадиного копыта на одной из них (табл. 5, 6). Знаменательно, что во всех остальных случаях, и это в первую очередь относится к Уйгараку, образ коня передан именно этой деталью.

Образ оленя встречен на мастерски выполненной золотой пластине, где изображены два оленя с подогнутыми ногами на фоне более крупной фигуры кошачьего хищника (табл. 5, 32). Если морды оленей и форма глаз напоминают изображения на ранних переднеазиатских печатях (Herzfeld Е., 1941, p. 162–164, Fig. 277–279), то трактовка рогов сближает этот образец искусства саков с казахстано-сибирским культурным кругом скифского времени. С ним связывается и фигурка оленя, стоящего на «цыпочках» (табл. 5, 19; VI в. до н. э.). Очень распространенный в скифо-сибирском зверином стиле мотив оленя с подогнутыми ногами представлен в Южном Тагискене золотыми бляшками в виде фигурок сайги (табл. 5, 31). Манера и техника изображения сходны с той, в которой изготовлены бляшки в виде фигурок льва (табл. 5, 25). Оба погребения, содержавших эти бляшки (курганы 66 и 53), одного типа и времени — ямы с дромосом V в. до н. э., и можно предположить, что, во-первых, те и другие бляшки изготовлены на месте и, может быть, одним мастером; во-вторых, в обоих случаях они были элементом художественного оформления колчана.

Широко известные в культурах «скифского мира» изображения горного козла и кабана тоже встречены в искусстве саков Приаралья и, как и изображения головки верблюда, могут быть отнесены к местным мотивам (табл. 5, 15, 16, 18).

В искусстве звериного стиля нередки образы фантастических животных, изображения которых обычно сочетают детали, характерные для различных представителей животного мира. Великолепный образец такого искусства дает фрагмент золотой обкладки деревянных ножен железного меча из кургана 53 Южного Тагискена (табл. 5, 10). Изображены два припавших к земле фантастических зверя, лежавших друг за другом. Крупы и хвост с характерным завитком напоминает о животных из семейства кошачьих, голова похожа на лошадиную, а пасть с оскалом зубов — на волчью. На плечи нанесен орнамент в виде треугольников — может быть, условное изображение мускулатуры. По манере изображения тела и ряду деталей звери походят на хищника с золотой бляшки из Сусловского могильника, датируемой VI в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1964, с. 225, рис. 78, 1). Закрученные спиралью нос и губы животного, подчеркнутые спиральными завитками отдельные сочленения тела, зубастая пасть — стилистические приемы, широко известные по савроматским и ананьинским древностям (Збруева А.В., 1952, с. 78, табл. XVII, 4; Бортвин Н.Н., 1949, с. 119, рис. 48, 4; Смирнов К.Ф., 1961, рис. 8, 1; 52, 10а, б). В той же манере выполнено изображение на золотой пластине из кургана 59 Южного Тагискена, где у свернувшегося в кольцо зверя — закругленный в спираль кончик хвоста, когтистые лапы и зубастая пасть. Явно «савроматская» манера в изображениях на ножнах длинных мечей (курганы 53, 59) говорит, на наш взгляд, о существовании тесных связей между приаральскими саками и кочевниками савроматского времени Южного Приуралья и Нижнего Поволжья.

Границы ареала скифо-сибирского звериного стиля, благодаря исследованиям последних десятилетий, значительно расширились в восточном направлении. Отчетливо фиксируются два момента: во-первых, многие восточные, азиатские, памятники определяют раннюю дату появления звериного стиля — VII–VI вв. до н. э., а в ряде случаев, видимо, даже начало VII в. до н. э.[11]; во-вторых, сейчас уже можно говорить об отдельных культурных провинциях распространения этого стиля, причем это прослеживается как на ранних, так и па более поздних материалах. Совершенно очевидно, например, что Тува, Алтай, Южная Сибирь и большая часть территории Казахстана образуют особую провинцию, отличную от скифо-савроматской европейской и приуральской. Как бы промежуточное положение между этими двумя регионами занимают памятники звериного стиля саков Приаралья, имеющие явно западную, приуральскую, ориентацию, но содержащие немало типично азиатских черт. Кроме того, саки Приаралья могли выступать культурными посредниками между азиатским миром распространения звериного стиля и юго-западными районами Азии. Высказывавшееся ранее предположение, что некоторые изобразительные мотивы переднеазиатского происхождения могли через Среднюю Азию попасть в искусство Алтая и Южной Сибири скифского времени (Грязнов М.П., 1959, с. 136), в наших материалах находит свое подтверждение. В комплексах Южного Тагискена и Уйгарака отчетливо прослеживаются связи сакского мира с южносреднеазиатским и переднеазиатским (образы льва и пантеры в изобразительном искусстве, импортная керамика, бусы и т. д.). Находки из раннесакских памятников восточного Приаралья подтверждают и мнение, высказанное когда-то А.А. Иессеном и убедительно развитое К.Ф. Смирновым, о переднеазиатском происхождении некоторых изображений, обнаруженных в савроматских памятниках, и о посредничестве Средней Азии в их передаче (Иессен А.А., 1952, с. 227; Смирнов К.Ф., 1976, с. 74, 80, 83).

С накоплением новых материалов и особенно в связи с массовыми находками в восточных областях «скифского мира» предметов искусства, датирующихся VII в. до н. э., казалось бы, переднеазиатская концепция происхождения звериного стиля (Артамонов М.И., 1968; 1971, с. 24; 1974, с. 45) должна была уступить свое место центральноазиатской (Тереножкин А.И., 1976, с. 184, 185. 209–212). Однако, как нам представляется, и та и другая не отражают полностью существа дела. Вряд ли сейчас, когда мы знаем, сколь велик регион, включающий памятники звериного стиля, можно думать, что стиль этот распространялся из единого центра. Вероятно, правильнее говорить не о происхождении, а о формировании звериного стиля.

Д.С. Раевский высказал предположение, что применительно к культуре скифов «возросший на почве тотемизма зооморфный код как одно из символических выражений модели мира надолго переживает тотемизм, и именно эту роль… выполнял звериный стиль в скифской культуре». Он полагает, что для других частей «скифского мира» вопрос в каждом случае должен решаться самостоятельно, но с учетом сказанного выше (Раевский Д.С., 1983, с. 13). Признавая правомерность такой постановки вопроса, можно сформулировать эту проблему и следующим образом. Можно предположить, что на определенном этапе исторического развития у племен со сходными хозяйственно-культурным типом (полукочевое или кочевое скотоводство), формами общественной организации и уровнем производительных сил, к тому же, на базе установленной лингвистами общей ираноязычной основы существовали сходные идеологические представления, одним из выражений которых и был звериный стиль в искусстве. Такая постановка вопроса, естественно, совершенно не исключает культурные связи и взаимовлияния внутри этого обширного региона, равно как и влияние передовых цивилизаций на эту степную варварскую его периферию. Так что, если не о переднеазиатском происхождении, то о переднеазиатском влиянии говорить необходимо. Более того, переднеазиатское влияние следует рассматривать не только и не столько как явление, синхронное распространению звериного стиля, а как процесс, уходящий корнями в глубокую древность, в эпоху бронзы, чему за последнее время получено немало археологических свидетельств (Кузьмина Е.Е., 1977б). Ряд явно заимствованных переднеазиатских мотивов, своеобразно переработанных местными мастерами на востоке «скифского мира», может быть объяснен именно таким образом.

Упомянутая общность идеологии ираноязычного кочевого и полукочевого населения Великого пояса степей находит подтверждение и при сравнительном анализе письменных и археологических источников (Раевский Д.С., 1977). Это — общество подвижных скотоводов и земледельцев, коневодов, освоивших колесный транспорт, мифологические представления которого были теснейшим образом связаны с культом солнца, огня, коня.

Иранская принадлежность саков Приаралья ярко проявляется на материалах Южного Тагискена и Уйгарака. Это прежде всего роль огня в погребальном ритуале, выражающаяся в сжигании погребальных построек и трупосожжении, поджоге перекрытия могильной ямы, угольках или красной краске, имитирующей огонь, на поверхности каменных алтариков. К этой же категории явлений, судя по данным письменных источников, следует относить обычай устилать древнюю дневную поверхность вокруг могильной ямы камышом (ведические арии расстилали траву или солому).

Семантика изображений на предметах, выполненных в зверином стиле, соответствует мифологическим представлениям иранских племен. При этом, как и в скифском искусстве, в основе сакского лежали, видимо, магические представления, выражавшиеся в форме парциальной магии. Образы хищной птицы и коня, связанные с солнечным культом (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 96), встречены, что тоже примечательно, преимущественно на предметах конской сбруи, на них же есть характерный солярный знак в виде квадрата с вписанным в него кругом (табл. 5, 21, 24), они же включают изображение четырех птичьих голов в виде солнечного колеса (табл. 5, 14). Символично, видимо, изображение копыта лошади не только на подпружных пряжках, но и, например, на фигурке оленя из Уйгарака, равно как замена когтистых лап изображением копыт на фигурках сидящих львов из Южного Тагискена (табл. 5, 26). К категории каких-то общих для всего ираноязычного мира магических представлений относится и повсеместное распространение изображений оленя, который, возможно, был семантически связан с образами птицы и коня (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 105).

В свете всего сказанного интересен комплекс (VII в. до н. э.) из кургана 55 Южного Тагискена. Там обнаружены уздечный набор с бляшками, украшенными солярным знаком, и две подпружные пряжки с геральдически расположенными головками коней (табл. 5, 6). Помимо значимости роли коня в религиозных представлениях саков Приаралья, эти пряжки могут служить доказательством существования у них общеиндоевропейского близнечного культа (Кузьмина Е.Е., 1977б, с. 106, 107; Иванов В.В., Топоров В.Н., 1980, с. 528, 529). Специфический характер комплекса этого кургана подчеркивает находка в нем пары длинных, чуть изогнутых бронзовых однолезвийных ножей без выделенной рукояти с отверстием типа ушка в верхней части (табл. 4, 13). По свидетельству И.В. Яценко, в раннескифских комплексах Северного Причерноморья бронзовые ножи клали в могилы парами. Учитывая, что железо было уже освоено, изготовление ножей из бронзы и помещение их в могилы парами, по ее мнению, может служить свидетельством их специального, возможно культового, назначения (Яценко И.В., 1959, с. 48). Это тем более интересно, что пара бронзовых ножей найдена в кургане 21 Уйгарака вместе с железным кинжалом (Вишневская О.А., 1973, табл. VI). Один из ножей имеет кольцевое навершие (табл. 4, 14), другой — диск, который служил, видимо, зеркалом, на его обороте были процарапаны изображения животных. Сочетание пары бронзовых ножей с зеркалом, по мнению О.А. Вишневской, еще более подчеркивает магическую роль зеркала в представлениях саков, равно как и неординарность всего комплекса в целом (Вишневская О.А., 1973, с. 72). Такая же пара бронзовых ножей найдена в разрушенном захоронении у с. Чистый Яр в Восточном Казахстане, где ее сопровождали бляшки с солярным знаком (Арсланова Ф.Х., 1972б, с. 255, рис. 1). Погребения, описанные И.В. Яценко и упомянутые нами, — мужские. Учитывая особый набор предметов из кургана 55, можно предположить, что у саков Приаралья наряду с женщинами какие-то жреческие функции могли выполнять и мужчины.

Вопросы происхождения, хозяйство, общественный строй. Наиболее явно черты преемственности между саками низовий Сырдарьи и населением эпохи бронзы прослеживаются при анализе погребальных сооружений и обряда, в то время как погребальный инвентарь такой преемственности в целом не дает, но очень ярко демонстрирует общность культуры и идеологических представлений ираноязычного «скифо-сакского мира». Сходство в конструкциях погребальных сооружений, обряд трупосожжения, единая западная ориентировка погребенных, своеобразный план мавзолеев Северного Тагискена — круг, вписанный в квадрат, ориентированный по сторонам света, или просто круг — и вероятная связь его с солярной символикой — все это свидетельствует в пользу индоиранской основы религиозных представлений тех, кто был погребен в мавзолеях Северного Тагискена. Но при всем своеобразии материальной культуры этого памятника ее местный и доминирующий компонент — федоровский (андроновский). Это выражается и в керамике, и в некоторых видах украшений, наконец, в такой детали планировки, как система оградок, пристроенных к мавзолеям. Таким образом, даже беглый анализ добавляет еще один довод в пользу индоиранского происхождения носителей андроновской культурной общности и заставляет еще раз высказать предположение, что именно они оказались одним из основных компонентов в энтогенезе саков (см. также: Акишев К.А., 1963, с. 121; Кузьмина Е.Е., 1970)[12].

Близость культур ранних саков Приаралья, Центрального и Северного Казахстана и Семиречья вполне закономерна, поскольку все они восходят к андроновскому пласту. Однако обращает на себя внимание западная, «савроматская», направленность культурных контактов сырдарьинских саков. Но, оказывается, и она обусловлена близкой культурно-генетической основой (андроновской и отчасти срубной) (Смирнов К.Ф., 1964, с. 182 и след.), территориальной близостью и бесспорными непосредственными контактами (Мошкова М.Г., 1972, с. 75–78). Эти контакты имели длительную предысторию, и в частности, прямой приток населения в эпоху бронзы с северо-запада на юго-восток (Итина М.А., 1977, с. 232 и след.). В период раннего железного века здесь также, по мнению К.Ф. Смирнова, могли быть и взаимная прямая инфильтрация населения, и вхождение отдельных племен в состав племенных союзов той или другой стороны (Смирнов К.Ф., 1964, с. 277–280), что и должно было сказаться на облике культуры. И.В. Пьянков пошел дальше, высказав мысль о принадлежности саков Приаралья и «савроматов» Южного Приуралья к единому племенному союзу массагетов (Пьянков И.В., 1975, с. 67), что, однако, представляется не бесспорным.

Итак, при несомненно сходных чертах культуры сакского населения Средней Азии и Казахстана, выявляемых археологически и позволяющих говорить о существовании сакской этнической общности (Литвинский Б.А., 1980, с. 83), все же отдельные племена, упоминаемые письменными источниками, несомненно, разнились спецификой материальной и духовной культуры. Эти различия археологически прослеживаются. Дискуссионным остается вопрос о принадлежности археологической культуры к тому или иному этносу и локализации последнего (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158 и след.).

Положение саков Приаралья как бы на западных рубежах «сакского мира» и их «западные связи и ориентация» еще не исчерпывают признаков, которые отличают их культуру от культуры других сакских племен. Население степей Приаралья на протяжении тысячелетий находилось в постоянных контактах с населением земледельческих оазисов Средней Азии. Блестящим проявлением этих связей стали мавзолеи Северного Тагискена, выстроенные из прямоугольного сырцового кирпича древнейших стандартов и содержавшие в погребальном инвентаре керамику, сделанную на круге. Строительство из сырцового кирпича с сохранением некоторых строительных приемов, связанных с эпохой бронзы, продолжает играть важную роль в архитектуре жилых и погребальных сооружений саков низовий Сырдарьи и позже, включая вторую половину I тысячелетия до н. э. Природные условия дельты Сырдарьи, равно как и культурные связи с территориально близким земледельческим населением низовий Амударьи, где в VII–VI вв. до н. э. было уже достаточно высоко развито ирригационное земледелие, способствовали усилению роли земледелия в хозяйстве приаральских саков и развитию у них полукочевого хозяйства с более прочной оседлостью. Примечательно, что при обязательности конской узды в погребениях саков Приаралья в них ни разу не обнаружены погребения коней или кости животных, за исключением двух курганов V в. до н. э. в Уйгараке, где в одном случае с умершим были положены два бараньих черепа, в другом — крестец барана. Однако в одном из уйгаракских погребений встречен обломок куранта.

По-видимому, саки Приаралья выполняли функцию посредников при передаче элементов культуры средне- или переднеазиатского происхождения племенам казахстано-сибирского круга, с которыми, при всех локальных особенностях, их связывала общность культуры. С другой стороны, типично казахстанский тип узды, некоторые элементы звериного стили и определенные формы оружия приаральских саков тянут, несомненно, на восток. В этом плане примечательна и монголоидная примесь в краниологических, в целом европеоидных, сериях Южного Тагискена и Уйгарака, которая наиболее ярко проявляется в женских черепах. Антропологи связывают происхождение этой примеси в сакских сериях Казахстана со смешанными браками, говоря о ее центральноазиатских истоках и проникновении со стороны Алтая (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972, с. 118, 119).

Обширный круг этнических и культурных связей, который наблюдается при анализе культуры ранних саков низовий Сырдарьи, особенности хозяйства, антропологического типа заставляют рассматривать их как особую группу, видимо, нескольких родственных сакских племен, входивших в большой племенной союз. О том, что таких племен было несколько, свидетельствует погребальный обряд.

В Южном Тагискене и Уйгараке для VI в. до н. э. фиксируются погребения в грунтовых ямах, окруженные земляным валом и ровиком, забитым хворостом (горючий материал), и в грунтовых ямах, перекрытых деревом и камышом. Те и другие содержат трупоположения и трупосожжения. Наконец, на Южной Инкардарье встречаются курганы еще одного племени, входившего, видимо, также в состав приаральского сакского племенного союза. Эти курганы отличаются от курганов Тагискена и Уйгарака, хотя роль огня в ритуале, несомненно, роднит их. Речь идет о так называемых шлаковых курганах (Левина Л.М., 1979б, с. 178, след.), для которых характерен ровик вокруг насыпи, заполненный глыбами керамических шлаков. Погребение совершалось не в яме, а на искусственной подсыпке, по обряду трупосожжения. Эти курганы по бронзовым трех лопастным наконечникам стрел датируются VI–V вв. до н. э.

Общественной организацией раннесакских племен Южного Приаралья, по-видимому, была военная демократия с сальной властью племенных вождей, накопивших уже значительные богатства. Об этом можно судить по погребениям Южного Тагискена, почти полностью ограбленным, что, кстати, свидетельствует об их былой пышности, но все же сохранившим выразительный набор золотых вещей. Вообще создается впечатление, что на бугре Тагискен и в период поздней бронзы (Северный Тагискен), и в сакское время хоронили в основном лиц, выделяющихся имущественным и социальным положением в обществе. О выделении погребений племенных вождей свидетельствует и огромный «шлаковый» курган на бугре Сенгиртам (Толстов С.П., 1962б, с. 182, 184, рис. 105), расположенный неподалеку от основного скопления «шлаковых» курганов.

В Уйгараке погребальные инвентари скромнее и, что показательно, там встречены неограбленные могилы. Это обстоятельство и анализ топографии могильника позволили О.А. Вишневской разделить погребения Уйгарака на три группы — восточную, центральную и западную — и выяснить социальный состав погребенных в каждой из них (Вишневская О.А., 1973, с. 129). Так, центральная группа содержала в основном погребения вооруженных всадников, среди которых были вожди, сочетавшие военную власть со жреческими функциями (курганы 21 и 25). В восточной группе были похоронены в основном женщины-жрицы. Наконец, западная группа содержала главным образом рядовые захоронения. По мнению О.А. Вишневской, такое членение захоронений могильника, е одной стороны, свидетельствует о родо-племенной структуре данного общества с устойчиво сохраняющимися родовыми связями, с другой — доказывает существование в нем социального расслоения (Вишневская О.А., 1973, с. 129). В свою очередь Е.Е. Кузьмина предположила, что речь может идти не о трех родовых, а о трех социальных группах внутри одного рода, и тогда материалы Уйгарака могут служить еще одним доводом в пользу гипотезы о трех классах, или кастах, в обществе древних иранцев, в том числе саков (Кузьмина Е.Е., 1975, с. 291, 292).

Чирикрабатская культура в низовьях Сырдарьи (Б.И. Вайнберг, Л.М. Левина)

Историко-географическое изучение низовьев Сырдарьи началось в XIX в. и базировалось на данных античных и средневековых географов и путешественников, а также на путевых записках купцов и исследователей XVIII в., проезжавших через эту область в Бухару (Краткий обзор и литературу см.: Левина Л.М., 1971, с. 8, 9).

С 1946 г. Хорезмская экспедиция АН СССР начала археологическое изучение этого района (Толстов С.П., 1948б; 1949; 1958а; 1958б; 1962б). Уже в результате первых разведочных работ в бассейне одного из крупнейших древних русел Сырдарьи — Жаныдарьи — был выделен особый комплекс археологических памятников, самым крупным из которых является городище Чирик-Рабат, расположенное в 300 км к юго-западу от г. Кзыл-Орда, в пустыне Кызылкум.

В 1957–1960 гг. были осуществлены раскопки на городищах Чирик-Рабат, Бабиш-Мулла, Баланды (карта 1) и могильниках около этих памятников, открыты новые памятники и проведены исследования ирригационных сооружений (Толстов С.П., Воробьева М.Г., Рапопорт Ю.А., 1960, с. 14–62; Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 53–58; Толстов С.П., 1961; 1962б, с. 134–154; Андрианов Б.В., 1969, гл. V).

Очевидно, между VII и V вв. до н. э. произошли существенные гидрографические изменения — извилистое русло Инкардарьи, самого южного и древнего протока Сырдарьинской дельты, было спрямлено, и сформировалось русло Жаныдарьи. Часть отрезков Инкардарьи превратилось в старицы и озера. Здесь, как и на Жаныдарье, обнаружены остатки поселений и ирригации античного времени (Толстов С.П., 1962б, с. 78; Андрианов Б.В., 1969, с. 189, след.).

II век до н. э. стал новой поворотной вехой в обводнении Жаныдарьи. С этого времени и до раннего средневековья в этом русле не было постоянного течения воды, берега его не осваивались.

Материалы, полученные в результате исследования античных памятников в бассейне средней Жаныдарьи, охватывают период от конца V — рубежа V–IV вв. до н. э. до II в. до н. э. и по ряду существенных признаков (тип расселения, керамический комплекс, погребальный обряд и сооружения) объединяются в одну компактную группу, названную чирикрабатской культурой[13].

В настоящее время для характеристики поселений имеются значительные, но явно недостаточные материалы. Мы располагаем общим описанием шести укрепленных поселений (Чирик-Рабат, Бабиш-Мулла, Баланды, Кабулкала (Чагырлы), Чирик 3 и Сенгиркала) и около 200 неукрепленных, сильно размытых, бо́льшая часть которых связана с зоной довольно архаических ирригационных сооружений. Известно более двух десятков наземных погребальных сооружений, небольшое количество курганных насыпей, два грунтовых могильника и несколько ремесленных комплексов — обжигательные печи, производство и обжиг лепных статуэток. Из всех перечисленных памятников лишь немногие подверглись раскопкам (Толстов С.П., 1962б; Трудновская С.А., 1963; Лоховиц В.А., 1963).

Памятники IV–II вв. до н. э. на Жаныдарье сложились на базе культуры сакских племен низовьев Сырдарьи предшествующего времени (могильники Уйгарак, Южный Тагискен, поселения и «шлаковые» курганы) (Левина Л.М., 1979б, с. 178–190) и сильного культурного влияния земледельческих оазисов юга Средней Азии, которое проявляется в приемах строительной техники, особенностях архитектуры, формах гончарной керамики. Ирригация и земледелие были известны и в низовьях Амударьи с эпохи бронзы. Однако сильная «варваризация», заметная во всех этих областях культуры, не дает основания говорить о переселении в низовья Сырдарьи сколько-нибудь значительного населения. Скорее всего это были группы ремесленников, передавших местному населению основные навыки производства. Подобные явления характерны для периода ахеменидского господства в Средней Азии и связаны, очевидно, с политикой центральной власти по отношению к окраинным владениям. Несмотря на то что южные влияния придали культуре сакских племен IV–II вв. до н. э. в низовьях Сырдарьи совершенно иной облик, преемственность ее по отношению к более ранним сакским памятникам прослеживается не только в керамике (Левина Л.М., 1979б), но и в погребальном обряде. Так, С.П. Толстов отмечал генетическую связь между круглыми мавзолеями этой эпохи с их первоначальным обрядом трупосожжения и мавзолеями Тагискена (Толстов С.П., 1962б, с. 201–203, рис. 117), а грунтовых подкурганных камер Южного Тагискена с дромосом — с Чирикрабатским курганом. Обряды трупосожжения и трупоположения, сосуществовавшие на этой территории уже в раннесакское время, продолжают жить вплоть до III в. до н. э. Позднее их сменяет обряд труповыставления, возможно, проникший сюда из древнего Хорезма, где оссуарные захоронения известны уже с рубежа V–IV вв. до н. э. (Вайнберг Б.И., 1979а; 1979б).

Топография памятников чирикрабатской культуры показывает, что расселение шло оазисами, располагавшимися в зоне примитивных ирригационных систем (табл. 6, 1, 3, 7) (Андрианов Б.В., 1969, с. 192–202). Крупные оросительные сооружения типа магистральных каналов были довольно редки. Орошение базировалось на воды Жаныдарьи. Очевидно, большое значение имело использование паводков, когда вода собиралась в водохранилища, созданные в руслах-старицах. В условиях живой дельты гидрографический режим был очень неустойчивым, но обилие русел-стариц давало возможность маневрировать и накапливать водные запасы до необходимого для орошения уровня на более засушливые периоды и случаи заиления или усыхания питающих протоков. Общая площадь оазисов (территорий, на которых обнаружены ирригационные сооружения) очень различна. Так, один из самых крупных — Бабишмуллинский — достигал 10 тыс. га, а Баландинский — около 150–200 га. Каналы, как правило, брали воду из небольших боковых протоков. Орошение чаще всего осуществлялось по схеме: река-старица-ороситель-поле. Мелкая ирригационная сеть имела весьма архаические прямоугольные очертания.

Поселения располагались у каналов либо русел, вблизи орошавшихся участков. Данных об их характере и планировке почти нет, так как большинство из них сильно размыто, а раскопки на них не проводились. Некоторые оазисы включали в себя укрепленные усадьбы или маленькие крепости типа Баланды 1, Сенгиркалы или даже крупные укрепления типа Бабиш-Муллы 1. Городище Чирик-Рабат находится на берегу основного русла Жаныдарьи. Вблизи него обнаружен оазис, оросительные системы которого базировались на боковом протоке русла (Андрианов Б.В., 1969, с. 199). По характеру оросительных сооружений (лиманно-озерного типа) и архаичности распределителей жаныдарьинская ирригация не отличается от подобных сооружений, характерных для полуоседлых скотоводов и земледельцев дельтовой зоны в Средней Азии (Андрианов Б.В., 1969, с. 200, 227).

Описанный тип расселения — преобладание оазисов из неукрепленных поселений — отличает чирикрабатскую культуру от других, по преимуществу тоже «скотоводческих», культур по Сырдарье — джетыасарской, отрарско-каратауской и каунчинской. Для последних характерно сочетание укрепленных поселений и могильников (с курганным обрядом захоронения), располагавшихся, как правило, рядом с поселениями. Неукрепленные поселения отсутствуют там даже в зоне примитивной ирригации (джетыасарская культура). Это различие представляется существенным и, возможно, указывает на несколько более высокий уровень развития земледелия у саков Жаныдарьи в IV–II вв. до н. э. Но тем не менее, развитой тип ирригации здесь не сложился, так как отсутствовали исторические предпосылки и прежде всего, очевидно, сколько-нибудь прочное государственное объединение (Андрианов Б.В., 1969, с. 227).

Все шесть названных выше укрепленных поселений довольно своеобразны по характеру, поэтому целесообразно вкратце описать их (табл. 58, 2, 3).

Крупнейшее городище Чирик-Рабат расположено на возвышенности (высота 15 м) на берегу Жаныдарьи (табл. 6, 4). Овальное в плане, оно занимает всю поверхность холма (850×600 м), где обнаружены остатки нескольких разновременных поясов укреплений. Древнейшая крепость, овальная в плане (IV–II вв. до н. э.), площадью свыше 40 га, была окружена двойным поясом укреплений. К этому же времени относится прямоугольное укрепление в центральной части городища (12,4 га), примыкающее на юго-западе к внутренней крепостной стене. Южная часть памятника отсекается стеной времени средневековья, в которую был включен и древний круглый мавзолей. Тогда же была сооружена и более поздняя прямоугольная цитадель. Городище было окружено рвом (ширина около 40 м, глубина более 4 м от основания стен). В древней крепостной стене (толщина 4,5 м) расположена стрелковая галерея (ширина 1,8 м). Стена усилена башнями прямоугольных очертаний, выступающими за ее плоскость на 6 м. Башни, как и стена, имели стреловидные бойницы одинаковой высоты на входе и выходе (около 50 см) при почти горизонтальном дне. Бойницы располагались на одном уровне. Жилые слои на городище вскрывались лишь в небольшом раскопе в южной части памятника, вблизи внутренней оборонительной стены. Общая мощность культурного слоя более 2 м, верхние напластования относятся к XII–XIII вв., а нижние — к IV–II вв. до н. э. Существенно, что часть культурных напластований уходит под укрепления.

Наиболее древняя группа памятников на территории городища включает шесть земляных курганов, четыре из которых находятся в пределах центрального прямоугольного укрепления, раскопан один. На городище вскрыты также два погребальных здания, а в окрестностях его обнаружено несколько характерных погребальных памятников — так называемых крестовин (один из них — Чирик 2 — раскапывался).

Первоначально Чирик-Рабат скорее всего был укрепленным городищем-убежищем местных племен, на территории которого располагались погребения вождей, вначале — в курганах, а позднее — в мавзолеях. Внутренние обводы укреплений могли возникнуть несколько позже, когда на территории городища формировалось постоянное поселение. Какова была площадь застройки и ее характер, нам неизвестно.

На другом берегу Жаныдарьи открыто укрепленное поселение Чирик 3, в плане прямоугольное (108×122 м) со скругленными углами. Местами на высоту около 1,5 м сохранились остатки крепостной стены (ширина чуть более 3 м) со стреловидными бойницами, дно которых идет наклонно к внешнему краю стены. Высота бойниц на внешней плоскости стены 1,3 м, на внутренней — 1,2 м, входного отверстия — 0,45-0,50 м. Расположены бойницы в один ряд, расстояние между ними 1,95 м. Внутри крепостной стены есть следы застройки. Материал из шурфов принадлежит к чирикрабатскому комплексу.

В Бабишмуллинском оазисе рядом расположены городище Бабиш-Мулла 1 и монументальный мавзолей Бабиш-Мулла 2 (табл. 6, 1–3; 8, 2). Городище укрепленное, неправильных очертаний, обнесено крепостными стенами. В северной части выделяется квадратная «цитадель» (100×100 м, первоначально вся территория крепости ограничивалась только ею), окруженная пахсовыми стенами с небольшими округлыми башнями в виде сплошных массивов на углах и в середине восточной стены. Стены «цитадели» прорезали стреловидные бойницы, располагавшиеся, как правило, веером по три штуки так, чтобы один стрелок мог обслуживать сразу все три бойницы, находившиеся на высоте 1,15 м над уровнем стрелковой площадки, у подножия стены. Высота бойниц около 40 см. Образованы они двумя наклонно поставленными кирпичами. Дно бойниц горизонтальное, поэтому обзор из них был минимальным.

В центре «цитадели» расположены развалины квадратного здания (44×44 м), получившего название «Большой дом». Здание имело сплошную застройку и было окружено пахсовой стеной с бойницами и башнями-массивами по углам и у входа в середине южной стены. От входа здание делилось на две половины коридорообразными помещениями. Раскопаны северо-восточная часть здания и часть примыкающего к нему с юга двора или зала. Стратиграфически в «Большом доме» выделено три периода (Толстов С.П., 1962б, с. 162–165). Нижний стратиграфический горизонт, отмеченный на плане пунктиром (табл. 6, 3), содержит незавершенную постройку. Это был комплекс помещений, примыкающий с севера к большому залу или дворику с парадным айваном и своеобразными нишами с уступами в стенах, покрытых тонкой побелкой по штукатурке. Два симметрично расположенных входа из айвана вели в находившиеся по бокам о г него помещения, в свою очередь сообщавшиеся с комплексом помещений к северу от айвана. После краткого периода частичного запустения недостроенное здание было забутовано. Со временем запустения и забутовки связаны обжигательные двухъярусные керамические печи, образующие второй стратиграфический горизонт. Затем на слое забутовки было возведено здание третьего (верхнего) стратиграфического периода, следующее основному принципу нижней планировки, но в гораздо более грубом исполнении.

На городище полностью раскопан объект, получивший название «донжон». Это мощное (30×30 м) предвратное укрепление, расположенное близ юго-западного угла «цитадели». Стены его сохранились на высоту 4–5 м, внутри массива оказались заложенные сводчатые помещения первого этажа. При раскопках «донжона» выявлено тоже три строительных периода, внутри которых отмечается еще некоторое количество перестроек и ремонтов (Толстов С.П., 1962б, с. 161). В основании стен «донжона» обнаружены остатки первоначальной стены предвратного сооружения с бойницами. Во втором строительном периоде, по времени мало удаленном от первого, предвратное сооружение было превращено в укрепленное здание с центральным открытым входом-коридором на «цитадель» и сводчатыми помещениями по сторонам от него. Арочные проходы выводили из помещений в коридор, в южном конце которого обнаружены остатки ворот в «цитадель» (обвязка ворот, следы от их движения на полу, подпятник). Южный внешний фасад «донжона» в это время был украшен пилястрами, выступавшими на 20 см от плоскости стены (по три с каждой стороны от осевого коридора). Поскольку сводчатые помещения были жилыми, раскопки их дали хороший археологический комплекс, на основании которого выделяется ранний период чирикрабатской культуры. Если во втором строительном периоде и был второй этап застройки, он уничтожен при перестройках третьего строительного периода, когда частично разрушенные сводчатые помещения были засыпаны или забутованы и образовали мощный стилобат, поднимавшийся на высоту 5 м. Кирпичная облицовка закрыла стены центрального коридора со входами и внешние стены всего комплекса. На стилобате был возведен ряд помещений, почти полностью смытых. К ним выводил неширокий пандус в восточной половине здания_> параллельный осевому коридору, тоже превращенному в двусторонний пандус из-за наросшего культурного слоя. У северного конца малого пандуса, выводившего на верх стилобата, была расчищена площадка на одном уровне с помещениями, на углу ее в кладке сохранилась часть крученой веревки от перекидного моста, с помощью которого через осевой коридор попадали в западную половину здания. Таким образом, в последний период существования «донжона» он был превращен, очевидно, в хорошо укрепленную входную башню.

С поздним периодом существования городища связано и сооружение пристройки («города»?) с южной стороны памятника. Она обнесена мощной (толщина до 5,3 м) крепостной стеной с полукруглыми, выступающими за линию стены башнями, стены которых прорезали стреловидные бойницы. Застройка в этой части памятника прослежена в основном в его юго-западной части, где обнаружены остатки отдельно стоящего сырцового здания, возможно полуземлянки, или крупные ямы с остатками производства глиняных плохо обожженных грубых статуэток и шариков. Вдоль крепостных стен находился ряд помещений с каркасно-столбовой конструкцией стен.

Вход на пристройку и к воротам «цитадели» шел вдоль западной половины «донжона» по пандусу, который в последний период с юга был ограничен пахсовой стеной с бойницами. Сохранилась лишь нижняя их часть. По уровню это могли быть бойницы только для стрельбы с колена. Против осевого коридора «донжона» находился вход на пристройку.

Нижний стратиграфический горизонт «Большого дома» по строительным приемам и керамическому комплексу соответствует первому и второму строительным периодам «донжона». Второй и третий горизонты «Большого дома» могут быть синхронизированы с третьим строительным периодом «донжона» и «городской» застройкой. Все постройки последнего периода по качеству и приемам довольно резко отличаются от ранних, что особенно хорошо видно на «городской» пристройке.

В непосредственной близости от городища находится монументальный мавзолей Бабиш-Мулла 2, а на некотором расстоянии — погребальные сооружения разных типов (табл. 6, 1; 8, 2).

Урочище Баланды расположено в 40 км к юго-востоку от Чирик-Рабата. Его центральный комплекс включает три памятника: небольшую крепость Баланды 1, прилегающее к ней поселение и два погребальных сооружения — Баланды 2 и 3.

Баланды 1 (Толстов С.П., 1962б, с. 172, след.). Прямоугольное в плане укрепление (80×130 м), окруженное стенами из сырцового кирпича, сохранившимися местами на высоту до 3 м. По углам и вдоль длинных стен расположены неглубокие полукруглые башни со стреловидными бойницами (табл. 6, 7–9). Вход в укрепление находился, очевидно, в северо-западной стене. На памятнике были проведены небольшие разведочные раскопки, позволившие заключить, что Баланды 1 — большой укрепленный дом, в комплексе которого было несколько парадных, украшенных цветной штукатуркой помещений.

По керамическому материалу памятник относится ко второму этапу существования чирикрабатской культуры.

С севера и северо-запада к укреплению примыкает поселение, состоящее из отдельных домов (табл. 6, 7, 8).

Укрепление Сенгиркала расположено в урочище Баланды, в 7 км к юго-западу от центрального комплекса (табл. 6, 6). Это большой дом-усадьба, почти квадратный в плане (32×31,5 м), ориентированный углами по сторонам света. На поверхности довольно четко видна внутренняя планировка. Вокруг центрального помещения или двора (15×18 м) по внутреннему периметру стен дома расположены правильные ряды помещений. Высота развалин местами достигает 4 м. Рекогносцировочными раскопками в 1972 г. вскрыто несколько жилых и хозяйственных помещений, материал которых позволяет относить дом-усадьбу к наиболее позднему, третьему этапу существования чирикрабатской культуры.

На северной периферии чирикрабатской группы расположена еще одна небольшая крепость Кабулкала, или Чагырлы 1 (табл. 6, 5). Она находится в 155 км к юго-западу от станции Джусалы и в 45 км к северу от Чирик-Рабата. В плане крепость имеет вид неправильного прямоугольника (55×50 м). Стены ее, сложенные в нижней части из пахсы, а с уровня бойниц — из сырцового кирпича, сохранились местами на высоту до 4–5 м. Стреловидные бойницы (с ложной стрелкой) расположены в два ряда в шахматном порядке, расстояние между ними около 2 м, башни отсутствуют. В юго-восточной стене находится предвратное сооружение, возможно с пандусом. По подъемному материалу памятник относится к чирикрабатской культуре — бабиш-муллинскому комплексу. Но здесь встречается уже и джетыасарская керамика, так как Кабулкала расположена по соседству с территорией джетыасарской культуры, памятники которой базируются в зоне Кувандарьи и других восточных староречий дельты Сырдарьи (карта 1).

Описание поселений показывает, что гигантское городище Чирик-Рабат уникально и, возможно, было наиболее древним памятником этого региона. Не исключено, что по мере того как из городища-убежища оно превращалось в постоянное поселение, стали появляться и внутренние укрепленные стены, защищавшие его.

Обычны для чирикрабатской культуры укрепленные дома-усадьбы площадью от 1000 кв. м до 1 га (Сенгиркала, Кабулкала, «Большой дом» Бабиш-Муллы 1, Баланды 1 и, возможно, Чирик 3), располагавшиеся в центре оазиса, чаще всего по соседству с монументальными погребальными сооружениями. На Бабиш-Мулле 1 такой укрепленный дом включен в качестве основного и центрального элемента в систему крепости, уникальной по конструктивным приемам в этом районе. В отличие от остальных укрепленных домов-усадеб, имевших, как правило, застройку вдоль стен, вокруг центрального двора или помещения, планировка «Большого дома» Бабиш-Муллы 1 отличается осевой анфиладой помещений, начинавшихся от входа, обрамленного двумя массивными ложными башенками. Вскрытая часть планировки в восточной половине дома дает основание считать, что здесь строился большой парадный комплекс для приемов или особых церемоний. Принцип планировки этого комплекса характерен для ахеменидской архитектуры парадного типа и восходит еще к дворцу приемов Кира в Пасаргадах (Francovich G. de, 1966, p. 201 а. о.). Наиболее близким по планировке бабиш-муллинскому комплексу представляется дворец приемов сокровищницы Персеполя, с которым уже сопоставлялась планировка части дворцового здания на городище Калалыгыр 1 в Хорезме (Schmidt Е.F., 1939, Fig. 11; 1953; Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 145). Точка зрения Ю.А. Рапопорта, что Калалыгыр 1 является недостроенной резиденцией ахеменидского сатрапа в Хорезме, убедительно обоснована. Знаменательно также, что с концом ахеменидской эпохи связано строительство резиденции сатрапа и на Арин-берде в Армении (Оганесян К., 1961; Тирацян Г.А., 1964, с. 64–78), где был большой гипостильный зал, подражавший парадным ахеменидским залам.

Представляется, что и постройку «Большого дома» Бабиш-Муллы 1 можно рассматривать в ряду позднеахеменидских сатрапских резиденций, строительство которых было предпринято, вероятно по единому принципу, в самых северных сатрапиях Ахеменидской державы незадолго до ее крушения. Только с включением территории низовьев Сырдарьи в состав Ахеменидской державы можно связывать появление здесь в IV в. до н. э. монументальных сырцовых построек, гончарного комплекса керамики, находящего себе аналогии в южных районах Средней Азии (Согд, Парфия и, возможно, Бактрия), окраинных земледельческих областях державы Ахеменидов на востоке. Таким образом, археологический материал как будто бы позволяет локализовать одну из поздних сатрапий Ахеменидекого государства на крайнем северо-востоке его владений, на землях полуоседлых скотоводов в древней дельте Сырдарьи.

Следует отметить главные черты строительной техники и архитектуры чирикрабатских памятников. Основным строительным материалом были сырцовый кирпич и пахса (битая глина). Довольно часто встречается комбинированная кладка из этих материалов. Иногда пахса образует основание стен, но чаще ряды пахсы чередуются с несколькими рядами кирпичной кладки. Сырцовый кирпич представлен достаточным разнообразием форм и размеров: квадратный, прямоугольный и трапециевидный (в сводах). Каких-либо веских оснований для хронологического разделения строительных материалов нет. В бесспорно ранних постройках «донжона» Бабиш-Муллы 1 встречается квадратный кирпич стандарта 45×45×10 см и прямоугольный — 40–45×31-38×10–12 см. Клинчатый трапециевидный кирпич сводов при высоте 45 см имеет основание 26–30 см и верхнюю грань 32–36 см. Но в большинстве памятников квадратный кирпич в основном следует стандарту 40×40×10 см (Баланды, укрепления и жилые постройки Чирик-Рабата, Бабиш-Мулла 2). Прямоугольный кирпич как будто бы твердого стандарта не имеет. Однако можно отметить, что кирпича с соотношением сторон 1:2 в постройках на Жаныдарье нет. Чаще всего встречается кирпич, близкий к стандарту 50×30 см (круглое погребальное здание Чирик-Рабата, Чирик 2 и Асар), но во многих случаях при одной стороне кирпича, близкой или равной 30 см, другая варьирует от 40 до 45–48 см. Подобные строительные материалы известны на юге Средней Азии с конца эпохи бронзы (Сарианиди В.И., 1977, с. 123, 126; Аскаров А.А., Альбаум Л.И., 1979, с. 19, 24; Массон В.М., 1959, с. 14, 34, 70), а также в мавзолеях Тагискена и джетыасарских постройках. Но в античных памятниках прямоугольный кирпич стандарта, близкого к 50×30 см, неизвестен. Отсутствие сколько-нибудь значительных материалов по строительству и архитектуре ахеменидской эпохи на юге Средней Азии не дает возможности определить истоки приемов и форм, прослеженных в памятниках чирикрабатской культуры. Правда, керамический комплекс позволяет предполагать, что это были районы юга Средней Азии, а не более удаленные. Лишь в трех жаныдарьинских памятниках встречены сводчатые перекрытия: в «донжоне» Бабиш-Муллы 1, мавзолеях Бабиш-Муллы 2 и Баланды 2. Своды были одинарные и двойные. Обычно они клались наклонными поперечными отрезками, чаще всего из клинчатого кирпича, применялась также расклинка крупными кусками керамики. Кривые сводов, как правило, трехцентрового построения, высокого подъема. Стены и своды покрывались глиняной штукатуркой. При пересечении сводов в анфиладах пересекающихся помещений или коридоров они рассекались на изолированные отрезки стенами, в которых делались арочные проходы. Все арки сооружались в уровне ниже пяты свода.

Сооружение мощного предвратного комплекса («донжон» Бабиш-Муллы 1) восходит к строительной традиции, возникшей в Средней Азии еще в эпоху бронзы. Там же мы находим первые полукруглые и прямоугольные башни в оборонительных стенах (Массон В.М., 1981, с. 30, след., рис. 11; Сарианиди В.И., 1977, с. 34, след.). Широко применявшийся еще на Древнем Востоке прием оформления монументальных зданий пилястрами также получил широкое распространение в Бактрии в эпоху бронзы (Сарианиди В.И., 1977, с. 42–50).

Наиболее своеобразен по архитектурному облику мавзолей Баланды 2, где центральный круглый зал, заключенный в обвод анфилады сводчатых помещений, разделенных на две изолированные части, перекрыт ложным куполом. Оригинальна и обработка внешней поверхности стены памятника — треугольными выступами.

При сравнении строительно-архитектурных приемов чирикрабатских памятников с материалами из соседнего Хорезма обращает на себя внимание довольно значительное различие их, проявляющееся как в строительном материале (в Хорезме архаического периода есть прямоугольный кирпич только стандарта 50×25 см, отсутствующий в низовьях Сырдарьи), так и в конструкциях (на Кой-Крылганкале своды иного построения, нет предвратных построек типа «донжона» Бабиш-Муллы 1, большим совершенством и разнообразием отличаются фортификационные сооружения Хорезма). В то же время строенные бойницы крепостной стены «цитадели» Бабиш-Муллы 1 напоминают бойницы Джанбаскалы (Толстов С.П., 1948а, с. 88, след.), но они гораздо примитивнее последних. Не исключено, что прототипом для тех и других послужили фортификационные сооружения Бактрии, где аналогичные формы зафиксированы в оборонительной стене Балхского оазиса античного времени, там же встречены и ложные «стрелки» бойниц, известные и в чирикрабатских памятниках (Пугаченкова Г.А., 1976, с. 137–140). Все это свидетельствует о том, что строительство монументальных зданий и крепостных сооружений на Жаныдарье велось скорее всего с помощью мастеров и ремесленников из южных районов Средней Азии, а влияние Хорезма могло быть минимальным. Аналогичная картина фиксируется и по керамическим материалам.

Обращает на себя внимание недостаток строительного мастерства у древних зодчих этого региона. Так, например, бойницы в крепостных стенах Чирик-Рабата и Бабиш-Муллы 1 не имеют уклона дна, что ограничивает возможности стрельбы и обзора до минимума. Своды «донжона» Бабиш-Муллы 1, судя по всему, очень скоро дали трещины или частично обрушились, что послужило причиной их засыпки и забутовки. Мавзолей Бабиш-Муллы при четкой симметрии и сложности композиции планировки построен со значительными отклонениями внутренних стен от основного плана, своды в помещениях также несут следы быстрого разрушения.

Монументальным постройкам и укрепленным поселениям чирикрабатской культуры в низовьях Сырдарьи предшествовали постоянные или временные поселения сакских племен (Левина Л.М., 1979б), где нет следов сырцовых построек. Косвенные данные могут свидетельствовать, что там были каркасные строения, так как традиция их прослеживается и в некоторых памятниках более позднего времени чирикрабатской культуры. Следы каркасных построек обнаружены в раскопе у оборонительной стены пристройки Бабиш-Муллы 1. В круглом погребальном сооружении на Чирик-Рабате массивная сырцовая кладка стен сочетается со своеобразным обмазанным глиной деревянным каркасом, в который были заключены все стены внутри здания (Трудновская С.А., 1963). Есть все основания видеть в этом приеме пережиток местных традиционных строительных приемов. Близкий вариант, вероятно, был встречен при раскопках на Сенгиркале, где вдоль сырцовых стен помещений обнаружены ямки от столбов, на которые, возможно, опиралось перекрытие.

В довольно сложных и многообразных погребальных памятниках чирикрабатской культуры также прослеживается известный синкретизм местных традиций и внешних влияний. Всю серию их можно разделить на две группы: грунтовые погребения и наземные мавзолеи. Однако в обеих группах исследовано лишь незначительное количество из ныне известных памятников. На основной территории чирикрабатских оазисов в силу климатических, гидрографических условий и процесса дефляции грунтовые погребения выявляются слабо, так как от них не сохранились наземные, вероятно земляные, сооружения. Поэтому пока мы знаем лишь несколько памятников этой первой группы.

Наиболее ранние из них представлены большими курганами, расположенными на городище Чирик-Рабат. Один курган раскопан. Под насыпью его (диаметр 60 м, высота 3,5 м), в материковом грунте, обнаружена большая, почти квадратная (7,5×7,2 м, глубина 2,5 м) погребальная камера с длинным (16,5 м) и узким (0,9 м) дромосом с южной стороны. Дно дромоса, куда вели шесть крутых широких ступеней, находилось на 0,5 м выше дна камеры. Стены всего сооружения были покрыты тонким слоем глиняной обмазки с побелкой. Дромос и погребальная камера оказались перекрыты настилом из шести слоев камыша толщиной по 2–3 см. Курган был разграблен еще в древности, и человеческие кости не сохранились. Среди остатков инвентаря — фрагменты двух гончарных кувшинов и лепной посуды, небольшая поделка из золота, бронзовый втульчатый трехперый наконечник стрелы и железный меч (длина 85 см) с массивным широким лезвием, плоской рукоятью, вероятно, бабочковидным перекрестьем и овальным навершием.

Рядовые захоронения в курганах располагались скорее всего вне поселений, но земляные насыпи их не сохранились. Очевидно, свидетельством тому является погребение, раскопанное в могильнике Баланды 4 (табл. 7, 3), расположенном поблизости от урочища Баланды, на левом береговом валу средней Инкардарьи (Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 72; Толстов С.П., 1962б, с. 179, 181). Само погребение было сильно размыто. Сохранилась лишь нижняя часть могильной ямы на глубину 40 см, представлявшей собой овал (5,3×3,8 м), вытянутый с юго-востока на северо-запад. В южной стенке могильной ямы замечены следы ступенек, возможно, от дромоса. В яме находилось семь погребенных, ориентированных головами на юго-восток. Все они лежали на спине, с вытянутыми руками и ногами, лишь у одного ноги были раскинуты ромбом. Погребальный инвентарь состоял из 11 глиняных сосудов, железного кинжала, ножей, трех бронзовых втульчатых трехлопастных наконечников стрел, бронзовых спиралевидных колец, стеклянных бус и подвесок (табл. 9, 53, 54; 15, 52, 93, 94). Из 11 сосудов лишь два изготовлены на гончарном круге — красноангобированный кувшин и чаша с белым ангобом (табл. 12, 3, 32), остальные относятся к керамике домашней выделки кострового обжига: восемь сероангобированных горшков и одна красноангобированная чаша (табл. 10, 6, 7, 14–17).

Еще один тип грунтовых захоронений — погребальное сооружение, раскопанное в 800 м к северу от Бабиш-Муллы 2. Оно расположено на небольшой естественной возвышенности (2,7 м над уровнем современного такыра) и представляет собой квадратную в плане (такырную) площадку (5,5×5,5 м) со ступенчатыми краями, постепенно спускавшимися в вырытые со всех сторон неглубокие (ширина до 2,5 м и глубина от уровня площадки 1,3 м) рвы (табл. 7, 1). Площадка, ориентированная углами по сторонам света, была сооружена так, что две стороны ее параллельны каналу, проходящему с северо-востока от нее.

На верхних ступеньках (ширина 70–75 см) около углов площадки (устьем к углу) и у середины сторон сохранилось шесть крупных горшкообразных лепных сосудов кострового обжига (табл. 10, 33, 34, 74, 75), в которых лежали детские костяки (в анатомическом порядке). На второй ступени вскрыто три захоронения в ямах. Первое погребение, расположенное в 1,5 м к северо-западу от площадки и разрушенное сильным смывом, принадлежало взрослому человеку, лежавшему скорченно, головой на юго-запад. Два других, находившихся в 70–75 см от площадки и ориентированных параллельно ее северо-восточной стороне, содержали захоронения взрослого и подростка. Оба погребенных были вытянуты на спине, один обращен головой на северо-запад, другой — на юго-восток. Рядом с головой подростка сохранился кувшиновидный красноглиняный гончарный сосудик обычного для чирикрабатской культуры типа. Судя по заполнению некоторых сосудов и ямы в центре площадки, сама площадка и ее верхняя ступенька длительное время стояли открытыми, а позднее (вероятно, после совершения ямных захоронений) вместе с ровиками были перекрыты курганной насыпью (диаметр 18–20 м). В заполнении рвов найдены два бронзовых втульчатых трехлопастных наконечника стрел, обломки тальковых курильниц и фрагментированная керамика.

Вторую группу погребальных памятников чирикрабатской культуры составляют наземные мавзолеи (табл. 8). Известно более двух десятков этих сооружений. Расположены они изолированно друг от друга и на расстоянии от поселений (0,5-10 км).

По внешнему виду их можно разделить на два типа: квадратные и круглые в плане. Известно лишь два памятника первого типа (Бабиш-Мулла 2, Чирик-Рабат) и более двух десятков — второго. Внутренний планировочный принцип, обязательное расположение входа с южной стороны и основные строительные приемы обоих типов мавзолеев одинаковы.

1. Квадратные в плане мавзолеи. Сооружение Бабиш-Мулла 2 представляет собой монументальное погребальное здание (21×21 м, высота до 7 м). В основании его — цоколь (30×30 м, высота 3,5 м) из шести рядов пахсовых блоков (табл. 8, 2). Планировка здания симметрична — два пересекающихся сводчатых коридора ограничивают угловые погребальные камеры, перекрытые сводами. У торцов коридоров расположены помещения типа айванов, связанные с коридорами арочными проходами и в свою очередь открывавшиеся, вероятно, в обводной коридор, следы которого обнаружены на северном склоне памятника. Стены помещений были покрыты алебастровой штукатуркой. Погребения по обряду труповыставления совершались прямо на полу или суфах, возможно, на погребальных носилках или помостах. Умерших сопровождал богатый инвентарь. Даже после древнего ограбления остались золотые бляшки, пронизи, серьги, бусы (золотые и каменные) и другие предметы (табл. 14, 16–37). Керамический комплекс, обнаруженный в мавзолее, аналогичен керамике городища и синхронен материалам его второго (а отчасти и первого) строительного периода. Среди керамики мавзолея было несколько фрагментов глиняных оссуариев или гробов с налепными валиками и пальцевыми защипами под простым краем.

На территории городища Чирик-Рабат раскопано еще одно, квадратное в плане (19,5×19 м) погребальное здание с мощными (толщина до 5–5,5 м) стенами из сырцового кирпича квадратного (38–40×35-38×8-10 см) или прямоугольного (40–48×35-38×8-10 см) стандарта, с камышом в слоях раствора (Толстов С.П., 1962б, с. 150, 151; Лоховиц В.А., 1963). Внутреннее пространство его разделено мощной четырехметровой стеной на два помещения, соединенных сдвинутым от центра проходом (табл. 8, 8). Входной коридор был в юго-восточной стене. Глиняные с большим количеством соломы полы подстилались двумя рядами кирпичной кладки. Этот мавзолей также был ограблен в древности, но часть инвентаря сохранилась: золотые пронизки, стеклянные и каменные бусы, нашивные бляшки, фрагменты костяного гребня, бронзового зеркала, бронзовые и железные наконечники стрел, тальковая курильница, керамика (табл. 14, 1-15).

2. Круглые в плане мавзолеи. Очевидно, наиболее ранним среди погребальных сооружений является здание (диаметр 38,5 м, сохранившаяся высота 8,5 м), расположенное в юго-восточной части городища Чирик-Рабат. Внутреннее пространство его разделено на четыре квадратных (каждое 5,9×5,9 м) помещения двумя пересекающимися в центре стенами (толщина 3 м), ориентированными по сторонам света. Северные помещения обособлены, но соединены с южными проходами, сдвинутыми к центру здания. В юго-восточное помещение вел с юга 10-метровый входной коридор. В толще внешней стены на высоте 7,25 м шел квадратный в плане коридорчик (ширина 0,5 м), каждая сторона которого имела по два прямоугольных расширения (4×1,3 м), откуда узенькие проходы выводили в небольшие камеры (табл. 8, 1). Этот коридорчик опоясывал по периметру всю внутреннюю планировку. Здание было сложено из крупного (47–55×29-31×9,5-11 см) сырцового кирпича на глиняном растворе, при этом в кладке стены прослежено несколько камышовых прослоек (Трудновская С.А., 1963, с. 205; Толстов С.П., 1962б, с. 146, 147). Вдоль стен, покрытых тонким слоем обмазки, был поставлен каркас из вертикальных жердей, скрепленных камышовой веревкой. Под зданием возведен небольшой цоколь (Трудновская С.А., 1963, с. 208), полы помещений подстилались кирпичной выкладкой, а в узком входном коридоре был пандус. Вдоль стен помещений тянулись широкие и высокие суфы, на которые и были положены тела умерших в сопровождении богатого инвентаря (табл. 14, 51–76). Затем было совершено трупосожжение на месте — на суфах северо-западной камеры.

Основная масса круглых в плане мавзолеев представляет собой постройки (диаметр 15–20 м), возведенные из пахсовых блоков и прямоугольных сырцовых кирпичей (преобладающий стандарт 50×30×12 см) и сохранившиеся в высоту на 3–5,5 м от уровня современной поверхности.

Центральная часть этих сооружений воздвигалась на стилобате из битой глины. Внутреннее пространство разделено по диаметру зданий стеной и во многих случаях идущей перпендикулярно ей второй стеной, образующей вместе с первой подобие крестообразной планировки. У некоторых таких памятников вокруг центральной, поставленной на стилобат части шел обходной коридор, у других — ров (табл. 8, 1, 3–7, 10).

Исследования мавзолеев показали, что значительная часть их подвергалась внутренней перестройке и все они многократно использовались для захоронений, причем иногда в одних и тех же мавзолеях производились и кремация, и трупоположение в деревянных гробах, на носилках или циновках.

Таким неоднократно перестраивавшимся памятником является мавзолей Кзылтепе, расположенный в 8 км к востоку от городища Баланды 1 (табл. 8, 4). Вокруг круглого в плане сооружения (очевидно, на цоколе) при рекогносцировочных раскопках обнаружен коридор шириной до 3 м, ограниченный с обеих сторон стенами из пахсовых блоков и заполненный спаявшимися в результате интенсивного горения глыбами кирпичей и глины. Часть коридора на южной стороне отсекалась радиальными стенами, образующими вход в центральную часть. Следы горения связаны как с верхним, так и с нижним строительными периодами, но внизу их больше.

Вероятно, близкую планировку имел и мавзолей 2 могильника Тагискен. Вокруг круглого в плане здания шел обводной коридор со следами интенсивного горения. Стоящая на глиняном цоколе центральная часть здания была разделена двумя перекрещивающимися стенами на четыре камеры, с проходами вблизи центра (Толстов С.П., 1963, с. 35, рис. 8). Вход в здание находился с южной стороны и был отсечен от коридора стенами.

Такой же обводной коридор зафиксирован в мавзолее Тышкантепе (табл. 8, 5). Стены его сложены из пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (39–41×39-41 см), но следы горения в коридоре не обнаружены. Здание неоднократно перестраивалось. Крутой пандус выводил ко входу на юго-восточной части памятника.

В 6 км от Чирик-Рабата расположен один из наиболее характерных мавзолеев этого типа — Чирик 2. Это круглое в плане (диаметр 17,5 м) здание, сохранившееся на высоту 5 м, со входом с южной стороны, возведено на стилобате из крупных комков глины. Стены его сложены из чередующихся слоев пахсовых блоков (высота 60–70 см) и рядов сырцового кирпича (преобладающий стандарт 50×30×12 см). Сооружение перестраивалось. Можно говорить по крайней мере о двух строительных периодах с частичными перестройками в каждом из них.

Первоначально здание имело обходной коридор, обмазки стен и пола которого сильно замыты (табл. 8, 6). Затем внутренняя пахсовая стена обходного коридора была срезана, все пространство внутри здания забутовано глиной и кусками кирпичей, поверх которых выложены два нивелировочных горизонтальных ряда кирпичей кладки. Затем вся внутренняя площадь сооружения вновь поставленными стенами была поделена на четыре неравные камеры. Северные секторы разделялись стеной, отходящей от северной стенки, южные — коридорчиком-пандусом, ведшим через проход в центральной стене ко входу (табл. 8, 7). В дальнейшем, несмотря на частичные перестройки, изменявшие размеры и форму камер, бесконечные подновления полов и выкладки под ними, принцип этой планировки сохранялся.

Следы интенсивного горения зафиксированы особенно четко на нижних полах. На верхнем уровне следы горения отмечены лишь частично в северо-восточном секторе и «коридорчике-пандусе». Наряду с обгорелыми обломками человеческих костей были встречены (над прослойками песчано-глинистых намывов) не тронутые огнем и разрозненные кости вместе со слоями камыша и прутьев. Остатки погребального инвентаря составляли керамика, каменная курильница, многочисленные бусы, украшения, костяная туалетная ложечка, бронзовый трехлопастный наконечник стрелы и другие предметы (табл. 14, 38, 39, 44, 45, 50).

Мавзолей Баланды 3 уже лишен обходного коридора. Все здание со стенами из чередующихся рядов пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (28–30×48-50×10 см) поставлено на полутораметровый цоколь (табл. 8, 3). Внутреннее пространство разделено на четыре сектора проходящей по диаметру основной стеной с проходом и перпендикулярными ей стенками с проходами вдоль основной стены. Следы интенсивного горения зафиксированы лишь в северных секторах, все здание заполнено песчано-глинистыми намывами (рис. 8, 3).

Поздний тип мавзолеев представлен погребальным сооружением Асар (табл. 8, 10). Вокруг мавзолея прослежен ров, а сам он воздвигнут на невысоком (0,5 м) цоколе. Стены здания построены из чередующихся рядов пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (50×30×12 см) на толстом слое раствора с примесью большого количества самана. Вход в мавзолей, как обычно, вел с юга, где в стене сохранились две ступеньки. Все внутреннее пространство разделено на две половины проходящей по диаметру стеной с проходом, сдвинутым от центра к югу. На глиняных с саманом обмазках пола и стен зафиксированы мощные слои песчано-глинистых натеков и намывов. В заполнении мавзолея, состоящем из перегнивших органических остатков, большого числа разрозненных человеческих костей, перемешанных с кусками камышово-тростниковых настилов и обломков дерева (в том числе фрагментов деревянных гробов и носилок с резными плашками; табл. 7, 2), практически не имелось следов огня, за исключением северо-восточного угла, где был найден единственный обгорелый череп. Среди остатков погребального инвентаря сохранились бронзовые наконечники стрел, керамика, каменные и костяные бусы, деревянные и тыквенные сосуды, плетеные корзинки и другие вещи (табл. 7, 2, 5, 6).

Среди круглых в плане погребальных сооружений выделяется купольный мавзолей Баланды 2 (диаметр 16 м, сохранившаяся высота 4,5 м; табл. 8, 9). Вход в него расположен в южной части здания и оформлен в виде намечающегося портала с арочным перекрытием. Центральное круглое (диаметр 5,5 м) помещение, перекрытое ложным куполом, заключено в обвод анфилады из семи сводчатых помещений, разделенных на две части. Внешняя поверхность стен здания обработана 25 выступающими треугольными лопатками (Толстов С.П., 1962б, с. 174–177). Мавзолей был ограблен еще в древности, поэтому сохранились лишь остатки погребального инвентаря, керамический комплекс (в основном из расклинок сводов) и фрагменты деревянных гробов или носилок, подобных найденным на Бабиш-Мулле 2 и Асаре.

Исследование мавзолеев чирикрабатской культуры дает возможность считать, что среди основной их массы, вероятно, к наиболее ранним относятся сооружения с обходным коридором, где первоначально происходило горение (Кзылтепе, мавзолей 2 могильника Тагискен, нижний строительный горизонт Чирик 2 и др.) Центральная часть мавзолеев, возведенная на стилобате, делилась на четыре камеры. Впоследствии эти обходные коридоры могли выродиться во рвы, прослеживаемые вокруг подобных, но самых поздних зданий (например, Асар). Внутренняя планировка также постепенно меняется, теряя свою «крестообразность» и сохраняя лишь деление на две половины. Судя по натекам на обмазках стен и полов, большинство таких мавзолеев не имело постоянного перекрытия. Несмотря на размеры, большие мавзолеи чирикрабатской культуры, несомненно, предназначенные для захоронения знати (Бабиш-Мулла 2, Чирик-Рабат — круглое и квадратное сооружение), во многом сохраняют конструктивные особенности, свойственные основной массе мавзолеев. Так, в круглых погребальных зданиях Чирик-Рабата и Бабиш-Муллы 2 сохраняются крестообразная внутренняя планировка, обходной коридор, цоколь. Квадратное погребальное сооружение Чирик-Рабата с более поздними круглыми мавзолеями сближают двухкамерная планировка, невысокий цоколь и большой процент самана в обмазке стен и пола.

Планировка круглых мавзолеев с внутренним крестообразным пересечением стен могла иметь глубокие местные корни. Представляется несомненной связь чирикрабатских погребальных сооружений типа Кзылтепе, мавзолея 2 Тагискена и других со «шлаковыми» курганами и некоторыми ранними мавзолеями могильника Тагискен (мавзолей 6, планировка, обряд кремации), характерными для более раннего сакского населения этих районов (Толстов С.П., 1962б, с. 201, след.). Однако в погребальном обряде чирикрабатской культуры нельзя исключить определенные, вероятно южные, влияния, поскольку переход от кремации к труповыставлению наблюдается иногда в одних и тех же памятниках (мавзолей Чирик 2). Но наряду с этим отмечено и сосуществование обоих обрядов в разных одновременных памятниках. Сам факт перехода в погребальных сооружениях одного и того же типа от традиционного трупосожжения к труповыставлению мог происходить либо под влиянием каких-то изменений в религиозных представлениях, либо с появлением новой этнической группы населения.

На современном уровне знаний относительная хронология памятников чирикрабатской культуры может быть представлена в следующем виде: Этап I: нижний слой застройки и ранние укрепления на городище Чирик-Рабат, курган 1 и, может быть, круглое погребальное здание на городище (датировано концом IV или рубежом IV–III вв. до н. э.) (Толстов С.П., 1962б, с. 148; Трудновская С.А., 1963), нижний слой «Большого дома» и два нижних строительных периода «донжона» на Бабиш-Мулле 1, могильник Бабиш-Мулла 6, начало строительства, а возможно, и завершение постройки мавзолея Бабиш-Мулла 2. Этап II: Баланды 1 и 2, слой печек и частично верхний слой «Большого дома», а также верхний строительный период «донжона» на Бабиш-Мулле 1, Бабиш-Мулла 2, верхний слой Чирик-Рабата, часть мавзолея типа Баланды 3, Чирик 2, могильник Баланды 4. Этап III: частично верхний слой Бабиш-Муллы 1 и Чирик-Рабата, Сенгиркала, квадратное погребальное здание на Чирик-Рабате, мавзолей Асар.

Общая датировка памятников чирикрабатской культуры в пределах IV–II вв. до н. э., предложенная С.П. Толстовым (1962б, с. 136, след.), достаточно убедительна. Однако имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют внести некоторые уточнения.

По аналогиям в материалах сарматской культуры (особенно в близких территориально памятниках Южного Приуралья) предметам вооружения для начала раннего этапа может быть предложена дата рубеж V–IV вв. (курган на Чирик-Рабате, и возможно, начало строительства на Бабиш-Мулле 1).

Архитектурно-планировочные данные позволяют связывать начало постройки Бабиш-Муллы 1 с эпохой Ахеменидов. Тот факт, что постройка сатрапской резиденции (по нашему предположению) осталась незавершенной и была заброшена (на какое-то время), скорее всего можно связать с крахом Ахеменидской державы. В таком случае верхней границей этапа I условно может быть признан 330 г. до н. э. Керамические аналогии этому комплексу имеются в слоях Афрасиаб IБ (последняя четверть IV в. до н. э.) и Афрасиаб II (III в. до н. э.) (К исторической топографии древнего и средневекового Самарканда. С. 57, 58. Даты, предлагавшиеся ранее Г.В. Шишкиной, немного расходятся с указанными в этом издании), а также в кроющем слое Елькендепе III, верхняя дата которого IV в. до н. э. (Марущенко А.А., 1959б, с. 71).

Для датировки этапа II культуры существенны находки предметов греческого импорта на Баланды 1, 2 и Бабиш-Мулле 2. Датировка их определяется в пределах IV–III вв. до н. э., но исходя из исторической ситуации, время их появления в низовьях Сырдарьи может быть отнесено к последней трети IV в. до н. э., самое позднее — к началу III в. до н. э. Общая дата этого этапа — от последней трети IV в. до н. э. условно до середины III в. до н. э.

Для определения верхней границы этапа III и вообще верхней даты культуры особых данных нет. Протяженность этого этапа, судя по малой мощности культурных наслоений и малому количеству памятников, вряд ли была большой. Поэтому нет основания определять верхнюю границу их временем позже начала II в. до н. э., но нельзя исключить, что развитие ее завершается полностью в пределах III в. до н. э.

Керамика. Наиболее массовый и выразительный материал в археологическом комплексе чирикрабатской культуры — керамика. Отсутствие публикаций заставляет нас остановиться на характеристике керамики несколько подробнее. В основу стратиграфического анализа керамического комплекса положены материалы, полученные при раскопках городища Бабиш-Мулла 1 (прежде всего его «донжона»), стратиграфического и иных раскопов городищ Чирик-Рабат, Баланды, Сенгиркала, и лишь затем привлекались материалы исследования многочисленных поселений и погребальных памятников. В результате анализа удалось распределить чирикрабатскую керамику по трем хронологическим этапам. По технологическим признакам она делится на две группы: 1 — сосуды грубой ручной лепки, кострового обжига, домашнего изготовления; 2 — сосуды, сформованные с помощью гончарного круга, горнового обжига, ремесленного производства.

Керамика группы 1 составляет 32,4 % всех имеющихся в нашей коллекции сосудов. Можно говорить о 1936 сосудах, целых, археологически целых и фрагментированных, в составе многотысячной (около 60 тыс.) коллекции чирикрабатской керамики. Среди них представлены горшки, котлы, чаши, миски, сковороды-жаровни.

Горшки (табл. 10) составляют 77,3 % (486 экз.) общего числа сосудов группы 1. Они имеют плоское дно, диаметр которого близок или чуть меньше диаметра устья, вытянутое округлое тулово и отогнутый наружу простой, иногда чуть утолщенный или же утонченный край венчика. Преобладание лепных горшков того или иного типа по этапам не устанавливается. Подобные формы распространены на значительной территории в широкий хронологический период, но наиболее близкие аналогии находим в сакских памятниках VII–V вв. до н. э. средней Жаныдарьи и Инкардарьи (Толстов С.П., 1962б, рис. 104; Левина Л.М., 1979б, рис. 7, 8), памятниках савроматской и сарматской культур Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1963, табл. 7, 8; Мошкова М.Г., 1963, табл. 7), а также в памятниках этапа I соседней джетыасарской культуры (см. табл. 19).

Среди горшков выделяется серия небольших сосудов усеченно-биконической формы, с резким перегибом тулова или горизонтальным валиком посредине (их всего 0,9 %). Они покрыты темно-серым ангобом и слегка подлощены. Найдены главным образом в погребальных сооружениях. Часть из них орнаментирована наколами и прорезными линиями (табл. 10, 1–3, 8-10).

Следует отметить горшковидные сосуды с цилиндрическими сливами, изредка встречаемые на поселениях в районе городища Чирик-Рабат, в могильнике Бабиш-Мулла 6 (табл. 10, 12). Эти сосуды, очевидно, непосредственно связаны с близкими формами, широко распространенными в более ранних сакских памятниках той же территории бассейна средней Жаныдарьи и Инкардарьи (Левина Л.М., 1979б, с. 187, рис. 9, 1, 2, 10–12).

Котлообразные сосуды встречаются гораздо реже, чем горшки. Они имеют относительно широкое устье, плоский или уплощенный бережок, иногда снабжены сплошными или петлеобразными ручками. В коллекции есть фрагменты полутора десятка таких сосудов.

Менее 3,2 % сосудов группы 1 составляют широко открытые миски с плавно округлыми стенками и утонченным краем. Близкую форму имеют немногочисленные невысокие чаши (табл. 10, 26–30). Аналогичные миски и чаши характерны и для керамического комплекса сакских памятников VII–V вв. до н. э. той же территории Жаныдарьи (Вишневская О.А., 1973, с. 154, табл. XXII; Левина Л.М., 1979б, с. 187, рис. 9). Тождественные чаши представлены в Актамском могильнике V–III вв. до н. э. в Фергане (Горбунова Н.Г., 1962) и памятниках Тянь-Шаня и Памиро-Алая, подобных сакскому могильнику Шарт (Бернштам А.Н., 1952). Различного размера сковороды-жаровни — относительно частая находка (10,2 %) на всех поселениях.

Лишь 30 % лепных сосудов украшены орнаментом. Он представлен прочерченными, волнистыми, зигзагообразными или угловыми узорами на плечиках и тулове сосудов, иногда дополненными точечными вдавлениями, а также насечками по бережку (табл. 10, 8-10, 37–42, 46, 61, 82). К этапу I относится лишь два сосуда с узором в виде насечек по венчику.

Удельный вес керамики группы 1 понижается от этапа к этапу. Так, на этапе I она составляет 39 %, а на этапе III — менее 27 %.

Сосуды группы 2 (ремесленного производства) изготовлены в подавляющем большинстве на гончарном круге быстрого вращения из хорошо промешенной и отмученной глины. Они имеют ровный обжиг и покрыты жидким беловатым или красно-коричневым ангобом.

По назначению и форме гончарной керамики выделяются хумы, хумчи, крупные горшковидные или корчаговидные сосуды, горшки, котлообразные сосуды, кувшины, фляги, миски, чаши и др.

Крупные толстостенные сосуды, предназначенные для хранения жидкостей и зерна (хумы, хумчи, крупные горшковидные или корчаговидные сосуды), отнесены нами к одному виду. Они изготовлены ленточной техникой и в подавляющем большинстве покрыты снаружи красно-коричневым ангобом (изредка — поверх беловатого), часто ангоб есть лишь в верхней части. Эти сосуды составляют 30 % гончарной керамики. По форме тулова и венчика они делятся на два типа, каждый из которых в свою очередь подразделяется на подтипы и разновидности. К типу 1 относятся сосуды с раздутым яйцевидным туловом, без шейки, с Т-образным венчиком и плоским бережком (табл. 11, 1, 3, 8, 9, 24). В высоту они достигают 1,5–1,8 м. Обычно наибольший диаметр тулова в полтора-два раза превышает диаметр венчика (25–50 см), который всегда несколько больше диаметра днища. Эти сосуды господствуют в материалах слоев этапа I, составляя там более 78 % керамики этого вида. Подтипы 1А и 1В с оттянутым внутрь венчиком и очень широким плоским бережком (ширина последнего у сосудов подтипа 1А — до 10–11 см), найдены главным образом в слоях этапа I (сосуды подтипа 1А — только там), гораздо реже — в слоях этапа II, составляя там менее 9 % сосудов данного вида. Сосуды подтипа 1С — с выступающим лишь наружу венчиком — распространены на этапе II (табл. 11, 13–15).

Сосуды типа 2 характеризуются меньшей раздутостью тулова, выраженной горловиной и округлым или треугольным в сечении венчиком. Этот тип также подразделяется на подтипы и разновидности. Тип 2 составляет 61,5 % форм данного вида и резко преобладает в материалах этапов II и III (соответственно 71 и 90,2 % сосудов данного вида). Отдельные экземпляры сосудов типа 2 зафиксированы и на этапе I, в материалах верхних слоев (табл. 11, 2, 5–7, 16, 19, 20).

Если сосуды типа 1 находят множество прямых аналогий в слоях VI–IV вв. до н. э. памятников южной Туркмении (Марущенко А.А., 1959б, табл. XXVIII, 1–6; Пилипко В.Н., 1975, рис. 35, 3; 1984, рис. 4, 1), в слоях Афрасиаба IA-Б, II и Согда (Кабанов С.К., 1969, рис. 3, 25; 13, 17, 18; 1981, рис. 19, 1–3; 22, 5–7; Тереножкин А.И., 1950, рис. 69, III, 9; Шишкина Г.В., 1969, рис. 7, 83–85, 93, 146, 154; 1974, рис. 8-10), то сосуды типа 2 таковых не имеют. Поэтому можно думать, что форма сосудов типа 2 могла развиться и на месте. Однако не исключено, что она ведет происхождение от сосудов, известных в материалах памятников южной Туркмении доахеменидского и ахеменидского времени (Массон В.М., 1959, табл. XXXIX, 4).

Основная масса сосудов рассмотренного вида лишена орнамента. Лишь незначительная их часть украшена валиком с насечками, опоясывающим сосуд ниже венчика, насечками по венчику или пальцевыми вдавлениями по наружной стороне венчика (табл. 11, 11–13, 15, 17). Последние обнаружены на сосудах, характерных для этапа II и имеющих аналогии в материалах Бухарского Согда, в памятниках ранней фазы актепинского этапа, синхронного стадии Афрасиаб II (Ураков Б., 1982, с. 5).

Очень небольшую группу (2,8 %) гончарной керамики составляют невысокие приземистые красноангобированные горшки с характерной плавной усеченно-биконической формой тулова (табл. 12, 19–21). По форме верхней части и венчику этот вид делится на два типа. Тип 1 представлен горшками без горловины, с утолщенным чуть выступающим наружу венчиком с плоским бережком, горизонтальным валиком, опоясывающим сосуд на 2 см ниже венчика (табл. 12, 21). 70 % горшков этого типа найдены в материалах этапа I, остальные 30 % — этапа II. Близкие этим горшкам формы отмечены в материалах Согда, в слоях Афрасиаба I и II (Шишкина Г.В., 1969, рис. 3, 10; 7, 145). Горшки типа 2 имеют выраженную горловину, отогнутый наружу простой край либо небольшой округлый или треугольный в сечении венчик. Часть горшков типа 2 снабжена горизонтальным валиком под горлом. Горшки обнаружены в слоях всех этапов, начиная с самых ранних.

Около 1 % гончарной керамики составляют толстостенные котлообразные сосуды, с крупным Т-образным венчиком, подобным венчикам хумов типа 1 (табл. 11, 24). Обнаружены они в материалах этапа III. Аналогичные сосуды известны в керамическом комплексе Елькендепе в южной Туркмении (Марущенко А.А., 1959б, табл. XXIX, 9) и в Согде (Кабанов С.К., 1981, рис. 23, 4).

Самая распространенная форма гончарной керамики — кувшины (32 %). Несмотря на значительные расхождения в размерах, 88 % их составляют один тип (1) — горшкообразные кувшины без ручек, с яйцевидным туловом, выделенной горловиной и отогнутым наружу простым краем либо маленьким округлым или треугольным в сечении венчиком. Диаметр устья равен или меньше диаметра плоского днища и в два-три раза меньше диаметра тулова (табл. 12, 1–7, 10–36, 60, 80). 22 % этих кувшинов найдены в материалах этапа I; 51,5 % — этапа II; 14,5 % — этапа III. Хотя полных аналогий таким кувшинам в южных среднеазиатских районах пока нет, по отделке и общему облику (прежде всего верхней части) их можно сравнить с сосудами, известными из материалов парфянских, бактрийских, согдийских и хорезмийских памятников IV–II вв. до н. э. (Мандельштам А.М., 1966а, табл. XIX, 2; Пилипко В.Н., 1975, рис. 35, 2; Кабанов С.К., 1981, рис. 21, 17; Воробьева М.Г., 1967, табл. II, 46).

Кувшины типа 2 характеризуются прямым высоким горлом, отделенным от тулова уступом или валиком, иногда с рифлением на горле. Часть из них имеет петлеобразную ручку, верхний конец которой прикреплен к горлу или к округло треугольному в сечении венчику (табл. 12, 8, 9). Основная масса этих кувшинов ремесленного производства, горнового обжига изготовлена тщательной ручной лепкой без применения гончарного круга. Они покрыты густым красно-коричневым или темно-серым (до черного) ангобом и залощены. Вероятно, эти кувшиновидные сосуды, как и такие же горшкообразные, представляют собой импорт, очевидно, памятников соседней джетыасарской культуры, где они типичны для керамического комплекса (см. ниже табл. 21, 6, 11, 12).

Немногочисленной серией в гончарной керамике представлены крупные красноглиняные фляги со светлым ангобом (табл. 11, 28, 29). По форме они сближаются с флягами, найденными на памятниках Парфии (Пилипко В.Н., 1975, рис. 35) и Хорезма (Воробьева М.Г., 1959. Вклейка, рис. 31; 32), но в отличие от хорезмийских, лишены орнамента. В чирикрабатской культуре фляги встречены лишь на этапах II и III.

Миски составляют 20 % гончарной керамики. Это широко открытые сосуды с прямыми или слегка округлыми стенками и плоским дном, диаметр которого в два-три раза меньше диаметра края. Они покрыты красным или красно-коричневым ангобом, иногда лишь внутри. Размеры их различны. По форме венчика различается несколько типов с подтипами и вариантами (табл. 12, 45–52, 61–79).

Различные типы мисок — с простым утонченным или утолщенным краем; плоским бережком; с венчиками — профилированным снаружи; отогнутым наружу удлиненным плоским, иногда наклоненным книзу; Г- и Т-образным; сложным «клювовидным» и др.; с простым плоским дном; дисковидным и кольцевидным поддоном — все они находят полные аналогии в керамических комплексах южной Туркмении V–II вв. до н. э. (Массон В.М., 1959, табл. XI, 1; XII, 6, 22; Марущенко А.А., 1959б, табл. XII, 7, 8; XXXI, 1–6, 8-10; Пилипко В.Н., 1975, рис. 35, 5, 17, 18; Усманова З.И., 1963а, рис. 21, 11–13, 15, 17–19; 23, 40; 13, 37, 45, 49; 1963б, рис. 30, 11; Кацурис К., Буряков Ю., 1963, рис. 4, 13), в материалах Ай-Ханум (Schlumberger D., Bernard Р., 1965, p. 606–659), в памятниках древней Бактрии (Gardin J.C., 1957, pl. VII, 23а(1), а(2), 24b; III, 15b; IV, 15а, 17, 19b, с; 18а, b; XIII, 3; Дьяконов М.М., 1953, табл. XII, 30, 34, рис. 20), Согда этапов Афрасиаб IБ и II (Шишкина Г.В., 1975, рис. 3; 4; 10; Кабанов С.К., 1981, рис. 17, 5-17; 18, 10). Некоторые типы мисок аналогичны распространенным в Хорезме в кангюйский период (Воробьева М.Г., 1967, с. 316, табл. III, 10–16, 26, 27). Так называемые рыбные блюда, одна из характернейших форм согдийской керамики этапа Афрасиаб II, встречены в чирикрабатском керамическом комплексе конца этапа I. Практически миски всех типов зафиксированы в том или ином количестве на всех трех хронологических этапах.

Среди гончарной керамики 12 % составляют глубокие красноангобированные чаши с небольшим плоским дном, простым утонченным краем, изредка выделенным венчиком, слегка округлым туловом или перегибом на его середине или на уровне верхней трети (табл. 12, 25–33). По степени округлости тулова, резкости перегиба, степени изгиба стенок верхней части чаш и направленности края можно выделить несколько подтипов и проследить их динамику. Большинство подтипов сосуществует, но замечено, что более открытые чаши со слегка отогнутым наружу краем и перегибом ниже середины тулова появляются лишь на этапе II. Чирикрабатские чаши находят аналогии в тех же районах и памятниках, что миски и другие формы гончарной керамики (Массон В.М., 1959; Марущенко А.А., 1959б; Пилипко В.Н., 1975; Шишкина Г.В., 1969; 1975; Кабанов С.К., 1969; 1981). Однако, в отличие от упомянутых районов Средней Азии, где встречено подавляющее большинство аналогичных чирикрабатским форм, в рассматриваемом гончарном комплексе отсутствуют бокалы на ножке. Пока известен лишь один бокал ручной лепки напольного обжига, серого ангоба, происходящий из мавзолея.

В другом мавзолее, относящемся к этапу III, обнаружены две фрагментированные чаши, сероангобированные и подлощенные, изготовленные тщательной ручной лепкой. Тулово полушарной формы завершается слегка отогнутым наружу, маленьким, округлым в сечении венчиком. Подобные чаши чрезвычайно характерны для керамического комплекса соседней джетыасарской культуры.

Найденные на чирикрабатских памятниках крышки — хорошей выделки, в основном красноглиняные, реже сероглиняные, с темно-серым ангобом, конической или округло-конической формы, с простым или профилированным венчиком — имеют аналогии в тех же материалах древней Парфии и Согда, что и остальные формы гончарных сосудов чирикрабатского комплекса (например: Кацурис К., Буряков Ю., 1963, рис. 4, 4, 14, 22).

Сравнение гончарной керамики чирикрабатской культуры с материалами других среднеазиатских районов выявляет необычайную близость ее особенно с древнепарфянской и согдийской. Некоторые чирикрабатские формы сосудов находят аналогии и прототипы в слоях южнотуркменских памятников более раннего времени, чем согдийские с подобной керамикой.

Сходство чирикрабатской и согдийской керамики разрешает предположить общность ее происхождения и вероятность существования единого «центра», находившегося в позднеахеменидский период, возможно, на территории Парфии или Бактрии и давшего чрезвычайно близкий керамический комплекс обоим районам. Однако уже со второй четверти IV в. до н. э. развитие керамических комплексов в каждом из этих районов шло своими путями. Несмотря на относительно короткий период существования чирикрабатской культуры, в керамике ее все-таки можно отметить важные изменения. Так, например, в ее комплексе происходит иная, чем в Согде, динамика развития хумов с Т-образным венчиком (кстати, в Хорезме их вообще не было), которые вскоре вытесняются хумами и хумчами другого типа, не имеющего аналогов в южных районах.

Отсутствие в чирикрабатской керамике кубков на ножке объясняется, вероятно, появлением их в Согде позже первой трети IV в. до н. э. Находки сосудов типа «рыбных блюд» уже на этапе I существования чирикрабатской культуры, возможно, свидетельствуют о более раннем, чем III в. до н. э., появлении их в афрасиабском материале.

Вполне вероятно, что гончарная ремесленная керамика появилась в жаныдарьинских районах не без участия согдийских мастеров.

Среди чирикрабатской керамики незначительно число лощеных сосудов. Лишь на поздних памятниках, вроде Сенгиркала, распространяется зеркальное лощение, характер которого свидетельствует о контактах с хорезмийскими мастерами.

В отличие от материалов из нижних слоев городища Афрасиаб в Согде и верхнего слоя Елькендепе в Парфии, в которых находит аналогии чирикрабатская гончарная керамика, в последней отсутствуют баночные формы с подкосом в нижней части сосуда, характеризующие так называемый ахеменидский комплекс посуды. Этот момент представляется весьма существенным, потому что и Афрасиаб, и Елькендепе — крупные археологические памятники со сложной стратиграфией, где выделить хронологически «чистые» слои, несомненно, более трудно, чем на однослойных или относительно простых по стратиграфии чирикрабатских. Исчезновение баночных форм с подкосом служит, вероятно, хронологическим индикатором. В то время, когда складывалась чирикрабатская культура, куда вошел практически весь набор гончарных форм из южных районов Средней Азии (Согд и Парфия во всяком случае; для Бактрии мы не имеем синхронных материалов), баночные формы с подкосом уже вышли или выходили из употребления. Но поскольку есть основания связывать сложение чирикрабатской культуры с последним этапом существования Ахеменидской державы, можно думать, что именно в IV в. до н. э. произошла полная смена керамических форм на юге Средней Азии. Возможно, это связано с какой-то реорганизацией сатрапий и изменением их культурной и экономической ориентации. Хотя Хорезм входил в ареал, где бытовали в ахеменидское время баночные формы керамики с подкосом, с IV в. до н. э. они исчезают там полностью, и на смену им приходит яркая и индивидуальная в Средней Азии керамика кангюйской культуры. Видимо, процесс смены керамического комплекса и в Хорезме, и на юге Средней Азии происходил синхронно[14].

Если происхождение чирикрабатской гончарной керамики можно связать с южными районами Средней Азии, то дальнейшее ее развитие происходило в иной исторической обстановке, когда культурные связи с югом значительно ослабели. Одновременно активизировались связи с Хорезмом, что фиксируется на этапе III культуры в отдельных заимствованиях, например, приемов обработки керамики лощением. Вероятно, тем же объясняется и наличие с конца этапа I и особенно на этапе II чирикрабатской культуры значительного числа форм, характерных для соседней джетыасарской культуры. Последнее свидетельствует не только о связях, но и о синхронности существования чирикрабатского и джетыасарского комплексов.

Остатки производственной деятельности и орудия труда. Следы развития местного гончарного ремесленного производства обнаружены неоднократно. В 6 км к юго-востоку от Бабиш-Муллы 1 на поселении найдены развалины гончарных обжигательных печей. Они открыты также в слое между двумя строительными горизонтами «Большого дома» Бабиш-Муллы 1.

Повсеместно на поселениях встречаются следы обработки кварцита, из которого изготовлялись зернотерки, каменные ядра, терочники. По мнению С.П. Толстова (1962б, с. 156, 157, рис. 87), часть кварцитовых сколов использовалась в качестве простейших домашних орудий. Большое количество кварцита на поселениях он считал отличительной чертой чирикрабатской культуры. Следы бронзолитейного производства обнаружены на Бабиш Мулле 1.

С изготовлением и обжигом грубых лепных статуэток и шариков (типа головок к статуэткам; табл. 13, 35, 36) связаны два производственных комплекса — на поселении к северу от Бабиш-Муллы (точка 254) и на пристройке этого же памятника.

Из орудий труда, кроме зернотерок и оселков (табл. 13, 33), изредка встречаются фрагменты железных ножей с прямой и дуговидной спинкой и выделенным черенком. Иногда ножи имеют костяные резные рукояти (табл. 13, 16, 17; 14, 15). На памятнике Баланды 2 засвидетельствована необычная для этих мест находка — костяное веретено греческого типа (табл. 13, 1). Это полая костяная резная трубка, внутри которой находился граненый железный стержень. Концы его выходили за пределы трубки и могли снабжаться дополнительными костяными деталями, фрагменты которых найдены рядом. Подобные веретена известны в скифских памятниках IV–III вв. до н. э. (Яковенко Э.В., 1973; Мелюкова А.И., 1975, с. 172).

Оружие и конское снаряжение. Оружие представлено ограниченным количеством предметов, так как в рядовых мавзолеях его практически нет, а богатые — разграблены. Наиболее массовой категорией находок этой группы являются наконечники стрел (табл. 9, 2-58). Все они принадлежат к типам, характерным для сарматских памятников IV–III вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961; Мошкова М.Г., 1963). Преобладают трехлопастные и трехгранные стрелы с выступающей и скрытой втулкой. Найденный в слое Бабиш-Муллы 1 экземпляр двухлопастного листовидного наконечника (табл. 9, 3) вряд ли может служить основанием для «удревнения» всего набора бабиш-муллинских стрел, укладывающегося в рамки IV–II вв. до н. э. Железные наконечники стрел единичны (табл. 9, 11, 47, 48). Отсутствие археологически «закрытых» комплексов не позволяет надежно сузить датировки. Особый интерес представляет костяной наконечник из Бабиш-Муллы 1, имитирующий втульчатый бронзовый (табл. 9, 10).

Единственный меч, найденный в кургане на городище Чирик-Рабат (табл. 9, 1), по аналогиям из Приуралья, Западного Казахстана и других районов (Граков Б.Н., 1928, рис. 1; Синицын И.В., 1952, рис. 27; Смирнов К.Ф., 1964, рис. 22, 40; Мошкова М.Г., 1963, табл. 18, 3) датирован рубежом V–IV вв. до н. э.

Плохой сохранности и неясной формы кинжал обнаружен вместе с фрагментами пластинчатого железного доспеха (табл. 9, 59, 60) в круглом погребальном здании на Чирик-Рабате (Толстов С.П., 1962б, с. 148–150; Трудновская С.А., 1963). Кинжал найден также в погребении Баланды 4.

Из предметов конского снаряжения встречены лишь один целый двудырчатый роговой псалий и один фрагментированный (Бабиш-Мулла 1; табл. 9, 61, 62).

Украшения. Наиболее полно комплекс украшений представлен в погребальных сооружениях, особенно в мавзолеях Бабиш-Муллы 2, Чирик 2, Асар, круглом и квадратном мавзолеях Чирик-Рабата. Здесь были найдены золотые, серебряные и бронзовые бляшки, серьги, подвески, перстни, пронизи, колокольчики, каменные скарабеоиды и халцедоновая ахеменидская печать (табл. 14). Особенно разнообразен и многочислен набор всевозможных бус: из стекла (крупные синие бусы с белыми глазками; такие же, обведенные красными ободками; мелкий синий бисер; подвески; табл. 14, 75), бусы из стекла с внутренней позолотой, золота (массивные бусы с зернью; табл. 14, 11, 12, 35), кости (бусины и подвески-пронизи цилиндрической и усеченно-конической формы; табл. 14, 40, 42, 47), камня (яшма, гагат, сердолик, янтарь, ляпис-лазурь, халцедон, черный камень с белым орнаментом).

Многие украшения, в том числе и бусы, имеют достаточно близкие аналогии в инвентаре раннесарматских (прохоровских) погребений Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (Мошкова М.Г., 1963, табл. 29, 1–4; 30, 16, 23, 26; 31, 12, 16; 32, 10–12 и др.). Костяные подвески-пронизи почти тождественны находкам Актамского могильника в Фергане (Горбунова Н.Г., 1962, рис. 3, 41). Бабиш-муллинские серьги со вставками (табл. 14, 32) очень близки экземплярам, обнаруженным в одном из ранних погребений Тулхарского могильника (Мандельштам А.М., 1966а, табл. I; IX, 6), а серьги с жемчужинками и веточками кораллов подобны семиреченским (могильник Коктул) (Акишев К.А., 1983, с. 140). Все приведенные аналогии чирикрабатским украшениям укладываются в рамки IV–II–I вв. до н. э., а халцедоновая ахеменидская печать датируется V–IV вв. до н. э. (Трудновская С.А., 1963, с. 213).

Предметы туалета. Дошедшие до нас предметы туалета чирикрабатской культуры представлены костяными и бронзовыми туалетными ложечками, обломками деревянных точеных сосудиков типа античных пиксид (Бабиш-Мулла 2, Асар; табл. 7, 5), костяными гребнями, бронзовыми зеркалами, обычно с утолщенным валиком по краю диска и боковой ручкой-штырем, реже — в виде плоских дисков с выпуклостью в центре и валиком вокруг нее (табл. 13, 13, 14). Часть из этих вещей находит аналогии в раннесарматских памятниках (Мошкова М.Г., 1963, табл. 11, 20, 26–28), а деревянные пиксиды близки по форме костяным северопричерноморским, характерным с IV–III вв. до н. э. вплоть до рубежа нашей эры (Сокольский Н.И., 1971, табл. XXVIII, 12).

Особый интерес представляет набор костяных орнаментированных пластин и выточенных из слоновой кости небольших наверший и столбиков с глубокими кольцевыми пропилами, заполненными синей пастой. Все эти костяные детали украшали деревянную парадную шкатулку с усеченно-конической крышкой (Баланды 1; табл. 13, 2–8). Деревянные плоскости стенок шкатулки имели роспись (сохранились пятна алого цвета и следы позолоты) и были обложены с обеих сторон слюдой. Обнаруженные рядом со шкатулкой вещи составляли, очевидно, ее содержимое. Это были обломки золотых и серебряных ювелирных изделий, жемчужины, фрагменты маленьких стеклянных сосудов с росписью, позолотой и рельефными узорами (вероятно, сирийское производство). Поблизости от шкатулки найдена небольшая каменная скульптура фантастического зверя (табл. 13, 34).

Предметы культа. Грубые лепные обожженные статуэтки, несомненно, связаны с весьма архаической местной традицией (табл. 13, 35, 36). Большинство из них схематически передает человеческое туловище с грубо выделенными конечностями, чаще всего без головы. Встречаются странно изогнутые части фигурок, но, может быть, это бракованные изделия, так как они найдены на месте их производства. Вместе с фигурками встречаются глиняные гладкие обожженные шарики. По размерам они могут соответствовать «головкам» статуэток, но все же назначение их неясно. Скорее всего это культовые предметы. Какую-то роль в культовых церемониях играли и курильницы из серого и светло-серого талька — салицитового сланца.

Несомненно, с местными верованиями связана и находка черепа собаки, раскрашенного пятнами красной краски (под стеной пристройки Бабиш-Муллы 1).

Для отождествления носителей чирикрабатской культуры с одним из известных по письменным источникам племен или народов существенное значение имеет не только географическое положение памятников этой культуры, но и ряд выводов, которые можно сделать на основании их изучения. Во-первых, преемственность чирикрабатского археологического комплекса по отношению к культуре саков низовьев Сырдарьи (Уйгарак, Южный Тагискен, «шлаковые» курганы и поселения), что предполагает по крайней мере значительное этническое единство населения с VII до II в. до н. э. на этой территории. Во-вторых, включение носителей чирикрабатской культуры в административно-хозяйственную систему Ахеменидской империи, что нашло свое отражение в постройке сатрапской резиденции (Бабиш-Мулла 1) и распространении на этой территории достижений строительного дела и гончарного ремесла из более южных районов державы. Разгром Ахеменидов Александром Македонским имел существенные последствия и для этого региона, хотя прямо не затрагивал его. Осталась недостроенной сатрапская резиденция, очевидно, прекратился приток ремесленников из южных районов, оборвались многие культурные связи, что повлекло явное огрубление и изменение традиций в строительстве и гончарстве. В-третьих, полное исчезновение памятников чирикрабатской культуры в низовьях Сырдарьи ко II в. до н. э. (процесс этот мог происходить и ранее, но на материале изучаемого региона мы не имеем критериев для выделения в пределах III–II вв. до н. э. более дробных хронологических периодов). Связан этот процесс с изменением гидрографической сети Сырдарьинской дельты. Вероятность такого объяснения подтверждается отсутствием здесь памятников, преемственных по отношению к чирикрабатской культуре.

Учитывая все это, можно с достаточным основанием предложить отождествление комплекса чирикрабатской культуры с даями (дахами). Они появляются на исторической арене не позже середины I тысячелетия до н. э. (Cp.: Junge J., 1939, s. 71; Струве В.В., 1968, с. 61, примеч. 76). Имя этого иранского кочевого племени Δαχί встречается у Геродота (I, 125), его отождествляют с daηha Авесты (Jšt, 13, 143; Nyberg Н.S., 1938, s. 249). В качестве подданных Ахеменидской империи dahā упоминаются в «Антидевовской» надписи Ксеркса (XPh, 26; Herzfeld E., 1938; Струве В.В., 1968, с. 119) наряду с саками-хаумаварга и саками-тиграхауда. Последние две группы кочевых племен Средней Азии локализуются большинством исследователей на юго-востоке Средней Азии по соседству с Бактрией и Согдом: это саки-хаумаварга, или амюргийские, и к востоку от Каспийского моря — саки-тиграхауда, отождествляемые с массагетами (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158–174). В.В. Струве отождествлял dahā с «саками, которые за морем» Накширустемской надписи Дария I (DNa, 28–29; Струве В.В., 1968, с. 111), и «саками за Согдом» в надписях на документах основания дворцов Дария I в Персеполе и Экбатанах (Herzfeld Е., 1938, s. 19; переводы: Струве В.В., 1968, с. 58; Абаев В.И., 1980, с. 36), а также со «страной саков, достигающей предела земли», или «саками болот и долин» из надписи на Суэцком перешейке (Струве В.В., 1968, с. 113, 114; Эдаков А.В., 1976, с. 91–97) и считал их саками-массагетами.

В настоящее время в науке господствует мнение об отождествлении «саков, которые за морем» с европейскими скифами (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158). Массагеты же по общему признанию локализуются к востоку от Каспийского моря. Открытие и исследование многочисленных памятников на Узбое и в Закаспии делают эту локализацию весьма обоснованной и соответствующей данным Геродота, Страбона и других древних авторов о массагетах за рекой Оксом (Араксом) к востоку от Каспийского (Гирканского) моря. С.П. Толстов (1961; 1962б, с. 136) связывал территорию чирикрабатской культуры на Жаныдарье с апасиаками. Согласно данным письменных источников, апасиаки локализуются в низовьях каспийского рукава Амударьи.

Б.А. Литвинский (1960; 1972б, с. 169) предложил локализовать владения «саков, которые за Согдом», на правобережье средней Сырдарьи. Подобная локализация, на наш взгляд, противоречит устойчиво сохраняемым античной традицией сведениям о том, что Яксарт был границей державы Ахеменидов (Страбон, XI, XI, 4; Солин, X, IX, 6). Страна «саков, которые за Согдом», определяет крайние северные или северо-восточные пределы Ахеменидской державы, так как она противопоставляется южному пределу — Кушу (Herzfeld Е., 1926, s. 2107; Kent R.J., 1943, p. 305). Интересные сведения о локализации кочевых племен сохранили сподвижники Александра Македонского. Они приводятся в описаниях его похода у Арриана и Квинта Курция Руфа. Согласно Арриану (IV, 5, 3–4), на север от Согдианы простирается «равнина около скифской пустыни», что дает основание считать Кызылкумы «Скифской пустыней». Если же учесть приведенные выше данные о недостроенной, очевидно, сатрапской резиденции в низовьях Сырдарьи, то можно локализовать там и владения «саков, которые за Согдом». У Квинта Курция (VII, VII, 32; VIII, I, 8) есть дополнительные сведения: скифы — союзники Спитамена, действующие в районе Мараканды и на севере Согда, — названы дагами, которые в свою очередь являются соседями Хорезма наряду с массагетами. Территория массагетов локализуется на запад от Хорезма. Поэтому, учитывая приведенные выше данные, есть все основания поместить даев (дагов) на восток от Хорезма, в низовья Сырдарьи, что подтверждает, как нам представляется, точку зрения В.В. Струве об их тождестве с «саками, которые за Согдом» (Струве В.В., 1968, с. 58, 113, 114). Эта локализация согласуется и со сведениями Страбона (XI, 9, 2) о том, что дай первоначально (до их переселения к границам Парфии) жили «выше Меотиды»[15]. По Арриану, дай жили «за Танаисом» или «по Танаису», что опять же отвечает их локализации на Жаныдарье, бывшей в IV–II вв. до н. э., очевидно, главным дельтовым руслом Сырдарьи[16]. Переселение даев в Прикаспий, на границы Парфии, происходит в первой половине III в. до н. э. (Herrmann А., 1914, s. 48; Пьянков И.В., 1964, с. 124, 125). Археологические материалы чирикрабатской культуры этому не противоречат, так как в III в. до н. э., после этапа II чирикрабатской культуры, памятники ее почти полностью исчезают на Жаныдарье, и к началу II в. до н. э. чирикрабатская культура заканчивает свое существование. Племена, населявшие берега Жаныдарьи, покидают свои земли в связи с изменением гидрографического режима дельты. Со II в. до н. э. основной сток в Аральское море происходит по системе более восточных и северных Пра-Кувандарьинских русел, где находилась территория племен джетыасарской культуры. Можно допустить, что переселение даев к границам Парфии произошло с согласия, а может быть, даже по приглашению Селевкидов. Дай были союзниками Александра (Арриан, V, 12, 2) и принимали участие в его Индийском походе (Квинт Курций Руф, VIII, XIV, V). Вероятно, по традиции они сохранили союзнические отношения с Селевкидами и были поселены на северной границе Селевкидской державы для защиты от набегов других кочевых племен[17]. К тому же, это сдерживало самих даев и защищало владения Селевкидов от их вторжения (Толстов С.П., 1948б, с. 231).

Памятники джетыасарской культуры середины I тысячелетия до н. э. — середины I тысячелетия н. э (Л.М. Левина)

Основной комплекс памятников джетыасарской культуры расположен в восточном Приаралье, в бассейне наиболее северных из древних русел нижней Сырдарьи — Кувандарьи и Пра-Кувандарьи, на обширной дельтовой аллювиальной равнине, обводненной озерами, речными разливами, изрезанной многочисленными дельтовыми протоками древней Кувандарьи. Южная граница распространения джетыасарских памятников проходит к северу от сухого русла Жаныдарьи (карта 1). Природные условия характеризовались здесь непрерывными изменениями гидрографических режимов дельтовых протоков. Джетыасарские памятники впервые были исследованы и выделены в отдельную культуру в 1946 г. (Толстов С.П., 1947 г., с. 55–107; 1948б, с. 125–140). Она получила название по имени урочища, где сосредоточено большинство памятников.

Области низовьев Сырдарьи, восточного и северо-восточного Приаралья известны не только как место контактов древнейших скотоводческих племен и земледельцев древних оазисов Средней Азии, но и как районы, игравшие значительную роль в этногенезе многих евразийских народов (Толстов С.П., 1947, с. 55–102; 1948б, с. 124, след.; 1950а; 1961, с. 143–145). Обитателей джетыасарских городищ С.П. Толстов соотносил с племенем тохаров (Толстов С.П., 1948б, с. 125, 137–140; 1962б, с. 186–196; 1963). Сама тохарская проблема чрезвычайно сложна и запутана. Учитывая степень изученности джетыасарской культуры, в настоящее время решить ее не представляется возможным. Многие исследователи связывают с районами восточного Приаралья еще одну из интереснейших и весьма сложных проблем — кангюйскую (Кляшторный С.Г., 1964, с. 166–179). Представляется, что независимо от локализации центра Кангюя, районы распространения джетыасарской культуры входили в это государственное объединение (Левина Л.М., 1971, с. 7; Андрианов Б.В., Левина Л.М. 1979, с. 96).

Общее историко-географическое изучение области, где распространены памятники джетыасарской культуры, началось лишь в XIX в. (Макшеев А.И., 1856, с. 516; Лерх П.И., 1868, с. XXII–XXXI). Упоминания о джетыасарских городищах находим в относящихся к рубежу нашего века сообщениях членов Туркестанского кружка любителей археологии (Смирнов Е.Т., 1897, с. 11, 12; Симонов А.И., 1900; Руднев Н., 1900). Но первые научные исследования джетыасарских памятников были осуществлены С.П. Толстовым лишь в 1946 г., а в 1948 г. он дал описание джетыасарской культуры с систематизацией ее материалов (Толстов С.П., 1948б, с. 125–140). Так начались планомерные раскопки и разведки джетыасарских памятников: Джеты-асар 3 (Алтынасар), Джеты-асар 9 (Толстов С.П., 1949, с. 246–254; 1950б, с. 521–531; 1952; 1954; 1958б; разведки: Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 31; Андрианов Б.В., 1969, с. 13, 14; Левина Л.М., 1971, с. 19). С 1973 г. Хорезмская экспедиция возобновила систематические исследования джетыасарских городищ и погребений вблизи них (Левина Л.М., 1974; 1975; 1977; 1979а; 1980; 1981а; 1983; 1986; Яблонский Л.Т., 1983а). Эти работы позволили уточнить первоначальную периодизацию, предложенную С.П. Толстовым, и внести в нее некоторые коррективы. Удалось выделить не менее трех крупных этапов в развитии джетыасарской культуры и определить верхнюю границу ее существования в рассматриваемом районе — до IX в. (Левина Л.М., 1967, с. 6; 1971, с. 10–86, 241). В данном разделе речь пойдет лишь о памятниках первого этапа — Джеты-асар I.

Два последних этапа джетыасарской культуры (IV–VI и VII — конец VIII — начало IX в.) четко отличаются как от этапа I, так и друг от друга по материальной культуре, планировке городищ и их фортификации. Гораздо сложнее обстоит дело с памятниками этапа I, охватывавшими большой хронологический период и очень однородными по внешнему виду и материальной культуре (табл. 15, 1-10). Остается неуточненной начальная дата джетыасарской культуры. Крайне затруднено также деление памятников этапа I на более дробные хронологические периоды не только из-за внешнего однообразия, недостаточной изученности культуры, но и потому, что даже на самых маленьких джетыасарских городищах культурные наслоения составляют многометровые толщи. Все это делает попытки хронологического деления внутри этапа I, как и определение начальной даты, предварительными. Основываясь на стратиграфии нескольких памятников, мы попытались разделить этап Джеты-асар I на три хронологических периода: Iа, Iб, Iв. Первый из этих периодов, вероятно условно, можно датировать временем в пределах с середины до конца I тысячелетия до н. э.; второй — последними веками до нашей эры — первыми веками нашей эры; третий — возможно, II–IV вв. Но это разделение носит гипотетичный характер.

С.П. Толстов возводил истоки джетыасарской культуры к началу железного века и отмечал аналогии между керамикой кизилкобинской культуры Крыма и джетыасарской (Толстов С.П., 1952, с. 23, 24). Раскопки могильника Северный Тагискен выявили новые материалы, которые дают основания относить истоки джетыасарской культуры к концу эпохи бронзы.

В восточном Приаралье, к югу от современного русла Сырдарьи, известно 47 городищ джетыасарской культуры. Все они многослойные и хорошо укреплены. Многолетние разведывательные работы не выявили здесь неукрепленных поселений.

Все городища расположены в непосредственной близости от русел и окружены курганными полями. Судя по подъемному материалу и рекогносцировочным раскопкам, более ²/₃ ныне известных городищ могут быть отнесены к этапу Джеты-асар I (табл. 15).

Обычно пять-шесть небольших городищ, тяготеющих к одному протоку или участку русла и находящихся на расстоянии 2–8 км друг от друга, составляют группу, в которой одно городище выделяется своими размерами. Расстояния между городищами и между отдельными группами городищ позволяли передавать световые сигналы в случае опасности по всему урочищу.

Если на более поздних этапах культуры можно выделить несколько типов планировки городищ, то на этапе I планировка их удивительно однообразна.

Все джетыасарские городища этого времени представляют собой двухъярусное тобе округлой или овальной в плане формы, высотой 8-20 м над уровнем современной поверхности и площадью 0,5-10 га.

Ядро каждого городища, его верхняя площадка, составляет многослойный дом-массив с мощной и сложной фортификационной системой. Обычно верхняя площадка с трех сторон (реже — со всех сторон) окружена второй, более низкой площадкой, тоже обнесенной крепостной стеной. Степень исследованности городищ не дает возможности относительно полно представить первоначальный облик нижней площадки, но некоторые косвенные данные позволяют говорить о том, что в период Джеты-асар Iа на нижней площадке существовали значительные по размерам каркасные строения и, возможно, загоны для скота. Позднее, в периоды Iб и Iв, нижняя площадка, как и верхняя, была плотно застроена жилыми секциями. Вместе они составляли увеличенный по площади единый дом-массив. Лишь два городища имели и третью часть, пристроенную с севера и также огражденную мощными стенами. Исследования их наводят на мысль, что подобная пристройка могла быть сооружена в период Iб. Как показали раскопки на одном из таких городищ (Джеты-асар 2), в центре пристроенной третьей части первоначально был искусственный водоем, и лишь позднее его территория, подобно двум первым частям, была сплошь застроена жилыми секциями.

Все постройки возведены из блоков битой глины-пахсы неустановившегося стандарта и прямоугольных в плане сырцовых кирпичей большого формата.

Фортификационные сооружения периода Iа выполнены из пахсовых блоков, иногда в сочетании с кирпичной кладкой. Зафиксированы случаи, когда тонкие ряды пахсы, чередовавшиеся с рядами сырцовых кирпичей (50×30×9 и 60×30×9 см), были нарезаны таким образом, что создавалось впечатление каменной кладки. Помещения этого периода большей частью имели сводчатые перекрытия. Своды сооружены из крупных трапециевидных в плане сырцовых кирпичей (45–50×23-25×25–30 см), положенных без наклона или же с незначительным наклоном и перевязкой колец. Помещения сообщались перекрытыми арками-проходами, углы которых были оформлены специальными лекальными кирпичами. Крупные помещения, дворы и, вероятно, постройки второй площадки имели плоские перекрытия. Деревянные столбы поддерживали кровлю. Дерево употреблялось и в дверных конструкциях.

В период Iб крепостные сооружения, как и платформы под ними, возведены только из рядов сырцовых кирпичей более мелкого формата (40–42×26-30×9-10 см). Сводчатые перекрытия башен сделаны из таких же крупных, как и в период Iа, трапециевидных кирпичей с небольшим наклоном колец. В отличие от более ранних, длинные стены башен и стрелковых коридоров сооружены таким образом, что каждый вышележащий ряд кирпичей стены слегка выступает вперед и помещение плавно сужается кверху до уровня пяты свода. Своды всех отсеков стрелкового коридора на городище Джеты-асар 12 — высокого подъема, возведены из сырцовых трапециевидных кирпичей того же формата, что и своды башен, но имеют гораздо больший наклон колец, сделаны чрезвычайно небрежно и без перевязки рядов колец.

Стены жилых помещений периодов Iб и Iв также построены из сырцового прямоугольного в плане кирпича (40×25; 40×30; позднее 40–42×26-30 см). Толщина стен такова, что речь может идти лишь о плоских перекрытиях. Лежанки (суфы), очаги, камины сооружены из поставленных на ребро сырцовых кирпичей или их обломков, а затем обмазаны глиняным раствором. При возведении суф ряд положенных на ребро кирпичей ставился лишь по краям лежанки, внутренность ее заполнялась комками глины, обломками кирпичей, различным мусором и поверху также обмазывалась глиной. В мелких перегородках в качестве каркаса применялось дерево. В конструкциях дверных проемов, помимо деревянных планок, в качестве дверного подпятника обычно использовалась суставная кость животного. Стены, полы помещений, очаги, суфы тщательно обмазывались глиной. При различных перестройках внутри жилой секции и в разделяющих их коридорах нижележащие планировки частично разрушались и плотно забивались кирпичным бутом. Гораздо реже в качестве нивелирующей подбутовки употреблялись кирпичные выкладки. В период Iв применялись закладки и выкладки из сырцового кирпича, квадратного в плане, иного формата (около 40×40 см).

Джетыасарская строительная техника, несмотря на внешне архаический облик, достигла высокого уровня, о чем свидетельствует хотя бы своеобразная конструкция сводов.

В слоях периодов Iб и Iв прослеживаются ухудшение качества строительства и явный упадок строительной техники, хотя прежние традиции сохраняются.

Все джетыасарские городища имели мощную оборонительную систему, при которой каждая площадка внутри городища была ограждена своими крепостными стенами. Раскопки позволили выявить динамику развития фортификационных сооружений на двух городищах — Джеты-асар 2 (Бедаик-асар) и Джеты-асар 12 (Томпак-асар). В последнем случае (речь идет о самом маленьком городище урочища) ядро — верхняя площадка городища овальной формы — первоначально было очень небольшим (примерно 25×50 м) и по периметру защищалось возведенной непосредственно на материке крепостной стеной. Стена эта имела ряд бойниц, расположенных на такой высоте от пола стрелкового коридора, которая предполагала стрельбу лишь в положении стоя или с использованием специальных деревянных помостов. Входной комплекс в период Iа находился на северной оконечности городища Джеты-асар 12 (табл. 16, 6).

После перерыва жизни на памятнике, вероятно, в период Iб, к первоначальной крепостной стене снаружи пристроили выступающие башни, в плане прямоугольные с закругленными углами, две из которых фланкировали вход в крепость с западной ее стороны. Все башни были поставлены на пахсово-кирпичный цоколь, перекрыты сводами и снабжены бойницами (табл. 16, 3, 4).

Позднее, но, очевидно, в тот же период Iб, между выступающими башнями вдоль первоначальной крепостной стены была встроена сводчатая стрелковая галерея, возведенная отдельными глухими отсеками на кирпичной платформе, высота которой почти на 1 м превышала высоту цоколя западных башен. Стенами галереи была закрыта часть боковых бойниц башен. Спустя определенное время, было построено следующее кольцо стрелкового коридора, такого же узкого, также перекрытого сводами и поставленного на еще более высокую кирпичную платформу глухими отсеками. Затем была возведена еще одна оборонительная система со стрелковыми коридорами, пристроенная снаружи и целиком поглотившая более ранние башни. Позднее были выстроены новые, овальные в плане башни, частично на забутованных ранних фортификационных сооружениях, а частично — за внешними их пределами, путем многократной пристройки извне к крепостным стенам. Так, на городище Джеты-асар 12 удалось проследить до девяти крупных перестроек фортификационной системы крепости, совершенных по описанному принципу (табл. 16, 1–5).

Не меньшее число раз подвергались кардинальной перестройке и оборонительные сооружения соседнего городища Джеты-асар 2. Первоначально овальное в плане ядро крепости, также небольшое (примерно 45×50 м), по периметру было защищено мощными стенами, возведенными непосредственно на материке из пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (60×30 и 50×30 см). Крепостные стены были снабжены тремя или двумя рядами бойниц, расположенных в шахматном порядке, но нерегулярно. Внутри крепости в два этажа размещались узкие сводчатые помещения (табл. 15, 11). Позднее к крепостным стенам снаружи были пристроены башни и стрелковые галереи на высоком цоколе, к последним — снова башни, но уже на более высокой платформе, а к этим башням приставлены новые крепостные стены и т. д. Фортификационные сооружения на городище Джеты-асар 2 неоднократно капитально перестраивались, при этом некоторые крепостные сооружения полностью закладывались и использовались лишь в качестве фундамента, другие — функционировали и дальше, к третьим пристраивались снаружи новые стрелковые коридоры.

Все крепостные стены исследованных городищ (за исключением некоторых башен Джеты-асар 12) имели однотипные бойницы примитивной прямоугольной формы, высотой на входе — 40 см, на выходе — 110–140 см, шириной 15–20 см, с небольшой площадочкой у внутреннего края и значительным уклоном снаружи. Подобные бойницы известны и на архаических городищах типа Кюзелигыр (Толстов С.П., 1958а, с. 144, рис. 54; 55), и на многих раннесредневековых среднеазиатских крепостях. Лишь в выносных башнях городища Джеты-асар 12 встречен иной тип бойниц — трапециевидной формы с закругленным узким верхом и широким основанием.

Что представляли собой в период Iа оборонительные сооружения изначального входного комплекса рассматриваемых городищ, восстановить сейчас трудно. Однако можно говорить, что в крепостных стенах на высоте 3,5–5 м и более существовали лазы, явно предусматривающие приставные лестницы, и системы ловушек с использованием ложных бойниц.

Вероятно, в период Iб на городище Джеты-асар 12 входной комплекс защищался двумя фланкирующими башнями.

Как было сказано, джетыасарские городища представляют собой крепости со сплошной внутренней застройкой. Но степень изученности этих городищ не дает пока достаточно четкого представления об их первоначальной планировке в период Iа. Однако последние раскопки джетыасарских памятников рассматриваемого этапа позволяют говорить о двух типах самой ранней внутренней планировки городищ, правда, существовавших, вероятно, неодновременно. Так, известно, что на верхней площадке городища Джеты-асар 2 внутри первоначальной крепости были ряды длинных узких сводчатых помещений, частью в два этажа, сообщавшихся друг с другом арочными проходами. А на городище Джеты-асар 12, очевидно, в том же периоде Iа, но чуть позже, имелась планировка в виде системы параллельных и перпендикулярных оборонительным галереям жилых коридоров, больших квадратных в плане помещений и дворов (табл. 16, 6). Все они были возведены на пахсово-кирпичной платформе, построенной строго с учетом будущей планировки. Судя по характеру кирпичных стен и внутреннему заполнению, жилые помещения имели сводчатые перекрытия, а во дворе вдоль стен были сооружены деревянные навесы. Вторая же низкая площадка обоих упомянутых городищ, вероятно, была частично застроена крупными помещениями с плоскими перекрытиями типа сараев и дворов.

Из-за отсутствия больших раскопанных площадей пока невозможно проследить динамику развития жилой планировки внутри первоначального ядра на безусловно ранних памятниках, подобных городищу Джеты-асар 2. К тому же, очевидно, существовал и переходный период, когда часть ранних помещений продолжала бытовать, а часть была забутована и использована в качестве фундамента для помещений иной планировки — с высокими и узкими суфами по периметру стен, с двухкамерными очагами и каминами.

Вероятно, к периоду Iб относится появление совершенно иной внутренней планировки, которая без значительных изменений существовала и в период Iв, а возможно, и позднее. Эта планировка хорошо прослежена на раскопанном широкими площадями городище Джеты-асар 12. Здесь, на разрушенных до определенного уровня и плотно забутованных помещениях ранней планировки, было построено множество однотипных жилых секций. Вся внутренняя территория высокой площадки городища оказалась разделенной на две половины меридионально расположенным узким коридором. Более дробное деление создавалось отходящими от него под прямым углом несколькими короткими боковыми коридорами, в свою очередь связанными неширокими проходами с одной или несколькими жилыми секциями. Секции состояли из двух-трех функционально различных помещений (табл. 16, 3–5). Интерьер основного жилого помещения — с низкими широкими суфами вдоль двух (реже — трех) стен и центральным открытым очагом — чрезвычайно характерен для всех последующих слоев периодов Iб и Iв (табл. 17). Такая же секционная планировка с типовым интерьером основного жилого помещения отмечается и для внутренней застройки второй низкой площадки в периоды Iб и Iв. Но расположение самих секций в этих случаях диктуется конфигурацией внутренних и внешних крепостных стен (радиально или по периметру).

Почти каждая секция была соединена с каким-либо одним отсеком стрелкового коридора, используемого в мирное время, очевидно, в качестве дополнительного жилого или хозяйственного помещения. После возведения второго и третьего колец стрелковых коридоров функции жилого и хозяйственного помещения для отсеков более ранних стрелковых коридоров оставались единственными (табл. 16, 3–5; 17, 1–3).

На всем протяжении дальнейшей жизни на городище, в периоды Iб и Iв, жилые секции внутри многократно перестраивались, менялись число и расположение помещений, их размеры и конфигурация, но основная площадь каждой секции оставалась неизменной. Капитальные перестройки внутри одной секции обычно не совпадали по уровням и количеству с соседними. Вероятно, уже в период Iв помещения внутри многих секций часто располагались на разных уровнях и сообщались друг с другом узкими лестничными проходами (табл. 17, 1–5, 7, 11).

Основные или главные жилые помещения в каждой секции — всегда самые большие по площади — имели в центре открытый очаг, обычно овальный или прямоугольный в плане, с закругленными углами, углубленный ниже уровня пола, с глиняными бортиками, часто соединенными маленькими дугообразными глиняными валиками с предвходовыми валикообразными краями суф, расположенных вдоль стены по обе стороны прохода. Вместе с такими же маленькими валиками, отделяющими торцовые части суф от прохода в помещение, очаговые валики отделяли предвходовое пространство, получившее название «лоткового входа». В местах соединения этих валиков с бортиками очагов помещались два симметрично расположенных «рогатых» кирпича усеченно-конической формы, или «очажные подставки» (табл. 17, 2-15). Низкие и широкие суфы чаще всего строились вдоль двух противоположных стен и в центральной части перерезались проходами. От проходов площадь суфы отделялась невысокой загородкой, изготовленной или из поставленных на длинное ребро сырцовых кирпичей, дополнительно обмазанных глиной, или на каркасе из дерева и прутьев, также обмазанных глиной. Иногда на суфе (ширина обычно 1–1,3 м, высота 10–20 см) помещался пристенный очаг-камин с отражателем из поставленного на ребро кирпича, В основных жилых помещениях встречались подставки для зернотерок в виде своеобразных спиралевидных в плане глиняных конструкций, которые, как и специальные сырцовые сосуды (зернохранилища), неоднократно отмечены в интерьере основного жилого помещения каждой секции.

Существовала иная планировка основного жилого помещения секции, зафиксированная примерно на трети всех раскопанных секций городища Джеты-асар 12. При этом варианте внутренней планировки основного жилого помещения проход в него располагался не в центре одной из стен, а в углу (так называемый скользящий проход). Предвходовое пространство, своеобразный тамбур, отделялся от остальной площади помещения высокой (1,5 м и более) узкой кирпичной стеночкой (длина 1,5–2 м). Вдоль трех стен помещения тянулась П-образная суфа, более узкая и высокая, чем суфы в помещениях с первой планировкой. В центре помещения располагался углубленный ниже уровня пола открытый очаг, круглый в плане, с высокими бортиками и пристроенной трапециевидной в плане площадочкой, на которой поставлены две «очажные подставки» усеченно-конической формы (табл. 17, 7, 8, 11, 12).

При неоднократных перестройках внутри основного жилого помещения секций в первую очередь обычно менялись местоположение и размеры суф. Что же касается центрального очага, то даже при капитальных перепланировках изменялась лишь ориентировка его длинной оси, но центр оставался неизменным.

Помимо основного жилого помещения, в каждой секции были и одно-два подсобных, возможно, также жилых, но совмещавших и хозяйственные функции. Внутреннее пространство этих помещений, как правило, было занято несколькими пристенными очагами, хозяйственными ямами, выгородками-хранилищами. Часто в качестве емкости для хранения (обычно зерна) использовались большие толстостенные сосуды из необожженной глины, овальные или круглые в плане. Эти сырцовые сосуды характерны для джетыасарской культуры и встречены на всех ранних памятниках во всех строительных горизонтах и периодах. Иногда в подсобных хозяйственно-жилых помещениях были и невысокие лежанки-суфы, на которых часто находились одно- или двухкамерные очаги. Размеры площадей, занимаемых разными секциями, варьируют в незначительных пределах.

Исследование секционной планировки слоев периодов Iб и Iв при уже отмеченном ее однообразии позволяет говорить и об относительном имущественном равенстве населения этих маленьких крепостей. Незначительные различия в деталях суф, очагов и т. д. носят скорее хронологический характер, но окончательное выяснение этого вопроса — дело будущего. Однако уже теперь ясно, что в течение всего времени существования типовой секционной планировки одна из жилых секций, не разделенная на отдельные отсеки, служила культовым или общественным помещением. В середине такого относительно крупного помещения находился глубокий очаг, вокруг которого располагалась часто круглая в плане суфа, занимавшая большую часть помещения. По форме очаг аналогичен очагам в основных жилых помещениях второго варианта планировки (табл. 17, 15). Подобные общественные или культовые помещения вначале располагались у северного конца центрального меридионального коридора городища Джеты-асар 12, непосредственно перед входом в северную башню городища. Позднее на месте этого помещения находилась обычная жилая секция, а аналогичное общественное или культовое помещение было сооружено рядом с восточной башней и соединено с ней. Через значительный промежуток времени на месте и этого помещения была построена обычная жилая секция, а перед входом в северную башню вновь возведено общественное или культовое помещение.

Вокруг каждого джетыасарского городища располагается могильник, насчитывающий сотни и тысячи погребальных сооружений, которые представлены двумя видами — подкурганными грунтовыми захоронениями и склепами (табл. 18).

Курганные насыпи практически не сохранились и выявляются на современной поверхности в виде цветовых пятен или концентрации растительности во рвах, окаймлявших курганы. Диаметры рвов варьируют в пределах 8-20 м. В южной их половине имелась перемычка (ширина 1,2–2 м). Под каждой насыпью находилась обычно одна могила, но неоднократно отмечены случаи с двумя или более грунтовыми захоронениями (табл. 18, 9-24). Могильные ямы ориентированы длинной осью по линии север — юг. В подавляющем большинстве случаев в восточной стене могильной ямы были небольшие ниши, где устанавливалась часть сосудов и лежали кости животных (баранов или коров). В нескольких могильных ямах по периметру были выкопаны небольшие и неглубокие ровики (табл. 18, 19, 20). Простые могильные ямы без ниш и ровиков единичны (табл. 18, 18). Тело погребенного, завернутое в камышовую циновку, клали на подстилку из коры или переплетенного камыша в вытянутом положении на спине, головой на север. Погребальный инвентарь составляют один — три сосуда, при этом обязательны «кухонный» горшок, кувшин, кружка или чаша. Часть сосудов находилась в нише, часть — в ногах погребенного. Но отмечены случаи, когда сосуды (обычно горшки или кувшины) были поставлены около головы покойного. В погребение воина, помимо ножа и кинжала, нередко клали сложный лук с костяными концевыми и срединными накладками и стрелы. В женских погребениях часто встречаются бронзовые зеркала, брусочки мела, речные раковины, серьги, бусы, браслеты.

Вторую группу джетыасарских погребальных сооружений составляют склепы, которые подразделяются на два типа — подземные и наземные. Склепы обоих типов сооружены из прямоугольного в плане сырцового кирпича и перекрыты кирпичными сводами.

Подземные склепы (табл. 18, 1–4, 6–8) представляют собой кирпичную камеру, встроенную в специально вырытый котлован. Прямоугольная (в среднем 5,5×4 м) или квадратная (5×5 м) в плане камера углублена в землю более чем на 3/4 высоты (т. е. не менее чем на 1,6 м от уровня современной поверхности) и перекрыта поверх кирпичного свода земляной насыпью. В нескольких случаях удалось проследить идущую над стенами и частично над сводом камеры выкладку из двух горизонтально положенных рядов кирпичей, перекрытых земляной насыпью. Внешние края выкладки отстояли на 3,5–4,5 м от линии стен камеры. Внутренняя часть камеры в плане прямоугольна (в среднем 3,6×2 м), вдоль двух или трех ее стен располагались суфы-лежанки. С южной стороны в камеру вел коридорообразный арочный ступенчатый проход, выступающий на 1–1,5 м за пределы стен склепа. Своды склепов сооружались из трапециевидного сырцового кирпича (40×25×20×8; 42–46×24-25×27–28×9-10 см) наклонными отрезками. Пяты сводов обычно находились на высоте 1–1,1 м от уровня пола, а замки сводов — на высоте 1,8–2 м от пола. Полы, стены и суфы внутри камеры тщательно обмазывались глиной.

Погребенных, завернутых в войлочные кошмы или камышовые циновки, клали на суфы в вытянутом положении на спине. Рядом с ними на суфах и на полу размещали погребальный инвентарь: керамику, орудия труда и оружие. Около женщин клали брусок мела, раковины, бронзовое зеркало, обычно в матерчатом чехле. На полу между суфами разжигали огонь.

Склепы использовались для неоднократных захоронений, в каждом склепе было несколько погребенных. После каждого захоронения арочный проход закладывался кирпичами и замазывался.

Наземные склепы (табл. 18, 5). также прямоугольные в плане (9×6 м), с коридорообразным входом с южной стороны, выступающим на 1,5 м за пределы стен камеры, были поставлены на уровне древнего горизонта на стилобат (высота до 80 см) из пахсовых блоков и нескольких рядов сырцовых кирпичей (40×30×9 см). Вдоль стен внутри камеры (5,6×2,6 м) сооружались высокие лежанки-суфы. Арка входа образована постепенным наплывом кирпичей и толстым слоем глиняной обмазки. Возможно, что и наземные склепы перекрывались земляными насыпями. Судя по остаткам камышовых циновок, погребенные в наземных склепах также помещались на суфах.

Погребенные в склепах обоих типов сопровождались, вероятно, богатым набором инвентаря. Но все исследованные склепы ограблены в древности, причем, судя по положению некоторых костяков, ограбление совершалось вскоре после захоронения. Однако в некоторых склепах уцелели остатки одежды с серебряными и бронзовыми бляшками, нашивками из позолоченной кожи, украшения из золота, серебра, бронзы. В одном случае сохранились остатки матерчатого головного убора, расшитого и украшенного металлическими бляшками, подвесками и стеклянным бисером.

Были ограблены в древности и грунтовые подкурганные могилы. Так, из 34 раскопанных курганов в могильнике близ городища Джеты-асар 12 лишь четыре погребения не потревожены грабителями. Все это чрезвычайно затрудняет сравнение погребального инвентаря с материалами из культурных слоев городищ и заставляет обратить особое внимание на местоположение каждого погребального памятника. Расположение их на берегах более ранних или более поздних протоков и каналов, на береговых валах или в ложе русел, перекрытие одних курганов другими — все это позволяет судить об относительной хронологии погребений.

Судя по погребальному инвентарю, захоронения в простых могильных ямах совершались уже в период Джеты-асар Iа.

В таких же ямах, с той же ориентировкой и набором инвентаря продолжали хоронить и в периоды Iб и Iв.

Начало строительства склепов относится, вероятно, к более позднему времени. Параллели в строительной технике и сохранившийся инвентарь погребений подземных склепов дают возможность датировать их строительство периодом Iв. В наземных склепах не сохранилось никакого погребального инвентаря, однако аналогии строительной технике позволяют предполагать, что возводить их могли также в период Iв, возможно, в конце его.

По антропологическому типу население Джеты-асарского урочища относилось к европеоидам. Во всех захоронениях периодов Iб и Iв зафиксирована сильная «башенная» деформация черепов.

Керамика. Материальная культура древнего населения Джеты-асарского урочища отличается своеобразием, что проявляется прежде всего в керамическом производстве. Существование гончаров не вызывает сомнения, поскольку обнаружены гончарные обжигательные печи. Они строились в стороне от жилья, в брошенном доме или вне стен городища. Керамика — наиболее массовый и выразительный материал джетыасарской культуры. Для нее, как и для всей культуры в целом, характерны необычайная целостность и своеобразие комплекса, устойчивость пропорций, орнаментальных приемов, особый архаизм и консерватизм, распространяющиеся на все формы посуды и проявляющиеся на всем протяжении существования культуры в данном районе.

Хотя нельзя с уверенностью указать нижнюю дату джетыасарской культуры, следует отметить находки в соседнем могильнике Тагискен (конец эпохи бронзы и ранний железный век) некоторых форм керамики, обнаруживающих безусловные генетические связи (по форме, выделке, орнаментации) с отдельными характерными типами джетыасарских сосудов.

Вся джетыасарская керамика делится на две группы: 1 — сосуды напольного обжига, грубой лепки, с небрежно промешенным и слабо отмученным тестом, безусловно, домашней выработки: 2 — сосуды горнового обжига, с хорошо промешенным и отмученным тестом, в большинстве случаев выполненные ручной лепкой при помощи вращающейся подставки, ремесленного производства. Основная масса сосудов изготовлена ленточной техникой. Исследование керамики джетыасарской культуры не оставляет сомнения в том, что носители ее были знакомы с гончарным кругом (о чем говорят находки единичных типичных по форме и отделке сосудов, сделанных на таком круге), но по каким-то причинам практически не пользовались им, а применяли укрепленную подставку и изредка — круг медленного вращения для подправки отдельных частей.

Сосуды группы 1 (несколько сотен) имеют ангоб серого цвета и следы копоти на поверхности. Основную массу их составляют горшки с плоским дном, диаметр которого равен или (чаще) гораздо меньше диаметра края. Простой край обычно чуть утолщен или заканчивается маленьким венчиком. Прямое горло иногда отделено от тулова четко выраженным уступом или валиком (одним или несколькими). Большинство горшков не орнаментировано, но уже в слоях периода Iа найдены сосуды с насечками по бережку (табл. 19, 2, 3, 22, 23, 25), а также сосуды с орнаментом на тулове или плечиках в виде налепных шишечек (одной-трех) и полулунных валиков, иногда сочетающихся с шишечками (табл. 19, 1–5, 12–15, 24–28, 37). Подобные по форме горшки распространены чрезвычайно широко, но близкие пропорции, технология изготовления встречаются прежде всего в материалах тасмолинской культуры Центрального Казахстана (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 61), памятников савроматского и раннесарматского времени Южного Приуралья и Поволжья (Смирнов К.Ф., 1964, рис. 61, 8, 10–13, 62, 5-20; 63, 10–16; Мошкова М.Г., 1963, табл. 7, 21, 22), памятников того же времени Северного Кавказа (например, на Змейском поселении) (Крупнов Е.И., 1960, табл. XXIII, 4). Аналогичный налепной орнамент известен по малоазийским и северокавказским материалам с бронзового века, широко распространен в скифское время на обширной территории от западной Монголии и Алтая и бытует в отдельных районах (в том числе на Северном Кавказе и в восточном Приаралье) вплоть до средних веков (Левина Л.М., 1971, с. 66, 67).

Описанные горшки группы 1 самых различных размеров (табл. 19, 1-32, 37, 38) составляют абсолютное большинство посуды, встреченной в слоях периода 1а. Среди других форм керамики группы 1 в слоях периода 1а следует отметить кружки той же формы, что и горшки, но с одной прикрепленной к краю вертикальной ручкой (рис. 19, 39–42), глубокие миски, своеобразные сковороды-жаровни овально-прямоугольной в плане формы и дисковидные крышки (рис. 19, 33–36).

В слоях периодов Iб и Iв найдены сосуды всех названных форм группы 1, но количество их гораздо меньше, чем сосудов группы 2. Орнаментация горшков та же, что и у сосудов периода Iа, но значительно увеличивается число горшков с налепным орнаментом в виде полулунных валиков и шишечек на тулове. В слоях периода Iб получают широкое распространение открытые с одной стороны жаровни овально-прямоугольной формы с двумя-тремя налепными шишечками на бортике (табл. 19, 48).

В слоях периода Iв число таких жаровен еще более увеличивается, некоторые из них дополнительно украшены рядами насечек по бережку (табл. 19, 49, 50, 55). К концу периода Iв появляются горшки с венчиками, увеличенными в размерах по сравнению с более ранними. Венчики слегка вытянуты, часто орнаментированы снаружи рядами насечек. Тогда же распространяются невысокие, широкие в основании котлообразные сосуды, иногда орнаментированные налепным узором, имитирующим металлические ручки (табл. 19, 46, 47). В самых верхних слоях периода Iв и в начале этапа II появляются сосуды, полностью повторяющие форму металлических гуннских котлов (табл. 19, 43).

Сосуды группы 2 (горнового обжига) представлены значительно большим количеством форм. В процентном отношении к концу этапа I доля их в несколько раз больше, чем сосудов группы 1.

Находки наиболее крупных сосудов группы 2, типа горшков и горшковидных хумчей, отмечены во всех периодах рассматриваемого этапа. Снаружи они покрыты густым красно-коричневым ангобом и лощением. Все они имеют раздутое, близкое к шаровидной форме тулово, прямое горло, маленький венчик, — диаметр которого в полтора-два раза превышает диаметр днища. Часть этих сосудов снабжена прикрепленными к краю вертикальными ручками (табл. 20, 1-10, 14–21).

Подобные сосуды периода Iа отличаются от таких же из слоев периодов Iб и Iв более высоким прямым горлом, гораздо резче отделенным уступом или валиком от тулова (рис. 20, 5-10).

Бытовали и горшки с невысоким горлом и относительно широким дном (диаметр иногда почти равен диаметру края), ручками-ушками на плечиках. Часть их орнаментирована по тулову и плечикам резными волнистыми или зигзагообразными линиями, иногда в сочетании с точечными и пунсонными вдавлениями (табл. 20, 11, 19–21). В конце периода Iв у этих горшков появляется несколько более крупный венчик с рифлением снаружи или четкой профилировкой одной или двумя ложбинками по наружной стороне. Аналогична профилировка кольцевидных ручек, прикрепленных на верхней части тулова (табл. 20, 18).

Характерные для джетыасарского керамического комплекса фляги (сосуды для перевозки жидкостей) фиксируются с конца периода Iа. Внешний вид их, за исключением небольших деталей, почти не меняется до конца этапа I (табл. 20, 22–27). Фляги имеют яйцевидное тулово (форма которого напоминает характерные джетыасарские кувшины), плоский бок относительно большого диаметра, прямое горло, отделенное от тулова уступом или валиком, и маленький венчик с одним или двумя сливами по краю.

Наиболее распространенной формой среди джетыасарских сосудов группы 2 были кувшины. На всех этапах большинство их покрыто густым красно-коричневым ангобом и лощением, но встречено значительное число сосудов с темно-серым, иногда почти черным ангобом и лощением. В период Iа все кувшины имели раздутое тулово, прямое высокое горло, отделенное от тулова четким уступом или одним-двумя валиками, простой край либо обычный маленький треугольный или округлый в сечении венчик с одним (при наличии ручки), двумя сливами по краю. По форме тулова можно различить два типа кувшинов; с шаровидным и яйцевидным корпусом. Тулово кувшинов иногда украшено нелепными шишечками или валиками (табл. 21, 24–27), а для горла характерно горизонтальное рифление (табл. 21, 2, 11, 22, 28, 31, 36). Наряду с кувшинами с одной вертикальной ручкой существовали экземпляры с двумя ручками, посаженными на плечики шаровидного тулова (табл. 21, 36, 37).

Фрагменты подобных кувшинов — довольно частая находка среди керамики соседней чирикрабатской культуры этапа II (вторая половина IV–III в. до н. э.).

В слоях периода Iб распространяются кувшины с несколько иными пропорциями яйцевидного тулова (более широкое дно) и со светлым ангобом на поверхности. Единичные находки таких кувшинов отмечены в культурных слоях соседней чирикрабатской культуры этапа III, датируемого III–II вв. до н. э.

Для того же периода отмечено появление кувшинов с характерным мелким горизонтальным рифлением на тулове и одним или двумя горизонтальными валиками на горле (табл. 21, 4, 5, 18). Часть этих кувшинов, в отличие от таких же, найденных в слоях более позднего времени, изготовлена на ножном гончарном круге.

Близкие по форме кувшины с рифленым туловом и валиком на горле известны в верховьях р. Арысь, в нижнем слое городища Актобе 2 близ Чардары (Вайнберг Б.И., Левина Л.М., 1968, с. 58, рис. 24, 2).

Вероятно, к концу периода Iб и началу периода Iв относятся небольшие кувшины с плавным переходом от горла к тулову (без уступа или валика), характерным покрытием поверхности ангобом красного цвета, но столь низкого качества, что он напоминает плохо положенную «пачкающуюся» краску.

Период Iв знаменуется появлением кувшинов с более вытянутым туловом и венчиком, имеющим желобок по наружной стороне. К самому концу периода Iв относятся единичные экземпляры кувшинов с рифленым венчиком (табл. 21, 11, 32, 33), а также с геометрическим лощением поверх серого ангоба (табл. 21, 35).

Миски и чаши также широко представлены в культурных слоях джетыасарских городищ и в погребальных памятниках. Все они открытые, полушарной формы, с плоским или уплощенным дном. Как и все другие сосуды группы 2, миски и чаши покрыты густым красным или темно-серым ангобом и залощены.

Стенки мисок и чаш обычно гладкие, но в слоях периодов Iа и Iб встречены такие сосуды с вертикальными глубокими полосами или вертикальным рифлением снаружи, обычно с хорошим, «зеркальным», лощением (табл. 22, 36, 37, 50, 64, 65). Для периодов Iб и Iв отмечено несколько мисок с дисковидным поддоном (табл. 22, 58, 59).

Кружки на джетыасарских памятниках — почти такая же частая находка, как кувшины. Все они тонкостенные, хорошо залощены, с серо-черным или густым красно-коричневым ангобом, нанесенным с обеих сторон. Большинство кружек имеет близкое к шаровидной форме тулово с уплощенным или плоским дном, диаметр которого в несколько раз меньше диаметра края. Сам край или маленький венчик выделен снаружи прочерченной горизонтальной полосой. На некоторых кружках полосой отделена от тулова и прямая шейка. Кольцевидная ручка, иногда с небольшим выступом в верхней части, прикреплялась к средней части тулова (табл. 22, 15–23). Уже в слоях периода Iа в центре днища появляется пальцевая вмятина (табл. 22, 16, 18–20). Большинство кружек не орнаментировано, но в слоях периодов Iа и Iб на отдельных экземплярах встречается такое же, как на мисках и чашах, вертикальное рифление с тщательным «зеркальным» лощением поверх темно-серого и черного ангоба (табл. 22, 36, 37, 50). Уже в материалах периода Iа есть кружки обычной формы, но с резным геометрическим орнаментом на верхней части тулова (табл. 22, 44). Орнаментированные подобным образом кружки бытуют на протяжении всех периодов рассматриваемого этапа (табл. 22, 43–49).

В слоях периода Iб появляются единичные светлоангобированные кружки горшковидной формы с относительно широким дном (табл. 22, 38, 41), которые имеют аналогии в материалах нижних слоев среднесырдарьинских культур (Левина Л.М., 1971, с. 132, рис. 44, 70). Характерные джетыасарские сероангобированные лощеные кружки с шаровидным туловом и маленьким выделенным снаружи венчиком в небольшом количестве встречены в материалах последнего этапа (до II в. до н. э.) соседней чирикрабатской культуры.

Возможно, к концу периода Iб или началу периода Iв относится появление кружек с усеченно-коническим туловом, прикрепленной к средней части тулова кольцевидной ручкой, покрытых, как и кувшинчики, легко снимающимся красным ангобом или краской (табл. 22, 24–26). Край горла у них выделен линией, прочерченной снаружи.

Небольшие горшковидные сосуды горнового обжига зафиксированы во всех культурных слоях городищ и погребальном инвентаре. Большинство имеет раздутое тулово, прямое горло, отделенное от плечиков уступом или валиком (табл. 22, 9-12). Часть таких горшков из ранних слоев изготовлена на гончарном круге.

Вероятно, к периоду Iа можно отнести небольшие кувшиновидные горшки с биконическим туловом, высоким горлом, отделенным от тулова обычным уступом или валиком (табл. 22, 87), покрытые серым ангобом и лощением, иногда с резным геометрическим орнаментом на плечиках. Эти сосуды находят аналогии на обширной территории от Монголии до крымских степей в материалах памятников скифо-сарматского времени (Novgorodova Е.A., Volkov V.V., Korenevskij S.N., Mamonova N.N., 1982, Abb. 53, 3; 63; 65, 15c; Грач А.Д., 1980, рис. 49, 5; Мошкова М.Г., 1963, табл. 6, 36; Крис Х.И., 1981, табл. 31, 10–12).

Уже в нижних слоях джетыасарского комплекса встречаются сосуды, украшенные резным пояском из штрихованных и незаштрихованных треугольников, со сплошным и зонным штампованным орнаментом, в частности, с полосой треугольных штампованных вдавлений, пуансонным и резным зигзагообразным узором (табл. 22, 51–56, 70–85). Сосуды с подобной орнаментацией есть и в слоях этапа II. Это прежде всего относится к сосудам с геометрическим орнаментом в виде сочетания прямых и зигзагообразных линий.

В культурных слоях городищ и погребальных комплексах периодов Iб и Iв довольно часто встречаются кувшины и кружки, снабженные ручками с зооморфными налепами или в виде зверька с проработанными лапами и даже пальцами (табл. 25, 1-30).

За исключением керамики, весь остальной вещевой комплекс джетыасарской культуры связан главным образом с периодами Iб и Iв. Это объясняется рядом причин и в первую очередь тем, что верхние слои городищ исследованы несравненно лучше нижних. Кроме того, более поздние погребальные памятники выявляются намного легче и раскопаны в гораздо большем количестве, чем часто перекрытые ими ранние.

Оружие, конская упряжь. На джетыасарских памятниках найдены бронзовые, костяные и железные наконечники стрел (табл. 23, 1-36), костяные накладки сложного лука, плохо сохранившиеся кинжалы. Немногочисленные бронзовые втульчатые трехлопастные наконечники аналогичны характерным для прохоровской культуры IV–II вв. до н. э. Редки и находки небольших железных черешковых трехлопастных наконечников. Они встречены в верхних горизонтах городища Джеты-асар 12 (период Iв) и в двух погребениях могильника Джеты-асар 12. В отличие от бронзовых и железных наконечников, костяные распространены достаточно широко и в погребениях, и в культурных слоях городищ. Все они тщательно залощены и отполированы. Некоторые имеют пулевидную форму (рис. 23, 22, 23). Один мелкий черешковый трехгранный наконечник является полной копией такого же бронзового. Но основная масса находок представлена черешковыми наконечниками с ромбовидным или трехгранным сечением пера, иногда с двумя лопастями, часто с насечками на выступающем черешке (табл. 23, 1-21). Ареал и хронологический период бытования костяных наконечников описанных типов очень широки: от VIII–VII вв. до н. э. почти до середины I тысячелетия н. э., от Западной Сибири до прикамских и причерноморских районов (Бернштам А.Н., 1952, с. 307, рис. 133; 1956; Грязнов М.П., 1956а, с. 45, 79, 115; Збруева А.В., 1952, с. 29, табл. 19, 28; Киселев С.В., 1951, с. 252, табл. XXVI, 18; Кожин П.М., 1972, с. 83, рис. 3, 22; Кызласов Л.Р., 1960, с. 87, 173; Мелюкова А.И., 1964, табл. I, А20; Мошинская В.И., 1965, с. 41, 49, табл. 1, 17, 18, 30; Мошкова М.Г., Генинг В.Ф., 1972, с. 94, 109, 111, рис. 5, 6, 7; 6, 8; 7, 3; Членова Н.Л., 1967, с. 264, табл. 14, 36, 42–45). Наиболее близкие джетыасарским костяные наконечники найдены среди материалов второго этапа (V–III вв. до н. э.) тасмолинской культуры Казахстана (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 66, 29–31).

Джетыасарские костяные наконечники стрел, как и костяные накладки луков, встречены в слоях периодов Iб и Iв.

На городище Джеты-асар 12 в одном из помещений жилой секции, стратиграфически относимой к периоду Iв, обнаружена халцедоновая скоба для прикрепления ножен меча (табл. 23. 66). Находки подобных скоб многократно зафиксированы на территории Дальнего Востока (Корея), в погребениях эпохи Хань, и в районах Поволжья — в погребальных памятниках сармат (Jetts W.Р., 1926, p. 197–201; Rau Р., 1927, s. 39; Кушева-Грозевская А., 1929, с. 160–165; Rostovcev М., 1930, p. 339, 341; Синицын И.В., 1936, с. 74; Хазанов А.М., 1971, с. 25–27, табл. XV). Отдельные находки таких скоб отмечены на памятниках восточноевропейских степей до V в. (Амброз А.К., 1981, с. 109, рис. 5, 7).

В слоях периодов Iб и Iв найдены двудырчатые роговые и костяные псалии (табл. 23, 50, 51), аналогичные псалиям из материалов памятников середины и второй половины I тысячелетия до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, рис. 45, 48; Мошкова М.Г., 1963, табл. 21, 6). Помимо псалиев, к предметам конской упряжи относятся и части седел, изготовленные из костей крупных животных и, возможно, составлявшие внутреннюю основу передней луки седла (табл. 23, 58, 59, 67).

Изделия из кости, камня и металла. Если пока еще нельзя говорить о собственном ювелирном или стеклянном производстве древнего джетыасарского населения, а о металлургическом производстве свидетельствуют лишь скопления шлаков, обломки бракованных бронзовых предметов, то о существовании косторезного ремесла и мастерских по изготовлению предметов из костей животных и рыб свидетельствует немало фактов. Такую мастерскую удалось проследить в одной из заброшенных башен городища Джеты-асар 12. Очевидно, в период Iв, когда первоначальные оборонительные функции башни из-за неоднократных перестроек и пристроек крепостных стен, поглотивших ее, были утрачены, в ней была организована мастерская, где изготовляли костяные и роговые накладки сложных луков, наконечники стрел и другие предметы. Множество роговых и костяных лощил, скребков, проколок, рукояток ножей и шил, псалии, великолепно отполированные наконечники стрел разной формы (пулевидные, трехгранные черешковые, ромбического сечения черешковые, ланцетовидные и др.), пряжки и подвески, кольца и тончайшие цепочки-бусы — все это подтверждает высокое мастерство джетыасарских косторезов.

Постоянными находками в культурных слоях джетыасарских городищ являются костяные проколки, каменные оселки, лощила, терочники, зернотерки. Зернотерки вытянуто овальной или прямоугольной в плане формы — принадлежность почти каждого жилого помещения всех строительных горизонтов во все периоды этапа II. Почти так же часто встречаются глиняные и каменные пряслица усеченно-биконической, округлой или уплощенно округлой формы (табл. 24, 5). Немало фрагментов плохо сохранившихся железных ножей с прямым лезвием и плавно изогнутой спинкой. Единичны находки крупных железных рыболовных крючков и тростниковых сачков с деревянной рукоятью.

Одежда и украшения. Об одежде «джетыасарцев» можно судить по найденным в могильных ямах и подземных склепах остаткам полотняных и шелковых тканей от платьев, кафтанов и головного убора. Женский шелковый (ткань типа тафты по определению А.К. Елкиной) кафтан золотистого цвета из склепа 1 могильника Джеты-асар 2 имел геометрический узор зеленого цвета и был украшен нашивками в виде ромбов и треугольников из позолоченной кожи и рядами нашивных серебряных полушарных бляшек.

В склепе 1 могильника Джеты-асар 12 женский кафтан желтовато-коричневатого цвета был орнаментирован кожаными и полотняными аппликациями красного цвета и обшит по вороту и бортам (до пояса) рядами металлических полушарных бляшек (табл. 24, 42), а на рукавах — вертикальными рядами синих стеклянных бисерных бусин сирийского производства (не менее трех рядов по 10 штук). Серебряные и бронзовые полушарные бляшки часто украшали нагрудную сторону одежды, сохранившуюся и в других погребальных сооружениях, а иногда обрамляли и рукава. Зафиксирован геометрический орнамент в виде концентрических кругов из полушарных металлических бляшек разного диаметра, нашитых на плотную полотняную ткань (курган 31 могильника Джеты-асар 12). В нескольких случаях можно предполагать, что под кафтаном было длинное женское платье красного цвета. В одном из склепов могильника Джеты-асар 12 сохранились фрагменты головного убора из темно-красной ткани с обшивкой из серебряных и бронзовых полушарных бляшек и, возможно, кожаной аппликацией по нижнему краю. По бокам к этому убору были привешены на полотняных нитках с синими стеклянными бисеринками круглые плоские металлические подвески в виде тонких литых пластинок — по 12 с каждой стороны (табл. 24, 34). Остатки кожаных поясов и сапог (в одном случае с разноцветной аппликацией), бронзовых сапожных пряжек и бляшек-заклепок свидетельствуют об обычае «джетыасарцев» носить высокие кожаные сапоги.

К украшениям джетыасарской культуры относятся бусы, серьги, браслеты, кольца, подвески, бляшки (табл. 24, 1-53). Почти все они происходят из культурных слоев городищ периодов Iб и Iв и синхронных погребений. Учитывая характер культурных напластований, нельзя исключить возможности попадания части предметов из нижних слоев в более верхние. Прежде всего это относится к таким предметам украшения, как бусы (табл. 24, 1–4, 6, 7, 9-17, 27, 35, 52, 53). Довольно часты в погребениях и культурных слоях городищ находки янтарных бус округлой или чаще уплощенно округлой формы (табл. 24, 7, 10, 52). Широко распространенные в джетыасарских комплексах, они имеют аналогии в инвентаре сакских погребений Тагискенского могильника. Округло-ребристые бусы бирюзового цвета из египетского фаянса, коралловые цилиндрические, пастовые и стеклянные округлые, стеклянные глазчатые (синие с белым), халцедоновые круглые известны с IV–III вв. до н. э. и в первые века нашей эры на широкой территории (Мошкова М.Г., 1963, табл. 30, 5–8, 16, 28, 29, 35–37, 45–50; Алексеева Е.М., 1975, табл. 5, 26, 28; 15; 16). Удлиненная бочковидная сердоликовая бусина с белыми содовыми полосками (табл. 24, 11) характерна для периода Iа и соотносится с сарматскими находками IV–III вв. до н. э. (Мошкова М.Г., 1963, табл. 30, 13–15; Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1963, табл. 27; 28).

К концу периода Iб можно отнести сердоликовые бусы в форме фигурки сидящего зверька (Алексеева Е.М., 1975, табл. 13, 3, 12). Большинство каменных, стеклянных, костяных бус, а также бус из раковин каури имеет аналогии в материалах различных памятников, охватывающих широкий хронологический период. К периоду Iв относятся крупные бусины шаровидной формы из желтого прозрачного стекла и стеклянные бусины цилиндрической формы с желтыми и белыми прожилками египетского производства.

Находки перстней (бронзовых и каменных, в том числе сердоликовых простой формы) на джетыасарских памятниках единичны. Бронзовые, каменные и хорошо отполированные костяные кольца встречаются гораздо чаще. Браслеты представлены фрагментами костяных, железных и бронзовых. Последние — пластинчатые или круглые в сечении, литые. В женском погребении склепа 1 могильника Джеты-асар 12 (склеп расположен в ложе русла позднего канала и по находке фибулы относится к самому концу периода Iв) найден бронзовый литой браслет с семью строенными выступами-шишечками (табл. 24, 28), аналогичный браслетам и кольцам, распространенным в материалах III–IV вв. пшеворской культуры западной Польши, в зарубинецкой и именьковской культурах (Матвеева Г.И., 1981, рис. 16, 1, 2).

Основную массу бронзовых серег джетыасарского комплекса можно отнести к двум типам: 1 — в виде кольца с чуть заходящими друг за друга концами; 2 — в виде колечка с утолщенной средней частью (табл. 24, 21, 22, 24). Серьги типа 2 встречены в культурных слоях городища периода Iв и синхронных погребениях.

К концу периода Iв относится захоронение, где найдены крупные серьги из низкопробного золота с бронзовой дужкой и стеклянными вставками (табл. 24, 33). Серьги имели вид лунницы с симметрично напаянными семью зернеными шариками. С обеих сторон лунницы прикреплено по три гнезда для вставок, а с лицевой стороны между гнездами и на ребристой нижней поверхности — группы зерни.

Очевидно, к периоду Iв можно отнести серебряные и бронзовые наконечники ремней (табл. 24, 50, 51), основную массу круглых и овальных в плане бронзовых и железных пряжек с подвижным языком, небольшие бронзовые сапожные пряжки (табл. 24, 29).

Возможно, в конце периода Iб было совершено захоронение (курган 34 могильника Джеты-асар 12), где найдена небольшая бронзовая пластинчатая коленчатая фибула ромбовидной формы с пластинчатым приемником и пружинкой, украшенная пунсонным орнаментом (табл. 24, 47). Аналогичные фибулы известны в материалах памятников сарматской культуры Нижнего Поволжья первых веков нашей эры (Скрипкин А.С., 1984, с. 184, рис. 12, 35).

К концу периода Iв (склеп 1 в Джеты-асаре 12) относится пластинчатая фибула с двойной пружиной (табл. 24, 44), аналогичная распространенным в пшеворской культуре Польши в IV в. н. э. (Монгайт А.Л., 1974, с. 357, рис. 14), а также причерноморским конца IV — первых десятилетий V в. (Каменецкий И.С., Кропоткин В.В., 1962, рис. 1, 2; Амброз А.К., 1971, рис. 3, 2).

Бронзовые зеркала найдены и в погребениях, и в культурных слоях городищ (табл. 24, 54–60). Обычно это плоские диски, часто с небольшим утолщением по краю и черешковой ручкой, отлитой вместе с диском. В одном из подземных склепов периода Iв встречено крупное зеркало, орнаментированное пуансонными вдавлениями на черешке и по краю диска.

Вероятно, с предметами культа следует связать изображения животных и антропоморфные, распространенные в материалах джетыасарской культуры (табл. 25).

Привлекает внимание вотивное, раскрашенное белой и красной краской глиняное изображение двух животных, развернутых в противоположные стороны и соединенных одной подставкой (рис. 25, 36). К культовым предметам, вероятно, принадлежат бронзовые подвески-амулеты в виде птиц и животных. Изображение птицы, найденное в культурных слоях городища Карак-асар, по аналогии с таким же из материалов этапа I среднесырдарьинских культур (первые века нашей эры), можно отнести к периоду Iв. Бронзовые изображения животных, найденные в развеянных слоях и погребениях, скорее всего могут быть датированы этапом Джеты-асар II, т. е. серединой I тысячелетия н. э.

Изображения животных вообще характерны для джетыасарской культуры. Они выполнены в различной технике и в разном материале. Так, известны прочерченные и процарапанные на дереве изображения рыб, лошадей, животных типа сайгака и тапира (табл. 25, 50); изображение сайгака (?), прочерченное на стенке крупного красноангобированного сосуда (табл. 25, 45); примитивно выполненная статуэтка животного с седлом; горло сосуда, оформленное в виде головы барана (табл. 25, 29); многообразные зооморфные ручки кружек и кувшинов (табл. 25, 1-30, 37). В отличие от сарматских и аланских зооморфных ручек Северного Причерноморья, Прикаспия и Северного Кавказа (Скалон К.М., 1941, с. 173; Виноградов В.Б., 1961, с. 32–46), а также ручек среднесырдарьинских культур (Левина Л.М., 1971, с. 129, 130, 232, 235), где господствует изображение барана, джетыасарские зооморфные ручки демонстрируют гораздо большее разнообразие видов животных. Это и собаки, и лошади, и сайгаки, и бараны, и, наконец, медведи.

В культурных слоях джетыасарских городищ периодов Iб и Iв найдены глиняные и алебастровые идольчики в виде примитивных изображений человека, часть из которых была раскрашена (табл. 25, 31, 32). В поздних слоях периода In встречены сосуды с налепными изображениями мужских фигурок (Левина Л.М., 1968, с. 167–178). Некоторые из них напоминают «танцующие» фигурки (табл. 25, 46–49, 52–55). Один из таких налепов (верхний строительный горизонт городища Джеты-асар 12, конец периода Iв) можно считать явной попыткой изобразить воина с луком и стрелой (табл. 25, 51).

К периоду Iв относятся культурные слои, в которых найдена каменная парфянская гемма (определение В.Г. Луконина; табл. 25, 40). В кургане конца периода Iв (возможно, начало этапа II) найдены халцедоновые геммы (с прорезным растительным орнаментом и сценой охоты хищника на зебу) сасанидского происхождения (табл. 25, 41, 44) (Борисов А.Я., Луконин В.Г., 1963, с. 184).

Находки каменных и стеклянных бус египетского, сирийского, индийского происхождения, шелковых тканей, позднепарфянских и сасанидских гемм свидетельствуют о широких торговых связях джетыасарского населения.

Хозяйство обитателей городищ носило комплексный характер — скотоводство и земледелие сопровождались рыболовством и охотой. «Джетыасарцы» пытались максимально использовать природные ресурсы: паводковые речные разливы — для орошения полей, камышовые заросли — в качестве корма для скота, окружавшие оазис пески — для выпаса овец и верблюдов, многочисленные озера и речные заводи — для ловли рыбы. Скотоводство, игравшее преимущественную роль в хозяйстве, характеризовалось сочетанием разных видов скота при общем преобладании в стаде крупного рогатого скота. Интересна находка в одном из жилых помещений городища Джеты-асар 12 костей верблюдов и домашних свиней.

Немалое значение для жителей имело и земледелие. Следы ирригационных сооружений, зафиксированные по всей территории Кувандарьинского бассейна, обилие зернотерок во всех культурных слоях, многочисленные находки зерен проса и ячменя — все это подтверждает важность земледелия. Преобладали лиманно-озерные формы орошения с использованием нерегулярных речных паводков, обводненных стариц, небольших систем, не требовавших значительных трудовых затрат (Андрианов Б.В., 1969, с. 202–207, 227). В окрестностях некоторых городищ сохранились остатки водосборных бассейнов, постройкой которых жители пытались остановить и замедлить процесс исчезновения воды, вызванный заилением и отмиранием речных протоков.

Множество находок костей и чешуи рыб, рыболовных крючков и плетеных сачков, а также обилие костей диких животных в раскопанных помещениях свидетельствуют и о значительной доле рыболовства и охоты в комплексном натуральном хозяйстве «джетыасарцев».

Социальную организацию обитателей Джетыасарского оазиса можно попытаться реконструировать по характеру расселения, по внутренней застройке городищ и жилым секциям. Планировка городищ и форма расселения, возможно, свидетельствует о родо-племенной организации. Однотипная жилая внутренняя застройка, бесконечная повторяемость планировок соседних секций по всей площади городища и на протяжении многих десятилетий и даже столетий, связь каждой жилой секции с определенным глухим участком оборонительного коридора, отсутствие видимой имущественной дифференциации говорят о прочности патриархально-общинных отношений.

Это не могло не отразиться и на всем облике джетыасарской материальной культуры, придав особую архаическую окраску, консерватизм и традиционность. Необычайная устойчивость и консерватизм выразились в повторяемости на протяжении тысячелетия определенных форм и пропорций керамики, деталей орнамента, технологии изготовления сосудов и, наконец, почти полном отказе от известного гончарам ножного гончарного круга.

Трудно сказать что-либо определенное о религиозных верованиях жителей Джетыасарского урочища. Распространенный здесь тип антропоморфных изображений, вероятно, связан с фаллическим культом, а статуэтки и рисунки животных свидетельствуют об архаических воззрениях джетыасарского населения.

Джетыасарская культура на этапе I была связана с культурами соседних среднеазиатских районов. В период Iа жители Джетыасарского урочища поддерживали контакты с населением соседнего Жаныдарьинского бассейна, саками средней Жаныдарьи, оставившими памятники чирикрабатской культуры (конец V–II в. до н. э.). В периоды Iб и Iв джетыасарская культура была теснейшим образом связана с культурами среднесырдарьинских районов (каунчинской и прежде всего отрарско-каратауской). С двумя последними джетыасарскую культуру объединяет немало общих черт в типах расселения, близком внешнем облике городищ и даже характерном наборе посуды с близкой технологией ее изготовления. Эти общие черты в определенной степени могут быть объяснены одинаковым типом хозяйства, в значительной мере обусловленного спецификой физико-географических условий (Левина Л.М., 1981б, с. 170–175). Длительные и теснейшие культурные связи населения джетыасарской и отрарско-каратауской культур свидетельствуют о политических и, очевидно, этнических контактах.

Ранние кочевники Семиречья и Тянь-Шаня (Ю.А. Заднепровский)

Горные долины Семиречья и Тянь-Шаня на протяжении почти всего I тысячелетия до н. э. населяли ираноязычные кочевые племена, известные под общим названием «саки». Эти два соседних региона в древности были тесно связаны. Семиречье — историко-географическая область, охватывающая юго-восточный Казахстан и часть северной Киргизии. В долинах Или, Каратала, Лепсы, Чу, Таласа и других рек располагаются сотни могильников ранних кочевников. Среди них выделяются огромные могильные поля, насчитывающие по нескольку сот курганов, относящихся иногда к разным хронологическим этапам. Но основную массу памятников составляют могильники из нескольких курганов или нескольких десятков курганов. В некоторых группах курганы располагаются правильными цепочками, вытянутыми в меридиональном направлении. Именно в Семиречье чаще, нежели в других районах, встречаются насыпи чрезвычайно больших размеров, называемые обычно «царскими» курганами, в которых погребены, очевидно, племенные вожди.

Точное количество раскопанных курганов указать невозможно. Ориентировочно можно говорить, что исследовано более 1 тыс. курганов сако-усуньского времени (карта 2).

В истории изучения кочевников Семиречья и Тянь-Шаня можно выделить четыре периода. Первый (конец XIX в. — 1928 г.) был временем первоначального накопления археологического материала, полученного благодаря поступлению случайных находок и проведению небольших раскопок курганов любителями древности.

Второй период (1928–1942 гг.) начался с первых научных раскопок М.В. Воеводского и М.П. Грязнова в 1928–1929 гг. в долине Чу и в котловине Иссык-Куля. Раскопанные могильники исследователи сопоставили с усунями, обитавшими здесь, по сведениям письменных источников, во II–I вв. до н. э. Результаты этих работ были опубликованы в 1938 г. и сразу же привлекли внимание (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938), Однозначное определение этнической принадлежности памятников вызвало критику А.И. Тереножкина (Тереножкин А.И., 1941), который отметил, что в рассматриваемое время в Семиречье обитали разные племена и поэтому только часть курганов может быть отнесена к усуням. Споры возникли также о форме хозяйства, роли земледелия (Бернштам А.Н., 1941б) и социальном строе (Толстов С.П., 1938). Позднее спорные положения были забыты, и исследованные курганы стали рассматривать как эталонные памятники культуры кочевых усуньских племен. В 1929 г. А.И. Тереножкин обследовал Чуйскую долину и обнаружил к северу от г. Фрунзе поселение усуньского времени Аламедин (Тереножкин А.И., 1935), расширив тем самым круг изучаемых памятников.

Много внимания уделялось также изучению сакских памятников. В этой связи большое значение имела статья А.С. Стрелкова (1934), посвященная анализу бронзового жертвенника — культового памятника сакских племен Семиречья. С 1937 г. археологические исследования здесь проводил Б.М. Зима. Позднее он опубликовал замечательный клад сакских котлов и жертвенников (Зима Б.М., 1941). Важные результаты были получены в ходе планомерных работ Семиреченской экспедиции Института истории материальной культуры АН СССР, работавшей под руководством А.Н. Бернштама в 1938–1940 гг. на территории юго-восточного Казахстана и северной Киргизии, где в нескольких пунктах исследовались курганы сакского и усуньского времени. Был опубликован ценный памятник прикладного искусства усуней — каргалинская диадема (Бернштам А.Н., 1940а). В это же время в могильнике Кенкол (Таласская долина) было начато изучение курганов с захоронениями в катакомбах (Бернштам А.Н., 1940б). В 1941 г. крупные археологические работы были проведены на строительстве Большого Чуйского канала (БЧК).

Первые обобщающие исследования по истории кочевников Семиречья принадлежат М.П. Грязнову и А.Н. Бернштаму (Грязнов М.П., 1939б; Бернштам А.Н., 1941а; 1941б). Завершился этот период в истории изучения кочевников Семиречья и Тянь-Шаня в 1942 г., когда А.Н. Бернштам в работе по древней истории Киргизии суммировал все накопленные материалы по культуре древних кочевников (см.: Бернштам А.Н., 1950; 1952). Это определило дальнейшее развитие исследований на следующем этапе.

Для третьего периода (1943–1967 гг.) характерно органическое единство двух направлений в изучении истории кочевников. С одной стороны, подводились первые итоги археологического изучения региона, с другой — начиналось систематическое и планомерное обследование памятников кочевников, создавались крупные комплексные экспедиции.

Во второй половине 40-х — начале 50-х годов на Тянь-Шане и в южной Киргизии работала экспедиция под руководством А.Н. Бернштама. А в опубликованных в эти годы работах (Бернштам А.Н., 1943; 1948; 1949а; 1949б; 1949в; 1950; 1951; 1952) были представлены первые сводные таблицы по культуре саков и усуней, где нашли отражение археологические материалы Алмаатинской обл. и северной Киргизии. Но главная их ценность заключалась в разработке классификации и создании периодизации памятников кочевников Семиречья, Тянь-Шаня и Алая. Труды А.Н. Бернштама не утратили значения и по сей день и лежат в основе современной периодизации истории ранних кочевников этих районов.

В 1953–1955 гг. Киргизская комплексная экспедиция АН СССР провела массовые исследования курганов Тянь-Шаня (Кибиров А.К., 1959б). С 1954 г. работала Илийская экспедиция Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, вскрывшая множество курганов в долине р. Или и исследовавшая поселение Актас усуньского времени. Все эти работы нашли отражение в ряде статей, внесших существенный вклад в разработку археологии кочевников Семиречья (Агеева Е.И., 1959; 1960; 1961; Акишев К.А., 1956; 1959а; 1963; 1969; Копылов И.И., 1958; Кушаев Г.А., 1956; 1963; Максимова А.Г., 1959; 1960). В 1953 г. появляется первая работа, в которой суммируются материалы по культуре саков Сырдарьи и Семиречья (Копылов И.И., 1953). Исследуются отдельные категории сакских вещей, в частности котлы и другие металлические изделия (Копылов И.И., 1957а; 1957б; Мартынов Г.С., 1955; Спасская Е.Ю., 1956; 1958).

Особое значение имел обобщающий труд по культуре саков и усуней долины Или (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963). В нем были систематизированы большие материалы, уточнена периодизация истории культуры, исследованы вопросы хозяйства, общественного строя, а также происхождения этих народов.

В те же годы в долине р. Талас развертываются исследования курганов ранних кочевников (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963), продолжается изучение могильника Кенкол и других аналогичных памятников (Кожомбердиев И.К., 1960; 1963).

В 1963–1968 гг. исследованы памятники на северных склонах Киргизского хребта, прилегающих к долине Таласа (Максимова А.Г., 1970; 1972; 1975). Возобновляются раскопки в долине Чу (Абетеков А.К., 1966; 1967) и в котловине Иссык-Куля.

Завершающим моментом третьего периода явились статьи, подводящие общие итоги археологического изучения Казахстана и Киргизии за 50 лет советской власти. В них значительное место уделено культуре кочевников Семиречья и Тянь-Шаня (Акишев К.А., 1967; Винник Д.Ф., 1967).

Начало четвертого периода (с 1968 г. по настоящее время) знаменуется проведением Всесоюзной (Ленинград, 1968 г.) и Международной (Душанбе, 1968 г.) конференций, на которых результаты широких и массовых полевых исследований были резюмированы и осмыслены на более высоком научном уровне, с учетом материалов, полученных к этому времени при изучении кочевого населения всей степной зоны Евразии. Исследователи подняли ряд проблем об особенностях исторического развития кочевников (Черников С.С., 1975а), о роли у них земледелия, связях с окружающим оседлым населением, региональной классификации кочевнических памятников Средней Азии и др. (Абетеков А.К., 1970; 1975а; Заднепровский Ю.А., 1975а; 1975б; Кожомбердиев И.К., 1975а; 1975б; 1975в).

Как и на предшествующих этапах, полевые археологические работы ведутся в самых широких масштабах. Исследуются могильники в котловине Иссык-Куля (Винник Д.Ф., 1975; Мокрынин В.П., Гаврюшенко П.П., 1975). В Чуйской долине вскрыты сакские курганы и курганы кенкольского типа (могильник Кум-Арык) (Кожомбердиев И.К., 1976). Возобновляются исследования курганов на Тянь-Шане (Ташбаева К.И., 1983). Одним из ярчайших событий в археологии стали раскопки знаменитого кургана Иссык (Акишев К.А., 1974), содержавшего «царское» захоронение. Открытие Иссыка представляет одно из важнейших достижений советской археологии последнего времени в изучении культуры кочевников Евразии.

Характерной особенностью, последнего периода в истории изучения кочевников Семиречья и Тянь-Шаня явились усиление внимания к разработке общих проблем истории и археологии кочевого населения и пересмотр некоторых старых представлений. Так, критический анализ накопленных материалов дал основание оспорить традиционное отождествление с усунями погребенных в могильниках, исследованных М.В. Воеводским и М.П. Грязновым, и выдвинуть положение о принадлежности их местным позднесакским племенам, входившим в состав Усуньского союза (Заднепровский Ю.А., 1971). Появились специальные исследования об оседлости усуньских племен (Акишев К.А., 1969; 1970; Абетеков А.К., 1970; 1975б), о специфике исторического развития саков Средней Азии (Акишев К.А., 1973). В обобщающей работе о петроглифах (Шер Я.А., 1980) дана наиболее полная сводка наскальных рисунков Семиречья времени ранних кочевников. Фундаментальная монография о кургане Иссык (Акишев К.А., 1978) ввела в научный оборот ценный комплекс по культуре, идеологии и искусству сакских племен Семиречья. Еще одна монография, в основе которой также лежит материал из кургана Иссык, стала первым специальным трудом, посвященным искусству и мифологии саков (Акишев А.К., 1984).

Важным этапом в изучении истории кочевых народов Средней Азии явился созыв специального совещания «Ранние кочевники Средней Азии и Казахстана» (Ленинград, 1975 г.), целиком посвященного спорным проблемам хронологии и периодизации. Материалы его полностью опубликованы (Успехи среднеазиатской археологии. Л., 1975. Вып. 3; КСИА. М., 1978. Вып. 154). В 1983 г. в Государственном Эрмитаже была проведена Всесоюзная конференция по истории культуры Киргизии и издан каталог, содержавший новые материалы ранних кочевников Киргизии и широко известного Шамсинского погребения (Памятники культуры и искусства Киргизии).

Не менее важным событием оказался и выход в свет первого тома «Истории Казахской ССР» (1977), в котором использованы археологические материалы по ранним кочевникам Семиречья, высказаны и аргументированы последние концепции по вопросам хронологии, периодизации, этнической и социально экономической интерпретации археологических па мятников. Вышел первый том «Истории Киргизской ССР» (1984). В нем впервые всесторонне представлены основные археологические комплексы края, дана характеристика особенностей хозяйства, культуры, социального строя и исторических судеб кочевого населения, обитавшего на территории Киргизии в раннем железном веке.

Следует отметить спорность и противоречивость этнических определений археологических комплексов, особенно тех, что соотносятся с усунями, юечжами, кангюйцами и хунну. Поэтому совершенно необходимы дальнейшие исследования.

Остается насущной задачей разработка самостоятельной (независимой от скифо-сарматских аналогий) хронологии археологических памятников кочевников Средней Азии, основанной на эволюции местных предметов, особенно вооружения, конского снаряжения и др. Работа в этом направлении ужо началась и дала положительные результаты (Сорокин С.С., 1956а; Литвинский Б.А., 1965; Медведская И.Н., 1972; Акишев К.А., 1973).

По-прежнему дискуссионен вопрос о хронологии памятников кенкольского типа, и Кенкольского могильника в частности. После пересмотра С.С. Сорокиным первоначальной даты этих памятников в литературе долгое время господствовала точка зрения об отнесении Кенкола ко II–IV вв. (Сорокин С.С., 1956а; 1956б). Однако последние раскопки Кенкольского могильника позволили несколько расширить хронологические рамки памятника, выделить более ранние и более поздние захоронения и отнести его к I–V вв. (Кожомбердиев И.К., 1963, с. 76). Но и сейчас нельзя считать этот спор окончательно решенным.

Нет единства в вопросах периодизации истории кочевников Средней Азии, и Семиречья в частности, хотя всеми выделяются сакский и усуньский периоды. Две первые периодизации сако-усуньских памятников были предложены А.Н. Бернштамом (1950; 1952). Позднее Е.И. Агеева (1961) и Г.А. Кушаев (1963) дали более дробное членение памятников усуньского времени.

Более всего соответствует современным представлениям периодизация, принятая в первом томе «Истории Казахской ССР» (1977, с. 272, 310) и являющаяся по существу модификацией археологической схемы А.Н. Бернштама и Е.И. Агеевой. Оговаривая относительность абсолютных дат, мы в настоящем разделе придерживаемся в основном именно этой периодизации, которая имеет следующий вид: I — раннесакский период (VIII–VI вв. до н. э.); II — сакский период (V–III вв. до н. э.); III — усуньский период (III в. до н. э. — V в. н. э.) с тремя этапами: ранний (III–I вв. до н. э.), средний (I–III вв.), поздний (III–V вв.)[18] и вносим в нее лишь некоторые коррективы.

В первую очередь это касается «удревнения» самого раннего этапа сакской культуры и включения в него VIII пека до н. э. Надо сказать, что в первой периодизации А.Н. Бернштама также фигурировал VIII век до н. э., интуитивно выделенный на крайне малочисленных фактах. В настоящее время VIII век до н. э. выделяется более обоснованно (Акишев К.А., 1973; Акишев К.А., Акишев А.К., 1978; Грязнов М.П., 1983а), хотя до сих пор в Средней Азии еще не открыты наиболее ранние памятники, подобные курганам Аржан и Высокая Могила.

Использование в названии периодов этнических наименований связано с желанием исследователей увязать археологические памятники с определенными этническими образованиями, известными по письменным источникам, что, к сожалению, не всегда согласуется с хронологией. Поэтому надо иметь в виду относительность этих отождествлений, тем более что этнический состав среднеазиатских кочевников представлял собой гораздо более сложную картину.

В Семиречье, как и в других частях евразийского пояса степей, раннесакские памятники изучены недостаточно. Они представлены единичными могилами с довольно бедным инвентарем, а также отдельными находками изделий «скифской триады».

Могилы имеют три разновидности: обычные грунтовые ямы, подбои и каменные ящики. Последние можно рассматривать, видимо, как пережиточное явление, связанное с эпохой бронзы. Захоронения различаются также ориентировкой погребенных: на запад, северо-запад и северо-восток. Все это указывает, быть может, на этнокультурную разнородность саков Семиречья. Иногда умершего сопровождало погребение верхового коня в отдельной яме. В могилу ставили ритуальную пищу — мясо барана. Инвентарь погребений беден и однообразен, оружие отсутствует. В могилах находят предметы конской упряжи с характерными стремевидными удилами, пряжками и ворворками. В этот период, особенно к концу его, в Семиречье уже были известны изделия прикладного искусства, выполненные в так называемом зверином стиле. В быту население употребляло простые бронзовые ножи, деревянные и костяные гребни. Лепная круглодонная посуда, частично изготовленная на матерчатом шаблоне, резко отличалась по форме и отсутствию орнамента от керамики позднебронзового века. Случайно найденные бронзовые и железные акинаки с бабочковидным перекрестьем, а также наконечники стрел ромбовидной формы со втулкой и некоторые другие изделия по аналогии с раннескифскими относят к раннесакскому периоду. Таким образом, все три компонента знаменитой «скифской триады» — оружие, уздечный набор, звериный стиль — уже представлены в культуре саков Семиречья раннего периода.

Памятники этого периода встречены в четырех пунктах Семиречья и Тянь-Шаня (Тюп). Следует отметить близость культуры саков Семиречья культурам Центрального Казахстана (Тасмола), Приаралья (Уйгарак) и Алтая (Майэмир). Скифо-сакская культура появилась, как считают некоторые археологи (Грязнов М.П., 1983а), в сложившихся формах в разных частях Великого пояса степей Евразии, от Тувы (Аржан) до Украины (Высокая Могила), почти одновременно, в VIII в. до н. э. Этот процесс сложения культуры ранних кочевников захватил, очевидно, Семиречье и Тянь-Шань.

Наиболее ранние погребения периода обнаружены в могильниках Каргалы и Биже. Первый находится в ущелье, в 50 км к западу от г. Алма-Ата. Под насыпью из камней обнаружены захоронения в каменных ящиках, перекрытых плитами. В одной из могил на большой глубине лежал костяк, черепом на северо-восток. Рядом найдены бронзовый листовидный нож длиной 10 см, круглое в сечении шило и небольшой круглодонный лепной горшок. А.Н. Бернштам (1941б) датировал могильник VIII–VII вв. до н. э. Другие исследователи относят его к VII–VI вв. до н. э. (Акишев К.А., 1977). Малочисленность раскопанных курганов и найденных вещей затрудняет определение абсолютной даты.

В долине р. Биже, в 40 км к юго-западу от г. Талды-Курган, раскопано пять ограбленных еще в древности курганов. Как и в Каргалы, захоронения находились в каменных ящиках, погребенные лежали головой на запад. Возле курганов найдено четыре уздечных набора: бронзовые удила со стремевидным завершением и дополнительным отверстием, трехдырчатые изогнутые псалии, два навершия, заканчивающихся головами горных козлов (табл. 26, 2, 3), разные ворворки и подвески, а также многочисленные бронзовые колечки, украшавшие ремни поводьев. Эти находки достаточно обоснованно отнесены к VIII–VII вв. до н. э. (Акишев К.А., Акишев А.К., 1978). Можно думать, что и захоронения в курганах Биже также относятся к этому времени.

В долине р. Чилик, притока р. Или, в большом разновременном могильнике Джувантобе раскопано несколько сакских курганов. Под насыпью одного из них обнаружены две расположенные рядом могилы, перекрытые деревом и ветками. В северной яме лежал полный скелет лошади спиной вверх, с подогнутыми ногами. В зубах ее находились бронзовые стремевидные удила, а рядом — бронзовые ворворки и две подпружные пряжки. В соседней могиле был погребен человек в вытянутом положении на спине, головой на запад. Рядом найден бронзовый нож с небольшой петлей на рукояти, а под ним — костяной гребень с фигурным навершием в виде завитков. В других курганах обнаружены единичные круглодонные лепные сосуды, бронзовый пластинчатый нож, кости барана, бусы. Эти могилы датированы VII–VI вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1960). Все исследованные курганы содержали захоронения рядовых общинников раннесакского времени.

В трех курганах могильника Караша 2, у подножия Киргизского Алатау, в средней части долины р. Талас, оказались захоронения в узких подбоях, вырытых в северо-восточной стенке входной ямы (табл. 26, 35). Подбои были закрыты вертикальными каменными плитами. На древней поверхности могилы были окружены каменными кольцами. Погребенные лежали вытянуто на спине, головой на северо-запад. В могилах найдено немного вещей, но достаточно выразительных: длинные железные булавки с круглым навершием, лепной кувшин с носиком и ручкой, бронзовый пластинчатый нож, фигурная рукоять которого имеет форму головы животного с оскаленной пастью (табл. 27, 6), серебряные украшения из проволоки и бусы. На основании находок курганы датированы VI–V вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1969), что разрешает считать подбойные погребения могильника Караша 2 одними из наиболее ранних у кочевого населения Средней Азии.

Особого внимания заслуживает Тюпский клад, найденный еще в конце прошлого века на восточном берегу оз. Иссык-Куль. Он состоит из 20 бронзовых предметов конской упряжи и, очевидно, происходит из разрушенной могилы (табл. 26, 4-11). В него входят наиболее характерные для раннего периода стремевидные удила (без дополнительного отверстия), близкие аналогии которым известны в материалах Биже и Джувантобе в Семиречье, а также Тасмолинских курганов Центрального Казахстана, Уйгаракского могильника Приаралья и майэмирских комплексов Алтая. С удилами связан бронзовый изогнутый псалий с большим центральным отверстием, весь покрытый рельефным узором (табл. 26, 4). Замечательный образец звериного стиля представляет бронзовая кольцевидная бляшка с изображением бегущих козлов и хищников (табл. 26, 11). Имеются бляшки для перекрещивающихся ремней узды с рельефным узором на щитке, подпружные пряжки. Набор предметов конской сбруи, а также бронзовый нож типичны для VIII–VJ вв. до н. э. (Бернштам А.Н., 1949б; Грязнов М.П., 1983а).

К раннесакскому периоду отнесены некоторые случайные находки бронзовых и железных акинаков с бабочковидным перекрестьем и зооморфным навершием, бронзовый кинжал из Текели (табл. 26, 1) (Акишев К.А., Акишев А.К., 1978), а также втульчатые и черешковые наконечники стрел (Акишев К.А., 1973). Во время строительства БЧК были найдены двуперые втульчатые наконечники стрел ромбической формы, характерные для памятников VII–VI вв. до н. э. (Бернштам А.Н., 1950).

По сравнению с раннесакским периодом количество археологических памятников сакского времени увеличилось во много раз, что свидетельствует о значительном росте численности населения края. Почти все основные районы Семиречья и Тянь-Шаня были обжиты саками именно в это время. Такой крупный демографический скачок стал возможен в результате развития производительных сил кочевых общин. В ходе накопления богатств появились условия для создания колоссальных погребальных сооружений, подобных курганам Иссык и Бесшатыр.

Сакские памятники выявлены во многих долинах и изучены значительно лучше, чем раннесакские. Можно выделить несколько групп могильников, часть которых в дальнейшем, по мере накопления материалов, вероятно, составит самостоятельные археологические культуры.

Иссыкская группа объединяет могильники и многочисленные клады, обнаруженные в долинах рек на северном склоне Заилийского Алатау, включая современную территорию г. Алма-Ата. Здесь находились один из крупнейших районов сосредоточения сакских племен и важный центр сакской металлургии. Именно здесь обнаружено наиболее богатое из всех известных на территории Средней Азии и Казахстана погребение знатного сака в кургане Иссык.

Могильник Иссык находится на левом берегу р. Иссык, на северной окраине одноименного города, в 50 км к востоку от г. Алма-Ата. Это большой могильник, вытянутый вдоль реки и состоящий преимущественно из крупных, так называемых царских, курганов. Всего их 40. Знаменитый курган Иссык (16) был раскопан под руководством К.А. Акишева в 1969–1970 гг. Размеры кургана (диаметр 60 м, высота 6 м) впечатляют. Насыпь состояла из чередующихся слоев гальки и щебня с глиной. Под ней оказались две могилы — центральная, полностью разрушенная при ограблении в древности, и непотревоженная, южная, в 15 м от первой. Погребальная камера впущена в материк и представляет собой прямоугольный сруб из пяти рядов бревен (2,9×1,5×1,5 м). Сверху сруб был перекрыт накатом из бревен. На деревянном полу, на матерчатой подстилке, украшенной золотыми бляшками, лежал погребенный в богатом парадном одеянии и при полном вооружении (табл. 26, 14, 15). Покойник был положен вытянуто на спине, головой на запад, левая рука чуть откинута, а правая прижата к туловищу. По сохранившимся на месте золотым украшениям были детально реконструированы одежда, обувь и замечательный головной убор (табл. 26, 13). Всего в могиле оказалось около 4 тыс. золотых высокохудожественных изделий. На погребенном был короткий кожаный кафтан, сплошь обшитый фигурными украшениями, а под ним — нательная рубаха, рукава которой были украшены мелкими золотыми бляшками. Поверх кафтана был надет парадный пояс с массивными бляхами и к нему подвешены железный меч — справа, кинжал — слева. Штаны по швам и сапоги с длинными голенищами также украшены золотыми бляшками.

В западной и южной частях камеры вдоль стен стояли группами глиняные, деревянные, бронзовые и серебряный сосуды (31) с заупокойной пищей. Глиняные краснолощеные кувшины и круглодонные миски с различной профилировкой закраин изготовлены на гончарном круге. Из дерева сделаны прямоугольные блюда с невысоким бортиком, миски и черпак. Особый интерес вызывает серебряная чаша с надписью из 26 знаков (табл. 26, 16), которая, по заключению В.А. Лившица (1980), по всей вероятности, представляет первую надпись на сакском языке. В кургане был похоронен мужчина 16–18 лет, относящийся к европеоидному типу с примесью монголоидных черт. К.А. Акишев (1974; 1978) датировал погребение V в. до н. э. А.К. Акишев (1984), основываясь на анализе художественных изделий, предложил иную дату — рубеж IV–III вв. до н. э. Уникальность материалов кургана Иссык не позволяет однозначно определить время его сооружения. Заметим только, что новая дата не выходит за пределы хронологии сакского периода.

Другой исследованный в Иссыке курган по размерам не уступает описанному выше. Несмотря на ограбление, в нем сохранились бляшки из золотой фольги, два глиняных кувшина и бронзовая курильница (табл. 27, 32), внутри которой находились угольки, зола и обгоревшие щепки. Здесь также было богатое захоронение (Максимова А.Г., 1978). Иссыкские курганы дают наглядное представление о глубоком социальном неравенстве у саков Семиречья. Об этом можно судить по богатству и пышности погребального обряда. Сооружение подобных усыпальниц стало возможным в результате накопления огромных богатств в руках родовой знати. Получены достоверные данные об одежде, обуви и головном уборе, а также об оружии и украшениях, бытовой утвари того времени. Особенно важное символическое значение имел головной убор из кургана Иссык — сложного устройства, украшенный множеством золотых фигурок коней, барсов, горных козлов, птиц и деревьев. Вся эта композиция олицетворяла главное солнечное божество сакского пантеона. Иссыкский вождь — «золотой человек» — в парадном сверкающем облачении и ритуально-магическом головном уборе — это солнечный бог-воин, «широкий как мир» (Акишев А.К., 1984, с. 99, 100).

В кургане Иссык обнаружены ценные материалы, выполненные в зверином стиле, которые раскрывают особенности прикладного искусства саков Семиречья. Большое значение имеет находка чаши с надписью. Можно думать, что общество саков, возглавляемое «золотым человеком», являлось союзом племен (вроде авестийской «дахью»), раннегосударственным объединением, в котором власть верховного сакрального вождя еще ограничивалась родовыми учреждениями и не была абсолютной (Акишев А.К., 1984, с. 70).

В 1953 г. в долине Иссыка, поблизости от могильника, найдены три медных котла, чугунный котел, медные блюда и бронзовый, а также железные светильники (табл. 27, 31), украшенные фигурками сидящего человека и лошади (Мартынов Г.С., 1955). Имеются основания полагать, что часть предметов этого клада одновременна погребению в кургане Иссык. В другом иссыкском кладе находились втульчатый наконечник копья, кинжал с бабочковидным перекрестьем, кольчатые удила, медный котел (табл. 27, 7, 45) (Акишев К.А., 1963).

В долинах Заилийского Алатау и на территории, ныне занятой городом Алма-Ата, найдены десятки кладов и отдельные предметы сакского периода, в том числе металлические котлы (табл. 27, 18–21, 37, 40, 43, 44) (Археологическая карта Казахстана; Акишев К.А., 1963; Савельева Т.В., 1980).

Вторая группа могильников — Бесшатырская — включает памятники долины рек Или и Чарын. В этом районе насчитывается до 100 крупных могильников, а общее количество курганов достигает нескольких тысяч. Особенно выделяется Бесшатырский могильник. Он находится на правом берегу Или, в 100 км к востоку от г. Илийск и в 180 км от г. Алма-Ата. Могильник состоит из 31 кургана, которые подразделены на три группы: большие (диаметр 45-105 м при высоте 6-18 м), средние (диаметр 25–28 м) и малые (диаметр 6-18 м). Эти группы, очевидно, отражают социальную стратификацию общества кочевников того времени. Большие курганы — захоронения вождей, в курганах средних размеров хоронили представителей племенной знати, а в малых — рядовых воинов и общинников.

Под насыпью одного из больших (диаметр 52 м) курганов открыто наземное деревянное сооружение из погребальной камеры (3,6×4 м), тамбура и коридора. Вход в сооружение был с востока (табл. 26, 12, 17). Стены камеры сделаны из семи-восьми рядов плотно подогнанных бревен. С обеих сторон они удерживались вертикально поставленными столбами. Плоское перекрытие состояло из бревен наката и слоя камышовых матов. После захоронения вход в камеру, а также коридор заложили крупными валунами и затем насыпали огромную насыпь. Усыпальница была ограблена в древности. В других курганах Бесшатыра наземные деревянные сооружения несколько отличались по конструктивным особенностям.

В средних курганах также имелись деревянные сооружения. Один курган оказался по устройству необычным: стены большой погребальной камеры были глинобитными с примесью щебня. Перекрывал ее накат из бревен и чередующихся слоев камня и кустарника.

Все большие и средние курганы были ограблены и не содержали каких-либо вещей. Датирующие находки обнаружены только в малых курганах, где захоронения находились в грунтовых могилах или каменных ящиках, сооруженных на дне грунтовых могил. В одном из курганов было похоронено два человека, лежавших головами на запад (табл. 26, 18). У каждого справа находился железный кинжал, а слева — остатки колчана с бронзовыми наконечниками стрел. Всего было 50 черешковых и втульчатых наконечников 12 типов. Около северного костяка лежали железный умбон и остатки небольшого деревянного щита. У пояса найдена простая железная пряжка (табл. 26, 18–24). Анализ этого комплекса позволил отнести весь могильник Бесшатыр к V в. до н. э.

Хотя площадь могильника достигает 2 кв. км, памятники, связанные с Бесшатырскими курганами, разбросаны гораздо шире. К ним относятся каменные ограды в окрестностях курганного некрополя. По-видимому, Бесшатырский комплекс был священным местом семиреченских саков, обитавших в долине р. Или. Сюда саки приходили на поклонение, приносили многочисленные жертвы, совершали тризны и различные культовые обряды, устраивали поминки. Места отправлений таких религиозных торжеств и обрядов отмечены сооружением грандиозных оград из менгиров и валунов (Акишев К.А., 1977, с. 268).

Погребальные сооружения рядовых общинников изучены в нескольких пунктах долины Или. Курганы обычно вытянуты цепочкой. Захоронения совершены в грунтовых могилах, которые перекрыты деревянным накатом. Преобладают одиночные погребения, но имеются парные и коллективные (табл. 26, 26). Большинство погребенных ориентировано головой на запад. В могилы клали части туши барана. Погребальный инвентарь, как правило, включает один-два сосуда (табл. 26, 27–34), единичные предметы быта и украшения из железа и бронзы. В некоторых курганах обнаружены зернотерки (Акишев К.А., 1963). Такие курганы известны, например, в могильнике Кзылауз I, расположенном на правобережье Или. в 80 км к востоку от г. Илийск и примерно в 20 км от Бесшатыра.

Группа сакских памятников Чуйской и Таласской долин представлена лишь захоронениями рядовых общинников, погребальный обряд которых аналогичен обряду рядовых погребений долины р. Или. Сопровождающий покойников инвентарь составляют один-два сосуда, украшения, бронзовые наконечники стрел, среди которых встречаются трехперые черешковые и трехгранные втульчатые.

В разных пунктах долины Чу обнаружены случайные находки бронзовых изделий сакского времени: несколько кинжалов с прямым клинком, бабочковидным перекрестьем и брусковидным или антенным навершием (табл. 27, 4), а также литые бронзовые котлы на коническом поддоне с двумя вертикальными ручками. Возле Сокулука на БЧК найдена поделка из рога длиной 17 см (табл. 27, 41). Она заканчивается тупой мордой хищника с открытой зубастой пастью Поделка украшена полосой резных треугольников. Верхний острый конец не орнаментирован. Подобные предметы, служившие амулетами, известны в памятниках савроматской культуры Южного Приуралья и Нижнего Поволжья. И там иногда реалистически изображенная голова хищника сочетается с геометрическим узором.

Последняя группа сакских памятников может быть выделена на Тянь-Шане, широко заселенном в то время. В котловине Иссык-Куля и во всех горных долинах Центрального Тянь-Шаня разбросаны правильными цепочками и бессистемно курганы саков, составляющие нередко крупные могильники.

В них наряду с обычными погребениями в грунтовых ямах (табл. 26, 36, 38) открыты курганы с каменными ящиками. Так, в могильнике Туура-Суу в долине р. Тон на южном берегу Иссык-Куля обнаружены погребальные сооружения в форме ящика, сложенного из крупных плит и больших валунов (табл. 26, 37). Они вытянуты по линии запад-восток. С северной стороны к ним примыкают небольшие пристройки из таких же камней. В них, возможно, помещали сосуды. Ящики перекрыты большими плитами, поверх которых возведены насыпи. Инвентарь курганов включает поделки из бронзы (бусы) и железа (нож, кольцо), золотые бляшки, украшения и др. Замечательна золотая фигурка бегущего джейрана. Она укреплена на прямоугольных пластинках, имеющих отверстия (табл. 27, 42). Концы рогов загнуты вверх, а вся фигура выполнена в реалистической манере сакского искусства. Еще одна выразительная находка — костяная пластинка с изображением хищника, вероятно волка, с поджатым хвостом. В 15 раскопанных могилах оказалось всего лишь три глиняных сосуда (Мокрынин В.П., Гаврюшенко П.П., 1975).

Высокогорные долины внутреннего Тянь-Шаня также были широко освоены сакскими племенами. Погребальные памятники исследованы в нескольких пунктах. В Нарынской долине, к западу от г. Нарын, в могильнике Аламышик вскрыто четыре кургана (табл. 26, 38). Погребения совершены в простых грунтовых могилах, перекрытых жердями и каменными плитами. Умерших хоронили в скорченной позе, видимо, следуя погребальной традиции бронзового века. Возле них находились бронзовые ножи и каменные оселки. Такие же бедные погребения оказались в Джергетальском могильнике в долине Ала-Бука (табл. 26, 36). Лишь в одном из них найдено несколько вещей — лепная чаша, бронзовый нож и проколка (Бернштам А.Н., 1952).

В могилах рядовых общинников в долине Кара-Гуджур наряду с лепными сосудами встречены единичные бронзовые предметы — например, круглое зеркало с петлевидной ручкой (табл. 27, 16). Наибольшее количество металлических изделий было в одном из курганов могильника Турасу: два бронзовых браслета, булавка и два перстня, а также золотая бляшка. В курганах Внутреннего Тянь-Шаня очень редко встречаются железные изделия (Кибиров А.К., 1959б). Отсутствие заметных различий в устройстве могил и в погребальном обряде, а также общая бедность и однообразие инвентаря не позволяют выделить четкие локальные особенности культуры саков Центрального Тянь-Шаня.

Котловина Иссык-Куля служила крупным центром металлургии сакских племен. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные находки кладов и отдельных бронзовых предметов. Здесь встречены специальные жертвенно-поминальные комплексы, связанные с культовыми церемониями древних саков. Такой комплекс найден в 1937 г. в небольшой долине Кырчин, к северу от с. Семеновское, на северном берегу Иссык-Куля. Все предметы лежали на глубине 1,5–2 м. Наверху находились два котла. Под одним из них были две курильницы-светильники. Под всеми этими предметами обнаружены два жертвенных стола. Большой жертвенный стол имел форму прямоугольного подноса на четырех ножках с бортиком. Под бортом — две горизонтальные ручки. По углам — отверстия для крепления скульптурных фигурок лежащего длиннорогого быка (типа зебу?). Одна из фигурок была отломана и уцелела (табл. 27, 39). Другой стол меньше и незначительно отличается в деталях. Обнаруженные в комплексе светильники также различаются по форме. Один из них — в виде четырехугольного подноса на ажурной конической подставке. На поверхности подноса укреплены три трубки со сквозными отверстиями. В углу у бортика сохранились две одинаковые скульптурные группы, изображающие нападение хищника на копытное животное. Всего таких фигур было раньше 12 (табл. 27, 30). Другой светильник — в форме круглой чаши, также на ажурной конической подставке. В центре чаши — две трубки с отверстием наверху. На бортике чаши — 11 скульптурных фигурок идущих барсов (табл. 27, 29). Из двух котлов полностью сохранился только один. На тулове его крестообразно расположены две горизонтальные и две вертикальные ручки. Все эти культовые предметы использовались в религиозных церемониях, связанных с культом священного огня и солнца. Они раскрывают некоторые особенности религиозных представлений саков (Зима Б.М., 1941; 1982). Возможно, что в долине Кырчин находилось одно из святилищ сакского времени под открытым небом. Сюда саки периодически съезжались для совершения культовых обрядов, жертвоприношений и поклонения священному огню и солнцу.

Специальных храмов у кочевников Семиречья и Тянь-Шаня не было, но, как и у скифов, у них существовали священные места, где находились бронзовые котлы особо больших размеров и совершались культовые обряды. Следы святилища на открытом воздухе недавно выявлены у с. Чильпек на юго-восточном берегу Иссык-Куля. Здесь найден сакский жертвенник прямоугольной формы с бортиком и двумя ручками для переноса. Из четырех ножек сохранились две в виде одинаковых женских фигур (табл. 27, 35). Хорошо переданы черты лица явно монголоидного облика — с раскосыми глазами и большим широким носом. На голове — диадема. Обнаженные почти до плеч руки подняты вверх и касаются головы. На запястье — широкие браслеты. Одежда состоит из кофты с короткими рукавами, украшенной вертикальной широкой полосой с елочным узором, и юбки со складками, расширяющейся книзу. Ножки в виде женских фигурок обнаружены на семиреченских жертвенниках впервые. Рядом находились обломки трех бронзовых котлов с ручками. На одном из них сохранилось изображение лежащего животного (зебувидного быка?; табл. 27, 36). Имелись также обломки железного котла. Все предметы залегали на глубине 1,5 м. При раскопках здесь обнаружили остатки долговременного костра и обломки массивной жаровни. В культурном слое оказалось много битой лепной посуды, в том числе украшенной вертикальными полосками красной краски, кости барана. На этом участке, таким образом, удалось впервые выявить длительно существовавшее сакское святилище огня. Примечательно, что оно находилось недалеко от известного Чильпекского могильника более позднего, усуньского, времени (Винник Д.Ф., 1977).

В качестве переносных алтарей иногда использовали более простые предметы, изготовленные из камня.

У с. Беловодское, на трассе БЧК, найден каменный алтарь в виде небольшого овального столика на четырех массивных ножках (табл. 27, 33) (Бернштам А.Н., 1950). Внешняя сторона бортика украшена рельефными узорами в виде «запятых». Такие же узоры имеются на ножках. На горизонтальной поверхности есть неглубокое углубление. Подобные переносные алтари или жертвенники нередко встречаются в памятниках савроматского времени Южного Приуралья и Западного Казахстана. Как правило, их находят в женских погребениях. Использовались эти предметы для различных культовых церемоний и прежде всего, как алтари священного огня.

Иной состав предметов содержит клад из с. Каменка на северном берегу Иссык-Куля (табл. 27, 10–13, 17). Он состоит из четырех пар двукольчатых удил, втульчатого наконечника копья, обломанного бронзового кинжала, который по форме похож на кинжалы Чуйской долины. Клад включает также дисковидное зеркало и кельт-тесло с ушком. Все предметы находились в котле сакского типа. Они также могут рассматриваться как жертвенно-поминальный комплекс (Кызласов Л.Р., 1972).

В Таласской долине и во многих долинах вокруг Иссык-Куля встречены большие скопления наскальных рисунков. Особенно многочисленны они в районе Чолпон-Ата, в Тонской долине. Выделяются выразительные образцы рисунков сакского звериного стиля — изображения козлов, оленей и хищников (Гапоненко В.М., 1963; Шер Я.А., 1980).

В районе высокогорных долин Внутреннего Тянь-Шаня также известны случайно найденные сакские культовые предметы. Особый интерес вызывает найденный в Нарынской долине бронзовый жертвенник (Памятники культуры и искусства Киргизии). Он прямоугольной формы, с высокими бортиками на ножках и двумя ручками. На бортике были укреплены 22 скульптурные фигурки хищников (тигров?). Изображение шествия зверей, несомненно, имеет магическое значение. Этот жертвенник — лучший из всех обнаруженных в Киргизии (табл. 27, 34), и он мало чем отличается от известного семиреченского алтаря. В верованиях саков, принадлежавших к иранским кочевым народам древности, было много общего с соседними кочевыми и оседлыми ираноязычными народами Средней Азии, а также со скифами и савроматами. Некоторые различия проступают при сравнении памятников искусства, в которых запечатлены религиозные и идеологические представления саков. Саки обожествляли явления природы. Главным божеством было Солнце. Поклонение Солнцу связано с почитанием огня. Конь выступал как культовый зооморфный символ главного божества. Широко был распространен культ предков. В целом религиозные представления саков являют собой причудливое смешение разнообразных верований, которые не сложились еще в единую упорядоченную систему.

К наиболее высоким культурным достижениям сакских племен Семиречья и Тянь-Шаня следует отнести создание высокохудожественных произведений прикладного искусства, выполненных в зверином стиле (табл. 27, 29, 30, 34, 36–44). Из разных материалов они создавали изображения хорошо знакомых животных, а также экзотических зверей, таких как лев и тигр.

В сакский период произошли изменения в форме хозяйства, условиях жизни, быта и во всей культуре сакского населения. Резко изменился тип жилища. Были созданы разборные, легкоперевозимые войлочные юрты, наиболее приспособленные к новому образу жизни. Одежда и утварь соответствовали условиям кочевой жизни. Исключительно важную роль в хозяйстве и жизни саков играл верховой конь. Конь сопровождал кочевника с раннего детства. Каждый свободный общинник был в то же время воином, и поэтому столь большое значение саки придавали качеству и надежности конского снаряжения и боевого оружия. Именно в них с наибольшей силой проявились специфические особенности культуры, и в них наглядно проступают прогрессивные усовершенствования.

Материалы свидетельствуют о большом развитии металлургии у сакских племен Семиречья и Тянь-Шаня и о ее высоком техническом уровне (табл. 27). Можно говорить о совершенствовании приемов обработки дерева, кости и камня, а также шерсти и войлока.

Мастерство местных ювелиров демонстрирует замечательный набор штампованных бляшек сакского периода, происходящий из разрушенного кургана (V–IV вв. до н. э.) у сел. Барскоон на южном берегу Иссык-Куля. Сохранилось около 150 предметов и среди них куски металла, составляющие отходы производства. Имеются прямоугольные бляшки с изображением головы тигра с оскаленной пастью, окаймленные вертикальными планками, с отверстиями для нашивки. На других бляшках изображены голова волка анфас или кабана в таком же обрамлении. Среди фигурных бляшек геометрической формы встречены экземпляры с рельефным растительным орнаментом (табл. 27, 22–28). В этом наборе есть заготовка для прямоугольной бляшки, которая после штамповки была вновь прокована, а также обломки и обрезки металла. Бляшки предназначались для украшения одежды. Поскольку все они изготовлены из бронзы, то могли украшать одеяние не столь знатного сака, как похороненный в кургане Иссык. Находки вместе с ними отходов производства дают основание предположить, что здесь был похоронен ремесленник. Возможно, эти находки образуют клад ремесленника. В любом случае Барскоонский комплекс дает возможность изучать особенности производства ювелира-торевта эпохи саков (Памятники культуры и искусства Киргизии, с. 31).

На рубеже III–II вв. до н. э. в истории Семиречья и Тянь-Шаня наступает новый этап, связанный также и с переселением в середине II в. до н. э. кочевых племен юечжей и усуней из Центральной Азии. Усуни вскоре подчинили местные сакские племена и часть юечжей. Но в большинстве юечжи продвинулись на юг Средней Азии и создали там основы будущего Кушанского государства. Сложившийся Усуньский племенной союз можно рассматривать как более или менее устойчивое раннеклассовое образование. Усуни обитали в Семиречье до середины V в. н. э., а точнее, до вхождения их в состав Тюркского каганата в середине VI в. н. э.

Об усунях довольно подробно сообщается в письменных источниках. Они активно участвовали в политической истории Восточной и Средней Азии, были противниками хунну и поддерживали дружеские отношения с соседними кочевыми владениями Кангюй и Давань. Союз с усунями, направленный против хунну, заключило Ханьское государство. Саки и юечжи также принимали участие в важнейших исторических событиях эпохи, связанных с движением кочевых народов против Греко-Бактрии, закончившимся ее крушением и созданием новой могущественной Кушанской империи. Таким образом, кочевые народы Семиречья и Тянь-Шаня с последних веков до нашей эры начали выступать как важная сила на мировой исторической арене.

Усуньское владение было раннегосударственным объединением кочевников. Ставка усуней — город Чигу (Город красной долины) — находился в котловине Иссык-Куля. Он был административным и торговым центром. Правда, местоположение его пока точно не установлено, и о локализации Чигу существуют разные суждения.

По хуннскому образцу Усуньское владение было, очевидно, разделено на три части. Во главе их стояли правитель и два его сына. Каждый из них имел личную дружину по 10 тыс. конников. Функционировал довольно развитой аппарат управления из 16 высоких должностных лиц. В своей деятельности правитель опирался на совет старейшин.

Имущественное неравенство во владении скотом и пастбищами достигло значительного уровня. Социальное расслоение устанавливается по археологическим данным и сведениям письменных источников. Имеются сообщения о закреплении преимущественного права пользования отдельными пастбищами. По уровню социально-экономического развития общество усуней было примерно равно хунну. Усуньский союз представляет собой пример достаточно высокого развития социальной организации кочевого общества.

После включения в состав Усуньского союза местных сакских племен, а также юечжей численность объединения достигла 630 тыс. человек (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190). Однако вполне вероятно, что основную массу населения Семиречья и Тянь-Шаня в то время по-прежнему составляли местные племена саков — потомки древних саков ахеменидской эпохи. Преобладание местного населения должно было отразиться на составе археологических памятников. Согласно письменным источникам, население. Семиречья и Тянь-Шаня в этническом отношении было разнородным. Здесь обитали три народности — саки, юечжи и усуни. Не противоречат этому и археологические материалы, которые представлены одновременными памятниками разного типа. Так, некоторые исследователи насчитывают до 12 различных вариантов погребальных сооружений (Агеева Б.И., 1960; 1961). Возникает трудная задача сопоставления археологических памятников с конкретным этносом. Первоначально, как уже говорилось, все курганы III–I вв. до н. э. относили к памятникам усуней (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938). Позднее была высказана мысль, что только захоронения в курганах, расположенных цепочками и отличающихся большим богатством, могли принадлежать господствующим племенам усуней. Погребения же, обнаруженные в беспорядочных группах курганов, могут быть связаны с племенами сэ (саками античных авторов) или юечжи (Тереножкин А.И., 1941, с. 75). Критический разбор материалов и гипотез приводит к заключению, что памятники с грунтовыми могилами составляют основную массу захоронений местного населения усуньского периода. В них можно проследить непосредственное развитие от сакских комплексов середины I тысячелетия до н. э. Это видно при сопоставлении материалов могильника сакского периода V–IV вв. до н. э. Кзылауз I и раннеусуньского памятника III–II вв. до н. э. Капчигай III. Оба памятника находятся в долине р. Или. В обоих могильниках курганы располагаются цепочками. У основания насыпи, под ней или на ней находятся каменные кольца. Основную массу погребений составляют грунтовые могилы (в Капчигай III только пять подбойных из 30), перекрытые деревом. Захоронения в обоих могильниках, как правило, одиночные (Кзылауз I — 2/3 всех могил), ориентировка — головой на запад или северо-запад. В могилах находят кости овцы, один-два сосуда и в небольшом количестве поделки из железа и бронзы.

Как видим, сходство в погребальном обряде очень значительно. Только разное количество железных и бронзовых изделий в могилах и некоторое отличие форм посуды позволяют хронологически разграничить рассматриваемые памятники. Проведенное сопоставление говорит о преемственном развитии местных племен в сакское и более позднее, усуньское, время.

Тесные генетические связи культуры и памятников сакского и усуньского периодов отмечены всеми исследователями. Этим и объясняется появление терминов «сако-усуньская культура», «сако-усуньские памятники» (Бернштам А.Н., 1941а; 1941б; Кушаев Г.А., 1963). Все данные указывают на длительное сохранение у ранних кочевников Семиречья одинаковых простых могильных сооружений, одних и тех же или очень близких погребальных обрядов и на значительное сходство инвентаря. Из этого следует вывод, что население, оставившее наиболее массовую группу памятников усуньского времени, правомерно отождествлять с потомками местного сакского населения, а сами могильники рассматривать как позднесакские памятники (Заднепровский Ю.А., 1971; Заднепровский Ю.А., Кожомбердиев И.К., 1984).

Можно предполагать, что погребальный обряд у пришлых юечжийских и усуньских племен отличался от обряда местного, подчиненного ими населения. И действительно, появление усуней и юечжей, а также, вероятно, и других пришлых племен, имена которых не сохранились в источниках, совпадает во времени с широким распространением в Семиречье и на Тянь-Шане могильников с захоронениями в катакомбах и подбоях. Естественно предположить, что они могли быть оставлены усунями и юечжами. Однако убедительных доказательств для однозначного решения вопроса об этнической атрибуции этих памятников нет (Заднепровский Ю.А., 1971; 1975б). Пришлое население в Семиречье постепенно смешивалось с местным, и на протяжении 600–700 лет совместного проживания создалось определенное единство.

В Семиречье и на Тянь-Шане археологи выделяют две основные и наиболее распространенные группы памятников. Первая — позднесакские (т. е. местные) могильники с захоронениями в грунтовых могилах, которые отличаются однообразным устройством и малочисленностью инвентаря. В разных частях Семиречья и Тянь-Шаня они исследованы неравномерно. Эти памятники объединяют в чильпекскую группу по могильнику, исследованному в 1928 г. М.В. Воеводским и М.П. Грязновым. Ареал памятников охватывает все Семиречье и долины Тянь-Шаня. Характерно расположение курганов правильными цепочками. На позднем этапе такое размещение сменяется бессистемным. Устойчивым признаком служит каменное кольцо в основании кургана. Захоронения совершали в простых грунтовых могилах, стенки которых изредка укрепляли деревом. Сверху они перекрыты деревянным накатом или каменными плитами. Погребенные положены вытянуто на спине, головой, как правило, на запад (табл. 28, 1), иногда с отклонениями. Почти во всех могилах находится по одному костяку. Иногда встречаются курганы, под насыпью которых имеются две-три могилы. Все умершие лежат не в гробу, а непосредственно на дне могилы. В ней обычно находят один-два сосуда, изредка железный или бронзовый нож (табл. 28, 11, 12, 14–16; 29, 2, 3), а в женских захоронениях — предметы туалета и украшения: зеркала, железные иглы и булавки, иногда с фигуркой птицы наверху (табл. 28, 8, 9, 13; 29, 42–45, 48, 49), перстни, подвески, железные браслеты, бусы (табл. 28, 10; 29, 33–41, 50–58). Оружие бывает очень редко. В поздних погребениях обнаружены меч и костяные наконечники стрел (табл. 29, 1, 4, 6). Во многих могилах находят кости барана — остатки ритуальной пищи (Кушаев Г.А., 1963). Исключительно редки привозные вещи и изделия из драгоценных металлов. Из 500 известных курганов лишь в четырех-пяти могилах встречены подобные вещи. В нескольких могилах найдены зернотерки.

Глиняная посуда — лепная, часто изготовленная на матерчатом шаблоне. Почти вся она круглодонная и обычно без украшений (табл. 28, 18–33). В курганах Чуйской долины было всего несколько явно привозных сосудов (гончарных) с росписью (табл. 28, 17; 29, 59–61) (Абетеков А.К., 1966). Такие же имеются и в долине Или. Типичные формы местной посуды — это полусферические чаши и миски с разной профилировкой закраины, горшки грушевидной формы, изредка снабженные петлевидными ручками (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938; Агеева Е.И., 1961; Кибиров А.К., 1959б; Кушаев Г.А., 1963; Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963; Абетеков А.К., 1967). Достаточно широко были распространены посуда из дерева и деревянные столики (табл. 29, 62–65).

В усуньское время по-прежнему плотно были заселены горные долины Тянь-Шаня. На юго-восточном берегу Иссык-Куля расположены эталонные памятники чильпекской группы, прежде всего Чильпекский могильник около г. Пржевальск. В грунтовые могилы умершего укладывали на подстилку из коры деревьев или камышовую и покрывали такой же циновкой. В могилу, как правило, клали куски мяса барана или быка. В одном погребении вместе с костями человека лежал полный скелет лошади. Кроме глиняных сосудов, единичных металлических предметов, найдено деревянное блюдо для резания мяса. Из предметов туалета особое значение имеют находки бронзового зеркала с короткой ручкой в виде головы грифона и булавки с массивным навершием в форме птички (табл. 29, 44, 48). Отметим костяные накладки на лук, каменный жернов. Чильпекские курганы по обряду погребения и составу керамики сходны с могильником Бурана. Остатки богатых захоронений выявлены в двух курганах каракольской группы на окраине г. Пржевальск (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938).

Судя по большому количеству памятников в долинах рек Заилийского Алатау и Или в усуньское время, здесь продолжался рост численности населения. В этих районах насчитывается более 20 мест крупных скоплений могильников, отделенных друг от друга свободными пространствами (Агеева Е.И., 1960; Кушаев Г.А., 1963). Такое распределение можно рассматривать как отражение родо-племенной группировки населения. Всего здесь вскрыто более 370 могил с однообразными рядовыми погребениями, в большинстве случаев довольно бедными.

Однако среди памятников Семиречья выделяется огромный Талгарский могильник (на окраине г. Талгар), где захоронения совершали в больших грунтовых могилах, стены которых выложены камнем. Ямы перекрыты накатом из бревен. Большинство могил ограблено, но все же сохранились золотые украшения, железные ножи и глиняные сосуды. В одной могиле оказалось около 500 бляшек из золотой фольги, нашитых некогда на одежду из красной кожи (табл. 29, 13, 16, 18). Здесь же найдена глиняная печать, на которой изображено крылатое животное с головой козла. В другой могиле была бляшка полихромного стиля со схематическим изображением лица человека (Максимова А.Г., 1980). Необоснованно «удревненная» дата могильника (IV–III вв. до н. э.) в настоящее время определена в рамках II–I вв. до н. э. (Акишев К.А., 1983, с. 242).

Особый интерес вызывает Каргалинское погребение женщины-шаманки. Оно случайно обнаружено в 1938 г. в Каргалинском ущелье, примерно в 30 км от г. Алма-Ата. Захоронение в расщелине скалы содержало набор украшений одежды и головного убора. Всего там оказалось около 300 предметов из золота с инкрустацией из бирюзы, в том числе два перстня со скульптурными фигурками двугорбого верблюда (табл. 29, 30, 31) и разнообразные пластинки (табл. 29, 9). Знаменита диадема (табл. 29, 7) в виде прямоугольной пластинки (длина около 40 см, ширина 4,7 см), все поле которой заполнено изображениями зверей, птиц и людей, окруженных сложным растительным орнаментом. Среди них на подставке стоят крылатая лошадь и фигура дракона, на котором верхом сидит человек. Некоторые детали инкрустированы сердоликом, альмандином, бирюзой. Сочетание реальных и мифических персонажей, развитой орнаментализм характеризуют высокое мастерство древних мастеров (Бернштам А.Н., 1940а). Погребение датируется I в. до н. э. — II в. н. э. Представляется более реальной недавно предложенная датировка II в. до н. э. — I в. н. э. (Кузьмина Б.Е., Сарианиди В.И., 1982, с. 22; ср.: Акишев К.А., 1983 — II–I вв. до н. э.).

Богатое захоронение III–II вв. до н. э. выявлено в одном из курганов могильника Тенлик в долине р. Каратал в восточном Семиречье. Одежда знатного кочевника была украшена сотнями золотых художественных бляшек, в том числе с изображением всадника в плаще (табл. 29, 10). Здесь же найдены жезловидные заколки или булавки, обтянутые золотым листом и богато орнаментированные розетками (табл. 29, 46, 47). Кроме того, найдены бронзовое зеркало, деревянная шкатулка, украшенная полосками золота (Акишев К.А., 1977; 1983).

Изображения коня на бляхах из Тенлика дают представление о породе местных лошадей. Они отличались общей массивностью, сильно развитой грудью и крупной головой на толстой шее. Эти изображения выделяются среди всех известных изображений лошадей Евразии, но близки изображениям усуньских лошадей, представленным на ханьской черепице последних веков до нашей эры (Заднепровский Ю.А., 1962).

В других районах Семиречья также имеются памятники усуньского периода. Так, для Чуйской долины наиболее характерен Буранинский могильник к югу от г. Токмак. В больших овальных грунтовых могилах находилось от одного до трех погребенных, лежавших головами на запад. Умерших снабжали большим количеством сосудов, очевидно, с молоком и жидкой пищей, а также кусками мяса барана, лошади и быка. Все могилы ограблены. Сохранилось до 50 золотых украшений (перстни, бусы, различные бляшки; табл. 29, 32, 35). Разнообразны по форме фигурные накладки, вырезанные из золотой фольги (табл. 29, 8, 11, 15, 21, 25–27). В нескольких могилах найдены остатки красного лака. Довольно много железных предметов, в том числе наконечников стрел. Все сосуды лепные. Особый интерес вызывает кувшин, украшенный мазками красной краски (табл. 28, 17). Могильник Бурана по находкам привозных украшений эллинистического производства датирован в пределах III в. до н. э. — I в. н. э. (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938). Он может рассматриваться как типичный памятник поздних сакских племен, обитавших в усуньский период в долине Чу.

К чильпекской группе относится ряд могильников в западной части Чуйской долины (Абетеков А.К., 1967). Здесь преобладают захоронения в грунтовых ямах с бедным инвентарем, но обнаружены и немногочисленные захоронения в подбойных могилах. В этом отношении наблюдается большое сходство с памятниками долины Или.

В Таласской долине к этому времени относится более 100 исследованных курганов. Своеобразием отличаются курганы Таш-Арыка. Под насыпью, на уровне дневной поверхности, находился небольшой каменный холм, окруженный кольцом из крупных камней. Под ним была грунтовая могила, перекрытая каменными плитами и слоем камыша. В одном кургане могильника Тош-Башат грунтовая яма также была перекрыта каменными плитами. В стенке могилы выкопана ниша, в которой стояли глиняный круглодонный котел с налепными горизонтальными ручками и горшок, изготовленный на матерчатом шаблоне. Во всех могилах инвентарь беден, но встречаются и исключения. Так, в могильнике Джеле-Тюбе в одной могиле было два костяка. Возле одного найдены два бронзовых браслета со схематическими изображениями головы животного, бронзовый крючок, раковины каури, а также золотые бляшка и медальон со вставкой цветного камня. В этой могиле было три лепных сосуда (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963).

Более 60 курганов раскопано в четырех могильниках у северного подножия Киргизского Алатау (в средней части долины Таласа). Захоронения совершали в грунтовых могилах, перекрытых каменными плитами или деревом. Иногда под одной насыпью находились две, реже — три могилы. Характерную особенность составляют небольшие ниши, в которых помещены сосуды (табл. 28, 3–5). Эта деталь свойственна и памятникам верхнего течения Таласа и, видимо, является признаком локальной группы племен, обитавших в долине этой реки (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963; Максимова А.Г., 1970; 1972; 1975). В могилах долины Таласа найдены остатки ритуальной пищи — кости барана. Инвентарь беден: единичные изделия из железа (ножи, булавки), украшения и обычная лепная круглодонная посуда, сходная с керамикой усуньского времени других районов Семиречья. В одном кургане могильника Караша обнаружена глиняная печать с рельефным узором (табл. 29, 29) — редкая находка, указывающая, как и печать из Талгарского могильника, на распространение в то время обычая метить личную собственность.

Среди памятников Иссык-Кульской котловины резко выделяется могильник Соколовка в долине р. Джаргелан (табл. 28, 7). Здесь в одном кургане обнаружена большая погребальная камера с деревянным срубом, стены которого сооружены из вертикально поставленных плах, а потолок — из двух рядов бревен. Остальная часть камеры забита землей и камнем и сверху перекрыта деревянным накатом. Возле погребенного находилось 15 сосудов. По устройству курганы Соколовки напоминают могильник Джергес около г. Пржевальск. Большая грунтовая могила в Джергесе также была перекрыта деревянным накатом. Найденная в Джергесе керамика своеобразна по форме и отличается от обычной усуньской поверхностью красного цвета и орнаментом, подражающим узорам на изделиях из кожи. Своеобразие этих двух курганов и отличие лепной посуды выделяют их среди других памятников, и не случайно возникло предположение о принадлежности их восточноюечжийским племенам (Бернштам А.Н., 1952).

Памятники усуньского периода с захоронениями в подбоях, исследованные в долинах Или и Чу, а также на Тянь-Шане, объединены в айгырджальскую группу (Заднепровский Ю.А., 1971; 1975б). Захоронения в могилах с подбоями встречаются в тех же могильниках, где обнаружены простые грунтовые могилы (табл. 28, 2). Погребения в подбоях появляются уже в памятниках III–II вв. до н; э., но основная их масса датируется первыми веками нашей эры (до V в. н. э. включительно). Следовательно, на протяжении длительного времени памятники этой группы сосуществовали с чильпекскими. В Семиречье и на Тянь-Шане обе разновидности погребальных сооружений распространены на одной и той же территории и часто в одних и тех же могильниках. В долине Или грунтовые могилы составляют 76,7 %, а подбойные — 19 % (Кушаев Г.А., 1963). Но если объединить усуньские памятники последних веков до нашей эры и первых веков нашей эры, то получится, что подбои составляют 30 %. В долине Таласа раскопано 115 грунтовых и 73 катакомбных и подбойных могил (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963; Кожомбердиев И.К., 1963), что составляет примерно 60 и 40 %. Приблизительно такое же соотношение на Тянь-Шане, где изучено более 100 грунтовых и около 50 подбойных и катакомбных курганов (Кибиров А.К., 1959б). Катакомбно-подбойные памятники генетически не связаны с могильниками сакского периода, хотя в ранних сакских комплексах на территории Казахстана известны единичные могилы с подбоями (Кадырбаев М.К., 1966; Кушаев Г.А., 1968; Максимова А.Г., 1969), которые по набору инвентаря мало отличаются от грунтовых. Обычно грунтовые и подбойно-катакомбные погребения встречаются вместе. Так, могильник Айгырджал, находящийся к западу от г. Нарын, содержал курганы с грунтовыми, подбойными и катакомбными могилами. Подбои закрыты вертикально поставленными бревнами (табл. 30, 3). Умершего, как правило, сопровождают заупокойная пища (кусок барана), железный нож и несколько лепных сосудов. В некоторых могилах найдены железные наконечники стрел и костяные накладки на лук. Имеются деревянные столики, блюда для резки мяса и деревянные чаши. Очень мало украшений. В одном кургане обнаружено захоронение в катакомбе. Оно примечательно находкой железного котла на трех ножках с горизонтальными ручками (табл. 30, 27). Такие котлы чрезвычайно редки в памятниках усуньского времени. Кроме того, в могиле оказались костяные накладки на лук, обломки железного меча и другие вещи. Еще один железный котел найден в подбойном захоронении. Особо отметим, что у одного из погребенных вместо малой берцовой кости был деревянный «протез» (Кибиров А.К., 1959б).

Курганы с подбоями принадлежали рядовым общинникам и не составляли обособленных кладбищ. Это вполне естественно в условиях начального этапа смешения населения разного происхождения. Памятники айгырджальской группы практически одновременны и близки памятникам карабулакской группы на юге Киргизии и тулхарской — в южных областях Средней Азии (см. ниже), хотя датировка первых менее аргументирована. Исследователи южных областей Средней Азии считают, что могильники тулхарской группы с захоронениями в подбоях оставлены юечжами. Общее сходство айгырджальской и тулхарской групп послужило основанием для предположения, что айгырджальские памятники также связаны с юечжами. В таком случае распространение могил с подбоями можно рассматривать как отражение процесса передвижения и расселения юечжийских племен по территории Средней Азии (Заднепровский Ю.А., 1975б).

Природные условия Семиречья и Тянь-Шаня благоприятствовали развитию скотоводства. Судя по находкам костей животных в могилах и костным остаткам в исследованных поселениях усуньского времени, население, обитавшее здесь, разводило все виды домашних животных. Ведущая роль принадлежала овцеводству и коневодству. Значительное развитие специализированного коневодства отмечают источники.

Усунь в источниках называют кочевым владением и о хозяйстве сообщают кратко: «Усуньцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а со скотом перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде. В обыкновениях сходствуют с хуннами. В их владениях много лошадей, и богатые содержат их от 4000 до 5000 голов» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190). Однако информаторы не смогли разобраться в специфике хозяйства усуней. Своеобразие природных условий Семиречья предопределило особенности развития скотоводческого хозяйства, которое должно быть охарактеризовано как вертикально-сезонное полукочевое. Население последовательно, по сезонам, сменяло пастбища, расположенные в разных географических зонах в пределах Семиречья. Здесь не было условий для непрерывного кочевания. К тому же, в Семиречье скотоводство сочеталось с земледелием.

Открытие археологами поселений усуньского времени внесло существенные изменения в наши представления о хозяйственной деятельности этого народа. В Чуйской долине обнаружено два таких поселения. Одно, у сел. Аламедин, к северу от г. Фрунзе, было сильно разрушено, и на нем удалось собрать только керамику (Тереножкин А.И., 1935). Другое поселение — Кара-Балта (60×40 м), к западу от г. Фрунзе, также сильно разрушено. Сохранилось лишь одно округлое в плане наземное помещение (5,2×4,4 м). Стены глинобитные, на ровном полу — остатки очага. На вскрытом участке было несколько круглых хозяйственных ям. В культурном слое найдены почти целый сосуд и много обломков керамики, а также глиняное пряслице. Много костей домашних животных. В керамике преобладали большие хозяйственные сосуды, характерные для оседло-земледельческого населения. О занятиях земледелием позволяют говорить также хозяйственные ямы и зернотерки. По керамическому материалу поселение Кара-Балта датируется III в. до н. э. — III–V вв. н. э. А.К. Абетеков, исследовавший памятник, считает, что в III в. до н. э. — I–II вв. н. э. основу хозяйства жителей поселения составляло скотоводство, связанное с кочевым образом жизни, а примерно со II в. н. э. доминирующую роль стало играть земледелие (Абетеков А.К., 1970, с. 69, 70).

Еще одно поселение усуньского периода выявлено в Тюпском заливе, на юго-восточном берегу Иссык-Куля. Под водой собраны обломки крупных хозяйственных сосудов, более свойственных оседлому населению. Керамика Тюпского поселения сходна с карабалтинской и с находками на поселении в Кум-Арыке в той же долине Чу, в 20 км от г. Кара-Балта. Таким образом, известно уже четыре поселения в долине Чу и на Иссык-Куле. Следует добавить к этому и древний город Чигу в котловине Иссык-Куля.

Значительно лучше сохранилось поселение Актас, обстоятельно изученное казахскими археологами в долине р. Кегень в восточном Семиречье. В небольшой горной долине выявлено скопление малых поселений I–III вв. В среднем их размеры 80×40 м. На Актасе II раскопана 1/3 поселения. Обнаружено пять жилых помещений с хозяйственными пристройками. От постройки прямоугольной формы (площадь 126 кв. м) сохранились каменные фундаменты стен (толщина 1,5–2 м). В помещениях имеются остатки очагов и хозяйственные ямы (?). На поселении найдено много глиняной посуды, целые и обломанные зернотерки, песты, пряслица. На полу лежал обломок бронзового серпа. Среди находок — бронзовые нож и проколка, железные кинжалы, нож, костяные черешковые наконечники стрел (Акишев К.А., 1969). Это поселение исключительно важно по ряду обстоятельств. Прежде всего бросается в глаза необычный для кочевых племен характер монументальной постройки на каменном фундаменте.

В этом отношении поселение Актас II похоже на Дараут-Курганское поселение усуньского времени в Алайской долине (Заднепровский Ю.А., 1962). Здесь также открыта часть большой постройки прямоугольной формы с каменным основанием стен. Совпадают размеры стен и характер кладки, а также керамика со своеобразными налепными ручками. На обоих поселениях найдены обломки сосудов с отпечатками ткани и со следами краски. Одинаковы зернотерки и другие каменные орудия. Следовательно, оба поселения, расположенные на большом расстоянии друг от друга (около 800 км), сходны по типу построек, а по составу и характеру находок относятся к одному и тому же усуньскому периоду.

Однако соотношение костей домашних животных на этих поселениях показывает существенное различие. В Дараут-Кургане преобладают кости овец и коз и очень мало костей лошадей и коров. В Актасе кости мелкого рогатого скота составляют только половину остеологических материалов; костей лошади здесь почти в 10 раз, а коров — более чем в три раза больше, чем в Дараут-Кургане.

В Актасе выявлены неоспоримые доказательства занятия населения земледелием (каменные мотыги для обработки земли и серп для уборки урожая). О том же говорит многочисленность зернотерок. Кроме того, в окрестностях поселения в долине Кегеня открыты остатки оросительных арыков и небольших полей, обрабатывавшихся в древности. Все эти данные позволяют утверждать, вопреки сведениям письменных источников, известное развитие земледелия среди усуней.

Со II–I вв. до н. э. на территории Семиречья и Тянь-Шаня шел активный процесс смешения местного ираноязычного сакского населения с пришлыми племенами юечжей и усуней, имевшими центральноазиатское происхождение. В рамках усуньского союза совершались интеграция и консолидация кочевого населения страны. Появление пришлого населения не прошло бесследно. Заметно увеличился монголоидный компонент в европеоидной основе населения. Имеющиеся данные указывают на неоднородность населения в расовом отношении, хотя по-прежнему преобладающим был европеоидный брахикранный (памиро-ферганский) тип Среднеазиатского междуречья (Исмагулов О., 1962; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Трофимова Т.А., 1974; Алексеев В.П., Гохман И.И., 1984).

В историческом развитии кочевников Семиречья и Тянь-Шаня первые века нашей эры представляют следующий этап, связанный с появлением здесь новых кочевых племен центральноазиатского происхождения, известных под собирательным именем гунны (хунны). В этой пестрой по этническому составу группе пришлых племен ведущая роль принадлежала тюркоязычным монголоидам. Еще более дробной и пестрой становится палео-этнографическая карта расселения племен. Происходят изменения в культуре и быте всего населения.

Однако несмотря на приток нового населения и заметные изменения в культуре, в археологических материалах наблюдается преемственное развитие на протяжении всей первой половины I тысячелетия н. э. Об этом можно судить по памятникам поздней группы усуньских могильников в долине Или, которые датируются I–III вв. (Кушаев Г.А., 1963) и даже I–V (Агеева Е.И., 1959; 1961; История Казахской ССР). Устройство могил, погребальный обряд и сопровождающий инвентарь генетически связаны с предшествующими во времени памятниками.

Аналогичная картина выявлена на Тянь-Шане. Открытые здесь позднеусуньские могильники дали основание заключить, что Тянь-Шань был местом обитания значительной массы позднеусуньских племен вплоть до IV–V вв., времени включения этой территории в состав Тюркского каганата (Кибиров А.К., 1959б). В культуре их было много традиционных черт, представляющих прямое развитие особенностей, характеризующих местное сакское население в составе усуньского союза.

По археологическим данным в предтюркский период усуньская культура была распространена на обширной территории восточного Семиречья. К этому времени относится вторичное обживание усуньского поселения Актас II и появление ряда могильников — Актасы и Сарытау.

Наряду с позднеусуньскими памятниками культура кочевников Семиречья первых веков нашей эры представлена могильниками типа Кенкол. Кенкольский могильник находится в верховьях долины Таласа, на левом берегу р. Кенкол. Из 100 курганов раскопана почти половина, в большинстве из них обнаружены катакомбные могилы. Устройство их одинаково: длинный (2–8 м) входной коридор-дромос завершается погребальной камерой-катакомбой, которая, как правило, располагается перпендикулярно дромосу. Круглый вход в катакомбу закрывался каменными плитами или деревянными плахами, очень редко — сырцовым кирпичом. Камеры были больших размеров и имели сводчатый потолок (табл. 31, 1, 2).

В могилах встречены одиночные и коллективные захоронения. Умершие положены на деревянное ложе или в деревянный (из арчи) гроб. Иногда они лежат на земляном полу, на подстилке из кошмы или циновке, изредка — на каменных плитах, которыми выложен пол камеры. Устойчивой ориентировки для покойников не было. Погребенных хоронили в полном одеянии. Особые условия местности способствовали сохранению одежды — штанов и шелковой рубашки, прямой, с высоким стоячим воротом и слегка суживающимися рукавами, которые оторочены красным узорчатым шелком. Это древнейшие известные нам образцы одежды населения Семиречья (табл. 31, 28, 29).

Погребенных мужчин снабжали оружием: железным двулезвийным мечом в деревянных ножнах, кинжалом, луком со стрелами. Удалось полностью восстановить сложносоставной лук с роговыми накладками. Железные черешковые трехперые наконечники стрел были небольшими и крупными (длина 6–8 см; табл. 31, 5–8). Имеются также костяные наконечники (табл. 31, 3, 4).

Женщинам клали бронзовые зеркала, щипчики, сурьматаш с кусочком графита, кольца, серьги, бляшки, бусы, деревянное веретено с пряслицем (табл. 31, 11–19, 25–27). В каждой могиле были один-два глиняных сосуда, до пяти деревянных сосудов (чаши, тарелки, кружки, кувшины), деревянные столики на ножках (для резания мяса), плетеные корзинки (табл. 30, 30–34). Изредка ставили глиняную курильницу (табл. 31, 36). Кроме того, полагалась ритуальная пища — мясо барана, рядом — железный нож. В Кенколе найдены обломки деревянной детской колыбели (бешик), которую удалось реконструировать, и сумак — мочеотводная трубка (табл. 31, 24, 35). В могилах встречены железные удила, ножи, пряжки, точильные бруски (табл. 31, 9, 10, 20, 21, 23).

Глиняные сосуды, в отличие от керамики предыдущего периода, как правило, плоскодонные. Часто поверхность их украшена резным орнаментом из волнистых линий. Типы сосудов своеобразны. Значительно большее число их изготовлено на гончарном круге (табл. 31, 37–42). Некоторые из них могут быть местного производства. Большие кувшины с петлевидными ручками, вьючные фляги и курильницы в предшествующий период не встречаются.

Среди украшений выделяются золотые серьги со вставками белой пасты, украшенные зернью. Имеются золотые бляшки с цветным камнем, также окаймленные зернью. Среди привозных вещей — ханьские бронзовые зеркала (табл. 31, 26), раковины каури и др. (Бернштам А.Н., 1940б; 1951; Кожомбердиев И.К., 1960; 1963).

У большинства погребенных в Кенколе отмечена искусственная деформация черепа. Погребенные принадлежали к европеоидному типу, но со значительной примесью монголоидных черт (Миклашевская Н.Н., 1964; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Перевозчиков И.В., 1967; Трофимова Т.А., 1974). Отмечена практика мумифицирования.

Могильники, подобные Кенколу, обнаружены в разных частях долины Таласа, и стало быть, можно говорить о сплошном заселении ее племенами, оставившими памятники кенкольского типа.

Кенкольский могильник и культуру в целом А.Н. Бернштам связывал с гуннами и рассматривал как памятник начального этапа монголизации физического типа населения и его тюркизации. Синхронизация этих процессов вызвала споры. Вопрос об этнической принадлежности «кенкольцев» остается и поныне открытым. Но как бы он ни решился, этот памятник и вся культура отражают важный переломный момент в истории прежде всего кочевого населения края, связанный с появлением здесь крупных масс кочевников из Центральной Азии, возможных носителей тюркского языка.

Племена, сходные с «кенкольцами» по образу жизни и культуре, обитали и в Чуйской долине, о чем свидетельствуют материалы могильника Кум-Арык, расположенного в 20 км к юго-западу от г. Кара-Балта. Обнаруженные здесь захоронения в катакомбах по устройству, погребальному обряду и материальной культуре близки кенкольским. У большинства погребенных также были деформированные черепа. Среди находок — великолепные ювелирные изделия с инкрустацией и зернью. Особо отметим находку бронзовой монеты с квадратным отверстием (Кожомбердиев И.К., 1976).

Кенкольские памятники резко отличаются от грунтовых погребений Семиречья и в значительной мере — от подбойно-катакомбных захоронений Тянь-Шаня. Особенно заметны эти отличия в погребальном обряде. У «кенкольцев» господствуют катакомбные сооружения; нестабильна ориентировка погребенных; хоронят на деревянном ложе, каменных плитах или в гробу; кладут оружие; больше привозных вещей. Все эти признаки, как правило, отсутствуют в других курганах позднеусуньского времени. Кроме того, резко отличаются формы посуды из катакомб. В них больше керамики, изготовленной на гончарном круге, чаще встречаются деревянная посуда и столики. Кенкольские могильники выделяются и довольно широким распространением обычая прижизненной деформации головы (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972, с. 152).

Преемственность в развитии культуры кочевников Семиречья и Тянь-Шаня в сакский и усуньский периоды, вплоть до конца IV — начала V в., свидетельствует об этногенетических связях в среде основной массы населения на протяжении по крайней мере тысячи лет. Вместе с тем спорадические появления кочевых племен центральноазиатского происхождения создавали основу для смешения различных этносов. Но только после массовой миграции гуннских (?) племен в эпоху великого переселения народов сложились условия, которые привели в конце концов к кардинальному изменению этнического состава скотоводов-кочевников Средней Азии. Среди памятников, фиксирующих момент массовых гуннских (?) миграций (конец IV — начало V в.), назовем богатое женское погребение, обнаруженное в ущелье Шамси (Чуйская долина) (Памятники культуры и искусства Киргизии), и погребения воинов, впущенные в культурный слой поселений Кзыл-Кайнартобе (Таласская долина) (Мерщиев М.С., 1970) и Актобе 2 (правобережье Сырдарьи, район Чардары) (Древности Чардары, с. 71–79). Представляется неправомерной датировка всех этих памятников, включая Кенкол, V–VII вв. (Амброз А.К., 1981). Систематические передвижения центральноазиатских кочевников в Среднюю Азию, особенно усилившиеся к середине I тысячелетия н. э., способствовали процессу постепенной монголизации физического типа ранее европеоидного сакского населения, а также тюркизации местных ираноязычных кочевых племен. Процесс этот был длительным и сложным, и только в VI–VII вв. в Семиречье и на Тянь-Шане широко распространилось тюркоязычное население. В обстановке политического господства Тюркского каганата на этой территории происходят коренные изменения в этническом составе кочевников и складывается ядро современных тюркоязычных народов Средней Азии.

Ранние кочевники Кетмень-Тюбе, Ферганы и Алая (Ю.А. Заднепровский)

Памятники кочевников-скотоводов сакского времени[19] выявлены во всех основных горных долинах, окружающих равнинную Фергану на севере, востоке и юге (карта 3). Лучше всего изучены сакские могильники в обособленной Кетменьтюбинской котловине, в среднем течении р. Нарын, в центре западного Тянь-Шаня, на расстоянии около 100 км к северо-востоку от Ферганской долины. Здесь в 50-70-х годах экспедициями под руководством И.К. Кожомбердиева раскопано более 300 курганов в 15 могильниках, расположенных в разных частях котловины (Кожомбердиев И.К., 1972; 1975а; 1977б). Более 100 из этих курганов исследовано в Джал-Арыке, и поэтому культура сакского периода Кетмень-Тюбе (табл. 32) названа джаларыкской (Кожомбердиев И.К., 1979; Заднепровский Ю.А., Кожомбердиев И.К., 1984).

Могильник Джал-Арык II находится на левом берегу р. Чичкан, на месте современного г. Токтогул. В нем насчитывалось 150 курганов. Большинство из них раскопано. В настоящее время это единственный так полно исследованный сакский могильник на территории Тянь-Шаня.

Небольшая часть курганов, преимущественно больших размеров, располагалась цепочками, но большинство их разбросано без системы на узком участке протяженностью более 1 км. В могильнике выделяются курганы диаметром до 40 м, вокруг которых группируются насыпи диаметром 6–8 м с каменными выкладками. Устройство и погребальный обряд одинаковы в больших и малых курганах. Погребения совершали в простых грунтовых могилах, вытянутых с запада на восток. Насыпи и могилы различались по размерам, что, по всей вероятности, соответствовало социальному положению умершего. В больших курганах могилы (глубина до 2 м) почти всегда перекрыты накатом из бревен арчи. В них находился, как правило, один костяк (табл. 32, 1). В других могильниках изредка встречаются двойные захоронения или две-три могилы под одной насыпью (Ташбаева К.И., 1981). Погребенные лежат вытянуто на спине, обычно головой на запад. Мужчинам в могилы клали оружие: железные кинжал, чекан, стрелы в колчане (табл. 32, 2-11), от которого сохранился бронзовый крючок (табл. 32, 12). Женщин сопровождали разнообразные предметы туалета, зеркала, а также украшения: серьги, булавки, кольца, подвески-амулеты, раковины каури и разнообразные бусы (табл. 32, 14–18, 47). Несмотря на ограбления, обнаружены единичные украшения из золота, серебра и бронзы, выполненные в скифском зверином стиле (табл. 32, 26–31). Имеются также различные поделки из бронзы и серебра, иногда с узорами (табл. 32, 19–24).

Во многих могилах найдено по одному сосуду, а в некоторых — до пяти-шести. В четырех курганах встречены каменные зернотерки. Особо отметим находку каменного жертвенника в виде овального камня-с углублением (табл. 32, 25). Он относится к широко распространенному типу переносных алтарей без ножек.

Очень редки кости барана от ритуальной мясной пищи. Только в одной могиле оказался крестец лошади. Примерно в 30 раскопанных курганах под каменными выкладками не было могильной ямы, а находили лишь обломки глиняных сосудов. Видимо, эти сооружения являлись поминальными курганами — кенотафами.

Самыми массовыми находками в Джал-Арыке и других сакских могильниках Кетмень-Тюбе являются глиняные сосуды. Преобладают лепные круглодонные чаши, горшки, кувшины грушевидной формы и кружки с петлевидной ручкой. На некоторых имеется прочерченный узор в виде треугольников с точечными вдавлениями (табл. 32, 43). Особую группу составляют привозные лепные сосуды (табл. 32, 32, 33), окрашенные карминно-фиолетовой и красной краской, сходные с сосудами эйлатанской культуры Ферганы (VII–IV вв. до н. э.) (Заднепровский Ю.А., 1962). Бесспорно привозными были светлофонные чаши и миски, изготовленные на гончарном круге, типичные для эйлатанского комплекса (табл. 32, 42). Крашеные, расписные и станковые эйлатанские сосуды вместе составляют около 1/3 всех находок керамики. Небольшая часть сосудов расписана геометрическими узорами. Имеется чаша с полосой заштрихованных треугольников (табл. 32, 33), аналогичная чашам Кунгайского могильника Ферганы (Горбунова Н.Г., 1961). Плоскодонный кувшин с несколькими полосами треугольников, заштрихованных решеткой (табл. 32, 38), по форме необычен для местной сакской керамики и, очевидно, также является привозным. Само количество всех этих сосудов говорит о тесных связях скотоводов-кочевников с племенами земледельцев соседней Ферганы.

Простыми расписными узорами покрыты глиняные сосуды, типичные для саков (табл. 32, 36, 37). Роспись на этих сосудах появилась, по всей вероятности, в результате подражания привозным ферганским образцам. Особую группу составляют очень большие кувшины с узким горлом, носиком-сливом, петлевидной ручкой и ручками-выступами, покрытые красным ангобом (табл. 32, 44–46) (Кожомбердиев И.К., 1977а, рис. 5). Они не находят аналогий. Ничего определенного нельзя сказать и о происхождении чернолощеных кувшинов с прочерченным орнаментом (табл. 32, 38).

Оружие в Джал-Арыке представлено железными кинжалами с бабочковидным перекрестьем и брусковидным навершием, чеканом и бронзовыми трехперыми наконечниками стрел (табл. 32, 2-11). К изделиям сакского звериного стиля относятся серебряная бляха с изображением крылатых коней (табл. 32, 20), объемная фигурка стоящего льва из тонкой золотой пластинки. В других могильниках обнаружены замечательные произведения прикладного искусства — золотая серьга с изображением двух соколов, вставками из голубого стекла и зернью. Из могильника Кайрак происходит золотая фигурка петушка на подставке, выполненная в реалистической манере (табл. 32, 31). Имеются также золотая пластинка, на которой рельефом выполнено изображение фигуры женщины с кубком в руках (табл. 32, 26); золотые пластинки в виде фигурки тигра, бронзовая бляшка с головой тигра с оскаленной пастью (табл. 32, 27, 28), золотая лента с орнаментом (табл. 32, 30). Все эти находки свидетельствуют о высоком художественном мастерстве ювелиров сакской эпохи.

В Джал-Арыке погребены представители европеоидного физического типа, а также европеоиды с примесью монголоидности. Методом графической реконструкции восстановлен облик двух мужчин (табл. 59). Джаларыкская культура в целом достаточно аргументированно датируется V–III вв. до н. э. (Кожомбердиев И.К., 1979).

Аналогичные могильники сакского периода недавно исследованы в непосредственной близости от долины Кетмень-Тюбе, к югу от нее, в долине р. Карасу (Кожомбердиев И.К., 1980; 1981).

К югу от Ферганы, в горных долинах Алайского хребта и в Алайской долине, также встречены могильники сакского времени. Экспедициями А.Н. Бернштама, Ю.Д. Баруздина и А.К. Абетекова исследовано более 200 сакских курганов. Опубликована только небольшая их часть (Бернштам А.Н., 1952; Заднепровский Ю.А., 1960а). Захоронения совершали в простых грунтовых ямах, а также в могилах с каменными ящиками. Обе разновидности могил одновременны. Наряду с одиночными погребениями встречены коллективные, насчитывающие до шести костяков, располагавшихся ярусами. Так, в могильнике Шарт в одной могиле оказалось четыре костяка. При них найдены лепной горшок с двумя петлевидными ручками и чаша с расписным узором в виде заштрихованных решеткой треугольников в комплексе с железным ножом и двумя бронзовыми наконечниками стрел — трехперым черешковым и со сложной втулкой из трех «лапок» (Заднепровский Ю.А., 1962).

Инвентарь сакских погребений Алая довольно беден и однообразен. Он включает глиняные сосуды, единичные изделия из бронзы и железа, а также украшения. В алайских могильниках в закрытых комплексах встречены наконечники стрел скифского времени и расписная эйлатанская керамика из оседлых поселений Ферганы. В этом отношении они сходны с джаларыкскими памятниками Кетмень-Тюбе.

Курганы с каменными ящиками в Алае немногочисленны. Ящики сооружены из поставленных на ребро больших плит или крупных валунов. Внутри них находился один погребенный или несколько. Состав инвентаря и прежде всего керамики тот же, что в грунтовых могилах. Из могил с ящиками происходят бронзовые колоколовидное навершие с изображением рогов горного козла или барана, золотые серьги и подвески с зернью. Аналогичные по устройству могилы с каменными ящиками обнаружены в сакских памятниках котловины Иссык-Куля.

Рассмотренные памятники Алая и Кетмень-Тюбе по ряду признаков устройства погребального сооружения, обряду погребения и частично по сопровождающему инвентарю сходны с могильниками Актамской группы Ферганы, которые принадлежат оседлому земледельческому населению (Горбунова Н.Г., 1962; Заднепровский Ю.А., 1962). Обычно основное внимание обращали на черты сходства, и это приводило к тому, что затушевывалось принципиальное различие этих памятников. В ферганских могильниках нет изделий скифского звериного стиля, предметов конского снаряжения, очень мало предметов вооружения. Они отличаются также необычными по устройству «длинными» курганами и небольшими размерами насыпей. На основании этих специфических особенностей можно разграничить памятники, принадлежащие кочевым или полукочевым сакским племенам Кетмень-Тюбе и Алая, и близкие им памятники оседло-земледельческого населения Ферганы.

Особый интерес представляет курган сакского времени в местности Кошэтер, в долине р. Яссы, в Узгенском оазисе на востоке Ферганы. Центральная могила была полностью ограблена. Во второй, грунтовой, могиле на глубине 4 м находился костяк взрослого мужчины, лежавшего головой на северо-восток. Часть лица покрыта пластинками листового золота. В могиле обнаружены серебряный кувшинчик, бронзовый котелок с двумя ручками, два железных ножа, бронзовые пряжки и наконечник стрелы. Здесь же был шаровидный кувшин, покрытый красным ангобом, — самый древний образец гончарной красноангобированной посуды, известной в Ферганской долине. Это захоронение — одно из самых богатых в рассматриваемом районе — датировано VI–IV вв. до н. э. (Винник Д.Ф., 1970).

На окраинах Ферганы, как и в других районах распространения сакской культуры, известны случайные находки того времени. Среди них — два бронзовых котла на конической ножке и с двумя горизонтальными ручками. Еще один котел, несколько отличающийся по форме, найден в Узгенском оазисе (Заднепровский Ю.А., 1962).

Замечательным памятником искусства сакских племен является грандиозное скопление наскальных рисунков в Саймалы-Таше на Ферганском хребте. Среди них выделяются прекрасно исполненные в скифском зверином стиле изображения животных (Бернштам А.Н., 1952; Шер Я.А., 1980).

Памятники усуньского периода Кетмень-Тюбе изучены мало, и их отличие от предшествующих сакских очень трудно проследить, что указывает на преемственное развитие культуры кочевого населения края на протяжении всей второй половины I тысячелетия до н. э.

Резкие изменения в культуре кочевого населения рассматриваемого района происходят в последние века до нашей эры, с началом нового исторического этапа. В середине II в. до н. э., как уже говорилось, на исторической арене Средней Азии появились усуни и юечжи — кочевые племена центральноазиатского происхождения.

К усуньскому периоду в Кетмень-Тюбе относится небольшой, почти полностью раскопанный могильник Джаныш-Булак на левом берегу р. Нарын (Абетеков А.К., 1977). Здесь имеются захоронения в грунтовых могилах ив подбое. По устройству, обряду и глиняной посуде они во многом сходны с усуньскими памятниками долины р. Или в Семиречье. В большой серии сосудов преобладают полусферической формы чаши, миски, кружки с петлевидной ручкой. Аналогичная посуда найдена в могильнике Теке-Таш на левом берегу р. Чичкан, на правобережье Нарына. Этот памятник датирован IV в. до н. э. — I в. н. э. (Мокрынин В.П., 1977; Кожомбердиев И.К., 1977б, с. 220). Помимо погребений в грунтовых могилах и подбоях, в Кетмень-Тюбе изучены могильники первых веков нашей эры с захоронениями в катакомбах. Эти памятники выделены нами как торкенская группа (Заднепровский Ю.А., Кожомбердиев И.К., 1984). Большие материалы для ее характеристики получены при раскопках более 500 курганов (Кожомбердиев И.К., 1977б). Могильники располагаются в межгорных ущельях, на расстоянии 5-10 км друг от друга, на всей территории Кетмень-Тюбе. Они сосредоточены в пяти географических районах: в долине Чичкана, междуречье Чичкана и Торкена, долине Торкена и двух районах на левом берегу Нарына. Такое расположение в известной мере отражает родо-племенные группировки полукочевого населения первых веков нашей эры.

В ряде могильников выделяются огромными размерами единичные курганы (диаметр 30–40 м). Могильные сооружения состоят из катакомбной камеры, иногда очень большой, и длинного узкого дромоса, расположенного перпендикулярно катакомбе (табл. 30, 1). По устройству катакомбы сходны с могилами, типичными для Кенкола. Вход в катакомбу закрывали камнем, сырцовыми кирпичами, гуваляком (овальными комками глины) и изредка керамическим шлаком. Имеются одиночные, парные и коллективные погребения. Умершие лежат в вытянутом положении на спине, головой на запад, северо-запад и северо-восток. Ориентировка, как видим, не была устойчивой. Захоронения совершали на земляном полу камеры, в арчовых гробах и на арчовых ложах.

Как размеры погребальных сооружений, так и количество, и качество сопровождающего инвентаря указывают на значительное имущественное и социальное расслоение общества, на выделение в нем слоя богатых людей, принадлежавших к господствующей верхушке.

В больших катакомбах умершего мужчину-воина хоронили в арчовом гробу, который обивали дорогими тканями, часто в железной кольчуге или пластинчатом панцире. Рядом с ним находились большой (длина до 165 см) сложный лук, стрелы с железными наконечниками (длина древка 85–95 см; табл. 30, 5–7), железные меч (табл. 30, 4), палаш и кинжал. В изголовье ставили деревянный столик на четырех ножках (табл. 30, 33) с кусками мяса (голова, таз и задние ножки барашка с воткнутым в них железным ножом). Поблизости находились деревянные кружки, тарелки (табл. 30, 29–34) и два-три глиняных сосуда. Очень часто вместе с воином погребена женщина в богатом одеянии с разнообразными украшениями — золотыми серьгами, перстнем, бусами, а также с бронзовым зеркалом, каменными туалетными палочками для сурмления бровей (сурьматаш) и другими предметами туалета (табл. 30, 14–20, 22–24, 37).

Изредка в богатых захоронениях встречаются погребальные маски из листового золота, которые состоят из отдельных частей — наротника и наносника (табл. 30, 21).

Состав погребального инвентаря единообразен по всей долине Кетмень-Тюбе. Наиболее многочисленна глиняная посуда. Преобладают лепные плоскодонные кувшины, горшки с ручками, кружки (табл. 30, 38–47). В небольшом количестве представлены гончарные сосуды. Среди них особо выделяются изделия, покрытые красным ангобом. Имеются также сосуды, украшенные процарапанным орнаментом, характерным только для ферганской керамики. Следовательно, и в этом период в Кетмень-Тюбе привозили сосуды из Ферганы. В целом комплекс керамики резко отличается от посуды предшествующего периода. К тому же, в катакомбах встречаются сосуды своеобразных, ранее неизвестных форм, таких, как вьючные фляги (табл. 30, 45), курильницы, кувшины с носиком в форме головы животного (табл. 30, 38), миниатюрные сосудики.

В нескольких могилах обнаружены осколки стеклянных сосудов и целые бокалы с волнистым орнаментом (табл. 30, 35, 36). Довольно часто встречаются дисковидные бронзовые плоские зеркала местного производства, а также привозные ханьские. Очень разнообразны украшения и детали одежды — пряжки, подвески (табл. 30, 10–13). Попадаются скульптурные и плоские фигурки животных (табл. 30, 25, 26). Значительную часть украшений составляют предметы полихромного стиля — серьги, перстни, медальоны из золота и серебра с инкрустацией из драгоценных камней и цветного стекла, обрамленные зернью (табл. 30, 14–20).

Среди орудий труда — ножи, тесло (табл. 30, 8, 9). Значительно больше, чем в могилах сакского времени, каменных зернотерок. В одной катакомбе на деревянном блюде лежали четыре просяные лепешки.

В нескольких погребениях обнаружены шелковые ткани и ткани полотняного плетения. Найдены также железные кольчатые удила, в том числе с фигурными псалиями.

У скотоводов, хоронивших в катакомбах, был распространен обычай кольцевой и конусовидной деформации черепа. По сравнению с сакским периодом в антропологическом типе населения стали заметнее монголоидные признаки.

Племена, жившие в долине Кетмень-Тюбе и оставившие катакомбные захоронения, занимались преимущественно отгонным скотоводством. У них были и поселения, судя по развалинам, обнаруженным возле могильника Алмаллу в долине Торкена и около могильника Джаныш-Булак на левом берегу Нарына. Об оседлости говорят также находки сырцового кирпича, которым закрывали вход и камеру, керамических шлаков и зернотерок.

Памятники торкенской группы датируются I–V вв. (Кожомбердиев И.К., 1960; 1975в; 1977б). Они резко отличаются от памятников предшествующих периодов и по устройству могил, и по погребальному обряду, и по всему облику материальной культуры. Они принадлежат пришлому населению, которое появилось в Кетмень-Тюбе в последних веках до нашей эры и надолго обосновалось в этой долине, исключительно благоприятной для занятия скотоводством. По всей вероятности, население Кетмень-Тюбе было родственно кенкольским племенам соседних Таласской и Чуйской долин.

Памятники этой эпохи отражают важный этап в истории кочевого населения степей Евразии, связанный с появлением крупных масс кочевников из глубин Центральной Азии. Среди них ведущая роль принадлежала хуннам. Вопрос об этнической принадлежности населения, хоронившего в катакомбных могилах и прежде всего оставивших памятники кенкольской культуры, все еще остается открытым и дискуссионным. Однако возможность отождествления населения кенкольской культуры с гуннами (хуннами) нельзя исключать (Засецкая И.П., 1982, с. 74; Алексеев В.П., Гохман И.И., 1984).

На территории Ферганской долины памятники полукочевого населения первой половины I тысячелетия н. э. встречены во многих местах и образуют несколько географических групп. Среди них особо выделяются памятники карабулакской группы, сконцентрированные в междуречье Соха и Ляйляка на юге Ферганы. Раскопки могильника Карабулак (Баруздин Ю.Д., 1956; 1957а; 1957б; 1961; Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А., 1962) выявили своеобразные материалы, которые позволили выделить самостоятельную карабулакскую культуру. К ней принадлежат также могильники долины Исфары (Латынин Б.А., Оболдуева Т.Г., 1959; Литвинский Б.А., 1972а) и такие памятники, как Боркорбаэ (Сорокин С.С., 1961б) и Карамуйнак (Заднепровский Ю.А., 1960). В начале 70-х годов известные тогда материалы были объединены Б.А. Литвинским и названы карабулакско-ворухской культурой (Литвинский Б.А., 1972а, с. 129). Н.Г. Горбунова предложила называть эту культуру кугайско-карабулакской (Горбунова Н.Г., 1983), объединив памятники оседло-земледельческого и полукочевого населения Ферганы, что, на наш взгляд, вряд ли допустимо.

Исследовано более 500 курганов карабулакской культуры. Большинство из них содержало захоронения в подбоях, довольно много грунтовых могил и мало — катакомбных. Почти во всех могильниках обнаружены погребальные сооружения всех трех разновидностей, что, очевидно, отражает смешение населения разного происхождения. Несмотря на некоторое различие в деталях обряда погребения, составе и характере сопровождающего инвентаря, всем карабулакским памятникам свойственно определенное единство.

Могильник Карабулак, давший название культуре, расположен в Баткентской долине. В нем насчитывается более 900 курганов, пятая часть которых раскопана (Мокрынин В.П., Лубо-Лесниченко Е.И., Шер Я.А., 1977). Преобладают подбойные могилы (табл. 33, 1, 2). Умерших клали в дощатые гробы, колоды или на доски. Вход в подбойную нишу закладывали плетнем или плахами. Обычно погребенных хоронили головой строго на юг. В могиле, как правило, находится один костяк. Погребения мужчин сопровождает оружие: железные мечи (длина 80 см), кинжалы, ножи, большой лук (табл. 34, 15), стрелы с железными черешковыми наконечниками и хорошо сохранившимися деревянными древками (табл. 34, 1-14).

Женщинам клали плетеные корзинки (табл. 34, 31) с маленькими сосудами для косметики, сурьматаш с куском графита, деревянные гребни, бронзовые зеркала, ожерелья из разнообразных бус и другие украшения (табл. 34, 16–20, 27–30). Кроме того, в могилы ставили несколько глиняных и деревянных сосудов, а также деревянные столики для резания мяса (табл. 34, 32–35, 38–56). Во многих погребениях имеются остатки ритуальной пищи — кости барана.

При благоприятных почвенных условиях в Карабулакском могильнике сохранилось много предметов из органических материалов. До нас дошли образцы привозных шелковых тканей с замечательными узорами (табл. 34, 26). В некоторых могилах обнаружены мумифицированные останки погребенных.

Отметим также деревянный прибор для добывания огня, деревянный крюк (табл. 34, 36, 37) и шелковый наглазник (табл. 34, 25).

Среди редких находок — диадема в виде шелковой повязки с бронзовыми бляшками, на которых изображены мужская голова в венце, символизирующая солнечное божество, и женская голова с полумесяцем — символ лунного божества. Эти бляшки чередуются с другими — в форме шестилепестковых розеток и полусфер (табл. 34, 28). Бляшки диадемы свидетельствуют о распространении астрального культа (Баруздин Ю.Д., Беленицкий А.М., 1961). В Карабулаке найдены привозные ханьские зеркала и уникальное зеркало с ручкой в виде фигурки индийской танцовщицы (табл. 34, 19, 21) (Баруздин Ю.Д., Подольский А.Г., 1961). Все эти импортные предметы характеризуют устойчивые связи с Восточным Туркестаном, Китаем и Индией.

Религиозные представления людей, оставивших памятники карабулакской культуры, отражены в алебастровых идолах из могильников Тураташ и Ворух (табл. 34, 24; 35, 11) и бронзовых фигурках человека (табл. 34, 22, 23).

Бытовая утварь, характерная для карабулакской культуры, прежде всего глиняные сосуды, близка изделиям ремесленных центров древней Ферганы. В этом отношении особенно показательны сосуды, изготовленные на гончарном круге, покрытые красным или коричневым ангобом и украшенные процарапанным орнаментом (табл. 34, 42, 47).

Поблизости от могильников располагались связанные с ними поселения. Так, разрушенное поселение с керамикой, одинаковой по форме с сосудами могильника Карабулак, выявлено у сел. Баткен. К северу от сел. Булак-Баши располагается еще одно такое же поселение с керамикой и зернотерками. Третье обнаружено около родника в местности Субаши, к югу от Карабулака. Еще одно поселение — Актепе — находится близ Карабулака (Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А., 1962).

Аналогичные поселения имеются в долине Соха, поблизости от могильника Боркорбаз и на левом берегу р. Кштут, а также в долине Исфары (селище Гор-и Муг). Все перечисленные поселения и могильники, очевидно, принадлежали одному народу, для которого был характерен полукочевой образ жизни (Заднепровский Ю.А., 1960). Можно полагать, что жители наряду со скотоводством занимались и земледелием.

Основная масса захоронений карабулакской культуры относится к I–IV вв.

Вторая группа погребальных памятников полукочевого населения расположена к западу от карабулакских и занимает юго-западную часть Ферганской долины. Здесь преобладают погребения в катакомбах с длинным дромосом. Наиболее полно исследован могильник Кайрагач в долине р. Ходжа-Бакырган, неподалеку от земледельческого оазиса Ленинабада. Из 200 курганов раскопано более 50 (Заднепровский Ю.А., 1960; Брыкина Г.А., 1982). Преобладают захоронения в катакомбах (табл. 33, 3–5; 35, 21–44), известно пока только одно погребение в подбойной могиле. Следует отметить большое сходство с могильником Ширинсай у Беговата (Гайдукевич В.Ф., 1952) и памятниками юго-восточных районов Ташкентского оазиса. Изученные в Кайрагаче курганы датированы первыми веками нашей эры (Заднепровский Ю.А., 1960). Г.А. Брыкина (1982) выделяет в могильнике две группы: I–III и V–VI вв.

Третья локальная группа полукочевого населения оставила могильники в некоторых долинах северного склона Алайского хребта — от Шахимардана до Ошского оазиса. Захоронения здесь совершали в своеобразных катакомбах, состоящих из больших овальных камер, вытянутых с запада на восток, и небольшой перпендикулярно расположенной входной ямы, как бы сильно укороченного дромоса (табл. 33, 9). Этот тип катакомб назван хангизским.

Необычная форма катакомбы, широтная ориентировка погребенных, в отличие от Кайрагача, большое количество гончарных сосудов с красным ангобом — все это позволило выделить памятники района в самостоятельную группу (табл. 35, 46–59). Хотя преобладают здесь катакомбы хангизского типа, но в небольшом количестве встречаются курганы с подбоями и грунтовыми могилами (Заднепровский Ю.А., 1960; Горбунова Н.Г., Гамбург Б.З., 1957; Горбунова Н.Г., 1981).

Яркой самобытностью отличается культура полукочевого населения в долинах Чаткальского хребта и Кара-Мазара в северо-западной Фергане и на прилегающих участках Ташкентского оазиса. В этом районе, охватывающем территорию от долины Ахангерана на западе до Падша-Ата на востоке, встречены наземные каменные склепы — мугхона — и каменные ящики. Такие погребальные сооружения известны только в этом районе. За его пределами они обнаружены в небольшом количестве лишь в юго-западной Фергане. Известное сходство с ними имеют также курганы, изученные на южных склонах Каратау (Максимова А.Г., 1973).

Эти необычные погребальные сооружения располагаются иногда большими скоплениями, но чаще небольшими группами в узких ущельях и на вершинах невысоких хребтов и гряд. Точное количество их не учтено, ориентировочно можно говорить о нескольких тысячах. Исследовано более 200 сооружений, преимущественно на таджикской территории Кара-Мазара (Воронец М.Э., 1954; Литвинский Б.А., 1972а (памятники мугхона выделены в аштскую культуру с двумя вариантами)).

Мугхона представляет собой овальную наземную постройку из хорошо подогнанного камня, с купольным, сводчатым или плоским перекрытием и узким входом-лазом (табл. 33, 11, 12). Внутри погребальная камера обычно прямоугольная. Эти склепы различаются по устройству, количеству кольцевидных стен и размерам. Они служили семейными усыпальницами для неоднократных захоронений. В них находят, как правило, останки нескольких погребенных с большим количеством инвентаря. В одних могильниках с мугхона есть сложенные из камня курганы, в которых погребенные уложены в каменные ящики (табл. 33, 10). Ящики сооружены из нескольких, часто необработанных плит и поставлены на уровне древнего горизонта. Сверху они также перекрыты плитами, на которые набросаны камни насыпи. В исследованных памятниках имеются погребальные сооружения, в которых типичные черты выражены нечетко. Это как бы переходные формы между мугхона и каменными ящиками. Население, которое оставило эти памятники, несомненно обладало довольно высокими строительными навыками в возведении каменных построек и было хорошо знакомо с приемами сырцового строительства, традиционного для оседлых жителей Ферганы и Ташкентского оазиса.

Рассматриваемые памятники принадлежали одному населению: полукочевым горно-пастушеским племенам (Воронец М.Э., 1954). В их обиходе была лепная, а также гончарная с красным ангобом посуда. Полусферические чаши, бокалы на маленькой ножке-подставке, миниатюрные горшочки и другие сосуды являются продукцией ремесленных центров Ферганы. Найдены обломки деревянных сосудов. В мужских погребениях обнаружены железные наконечники стрел, в женских — сурьматаши, украшения и бусы. Имеются ханьские медные монеты у-шу, такие же, как в Гурмироне. Весь комплекс находок позволяет датировать ранние мугхона и каменные ящики I–II вв. (табл. 35, 60–68), основную же массу погребений — II–IV вв., а некоторую часть — V–VII вв. н. э. (Литвинский Б.А., 1972а, с. 132).

Керамика из мугхона резко отличается от керамического комплекса карабулакской культуры, прежде всего по процентному соотношению сосудов разных групп. В мугхона значительно больше кружек, одноручных кувшинов, чашек и меньше кувшинов без ручек и миниатюрных сосудов (Литвинский Б.А., 1973б). Все это подтверждает правомерность выделения самостоятельной культуры горно-пастушеских племен. Но вряд ли целесообразно выделять внутри нее два варианта — западный и восточный — и рассматривать первый из них как горный вариант каунчинско-джунской культуры (Литвинский Б.А., 1972а, с. 212, 213). Это заключение основано на некотором различии в ассортименте керамики и на находках в памятниках, расположенных на западе, сосудов с зооморфными ручками, характерных для Ташкентского оазиса. Своеобразие керамики достаточно ясно прослежено, но оно говорит не о двух вариантах культуры, а об основных направлениях торговых связей местного населения с Ташкентским оазисом и с Ферганой.

По ряду признаков отличается культура кочевого населения, обитавшего на севере Ферганы. В этом районе не обнаружены захоронения в подбойных могилах. Здесь известно три могильника первых веков нашей эры, из которых наиболее широко исследован только Гурмиронский, расположенный к югу от г. Касансай. Его копали А.Н. Бернштам, Ю.Г. Чуланов, С. Рахимов и Э. Кадыров (Бернштам А.Н., 1951; Кадыров Э., 1975б). Из 60 курганов раскопано более 40. Преобладают курганы с катакомбами и только два — с грунтовыми могилами. Катакомбы имеют прямоугольную или овальную форму (табл. 33, 6–8). Прямоугольный или квадратный дромос расположен перпендикулярно камере. Катакомбы Гурмирона несколько отличаются от катакомб Кенкола, для которых характерны длинные и узкие дромосы. Возможно, они представляют собой промежуточный вариант между кенкольским и хангизским типами.

В основании курганов Гурмирона есть каменные кольца, что вообще характерно для более ранних сооружений сако-усуньского времени. Погребения в могильнике одиночные, реже — парные. Костяки лежат на подстилке или подсыпке из гальки. Комплекс керамики своеобразен (табл. 35, 12–20). В нем много форм, типичных для ремесленных центров Ферганы (Сорокин С.С., 1954). Ряд погребений Гурмирона датирован последними веками до нашей эры, основная часть — I–II вв. Основанием для датировки служат находки мелких трехперых железных наконечников стрел, ханьские монеты и другие предметы (табл. 35, 1-10, 12–20) (Кадыров Э., 1975б).

По устройству погребальных сооружений и находкам, прежде всего по керамике, Гурмирон отличается от памятников соседних долин Таласа (Кенкол) и Кетмень-Тюбе (Акчий-Карасу). Он имеет определенное сходство с могильником Кайрагач на юго-западе Ферганы. В Кайрагачском и Гурмиронском могильниках найдена сходная керамика, одинаковы типы трехлопастных железных наконечников стрел, бронзовых застежек, перстней, бобовидных серег, ханьских монет и др. Однако ориентировка погребенных различна: в Гурмироне — на восток, в Кайрагаче — меридионально, с отклонениями.

В нескольких пунктах Алайской долины и прежде всего в местностях Маашан и Кызыл-Туу около сел. Дароо-Коргон открыты могильники с подбойными захоронениями (Бернштам А.Н., 1949а). В них обнаружены одиночные и коллективные погребения. Умершего укладывали в гроб или на подстилку, часто головой на север. Сопровождающий инвентарь беден и однообразен — железные ножи, пряжки, скромные украшения. В бедных могилах нет даже глиняных сосудов.

Но обнаружены и захоронения, отличающиеся большим богатством (табл. 35, 69–81). В Джалпакдепе, в могиле без костяка, найдена маска из тонкого листа золота. Глаза, рот и ноздри на ней обозначены отверстиями. В этом же могильнике, датируемом III–IV вв., встречена великолепная импортная стеклянная чаша с ручками в виде головы льва, возможно римского производства, попавшая сюда издалека. Из алайских курганов происходит серия прекрасных ювелирных изделий: золотой медальон с гранатом, окаймленный зернью; различные золотые бляшки, украшенные зернью; золотой перстень со щитком, на котором изображена розетка с инкрустацией красным камнем и голубой пастой (Абетеков А.К., 1975а; Памятники культуры и искусства Киргизии). Эти художественные изделия полихромного стиля не уступают по мастерству и качеству лучшим ювелирным произведениям своего времени.

Основную массу памятников всех рассмотренных групп полукочевого населения окраин Ферганы исследователи относят к одному периоду — первым векам нашей эры (I–IV вв.). Однако вопросы датировки могильников все еще остаются спорными. Положение осложнено тем, что трудно опираться на анализ керамики — самой многочисленной категории находок. До сих пор нет надежной хронологии красноангобированной керамики поселений Ферганы, так же, как и обоснованной периодизации. Наиболее вероятно, что время ее изготовления охватывает период с III–II вв. до н. э. по III–IV вв. н. э. (Оболдуева Т.Г., 1951). Но установлено также, что керамика с красным ангобом доживает до VI в. (Козенкова В.Н., 1964). После исследований Н.Г. Горбуновой (1979) весь этот комплекс стали относить только к I–IV вв. Эта ситуация сразу сказалась на датировке могильников.

Узловым вопросом остается определение нижней границы, т. е. времени появления, рассматриваемых памятников. Напомним, что в могильнике Карабулак на основании находок зеркал раннесарматских типов и железных кинжалов с прямым перекрестьем выделены захоронения, относящиеся к последним векам до нашей эры, хотя основная часть курганов датирована II–IV вв. (Баруздин Ю.Д., 1961). Возможность выделения ранних комплексов II–I вв. до н. э. в могильниках Тура-Таш и Кок-Таш доказывала в свое время Н.Г. Горбунова (1966). Однако эти материалы не учтены в обобщающей работе Б.А. Литвинского (1972а), предложившего омоложенные даты для всех карабулакских памятников, которые он делит на три хронологические группы: I–II, II–IV и V–VII вв.[20]

Первый исследователь курганов с каменными ящиками относил их к последним векам до нашей эры (Воронец М.Э., 1954, с. 63), а мугхона, — к I–II вв. Б.А. Литвинский (1972а, с. 195) суммарно датировал эти памятники I–II–VI–VII вв. К ранним памятникам можно отнести и погребение в Караджаре на востоке Ферганы с зеркалом раннесарматского типа (утолщенный валик, ручка-штырь) и шурабашатской керамикой. Таким образом, выделяется небольшая группа ранних захоронений, обнаруженных в разных местах Ферганы: на северо-западе, востоке и на юге.

Следует также обратить внимание на различие комплексов керамики сакских и актамских могильников Ферганы V–III вв. до н. э., с одной стороны, и керамики из катакомбных могильников и подбойных погребений — с другой. Смена керамики произошла, по всей вероятности, на рубеже III–II вв. до н. э. Можно думать, что памятники последних веков до нашей эры со временем будут выделены среди катакомбно-подбойных могильников, ибо могильники другого типа, которые можно было бы отнести к этому времени, здесь пока не обнаружены. У нас нет оснований допускать, что кочевое или полукочевое население на окраинах Ферганы почему-то исчезло в III–I вв. до н. э. и появилось затем только в начале нашей эры. Наоборот, конкретные исторические факты говорят о тесных связях древней Ферганы с соседними усунями и кангюйцами. О том же свидетельствует и общее сходство рассматриваемых памятников Ферганы и могильников усуньского времени Семиречья и Тянь-Шаня. Надо учитывать также отсутствие данных о местных корнях катакомбно-подбойных памятников. В Фергану они, очевидно, привнесены пришлым населением. Следовательно, вопрос о происхождении и времени появления этих памятников в Фергане следует рассматривать на широком историческом фоне.

Катакомбные могильники в Фергане распространяются на рубеже II–I вв. до н. э., судя по материалам Гурмирона. Здесь в захоронениях обнаружено много монет у-шу, причем имеются экземпляры выпуска 118 г. до н. э. и одна — 73–47 гг. до н. э. (Кадыров Э., 1975б). Следовательно, часть катакомбных погребений могла появиться уже на рубеже II–I вв. до н. э., хотя период их максимального распространения приходится на I–IV вв.

Основанием для определения нижней хронологической границы рассматриваемых памятников следует считать появление на Тянь-Шане и в Семиречье пришлых племен юечжей и усуней и распространение во II–I вв. до н. э. катакомбных и подбойных могильных сооружений на территории Средней Азии. Однако, учитывая состояние разработки хронологии, мы вынуждены по-прежнему оперировать суммарной датировкой II–I вв. до н. э. — I–IV вв. н. э.

К сожалению, отсутствуют критерии для твердого определения и верхней границы рассматриваемых памятников. Исследователи датируют поздние могильники по-разному: IV–VI или IV–VII, V–VI или V–VII вв. В качестве определенной вехи для обозначения верхней даты исследуемых памятников можно принять появление на рубеже IV–V вв. на исторической арене Средней Азии новых кочевых племен — хионитов и эфталитов — и все памятники V–VII вв. относить к иному историческому периоду.

Период первых веков нашей эры был временем наибольшего распространения и наибольшей плотности скотоводческого населения на периферии Ферганы.

Обнаруженные в курганах находки позволяют охарактеризовать основные направления культурных связей полукочевников Ферганы. Ряд изделий указывает на тесные культурные и торговые отношения с Восточным Туркестаном и Ханьским государством (ханьские зеркала и монеты, шелковые ткани), а также со странами, расположенными к юго-западу от Ферганы, например, с Индией или Восточным Средиземноморьем (ручка в виде фигурки индийской танцовщицы, изделия из египетской пасты и др.). Некоторые предметы вооружения, а также туалета (зеркала) имеют сходство с изделиями, характерными для сарматских племен. Многочисленные данные свидетельствуют о широких культурных связях полукочевых племен с оседло-земледельческим населением Ферганы, от которого они получали большую часть орудий труда, домашней утвари и украшений.

Приведенные материалы позволяют предполагать, что первые захоронения в подбойных могилах на юге и востоке Ферганской долины, а также курганы с каменными ящиками и мугхона — на северо-западе появились в последние века до нашей эры (II–I вв. до н. э.). Если это так, то могильники карабулакской культуры и некоторые другие погребальные памятники Ферганы были частично синхронны первому этапу (III–I вв. до н. э.) усуньского периода Семиречья (История Казахской ССР, с. 310) или ранним комплексам айгырджальской группы. Последние отличаются расположением подбоя в северной стенке могилы и широтной ориентировкой погребенных (в Карабулаке преобладает меридиональная). Правда, различаются они и по инвентарю, главным образом по керамике. С другой стороны, карабулакские памятники близки и частично синхронны памятникам тулхарской группы в южном Таджикистане на территории северной Бактрии (Мандельштам А.М., 1966а). Датировка Тулхарского могильника временем от последней трети II в. до н. э. до начала I в. н. э. наиболее аргументирована для комплексов подбойных захоронений Средней Азии.

Выделение одновременного пласта сходных памятников в Семиречье, Фергане и северной Бактрии важно для понимания исторических процессов в среде кочевого населения (Заднепровский Ю.А., 1971; 1975б). Однако при интерпретации этого явления одинаково возможны две версии: либо все эти памятники с подбойными могилами на обширной территории от Семиречья и Тянь-Шаня до южных районов Средней Азии представляют собой локальные варианты единой культуры кочевников, принадлежавшей этнически родственному населению, либо это не связанные между собой археологические комплексы.

На наш взгляд, имеются известные основания рассматривать распространение могильников с захоронениями в подбойных могилах как отражение единого процесса передвижения и расселения юечжийских племен на территории Средней Азии. А.М. Мандельштам, исследовавший могильники тулхарской группы, достаточно обоснованно связывал их с кочевыми племенами, которые вторглись на земли северной Бактрии во II в. до н. э. (Мандельштам А.М., 1966а, с. 160–162).

Памятники карабулакской группы, сходные с тулхарскими, очевидно, также можно сопоставить с юечжами, принимая во внимание прямые указания письменных источников, что они в своем движении на юг прошли через Фергану. Нам представляется, что и айгырджальские памятники можно связывать с этими племенами, поскольку на территории Семиречья юечжи обитали вместе с саками и усунями. Разумеется, такое определение этнической принадлежности рассматриваемых памятников можно считать лишь предположением.

В ходе значительных передвижений кочевых племен на рубеже нашей эры, захвативших и Ферганскую долину, были перекроены ранее существовавшие границы племенных объединений и созданы новые.

О культурной принадлежности и происхождении населения, оставившего в Фергане рассмотренные погребальные памятники, об особенностях его хозяйства существуют разные суждения. Их можно свести к двум основным точкам зрения. Одни считают могильники памятниками местного населения, отмечают тесные связи этого населения с оседлыми земледельцами и считают его также оседлым (Сорокин С.С., 1956а; 1961б; Литвинский Б.А., 1972а; Брыкина Г.А., 1982). Другие полагают, что обычай захоронения в катакомбах и подбойных могилах привнесен пришлым населением, что сходство погребального инвентаря с материалами поселений отражает торговые и культурные связи, а общность с культурой местного населения является следствием ассимиляции пришельцами местных племен и освоения их культуры (Бернштам А.Н., 1951; 1952; Заднепровский Ю.А., 1960).

Пришлые кочевые племена надолго обосновались в Ферганской долине, о чем можно судить по крупным могильникам. Такие могильники, как Карабулак, где насчитывается 900 курганов, и Тура-Таш — 1500 курганов, создавались в течение трех-четырех столетий. За столь длительный период в хозяйстве и культуре населения происходили крупные изменения. В условиях сплошного заселения Ферганской долины, что ограничивало возможности скотоводческого хозяйства, полукочевые племена под влиянием земледельческого населения частично перешли к оседлости. Именно об этом свидетельствуют остатки поселений, обнаруженные по соседству с могильниками (Заднепровский Ю.А., 1960). Поселения эти, очевидно, были приурочены к местам зимовок. Некоторые из них со временем превратились в укрепленные поселки, мало отличавшиеся от памятников земледельческого населения Ферганы. Примером может служить Кайрагачская усадьба (Брыкина Г.А., 1982).

Ведущая роль в хозяйстве пришлых племен принадлежала скотоводству, особенно на начальных этапах. Однако конкретная физико-географическая обстановка Ферганы, а также плотная заселенность этого района земледельческим населением создавали условия лишь для своеобразной вертикально-сезонной полукочевой формы скотоводческого хозяйства, сходного с тем, что было распространено среди усуней Семиречья (Кушаев Г.А., 1963; Акишев К.А., 1972; Петров К.И., 1981). Напомним, что «чистые» кочевники — редкое явление в древней истории.

На окраинах Ферганы полукочевое население меняло зимние пастбища на летние в традиционной последовательности, в соответствии с вертикальной зональностью их расположения. Оно передвигалось в строго установленных пределах, определяемых родо-племенными границами. В этих условиях полукочевое скотоводство постоянно сочеталось с земледелием и охотой.

Тесные связи между населением, ведущим разное хозяйство, имеющим разные культуру и образ жизни, отмечаются в Фергане на протяжении всей древней и средневековой истории.

Итак, на окраинах Ферганской долины обитало полукочевое население, оставившее группы одновременных погребальных памятников, несколько отличающихся друг от друга. Возникает вопрос о причинах этих различий.

Локализация памятников, своеобразие погребальных сооружений и обряда, а также некоторые особенности инвентаря позволяют усматривать в намеченных археологических культурах и группах памятники отдельных родо-племенных подразделений полукочевого населения. Наблюдается определенная закономерность в расположении могильников: на северо-западе — наземные склепы и каменные ящики; на юге, главным образом в междуречье Соха и Ляйляка, — подбойные могилы; во всех частях Ферганы — катакомбные могильники. Учитывая, что погребальный обряд является устойчивым палеоэтнографическим признаком, можно высказать предположение об этнической разнородности населения (Заднепровский Ю.А., 1960; Горбунова Н.Г., 1981). Пестрота этнографической картины находит подтверждение и в палеоантропологических материалах. Большинство погребенных относится к европеоидному типу, в частности, к типу Среднеазиатского междуречья — памиро-ферганскому, свойственному современным таджикам и узбекам. Встречены останки людей смешанного типа, с монголоидными чертами, привнесенными из Центральной Азии. Для рубежа — первых веков нашей эры отмечается широкое распространение в Средней Азии населения метисированного типа с монголоидными признаками (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Кияткина Т.П., 1976, 1977; Миклашевская Н.Н., 1964; Ходжайов Т.К., 1980). Такое население было и во всех частях Ферганской долины. Какую-либо закономерность распределения расовых типов по территории и памятникам проследить не удается. Приведенные данные характеризуют магистральное направление этнических процессов, заключавшихся в смешении местного европеоидного населения с пришлым.

На современном уровне археологического изучения возможность этнических отождествлений памятников с конкретным племенем или народом, известным в письменных источниках, весьма проблематична. Можно лишь надеяться, что дальнейшие исследования позволят более полно охарактеризовать палеоэтнографию древних скотоводов окраин Ферганы.

Ранние кочевники Памира (Ю.А. Заднепровский)

Памир — одно из высочайших нагорий нашей планеты, обособленная область, резко выделяющаяся в Средней Азии и мало приспособленная для обитания человека. Условия жизни в долинах, расположенных на высоте 3600–4000 м, чрезвычайно суровы.

Начало систематическому исследованию памятников Памира положили работы А.Н. Бернштама, имевшего большой опыт изучения горных районов Тянь-Шаня и Алая. Пять его экспедиций на протяжении 1946–1956 гг. охватили основные долины Памира и практически все типы памятников. Первые раскопки курганов Памирского I (Тамды) (1948 г.) и Акбеитского (1948, 1952, 1956 гг.) могильников на юге восточного Памира дали значительный материал по культуре кочевого населения сакской эпохи. Было раскопано около 60 курганов. Исследованные памятники А.Н. Бернштам связал с саками и отметил сходство курганов Памира с синхронными памятниками Семиречья, Алтая и Минусинского края. Было начато также изучение каменных крепостей западного Памира — замечательных памятников древней фортификации. Итогом этих работ явилось создание историко-археологической периодизации Памира. Публикацию материалов Памирского I могильника можно считать образцовой для своего времени (Бернштам А.Н., 1952). Материалы 1952 г. только частично были введены в оборот, предварительный отчет о раскопках 1956 г. опубликован А.Н. Бернштамом (1956) и его учениками (Бабанская Г.Г., Заднепровский Ю.А., 1959).

С 1958 г. изучение Памира проводили археологи АН Таджикской ССР под руководством Б.А. Литвинского, который внес большой вклад в изучение ранних кочевников. В течение четырех сезонов осуществлено детальное обследование региона и в разных частях вскрыто около 260 курганов. Однако полноценных комплексов оказалось мало. Так, в 1960 г. из 129 раскопанных курганов только в 23 найдены захоронения. В могильниках Памира вообще встречается очень много кенотафов. Результаты работ отражены в ряде публикаций (Литвинский Б.А., 1961а; 1961б; Литвинский Б.А., Бубнова М.А., 1962) и обобщены в монографии (Литвинский Б.А., 1972б). В книге кратко охарактеризованы могильники и погребальные сооружения. Основную часть ее занимают классификация находок, анализ особенностей культуры, хозяйства, верований и вопросов этнической принадлежности памирских кочевых племен.

Новый этап в изучении ранних кочевников Памира связан с деятельностью А.Д. Бабаева, который в 1962 г. открыл на западном Памире могильник Чильхона сакского времени. Это существенно изменило первоначальное представление о локализации саков исключительно на восточном Памире. В 60-х — начале 70-х годов на западном Памире обнаружены новые могильники и вскрыто около 100 курганов, среди которых много грабленых и кенотафов. Особый интерес вызывают впервые обнаруженные здесь памятники II в. до н. э. — III в. н. э. (Бабаев А.Д., 1965б; 1968; 1971; 1973а; 1973б; 1976; 1978).

Небольшие раскопки в 1957–1958 гг. провел на западном Памире, в долине Ишкашима, А.Н. Зелинский. В своеобразных погребальных сооружениях он обнаружил погребения начала I тысячелетия н. э. (Зелинский А.Н., 1960; 1965).

Особо отметим работы по изучению наскальных рисунков Памира, среди которых выделяются изображения скифского стиля (Ранов В.А., 1960; 1976; Ранов В.А., Гурский А.В., 1966).

В итоге многолетнего изучения памятников Памира советскими археологами обнаружено около 100 могильников ранних кочевников, где раскопано более 400 курганов. Значительная часть добытых материалов, к сожалению, еще не опубликована, что затрудняет изучение исторических процессов в сакскую эпоху.

Для понимания истории края весьма полезна сводная работа А.М. Мандельштама (1957).

Расположение памятников на Памире обусловлено природными условиями, прежде всего наличием удобных пастбищ для кочевого скотоводства. Преобладают небольшие могильники, типична их рассредоточенность (карта 3). Все это указывает на редкое и немногочисленное население. Могильники сакской эпохи сосредоточены в нескольких районах, главным образом по верховьям рек (Аксу, Истык, Памир, Аличур, Кокуйбель) и в приозерных впадинах (Зоркуль, Яшилькуль). На юго-восточном Памире зарегистрировано около 30 могильников, в которых изучено более 240 курганов, в том числе достаточно полно исследованный могильник Акбеит (51 из 100 курганов) и раскопанная полностью небольшая группа Тамды (16 курганов). Более 100 насыпей зафиксировано на восточном Памире, но раскопано лишь 10. Очень немного курганов (15) исследовано и в центральных районах Памира, в долине Мургаба. Наконец, на южном и юго-западном Памире в 20 могильниках раскопано около 150 курганов. Приведенные цифры приблизительны.

О датировке памятников Памира высказаны разные суждения. Так, Памирский I (Тамды) могильник был сначала датирован А.Н. Бернштамом V–IV вв. до н. э., а наиболее поздние его захоронения — II в. до н. э. Затем, при анализе материала из могильника Акбеит (раскопки 1952 г.), обнаружившего отличия от тамдинского комплекса, последний был отнесен к VI–IV вв. до н. э. (Бернштам А.Н., 1956, с. 130). Однако новые находки в Акбеите (раскопки 1956 г.) дали основания некоторым исследователям говорить о большем сходстве этих памятников и датировать оба V–IV вв. до н. э. (Бабанская Г.Г., Заднепровский Ю.А., 1959).

В монографии Б.А. Литвинского (1972б) вопросам хронологии отведено, к сожалению, слишком мало места (см.: Сорокин С.С., 1975; Заднепровский Ю.А., 1975в). Исследованные курганы растянуты во времени на протяжении восьми веков (VIII–I вв. до н. э.). Очень немногие погребения датированы VII–VI вв. до н. э. и лишь два кургана — VIII–VII вв. до н. э. Основная масса памирских захоронений совершенно справедливо и убедительно отнесена к V–III вв. до н. э. Выделены и могилы IV–III и II–I вв. до н. э. (Литвинский Б.А., 1972б, с. 28, 29). Более реальна, на наш взгляд, менее дробная периодизация памирских памятников, где два первых этапа были бы объединены в один VIII–VI вв. до н. э., а последний этап (II–I вв. до н. э.) на основании новых материалов западного Памира был бы продлен до III в. н. э. В таком виде периодизация памирских памятников более соответствует хронологическим этапам, выделенным на соседних территориях.

Самым ранним памятником кочевников Памира считается курган 10 Памирского I могильника (Тамды). Под небольшой насыпью находилась простая грунтовая могила, перекрытая сверху четырьмя парами рогов архара. Умерший воин положен на левый бок в скорченной позе, головой на восток (табл. 36, 1). Перед туловищем лежал деревянный колчан, обшитый кожей. В нем находились стрелы с бронзовыми (19 экз.), железным, костяным и деревянными (20 экз.) наконечниками (табл. 36, 10–16). Хорошо сохранились части древков, обмотанных сухожилиями. На колчане лежало два железных акинака. Здесь же найдены обломок деревянного прибора для добывания огня (табл. 36, 22), кусок кожи с бронзовой фигуркой горного козла (табл. 36, 37), а также бронзовые украшения одежды, изображающие медведя, пряжка (табл. 36, 21, 33, 34) и др. За спиной погребенного лежали бронзовые удила и псалии с остатками кожаной уздечки (табл. 36, 20).

В комплексе кургана представлены полностью все элементы «скифской триады». От конского снаряжения дошли удила древнейшего типа со стремевидным окончанием и дополнительным отверстием, которые были распространены в Южной Сибири (Алтай и Минусинская котловина), Центральном Казахстане и Приаралье (Уйгарак). Псалии тамдинского уздечного набора имели вид массивных прямых стержней, четырехгранных в сечении, с рельефным зигзагообразным узором на одном и зубчатым — на обломке другого. В средней части псалиев — три выступа с круглыми отверстиями, через которые протянуты ремни. Форма трехдырчатого псалия не находит аналогий в материалах других памятников Средней Азии. Наиболее близок один из псалиев Уйгарака (Вишневская О.А., 1973, табл. XVII, 18).

Бронзовые черешковые и втульчатые двухлопастные наконечники принадлежат к ранним типам. В набор деревянных стрел входят боевые и охотничьи. Железные акинаки сохранились плохо, но, по-видимому, относятся к отделу мечей с почковидным перекрестьем. Изображения животных — горного козла и медведя — исполнены в лучших традициях скифо-сибирского звериного стиля.

Курган 10, как и весь могильник, первоначально был датирован А.Н. Бернштамом V–IV вв. до н. э., а затем VI–IV вв. до н. э. В исследовании о вооружении савроматов комплекс кургана 10 отнесен к VII–VI вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, с. 64). С этой датой позднее согласились Н.Л. Членова (1967) и М.К. Кадырбаев (1966). Б.А. Литвинский (1972б) остановился на VI в. до н. э. М.П. Грязнов (1983а, с. 8) увязал комплекс кургана 10 Памирского I могильника с кругом памятников аржано-черногоровской фазы VIII–VII вв. до н. э. Еще в одном кургане Памирского I могильника погребенный лежал скорченно на правом боку в сопровождении железного акинака, бронзовой и деревянных чаш, деревянного столика и др. (табл. 36, 2, 6, 46).

К раннесакскому периоду относятся также курганы могильников Айдынкуль, Кальта-Тур, Можуташ II (курган 4), Яшилькуль II, Шаймак (курган 1), Тегермансу I (курганы 7 и 9А) и некоторые другие. Захоронения в них находятся в прямоугольных неглубоких могилах, вытянутых, как правило, в широтном направлении. Сверху ямы перекрыты каменными плитами и жердями. Иногда костяк положен на дерновой подстилке. Большинство погребенных скорчено на боку. Преобладает ориентировка на восток с небольшими отклонениями. Некоторые костяки окрашены. Изредка в могилах бывают кости барана — остатки заупокойной мясной пищи. Глиняные сосуды не были обязательной принадлежностью погребального обряда. Единичные сосуды, редко два-три, встречены в мужских и женских захоронениях. Наряду с глиняными употребляли деревянные и бронзовые сосуды. В могилу мужчинам обычно клали оружие и конскую упряжь. Небольшой серией представлены биметаллические акинаки. Особенно замечателен акинак (длина 35 см) с железным клинком и бронзовой рукоятью с сердцевидным перекрестьем (курган 3 Акбеита). У обоих краев рукояти располагаются рельефные головы козлов, а верхний конец украшен лежащей фигуркой козла (табл. 36, 5). Похожие железные акинаки с бронзовым сердцевидным перекрестьем происходят из кургана 7 могильника Тегермансу I и из кургана 4 могильника Можуташ II (Литвинский Б.А., 1972б, с. 113).

Умерших хоронили в одежде, от которой уцелели бронзовые украшения. Кроме того, в могилах находят железные и бронзовые браслеты, обломки стеклянных браслетов, предметы быта и деревянные приспособления для добывания огня. Женские захоронения отличаются более разнообразным набором украшений и бус, среди которых встречены сердоликовые с гравированным орнаментом индийского происхождения. В ранних погребениях есть наглазники из крупных раковин с отверстием в центре и узором. Они также индийского происхождения.

К этому периоду истории ранних кочевников Памира относится большинство исследованных курганов и самый крупный из известных могильников — Акбеитский. Погребения по-прежнему совершали в простых грунтовых могилах. Но намогильные сооружения отличаются большим разнообразием. В Акбеите встречены круглые или овальные сплошные каменные насыпи с кольцом из камней (кромлехом) — непременным элементом погребальных сооружений сакского времени, который обычно связывают с солярными представлениями. Имеются прямоугольные каменные насыпи, окаймленные одним или двумя рядами камней, отражающие какие-то иные культовые представления (табл. 36, 4). Третья разновидность представлена овальными или круглыми каменными выкладками.

Особый интерес вызывают захоронения в грунтовых ямах, где умерший воин прикрыт щитом из многочисленных деревянных планок, обтянутых кожей (табл. 36, 3).

В отличие от сакских захоронений Семиречья и Приаралья, почти все погребенные в курганах Памира положены скорченно на боку. Отмечено, что женщины иногда лежат на правом боку, головой на запад, а мужчины — на левом, головой на восток. Большинство могил содержит по одному погребенному, изредка встречаются два и еще реже три. Известно парное захоронение мужчины и женщины, причем оба положены на правый бок и обращены головами в одну сторону — на запад (Аличур II, курган 3). В одном кургане, в верхнем захоронении, умерший (пол не установлен) лежал головой на запад, а в нижнем (мужчина) — на восток (Акбеит, курган 45). Сохранялся обычай окрашивать труп красной краской. Иногда окрашен не весь скелет, а только один череп (Можуташ II, курган 4). Заупокойная мясная пища — часть туши барана — обнаружена не во всех могилах.

Как и в ранний период, значительное количество курганов оказалось без следов захоронения. Так, в Акбеите примерно треть всех раскопанных насыпей (51) составляют кенотафы.

В сопровождающий погребальный инвентарь входили глиняная посуда, ножи и бусы, которые встречались как в мужских, так и в женских захоронениях. Но только в мужских погребениях найдено оружие и конское снаряжение, а в женских — украшения, предметы туалета и косметика.

Большинство могил бедно находками, но выделяются богатые захоронения (Акбеит, курган 3; Аличур II, курган 3 и др.). В них с мужчинами-воинами, перекрытыми боевым щитом, положены, как обычно, колчан со стрелами, железные кинжал и клевец, а также нож. У некоторых погребенных перед лицом поставлены бронзовая плоскодонная чаша и деревянная тарелка с остатками пищи. Погребенных хоронили в одежде из шерсти, кожи и войлока. К поясу подвешивали кожаные мешочки с бронзовыми украшениями. Конская сбруя, чаще всего уздечка, заменяла захоронение коня.

Очень редко встречаются мумифицированные останки погребенных (Акбеит, курган 94). Изделий из благородных металлов мало. Так, в кургане 47 Акбеита найдена золотая серьга. Богатые захоронения, которые с уверенностью можно считать женскими, не обнаружены.

В погребальном обряде и в составе сопровождающего инвентаря наблюдается преемственность между памятниками раннего (VIII–VI вв. до н. э.) и более позднего (V–III вв. до н. э.) периодов. Однако последние имеют существенно новые черты. Это прежде всего разнообразие намогильных сооружений. Значительные различия проявляются и в основных категориях предметов материальной культуры. Отметим, что среди наконечников стрел на позднем этапе количественно преобладают железные черешковые. Только в Акбеите обнаружен один бронзовый трехлопастный черешковый наконечник наряду с костяным и деревянными. Деревянные наконечники стрел были широко распространены на Памире и у ранних кочевников, и хронологически их различить невозможно.

Ассортимент железных изделий в этот период сильно увеличился и включал ножи, кинжалы, акинаки, клевцы, удила и браслеты. Большая доля железных предметов в инвентаре служит показателем более позднего времени. В курганах этого периода найдены железные акинаки с сегментовидным навершием и таким же перекрестьем, а также с бабочковидным перекрестьем (табл. 36, 7, 8). Именно в V–III вв. до н. э. широко распространяются боевые чеканы, представленные несколькими разновидностями (табл. 36, 9) (Литвинский Б.А., 1972б, с. 120). На смену бронзовым приходят железные двухпетельчатые удила. Псалии были железными и бронзовыми в виде плоского стержня с двумя отверстиями. Бронзовый псалий с одним отверстием найден в могильнике Акбеит (Литвинский Б.А., 1972б, табл. 46).

Особый интерес представляют четыре ритуальных бронзовых котелка. На одном из них имеются две горизонтальные кольцевидные ручки, между которыми помещена рельефная голова грифона (табл. 36, 49). На другом — две такие же ручки и между ними две вертикальные ручки в виде фигурок горных баранов (табл. 36, 48). Третий котелок — с двумя горизонтальными и двумя вертикальными ручками (табл. 36, 47). Четвертый — бронзовый бокал конической формы (табл. 36, 44). Большой серией представлены глиняные сосуды (табл. 36, 40–43). Имеются также сосуды из дерева (табл. 36, 45). Относительное обилие сосудов из бронзы составляет отличительную особенность захоронений рассматриваемого периода.

Замечательные образцы звериного стиля происходят из могил этого времени (табл. 36, 32, 35, 36, 38, 39).

Отметим украшение в форме «лягушки» (табл. 36, 23). Своеобразны ажурные украшения из могильника Акбеит с пламевидными отростками (табл. 36, 24, 25), которые имеют аналогии в Южной Сибири и Ордосе (Членова Н.Л., 1967, табл. 34; Бернштам А.Н., 1956). По-прежнему встречаются сердоликовые бусы индийского происхождения (табл. 36, 26–30). Есть украшения из раковин (табл. 36, 31).

История ранних кочевников Памира восстанавливается главным образом на основе данных археологии, а также палеоантропологических материалов. Антропологи пришли к заключению, что в то время на всей территории Памира население было однородным. Оно относилось к долихокранному европеоидному типу и характеризовалось длинной, узкой и высокой черепной коробкой, узким и высоким лицом. Этот расовый тип — средиземноморский — был характерен для древнего населения Передней Азии и юга Средней Азии. Очевидно, кочевники Памира были генетически связаны с населением эпохи бронзы, обитавшим к юго-западу от Памира.

Ранние кочевники Памира по антропологическому типу резко отличались от саков Тянь-Шаня, Семиречья и Приаралья (Гинзбург В.В., 1960; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Кияткина Т.П., 1976). Одно это заставляет предполагать их иное происхождение и иные пути развития.

Археологические материалы указывают на культурные связи с северо-восточными и восточными областями степей Евразии, включая Центральную Азию и Туву. Об этом прежде всего свидетельствуют устройство погребального сооружения и появление в V–III вв. до н. э. прямоугольных каменных выкладок, находящих аналогии в Туве (Кызласов Л.Р., 1979; Грач А.Д., 1980).

Преобладание скорченной позы и восточной ориентировки также отличает погребальный ритуал Памира от обряда среднеазиатских саков и сближает с ритуалом скифского времени Тувы. Добавим еще обычаи окрашивания трупов, а также трепанации черепа. В отличие от среднеазиатских памятников, на Памире необычайно велико количество изделий из железа, наиболее ранние из которых встречены в комплексе кургана 10 Памирского I могильника. Отметим сочетание в этом комплексе черешковых и втульчатых наконечников стрел, что особенно типично для восточных областей Евразии (Мандельштам А.М., 1978б). Еще одна характерная особенность культуры кочевников Памира — широкое распространение боевых чеканов-клевцов. Напомним также о своеобразии художественных изделий звериного стиля, об особой манере стилизации животных и об украшениях явно восточного происхождения из могильника Акбеит (табл. 36, 23–25, 38, 39).

Немаловажное значение имеет своеобразие керамического комплекса, на что обратил внимание еще А.Н. Бернштам. Большинство форм сосудов имеет не среднеазиатское происхождение. В связи с этим напомним, что и бронзовые котелки с кольцевидными ручками находят близкие аналогии в памятниках Тувы и Минусинской котловины. В целом в погребальном обряде и сопровождающем инвентаре у кочевников Памира много общего с населением Тувы, особенно для V–III вв. до н. э.

Все приведенные факты приобретают важное значение в вопросе о происхождении ранних кочевников Памира. В литературе уже было высказано сомнение в том, правомерно ли рассматривать это малочисленное население как «памирские сакские племена» (Сорокин С.С., 1975, с. 22). Основываясь на том, что у памирцев в культуре мало общего со среднеазиатскими саками, но имеются многочисленные черты сходства с населением восточных районов, было высказано предположение, что памятники Памира принадлежали «кочевым обитателям соседних областей Центральной Азии, временами использовавшим эти высокогорные пастбища» (Мандельштам А.М., 1978б, с. 20). С этим вполне можно согласиться.

Проникновение кочевников из Центральной Азии на Памир и освоение высокогорных пастбищ восточного Памира стало возможным с началом использования коня как верхового животного. Учитывая аржанские параллели, это можно отнести к VIII–VII вв. до н. э. Более основательно кочевники осваивают Памир на следующем этапе — в V–III вв. до н. э. В это время кочевое население появляется в долинах западного Памира, о чем свидетельствуют могильники Чильхона, Рычив и др. (Бабаев А.Д., 1968; 1973а; 1973б).

О проникновении на Памир собственно среднеазиатских саков можно говорить лишь по сообщениям письменных источников и только со II в. до н. э. Под давлением юечжей, вторгшихся на Тянь-Шань и в Семиречье, саки двинулись на юг и прошли через Памир. Об этом прямо свидетельствует китайская хроника: «Первоначально сия страна (Тянь-Шань и Семиречье. — Ред.) принадлежала народу сэ. Большой юечж на западе разбил и выгнал сэского владетеля. Сэский владетель перешел на юг за Висячий переход; Большой юечж удалился на запад и покорил Дахя» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190, 191). В другом месте сказано, что сэский владетель занял на юге государство Гибинь где-то в северо-западной Индии (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 179). «Висячий переход» А.Н. Бернштам (1956, с. 132) отождествлял с Лянгарским спуском. Но Б.А. Литвинский вслед за А.Н. Зелинским считает, что невозможно точно определить его местоположение. Ясно только, что путь в Гибинь через «Висячий переход» мог проходить лишь через южное Припамирье.

Из всего сказанного вытекает, что сакские племена, проникшие на Памир и затем вторгшиеся в северо-западную Индию, приняли активное участие в важнейшем событии древней истории, каким явился разгром в 140 г. до н. э. Греко-Бактрийского царства на юге Средней Азии и северной Индии.

Кроме китайских источников, о саках на Памире имеются сведения у античных авторов, в частности у Птолемея. На рубеже нашей эры весь Памир был заселен саками (Мандельштам А.М., 1957, с. 84).

В первые века нашей эры Памир входил в орбиту влияния Кушанского государства, но археологических материалов этого времени на Памире очень немного. К поздней группе II–I вв. до н. э. Б.А. Литвинский отнес курганы могильников Рангкуль I и Аличур I, курган 11 Памирского I могильника и несколько других.

Захоронения в Рангкуле отличаются главным образом вытянутым положением умершего. В раскопанных четырех курганах оказалось мало находок: фрагменты бронзовой и глиняной чаш, бронзовый проволочный браслет и др. Все вещи существенно не отличаются от предметов, встреченных в захоронениях предшествующего периода. Среди них нет никаких специфических находок, датирующих эти погребения именно II–I вв. до н. э. В могильнике Аличур I под насыпью трех раскопанных курганов оказались ямы, несколько похожие на могилы с подбоем (Литвинский Б.А., 1972б, с. 12). Устройство кургана 1 напоминает катакомбу-подбой. Погребенный лежал скорченно на боку, головой на восток. Такое положение костяка продолжает раннюю традицию. Погребения в курганах 7, 11, 12 Памирского I могильника А.Н. Бернштам предположительно отнес ко II–I. вв. до н. э. Они незначительно разнятся устройством могилы, окруженной валунами. Кстати, подобная особенность обнаружена и в могильнике Акбеит. В составе находок нет ничего, указывающего на более позднюю дату перечисленных курганов. Поэтому нам представляется, что они, по-видимому, не отличаются от большинства курганов Памирского I могильника, которые относятся к V–IV вв. до н. э.

Курганы II в. до н. э. — III в. н. э., изученные А.Д. Бабаевым преимущественно в долинах западного Памира, полностью не опубликованы. Отрывочные сведения о них, к которым добавим описание могил, раскопанных А.Н. Зелинским, дают возможность отметить лишь некоторые особенности погребальных обрядов. Погребения совершали в мегалитических сооружениях, которые отмечены на поверхности очень большими камнями или врытыми плитами в окружении валунов меньших размеров. В простых неглубоких грунтовых могилах, обычно разрушенных и ограбленных, находят обломки костей человека, иногда двух-трех. Встречены (например, в могильнике Змутк) и останки коллективных погребений в круглых (диаметр 3,4 м) наземных сооружениях. Стены их выложены из камней. Все они сильно разрушены (Бабаев А.Д., 1973б). В погребальном инвентаре представлены точно не датируемые железные ножи и пряжки, бронзовые проволочные браслеты с утолщенными краями, бронзовые колокольчики, каменные острия для сурмления, украшения.

В могильнике Касвир захоронения совершали в каменных ящиках в вытянутом положении, реже — в скорченном, головой, как правило, на восток. В могилах найдены железные кинжалы с прямым перекрестьем, бокаловидные кубки, покрытые красным ангобом, терракотовая статуэтка лошади. Могильник относится к рубежу нашей эры, ко времени вхождения Памира в состав кушанских владений (Бабаев А.Д., 1976). Из датирующих находок заслуживает внимания бронзовое зеркало (диаметр 6 см) с валиком по краю и небольшой боковой ручкой-выступом. Это зеркало найдено в могильнике Чильхона на южном Памире (Бабаев А.Д., 1968). По классификации сарматских зеркал (Хазанов А.М., 1963) оно ближе всего к типу IV (I в. до н. э. — I в. н. э.).

Железный кинжал из могильника Рычив относится к типу двулезвийных с прямым перекрестьем (Бабаев А.Д., 1978, рис. 13). Навершие разрушено, и трудно составить представление о его первоначальной форме. Найденная в курганах керамика резко отличается по форме от посуды сакского времени. Преобладают сосуды с плоским дном в виде конических бокалов. Они украшены росписью, которая ранее совсем не встречалась на памирской керамике. В узорах преобладают геометрические мотивы. Известна и плоскодонная чаша с изображением козла, выполненным желто-белой краской по коричнево-красноватому фону (Зелинский А.Н., 1960, рис. 3, 2).

Материалы по памирским памятникам II в. до н. э. — III в. н. э. явно недостаточны, чтобы сделать обоснованные выводы. Можно отметить переживание древних традиций в погребальном обряде, выразившееся в сохранении скорченной позы. Наглядно выступают хронологические отличия в инвентаре (появление железных кинжалов с прямым перекрестьем, зеркал с валиком и небольшой ручкой). Своеобразие культуры проявляется в самобытной расписной керамике.

Ранние кочевники Южного Казахстана и Ташкентского оазиса (Ю.А. Заднепровский)

В последних веках до нашей эры и в первых веках нашей эры на большей части Средней Азии господствующее положение занимали кочевые племена и созданные ими государства, прежде всего Парфянское и Кушанское. Важная роль в истории Среднеазиатского междуречья (Сырдарьи и Амударьи) принадлежала и Кангюю. По сведениям китайских хроник, это кочевое владение во II в. до н. э. располагалось к северо-западу от Давани (Ферганы), к западу от территории усуней и к северу от юечжей. На северо-западе оно граничило с владением Яньцай (Приаралье). В зависимости от Кангюя находилось пять небольших владений (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 184–186, 229). Указанные сведения позволяют предположительно определить местонахождение этого государства, в состав которого бесспорно входили Ташкентский оазис, граничивший с Ферганой (области средней Сырдарьи), и прилегающие районы Среднеазиатского междуречья. Но они не дают основания наметить конкретные границы Кангюя, и по этому вопросу среди историков нет единого мнения. О локализации пяти зависимых владений также высказаны разные суждения. Среди этих владений, как полагают, был и Хорезм (Толстов С.П., 1948а; Бернштам А.Н., 1949в (1950); Кляшторный С.Г., 1964).

Жители Кангюя, в отличие от соседних кочевых усуней и юечжей, которые первоначально обитали в Центральной Азии и лишь во II в. до н. э. переселились в Среднюю Азию, являлись коренным местным кочевым населением Среднеазиатского междуречья. Имеются достаточные основания считать кочевых «кангюйцев» прямыми потомками сако-массагетских племен предшествующего периода и относить их к кругу ираноязычных кочевых народов Евразии (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Кляшторный С.Г., 1964; Литвинский Б.А., 1968, с. 14).

Кангюйское владение объединяло ряд областей с оседло-земледельческим и кочевым населением. Существовало оно до V в. н. э. В источниках рассказывается о посольстве из этой страны, отправленном в 436 г. Следовательно, Кангюй сохранял политическую самостоятельность более 700 лет. Многочисленные оседлые поселения времени Кангюя изучены археологами в Ташкентском оазисе и на средней Сырдарье и отражают значительное развитие здесь земледельческой культуры (эти материалы рассмотрены в кн.: Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии. Сер. Археология СССР. М., 1985). В свете исторических и археологических данных Кангюй представляет собой яркий пример особо тесного сосуществования в рамках единого объединения населения, разнородного по хозяйству, культуре и образу жизни. О кочевой его части можно составить представление преимущественно по археологическим материалам.

В рассматриваемых районах обследованы сотни могильников, насчитывающих порой по нескольку тысяч курганов. В них раскопано большое количество погребений древнего периода (карта 3). Этот регион по насыщенности памятниками кочевников мало уступает таким кочевым центрам, как Семиречье и Тянь-Шань.

Изучение курганов в Ташкентском оазисе, в окрестностях Ташкента, было начато Н.П. Остроумовым еще в конце XIX в. Систематические научные исследования ведутся здесь с 1934 г., когда ленинградский археолог Г.В. Григорьев осуществил первые раскопки на городище Каунчи, выделил своеобразную культуру древних земледельцев Ташкентского оазиса и разделил ее на три этапа — Каунчи I, II, III. Одновременно он зафиксировал несколько могильников в долине р. Чирчик и около городища Каунчи (на арыке Джун). В 1937–1938 гг. Г.В. Григорьев раскопал 13 курганов с захоронениями в катакомбных камерах. В 1940 г. А.И. Тереножкин исследовал подобные курганы в зоне Ташкентского канала. В 1948 г. появилась статья Г.В. Григорьева, в которой раскопанные курганы были датированы I–III вв. и отнесены к памятникам кочевников. По находкам керамики Г.В. Григорьев сопоставил их с этапом Каунчи III, а также с известным Кенкольским могильником (Григорьев Г.В., 1948). Тогда же анализ материала из курганов Ташкентского оазиса, раскопанных главным образом Г.В. Григорьевым, был проделан Т.Г. Оболдуевой (1948). Она разбила все известные памятники на две группы — каунчинскую (синхронную этапу Каунчи II) и джунскую. Первая группа датирована рубежом нашей эры; джунская, названная культурой, — III–IV вв. Последняя, по мнению Т.Г. Оболдуевой, принадлежит местному оседлому населению, а не кочевникам. Так возникли разные подходы к изучению курганов Ташкентского оазиса, разные суждения об их хронологии и культурной принадлежности.

Разделение курганов на две хронологические группы поддержал А.И. Тереножкин (1950), который, однако, предложил иные датировки. Время существования этапов I и II культуры Каунчи он определил в пределах II в. до н. э. — I в. н. э. (при этом Каунчи I к II–I вв. до н. э.), а джунскую культуру отнес к I–IV вв., допуская, следовательно, частичное сосуществование памятников обеих групп. В отличие от Т.Г. Оболдуевой, А.И. Тереножкин «удревнил» и расширил хронологические рамки джунской культуры. Он впервые высказал предположение, что комплекс Каунчи и изученные курганы характеризуют культуру древнего объединения Кангюй, существовавшего, по данным китайских источников, как раз в указанный период.

В итоге раскопок в 1938–1939 гг. могильника Берккара в Южном Казахстане А.Н. Бернштам выдвинул гипотезу о принадлежности этого памятника кочевому населению Кангюя. Обстоятельно кангюйская проблема была поставлена в более поздней его работе (Бернштам А.Н., 1949в (1950)). На основе исследований в Южном Казахстане А.Н. Бернштам выделил кангюйско-каратаускую культуру, считая открытые им могильники на склонах хребта Каратау кангюйскими, как и ранее изученный могильник Берккара. Широко привлекая данные китайских источников и открытые им поселения и могильники, А.Н. Бернштам первым поставил вопрос о существовании кочевого и оседлого населения Кангюя. Он отметил важнейший факт сходства материалов синхронных могильников и поселений. Кочевое население Кангюя, по заключению А.Н. Бернштама, было сакского происхождения и тюркоязычно. Последнее утверждение, выдвинутое априорно, не было обосновано и не получило признания.

Новый этап изучения памятников Ташкентского оазиса охватывает 40-60-е годы. В 1947 г. небольшие раскопки курганов с катакомбами провел М.Э. Воронец (1951). В 1957–1960 гг. изучением погребальных памятников занимался Т. Агзамходжаев, раскопавший в нескольких пунктах около 100 разнотипных курганов (Агзамходжаев Т., 1961; 1966а; 1966б).

А.Н. Бернштам, продолжая исследования в Южном Казахстане, зафиксировал большое количество могильников в долинах Каратау и на правом и левом берегах Сырдарьи, вплоть до г. Кзыл-Орда. В 1947 г. на северном склоне Каратау его экспедиция раскопала несколько курганов в Тамдинском могильнике (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Маловицкая Л.Я., 1949 (1950)). Дальнейшие исследования памятников кочевников в этом районе были предприняты в 1957–1959 гг. археологами Казахстана (Максимова А.Г., 1962; Мерщиев М.С., 1962). Одновременно А.Г. Максимова продолжила раскопки могильника Берккара и датировала вскрытые ею курганы I–III вв. (Максимова А.Г., 1962, с. 115).

Особенно значительные материалы по культуре кочевников получены в 1959–1963 гг. на правобережье Сырдарьи, в зоне строительства Чардаринской ГЭС. Здесь исследованы поселения и несколько крупных могильников (Максимова А.Г., 1968).

В 60-е годы начато систематическое изучение курганов древнего периода на средней Сырдарье и особенно в Отрарском оазисе. Работы продолжаются до настоящего времени (Нурмуханбетов Б.Н., 1974; 1975; 1976; 1978).

Накопление новых материалов вызвало и попытки их обобщения. В интерпретации рассматриваемых памятников значительная роль принадлежит монографии Л.М. Левиной (1971), в которой обобщены материалы по трем культурам в долине Сырдарьи — джетыасарской, отрарско-каратауской (кангюйско-каратауской, по А.Н. Бернштаму) и каунчинской. Основу работы составляет детальная хронологическая классификация керамического материала по трем периодам, даты которых, в отличие от всех предыдущих исследований, значительно омоложены (Каунчи I — от рубежа нашей эры или I в. до н. э. до конца III — начала IV в.; Каунчи II — конец III–V в.; Каунчи III–VI — начало VIII в.). В работе широко использована керамика из могильников и в связи с этим охарактеризованы основные виды погребальных памятников региона. В целом исследование Л.М. Левиной составляет важный этап в археологическом изучении района. Характеристика трех локальных вариантов, а возможно, и культур не вызывает сомнения. Однако изменение дат, в частности Каунчи II, по сравнению с хронологией А.И. Тереножкина почти на 200–500 лет недостаточно обосновано.

Б.А. Литвинский в статье о памятниках джунской культуры (1967) вслед за Т.Г. Оболдуевой и А.И. Тереножкиным, в отличие от Л.М. Левиной, датирует их I–III или более узко — II–III вв., что означает возврат к дате Г.В. Григорьева. Большое внимание Б.А. Литвинский уделяет историко-культурным аспектам. Не рассматривая ранее высказанных суждений, он выдвигает свою гипотезу о принадлежности каунчинско-джунской культуры населению древнего Кангюя.

С начала 70-х годов начинается современный этап изучения. В ходе сплошного обследования Ташкентского оазиса в связи с составлением археологической карты проводятся небольшие раскопки курганов в разных районах. Обобщенная характеристика и перечень погребальных памятников даны в публикациях Ю.Ф. Бурякова, М.Р. Касымова и О.М. Ростовцева (1973) и в книге Ю.Ф. Бурякова (1982).

Этот краткий обзор показывает, что раскопки погребальных памятников проводились спорадически, материалы их опубликованы только частично и в полном объеме еще не систематизированы. Сейчас известно во много раз больше памятников по сравнению с начальным периодом, когда на очень небольших материалах были намечены определения археологических культур. Особое внимание обратим на слабую аргументацию изменений в датировке памятников. Целесообразно провести заново систематизацию погребальных памятников в масштабе всего региона. Некоторые вопросы истории кочевого населения Кангюя вообще мало разработаны. На основе одних и тех же данных население, оставившее могильники, считают то оседлым, то кочевым. Нет единого мнения не только о культурно-хозяйственной принадлежности создателей курганов, но и об их этнической принадлежности. До сих пор не выделены погребальные памятники земледельческого населения Кангюя. Необходимо учесть открытие в последние годы оседло-земледельческих поселений бургулюкской культуры начала I тысячелетия до н. э., которая в своем развитии прошла ряд этапов и послужила основой для сложения культуры Каунчи.

Надо учитывать также, что в рассматриваемом регионе распространены захоронения в катакомбных и подбойных могилах, которые по форме во многом сходны с аналогичными памятниками кочевого населения соседних районов Средней Азии.

Наряду с земледельческим населением бургулюкской культуры (Дуке Х., 1982) в первой половине I тысячелетия до н. э. на окраинах Ташкентского оазиса и в соседних районах Южного Казахстана от Сырдарьи до хребта Каратау обитали кочевые племена сакского круга. Известны единичные памятники.

Наиболее ранним является комплекс находок в кургане 1 могильника Жаман-Тогай в районе Чардары, на правом берегу Сырдарьи. В курганной насыпи на слое камыша внутри угольного кольца обнаружены остатки тризны. Здесь найдены железный кинжал с бронзовым брусковидным навершием и бабочковидным перекрестьем (табл. 37, 5), восемь бронзовых наконечников стрел, в том числе пять черешковых (двух- и трехлопастные и ромбические в сечении) и три двухлопастных втульчатых (табл. 37, 12–19). Они достаточно твердо датируются VII–VI вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1968; Медведская И.Н., 1972). Кроме них, найдены каменные точильные бруски, железный нож, бронзовые пряжка и кольцо (табл. 37, 5, 9, 26, 27). Все эти изделия типичны для раннего этапа скифской эпохи степей Евразии и имеют аналогии в сакских памятниках Средней Азии. Можно говорить о распространении на территории Южного Казахстана предметов вооружения — одного из ведущих компонентов «скифской триады». Об изделиях скифского звериного стиля — второго элемента «триады» — можно судить по случайной находке литого бронзового ножа с изображением головы птицы на рукояти (табл. 37, 8) (Ставиский Б.Я., 1955). Очевидно, к этому времени относится и бронзовый кельт (табл. 37, 10).

Все эти материалы явно недостаточны для каких-либо определенных заключений. Можно лишь утверждать, что в VII–VI вв. до н. э. рассматриваемый регион был заселен сакскими племенами.

К более позднему времени — V–III вв. до н. э. — принадлежит курган на правом берегу р. Чаткал, у с. Бурчмулла. Под каменной насыпью находились две могилы. В одной из них в грунтовой яме лежал костяк в вытянутой позе на спине, головой на юго-восток. В ногах стоял грушевидный лепной кувшин, украшенный треугольниками, заполненными насечками (табл. 37, 51) (Древности Чарвака). Аналогичный орнамент известен на сосуде сакского времени из Центрального Тянь-Шаня (Кибиров А., 1959б). Обнаруженный в насыпи кургана бронзовый втульчатый наконечник стрелы дает некоторое основание относить это захоронение к сакскому периоду. В том же могильнике найдены украшения и бронзовый наконечник стрелы (табл. 37, 21, 22, 43).

В западной части хребта Каратау выявлена группа «царских» курганов. Огромные каменные насыпи в плане имеют вид многолучевой звезды. С восточной и западной сторон к ним примыкают каменные выкладки длиной 100 м (Акишев А.К., 1976).

В этом же районе обнаружены курганы «с усами», сходные с памятниками тасмолинской культуры эпохи саков в Центральном Казахстане. Открытие этих курганов свидетельствует о распространении на территории отрарско-каратауской культуры типичных для саков сложных намогильных сооружений.

В могильнике Берккара на северо-восточных склонах хребта Каратау насчитывается более 30 групп курганов, общее количество которых доходит до 450. В 1938–1939 гг. А.Н. Бернштам раскопал более 40 могил (Бернштам А.Н., 1939), в 1957 г. вскрыто еще 10 курганов (Максимова А.Г., 1962). Насыпи резко различаются по величине: диаметр крупных достигает 50 м, средних — 25 м, малых — 4-12 м. Насыпи часто сопровождаются выкладками из камней в виде колец, полумесяца или дорожек (табл. 37, 1, 2). Могилы выбиты в твердом каменном грунте. Они вытянуты с запада на восток. Погребенные положены на спину, головой на запад, иногда с отклонением к северу. Разнообразен погребальный инвентарь: лепные глиняные сосуды, железные ножи, предметы вооружения и украшения, хотя в результате ограблений находок оказалось мало (табл. 37, 3, 23–25, 28–30, 32–34, 36–42).

Выделены две хронологические группы погребений: более ранняя (I) — IV–III вв. до н. э. и более поздняя (II) — II в. до н. э. — I в. н. э., к которой относится бо́льшая часть исследованных курганов. Ранняя группа выделена главным образом по типам глиняной посуды, среди которой преобладают круглодонные чаши, кружки с ручкой и чайникообразные сосуды с носиком (табл. 37, 57–64). Дата, предложенная для этой группы могил (Бернштам А.Н., 1947; Бабанская Г.Г., 1956; Агапов П., Кадырбаев М.К., 1979), опиралась в основном на находку бронзовой пряжки с изображением льва, держащего в пасти птицу (табл. 37, 20). Представляется более вероятным временем ранних могил Берккары III–II вв. до н. э.

Материалы III–I вв. до н. э. обнаружены в могильнике Тамды на северном склоне Каратау (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Маловицкая Л.Я., 1949 (1950)). Курганы выделяются каменной выкладкой — «усиками» (табл. 37, 44). Захоронения совершены в больших грунтовых ямах, перекрытых деревянным накатом. В некоторых могилах оказалось до четырех погребенных, положенных головами на северо-запад. В мужских захоронениях Тамды найдены железные акинаки в обломках, набор железных черешковых трехперых наконечников стрел с опущенными жальцами (табл. 37, 45, 46), железный втульчатый наконечник копья листовидной формы, предмет неизвестного назначения и крючок от колчана (табл. 37, 49, 50). Лепной круглодонный горшок с двумя ручками и чайникообразный кувшин с носиком (табл. 37, 47, 48) сходны с сосудами Берккары.

В других могильниках III–I вв. до н. э. обнаружены железные булавка с круглым навершием и ножи, каменная мотыга (табл. 37, 6, 7, 11, 31, 35, 37), круглодонные чаши, кувшины и кружки (табл. 37, 52–56).

В рассмотренных памятниках заметны традиции погребального обряда сакских племен предшествующего времени. Вместе с тем наблюдается значительная близость с синхронными памятниками типа Буранинского могильника раннеусуньского времени в Семиречье. На материалах Берккары и Тамды подтверждается установленное для Семиречья положение о сходстве погребальных сооружений, обряда и основных видов инвентаря сакского времени и части памятников последующего, усуньского периода. Применяемый в литературе термин «сако-усуньский период» отражает преемственность в развитии культуры ранних кочевников на юге Казахстана во второй половине I тысячелетия до н. э.

В истории кочевого и полукочевого населения рассматриваемого региона существенные изменения происходят на рубеже нашей эры. Во много раз возрастает количество памятников, и они становятся разнообразнее. Широко распространяется, как и в других районах Средней Азии, обряд захоронения в катакомбных и подбойных могилах (Сорокин С.С., 1956а). К этому периоду относятся могильники I–IV вв. Имеются достаточные основания считать их кангюйскими памятниками. В отличие от ранних комплексов Берккара I и Тамды, их следует именовать позднекангюйскими.

Местным кочевым племенам Южного Казахстана времени существования Кангюя принадлежат могильники северных склонов Каратау (Берккара II, Кенсай и др.). А.Г. Максимова (1962) датирует их II в. до н. э. — III в. н. э. На наш взгляд, имеется больше оснований относить эти могильники только к первым векам нашей эры. Продолжается традиция захоронения в простых грунтовых могилах под курганной насыпью. Появляются могильные ямы, перекрытые каменными плитами. Умершие вытянуты на спине, головой на запад, иногда с небольшим отклонением к северу (табл. 38, 13). Формы лепной керамики сходны с сосудами, характерными для III–I вв. до н. э. Впервые появляются единичные станковые сосуды — плоскодонные горшки и чаши. В некоторых сосудах сохранились остатки пригоревшей пищи. Изредка в могилах встречаются кости барана — остатки мясной заупокойной пищи. Оружие представлено обломками железных мечей, железными черешковыми трехперыми наконечниками стрел. Украшения включают железные булавки, спиралевидные серьги из золота, раковины каури. В позднем комплексе Берккара II найдены обломок китайского бронзового зеркала и нефритовая чашечка. Подобные привозные вещи появились у кочевников на рубеже нашей эры в результате установления связей с Ханьским государством.

Отмечая значительное сходство погребального обряда и материальной культуры могильников Каратау с памятниками усуньского времени Семиречья, А.Г. Максимова пришла к выводу о принадлежности их, включая Берккару и Тамды, Усуньскому племенному союзу. Она рассматривает северные склоны Каратау как периферию усуньских земель (Максимова А.Г., 1962, с. 100). Следовательно, ныне существуют две основные точки зрения о принадлежности этих памятников: А.Н. Бернштам считает их кангюйскими, другие исследователи — усуньскими. Заключение о расположении Кангюя к западу от р. Талас, а усуней — к востоку от нее основано на сообщениях китайских источников, данных традиционной китайской картографии и главным образом на сведениях о пребывании шаньюя Чжичжы на восточных землях Кангюя, в долине Таласа. Эти основания достаточно серьезны. К сожалению, археологические данные пока недостаточны для того, чтобы разграничить усуньские и кангюйские памятники. Следует учитывать определенное их сходство, хотя нельзя говорить о полной идентичности. Добавим к этому, что усуни в ходе междоусобной борьбы иногда откочевывали в Кангюй, что также способствовало нивелировке культуры. Окончательное решение вопроса будет возможно лишь после накопления археологических материалов.

Многочисленные ценные материалы для изучения культуры полукочевого населения Кангюя первых веков нашей эры получены при раскопках могильников, расположенных на правом берегу Сырдарьи, в зоне Чардары. Наибольшее количество курганов (57) изучено в Шаушукуме. Здесь представлены все основные разновидности захоронений: 1) катакомбы типа I (кенкольского), в которых камера располагается перпендикулярно дромосу (29 курганов; табл. 38, 1, 2); 2) катакомбы типа II (лявандакского), где камеры являются продолжением дромоса (семь курганов; табл. 38, 9); 3) подбойные могилы (12 курганов; табл. 38, 11); 4) простые грунтовые могилы (шесть курганов; табл. 38, 14). Сочетание могильных сооружений разного устройства на одной территории, часто в одних и тех же могильниках, является характерной особенностью эпохи и встречается во многих районах, в том числе на Сырдарье и в Семиречье (Заднепровский Ю.А., 1971).

Поскольку захоронения аналогичных видов широко известны у кочевого и полукочевого населения в степях Евразии и в Средней Азии, то можно думать, что курганные могильники Южного Казахстана и Ташкентского оазиса принадлежат полукочевникам, так как здесь наблюдается тесная связь населения, оставившего могильники, с населением синхронных поселений, расположенных часто поблизости. Надо иметь в виду, что большинство памятников датируется несколькими веками, и на протяжении этого длительного периода кочевое по происхождению население могло переходить к полукочевому образу жизни, сохраняя некоторые специфические особенности прежнего типа хозяйства и культуры. В условиях симбиоза земледельческого и кочевого скотоводческого населения в рамках государства Кангюй, политическая власть в котором принадлежала кочевникам, обряды и вкусы последних могли влиять на оседлых земледельцев. Однако погребальные памятники оседлого населения здесь не выделены.

Захоронения в катакомбах типа I выявлены в районе Чардары в трех пунктах. Наиболее близок к Ташкентскому оазису могильник Жаман-Тогай на правом берегу Сырдарьи. Здесь в четырех курганах обнаружены катакомбы со ступенчатым дромосом (табл. 38, 4). Особенно интересны находки в разрушенном кургане 9 (табл. 38, 3). В камере обнаружен медный котел с прямоугольными ручками, на поддоне и с толстым слоем копоти: Котел по форме сходен с хуннскими котлами рубежа нашей эры (табл. 39, 67). В другой катакомбе оказался необычный для среднеазиатской керамики глиняный кувшин с узкой горловиной и налепным спиралевидным узором (табл. 39, 68), также характерный для хуннской посуды. Там же найдены костяные пряжки с резным изображением животного (табл. 39, 65, 66).

В кургане 14 умерший лежал в катакомбе на камышовой подстилке (табл. 38, 4), с левой стороны был положен длинный железный меч без металлического навершия и перекрестья (тип 2 по: Хазанов А.М., 1971). Три кургана, за исключением кургана 14, датированы рубежом нашей эры (Максимова А.Г., 1968). Исследователи считают, что могильник Жаман-Тогай и одиночное, более позднее впускное погребение на поселении Актобе 2, возможно, принадлежат хуннам. Они основываются на сведениях о движении хунну (Чжичжы) в Кангюй в I в. до н. э., допуская, что какая-то их часть достигла в это время среднего течения Сырдарьи. При этом А.Г. Максимова оговаривает, что близок только погребальный инвентарь, тогда как устройство погребальных сооружений различно.

Во всех раскопанных курганах могильника Актобе захоронения находились также в катакомбах типа I. Могильник расположен возле поселения, примерно в 25 км к северо-западу от могильника Жаман-Тогай. В отличие от других могильников, вход в катакомбу заложен здесь сырцовыми кирпичами (40×40×12; 35×35×12 см). В могилах оказалось по два и четыре костяка, погребенных не одновременно. Умершие лежали вытянуто на спине, головами на восток, с отклонением к северу или северо-востоку. Возможно, катакомбы служили семейными усыпальницами. Курганы ограблены, и погребальный инвентарь беден. Найденная здесь керамика аналогична посуде городища Актобе 2. Горшки и кувшины с ручками и без ручек часто украшены резным волнистым орнаментом, сходным с орнаментом сосудов Кенкола. Применялся прием украшения мазками краски. Разнообразны кружки с ручками — банковидные, кувшинообразные и конические.

По устройству могил, погребальному обряду и отчасти инвентарю захоронения в катакомбах близки курганам Ташкентского оазиса первых веков нашей эры. На основании сходства глиняной посуды и предметов быта из могильника Актобе с материалами соседнего и одновременного ему поселения Актобе 2 высказано предположение, что могильник принадлежал оседлым жителям этого поселения в I–III вв. (Максимова А.Г., 1968).

Наибольшее количество катакомб типа I обнаружено в могильнике Шаушукум, расположенном рядом с поселением Шаушукум, на расстоянии 15 км к северо-западу от могильника Актобе. Катакомбы овальной формы вытянуты по линии запад — восток. Дромосы прямоугольные узкие длинные. Они, как правило, ступенчатые и подходят к камере с южной стороны. Почти все захоронения одиночные. Погребенные вытянуты на спине, головой чаще всего на восток (с отклонением к северу или югу), реже — на запад. Умершего сопровождают богатый инвентарь и заупокойная мясная пища (баран). В одной могиле найдены кости сома.

По составу инвентаря достаточно определенно различаются мужские и женские захоронения. В погребениях мужчин-воинов находят железные двулезвийные мечи и кинжалы без металлического перекрестья и навершия. Только у одного меча есть прямое бронзовое перекрестье. На клинках сохранились остатки деревянных ножен, обтянутых изнутри тканью. От сложного большого лука так называемого гуннского типа уцелели костяные накладки. Железные наконечники стрел черешковые трехлопастные (табл. 39, 1, 2, 5–7). Предметы быта представлены простыми ножами и железными пряжками с подвижным язычком (табл. 39, 3, 4, 12, 13). От конского снаряжения сохранились железные удила со стержневидными псалиями с закруглением на концах. Псалии инкрустированы золотой фольгой (табл. 39, 8). В женских погребениях обнаружены предметы туалета и украшения: бронзовые плоские зеркала с ручкой-стержнем для насадки деревянных или костяных рукоятей, амулеты из костей животных, глиняные пряслица и разнообразные бусы, железные кольца, серьги (табл. 39, 9-11, 16–18). Глиняные сосуды встречены и в мужских, и в женских могилах. Количественно преобладают лепные плоскодонные сосуды — чаши, курильницы, горшки и кувшины без ручек. Довольно много станковых кувшинов, украшенных потеками краски. Особенно характерны кувшины с зооморфными ручками, каннелюрами на горловине и мазками краски, а также кружки с двумя ручками и спиральными налепами наверху (табл. 39, 20–30). Найдены также бронзовые чаши (табл. 39, 19).

Катакомбы типа I Шаушукума А.Г. Максимова справедливо сопоставляет с памятниками II–IV вв. Ташкентского оазиса. Несмотря на это, она датирует могильник в целом III–V вв., указывая на невозможность выделить более ранние захоронения. Верхняя дата установлена по находке сасанидской монеты. А.Г. Максимова рассматривает Шаушукумский могильник как памятник, в котором произошло смешение местного и пришлого населения, синкретизация культур, что связано с событиями великого переселения народов (Максимова А.Г., 1968). С последним заключением можно согласиться, так как оно учитывает сложную картину исторических процессов в долине Сырдарьи. Все три могильника — Жаман-Тогай, Актобе и Шаушукум, хотя и датированы по-разному, по-разному, определена их хозяйственно-культурная принадлежность, относятся к одной культуре — по нашему мнению, кенкольской (Бернштам А.Н., 1940; 1951; Заднепровский Ю.А., 1975а). Все они, очевидно, отражают разные стадии смешения культуры местного и пришлого, хуннского, населения.

Аналогичные захоронения в катакомбах обнаружены также в Борижарском могильнике в долине р. Арысь, где представлены могилы разного устройства и разного времени, включая и средневековые (Нурмуханбетов Б.Н., 1975).

Очевидно, локальный вариант кенкольской культуры намечается в Ташкентском оазисе. Здесь захоронения в катакомбах, аналогичные кенкольским и шаушукумским, изучены в Янгиюльском и Вревском могильниках, в Туябугузе (Григорьев Г.В., 1948; Воронец М.Э., 1951; Агзамходжаев Т., 1961; Крашенинникова Н.И., 1966; Древности Туябугуза). Эти памятники выделяются своеобразным комплексом керамики, в котором ведущая роль принадлежит сосудам с зооморфными ручками (Левина Л.М., 1971). Из Янгиюльского могильника происходят костяное навершие гребня и фибула типа Avcissa (табл. 39, 14, 15).

Курганы с катакомбами типа II обнаружены только в Шаушукумском могильнике. Ориентировка катакомб и дромосов меридиональная. Камера служила продолжением дромоса, вход в нее закрывался камнем или камышом. Преобладают одиночные захоронения, в которых погребенные лежат вытянуто на спине. Ориентировка меридиональная, в одном случае южная. Курганы разграблены. Инвентарь беден. Несмотря на несопоставимость по количеству находок, комплекс керамики, обнаруженной в этих катакомбах, несколько отличается от керамики катакомб типа I. Выделяются необычные по форме курильницы, а также фляга своеобразной формы. Вместе с тем встречен кувшин, украшенный мазками краски (табл. 39, 40–43). Из предметов вооружения найдены длинный узкий меч и кинжал без металлического навершия и перекрестья, а также трехлопастные наконечники стрел с черешком (табл. 39, 32–34). Все они сходны с оружием, обнаруженным в катакомбах кенкольского типа. В кургане с катакомбой типа II обнаружена железная острога с двумя зубцами (табл. 39, 31). Интересны бронзовые зеркала с утолщенным валиком по краю диска и боковой ручкой-выступом (табл. 39, 35). Своеобразна по форме прямоугольная костяная пряжка с циркульным узором (табл. 39, 39) (Максимова А.Г., 1968). Из других находок назовем пряжку к ножнам, каменное точило и поделку из астрагала, употреблявшуюся в приспособлении для добывания огня (табл. 39, 36–38).

Катакомбы типа II встречены в Средней Азии в небольшом количестве, наряду с другими, и не образуют отдельных кладбищ. Если катакомбы кенкольского типа охватывают долину средней Сырдарьи, Ташкентский оазис, Талас, юго-западную часть Чуйской долины, Кетмень-Тюбе и юго-западную Фергану, то ареал катакомб типа II иной. Они открыты в Бухарском оазисе, южной Туркмении и южном Хорезме (Заднепровский Ю.А., 1975а).

Третья группа погребальных памятников в Южном Казахстане и Ташкентском оазисе (древнем Кангюе) представлена захоронениями в подбойных могилах. В Шаушукуме раскопано 12 курганов, в которых оказалось 13 могил с подбоями. Все они вытянуты в меридиональном направлении, с небольшим отклонением к западу или востоку. Ниши подбоя выкопаны вдоль западной или восточной степ входной ямы. Вход в подбой закладывался камнем или сырцовыми кирпичами (39×39×12–15 см). Только в двух могилах найдены предметы вооружения — железные кинжал и трехлопастные черешковые наконечники стрел, а также костяные накладки на лук. Из предметов туалета интересны железные щипчики (табл. 39, 44–46). Комплекс керамики, несмотря на ее малочисленность, отличается своеобразием, хотя набор ее обычен: плоскодонные простые горшки, кружки с ручкой, курильница. На станковых кувшинах с ручкой и без нее нанесен узор мазками краски (табл. 39, 47, 52–54). А.Г. Максимова отмечает сходство подбойных погребений Шаушукумского могильника с позднесарматскими памятниками Нижнего Поволжья II–IV вв. и с памятниками Ферганы, Ташкентского и Бухарского оазисов (Максимова А.Г., 1968).

Аналогичные могилы выявлены в Ташкентском оазисе, в долине р. Ахангаран, около городища Куль-Ата. Могилы узкие и глубокие, ориентированы по линии север-юг или юго-восток — северо-запад. Все подбои вырыты в западной стенке (табл. 38, 11, 12) и заложены сырцовыми кирпичами (50×25×10 см). Погребенные лежат головой на север. Черепа деформированы и имеют явные монголоидные признаки. В нескольких могилах погребального инвентаря нет. Керамика отличается от шаушукумской. Обращает на себя внимание большой лепной кувшин с носиком и ручкой, украшенный мазками краски. Имеется также кружка с зооморфной ручкой (табл. 39, 48–51). Захоронения в подбоях связываются с населением, оставившим каунчинскую культуру (Аминов В., Буряков Ю.Ф., Ходжайов Т.К., 1978).

На территории Ташкентского оазиса насчитывается не менее шести групп погребальных памятников, включающих разные по устройству курганы первых веков нашей эры. Только дальнейшее изучение позволит определить локальное своеобразие каждой из них. Среди них выделяются каменные подземные склепы в долине р. Ахангаран, возле г. Ангрен. Они раскопаны в 1960 г. Т. Агзамходжаевым (1966б). Под округлыми насыпями (диаметр до 20 м) находились прямоугольные погребальные камеры, перекрытые куполом. В них было по нескольку костяков. Склепы представляли собой семейные усыпальницы. В составе погребального инвентаря — кувшины с зооморфными ручками, а также кувшины, украшенные геометрической росписью коричневой краской по светло-желтому фону. Раскопки здесь были продолжены в 1974 и 1979 гг. Обнаружены материалы периода Каунчи II и раннесредневековые (Буряков Ю.Ф., 1982). Вопрос о том, принадлежали ли эти склепы полукочевому или оседлому населению, остается открытым.

В северо-восточной части Ташкентского оазиса, в верховьях р. Ахангаран, обнаружены каменные наземные склепы — мугхона первых веков нашей эры (Буряков Ю.Ф., 1982). Основной ареал этих своеобразных погребальных сооружений — северо-западная Фергана.

Наконец, необходимо остановиться на захоронениях в простых грунтовых могилах, которые в небольшом количестве встречены в рассмотренных могильниках наряду с погребальными сооружениями других типов. В двух курганах Шаушукумского могильника из шести под лёссовыми насыпями на древней поверхности обнаружены каменные кольца (табл. 38, 14). Могильные ямы содержали по одному захоронению. В одном мужском захоронении (курган 28) найдены обломки железного меча, бронзовая серьга и два сосуда — кувшин и круглодонная чаша (табл. 39, 55–61). Керамика отличается от посуды в катакомбах и подбоях, хотя некоторые из сосудов также украшены мазками краски (табл. 36, 62–64).

Рассмотренными разновидностями не исчерпывается все многообразие погребальных памятников региона. Известны и другие виды. Но они или представлены единичными курганами, или еще не опубликованы.

Заканчивая обзор памятников Южного Казахстана и Ташкентского оазиса (древнего Кангюя), подчеркнем, что проблема выделения памятников кочевников Кангюя еще не решена. С известным основанием можно считать памятниками раннекангюйского периода могильники типа Берккара I и Тамды, тесно связанные с сакской традицией. Дальнейшее развитие их, представленное комплексами I–III вв. Берккара II и Кенсай, указывает на преемственность культуры кочевого населения на протяжении длительного периода — с IV–III вв. до н. э. до I–III вв. н. э. Но таких поздних памятников по сравнению с Семиречьем, где грунтовые захоронения составляют до 80 % памятников первых веков нашей эры, известно мало. Они сосредоточены главным образом в долинах Каратау и почти отсутствуют в южной, равнинной, части региона. Здесь количественно преобладают захоронения в катакомбных и подбойных могилах, а также в склепах. Если последние имеют местные истоки, восходящие еще к Тагискену периода поздней бронзы, то подбойные и катакомбные памятники являются инновацией. Именно эти памятники количественно преобладают в Кангюе в первой половине I тысячелетия н. э.

Тесное сосуществование оседлого и полукочевого населения, характерное для древнего Кангюя, было свойственно также и Фергане (Давани). Но в Давани это были пришлые кочевые племена (юечжи, саки). В Фергане не было кочевой части собственного населения, как в Кангюе, где этническая карта отличалась особой пестротой. Здесь определенно засвидетельствовано появление или культурное влияние хуннских племен (Жаман-Тогай, Кенкол). К этому добавим, что в джетыасарской культуре, в низовьях Сырдарьи, известны глиняные сосуды, воспроизводящие форму хуннских металлических котлов (Толстов С.П., 1962б; Левина Л.М., 1966). Все это указывает на реальное пребывание в долине Сырдарьи хуннов. Таким образом, на территории Южного Казахстана и Ташкентского оазиса смешивались племена разного происхождения. Это наглядно отражено в палеоантропологических материалах (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Аминов В., Буряков Ю.Ф., Ходжайов Т.К., 1978; Ходжайов Т.К., 1980; Алексеев В.П., Гохман И.И., 1984). У европеоиодного населения первых веков появляется монголоидная примесь, причем у погребенных в подбойных захоронениях с северной ориентировкой (могильник Куль-Ата) отмечается ярко выраженная монголоидность.

В процессе метисации победили племена центральноазиатского происхождениям это привело к коренному изменению этнического состава. Произошла монголизация прежде европеоидных кангюйских племен. Затем население Кангюя было тюркизировано, и в результате в долине Сырдарьи сложилось ядро одного из крупнейших массивов тюркоязычного населения Средней Азии.

Кочевое население Среднеазиатского междуречья в последние века до нашей эры и первые века нашей эры (А.М. Мандельштам)

Дошедшие до нас сообщения письменных источников и известные сейчас археологические материалы свидетельствуют о том, что на территории Среднеазиатского междуречья кочевое население было пришлым. Следует различать относительно ранние, эпизодические, проникновения сюда кочевников и передвижения значительных масс их, которые начались с последней трети II в. до н. э. Это было одним из результатов сложных процессов, протекавших в степном поясе Евразии и вызвавших в разных его частях крупномасштабные племенные перемещения.

Одно из таких передвижений, вызванное экспансией державы сюнну (хунну) в восточной части степного пояса, привело к вытеснению из Центральной Азии многочисленной группы племен, известной в источниках под общим наименованием юечжей. В результате длительной миграции, сопровождавшейся столкновениями с местными кочевниками, в том числе саками в Семиречье, а затем с двигавшимися также из Центральной Азии усунями, они достигли в последней трети II в. до н. э. Амударьи. Одним из прямых следствий их появления здесь было падение Греко-Бактрийского царства — событие, ставшее крупной вехой в истории Средней Азии.

Западные авторы античного времени говорят о четырех племенах, участвовавших в наступлении на Греко-Бактрию, но не сообщают никаких подробностей. Очевидно, состав кочевников был неоднороден, что важно для интерпретации археологических памятников. В последующий период ведущую роль играло одно из этих племен, создавшее обширную империю, получившую наименование Кушанской. В период ее существования в северных областях Средней Азии происходили новые племенные перемещения, о которых нам известно только по археологическим данным; они частично затронули и рассматриваемую территорию.

Изучение кочевнических могильников в Среднеазиатском междуречье началось лишь в 50-х годах нашего столетия в древней Согдиане и северной Бактрии. В Согдиане они известны на окраинах Самаркандского и Бухарского оазисов. Большинство могильников содержит незначительное число курганов, что, возможно, обусловлено уничтожением насыпей при распашке земель. В северной Бактрии могильники сосредоточены в районах, близких к Амударье. Часть из них составляют крупные некрополи, которые, однако, подверглись ограблению в древности. Здесь также наблюдается четкая тенденция к расположению могильников кочевников вне зоны возделывавшихся в древности земель.

Степень изученности памятников этих двух областей различна: в Согдиане проводились преимущественно небольшие раскопки во многих могильниках, в Бактрии преобладали многолетние работы в крупных могильниках.

Окраины Самаркандского и Бухарского оазисов следует рассматривать как разные районы и в археологическом плане (карта 4). Самаркандский район изучен менее: тут проведены раскопки в четырех могильниках — Агалыксайском, Акджартепинском, Миранкульском и Сазаганском (более 40 курганов) (Обельченко О.В., 1962а; 1966; 1967; 1969; 1972; 1973). Как наиболее ранние выделены три кургана (Агалыксай, курганы 9 и 10; Акджартепе, курган 4). В них под земляными насыпями обнаружены ограбленные погребения в вытянутых по линии юг-север грунтовых ямах (в одном случае — с заплечиками в нижней части). Ориентировка скелета — южная — установлена лишь в одной могиле (табл. 40, 33). Инвентарь представлен верхней частью железного меча с дуговидным перекрестьем и округлым (?) навершием, фрагментами двух мечей с прямым перекрестьем и серповидным навершием (у одного — рукоятка с имитацией прорези; табл. 41, 5), обломками стилетообразного кинжала, мелкими железными трехперыми наконечниками стрел и большим бронзовым зеркалом с черешком и выпуклым бортиком. На основании аналогий оружию прохоровской культуры эти погребения отнесены к IV в. до н. э. (Обельченко О.В., 1978, с. 116, 117). Однако нельзя исключить и более позднюю дату. Остальные исследованные курганы этого района относятся к последующим периодам. Второй половиной II–I в. до н. э. датируется курган 5 Агалыксайского могильника (Обельченко О.В., 1967, с. 187), где в подбойной могиле обнаружено ограбленное погребение с комплексом железного оружия. Скелет лежал вытянуто, черепом на юг. При нем найдены железные меч с прямым перекрестьем и дисковидным навершием (у левой голени; табл. 41, 13), восемь трехперых наконечников стрел (у правой голени), два уплощенных кольца (одно — с кнопкой) с остатками ремней, крючок (табл. 42, 50), обломок острия, обломок восьмеркообразной пряжки с длинным язычком, покрытым бронзой, узкий, слегка изогнутый нож, а также полусферическая костяная пуговица. Около черепа стоял глиняный кувшин с шаровидным туловом, покрытый серым ангобом.

Большинство других курганов может быть ориентировочно отнесено ко II–IV вв. (Обельченко О.В., 1962а; 1966; 1969; 1972). Основанием для датировки служат многочисленные аналогии устройству могил и инвентарю в памятниках этого периода в северо-восточных областях Средней Азии. Для этой группы курганов характерны могилы двух, очевидно сосуществовавших, типов: катакомбы, расположенные перпендикулярно к дромосам, и грунтовые ямы. Количественно преобладают первые, они всегда вытянуты с запада на восток, вход в них иногда закладывали сырцовыми кирпичами. Дромосы бывают пологими и ступенчатыми (табл. 40, 25).

Все погребения, как правило, одиночные. Покойники лежат вытянуто, в катакомбах — головой на восток, в ямах — на север (с разными отклонениями). Под ними часто обнаруживают остатки подстилки из войлока, дерева или камыша. Сопровождающий инвентарь невелик и сохранился лишь частично из-за ограбления большинства могил. Это преимущественно керамика, некоторые предметы вооружения (все — из железа), а также иные изделия. Керамика, как правило, изготовлена на круге, но ассортимент форм очень ограничен: кувшины с низким яйцевидным туловом, безручные кувшины с аналогичным или раздутым туловом и плоско-выпуклые фляги (табл. 40, 34–36). Поверхность сосудов покрыта желтым или серым ангобом, а в верхней части — дополнительно темным, образующим подтеки. Лепная посуда представлена горшками с яйцевидным туловом, плоско-выпуклыми флягами и курильницами вазообразной и горшкообразной формы. В качестве курильниц употреблялись также обломки сосудов (в частности, лепного котла).

Оружие весьма немногочисленно: длинные двулезвийные мечи без металлического перекрестья, кинжалы того же типа (табл. 41, 1, 12, 16) и различные по величине трехперые наконечники стрел. Принадлежностью одежды являются железные кольцевидные пряжки. К предметам бытового назначения относятся железные ножи и обломки зернотерок. Украшения представлены очень немногочисленными бусами и тремя изделиями из листового золота: наременной обоймой, бляшкой в виде фигурки стоящей птицы и бляшкой в виде двух параллельных полосок, соединенных парой зигзагообразных перемычек.

Для датировки указанных курганов имеет значение находка серебряной монеты с изображением лучника на оборотной стороне. Она обнаружена в кургане 1 Сазаганского могильника на грудной клетке погребенного (Обельченко О.В., 1966, с. 68). Характер изображений позволяет отнести ее к сравнительно поздней серии монет этого типа, во всяком случае ко времени после I–II вв. (ср.: Зеймаль Е.В., 1972). К такому же заключению приводит сопоставление керамики с известной по раскопкам на Афрасиабе: в ней нет форм, характерных для этапов Афрасиаб II и III, аналогии могут быть лишь среди более поздних. Важна также специфика ангобного покрытия, распространение которой прослеживается на поселениях с этапа Афрасиаб IV (Шишкина Г.В., 1969). Однако установить точные хронологические рамки здесь невозможно.

Бухарский район изучен полнее, здесь велись раскопки семи могильников — Калкансайского, Куюмазарского, Кызылтепинского, Лявандакского, Хазаринского, Шахривайронского и Янгикурганского (более 150 курганов). Соответственно существуют более надежная периодизация и классификация материалов (Обельченко О.В., 1956; 1957; 1961; 1962б; 1963; 1968; 1974; 1978).

Четко выделяются курганы, относящиеся к последней трети II в. до н. э. — I в. н. э. Для них характерно сочетание могил трех типов: подбойных (подбой в одной из длинных стенок, чаще всего в западной при наличии вдоль противоположной стенки ступеньки; табл. 40, 31); катакомб, лежащих на продолжении оси дромоса (табл. 40, 30); грунтовых ям. Количественно преобладают первые. Все могилы вытянуты в направлении север-юг (с разными отклонениями). Вход в подбой закладывался подобием циновок из тростника и частично кусками гипса (грунт, в котором вырыты эти могилы). Вход в катакомбу обычно закрывался несколькими слоями сырцовых кирпичей квадратной формы или их обломков.

В подбоях имелись только одиночные погребения, в том числе и детей. Исключением является единственное парное захоронение: погребенные лежали валетом, головами в противоположные стороны. В катакомбах, по-видимому, совершались многократные захоронения, число которых достигало семи. Последовательность их не устанавливается ввиду ограбления.

Оружие включает в себя большую серию (20 экз.) длинных двулезвийных мечей, принадлежащих к двум исходным типам: а) с коротким прямым перекрестьем и дисковидным навершием, б) с коротким прямым обоймообразным перекрестьем без навершия (табл. 41, 14, 15). Первый тип представлен лишь одним экземпляром, второй преобладает. Для всех мечей характерны узкий, чечевицеобразный в сечении клинок и прямое обоймообразное перекрестье: обычно оно железное, но у двух бронзовое. Значительно меньше кинжалов (4 экз.), причем они, в отличие от мечей, все разнотипны: с прямым перекрестьем и схематизированным антенным навершием, с изломанным перекрестьем и сердцевидным навершием, с полулунным перекрестьем (имеющим загнутые внутрь концы) и кольцевидным навершием, без перекрестья (?) и с дисковидным навершием (табл. 41, 2–4). Найден обломок костяной концевой накладки от лука (табл. 42, 57). Многочисленны наконечники стрел. Все они однотипны — черешковые трехперые с оттянутыми жальцами, но различны по размерам, однако все варианты встречаются вместе (табл. 42, 38–44).

Принадлежности одежды представлены главным образом составными элементами поясов (и, возможно, подвесов для оружия). Это железные кольцевидные и фигурные, близкие к восьмеркообразным, пряжки с подвижным язычком (табл. 42, 53, 55, 58), железные кольца (иногда с кнопками), железные, бронзовые и костяные прямоугольные пластинчатые пряжки с прорезью и крючком (табл. 42, 54, 59), бронзовые обоймы, своеобразная бронзовая ажурная пряжка с крюком (табл. 42, 51). Очень интересны две бронзовые пластинчатые ажурные пряжки с изображением сцены терзания верблюда тигром (Обельченко О.В., 1968).

К предметам бытового назначения (табл. 42, 45–49, 61) относятся железные ножи с прямой и изогнутой спинкой (последние преобладают), железные шилья, каменные точила с отверстием для подвешивания, железные иголки и костяные игольники. В эту же категорию изделий входят круглые бронзовые зеркала с боковым штырем, утолщенным бортиком и выпуклостью посредине. Одно из них снабжено цилиндрической костяной ручкой.

Украшения сравнительно немногочисленны. Это бронзовые браслеты с несомкнутыми концами, железные и бронзовые перстни, кольца и серьги, а также бусы, обнаруженные лишь в нескольких погребениях. Среди бус преобладают стеклянные шаровидной формы с внутренней позолотой и рубчатые, часто встречаются сердоликовые. В ожерельях имеются также подвески амфоровидной формы с валиком в верхней части, в виде «кукиша» и бутылочковидные. Обнаружена и костяная подвеска-лунница (табл. 42, 60). Единичны золотые серьги желудеобразной формы и золотая плакетка с изображением женской головы (табл. 43, 16). Особого упоминания заслуживает фрагмент костяной пластины с изображением воина (табл. 43, 21).

Датировка этих курганов установлена на основе параллелей оружию в сарматских памятниках и керамике из поселений Согдианы античного времени. Подкреплена она также находками двух монет: чекана Гелиокла (курган 14 Кызылтепинского могильника) и подражания чекану Евтидема I (курган 12 того же могильника). Однако хронологические рамки (последняя треть II в. до н. э.) остаются в известной мере условными в силу тех неясностей, которые существуют до сих пор в абсолютной датировке материалов поселений.

В последующий период — II–IV вв. — продолжали сооружать могилы двух основных типов, характерных для более раннего времени, — подбойные и катакомбы, являвшиеся продолжением дромоса. Вход у тех и других закладывался несколькими слоями сырцовых кирпичей или их обломков. Скелеты также лежат на спине вытянуто, но ориентированы черепом на север. В катакомбах такие захоронения «впускные». Наряду с ними здесь имеются смещенные кости скелетов и остатки связанного с ними сопровождающего инвентаря, относящиеся к предшествующему периоду. Достаточных данных для уточнения момента изменения ориентировки погребенных нет.

К рассматриваемому периоду относится еще один, третий, тип могил: прямоугольная или овальная катакомба, расположенная перпендикулярно к длинной оси дромоса, как у южного, так и у северного его конца. Вход в эти катакомбы также закладывался сырцовыми кирпичами. В таких катакомбах прямоугольного варианта известны захоронения в дощатых гробах с креплением железными скобами. Скелеты во всех случаях лежат на спине вытянуто, черепом на восток.

Сопровождающий инвентарь в могилах всех трех типов ограничен и однообразен. Он состоит в основном из керамики и украшений; оружия здесь нет. Керамика преимущественно изготовлена на круге, ассортимент ее форм ограничен (табл. 40, 26, 27, 32). Это небольшие кувшины с шаровидным туловом; некоторые сходны с кружками; безручные кувшины с раздутым в верхней или нижней части туловом (табл. 40, 29); миски с изломанным профилем; вьючные фляги с выпукло-вогнутым профилем. Поверхность большинства сосудов закрытых форм покрыта темно-серым или черным ангобом или окрашена (в верхней части) краской того же цвета с потеками. Для мисок характерно покрытие внутренней поверхности красным ангобом, а наружной (в верхней части) — черным. Лепная керамика представлена курильницами в форме перевернутого конуса с конической ножкой, в которой иногда имеется отверстие. Встречаются ножи и точильные камни (табл. 42, 62). Среди украшений — бронзовые браслеты с несомкнутыми концами, подвески, серьги и колокольчики (табл. 42, 52, 56). Интересна женская статуэтка из алебастра (табл. 43, 22), найденная в Хазаринском могильнике (Обельченко О.В., 1974, с. 207).

Основания для датировки этой группы курганов те же, что и для установления времени поздних курганов в Самаркандском районе (см. выше). Хронологические рамки ее также условны.

Данные относительно кочевнических памятников северной Бактрии сравнительно более полны, что позволяет детализировать их характеристику. Имеется возможность, во всяком случае в предварительном порядке, наметить их территориальное размещение, очевидно, отражающее расселение новых групп населения. Кроме того, здесь получены некоторые материалы, позволяющие судить относительно характера взаимоотношений пришельцев кочевников и коренного земледельческого населения. Все это имеет значение для объективного понимания экономической, политической и культурной ситуации в последние века до нашей эры и первые века нашей эры.

Подавляющее большинство курганных могильников расположено в южной части северной Бактрии, в районах, тяготеющих к среднему течению Амударьи. Здесь сосредоточены наиболее крупные из них, насчитывающие по нескольку сот курганов. Чаще всего они находятся в полупустынных местностях, не использовавшихся под земледелие. Небольшие могильники известны также около окраин локальных оазисов, опять-таки вне возделываемой в древности территории.

Имеющиеся данные — в частности, некоторые различия курганов, исследованных в разных местах, — позволяют условно разделить памятники северной Бактрии на три географические группы: 1 — западная — в районах, ограниченных с востока р. Сурхандарья; 2 — центральная — на территории между Сурхандарьей и р. Вахш; 3 — восточная — в районах восточнее р. Вахш. Границы и соответственно размеры требуют уточнений, однако само такое деление целесообразно, поскольку отражает реальные факты и облегчает характеристику археологических комплексов, периоды б