Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время

Ранние саки Приаралья (М.А. Итина)

Открытие сакских древностей в низовьях Сырдарьи связано с многолетними комплексными исследованиями Хорезмской экспедиции Института этнографии АН СССР на территории древней Сырдарьинской дельты (Кзыл-Ординская обл. Казахской ССР), которые выявили на ее древних руслах памятники от неолита (III тысячелетие до н. э.) до позднего средневековья (XVI в.), включая и раннесакские (VII–V вв. до н. э.). Работы эти, начатые С.П. Толстовым еще в 1946 г., продолжаются по сей день (Толстов С.П., 1948а, с. 53–62, 123–140; 1962б, с. 77–88, 136–204; Итина М.А., 1981, с. 7, след.; 1984б, с. 57–59).

Древняя дельта Сырдарьи расположена между ее современным руслом и самой южной системой сухих русел Инкардарьи (карта 1). Этот огромный треугольник, ограниченный с юга массивом песков Кызылкум, а с запада — Аральским морем, заполнен бесчисленным количеством староречий, тянущихся то в широтном, то в меридиональном направлении. По-видимому, в целом вся система дельтовых протоков в связи с характерным для дельтовых областей непостоянным водным режимом функционировала спорадически в разные хронологические периоды. Так, например, система Инкардарьи (самая южная) и система Пра-Кувандарьи (самая северная, близкая к современному руслу Сырдарьи) функционировали в эпоху неолита и бронзы (III — начало I тысячелетия до н. э.). На Инкардарье открыты и более поздние памятники — сакские курганные могильники (VII–V вв. до н. э.), и средневековые поселения (X в.). На Жаныдарье и Пра-Кувандарье открыты памятники середины I тысячелетия до н. э. — первой половины I тысячелетия н. э., а также, особенно на Жаныдарье, средневековые (XII–XIII вв.) и позднесредневековые (XVI в.). Эти археологические свидетельства наглядно демонстрируют пульсирующий режим Сырдарьинской дельты и связь па протяжении тысячелетий систем расселения человека в этой аридной зоне с естественными водными источниками (Андрианов Б.В., Итина М.А., Кесь А.С., 1974). Памятники первой половины I тысячелетия до н. э., относящиеся к периоду поздней бронзы и раннего железа, открыты преимущественно в южной части Сырдарьинской дельты. Они представлены множеством развеянных пастушеских стоянок с амирабадской керамикой (X–VIII вв. до н. э.), расположенных по берегам мелких дельтовых протоков, и таких же стоянок с грубой лепной керамикой и трехперыми бронзовыми наконечниками стрел скифского типа (не ранее VI в. до н. э.) — в котловинах выдувания песчаных массивов на внутридельтовом пространстве.

Однако основной материал для исследований дали погребальные памятники, к числу которых относятся курганные могильники и сооружения типа мавзолеев. Все они расположены или на внутридельтовой равнине, или там же, но на уплощенных вершинах (типа плато) останцовых возвышенностей. В отдельных случаях курганы обнаружены на площади городищ (Чирик-Рабат) (Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 53–56).

На плато Тагискен (200 км к западу от г. Кзыл-Орда) в 1960–1963 гг. раскопано два могильника — Северный Тагискен, относящийся к периоду поздней бронзы (X–VIII вв. до н. э.), и Южный Тагискен — раннесакский (VII–V вв. до н. э.) (Толстов С.П., 1962а; 1962б, с. 79–88; Толстов С.П., Жданко Т.А. Итина М.А., 1963, с. 36–53; Толстов С.П., Итина М.А., 1966). На плато Уйгарак (30 км к юго-востоку от плато Тагискен) в 60-е годы велись раскопки раннесакского могильника Уйгарак VII–V вв. до н. э. (Вишневская О.А., 1973).

Скопление поблизости друг от друга погребальных сооружений периода поздней бронзы и раннесакских открыло перед исследователями возможность не только изучить культуру раннесакских племен юго-восточного Приаралья, но и рассмотреть проблему ее генезиса, что придало особую значимость раскопкам некрополя Северный Тагискен. Он расположен в северной части плато, на высоком обрывистом берегу одного из протоков Инкардарьи. Первоначально могильник выглядел как группа курганов разной высоты, разбросанных на значительной площади (табл. 1, 1). Но раскопки показали, что курганы содержат погребальные сооружения разного времени и разного типа. В состав их входили курганы сакского времени, два мавзолея, выстроенные из сырцового кирпича и датирующиеся концом I тысячелетия до н. э., и наиболее интересный и важный комплекс — группа погребальных сооружений, сложенных из прямоугольного сырцового кирпича в виде мавзолеев и прямоугольных оград, относящихся к периоду поздней бронзы. Дискуссионность вопроса о начальной дате раннесакских и раннескифских комплексов заставляет нас достаточно подробно остановиться на характеристике и хронологии погребальных сооружений периода поздней бронзы Северного Тагискена, непосредственно предшествовавших раннесакским курганам Южного Тагискена.

Наиболее ранние среди сооружений периода поздней бронзы Северного Тагискена — мавзолеи 4, 5а и 7 (табл.1, 3, 4) построенные из прямоугольного (54×28×10–12, 48×32×10–11 см) сырцового кирпича рыжеватого цвета, сделанного из местной песчаниковой коренной породы. Основой планировки был круг (диаметр 14 м), вписанный в квадрат внешней стены, ориентированной сторонами по сторонам света (длина стороны 17,5-18 м). По кольцу, на расстоянии 1,6 м от внешней стены, располагались восемь или 12 прямоугольных (1,2×1,4 м) кирпичных колонн, максимально сохранившаяся высота которых приближалась к 2 м (мавзолей 5а). Далее к центру, на расстоянии 1,3 м от этого кольца, располагались четыре или восемь таких же колонн, образовывавших в плане прямоугольник. По одной такой колонне имелось в каждом из четырех углов внешней стены сооружения (мавзолеи 4 и 5а). Колонны первого, большого, кольца были соединены между собой тонкой кирпичной стенкой (мавзолей 5а) или двумя плетневыми стенками с забутовкой между ними (мавзолей 4), покрытыми глиняной обмазкой. В мавзолее 5а с внутренней стороны к кирпичной стенке пристроены скамейки, заполнявшие пространство между колоннами, причем кирпичная стенка выполняла функцию спинки. Колонны второго ряда, ограничивавшие площадь камеры, в мавзолее 5а между собой никак не соединялись (табл. 1, 5).

Таким образом, системой колонн погребальное сооружение делилось на два коридора — внешний и внутренний — и расположенную в центре прямоугольную камеру. Последняя в мавзолеях 4 и 5а не углублена, а лишь ограничена колоннами; в мавзолее 7 она углублена на 0,2–0,3 м, и стенки ее обложены горизонтально лежавшими деревянными плахами, нижние из которых упирались в канавку по периметру ямы. Вход в мавзолеях был в восточной стене и вел прямо во внутренний коридор. Во внешний коридор попасть было невозможно (мавзолеи 5а, 7), так как он был перегорожен двумя тонкими (в один кирпич) стенками, между которыми и находился проход. В других случаях (мавзолей 4) подобной кирпичной стенкой был отсечен вход во внешний коридор лишь с одной стороны. Все мавзолеи были сооружены на материковой поверхности плато, она и служила их полом. В полу по кругу, вдоль колонн, с их внешней и внутренней сторон, равно как и вдоль внутренней стороны внешней стены мавзолеев, отмечены столбовые ямки (диаметр 15–20 см). С конструктивной точки зрения, никакой необходимости в столбах не было, а то, что они были, объясняется, видимо, тем, что «жилище» для умершего подражало дому, в котором он жил при жизни. По-видимому, жилые дома местного населения имели столбовую конструкцию, которая в погребальные сооружения была перенесена традиционно. Обилие дерева в мавзолеях способствовало также осуществлению зафиксированного на Северном Тагискене ритуала — трупосожжения, который предполагал не только сжигание покойника в центральной камере, но и кольцо огня вокруг нее.

В камере и внутреннем коридоре размещался погребальный инвентарь: керамика, орудия из бронзы, бронзовые, золотые и каменные украшения и пр. Необходимым элементом погребального ритуала было захоронение вместе с умершим частей туш животных. Ямы с костями животных, среди которых представлен крупный (преобладает) и мелкий (в частности, козы) рогатый скот, встречались внутри погребальных сооружений и рядом с ними.

Коридоры и камеры мавзолеев были перекрыты, причем есть основания предполагать, что мавзолеи представляли собой цилиндро-конические сооружения из сырцового кирпича и дерева. С помощью кирпичных колонн в углах наружной стены квадратное в плане сооружение выше переходило в круглый барабан. Этот прием, видимо, предшествовал появлению тромпов. Таким образом, внешняя, квадратная в плане стена являлась конструкцией, несущей перекрытие, чем можно объяснить и ее весьма значительную толщину. В момент совершения обряда трупосожжения горело все здание. В каком виде оно продолжало существовать в дальнейшем, сказать трудно.

Вокруг каждого из мавзолеев группировались более скромные по масштабам погребения, которые пристраивались к основному с северной и южной сторон, образуя с ним единый комплекс. При такой ситуации предположение о том, что после совершения обряда над мавзолеем насыпался курган, отпадает. С другой стороны, сомнительно, что здание так и оставалось стоять в разрушенном виде. Возможно, что после совершения обряда мавзолей заново перекрывали, причем в этом случае опорой для перекрытия служили кирпичные колонны.

Более поздние, пристроенные места для погребений представляют собой прямоугольные ограды или круглые в плане сооружения (4а, 5в, 15), сложенные из голубовато-белого сырцового кирпича (табл. 1, 3, 4). Стены оград толщиной до 1 м поставлены на древней дневной поверхности, причем могильная яма углублена в материк на 0,6–0,8 м, а ее стенки, как правило, идут заподлицо с кирпичными. Площадь оград колеблется от 30 до 50 кв. м. Среди сооружений этого типа особое место занимает комплекс 56, который пристроен к северной стене мавзолея 5а, но конструктивно с ним не связан. В центральной его камере находилось, видимо, женское захоронение с набором сосудов и украшениями (золотые и сердоликовые бусы, массивная золотая серьга, бронзовая булавка). К западу от камеры находилось помещение, в котором вокруг очага стояло 34 сосуда различных форм и размеров. Это погребальное сооружение, как, впрочем, и все погребения Северного Тагискена, было ограблено еще в древности. Круглые в плане сооружения сочетали в себе почти все основные принципы конструкции больших мавзолеев, но были меньше. Здесь отсутствует внешний квадратный контур, внешняя стена мавзолея круглая, и между ней и прямоугольной камерой есть кольцевой коридор. Вход по-прежнему в восточной стене, система столбовых ям та же, но кирпичных колонн нет, и столбы уже играют в конструкции активную роль. Так же, как и в мавзолеях 6 (см. ниже) и 7, место трупосожжения обрамлено канавкой и имеет вид как бы земляного стола, но центральная камера не всегда углублена (мавзолей 5в).

Видимо, наиболее поздним среди крупных мавзолеев Северного Тагискена является мавзолей 6 (табл. 1, 2), стоящий особняком, к западу от мавзолея 5а. Это было круглое в плане (диаметр около 25 м) погребальное сооружение, которое состояло из цилиндрического центрального массива (диаметр около 15 м), сложенного из сырцового кирпича (50–60×25-30×10 см), и вписанной в него квадратной погребальной камеры. Массив был охвачен кольцом внешней стены, между ними располагался коридор шириной 2,05 м. С востока внешняя и внутренняя стены прорезаны проходом примерно метровой ширины. Камера (7,8×6,9 м) ориентирована сторонами по сторонам света и углублена на 1,3 м ниже уровня древней дневной поверхности, выше которой шла кирпичная кладка, положенная на тонкий слой камыша. До возведения кладки были вырыты две ямы в земляной части западной стены. Одна из них идет не менее чем на 2 м под стену и содержит множество костей, а возможно, и скелеты коров. Видимо, здесь мы имеем дело с так называемой жертвой закладки. Стены погребальной камеры были обложены толстым слоем камыша и веток — скорее всего это была какая-то плетенка, удерживавшаяся жердями и столбами. У подножия стен на многих участках обнаружены обуглившиеся горизонтальные слеги, очевидно, скреплявшие эту конструкцию понизу. Не исключено, что конструкция служила основным топливом при сожжении умершего в погребальной камере. Именно у стен, а не на полу, где углистый слой, как правило, тонок, следы пожара особенно значительны. Пол камеры — выровненное материковое дно ее котлована — был покрыт тонкой глиняной обмазкой, поверх которой были положены циновки, сплетенные из тонких дранок или луба (сохранились кое-где их обуглившиеся остатки). Периметр камеры охватывает канавка шириной 0,6–0,7 м, углубленная на 0,3 м ниже уровня пола. По оси север-юг, примерно в 2 м от северной и южной стен, в полу камеры выбиты две круглые ямы (диаметр 0,4 м). По-видимому, в эти ямы были врыты столбы, поддерживавшие плоское перекрытие погребального помещения. Поскольку следы столбовых ям вдоль стен не обнаружены, надо полагать, что концы опиравшихся на столбы стропил и поперечных балок заделывались в гнезда, оставленные в кирпичной кладке.

Вход в камеру прорезал ее восточную стену. Пол древнего проема был наклонным, без ступеней, в виде пандуса. От коридора проход был отделен рядом кирпичной кладки, сохранившейся на два-три кирпича. Стены прохода, покрытые обмазкой, сильно обожжены. Это свидетельствует о том, что в момент пожара внутренняя дверь заложена не была. Пол пандуса обмазан глиной, при входе в камеру хорошо заметен обуглившийся брус деревянного порога, другая плаха на этом участке облицовывала стенку ровика. Судить с уверенностью о характере перекрытия дверных проемов трудно, следы свода, несмотря на значительную высоту стен, не сохранились. Заметно некоторое сужение проема вверху, за счет нависания кирпичей. Возможно, таким образом образовывался ложный свод. Коридор на всю сохранившуюся высоту стен и до самого пола заполнен песчаными намывами. Это дает основание полагать, что он вообще не был перекрыт и внешняя круглая стена мавзолея 6 представляла собой кольцевую ограду. Вокруг мавзолея никаких пристроек не обнаружено.

В погребальной камере, как и в остальных мавзолеях, совершалось трупосожжение. Погребальный инвентарь обнаружен в основном в камере. По ее углам стояли группы сосудов, причем в каждой из таких групп были сосуды определенного назначения. Кроме того, здесь найдены обломки бронзовых серповидного ножа и иглы, бронзовая лунница с отверстиями на концах (табл. 2, 3, 4), поделки из золота. Большой интерес представляет находка более 100 бронзовых гвоздей с уплощенными концами, которыми, очевидно, прикреплялись к стенам камеры ковры или кошмы (табл. 2, 5). Точно такими же гвоздями прикреплялись кошмы к стенам погребальных камер более поздних Пызырыкских курганов 2 и 5 на Алтае (Руденко С.И., 1953, с. 47, 49, рис. 23).

Мавзолей 6 — погребение очень знатного лица. 06 этом прежде всего говорит необыкновенно богатая коллекция посуды (более 60 сосудов), часть которой сделана на гончарном круге (табл. 2, 17), в то время как в других погребениях круговых сосудов значительно меньше. О том же свидетельствуют и находки обломков золотых вещей. Возможно, здесь была похоронена знатная женщина, поскольку находки иголок связываются, как правило, с женскими погребениями. Очень заманчиво видеть в погребении мавзолея 6 нечто подобное савроматским погребениям жриц в Приуралье, тем более что здесь, как и там, найдена прямоугольная керамическая жаровня, может быть, игравшая роль жертвенника.

Хотя все мавзолеи Северного Тагискена относятся к одной культуре, среди них можно выделить более ранние — 4, 5а и 7, имеющие квадратную внешнюю стену и выстроенные из кирпича зеленовато-рыжеватого цвета, и более поздние — 4а, 5в, 6, 15, имеющие круглую внешнюю стену и выстроенные из голубовато-белого кирпича. К категории поздних относятся и пристроенные к мавзолеям оградки из кирпича того же цвета.

В мавзолеях погребальный инвентарь обнаружен преимущественно во внутренних коридорах и камерах. В пристроенных оградах находки встречались по всей площади погребальных ям. Несмотря на то что мавзолеи и ограды были ограблены еще в древности, коллекции находок весьма представительны. Достаточно сказать, что найдено около 200 целых сосудов самых различных типов. В мавзолеях 6 и 7 сосуды располагались группами в зависимости от их назначения, причем в мавзолее 7 они концентрировались в коридоре, у внешних углов камеры, в мавзолее 6 — в ее внутренних углах. Так, в северо-восточном углу камеры мавзолея 6 стояло 12 мелких и средних сосудов, при этом на 11 горшков и мисок здесь приходится лишь один кувшин. В юго-восточном углу камеры стояли наиболее крупные сосуды, в том числе два хума, хумча, крупный кувшин без ручек и несколько горшочков. Три кувшина найдены в северо-западном углу камеры. В погребении 56, в помещении к западу от камеры, вокруг очага стояло 34 сосуда — горшки, миски, а среди них — один узкогорлый гончарный кувшин с раздутым туловом и горизонтальным рифлением при переходе от горла к тулову (Толстов С.П., 1962а, с. 135, рис. 11).

Керамика. Характерной особенностью тагискенского керамического комплекса является его необыкновенное культурное многообразие. Наряду с лепными в нем встречены круговые сосуды, что представлено особенно ярко в мавзолее 6. Какие же элементы выделяются в тагискенском керамическом комплексе? Прежде всего в нем присутствует федоровский (андроновский) культурный компонент, по-видимому местный, который лежит, очевидно, в основе культуры, представленной в Северном Тагискене. Свидетельство тому — керамика в виде открытых горшков или мисок, стенки которых сплошь покрыты резным, реже гребенчатым штампованным орнаментом, спускающимся на тулово в виде фестонов. Отдельный орнаментальный пояс идет чаще всего по горлу сосуда (табл. 2, 21, 22, 24, 28). Основные орнаментальные мотивы: равнобедренные заштрихованные треугольники, ромбы, меандр, «зеты», незамкнутые треугольники. Нередко орнамент заполнен белой пастой. Эта посуда по таким признакам, как форма тулова, треугольный венчик у некоторых экземпляров, заполнение узоров белой пастой, может быть отнесена к периоду поздней бронзы, к X–VIII вв. до н. э.

Во всех комплексах, в том числе и в комплексах из пристроек, особенно из погребения 56, обнаружена серолощеная, реже чернолощеная или коричневато-лощеная посуда в виде открытых горшков или мисок с плоским, иногда уплощенным дном, нередко с рельефным пояском при переходе от горла к плечикам, без орнамента (табл. 2, 15, 18, 23, 27). Посуда этого типа широко распространена в амирабадских (X–VIII вв. до н. э.) комплексах Хорезма (Итина М.А., 1977, с. 157, рис. 75, 76).

Обращает на себя внимание группа сосудов, наиболее богато представленная в мавзолее 6 (табл. 2, 17) и отсутствующая в мавзолее 4. Это небольшие горшки с коротким прямым или слегка изогнутым горлом, сильно раздутым, часто сферическим туловом, небольшим плоским, иногда уплощенным, редко — округлым дном. Поверхность имеет светло-коричневый, коричневый или черный цвет, великолепно залощена и покрыта орнаментом, или сплошь заполняющим тулово сосуда, или нанесенным в виде фестонов, причем горло остается неорнаментированным. Орнаментальные мотивы и способы их нанесения (различные штампы) чрезвычайно многообразны. В ряде случаев резные узоры заполнены белой пастой. К этой же группе сосудов следует отнести лощеные горшочки, украшенные полусферическими налепами, сгруппированными по три. Эта керамика находит себе прямые аналогии в дандыбай-бегазинских комплексах Центрального Казахстана (Грязнов М.П., 1952, с. 137–141, рис. 5–9; Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М., 1966, табл. XX, 1; XXI; LIX; Маргулан А.Х., 1979, рис. 48–50, 58, 63, 84, 85, 97, 98, 108–111), датируемых большинством исследователей X–VIII вв. до н. э. В дандыбай-бегазинских памятниках, как и в Северном Тагискене, керамика этого типа встречается вместе с федоровской (андроновской). По-видимому, она демонстрирует примесь восточного, карасукского, компонента, который здесь гораздо более ощутим, чем в материалах Северного Тагискена.

Выделяются также короткогорлые серолощеные сосуды с округлым туловом и небольшим плоским дном. Они покрыты сплошь или только в средней части горизонтальным рифлением (табл. 2, 19). Более грубые и, может быть, еще лепные в мавзолее 7, эти сосуды в мавзолее 6 приобретают совершенную форму и сделаны бесспорно уже на круге. Сосуды того же типа, но с прилепленной ножкой (т. е. это уже кубки на полых ножках), найдены в мавзолеях 5а и 6 (табл. 2, 31).

Еще одну группу сосудов из памятников Северного Тагискена составляют гончарные узкогорлые лощеные кувшины без ручек, с очень сильно раздутым туловом, украшенные или горизонтальным рифлением, или пышным геометрическим орнаментом с заполнением белой пастой (табл. 2, 17). Они широко представлены в наиболее позднем мавзолее 6, отсутствуют в наиболее ранних — 4 и 7, редки в мавзолеях 5а и 5б.

В мавзолее 6 обнаружено два хума, которые имеют характерное для земледельческих гончарных сосудов глиняное тесто, рифленую поверхность тулова и подкос у дна, типичный для земледельческой керамики юго-западной Туркмении, дельты Мургаба, древней Бактрии (южный Узбекистан и северный Афганистан периода бронзы и раннего железа). Тут же стояла корчага с налепным валиком под венчиком, характерным для периода поздней бронзы северных районов Средней Азии и степей Казахстана (например, Черников С.С., 1960б, табл. XLVIII).

Оружие. Большой интерес представляют бронзовые наконечники стрел — листовидные со скрытой втулкой и очень узким пером (табл. 2, 7а-г). Наконечники этого типа известны в низовьях Амударьи (Северная Акчадарьинская дельта), на памятниках Северного, Восточного и Центрального Казахстана и датируются IX–VIII вв. до н. э. (Черников С.С., 1954, рис. 23, 7; 1956, рис. 19, 2; 1960б, табл. XXXVI, 3–5; LXX, 3; Оразбаев А.М., 1958, табл. VIII, 10; Грязнов М.П., 1952, рис. 3, 2б; Маргулан А.Х., 1979, рис. 227, 9). Еще один наконечник того же типа, но более крупный и с несколько более широким пером находит аналогии в Центральном Казахстане и Фергане и датируется тем же временем (Маргулан А.Х., 1979, рис. 227, 18; Гамбург Б.З., Горбунова Н.Г., 1957а, с. 33, рис. 4).

Очень важна находка бронзового листовидного кинжала (табл. 2, 1), широко известного в литературе как кинжал киммерийского типа, датируемого концом II — началом I тысячелетия до н. э. (Кузьмина Е.Е., 1966, с. 43, 44). Однако находки подобных кинжалов или ножей в Замараевском погребении могильника Боровое (Оразбаев А.М., 1958, с. 290, табл. VIII, 13), кстати, вместе с обломком наконечника стрелы, аналогичного тагискенскому (IX–VIII вв. до н. э.), а также на Алексеевском поселении (нож с валикообразным уступом) (Кривцова-Гракова О.А., 1948, с. 86, рис. 20, 1) позволяют сузить дату тагискенского кинжала до IX–VIII вв. до н. э.

Украшения. Среди найденных в мавзолеях Тагискена украшений обращают на себя внимание серьги нескольких образцов. Назовем прежде всего серьги в виде золотого щитка с крючком, к которому прикреплены три конуса, посаженных на деревянную основу (табл. 2, 9). Средний конус золотой, с нарезкой, крайние, видимо, серебряные, сохранились плохо. Эти конусы живо напоминают «рожки» на типично андроновских украшениях — браслетах с рожками, распространенных на территории Казахстана и Средней Азии (Кузьмина Е.Е., 1966, с. 77–82, табл. XIV, 15, 19–21; Маргулан А.Х., 1979, с. 316, рис. 229). Деревянная основа вводит, к тому же, в круг андроновской техники изготовления украшений. Именно на деревянной основе были сделаны бронзовые украшения Алексеевского могильника в Западном Казахстане (Кривцова-Гракова О.А., 1948, с. 115).

Упрощенный вариант описанного вида дает серьга с одним конусом (табл. 2, 8), которая, судя по всему, близка серьгам из памятников раннего железного века, в частности татарским образцам (Киселев С.В., 1949, с. 132). В памятниках Минусинской котловины подобные серьги известны в комплексах как времени поздней бронзы (IX — начало VIII в. до н. э.), так и в раннетагарских (Членова Н.Л., 1963, с. 56, 62). По-видимому, этот тип украшений андроновского происхождения продолжал бытовать на территории распространения андроновской культуры и в более позднее время, поскольку аналогичные серьги встречены в могилах большереченской культуры (Грязнов М.П., 1956а, табл. XIX, 11), и в сакском могильнике Уйгарак (Вишневская О.А., 1973, табл. I, 13).

Своеобразный тип серег, обнаруженных в восточном Приаралье впервые, составляют массивные золотые серьги в виде одного или двух колокольчиков, висящих на крючке, украшенном снаружи двумя или тремя полусферическими бляшками (табл. 2, 10, 11). Серьги в виде колокольчика, как и конусовидные (табл. 2, 8), известны в материалах еловской культуры Приобья (Еловка 1) (Матющенко В.И., 1974, с. 13), верхней датой которой считается IX век до н. э. (Косарев М.Ф., 1981, с. 162).

К числу украшений Северного Тагискена следует отнести и две булавки — серебряную (ограда 5б) и бронзовую (ограда 4б). Навершие первой сделано в виде двух колечек, в которые вставлены золотые полусферические бляшки (табл. 2, 6). Форма его подражает, видимо, биспиральным головкам булавок, известных в эпоху бронзы в Передней Азии и Индии. Навершие второй булавки имеет форму ромба с «отростками» по углам (табл. 2, 2), что напоминает булавку из Хакского клада (Сорокин С.С., 1960, с. 29, рис. 1, 6). Биспиральный и ромбический типы наверший булавок существовали, по-видимому, достаточно долго. Но главное, что оба они характерны для более южных, по сравнению с Приаральем, областей. В то же время прием украшения металлических предметов полусферическими бляшками имеет восточное происхождение, поскольку появляется еще в карасукских древностях и находит широкое распространение в татарских.

В одном комплексе с серебряной булавкой и серьгой с колокольчиками (ограда 56) найдены золотые и сердоликовые бусы (последние, несомненно, привозные с юга). В северные районы Средней Азии сердоликовые бусы попали довольно поздно — в последней четверти II тысячелетия до н. э. (Итина М.А., 1961, с. 86–88), но известны они и в VIII в. до н. э. (могильник Боровое).

Хронология и вопросы происхождения. Итак, все найденные в погребениях Северного Тагискена вещи позволяют уверенно относить этот памятник к периоду поздней бронзы и датировать X–VIII вв. до н. э. На вопрос о культурной принадлежности памятника однозначно ответить невозможно. Прежде всего в материалах Северного Тагискена обращает на себя внимание четко проявляющаяся традиция андроновской культурной общности. Это выражается в наличии погребений в оградках, условной (здесь практиковалось трупосожжение) ориентировке покойников головой на запад (ибо выходы всех мавзолеев обращены на восток). Андроновское происхождение конусовидных серег бесспорно, но еще более ярко демонстрирует андроновские, а точнее — федоровские, черты керамика, что проявляется в ее формах, характере и мотивах орнаментации.

Исследования на протоках Сырдарьинской дельты обнаружили немногочисленные стоянки периода развитой бронзы, но все они, особенно в южной части, на протоках Инкардарьи, относятся к андроновской культуре (единицы — к алакульской, большинство — к федоровской). Все это заставляет думать, что федоровский культурный компонент в материалах Северного Тагискена был местным.

Вторым по значимости был амирабадский компонент, который четко проявляется в керамике. Его происхождение объясняется контактами с населением периода поздней бронзы низовий Амударьи, осуществлявшимися по протокам древней Ачкадарьинской дельты, которые сливались с Сырдарьинскими в западной части. Амирабадские стоянки широко распространены на всей территории Сырдарьинской дельты и связаны с развитием отгонного скотоводства в хозяйстве племен — носителей амирабадской культуры.

Нельзя не отметить и черты сходства между архитектурой и культурой мавзолеев Северного Тагискена и дандыбай-бегазинскими памятниками Центрального Казахстана. Они проявляются и в деталях планировки, и в сходстве отдельных форм керамики карасукского облика. Последнее обстоятельство позволяет некоторым исследователям объединять тагискенские и дандыбай-бегазинские комплексы в единую культуру карасукского типа (Грязнов М.П., 1966, с. 238; 1970, с. 42). Между тем, в числе признаков, противоречащих такому выводу, следует назвать именно керамику карасукского облика. Она доминирует в центральноказахстанских комплексах и представлена сравнительно небольшим числом сосудов в погребениях Северного Тагискена. Вообще, если рассматривать керамические комплексы в этнокультурном аспекте, то центральноказахстанские материалы дают ощутимый федоровский (андроновский) компонент с сильной восточной (карасукской) окраской. В Северном Тагискене отчетливо выделяются федоровский и амирабадский компоненты, к которым лишь примешиваются керамические формы карасукского облика. С последними, видимо, следует связывать и золотые серьги-колокольчики из погребений Северного Тагискена. Наконец, значительное место в культуре Северного Тагискена занимает южный компонент. Это выражается в достаточно сложной архитектуре мавзолеев, выстроенных из сырцового кирпича, что для северных регионов Средней Азии того времени беспрецедентно. К тому же, и прямоугольный стандарт кирпичей, и гончарная посуда, и некоторые типы украшений — все это документирует проникновение элементов южной земледельческой культуры на север. Об истоках ее можно высказать лишь предположения. Успехи бактрийской археологии в последние годы позволяют увидеть связь таких типов тагискенских гончарных сосудов, как хумы с подкосом, узкогорлые кувшины с раздутым туловом, кубки на высокой ножке, с бактрийскими формами эпохи бронзы (Аскаров А.А., 1977, с. 62, рис. 31, табл. XVI; XXI XXIII; Сарианиди В.И., 1977, рис. 25; 29, 5). В свете бактрийских контактов, которые, возможно, имеют глубокие корни, интересен вопрос о планировке погребальных сооружений и культовых сооружений. Традиция возведения круглых в плане сырцовых погребальных сооружений в низовьях Сырдарьи прослеживается от мавзолеев Северного Тагискена до мавзолеев последних веков до нашей эры (Толстов С.П., 1962б, рис. 117).

Сложный культурный конгломерат, представленный в мавзолеях Северного Тагискена, с одной стороны, подчеркивает уникальность, престижность этого памятника. Вероятно, это кладбище крупных вождей, стоявших во главе соплеменностей[10]. Не исключено, что выявленные в мавзолеях 5б и 7 (там, где они сохранились in situ) отдельные группы федоровской, амирабадской и сходной с карасукской посуды являются погребальными приношениями различных этнических групп, входящих в состав этой соплеменности, С другой стороны, мавзолеи Северного Тагискена демонстрируют на археологическом материале сложные социальные и этнокультурные процессы, происходившие в среде населения Великого пояса степей в период поздней бронзы. Они связаны с интенсивным развитием скотоводческого хозяйства, ростом избыточного продукта, неравномерным распределением сырья, увеличением роли обмена, что в свою очередь приводит к разложению первобытно-общинных отношений, появлению имущественного и социального неравенства, и, наконец, активизации контактов между передовыми южными земледельческими цивилизациями и их северной, «варварской», периферией.

Обращаясь к анализу раннесакских памятников в низовьях Сырдарьи, датирующихся VII–V вв. до н. э., и рассматривая их в качестве одного из компонентов историко-культурного понятия «скифский мир», мы неизбежно столкнемся с вопросом, насколько правомерно на современном уровне знаний искать истоки формирования столь грандиозного в географическом, этническом и идеологическом планах явления, как скифская культурная общность, в одном регионе, пусть даже достаточно обширном. Сторонники центральноазиатского происхождения скифов основываются, в частности, и на сырдарьинских материалах. Не правильнее ли рассматривать эту общность как систему, черты единообразия звеньев которой возникли как следствие примерно одинакового уровня социально-экономического развития, близости экологических условий и ираноязычности населения не только в рассматриваемое время, но и раньше, в эпоху бронзы.

С другой стороны, не следует ли искать объяснение чертам своеобразия отдельных культур «скифского мира» в той относительно пестрой этнокультурной основе, которую представляло собой ираноязычное население — носители культур степной бронзы Евразии (Itina М.А., 1978; Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности: статьи Б.А. Литвинского, Е.Е. Кузьминой). Иными словами, речь идет об отнюдь не новой гипотезе, связывающей генезис культур скифо-сакского круга со срубной и андроновской (в широком плане) культурами, ираноязычность носителей которых выявляется теперь и на археологических материалах (Генинг В.Ф., 1977; Смирнов К.Ф., Кузьмина Е.Е., 1977), а не как прежде, лишь ретроспективно, исходя из ираноязычности скифов. При таком подходе анализ раннесакских древностей низовий Сырдарьи в плане их генезиса, и места их среди культур «скифского мира» может, как нам представляется, дать фактический материал в пользу гипотезы об автохтонном происхождении этноса и культуры населения отдельных регионов «скифского мира», основанной на их генетической связи с населением и культурой предшествующего периода — эпохи бронзы. В этой ситуации наиболее полным выразителем традиционных идеологических представлений и их живучести в среде ираноязычного населения на протяжении длительного отрезка времени является погребальный обряд. (Хотя он же в ряде случаев служит индикатором неоднородности племенного состава сакского объединения в низовьях Сырдарьи.) Погребальный инвентарь раннесакского времени не дает столь ощутимых параллелей в материалах периода поздней бронзы, поскольку именно он отражает качественное изменение уровня производительных сил общества при переходе к раннежелезному веку. Но как раз погребальный инвентарь показывает сравнительное единообразие культур «скифского мира» и принадлежность их к разным историко-культурным провинциям. На примере раннесакских древностей низовий Сырдарьи (Тагискен, Уйгарак) видно, что включение того или иного региона в сферу культурных связей или влияний обусловлено тем же направлением этих связей еще в эпоху бронзы.

В раннесакском могильнике Южный Тагискен открыто около 50 курганов, из них раскопано 38 (Толстов С.П., Итина М.А., 1966), в Уйгараке — около 80, из них раскопано 70 (Вишневская О.А., 1973). Сходство погребального ритуала, наблюдаемое, за немногими исключениями, при анализе погребений обоих могильников, позволяет относить их к близкородственным этническим группам и рассматривать материалы в едином комплексе.

Могильник Южный Тагискен (табл. 1, 1) находится к югу от Северного Тагискена и небольшой ложбиной (ширина около 100 м) делится на два комплекса. Первый из них, ближайший к мавзолеям, содержит 12 курганов, второй — самый южный — 29. Девять курганов расположено на территории некрополя Северный Тагискен. Южный Тагискен датируется VII–V вв. до н. э. причем курганы V в. до н. э. группируются в самой южной части могильника, а более ранние — в северном его конце, ближе к древним мавзолеям. Курганы могильника Уйгарак (VII–VI вв. до н. э.; курганы V в. единичны) сосредоточены в трех группах — восточной (около 30), центральной (27) и западной (21).

Погребальный обряд. Погребения в Южном Тагискене и Уйгараке совершались на древнем горизонте и в грунтовых ямах по обряду трупоположения, изредка — трупосожжения, во всех случаях сверху насыпался курган. Сохранившаяся высота курганов 0,3–2 м, диаметр 10–40 м.

Погребения на древнем горизонте наиболее широко распространены в Уйгараке (30), в Южном Тагискене их мало (три). Совершались они по обряду трупоположения и трупосожжения. Последний обряд представлен наиболее четко именно в этой группе погребений и особенно в Уйгараке (семь из 30). Судя по захоронениям с трупоположением, покойников, как правило, клали на камышовую подстилку вытянуто на спине, головой на запад или юго-запад, внутри легкой деревянной каркасной постройки, переплетенной прутьями и камышом. Следы постройки сохраняются в виде круглых столбовых ямок с остатками сгнивших или сгоревших столбов. В трех случаях (Уйгарак, курганы 2, 59, 66) обнаружены остатки сгоревшей погребальной постройки. Характерно, что дневная поверхность вокруг погребальных сооружений часто бывает покрыта слоем хвороста и камыша. В плане эти постройки круглые, овальные, реже — прямоугольные. Обычно кольцо столбовых ям было одинарным, но внутри него располагалась как бы камера, образованная четырьмя столбами, стоявшими по углам прямоугольника или квадрата. Иногда кольцо столбовых ям было двойным (табл. 3, 4). В Уйгараке встречены погребения, где есть столбовые ямки, но можно уверенно говорить об отсутствии погребальной постройки. Эти ямки были элементом ритуала и никакой функциональной нагрузки не несли.

Основную массу курганных захоронений Южного Тагискена и Уйгарака составляют погребения в крупных прямоугольных грунтовых ямах, среди которых можно выделить четыре типа.

К первому, наиболее распространенному, относятся погребения в ямах размерами 2,7×2,3–4,5×3,7 м и глубиной 1–2 м, ориентированных в большинстве по оси восток-запад или восток-северо-восток-запад-юго-запад (Южный Тагискен — 19, Уйгарак — 28). Обычно погребальная яма имела поперечное перекрытие из деревянных балок. Поверх этой конструкции настилали слой камыша или мелких сучьев. Камышом устилали могильный выброс и древнюю дневную поверхность вокруг ямы, затем возводили курган. В ряде случаев поверх наката набрасывали слой земли толщиной 0,3–0,4 м, затем настилали еще слой камыша и уже после этого насыпали курган. Иногда вокруг ямы, на некотором расстоянии от нее, шел неглубокий ровик (или его отрезки), также перекрытый слоем камыша. В Южном Тагискене чаще, чем в Уйгараке, встречаются следы ритуала, связанного с огнем. Нередко деревянный накат ямы поджигали, но при этом тут же заваливали землей насыпи, что приводило к неполному сгоранию. Погребенного огонь не затрагивал. В некоторых случаях под насыпью вокруг ямы обнаружены горелые пятна — следы костров или разбросанных углей. Покойник в яме лежал вытянуто на спине, головой на запад с отклонением на юго-запад, реже — северо-запад, на камышовой подстилке или носилках из жердей, часто покрытых или переплетенных камышом. Иногда погребенного накрывали камышовой циновкой (табл. 3, 5). В некоторых могилах по периметру стен ямы выкопана канавка, так что покойник лежал как на земляном «столе». В большинстве погребений по четырем углам могильной ямы обнаружены ямки типа столбовых, но ни в одной из них остатков столбов не оказалось. Более того, в этих ямках встречались предметы погребального инвентаря, а иногда их перекрывала подстилка, на которой лежал покойник. По-видимому, и здесь мы имеем дело с элементом традиционным, а не функциональным. Погребения первого типа датируются VII–V вв. до н. э.

Погребения второго типа встречены только в Тагискене, причем не в раннесакской группе Южнотагискенских курганов, а на площади некрополя Северный Тагискен (курганы 8, 9, 13), близ мавзолея 6. Грунтовые прямоугольные ямы или камеры этих трех курганов были окружены невысокими валами (ширина 2–4 м, высота 0,5–0,7 м), насыпанными на древней поверхности, на расстоянии 4–5,5 м от могильных ям. Насыпи курганов возводились в пределах кольца вала и в настоящее время практически не сохранились. Снаружи вала кургана 8 был вырыт еще и неглубокий ровик (ширина по дну 0,5 м, по верху — 1,8 м, глубина 0,25-0,35 м) (Итина М.А., 1984а, с. 79, рис. 1, III). Все могильные камеры ориентированы по оси восток-запад с небольшим отклонением или по оси северо-восток — юго-запад. Они имели по углам ямки типа столбовых, которые функционально никак не использовались. Все могилы потревожены, но, судя по заполнению, они были перекрыты деревянным накатом. Курганы 9 и 13 содержали трупоположения, курган 8 — очевидно, трупосожжение, поскольку здесь яма (3,9×2,6 м, глубина 2,7 м) была заполнена мощным (толщина до 1,65 м) горелым слоем, а всю площадь древней дневной поверхности в пределах вала покрывал слой интенсивного горения. Канавка-ровик вокруг вала этого кургана также была забита хворостом, и, таким образом, кольцо огня пылало вокруг всего сооружения.

Конструкция этих погребений напоминает поздние мавзолеи Северного Тагискена (в частности, мавзолей 6): квадрат ямы вписан в круг земляного вала (а не кирпичного массива), ровик — вместо обходного кольцевого коридора (курган 8). Не исключено, что внушительные развалины мавзолея 6 были восприняты людьми, хоронившими своих покойников в курганах 8, 9 и 13, как святое место, вокруг которого они и возвели курганы. Погребения второго типа датируются VI в. до н. э.

Погребальные сооружения третьего типа известны только в Уйгараке, где их раскопано 13 (Вишневская О.А., 1973, с. 61). Бо́льшая часть (10) расположена в западной курганной группе. Это сравнительно узкие прямоугольные, близкие к овальным грунтовые ямы размерами 1,75×1,4–3×1,63 м. Глубина их колеблется в пределах 0,62-1,35 м, но встречаются и совсем мелкие могилы. Они были перекрыты не плахами, как могилы первого и второго типов, а хворостом и камышом, лежавшим на основе из жердей. В могилах совершали трупоположения по тому же обряду, что и в погребениях первого типа. Погребения третьего типа датируются VII–VI вв. до н. э.

Погребения четвертого типа известны лишь в Южном Тагискене и представлены богатыми захоронениями (раскопано шесть). Это были прямоугольные могильные ямы (2,5×3–3×3 м, глубина 2,2–2,5 м), ориентированные углами по сторонам света и имевшие с юго-восточной стороны длинный (5-12 м) дромос (табл. 3, 1). Яма и ближайшая к ней часть дромоса обычно перекрыты деревом, которое нередко поджигали и тут же засыпали землей. В одном случае на дневной поверхности вокруг могилы видны следы кострищ. Устройство самой камеры близко напоминает устройство могильных ям первого типа. По углам вырыты ямы типа столбовых, а покойник лежит на земляном «столе», отделенном от стен могилы канавкой. Во всех могилах, кроме одной (яма кургана 66 имела углистое заполнение), были трупоположения. Покойник похоронен головой на восток-северо-восток, вытянуто на спине, по диагонали ямы, в «позе всадника», которая, правда, не во всех случаях четко выражена (табл. 3, 2).

Огромная дромосная могила обнаружена в Чирикрабатском кургане (Толстов С.П., 1962б, с. 139, 144, рис. 74–76). Как разновидность дромосных сооружений следует рассматривать еще одно захоронение Южного Тагискена (курган 59). Это была деревянная наземная постройка, возведенная на древнем горизонте в виде квадратной камеры (5,5×5,5 м), ориентированной углами по сторонам света, и подходящего к ней с северо-востока коридора-дромоса длиной 8 м (табл. 3, 3). Захоронение было совершено, очевидно, по обряду трупосожжения. Следы пожарища сохранились и на месте сгоревшей постройки, и на древней дневной поверхности вокруг нее. Все дромосные могилы датируются V в. до н. э.

Устройство погребальных сооружений и некоторые элементы обряда в курганах Южного Тагискена и Уйгарака находят параллели в мавзолеях периода поздней бронзы Северного Тагискена (табл. 1, 3, 4). Это в первую очередь относится к погребениям на древнем горизонте. Одинарная и двойная система столбовых ямок в виде кольца или овала, нередкие внутри них четыре столбовые ямки, как бы образующие прямоугольник, напоминают планировку некоторых мавзолеев Северного Тагискена (4а, 5в, 15) в несколько упрощенном виде. Хотя последние сооружены из сырцового кирпича, все они имели по внутреннему кольцу стен более или менее четкую систему столбовых ямок. Не исключено, что сакский обряд захоронений в деревянных постройках на древнем горизонте уходит корнями в период поздней бронзы, а возможно, и в более раннее время. Обращает на себя внимание еще одна особенность. В мавзолеях Северного Тагискена вход во внешний кольцевой коридор бывает заложен кирпичами справа или слева от входа в мавзолей. Курган 66 Уйгарака имел двойное кольцо столбовых ямок, образующих как бы погребальную камеру и внешний коридор, который слева от входа также отгорожен системой ямок (табл. 3, 4). Увязывается с ранним тагискенским ритуалом и ориентировка покойников головой на запад в раннесакских захоронениях VII–VI вв. до н. э.

Вероятно, генетическую связь с конструкциями эпохи бронзы демонстрируют курганы 32 и 42 Южного Тагискена, датируемые по бронзовым наконечникам стрел VII–VI вв. до н. э. (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 155, рис. 3; с. 156, рис. 4). Грунтовые ямы обоих курганов (42 — круглая, 32 — четырехугольная) имели вдоль стен столбовые ямки (соответственно 10 и 8) с остатками дерева. Можно думать, что на этих столбах покоились шатровые или цилиндро-конические деревянные перекрытия, составлявшие элемент конструкции и в мавзолеях Северного Тагискена. Связующим звеном между погребальными сооружениями Северного и Южного Тагискена и Уйгарака являются также канавки, выкопанные по периметру всех или только двух стен могильных ям. В наиболее раннем мавзолее (7) такая канавка использовалась для закрепления нижней деревянной плахи в обшивке земляной стены камеры. В более позднем (VIII или, может быть, начало VII в. до н. э.) мавзолее 6 она носила чисто традиционный характер — в ней in situ находилась погребальная посуда. Ту же роль — старой традиции — играли канавки и угловые ямы в грунтовых могилах Южного Тагискена и Уйгарака.

Как представляется, особое место в погребальном обряде саков занимали погребения на древнем горизонте. Не исключено, что захоронение по этому обряду было связано с социальным положением умершего. Поэтому, может быть, не случайно, что именно в восточной группе Уйгаракских курганов, где локализуется половина погребений на древнем горизонте, четко фиксируется и большинство погребений жриц с каменными алтариками, т. е. лиц, стоявших на более высокой ступени иерархической лестницы. Захоронением на древнем горизонте оказалось и погребение (Уйгарак, курган 25), в составе инвентаря которого были предметы, несомненно составлявшие прерогативы власти (бронзовые сферическая булава, копье-секира с головкой хищной птицы) (Вишневская О.А., 1973, с. 139, табл. VIII. По-видимому, знатный воин, в могиле которого найден длинный меч с золотой накладкой на ножнах с изображением в зверином стиле, был похоронен и под курганом 59 Южного Тагискена (табл. 3, 3; 5, 8).

Итак, погребения на древнем горизонте, может быть, следует рассматривать как наиболее устойчиво хранящие и отражающие очень древние идеологические представления, уходящие корнями в эпоху бронзы (тип погребального сооружения, обряд трупосожжения). Большая значимость, которую играли эти представления в мировоззрении кочевников «скифского мира», хорошо отражена в том, что по этому обряду хоронили наиболее почитаемых лиц. Достаточно вспомнить курган Аржан (Грязнов М.П., 1980), который условно может быть отнесен к числу погребений на древнем горизонте (хотя погребения были сооружены на трех-четырехметровой платформе), гробницы Бесшатыра (Акишев К.А., 1963, с. 37, рис. 15), наземные деревянные постройки с богатыми захоронениями у савроматов Южного Приуралья (Смирнов К.Ф., 1964, с. 88, 89), наконец, собственно скифские захоронения в Северном Причерноморье (Тереножкин А.И., 1971, с. 19).

Большинство погребений Южного Тагискена и Уйгарака ограблено, однако, благодаря значительному количеству раскопанных курганов, мы располагаем довольно большой коллекцией сакских древностей и можем восстановить некоторые элементы погребального ритуала.

Как правило, во всех ограбленных захоронениях в непотревоженном состоянии сохранились лишь кости нижних конечностей, остальная часть костяка и череп обычно разбросаны или выброшены грабителями. Это заставляет думать, что наиболее ценные вещи помещали у головы, груди и рук погребенных. По-видимому, покойника клали в могилу в одежде и головном уборе, которые в богатых могилах (это особенно относится к Южному Тагискену) могли быть украшены и обшиты мелкими бусинками и золотыми бляшками. В кургане 54 Тагискена (V в. до н. э.) обнаружены, например, узорчатые накладки на пояс типа аппликации, вырезанные из золотой фольги. Во многих погребениях встречены бусы из сердолика, бирюзы, халцедона (с содовым орнаментом) и других пород камня. В Уйгараке у женщин обнаружены браслеты, у мужчин — серьги. Бронзовые и железные ножи лежали как в мужских, так и в женских погребениях, у ног. Конская сбруя, имитировавшая, видимо, захоронение коня, встречена более чем в 100 погребениях обоих могильников. Ее в большинстве случаев клали в ногах погребенных мужчин и женщин.

Керамика есть и в женских, и в мужских погребениях, но далеко не во всех. Обычно это один лепной горшок, иногда два. Как правило, они стояли в ногах покойника.

Типичной принадлежностью мужского инвентаря является оружие: бронзовые наконечники стрел (иногда, видимо, в колчане, иногда просто пучок стрел), бронзовые и железные кинжалы, обычно сопровождаемые каменным оселком, железные длинные мечи. Один раз (Уйгарак, курган 84) обнаружен биметаллический клевец.

В инвентаре женских погребений встречаются бронзовые дисковидные зеркала, каменные алтарики, плоские обработанные кости, на которых с помощью каменных терочников растирались румяна, кусочки реальгара и киновари, а также хозяйственные предметы — зернотерки и пряслица.

Керамика. Местный керамический комплекс приаральских саков VII–V вв. до н. э. представлен лепными сосудами (табл. 4, 20–30, 32, 35). Все гончарные привозные (табл. 4, 31, 33, 34). Лепные сосуды сделаны из глины с примесью шамота и мелких известковых частиц, имеют серый или коричневатый цвет поверхности, иногда покрыты жидкой глиняной облицовкой, на которой встречаются подтеки красной краски (Уйгарак). Поверхность сосудов затерта. Черепок довольно грубый, обжиг плохой. По форме это чаши, миски, горшки, кружки, кувшины с ручками и без них, сосуды с трубчатым носиком — все плоскодонные. Одна из ведущих форм лепной керамики — грушевидные горшки (табл. 4, 24, 32), в единичных случаях имеющие небольшую ручку. Характерны также горшки типа банок, снабженные широким трубчатым носиком (табл. 4, 26, 29), и кружки с ручкой, форма тулова которых варьирует от чашевидной до баночной (табл. 4, 22, 23). Все эти типы сосудов широко известны в материалах раннесакских среднеазиатских памятников, но не характерны для центральноказахстанских комплексов. Горшки с трубчатым носиком бытуют в Средней Азии с неолита, грушевидные, очевидно, восходят генетическим к дандыбай-бегазинским и тагискенским сосудам периода поздней бронзы (Маргулан А.Х., 1979, с. 116, рис. 84; Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 159).

Достаточно хорошо известны, особенно по материалам Уйгарака, лепные чаши и миски, но находки баночных сосудов и в Уйгараке, и в Южном Тагискене единичны. Обнаружена одна небольшая чашечка на ножке типа кубка (Итина М.А., 1984а, с. 81, рис. 2, 5). И этот тип посуды известен в комплексах периода поздней бронзы Северного Тагискена и дандыбай-бегазинских, так что находка из Южного Тагискена продолжает раннюю традицию.

Гончарная посуда представлена пятью импортными сосудами, найденными в погребениях Уйгарака. Это две светлоангобированные чаши; цилиндро-конический сосуд очень характерной формы (табл. 4, 33), покрытый желтовато-белым ангобом; биконический сосуд с резким перегибом при переходе к дну (табл. 4, 34) и сероглиняный кувшинчик с ручкой (табл. 4, 31). Кроме последнего, все сосуды находят аналогии в комплексе Яздепе II в Маргиане (южная Туркмения) и датируются VII–VI вв. до н. э. (Массон В.М., 1959, с. 48, табл. XXIX, 16; XXX, 4; XXXVIII, 7). Открытие сакских древностей в более южных районах, на территории Присарыкамышской дельты Амударьи (Северная Туркмения), где также встречена посуда типа Яздепе II (Вайнберг Б.И., 1979а, с. 16, табл. IX, 1–8), подтверждает подвижность кочевых сакских племен, их контакты с земледельцами юга Средней Азии и между собой.

Не исключено, что в Южном Тагискене была и деревянная посуда, от которой сохранилась лишь бронзовая оковка ее края (курган 29).

Орудия труда. Из орудий труда в погребениях Южного Тагискена и Уйгарака широко распространены железные однолезвийные ножи, клиновидные в сечении, с прямой спинкой и прямым лезвием (табл. 4, 16). Они имеют плоскую или овальную в сечении рукоять, отделенную от лезвия небольшим уступчиком. Находки бронзовых ножей единичны.

Только в Уйгараке обнаружены кельты (Вишневская О.А., 1973, с. 72, 73). Их всего четыре и принадлежат они к категории кельтов-тесел с квадратным верхним сечением втулки, валиком по краю, отходящим от края ушком на лобной стороне, клиновидным профилем (табл. 4, 18, 19). Все они изготовлены в двусоставной форме и отличаются друг от друга размерами и соотношением длины втулки и рабочей части. Совместные находки этих кельтов и стремевидных удил с дополнительным отверстием или без него позволяют датировать их VII–VI вв. до н. э.

Украшения. Среди украшений, найденных в погребениях, наиболее часты серьги и бусы. Браслеты редки, они железные с несомкнутыми концами, известны лишь в Уйгараке.

Бусы изготовлялись из различных пород камня: сердолика, лазурита, бирюзы, халцедона. Большинство из них имело эллипсоидно-сегментовидную форму, все они сверленые. Широко распространены бирюзовые цилиндрические бусины, известные по раннеантичным памятникам Хорезма (Вишневская О.А., 1973, с. 83). Однако и в Хорезме, и в низовьях Сырдарьи бусы из бирюзы изготовлялись на месте, а источник сырья для них мог быть единый — Кызылкумская горная система (Виноградов А.В., Лопатин С.В., Мамедов Э.Д., 1965, с. 131). Найденные в Южном Тагискене (курган 9) веретенообразные халцедоновые бусы с наведенным содовым орнаментом (табл. 5, 1, 2), несомненно, индийского происхождения, что признает большинство исследователей (Трудновская С.А., 1979б, с. 83; Литвинский Б.А., 1972б, с. 80–82). Встречаются в курганах и мелкие пастовые бусинки, которыми, очевидно, украшали одежду. С одеждой связана и находка двух парных ажурных накладок из золотой фольги, видимо, нашитых на пояс в кургане V в. до н. э.

Довольно часты серьги, которые, как правило, находятся в каждой отдельной могиле в единичном экземпляре, причем по наблюдению О.А. Вишневской, только в мужских погребениях (Вишневская О.А., 1973, с. 82). Они золотые и представлены двумя основными типами. К первому относятся серьги в виде несомкнутого кольца с грибовидной подвеской (табл. 5, 3). Аналогии им известны на Алтае (Грязнов М.П., 1956а, рис. 7, 6, 7; 8, 9, табл. V, 9, 21). Второй тип — незамкнутое проволочное кольцо и припаянный к нему вершиной вверх усеченный конус с каплевидной вставкой, чаще всего бирюзовой (табл. 5, 4). Вершину конуса закрывает золотой диск. Единственная найденная в Южном Тагискене серьга принадлежит именно к этому типу, прототипом которого, но без каменной вставки (может быть, не сохранилась), являются серьги из погребений Северного Тагискена (табл. 2, 8).

Предметы туалета и культа. Зеркала, найденные в женских захоронениях, принадлежат к широко распространенному в восточных областях «скифского мира» типу бронзовых круглых зеркал с бортиком и петелькой на обороте (табл. 4, 36). Находки подобных зеркал (меньших размеров и без бортика) в комплексах степной бронзы Средней Азии (середина — вторая половина II тысячелетия до н. э.) дают возможность предположить генетическую связь этих двух форм (Кузьмина Е.Е., 1966, с. 67, 68; Членова Н.Л., 1967, с. 88–90; Итина М.А., 1977, с. 133, 134).

Характерны для раннесакских погребений Приаралья каменные алтарики или жертвенники, которые существовали на протяжении VII–V вв. до н. э. в двух типах: на ножках и без ножек. Первый тип представлен двумя экземплярами: один — с чуть выделенными, в виде полусферических утолщений, ножками, другой — с четко выделенными ножками (табл. 4, 38). Остальные жертвенники без ножек и по форме делятся на овальные и клювовидные, причем первые преобладают. Около них в могилах нередко лежат гальки со следами краски, на самих жертвенниках встречаются пятна краски или кусочки реальгара, имитирующие огонь. Овальные жертвенники хорошо известны по находкам в раннесакских погребениях Казахстана, в то время как клювовидные, в виде стилизованной головы хищной птицы (табл. 4, 37), характерны лишь для Приаралья. Женские могилы с алтариками рассматриваются О.А. Вишневской как погребения жриц, а находки в этой же группе захоронений зеркал заставляют ее предположить, что этот вид погребального инвентаря, помимо бытового, имел и магическое значение (Вишневская О.А., 1973, с. 85).

Вооружение и конское снаряжение. Наиболее распространенным видом оружия у ранних саков Приаралья были лук и стрелы. Остатки луков не найдены, но наконечники стрел встречены во множестве (табл. 4, 1, 2). В могилах стрелы обычно лежали в колчане. В Тагискенском кургане 53 V в. до н. э. обнаружены остатки одного из колчанов, где находилось примерно 50 стрел с древками длиной 70 см. Колчан был кожаным. Его нижний край украшен золотыми нашивными бляшками. Сверху он, по-видимому, имел клапан, застежкой которого служила золотая бляха, но более массивная (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 168–171). Положение находок в Уйгараке и Южном Тагискене позволяет заключить, что колчан носили на левом боку, а стрелы в него, как правило, клали остриями вниз.

В большинстве захоронений встречены преимущественно бронзовые наконечники стрел и лишь пять костяных (Южный Тагискен — 1, Уйгарак — 4).

Костяные стрелы представлены двухлопастным ромбическим в сечении черешковым наконечником со срезанным в нижней части черешком (Южный Тагискен, курган 30) и круглыми пулевидными втульчатыми (табл. 4, 1). Оба типа датируются достаточно широко, однако здесь они встречены в ранних комплексах, в погребениях на древнем горизонте, вместе с бронзовыми втульчатыми и черешковыми наконечниками VII в. до н. э.

Для курганов VII–VI вв. до н. э. типично сочетание втульчатых и черешковых металлических наконечников — особенность, характерная для всего восточного ареала «скифского мира» и, как показали находки последних лет, уходящая корнями в период поздней бронзы (Аванесова Н.А., 1975; Медведская И.Н., 1972; 1980; Акишев К.А., 1973, с. 48–50; Литвинский Б.А., 1972б, с. 89; Итина М.А., 1977, с. 160–162). Типология втульчатых наконечников стрел в целом совпадает с классификацией савроматских стрел этого времени. Типология черешковых вполне самостоятельна, выработана на местном, в частности казахстанском, материале. Наиболее ранние комплексы, относящиеся к VII в. до н. э. возможно, к его началу, содержат втульчатые двухлопастные листовидные и ромбические в сечении наконечники, наконечники с асимметрично ромбической головкой, а также черешковые трехлопастные (редко двухлопастные) и трехгранные (тоже редко) (табл. 4, 1). В VI в. до н. э., возможно в его начале, появляются втульчатые трехперые наконечники скифского типа (табл. 4, 2). На всем протяжении VI в. до н. э. продолжают бытовать трехгранные втульчатые и черешковые наконечники. Втульчатые трехлопастные, приобретая более массивную форму, и трехгранные наконечники постепенно, к V в. до н. э., вытесняют черешковые, хотя отдельные экземпляры черешковых трехлопастных и трехгранных наконечников спорадически еще встречаются. По-видимому, появление втульчатых трехлопастных и трехгранных наконечников в Южном Приаралье раньше, чем в более восточных районах степей Азии, следует отнести за счет контактов с кочевниками Южного Приуралья.

Сочетание втульчатых листовидных и асимметрично-ромбических форм, характерное для предскифских и раннескифских западных комплексов, датирующихся VIII–VII вв. до н. э., наблюдается и в южном Приаралье. Однако здесь речь может идти лишь о VII веке до н. э., поскольку верхняя дата Северного Тагискена — VIII в. до н. э. — как бы «подпирает» сакские курганы Южного Тагискена, а генетическая связь между этими памятниками по погребальным конструкциям и ритуалу прослеживается довольно четко. Но в мавзолеях Северного Тагискена встречены наконечники стрел только одного типа — двухлопастные листовидные со скрытой втулкой и очень узким пером (табл. 2, 7). Они известны на территории Казахстана, и большинство исследователей не выводит стрелы этого типа за пределы VIII в. до н. э., а некоторые относят их к VIII или VIII–VII вв. до н. э. (Кузьмина Е.Е., 1970, с. 46; 1974, с. 18–20; Членова Н.Л., 1967, с. 128; 1972а, с. 59). Но в сакских захоронениях Южного Тагискена и Уйгарака, которые по другим видам вещей датируются временем не ранее VII в. до н. э., наконечники этого типа не встречены. В то же время в Северном Тагискене нет черешковых трехлопастных наконечников, которые в сакских погребениях Южного Тагискена и Уйгарака найдены в комплексе с втульчатыми листовидными. Все это позволяет нам относить раннесакские колчанные наборы к периоду не ранее VII в. до н. э.

Кинжалы — редкая находка в погребениях. Среди них выделяются два, найденных в Уйгараке (Вишневская О.А., 1973, с. 96, 97). Один (курган 50) — бронзовый, с грибовидным навершием и валиком под ним, с перекрестьем в виде полукруглых асимметричных выступов и клиновидным обоюдоострым клинком (табл. 4, 17) — по комплексу встреченных с ним предметов и аналогиям датируется VII–VI вв. до н. э. Другой (курган 26) железный, сохранился неполностью, но бесспорно принадлежит к распространенному типу кинжалов с бабочковидным перекрестьем (табл. 4, 16), датирующихся VI в. до н. э. Еще один кинжал, тоже железный, имеет грибовидное навершие, овальную в сечении рукоять и дуговидное перекрестье. Аналогии ему в бронзе известны в карасукских и раннетагарских древностях Сибири. Не исключено, что для уйгаракского экземпляра они послужили прототипом (Вишневская О.А., 1973, с. 97).

С «савроматским миром», его влиянием, а может быть, и непосредственными заимствованиями следует связывать находки длинных железных мечей в курганах V в. до н. э. Южного Тагискена. Один из них имел длину 1,25 м, брусковидное или овальное навершие и бабочковидное перекрестье (табл. 5, 9). Он лежал в деревянных ножнах, поверх которых была обкладка из золотой фольги. На ней, в области перекрестья, вытеснена голова архара. В средней части клинка — фантастические животные, более всего походящие на волков (табл. 5, 10, 11). Рукоять еще одного железного меча (длина 1,1 м) имела два боковых валика, почковидное перекрестье и, очевидно, когтевидное навершие (обломано; табл. 5, 8). Ножны до нас не дошли, но обломок прямоугольной золотой пластины с тисненым изображением в зверином стиле может быть фрагментом их обкладки. К числу редких находок следует отнести биметаллический (бронза, железо) клевец (Уйгарак, курган 84).

Отличительной особенностью раннесакской конской узды считается превалирование в ее составе удил со стремевидным окончанием, дополнительным отверстием или без него. Еще А.А. Иессен справедливо отнес их к восточному, азиатскому, типу (Иессен А.А., 1953, с. 105). Сейчас можно уверенно говорить, что этот тип удил наиболее широко распространен именно в восточных областях «скифского мира». На Сырдарье, в частности, лишь в одном случае встречены удила с кольчатым окончанием (Уйгарак, курган 16), которые отнесены к V в. до н. э. в связи с находкой вместе с ними массивных втульчатых трехперых наконечников стрел скифского типа.

Типологически наиболее ранней формой конской узды из Южного Тагискена и Уйгарака следует считать роговые трехдырчатые псалии, сочетающиеся со стремевидными бронзовыми удилами (табл. 4, 12). Такие же удила с дополнительным отверстием найдены в Южном Тагискене в комбинации с бронзовыми изогнутыми трехдырчатыми трубчатыми псалиями с лопастью на одном из концов, явно подражающими роговым. Подобная комбинация является одной из наиболее ранних разновидностей конской узды. По-видимому, параллельно с ней существовало соединение стремевидных удил с дополнительным отверстием или без него с крюкастыми бронзовыми псалиями (табл. 4, 8), известное по находкам в Уйгараке, на Алтае (Грязнов М.П., 1947, с. 9, 10) и в Туве (Грач А.Д., 1980, рис. 83).

В Уйгараке встречены также трехпетельчатые псалии (табл. 4, 9), прямоугольные в сечении, вместе с удилами с нечетко выраженными стремевидными окончаниями. Этот тип псалиев характерен для западного ареала «скифского мира», причем известен он еще в предскифское время — на черногоровской ступени, но бытует и в раннескифское время (Тереножкин А.И. 1976, с. 192–195). В Средней Азии и Казахстане такие псалии встречаются спорадически.

Еще один этап развития конской узды — появление стремевидных удил со стремечком прямоугольной формы. Они уже не скреплялись с псалиями с помощью ремня, пропущенного через среднее отверстие, а продевались в широкое прямоугольное отверстие или скобу, расположенные в другой плоскости по отношению к двум крайним отверстиям псалия (табл. 4, 3–6). Для того чтобы удила не проскакивали, они при переходе от стержня к окончанию имеют упор. Этот тип узды характерен для восточного региона «скифского мира» и зарегистрирован на территории Казахстана и Средней Азии, в ареале расселения сакских племен. Примечательно, что на Персепольском рельефе у лошадей, которых ведут саки, изображены псалии со скобой (Ghirshman R., 1963, p. 184, fig. 213). Вариант этой узды — цельнолитые удила и псалии тех же типов — встречен и в Южном Тагискене, и в Уйгараке в комплексах VII–VI вв. до н. э. Уздечные наборы сопровождаются множеством разновидностей всякого рода бляшек, подпружных пряжек, пронизей, которые обычно богато украшены орнаментом или изображениями в зверином стиле. Набор из каждого погребения выполнен в одной манере, образуя своеобразный гарнитур (табл. 5, 5).

Анализ принципов конструкции конской узды VII–VI вв. до н. э. у всадников-саков низовий Сырдарьи, так же, как и анализ их вооружения, приводит нас к выводу, что при всей общности элементов материальной культуры «скифского мира» каждый входящий в него регион имел свои, присущие только ему особенности. Помимо стремевидных удил, на территории восточного ареала «скифского мира» встречаются и крюкастые псалии, а вот псалии со скобой как будто являются специфическим элементом конской узды южного Приаралья. Наконец, очень существенный момент: хотя в погребениях Южного Тагискена и Уйгарака VI в. до н. э. есть изделия из железа, вся конская узда с ее атрибутами изготовлена из бронзы и лишь в V в. до н. э. появляются экземпляры из железа.

Звериный стиль. На предметах конского убора, золотых нашивных бляшках и золотых обкладках изображены олень, сайга, лошадь, горный козел, кабан, лев, барс или пантера, хищная птица, верблюд (табл. 5). Все эти предметы местного изготовления, и изображаемые животные в большинстве случаев известны местным мастерам. Манера, в которой выполнены изображения, вводит саков Приаралья в мир скифо-сибирского звериного стиля, причем и здесь выявляются черты единства, с одной стороны, и местного своеобразия — с другой.

Распространенный во всем огромном ареале образ кошачьего хищника (Ильинская В.А., 1971) известен и на Сырдарье. Это бронзовые бляхи в виде свернувшегося в кольцо барса или пантеры, найденные в Уйгараке (табл. 5, 20, 23). Аналогии им в восточном ареале «скифского мира» широко распространены. Они есть в Туве (Аржан), Восточном Казахстане (Чиликта, Майэмир), Минусинской котловине и среди предметов Петровской коллекции (Грязнов М.П., 1980, рис. 15; Черников С.С., 1965, табл. XV; XVI, 1; Членова Н.Л., 1967, табл. 27, 1–3; Руденко С.И., 1960. с. 11, рис. 3, в; 1962а, табл. VI, 1). На западе — это находки из Зивие, Келермесского кургана и Темир-горы (Ильинская В.А., 1971, рис. 5, 7; Артамонов М.И., 1966, рис. 7, 16, табл. 22). Все приведенные аналогии подчеркивают ранний возраст уйгаракских блях, датируемых временем в пределах VII в. до н. э. По-видимому, несколько более поздний, уже достаточно стилизованный вариант мотива свернувшегося хищника дают находки в других курганах Уйгарака (табл. 5, 22) (Вишневская О.А., 1973, табл. IX, 6–8; X, 10–12). Они, однако, не выходят за пределы VI в. до н. э.

В искусстве саков Приаралья одним из наиболее устойчивых является образ льва, который нашел выразительное воплощение в предметах искусства из погребений Южного Тагискена. Самые ранние из них (VII–VI вв. до н. э.) — четыре золотые тисненые пластинки в виде сидящих львов (табл. 5, 26, 27) и, по-видимому, такие же изображения на бронзовых подпружных пряжках (табл. 5, 29, 30). Мотив кошачьего хищника с поджатыми ногами был широко распространен в собственно скифских древностях, причем великолепные образцы изображений этого типа при бесспорной каноничности формы в целом часто отличались друг от друга в отдельных деталях. Как нам представляется, наиболее близко нашим пластинам изображение льва с поджатыми ногами из курганов Ульского аула (Артамонов М.И., 1966, с. 16, рис. 17). К этому же времени относится золотая бляшка в виде идущего льва (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, рис. 17, 5). Если фигурки сидящих львов свидетельствуют о том, что мастер, по-видимому, модели никогда не видел и подражает каким-то готовым образцам, то идущий лев выполнен в удивительно реалистической манере и бесспорно узнаваем. Подражанием этому типу изображений можно считать фигурки стоящих львов (табл. 5, 25) на бляшках из обрамления колчана (V в. до н. э.). Мотив стоящего хищника, хорошо известный по раннескифским памятникам звериного стиля (Ильинская В.А., 1971, с. 70–72), судя по находкам из Восточного Казахстана (Черников С.С., 1965, с. 60, рис. 9, 3), Тувы (Грач А.Д., 1980, с. 88, 89, рис. 88) и Приаралья, широко распространяется в восточной части «скифского мира» в V в. до н. э. Застежка тагискенского колчана в виде фигурки сидящего льва, положившего голову, которая изображена в фас, на лапы (табл. 5, 28), также датируется V в. до н. э., тем более что к этому времени относятся и золотые бляшки из сакских погребений Тасмолы (Центральный Казахстан), удивительно напоминающие эту застежку (Кадырбаев М.К., 1966, с. 398, рис. 63).

Популярный в скифо-сибирском искусстве образ хищной птицы нашел отражение и в искусстве саков низовий Сырдарьи. Он хорошо представлен в коллекции из Уйгарака, причем в большинстве случаев на предметах конского убора (табл. 5, 12). Как правило, изображалась лишь птичья голова, выполненная с большей или меньшей степенью стилизации. Стилизация достигает апогея в форме бронзовых бляшек (табл. 5, 14) и каменных клювовидных алтариков из погребений жриц.

Столь популярный в «скифском мире» мотив коня, вариации воплощения которого в искусстве звериного стиля необычайно многообразны, встречен на отдельных предметах из Южного Тагискена и Уйгарака. Особое внимание обращают на себя две бронзовые бляхи: геральдически поставленные лошадиные головы с кнопкой-крючком в виде лошадиного копыта на одной из них (табл. 5, 6). Знаменательно, что во всех остальных случаях, и это в первую очередь относится к Уйгараку, образ коня передан именно этой деталью.

Образ оленя встречен на мастерски выполненной золотой пластине, где изображены два оленя с подогнутыми ногами на фоне более крупной фигуры кошачьего хищника (табл. 5, 32). Если морды оленей и форма глаз напоминают изображения на ранних переднеазиатских печатях (Herzfeld Е., 1941, p. 162–164, Fig. 277–279), то трактовка рогов сближает этот образец искусства саков с казахстано-сибирским культурным кругом скифского времени. С ним связывается и фигурка оленя, стоящего на «цыпочках» (табл. 5, 19; VI в. до н. э.). Очень распространенный в скифо-сибирском зверином стиле мотив оленя с подогнутыми ногами представлен в Южном Тагискене золотыми бляшками в виде фигурок сайги (табл. 5, 31). Манера и техника изображения сходны с той, в которой изготовлены бляшки в виде фигурок льва (табл. 5, 25). Оба погребения, содержавших эти бляшки (курганы 66 и 53), одного типа и времени — ямы с дромосом V в. до н. э., и можно предположить, что, во-первых, те и другие бляшки изготовлены на месте и, может быть, одним мастером; во-вторых, в обоих случаях они были элементом художественного оформления колчана.

Широко известные в культурах «скифского мира» изображения горного козла и кабана тоже встречены в искусстве саков Приаралья и, как и изображения головки верблюда, могут быть отнесены к местным мотивам (табл. 5, 15, 16, 18).

В искусстве звериного стиля нередки образы фантастических животных, изображения которых обычно сочетают детали, характерные для различных представителей животного мира. Великолепный образец такого искусства дает фрагмент золотой обкладки деревянных ножен железного меча из кургана 53 Южного Тагискена (табл. 5, 10). Изображены два припавших к земле фантастических зверя, лежавших друг за другом. Крупы и хвост с характерным завитком напоминает о животных из семейства кошачьих, голова похожа на лошадиную, а пасть с оскалом зубов — на волчью. На плечи нанесен орнамент в виде треугольников — может быть, условное изображение мускулатуры. По манере изображения тела и ряду деталей звери походят на хищника с золотой бляшки из Сусловского могильника, датируемой VI в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1964, с. 225, рис. 78, 1). Закрученные спиралью нос и губы животного, подчеркнутые спиральными завитками отдельные сочленения тела, зубастая пасть — стилистические приемы, широко известные по савроматским и ананьинским древностям (Збруева А.В., 1952, с. 78, табл. XVII, 4; Бортвин Н.Н., 1949, с. 119, рис. 48, 4; Смирнов К.Ф., 1961, рис. 8, 1; 52, 10а, б). В той же манере выполнено изображение на золотой пластине из кургана 59 Южного Тагискена, где у свернувшегося в кольцо зверя — закругленный в спираль кончик хвоста, когтистые лапы и зубастая пасть. Явно «савроматская» манера в изображениях на ножнах длинных мечей (курганы 53, 59) говорит, на наш взгляд, о существовании тесных связей между приаральскими саками и кочевниками савроматского времени Южного Приуралья и Нижнего Поволжья.

Границы ареала скифо-сибирского звериного стиля, благодаря исследованиям последних десятилетий, значительно расширились в восточном направлении. Отчетливо фиксируются два момента: во-первых, многие восточные, азиатские, памятники определяют раннюю дату появления звериного стиля — VII–VI вв. до н. э., а в ряде случаев, видимо, даже начало VII в. до н. э.[11]; во-вторых, сейчас уже можно говорить об отдельных культурных провинциях распространения этого стиля, причем это прослеживается как на ранних, так и па более поздних материалах. Совершенно очевидно, например, что Тува, Алтай, Южная Сибирь и большая часть территории Казахстана образуют особую провинцию, отличную от скифо-савроматской европейской и приуральской. Как бы промежуточное положение между этими двумя регионами занимают памятники звериного стиля саков Приаралья, имеющие явно западную, приуральскую, ориентацию, но содержащие немало типично азиатских черт. Кроме того, саки Приаралья могли выступать культурными посредниками между азиатским миром распространения звериного стиля и юго-западными районами Азии. Высказывавшееся ранее предположение, что некоторые изобразительные мотивы переднеазиатского происхождения могли через Среднюю Азию попасть в искусство Алтая и Южной Сибири скифского времени (Грязнов М.П., 1959, с. 136), в наших материалах находит свое подтверждение. В комплексах Южного Тагискена и Уйгарака отчетливо прослеживаются связи сакского мира с южносреднеазиатским и переднеазиатским (образы льва и пантеры в изобразительном искусстве, импортная керамика, бусы и т. д.). Находки из раннесакских памятников восточного Приаралья подтверждают и мнение, высказанное когда-то А.А. Иессеном и убедительно развитое К.Ф. Смирновым, о переднеазиатском происхождении некоторых изображений, обнаруженных в савроматских памятниках, и о посредничестве Средней Азии в их передаче (Иессен А.А., 1952, с. 227; Смирнов К.Ф., 1976, с. 74, 80, 83).

С накоплением новых материалов и особенно в связи с массовыми находками в восточных областях «скифского мира» предметов искусства, датирующихся VII в. до н. э., казалось бы, переднеазиатская концепция происхождения звериного стиля (Артамонов М.И., 1968; 1971, с. 24; 1974, с. 45) должна была уступить свое место центральноазиатской (Тереножкин А.И., 1976, с. 184, 185. 209–212). Однако, как нам представляется, и та и другая не отражают полностью существа дела. Вряд ли сейчас, когда мы знаем, сколь велик регион, включающий памятники звериного стиля, можно думать, что стиль этот распространялся из единого центра. Вероятно, правильнее говорить не о происхождении, а о формировании звериного стиля.

Д.С. Раевский высказал предположение, что применительно к культуре скифов «возросший на почве тотемизма зооморфный код как одно из символических выражений модели мира надолго переживает тотемизм, и именно эту роль… выполнял звериный стиль в скифской культуре». Он полагает, что для других частей «скифского мира» вопрос в каждом случае должен решаться самостоятельно, но с учетом сказанного выше (Раевский Д.С., 1983, с. 13). Признавая правомерность такой постановки вопроса, можно сформулировать эту проблему и следующим образом. Можно предположить, что на определенном этапе исторического развития у племен со сходными хозяйственно-культурным типом (полукочевое или кочевое скотоводство), формами общественной организации и уровнем производительных сил, к тому же, на базе установленной лингвистами общей ираноязычной основы существовали сходные идеологические представления, одним из выражений которых и был звериный стиль в искусстве. Такая постановка вопроса, естественно, совершенно не исключает культурные связи и взаимовлияния внутри этого обширного региона, равно как и влияние передовых цивилизаций на эту степную варварскую его периферию. Так что, если не о переднеазиатском происхождении, то о переднеазиатском влиянии говорить необходимо. Более того, переднеазиатское влияние следует рассматривать не только и не столько как явление, синхронное распространению звериного стиля, а как процесс, уходящий корнями в глубокую древность, в эпоху бронзы, чему за последнее время получено немало археологических свидетельств (Кузьмина Е.Е., 1977б). Ряд явно заимствованных переднеазиатских мотивов, своеобразно переработанных местными мастерами на востоке «скифского мира», может быть объяснен именно таким образом.

Упомянутая общность идеологии ираноязычного кочевого и полукочевого населения Великого пояса степей находит подтверждение и при сравнительном анализе письменных и археологических источников (Раевский Д.С., 1977). Это — общество подвижных скотоводов и земледельцев, коневодов, освоивших колесный транспорт, мифологические представления которого были теснейшим образом связаны с культом солнца, огня, коня.

Иранская принадлежность саков Приаралья ярко проявляется на материалах Южного Тагискена и Уйгарака. Это прежде всего роль огня в погребальном ритуале, выражающаяся в сжигании погребальных построек и трупосожжении, поджоге перекрытия могильной ямы, угольках или красной краске, имитирующей огонь, на поверхности каменных алтариков. К этой же категории явлений, судя по данным письменных источников, следует относить обычай устилать древнюю дневную поверхность вокруг могильной ямы камышом (ведические арии расстилали траву или солому).

Семантика изображений на предметах, выполненных в зверином стиле, соответствует мифологическим представлениям иранских племен. При этом, как и в скифском искусстве, в основе сакского лежали, видимо, магические представления, выражавшиеся в форме парциальной магии. Образы хищной птицы и коня, связанные с солнечным культом (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 96), встречены, что тоже примечательно, преимущественно на предметах конской сбруи, на них же есть характерный солярный знак в виде квадрата с вписанным в него кругом (табл. 5, 21, 24), они же включают изображение четырех птичьих голов в виде солнечного колеса (табл. 5, 14). Символично, видимо, изображение копыта лошади не только на подпружных пряжках, но и, например, на фигурке оленя из Уйгарака, равно как замена когтистых лап изображением копыт на фигурках сидящих львов из Южного Тагискена (табл. 5, 26). К категории каких-то общих для всего ираноязычного мира магических представлений относится и повсеместное распространение изображений оленя, который, возможно, был семантически связан с образами птицы и коня (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 105).

В свете всего сказанного интересен комплекс (VII в. до н. э.) из кургана 55 Южного Тагискена. Там обнаружены уздечный набор с бляшками, украшенными солярным знаком, и две подпружные пряжки с геральдически расположенными головками коней (табл. 5, 6). Помимо значимости роли коня в религиозных представлениях саков Приаралья, эти пряжки могут служить доказательством существования у них общеиндоевропейского близнечного культа (Кузьмина Е.Е., 1977б, с. 106, 107; Иванов В.В., Топоров В.Н., 1980, с. 528, 529). Специфический характер комплекса этого кургана подчеркивает находка в нем пары длинных, чуть изогнутых бронзовых однолезвийных ножей без выделенной рукояти с отверстием типа ушка в верхней части (табл. 4, 13). По свидетельству И.В. Яценко, в раннескифских комплексах Северного Причерноморья бронзовые ножи клали в могилы парами. Учитывая, что железо было уже освоено, изготовление ножей из бронзы и помещение их в могилы парами, по ее мнению, может служить свидетельством их специального, возможно культового, назначения (Яценко И.В., 1959, с. 48). Это тем более интересно, что пара бронзовых ножей найдена в кургане 21 Уйгарака вместе с железным кинжалом (Вишневская О.А., 1973, табл. VI). Один из ножей имеет кольцевое навершие (табл. 4, 14), другой — диск, который служил, видимо, зеркалом, на его обороте были процарапаны изображения животных. Сочетание пары бронзовых ножей с зеркалом, по мнению О.А. Вишневской, еще более подчеркивает магическую роль зеркала в представлениях саков, равно как и неординарность всего комплекса в целом (Вишневская О.А., 1973, с. 72). Такая же пара бронзовых ножей найдена в разрушенном захоронении у с. Чистый Яр в Восточном Казахстане, где ее сопровождали бляшки с солярным знаком (Арсланова Ф.Х., 1972б, с. 255, рис. 1). Погребения, описанные И.В. Яценко и упомянутые нами, — мужские. Учитывая особый набор предметов из кургана 55, можно предположить, что у саков Приаралья наряду с женщинами какие-то жреческие функции могли выполнять и мужчины.

Вопросы происхождения, хозяйство, общественный строй. Наиболее явно черты преемственности между саками низовий Сырдарьи и населением эпохи бронзы прослеживаются при анализе погребальных сооружений и обряда, в то время как погребальный инвентарь такой преемственности в целом не дает, но очень ярко демонстрирует общность культуры и идеологических представлений ираноязычного «скифо-сакского мира». Сходство в конструкциях погребальных сооружений, обряд трупосожжения, единая западная ориентировка погребенных, своеобразный план мавзолеев Северного Тагискена — круг, вписанный в квадрат, ориентированный по сторонам света, или просто круг — и вероятная связь его с солярной символикой — все это свидетельствует в пользу индоиранской основы религиозных представлений тех, кто был погребен в мавзолеях Северного Тагискена. Но при всем своеобразии материальной культуры этого памятника ее местный и доминирующий компонент — федоровский (андроновский). Это выражается и в керамике, и в некоторых видах украшений, наконец, в такой детали планировки, как система оградок, пристроенных к мавзолеям. Таким образом, даже беглый анализ добавляет еще один довод в пользу индоиранского происхождения носителей андроновской культурной общности и заставляет еще раз высказать предположение, что именно они оказались одним из основных компонентов в энтогенезе саков (см. также: Акишев К.А., 1963, с. 121; Кузьмина Е.Е., 1970)[12].

Близость культур ранних саков Приаралья, Центрального и Северного Казахстана и Семиречья вполне закономерна, поскольку все они восходят к андроновскому пласту. Однако обращает на себя внимание западная, «савроматская», направленность культурных контактов сырдарьинских саков. Но, оказывается, и она обусловлена близкой культурно-генетической основой (андроновской и отчасти срубной) (Смирнов К.Ф., 1964, с. 182 и след.), территориальной близостью и бесспорными непосредственными контактами (Мошкова М.Г., 1972, с. 75–78). Эти контакты имели длительную предысторию, и в частности, прямой приток населения в эпоху бронзы с северо-запада на юго-восток (Итина М.А., 1977, с. 232 и след.). В период раннего железного века здесь также, по мнению К.Ф. Смирнова, могли быть и взаимная прямая инфильтрация населения, и вхождение отдельных племен в состав племенных союзов той или другой стороны (Смирнов К.Ф., 1964, с. 277–280), что и должно было сказаться на облике культуры. И.В. Пьянков пошел дальше, высказав мысль о принадлежности саков Приаралья и «савроматов» Южного Приуралья к единому племенному союзу массагетов (Пьянков И.В., 1975, с. 67), что, однако, представляется не бесспорным.

Итак, при несомненно сходных чертах культуры сакского населения Средней Азии и Казахстана, выявляемых археологически и позволяющих говорить о существовании сакской этнической общности (Литвинский Б.А., 1980, с. 83), все же отдельные племена, упоминаемые письменными источниками, несомненно, разнились спецификой материальной и духовной культуры. Эти различия археологически прослеживаются. Дискуссионным остается вопрос о принадлежности археологической культуры к тому или иному этносу и локализации последнего (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158 и след.).

Положение саков Приаралья как бы на западных рубежах «сакского мира» и их «западные связи и ориентация» еще не исчерпывают признаков, которые отличают их культуру от культуры других сакских племен. Население степей Приаралья на протяжении тысячелетий находилось в постоянных контактах с населением земледельческих оазисов Средней Азии. Блестящим проявлением этих связей стали мавзолеи Северного Тагискена, выстроенные из прямоугольного сырцового кирпича древнейших стандартов и содержавшие в погребальном инвентаре керамику, сделанную на круге. Строительство из сырцового кирпича с сохранением некоторых строительных приемов, связанных с эпохой бронзы, продолжает играть важную роль в архитектуре жилых и погребальных сооружений саков низовий Сырдарьи и позже, включая вторую половину I тысячелетия до н. э. Природные условия дельты Сырдарьи, равно как и культурные связи с территориально близким земледельческим населением низовий Амударьи, где в VII–VI вв. до н. э. было уже достаточно высоко развито ирригационное земледелие, способствовали усилению роли земледелия в хозяйстве приаральских саков и развитию у них полукочевого хозяйства с более прочной оседлостью. Примечательно, что при обязательности конской узды в погребениях саков Приаралья в них ни разу не обнаружены погребения коней или кости животных, за исключением двух курганов V в. до н. э. в Уйгараке, где в одном случае с умершим были положены два бараньих черепа, в другом — крестец барана. Однако в одном из уйгаракских погребений встречен обломок куранта.

По-видимому, саки Приаралья выполняли функцию посредников при передаче элементов культуры средне- или переднеазиатского происхождения племенам казахстано-сибирского круга, с которыми, при всех локальных особенностях, их связывала общность культуры. С другой стороны, типично казахстанский тип узды, некоторые элементы звериного стили и определенные формы оружия приаральских саков тянут, несомненно, на восток. В этом плане примечательна и монголоидная примесь в краниологических, в целом европеоидных, сериях Южного Тагискена и Уйгарака, которая наиболее ярко проявляется в женских черепах. Антропологи связывают происхождение этой примеси в сакских сериях Казахстана со смешанными браками, говоря о ее центральноазиатских истоках и проникновении со стороны Алтая (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972, с. 118, 119).

Обширный круг этнических и культурных связей, который наблюдается при анализе культуры ранних саков низовий Сырдарьи, особенности хозяйства, антропологического типа заставляют рассматривать их как особую группу, видимо, нескольких родственных сакских племен, входивших в большой племенной союз. О том, что таких племен было несколько, свидетельствует погребальный обряд.

В Южном Тагискене и Уйгараке для VI в. до н. э. фиксируются погребения в грунтовых ямах, окруженные земляным валом и ровиком, забитым хворостом (горючий материал), и в грунтовых ямах, перекрытых деревом и камышом. Те и другие содержат трупоположения и трупосожжения. Наконец, на Южной Инкардарье встречаются курганы еще одного племени, входившего, видимо, также в состав приаральского сакского племенного союза. Эти курганы отличаются от курганов Тагискена и Уйгарака, хотя роль огня в ритуале, несомненно, роднит их. Речь идет о так называемых шлаковых курганах (Левина Л.М., 1979б, с. 178, след.), для которых характерен ровик вокруг насыпи, заполненный глыбами керамических шлаков. Погребение совершалось не в яме, а на искусственной подсыпке, по обряду трупосожжения. Эти курганы по бронзовым трех лопастным наконечникам стрел датируются VI–V вв. до н. э.

Общественной организацией раннесакских племен Южного Приаралья, по-видимому, была военная демократия с сальной властью племенных вождей, накопивших уже значительные богатства. Об этом можно судить по погребениям Южного Тагискена, почти полностью ограбленным, что, кстати, свидетельствует об их былой пышности, но все же сохранившим выразительный набор золотых вещей. Вообще создается впечатление, что на бугре Тагискен и в период поздней бронзы (Северный Тагискен), и в сакское время хоронили в основном лиц, выделяющихся имущественным и социальным положением в обществе. О выделении погребений племенных вождей свидетельствует и огромный «шлаковый» курган на бугре Сенгиртам (Толстов С.П., 1962б, с. 182, 184, рис. 105), расположенный неподалеку от основного скопления «шлаковых» курганов.

В Уйгараке погребальные инвентари скромнее и, что показательно, там встречены неограбленные могилы. Это обстоятельство и анализ топографии могильника позволили О.А. Вишневской разделить погребения Уйгарака на три группы — восточную, центральную и западную — и выяснить социальный состав погребенных в каждой из них (Вишневская О.А., 1973, с. 129). Так, центральная группа содержала в основном погребения вооруженных всадников, среди которых были вожди, сочетавшие военную власть со жреческими функциями (курганы 21 и 25). В восточной группе были похоронены в основном женщины-жрицы. Наконец, западная группа содержала главным образом рядовые захоронения. По мнению О.А. Вишневской, такое членение захоронений могильника, е одной стороны, свидетельствует о родо-племенной структуре данного общества с устойчиво сохраняющимися родовыми связями, с другой — доказывает существование в нем социального расслоения (Вишневская О.А., 1973, с. 129). В свою очередь Е.Е. Кузьмина предположила, что речь может идти не о трех родовых, а о трех социальных группах внутри одного рода, и тогда материалы Уйгарака могут служить еще одним доводом в пользу гипотезы о трех классах, или кастах, в обществе древних иранцев, в том числе саков (Кузьмина Е.Е., 1975, с. 291, 292).

Чирикрабатская культура в низовьях Сырдарьи (Б.И. Вайнберг, Л.М. Левина)

Историко-географическое изучение низовьев Сырдарьи началось в XIX в. и базировалось на данных античных и средневековых географов и путешественников, а также на путевых записках купцов и исследователей XVIII в., проезжавших через эту область в Бухару (Краткий обзор и литературу см.: Левина Л.М., 1971, с. 8, 9).

С 1946 г. Хорезмская экспедиция АН СССР начала археологическое изучение этого района (Толстов С.П., 1948б; 1949; 1958а; 1958б; 1962б). Уже в результате первых разведочных работ в бассейне одного из крупнейших древних русел Сырдарьи — Жаныдарьи — был выделен особый комплекс археологических памятников, самым крупным из которых является городище Чирик-Рабат, расположенное в 300 км к юго-западу от г. Кзыл-Орда, в пустыне Кызылкум.

В 1957–1960 гг. были осуществлены раскопки на городищах Чирик-Рабат, Бабиш-Мулла, Баланды (карта 1) и могильниках около этих памятников, открыты новые памятники и проведены исследования ирригационных сооружений (Толстов С.П., Воробьева М.Г., Рапопорт Ю.А., 1960, с. 14–62; Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 53–58; Толстов С.П., 1961; 1962б, с. 134–154; Андрианов Б.В., 1969, гл. V).

Очевидно, между VII и V вв. до н. э. произошли существенные гидрографические изменения — извилистое русло Инкардарьи, самого южного и древнего протока Сырдарьинской дельты, было спрямлено, и сформировалось русло Жаныдарьи. Часть отрезков Инкардарьи превратилось в старицы и озера. Здесь, как и на Жаныдарье, обнаружены остатки поселений и ирригации античного времени (Толстов С.П., 1962б, с. 78; Андрианов Б.В., 1969, с. 189, след.).

II век до н. э. стал новой поворотной вехой в обводнении Жаныдарьи. С этого времени и до раннего средневековья в этом русле не было постоянного течения воды, берега его не осваивались.

Материалы, полученные в результате исследования античных памятников в бассейне средней Жаныдарьи, охватывают период от конца V — рубежа V–IV вв. до н. э. до II в. до н. э. и по ряду существенных признаков (тип расселения, керамический комплекс, погребальный обряд и сооружения) объединяются в одну компактную группу, названную чирикрабатской культурой[13].

В настоящее время для характеристики поселений имеются значительные, но явно недостаточные материалы. Мы располагаем общим описанием шести укрепленных поселений (Чирик-Рабат, Бабиш-Мулла, Баланды, Кабулкала (Чагырлы), Чирик 3 и Сенгиркала) и около 200 неукрепленных, сильно размытых, бо́льшая часть которых связана с зоной довольно архаических ирригационных сооружений. Известно более двух десятков наземных погребальных сооружений, небольшое количество курганных насыпей, два грунтовых могильника и несколько ремесленных комплексов — обжигательные печи, производство и обжиг лепных статуэток. Из всех перечисленных памятников лишь немногие подверглись раскопкам (Толстов С.П., 1962б; Трудновская С.А., 1963; Лоховиц В.А., 1963).

Памятники IV–II вв. до н. э. на Жаныдарье сложились на базе культуры сакских племен низовьев Сырдарьи предшествующего времени (могильники Уйгарак, Южный Тагискен, поселения и «шлаковые» курганы) (Левина Л.М., 1979б, с. 178–190) и сильного культурного влияния земледельческих оазисов юга Средней Азии, которое проявляется в приемах строительной техники, особенностях архитектуры, формах гончарной керамики. Ирригация и земледелие были известны и в низовьях Амударьи с эпохи бронзы. Однако сильная «варваризация», заметная во всех этих областях культуры, не дает основания говорить о переселении в низовья Сырдарьи сколько-нибудь значительного населения. Скорее всего это были группы ремесленников, передавших местному населению основные навыки производства. Подобные явления характерны для периода ахеменидского господства в Средней Азии и связаны, очевидно, с политикой центральной власти по отношению к окраинным владениям. Несмотря на то что южные влияния придали культуре сакских племен IV–II вв. до н. э. в низовьях Сырдарьи совершенно иной облик, преемственность ее по отношению к более ранним сакским памятникам прослеживается не только в керамике (Левина Л.М., 1979б), но и в погребальном обряде. Так, С.П. Толстов отмечал генетическую связь между круглыми мавзолеями этой эпохи с их первоначальным обрядом трупосожжения и мавзолеями Тагискена (Толстов С.П., 1962б, с. 201–203, рис. 117), а грунтовых подкурганных камер Южного Тагискена с дромосом — с Чирикрабатским курганом. Обряды трупосожжения и трупоположения, сосуществовавшие на этой территории уже в раннесакское время, продолжают жить вплоть до III в. до н. э. Позднее их сменяет обряд труповыставления, возможно, проникший сюда из древнего Хорезма, где оссуарные захоронения известны уже с рубежа V–IV вв. до н. э. (Вайнберг Б.И., 1979а; 1979б).

Топография памятников чирикрабатской культуры показывает, что расселение шло оазисами, располагавшимися в зоне примитивных ирригационных систем (табл. 6, 1, 3, 7) (Андрианов Б.В., 1969, с. 192–202). Крупные оросительные сооружения типа магистральных каналов были довольно редки. Орошение базировалось на воды Жаныдарьи. Очевидно, большое значение имело использование паводков, когда вода собиралась в водохранилища, созданные в руслах-старицах. В условиях живой дельты гидрографический режим был очень неустойчивым, но обилие русел-стариц давало возможность маневрировать и накапливать водные запасы до необходимого для орошения уровня на более засушливые периоды и случаи заиления или усыхания питающих протоков. Общая площадь оазисов (территорий, на которых обнаружены ирригационные сооружения) очень различна. Так, один из самых крупных — Бабишмуллинский — достигал 10 тыс. га, а Баландинский — около 150–200 га. Каналы, как правило, брали воду из небольших боковых протоков. Орошение чаще всего осуществлялось по схеме: река-старица-ороситель-поле. Мелкая ирригационная сеть имела весьма архаические прямоугольные очертания.

Поселения располагались у каналов либо русел, вблизи орошавшихся участков. Данных об их характере и планировке почти нет, так как большинство из них сильно размыто, а раскопки на них не проводились. Некоторые оазисы включали в себя укрепленные усадьбы или маленькие крепости типа Баланды 1, Сенгиркалы или даже крупные укрепления типа Бабиш-Муллы 1. Городище Чирик-Рабат находится на берегу основного русла Жаныдарьи. Вблизи него обнаружен оазис, оросительные системы которого базировались на боковом протоке русла (Андрианов Б.В., 1969, с. 199). По характеру оросительных сооружений (лиманно-озерного типа) и архаичности распределителей жаныдарьинская ирригация не отличается от подобных сооружений, характерных для полуоседлых скотоводов и земледельцев дельтовой зоны в Средней Азии (Андрианов Б.В., 1969, с. 200, 227).

Описанный тип расселения — преобладание оазисов из неукрепленных поселений — отличает чирикрабатскую культуру от других, по преимуществу тоже «скотоводческих», культур по Сырдарье — джетыасарской, отрарско-каратауской и каунчинской. Для последних характерно сочетание укрепленных поселений и могильников (с курганным обрядом захоронения), располагавшихся, как правило, рядом с поселениями. Неукрепленные поселения отсутствуют там даже в зоне примитивной ирригации (джетыасарская культура). Это различие представляется существенным и, возможно, указывает на несколько более высокий уровень развития земледелия у саков Жаныдарьи в IV–II вв. до н. э. Но тем не менее, развитой тип ирригации здесь не сложился, так как отсутствовали исторические предпосылки и прежде всего, очевидно, сколько-нибудь прочное государственное объединение (Андрианов Б.В., 1969, с. 227).

Все шесть названных выше укрепленных поселений довольно своеобразны по характеру, поэтому целесообразно вкратце описать их (табл. 58, 2, 3).

Крупнейшее городище Чирик-Рабат расположено на возвышенности (высота 15 м) на берегу Жаныдарьи (табл. 6, 4). Овальное в плане, оно занимает всю поверхность холма (850×600 м), где обнаружены остатки нескольких разновременных поясов укреплений. Древнейшая крепость, овальная в плане (IV–II вв. до н. э.), площадью свыше 40 га, была окружена двойным поясом укреплений. К этому же времени относится прямоугольное укрепление в центральной части городища (12,4 га), примыкающее на юго-западе к внутренней крепостной стене. Южная часть памятника отсекается стеной времени средневековья, в которую был включен и древний круглый мавзолей. Тогда же была сооружена и более поздняя прямоугольная цитадель. Городище было окружено рвом (ширина около 40 м, глубина более 4 м от основания стен). В древней крепостной стене (толщина 4,5 м) расположена стрелковая галерея (ширина 1,8 м). Стена усилена башнями прямоугольных очертаний, выступающими за ее плоскость на 6 м. Башни, как и стена, имели стреловидные бойницы одинаковой высоты на входе и выходе (около 50 см) при почти горизонтальном дне. Бойницы располагались на одном уровне. Жилые слои на городище вскрывались лишь в небольшом раскопе в южной части памятника, вблизи внутренней оборонительной стены. Общая мощность культурного слоя более 2 м, верхние напластования относятся к XII–XIII вв., а нижние — к IV–II вв. до н. э. Существенно, что часть культурных напластований уходит под укрепления.

Наиболее древняя группа памятников на территории городища включает шесть земляных курганов, четыре из которых находятся в пределах центрального прямоугольного укрепления, раскопан один. На городище вскрыты также два погребальных здания, а в окрестностях его обнаружено несколько характерных погребальных памятников — так называемых крестовин (один из них — Чирик 2 — раскапывался).

Первоначально Чирик-Рабат скорее всего был укрепленным городищем-убежищем местных племен, на территории которого располагались погребения вождей, вначале — в курганах, а позднее — в мавзолеях. Внутренние обводы укреплений могли возникнуть несколько позже, когда на территории городища формировалось постоянное поселение. Какова была площадь застройки и ее характер, нам неизвестно.

На другом берегу Жаныдарьи открыто укрепленное поселение Чирик 3, в плане прямоугольное (108×122 м) со скругленными углами. Местами на высоту около 1,5 м сохранились остатки крепостной стены (ширина чуть более 3 м) со стреловидными бойницами, дно которых идет наклонно к внешнему краю стены. Высота бойниц на внешней плоскости стены 1,3 м, на внутренней — 1,2 м, входного отверстия — 0,45-0,50 м. Расположены бойницы в один ряд, расстояние между ними 1,95 м. Внутри крепостной стены есть следы застройки. Материал из шурфов принадлежит к чирикрабатскому комплексу.

В Бабишмуллинском оазисе рядом расположены городище Бабиш-Мулла 1 и монументальный мавзолей Бабиш-Мулла 2 (табл. 6, 1–3; 8, 2). Городище укрепленное, неправильных очертаний, обнесено крепостными стенами. В северной части выделяется квадратная «цитадель» (100×100 м, первоначально вся территория крепости ограничивалась только ею), окруженная пахсовыми стенами с небольшими округлыми башнями в виде сплошных массивов на углах и в середине восточной стены. Стены «цитадели» прорезали стреловидные бойницы, располагавшиеся, как правило, веером по три штуки так, чтобы один стрелок мог обслуживать сразу все три бойницы, находившиеся на высоте 1,15 м над уровнем стрелковой площадки, у подножия стены. Высота бойниц около 40 см. Образованы они двумя наклонно поставленными кирпичами. Дно бойниц горизонтальное, поэтому обзор из них был минимальным.

В центре «цитадели» расположены развалины квадратного здания (44×44 м), получившего название «Большой дом». Здание имело сплошную застройку и было окружено пахсовой стеной с бойницами и башнями-массивами по углам и у входа в середине южной стены. От входа здание делилось на две половины коридорообразными помещениями. Раскопаны северо-восточная часть здания и часть примыкающего к нему с юга двора или зала. Стратиграфически в «Большом доме» выделено три периода (Толстов С.П., 1962б, с. 162–165). Нижний стратиграфический горизонт, отмеченный на плане пунктиром (табл. 6, 3), содержит незавершенную постройку. Это был комплекс помещений, примыкающий с севера к большому залу или дворику с парадным айваном и своеобразными нишами с уступами в стенах, покрытых тонкой побелкой по штукатурке. Два симметрично расположенных входа из айвана вели в находившиеся по бокам о г него помещения, в свою очередь сообщавшиеся с комплексом помещений к северу от айвана. После краткого периода частичного запустения недостроенное здание было забутовано. Со временем запустения и забутовки связаны обжигательные двухъярусные керамические печи, образующие второй стратиграфический горизонт. Затем на слое забутовки было возведено здание третьего (верхнего) стратиграфического периода, следующее основному принципу нижней планировки, но в гораздо более грубом исполнении.

На городище полностью раскопан объект, получивший название «донжон». Это мощное (30×30 м) предвратное укрепление, расположенное близ юго-западного угла «цитадели». Стены его сохранились на высоту 4–5 м, внутри массива оказались заложенные сводчатые помещения первого этажа. При раскопках «донжона» выявлено тоже три строительных периода, внутри которых отмечается еще некоторое количество перестроек и ремонтов (Толстов С.П., 1962б, с. 161). В основании стен «донжона» обнаружены остатки первоначальной стены предвратного сооружения с бойницами. Во втором строительном периоде, по времени мало удаленном от первого, предвратное сооружение было превращено в укрепленное здание с центральным открытым входом-коридором на «цитадель» и сводчатыми помещениями по сторонам от него. Арочные проходы выводили из помещений в коридор, в южном конце которого обнаружены остатки ворот в «цитадель» (обвязка ворот, следы от их движения на полу, подпятник). Южный внешний фасад «донжона» в это время был украшен пилястрами, выступавшими на 20 см от плоскости стены (по три с каждой стороны от осевого коридора). Поскольку сводчатые помещения были жилыми, раскопки их дали хороший археологический комплекс, на основании которого выделяется ранний период чирикрабатской культуры. Если во втором строительном периоде и был второй этап застройки, он уничтожен при перестройках третьего строительного периода, когда частично разрушенные сводчатые помещения были засыпаны или забутованы и образовали мощный стилобат, поднимавшийся на высоту 5 м. Кирпичная облицовка закрыла стены центрального коридора со входами и внешние стены всего комплекса. На стилобате был возведен ряд помещений, почти полностью смытых. К ним выводил неширокий пандус в восточной половине здания_> параллельный осевому коридору, тоже превращенному в двусторонний пандус из-за наросшего культурного слоя. У северного конца малого пандуса, выводившего на верх стилобата, была расчищена площадка на одном уровне с помещениями, на углу ее в кладке сохранилась часть крученой веревки от перекидного моста, с помощью которого через осевой коридор попадали в западную половину здания. Таким образом, в последний период существования «донжона» он был превращен, очевидно, в хорошо укрепленную входную башню.

С поздним периодом существования городища связано и сооружение пристройки («города»?) с южной стороны памятника. Она обнесена мощной (толщина до 5,3 м) крепостной стеной с полукруглыми, выступающими за линию стены башнями, стены которых прорезали стреловидные бойницы. Застройка в этой части памятника прослежена в основном в его юго-западной части, где обнаружены остатки отдельно стоящего сырцового здания, возможно полуземлянки, или крупные ямы с остатками производства глиняных плохо обожженных грубых статуэток и шариков. Вдоль крепостных стен находился ряд помещений с каркасно-столбовой конструкцией стен.

Вход на пристройку и к воротам «цитадели» шел вдоль западной половины «донжона» по пандусу, который в последний период с юга был ограничен пахсовой стеной с бойницами. Сохранилась лишь нижняя их часть. По уровню это могли быть бойницы только для стрельбы с колена. Против осевого коридора «донжона» находился вход на пристройку.

Нижний стратиграфический горизонт «Большого дома» по строительным приемам и керамическому комплексу соответствует первому и второму строительным периодам «донжона». Второй и третий горизонты «Большого дома» могут быть синхронизированы с третьим строительным периодом «донжона» и «городской» застройкой. Все постройки последнего периода по качеству и приемам довольно резко отличаются от ранних, что особенно хорошо видно на «городской» пристройке.

В непосредственной близости от городища находится монументальный мавзолей Бабиш-Мулла 2, а на некотором расстоянии — погребальные сооружения разных типов (табл. 6, 1; 8, 2).

Урочище Баланды расположено в 40 км к юго-востоку от Чирик-Рабата. Его центральный комплекс включает три памятника: небольшую крепость Баланды 1, прилегающее к ней поселение и два погребальных сооружения — Баланды 2 и 3.

Баланды 1 (Толстов С.П., 1962б, с. 172, след.). Прямоугольное в плане укрепление (80×130 м), окруженное стенами из сырцового кирпича, сохранившимися местами на высоту до 3 м. По углам и вдоль длинных стен расположены неглубокие полукруглые башни со стреловидными бойницами (табл. 6, 7–9). Вход в укрепление находился, очевидно, в северо-западной стене. На памятнике были проведены небольшие разведочные раскопки, позволившие заключить, что Баланды 1 — большой укрепленный дом, в комплексе которого было несколько парадных, украшенных цветной штукатуркой помещений.

По керамическому материалу памятник относится ко второму этапу существования чирикрабатской культуры.

С севера и северо-запада к укреплению примыкает поселение, состоящее из отдельных домов (табл. 6, 7, 8).

Укрепление Сенгиркала расположено в урочище Баланды, в 7 км к юго-западу от центрального комплекса (табл. 6, 6). Это большой дом-усадьба, почти квадратный в плане (32×31,5 м), ориентированный углами по сторонам света. На поверхности довольно четко видна внутренняя планировка. Вокруг центрального помещения или двора (15×18 м) по внутреннему периметру стен дома расположены правильные ряды помещений. Высота развалин местами достигает 4 м. Рекогносцировочными раскопками в 1972 г. вскрыто несколько жилых и хозяйственных помещений, материал которых позволяет относить дом-усадьбу к наиболее позднему, третьему этапу существования чирикрабатской культуры.

На северной периферии чирикрабатской группы расположена еще одна небольшая крепость Кабулкала, или Чагырлы 1 (табл. 6, 5). Она находится в 155 км к юго-западу от станции Джусалы и в 45 км к северу от Чирик-Рабата. В плане крепость имеет вид неправильного прямоугольника (55×50 м). Стены ее, сложенные в нижней части из пахсы, а с уровня бойниц — из сырцового кирпича, сохранились местами на высоту до 4–5 м. Стреловидные бойницы (с ложной стрелкой) расположены в два ряда в шахматном порядке, расстояние между ними около 2 м, башни отсутствуют. В юго-восточной стене находится предвратное сооружение, возможно с пандусом. По подъемному материалу памятник относится к чирикрабатской культуре — бабиш-муллинскому комплексу. Но здесь встречается уже и джетыасарская керамика, так как Кабулкала расположена по соседству с территорией джетыасарской культуры, памятники которой базируются в зоне Кувандарьи и других восточных староречий дельты Сырдарьи (карта 1).

Описание поселений показывает, что гигантское городище Чирик-Рабат уникально и, возможно, было наиболее древним памятником этого региона. Не исключено, что по мере того как из городища-убежища оно превращалось в постоянное поселение, стали появляться и внутренние укрепленные стены, защищавшие его.

Обычны для чирикрабатской культуры укрепленные дома-усадьбы площадью от 1000 кв. м до 1 га (Сенгиркала, Кабулкала, «Большой дом» Бабиш-Муллы 1, Баланды 1 и, возможно, Чирик 3), располагавшиеся в центре оазиса, чаще всего по соседству с монументальными погребальными сооружениями. На Бабиш-Мулле 1 такой укрепленный дом включен в качестве основного и центрального элемента в систему крепости, уникальной по конструктивным приемам в этом районе. В отличие от остальных укрепленных домов-усадеб, имевших, как правило, застройку вдоль стен, вокруг центрального двора или помещения, планировка «Большого дома» Бабиш-Муллы 1 отличается осевой анфиладой помещений, начинавшихся от входа, обрамленного двумя массивными ложными башенками. Вскрытая часть планировки в восточной половине дома дает основание считать, что здесь строился большой парадный комплекс для приемов или особых церемоний. Принцип планировки этого комплекса характерен для ахеменидской архитектуры парадного типа и восходит еще к дворцу приемов Кира в Пасаргадах (Francovich G. de, 1966, p. 201 а. о.). Наиболее близким по планировке бабиш-муллинскому комплексу представляется дворец приемов сокровищницы Персеполя, с которым уже сопоставлялась планировка части дворцового здания на городище Калалыгыр 1 в Хорезме (Schmidt Е.F., 1939, Fig. 11; 1953; Рапопорт Ю.А., Лапиров-Скобло М.С., 1963, с. 145). Точка зрения Ю.А. Рапопорта, что Калалыгыр 1 является недостроенной резиденцией ахеменидского сатрапа в Хорезме, убедительно обоснована. Знаменательно также, что с концом ахеменидской эпохи связано строительство резиденции сатрапа и на Арин-берде в Армении (Оганесян К., 1961; Тирацян Г.А., 1964, с. 64–78), где был большой гипостильный зал, подражавший парадным ахеменидским залам.

Представляется, что и постройку «Большого дома» Бабиш-Муллы 1 можно рассматривать в ряду позднеахеменидских сатрапских резиденций, строительство которых было предпринято, вероятно по единому принципу, в самых северных сатрапиях Ахеменидской державы незадолго до ее крушения. Только с включением территории низовьев Сырдарьи в состав Ахеменидской державы можно связывать появление здесь в IV в. до н. э. монументальных сырцовых построек, гончарного комплекса керамики, находящего себе аналогии в южных районах Средней Азии (Согд, Парфия и, возможно, Бактрия), окраинных земледельческих областях державы Ахеменидов на востоке. Таким образом, археологический материал как будто бы позволяет локализовать одну из поздних сатрапий Ахеменидекого государства на крайнем северо-востоке его владений, на землях полуоседлых скотоводов в древней дельте Сырдарьи.

Следует отметить главные черты строительной техники и архитектуры чирикрабатских памятников. Основным строительным материалом были сырцовый кирпич и пахса (битая глина). Довольно часто встречается комбинированная кладка из этих материалов. Иногда пахса образует основание стен, но чаще ряды пахсы чередуются с несколькими рядами кирпичной кладки. Сырцовый кирпич представлен достаточным разнообразием форм и размеров: квадратный, прямоугольный и трапециевидный (в сводах). Каких-либо веских оснований для хронологического разделения строительных материалов нет. В бесспорно ранних постройках «донжона» Бабиш-Муллы 1 встречается квадратный кирпич стандарта 45×45×10 см и прямоугольный — 40–45×31-38×10–12 см. Клинчатый трапециевидный кирпич сводов при высоте 45 см имеет основание 26–30 см и верхнюю грань 32–36 см. Но в большинстве памятников квадратный кирпич в основном следует стандарту 40×40×10 см (Баланды, укрепления и жилые постройки Чирик-Рабата, Бабиш-Мулла 2). Прямоугольный кирпич как будто бы твердого стандарта не имеет. Однако можно отметить, что кирпича с соотношением сторон 1:2 в постройках на Жаныдарье нет. Чаще всего встречается кирпич, близкий к стандарту 50×30 см (круглое погребальное здание Чирик-Рабата, Чирик 2 и Асар), но во многих случаях при одной стороне кирпича, близкой или равной 30 см, другая варьирует от 40 до 45–48 см. Подобные строительные материалы известны на юге Средней Азии с конца эпохи бронзы (Сарианиди В.И., 1977, с. 123, 126; Аскаров А.А., Альбаум Л.И., 1979, с. 19, 24; Массон В.М., 1959, с. 14, 34, 70), а также в мавзолеях Тагискена и джетыасарских постройках. Но в античных памятниках прямоугольный кирпич стандарта, близкого к 50×30 см, неизвестен. Отсутствие сколько-нибудь значительных материалов по строительству и архитектуре ахеменидской эпохи на юге Средней Азии не дает возможности определить истоки приемов и форм, прослеженных в памятниках чирикрабатской культуры. Правда, керамический комплекс позволяет предполагать, что это были районы юга Средней Азии, а не более удаленные. Лишь в трех жаныдарьинских памятниках встречены сводчатые перекрытия: в «донжоне» Бабиш-Муллы 1, мавзолеях Бабиш-Муллы 2 и Баланды 2. Своды были одинарные и двойные. Обычно они клались наклонными поперечными отрезками, чаще всего из клинчатого кирпича, применялась также расклинка крупными кусками керамики. Кривые сводов, как правило, трехцентрового построения, высокого подъема. Стены и своды покрывались глиняной штукатуркой. При пересечении сводов в анфиладах пересекающихся помещений или коридоров они рассекались на изолированные отрезки стенами, в которых делались арочные проходы. Все арки сооружались в уровне ниже пяты свода.

Сооружение мощного предвратного комплекса («донжон» Бабиш-Муллы 1) восходит к строительной традиции, возникшей в Средней Азии еще в эпоху бронзы. Там же мы находим первые полукруглые и прямоугольные башни в оборонительных стенах (Массон В.М., 1981, с. 30, след., рис. 11; Сарианиди В.И., 1977, с. 34, след.). Широко применявшийся еще на Древнем Востоке прием оформления монументальных зданий пилястрами также получил широкое распространение в Бактрии в эпоху бронзы (Сарианиди В.И., 1977, с. 42–50).

Наиболее своеобразен по архитектурному облику мавзолей Баланды 2, где центральный круглый зал, заключенный в обвод анфилады сводчатых помещений, разделенных на две изолированные части, перекрыт ложным куполом. Оригинальна и обработка внешней поверхности стены памятника — треугольными выступами.

При сравнении строительно-архитектурных приемов чирикрабатских памятников с материалами из соседнего Хорезма обращает на себя внимание довольно значительное различие их, проявляющееся как в строительном материале (в Хорезме архаического периода есть прямоугольный кирпич только стандарта 50×25 см, отсутствующий в низовьях Сырдарьи), так и в конструкциях (на Кой-Крылганкале своды иного построения, нет предвратных построек типа «донжона» Бабиш-Муллы 1, большим совершенством и разнообразием отличаются фортификационные сооружения Хорезма). В то же время строенные бойницы крепостной стены «цитадели» Бабиш-Муллы 1 напоминают бойницы Джанбаскалы (Толстов С.П., 1948а, с. 88, след.), но они гораздо примитивнее последних. Не исключено, что прототипом для тех и других послужили фортификационные сооружения Бактрии, где аналогичные формы зафиксированы в оборонительной стене Балхского оазиса античного времени, там же встречены и ложные «стрелки» бойниц, известные и в чирикрабатских памятниках (Пугаченкова Г.А., 1976, с. 137–140). Все это свидетельствует о том, что строительство монументальных зданий и крепостных сооружений на Жаныдарье велось скорее всего с помощью мастеров и ремесленников из южных районов Средней Азии, а влияние Хорезма могло быть минимальным. Аналогичная картина фиксируется и по керамическим материалам.

Обращает на себя внимание недостаток строительного мастерства у древних зодчих этого региона. Так, например, бойницы в крепостных стенах Чирик-Рабата и Бабиш-Муллы 1 не имеют уклона дна, что ограничивает возможности стрельбы и обзора до минимума. Своды «донжона» Бабиш-Муллы 1, судя по всему, очень скоро дали трещины или частично обрушились, что послужило причиной их засыпки и забутовки. Мавзолей Бабиш-Муллы при четкой симметрии и сложности композиции планировки построен со значительными отклонениями внутренних стен от основного плана, своды в помещениях также несут следы быстрого разрушения.

Монументальным постройкам и укрепленным поселениям чирикрабатской культуры в низовьях Сырдарьи предшествовали постоянные или временные поселения сакских племен (Левина Л.М., 1979б), где нет следов сырцовых построек. Косвенные данные могут свидетельствовать, что там были каркасные строения, так как традиция их прослеживается и в некоторых памятниках более позднего времени чирикрабатской культуры. Следы каркасных построек обнаружены в раскопе у оборонительной стены пристройки Бабиш-Муллы 1. В круглом погребальном сооружении на Чирик-Рабате массивная сырцовая кладка стен сочетается со своеобразным обмазанным глиной деревянным каркасом, в который были заключены все стены внутри здания (Трудновская С.А., 1963). Есть все основания видеть в этом приеме пережиток местных традиционных строительных приемов. Близкий вариант, вероятно, был встречен при раскопках на Сенгиркале, где вдоль сырцовых стен помещений обнаружены ямки от столбов, на которые, возможно, опиралось перекрытие.

В довольно сложных и многообразных погребальных памятниках чирикрабатской культуры также прослеживается известный синкретизм местных традиций и внешних влияний. Всю серию их можно разделить на две группы: грунтовые погребения и наземные мавзолеи. Однако в обеих группах исследовано лишь незначительное количество из ныне известных памятников. На основной территории чирикрабатских оазисов в силу климатических, гидрографических условий и процесса дефляции грунтовые погребения выявляются слабо, так как от них не сохранились наземные, вероятно земляные, сооружения. Поэтому пока мы знаем лишь несколько памятников этой первой группы.

Наиболее ранние из них представлены большими курганами, расположенными на городище Чирик-Рабат. Один курган раскопан. Под насыпью его (диаметр 60 м, высота 3,5 м), в материковом грунте, обнаружена большая, почти квадратная (7,5×7,2 м, глубина 2,5 м) погребальная камера с длинным (16,5 м) и узким (0,9 м) дромосом с южной стороны. Дно дромоса, куда вели шесть крутых широких ступеней, находилось на 0,5 м выше дна камеры. Стены всего сооружения были покрыты тонким слоем глиняной обмазки с побелкой. Дромос и погребальная камера оказались перекрыты настилом из шести слоев камыша толщиной по 2–3 см. Курган был разграблен еще в древности, и человеческие кости не сохранились. Среди остатков инвентаря — фрагменты двух гончарных кувшинов и лепной посуды, небольшая поделка из золота, бронзовый втульчатый трехперый наконечник стрелы и железный меч (длина 85 см) с массивным широким лезвием, плоской рукоятью, вероятно, бабочковидным перекрестьем и овальным навершием.

Рядовые захоронения в курганах располагались скорее всего вне поселений, но земляные насыпи их не сохранились. Очевидно, свидетельством тому является погребение, раскопанное в могильнике Баланды 4 (табл. 7, 3), расположенном поблизости от урочища Баланды, на левом береговом валу средней Инкардарьи (Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 72; Толстов С.П., 1962б, с. 179, 181). Само погребение было сильно размыто. Сохранилась лишь нижняя часть могильной ямы на глубину 40 см, представлявшей собой овал (5,3×3,8 м), вытянутый с юго-востока на северо-запад. В южной стенке могильной ямы замечены следы ступенек, возможно, от дромоса. В яме находилось семь погребенных, ориентированных головами на юго-восток. Все они лежали на спине, с вытянутыми руками и ногами, лишь у одного ноги были раскинуты ромбом. Погребальный инвентарь состоял из 11 глиняных сосудов, железного кинжала, ножей, трех бронзовых втульчатых трехлопастных наконечников стрел, бронзовых спиралевидных колец, стеклянных бус и подвесок (табл. 9, 53, 54; 15, 52, 93, 94). Из 11 сосудов лишь два изготовлены на гончарном круге — красноангобированный кувшин и чаша с белым ангобом (табл. 12, 3, 32), остальные относятся к керамике домашней выделки кострового обжига: восемь сероангобированных горшков и одна красноангобированная чаша (табл. 10, 6, 7, 14–17).

Еще один тип грунтовых захоронений — погребальное сооружение, раскопанное в 800 м к северу от Бабиш-Муллы 2. Оно расположено на небольшой естественной возвышенности (2,7 м над уровнем современного такыра) и представляет собой квадратную в плане (такырную) площадку (5,5×5,5 м) со ступенчатыми краями, постепенно спускавшимися в вырытые со всех сторон неглубокие (ширина до 2,5 м и глубина от уровня площадки 1,3 м) рвы (табл. 7, 1). Площадка, ориентированная углами по сторонам света, была сооружена так, что две стороны ее параллельны каналу, проходящему с северо-востока от нее.

На верхних ступеньках (ширина 70–75 см) около углов площадки (устьем к углу) и у середины сторон сохранилось шесть крупных горшкообразных лепных сосудов кострового обжига (табл. 10, 33, 34, 74, 75), в которых лежали детские костяки (в анатомическом порядке). На второй ступени вскрыто три захоронения в ямах. Первое погребение, расположенное в 1,5 м к северо-западу от площадки и разрушенное сильным смывом, принадлежало взрослому человеку, лежавшему скорченно, головой на юго-запад. Два других, находившихся в 70–75 см от площадки и ориентированных параллельно ее северо-восточной стороне, содержали захоронения взрослого и подростка. Оба погребенных были вытянуты на спине, один обращен головой на северо-запад, другой — на юго-восток. Рядом с головой подростка сохранился кувшиновидный красноглиняный гончарный сосудик обычного для чирикрабатской культуры типа. Судя по заполнению некоторых сосудов и ямы в центре площадки, сама площадка и ее верхняя ступенька длительное время стояли открытыми, а позднее (вероятно, после совершения ямных захоронений) вместе с ровиками были перекрыты курганной насыпью (диаметр 18–20 м). В заполнении рвов найдены два бронзовых втульчатых трехлопастных наконечника стрел, обломки тальковых курильниц и фрагментированная керамика.

Вторую группу погребальных памятников чирикрабатской культуры составляют наземные мавзолеи (табл. 8). Известно более двух десятков этих сооружений. Расположены они изолированно друг от друга и на расстоянии от поселений (0,5-10 км).

По внешнему виду их можно разделить на два типа: квадратные и круглые в плане. Известно лишь два памятника первого типа (Бабиш-Мулла 2, Чирик-Рабат) и более двух десятков — второго. Внутренний планировочный принцип, обязательное расположение входа с южной стороны и основные строительные приемы обоих типов мавзолеев одинаковы.

1. Квадратные в плане мавзолеи. Сооружение Бабиш-Мулла 2 представляет собой монументальное погребальное здание (21×21 м, высота до 7 м). В основании его — цоколь (30×30 м, высота 3,5 м) из шести рядов пахсовых блоков (табл. 8, 2). Планировка здания симметрична — два пересекающихся сводчатых коридора ограничивают угловые погребальные камеры, перекрытые сводами. У торцов коридоров расположены помещения типа айванов, связанные с коридорами арочными проходами и в свою очередь открывавшиеся, вероятно, в обводной коридор, следы которого обнаружены на северном склоне памятника. Стены помещений были покрыты алебастровой штукатуркой. Погребения по обряду труповыставления совершались прямо на полу или суфах, возможно, на погребальных носилках или помостах. Умерших сопровождал богатый инвентарь. Даже после древнего ограбления остались золотые бляшки, пронизи, серьги, бусы (золотые и каменные) и другие предметы (табл. 14, 16–37). Керамический комплекс, обнаруженный в мавзолее, аналогичен керамике городища и синхронен материалам его второго (а отчасти и первого) строительного периода. Среди керамики мавзолея было несколько фрагментов глиняных оссуариев или гробов с налепными валиками и пальцевыми защипами под простым краем.

На территории городища Чирик-Рабат раскопано еще одно, квадратное в плане (19,5×19 м) погребальное здание с мощными (толщина до 5–5,5 м) стенами из сырцового кирпича квадратного (38–40×35-38×8-10 см) или прямоугольного (40–48×35-38×8-10 см) стандарта, с камышом в слоях раствора (Толстов С.П., 1962б, с. 150, 151; Лоховиц В.А., 1963). Внутреннее пространство его разделено мощной четырехметровой стеной на два помещения, соединенных сдвинутым от центра проходом (табл. 8, 8). Входной коридор был в юго-восточной стене. Глиняные с большим количеством соломы полы подстилались двумя рядами кирпичной кладки. Этот мавзолей также был ограблен в древности, но часть инвентаря сохранилась: золотые пронизки, стеклянные и каменные бусы, нашивные бляшки, фрагменты костяного гребня, бронзового зеркала, бронзовые и железные наконечники стрел, тальковая курильница, керамика (табл. 14, 1-15).

2. Круглые в плане мавзолеи. Очевидно, наиболее ранним среди погребальных сооружений является здание (диаметр 38,5 м, сохранившаяся высота 8,5 м), расположенное в юго-восточной части городища Чирик-Рабат. Внутреннее пространство его разделено на четыре квадратных (каждое 5,9×5,9 м) помещения двумя пересекающимися в центре стенами (толщина 3 м), ориентированными по сторонам света. Северные помещения обособлены, но соединены с южными проходами, сдвинутыми к центру здания. В юго-восточное помещение вел с юга 10-метровый входной коридор. В толще внешней стены на высоте 7,25 м шел квадратный в плане коридорчик (ширина 0,5 м), каждая сторона которого имела по два прямоугольных расширения (4×1,3 м), откуда узенькие проходы выводили в небольшие камеры (табл. 8, 1). Этот коридорчик опоясывал по периметру всю внутреннюю планировку. Здание было сложено из крупного (47–55×29-31×9,5-11 см) сырцового кирпича на глиняном растворе, при этом в кладке стены прослежено несколько камышовых прослоек (Трудновская С.А., 1963, с. 205; Толстов С.П., 1962б, с. 146, 147). Вдоль стен, покрытых тонким слоем обмазки, был поставлен каркас из вертикальных жердей, скрепленных камышовой веревкой. Под зданием возведен небольшой цоколь (Трудновская С.А., 1963, с. 208), полы помещений подстилались кирпичной выкладкой, а в узком входном коридоре был пандус. Вдоль стен помещений тянулись широкие и высокие суфы, на которые и были положены тела умерших в сопровождении богатого инвентаря (табл. 14, 51–76). Затем было совершено трупосожжение на месте — на суфах северо-западной камеры.

Основная масса круглых в плане мавзолеев представляет собой постройки (диаметр 15–20 м), возведенные из пахсовых блоков и прямоугольных сырцовых кирпичей (преобладающий стандарт 50×30×12 см) и сохранившиеся в высоту на 3–5,5 м от уровня современной поверхности.

Центральная часть этих сооружений воздвигалась на стилобате из битой глины. Внутреннее пространство разделено по диаметру зданий стеной и во многих случаях идущей перпендикулярно ей второй стеной, образующей вместе с первой подобие крестообразной планировки. У некоторых таких памятников вокруг центральной, поставленной на стилобат части шел обходной коридор, у других — ров (табл. 8, 1, 3–7, 10).

Исследования мавзолеев показали, что значительная часть их подвергалась внутренней перестройке и все они многократно использовались для захоронений, причем иногда в одних и тех же мавзолеях производились и кремация, и трупоположение в деревянных гробах, на носилках или циновках.

Таким неоднократно перестраивавшимся памятником является мавзолей Кзылтепе, расположенный в 8 км к востоку от городища Баланды 1 (табл. 8, 4). Вокруг круглого в плане сооружения (очевидно, на цоколе) при рекогносцировочных раскопках обнаружен коридор шириной до 3 м, ограниченный с обеих сторон стенами из пахсовых блоков и заполненный спаявшимися в результате интенсивного горения глыбами кирпичей и глины. Часть коридора на южной стороне отсекалась радиальными стенами, образующими вход в центральную часть. Следы горения связаны как с верхним, так и с нижним строительными периодами, но внизу их больше.

Вероятно, близкую планировку имел и мавзолей 2 могильника Тагискен. Вокруг круглого в плане здания шел обводной коридор со следами интенсивного горения. Стоящая на глиняном цоколе центральная часть здания была разделена двумя перекрещивающимися стенами на четыре камеры, с проходами вблизи центра (Толстов С.П., 1963, с. 35, рис. 8). Вход в здание находился с южной стороны и был отсечен от коридора стенами.

Такой же обводной коридор зафиксирован в мавзолее Тышкантепе (табл. 8, 5). Стены его сложены из пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (39–41×39-41 см), но следы горения в коридоре не обнаружены. Здание неоднократно перестраивалось. Крутой пандус выводил ко входу на юго-восточной части памятника.

В 6 км от Чирик-Рабата расположен один из наиболее характерных мавзолеев этого типа — Чирик 2. Это круглое в плане (диаметр 17,5 м) здание, сохранившееся на высоту 5 м, со входом с южной стороны, возведено на стилобате из крупных комков глины. Стены его сложены из чередующихся слоев пахсовых блоков (высота 60–70 см) и рядов сырцового кирпича (преобладающий стандарт 50×30×12 см). Сооружение перестраивалось. Можно говорить по крайней мере о двух строительных периодах с частичными перестройками в каждом из них.

Первоначально здание имело обходной коридор, обмазки стен и пола которого сильно замыты (табл. 8, 6). Затем внутренняя пахсовая стена обходного коридора была срезана, все пространство внутри здания забутовано глиной и кусками кирпичей, поверх которых выложены два нивелировочных горизонтальных ряда кирпичей кладки. Затем вся внутренняя площадь сооружения вновь поставленными стенами была поделена на четыре неравные камеры. Северные секторы разделялись стеной, отходящей от северной стенки, южные — коридорчиком-пандусом, ведшим через проход в центральной стене ко входу (табл. 8, 7). В дальнейшем, несмотря на частичные перестройки, изменявшие размеры и форму камер, бесконечные подновления полов и выкладки под ними, принцип этой планировки сохранялся.

Следы интенсивного горения зафиксированы особенно четко на нижних полах. На верхнем уровне следы горения отмечены лишь частично в северо-восточном секторе и «коридорчике-пандусе». Наряду с обгорелыми обломками человеческих костей были встречены (над прослойками песчано-глинистых намывов) не тронутые огнем и разрозненные кости вместе со слоями камыша и прутьев. Остатки погребального инвентаря составляли керамика, каменная курильница, многочисленные бусы, украшения, костяная туалетная ложечка, бронзовый трехлопастный наконечник стрелы и другие предметы (табл. 14, 38, 39, 44, 45, 50).

Мавзолей Баланды 3 уже лишен обходного коридора. Все здание со стенами из чередующихся рядов пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (28–30×48-50×10 см) поставлено на полутораметровый цоколь (табл. 8, 3). Внутреннее пространство разделено на четыре сектора проходящей по диаметру основной стеной с проходом и перпендикулярными ей стенками с проходами вдоль основной стены. Следы интенсивного горения зафиксированы лишь в северных секторах, все здание заполнено песчано-глинистыми намывами (рис. 8, 3).

Поздний тип мавзолеев представлен погребальным сооружением Асар (табл. 8, 10). Вокруг мавзолея прослежен ров, а сам он воздвигнут на невысоком (0,5 м) цоколе. Стены здания построены из чередующихся рядов пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (50×30×12 см) на толстом слое раствора с примесью большого количества самана. Вход в мавзолей, как обычно, вел с юга, где в стене сохранились две ступеньки. Все внутреннее пространство разделено на две половины проходящей по диаметру стеной с проходом, сдвинутым от центра к югу. На глиняных с саманом обмазках пола и стен зафиксированы мощные слои песчано-глинистых натеков и намывов. В заполнении мавзолея, состоящем из перегнивших органических остатков, большого числа разрозненных человеческих костей, перемешанных с кусками камышово-тростниковых настилов и обломков дерева (в том числе фрагментов деревянных гробов и носилок с резными плашками; табл. 7, 2), практически не имелось следов огня, за исключением северо-восточного угла, где был найден единственный обгорелый череп. Среди остатков погребального инвентаря сохранились бронзовые наконечники стрел, керамика, каменные и костяные бусы, деревянные и тыквенные сосуды, плетеные корзинки и другие вещи (табл. 7, 2, 5, 6).

Среди круглых в плане погребальных сооружений выделяется купольный мавзолей Баланды 2 (диаметр 16 м, сохранившаяся высота 4,5 м; табл. 8, 9). Вход в него расположен в южной части здания и оформлен в виде намечающегося портала с арочным перекрытием. Центральное круглое (диаметр 5,5 м) помещение, перекрытое ложным куполом, заключено в обвод анфилады из семи сводчатых помещений, разделенных на две части. Внешняя поверхность стен здания обработана 25 выступающими треугольными лопатками (Толстов С.П., 1962б, с. 174–177). Мавзолей был ограблен еще в древности, поэтому сохранились лишь остатки погребального инвентаря, керамический комплекс (в основном из расклинок сводов) и фрагменты деревянных гробов или носилок, подобных найденным на Бабиш-Мулле 2 и Асаре.

Исследование мавзолеев чирикрабатской культуры дает возможность считать, что среди основной их массы, вероятно, к наиболее ранним относятся сооружения с обходным коридором, где первоначально происходило горение (Кзылтепе, мавзолей 2 могильника Тагискен, нижний строительный горизонт Чирик 2 и др.) Центральная часть мавзолеев, возведенная на стилобате, делилась на четыре камеры. Впоследствии эти обходные коридоры могли выродиться во рвы, прослеживаемые вокруг подобных, но самых поздних зданий (например, Асар). Внутренняя планировка также постепенно меняется, теряя свою «крестообразность» и сохраняя лишь деление на две половины. Судя по натекам на обмазках стен и полов, большинство таких мавзолеев не имело постоянного перекрытия. Несмотря на размеры, большие мавзолеи чирикрабатской культуры, несомненно, предназначенные для захоронения знати (Бабиш-Мулла 2, Чирик-Рабат — круглое и квадратное сооружение), во многом сохраняют конструктивные особенности, свойственные основной массе мавзолеев. Так, в круглых погребальных зданиях Чирик-Рабата и Бабиш-Муллы 2 сохраняются крестообразная внутренняя планировка, обходной коридор, цоколь. Квадратное погребальное сооружение Чирик-Рабата с более поздними круглыми мавзолеями сближают двухкамерная планировка, невысокий цоколь и большой процент самана в обмазке стен и пола.

Планировка круглых мавзолеев с внутренним крестообразным пересечением стен могла иметь глубокие местные корни. Представляется несомненной связь чирикрабатских погребальных сооружений типа Кзылтепе, мавзолея 2 Тагискена и других со «шлаковыми» курганами и некоторыми ранними мавзолеями могильника Тагискен (мавзолей 6, планировка, обряд кремации), характерными для более раннего сакского населения этих районов (Толстов С.П., 1962б, с. 201, след.). Однако в погребальном обряде чирикрабатской культуры нельзя исключить определенные, вероятно южные, влияния, поскольку переход от кремации к труповыставлению наблюдается иногда в одних и тех же памятниках (мавзолей Чирик 2). Но наряду с этим отмечено и сосуществование обоих обрядов в разных одновременных памятниках. Сам факт перехода в погребальных сооружениях одного и того же типа от традиционного трупосожжения к труповыставлению мог происходить либо под влиянием каких-то изменений в религиозных представлениях, либо с появлением новой этнической группы населения.

На современном уровне знаний относительная хронология памятников чирикрабатской культуры может быть представлена в следующем виде: Этап I: нижний слой застройки и ранние укрепления на городище Чирик-Рабат, курган 1 и, может быть, круглое погребальное здание на городище (датировано концом IV или рубежом IV–III вв. до н. э.) (Толстов С.П., 1962б, с. 148; Трудновская С.А., 1963), нижний слой «Большого дома» и два нижних строительных периода «донжона» на Бабиш-Мулле 1, могильник Бабиш-Мулла 6, начало строительства, а возможно, и завершение постройки мавзолея Бабиш-Мулла 2. Этап II: Баланды 1 и 2, слой печек и частично верхний слой «Большого дома», а также верхний строительный период «донжона» на Бабиш-Мулле 1, Бабиш-Мулла 2, верхний слой Чирик-Рабата, часть мавзолея типа Баланды 3, Чирик 2, могильник Баланды 4. Этап III: частично верхний слой Бабиш-Муллы 1 и Чирик-Рабата, Сенгиркала, квадратное погребальное здание на Чирик-Рабате, мавзолей Асар.

Общая датировка памятников чирикрабатской культуры в пределах IV–II вв. до н. э., предложенная С.П. Толстовым (1962б, с. 136, след.), достаточно убедительна. Однако имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют внести некоторые уточнения.

По аналогиям в материалах сарматской культуры (особенно в близких территориально памятниках Южного Приуралья) предметам вооружения для начала раннего этапа может быть предложена дата рубеж V–IV вв. (курган на Чирик-Рабате, и возможно, начало строительства на Бабиш-Мулле 1).

Архитектурно-планировочные данные позволяют связывать начало постройки Бабиш-Муллы 1 с эпохой Ахеменидов. Тот факт, что постройка сатрапской резиденции (по нашему предположению) осталась незавершенной и была заброшена (на какое-то время), скорее всего можно связать с крахом Ахеменидской державы. В таком случае верхней границей этапа I условно может быть признан 330 г. до н. э. Керамические аналогии этому комплексу имеются в слоях Афрасиаб IБ (последняя четверть IV в. до н. э.) и Афрасиаб II (III в. до н. э.) (К исторической топографии древнего и средневекового Самарканда. С. 57, 58. Даты, предлагавшиеся ранее Г.В. Шишкиной, немного расходятся с указанными в этом издании), а также в кроющем слое Елькендепе III, верхняя дата которого IV в. до н. э. (Марущенко А.А., 1959б, с. 71).

Для датировки этапа II культуры существенны находки предметов греческого импорта на Баланды 1, 2 и Бабиш-Мулле 2. Датировка их определяется в пределах IV–III вв. до н. э., но исходя из исторической ситуации, время их появления в низовьях Сырдарьи может быть отнесено к последней трети IV в. до н. э., самое позднее — к началу III в. до н. э. Общая дата этого этапа — от последней трети IV в. до н. э. условно до середины III в. до н. э.

Для определения верхней границы этапа III и вообще верхней даты культуры особых данных нет. Протяженность этого этапа, судя по малой мощности культурных наслоений и малому количеству памятников, вряд ли была большой. Поэтому нет основания определять верхнюю границу их временем позже начала II в. до н. э., но нельзя исключить, что развитие ее завершается полностью в пределах III в. до н. э.

Керамика. Наиболее массовый и выразительный материал в археологическом комплексе чирикрабатской культуры — керамика. Отсутствие публикаций заставляет нас остановиться на характеристике керамики несколько подробнее. В основу стратиграфического анализа керамического комплекса положены материалы, полученные при раскопках городища Бабиш-Мулла 1 (прежде всего его «донжона»), стратиграфического и иных раскопов городищ Чирик-Рабат, Баланды, Сенгиркала, и лишь затем привлекались материалы исследования многочисленных поселений и погребальных памятников. В результате анализа удалось распределить чирикрабатскую керамику по трем хронологическим этапам. По технологическим признакам она делится на две группы: 1 — сосуды грубой ручной лепки, кострового обжига, домашнего изготовления; 2 — сосуды, сформованные с помощью гончарного круга, горнового обжига, ремесленного производства.

Керамика группы 1 составляет 32,4 % всех имеющихся в нашей коллекции сосудов. Можно говорить о 1936 сосудах, целых, археологически целых и фрагментированных, в составе многотысячной (около 60 тыс.) коллекции чирикрабатской керамики. Среди них представлены горшки, котлы, чаши, миски, сковороды-жаровни.

Горшки (табл. 10) составляют 77,3 % (486 экз.) общего числа сосудов группы 1. Они имеют плоское дно, диаметр которого близок или чуть меньше диаметра устья, вытянутое округлое тулово и отогнутый наружу простой, иногда чуть утолщенный или же утонченный край венчика. Преобладание лепных горшков того или иного типа по этапам не устанавливается. Подобные формы распространены на значительной территории в широкий хронологический период, но наиболее близкие аналогии находим в сакских памятниках VII–V вв. до н. э. средней Жаныдарьи и Инкардарьи (Толстов С.П., 1962б, рис. 104; Левина Л.М., 1979б, рис. 7, 8), памятниках савроматской и сарматской культур Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1963, табл. 7, 8; Мошкова М.Г., 1963, табл. 7), а также в памятниках этапа I соседней джетыасарской культуры (см. табл. 19).

Среди горшков выделяется серия небольших сосудов усеченно-биконической формы, с резким перегибом тулова или горизонтальным валиком посредине (их всего 0,9 %). Они покрыты темно-серым ангобом и слегка подлощены. Найдены главным образом в погребальных сооружениях. Часть из них орнаментирована наколами и прорезными линиями (табл. 10, 1–3, 8-10).

Следует отметить горшковидные сосуды с цилиндрическими сливами, изредка встречаемые на поселениях в районе городища Чирик-Рабат, в могильнике Бабиш-Мулла 6 (табл. 10, 12). Эти сосуды, очевидно, непосредственно связаны с близкими формами, широко распространенными в более ранних сакских памятниках той же территории бассейна средней Жаныдарьи и Инкардарьи (Левина Л.М., 1979б, с. 187, рис. 9, 1, 2, 10–12).

Котлообразные сосуды встречаются гораздо реже, чем горшки. Они имеют относительно широкое устье, плоский или уплощенный бережок, иногда снабжены сплошными или петлеобразными ручками. В коллекции есть фрагменты полутора десятка таких сосудов.

Менее 3,2 % сосудов группы 1 составляют широко открытые миски с плавно округлыми стенками и утонченным краем. Близкую форму имеют немногочисленные невысокие чаши (табл. 10, 26–30). Аналогичные миски и чаши характерны и для керамического комплекса сакских памятников VII–V вв. до н. э. той же территории Жаныдарьи (Вишневская О.А., 1973, с. 154, табл. XXII; Левина Л.М., 1979б, с. 187, рис. 9). Тождественные чаши представлены в Актамском могильнике V–III вв. до н. э. в Фергане (Горбунова Н.Г., 1962) и памятниках Тянь-Шаня и Памиро-Алая, подобных сакскому могильнику Шарт (Бернштам А.Н., 1952). Различного размера сковороды-жаровни — относительно частая находка (10,2 %) на всех поселениях.

Лишь 30 % лепных сосудов украшены орнаментом. Он представлен прочерченными, волнистыми, зигзагообразными или угловыми узорами на плечиках и тулове сосудов, иногда дополненными точечными вдавлениями, а также насечками по бережку (табл. 10, 8-10, 37–42, 46, 61, 82). К этапу I относится лишь два сосуда с узором в виде насечек по венчику.

Удельный вес керамики группы 1 понижается от этапа к этапу. Так, на этапе I она составляет 39 %, а на этапе III — менее 27 %.

Сосуды группы 2 (ремесленного производства) изготовлены в подавляющем большинстве на гончарном круге быстрого вращения из хорошо промешенной и отмученной глины. Они имеют ровный обжиг и покрыты жидким беловатым или красно-коричневым ангобом.

По назначению и форме гончарной керамики выделяются хумы, хумчи, крупные горшковидные или корчаговидные сосуды, горшки, котлообразные сосуды, кувшины, фляги, миски, чаши и др.

Крупные толстостенные сосуды, предназначенные для хранения жидкостей и зерна (хумы, хумчи, крупные горшковидные или корчаговидные сосуды), отнесены нами к одному виду. Они изготовлены ленточной техникой и в подавляющем большинстве покрыты снаружи красно-коричневым ангобом (изредка — поверх беловатого), часто ангоб есть лишь в верхней части. Эти сосуды составляют 30 % гончарной керамики. По форме тулова и венчика они делятся на два типа, каждый из которых в свою очередь подразделяется на подтипы и разновидности. К типу 1 относятся сосуды с раздутым яйцевидным туловом, без шейки, с Т-образным венчиком и плоским бережком (табл. 11, 1, 3, 8, 9, 24). В высоту они достигают 1,5–1,8 м. Обычно наибольший диаметр тулова в полтора-два раза превышает диаметр венчика (25–50 см), который всегда несколько больше диаметра днища. Эти сосуды господствуют в материалах слоев этапа I, составляя там более 78 % керамики этого вида. Подтипы 1А и 1В с оттянутым внутрь венчиком и очень широким плоским бережком (ширина последнего у сосудов подтипа 1А — до 10–11 см), найдены главным образом в слоях этапа I (сосуды подтипа 1А — только там), гораздо реже — в слоях этапа II, составляя там менее 9 % сосудов данного вида. Сосуды подтипа 1С — с выступающим лишь наружу венчиком — распространены на этапе II (табл. 11, 13–15).

Сосуды типа 2 характеризуются меньшей раздутостью тулова, выраженной горловиной и округлым или треугольным в сечении венчиком. Этот тип также подразделяется на подтипы и разновидности. Тип 2 составляет 61,5 % форм данного вида и резко преобладает в материалах этапов II и III (соответственно 71 и 90,2 % сосудов данного вида). Отдельные экземпляры сосудов типа 2 зафиксированы и на этапе I, в материалах верхних слоев (табл. 11, 2, 5–7, 16, 19, 20).

Если сосуды типа 1 находят множество прямых аналогий в слоях VI–IV вв. до н. э. памятников южной Туркмении (Марущенко А.А., 1959б, табл. XXVIII, 1–6; Пилипко В.Н., 1975, рис. 35, 3; 1984, рис. 4, 1), в слоях Афрасиаба IA-Б, II и Согда (Кабанов С.К., 1969, рис. 3, 25; 13, 17, 18; 1981, рис. 19, 1–3; 22, 5–7; Тереножкин А.И., 1950, рис. 69, III, 9; Шишкина Г.В., 1969, рис. 7, 83–85, 93, 146, 154; 1974, рис. 8-10), то сосуды типа 2 таковых не имеют. Поэтому можно думать, что форма сосудов типа 2 могла развиться и на месте. Однако не исключено, что она ведет происхождение от сосудов, известных в материалах памятников южной Туркмении доахеменидского и ахеменидского времени (Массон В.М., 1959, табл. XXXIX, 4).

Основная масса сосудов рассмотренного вида лишена орнамента. Лишь незначительная их часть украшена валиком с насечками, опоясывающим сосуд ниже венчика, насечками по венчику или пальцевыми вдавлениями по наружной стороне венчика (табл. 11, 11–13, 15, 17). Последние обнаружены на сосудах, характерных для этапа II и имеющих аналогии в материалах Бухарского Согда, в памятниках ранней фазы актепинского этапа, синхронного стадии Афрасиаб II (Ураков Б., 1982, с. 5).

Очень небольшую группу (2,8 %) гончарной керамики составляют невысокие приземистые красноангобированные горшки с характерной плавной усеченно-биконической формой тулова (табл. 12, 19–21). По форме верхней части и венчику этот вид делится на два типа. Тип 1 представлен горшками без горловины, с утолщенным чуть выступающим наружу венчиком с плоским бережком, горизонтальным валиком, опоясывающим сосуд на 2 см ниже венчика (табл. 12, 21). 70 % горшков этого типа найдены в материалах этапа I, остальные 30 % — этапа II. Близкие этим горшкам формы отмечены в материалах Согда, в слоях Афрасиаба I и II (Шишкина Г.В., 1969, рис. 3, 10; 7, 145). Горшки типа 2 имеют выраженную горловину, отогнутый наружу простой край либо небольшой округлый или треугольный в сечении венчик. Часть горшков типа 2 снабжена горизонтальным валиком под горлом. Горшки обнаружены в слоях всех этапов, начиная с самых ранних.

Около 1 % гончарной керамики составляют толстостенные котлообразные сосуды, с крупным Т-образным венчиком, подобным венчикам хумов типа 1 (табл. 11, 24). Обнаружены они в материалах этапа III. Аналогичные сосуды известны в керамическом комплексе Елькендепе в южной Туркмении (Марущенко А.А., 1959б, табл. XXIX, 9) и в Согде (Кабанов С.К., 1981, рис. 23, 4).

Самая распространенная форма гончарной керамики — кувшины (32 %). Несмотря на значительные расхождения в размерах, 88 % их составляют один тип (1) — горшкообразные кувшины без ручек, с яйцевидным туловом, выделенной горловиной и отогнутым наружу простым краем либо маленьким округлым или треугольным в сечении венчиком. Диаметр устья равен или меньше диаметра плоского днища и в два-три раза меньше диаметра тулова (табл. 12, 1–7, 10–36, 60, 80). 22 % этих кувшинов найдены в материалах этапа I; 51,5 % — этапа II; 14,5 % — этапа III. Хотя полных аналогий таким кувшинам в южных среднеазиатских районах пока нет, по отделке и общему облику (прежде всего верхней части) их можно сравнить с сосудами, известными из материалов парфянских, бактрийских, согдийских и хорезмийских памятников IV–II вв. до н. э. (Мандельштам А.М., 1966а, табл. XIX, 2; Пилипко В.Н., 1975, рис. 35, 2; Кабанов С.К., 1981, рис. 21, 17; Воробьева М.Г., 1967, табл. II, 46).

Кувшины типа 2 характеризуются прямым высоким горлом, отделенным от тулова уступом или валиком, иногда с рифлением на горле. Часть из них имеет петлеобразную ручку, верхний конец которой прикреплен к горлу или к округло треугольному в сечении венчику (табл. 12, 8, 9). Основная масса этих кувшинов ремесленного производства, горнового обжига изготовлена тщательной ручной лепкой без применения гончарного круга. Они покрыты густым красно-коричневым или темно-серым (до черного) ангобом и залощены. Вероятно, эти кувшиновидные сосуды, как и такие же горшкообразные, представляют собой импорт, очевидно, памятников соседней джетыасарской культуры, где они типичны для керамического комплекса (см. ниже табл. 21, 6, 11, 12).

Немногочисленной серией в гончарной керамике представлены крупные красноглиняные фляги со светлым ангобом (табл. 11, 28, 29). По форме они сближаются с флягами, найденными на памятниках Парфии (Пилипко В.Н., 1975, рис. 35) и Хорезма (Воробьева М.Г., 1959. Вклейка, рис. 31; 32), но в отличие от хорезмийских, лишены орнамента. В чирикрабатской культуре фляги встречены лишь на этапах II и III.

Миски составляют 20 % гончарной керамики. Это широко открытые сосуды с прямыми или слегка округлыми стенками и плоским дном, диаметр которого в два-три раза меньше диаметра края. Они покрыты красным или красно-коричневым ангобом, иногда лишь внутри. Размеры их различны. По форме венчика различается несколько типов с подтипами и вариантами (табл. 12, 45–52, 61–79).

Различные типы мисок — с простым утонченным или утолщенным краем; плоским бережком; с венчиками — профилированным снаружи; отогнутым наружу удлиненным плоским, иногда наклоненным книзу; Г- и Т-образным; сложным «клювовидным» и др.; с простым плоским дном; дисковидным и кольцевидным поддоном — все они находят полные аналогии в керамических комплексах южной Туркмении V–II вв. до н. э. (Массон В.М., 1959, табл. XI, 1; XII, 6, 22; Марущенко А.А., 1959б, табл. XII, 7, 8; XXXI, 1–6, 8-10; Пилипко В.Н., 1975, рис. 35, 5, 17, 18; Усманова З.И., 1963а, рис. 21, 11–13, 15, 17–19; 23, 40; 13, 37, 45, 49; 1963б, рис. 30, 11; Кацурис К., Буряков Ю., 1963, рис. 4, 13), в материалах Ай-Ханум (Schlumberger D., Bernard Р., 1965, p. 606–659), в памятниках древней Бактрии (Gardin J.C., 1957, pl. VII, 23а(1), а(2), 24b; III, 15b; IV, 15а, 17, 19b, с; 18а, b; XIII, 3; Дьяконов М.М., 1953, табл. XII, 30, 34, рис. 20), Согда этапов Афрасиаб IБ и II (Шишкина Г.В., 1975, рис. 3; 4; 10; Кабанов С.К., 1981, рис. 17, 5-17; 18, 10). Некоторые типы мисок аналогичны распространенным в Хорезме в кангюйский период (Воробьева М.Г., 1967, с. 316, табл. III, 10–16, 26, 27). Так называемые рыбные блюда, одна из характернейших форм согдийской керамики этапа Афрасиаб II, встречены в чирикрабатском керамическом комплексе конца этапа I. Практически миски всех типов зафиксированы в том или ином количестве на всех трех хронологических этапах.

Среди гончарной керамики 12 % составляют глубокие красноангобированные чаши с небольшим плоским дном, простым утонченным краем, изредка выделенным венчиком, слегка округлым туловом или перегибом на его середине или на уровне верхней трети (табл. 12, 25–33). По степени округлости тулова, резкости перегиба, степени изгиба стенок верхней части чаш и направленности края можно выделить несколько подтипов и проследить их динамику. Большинство подтипов сосуществует, но замечено, что более открытые чаши со слегка отогнутым наружу краем и перегибом ниже середины тулова появляются лишь на этапе II. Чирикрабатские чаши находят аналогии в тех же районах и памятниках, что миски и другие формы гончарной керамики (Массон В.М., 1959; Марущенко А.А., 1959б; Пилипко В.Н., 1975; Шишкина Г.В., 1969; 1975; Кабанов С.К., 1969; 1981). Однако, в отличие от упомянутых районов Средней Азии, где встречено подавляющее большинство аналогичных чирикрабатским форм, в рассматриваемом гончарном комплексе отсутствуют бокалы на ножке. Пока известен лишь один бокал ручной лепки напольного обжига, серого ангоба, происходящий из мавзолея.

В другом мавзолее, относящемся к этапу III, обнаружены две фрагментированные чаши, сероангобированные и подлощенные, изготовленные тщательной ручной лепкой. Тулово полушарной формы завершается слегка отогнутым наружу, маленьким, округлым в сечении венчиком. Подобные чаши чрезвычайно характерны для керамического комплекса соседней джетыасарской культуры.

Найденные на чирикрабатских памятниках крышки — хорошей выделки, в основном красноглиняные, реже сероглиняные, с темно-серым ангобом, конической или округло-конической формы, с простым или профилированным венчиком — имеют аналогии в тех же материалах древней Парфии и Согда, что и остальные формы гончарных сосудов чирикрабатского комплекса (например: Кацурис К., Буряков Ю., 1963, рис. 4, 4, 14, 22).

Сравнение гончарной керамики чирикрабатской культуры с материалами других среднеазиатских районов выявляет необычайную близость ее особенно с древнепарфянской и согдийской. Некоторые чирикрабатские формы сосудов находят аналогии и прототипы в слоях южнотуркменских памятников более раннего времени, чем согдийские с подобной керамикой.

Сходство чирикрабатской и согдийской керамики разрешает предположить общность ее происхождения и вероятность существования единого «центра», находившегося в позднеахеменидский период, возможно, на территории Парфии или Бактрии и давшего чрезвычайно близкий керамический комплекс обоим районам. Однако уже со второй четверти IV в. до н. э. развитие керамических комплексов в каждом из этих районов шло своими путями. Несмотря на относительно короткий период существования чирикрабатской культуры, в керамике ее все-таки можно отметить важные изменения. Так, например, в ее комплексе происходит иная, чем в Согде, динамика развития хумов с Т-образным венчиком (кстати, в Хорезме их вообще не было), которые вскоре вытесняются хумами и хумчами другого типа, не имеющего аналогов в южных районах.

Отсутствие в чирикрабатской керамике кубков на ножке объясняется, вероятно, появлением их в Согде позже первой трети IV в. до н. э. Находки сосудов типа «рыбных блюд» уже на этапе I существования чирикрабатской культуры, возможно, свидетельствуют о более раннем, чем III в. до н. э., появлении их в афрасиабском материале.

Вполне вероятно, что гончарная ремесленная керамика появилась в жаныдарьинских районах не без участия согдийских мастеров.

Среди чирикрабатской керамики незначительно число лощеных сосудов. Лишь на поздних памятниках, вроде Сенгиркала, распространяется зеркальное лощение, характер которого свидетельствует о контактах с хорезмийскими мастерами.

В отличие от материалов из нижних слоев городища Афрасиаб в Согде и верхнего слоя Елькендепе в Парфии, в которых находит аналогии чирикрабатская гончарная керамика, в последней отсутствуют баночные формы с подкосом в нижней части сосуда, характеризующие так называемый ахеменидский комплекс посуды. Этот момент представляется весьма существенным, потому что и Афрасиаб, и Елькендепе — крупные археологические памятники со сложной стратиграфией, где выделить хронологически «чистые» слои, несомненно, более трудно, чем на однослойных или относительно простых по стратиграфии чирикрабатских. Исчезновение баночных форм с подкосом служит, вероятно, хронологическим индикатором. В то время, когда складывалась чирикрабатская культура, куда вошел практически весь набор гончарных форм из южных районов Средней Азии (Согд и Парфия во всяком случае; для Бактрии мы не имеем синхронных материалов), баночные формы с подкосом уже вышли или выходили из употребления. Но поскольку есть основания связывать сложение чирикрабатской культуры с последним этапом существования Ахеменидской державы, можно думать, что именно в IV в. до н. э. произошла полная смена керамических форм на юге Средней Азии. Возможно, это связано с какой-то реорганизацией сатрапий и изменением их культурной и экономической ориентации. Хотя Хорезм входил в ареал, где бытовали в ахеменидское время баночные формы керамики с подкосом, с IV в. до н. э. они исчезают там полностью, и на смену им приходит яркая и индивидуальная в Средней Азии керамика кангюйской культуры. Видимо, процесс смены керамического комплекса и в Хорезме, и на юге Средней Азии происходил синхронно[14].

Если происхождение чирикрабатской гончарной керамики можно связать с южными районами Средней Азии, то дальнейшее ее развитие происходило в иной исторической обстановке, когда культурные связи с югом значительно ослабели. Одновременно активизировались связи с Хорезмом, что фиксируется на этапе III культуры в отдельных заимствованиях, например, приемов обработки керамики лощением. Вероятно, тем же объясняется и наличие с конца этапа I и особенно на этапе II чирикрабатской культуры значительного числа форм, характерных для соседней джетыасарской культуры. Последнее свидетельствует не только о связях, но и о синхронности существования чирикрабатского и джетыасарского комплексов.

Остатки производственной деятельности и орудия труда. Следы развития местного гончарного ремесленного производства обнаружены неоднократно. В 6 км к юго-востоку от Бабиш-Муллы 1 на поселении найдены развалины гончарных обжигательных печей. Они открыты также в слое между двумя строительными горизонтами «Большого дома» Бабиш-Муллы 1.

Повсеместно на поселениях встречаются следы обработки кварцита, из которого изготовлялись зернотерки, каменные ядра, терочники. По мнению С.П. Толстова (1962б, с. 156, 157, рис. 87), часть кварцитовых сколов использовалась в качестве простейших домашних орудий. Большое количество кварцита на поселениях он считал отличительной чертой чирикрабатской культуры. Следы бронзолитейного производства обнаружены на Бабиш Мулле 1.

С изготовлением и обжигом грубых лепных статуэток и шариков (типа головок к статуэткам; табл. 13, 35, 36) связаны два производственных комплекса — на поселении к северу от Бабиш-Муллы (точка 254) и на пристройке этого же памятника.

Из орудий труда, кроме зернотерок и оселков (табл. 13, 33), изредка встречаются фрагменты железных ножей с прямой и дуговидной спинкой и выделенным черенком. Иногда ножи имеют костяные резные рукояти (табл. 13, 16, 17; 14, 15). На памятнике Баланды 2 засвидетельствована необычная для этих мест находка — костяное веретено греческого типа (табл. 13, 1). Это полая костяная резная трубка, внутри которой находился граненый железный стержень. Концы его выходили за пределы трубки и могли снабжаться дополнительными костяными деталями, фрагменты которых найдены рядом. Подобные веретена известны в скифских памятниках IV–III вв. до н. э. (Яковенко Э.В., 1973; Мелюкова А.И., 1975, с. 172).

Оружие и конское снаряжение. Оружие представлено ограниченным количеством предметов, так как в рядовых мавзолеях его практически нет, а богатые — разграблены. Наиболее массовой категорией находок этой группы являются наконечники стрел (табл. 9, 2-58). Все они принадлежат к типам, характерным для сарматских памятников IV–III вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961; Мошкова М.Г., 1963). Преобладают трехлопастные и трехгранные стрелы с выступающей и скрытой втулкой. Найденный в слое Бабиш-Муллы 1 экземпляр двухлопастного листовидного наконечника (табл. 9, 3) вряд ли может служить основанием для «удревнения» всего набора бабиш-муллинских стрел, укладывающегося в рамки IV–II вв. до н. э. Железные наконечники стрел единичны (табл. 9, 11, 47, 48). Отсутствие археологически «закрытых» комплексов не позволяет надежно сузить датировки. Особый интерес представляет костяной наконечник из Бабиш-Муллы 1, имитирующий втульчатый бронзовый (табл. 9, 10).

Единственный меч, найденный в кургане на городище Чирик-Рабат (табл. 9, 1), по аналогиям из Приуралья, Западного Казахстана и других районов (Граков Б.Н., 1928, рис. 1; Синицын И.В., 1952, рис. 27; Смирнов К.Ф., 1964, рис. 22, 40; Мошкова М.Г., 1963, табл. 18, 3) датирован рубежом V–IV вв. до н. э.

Плохой сохранности и неясной формы кинжал обнаружен вместе с фрагментами пластинчатого железного доспеха (табл. 9, 59, 60) в круглом погребальном здании на Чирик-Рабате (Толстов С.П., 1962б, с. 148–150; Трудновская С.А., 1963). Кинжал найден также в погребении Баланды 4.

Из предметов конского снаряжения встречены лишь один целый двудырчатый роговой псалий и один фрагментированный (Бабиш-Мулла 1; табл. 9, 61, 62).

Украшения. Наиболее полно комплекс украшений представлен в погребальных сооружениях, особенно в мавзолеях Бабиш-Муллы 2, Чирик 2, Асар, круглом и квадратном мавзолеях Чирик-Рабата. Здесь были найдены золотые, серебряные и бронзовые бляшки, серьги, подвески, перстни, пронизи, колокольчики, каменные скарабеоиды и халцедоновая ахеменидская печать (табл. 14). Особенно разнообразен и многочислен набор всевозможных бус: из стекла (крупные синие бусы с белыми глазками; такие же, обведенные красными ободками; мелкий синий бисер; подвески; табл. 14, 75), бусы из стекла с внутренней позолотой, золота (массивные бусы с зернью; табл. 14, 11, 12, 35), кости (бусины и подвески-пронизи цилиндрической и усеченно-конической формы; табл. 14, 40, 42, 47), камня (яшма, гагат, сердолик, янтарь, ляпис-лазурь, халцедон, черный камень с белым орнаментом).

Многие украшения, в том числе и бусы, имеют достаточно близкие аналогии в инвентаре раннесарматских (прохоровских) погребений Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (Мошкова М.Г., 1963, табл. 29, 1–4; 30, 16, 23, 26; 31, 12, 16; 32, 10–12 и др.). Костяные подвески-пронизи почти тождественны находкам Актамского могильника в Фергане (Горбунова Н.Г., 1962, рис. 3, 41). Бабиш-муллинские серьги со вставками (табл. 14, 32) очень близки экземплярам, обнаруженным в одном из ранних погребений Тулхарского могильника (Мандельштам А.М., 1966а, табл. I; IX, 6), а серьги с жемчужинками и веточками кораллов подобны семиреченским (могильник Коктул) (Акишев К.А., 1983, с. 140). Все приведенные аналогии чирикрабатским украшениям укладываются в рамки IV–II–I вв. до н. э., а халцедоновая ахеменидская печать датируется V–IV вв. до н. э. (Трудновская С.А., 1963, с. 213).

Предметы туалета. Дошедшие до нас предметы туалета чирикрабатской культуры представлены костяными и бронзовыми туалетными ложечками, обломками деревянных точеных сосудиков типа античных пиксид (Бабиш-Мулла 2, Асар; табл. 7, 5), костяными гребнями, бронзовыми зеркалами, обычно с утолщенным валиком по краю диска и боковой ручкой-штырем, реже — в виде плоских дисков с выпуклостью в центре и валиком вокруг нее (табл. 13, 13, 14). Часть из этих вещей находит аналогии в раннесарматских памятниках (Мошкова М.Г., 1963, табл. 11, 20, 26–28), а деревянные пиксиды близки по форме костяным северопричерноморским, характерным с IV–III вв. до н. э. вплоть до рубежа нашей эры (Сокольский Н.И., 1971, табл. XXVIII, 12).

Особый интерес представляет набор костяных орнаментированных пластин и выточенных из слоновой кости небольших наверший и столбиков с глубокими кольцевыми пропилами, заполненными синей пастой. Все эти костяные детали украшали деревянную парадную шкатулку с усеченно-конической крышкой (Баланды 1; табл. 13, 2–8). Деревянные плоскости стенок шкатулки имели роспись (сохранились пятна алого цвета и следы позолоты) и были обложены с обеих сторон слюдой. Обнаруженные рядом со шкатулкой вещи составляли, очевидно, ее содержимое. Это были обломки золотых и серебряных ювелирных изделий, жемчужины, фрагменты маленьких стеклянных сосудов с росписью, позолотой и рельефными узорами (вероятно, сирийское производство). Поблизости от шкатулки найдена небольшая каменная скульптура фантастического зверя (табл. 13, 34).

Предметы культа. Грубые лепные обожженные статуэтки, несомненно, связаны с весьма архаической местной традицией (табл. 13, 35, 36). Большинство из них схематически передает человеческое туловище с грубо выделенными конечностями, чаще всего без головы. Встречаются странно изогнутые части фигурок, но, может быть, это бракованные изделия, так как они найдены на месте их производства. Вместе с фигурками встречаются глиняные гладкие обожженные шарики. По размерам они могут соответствовать «головкам» статуэток, но все же назначение их неясно. Скорее всего это культовые предметы. Какую-то роль в культовых церемониях играли и курильницы из серого и светло-серого талька — салицитового сланца.

Несомненно, с местными верованиями связана и находка черепа собаки, раскрашенного пятнами красной краски (под стеной пристройки Бабиш-Муллы 1).

Для отождествления носителей чирикрабатской культуры с одним из известных по письменным источникам племен или народов существенное значение имеет не только географическое положение памятников этой культуры, но и ряд выводов, которые можно сделать на основании их изучения. Во-первых, преемственность чирикрабатского археологического комплекса по отношению к культуре саков низовьев Сырдарьи (Уйгарак, Южный Тагискен, «шлаковые» курганы и поселения), что предполагает по крайней мере значительное этническое единство населения с VII до II в. до н. э. на этой территории. Во-вторых, включение носителей чирикрабатской культуры в административно-хозяйственную систему Ахеменидской империи, что нашло свое отражение в постройке сатрапской резиденции (Бабиш-Мулла 1) и распространении на этой территории достижений строительного дела и гончарного ремесла из более южных районов державы. Разгром Ахеменидов Александром Македонским имел существенные последствия и для этого региона, хотя прямо не затрагивал его. Осталась недостроенной сатрапская резиденция, очевидно, прекратился приток ремесленников из южных районов, оборвались многие культурные связи, что повлекло явное огрубление и изменение традиций в строительстве и гончарстве. В-третьих, полное исчезновение памятников чирикрабатской культуры в низовьях Сырдарьи ко II в. до н. э. (процесс этот мог происходить и ранее, но на материале изучаемого региона мы не имеем критериев для выделения в пределах III–II вв. до н. э. более дробных хронологических периодов). Связан этот процесс с изменением гидрографической сети Сырдарьинской дельты. Вероятность такого объяснения подтверждается отсутствием здесь памятников, преемственных по отношению к чирикрабатской культуре.

Учитывая все это, можно с достаточным основанием предложить отождествление комплекса чирикрабатской культуры с даями (дахами). Они появляются на исторической арене не позже середины I тысячелетия до н. э. (Cp.: Junge J., 1939, s. 71; Струве В.В., 1968, с. 61, примеч. 76). Имя этого иранского кочевого племени Δαχί встречается у Геродота (I, 125), его отождествляют с daηha Авесты (Jšt, 13, 143; Nyberg Н.S., 1938, s. 249). В качестве подданных Ахеменидской империи dahā упоминаются в «Антидевовской» надписи Ксеркса (XPh, 26; Herzfeld E., 1938; Струве В.В., 1968, с. 119) наряду с саками-хаумаварга и саками-тиграхауда. Последние две группы кочевых племен Средней Азии локализуются большинством исследователей на юго-востоке Средней Азии по соседству с Бактрией и Согдом: это саки-хаумаварга, или амюргийские, и к востоку от Каспийского моря — саки-тиграхауда, отождествляемые с массагетами (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158–174). В.В. Струве отождествлял dahā с «саками, которые за морем» Накширустемской надписи Дария I (DNa, 28–29; Струве В.В., 1968, с. 111), и «саками за Согдом» в надписях на документах основания дворцов Дария I в Персеполе и Экбатанах (Herzfeld Е., 1938, s. 19; переводы: Струве В.В., 1968, с. 58; Абаев В.И., 1980, с. 36), а также со «страной саков, достигающей предела земли», или «саками болот и долин» из надписи на Суэцком перешейке (Струве В.В., 1968, с. 113, 114; Эдаков А.В., 1976, с. 91–97) и считал их саками-массагетами.

В настоящее время в науке господствует мнение об отождествлении «саков, которые за морем» с европейскими скифами (Литвинский Б.А., 1972б, с. 158). Массагеты же по общему признанию локализуются к востоку от Каспийского моря. Открытие и исследование многочисленных памятников на Узбое и в Закаспии делают эту локализацию весьма обоснованной и соответствующей данным Геродота, Страбона и других древних авторов о массагетах за рекой Оксом (Араксом) к востоку от Каспийского (Гирканского) моря. С.П. Толстов (1961; 1962б, с. 136) связывал территорию чирикрабатской культуры на Жаныдарье с апасиаками. Согласно данным письменных источников, апасиаки локализуются в низовьях каспийского рукава Амударьи.

Б.А. Литвинский (1960; 1972б, с. 169) предложил локализовать владения «саков, которые за Согдом», на правобережье средней Сырдарьи. Подобная локализация, на наш взгляд, противоречит устойчиво сохраняемым античной традицией сведениям о том, что Яксарт был границей державы Ахеменидов (Страбон, XI, XI, 4; Солин, X, IX, 6). Страна «саков, которые за Согдом», определяет крайние северные или северо-восточные пределы Ахеменидской державы, так как она противопоставляется южному пределу — Кушу (Herzfeld Е., 1926, s. 2107; Kent R.J., 1943, p. 305). Интересные сведения о локализации кочевых племен сохранили сподвижники Александра Македонского. Они приводятся в описаниях его похода у Арриана и Квинта Курция Руфа. Согласно Арриану (IV, 5, 3–4), на север от Согдианы простирается «равнина около скифской пустыни», что дает основание считать Кызылкумы «Скифской пустыней». Если же учесть приведенные выше данные о недостроенной, очевидно, сатрапской резиденции в низовьях Сырдарьи, то можно локализовать там и владения «саков, которые за Согдом». У Квинта Курция (VII, VII, 32; VIII, I, 8) есть дополнительные сведения: скифы — союзники Спитамена, действующие в районе Мараканды и на севере Согда, — названы дагами, которые в свою очередь являются соседями Хорезма наряду с массагетами. Территория массагетов локализуется на запад от Хорезма. Поэтому, учитывая приведенные выше данные, есть все основания поместить даев (дагов) на восток от Хорезма, в низовья Сырдарьи, что подтверждает, как нам представляется, точку зрения В.В. Струве об их тождестве с «саками, которые за Согдом» (Струве В.В., 1968, с. 58, 113, 114). Эта локализация согласуется и со сведениями Страбона (XI, 9, 2) о том, что дай первоначально (до их переселения к границам Парфии) жили «выше Меотиды»[15]. По Арриану, дай жили «за Танаисом» или «по Танаису», что опять же отвечает их локализации на Жаныдарье, бывшей в IV–II вв. до н. э., очевидно, главным дельтовым руслом Сырдарьи[16]. Переселение даев в Прикаспий, на границы Парфии, происходит в первой половине III в. до н. э. (Herrmann А., 1914, s. 48; Пьянков И.В., 1964, с. 124, 125). Археологические материалы чирикрабатской культуры этому не противоречат, так как в III в. до н. э., после этапа II чирикрабатской культуры, памятники ее почти полностью исчезают на Жаныдарье, и к началу II в. до н. э. чирикрабатская культура заканчивает свое существование. Племена, населявшие берега Жаныдарьи, покидают свои земли в связи с изменением гидрографического режима дельты. Со II в. до н. э. основной сток в Аральское море происходит по системе более восточных и северных Пра-Кувандарьинских русел, где находилась территория племен джетыасарской культуры. Можно допустить, что переселение даев к границам Парфии произошло с согласия, а может быть, даже по приглашению Селевкидов. Дай были союзниками Александра (Арриан, V, 12, 2) и принимали участие в его Индийском походе (Квинт Курций Руф, VIII, XIV, V). Вероятно, по традиции они сохранили союзнические отношения с Селевкидами и были поселены на северной границе Селевкидской державы для защиты от набегов других кочевых племен[17]. К тому же, это сдерживало самих даев и защищало владения Селевкидов от их вторжения (Толстов С.П., 1948б, с. 231).

Памятники джетыасарской культуры середины I тысячелетия до н. э. — середины I тысячелетия н. э (Л.М. Левина)

Основной комплекс памятников джетыасарской культуры расположен в восточном Приаралье, в бассейне наиболее северных из древних русел нижней Сырдарьи — Кувандарьи и Пра-Кувандарьи, на обширной дельтовой аллювиальной равнине, обводненной озерами, речными разливами, изрезанной многочисленными дельтовыми протоками древней Кувандарьи. Южная граница распространения джетыасарских памятников проходит к северу от сухого русла Жаныдарьи (карта 1). Природные условия характеризовались здесь непрерывными изменениями гидрографических режимов дельтовых протоков. Джетыасарские памятники впервые были исследованы и выделены в отдельную культуру в 1946 г. (Толстов С.П., 1947 г., с. 55–107; 1948б, с. 125–140). Она получила название по имени урочища, где сосредоточено большинство памятников.

Области низовьев Сырдарьи, восточного и северо-восточного Приаралья известны не только как место контактов древнейших скотоводческих племен и земледельцев древних оазисов Средней Азии, но и как районы, игравшие значительную роль в этногенезе многих евразийских народов (Толстов С.П., 1947, с. 55–102; 1948б, с. 124, след.; 1950а; 1961, с. 143–145). Обитателей джетыасарских городищ С.П. Толстов соотносил с племенем тохаров (Толстов С.П., 1948б, с. 125, 137–140; 1962б, с. 186–196; 1963). Сама тохарская проблема чрезвычайно сложна и запутана. Учитывая степень изученности джетыасарской культуры, в настоящее время решить ее не представляется возможным. Многие исследователи связывают с районами восточного Приаралья еще одну из интереснейших и весьма сложных проблем — кангюйскую (Кляшторный С.Г., 1964, с. 166–179). Представляется, что независимо от локализации центра Кангюя, районы распространения джетыасарской культуры входили в это государственное объединение (Левина Л.М., 1971, с. 7; Андрианов Б.В., Левина Л.М. 1979, с. 96).

Общее историко-географическое изучение области, где распространены памятники джетыасарской культуры, началось лишь в XIX в. (Макшеев А.И., 1856, с. 516; Лерх П.И., 1868, с. XXII–XXXI). Упоминания о джетыасарских городищах находим в относящихся к рубежу нашего века сообщениях членов Туркестанского кружка любителей археологии (Смирнов Е.Т., 1897, с. 11, 12; Симонов А.И., 1900; Руднев Н., 1900). Но первые научные исследования джетыасарских памятников были осуществлены С.П. Толстовым лишь в 1946 г., а в 1948 г. он дал описание джетыасарской культуры с систематизацией ее материалов (Толстов С.П., 1948б, с. 125–140). Так начались планомерные раскопки и разведки джетыасарских памятников: Джеты-асар 3 (Алтынасар), Джеты-асар 9 (Толстов С.П., 1949, с. 246–254; 1950б, с. 521–531; 1952; 1954; 1958б; разведки: Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 31; Андрианов Б.В., 1969, с. 13, 14; Левина Л.М., 1971, с. 19). С 1973 г. Хорезмская экспедиция возобновила систематические исследования джетыасарских городищ и погребений вблизи них (Левина Л.М., 1974; 1975; 1977; 1979а; 1980; 1981а; 1983; 1986; Яблонский Л.Т., 1983а). Эти работы позволили уточнить первоначальную периодизацию, предложенную С.П. Толстовым, и внести в нее некоторые коррективы. Удалось выделить не менее трех крупных этапов в развитии джетыасарской культуры и определить верхнюю границу ее существования в рассматриваемом районе — до IX в. (Левина Л.М., 1967, с. 6; 1971, с. 10–86, 241). В данном разделе речь пойдет лишь о памятниках первого этапа — Джеты-асар I.

Два последних этапа джетыасарской культуры (IV–VI и VII — конец VIII — начало IX в.) четко отличаются как от этапа I, так и друг от друга по материальной культуре, планировке городищ и их фортификации. Гораздо сложнее обстоит дело с памятниками этапа I, охватывавшими большой хронологический период и очень однородными по внешнему виду и материальной культуре (табл. 15, 1-10). Остается неуточненной начальная дата джетыасарской культуры. Крайне затруднено также деление памятников этапа I на более дробные хронологические периоды не только из-за внешнего однообразия, недостаточной изученности культуры, но и потому, что даже на самых маленьких джетыасарских городищах культурные наслоения составляют многометровые толщи. Все это делает попытки хронологического деления внутри этапа I, как и определение начальной даты, предварительными. Основываясь на стратиграфии нескольких памятников, мы попытались разделить этап Джеты-асар I на три хронологических периода: Iа, Iб, Iв. Первый из этих периодов, вероятно условно, можно датировать временем в пределах с середины до конца I тысячелетия до н. э.; второй — последними веками до нашей эры — первыми веками нашей эры; третий — возможно, II–IV вв. Но это разделение носит гипотетичный характер.

С.П. Толстов возводил истоки джетыасарской культуры к началу железного века и отмечал аналогии между керамикой кизилкобинской культуры Крыма и джетыасарской (Толстов С.П., 1952, с. 23, 24). Раскопки могильника Северный Тагискен выявили новые материалы, которые дают основания относить истоки джетыасарской культуры к концу эпохи бронзы.

В восточном Приаралье, к югу от современного русла Сырдарьи, известно 47 городищ джетыасарской культуры. Все они многослойные и хорошо укреплены. Многолетние разведывательные работы не выявили здесь неукрепленных поселений.

Все городища расположены в непосредственной близости от русел и окружены курганными полями. Судя по подъемному материалу и рекогносцировочным раскопкам, более ²/₃ ныне известных городищ могут быть отнесены к этапу Джеты-асар I (табл. 15).

Обычно пять-шесть небольших городищ, тяготеющих к одному протоку или участку русла и находящихся на расстоянии 2–8 км друг от друга, составляют группу, в которой одно городище выделяется своими размерами. Расстояния между городищами и между отдельными группами городищ позволяли передавать световые сигналы в случае опасности по всему урочищу.

Если на более поздних этапах культуры можно выделить несколько типов планировки городищ, то на этапе I планировка их удивительно однообразна.

Все джетыасарские городища этого времени представляют собой двухъярусное тобе округлой или овальной в плане формы, высотой 8-20 м над уровнем современной поверхности и площадью 0,5-10 га.

Ядро каждого городища, его верхняя площадка, составляет многослойный дом-массив с мощной и сложной фортификационной системой. Обычно верхняя площадка с трех сторон (реже — со всех сторон) окружена второй, более низкой площадкой, тоже обнесенной крепостной стеной. Степень исследованности городищ не дает возможности относительно полно представить первоначальный облик нижней площадки, но некоторые косвенные данные позволяют говорить о том, что в период Джеты-асар Iа на нижней площадке существовали значительные по размерам каркасные строения и, возможно, загоны для скота. Позднее, в периоды Iб и Iв, нижняя площадка, как и верхняя, была плотно застроена жилыми секциями. Вместе они составляли увеличенный по площади единый дом-массив. Лишь два городища имели и третью часть, пристроенную с севера и также огражденную мощными стенами. Исследования их наводят на мысль, что подобная пристройка могла быть сооружена в период Iб. Как показали раскопки на одном из таких городищ (Джеты-асар 2), в центре пристроенной третьей части первоначально был искусственный водоем, и лишь позднее его территория, подобно двум первым частям, была сплошь застроена жилыми секциями.

Все постройки возведены из блоков битой глины-пахсы неустановившегося стандарта и прямоугольных в плане сырцовых кирпичей большого формата.

Фортификационные сооружения периода Iа выполнены из пахсовых блоков, иногда в сочетании с кирпичной кладкой. Зафиксированы случаи, когда тонкие ряды пахсы, чередовавшиеся с рядами сырцовых кирпичей (50×30×9 и 60×30×9 см), были нарезаны таким образом, что создавалось впечатление каменной кладки. Помещения этого периода большей частью имели сводчатые перекрытия. Своды сооружены из крупных трапециевидных в плане сырцовых кирпичей (45–50×23-25×25–30 см), положенных без наклона или же с незначительным наклоном и перевязкой колец. Помещения сообщались перекрытыми арками-проходами, углы которых были оформлены специальными лекальными кирпичами. Крупные помещения, дворы и, вероятно, постройки второй площадки имели плоские перекрытия. Деревянные столбы поддерживали кровлю. Дерево употреблялось и в дверных конструкциях.

В период Iб крепостные сооружения, как и платформы под ними, возведены только из рядов сырцовых кирпичей более мелкого формата (40–42×26-30×9-10 см). Сводчатые перекрытия башен сделаны из таких же крупных, как и в период Iа, трапециевидных кирпичей с небольшим наклоном колец. В отличие от более ранних, длинные стены башен и стрелковых коридоров сооружены таким образом, что каждый вышележащий ряд кирпичей стены слегка выступает вперед и помещение плавно сужается кверху до уровня пяты свода. Своды всех отсеков стрелкового коридора на городище Джеты-асар 12 — высокого подъема, возведены из сырцовых трапециевидных кирпичей того же формата, что и своды башен, но имеют гораздо больший наклон колец, сделаны чрезвычайно небрежно и без перевязки рядов колец.

Стены жилых помещений периодов Iб и Iв также построены из сырцового прямоугольного в плане кирпича (40×25; 40×30; позднее 40–42×26-30 см). Толщина стен такова, что речь может идти лишь о плоских перекрытиях. Лежанки (суфы), очаги, камины сооружены из поставленных на ребро сырцовых кирпичей или их обломков, а затем обмазаны глиняным раствором. При возведении суф ряд положенных на ребро кирпичей ставился лишь по краям лежанки, внутренность ее заполнялась комками глины, обломками кирпичей, различным мусором и поверху также обмазывалась глиной. В мелких перегородках в качестве каркаса применялось дерево. В конструкциях дверных проемов, помимо деревянных планок, в качестве дверного подпятника обычно использовалась суставная кость животного. Стены, полы помещений, очаги, суфы тщательно обмазывались глиной. При различных перестройках внутри жилой секции и в разделяющих их коридорах нижележащие планировки частично разрушались и плотно забивались кирпичным бутом. Гораздо реже в качестве нивелирующей подбутовки употреблялись кирпичные выкладки. В период Iв применялись закладки и выкладки из сырцового кирпича, квадратного в плане, иного формата (около 40×40 см).

Джетыасарская строительная техника, несмотря на внешне архаический облик, достигла высокого уровня, о чем свидетельствует хотя бы своеобразная конструкция сводов.

В слоях периодов Iб и Iв прослеживаются ухудшение качества строительства и явный упадок строительной техники, хотя прежние традиции сохраняются.

Все джетыасарские городища имели мощную оборонительную систему, при которой каждая площадка внутри городища была ограждена своими крепостными стенами. Раскопки позволили выявить динамику развития фортификационных сооружений на двух городищах — Джеты-асар 2 (Бедаик-асар) и Джеты-асар 12 (Томпак-асар). В последнем случае (речь идет о самом маленьком городище урочища) ядро — верхняя площадка городища овальной формы — первоначально было очень небольшим (примерно 25×50 м) и по периметру защищалось возведенной непосредственно на материке крепостной стеной. Стена эта имела ряд бойниц, расположенных на такой высоте от пола стрелкового коридора, которая предполагала стрельбу лишь в положении стоя или с использованием специальных деревянных помостов. Входной комплекс в период Iа находился на северной оконечности городища Джеты-асар 12 (табл. 16, 6).

После перерыва жизни на памятнике, вероятно, в период Iб, к первоначальной крепостной стене снаружи пристроили выступающие башни, в плане прямоугольные с закругленными углами, две из которых фланкировали вход в крепость с западной ее стороны. Все башни были поставлены на пахсово-кирпичный цоколь, перекрыты сводами и снабжены бойницами (табл. 16, 3, 4).

Позднее, но, очевидно, в тот же период Iб, между выступающими башнями вдоль первоначальной крепостной стены была встроена сводчатая стрелковая галерея, возведенная отдельными глухими отсеками на кирпичной платформе, высота которой почти на 1 м превышала высоту цоколя западных башен. Стенами галереи была закрыта часть боковых бойниц башен. Спустя определенное время, было построено следующее кольцо стрелкового коридора, такого же узкого, также перекрытого сводами и поставленного на еще более высокую кирпичную платформу глухими отсеками. Затем была возведена еще одна оборонительная система со стрелковыми коридорами, пристроенная снаружи и целиком поглотившая более ранние башни. Позднее были выстроены новые, овальные в плане башни, частично на забутованных ранних фортификационных сооружениях, а частично — за внешними их пределами, путем многократной пристройки извне к крепостным стенам. Так, на городище Джеты-асар 12 удалось проследить до девяти крупных перестроек фортификационной системы крепости, совершенных по описанному принципу (табл. 16, 1–5).

Не меньшее число раз подвергались кардинальной перестройке и оборонительные сооружения соседнего городища Джеты-асар 2. Первоначально овальное в плане ядро крепости, также небольшое (примерно 45×50 м), по периметру было защищено мощными стенами, возведенными непосредственно на материке из пахсовых блоков и сырцовых кирпичей (60×30 и 50×30 см). Крепостные стены были снабжены тремя или двумя рядами бойниц, расположенных в шахматном порядке, но нерегулярно. Внутри крепости в два этажа размещались узкие сводчатые помещения (табл. 15, 11). Позднее к крепостным стенам снаружи были пристроены башни и стрелковые галереи на высоком цоколе, к последним — снова башни, но уже на более высокой платформе, а к этим башням приставлены новые крепостные стены и т. д. Фортификационные сооружения на городище Джеты-асар 2 неоднократно капитально перестраивались, при этом некоторые крепостные сооружения полностью закладывались и использовались лишь в качестве фундамента, другие — функционировали и дальше, к третьим пристраивались снаружи новые стрелковые коридоры.

Все крепостные стены исследованных городищ (за исключением некоторых башен Джеты-асар 12) имели однотипные бойницы примитивной прямоугольной формы, высотой на входе — 40 см, на выходе — 110–140 см, шириной 15–20 см, с небольшой площадочкой у внутреннего края и значительным уклоном снаружи. Подобные бойницы известны и на архаических городищах типа Кюзелигыр (Толстов С.П., 1958а, с. 144, рис. 54; 55), и на многих раннесредневековых среднеазиатских крепостях. Лишь в выносных башнях городища Джеты-асар 12 встречен иной тип бойниц — трапециевидной формы с закругленным узким верхом и широким основанием.

Что представляли собой в период Iа оборонительные сооружения изначального входного комплекса рассматриваемых городищ, восстановить сейчас трудно. Однако можно говорить, что в крепостных стенах на высоте 3,5–5 м и более существовали лазы, явно предусматривающие приставные лестницы, и системы ловушек с использованием ложных бойниц.

Вероятно, в период Iб на городище Джеты-асар 12 входной комплекс защищался двумя фланкирующими башнями.

Как было сказано, джетыасарские городища представляют собой крепости со сплошной внутренней застройкой. Но степень изученности этих городищ не дает пока достаточно четкого представления об их первоначальной планировке в период Iа. Однако последние раскопки джетыасарских памятников рассматриваемого этапа позволяют говорить о двух типах самой ранней внутренней планировки городищ, правда, существовавших, вероятно, неодновременно. Так, известно, что на верхней площадке городища Джеты-асар 2 внутри первоначальной крепости были ряды длинных узких сводчатых помещений, частью в два этажа, сообщавшихся друг с другом арочными проходами. А на городище Джеты-асар 12, очевидно, в том же периоде Iа, но чуть позже, имелась планировка в виде системы параллельных и перпендикулярных оборонительным галереям жилых коридоров, больших квадратных в плане помещений и дворов (табл. 16, 6). Все они были возведены на пахсово-кирпичной платформе, построенной строго с учетом будущей планировки. Судя по характеру кирпичных стен и внутреннему заполнению, жилые помещения имели сводчатые перекрытия, а во дворе вдоль стен были сооружены деревянные навесы. Вторая же низкая площадка обоих упомянутых городищ, вероятно, была частично застроена крупными помещениями с плоскими перекрытиями типа сараев и дворов.

Из-за отсутствия больших раскопанных площадей пока невозможно проследить динамику развития жилой планировки внутри первоначального ядра на безусловно ранних памятниках, подобных городищу Джеты-асар 2. К тому же, очевидно, существовал и переходный период, когда часть ранних помещений продолжала бытовать, а часть была забутована и использована в качестве фундамента для помещений иной планировки — с высокими и узкими суфами по периметру стен, с двухкамерными очагами и каминами.

Вероятно, к периоду Iб относится появление совершенно иной внутренней планировки, которая без значительных изменений существовала и в период Iв, а возможно, и позднее. Эта планировка хорошо прослежена на раскопанном широкими площадями городище Джеты-асар 12. Здесь, на разрушенных до определенного уровня и плотно забутованных помещениях ранней планировки, было построено множество однотипных жилых секций. Вся внутренняя территория высокой площадки городища оказалась разделенной на две половины меридионально расположенным узким коридором. Более дробное деление создавалось отходящими от него под прямым углом несколькими короткими боковыми коридорами, в свою очередь связанными неширокими проходами с одной или несколькими жилыми секциями. Секции состояли из двух-трех функционально различных помещений (табл. 16, 3–5). Интерьер основного жилого помещения — с низкими широкими суфами вдоль двух (реже — трех) стен и центральным открытым очагом — чрезвычайно характерен для всех последующих слоев периодов Iб и Iв (табл. 17). Такая же секционная планировка с типовым интерьером основного жилого помещения отмечается и для внутренней застройки второй низкой площадки в периоды Iб и Iв. Но расположение самих секций в этих случаях диктуется конфигурацией внутренних и внешних крепостных стен (радиально или по периметру).

Почти каждая секция была соединена с каким-либо одним отсеком стрелкового коридора, используемого в мирное время, очевидно, в качестве дополнительного жилого или хозяйственного помещения. После возведения второго и третьего колец стрелковых коридоров функции жилого и хозяйственного помещения для отсеков более ранних стрелковых коридоров оставались единственными (табл. 16, 3–5; 17, 1–3).

На всем протяжении дальнейшей жизни на городище, в периоды Iб и Iв, жилые секции внутри многократно перестраивались, менялись число и расположение помещений, их размеры и конфигурация, но основная площадь каждой секции оставалась неизменной. Капитальные перестройки внутри одной секции обычно не совпадали по уровням и количеству с соседними. Вероятно, уже в период Iв помещения внутри многих секций часто располагались на разных уровнях и сообщались друг с другом узкими лестничными проходами (табл. 17, 1–5, 7, 11).

Основные или главные жилые помещения в каждой секции — всегда самые большие по площади — имели в центре открытый очаг, обычно овальный или прямоугольный в плане, с закругленными углами, углубленный ниже уровня пола, с глиняными бортиками, часто соединенными маленькими дугообразными глиняными валиками с предвходовыми валикообразными краями суф, расположенных вдоль стены по обе стороны прохода. Вместе с такими же маленькими валиками, отделяющими торцовые части суф от прохода в помещение, очаговые валики отделяли предвходовое пространство, получившее название «лоткового входа». В местах соединения этих валиков с бортиками очагов помещались два симметрично расположенных «рогатых» кирпича усеченно-конической формы, или «очажные подставки» (табл. 17, 2-15). Низкие и широкие суфы чаще всего строились вдоль двух противоположных стен и в центральной части перерезались проходами. От проходов площадь суфы отделялась невысокой загородкой, изготовленной или из поставленных на длинное ребро сырцовых кирпичей, дополнительно обмазанных глиной, или на каркасе из дерева и прутьев, также обмазанных глиной. Иногда на суфе (ширина обычно 1–1,3 м, высота 10–20 см) помещался пристенный очаг-камин с отражателем из поставленного на ребро кирпича, В основных жилых помещениях встречались подставки для зернотерок в виде своеобразных спиралевидных в плане глиняных конструкций, которые, как и специальные сырцовые сосуды (зернохранилища), неоднократно отмечены в интерьере основного жилого помещения каждой секции.

Существовала иная планировка основного жилого помещения секции, зафиксированная примерно на трети всех раскопанных секций городища Джеты-асар 12. При этом варианте внутренней планировки основного жилого помещения проход в него располагался не в центре одной из стен, а в углу (так называемый скользящий проход). Предвходовое пространство, своеобразный тамбур, отделялся от остальной площади помещения высокой (1,5 м и более) узкой кирпичной стеночкой (длина 1,5–2 м). Вдоль трех стен помещения тянулась П-образная суфа, более узкая и высокая, чем суфы в помещениях с первой планировкой. В центре помещения располагался углубленный ниже уровня пола открытый очаг, круглый в плане, с высокими бортиками и пристроенной трапециевидной в плане площадочкой, на которой поставлены две «очажные подставки» усеченно-конической формы (табл. 17, 7, 8, 11, 12).

При неоднократных перестройках внутри основного жилого помещения секций в первую очередь обычно менялись местоположение и размеры суф. Что же касается центрального очага, то даже при капитальных перепланировках изменялась лишь ориентировка его длинной оси, но центр оставался неизменным.

Помимо основного жилого помещения, в каждой секции были и одно-два подсобных, возможно, также жилых, но совмещавших и хозяйственные функции. Внутреннее пространство этих помещений, как правило, было занято несколькими пристенными очагами, хозяйственными ямами, выгородками-хранилищами. Часто в качестве емкости для хранения (обычно зерна) использовались большие толстостенные сосуды из необожженной глины, овальные или круглые в плане. Эти сырцовые сосуды характерны для джетыасарской культуры и встречены на всех ранних памятниках во всех строительных горизонтах и периодах. Иногда в подсобных хозяйственно-жилых помещениях были и невысокие лежанки-суфы, на которых часто находились одно- или двухкамерные очаги. Размеры площадей, занимаемых разными секциями, варьируют в незначительных пределах.

Исследование секционной планировки слоев периодов Iб и Iв при уже отмеченном ее однообразии позволяет говорить и об относительном имущественном равенстве населения этих маленьких крепостей. Незначительные различия в деталях суф, очагов и т. д. носят скорее хронологический характер, но окончательное выяснение этого вопроса — дело будущего. Однако уже теперь ясно, что в течение всего времени существования типовой секционной планировки одна из жилых секций, не разделенная на отдельные отсеки, служила культовым или общественным помещением. В середине такого относительно крупного помещения находился глубокий очаг, вокруг которого располагалась часто круглая в плане суфа, занимавшая большую часть помещения. По форме очаг аналогичен очагам в основных жилых помещениях второго варианта планировки (табл. 17, 15). Подобные общественные или культовые помещения вначале располагались у северного конца центрального меридионального коридора городища Джеты-асар 12, непосредственно перед входом в северную башню городища. Позднее на месте этого помещения находилась обычная жилая секция, а аналогичное общественное или культовое помещение было сооружено рядом с восточной башней и соединено с ней. Через значительный промежуток времени на месте и этого помещения была построена обычная жилая секция, а перед входом в северную башню вновь возведено общественное или культовое помещение.

Вокруг каждого джетыасарского городища располагается могильник, насчитывающий сотни и тысячи погребальных сооружений, которые представлены двумя видами — подкурганными грунтовыми захоронениями и склепами (табл. 18).

Курганные насыпи практически не сохранились и выявляются на современной поверхности в виде цветовых пятен или концентрации растительности во рвах, окаймлявших курганы. Диаметры рвов варьируют в пределах 8-20 м. В южной их половине имелась перемычка (ширина 1,2–2 м). Под каждой насыпью находилась обычно одна могила, но неоднократно отмечены случаи с двумя или более грунтовыми захоронениями (табл. 18, 9-24). Могильные ямы ориентированы длинной осью по линии север — юг. В подавляющем большинстве случаев в восточной стене могильной ямы были небольшие ниши, где устанавливалась часть сосудов и лежали кости животных (баранов или коров). В нескольких могильных ямах по периметру были выкопаны небольшие и неглубокие ровики (табл. 18, 19, 20). Простые могильные ямы без ниш и ровиков единичны (табл. 18, 18). Тело погребенного, завернутое в камышовую циновку, клали на подстилку из коры или переплетенного камыша в вытянутом положении на спине, головой на север. Погребальный инвентарь составляют один — три сосуда, при этом обязательны «кухонный» горшок, кувшин, кружка или чаша. Часть сосудов находилась в нише, часть — в ногах погребенного. Но отмечены случаи, когда сосуды (обычно горшки или кувшины) были поставлены около головы покойного. В погребение воина, помимо ножа и кинжала, нередко клали сложный лук с костяными концевыми и срединными накладками и стрелы. В женских погребениях часто встречаются бронзовые зеркала, брусочки мела, речные раковины, серьги, бусы, браслеты.

Вторую группу джетыасарских погребальных сооружений составляют склепы, которые подразделяются на два типа — подземные и наземные. Склепы обоих типов сооружены из прямоугольного в плане сырцового кирпича и перекрыты кирпичными сводами.

Подземные склепы (табл. 18, 1–4, 6–8) представляют собой кирпичную камеру, встроенную в специально вырытый котлован. Прямоугольная (в среднем 5,5×4 м) или квадратная (5×5 м) в плане камера углублена в землю более чем на 3/4 высоты (т. е. не менее чем на 1,6 м от уровня современной поверхности) и перекрыта поверх кирпичного свода земляной насыпью. В нескольких случаях удалось проследить идущую над стенами и частично над сводом камеры выкладку из двух горизонтально положенных рядов кирпичей, перекрытых земляной насыпью. Внешние края выкладки отстояли на 3,5–4,5 м от линии стен камеры. Внутренняя часть камеры в плане прямоугольна (в среднем 3,6×2 м), вдоль двух или трех ее стен располагались суфы-лежанки. С южной стороны в камеру вел коридорообразный арочный ступенчатый проход, выступающий на 1–1,5 м за пределы стен склепа. Своды склепов сооружались из трапециевидного сырцового кирпича (40×25×20×8; 42–46×24-25×27–28×9-10 см) наклонными отрезками. Пяты сводов обычно находились на высоте 1–1,1 м от уровня пола, а замки сводов — на высоте 1,8–2 м от пола. Полы, стены и суфы внутри камеры тщательно обмазывались глиной.

Погребенных, завернутых в войлочные кошмы или камышовые циновки, клали на суфы в вытянутом положении на спине. Рядом с ними на суфах и на полу размещали погребальный инвентарь: керамику, орудия труда и оружие. Около женщин клали брусок мела, раковины, бронзовое зеркало, обычно в матерчатом чехле. На полу между суфами разжигали огонь.

Склепы использовались для неоднократных захоронений, в каждом склепе было несколько погребенных. После каждого захоронения арочный проход закладывался кирпичами и замазывался.

Наземные склепы (табл. 18, 5). также прямоугольные в плане (9×6 м), с коридорообразным входом с южной стороны, выступающим на 1,5 м за пределы стен камеры, были поставлены на уровне древнего горизонта на стилобат (высота до 80 см) из пахсовых блоков и нескольких рядов сырцовых кирпичей (40×30×9 см). Вдоль стен внутри камеры (5,6×2,6 м) сооружались высокие лежанки-суфы. Арка входа образована постепенным наплывом кирпичей и толстым слоем глиняной обмазки. Возможно, что и наземные склепы перекрывались земляными насыпями. Судя по остаткам камышовых циновок, погребенные в наземных склепах также помещались на суфах.

Погребенные в склепах обоих типов сопровождались, вероятно, богатым набором инвентаря. Но все исследованные склепы ограблены в древности, причем, судя по положению некоторых костяков, ограбление совершалось вскоре после захоронения. Однако в некоторых склепах уцелели остатки одежды с серебряными и бронзовыми бляшками, нашивками из позолоченной кожи, украшения из золота, серебра, бронзы. В одном случае сохранились остатки матерчатого головного убора, расшитого и украшенного металлическими бляшками, подвесками и стеклянным бисером.

Были ограблены в древности и грунтовые подкурганные могилы. Так, из 34 раскопанных курганов в могильнике близ городища Джеты-асар 12 лишь четыре погребения не потревожены грабителями. Все это чрезвычайно затрудняет сравнение погребального инвентаря с материалами из культурных слоев городищ и заставляет обратить особое внимание на местоположение каждого погребального памятника. Расположение их на берегах более ранних или более поздних протоков и каналов, на береговых валах или в ложе русел, перекрытие одних курганов другими — все это позволяет судить об относительной хронологии погребений.

Судя по погребальному инвентарю, захоронения в простых могильных ямах совершались уже в период Джеты-асар Iа.

В таких же ямах, с той же ориентировкой и набором инвентаря продолжали хоронить и в периоды Iб и Iв.

Начало строительства склепов относится, вероятно, к более позднему времени. Параллели в строительной технике и сохранившийся инвентарь погребений подземных склепов дают возможность датировать их строительство периодом Iв. В наземных склепах не сохранилось никакого погребального инвентаря, однако аналогии строительной технике позволяют предполагать, что возводить их могли также в период Iв, возможно, в конце его.

По антропологическому типу население Джеты-асарского урочища относилось к европеоидам. Во всех захоронениях периодов Iб и Iв зафиксирована сильная «башенная» деформация черепов.

Керамика. Материальная культура древнего населения Джеты-асарского урочища отличается своеобразием, что проявляется прежде всего в керамическом производстве. Существование гончаров не вызывает сомнения, поскольку обнаружены гончарные обжигательные печи. Они строились в стороне от жилья, в брошенном доме или вне стен городища. Керамика — наиболее массовый и выразительный материал джетыасарской культуры. Для нее, как и для всей культуры в целом, характерны необычайная целостность и своеобразие комплекса, устойчивость пропорций, орнаментальных приемов, особый архаизм и консерватизм, распространяющиеся на все формы посуды и проявляющиеся на всем протяжении существования культуры в данном районе.

Хотя нельзя с уверенностью указать нижнюю дату джетыасарской культуры, следует отметить находки в соседнем могильнике Тагискен (конец эпохи бронзы и ранний железный век) некоторых форм керамики, обнаруживающих безусловные генетические связи (по форме, выделке, орнаментации) с отдельными характерными типами джетыасарских сосудов.

Вся джетыасарская керамика делится на две группы: 1 — сосуды напольного обжига, грубой лепки, с небрежно промешенным и слабо отмученным тестом, безусловно, домашней выработки: 2 — сосуды горнового обжига, с хорошо промешенным и отмученным тестом, в большинстве случаев выполненные ручной лепкой при помощи вращающейся подставки, ремесленного производства. Основная масса сосудов изготовлена ленточной техникой. Исследование керамики джетыасарской культуры не оставляет сомнения в том, что носители ее были знакомы с гончарным кругом (о чем говорят находки единичных типичных по форме и отделке сосудов, сделанных на таком круге), но по каким-то причинам практически не пользовались им, а применяли укрепленную подставку и изредка — круг медленного вращения для подправки отдельных частей.

Сосуды группы 1 (несколько сотен) имеют ангоб серого цвета и следы копоти на поверхности. Основную массу их составляют горшки с плоским дном, диаметр которого равен или (чаще) гораздо меньше диаметра края. Простой край обычно чуть утолщен или заканчивается маленьким венчиком. Прямое горло иногда отделено от тулова четко выраженным уступом или валиком (одним или несколькими). Большинство горшков не орнаментировано, но уже в слоях периода Iа найдены сосуды с насечками по бережку (табл. 19, 2, 3, 22, 23, 25), а также сосуды с орнаментом на тулове или плечиках в виде налепных шишечек (одной-трех) и полулунных валиков, иногда сочетающихся с шишечками (табл. 19, 1–5, 12–15, 24–28, 37). Подобные по форме горшки распространены чрезвычайно широко, но близкие пропорции, технология изготовления встречаются прежде всего в материалах тасмолинской культуры Центрального Казахстана (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 61), памятников савроматского и раннесарматского времени Южного Приуралья и Поволжья (Смирнов К.Ф., 1964, рис. 61, 8, 10–13, 62, 5-20; 63, 10–16; Мошкова М.Г., 1963, табл. 7, 21, 22), памятников того же времени Северного Кавказа (например, на Змейском поселении) (Крупнов Е.И., 1960, табл. XXIII, 4). Аналогичный налепной орнамент известен по малоазийским и северокавказским материалам с бронзового века, широко распространен в скифское время на обширной территории от западной Монголии и Алтая и бытует в отдельных районах (в том числе на Северном Кавказе и в восточном Приаралье) вплоть до средних веков (Левина Л.М., 1971, с. 66, 67).

Описанные горшки группы 1 самых различных размеров (табл. 19, 1-32, 37, 38) составляют абсолютное большинство посуды, встреченной в слоях периода 1а. Среди других форм керамики группы 1 в слоях периода 1а следует отметить кружки той же формы, что и горшки, но с одной прикрепленной к краю вертикальной ручкой (рис. 19, 39–42), глубокие миски, своеобразные сковороды-жаровни овально-прямоугольной в плане формы и дисковидные крышки (рис. 19, 33–36).

В слоях периодов Iб и Iв найдены сосуды всех названных форм группы 1, но количество их гораздо меньше, чем сосудов группы 2. Орнаментация горшков та же, что и у сосудов периода Iа, но значительно увеличивается число горшков с налепным орнаментом в виде полулунных валиков и шишечек на тулове. В слоях периода Iб получают широкое распространение открытые с одной стороны жаровни овально-прямоугольной формы с двумя-тремя налепными шишечками на бортике (табл. 19, 48).

В слоях периода Iв число таких жаровен еще более увеличивается, некоторые из них дополнительно украшены рядами насечек по бережку (табл. 19, 49, 50, 55). К концу периода Iв появляются горшки с венчиками, увеличенными в размерах по сравнению с более ранними. Венчики слегка вытянуты, часто орнаментированы снаружи рядами насечек. Тогда же распространяются невысокие, широкие в основании котлообразные сосуды, иногда орнаментированные налепным узором, имитирующим металлические ручки (табл. 19, 46, 47). В самых верхних слоях периода Iв и в начале этапа II появляются сосуды, полностью повторяющие форму металлических гуннских котлов (табл. 19, 43).

Сосуды группы 2 (горнового обжига) представлены значительно большим количеством форм. В процентном отношении к концу этапа I доля их в несколько раз больше, чем сосудов группы 1.

Находки наиболее крупных сосудов группы 2, типа горшков и горшковидных хумчей, отмечены во всех периодах рассматриваемого этапа. Снаружи они покрыты густым красно-коричневым ангобом и лощением. Все они имеют раздутое, близкое к шаровидной форме тулово, прямое горло, маленький венчик, — диаметр которого в полтора-два раза превышает диаметр днища. Часть этих сосудов снабжена прикрепленными к краю вертикальными ручками (табл. 20, 1-10, 14–21).

Подобные сосуды периода Iа отличаются от таких же из слоев периодов Iб и Iв более высоким прямым горлом, гораздо резче отделенным уступом или валиком от тулова (рис. 20, 5-10).

Бытовали и горшки с невысоким горлом и относительно широким дном (диаметр иногда почти равен диаметру края), ручками-ушками на плечиках. Часть их орнаментирована по тулову и плечикам резными волнистыми или зигзагообразными линиями, иногда в сочетании с точечными и пунсонными вдавлениями (табл. 20, 11, 19–21). В конце периода Iв у этих горшков появляется несколько более крупный венчик с рифлением снаружи или четкой профилировкой одной или двумя ложбинками по наружной стороне. Аналогична профилировка кольцевидных ручек, прикрепленных на верхней части тулова (табл. 20, 18).

Характерные для джетыасарского керамического комплекса фляги (сосуды для перевозки жидкостей) фиксируются с конца периода Iа. Внешний вид их, за исключением небольших деталей, почти не меняется до конца этапа I (табл. 20, 22–27). Фляги имеют яйцевидное тулово (форма которого напоминает характерные джетыасарские кувшины), плоский бок относительно большого диаметра, прямое горло, отделенное от тулова уступом или валиком, и маленький венчик с одним или двумя сливами по краю.

Наиболее распространенной формой среди джетыасарских сосудов группы 2 были кувшины. На всех этапах большинство их покрыто густым красно-коричневым ангобом и лощением, но встречено значительное число сосудов с темно-серым, иногда почти черным ангобом и лощением. В период Iа все кувшины имели раздутое тулово, прямое высокое горло, отделенное от тулова четким уступом или одним-двумя валиками, простой край либо обычный маленький треугольный или округлый в сечении венчик с одним (при наличии ручки), двумя сливами по краю. По форме тулова можно различить два типа кувшинов; с шаровидным и яйцевидным корпусом. Тулово кувшинов иногда украшено нелепными шишечками или валиками (табл. 21, 24–27), а для горла характерно горизонтальное рифление (табл. 21, 2, 11, 22, 28, 31, 36). Наряду с кувшинами с одной вертикальной ручкой существовали экземпляры с двумя ручками, посаженными на плечики шаровидного тулова (табл. 21, 36, 37).

Фрагменты подобных кувшинов — довольно частая находка среди керамики соседней чирикрабатской культуры этапа II (вторая половина IV–III в. до н. э.).

В слоях периода Iб распространяются кувшины с несколько иными пропорциями яйцевидного тулова (более широкое дно) и со светлым ангобом на поверхности. Единичные находки таких кувшинов отмечены в культурных слоях соседней чирикрабатской культуры этапа III, датируемого III–II вв. до н. э.

Для того же периода отмечено появление кувшинов с характерным мелким горизонтальным рифлением на тулове и одним или двумя горизонтальными валиками на горле (табл. 21, 4, 5, 18). Часть этих кувшинов, в отличие от таких же, найденных в слоях более позднего времени, изготовлена на ножном гончарном круге.

Близкие по форме кувшины с рифленым туловом и валиком на горле известны в верховьях р. Арысь, в нижнем слое городища Актобе 2 близ Чардары (Вайнберг Б.И., Левина Л.М., 1968, с. 58, рис. 24, 2).

Вероятно, к концу периода Iб и началу периода Iв относятся небольшие кувшины с плавным переходом от горла к тулову (без уступа или валика), характерным покрытием поверхности ангобом красного цвета, но столь низкого качества, что он напоминает плохо положенную «пачкающуюся» краску.

Период Iв знаменуется появлением кувшинов с более вытянутым туловом и венчиком, имеющим желобок по наружной стороне. К самому концу периода Iв относятся единичные экземпляры кувшинов с рифленым венчиком (табл. 21, 11, 32, 33), а также с геометрическим лощением поверх серого ангоба (табл. 21, 35).

Миски и чаши также широко представлены в культурных слоях джетыасарских городищ и в погребальных памятниках. Все они открытые, полушарной формы, с плоским или уплощенным дном. Как и все другие сосуды группы 2, миски и чаши покрыты густым красным или темно-серым ангобом и залощены.

Стенки мисок и чаш обычно гладкие, но в слоях периодов Iа и Iб встречены такие сосуды с вертикальными глубокими полосами или вертикальным рифлением снаружи, обычно с хорошим, «зеркальным», лощением (табл. 22, 36, 37, 50, 64, 65). Для периодов Iб и Iв отмечено несколько мисок с дисковидным поддоном (табл. 22, 58, 59).

Кружки на джетыасарских памятниках — почти такая же частая находка, как кувшины. Все они тонкостенные, хорошо залощены, с серо-черным или густым красно-коричневым ангобом, нанесенным с обеих сторон. Большинство кружек имеет близкое к шаровидной форме тулово с уплощенным или плоским дном, диаметр которого в несколько раз меньше диаметра края. Сам край или маленький венчик выделен снаружи прочерченной горизонтальной полосой. На некоторых кружках полосой отделена от тулова и прямая шейка. Кольцевидная ручка, иногда с небольшим выступом в верхней части, прикреплялась к средней части тулова (табл. 22, 15–23). Уже в слоях периода Iа в центре днища появляется пальцевая вмятина (табл. 22, 16, 18–20). Большинство кружек не орнаментировано, но в слоях периодов Iа и Iб на отдельных экземплярах встречается такое же, как на мисках и чашах, вертикальное рифление с тщательным «зеркальным» лощением поверх темно-серого и черного ангоба (табл. 22, 36, 37, 50). Уже в материалах периода Iа есть кружки обычной формы, но с резным геометрическим орнаментом на верхней части тулова (табл. 22, 44). Орнаментированные подобным образом кружки бытуют на протяжении всех периодов рассматриваемого этапа (табл. 22, 43–49).

В слоях периода Iб появляются единичные светлоангобированные кружки горшковидной формы с относительно широким дном (табл. 22, 38, 41), которые имеют аналогии в материалах нижних слоев среднесырдарьинских культур (Левина Л.М., 1971, с. 132, рис. 44, 70). Характерные джетыасарские сероангобированные лощеные кружки с шаровидным туловом и маленьким выделенным снаружи венчиком в небольшом количестве встречены в материалах последнего этапа (до II в. до н. э.) соседней чирикрабатской культуры.

Возможно, к концу периода Iб или началу периода Iв относится появление кружек с усеченно-коническим туловом, прикрепленной к средней части тулова кольцевидной ручкой, покрытых, как и кувшинчики, легко снимающимся красным ангобом или краской (табл. 22, 24–26). Край горла у них выделен линией, прочерченной снаружи.

Небольшие горшковидные сосуды горнового обжига зафиксированы во всех культурных слоях городищ и погребальном инвентаре. Большинство имеет раздутое тулово, прямое горло, отделенное от плечиков уступом или валиком (табл. 22, 9-12). Часть таких горшков из ранних слоев изготовлена на гончарном круге.

Вероятно, к периоду Iа можно отнести небольшие кувшиновидные горшки с биконическим туловом, высоким горлом, отделенным от тулова обычным уступом или валиком (табл. 22, 87), покрытые серым ангобом и лощением, иногда с резным геометрическим орнаментом на плечиках. Эти сосуды находят аналогии на обширной территории от Монголии до крымских степей в материалах памятников скифо-сарматского времени (Novgorodova Е.A., Volkov V.V., Korenevskij S.N., Mamonova N.N., 1982, Abb. 53, 3; 63; 65, 15c; Грач А.Д., 1980, рис. 49, 5; Мошкова М.Г., 1963, табл. 6, 36; Крис Х.И., 1981, табл. 31, 10–12).

Уже в нижних слоях джетыасарского комплекса встречаются сосуды, украшенные резным пояском из штрихованных и незаштрихованных треугольников, со сплошным и зонным штампованным орнаментом, в частности, с полосой треугольных штампованных вдавлений, пуансонным и резным зигзагообразным узором (табл. 22, 51–56, 70–85). Сосуды с подобной орнаментацией есть и в слоях этапа II. Это прежде всего относится к сосудам с геометрическим орнаментом в виде сочетания прямых и зигзагообразных линий.

В культурных слоях городищ и погребальных комплексах периодов Iб и Iв довольно часто встречаются кувшины и кружки, снабженные ручками с зооморфными налепами или в виде зверька с проработанными лапами и даже пальцами (табл. 25, 1-30).

За исключением керамики, весь остальной вещевой комплекс джетыасарской культуры связан главным образом с периодами Iб и Iв. Это объясняется рядом причин и в первую очередь тем, что верхние слои городищ исследованы несравненно лучше нижних. Кроме того, более поздние погребальные памятники выявляются намного легче и раскопаны в гораздо большем количестве, чем часто перекрытые ими ранние.

Оружие, конская упряжь. На джетыасарских памятниках найдены бронзовые, костяные и железные наконечники стрел (табл. 23, 1-36), костяные накладки сложного лука, плохо сохранившиеся кинжалы. Немногочисленные бронзовые втульчатые трехлопастные наконечники аналогичны характерным для прохоровской культуры IV–II вв. до н. э. Редки и находки небольших железных черешковых трехлопастных наконечников. Они встречены в верхних горизонтах городища Джеты-асар 12 (период Iв) и в двух погребениях могильника Джеты-асар 12. В отличие от бронзовых и железных наконечников, костяные распространены достаточно широко и в погребениях, и в культурных слоях городищ. Все они тщательно залощены и отполированы. Некоторые имеют пулевидную форму (рис. 23, 22, 23). Один мелкий черешковый трехгранный наконечник является полной копией такого же бронзового. Но основная масса находок представлена черешковыми наконечниками с ромбовидным или трехгранным сечением пера, иногда с двумя лопастями, часто с насечками на выступающем черешке (табл. 23, 1-21). Ареал и хронологический период бытования костяных наконечников описанных типов очень широки: от VIII–VII вв. до н. э. почти до середины I тысячелетия н. э., от Западной Сибири до прикамских и причерноморских районов (Бернштам А.Н., 1952, с. 307, рис. 133; 1956; Грязнов М.П., 1956а, с. 45, 79, 115; Збруева А.В., 1952, с. 29, табл. 19, 28; Киселев С.В., 1951, с. 252, табл. XXVI, 18; Кожин П.М., 1972, с. 83, рис. 3, 22; Кызласов Л.Р., 1960, с. 87, 173; Мелюкова А.И., 1964, табл. I, А20; Мошинская В.И., 1965, с. 41, 49, табл. 1, 17, 18, 30; Мошкова М.Г., Генинг В.Ф., 1972, с. 94, 109, 111, рис. 5, 6, 7; 6, 8; 7, 3; Членова Н.Л., 1967, с. 264, табл. 14, 36, 42–45). Наиболее близкие джетыасарским костяные наконечники найдены среди материалов второго этапа (V–III вв. до н. э.) тасмолинской культуры Казахстана (Кадырбаев М.К., 1966, рис. 66, 29–31).

Джетыасарские костяные наконечники стрел, как и костяные накладки луков, встречены в слоях периодов Iб и Iв.

На городище Джеты-асар 12 в одном из помещений жилой секции, стратиграфически относимой к периоду Iв, обнаружена халцедоновая скоба для прикрепления ножен меча (табл. 23. 66). Находки подобных скоб многократно зафиксированы на территории Дальнего Востока (Корея), в погребениях эпохи Хань, и в районах Поволжья — в погребальных памятниках сармат (Jetts W.Р., 1926, p. 197–201; Rau Р., 1927, s. 39; Кушева-Грозевская А., 1929, с. 160–165; Rostovcev М., 1930, p. 339, 341; Синицын И.В., 1936, с. 74; Хазанов А.М., 1971, с. 25–27, табл. XV). Отдельные находки таких скоб отмечены на памятниках восточноевропейских степей до V в. (Амброз А.К., 1981, с. 109, рис. 5, 7).

В слоях периодов Iб и Iв найдены двудырчатые роговые и костяные псалии (табл. 23, 50, 51), аналогичные псалиям из материалов памятников середины и второй половины I тысячелетия до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, рис. 45, 48; Мошкова М.Г., 1963, табл. 21, 6). Помимо псалиев, к предметам конской упряжи относятся и части седел, изготовленные из костей крупных животных и, возможно, составлявшие внутреннюю основу передней луки седла (табл. 23, 58, 59, 67).

Изделия из кости, камня и металла. Если пока еще нельзя говорить о собственном ювелирном или стеклянном производстве древнего джетыасарского населения, а о металлургическом производстве свидетельствуют лишь скопления шлаков, обломки бракованных бронзовых предметов, то о существовании косторезного ремесла и мастерских по изготовлению предметов из костей животных и рыб свидетельствует немало фактов. Такую мастерскую удалось проследить в одной из заброшенных башен городища Джеты-асар 12. Очевидно, в период Iв, когда первоначальные оборонительные функции башни из-за неоднократных перестроек и пристроек крепостных стен, поглотивших ее, были утрачены, в ней была организована мастерская, где изготовляли костяные и роговые накладки сложных луков, наконечники стрел и другие предметы. Множество роговых и костяных лощил, скребков, проколок, рукояток ножей и шил, псалии, великолепно отполированные наконечники стрел разной формы (пулевидные, трехгранные черешковые, ромбического сечения черешковые, ланцетовидные и др.), пряжки и подвески, кольца и тончайшие цепочки-бусы — все это подтверждает высокое мастерство джетыасарских косторезов.

Постоянными находками в культурных слоях джетыасарских городищ являются костяные проколки, каменные оселки, лощила, терочники, зернотерки. Зернотерки вытянуто овальной или прямоугольной в плане формы — принадлежность почти каждого жилого помещения всех строительных горизонтов во все периоды этапа II. Почти так же часто встречаются глиняные и каменные пряслица усеченно-биконической, округлой или уплощенно округлой формы (табл. 24, 5). Немало фрагментов плохо сохранившихся железных ножей с прямым лезвием и плавно изогнутой спинкой. Единичны находки крупных железных рыболовных крючков и тростниковых сачков с деревянной рукоятью.

Одежда и украшения. Об одежде «джетыасарцев» можно судить по найденным в могильных ямах и подземных склепах остаткам полотняных и шелковых тканей от платьев, кафтанов и головного убора. Женский шелковый (ткань типа тафты по определению А.К. Елкиной) кафтан золотистого цвета из склепа 1 могильника Джеты-асар 2 имел геометрический узор зеленого цвета и был украшен нашивками в виде ромбов и треугольников из позолоченной кожи и рядами нашивных серебряных полушарных бляшек.

В склепе 1 могильника Джеты-асар 12 женский кафтан желтовато-коричневатого цвета был орнаментирован кожаными и полотняными аппликациями красного цвета и обшит по вороту и бортам (до пояса) рядами металлических полушарных бляшек (табл. 24, 42), а на рукавах — вертикальными рядами синих стеклянных бисерных бусин сирийского производства (не менее трех рядов по 10 штук). Серебряные и бронзовые полушарные бляшки часто украшали нагрудную сторону одежды, сохранившуюся и в других погребальных сооружениях, а иногда обрамляли и рукава. Зафиксирован геометрический орнамент в виде концентрических кругов из полушарных металлических бляшек разного диаметра, нашитых на плотную полотняную ткань (курган 31 могильника Джеты-асар 12). В нескольких случаях можно предполагать, что под кафтаном было длинное женское платье красного цвета. В одном из склепов могильника Джеты-асар 12 сохранились фрагменты головного убора из темно-красной ткани с обшивкой из серебряных и бронзовых полушарных бляшек и, возможно, кожаной аппликацией по нижнему краю. По бокам к этому убору были привешены на полотняных нитках с синими стеклянными бисеринками круглые плоские металлические подвески в виде тонких литых пластинок — по 12 с каждой стороны (табл. 24, 34). Остатки кожаных поясов и сапог (в одном случае с разноцветной аппликацией), бронзовых сапожных пряжек и бляшек-заклепок свидетельствуют об обычае «джетыасарцев» носить высокие кожаные сапоги.

К украшениям джетыасарской культуры относятся бусы, серьги, браслеты, кольца, подвески, бляшки (табл. 24, 1-53). Почти все они происходят из культурных слоев городищ периодов Iб и Iв и синхронных погребений. Учитывая характер культурных напластований, нельзя исключить возможности попадания части предметов из нижних слоев в более верхние. Прежде всего это относится к таким предметам украшения, как бусы (табл. 24, 1–4, 6, 7, 9-17, 27, 35, 52, 53). Довольно часты в погребениях и культурных слоях городищ находки янтарных бус округлой или чаще уплощенно округлой формы (табл. 24, 7, 10, 52). Широко распространенные в джетыасарских комплексах, они имеют аналогии в инвентаре сакских погребений Тагискенского могильника. Округло-ребристые бусы бирюзового цвета из египетского фаянса, коралловые цилиндрические, пастовые и стеклянные округлые, стеклянные глазчатые (синие с белым), халцедоновые круглые известны с IV–III вв. до н. э. и в первые века нашей эры на широкой территории (Мошкова М.Г., 1963, табл. 30, 5–8, 16, 28, 29, 35–37, 45–50; Алексеева Е.М., 1975, табл. 5, 26, 28; 15; 16). Удлиненная бочковидная сердоликовая бусина с белыми содовыми полосками (табл. 24, 11) характерна для периода Iа и соотносится с сарматскими находками IV–III вв. до н. э. (Мошкова М.Г., 1963, табл. 30, 13–15; Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1963, табл. 27; 28).

К концу периода Iб можно отнести сердоликовые бусы в форме фигурки сидящего зверька (Алексеева Е.М., 1975, табл. 13, 3, 12). Большинство каменных, стеклянных, костяных бус, а также бус из раковин каури имеет аналогии в материалах различных памятников, охватывающих широкий хронологический период. К периоду Iв относятся крупные бусины шаровидной формы из желтого прозрачного стекла и стеклянные бусины цилиндрической формы с желтыми и белыми прожилками египетского производства.

Находки перстней (бронзовых и каменных, в том числе сердоликовых простой формы) на джетыасарских памятниках единичны. Бронзовые, каменные и хорошо отполированные костяные кольца встречаются гораздо чаще. Браслеты представлены фрагментами костяных, железных и бронзовых. Последние — пластинчатые или круглые в сечении, литые. В женском погребении склепа 1 могильника Джеты-асар 12 (склеп расположен в ложе русла позднего канала и по находке фибулы относится к самому концу периода Iв) найден бронзовый литой браслет с семью строенными выступами-шишечками (табл. 24, 28), аналогичный браслетам и кольцам, распространенным в материалах III–IV вв. пшеворской культуры западной Польши, в зарубинецкой и именьковской культурах (Матвеева Г.И., 1981, рис. 16, 1, 2).

Основную массу бронзовых серег джетыасарского комплекса можно отнести к двум типам: 1 — в виде кольца с чуть заходящими друг за друга концами; 2 — в виде колечка с утолщенной средней частью (табл. 24, 21, 22, 24). Серьги типа 2 встречены в культурных слоях городища периода Iв и синхронных погребениях.

К концу периода Iв относится захоронение, где найдены крупные серьги из низкопробного золота с бронзовой дужкой и стеклянными вставками (табл. 24, 33). Серьги имели вид лунницы с симметрично напаянными семью зернеными шариками. С обеих сторон лунницы прикреплено по три гнезда для вставок, а с лицевой стороны между гнездами и на ребристой нижней поверхности — группы зерни.

Очевидно, к периоду Iв можно отнести серебряные и бронзовые наконечники ремней (табл. 24, 50, 51), основную массу круглых и овальных в плане бронзовых и железных пряжек с подвижным языком, небольшие бронзовые сапожные пряжки (табл. 24, 29).

Возможно, в конце периода Iб было совершено захоронение (курган 34 могильника Джеты-асар 12), где найдена небольшая бронзовая пластинчатая коленчатая фибула ромбовидной формы с пластинчатым приемником и пружинкой, украшенная пунсонным орнаментом (табл. 24, 47). Аналогичные фибулы известны в материалах памятников сарматской культуры Нижнего Поволжья первых веков нашей эры (Скрипкин А.С., 1984, с. 184, рис. 12, 35).

К концу периода Iв (склеп 1 в Джеты-асаре 12) относится пластинчатая фибула с двойной пружиной (табл. 24, 44), аналогичная распространенным в пшеворской культуре Польши в IV в. н. э. (Монгайт А.Л., 1974, с. 357, рис. 14), а также причерноморским конца IV — первых десятилетий V в. (Каменецкий И.С., Кропоткин В.В., 1962, рис. 1, 2; Амброз А.К., 1971, рис. 3, 2).

Бронзовые зеркала найдены и в погребениях, и в культурных слоях городищ (табл. 24, 54–60). Обычно это плоские диски, часто с небольшим утолщением по краю и черешковой ручкой, отлитой вместе с диском. В одном из подземных склепов периода Iв встречено крупное зеркало, орнаментированное пуансонными вдавлениями на черешке и по краю диска.

Вероятно, с предметами культа следует связать изображения животных и антропоморфные, распространенные в материалах джетыасарской культуры (табл. 25).

Привлекает внимание вотивное, раскрашенное белой и красной краской глиняное изображение двух животных, развернутых в противоположные стороны и соединенных одной подставкой (рис. 25, 36). К культовым предметам, вероятно, принадлежат бронзовые подвески-амулеты в виде птиц и животных. Изображение птицы, найденное в культурных слоях городища Карак-асар, по аналогии с таким же из материалов этапа I среднесырдарьинских культур (первые века нашей эры), можно отнести к периоду Iв. Бронзовые изображения животных, найденные в развеянных слоях и погребениях, скорее всего могут быть датированы этапом Джеты-асар II, т. е. серединой I тысячелетия н. э.

Изображения животных вообще характерны для джетыасарской культуры. Они выполнены в различной технике и в разном материале. Так, известны прочерченные и процарапанные на дереве изображения рыб, лошадей, животных типа сайгака и тапира (табл. 25, 50); изображение сайгака (?), прочерченное на стенке крупного красноангобированного сосуда (табл. 25, 45); примитивно выполненная статуэтка животного с седлом; горло сосуда, оформленное в виде головы барана (табл. 25, 29); многообразные зооморфные ручки кружек и кувшинов (табл. 25, 1-30, 37). В отличие от сарматских и аланских зооморфных ручек Северного Причерноморья, Прикаспия и Северного Кавказа (Скалон К.М., 1941, с. 173; Виноградов В.Б., 1961, с. 32–46), а также ручек среднесырдарьинских культур (Левина Л.М., 1971, с. 129, 130, 232, 235), где господствует изображение барана, джетыасарские зооморфные ручки демонстрируют гораздо большее разнообразие видов животных. Это и собаки, и лошади, и сайгаки, и бараны, и, наконец, медведи.

В культурных слоях джетыасарских городищ периодов Iб и Iв найдены глиняные и алебастровые идольчики в виде примитивных изображений человека, часть из которых была раскрашена (табл. 25, 31, 32). В поздних слоях периода In встречены сосуды с налепными изображениями мужских фигурок (Левина Л.М., 1968, с. 167–178). Некоторые из них напоминают «танцующие» фигурки (табл. 25, 46–49, 52–55). Один из таких налепов (верхний строительный горизонт городища Джеты-асар 12, конец периода Iв) можно считать явной попыткой изобразить воина с луком и стрелой (табл. 25, 51).

К периоду Iв относятся культурные слои, в которых найдена каменная парфянская гемма (определение В.Г. Луконина; табл. 25, 40). В кургане конца периода Iв (возможно, начало этапа II) найдены халцедоновые геммы (с прорезным растительным орнаментом и сценой охоты хищника на зебу) сасанидского происхождения (табл. 25, 41, 44) (Борисов А.Я., Луконин В.Г., 1963, с. 184).

Находки каменных и стеклянных бус египетского, сирийского, индийского происхождения, шелковых тканей, позднепарфянских и сасанидских гемм свидетельствуют о широких торговых связях джетыасарского населения.

Хозяйство обитателей городищ носило комплексный характер — скотоводство и земледелие сопровождались рыболовством и охотой. «Джетыасарцы» пытались максимально использовать природные ресурсы: паводковые речные разливы — для орошения полей, камышовые заросли — в качестве корма для скота, окружавшие оазис пески — для выпаса овец и верблюдов, многочисленные озера и речные заводи — для ловли рыбы. Скотоводство, игравшее преимущественную роль в хозяйстве, характеризовалось сочетанием разных видов скота при общем преобладании в стаде крупного рогатого скота. Интересна находка в одном из жилых помещений городища Джеты-асар 12 костей верблюдов и домашних свиней.

Немалое значение для жителей имело и земледелие. Следы ирригационных сооружений, зафиксированные по всей территории Кувандарьинского бассейна, обилие зернотерок во всех культурных слоях, многочисленные находки зерен проса и ячменя — все это подтверждает важность земледелия. Преобладали лиманно-озерные формы орошения с использованием нерегулярных речных паводков, обводненных стариц, небольших систем, не требовавших значительных трудовых затрат (Андрианов Б.В., 1969, с. 202–207, 227). В окрестностях некоторых городищ сохранились остатки водосборных бассейнов, постройкой которых жители пытались остановить и замедлить процесс исчезновения воды, вызванный заилением и отмиранием речных протоков.

Множество находок костей и чешуи рыб, рыболовных крючков и плетеных сачков, а также обилие костей диких животных в раскопанных помещениях свидетельствуют и о значительной доле рыболовства и охоты в комплексном натуральном хозяйстве «джетыасарцев».

Социальную организацию обитателей Джетыасарского оазиса можно попытаться реконструировать по характеру расселения, по внутренней застройке городищ и жилым секциям. Планировка городищ и форма расселения, возможно, свидетельствует о родо-племенной организации. Однотипная жилая внутренняя застройка, бесконечная повторяемость планировок соседних секций по всей площади городища и на протяжении многих десятилетий и даже столетий, связь каждой жилой секции с определенным глухим участком оборонительного коридора, отсутствие видимой имущественной дифференциации говорят о прочности патриархально-общинных отношений.

Это не могло не отразиться и на всем облике джетыасарской материальной культуры, придав особую архаическую окраску, консерватизм и традиционность. Необычайная устойчивость и консерватизм выразились в повторяемости на протяжении тысячелетия определенных форм и пропорций керамики, деталей орнамента, технологии изготовления сосудов и, наконец, почти полном отказе от известного гончарам ножного гончарного круга.

Трудно сказать что-либо определенное о религиозных верованиях жителей Джетыасарского урочища. Распространенный здесь тип антропоморфных изображений, вероятно, связан с фаллическим культом, а статуэтки и рисунки животных свидетельствуют об архаических воззрениях джетыасарского населения.

Джетыасарская культура на этапе I была связана с культурами соседних среднеазиатских районов. В период Iа жители Джетыасарского урочища поддерживали контакты с населением соседнего Жаныдарьинского бассейна, саками средней Жаныдарьи, оставившими памятники чирикрабатской культуры (конец V–II в. до н. э.). В периоды Iб и Iв джетыасарская культура была теснейшим образом связана с культурами среднесырдарьинских районов (каунчинской и прежде всего отрарско-каратауской). С двумя последними джетыасарскую культуру объединяет немало общих черт в типах расселения, близком внешнем облике городищ и даже характерном наборе посуды с близкой технологией ее изготовления. Эти общие черты в определенной степени могут быть объяснены одинаковым типом хозяйства, в значительной мере обусловленного спецификой физико-географических условий (Левина Л.М., 1981б, с. 170–175). Длительные и теснейшие культурные связи населения джетыасарской и отрарско-каратауской культур свидетельствуют о политических и, очевидно, этнических контактах.

Ранние кочевники Семиречья и Тянь-Шаня (Ю.А. Заднепровский)

Горные долины Семиречья и Тянь-Шаня на протяжении почти всего I тысячелетия до н. э. населяли ираноязычные кочевые племена, известные под общим названием «саки». Эти два соседних региона в древности были тесно связаны. Семиречье — историко-географическая область, охватывающая юго-восточный Казахстан и часть северной Киргизии. В долинах Или, Каратала, Лепсы, Чу, Таласа и других рек располагаются сотни могильников ранних кочевников. Среди них выделяются огромные могильные поля, насчитывающие по нескольку сот курганов, относящихся иногда к разным хронологическим этапам. Но основную массу памятников составляют могильники из нескольких курганов или нескольких десятков курганов. В некоторых группах курганы располагаются правильными цепочками, вытянутыми в меридиональном направлении. Именно в Семиречье чаще, нежели в других районах, встречаются насыпи чрезвычайно больших размеров, называемые обычно «царскими» курганами, в которых погребены, очевидно, племенные вожди.

Точное количество раскопанных курганов указать невозможно. Ориентировочно можно говорить, что исследовано более 1 тыс. курганов сако-усуньского времени (карта 2).

В истории изучения кочевников Семиречья и Тянь-Шаня можно выделить четыре периода. Первый (конец XIX в. — 1928 г.) был временем первоначального накопления археологического материала, полученного благодаря поступлению случайных находок и проведению небольших раскопок курганов любителями древности.

Второй период (1928–1942 гг.) начался с первых научных раскопок М.В. Воеводского и М.П. Грязнова в 1928–1929 гг. в долине Чу и в котловине Иссык-Куля. Раскопанные могильники исследователи сопоставили с усунями, обитавшими здесь, по сведениям письменных источников, во II–I вв. до н. э. Результаты этих работ были опубликованы в 1938 г. и сразу же привлекли внимание (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938), Однозначное определение этнической принадлежности памятников вызвало критику А.И. Тереножкина (Тереножкин А.И., 1941), который отметил, что в рассматриваемое время в Семиречье обитали разные племена и поэтому только часть курганов может быть отнесена к усуням. Споры возникли также о форме хозяйства, роли земледелия (Бернштам А.Н., 1941б) и социальном строе (Толстов С.П., 1938). Позднее спорные положения были забыты, и исследованные курганы стали рассматривать как эталонные памятники культуры кочевых усуньских племен. В 1929 г. А.И. Тереножкин обследовал Чуйскую долину и обнаружил к северу от г. Фрунзе поселение усуньского времени Аламедин (Тереножкин А.И., 1935), расширив тем самым круг изучаемых памятников.

Много внимания уделялось также изучению сакских памятников. В этой связи большое значение имела статья А.С. Стрелкова (1934), посвященная анализу бронзового жертвенника — культового памятника сакских племен Семиречья. С 1937 г. археологические исследования здесь проводил Б.М. Зима. Позднее он опубликовал замечательный клад сакских котлов и жертвенников (Зима Б.М., 1941). Важные результаты были получены в ходе планомерных работ Семиреченской экспедиции Института истории материальной культуры АН СССР, работавшей под руководством А.Н. Бернштама в 1938–1940 гг. на территории юго-восточного Казахстана и северной Киргизии, где в нескольких пунктах исследовались курганы сакского и усуньского времени. Был опубликован ценный памятник прикладного искусства усуней — каргалинская диадема (Бернштам А.Н., 1940а). В это же время в могильнике Кенкол (Таласская долина) было начато изучение курганов с захоронениями в катакомбах (Бернштам А.Н., 1940б). В 1941 г. крупные археологические работы были проведены на строительстве Большого Чуйского канала (БЧК).

Первые обобщающие исследования по истории кочевников Семиречья принадлежат М.П. Грязнову и А.Н. Бернштаму (Грязнов М.П., 1939б; Бернштам А.Н., 1941а; 1941б). Завершился этот период в истории изучения кочевников Семиречья и Тянь-Шаня в 1942 г., когда А.Н. Бернштам в работе по древней истории Киргизии суммировал все накопленные материалы по культуре древних кочевников (см.: Бернштам А.Н., 1950; 1952). Это определило дальнейшее развитие исследований на следующем этапе.

Для третьего периода (1943–1967 гг.) характерно органическое единство двух направлений в изучении истории кочевников. С одной стороны, подводились первые итоги археологического изучения региона, с другой — начиналось систематическое и планомерное обследование памятников кочевников, создавались крупные комплексные экспедиции.

Во второй половине 40-х — начале 50-х годов на Тянь-Шане и в южной Киргизии работала экспедиция под руководством А.Н. Бернштама. А в опубликованных в эти годы работах (Бернштам А.Н., 1943; 1948; 1949а; 1949б; 1949в; 1950; 1951; 1952) были представлены первые сводные таблицы по культуре саков и усуней, где нашли отражение археологические материалы Алмаатинской обл. и северной Киргизии. Но главная их ценность заключалась в разработке классификации и создании периодизации памятников кочевников Семиречья, Тянь-Шаня и Алая. Труды А.Н. Бернштама не утратили значения и по сей день и лежат в основе современной периодизации истории ранних кочевников этих районов.

В 1953–1955 гг. Киргизская комплексная экспедиция АН СССР провела массовые исследования курганов Тянь-Шаня (Кибиров А.К., 1959б). С 1954 г. работала Илийская экспедиция Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, вскрывшая множество курганов в долине р. Или и исследовавшая поселение Актас усуньского времени. Все эти работы нашли отражение в ряде статей, внесших существенный вклад в разработку археологии кочевников Семиречья (Агеева Е.И., 1959; 1960; 1961; Акишев К.А., 1956; 1959а; 1963; 1969; Копылов И.И., 1958; Кушаев Г.А., 1956; 1963; Максимова А.Г., 1959; 1960). В 1953 г. появляется первая работа, в которой суммируются материалы по культуре саков Сырдарьи и Семиречья (Копылов И.И., 1953). Исследуются отдельные категории сакских вещей, в частности котлы и другие металлические изделия (Копылов И.И., 1957а; 1957б; Мартынов Г.С., 1955; Спасская Е.Ю., 1956; 1958).

Особое значение имел обобщающий труд по культуре саков и усуней долины Или (Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963). В нем были систематизированы большие материалы, уточнена периодизация истории культуры, исследованы вопросы хозяйства, общественного строя, а также происхождения этих народов.

В те же годы в долине р. Талас развертываются исследования курганов ранних кочевников (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963), продолжается изучение могильника Кенкол и других аналогичных памятников (Кожомбердиев И.К., 1960; 1963).

В 1963–1968 гг. исследованы памятники на северных склонах Киргизского хребта, прилегающих к долине Таласа (Максимова А.Г., 1970; 1972; 1975). Возобновляются раскопки в долине Чу (Абетеков А.К., 1966; 1967) и в котловине Иссык-Куля.

Завершающим моментом третьего периода явились статьи, подводящие общие итоги археологического изучения Казахстана и Киргизии за 50 лет советской власти. В них значительное место уделено культуре кочевников Семиречья и Тянь-Шаня (Акишев К.А., 1967; Винник Д.Ф., 1967).

Начало четвертого периода (с 1968 г. по настоящее время) знаменуется проведением Всесоюзной (Ленинград, 1968 г.) и Международной (Душанбе, 1968 г.) конференций, на которых результаты широких и массовых полевых исследований были резюмированы и осмыслены на более высоком научном уровне, с учетом материалов, полученных к этому времени при изучении кочевого населения всей степной зоны Евразии. Исследователи подняли ряд проблем об особенностях исторического развития кочевников (Черников С.С., 1975а), о роли у них земледелия, связях с окружающим оседлым населением, региональной классификации кочевнических памятников Средней Азии и др. (Абетеков А.К., 1970; 1975а; Заднепровский Ю.А., 1975а; 1975б; Кожомбердиев И.К., 1975а; 1975б; 1975в).

Как и на предшествующих этапах, полевые археологические работы ведутся в самых широких масштабах. Исследуются могильники в котловине Иссык-Куля (Винник Д.Ф., 1975; Мокрынин В.П., Гаврюшенко П.П., 1975). В Чуйской долине вскрыты сакские курганы и курганы кенкольского типа (могильник Кум-Арык) (Кожомбердиев И.К., 1976). Возобновляются исследования курганов на Тянь-Шане (Ташбаева К.И., 1983). Одним из ярчайших событий в археологии стали раскопки знаменитого кургана Иссык (Акишев К.А., 1974), содержавшего «царское» захоронение. Открытие Иссыка представляет одно из важнейших достижений советской археологии последнего времени в изучении культуры кочевников Евразии.

Характерной особенностью, последнего периода в истории изучения кочевников Семиречья и Тянь-Шаня явились усиление внимания к разработке общих проблем истории и археологии кочевого населения и пересмотр некоторых старых представлений. Так, критический анализ накопленных материалов дал основание оспорить традиционное отождествление с усунями погребенных в могильниках, исследованных М.В. Воеводским и М.П. Грязновым, и выдвинуть положение о принадлежности их местным позднесакским племенам, входившим в состав Усуньского союза (Заднепровский Ю.А., 1971). Появились специальные исследования об оседлости усуньских племен (Акишев К.А., 1969; 1970; Абетеков А.К., 1970; 1975б), о специфике исторического развития саков Средней Азии (Акишев К.А., 1973). В обобщающей работе о петроглифах (Шер Я.А., 1980) дана наиболее полная сводка наскальных рисунков Семиречья времени ранних кочевников. Фундаментальная монография о кургане Иссык (Акишев К.А., 1978) ввела в научный оборот ценный комплекс по культуре, идеологии и искусству сакских племен Семиречья. Еще одна монография, в основе которой также лежит материал из кургана Иссык, стала первым специальным трудом, посвященным искусству и мифологии саков (Акишев А.К., 1984).

Важным этапом в изучении истории кочевых народов Средней Азии явился созыв специального совещания «Ранние кочевники Средней Азии и Казахстана» (Ленинград, 1975 г.), целиком посвященного спорным проблемам хронологии и периодизации. Материалы его полностью опубликованы (Успехи среднеазиатской археологии. Л., 1975. Вып. 3; КСИА. М., 1978. Вып. 154). В 1983 г. в Государственном Эрмитаже была проведена Всесоюзная конференция по истории культуры Киргизии и издан каталог, содержавший новые материалы ранних кочевников Киргизии и широко известного Шамсинского погребения (Памятники культуры и искусства Киргизии).

Не менее важным событием оказался и выход в свет первого тома «Истории Казахской ССР» (1977), в котором использованы археологические материалы по ранним кочевникам Семиречья, высказаны и аргументированы последние концепции по вопросам хронологии, периодизации, этнической и социально экономической интерпретации археологических па мятников. Вышел первый том «Истории Киргизской ССР» (1984). В нем впервые всесторонне представлены основные археологические комплексы края, дана характеристика особенностей хозяйства, культуры, социального строя и исторических судеб кочевого населения, обитавшего на территории Киргизии в раннем железном веке.

Следует отметить спорность и противоречивость этнических определений археологических комплексов, особенно тех, что соотносятся с усунями, юечжами, кангюйцами и хунну. Поэтому совершенно необходимы дальнейшие исследования.

Остается насущной задачей разработка самостоятельной (независимой от скифо-сарматских аналогий) хронологии археологических памятников кочевников Средней Азии, основанной на эволюции местных предметов, особенно вооружения, конского снаряжения и др. Работа в этом направлении ужо началась и дала положительные результаты (Сорокин С.С., 1956а; Литвинский Б.А., 1965; Медведская И.Н., 1972; Акишев К.А., 1973).

По-прежнему дискуссионен вопрос о хронологии памятников кенкольского типа, и Кенкольского могильника в частности. После пересмотра С.С. Сорокиным первоначальной даты этих памятников в литературе долгое время господствовала точка зрения об отнесении Кенкола ко II–IV вв. (Сорокин С.С., 1956а; 1956б). Однако последние раскопки Кенкольского могильника позволили несколько расширить хронологические рамки памятника, выделить более ранние и более поздние захоронения и отнести его к I–V вв. (Кожомбердиев И.К., 1963, с. 76). Но и сейчас нельзя считать этот спор окончательно решенным.

Нет единства в вопросах периодизации истории кочевников Средней Азии, и Семиречья в частности, хотя всеми выделяются сакский и усуньский периоды. Две первые периодизации сако-усуньских памятников были предложены А.Н. Бернштамом (1950; 1952). Позднее Е.И. Агеева (1961) и Г.А. Кушаев (1963) дали более дробное членение памятников усуньского времени.

Более всего соответствует современным представлениям периодизация, принятая в первом томе «Истории Казахской ССР» (1977, с. 272, 310) и являющаяся по существу модификацией археологической схемы А.Н. Бернштама и Е.И. Агеевой. Оговаривая относительность абсолютных дат, мы в настоящем разделе придерживаемся в основном именно этой периодизации, которая имеет следующий вид: I — раннесакский период (VIII–VI вв. до н. э.); II — сакский период (V–III вв. до н. э.); III — усуньский период (III в. до н. э. — V в. н. э.) с тремя этапами: ранний (III–I вв. до н. э.), средний (I–III вв.), поздний (III–V вв.)[18] и вносим в нее лишь некоторые коррективы.

В первую очередь это касается «удревнения» самого раннего этапа сакской культуры и включения в него VIII пека до н. э. Надо сказать, что в первой периодизации А.Н. Бернштама также фигурировал VIII век до н. э., интуитивно выделенный на крайне малочисленных фактах. В настоящее время VIII век до н. э. выделяется более обоснованно (Акишев К.А., 1973; Акишев К.А., Акишев А.К., 1978; Грязнов М.П., 1983а), хотя до сих пор в Средней Азии еще не открыты наиболее ранние памятники, подобные курганам Аржан и Высокая Могила.

Использование в названии периодов этнических наименований связано с желанием исследователей увязать археологические памятники с определенными этническими образованиями, известными по письменным источникам, что, к сожалению, не всегда согласуется с хронологией. Поэтому надо иметь в виду относительность этих отождествлений, тем более что этнический состав среднеазиатских кочевников представлял собой гораздо более сложную картину.

В Семиречье, как и в других частях евразийского пояса степей, раннесакские памятники изучены недостаточно. Они представлены единичными могилами с довольно бедным инвентарем, а также отдельными находками изделий «скифской триады».

Могилы имеют три разновидности: обычные грунтовые ямы, подбои и каменные ящики. Последние можно рассматривать, видимо, как пережиточное явление, связанное с эпохой бронзы. Захоронения различаются также ориентировкой погребенных: на запад, северо-запад и северо-восток. Все это указывает, быть может, на этнокультурную разнородность саков Семиречья. Иногда умершего сопровождало погребение верхового коня в отдельной яме. В могилу ставили ритуальную пищу — мясо барана. Инвентарь погребений беден и однообразен, оружие отсутствует. В могилах находят предметы конской упряжи с характерными стремевидными удилами, пряжками и ворворками. В этот период, особенно к концу его, в Семиречье уже были известны изделия прикладного искусства, выполненные в так называемом зверином стиле. В быту население употребляло простые бронзовые ножи, деревянные и костяные гребни. Лепная круглодонная посуда, частично изготовленная на матерчатом шаблоне, резко отличалась по форме и отсутствию орнамента от керамики позднебронзового века. Случайно найденные бронзовые и железные акинаки с бабочковидным перекрестьем, а также наконечники стрел ромбовидной формы со втулкой и некоторые другие изделия по аналогии с раннескифскими относят к раннесакскому периоду. Таким образом, все три компонента знаменитой «скифской триады» — оружие, уздечный набор, звериный стиль — уже представлены в культуре саков Семиречья раннего периода.

Памятники этого периода встречены в четырех пунктах Семиречья и Тянь-Шаня (Тюп). Следует отметить близость культуры саков Семиречья культурам Центрального Казахстана (Тасмола), Приаралья (Уйгарак) и Алтая (Майэмир). Скифо-сакская культура появилась, как считают некоторые археологи (Грязнов М.П., 1983а), в сложившихся формах в разных частях Великого пояса степей Евразии, от Тувы (Аржан) до Украины (Высокая Могила), почти одновременно, в VIII в. до н. э. Этот процесс сложения культуры ранних кочевников захватил, очевидно, Семиречье и Тянь-Шань.

Наиболее ранние погребения периода обнаружены в могильниках Каргалы и Биже. Первый находится в ущелье, в 50 км к западу от г. Алма-Ата. Под насыпью из камней обнаружены захоронения в каменных ящиках, перекрытых плитами. В одной из могил на большой глубине лежал костяк, черепом на северо-восток. Рядом найдены бронзовый листовидный нож длиной 10 см, круглое в сечении шило и небольшой круглодонный лепной горшок. А.Н. Бернштам (1941б) датировал могильник VIII–VII вв. до н. э. Другие исследователи относят его к VII–VI вв. до н. э. (Акишев К.А., 1977). Малочисленность раскопанных курганов и найденных вещей затрудняет определение абсолютной даты.

В долине р. Биже, в 40 км к юго-западу от г. Талды-Курган, раскопано пять ограбленных еще в древности курганов. Как и в Каргалы, захоронения находились в каменных ящиках, погребенные лежали головой на запад. Возле курганов найдено четыре уздечных набора: бронзовые удила со стремевидным завершением и дополнительным отверстием, трехдырчатые изогнутые псалии, два навершия, заканчивающихся головами горных козлов (табл. 26, 2, 3), разные ворворки и подвески, а также многочисленные бронзовые колечки, украшавшие ремни поводьев. Эти находки достаточно обоснованно отнесены к VIII–VII вв. до н. э. (Акишев К.А., Акишев А.К., 1978). Можно думать, что и захоронения в курганах Биже также относятся к этому времени.

В долине р. Чилик, притока р. Или, в большом разновременном могильнике Джувантобе раскопано несколько сакских курганов. Под насыпью одного из них обнаружены две расположенные рядом могилы, перекрытые деревом и ветками. В северной яме лежал полный скелет лошади спиной вверх, с подогнутыми ногами. В зубах ее находились бронзовые стремевидные удила, а рядом — бронзовые ворворки и две подпружные пряжки. В соседней могиле был погребен человек в вытянутом положении на спине, головой на запад. Рядом найден бронзовый нож с небольшой петлей на рукояти, а под ним — костяной гребень с фигурным навершием в виде завитков. В других курганах обнаружены единичные круглодонные лепные сосуды, бронзовый пластинчатый нож, кости барана, бусы. Эти могилы датированы VII–VI вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1960). Все исследованные курганы содержали захоронения рядовых общинников раннесакского времени.

В трех курганах могильника Караша 2, у подножия Киргизского Алатау, в средней части долины р. Талас, оказались захоронения в узких подбоях, вырытых в северо-восточной стенке входной ямы (табл. 26, 35). Подбои были закрыты вертикальными каменными плитами. На древней поверхности могилы были окружены каменными кольцами. Погребенные лежали вытянуто на спине, головой на северо-запад. В могилах найдено немного вещей, но достаточно выразительных: длинные железные булавки с круглым навершием, лепной кувшин с носиком и ручкой, бронзовый пластинчатый нож, фигурная рукоять которого имеет форму головы животного с оскаленной пастью (табл. 27, 6), серебряные украшения из проволоки и бусы. На основании находок курганы датированы VI–V вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1969), что разрешает считать подбойные погребения могильника Караша 2 одними из наиболее ранних у кочевого населения Средней Азии.

Особого внимания заслуживает Тюпский клад, найденный еще в конце прошлого века на восточном берегу оз. Иссык-Куль. Он состоит из 20 бронзовых предметов конской упряжи и, очевидно, происходит из разрушенной могилы (табл. 26, 4-11). В него входят наиболее характерные для раннего периода стремевидные удила (без дополнительного отверстия), близкие аналогии которым известны в материалах Биже и Джувантобе в Семиречье, а также Тасмолинских курганов Центрального Казахстана, Уйгаракского могильника Приаралья и майэмирских комплексов Алтая. С удилами связан бронзовый изогнутый псалий с большим центральным отверстием, весь покрытый рельефным узором (табл. 26, 4). Замечательный образец звериного стиля представляет бронзовая кольцевидная бляшка с изображением бегущих козлов и хищников (табл. 26, 11). Имеются бляшки для перекрещивающихся ремней узды с рельефным узором на щитке, подпружные пряжки. Набор предметов конской сбруи, а также бронзовый нож типичны для VIII–VJ вв. до н. э. (Бернштам А.Н., 1949б; Грязнов М.П., 1983а).

К раннесакскому периоду отнесены некоторые случайные находки бронзовых и железных акинаков с бабочковидным перекрестьем и зооморфным навершием, бронзовый кинжал из Текели (табл. 26, 1) (Акишев К.А., Акишев А.К., 1978), а также втульчатые и черешковые наконечники стрел (Акишев К.А., 1973). Во время строительства БЧК были найдены двуперые втульчатые наконечники стрел ромбической формы, характерные для памятников VII–VI вв. до н. э. (Бернштам А.Н., 1950).

По сравнению с раннесакским периодом количество археологических памятников сакского времени увеличилось во много раз, что свидетельствует о значительном росте численности населения края. Почти все основные районы Семиречья и Тянь-Шаня были обжиты саками именно в это время. Такой крупный демографический скачок стал возможен в результате развития производительных сил кочевых общин. В ходе накопления богатств появились условия для создания колоссальных погребальных сооружений, подобных курганам Иссык и Бесшатыр.

Сакские памятники выявлены во многих долинах и изучены значительно лучше, чем раннесакские. Можно выделить несколько групп могильников, часть которых в дальнейшем, по мере накопления материалов, вероятно, составит самостоятельные археологические культуры.

Иссыкская группа объединяет могильники и многочисленные клады, обнаруженные в долинах рек на северном склоне Заилийского Алатау, включая современную территорию г. Алма-Ата. Здесь находились один из крупнейших районов сосредоточения сакских племен и важный центр сакской металлургии. Именно здесь обнаружено наиболее богатое из всех известных на территории Средней Азии и Казахстана погребение знатного сака в кургане Иссык.

Могильник Иссык находится на левом берегу р. Иссык, на северной окраине одноименного города, в 50 км к востоку от г. Алма-Ата. Это большой могильник, вытянутый вдоль реки и состоящий преимущественно из крупных, так называемых царских, курганов. Всего их 40. Знаменитый курган Иссык (16) был раскопан под руководством К.А. Акишева в 1969–1970 гг. Размеры кургана (диаметр 60 м, высота 6 м) впечатляют. Насыпь состояла из чередующихся слоев гальки и щебня с глиной. Под ней оказались две могилы — центральная, полностью разрушенная при ограблении в древности, и непотревоженная, южная, в 15 м от первой. Погребальная камера впущена в материк и представляет собой прямоугольный сруб из пяти рядов бревен (2,9×1,5×1,5 м). Сверху сруб был перекрыт накатом из бревен. На деревянном полу, на матерчатой подстилке, украшенной золотыми бляшками, лежал погребенный в богатом парадном одеянии и при полном вооружении (табл. 26, 14, 15). Покойник был положен вытянуто на спине, головой на запад, левая рука чуть откинута, а правая прижата к туловищу. По сохранившимся на месте золотым украшениям были детально реконструированы одежда, обувь и замечательный головной убор (табл. 26, 13). Всего в могиле оказалось около 4 тыс. золотых высокохудожественных изделий. На погребенном был короткий кожаный кафтан, сплошь обшитый фигурными украшениями, а под ним — нательная рубаха, рукава которой были украшены мелкими золотыми бляшками. Поверх кафтана был надет парадный пояс с массивными бляхами и к нему подвешены железный меч — справа, кинжал — слева. Штаны по швам и сапоги с длинными голенищами также украшены золотыми бляшками.

В западной и южной частях камеры вдоль стен стояли группами глиняные, деревянные, бронзовые и серебряный сосуды (31) с заупокойной пищей. Глиняные краснолощеные кувшины и круглодонные миски с различной профилировкой закраин изготовлены на гончарном круге. Из дерева сделаны прямоугольные блюда с невысоким бортиком, миски и черпак. Особый интерес вызывает серебряная чаша с надписью из 26 знаков (табл. 26, 16), которая, по заключению В.А. Лившица (1980), по всей вероятности, представляет первую надпись на сакском языке. В кургане был похоронен мужчина 16–18 лет, относящийся к европеоидному типу с примесью монголоидных черт. К.А. Акишев (1974; 1978) датировал погребение V в. до н. э. А.К. Акишев (1984), основываясь на анализе художественных изделий, предложил иную дату — рубеж IV–III вв. до н. э. Уникальность материалов кургана Иссык не позволяет однозначно определить время его сооружения. Заметим только, что новая дата не выходит за пределы хронологии сакского периода.

Другой исследованный в Иссыке курган по размерам не уступает описанному выше. Несмотря на ограбление, в нем сохранились бляшки из золотой фольги, два глиняных кувшина и бронзовая курильница (табл. 27, 32), внутри которой находились угольки, зола и обгоревшие щепки. Здесь также было богатое захоронение (Максимова А.Г., 1978). Иссыкские курганы дают наглядное представление о глубоком социальном неравенстве у саков Семиречья. Об этом можно судить по богатству и пышности погребального обряда. Сооружение подобных усыпальниц стало возможным в результате накопления огромных богатств в руках родовой знати. Получены достоверные данные об одежде, обуви и головном уборе, а также об оружии и украшениях, бытовой утвари того времени. Особенно важное символическое значение имел головной убор из кургана Иссык — сложного устройства, украшенный множеством золотых фигурок коней, барсов, горных козлов, птиц и деревьев. Вся эта композиция олицетворяла главное солнечное божество сакского пантеона. Иссыкский вождь — «золотой человек» — в парадном сверкающем облачении и ритуально-магическом головном уборе — это солнечный бог-воин, «широкий как мир» (Акишев А.К., 1984, с. 99, 100).

В кургане Иссык обнаружены ценные материалы, выполненные в зверином стиле, которые раскрывают особенности прикладного искусства саков Семиречья. Большое значение имеет находка чаши с надписью. Можно думать, что общество саков, возглавляемое «золотым человеком», являлось союзом племен (вроде авестийской «дахью»), раннегосударственным объединением, в котором власть верховного сакрального вождя еще ограничивалась родовыми учреждениями и не была абсолютной (Акишев А.К., 1984, с. 70).

В 1953 г. в долине Иссыка, поблизости от могильника, найдены три медных котла, чугунный котел, медные блюда и бронзовый, а также железные светильники (табл. 27, 31), украшенные фигурками сидящего человека и лошади (Мартынов Г.С., 1955). Имеются основания полагать, что часть предметов этого клада одновременна погребению в кургане Иссык. В другом иссыкском кладе находились втульчатый наконечник копья, кинжал с бабочковидным перекрестьем, кольчатые удила, медный котел (табл. 27, 7, 45) (Акишев К.А., 1963).

В долинах Заилийского Алатау и на территории, ныне занятой городом Алма-Ата, найдены десятки кладов и отдельные предметы сакского периода, в том числе металлические котлы (табл. 27, 18–21, 37, 40, 43, 44) (Археологическая карта Казахстана; Акишев К.А., 1963; Савельева Т.В., 1980).

Вторая группа могильников — Бесшатырская — включает памятники долины рек Или и Чарын. В этом районе насчитывается до 100 крупных могильников, а общее количество курганов достигает нескольких тысяч. Особенно выделяется Бесшатырский могильник. Он находится на правом берегу Или, в 100 км к востоку от г. Илийск и в 180 км от г. Алма-Ата. Могильник состоит из 31 кургана, которые подразделены на три группы: большие (диаметр 45-105 м при высоте 6-18 м), средние (диаметр 25–28 м) и малые (диаметр 6-18 м). Эти группы, очевидно, отражают социальную стратификацию общества кочевников того времени. Большие курганы — захоронения вождей, в курганах средних размеров хоронили представителей племенной знати, а в малых — рядовых воинов и общинников.

Под насыпью одного из больших (диаметр 52 м) курганов открыто наземное деревянное сооружение из погребальной камеры (3,6×4 м), тамбура и коридора. Вход в сооружение был с востока (табл. 26, 12, 17). Стены камеры сделаны из семи-восьми рядов плотно подогнанных бревен. С обеих сторон они удерживались вертикально поставленными столбами. Плоское перекрытие состояло из бревен наката и слоя камышовых матов. После захоронения вход в камеру, а также коридор заложили крупными валунами и затем насыпали огромную насыпь. Усыпальница была ограблена в древности. В других курганах Бесшатыра наземные деревянные сооружения несколько отличались по конструктивным особенностям.

В средних курганах также имелись деревянные сооружения. Один курган оказался по устройству необычным: стены большой погребальной камеры были глинобитными с примесью щебня. Перекрывал ее накат из бревен и чередующихся слоев камня и кустарника.

Все большие и средние курганы были ограблены и не содержали каких-либо вещей. Датирующие находки обнаружены только в малых курганах, где захоронения находились в грунтовых могилах или каменных ящиках, сооруженных на дне грунтовых могил. В одном из курганов было похоронено два человека, лежавших головами на запад (табл. 26, 18). У каждого справа находился железный кинжал, а слева — остатки колчана с бронзовыми наконечниками стрел. Всего было 50 черешковых и втульчатых наконечников 12 типов. Около северного костяка лежали железный умбон и остатки небольшого деревянного щита. У пояса найдена простая железная пряжка (табл. 26, 18–24). Анализ этого комплекса позволил отнести весь могильник Бесшатыр к V в. до н. э.

Хотя площадь могильника достигает 2 кв. км, памятники, связанные с Бесшатырскими курганами, разбросаны гораздо шире. К ним относятся каменные ограды в окрестностях курганного некрополя. По-видимому, Бесшатырский комплекс был священным местом семиреченских саков, обитавших в долине р. Или. Сюда саки приходили на поклонение, приносили многочисленные жертвы, совершали тризны и различные культовые обряды, устраивали поминки. Места отправлений таких религиозных торжеств и обрядов отмечены сооружением грандиозных оград из менгиров и валунов (Акишев К.А., 1977, с. 268).

Погребальные сооружения рядовых общинников изучены в нескольких пунктах долины Или. Курганы обычно вытянуты цепочкой. Захоронения совершены в грунтовых могилах, которые перекрыты деревянным накатом. Преобладают одиночные погребения, но имеются парные и коллективные (табл. 26, 26). Большинство погребенных ориентировано головой на запад. В могилы клали части туши барана. Погребальный инвентарь, как правило, включает один-два сосуда (табл. 26, 27–34), единичные предметы быта и украшения из железа и бронзы. В некоторых курганах обнаружены зернотерки (Акишев К.А., 1963). Такие курганы известны, например, в могильнике Кзылауз I, расположенном на правобережье Или. в 80 км к востоку от г. Илийск и примерно в 20 км от Бесшатыра.

Группа сакских памятников Чуйской и Таласской долин представлена лишь захоронениями рядовых общинников, погребальный обряд которых аналогичен обряду рядовых погребений долины р. Или. Сопровождающий покойников инвентарь составляют один-два сосуда, украшения, бронзовые наконечники стрел, среди которых встречаются трехперые черешковые и трехгранные втульчатые.

В разных пунктах долины Чу обнаружены случайные находки бронзовых изделий сакского времени: несколько кинжалов с прямым клинком, бабочковидным перекрестьем и брусковидным или антенным навершием (табл. 27, 4), а также литые бронзовые котлы на коническом поддоне с двумя вертикальными ручками. Возле Сокулука на БЧК найдена поделка из рога длиной 17 см (табл. 27, 41). Она заканчивается тупой мордой хищника с открытой зубастой пастью Поделка украшена полосой резных треугольников. Верхний острый конец не орнаментирован. Подобные предметы, служившие амулетами, известны в памятниках савроматской культуры Южного Приуралья и Нижнего Поволжья. И там иногда реалистически изображенная голова хищника сочетается с геометрическим узором.

Последняя группа сакских памятников может быть выделена на Тянь-Шане, широко заселенном в то время. В котловине Иссык-Куля и во всех горных долинах Центрального Тянь-Шаня разбросаны правильными цепочками и бессистемно курганы саков, составляющие нередко крупные могильники.

В них наряду с обычными погребениями в грунтовых ямах (табл. 26, 36, 38) открыты курганы с каменными ящиками. Так, в могильнике Туура-Суу в долине р. Тон на южном берегу Иссык-Куля обнаружены погребальные сооружения в форме ящика, сложенного из крупных плит и больших валунов (табл. 26, 37). Они вытянуты по линии запад-восток. С северной стороны к ним примыкают небольшие пристройки из таких же камней. В них, возможно, помещали сосуды. Ящики перекрыты большими плитами, поверх которых возведены насыпи. Инвентарь курганов включает поделки из бронзы (бусы) и железа (нож, кольцо), золотые бляшки, украшения и др. Замечательна золотая фигурка бегущего джейрана. Она укреплена на прямоугольных пластинках, имеющих отверстия (табл. 27, 42). Концы рогов загнуты вверх, а вся фигура выполнена в реалистической манере сакского искусства. Еще одна выразительная находка — костяная пластинка с изображением хищника, вероятно волка, с поджатым хвостом. В 15 раскопанных могилах оказалось всего лишь три глиняных сосуда (Мокрынин В.П., Гаврюшенко П.П., 1975).

Высокогорные долины внутреннего Тянь-Шаня также были широко освоены сакскими племенами. Погребальные памятники исследованы в нескольких пунктах. В Нарынской долине, к западу от г. Нарын, в могильнике Аламышик вскрыто четыре кургана (табл. 26, 38). Погребения совершены в простых грунтовых могилах, перекрытых жердями и каменными плитами. Умерших хоронили в скорченной позе, видимо, следуя погребальной традиции бронзового века. Возле них находились бронзовые ножи и каменные оселки. Такие же бедные погребения оказались в Джергетальском могильнике в долине Ала-Бука (табл. 26, 36). Лишь в одном из них найдено несколько вещей — лепная чаша, бронзовый нож и проколка (Бернштам А.Н., 1952).

В могилах рядовых общинников в долине Кара-Гуджур наряду с лепными сосудами встречены единичные бронзовые предметы — например, круглое зеркало с петлевидной ручкой (табл. 27, 16). Наибольшее количество металлических изделий было в одном из курганов могильника Турасу: два бронзовых браслета, булавка и два перстня, а также золотая бляшка. В курганах Внутреннего Тянь-Шаня очень редко встречаются железные изделия (Кибиров А.К., 1959б). Отсутствие заметных различий в устройстве могил и в погребальном обряде, а также общая бедность и однообразие инвентаря не позволяют выделить четкие локальные особенности культуры саков Центрального Тянь-Шаня.

Котловина Иссык-Куля служила крупным центром металлургии сакских племен. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные находки кладов и отдельных бронзовых предметов. Здесь встречены специальные жертвенно-поминальные комплексы, связанные с культовыми церемониями древних саков. Такой комплекс найден в 1937 г. в небольшой долине Кырчин, к северу от с. Семеновское, на северном берегу Иссык-Куля. Все предметы лежали на глубине 1,5–2 м. Наверху находились два котла. Под одним из них были две курильницы-светильники. Под всеми этими предметами обнаружены два жертвенных стола. Большой жертвенный стол имел форму прямоугольного подноса на четырех ножках с бортиком. Под бортом — две горизонтальные ручки. По углам — отверстия для крепления скульптурных фигурок лежащего длиннорогого быка (типа зебу?). Одна из фигурок была отломана и уцелела (табл. 27, 39). Другой стол меньше и незначительно отличается в деталях. Обнаруженные в комплексе светильники также различаются по форме. Один из них — в виде четырехугольного подноса на ажурной конической подставке. На поверхности подноса укреплены три трубки со сквозными отверстиями. В углу у бортика сохранились две одинаковые скульптурные группы, изображающие нападение хищника на копытное животное. Всего таких фигур было раньше 12 (табл. 27, 30). Другой светильник — в форме круглой чаши, также на ажурной конической подставке. В центре чаши — две трубки с отверстием наверху. На бортике чаши — 11 скульптурных фигурок идущих барсов (табл. 27, 29). Из двух котлов полностью сохранился только один. На тулове его крестообразно расположены две горизонтальные и две вертикальные ручки. Все эти культовые предметы использовались в религиозных церемониях, связанных с культом священного огня и солнца. Они раскрывают некоторые особенности религиозных представлений саков (Зима Б.М., 1941; 1982). Возможно, что в долине Кырчин находилось одно из святилищ сакского времени под открытым небом. Сюда саки периодически съезжались для совершения культовых обрядов, жертвоприношений и поклонения священному огню и солнцу.

Специальных храмов у кочевников Семиречья и Тянь-Шаня не было, но, как и у скифов, у них существовали священные места, где находились бронзовые котлы особо больших размеров и совершались культовые обряды. Следы святилища на открытом воздухе недавно выявлены у с. Чильпек на юго-восточном берегу Иссык-Куля. Здесь найден сакский жертвенник прямоугольной формы с бортиком и двумя ручками для переноса. Из четырех ножек сохранились две в виде одинаковых женских фигур (табл. 27, 35). Хорошо переданы черты лица явно монголоидного облика — с раскосыми глазами и большим широким носом. На голове — диадема. Обнаженные почти до плеч руки подняты вверх и касаются головы. На запястье — широкие браслеты. Одежда состоит из кофты с короткими рукавами, украшенной вертикальной широкой полосой с елочным узором, и юбки со складками, расширяющейся книзу. Ножки в виде женских фигурок обнаружены на семиреченских жертвенниках впервые. Рядом находились обломки трех бронзовых котлов с ручками. На одном из них сохранилось изображение лежащего животного (зебувидного быка?; табл. 27, 36). Имелись также обломки железного котла. Все предметы залегали на глубине 1,5 м. При раскопках здесь обнаружили остатки долговременного костра и обломки массивной жаровни. В культурном слое оказалось много битой лепной посуды, в том числе украшенной вертикальными полосками красной краски, кости барана. На этом участке, таким образом, удалось впервые выявить длительно существовавшее сакское святилище огня. Примечательно, что оно находилось недалеко от известного Чильпекского могильника более позднего, усуньского, времени (Винник Д.Ф., 1977).

В качестве переносных алтарей иногда использовали более простые предметы, изготовленные из камня.

У с. Беловодское, на трассе БЧК, найден каменный алтарь в виде небольшого овального столика на четырех массивных ножках (табл. 27, 33) (Бернштам А.Н., 1950). Внешняя сторона бортика украшена рельефными узорами в виде «запятых». Такие же узоры имеются на ножках. На горизонтальной поверхности есть неглубокое углубление. Подобные переносные алтари или жертвенники нередко встречаются в памятниках савроматского времени Южного Приуралья и Западного Казахстана. Как правило, их находят в женских погребениях. Использовались эти предметы для различных культовых церемоний и прежде всего, как алтари священного огня.

Иной состав предметов содержит клад из с. Каменка на северном берегу Иссык-Куля (табл. 27, 10–13, 17). Он состоит из четырех пар двукольчатых удил, втульчатого наконечника копья, обломанного бронзового кинжала, который по форме похож на кинжалы Чуйской долины. Клад включает также дисковидное зеркало и кельт-тесло с ушком. Все предметы находились в котле сакского типа. Они также могут рассматриваться как жертвенно-поминальный комплекс (Кызласов Л.Р., 1972).

В Таласской долине и во многих долинах вокруг Иссык-Куля встречены большие скопления наскальных рисунков. Особенно многочисленны они в районе Чолпон-Ата, в Тонской долине. Выделяются выразительные образцы рисунков сакского звериного стиля — изображения козлов, оленей и хищников (Гапоненко В.М., 1963; Шер Я.А., 1980).

В районе высокогорных долин Внутреннего Тянь-Шаня также известны случайно найденные сакские культовые предметы. Особый интерес вызывает найденный в Нарынской долине бронзовый жертвенник (Памятники культуры и искусства Киргизии). Он прямоугольной формы, с высокими бортиками на ножках и двумя ручками. На бортике были укреплены 22 скульптурные фигурки хищников (тигров?). Изображение шествия зверей, несомненно, имеет магическое значение. Этот жертвенник — лучший из всех обнаруженных в Киргизии (табл. 27, 34), и он мало чем отличается от известного семиреченского алтаря. В верованиях саков, принадлежавших к иранским кочевым народам древности, было много общего с соседними кочевыми и оседлыми ираноязычными народами Средней Азии, а также со скифами и савроматами. Некоторые различия проступают при сравнении памятников искусства, в которых запечатлены религиозные и идеологические представления саков. Саки обожествляли явления природы. Главным божеством было Солнце. Поклонение Солнцу связано с почитанием огня. Конь выступал как культовый зооморфный символ главного божества. Широко был распространен культ предков. В целом религиозные представления саков являют собой причудливое смешение разнообразных верований, которые не сложились еще в единую упорядоченную систему.

К наиболее высоким культурным достижениям сакских племен Семиречья и Тянь-Шаня следует отнести создание высокохудожественных произведений прикладного искусства, выполненных в зверином стиле (табл. 27, 29, 30, 34, 36–44). Из разных материалов они создавали изображения хорошо знакомых животных, а также экзотических зверей, таких как лев и тигр.

В сакский период произошли изменения в форме хозяйства, условиях жизни, быта и во всей культуре сакского населения. Резко изменился тип жилища. Были созданы разборные, легкоперевозимые войлочные юрты, наиболее приспособленные к новому образу жизни. Одежда и утварь соответствовали условиям кочевой жизни. Исключительно важную роль в хозяйстве и жизни саков играл верховой конь. Конь сопровождал кочевника с раннего детства. Каждый свободный общинник был в то же время воином, и поэтому столь большое значение саки придавали качеству и надежности конского снаряжения и боевого оружия. Именно в них с наибольшей силой проявились специфические особенности культуры, и в них наглядно проступают прогрессивные усовершенствования.

Материалы свидетельствуют о большом развитии металлургии у сакских племен Семиречья и Тянь-Шаня и о ее высоком техническом уровне (табл. 27). Можно говорить о совершенствовании приемов обработки дерева, кости и камня, а также шерсти и войлока.

Мастерство местных ювелиров демонстрирует замечательный набор штампованных бляшек сакского периода, происходящий из разрушенного кургана (V–IV вв. до н. э.) у сел. Барскоон на южном берегу Иссык-Куля. Сохранилось около 150 предметов и среди них куски металла, составляющие отходы производства. Имеются прямоугольные бляшки с изображением головы тигра с оскаленной пастью, окаймленные вертикальными планками, с отверстиями для нашивки. На других бляшках изображены голова волка анфас или кабана в таком же обрамлении. Среди фигурных бляшек геометрической формы встречены экземпляры с рельефным растительным орнаментом (табл. 27, 22–28). В этом наборе есть заготовка для прямоугольной бляшки, которая после штамповки была вновь прокована, а также обломки и обрезки металла. Бляшки предназначались для украшения одежды. Поскольку все они изготовлены из бронзы, то могли украшать одеяние не столь знатного сака, как похороненный в кургане Иссык. Находки вместе с ними отходов производства дают основание предположить, что здесь был похоронен ремесленник. Возможно, эти находки образуют клад ремесленника. В любом случае Барскоонский комплекс дает возможность изучать особенности производства ювелира-торевта эпохи саков (Памятники культуры и искусства Киргизии, с. 31).

На рубеже III–II вв. до н. э. в истории Семиречья и Тянь-Шаня наступает новый этап, связанный также и с переселением в середине II в. до н. э. кочевых племен юечжей и усуней из Центральной Азии. Усуни вскоре подчинили местные сакские племена и часть юечжей. Но в большинстве юечжи продвинулись на юг Средней Азии и создали там основы будущего Кушанского государства. Сложившийся Усуньский племенной союз можно рассматривать как более или менее устойчивое раннеклассовое образование. Усуни обитали в Семиречье до середины V в. н. э., а точнее, до вхождения их в состав Тюркского каганата в середине VI в. н. э.

Об усунях довольно подробно сообщается в письменных источниках. Они активно участвовали в политической истории Восточной и Средней Азии, были противниками хунну и поддерживали дружеские отношения с соседними кочевыми владениями Кангюй и Давань. Союз с усунями, направленный против хунну, заключило Ханьское государство. Саки и юечжи также принимали участие в важнейших исторических событиях эпохи, связанных с движением кочевых народов против Греко-Бактрии, закончившимся ее крушением и созданием новой могущественной Кушанской империи. Таким образом, кочевые народы Семиречья и Тянь-Шаня с последних веков до нашей эры начали выступать как важная сила на мировой исторической арене.

Усуньское владение было раннегосударственным объединением кочевников. Ставка усуней — город Чигу (Город красной долины) — находился в котловине Иссык-Куля. Он был административным и торговым центром. Правда, местоположение его пока точно не установлено, и о локализации Чигу существуют разные суждения.

По хуннскому образцу Усуньское владение было, очевидно, разделено на три части. Во главе их стояли правитель и два его сына. Каждый из них имел личную дружину по 10 тыс. конников. Функционировал довольно развитой аппарат управления из 16 высоких должностных лиц. В своей деятельности правитель опирался на совет старейшин.

Имущественное неравенство во владении скотом и пастбищами достигло значительного уровня. Социальное расслоение устанавливается по археологическим данным и сведениям письменных источников. Имеются сообщения о закреплении преимущественного права пользования отдельными пастбищами. По уровню социально-экономического развития общество усуней было примерно равно хунну. Усуньский союз представляет собой пример достаточно высокого развития социальной организации кочевого общества.

После включения в состав Усуньского союза местных сакских племен, а также юечжей численность объединения достигла 630 тыс. человек (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190). Однако вполне вероятно, что основную массу населения Семиречья и Тянь-Шаня в то время по-прежнему составляли местные племена саков — потомки древних саков ахеменидской эпохи. Преобладание местного населения должно было отразиться на составе археологических памятников. Согласно письменным источникам, население. Семиречья и Тянь-Шаня в этническом отношении было разнородным. Здесь обитали три народности — саки, юечжи и усуни. Не противоречат этому и археологические материалы, которые представлены одновременными памятниками разного типа. Так, некоторые исследователи насчитывают до 12 различных вариантов погребальных сооружений (Агеева Б.И., 1960; 1961). Возникает трудная задача сопоставления археологических памятников с конкретным этносом. Первоначально, как уже говорилось, все курганы III–I вв. до н. э. относили к памятникам усуней (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938). Позднее была высказана мысль, что только захоронения в курганах, расположенных цепочками и отличающихся большим богатством, могли принадлежать господствующим племенам усуней. Погребения же, обнаруженные в беспорядочных группах курганов, могут быть связаны с племенами сэ (саками античных авторов) или юечжи (Тереножкин А.И., 1941, с. 75). Критический разбор материалов и гипотез приводит к заключению, что памятники с грунтовыми могилами составляют основную массу захоронений местного населения усуньского периода. В них можно проследить непосредственное развитие от сакских комплексов середины I тысячелетия до н. э. Это видно при сопоставлении материалов могильника сакского периода V–IV вв. до н. э. Кзылауз I и раннеусуньского памятника III–II вв. до н. э. Капчигай III. Оба памятника находятся в долине р. Или. В обоих могильниках курганы располагаются цепочками. У основания насыпи, под ней или на ней находятся каменные кольца. Основную массу погребений составляют грунтовые могилы (в Капчигай III только пять подбойных из 30), перекрытые деревом. Захоронения в обоих могильниках, как правило, одиночные (Кзылауз I — 2/3 всех могил), ориентировка — головой на запад или северо-запад. В могилах находят кости овцы, один-два сосуда и в небольшом количестве поделки из железа и бронзы.

Как видим, сходство в погребальном обряде очень значительно. Только разное количество железных и бронзовых изделий в могилах и некоторое отличие форм посуды позволяют хронологически разграничить рассматриваемые памятники. Проведенное сопоставление говорит о преемственном развитии местных племен в сакское и более позднее, усуньское, время.

Тесные генетические связи культуры и памятников сакского и усуньского периодов отмечены всеми исследователями. Этим и объясняется появление терминов «сако-усуньская культура», «сако-усуньские памятники» (Бернштам А.Н., 1941а; 1941б; Кушаев Г.А., 1963). Все данные указывают на длительное сохранение у ранних кочевников Семиречья одинаковых простых могильных сооружений, одних и тех же или очень близких погребальных обрядов и на значительное сходство инвентаря. Из этого следует вывод, что население, оставившее наиболее массовую группу памятников усуньского времени, правомерно отождествлять с потомками местного сакского населения, а сами могильники рассматривать как позднесакские памятники (Заднепровский Ю.А., 1971; Заднепровский Ю.А., Кожомбердиев И.К., 1984).

Можно предполагать, что погребальный обряд у пришлых юечжийских и усуньских племен отличался от обряда местного, подчиненного ими населения. И действительно, появление усуней и юечжей, а также, вероятно, и других пришлых племен, имена которых не сохранились в источниках, совпадает во времени с широким распространением в Семиречье и на Тянь-Шане могильников с захоронениями в катакомбах и подбоях. Естественно предположить, что они могли быть оставлены усунями и юечжами. Однако убедительных доказательств для однозначного решения вопроса об этнической атрибуции этих памятников нет (Заднепровский Ю.А., 1971; 1975б). Пришлое население в Семиречье постепенно смешивалось с местным, и на протяжении 600–700 лет совместного проживания создалось определенное единство.

В Семиречье и на Тянь-Шане археологи выделяют две основные и наиболее распространенные группы памятников. Первая — позднесакские (т. е. местные) могильники с захоронениями в грунтовых могилах, которые отличаются однообразным устройством и малочисленностью инвентаря. В разных частях Семиречья и Тянь-Шаня они исследованы неравномерно. Эти памятники объединяют в чильпекскую группу по могильнику, исследованному в 1928 г. М.В. Воеводским и М.П. Грязновым. Ареал памятников охватывает все Семиречье и долины Тянь-Шаня. Характерно расположение курганов правильными цепочками. На позднем этапе такое размещение сменяется бессистемным. Устойчивым признаком служит каменное кольцо в основании кургана. Захоронения совершали в простых грунтовых могилах, стенки которых изредка укрепляли деревом. Сверху они перекрыты деревянным накатом или каменными плитами. Погребенные положены вытянуто на спине, головой, как правило, на запад (табл. 28, 1), иногда с отклонениями. Почти во всех могилах находится по одному костяку. Иногда встречаются курганы, под насыпью которых имеются две-три могилы. Все умершие лежат не в гробу, а непосредственно на дне могилы. В ней обычно находят один-два сосуда, изредка железный или бронзовый нож (табл. 28, 11, 12, 14–16; 29, 2, 3), а в женских захоронениях — предметы туалета и украшения: зеркала, железные иглы и булавки, иногда с фигуркой птицы наверху (табл. 28, 8, 9, 13; 29, 42–45, 48, 49), перстни, подвески, железные браслеты, бусы (табл. 28, 10; 29, 33–41, 50–58). Оружие бывает очень редко. В поздних погребениях обнаружены меч и костяные наконечники стрел (табл. 29, 1, 4, 6). Во многих могилах находят кости барана — остатки ритуальной пищи (Кушаев Г.А., 1963). Исключительно редки привозные вещи и изделия из драгоценных металлов. Из 500 известных курганов лишь в четырех-пяти могилах встречены подобные вещи. В нескольких могилах найдены зернотерки.

Глиняная посуда — лепная, часто изготовленная на матерчатом шаблоне. Почти вся она круглодонная и обычно без украшений (табл. 28, 18–33). В курганах Чуйской долины было всего несколько явно привозных сосудов (гончарных) с росписью (табл. 28, 17; 29, 59–61) (Абетеков А.К., 1966). Такие же имеются и в долине Или. Типичные формы местной посуды — это полусферические чаши и миски с разной профилировкой закраины, горшки грушевидной формы, изредка снабженные петлевидными ручками (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938; Агеева Е.И., 1961; Кибиров А.К., 1959б; Кушаев Г.А., 1963; Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963; Абетеков А.К., 1967). Достаточно широко были распространены посуда из дерева и деревянные столики (табл. 29, 62–65).

В усуньское время по-прежнему плотно были заселены горные долины Тянь-Шаня. На юго-восточном берегу Иссык-Куля расположены эталонные памятники чильпекской группы, прежде всего Чильпекский могильник около г. Пржевальск. В грунтовые могилы умершего укладывали на подстилку из коры деревьев или камышовую и покрывали такой же циновкой. В могилу, как правило, клали куски мяса барана или быка. В одном погребении вместе с костями человека лежал полный скелет лошади. Кроме глиняных сосудов, единичных металлических предметов, найдено деревянное блюдо для резания мяса. Из предметов туалета особое значение имеют находки бронзового зеркала с короткой ручкой в виде головы грифона и булавки с массивным навершием в форме птички (табл. 29, 44, 48). Отметим костяные накладки на лук, каменный жернов. Чильпекские курганы по обряду погребения и составу керамики сходны с могильником Бурана. Остатки богатых захоронений выявлены в двух курганах каракольской группы на окраине г. Пржевальск (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938).

Судя по большому количеству памятников в долинах рек Заилийского Алатау и Или в усуньское время, здесь продолжался рост численности населения. В этих районах насчитывается более 20 мест крупных скоплений могильников, отделенных друг от друга свободными пространствами (Агеева Е.И., 1960; Кушаев Г.А., 1963). Такое распределение можно рассматривать как отражение родо-племенной группировки населения. Всего здесь вскрыто более 370 могил с однообразными рядовыми погребениями, в большинстве случаев довольно бедными.

Однако среди памятников Семиречья выделяется огромный Талгарский могильник (на окраине г. Талгар), где захоронения совершали в больших грунтовых могилах, стены которых выложены камнем. Ямы перекрыты накатом из бревен. Большинство могил ограблено, но все же сохранились золотые украшения, железные ножи и глиняные сосуды. В одной могиле оказалось около 500 бляшек из золотой фольги, нашитых некогда на одежду из красной кожи (табл. 29, 13, 16, 18). Здесь же найдена глиняная печать, на которой изображено крылатое животное с головой козла. В другой могиле была бляшка полихромного стиля со схематическим изображением лица человека (Максимова А.Г., 1980). Необоснованно «удревненная» дата могильника (IV–III вв. до н. э.) в настоящее время определена в рамках II–I вв. до н. э. (Акишев К.А., 1983, с. 242).

Особый интерес вызывает Каргалинское погребение женщины-шаманки. Оно случайно обнаружено в 1938 г. в Каргалинском ущелье, примерно в 30 км от г. Алма-Ата. Захоронение в расщелине скалы содержало набор украшений одежды и головного убора. Всего там оказалось около 300 предметов из золота с инкрустацией из бирюзы, в том числе два перстня со скульптурными фигурками двугорбого верблюда (табл. 29, 30, 31) и разнообразные пластинки (табл. 29, 9). Знаменита диадема (табл. 29, 7) в виде прямоугольной пластинки (длина около 40 см, ширина 4,7 см), все поле которой заполнено изображениями зверей, птиц и людей, окруженных сложным растительным орнаментом. Среди них на подставке стоят крылатая лошадь и фигура дракона, на котором верхом сидит человек. Некоторые детали инкрустированы сердоликом, альмандином, бирюзой. Сочетание реальных и мифических персонажей, развитой орнаментализм характеризуют высокое мастерство древних мастеров (Бернштам А.Н., 1940а). Погребение датируется I в. до н. э. — II в. н. э. Представляется более реальной недавно предложенная датировка II в. до н. э. — I в. н. э. (Кузьмина Б.Е., Сарианиди В.И., 1982, с. 22; ср.: Акишев К.А., 1983 — II–I вв. до н. э.).

Богатое захоронение III–II вв. до н. э. выявлено в одном из курганов могильника Тенлик в долине р. Каратал в восточном Семиречье. Одежда знатного кочевника была украшена сотнями золотых художественных бляшек, в том числе с изображением всадника в плаще (табл. 29, 10). Здесь же найдены жезловидные заколки или булавки, обтянутые золотым листом и богато орнаментированные розетками (табл. 29, 46, 47). Кроме того, найдены бронзовое зеркало, деревянная шкатулка, украшенная полосками золота (Акишев К.А., 1977; 1983).

Изображения коня на бляхах из Тенлика дают представление о породе местных лошадей. Они отличались общей массивностью, сильно развитой грудью и крупной головой на толстой шее. Эти изображения выделяются среди всех известных изображений лошадей Евразии, но близки изображениям усуньских лошадей, представленным на ханьской черепице последних веков до нашей эры (Заднепровский Ю.А., 1962).

В других районах Семиречья также имеются памятники усуньского периода. Так, для Чуйской долины наиболее характерен Буранинский могильник к югу от г. Токмак. В больших овальных грунтовых могилах находилось от одного до трех погребенных, лежавших головами на запад. Умерших снабжали большим количеством сосудов, очевидно, с молоком и жидкой пищей, а также кусками мяса барана, лошади и быка. Все могилы ограблены. Сохранилось до 50 золотых украшений (перстни, бусы, различные бляшки; табл. 29, 32, 35). Разнообразны по форме фигурные накладки, вырезанные из золотой фольги (табл. 29, 8, 11, 15, 21, 25–27). В нескольких могилах найдены остатки красного лака. Довольно много железных предметов, в том числе наконечников стрел. Все сосуды лепные. Особый интерес вызывает кувшин, украшенный мазками красной краски (табл. 28, 17). Могильник Бурана по находкам привозных украшений эллинистического производства датирован в пределах III в. до н. э. — I в. н. э. (Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938). Он может рассматриваться как типичный памятник поздних сакских племен, обитавших в усуньский период в долине Чу.

К чильпекской группе относится ряд могильников в западной части Чуйской долины (Абетеков А.К., 1967). Здесь преобладают захоронения в грунтовых ямах с бедным инвентарем, но обнаружены и немногочисленные захоронения в подбойных могилах. В этом отношении наблюдается большое сходство с памятниками долины Или.

В Таласской долине к этому времени относится более 100 исследованных курганов. Своеобразием отличаются курганы Таш-Арыка. Под насыпью, на уровне дневной поверхности, находился небольшой каменный холм, окруженный кольцом из крупных камней. Под ним была грунтовая могила, перекрытая каменными плитами и слоем камыша. В одном кургане могильника Тош-Башат грунтовая яма также была перекрыта каменными плитами. В стенке могилы выкопана ниша, в которой стояли глиняный круглодонный котел с налепными горизонтальными ручками и горшок, изготовленный на матерчатом шаблоне. Во всех могилах инвентарь беден, но встречаются и исключения. Так, в могильнике Джеле-Тюбе в одной могиле было два костяка. Возле одного найдены два бронзовых браслета со схематическими изображениями головы животного, бронзовый крючок, раковины каури, а также золотые бляшка и медальон со вставкой цветного камня. В этой могиле было три лепных сосуда (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963).

Более 60 курганов раскопано в четырех могильниках у северного подножия Киргизского Алатау (в средней части долины Таласа). Захоронения совершали в грунтовых могилах, перекрытых каменными плитами или деревом. Иногда под одной насыпью находились две, реже — три могилы. Характерную особенность составляют небольшие ниши, в которых помещены сосуды (табл. 28, 3–5). Эта деталь свойственна и памятникам верхнего течения Таласа и, видимо, является признаком локальной группы племен, обитавших в долине этой реки (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963; Максимова А.Г., 1970; 1972; 1975). В могилах долины Таласа найдены остатки ритуальной пищи — кости барана. Инвентарь беден: единичные изделия из железа (ножи, булавки), украшения и обычная лепная круглодонная посуда, сходная с керамикой усуньского времени других районов Семиречья. В одном кургане могильника Караша обнаружена глиняная печать с рельефным узором (табл. 29, 29) — редкая находка, указывающая, как и печать из Талгарского могильника, на распространение в то время обычая метить личную собственность.

Среди памятников Иссык-Кульской котловины резко выделяется могильник Соколовка в долине р. Джаргелан (табл. 28, 7). Здесь в одном кургане обнаружена большая погребальная камера с деревянным срубом, стены которого сооружены из вертикально поставленных плах, а потолок — из двух рядов бревен. Остальная часть камеры забита землей и камнем и сверху перекрыта деревянным накатом. Возле погребенного находилось 15 сосудов. По устройству курганы Соколовки напоминают могильник Джергес около г. Пржевальск. Большая грунтовая могила в Джергесе также была перекрыта деревянным накатом. Найденная в Джергесе керамика своеобразна по форме и отличается от обычной усуньской поверхностью красного цвета и орнаментом, подражающим узорам на изделиях из кожи. Своеобразие этих двух курганов и отличие лепной посуды выделяют их среди других памятников, и не случайно возникло предположение о принадлежности их восточноюечжийским племенам (Бернштам А.Н., 1952).

Памятники усуньского периода с захоронениями в подбоях, исследованные в долинах Или и Чу, а также на Тянь-Шане, объединены в айгырджальскую группу (Заднепровский Ю.А., 1971; 1975б). Захоронения в могилах с подбоями встречаются в тех же могильниках, где обнаружены простые грунтовые могилы (табл. 28, 2). Погребения в подбоях появляются уже в памятниках III–II вв. до н; э., но основная их масса датируется первыми веками нашей эры (до V в. н. э. включительно). Следовательно, на протяжении длительного времени памятники этой группы сосуществовали с чильпекскими. В Семиречье и на Тянь-Шане обе разновидности погребальных сооружений распространены на одной и той же территории и часто в одних и тех же могильниках. В долине Или грунтовые могилы составляют 76,7 %, а подбойные — 19 % (Кушаев Г.А., 1963). Но если объединить усуньские памятники последних веков до нашей эры и первых веков нашей эры, то получится, что подбои составляют 30 %. В долине Таласа раскопано 115 грунтовых и 73 катакомбных и подбойных могил (Абетеков А.К., Баруздин Ю.Д., 1963; Кожомбердиев И.К., 1963), что составляет примерно 60 и 40 %. Приблизительно такое же соотношение на Тянь-Шане, где изучено более 100 грунтовых и около 50 подбойных и катакомбных курганов (Кибиров А.К., 1959б). Катакомбно-подбойные памятники генетически не связаны с могильниками сакского периода, хотя в ранних сакских комплексах на территории Казахстана известны единичные могилы с подбоями (Кадырбаев М.К., 1966; Кушаев Г.А., 1968; Максимова А.Г., 1969), которые по набору инвентаря мало отличаются от грунтовых. Обычно грунтовые и подбойно-катакомбные погребения встречаются вместе. Так, могильник Айгырджал, находящийся к западу от г. Нарын, содержал курганы с грунтовыми, подбойными и катакомбными могилами. Подбои закрыты вертикально поставленными бревнами (табл. 30, 3). Умершего, как правило, сопровождают заупокойная пища (кусок барана), железный нож и несколько лепных сосудов. В некоторых могилах найдены железные наконечники стрел и костяные накладки на лук. Имеются деревянные столики, блюда для резки мяса и деревянные чаши. Очень мало украшений. В одном кургане обнаружено захоронение в катакомбе. Оно примечательно находкой железного котла на трех ножках с горизонтальными ручками (табл. 30, 27). Такие котлы чрезвычайно редки в памятниках усуньского времени. Кроме того, в могиле оказались костяные накладки на лук, обломки железного меча и другие вещи. Еще один железный котел найден в подбойном захоронении. Особо отметим, что у одного из погребенных вместо малой берцовой кости был деревянный «протез» (Кибиров А.К., 1959б).

Курганы с подбоями принадлежали рядовым общинникам и не составляли обособленных кладбищ. Это вполне естественно в условиях начального этапа смешения населения разного происхождения. Памятники айгырджальской группы практически одновременны и близки памятникам карабулакской группы на юге Киргизии и тулхарской — в южных областях Средней Азии (см. ниже), хотя датировка первых менее аргументирована. Исследователи южных областей Средней Азии считают, что могильники тулхарской группы с захоронениями в подбоях оставлены юечжами. Общее сходство айгырджальской и тулхарской групп послужило основанием для предположения, что айгырджальские памятники также связаны с юечжами. В таком случае распространение могил с подбоями можно рассматривать как отражение процесса передвижения и расселения юечжийских племен по территории Средней Азии (Заднепровский Ю.А., 1975б).

Природные условия Семиречья и Тянь-Шаня благоприятствовали развитию скотоводства. Судя по находкам костей животных в могилах и костным остаткам в исследованных поселениях усуньского времени, население, обитавшее здесь, разводило все виды домашних животных. Ведущая роль принадлежала овцеводству и коневодству. Значительное развитие специализированного коневодства отмечают источники.

Усунь в источниках называют кочевым владением и о хозяйстве сообщают кратко: «Усуньцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а со скотом перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде. В обыкновениях сходствуют с хуннами. В их владениях много лошадей, и богатые содержат их от 4000 до 5000 голов» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190). Однако информаторы не смогли разобраться в специфике хозяйства усуней. Своеобразие природных условий Семиречья предопределило особенности развития скотоводческого хозяйства, которое должно быть охарактеризовано как вертикально-сезонное полукочевое. Население последовательно, по сезонам, сменяло пастбища, расположенные в разных географических зонах в пределах Семиречья. Здесь не было условий для непрерывного кочевания. К тому же, в Семиречье скотоводство сочеталось с земледелием.

Открытие археологами поселений усуньского времени внесло существенные изменения в наши представления о хозяйственной деятельности этого народа. В Чуйской долине обнаружено два таких поселения. Одно, у сел. Аламедин, к северу от г. Фрунзе, было сильно разрушено, и на нем удалось собрать только керамику (Тереножкин А.И., 1935). Другое поселение — Кара-Балта (60×40 м), к западу от г. Фрунзе, также сильно разрушено. Сохранилось лишь одно округлое в плане наземное помещение (5,2×4,4 м). Стены глинобитные, на ровном полу — остатки очага. На вскрытом участке было несколько круглых хозяйственных ям. В культурном слое найдены почти целый сосуд и много обломков керамики, а также глиняное пряслице. Много костей домашних животных. В керамике преобладали большие хозяйственные сосуды, характерные для оседло-земледельческого населения. О занятиях земледелием позволяют говорить также хозяйственные ямы и зернотерки. По керамическому материалу поселение Кара-Балта датируется III в. до н. э. — III–V вв. н. э. А.К. Абетеков, исследовавший памятник, считает, что в III в. до н. э. — I–II вв. н. э. основу хозяйства жителей поселения составляло скотоводство, связанное с кочевым образом жизни, а примерно со II в. н. э. доминирующую роль стало играть земледелие (Абетеков А.К., 1970, с. 69, 70).

Еще одно поселение усуньского периода выявлено в Тюпском заливе, на юго-восточном берегу Иссык-Куля. Под водой собраны обломки крупных хозяйственных сосудов, более свойственных оседлому населению. Керамика Тюпского поселения сходна с карабалтинской и с находками на поселении в Кум-Арыке в той же долине Чу, в 20 км от г. Кара-Балта. Таким образом, известно уже четыре поселения в долине Чу и на Иссык-Куле. Следует добавить к этому и древний город Чигу в котловине Иссык-Куля.

Значительно лучше сохранилось поселение Актас, обстоятельно изученное казахскими археологами в долине р. Кегень в восточном Семиречье. В небольшой горной долине выявлено скопление малых поселений I–III вв. В среднем их размеры 80×40 м. На Актасе II раскопана 1/3 поселения. Обнаружено пять жилых помещений с хозяйственными пристройками. От постройки прямоугольной формы (площадь 126 кв. м) сохранились каменные фундаменты стен (толщина 1,5–2 м). В помещениях имеются остатки очагов и хозяйственные ямы (?). На поселении найдено много глиняной посуды, целые и обломанные зернотерки, песты, пряслица. На полу лежал обломок бронзового серпа. Среди находок — бронзовые нож и проколка, железные кинжалы, нож, костяные черешковые наконечники стрел (Акишев К.А., 1969). Это поселение исключительно важно по ряду обстоятельств. Прежде всего бросается в глаза необычный для кочевых племен характер монументальной постройки на каменном фундаменте.

В этом отношении поселение Актас II похоже на Дараут-Курганское поселение усуньского времени в Алайской долине (Заднепровский Ю.А., 1962). Здесь также открыта часть большой постройки прямоугольной формы с каменным основанием стен. Совпадают размеры стен и характер кладки, а также керамика со своеобразными налепными ручками. На обоих поселениях найдены обломки сосудов с отпечатками ткани и со следами краски. Одинаковы зернотерки и другие каменные орудия. Следовательно, оба поселения, расположенные на большом расстоянии друг от друга (около 800 км), сходны по типу построек, а по составу и характеру находок относятся к одному и тому же усуньскому периоду.

Однако соотношение костей домашних животных на этих поселениях показывает существенное различие. В Дараут-Кургане преобладают кости овец и коз и очень мало костей лошадей и коров. В Актасе кости мелкого рогатого скота составляют только половину остеологических материалов; костей лошади здесь почти в 10 раз, а коров — более чем в три раза больше, чем в Дараут-Кургане.

В Актасе выявлены неоспоримые доказательства занятия населения земледелием (каменные мотыги для обработки земли и серп для уборки урожая). О том же говорит многочисленность зернотерок. Кроме того, в окрестностях поселения в долине Кегеня открыты остатки оросительных арыков и небольших полей, обрабатывавшихся в древности. Все эти данные позволяют утверждать, вопреки сведениям письменных источников, известное развитие земледелия среди усуней.

Со II–I вв. до н. э. на территории Семиречья и Тянь-Шаня шел активный процесс смешения местного ираноязычного сакского населения с пришлыми племенами юечжей и усуней, имевшими центральноазиатское происхождение. В рамках усуньского союза совершались интеграция и консолидация кочевого населения страны. Появление пришлого населения не прошло бесследно. Заметно увеличился монголоидный компонент в европеоидной основе населения. Имеющиеся данные указывают на неоднородность населения в расовом отношении, хотя по-прежнему преобладающим был европеоидный брахикранный (памиро-ферганский) тип Среднеазиатского междуречья (Исмагулов О., 1962; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Трофимова Т.А., 1974; Алексеев В.П., Гохман И.И., 1984).

В историческом развитии кочевников Семиречья и Тянь-Шаня первые века нашей эры представляют следующий этап, связанный с появлением здесь новых кочевых племен центральноазиатского происхождения, известных под собирательным именем гунны (хунны). В этой пестрой по этническому составу группе пришлых племен ведущая роль принадлежала тюркоязычным монголоидам. Еще более дробной и пестрой становится палео-этнографическая карта расселения племен. Происходят изменения в культуре и быте всего населения.

Однако несмотря на приток нового населения и заметные изменения в культуре, в археологических материалах наблюдается преемственное развитие на протяжении всей первой половины I тысячелетия н. э. Об этом можно судить по памятникам поздней группы усуньских могильников в долине Или, которые датируются I–III вв. (Кушаев Г.А., 1963) и даже I–V (Агеева Е.И., 1959; 1961; История Казахской ССР). Устройство могил, погребальный обряд и сопровождающий инвентарь генетически связаны с предшествующими во времени памятниками.

Аналогичная картина выявлена на Тянь-Шане. Открытые здесь позднеусуньские могильники дали основание заключить, что Тянь-Шань был местом обитания значительной массы позднеусуньских племен вплоть до IV–V вв., времени включения этой территории в состав Тюркского каганата (Кибиров А.К., 1959б). В культуре их было много традиционных черт, представляющих прямое развитие особенностей, характеризующих местное сакское население в составе усуньского союза.

По археологическим данным в предтюркский период усуньская культура была распространена на обширной территории восточного Семиречья. К этому времени относится вторичное обживание усуньского поселения Актас II и появление ряда могильников — Актасы и Сарытау.

Наряду с позднеусуньскими памятниками культура кочевников Семиречья первых веков нашей эры представлена могильниками типа Кенкол. Кенкольский могильник находится в верховьях долины Таласа, на левом берегу р. Кенкол. Из 100 курганов раскопана почти половина, в большинстве из них обнаружены катакомбные могилы. Устройство их одинаково: длинный (2–8 м) входной коридор-дромос завершается погребальной камерой-катакомбой, которая, как правило, располагается перпендикулярно дромосу. Круглый вход в катакомбу закрывался каменными плитами или деревянными плахами, очень редко — сырцовым кирпичом. Камеры были больших размеров и имели сводчатый потолок (табл. 31, 1, 2).

В могилах встречены одиночные и коллективные захоронения. Умершие положены на деревянное ложе или в деревянный (из арчи) гроб. Иногда они лежат на земляном полу, на подстилке из кошмы или циновке, изредка — на каменных плитах, которыми выложен пол камеры. Устойчивой ориентировки для покойников не было. Погребенных хоронили в полном одеянии. Особые условия местности способствовали сохранению одежды — штанов и шелковой рубашки, прямой, с высоким стоячим воротом и слегка суживающимися рукавами, которые оторочены красным узорчатым шелком. Это древнейшие известные нам образцы одежды населения Семиречья (табл. 31, 28, 29).

Погребенных мужчин снабжали оружием: железным двулезвийным мечом в деревянных ножнах, кинжалом, луком со стрелами. Удалось полностью восстановить сложносоставной лук с роговыми накладками. Железные черешковые трехперые наконечники стрел были небольшими и крупными (длина 6–8 см; табл. 31, 5–8). Имеются также костяные наконечники (табл. 31, 3, 4).

Женщинам клали бронзовые зеркала, щипчики, сурьматаш с кусочком графита, кольца, серьги, бляшки, бусы, деревянное веретено с пряслицем (табл. 31, 11–19, 25–27). В каждой могиле были один-два глиняных сосуда, до пяти деревянных сосудов (чаши, тарелки, кружки, кувшины), деревянные столики на ножках (для резания мяса), плетеные корзинки (табл. 30, 30–34). Изредка ставили глиняную курильницу (табл. 31, 36). Кроме того, полагалась ритуальная пища — мясо барана, рядом — железный нож. В Кенколе найдены обломки деревянной детской колыбели (бешик), которую удалось реконструировать, и сумак — мочеотводная трубка (табл. 31, 24, 35). В могилах встречены железные удила, ножи, пряжки, точильные бруски (табл. 31, 9, 10, 20, 21, 23).

Глиняные сосуды, в отличие от керамики предыдущего периода, как правило, плоскодонные. Часто поверхность их украшена резным орнаментом из волнистых линий. Типы сосудов своеобразны. Значительно большее число их изготовлено на гончарном круге (табл. 31, 37–42). Некоторые из них могут быть местного производства. Большие кувшины с петлевидными ручками, вьючные фляги и курильницы в предшествующий период не встречаются.

Среди украшений выделяются золотые серьги со вставками белой пасты, украшенные зернью. Имеются золотые бляшки с цветным камнем, также окаймленные зернью. Среди привозных вещей — ханьские бронзовые зеркала (табл. 31, 26), раковины каури и др. (Бернштам А.Н., 1940б; 1951; Кожомбердиев И.К., 1960; 1963).

У большинства погребенных в Кенколе отмечена искусственная деформация черепа. Погребенные принадлежали к европеоидному типу, но со значительной примесью монголоидных черт (Миклашевская Н.Н., 1964; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Перевозчиков И.В., 1967; Трофимова Т.А., 1974). Отмечена практика мумифицирования.

Могильники, подобные Кенколу, обнаружены в разных частях долины Таласа, и стало быть, можно говорить о сплошном заселении ее племенами, оставившими памятники кенкольского типа.

Кенкольский могильник и культуру в целом А.Н. Бернштам связывал с гуннами и рассматривал как памятник начального этапа монголизации физического типа населения и его тюркизации. Синхронизация этих процессов вызвала споры. Вопрос об этнической принадлежности «кенкольцев» остается и поныне открытым. Но как бы он ни решился, этот памятник и вся культура отражают важный переломный момент в истории прежде всего кочевого населения края, связанный с появлением здесь крупных масс кочевников из Центральной Азии, возможных носителей тюркского языка.

Племена, сходные с «кенкольцами» по образу жизни и культуре, обитали и в Чуйской долине, о чем свидетельствуют материалы могильника Кум-Арык, расположенного в 20 км к юго-западу от г. Кара-Балта. Обнаруженные здесь захоронения в катакомбах по устройству, погребальному обряду и материальной культуре близки кенкольским. У большинства погребенных также были деформированные черепа. Среди находок — великолепные ювелирные изделия с инкрустацией и зернью. Особо отметим находку бронзовой монеты с квадратным отверстием (Кожомбердиев И.К., 1976).

Кенкольские памятники резко отличаются от грунтовых погребений Семиречья и в значительной мере — от подбойно-катакомбных захоронений Тянь-Шаня. Особенно заметны эти отличия в погребальном обряде. У «кенкольцев» господствуют катакомбные сооружения; нестабильна ориентировка погребенных; хоронят на деревянном ложе, каменных плитах или в гробу; кладут оружие; больше привозных вещей. Все эти признаки, как правило, отсутствуют в других курганах позднеусуньского времени. Кроме того, резко отличаются формы посуды из катакомб. В них больше керамики, изготовленной на гончарном круге, чаще встречаются деревянная посуда и столики. Кенкольские могильники выделяются и довольно широким распространением обычая прижизненной деформации головы (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972, с. 152).

Преемственность в развитии культуры кочевников Семиречья и Тянь-Шаня в сакский и усуньский периоды, вплоть до конца IV — начала V в., свидетельствует об этногенетических связях в среде основной массы населения на протяжении по крайней мере тысячи лет. Вместе с тем спорадические появления кочевых племен центральноазиатского происхождения создавали основу для смешения различных этносов. Но только после массовой миграции гуннских (?) племен в эпоху великого переселения народов сложились условия, которые привели в конце концов к кардинальному изменению этнического состава скотоводов-кочевников Средней Азии. Среди памятников, фиксирующих момент массовых гуннских (?) миграций (конец IV — начало V в.), назовем богатое женское погребение, обнаруженное в ущелье Шамси (Чуйская долина) (Памятники культуры и искусства Киргизии), и погребения воинов, впущенные в культурный слой поселений Кзыл-Кайнартобе (Таласская долина) (Мерщиев М.С., 1970) и Актобе 2 (правобережье Сырдарьи, район Чардары) (Древности Чардары, с. 71–79). Представляется неправомерной датировка всех этих памятников, включая Кенкол, V–VII вв. (Амброз А.К., 1981). Систематические передвижения центральноазиатских кочевников в Среднюю Азию, особенно усилившиеся к середине I тысячелетия н. э., способствовали процессу постепенной монголизации физического типа ранее европеоидного сакского населения, а также тюркизации местных ираноязычных кочевых племен. Процесс этот был длительным и сложным, и только в VI–VII вв. в Семиречье и на Тянь-Шане широко распространилось тюркоязычное население. В обстановке политического господства Тюркского каганата на этой территории происходят коренные изменения в этническом составе кочевников и складывается ядро современных тюркоязычных народов Средней Азии.

Ранние кочевники Кетмень-Тюбе, Ферганы и Алая (Ю.А. Заднепровский)

Памятники кочевников-скотоводов сакского времени[19] выявлены во всех основных горных долинах, окружающих равнинную Фергану на севере, востоке и юге (карта 3). Лучше всего изучены сакские могильники в обособленной Кетменьтюбинской котловине, в среднем течении р. Нарын, в центре западного Тянь-Шаня, на расстоянии около 100 км к северо-востоку от Ферганской долины. Здесь в 50-70-х годах экспедициями под руководством И.К. Кожомбердиева раскопано более 300 курганов в 15 могильниках, расположенных в разных частях котловины (Кожомбердиев И.К., 1972; 1975а; 1977б). Более 100 из этих курганов исследовано в Джал-Арыке, и поэтому культура сакского периода Кетмень-Тюбе (табл. 32) названа джаларыкской (Кожомбердиев И.К., 1979; Заднепровский Ю.А., Кожомбердиев И.К., 1984).

Могильник Джал-Арык II находится на левом берегу р. Чичкан, на месте современного г. Токтогул. В нем насчитывалось 150 курганов. Большинство из них раскопано. В настоящее время это единственный так полно исследованный сакский могильник на территории Тянь-Шаня.

Небольшая часть курганов, преимущественно больших размеров, располагалась цепочками, но большинство их разбросано без системы на узком участке протяженностью более 1 км. В могильнике выделяются курганы диаметром до 40 м, вокруг которых группируются насыпи диаметром 6–8 м с каменными выкладками. Устройство и погребальный обряд одинаковы в больших и малых курганах. Погребения совершали в простых грунтовых могилах, вытянутых с запада на восток. Насыпи и могилы различались по размерам, что, по всей вероятности, соответствовало социальному положению умершего. В больших курганах могилы (глубина до 2 м) почти всегда перекрыты накатом из бревен арчи. В них находился, как правило, один костяк (табл. 32, 1). В других могильниках изредка встречаются двойные захоронения или две-три могилы под одной насыпью (Ташбаева К.И., 1981). Погребенные лежат вытянуто на спине, обычно головой на запад. Мужчинам в могилы клали оружие: железные кинжал, чекан, стрелы в колчане (табл. 32, 2-11), от которого сохранился бронзовый крючок (табл. 32, 12). Женщин сопровождали разнообразные предметы туалета, зеркала, а также украшения: серьги, булавки, кольца, подвески-амулеты, раковины каури и разнообразные бусы (табл. 32, 14–18, 47). Несмотря на ограбления, обнаружены единичные украшения из золота, серебра и бронзы, выполненные в скифском зверином стиле (табл. 32, 26–31). Имеются также различные поделки из бронзы и серебра, иногда с узорами (табл. 32, 19–24).

Во многих могилах найдено по одному сосуду, а в некоторых — до пяти-шести. В четырех курганах встречены каменные зернотерки. Особо отметим находку каменного жертвенника в виде овального камня-с углублением (табл. 32, 25). Он относится к широко распространенному типу переносных алтарей без ножек.

Очень редки кости барана от ритуальной мясной пищи. Только в одной могиле оказался крестец лошади. Примерно в 30 раскопанных курганах под каменными выкладками не было могильной ямы, а находили лишь обломки глиняных сосудов. Видимо, эти сооружения являлись поминальными курганами — кенотафами.

Самыми массовыми находками в Джал-Арыке и других сакских могильниках Кетмень-Тюбе являются глиняные сосуды. Преобладают лепные круглодонные чаши, горшки, кувшины грушевидной формы и кружки с петлевидной ручкой. На некоторых имеется прочерченный узор в виде треугольников с точечными вдавлениями (табл. 32, 43). Особую группу составляют привозные лепные сосуды (табл. 32, 32, 33), окрашенные карминно-фиолетовой и красной краской, сходные с сосудами эйлатанской культуры Ферганы (VII–IV вв. до н. э.) (Заднепровский Ю.А., 1962). Бесспорно привозными были светлофонные чаши и миски, изготовленные на гончарном круге, типичные для эйлатанского комплекса (табл. 32, 42). Крашеные, расписные и станковые эйлатанские сосуды вместе составляют около 1/3 всех находок керамики. Небольшая часть сосудов расписана геометрическими узорами. Имеется чаша с полосой заштрихованных треугольников (табл. 32, 33), аналогичная чашам Кунгайского могильника Ферганы (Горбунова Н.Г., 1961). Плоскодонный кувшин с несколькими полосами треугольников, заштрихованных решеткой (табл. 32, 38), по форме необычен для местной сакской керамики и, очевидно, также является привозным. Само количество всех этих сосудов говорит о тесных связях скотоводов-кочевников с племенами земледельцев соседней Ферганы.

Простыми расписными узорами покрыты глиняные сосуды, типичные для саков (табл. 32, 36, 37). Роспись на этих сосудах появилась, по всей вероятности, в результате подражания привозным ферганским образцам. Особую группу составляют очень большие кувшины с узким горлом, носиком-сливом, петлевидной ручкой и ручками-выступами, покрытые красным ангобом (табл. 32, 44–46) (Кожомбердиев И.К., 1977а, рис. 5). Они не находят аналогий. Ничего определенного нельзя сказать и о происхождении чернолощеных кувшинов с прочерченным орнаментом (табл. 32, 38).

Оружие в Джал-Арыке представлено железными кинжалами с бабочковидным перекрестьем и брусковидным навершием, чеканом и бронзовыми трехперыми наконечниками стрел (табл. 32, 2-11). К изделиям сакского звериного стиля относятся серебряная бляха с изображением крылатых коней (табл. 32, 20), объемная фигурка стоящего льва из тонкой золотой пластинки. В других могильниках обнаружены замечательные произведения прикладного искусства — золотая серьга с изображением двух соколов, вставками из голубого стекла и зернью. Из могильника Кайрак происходит золотая фигурка петушка на подставке, выполненная в реалистической манере (табл. 32, 31). Имеются также золотая пластинка, на которой рельефом выполнено изображение фигуры женщины с кубком в руках (табл. 32, 26); золотые пластинки в виде фигурки тигра, бронзовая бляшка с головой тигра с оскаленной пастью (табл. 32, 27, 28), золотая лента с орнаментом (табл. 32, 30). Все эти находки свидетельствуют о высоком художественном мастерстве ювелиров сакской эпохи.

В Джал-Арыке погребены представители европеоидного физического типа, а также европеоиды с примесью монголоидности. Методом графической реконструкции восстановлен облик двух мужчин (табл. 59). Джаларыкская культура в целом достаточно аргументированно датируется V–III вв. до н. э. (Кожомбердиев И.К., 1979).

Аналогичные могильники сакского периода недавно исследованы в непосредственной близости от долины Кетмень-Тюбе, к югу от нее, в долине р. Карасу (Кожомбердиев И.К., 1980; 1981).

К югу от Ферганы, в горных долинах Алайского хребта и в Алайской долине, также встречены могильники сакского времени. Экспедициями А.Н. Бернштама, Ю.Д. Баруздина и А.К. Абетекова исследовано более 200 сакских курганов. Опубликована только небольшая их часть (Бернштам А.Н., 1952; Заднепровский Ю.А., 1960а). Захоронения совершали в простых грунтовых ямах, а также в могилах с каменными ящиками. Обе разновидности могил одновременны. Наряду с одиночными погребениями встречены коллективные, насчитывающие до шести костяков, располагавшихся ярусами. Так, в могильнике Шарт в одной могиле оказалось четыре костяка. При них найдены лепной горшок с двумя петлевидными ручками и чаша с расписным узором в виде заштрихованных решеткой треугольников в комплексе с железным ножом и двумя бронзовыми наконечниками стрел — трехперым черешковым и со сложной втулкой из трех «лапок» (Заднепровский Ю.А., 1962).

Инвентарь сакских погребений Алая довольно беден и однообразен. Он включает глиняные сосуды, единичные изделия из бронзы и железа, а также украшения. В алайских могильниках в закрытых комплексах встречены наконечники стрел скифского времени и расписная эйлатанская керамика из оседлых поселений Ферганы. В этом отношении они сходны с джаларыкскими памятниками Кетмень-Тюбе.

Курганы с каменными ящиками в Алае немногочисленны. Ящики сооружены из поставленных на ребро больших плит или крупных валунов. Внутри них находился один погребенный или несколько. Состав инвентаря и прежде всего керамики тот же, что в грунтовых могилах. Из могил с ящиками происходят бронзовые колоколовидное навершие с изображением рогов горного козла или барана, золотые серьги и подвески с зернью. Аналогичные по устройству могилы с каменными ящиками обнаружены в сакских памятниках котловины Иссык-Куля.

Рассмотренные памятники Алая и Кетмень-Тюбе по ряду признаков устройства погребального сооружения, обряду погребения и частично по сопровождающему инвентарю сходны с могильниками Актамской группы Ферганы, которые принадлежат оседлому земледельческому населению (Горбунова Н.Г., 1962; Заднепровский Ю.А., 1962). Обычно основное внимание обращали на черты сходства, и это приводило к тому, что затушевывалось принципиальное различие этих памятников. В ферганских могильниках нет изделий скифского звериного стиля, предметов конского снаряжения, очень мало предметов вооружения. Они отличаются также необычными по устройству «длинными» курганами и небольшими размерами насыпей. На основании этих специфических особенностей можно разграничить памятники, принадлежащие кочевым или полукочевым сакским племенам Кетмень-Тюбе и Алая, и близкие им памятники оседло-земледельческого населения Ферганы.

Особый интерес представляет курган сакского времени в местности Кошэтер, в долине р. Яссы, в Узгенском оазисе на востоке Ферганы. Центральная могила была полностью ограблена. Во второй, грунтовой, могиле на глубине 4 м находился костяк взрослого мужчины, лежавшего головой на северо-восток. Часть лица покрыта пластинками листового золота. В могиле обнаружены серебряный кувшинчик, бронзовый котелок с двумя ручками, два железных ножа, бронзовые пряжки и наконечник стрелы. Здесь же был шаровидный кувшин, покрытый красным ангобом, — самый древний образец гончарной красноангобированной посуды, известной в Ферганской долине. Это захоронение — одно из самых богатых в рассматриваемом районе — датировано VI–IV вв. до н. э. (Винник Д.Ф., 1970).

На окраинах Ферганы, как и в других районах распространения сакской культуры, известны случайные находки того времени. Среди них — два бронзовых котла на конической ножке и с двумя горизонтальными ручками. Еще один котел, несколько отличающийся по форме, найден в Узгенском оазисе (Заднепровский Ю.А., 1962).

Замечательным памятником искусства сакских племен является грандиозное скопление наскальных рисунков в Саймалы-Таше на Ферганском хребте. Среди них выделяются прекрасно исполненные в скифском зверином стиле изображения животных (Бернштам А.Н., 1952; Шер Я.А., 1980).

Памятники усуньского периода Кетмень-Тюбе изучены мало, и их отличие от предшествующих сакских очень трудно проследить, что указывает на преемственное развитие культуры кочевого населения края на протяжении всей второй половины I тысячелетия до н. э.

Резкие изменения в культуре кочевого населения рассматриваемого района происходят в последние века до нашей эры, с началом нового исторического этапа. В середине II в. до н. э., как уже говорилось, на исторической арене Средней Азии появились усуни и юечжи — кочевые племена центральноазиатского происхождения.

К усуньскому периоду в Кетмень-Тюбе относится небольшой, почти полностью раскопанный могильник Джаныш-Булак на левом берегу р. Нарын (Абетеков А.К., 1977). Здесь имеются захоронения в грунтовых могилах ив подбое. По устройству, обряду и глиняной посуде они во многом сходны с усуньскими памятниками долины р. Или в Семиречье. В большой серии сосудов преобладают полусферической формы чаши, миски, кружки с петлевидной ручкой. Аналогичная посуда найдена в могильнике Теке-Таш на левом берегу р. Чичкан, на правобережье Нарына. Этот памятник датирован IV в. до н. э. — I в. н. э. (Мокрынин В.П., 1977; Кожомбердиев И.К., 1977б, с. 220). Помимо погребений в грунтовых могилах и подбоях, в Кетмень-Тюбе изучены могильники первых веков нашей эры с захоронениями в катакомбах. Эти памятники выделены нами как торкенская группа (Заднепровский Ю.А., Кожомбердиев И.К., 1984). Большие материалы для ее характеристики получены при раскопках более 500 курганов (Кожомбердиев И.К., 1977б). Могильники располагаются в межгорных ущельях, на расстоянии 5-10 км друг от друга, на всей территории Кетмень-Тюбе. Они сосредоточены в пяти географических районах: в долине Чичкана, междуречье Чичкана и Торкена, долине Торкена и двух районах на левом берегу Нарына. Такое расположение в известной мере отражает родо-племенные группировки полукочевого населения первых веков нашей эры.

В ряде могильников выделяются огромными размерами единичные курганы (диаметр 30–40 м). Могильные сооружения состоят из катакомбной камеры, иногда очень большой, и длинного узкого дромоса, расположенного перпендикулярно катакомбе (табл. 30, 1). По устройству катакомбы сходны с могилами, типичными для Кенкола. Вход в катакомбу закрывали камнем, сырцовыми кирпичами, гуваляком (овальными комками глины) и изредка керамическим шлаком. Имеются одиночные, парные и коллективные погребения. Умершие лежат в вытянутом положении на спине, головой на запад, северо-запад и северо-восток. Ориентировка, как видим, не была устойчивой. Захоронения совершали на земляном полу камеры, в арчовых гробах и на арчовых ложах.

Как размеры погребальных сооружений, так и количество, и качество сопровождающего инвентаря указывают на значительное имущественное и социальное расслоение общества, на выделение в нем слоя богатых людей, принадлежавших к господствующей верхушке.

В больших катакомбах умершего мужчину-воина хоронили в арчовом гробу, который обивали дорогими тканями, часто в железной кольчуге или пластинчатом панцире. Рядом с ним находились большой (длина до 165 см) сложный лук, стрелы с железными наконечниками (длина древка 85–95 см; табл. 30, 5–7), железные меч (табл. 30, 4), палаш и кинжал. В изголовье ставили деревянный столик на четырех ножках (табл. 30, 33) с кусками мяса (голова, таз и задние ножки барашка с воткнутым в них железным ножом). Поблизости находились деревянные кружки, тарелки (табл. 30, 29–34) и два-три глиняных сосуда. Очень часто вместе с воином погребена женщина в богатом одеянии с разнообразными украшениями — золотыми серьгами, перстнем, бусами, а также с бронзовым зеркалом, каменными туалетными палочками для сурмления бровей (сурьматаш) и другими предметами туалета (табл. 30, 14–20, 22–24, 37).

Изредка в богатых захоронениях встречаются погребальные маски из листового золота, которые состоят из отдельных частей — наротника и наносника (табл. 30, 21).

Состав погребального инвентаря единообразен по всей долине Кетмень-Тюбе. Наиболее многочисленна глиняная посуда. Преобладают лепные плоскодонные кувшины, горшки с ручками, кружки (табл. 30, 38–47). В небольшом количестве представлены гончарные сосуды. Среди них особо выделяются изделия, покрытые красным ангобом. Имеются также сосуды, украшенные процарапанным орнаментом, характерным только для ферганской керамики. Следовательно, и в этом период в Кетмень-Тюбе привозили сосуды из Ферганы. В целом комплекс керамики резко отличается от посуды предшествующего периода. К тому же, в катакомбах встречаются сосуды своеобразных, ранее неизвестных форм, таких, как вьючные фляги (табл. 30, 45), курильницы, кувшины с носиком в форме головы животного (табл. 30, 38), миниатюрные сосудики.

В нескольких могилах обнаружены осколки стеклянных сосудов и целые бокалы с волнистым орнаментом (табл. 30, 35, 36). Довольно часто встречаются дисковидные бронзовые плоские зеркала местного производства, а также привозные ханьские. Очень разнообразны украшения и детали одежды — пряжки, подвески (табл. 30, 10–13). Попадаются скульптурные и плоские фигурки животных (табл. 30, 25, 26). Значительную часть украшений составляют предметы полихромного стиля — серьги, перстни, медальоны из золота и серебра с инкрустацией из драгоценных камней и цветного стекла, обрамленные зернью (табл. 30, 14–20).

Среди орудий труда — ножи, тесло (табл. 30, 8, 9). Значительно больше, чем в могилах сакского времени, каменных зернотерок. В одной катакомбе на деревянном блюде лежали четыре просяные лепешки.

В нескольких погребениях обнаружены шелковые ткани и ткани полотняного плетения. Найдены также железные кольчатые удила, в том числе с фигурными псалиями.

У скотоводов, хоронивших в катакомбах, был распространен обычай кольцевой и конусовидной деформации черепа. По сравнению с сакским периодом в антропологическом типе населения стали заметнее монголоидные признаки.

Племена, жившие в долине Кетмень-Тюбе и оставившие катакомбные захоронения, занимались преимущественно отгонным скотоводством. У них были и поселения, судя по развалинам, обнаруженным возле могильника Алмаллу в долине Торкена и около могильника Джаныш-Булак на левом берегу Нарына. Об оседлости говорят также находки сырцового кирпича, которым закрывали вход и камеру, керамических шлаков и зернотерок.

Памятники торкенской группы датируются I–V вв. (Кожомбердиев И.К., 1960; 1975в; 1977б). Они резко отличаются от памятников предшествующих периодов и по устройству могил, и по погребальному обряду, и по всему облику материальной культуры. Они принадлежат пришлому населению, которое появилось в Кетмень-Тюбе в последних веках до нашей эры и надолго обосновалось в этой долине, исключительно благоприятной для занятия скотоводством. По всей вероятности, население Кетмень-Тюбе было родственно кенкольским племенам соседних Таласской и Чуйской долин.

Памятники этой эпохи отражают важный этап в истории кочевого населения степей Евразии, связанный с появлением крупных масс кочевников из глубин Центральной Азии. Среди них ведущая роль принадлежала хуннам. Вопрос об этнической принадлежности населения, хоронившего в катакомбных могилах и прежде всего оставивших памятники кенкольской культуры, все еще остается открытым и дискуссионным. Однако возможность отождествления населения кенкольской культуры с гуннами (хуннами) нельзя исключать (Засецкая И.П., 1982, с. 74; Алексеев В.П., Гохман И.И., 1984).

На территории Ферганской долины памятники полукочевого населения первой половины I тысячелетия н. э. встречены во многих местах и образуют несколько географических групп. Среди них особо выделяются памятники карабулакской группы, сконцентрированные в междуречье Соха и Ляйляка на юге Ферганы. Раскопки могильника Карабулак (Баруздин Ю.Д., 1956; 1957а; 1957б; 1961; Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А., 1962) выявили своеобразные материалы, которые позволили выделить самостоятельную карабулакскую культуру. К ней принадлежат также могильники долины Исфары (Латынин Б.А., Оболдуева Т.Г., 1959; Литвинский Б.А., 1972а) и такие памятники, как Боркорбаэ (Сорокин С.С., 1961б) и Карамуйнак (Заднепровский Ю.А., 1960). В начале 70-х годов известные тогда материалы были объединены Б.А. Литвинским и названы карабулакско-ворухской культурой (Литвинский Б.А., 1972а, с. 129). Н.Г. Горбунова предложила называть эту культуру кугайско-карабулакской (Горбунова Н.Г., 1983), объединив памятники оседло-земледельческого и полукочевого населения Ферганы, что, на наш взгляд, вряд ли допустимо.

Исследовано более 500 курганов карабулакской культуры. Большинство из них содержало захоронения в подбоях, довольно много грунтовых могил и мало — катакомбных. Почти во всех могильниках обнаружены погребальные сооружения всех трех разновидностей, что, очевидно, отражает смешение населения разного происхождения. Несмотря на некоторое различие в деталях обряда погребения, составе и характере сопровождающего инвентаря, всем карабулакским памятникам свойственно определенное единство.

Могильник Карабулак, давший название культуре, расположен в Баткентской долине. В нем насчитывается более 900 курганов, пятая часть которых раскопана (Мокрынин В.П., Лубо-Лесниченко Е.И., Шер Я.А., 1977). Преобладают подбойные могилы (табл. 33, 1, 2). Умерших клали в дощатые гробы, колоды или на доски. Вход в подбойную нишу закладывали плетнем или плахами. Обычно погребенных хоронили головой строго на юг. В могиле, как правило, находится один костяк. Погребения мужчин сопровождает оружие: железные мечи (длина 80 см), кинжалы, ножи, большой лук (табл. 34, 15), стрелы с железными черешковыми наконечниками и хорошо сохранившимися деревянными древками (табл. 34, 1-14).

Женщинам клали плетеные корзинки (табл. 34, 31) с маленькими сосудами для косметики, сурьматаш с куском графита, деревянные гребни, бронзовые зеркала, ожерелья из разнообразных бус и другие украшения (табл. 34, 16–20, 27–30). Кроме того, в могилы ставили несколько глиняных и деревянных сосудов, а также деревянные столики для резания мяса (табл. 34, 32–35, 38–56). Во многих погребениях имеются остатки ритуальной пищи — кости барана.

При благоприятных почвенных условиях в Карабулакском могильнике сохранилось много предметов из органических материалов. До нас дошли образцы привозных шелковых тканей с замечательными узорами (табл. 34, 26). В некоторых могилах обнаружены мумифицированные останки погребенных.

Отметим также деревянный прибор для добывания огня, деревянный крюк (табл. 34, 36, 37) и шелковый наглазник (табл. 34, 25).

Среди редких находок — диадема в виде шелковой повязки с бронзовыми бляшками, на которых изображены мужская голова в венце, символизирующая солнечное божество, и женская голова с полумесяцем — символ лунного божества. Эти бляшки чередуются с другими — в форме шестилепестковых розеток и полусфер (табл. 34, 28). Бляшки диадемы свидетельствуют о распространении астрального культа (Баруздин Ю.Д., Беленицкий А.М., 1961). В Карабулаке найдены привозные ханьские зеркала и уникальное зеркало с ручкой в виде фигурки индийской танцовщицы (табл. 34, 19, 21) (Баруздин Ю.Д., Подольский А.Г., 1961). Все эти импортные предметы характеризуют устойчивые связи с Восточным Туркестаном, Китаем и Индией.

Религиозные представления людей, оставивших памятники карабулакской культуры, отражены в алебастровых идолах из могильников Тураташ и Ворух (табл. 34, 24; 35, 11) и бронзовых фигурках человека (табл. 34, 22, 23).

Бытовая утварь, характерная для карабулакской культуры, прежде всего глиняные сосуды, близка изделиям ремесленных центров древней Ферганы. В этом отношении особенно показательны сосуды, изготовленные на гончарном круге, покрытые красным или коричневым ангобом и украшенные процарапанным орнаментом (табл. 34, 42, 47).

Поблизости от могильников располагались связанные с ними поселения. Так, разрушенное поселение с керамикой, одинаковой по форме с сосудами могильника Карабулак, выявлено у сел. Баткен. К северу от сел. Булак-Баши располагается еще одно такое же поселение с керамикой и зернотерками. Третье обнаружено около родника в местности Субаши, к югу от Карабулака. Еще одно поселение — Актепе — находится близ Карабулака (Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А., 1962).

Аналогичные поселения имеются в долине Соха, поблизости от могильника Боркорбаз и на левом берегу р. Кштут, а также в долине Исфары (селище Гор-и Муг). Все перечисленные поселения и могильники, очевидно, принадлежали одному народу, для которого был характерен полукочевой образ жизни (Заднепровский Ю.А., 1960). Можно полагать, что жители наряду со скотоводством занимались и земледелием.

Основная масса захоронений карабулакской культуры относится к I–IV вв.

Вторая группа погребальных памятников полукочевого населения расположена к западу от карабулакских и занимает юго-западную часть Ферганской долины. Здесь преобладают погребения в катакомбах с длинным дромосом. Наиболее полно исследован могильник Кайрагач в долине р. Ходжа-Бакырган, неподалеку от земледельческого оазиса Ленинабада. Из 200 курганов раскопано более 50 (Заднепровский Ю.А., 1960; Брыкина Г.А., 1982). Преобладают захоронения в катакомбах (табл. 33, 3–5; 35, 21–44), известно пока только одно погребение в подбойной могиле. Следует отметить большое сходство с могильником Ширинсай у Беговата (Гайдукевич В.Ф., 1952) и памятниками юго-восточных районов Ташкентского оазиса. Изученные в Кайрагаче курганы датированы первыми веками нашей эры (Заднепровский Ю.А., 1960). Г.А. Брыкина (1982) выделяет в могильнике две группы: I–III и V–VI вв.

Третья локальная группа полукочевого населения оставила могильники в некоторых долинах северного склона Алайского хребта — от Шахимардана до Ошского оазиса. Захоронения здесь совершали в своеобразных катакомбах, состоящих из больших овальных камер, вытянутых с запада на восток, и небольшой перпендикулярно расположенной входной ямы, как бы сильно укороченного дромоса (табл. 33, 9). Этот тип катакомб назван хангизским.

Необычная форма катакомбы, широтная ориентировка погребенных, в отличие от Кайрагача, большое количество гончарных сосудов с красным ангобом — все это позволило выделить памятники района в самостоятельную группу (табл. 35, 46–59). Хотя преобладают здесь катакомбы хангизского типа, но в небольшом количестве встречаются курганы с подбоями и грунтовыми могилами (Заднепровский Ю.А., 1960; Горбунова Н.Г., Гамбург Б.З., 1957; Горбунова Н.Г., 1981).

Яркой самобытностью отличается культура полукочевого населения в долинах Чаткальского хребта и Кара-Мазара в северо-западной Фергане и на прилегающих участках Ташкентского оазиса. В этом районе, охватывающем территорию от долины Ахангерана на западе до Падша-Ата на востоке, встречены наземные каменные склепы — мугхона — и каменные ящики. Такие погребальные сооружения известны только в этом районе. За его пределами они обнаружены в небольшом количестве лишь в юго-западной Фергане. Известное сходство с ними имеют также курганы, изученные на южных склонах Каратау (Максимова А.Г., 1973).

Эти необычные погребальные сооружения располагаются иногда большими скоплениями, но чаще небольшими группами в узких ущельях и на вершинах невысоких хребтов и гряд. Точное количество их не учтено, ориентировочно можно говорить о нескольких тысячах. Исследовано более 200 сооружений, преимущественно на таджикской территории Кара-Мазара (Воронец М.Э., 1954; Литвинский Б.А., 1972а (памятники мугхона выделены в аштскую культуру с двумя вариантами)).

Мугхона представляет собой овальную наземную постройку из хорошо подогнанного камня, с купольным, сводчатым или плоским перекрытием и узким входом-лазом (табл. 33, 11, 12). Внутри погребальная камера обычно прямоугольная. Эти склепы различаются по устройству, количеству кольцевидных стен и размерам. Они служили семейными усыпальницами для неоднократных захоронений. В них находят, как правило, останки нескольких погребенных с большим количеством инвентаря. В одних могильниках с мугхона есть сложенные из камня курганы, в которых погребенные уложены в каменные ящики (табл. 33, 10). Ящики сооружены из нескольких, часто необработанных плит и поставлены на уровне древнего горизонта. Сверху они также перекрыты плитами, на которые набросаны камни насыпи. В исследованных памятниках имеются погребальные сооружения, в которых типичные черты выражены нечетко. Это как бы переходные формы между мугхона и каменными ящиками. Население, которое оставило эти памятники, несомненно обладало довольно высокими строительными навыками в возведении каменных построек и было хорошо знакомо с приемами сырцового строительства, традиционного для оседлых жителей Ферганы и Ташкентского оазиса.

Рассматриваемые памятники принадлежали одному населению: полукочевым горно-пастушеским племенам (Воронец М.Э., 1954). В их обиходе была лепная, а также гончарная с красным ангобом посуда. Полусферические чаши, бокалы на маленькой ножке-подставке, миниатюрные горшочки и другие сосуды являются продукцией ремесленных центров Ферганы. Найдены обломки деревянных сосудов. В мужских погребениях обнаружены железные наконечники стрел, в женских — сурьматаши, украшения и бусы. Имеются ханьские медные монеты у-шу, такие же, как в Гурмироне. Весь комплекс находок позволяет датировать ранние мугхона и каменные ящики I–II вв. (табл. 35, 60–68), основную же массу погребений — II–IV вв., а некоторую часть — V–VII вв. н. э. (Литвинский Б.А., 1972а, с. 132).

Керамика из мугхона резко отличается от керамического комплекса карабулакской культуры, прежде всего по процентному соотношению сосудов разных групп. В мугхона значительно больше кружек, одноручных кувшинов, чашек и меньше кувшинов без ручек и миниатюрных сосудов (Литвинский Б.А., 1973б). Все это подтверждает правомерность выделения самостоятельной культуры горно-пастушеских племен. Но вряд ли целесообразно выделять внутри нее два варианта — западный и восточный — и рассматривать первый из них как горный вариант каунчинско-джунской культуры (Литвинский Б.А., 1972а, с. 212, 213). Это заключение основано на некотором различии в ассортименте керамики и на находках в памятниках, расположенных на западе, сосудов с зооморфными ручками, характерных для Ташкентского оазиса. Своеобразие керамики достаточно ясно прослежено, но оно говорит не о двух вариантах культуры, а об основных направлениях торговых связей местного населения с Ташкентским оазисом и с Ферганой.

По ряду признаков отличается культура кочевого населения, обитавшего на севере Ферганы. В этом районе не обнаружены захоронения в подбойных могилах. Здесь известно три могильника первых веков нашей эры, из которых наиболее широко исследован только Гурмиронский, расположенный к югу от г. Касансай. Его копали А.Н. Бернштам, Ю.Г. Чуланов, С. Рахимов и Э. Кадыров (Бернштам А.Н., 1951; Кадыров Э., 1975б). Из 60 курганов раскопано более 40. Преобладают курганы с катакомбами и только два — с грунтовыми могилами. Катакомбы имеют прямоугольную или овальную форму (табл. 33, 6–8). Прямоугольный или квадратный дромос расположен перпендикулярно камере. Катакомбы Гурмирона несколько отличаются от катакомб Кенкола, для которых характерны длинные и узкие дромосы. Возможно, они представляют собой промежуточный вариант между кенкольским и хангизским типами.

В основании курганов Гурмирона есть каменные кольца, что вообще характерно для более ранних сооружений сако-усуньского времени. Погребения в могильнике одиночные, реже — парные. Костяки лежат на подстилке или подсыпке из гальки. Комплекс керамики своеобразен (табл. 35, 12–20). В нем много форм, типичных для ремесленных центров Ферганы (Сорокин С.С., 1954). Ряд погребений Гурмирона датирован последними веками до нашей эры, основная часть — I–II вв. Основанием для датировки служат находки мелких трехперых железных наконечников стрел, ханьские монеты и другие предметы (табл. 35, 1-10, 12–20) (Кадыров Э., 1975б).

По устройству погребальных сооружений и находкам, прежде всего по керамике, Гурмирон отличается от памятников соседних долин Таласа (Кенкол) и Кетмень-Тюбе (Акчий-Карасу). Он имеет определенное сходство с могильником Кайрагач на юго-западе Ферганы. В Кайрагачском и Гурмиронском могильниках найдена сходная керамика, одинаковы типы трехлопастных железных наконечников стрел, бронзовых застежек, перстней, бобовидных серег, ханьских монет и др. Однако ориентировка погребенных различна: в Гурмироне — на восток, в Кайрагаче — меридионально, с отклонениями.

В нескольких пунктах Алайской долины и прежде всего в местностях Маашан и Кызыл-Туу около сел. Дароо-Коргон открыты могильники с подбойными захоронениями (Бернштам А.Н., 1949а). В них обнаружены одиночные и коллективные погребения. Умершего укладывали в гроб или на подстилку, часто головой на север. Сопровождающий инвентарь беден и однообразен — железные ножи, пряжки, скромные украшения. В бедных могилах нет даже глиняных сосудов.

Но обнаружены и захоронения, отличающиеся большим богатством (табл. 35, 69–81). В Джалпакдепе, в могиле без костяка, найдена маска из тонкого листа золота. Глаза, рот и ноздри на ней обозначены отверстиями. В этом же могильнике, датируемом III–IV вв., встречена великолепная импортная стеклянная чаша с ручками в виде головы льва, возможно римского производства, попавшая сюда издалека. Из алайских курганов происходит серия прекрасных ювелирных изделий: золотой медальон с гранатом, окаймленный зернью; различные золотые бляшки, украшенные зернью; золотой перстень со щитком, на котором изображена розетка с инкрустацией красным камнем и голубой пастой (Абетеков А.К., 1975а; Памятники культуры и искусства Киргизии). Эти художественные изделия полихромного стиля не уступают по мастерству и качеству лучшим ювелирным произведениям своего времени.

Основную массу памятников всех рассмотренных групп полукочевого населения окраин Ферганы исследователи относят к одному периоду — первым векам нашей эры (I–IV вв.). Однако вопросы датировки могильников все еще остаются спорными. Положение осложнено тем, что трудно опираться на анализ керамики — самой многочисленной категории находок. До сих пор нет надежной хронологии красноангобированной керамики поселений Ферганы, так же, как и обоснованной периодизации. Наиболее вероятно, что время ее изготовления охватывает период с III–II вв. до н. э. по III–IV вв. н. э. (Оболдуева Т.Г., 1951). Но установлено также, что керамика с красным ангобом доживает до VI в. (Козенкова В.Н., 1964). После исследований Н.Г. Горбуновой (1979) весь этот комплекс стали относить только к I–IV вв. Эта ситуация сразу сказалась на датировке могильников.

Узловым вопросом остается определение нижней границы, т. е. времени появления, рассматриваемых памятников. Напомним, что в могильнике Карабулак на основании находок зеркал раннесарматских типов и железных кинжалов с прямым перекрестьем выделены захоронения, относящиеся к последним векам до нашей эры, хотя основная часть курганов датирована II–IV вв. (Баруздин Ю.Д., 1961). Возможность выделения ранних комплексов II–I вв. до н. э. в могильниках Тура-Таш и Кок-Таш доказывала в свое время Н.Г. Горбунова (1966). Однако эти материалы не учтены в обобщающей работе Б.А. Литвинского (1972а), предложившего омоложенные даты для всех карабулакских памятников, которые он делит на три хронологические группы: I–II, II–IV и V–VII вв.[20]

Первый исследователь курганов с каменными ящиками относил их к последним векам до нашей эры (Воронец М.Э., 1954, с. 63), а мугхона, — к I–II вв. Б.А. Литвинский (1972а, с. 195) суммарно датировал эти памятники I–II–VI–VII вв. К ранним памятникам можно отнести и погребение в Караджаре на востоке Ферганы с зеркалом раннесарматского типа (утолщенный валик, ручка-штырь) и шурабашатской керамикой. Таким образом, выделяется небольшая группа ранних захоронений, обнаруженных в разных местах Ферганы: на северо-западе, востоке и на юге.

Следует также обратить внимание на различие комплексов керамики сакских и актамских могильников Ферганы V–III вв. до н. э., с одной стороны, и керамики из катакомбных могильников и подбойных погребений — с другой. Смена керамики произошла, по всей вероятности, на рубеже III–II вв. до н. э. Можно думать, что памятники последних веков до нашей эры со временем будут выделены среди катакомбно-подбойных могильников, ибо могильники другого типа, которые можно было бы отнести к этому времени, здесь пока не обнаружены. У нас нет оснований допускать, что кочевое или полукочевое население на окраинах Ферганы почему-то исчезло в III–I вв. до н. э. и появилось затем только в начале нашей эры. Наоборот, конкретные исторические факты говорят о тесных связях древней Ферганы с соседними усунями и кангюйцами. О том же свидетельствует и общее сходство рассматриваемых памятников Ферганы и могильников усуньского времени Семиречья и Тянь-Шаня. Надо учитывать также отсутствие данных о местных корнях катакомбно-подбойных памятников. В Фергану они, очевидно, привнесены пришлым населением. Следовательно, вопрос о происхождении и времени появления этих памятников в Фергане следует рассматривать на широком историческом фоне.

Катакомбные могильники в Фергане распространяются на рубеже II–I вв. до н. э., судя по материалам Гурмирона. Здесь в захоронениях обнаружено много монет у-шу, причем имеются экземпляры выпуска 118 г. до н. э. и одна — 73–47 гг. до н. э. (Кадыров Э., 1975б). Следовательно, часть катакомбных погребений могла появиться уже на рубеже II–I вв. до н. э., хотя период их максимального распространения приходится на I–IV вв.

Основанием для определения нижней хронологической границы рассматриваемых памятников следует считать появление на Тянь-Шане и в Семиречье пришлых племен юечжей и усуней и распространение во II–I вв. до н. э. катакомбных и подбойных могильных сооружений на территории Средней Азии. Однако, учитывая состояние разработки хронологии, мы вынуждены по-прежнему оперировать суммарной датировкой II–I вв. до н. э. — I–IV вв. н. э.

К сожалению, отсутствуют критерии для твердого определения и верхней границы рассматриваемых памятников. Исследователи датируют поздние могильники по-разному: IV–VI или IV–VII, V–VI или V–VII вв. В качестве определенной вехи для обозначения верхней даты исследуемых памятников можно принять появление на рубеже IV–V вв. на исторической арене Средней Азии новых кочевых племен — хионитов и эфталитов — и все памятники V–VII вв. относить к иному историческому периоду.

Период первых веков нашей эры был временем наибольшего распространения и наибольшей плотности скотоводческого населения на периферии Ферганы.

Обнаруженные в курганах находки позволяют охарактеризовать основные направления культурных связей полукочевников Ферганы. Ряд изделий указывает на тесные культурные и торговые отношения с Восточным Туркестаном и Ханьским государством (ханьские зеркала и монеты, шелковые ткани), а также со странами, расположенными к юго-западу от Ферганы, например, с Индией или Восточным Средиземноморьем (ручка в виде фигурки индийской танцовщицы, изделия из египетской пасты и др.). Некоторые предметы вооружения, а также туалета (зеркала) имеют сходство с изделиями, характерными для сарматских племен. Многочисленные данные свидетельствуют о широких культурных связях полукочевых племен с оседло-земледельческим населением Ферганы, от которого они получали большую часть орудий труда, домашней утвари и украшений.

Приведенные материалы позволяют предполагать, что первые захоронения в подбойных могилах на юге и востоке Ферганской долины, а также курганы с каменными ящиками и мугхона — на северо-западе появились в последние века до нашей эры (II–I вв. до н. э.). Если это так, то могильники карабулакской культуры и некоторые другие погребальные памятники Ферганы были частично синхронны первому этапу (III–I вв. до н. э.) усуньского периода Семиречья (История Казахской ССР, с. 310) или ранним комплексам айгырджальской группы. Последние отличаются расположением подбоя в северной стенке могилы и широтной ориентировкой погребенных (в Карабулаке преобладает меридиональная). Правда, различаются они и по инвентарю, главным образом по керамике. С другой стороны, карабулакские памятники близки и частично синхронны памятникам тулхарской группы в южном Таджикистане на территории северной Бактрии (Мандельштам А.М., 1966а). Датировка Тулхарского могильника временем от последней трети II в. до н. э. до начала I в. н. э. наиболее аргументирована для комплексов подбойных захоронений Средней Азии.

Выделение одновременного пласта сходных памятников в Семиречье, Фергане и северной Бактрии важно для понимания исторических процессов в среде кочевого населения (Заднепровский Ю.А., 1971; 1975б). Однако при интерпретации этого явления одинаково возможны две версии: либо все эти памятники с подбойными могилами на обширной территории от Семиречья и Тянь-Шаня до южных районов Средней Азии представляют собой локальные варианты единой культуры кочевников, принадлежавшей этнически родственному населению, либо это не связанные между собой археологические комплексы.

На наш взгляд, имеются известные основания рассматривать распространение могильников с захоронениями в подбойных могилах как отражение единого процесса передвижения и расселения юечжийских племен на территории Средней Азии. А.М. Мандельштам, исследовавший могильники тулхарской группы, достаточно обоснованно связывал их с кочевыми племенами, которые вторглись на земли северной Бактрии во II в. до н. э. (Мандельштам А.М., 1966а, с. 160–162).

Памятники карабулакской группы, сходные с тулхарскими, очевидно, также можно сопоставить с юечжами, принимая во внимание прямые указания письменных источников, что они в своем движении на юг прошли через Фергану. Нам представляется, что и айгырджальские памятники можно связывать с этими племенами, поскольку на территории Семиречья юечжи обитали вместе с саками и усунями. Разумеется, такое определение этнической принадлежности рассматриваемых памятников можно считать лишь предположением.

В ходе значительных передвижений кочевых племен на рубеже нашей эры, захвативших и Ферганскую долину, были перекроены ранее существовавшие границы племенных объединений и созданы новые.

О культурной принадлежности и происхождении населения, оставившего в Фергане рассмотренные погребальные памятники, об особенностях его хозяйства существуют разные суждения. Их можно свести к двум основным точкам зрения. Одни считают могильники памятниками местного населения, отмечают тесные связи этого населения с оседлыми земледельцами и считают его также оседлым (Сорокин С.С., 1956а; 1961б; Литвинский Б.А., 1972а; Брыкина Г.А., 1982). Другие полагают, что обычай захоронения в катакомбах и подбойных могилах привнесен пришлым населением, что сходство погребального инвентаря с материалами поселений отражает торговые и культурные связи, а общность с культурой местного населения является следствием ассимиляции пришельцами местных племен и освоения их культуры (Бернштам А.Н., 1951; 1952; Заднепровский Ю.А., 1960).

Пришлые кочевые племена надолго обосновались в Ферганской долине, о чем можно судить по крупным могильникам. Такие могильники, как Карабулак, где насчитывается 900 курганов, и Тура-Таш — 1500 курганов, создавались в течение трех-четырех столетий. За столь длительный период в хозяйстве и культуре населения происходили крупные изменения. В условиях сплошного заселения Ферганской долины, что ограничивало возможности скотоводческого хозяйства, полукочевые племена под влиянием земледельческого населения частично перешли к оседлости. Именно об этом свидетельствуют остатки поселений, обнаруженные по соседству с могильниками (Заднепровский Ю.А., 1960). Поселения эти, очевидно, были приурочены к местам зимовок. Некоторые из них со временем превратились в укрепленные поселки, мало отличавшиеся от памятников земледельческого населения Ферганы. Примером может служить Кайрагачская усадьба (Брыкина Г.А., 1982).

Ведущая роль в хозяйстве пришлых племен принадлежала скотоводству, особенно на начальных этапах. Однако конкретная физико-географическая обстановка Ферганы, а также плотная заселенность этого района земледельческим населением создавали условия лишь для своеобразной вертикально-сезонной полукочевой формы скотоводческого хозяйства, сходного с тем, что было распространено среди усуней Семиречья (Кушаев Г.А., 1963; Акишев К.А., 1972; Петров К.И., 1981). Напомним, что «чистые» кочевники — редкое явление в древней истории.

На окраинах Ферганы полукочевое население меняло зимние пастбища на летние в традиционной последовательности, в соответствии с вертикальной зональностью их расположения. Оно передвигалось в строго установленных пределах, определяемых родо-племенными границами. В этих условиях полукочевое скотоводство постоянно сочеталось с земледелием и охотой.

Тесные связи между населением, ведущим разное хозяйство, имеющим разные культуру и образ жизни, отмечаются в Фергане на протяжении всей древней и средневековой истории.

Итак, на окраинах Ферганской долины обитало полукочевое население, оставившее группы одновременных погребальных памятников, несколько отличающихся друг от друга. Возникает вопрос о причинах этих различий.

Локализация памятников, своеобразие погребальных сооружений и обряда, а также некоторые особенности инвентаря позволяют усматривать в намеченных археологических культурах и группах памятники отдельных родо-племенных подразделений полукочевого населения. Наблюдается определенная закономерность в расположении могильников: на северо-западе — наземные склепы и каменные ящики; на юге, главным образом в междуречье Соха и Ляйляка, — подбойные могилы; во всех частях Ферганы — катакомбные могильники. Учитывая, что погребальный обряд является устойчивым палеоэтнографическим признаком, можно высказать предположение об этнической разнородности населения (Заднепровский Ю.А., 1960; Горбунова Н.Г., 1981). Пестрота этнографической картины находит подтверждение и в палеоантропологических материалах. Большинство погребенных относится к европеоидному типу, в частности, к типу Среднеазиатского междуречья — памиро-ферганскому, свойственному современным таджикам и узбекам. Встречены останки людей смешанного типа, с монголоидными чертами, привнесенными из Центральной Азии. Для рубежа — первых веков нашей эры отмечается широкое распространение в Средней Азии населения метисированного типа с монголоидными признаками (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Кияткина Т.П., 1976, 1977; Миклашевская Н.Н., 1964; Ходжайов Т.К., 1980). Такое население было и во всех частях Ферганской долины. Какую-либо закономерность распределения расовых типов по территории и памятникам проследить не удается. Приведенные данные характеризуют магистральное направление этнических процессов, заключавшихся в смешении местного европеоидного населения с пришлым.

На современном уровне археологического изучения возможность этнических отождествлений памятников с конкретным племенем или народом, известным в письменных источниках, весьма проблематична. Можно лишь надеяться, что дальнейшие исследования позволят более полно охарактеризовать палеоэтнографию древних скотоводов окраин Ферганы.

Ранние кочевники Памира (Ю.А. Заднепровский)

Памир — одно из высочайших нагорий нашей планеты, обособленная область, резко выделяющаяся в Средней Азии и мало приспособленная для обитания человека. Условия жизни в долинах, расположенных на высоте 3600–4000 м, чрезвычайно суровы.

Начало систематическому исследованию памятников Памира положили работы А.Н. Бернштама, имевшего большой опыт изучения горных районов Тянь-Шаня и Алая. Пять его экспедиций на протяжении 1946–1956 гг. охватили основные долины Памира и практически все типы памятников. Первые раскопки курганов Памирского I (Тамды) (1948 г.) и Акбеитского (1948, 1952, 1956 гг.) могильников на юге восточного Памира дали значительный материал по культуре кочевого населения сакской эпохи. Было раскопано около 60 курганов. Исследованные памятники А.Н. Бернштам связал с саками и отметил сходство курганов Памира с синхронными памятниками Семиречья, Алтая и Минусинского края. Было начато также изучение каменных крепостей западного Памира — замечательных памятников древней фортификации. Итогом этих работ явилось создание историко-археологической периодизации Памира. Публикацию материалов Памирского I могильника можно считать образцовой для своего времени (Бернштам А.Н., 1952). Материалы 1952 г. только частично были введены в оборот, предварительный отчет о раскопках 1956 г. опубликован А.Н. Бернштамом (1956) и его учениками (Бабанская Г.Г., Заднепровский Ю.А., 1959).

С 1958 г. изучение Памира проводили археологи АН Таджикской ССР под руководством Б.А. Литвинского, который внес большой вклад в изучение ранних кочевников. В течение четырех сезонов осуществлено детальное обследование региона и в разных частях вскрыто около 260 курганов. Однако полноценных комплексов оказалось мало. Так, в 1960 г. из 129 раскопанных курганов только в 23 найдены захоронения. В могильниках Памира вообще встречается очень много кенотафов. Результаты работ отражены в ряде публикаций (Литвинский Б.А., 1961а; 1961б; Литвинский Б.А., Бубнова М.А., 1962) и обобщены в монографии (Литвинский Б.А., 1972б). В книге кратко охарактеризованы могильники и погребальные сооружения. Основную часть ее занимают классификация находок, анализ особенностей культуры, хозяйства, верований и вопросов этнической принадлежности памирских кочевых племен.

Новый этап в изучении ранних кочевников Памира связан с деятельностью А.Д. Бабаева, который в 1962 г. открыл на западном Памире могильник Чильхона сакского времени. Это существенно изменило первоначальное представление о локализации саков исключительно на восточном Памире. В 60-х — начале 70-х годов на западном Памире обнаружены новые могильники и вскрыто около 100 курганов, среди которых много грабленых и кенотафов. Особый интерес вызывают впервые обнаруженные здесь памятники II в. до н. э. — III в. н. э. (Бабаев А.Д., 1965б; 1968; 1971; 1973а; 1973б; 1976; 1978).

Небольшие раскопки в 1957–1958 гг. провел на западном Памире, в долине Ишкашима, А.Н. Зелинский. В своеобразных погребальных сооружениях он обнаружил погребения начала I тысячелетия н. э. (Зелинский А.Н., 1960; 1965).

Особо отметим работы по изучению наскальных рисунков Памира, среди которых выделяются изображения скифского стиля (Ранов В.А., 1960; 1976; Ранов В.А., Гурский А.В., 1966).

В итоге многолетнего изучения памятников Памира советскими археологами обнаружено около 100 могильников ранних кочевников, где раскопано более 400 курганов. Значительная часть добытых материалов, к сожалению, еще не опубликована, что затрудняет изучение исторических процессов в сакскую эпоху.

Для понимания истории края весьма полезна сводная работа А.М. Мандельштама (1957).

Расположение памятников на Памире обусловлено природными условиями, прежде всего наличием удобных пастбищ для кочевого скотоводства. Преобладают небольшие могильники, типична их рассредоточенность (карта 3). Все это указывает на редкое и немногочисленное население. Могильники сакской эпохи сосредоточены в нескольких районах, главным образом по верховьям рек (Аксу, Истык, Памир, Аличур, Кокуйбель) и в приозерных впадинах (Зоркуль, Яшилькуль). На юго-восточном Памире зарегистрировано около 30 могильников, в которых изучено более 240 курганов, в том числе достаточно полно исследованный могильник Акбеит (51 из 100 курганов) и раскопанная полностью небольшая группа Тамды (16 курганов). Более 100 насыпей зафиксировано на восточном Памире, но раскопано лишь 10. Очень немного курганов (15) исследовано и в центральных районах Памира, в долине Мургаба. Наконец, на южном и юго-западном Памире в 20 могильниках раскопано около 150 курганов. Приведенные цифры приблизительны.

О датировке памятников Памира высказаны разные суждения. Так, Памирский I (Тамды) могильник был сначала датирован А.Н. Бернштамом V–IV вв. до н. э., а наиболее поздние его захоронения — II в. до н. э. Затем, при анализе материала из могильника Акбеит (раскопки 1952 г.), обнаружившего отличия от тамдинского комплекса, последний был отнесен к VI–IV вв. до н. э. (Бернштам А.Н., 1956, с. 130). Однако новые находки в Акбеите (раскопки 1956 г.) дали основания некоторым исследователям говорить о большем сходстве этих памятников и датировать оба V–IV вв. до н. э. (Бабанская Г.Г., Заднепровский Ю.А., 1959).

В монографии Б.А. Литвинского (1972б) вопросам хронологии отведено, к сожалению, слишком мало места (см.: Сорокин С.С., 1975; Заднепровский Ю.А., 1975в). Исследованные курганы растянуты во времени на протяжении восьми веков (VIII–I вв. до н. э.). Очень немногие погребения датированы VII–VI вв. до н. э. и лишь два кургана — VIII–VII вв. до н. э. Основная масса памирских захоронений совершенно справедливо и убедительно отнесена к V–III вв. до н. э. Выделены и могилы IV–III и II–I вв. до н. э. (Литвинский Б.А., 1972б, с. 28, 29). Более реальна, на наш взгляд, менее дробная периодизация памирских памятников, где два первых этапа были бы объединены в один VIII–VI вв. до н. э., а последний этап (II–I вв. до н. э.) на основании новых материалов западного Памира был бы продлен до III в. н. э. В таком виде периодизация памирских памятников более соответствует хронологическим этапам, выделенным на соседних территориях.

Самым ранним памятником кочевников Памира считается курган 10 Памирского I могильника (Тамды). Под небольшой насыпью находилась простая грунтовая могила, перекрытая сверху четырьмя парами рогов архара. Умерший воин положен на левый бок в скорченной позе, головой на восток (табл. 36, 1). Перед туловищем лежал деревянный колчан, обшитый кожей. В нем находились стрелы с бронзовыми (19 экз.), железным, костяным и деревянными (20 экз.) наконечниками (табл. 36, 10–16). Хорошо сохранились части древков, обмотанных сухожилиями. На колчане лежало два железных акинака. Здесь же найдены обломок деревянного прибора для добывания огня (табл. 36, 22), кусок кожи с бронзовой фигуркой горного козла (табл. 36, 37), а также бронзовые украшения одежды, изображающие медведя, пряжка (табл. 36, 21, 33, 34) и др. За спиной погребенного лежали бронзовые удила и псалии с остатками кожаной уздечки (табл. 36, 20).

В комплексе кургана представлены полностью все элементы «скифской триады». От конского снаряжения дошли удила древнейшего типа со стремевидным окончанием и дополнительным отверстием, которые были распространены в Южной Сибири (Алтай и Минусинская котловина), Центральном Казахстане и Приаралье (Уйгарак). Псалии тамдинского уздечного набора имели вид массивных прямых стержней, четырехгранных в сечении, с рельефным зигзагообразным узором на одном и зубчатым — на обломке другого. В средней части псалиев — три выступа с круглыми отверстиями, через которые протянуты ремни. Форма трехдырчатого псалия не находит аналогий в материалах других памятников Средней Азии. Наиболее близок один из псалиев Уйгарака (Вишневская О.А., 1973, табл. XVII, 18).

Бронзовые черешковые и втульчатые двухлопастные наконечники принадлежат к ранним типам. В набор деревянных стрел входят боевые и охотничьи. Железные акинаки сохранились плохо, но, по-видимому, относятся к отделу мечей с почковидным перекрестьем. Изображения животных — горного козла и медведя — исполнены в лучших традициях скифо-сибирского звериного стиля.

Курган 10, как и весь могильник, первоначально был датирован А.Н. Бернштамом V–IV вв. до н. э., а затем VI–IV вв. до н. э. В исследовании о вооружении савроматов комплекс кургана 10 отнесен к VII–VI вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, с. 64). С этой датой позднее согласились Н.Л. Членова (1967) и М.К. Кадырбаев (1966). Б.А. Литвинский (1972б) остановился на VI в. до н. э. М.П. Грязнов (1983а, с. 8) увязал комплекс кургана 10 Памирского I могильника с кругом памятников аржано-черногоровской фазы VIII–VII вв. до н. э. Еще в одном кургане Памирского I могильника погребенный лежал скорченно на правом боку в сопровождении железного акинака, бронзовой и деревянных чаш, деревянного столика и др. (табл. 36, 2, 6, 46).

К раннесакскому периоду относятся также курганы могильников Айдынкуль, Кальта-Тур, Можуташ II (курган 4), Яшилькуль II, Шаймак (курган 1), Тегермансу I (курганы 7 и 9А) и некоторые другие. Захоронения в них находятся в прямоугольных неглубоких могилах, вытянутых, как правило, в широтном направлении. Сверху ямы перекрыты каменными плитами и жердями. Иногда костяк положен на дерновой подстилке. Большинство погребенных скорчено на боку. Преобладает ориентировка на восток с небольшими отклонениями. Некоторые костяки окрашены. Изредка в могилах бывают кости барана — остатки заупокойной мясной пищи. Глиняные сосуды не были обязательной принадлежностью погребального обряда. Единичные сосуды, редко два-три, встречены в мужских и женских захоронениях. Наряду с глиняными употребляли деревянные и бронзовые сосуды. В могилу мужчинам обычно клали оружие и конскую упряжь. Небольшой серией представлены биметаллические акинаки. Особенно замечателен акинак (длина 35 см) с железным клинком и бронзовой рукоятью с сердцевидным перекрестьем (курган 3 Акбеита). У обоих краев рукояти располагаются рельефные головы козлов, а верхний конец украшен лежащей фигуркой козла (табл. 36, 5). Похожие железные акинаки с бронзовым сердцевидным перекрестьем происходят из кургана 7 могильника Тегермансу I и из кургана 4 могильника Можуташ II (Литвинский Б.А., 1972б, с. 113).

Умерших хоронили в одежде, от которой уцелели бронзовые украшения. Кроме того, в могилах находят железные и бронзовые браслеты, обломки стеклянных браслетов, предметы быта и деревянные приспособления для добывания огня. Женские захоронения отличаются более разнообразным набором украшений и бус, среди которых встречены сердоликовые с гравированным орнаментом индийского происхождения. В ранних погребениях есть наглазники из крупных раковин с отверстием в центре и узором. Они также индийского происхождения.

К этому периоду истории ранних кочевников Памира относится большинство исследованных курганов и самый крупный из известных могильников — Акбеитский. Погребения по-прежнему совершали в простых грунтовых могилах. Но намогильные сооружения отличаются большим разнообразием. В Акбеите встречены круглые или овальные сплошные каменные насыпи с кольцом из камней (кромлехом) — непременным элементом погребальных сооружений сакского времени, который обычно связывают с солярными представлениями. Имеются прямоугольные каменные насыпи, окаймленные одним или двумя рядами камней, отражающие какие-то иные культовые представления (табл. 36, 4). Третья разновидность представлена овальными или круглыми каменными выкладками.

Особый интерес вызывают захоронения в грунтовых ямах, где умерший воин прикрыт щитом из многочисленных деревянных планок, обтянутых кожей (табл. 36, 3).

В отличие от сакских захоронений Семиречья и Приаралья, почти все погребенные в курганах Памира положены скорченно на боку. Отмечено, что женщины иногда лежат на правом боку, головой на запад, а мужчины — на левом, головой на восток. Большинство могил содержит по одному погребенному, изредка встречаются два и еще реже три. Известно парное захоронение мужчины и женщины, причем оба положены на правый бок и обращены головами в одну сторону — на запад (Аличур II, курган 3). В одном кургане, в верхнем захоронении, умерший (пол не установлен) лежал головой на запад, а в нижнем (мужчина) — на восток (Акбеит, курган 45). Сохранялся обычай окрашивать труп красной краской. Иногда окрашен не весь скелет, а только один череп (Можуташ II, курган 4). Заупокойная мясная пища — часть туши барана — обнаружена не во всех могилах.

Как и в ранний период, значительное количество курганов оказалось без следов захоронения. Так, в Акбеите примерно треть всех раскопанных насыпей (51) составляют кенотафы.

В сопровождающий погребальный инвентарь входили глиняная посуда, ножи и бусы, которые встречались как в мужских, так и в женских захоронениях. Но только в мужских погребениях найдено оружие и конское снаряжение, а в женских — украшения, предметы туалета и косметика.

Большинство могил бедно находками, но выделяются богатые захоронения (Акбеит, курган 3; Аличур II, курган 3 и др.). В них с мужчинами-воинами, перекрытыми боевым щитом, положены, как обычно, колчан со стрелами, железные кинжал и клевец, а также нож. У некоторых погребенных перед лицом поставлены бронзовая плоскодонная чаша и деревянная тарелка с остатками пищи. Погребенных хоронили в одежде из шерсти, кожи и войлока. К поясу подвешивали кожаные мешочки с бронзовыми украшениями. Конская сбруя, чаще всего уздечка, заменяла захоронение коня.

Очень редко встречаются мумифицированные останки погребенных (Акбеит, курган 94). Изделий из благородных металлов мало. Так, в кургане 47 Акбеита найдена золотая серьга. Богатые захоронения, которые с уверенностью можно считать женскими, не обнаружены.

В погребальном обряде и в составе сопровождающего инвентаря наблюдается преемственность между памятниками раннего (VIII–VI вв. до н. э.) и более позднего (V–III вв. до н. э.) периодов. Однако последние имеют существенно новые черты. Это прежде всего разнообразие намогильных сооружений. Значительные различия проявляются и в основных категориях предметов материальной культуры. Отметим, что среди наконечников стрел на позднем этапе количественно преобладают железные черешковые. Только в Акбеите обнаружен один бронзовый трехлопастный черешковый наконечник наряду с костяным и деревянными. Деревянные наконечники стрел были широко распространены на Памире и у ранних кочевников, и хронологически их различить невозможно.

Ассортимент железных изделий в этот период сильно увеличился и включал ножи, кинжалы, акинаки, клевцы, удила и браслеты. Большая доля железных предметов в инвентаре служит показателем более позднего времени. В курганах этого периода найдены железные акинаки с сегментовидным навершием и таким же перекрестьем, а также с бабочковидным перекрестьем (табл. 36, 7, 8). Именно в V–III вв. до н. э. широко распространяются боевые чеканы, представленные несколькими разновидностями (табл. 36, 9) (Литвинский Б.А., 1972б, с. 120). На смену бронзовым приходят железные двухпетельчатые удила. Псалии были железными и бронзовыми в виде плоского стержня с двумя отверстиями. Бронзовый псалий с одним отверстием найден в могильнике Акбеит (Литвинский Б.А., 1972б, табл. 46).

Особый интерес представляют четыре ритуальных бронзовых котелка. На одном из них имеются две горизонтальные кольцевидные ручки, между которыми помещена рельефная голова грифона (табл. 36, 49). На другом — две такие же ручки и между ними две вертикальные ручки в виде фигурок горных баранов (табл. 36, 48). Третий котелок — с двумя горизонтальными и двумя вертикальными ручками (табл. 36, 47). Четвертый — бронзовый бокал конической формы (табл. 36, 44). Большой серией представлены глиняные сосуды (табл. 36, 40–43). Имеются также сосуды из дерева (табл. 36, 45). Относительное обилие сосудов из бронзы составляет отличительную особенность захоронений рассматриваемого периода.

Замечательные образцы звериного стиля происходят из могил этого времени (табл. 36, 32, 35, 36, 38, 39).

Отметим украшение в форме «лягушки» (табл. 36, 23). Своеобразны ажурные украшения из могильника Акбеит с пламевидными отростками (табл. 36, 24, 25), которые имеют аналогии в Южной Сибири и Ордосе (Членова Н.Л., 1967, табл. 34; Бернштам А.Н., 1956). По-прежнему встречаются сердоликовые бусы индийского происхождения (табл. 36, 26–30). Есть украшения из раковин (табл. 36, 31).

История ранних кочевников Памира восстанавливается главным образом на основе данных археологии, а также палеоантропологических материалов. Антропологи пришли к заключению, что в то время на всей территории Памира население было однородным. Оно относилось к долихокранному европеоидному типу и характеризовалось длинной, узкой и высокой черепной коробкой, узким и высоким лицом. Этот расовый тип — средиземноморский — был характерен для древнего населения Передней Азии и юга Средней Азии. Очевидно, кочевники Памира были генетически связаны с населением эпохи бронзы, обитавшим к юго-западу от Памира.

Ранние кочевники Памира по антропологическому типу резко отличались от саков Тянь-Шаня, Семиречья и Приаралья (Гинзбург В.В., 1960; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Кияткина Т.П., 1976). Одно это заставляет предполагать их иное происхождение и иные пути развития.

Археологические материалы указывают на культурные связи с северо-восточными и восточными областями степей Евразии, включая Центральную Азию и Туву. Об этом прежде всего свидетельствуют устройство погребального сооружения и появление в V–III вв. до н. э. прямоугольных каменных выкладок, находящих аналогии в Туве (Кызласов Л.Р., 1979; Грач А.Д., 1980).

Преобладание скорченной позы и восточной ориентировки также отличает погребальный ритуал Памира от обряда среднеазиатских саков и сближает с ритуалом скифского времени Тувы. Добавим еще обычаи окрашивания трупов, а также трепанации черепа. В отличие от среднеазиатских памятников, на Памире необычайно велико количество изделий из железа, наиболее ранние из которых встречены в комплексе кургана 10 Памирского I могильника. Отметим сочетание в этом комплексе черешковых и втульчатых наконечников стрел, что особенно типично для восточных областей Евразии (Мандельштам А.М., 1978б). Еще одна характерная особенность культуры кочевников Памира — широкое распространение боевых чеканов-клевцов. Напомним также о своеобразии художественных изделий звериного стиля, об особой манере стилизации животных и об украшениях явно восточного происхождения из могильника Акбеит (табл. 36, 23–25, 38, 39).

Немаловажное значение имеет своеобразие керамического комплекса, на что обратил внимание еще А.Н. Бернштам. Большинство форм сосудов имеет не среднеазиатское происхождение. В связи с этим напомним, что и бронзовые котелки с кольцевидными ручками находят близкие аналогии в памятниках Тувы и Минусинской котловины. В целом в погребальном обряде и сопровождающем инвентаре у кочевников Памира много общего с населением Тувы, особенно для V–III вв. до н. э.

Все приведенные факты приобретают важное значение в вопросе о происхождении ранних кочевников Памира. В литературе уже было высказано сомнение в том, правомерно ли рассматривать это малочисленное население как «памирские сакские племена» (Сорокин С.С., 1975, с. 22). Основываясь на том, что у памирцев в культуре мало общего со среднеазиатскими саками, но имеются многочисленные черты сходства с населением восточных районов, было высказано предположение, что памятники Памира принадлежали «кочевым обитателям соседних областей Центральной Азии, временами использовавшим эти высокогорные пастбища» (Мандельштам А.М., 1978б, с. 20). С этим вполне можно согласиться.

Проникновение кочевников из Центральной Азии на Памир и освоение высокогорных пастбищ восточного Памира стало возможным с началом использования коня как верхового животного. Учитывая аржанские параллели, это можно отнести к VIII–VII вв. до н. э. Более основательно кочевники осваивают Памир на следующем этапе — в V–III вв. до н. э. В это время кочевое население появляется в долинах западного Памира, о чем свидетельствуют могильники Чильхона, Рычив и др. (Бабаев А.Д., 1968; 1973а; 1973б).

О проникновении на Памир собственно среднеазиатских саков можно говорить лишь по сообщениям письменных источников и только со II в. до н. э. Под давлением юечжей, вторгшихся на Тянь-Шань и в Семиречье, саки двинулись на юг и прошли через Памир. Об этом прямо свидетельствует китайская хроника: «Первоначально сия страна (Тянь-Шань и Семиречье. — Ред.) принадлежала народу сэ. Большой юечж на западе разбил и выгнал сэского владетеля. Сэский владетель перешел на юг за Висячий переход; Большой юечж удалился на запад и покорил Дахя» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190, 191). В другом месте сказано, что сэский владетель занял на юге государство Гибинь где-то в северо-западной Индии (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 179). «Висячий переход» А.Н. Бернштам (1956, с. 132) отождествлял с Лянгарским спуском. Но Б.А. Литвинский вслед за А.Н. Зелинским считает, что невозможно точно определить его местоположение. Ясно только, что путь в Гибинь через «Висячий переход» мог проходить лишь через южное Припамирье.

Из всего сказанного вытекает, что сакские племена, проникшие на Памир и затем вторгшиеся в северо-западную Индию, приняли активное участие в важнейшем событии древней истории, каким явился разгром в 140 г. до н. э. Греко-Бактрийского царства на юге Средней Азии и северной Индии.

Кроме китайских источников, о саках на Памире имеются сведения у античных авторов, в частности у Птолемея. На рубеже нашей эры весь Памир был заселен саками (Мандельштам А.М., 1957, с. 84).

В первые века нашей эры Памир входил в орбиту влияния Кушанского государства, но археологических материалов этого времени на Памире очень немного. К поздней группе II–I вв. до н. э. Б.А. Литвинский отнес курганы могильников Рангкуль I и Аличур I, курган 11 Памирского I могильника и несколько других.

Захоронения в Рангкуле отличаются главным образом вытянутым положением умершего. В раскопанных четырех курганах оказалось мало находок: фрагменты бронзовой и глиняной чаш, бронзовый проволочный браслет и др. Все вещи существенно не отличаются от предметов, встреченных в захоронениях предшествующего периода. Среди них нет никаких специфических находок, датирующих эти погребения именно II–I вв. до н. э. В могильнике Аличур I под насыпью трех раскопанных курганов оказались ямы, несколько похожие на могилы с подбоем (Литвинский Б.А., 1972б, с. 12). Устройство кургана 1 напоминает катакомбу-подбой. Погребенный лежал скорченно на боку, головой на восток. Такое положение костяка продолжает раннюю традицию. Погребения в курганах 7, 11, 12 Памирского I могильника А.Н. Бернштам предположительно отнес ко II–I. вв. до н. э. Они незначительно разнятся устройством могилы, окруженной валунами. Кстати, подобная особенность обнаружена и в могильнике Акбеит. В составе находок нет ничего, указывающего на более позднюю дату перечисленных курганов. Поэтому нам представляется, что они, по-видимому, не отличаются от большинства курганов Памирского I могильника, которые относятся к V–IV вв. до н. э.

Курганы II в. до н. э. — III в. н. э., изученные А.Д. Бабаевым преимущественно в долинах западного Памира, полностью не опубликованы. Отрывочные сведения о них, к которым добавим описание могил, раскопанных А.Н. Зелинским, дают возможность отметить лишь некоторые особенности погребальных обрядов. Погребения совершали в мегалитических сооружениях, которые отмечены на поверхности очень большими камнями или врытыми плитами в окружении валунов меньших размеров. В простых неглубоких грунтовых могилах, обычно разрушенных и ограбленных, находят обломки костей человека, иногда двух-трех. Встречены (например, в могильнике Змутк) и останки коллективных погребений в круглых (диаметр 3,4 м) наземных сооружениях. Стены их выложены из камней. Все они сильно разрушены (Бабаев А.Д., 1973б). В погребальном инвентаре представлены точно не датируемые железные ножи и пряжки, бронзовые проволочные браслеты с утолщенными краями, бронзовые колокольчики, каменные острия для сурмления, украшения.

В могильнике Касвир захоронения совершали в каменных ящиках в вытянутом положении, реже — в скорченном, головой, как правило, на восток. В могилах найдены железные кинжалы с прямым перекрестьем, бокаловидные кубки, покрытые красным ангобом, терракотовая статуэтка лошади. Могильник относится к рубежу нашей эры, ко времени вхождения Памира в состав кушанских владений (Бабаев А.Д., 1976). Из датирующих находок заслуживает внимания бронзовое зеркало (диаметр 6 см) с валиком по краю и небольшой боковой ручкой-выступом. Это зеркало найдено в могильнике Чильхона на южном Памире (Бабаев А.Д., 1968). По классификации сарматских зеркал (Хазанов А.М., 1963) оно ближе всего к типу IV (I в. до н. э. — I в. н. э.).

Железный кинжал из могильника Рычив относится к типу двулезвийных с прямым перекрестьем (Бабаев А.Д., 1978, рис. 13). Навершие разрушено, и трудно составить представление о его первоначальной форме. Найденная в курганах керамика резко отличается по форме от посуды сакского времени. Преобладают сосуды с плоским дном в виде конических бокалов. Они украшены росписью, которая ранее совсем не встречалась на памирской керамике. В узорах преобладают геометрические мотивы. Известна и плоскодонная чаша с изображением козла, выполненным желто-белой краской по коричнево-красноватому фону (Зелинский А.Н., 1960, рис. 3, 2).

Материалы по памирским памятникам II в. до н. э. — III в. н. э. явно недостаточны, чтобы сделать обоснованные выводы. Можно отметить переживание древних традиций в погребальном обряде, выразившееся в сохранении скорченной позы. Наглядно выступают хронологические отличия в инвентаре (появление железных кинжалов с прямым перекрестьем, зеркал с валиком и небольшой ручкой). Своеобразие культуры проявляется в самобытной расписной керамике.

Ранние кочевники Южного Казахстана и Ташкентского оазиса (Ю.А. Заднепровский)

В последних веках до нашей эры и в первых веках нашей эры на большей части Средней Азии господствующее положение занимали кочевые племена и созданные ими государства, прежде всего Парфянское и Кушанское. Важная роль в истории Среднеазиатского междуречья (Сырдарьи и Амударьи) принадлежала и Кангюю. По сведениям китайских хроник, это кочевое владение во II в. до н. э. располагалось к северо-западу от Давани (Ферганы), к западу от территории усуней и к северу от юечжей. На северо-западе оно граничило с владением Яньцай (Приаралье). В зависимости от Кангюя находилось пять небольших владений (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 184–186, 229). Указанные сведения позволяют предположительно определить местонахождение этого государства, в состав которого бесспорно входили Ташкентский оазис, граничивший с Ферганой (области средней Сырдарьи), и прилегающие районы Среднеазиатского междуречья. Но они не дают основания наметить конкретные границы Кангюя, и по этому вопросу среди историков нет единого мнения. О локализации пяти зависимых владений также высказаны разные суждения. Среди этих владений, как полагают, был и Хорезм (Толстов С.П., 1948а; Бернштам А.Н., 1949в (1950); Кляшторный С.Г., 1964).

Жители Кангюя, в отличие от соседних кочевых усуней и юечжей, которые первоначально обитали в Центральной Азии и лишь во II в. до н. э. переселились в Среднюю Азию, являлись коренным местным кочевым населением Среднеазиатского междуречья. Имеются достаточные основания считать кочевых «кангюйцев» прямыми потомками сако-массагетских племен предшествующего периода и относить их к кругу ираноязычных кочевых народов Евразии (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Кляшторный С.Г., 1964; Литвинский Б.А., 1968, с. 14).

Кангюйское владение объединяло ряд областей с оседло-земледельческим и кочевым населением. Существовало оно до V в. н. э. В источниках рассказывается о посольстве из этой страны, отправленном в 436 г. Следовательно, Кангюй сохранял политическую самостоятельность более 700 лет. Многочисленные оседлые поселения времени Кангюя изучены археологами в Ташкентском оазисе и на средней Сырдарье и отражают значительное развитие здесь земледельческой культуры (эти материалы рассмотрены в кн.: Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии. Сер. Археология СССР. М., 1985). В свете исторических и археологических данных Кангюй представляет собой яркий пример особо тесного сосуществования в рамках единого объединения населения, разнородного по хозяйству, культуре и образу жизни. О кочевой его части можно составить представление преимущественно по археологическим материалам.

В рассматриваемых районах обследованы сотни могильников, насчитывающих порой по нескольку тысяч курганов. В них раскопано большое количество погребений древнего периода (карта 3). Этот регион по насыщенности памятниками кочевников мало уступает таким кочевым центрам, как Семиречье и Тянь-Шань.

Изучение курганов в Ташкентском оазисе, в окрестностях Ташкента, было начато Н.П. Остроумовым еще в конце XIX в. Систематические научные исследования ведутся здесь с 1934 г., когда ленинградский археолог Г.В. Григорьев осуществил первые раскопки на городище Каунчи, выделил своеобразную культуру древних земледельцев Ташкентского оазиса и разделил ее на три этапа — Каунчи I, II, III. Одновременно он зафиксировал несколько могильников в долине р. Чирчик и около городища Каунчи (на арыке Джун). В 1937–1938 гг. Г.В. Григорьев раскопал 13 курганов с захоронениями в катакомбных камерах. В 1940 г. А.И. Тереножкин исследовал подобные курганы в зоне Ташкентского канала. В 1948 г. появилась статья Г.В. Григорьева, в которой раскопанные курганы были датированы I–III вв. и отнесены к памятникам кочевников. По находкам керамики Г.В. Григорьев сопоставил их с этапом Каунчи III, а также с известным Кенкольским могильником (Григорьев Г.В., 1948). Тогда же анализ материала из курганов Ташкентского оазиса, раскопанных главным образом Г.В. Григорьевым, был проделан Т.Г. Оболдуевой (1948). Она разбила все известные памятники на две группы — каунчинскую (синхронную этапу Каунчи II) и джунскую. Первая группа датирована рубежом нашей эры; джунская, названная культурой, — III–IV вв. Последняя, по мнению Т.Г. Оболдуевой, принадлежит местному оседлому населению, а не кочевникам. Так возникли разные подходы к изучению курганов Ташкентского оазиса, разные суждения об их хронологии и культурной принадлежности.

Разделение курганов на две хронологические группы поддержал А.И. Тереножкин (1950), который, однако, предложил иные датировки. Время существования этапов I и II культуры Каунчи он определил в пределах II в. до н. э. — I в. н. э. (при этом Каунчи I к II–I вв. до н. э.), а джунскую культуру отнес к I–IV вв., допуская, следовательно, частичное сосуществование памятников обеих групп. В отличие от Т.Г. Оболдуевой, А.И. Тереножкин «удревнил» и расширил хронологические рамки джунской культуры. Он впервые высказал предположение, что комплекс Каунчи и изученные курганы характеризуют культуру древнего объединения Кангюй, существовавшего, по данным китайских источников, как раз в указанный период.

В итоге раскопок в 1938–1939 гг. могильника Берккара в Южном Казахстане А.Н. Бернштам выдвинул гипотезу о принадлежности этого памятника кочевому населению Кангюя. Обстоятельно кангюйская проблема была поставлена в более поздней его работе (Бернштам А.Н., 1949в (1950)). На основе исследований в Южном Казахстане А.Н. Бернштам выделил кангюйско-каратаускую культуру, считая открытые им могильники на склонах хребта Каратау кангюйскими, как и ранее изученный могильник Берккара. Широко привлекая данные китайских источников и открытые им поселения и могильники, А.Н. Бернштам первым поставил вопрос о существовании кочевого и оседлого населения Кангюя. Он отметил важнейший факт сходства материалов синхронных могильников и поселений. Кочевое население Кангюя, по заключению А.Н. Бернштама, было сакского происхождения и тюркоязычно. Последнее утверждение, выдвинутое априорно, не было обосновано и не получило признания.

Новый этап изучения памятников Ташкентского оазиса охватывает 40-60-е годы. В 1947 г. небольшие раскопки курганов с катакомбами провел М.Э. Воронец (1951). В 1957–1960 гг. изучением погребальных памятников занимался Т. Агзамходжаев, раскопавший в нескольких пунктах около 100 разнотипных курганов (Агзамходжаев Т., 1961; 1966а; 1966б).

А.Н. Бернштам, продолжая исследования в Южном Казахстане, зафиксировал большое количество могильников в долинах Каратау и на правом и левом берегах Сырдарьи, вплоть до г. Кзыл-Орда. В 1947 г. на северном склоне Каратау его экспедиция раскопала несколько курганов в Тамдинском могильнике (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Маловицкая Л.Я., 1949 (1950)). Дальнейшие исследования памятников кочевников в этом районе были предприняты в 1957–1959 гг. археологами Казахстана (Максимова А.Г., 1962; Мерщиев М.С., 1962). Одновременно А.Г. Максимова продолжила раскопки могильника Берккара и датировала вскрытые ею курганы I–III вв. (Максимова А.Г., 1962, с. 115).

Особенно значительные материалы по культуре кочевников получены в 1959–1963 гг. на правобережье Сырдарьи, в зоне строительства Чардаринской ГЭС. Здесь исследованы поселения и несколько крупных могильников (Максимова А.Г., 1968).

В 60-е годы начато систематическое изучение курганов древнего периода на средней Сырдарье и особенно в Отрарском оазисе. Работы продолжаются до настоящего времени (Нурмуханбетов Б.Н., 1974; 1975; 1976; 1978).

Накопление новых материалов вызвало и попытки их обобщения. В интерпретации рассматриваемых памятников значительная роль принадлежит монографии Л.М. Левиной (1971), в которой обобщены материалы по трем культурам в долине Сырдарьи — джетыасарской, отрарско-каратауской (кангюйско-каратауской, по А.Н. Бернштаму) и каунчинской. Основу работы составляет детальная хронологическая классификация керамического материала по трем периодам, даты которых, в отличие от всех предыдущих исследований, значительно омоложены (Каунчи I — от рубежа нашей эры или I в. до н. э. до конца III — начала IV в.; Каунчи II — конец III–V в.; Каунчи III–VI — начало VIII в.). В работе широко использована керамика из могильников и в связи с этим охарактеризованы основные виды погребальных памятников региона. В целом исследование Л.М. Левиной составляет важный этап в археологическом изучении района. Характеристика трех локальных вариантов, а возможно, и культур не вызывает сомнения. Однако изменение дат, в частности Каунчи II, по сравнению с хронологией А.И. Тереножкина почти на 200–500 лет недостаточно обосновано.

Б.А. Литвинский в статье о памятниках джунской культуры (1967) вслед за Т.Г. Оболдуевой и А.И. Тереножкиным, в отличие от Л.М. Левиной, датирует их I–III или более узко — II–III вв., что означает возврат к дате Г.В. Григорьева. Большое внимание Б.А. Литвинский уделяет историко-культурным аспектам. Не рассматривая ранее высказанных суждений, он выдвигает свою гипотезу о принадлежности каунчинско-джунской культуры населению древнего Кангюя.

С начала 70-х годов начинается современный этап изучения. В ходе сплошного обследования Ташкентского оазиса в связи с составлением археологической карты проводятся небольшие раскопки курганов в разных районах. Обобщенная характеристика и перечень погребальных памятников даны в публикациях Ю.Ф. Бурякова, М.Р. Касымова и О.М. Ростовцева (1973) и в книге Ю.Ф. Бурякова (1982).

Этот краткий обзор показывает, что раскопки погребальных памятников проводились спорадически, материалы их опубликованы только частично и в полном объеме еще не систематизированы. Сейчас известно во много раз больше памятников по сравнению с начальным периодом, когда на очень небольших материалах были намечены определения археологических культур. Особое внимание обратим на слабую аргументацию изменений в датировке памятников. Целесообразно провести заново систематизацию погребальных памятников в масштабе всего региона. Некоторые вопросы истории кочевого населения Кангюя вообще мало разработаны. На основе одних и тех же данных население, оставившее могильники, считают то оседлым, то кочевым. Нет единого мнения не только о культурно-хозяйственной принадлежности создателей курганов, но и об их этнической принадлежности. До сих пор не выделены погребальные памятники земледельческого населения Кангюя. Необходимо учесть открытие в последние годы оседло-земледельческих поселений бургулюкской культуры начала I тысячелетия до н. э., которая в своем развитии прошла ряд этапов и послужила основой для сложения культуры Каунчи.

Надо учитывать также, что в рассматриваемом регионе распространены захоронения в катакомбных и подбойных могилах, которые по форме во многом сходны с аналогичными памятниками кочевого населения соседних районов Средней Азии.

Наряду с земледельческим населением бургулюкской культуры (Дуке Х., 1982) в первой половине I тысячелетия до н. э. на окраинах Ташкентского оазиса и в соседних районах Южного Казахстана от Сырдарьи до хребта Каратау обитали кочевые племена сакского круга. Известны единичные памятники.

Наиболее ранним является комплекс находок в кургане 1 могильника Жаман-Тогай в районе Чардары, на правом берегу Сырдарьи. В курганной насыпи на слое камыша внутри угольного кольца обнаружены остатки тризны. Здесь найдены железный кинжал с бронзовым брусковидным навершием и бабочковидным перекрестьем (табл. 37, 5), восемь бронзовых наконечников стрел, в том числе пять черешковых (двух- и трехлопастные и ромбические в сечении) и три двухлопастных втульчатых (табл. 37, 12–19). Они достаточно твердо датируются VII–VI вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1968; Медведская И.Н., 1972). Кроме них, найдены каменные точильные бруски, железный нож, бронзовые пряжка и кольцо (табл. 37, 5, 9, 26, 27). Все эти изделия типичны для раннего этапа скифской эпохи степей Евразии и имеют аналогии в сакских памятниках Средней Азии. Можно говорить о распространении на территории Южного Казахстана предметов вооружения — одного из ведущих компонентов «скифской триады». Об изделиях скифского звериного стиля — второго элемента «триады» — можно судить по случайной находке литого бронзового ножа с изображением головы птицы на рукояти (табл. 37, 8) (Ставиский Б.Я., 1955). Очевидно, к этому времени относится и бронзовый кельт (табл. 37, 10).

Все эти материалы явно недостаточны для каких-либо определенных заключений. Можно лишь утверждать, что в VII–VI вв. до н. э. рассматриваемый регион был заселен сакскими племенами.

К более позднему времени — V–III вв. до н. э. — принадлежит курган на правом берегу р. Чаткал, у с. Бурчмулла. Под каменной насыпью находились две могилы. В одной из них в грунтовой яме лежал костяк в вытянутой позе на спине, головой на юго-восток. В ногах стоял грушевидный лепной кувшин, украшенный треугольниками, заполненными насечками (табл. 37, 51) (Древности Чарвака). Аналогичный орнамент известен на сосуде сакского времени из Центрального Тянь-Шаня (Кибиров А., 1959б). Обнаруженный в насыпи кургана бронзовый втульчатый наконечник стрелы дает некоторое основание относить это захоронение к сакскому периоду. В том же могильнике найдены украшения и бронзовый наконечник стрелы (табл. 37, 21, 22, 43).

В западной части хребта Каратау выявлена группа «царских» курганов. Огромные каменные насыпи в плане имеют вид многолучевой звезды. С восточной и западной сторон к ним примыкают каменные выкладки длиной 100 м (Акишев А.К., 1976).

В этом же районе обнаружены курганы «с усами», сходные с памятниками тасмолинской культуры эпохи саков в Центральном Казахстане. Открытие этих курганов свидетельствует о распространении на территории отрарско-каратауской культуры типичных для саков сложных намогильных сооружений.

В могильнике Берккара на северо-восточных склонах хребта Каратау насчитывается более 30 групп курганов, общее количество которых доходит до 450. В 1938–1939 гг. А.Н. Бернштам раскопал более 40 могил (Бернштам А.Н., 1939), в 1957 г. вскрыто еще 10 курганов (Максимова А.Г., 1962). Насыпи резко различаются по величине: диаметр крупных достигает 50 м, средних — 25 м, малых — 4-12 м. Насыпи часто сопровождаются выкладками из камней в виде колец, полумесяца или дорожек (табл. 37, 1, 2). Могилы выбиты в твердом каменном грунте. Они вытянуты с запада на восток. Погребенные положены на спину, головой на запад, иногда с отклонением к северу. Разнообразен погребальный инвентарь: лепные глиняные сосуды, железные ножи, предметы вооружения и украшения, хотя в результате ограблений находок оказалось мало (табл. 37, 3, 23–25, 28–30, 32–34, 36–42).

Выделены две хронологические группы погребений: более ранняя (I) — IV–III вв. до н. э. и более поздняя (II) — II в. до н. э. — I в. н. э., к которой относится бо́льшая часть исследованных курганов. Ранняя группа выделена главным образом по типам глиняной посуды, среди которой преобладают круглодонные чаши, кружки с ручкой и чайникообразные сосуды с носиком (табл. 37, 57–64). Дата, предложенная для этой группы могил (Бернштам А.Н., 1947; Бабанская Г.Г., 1956; Агапов П., Кадырбаев М.К., 1979), опиралась в основном на находку бронзовой пряжки с изображением льва, держащего в пасти птицу (табл. 37, 20). Представляется более вероятным временем ранних могил Берккары III–II вв. до н. э.

Материалы III–I вв. до н. э. обнаружены в могильнике Тамды на северном склоне Каратау (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Маловицкая Л.Я., 1949 (1950)). Курганы выделяются каменной выкладкой — «усиками» (табл. 37, 44). Захоронения совершены в больших грунтовых ямах, перекрытых деревянным накатом. В некоторых могилах оказалось до четырех погребенных, положенных головами на северо-запад. В мужских захоронениях Тамды найдены железные акинаки в обломках, набор железных черешковых трехперых наконечников стрел с опущенными жальцами (табл. 37, 45, 46), железный втульчатый наконечник копья листовидной формы, предмет неизвестного назначения и крючок от колчана (табл. 37, 49, 50). Лепной круглодонный горшок с двумя ручками и чайникообразный кувшин с носиком (табл. 37, 47, 48) сходны с сосудами Берккары.

В других могильниках III–I вв. до н. э. обнаружены железные булавка с круглым навершием и ножи, каменная мотыга (табл. 37, 6, 7, 11, 31, 35, 37), круглодонные чаши, кувшины и кружки (табл. 37, 52–56).

В рассмотренных памятниках заметны традиции погребального обряда сакских племен предшествующего времени. Вместе с тем наблюдается значительная близость с синхронными памятниками типа Буранинского могильника раннеусуньского времени в Семиречье. На материалах Берккары и Тамды подтверждается установленное для Семиречья положение о сходстве погребальных сооружений, обряда и основных видов инвентаря сакского времени и части памятников последующего, усуньского периода. Применяемый в литературе термин «сако-усуньский период» отражает преемственность в развитии культуры ранних кочевников на юге Казахстана во второй половине I тысячелетия до н. э.

В истории кочевого и полукочевого населения рассматриваемого региона существенные изменения происходят на рубеже нашей эры. Во много раз возрастает количество памятников, и они становятся разнообразнее. Широко распространяется, как и в других районах Средней Азии, обряд захоронения в катакомбных и подбойных могилах (Сорокин С.С., 1956а). К этому периоду относятся могильники I–IV вв. Имеются достаточные основания считать их кангюйскими памятниками. В отличие от ранних комплексов Берккара I и Тамды, их следует именовать позднекангюйскими.

Местным кочевым племенам Южного Казахстана времени существования Кангюя принадлежат могильники северных склонов Каратау (Берккара II, Кенсай и др.). А.Г. Максимова (1962) датирует их II в. до н. э. — III в. н. э. На наш взгляд, имеется больше оснований относить эти могильники только к первым векам нашей эры. Продолжается традиция захоронения в простых грунтовых могилах под курганной насыпью. Появляются могильные ямы, перекрытые каменными плитами. Умершие вытянуты на спине, головой на запад, иногда с небольшим отклонением к северу (табл. 38, 13). Формы лепной керамики сходны с сосудами, характерными для III–I вв. до н. э. Впервые появляются единичные станковые сосуды — плоскодонные горшки и чаши. В некоторых сосудах сохранились остатки пригоревшей пищи. Изредка в могилах встречаются кости барана — остатки мясной заупокойной пищи. Оружие представлено обломками железных мечей, железными черешковыми трехперыми наконечниками стрел. Украшения включают железные булавки, спиралевидные серьги из золота, раковины каури. В позднем комплексе Берккара II найдены обломок китайского бронзового зеркала и нефритовая чашечка. Подобные привозные вещи появились у кочевников на рубеже нашей эры в результате установления связей с Ханьским государством.

Отмечая значительное сходство погребального обряда и материальной культуры могильников Каратау с памятниками усуньского времени Семиречья, А.Г. Максимова пришла к выводу о принадлежности их, включая Берккару и Тамды, Усуньскому племенному союзу. Она рассматривает северные склоны Каратау как периферию усуньских земель (Максимова А.Г., 1962, с. 100). Следовательно, ныне существуют две основные точки зрения о принадлежности этих памятников: А.Н. Бернштам считает их кангюйскими, другие исследователи — усуньскими. Заключение о расположении Кангюя к западу от р. Талас, а усуней — к востоку от нее основано на сообщениях китайских источников, данных традиционной китайской картографии и главным образом на сведениях о пребывании шаньюя Чжичжы на восточных землях Кангюя, в долине Таласа. Эти основания достаточно серьезны. К сожалению, археологические данные пока недостаточны для того, чтобы разграничить усуньские и кангюйские памятники. Следует учитывать определенное их сходство, хотя нельзя говорить о полной идентичности. Добавим к этому, что усуни в ходе междоусобной борьбы иногда откочевывали в Кангюй, что также способствовало нивелировке культуры. Окончательное решение вопроса будет возможно лишь после накопления археологических материалов.

Многочисленные ценные материалы для изучения культуры полукочевого населения Кангюя первых веков нашей эры получены при раскопках могильников, расположенных на правом берегу Сырдарьи, в зоне Чардары. Наибольшее количество курганов (57) изучено в Шаушукуме. Здесь представлены все основные разновидности захоронений: 1) катакомбы типа I (кенкольского), в которых камера располагается перпендикулярно дромосу (29 курганов; табл. 38, 1, 2); 2) катакомбы типа II (лявандакского), где камеры являются продолжением дромоса (семь курганов; табл. 38, 9); 3) подбойные могилы (12 курганов; табл. 38, 11); 4) простые грунтовые могилы (шесть курганов; табл. 38, 14). Сочетание могильных сооружений разного устройства на одной территории, часто в одних и тех же могильниках, является характерной особенностью эпохи и встречается во многих районах, в том числе на Сырдарье и в Семиречье (Заднепровский Ю.А., 1971).

Поскольку захоронения аналогичных видов широко известны у кочевого и полукочевого населения в степях Евразии и в Средней Азии, то можно думать, что курганные могильники Южного Казахстана и Ташкентского оазиса принадлежат полукочевникам, так как здесь наблюдается тесная связь населения, оставившего могильники, с населением синхронных поселений, расположенных часто поблизости. Надо иметь в виду, что большинство памятников датируется несколькими веками, и на протяжении этого длительного периода кочевое по происхождению население могло переходить к полукочевому образу жизни, сохраняя некоторые специфические особенности прежнего типа хозяйства и культуры. В условиях симбиоза земледельческого и кочевого скотоводческого населения в рамках государства Кангюй, политическая власть в котором принадлежала кочевникам, обряды и вкусы последних могли влиять на оседлых земледельцев. Однако погребальные памятники оседлого населения здесь не выделены.

Захоронения в катакомбах типа I выявлены в районе Чардары в трех пунктах. Наиболее близок к Ташкентскому оазису могильник Жаман-Тогай на правом берегу Сырдарьи. Здесь в четырех курганах обнаружены катакомбы со ступенчатым дромосом (табл. 38, 4). Особенно интересны находки в разрушенном кургане 9 (табл. 38, 3). В камере обнаружен медный котел с прямоугольными ручками, на поддоне и с толстым слоем копоти: Котел по форме сходен с хуннскими котлами рубежа нашей эры (табл. 39, 67). В другой катакомбе оказался необычный для среднеазиатской керамики глиняный кувшин с узкой горловиной и налепным спиралевидным узором (табл. 39, 68), также характерный для хуннской посуды. Там же найдены костяные пряжки с резным изображением животного (табл. 39, 65, 66).

В кургане 14 умерший лежал в катакомбе на камышовой подстилке (табл. 38, 4), с левой стороны был положен длинный железный меч без металлического навершия и перекрестья (тип 2 по: Хазанов А.М., 1971). Три кургана, за исключением кургана 14, датированы рубежом нашей эры (Максимова А.Г., 1968). Исследователи считают, что могильник Жаман-Тогай и одиночное, более позднее впускное погребение на поселении Актобе 2, возможно, принадлежат хуннам. Они основываются на сведениях о движении хунну (Чжичжы) в Кангюй в I в. до н. э., допуская, что какая-то их часть достигла в это время среднего течения Сырдарьи. При этом А.Г. Максимова оговаривает, что близок только погребальный инвентарь, тогда как устройство погребальных сооружений различно.

Во всех раскопанных курганах могильника Актобе захоронения находились также в катакомбах типа I. Могильник расположен возле поселения, примерно в 25 км к северо-западу от могильника Жаман-Тогай. В отличие от других могильников, вход в катакомбу заложен здесь сырцовыми кирпичами (40×40×12; 35×35×12 см). В могилах оказалось по два и четыре костяка, погребенных не одновременно. Умершие лежали вытянуто на спине, головами на восток, с отклонением к северу или северо-востоку. Возможно, катакомбы служили семейными усыпальницами. Курганы ограблены, и погребальный инвентарь беден. Найденная здесь керамика аналогична посуде городища Актобе 2. Горшки и кувшины с ручками и без ручек часто украшены резным волнистым орнаментом, сходным с орнаментом сосудов Кенкола. Применялся прием украшения мазками краски. Разнообразны кружки с ручками — банковидные, кувшинообразные и конические.

По устройству могил, погребальному обряду и отчасти инвентарю захоронения в катакомбах близки курганам Ташкентского оазиса первых веков нашей эры. На основании сходства глиняной посуды и предметов быта из могильника Актобе с материалами соседнего и одновременного ему поселения Актобе 2 высказано предположение, что могильник принадлежал оседлым жителям этого поселения в I–III вв. (Максимова А.Г., 1968).

Наибольшее количество катакомб типа I обнаружено в могильнике Шаушукум, расположенном рядом с поселением Шаушукум, на расстоянии 15 км к северо-западу от могильника Актобе. Катакомбы овальной формы вытянуты по линии запад — восток. Дромосы прямоугольные узкие длинные. Они, как правило, ступенчатые и подходят к камере с южной стороны. Почти все захоронения одиночные. Погребенные вытянуты на спине, головой чаще всего на восток (с отклонением к северу или югу), реже — на запад. Умершего сопровождают богатый инвентарь и заупокойная мясная пища (баран). В одной могиле найдены кости сома.

По составу инвентаря достаточно определенно различаются мужские и женские захоронения. В погребениях мужчин-воинов находят железные двулезвийные мечи и кинжалы без металлического перекрестья и навершия. Только у одного меча есть прямое бронзовое перекрестье. На клинках сохранились остатки деревянных ножен, обтянутых изнутри тканью. От сложного большого лука так называемого гуннского типа уцелели костяные накладки. Железные наконечники стрел черешковые трехлопастные (табл. 39, 1, 2, 5–7). Предметы быта представлены простыми ножами и железными пряжками с подвижным язычком (табл. 39, 3, 4, 12, 13). От конского снаряжения сохранились железные удила со стержневидными псалиями с закруглением на концах. Псалии инкрустированы золотой фольгой (табл. 39, 8). В женских погребениях обнаружены предметы туалета и украшения: бронзовые плоские зеркала с ручкой-стержнем для насадки деревянных или костяных рукоятей, амулеты из костей животных, глиняные пряслица и разнообразные бусы, железные кольца, серьги (табл. 39, 9-11, 16–18). Глиняные сосуды встречены и в мужских, и в женских могилах. Количественно преобладают лепные плоскодонные сосуды — чаши, курильницы, горшки и кувшины без ручек. Довольно много станковых кувшинов, украшенных потеками краски. Особенно характерны кувшины с зооморфными ручками, каннелюрами на горловине и мазками краски, а также кружки с двумя ручками и спиральными налепами наверху (табл. 39, 20–30). Найдены также бронзовые чаши (табл. 39, 19).

Катакомбы типа I Шаушукума А.Г. Максимова справедливо сопоставляет с памятниками II–IV вв. Ташкентского оазиса. Несмотря на это, она датирует могильник в целом III–V вв., указывая на невозможность выделить более ранние захоронения. Верхняя дата установлена по находке сасанидской монеты. А.Г. Максимова рассматривает Шаушукумский могильник как памятник, в котором произошло смешение местного и пришлого населения, синкретизация культур, что связано с событиями великого переселения народов (Максимова А.Г., 1968). С последним заключением можно согласиться, так как оно учитывает сложную картину исторических процессов в долине Сырдарьи. Все три могильника — Жаман-Тогай, Актобе и Шаушукум, хотя и датированы по-разному, по-разному, определена их хозяйственно-культурная принадлежность, относятся к одной культуре — по нашему мнению, кенкольской (Бернштам А.Н., 1940; 1951; Заднепровский Ю.А., 1975а). Все они, очевидно, отражают разные стадии смешения культуры местного и пришлого, хуннского, населения.

Аналогичные захоронения в катакомбах обнаружены также в Борижарском могильнике в долине р. Арысь, где представлены могилы разного устройства и разного времени, включая и средневековые (Нурмуханбетов Б.Н., 1975).

Очевидно, локальный вариант кенкольской культуры намечается в Ташкентском оазисе. Здесь захоронения в катакомбах, аналогичные кенкольским и шаушукумским, изучены в Янгиюльском и Вревском могильниках, в Туябугузе (Григорьев Г.В., 1948; Воронец М.Э., 1951; Агзамходжаев Т., 1961; Крашенинникова Н.И., 1966; Древности Туябугуза). Эти памятники выделяются своеобразным комплексом керамики, в котором ведущая роль принадлежит сосудам с зооморфными ручками (Левина Л.М., 1971). Из Янгиюльского могильника происходят костяное навершие гребня и фибула типа Avcissa (табл. 39, 14, 15).

Курганы с катакомбами типа II обнаружены только в Шаушукумском могильнике. Ориентировка катакомб и дромосов меридиональная. Камера служила продолжением дромоса, вход в нее закрывался камнем или камышом. Преобладают одиночные захоронения, в которых погребенные лежат вытянуто на спине. Ориентировка меридиональная, в одном случае южная. Курганы разграблены. Инвентарь беден. Несмотря на несопоставимость по количеству находок, комплекс керамики, обнаруженной в этих катакомбах, несколько отличается от керамики катакомб типа I. Выделяются необычные по форме курильницы, а также фляга своеобразной формы. Вместе с тем встречен кувшин, украшенный мазками краски (табл. 39, 40–43). Из предметов вооружения найдены длинный узкий меч и кинжал без металлического навершия и перекрестья, а также трехлопастные наконечники стрел с черешком (табл. 39, 32–34). Все они сходны с оружием, обнаруженным в катакомбах кенкольского типа. В кургане с катакомбой типа II обнаружена железная острога с двумя зубцами (табл. 39, 31). Интересны бронзовые зеркала с утолщенным валиком по краю диска и боковой ручкой-выступом (табл. 39, 35). Своеобразна по форме прямоугольная костяная пряжка с циркульным узором (табл. 39, 39) (Максимова А.Г., 1968). Из других находок назовем пряжку к ножнам, каменное точило и поделку из астрагала, употреблявшуюся в приспособлении для добывания огня (табл. 39, 36–38).

Катакомбы типа II встречены в Средней Азии в небольшом количестве, наряду с другими, и не образуют отдельных кладбищ. Если катакомбы кенкольского типа охватывают долину средней Сырдарьи, Ташкентский оазис, Талас, юго-западную часть Чуйской долины, Кетмень-Тюбе и юго-западную Фергану, то ареал катакомб типа II иной. Они открыты в Бухарском оазисе, южной Туркмении и южном Хорезме (Заднепровский Ю.А., 1975а).

Третья группа погребальных памятников в Южном Казахстане и Ташкентском оазисе (древнем Кангюе) представлена захоронениями в подбойных могилах. В Шаушукуме раскопано 12 курганов, в которых оказалось 13 могил с подбоями. Все они вытянуты в меридиональном направлении, с небольшим отклонением к западу или востоку. Ниши подбоя выкопаны вдоль западной или восточной степ входной ямы. Вход в подбой закладывался камнем или сырцовыми кирпичами (39×39×12–15 см). Только в двух могилах найдены предметы вооружения — железные кинжал и трехлопастные черешковые наконечники стрел, а также костяные накладки на лук. Из предметов туалета интересны железные щипчики (табл. 39, 44–46). Комплекс керамики, несмотря на ее малочисленность, отличается своеобразием, хотя набор ее обычен: плоскодонные простые горшки, кружки с ручкой, курильница. На станковых кувшинах с ручкой и без нее нанесен узор мазками краски (табл. 39, 47, 52–54). А.Г. Максимова отмечает сходство подбойных погребений Шаушукумского могильника с позднесарматскими памятниками Нижнего Поволжья II–IV вв. и с памятниками Ферганы, Ташкентского и Бухарского оазисов (Максимова А.Г., 1968).

Аналогичные могилы выявлены в Ташкентском оазисе, в долине р. Ахангаран, около городища Куль-Ата. Могилы узкие и глубокие, ориентированы по линии север-юг или юго-восток — северо-запад. Все подбои вырыты в западной стенке (табл. 38, 11, 12) и заложены сырцовыми кирпичами (50×25×10 см). Погребенные лежат головой на север. Черепа деформированы и имеют явные монголоидные признаки. В нескольких могилах погребального инвентаря нет. Керамика отличается от шаушукумской. Обращает на себя внимание большой лепной кувшин с носиком и ручкой, украшенный мазками краски. Имеется также кружка с зооморфной ручкой (табл. 39, 48–51). Захоронения в подбоях связываются с населением, оставившим каунчинскую культуру (Аминов В., Буряков Ю.Ф., Ходжайов Т.К., 1978).

На территории Ташкентского оазиса насчитывается не менее шести групп погребальных памятников, включающих разные по устройству курганы первых веков нашей эры. Только дальнейшее изучение позволит определить локальное своеобразие каждой из них. Среди них выделяются каменные подземные склепы в долине р. Ахангаран, возле г. Ангрен. Они раскопаны в 1960 г. Т. Агзамходжаевым (1966б). Под округлыми насыпями (диаметр до 20 м) находились прямоугольные погребальные камеры, перекрытые куполом. В них было по нескольку костяков. Склепы представляли собой семейные усыпальницы. В составе погребального инвентаря — кувшины с зооморфными ручками, а также кувшины, украшенные геометрической росписью коричневой краской по светло-желтому фону. Раскопки здесь были продолжены в 1974 и 1979 гг. Обнаружены материалы периода Каунчи II и раннесредневековые (Буряков Ю.Ф., 1982). Вопрос о том, принадлежали ли эти склепы полукочевому или оседлому населению, остается открытым.

В северо-восточной части Ташкентского оазиса, в верховьях р. Ахангаран, обнаружены каменные наземные склепы — мугхона первых веков нашей эры (Буряков Ю.Ф., 1982). Основной ареал этих своеобразных погребальных сооружений — северо-западная Фергана.

Наконец, необходимо остановиться на захоронениях в простых грунтовых могилах, которые в небольшом количестве встречены в рассмотренных могильниках наряду с погребальными сооружениями других типов. В двух курганах Шаушукумского могильника из шести под лёссовыми насыпями на древней поверхности обнаружены каменные кольца (табл. 38, 14). Могильные ямы содержали по одному захоронению. В одном мужском захоронении (курган 28) найдены обломки железного меча, бронзовая серьга и два сосуда — кувшин и круглодонная чаша (табл. 39, 55–61). Керамика отличается от посуды в катакомбах и подбоях, хотя некоторые из сосудов также украшены мазками краски (табл. 36, 62–64).

Рассмотренными разновидностями не исчерпывается все многообразие погребальных памятников региона. Известны и другие виды. Но они или представлены единичными курганами, или еще не опубликованы.

Заканчивая обзор памятников Южного Казахстана и Ташкентского оазиса (древнего Кангюя), подчеркнем, что проблема выделения памятников кочевников Кангюя еще не решена. С известным основанием можно считать памятниками раннекангюйского периода могильники типа Берккара I и Тамды, тесно связанные с сакской традицией. Дальнейшее развитие их, представленное комплексами I–III вв. Берккара II и Кенсай, указывает на преемственность культуры кочевого населения на протяжении длительного периода — с IV–III вв. до н. э. до I–III вв. н. э. Но таких поздних памятников по сравнению с Семиречьем, где грунтовые захоронения составляют до 80 % памятников первых веков нашей эры, известно мало. Они сосредоточены главным образом в долинах Каратау и почти отсутствуют в южной, равнинной, части региона. Здесь количественно преобладают захоронения в катакомбных и подбойных могилах, а также в склепах. Если последние имеют местные истоки, восходящие еще к Тагискену периода поздней бронзы, то подбойные и катакомбные памятники являются инновацией. Именно эти памятники количественно преобладают в Кангюе в первой половине I тысячелетия н. э.

Тесное сосуществование оседлого и полукочевого населения, характерное для древнего Кангюя, было свойственно также и Фергане (Давани). Но в Давани это были пришлые кочевые племена (юечжи, саки). В Фергане не было кочевой части собственного населения, как в Кангюе, где этническая карта отличалась особой пестротой. Здесь определенно засвидетельствовано появление или культурное влияние хуннских племен (Жаман-Тогай, Кенкол). К этому добавим, что в джетыасарской культуре, в низовьях Сырдарьи, известны глиняные сосуды, воспроизводящие форму хуннских металлических котлов (Толстов С.П., 1962б; Левина Л.М., 1966). Все это указывает на реальное пребывание в долине Сырдарьи хуннов. Таким образом, на территории Южного Казахстана и Ташкентского оазиса смешивались племена разного происхождения. Это наглядно отражено в палеоантропологических материалах (Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Аминов В., Буряков Ю.Ф., Ходжайов Т.К., 1978; Ходжайов Т.К., 1980; Алексеев В.П., Гохман И.И., 1984). У европеоиодного населения первых веков появляется монголоидная примесь, причем у погребенных в подбойных захоронениях с северной ориентировкой (могильник Куль-Ата) отмечается ярко выраженная монголоидность.

В процессе метисации победили племена центральноазиатского происхождениям это привело к коренному изменению этнического состава. Произошла монголизация прежде европеоидных кангюйских племен. Затем население Кангюя было тюркизировано, и в результате в долине Сырдарьи сложилось ядро одного из крупнейших массивов тюркоязычного населения Средней Азии.

Кочевое население Среднеазиатского междуречья в последние века до нашей эры и первые века нашей эры (А.М. Мандельштам)

Дошедшие до нас сообщения письменных источников и известные сейчас археологические материалы свидетельствуют о том, что на территории Среднеазиатского междуречья кочевое население было пришлым. Следует различать относительно ранние, эпизодические, проникновения сюда кочевников и передвижения значительных масс их, которые начались с последней трети II в. до н. э. Это было одним из результатов сложных процессов, протекавших в степном поясе Евразии и вызвавших в разных его частях крупномасштабные племенные перемещения.

Одно из таких передвижений, вызванное экспансией державы сюнну (хунну) в восточной части степного пояса, привело к вытеснению из Центральной Азии многочисленной группы племен, известной в источниках под общим наименованием юечжей. В результате длительной миграции, сопровождавшейся столкновениями с местными кочевниками, в том числе саками в Семиречье, а затем с двигавшимися также из Центральной Азии усунями, они достигли в последней трети II в. до н. э. Амударьи. Одним из прямых следствий их появления здесь было падение Греко-Бактрийского царства — событие, ставшее крупной вехой в истории Средней Азии.

Западные авторы античного времени говорят о четырех племенах, участвовавших в наступлении на Греко-Бактрию, но не сообщают никаких подробностей. Очевидно, состав кочевников был неоднороден, что важно для интерпретации археологических памятников. В последующий период ведущую роль играло одно из этих племен, создавшее обширную империю, получившую наименование Кушанской. В период ее существования в северных областях Средней Азии происходили новые племенные перемещения, о которых нам известно только по археологическим данным; они частично затронули и рассматриваемую территорию.

Изучение кочевнических могильников в Среднеазиатском междуречье началось лишь в 50-х годах нашего столетия в древней Согдиане и северной Бактрии. В Согдиане они известны на окраинах Самаркандского и Бухарского оазисов. Большинство могильников содержит незначительное число курганов, что, возможно, обусловлено уничтожением насыпей при распашке земель. В северной Бактрии могильники сосредоточены в районах, близких к Амударье. Часть из них составляют крупные некрополи, которые, однако, подверглись ограблению в древности. Здесь также наблюдается четкая тенденция к расположению могильников кочевников вне зоны возделывавшихся в древности земель.

Степень изученности памятников этих двух областей различна: в Согдиане проводились преимущественно небольшие раскопки во многих могильниках, в Бактрии преобладали многолетние работы в крупных могильниках.

Окраины Самаркандского и Бухарского оазисов следует рассматривать как разные районы и в археологическом плане (карта 4). Самаркандский район изучен менее: тут проведены раскопки в четырех могильниках — Агалыксайском, Акджартепинском, Миранкульском и Сазаганском (более 40 курганов) (Обельченко О.В., 1962а; 1966; 1967; 1969; 1972; 1973). Как наиболее ранние выделены три кургана (Агалыксай, курганы 9 и 10; Акджартепе, курган 4). В них под земляными насыпями обнаружены ограбленные погребения в вытянутых по линии юг-север грунтовых ямах (в одном случае — с заплечиками в нижней части). Ориентировка скелета — южная — установлена лишь в одной могиле (табл. 40, 33). Инвентарь представлен верхней частью железного меча с дуговидным перекрестьем и округлым (?) навершием, фрагментами двух мечей с прямым перекрестьем и серповидным навершием (у одного — рукоятка с имитацией прорези; табл. 41, 5), обломками стилетообразного кинжала, мелкими железными трехперыми наконечниками стрел и большим бронзовым зеркалом с черешком и выпуклым бортиком. На основании аналогий оружию прохоровской культуры эти погребения отнесены к IV в. до н. э. (Обельченко О.В., 1978, с. 116, 117). Однако нельзя исключить и более позднюю дату. Остальные исследованные курганы этого района относятся к последующим периодам. Второй половиной II–I в. до н. э. датируется курган 5 Агалыксайского могильника (Обельченко О.В., 1967, с. 187), где в подбойной могиле обнаружено ограбленное погребение с комплексом железного оружия. Скелет лежал вытянуто, черепом на юг. При нем найдены железные меч с прямым перекрестьем и дисковидным навершием (у левой голени; табл. 41, 13), восемь трехперых наконечников стрел (у правой голени), два уплощенных кольца (одно — с кнопкой) с остатками ремней, крючок (табл. 42, 50), обломок острия, обломок восьмеркообразной пряжки с длинным язычком, покрытым бронзой, узкий, слегка изогнутый нож, а также полусферическая костяная пуговица. Около черепа стоял глиняный кувшин с шаровидным туловом, покрытый серым ангобом.

Большинство других курганов может быть ориентировочно отнесено ко II–IV вв. (Обельченко О.В., 1962а; 1966; 1969; 1972). Основанием для датировки служат многочисленные аналогии устройству могил и инвентарю в памятниках этого периода в северо-восточных областях Средней Азии. Для этой группы курганов характерны могилы двух, очевидно сосуществовавших, типов: катакомбы, расположенные перпендикулярно к дромосам, и грунтовые ямы. Количественно преобладают первые, они всегда вытянуты с запада на восток, вход в них иногда закладывали сырцовыми кирпичами. Дромосы бывают пологими и ступенчатыми (табл. 40, 25).

Все погребения, как правило, одиночные. Покойники лежат вытянуто, в катакомбах — головой на восток, в ямах — на север (с разными отклонениями). Под ними часто обнаруживают остатки подстилки из войлока, дерева или камыша. Сопровождающий инвентарь невелик и сохранился лишь частично из-за ограбления большинства могил. Это преимущественно керамика, некоторые предметы вооружения (все — из железа), а также иные изделия. Керамика, как правило, изготовлена на круге, но ассортимент форм очень ограничен: кувшины с низким яйцевидным туловом, безручные кувшины с аналогичным или раздутым туловом и плоско-выпуклые фляги (табл. 40, 34–36). Поверхность сосудов покрыта желтым или серым ангобом, а в верхней части — дополнительно темным, образующим подтеки. Лепная посуда представлена горшками с яйцевидным туловом, плоско-выпуклыми флягами и курильницами вазообразной и горшкообразной формы. В качестве курильниц употреблялись также обломки сосудов (в частности, лепного котла).

Оружие весьма немногочисленно: длинные двулезвийные мечи без металлического перекрестья, кинжалы того же типа (табл. 41, 1, 12, 16) и различные по величине трехперые наконечники стрел. Принадлежностью одежды являются железные кольцевидные пряжки. К предметам бытового назначения относятся железные ножи и обломки зернотерок. Украшения представлены очень немногочисленными бусами и тремя изделиями из листового золота: наременной обоймой, бляшкой в виде фигурки стоящей птицы и бляшкой в виде двух параллельных полосок, соединенных парой зигзагообразных перемычек.

Для датировки указанных курганов имеет значение находка серебряной монеты с изображением лучника на оборотной стороне. Она обнаружена в кургане 1 Сазаганского могильника на грудной клетке погребенного (Обельченко О.В., 1966, с. 68). Характер изображений позволяет отнести ее к сравнительно поздней серии монет этого типа, во всяком случае ко времени после I–II вв. (ср.: Зеймаль Е.В., 1972). К такому же заключению приводит сопоставление керамики с известной по раскопкам на Афрасиабе: в ней нет форм, характерных для этапов Афрасиаб II и III, аналогии могут быть лишь среди более поздних. Важна также специфика ангобного покрытия, распространение которой прослеживается на поселениях с этапа Афрасиаб IV (Шишкина Г.В., 1969). Однако установить точные хронологические рамки здесь невозможно.

Бухарский район изучен полнее, здесь велись раскопки семи могильников — Калкансайского, Куюмазарского, Кызылтепинского, Лявандакского, Хазаринского, Шахривайронского и Янгикурганского (более 150 курганов). Соответственно существуют более надежная периодизация и классификация материалов (Обельченко О.В., 1956; 1957; 1961; 1962б; 1963; 1968; 1974; 1978).

Четко выделяются курганы, относящиеся к последней трети II в. до н. э. — I в. н. э. Для них характерно сочетание могил трех типов: подбойных (подбой в одной из длинных стенок, чаще всего в западной при наличии вдоль противоположной стенки ступеньки; табл. 40, 31); катакомб, лежащих на продолжении оси дромоса (табл. 40, 30); грунтовых ям. Количественно преобладают первые. Все могилы вытянуты в направлении север-юг (с разными отклонениями). Вход в подбой закладывался подобием циновок из тростника и частично кусками гипса (грунт, в котором вырыты эти могилы). Вход в катакомбу обычно закрывался несколькими слоями сырцовых кирпичей квадратной формы или их обломков.

В подбоях имелись только одиночные погребения, в том числе и детей. Исключением является единственное парное захоронение: погребенные лежали валетом, головами в противоположные стороны. В катакомбах, по-видимому, совершались многократные захоронения, число которых достигало семи. Последовательность их не устанавливается ввиду ограбления.

Оружие включает в себя большую серию (20 экз.) длинных двулезвийных мечей, принадлежащих к двум исходным типам: а) с коротким прямым перекрестьем и дисковидным навершием, б) с коротким прямым обоймообразным перекрестьем без навершия (табл. 41, 14, 15). Первый тип представлен лишь одним экземпляром, второй преобладает. Для всех мечей характерны узкий, чечевицеобразный в сечении клинок и прямое обоймообразное перекрестье: обычно оно железное, но у двух бронзовое. Значительно меньше кинжалов (4 экз.), причем они, в отличие от мечей, все разнотипны: с прямым перекрестьем и схематизированным антенным навершием, с изломанным перекрестьем и сердцевидным навершием, с полулунным перекрестьем (имеющим загнутые внутрь концы) и кольцевидным навершием, без перекрестья (?) и с дисковидным навершием (табл. 41, 2–4). Найден обломок костяной концевой накладки от лука (табл. 42, 57). Многочисленны наконечники стрел. Все они однотипны — черешковые трехперые с оттянутыми жальцами, но различны по размерам, однако все варианты встречаются вместе (табл. 42, 38–44).

Принадлежности одежды представлены главным образом составными элементами поясов (и, возможно, подвесов для оружия). Это железные кольцевидные и фигурные, близкие к восьмеркообразным, пряжки с подвижным язычком (табл. 42, 53, 55, 58), железные кольца (иногда с кнопками), железные, бронзовые и костяные прямоугольные пластинчатые пряжки с прорезью и крючком (табл. 42, 54, 59), бронзовые обоймы, своеобразная бронзовая ажурная пряжка с крюком (табл. 42, 51). Очень интересны две бронзовые пластинчатые ажурные пряжки с изображением сцены терзания верблюда тигром (Обельченко О.В., 1968).

К предметам бытового назначения (табл. 42, 45–49, 61) относятся железные ножи с прямой и изогнутой спинкой (последние преобладают), железные шилья, каменные точила с отверстием для подвешивания, железные иголки и костяные игольники. В эту же категорию изделий входят круглые бронзовые зеркала с боковым штырем, утолщенным бортиком и выпуклостью посредине. Одно из них снабжено цилиндрической костяной ручкой.

Украшения сравнительно немногочисленны. Это бронзовые браслеты с несомкнутыми концами, железные и бронзовые перстни, кольца и серьги, а также бусы, обнаруженные лишь в нескольких погребениях. Среди бус преобладают стеклянные шаровидной формы с внутренней позолотой и рубчатые, часто встречаются сердоликовые. В ожерельях имеются также подвески амфоровидной формы с валиком в верхней части, в виде «кукиша» и бутылочковидные. Обнаружена и костяная подвеска-лунница (табл. 42, 60). Единичны золотые серьги желудеобразной формы и золотая плакетка с изображением женской головы (табл. 43, 16). Особого упоминания заслуживает фрагмент костяной пластины с изображением воина (табл. 43, 21).

Датировка этих курганов установлена на основе параллелей оружию в сарматских памятниках и керамике из поселений Согдианы античного времени. Подкреплена она также находками двух монет: чекана Гелиокла (курган 14 Кызылтепинского могильника) и подражания чекану Евтидема I (курган 12 того же могильника). Однако хронологические рамки (последняя треть II в. до н. э.) остаются в известной мере условными в силу тех неясностей, которые существуют до сих пор в абсолютной датировке материалов поселений.

В последующий период — II–IV вв. — продолжали сооружать могилы двух основных типов, характерных для более раннего времени, — подбойные и катакомбы, являвшиеся продолжением дромоса. Вход у тех и других закладывался несколькими слоями сырцовых кирпичей или их обломков. Скелеты также лежат на спине вытянуто, но ориентированы черепом на север. В катакомбах такие захоронения «впускные». Наряду с ними здесь имеются смещенные кости скелетов и остатки связанного с ними сопровождающего инвентаря, относящиеся к предшествующему периоду. Достаточных данных для уточнения момента изменения ориентировки погребенных нет.

К рассматриваемому периоду относится еще один, третий, тип могил: прямоугольная или овальная катакомба, расположенная перпендикулярно к длинной оси дромоса, как у южного, так и у северного его конца. Вход в эти катакомбы также закладывался сырцовыми кирпичами. В таких катакомбах прямоугольного варианта известны захоронения в дощатых гробах с креплением железными скобами. Скелеты во всех случаях лежат на спине вытянуто, черепом на восток.

Сопровождающий инвентарь в могилах всех трех типов ограничен и однообразен. Он состоит в основном из керамики и украшений; оружия здесь нет. Керамика преимущественно изготовлена на круге, ассортимент ее форм ограничен (табл. 40, 26, 27, 32). Это небольшие кувшины с шаровидным туловом; некоторые сходны с кружками; безручные кувшины с раздутым в верхней или нижней части туловом (табл. 40, 29); миски с изломанным профилем; вьючные фляги с выпукло-вогнутым профилем. Поверхность большинства сосудов закрытых форм покрыта темно-серым или черным ангобом или окрашена (в верхней части) краской того же цвета с потеками. Для мисок характерно покрытие внутренней поверхности красным ангобом, а наружной (в верхней части) — черным. Лепная керамика представлена курильницами в форме перевернутого конуса с конической ножкой, в которой иногда имеется отверстие. Встречаются ножи и точильные камни (табл. 42, 62). Среди украшений — бронзовые браслеты с несомкнутыми концами, подвески, серьги и колокольчики (табл. 42, 52, 56). Интересна женская статуэтка из алебастра (табл. 43, 22), найденная в Хазаринском могильнике (Обельченко О.В., 1974, с. 207).

Основания для датировки этой группы курганов те же, что и для установления времени поздних курганов в Самаркандском районе (см. выше). Хронологические рамки ее также условны.

Данные относительно кочевнических памятников северной Бактрии сравнительно более полны, что позволяет детализировать их характеристику. Имеется возможность, во всяком случае в предварительном порядке, наметить их территориальное размещение, очевидно, отражающее расселение новых групп населения. Кроме того, здесь получены некоторые материалы, позволяющие судить относительно характера взаимоотношений пришельцев кочевников и коренного земледельческого населения. Все это имеет значение для объективного понимания экономической, политической и культурной ситуации в последние века до нашей эры и первые века нашей эры.

Подавляющее большинство курганных могильников расположено в южной части северной Бактрии, в районах, тяготеющих к среднему течению Амударьи. Здесь сосредоточены наиболее крупные из них, насчитывающие по нескольку сот курганов. Чаще всего они находятся в полупустынных местностях, не использовавшихся под земледелие. Небольшие могильники известны также около окраин локальных оазисов, опять-таки вне возделываемой в древности территории.

Имеющиеся данные — в частности, некоторые различия курганов, исследованных в разных местах, — позволяют условно разделить памятники северной Бактрии на три географические группы: 1 — западная — в районах, ограниченных с востока р. Сурхандарья; 2 — центральная — на территории между Сурхандарьей и р. Вахш; 3 — восточная — в районах восточнее р. Вахш. Границы и соответственно размеры требуют уточнений, однако само такое деление целесообразно, поскольку отражает реальные факты и облегчает характеристику археологических комплексов, периоды бытования которых не везде были одинаковы.

Для западной группы памятников характерна специфическая конструкция наземной части погребального сооружения — каменная ограда относительно правильной формы (табл. 40, 16). Чаще всего она круглая, но нередко овальная или несколько неправильных очертаний. Основание ее всегда составляет слой наиболее крупных уплощенных камней (или обломков плитняка). На него укладывали, по-видимому, не более трех-четырех слоев камней меньшей величины. Внутри ограды расположена каменная выкладка, перекрывающая могилу. Такие ограды господствуют в самом крупном и пока единственном исследованном могильнике данной группы — Бабашовском (Мандельштам А.М., 1975а), но они зафиксированы и в других местах, в частности у Кухитанга. В упомянутом могильнике их насчитывается 345 (раскопано 150), причем имеются могилы трех типов: прямоугольная грунтовая яма; прямоугольная яма со ступеньками вдоль обеих длинных стенок; прямоугольная яма с подбоем (табл. 40, 2, 16). Подбой представлен тремя вариантами: 1 — прямоугольный в западной стенке ямы; 2 — овальный, охватывающий частично торцы, в западной стенке; 3 — прямоугольный в восточной стенке ямы. У могил последнего типа часто вдоль стенки, противоположной подбою, имеется узкая и низкая ступенька. Вход в подбой при первом и третьем вариантах заложен иногда несколькими рядами сырцовых кирпичей.

Могилы всех типов, как правило, вытянуты с юга на север, иногда с определенным отклонением к западу или востоку; лишь в нескольких случаях (подбои первого варианта) они вытянуты с запада на восток. Погребения почти везде одиночные, имеется лишь два парных: одно — мужчины и женщины и одно — женщины и ребенка. Скелеты лежат на спине вытянуто, черепом на север (в упомянутых подбоях широтного направления — на восток). Сопровождающий инвентарь сравнительно немногочислен и однообразен. Он состоит из керамики, оружия, предметов туалета, предметов, связанных с одеждой, орудий труда, а также украшений. Почти всегда имеются остатки мясной пищи: ребра или ножка и лопатка овцы. Обычно они лежат около глиняных сосудов, но в трех случаях найдены в мисках.

Керамика. Вся керамика изготовлена на гончарном круге. Это в основном сосуды открытой формы, относящиеся к группе столовой посуды. Характерны следующие:

1. Бокалы с туловом различной формы: цилиндро-коническим, выпукло-коническим, колоколовидным и рюмкообразным. Все имеют профилированные ножки с дисковидным основанием. Поверхность покрыта красно-коричневым или, значительно реже, коричневым ангобом; на многих есть полосы вертикального лощения (табл. 40, 4, 28). Количественно преобладают бокалы с туловом последних двух вариантов, представленные почти равным числом экземпляров; имеющие тулово первых двух вариантов единичны.

2. Кубки, похожие на небольшие бокалы без ножки, с разной формой тулова: цилиндро-конической, усеченно-конической, цилиндрической и округлой. Поверхность большинства покрыта красно-коричневым ангобом, но у кубков с туловом первого варианта ангоб белый (табл. 40, 12).

3. Миски двух групп: а) без поддона — полусферические низкие и высокие, а также усеченно-конические; все они имеют прямые края, поверхность всегда покрыта красно-коричневым ангобом; б) на поддоне — полусферические низкие с прямыми, вогнутыми и отогнутыми краями, а также близкие к биконическим (но с плавным профилем); поверхность покрыта красно-коричневым, коричневым или белым ангобом (табл. 40, 3, 6).

Найдено одно большое толстостенное блюдо с отогнутым краем.

Среди сосудов закрытых форм выделяются: 1) небольшие горшки с приземистым шаровидным туловом, которое завершается широким устьем с отогнутыми краями (табл. 40, 11); большинство покрыто белым ангобом; 2) горшки с высокой горловиной (представлены только обломками); 3) кружки с низкой широкой горловиной и петлевидной ручкой на верхней части тулова; их мало, но они различны по форме — с яйцевидным, биконическим и полусферическим туловом; поверхность всех покрыта красно-коричневым ангобом (табл. 40, 13, 21).

Оружие. Оружие очень немногочисленно. Найден лишь один меч — длинный двулезвийный, без перекрестья и навершия, притом в согнутом состоянии (табл. 41, 18). Три кинжала принадлежат к двум типам: с прямым перекрестьем и навершием в виде двух сильно расходящихся дуг, отчасти сходным с рожковидным; без перекрестья и навершия (табл. 41, 17, 19). Наконечники стрел представлены двумя железными — трехперым и трехгранным с опущенными жальцами (табл. 42, 11).

Пряжки и предметы туалета. Встречены железные, латунные и бронзовые пряжки. Железные: кольцевидные с подвижным язычком и крючком (табл. 42, 32, 33) и овально-вытянутые с некоторым сужением в средней части и подвижным язычком. Латунные: кольцевидные с крючком и без него, петлевидные и фигурная прорезная с двумя зигзагообразными фигурами внутри рамки (табл. 42, 19–21). Бронзовые: кольцевидные с крючком и пластинчатые с изображением фигуры лежащего верблюда. Последние представлены парой, одна из них имеет реставрированный железной полоской конец (табл. 43, 14, 15). С украшением одежды связаны, по-видимому, и две роговые пластины, найденные около плечевых костей погребенного (табл. 43, 10).

К предметам туалета относятся зеркала и булавки. Зеркала двух типов — с выпуклым бортиком вдоль края и без него. У части из них черешки для насада были отломаны в древности, и ручки крепились при помощи просверленных около края отверстий (табл. 43, 19). Наряду с целыми зеркалами в могильнике найдены также их обломки. Булавки известны бронзовые, латунные и железные. Бронзовые имеют плоские фигурные завершения в виде протомы фантастического крылатого животного, напоминающего сэнмурва (табл. 42, 23), и в виде уплощенной лопаточки. У латунных — завершения в виде небольшой лопаточки и полушаровидное (табл. 42, 27). Завершения железных, по-видимому, шаровидные и в виде четырехгранного утолщения.

Орудия труда. Из орудий труда встречаются ножи, шилья и точила. Ножи железные однолезвийные черешковые, с прямой и изогнутой спинкой (табл. 42, 26). Шилья четырехгранные в средней части, с утолщенным верхним концом. Рукоятка (очевидно, деревянная) была закреплена кольцом. Каменные точила — вытянутые сланцевые бруски трапециевидной формы с прямыми торцами, снабженные отверстием для подвешивания.

Украшения. Украшения в основном относятся к группе личных. Браслеты бывают бронзовыми и латунными, все с несомкнутыми концами, часто оформленными в виде сильно стилизованных (объемных и плоских) головок животных или змей. Изготовлены они из округлого или плоско-выпуклого в сечении прута (табл. 42, 15). Один браслет изготовлен из широкой тонкой латунной полоски и украшен на концах сложными геометрическими фигурами, включающими в себя зеленые и белые вставки из стекловидной массы (табл. 42, 14). Среди перстней есть бронзовый, латунный и железные. Первый имеет овальное гнездо для несохранившейся вставки; второй — плоский овальный щиток, на котором вырезано изображение стоящей фигуры женского божества с длинным посохом или копьем в левой руке (табл. 42, 3). Железные перстни, по-видимому, также имели плоские щитки. Кольца — латунные и железные, без декоративных элементов. Серьги — бронзовые, латунные и серебряные — относятся в основном к простейшему кольцевидному типу, иногда с насаженными бусами или дисковидной подвеской. Имеются также листовидные подвески (от несохранившихся серег), изготовленные из тонкой золотой фольги (табл. 42, 25). Выделяются серебряная незамкнутая серьга с овальным щитком и пара медных, у которых колечко сочетается со сравнительно большим диском выпукло-вогнутого профиля. Бусы — каменные и стеклянные, разнообразные по форме — употреблялись как в ожерельях, так и в браслетообразных низках, надевавшихся на руки. Подвески использовались главным образом в составе ожерелий или для украшения кос. Они были бронзовыми и латунными кольцевидными или в виде бубенчиков. Есть также стеклянные перстневидные, каменные дисковидные и раковины каури.

Украшения, связанные с одеждой, малочисленны. Это золотая фибула с двумя щитками, украшенными зернью и цветными вставками (табл. 43, 7); обломки зооморфного украшения головного убора и золотые бляшки от него же (?), близкие по форме к парам геральдически расположенных стилизованных лепестков; наконец, латунные фигурные бляшки со штырями на тыльной стороне — очевидно, украшение пояса.

В центральную группу памятников северной Бактрии входит большинство известных сейчас курганных могильников. Почти все исследованные расположены в Бишкентской долине, между низовьями Сурхандарьи и Вахша. Наиболее крупные из них — Тулхарский, Аруктауский и Коккумский — находятся на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга, в средней части этой долины. Могильники меньших размеров имеются как в южной, так и в северной ее части. Небольшие группы курганов известны также на окраинах Кобадианского оазиса (низовья р. Кафирниган) и на правобережье р. Вахш. Общая черта всех — четкое преобладание каменных и каменно-земляных насыпей небольших размеров.

Наиболее полно изучен Тулхарский могильник (348 курганов, раскопано 219), состоящий из 18 обособленных групп различной величины (Мандельштам А.М., 1966а). Все насыпи здесь каменно-земляные диаметром около 3 м и высотой до 0,3 м.

При единообразии насыпей встречаются могилы трех типов: 1. Прямоугольная яма с подбоем прямоугольной или, реже, трапециевидной формы, обычно расположенным в ее восточной стенке или, изредка, в западной (табл. 40, 1); 2. Прямоугольная яма сравнительно больших размеров, на дне которой вдоль всех четырех стенок имеется каменная выкладка, обрамляющая узкое внутреннее пространство (табл. 40, 8); 3. Прямоугольная грунтовая яма.

Могилы всех типов вытянуты в направлении с юга на север, часть — с отклонениями на запад или (реже) восток. Вход в подбой всегда заложен несколькими рядами камней. Погребения в могилах всех типов одиночные. Исключением является лишь один случай захоронения женщины с ребенком. Скелеты, как правило, лежат вытянуто на спине, черепом на север, лишь в единичных случаях кости ног раскинуты, образуя ромб. Очень редко встречается положение на левом боку и ничком. Имеется также одно захоронение (ребенка) в хуме.

Сопровождающий инвентарь сравнительно многочислен и однообразен. Для некоторых категорий предметов прослеживается стандартность мест нахождения. Инвентарь состоит из керамики, оружия, предметов, связанных с одеждой и обувью, изделий бытового назначения и украшений. Как правило, имеются остатки мясной пищи — ножка и лопатка (иногда ножка и ребра) овцы, лежащие около глиняных сосудов или, в нескольких случаях, внутри них. Лишь в одном случае около костей находился железный нож.

Керамика. Вся керамика (за исключением одного сосуда) изготовлена на гончарном круге. Это только столовая посуда, в которой почти в равных количествах представлены закрытые и открытые формы. Поверхность всех сосудов покрыта красно-коричневым, коричневым или белым ангобом. Среди закрытых форм есть малые и большие: кувшины с шаровидным, яйцевидным и грушевидным туловом (табл. 40, 19, 22, 23); двуручные кувшины с грушевидным туловом (табл. 40, 20); горшки с шаровидным и яйцевидным туловом (табл. 40, 14); горшки на трех ножках с приземистым шаровидным туловом и венчиком с уступом, в горловине под венчиком расположены друг против друга две пары отверстий (табл. 40, 17). Сюда же относятся фляги с двояковыпуклым профилем и низкой узкой горловиной (табл. 40, 24) и сосуды с боковым носиком, шаровидным и грушевидным туловом и узкой горловиной, причем носик расположен на верхней части тулова с наклоном около 45° (табл. 40, 18).

Открытые формы представлены бокалами, вазами и мисками. Бокалы — с цилиндро-коническим, выпукло-коническим, колоколовидным, усеченно-коническим и рюмкообразным туловом. Все они имеют ножку — коническую цельную (при тулове первого и второго типов) или профилированную полую с дисковидным основанием (при всех типах, кроме первого). Часть бокалов снабжена вертикальным полосчатым лощением (табл. 40, 7, 9, 10, 15). Для ваз (или мисок на ножке) характерно полусферическое тулово. Миски распадаются на две группы: А) без поддона — полусферические низкие с небольшим донцем и прямыми приостренными краями; близкие к усеченно-коническим с прямыми, отогнутыми и вогнутыми краями; Б) на поддоне — полусферические с отогнутыми и вогнутыми краями (табл. 40, 5).

Единственный лепной сосуд представляет собой миниатюрный кувшинчик с яйцевидным туловом и широкой, очень низкой горловиной, ручка у него отбита в древности.

Глиняные сосуды составляют значительную часть сопровождающего инвентаря. Часто в могилах имеется по два сосуда. Типично сочетание кувшина и бокала. Наряду с глиняной посудой, очевидно, была и деревянная, от которой в некоторых случаях сохранились округлые скопления трухи.

Оружие. Предметы вооружения, найденные в Тулхарском могильнике, изготовлены из железа. Среди них два длинных двухлезвийных меча с короткими перекрестьями без металлического навершия (табл. 41, 6). Рукоятки были снабжены деревянной обкладкой, закрепленной железной заклепкой. В одном случае сохранились следы шаровидного деревянного навершия, покрытого черным лаком (?). В процессе расчистки выявлены остатки деревянных ножен, окрашенных в красный цвет и с росписью, выполненной черной краской. Мотивы ее растительные и зооморфные. Кинжалы (27 экз.) имели прямое перекрестье, но различные по форме навершия: серповидные, сердцевидные (табл. 41, 7, 8, 10) и волютообразные (табл. 41, 9, 20). Некоторые из наверший могут быть охарактеризованы как рожковидные (табл. 41, 11). Почти на всех кинжалах сохранились остатки деревянных ножен, окрашенных в красный цвет и с росписью черной краской. Узоры были геометрическими и зооморфными.

Наконечники стрел — все черешковые. Они или трехгранные с опущенными жальцами, или трехперые, из которых небольшие имеют опущенные жальца, а крупные — закругленные нижние концы перьев (табл. 42, 10, 12).

Пряжки. Предметы, связанные с одеждой и обувью, представлены практически только пряжками, различными по форме и изготовленными из разных материалов. Железные пряжки — кольцевидные с подвижным язычком; трапециевидная с подвижным язычком; петлевидные без язычка; «лировидные» с крючком; пластинчатые прямоугольные (табл. 41, 22). Наиболее крупные из кольцевидных, возможно, служили для подвешивания оружия. Латунные пряжки — кольцевидные без дополнительного устройства, с крючком (табл. 42, 18) или железным подвижным язычком; петлевидные или «лировидные» и фигурные, в числе которых одна украшена противостоящими протомами фантастических животных с крыльями (табл. 43, 11–13). Бронзовые пряжки — кольцевидные с крючком и в виде трех сопряженных колец (табл. 42, 30). Роговые пряжки — пара трапециевидных пластинчатых, украшенных заклепками из серебра, причем одна из них имеет поперечную прорезь у широкого конца и отверстия для закрепления серебряного крючка (табл. 43, 5).

Предметы туалета. К ним относятся бронзовые зеркала с выпуклым бортиком и центральным выступом (табл. 43, 20), а также не имеющие этих деталей. Они встречены в могилах целыми и в обломках (в одних и тех же местах). Найдены свинцовые палочки — сравнительно длинные, слегка изогнутые, круглые в сечении, один конец слегка заострен, другой в одном случае расплющен и снабжен отверстием. Назначение их неясно, но можно предполагать связь с косметикой (аналогично сурьматашам). Железные булавки с маленькой шаровидной головкой встречены около черепов, что позволяет предполагать их связь с прической или головными уборами.

Орудия труда. Из орудий труда назовем железные ножи. Они однолезвийные черешковые, с прямой или выпуклой спинкой (табл. 42, 34). Шилья также железные, сравнительно массивные, четырехгранные в сечении, плавно сужающиеся к острию (табл. 42, 24, 28). Найдена одна железная игла. Плоские каменные трапециевидные бруски с прямыми торцами использовались как точила. Около верхнего конца у них имеется отверстие для подвешивания, выполненное двусторонним сверлением на конус (табл. 42, 35). Наконец, упомянем ложечковидные предметы из латуни и железа, представляющие собой короткую цилиндрическую втулку, заканчивающуюся округлой или вытянутой «чашечкой» (табл. 42, 13).

Украшения. Обнаруженные в курганах украшения относятся преимущественно к категории личных. Это прежде всего латунные и железные браслеты. Латунные разделяются на три типа: а) с несомкнутыми концами, оформленными в виде сильно стилизованных головок животных или змей (табл. 42, 17) или в виде группы геометрических фигур; б) с находящими друг на друга концами, имеющими совпадающий облик; в) замкнутые, с «замочком» в виде витка. Железные браслеты (все плохой сохранности), по-видимому, сходны с бронзовыми первого типа (табл. 42, 16). Перстни — латунные и железные, почти все с овальными плоскими щитками. У большинства латунных на щитках имеются вырезанные изображения божеств и животных (табл. 42, 4). Железные перстни с овальными крупными щитками часто имеют бронзовые вставки (табл. 42, 1, 2). Кольца — латунные, бронзовые и железные — относятся к простейшему типу, однако они представлены несколькими вариантами, различающимися в деталях. В числе латунных имеются: а) несомкнутые; б) замкнутые равномерной ширины (табл. 42, 5); в) замкнутые с расширением в средней части (табл. 42, 6). Бронзовые кольца относятся к варианту «а», железные — к варианту «в». Серьги — латунные, золотые и серебряные — делятся на несколько типов. Латунные — простые кольцевидные, замкнутые, несомкнутые и с находящими друг на друга концами, а также кольцевидные «с замками» и в виде витков (табл. 42, 7–9). Иногда серьги обоих типов имеют амфоровидные подвески, основу которых составляет золотой стержень, завершающийся наверху кольцом с двумя лапками, охватывающими насаженную на стержень вставку. «Лапки» у некоторых из них представляют собой стилизованные фигурки дельфинов (табл. 43, 6, 8). Среди золотых серег встречены кольцевидные, кольцевидные с «замком» в виде короткой трубочки, вблизи которого бывает круглое гнездо для вставки, и фигурные. Последние представляют собой плоские схематичные фигурки птиц с распростертыми крыльями, украшенные разноцветными вставками и четырьмя подвесками на цепочках (табл. 43, 4). Серебряные серьги все кольцевидные. Бусы — каменные и стеклянные — весьма многочисленны и разнообразны по форме. Употреблялись они в ожерельях, иногда в сочетании с раковинами каури, в браслетообразных низках и для украшения кос (табл. 43, 1–3, 18). Подвески изготовлялись из различных материалов и имели разное назначение. Так, бронзовые в виде сердцевидной пластинки и массивного бубенчика или колокольчика служили украшениями кос (табл. 42, 31), а в виде простого и решетчатого кольца входили в состав ожерелий.

Среди редких украшений из золота можно назвать фибулу, пряжку и головной убор типа диадемы. Центральную часть последнего составляли две симметрично расположенные, сравнительно крупные бляхи лировидной формы с цветными вставками. По обе стороны от них располагались два ряда небольших «сигмообразных» бляшек (табл. 43, 17). Фибула состоит из двух щитков, украшенных зернью и цветными вставками и напаянных на П-образную основу из проволоки (табл. 43, 9). Фигурная пряжка имеет две симметричные части, каждая из которых оформлена в виде рельефного изображения кабарги с длинным, слегка изогнутым рогом (табл. 42, 36).

Монеты. Особую группу находок составляют монеты. Это четыре серебряных обола: три — подражания чекану Евкратида; один — чекан Герая. В трех случаях они находились во рту погребенных.

Аруктауский и Коккумский могильники исследованы меньше. Кроме того, они подверглись интенсивному ограблению, что обусловило ограниченность находок. В них также преобладают подбойные могилы (подбои разных форм в западной стенке) и сравнительно редко встречаются грунтовые ямы (менее чем в 10 % курганов). Обряд погребения здесь тот же, что в Тулхарском могильнике. Весьма сходен, хотя и беднее, сопровождающий инвентарь.

Об остальных могильниках центральной группы имеются лишь предварительные данные, позволяющие, однако, говорить об их большом сходстве с охарактеризованными выше (Седов А.В., 1979). В одном из них отмечен своеобразный тип могил — каменный ящик с перекрытием в виде ложного купола (Медведская И.Н., 1977).

Восточный район северной Бактрии исследован еще слабо. Хотя курганы зафиксированы здесь в ряде пунктов, но только в могильнике Ксиров раскопано около 30 курганов с каменными кольцами. Преобладают грунтовые ямы, редко встречаются подбойные могилы (Денисов Е.П., 1979; 1981). Все они ориентированы по линии запад-восток. Погребенные лежат вытянуто, головой чаще всего на запад. Керамика и другие предметы из могил близки к инвентарю могильников Бишкентской долины. Особенностью могильника Ксиров является обилие подражаний оболам Евкратида разных серий (шесть).

Датировка могильников северной Бактрии сопряжена с рядом трудностей, главная из которых — отсутствие надежной хронологической классификации керамики и других материалов из поселений. Хронологические «колонки» для отдельных памятников характеризуются лакунами и определенными расхождениями, что свидетельствует о локальных особенностях развития глиняной посуды. Находки из поселений заметно отличаются от находок из могильников фрагментарностью, а это мешает проследить эволюцию некоторых форм сосудов. В области абсолютной хронологии сохраняется неясность в отношении «ключевой» даты — времени начала правления наиболее известного из кушанских царей — Канишки. Мнения исследователей расходятся. Существует тенденция к акцентированию поздних датировок и скептическому отношению к информативности находок ранних монет в слоях.

Крайняя малочисленность в материалах поселений иных изделий, кроме керамики, заставляет обращаться к аналогиям из других областей, притом географически удаленных. Привлечение оружия и других предметов из сарматских погребений закономерно ввиду многих черт сходства, но прямая синхронизация приводит к противоречивым результатам. В особенности это касается заключений исторического характера, не согласующихся с известиями письменных источников. Использование для суждений по аналогии некоторых категорий вещей (например, украшений), распространенных в эллинистическом мире, требует осторожности, так как необходимо учитывать воспроизведения их на месте с упрощением деталей.

Наиболее полный комплекс находок происходит из Тулхарского могильника. Нижний предел его даты определяется по цилиндро-коническим кубкам, близким к найденным на городище Ай-ханум в Афганистане (Bernard Р., 1973, p. 142), а также в соответствующих слоях Дальверзинтепе и других памятников (Пугаченкова Г.А., 1978, с. 114). К керамике греко-бактрийского периода близки также некоторые миски, горшки и вазы. Верхний предел даты может быть установлен по отсутствию бокалов с рюмкообразным туловом и кружек: они имеются лишь во «впускных» погребениях (т. е. моложе) и господствуют в материалах из близлежащих поселений Бишкентской долины (не сочетаясь с бокалами других типов). По материалам Дальверзинтепе такие бокалы появляются в I в. н. э. (Пугаченкова Г.А., 1978, с. 151). Таким образом, бесспорно местная керамика позволяет определить вероятный период существования Тулхарского могильника в пределах последней трети II в. до н. э. — I в. н. э. С этим полностью согласуются упомянутые монеты, а также предметы других категорий, находящие себе аналогии в памятниках степного пояса Евразии, в частности в Центральной Азии.

В тех же пределах датируются остальные могильники центральной группы, хотя вполне вероятно существование в них отдельных курганов более позднего времени.

Бабашовский могильник по находкам рюмкообразных бокалов, кружек, меча и кинжалов без наверший и перекрестий, очевидно, должен быть датирован в более широких пределах: последней третью II в. до н. э. — II, может быть, III в. н. э. Могильник Ксиров относится к тому же времени, что и памятники центральной группы.

Сравнительно многочисленные курганные могильники в Среднеазиатском междуречье подтверждают известия античных авторов о ведущей роли кочевников в событиях, происходивших в последние века до нашей эры и первые века нашей эры. Они свидетельствуют также о расселении кочевников в пределах земледельческих областей (вероятно, в соответствии с племенным делением), что обусловило их постоянные контакты с коренным населением оазисов. Следствием этих контактов можно считать обилие изделий местных ремесленников в погребениях кочевников. Это практически вся найденная в них глиняная посуда, большинство украшений и определенная часть предметов, связанных с одеждой и имевших бытовое назначение. Бактрийские ремесленники изготовляли некоторые изделия, характерные для культуры кочевников, из местных материалов (латуни). Имеются свидетельства о распространении этих изделий и за пределами Средней Азии, в восточной части степного пояса. Все это отражает специфику ситуации, которая сложилась в результате перехода политического господства к кочевникам. Отражением ее является и относительная малочисленность в погребальном инвентаре изделий, принадлежащих к культуре собственно кочевого населения. Это прежде всего оружие, значительная часть изделий, связанных с одеждой, и некоторые украшения.

Большое сходство этих вещей с материалами из сарматских памятников закономерно ввиду того, что в этот период, как и в скифскую эпоху, в степном поясе существовала определенная близость культур различных племенных группировок. Вместе с тем в могильниках юга Средней Азии обнаружен ряд изделий, специфических для восточных областей степного пояса. К ним относятся ложечковидные предметы (застежки?), поясные кольца, различные пряжки и др. На востоке (Алтай, Тува) известны прототипы характерных для памятников Бишкентской долины кинжалов с сердцевидным навершием.

Памятники скотоводческих племен в левобережном Хорезме (Б.И. Вайнберг)

Географическое положение Хорезма обусловило особые отношения этого оазиса с кочевыми племенами и объединениями окружающих пустынь и полупустынь. С.П. Толстов в своих трудах показал, что Хорезм был частью сако-массагетского мира Средней Азии (Толстов С.П., 1948а, с. 20–27, 202, след., 211, след.; 1948б, с. 37–62, 91, след.; 1962б, с. 77, след., 93, след., 136, след., 273, след.).

Не меньшее значение для политической и хозяйственной жизни оазиса в низовьях Амударьи имели и скотоводческие племена, находившиеся непосредственно в пределах Хорезма (Вайнберг Б.И., 1981б, с. 121–130). Особенно благоприятные природные условия для обитания скотоводов представляло левобережье дельты Амударьи. Здесь, на площади более 7 тыс. кв. м, в пределах живой Присарыкамышской дельты, довольно обильно обводнявшейся в период от VII в. до н. э. до IV в. н. э., камышовые тугаи и заболоченные низины давали в изобилии корм для скота, а расположенные у южной границы дельты пески Заунгузских Каракумов удачно дополняли зимними пастбищами этот комплекс скотоводческих угодий.

В пределах Присарыкамышской дельты, в непосредственной близости с зоной расселения скотоводов, располагались вытянутые узкой полосой вдоль каналов земледельческие оазисы, население которых находилось в постоянных хозяйственных и культурных контактах со скотоводами.

Бо́льшая часть памятников скотоводов (курганные могильники в первую очередь) была обнаружена на останцовых возвышенностях, расположенных в пределах дельты, среди переплетения древних русел и протоков (карта 4).

Археологическое изучение Присарыкамышской дельты началось еще в 1939 г. (Низовья Амударьи, Сарыкамыш, Узбой…, с. 148, карта Присарыкамышской дельты). Первый курганный могильник — Чаштепе — был открыт авиаразведкой в 1947 г. на краю плато Устюрт (Толстов С.П., 1948а, с. 312, примеч. 8). В 1963 г. археологический отряд Хорезмской экспедиции провел там рекогносцировочные работы (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1979, с. 151, след.).

В середине 60-х годов на останцовой возвышенности Тузгыр был открыт большой курганный могильник — 200–250 курганов (Андрианов Б.В., 1969, с. 167). Разведочные раскопки в его южной части выявили сильно разрушенные курганы с обрядом трупосожжения, предположительно датированные VI–IV вв. до н. э. (Лоховиц В.А., 1968, с. 156). Практически полностью исследованная юго-западная часть могильника (39 курганов) (Лоховиц В.А., Хазанов А.М., 1979; Трофимова Т.А., 1968) содержала захоронения в подбоях и катакомбах I–III вв. и два погребения в ямах, которые выделялись среди остальных не только по обряду захоронения, но и по составу инвентаря. Все это позволило датировать их более ранним временем — IV–II вв. до н. э. (Трудновская С.А., 1979а, с. 101–110).

Вторая половина 60-х и 70-80-е годы ознаменовались особенно интенсивными разведочными работами и раскопками, проводимыми сотрудниками Хорезмской экспедиции Института этнографии АН СССР (Б.И. Вайнберг, О.А. Вишневская, В.А. Лоховиц, Л.Т. Яблонский) совместно с археологами Института истории им. Ш. Батырова АН Туркменской ССР (X. Юсупов, Д. Дурдыев). Особое внимание было уделено обследованию западной части Присарыкамышской дельты с целью выявления памятников скотоводческого населения. В результате этих работ была обнаружена новая культура оседлых и полуоседлых скотоводов, получившая название куюсайской — по крупнейшему поселению Куюсай 2 (Вайнберг Б.И., 1979а).

Не менее важными оказались исследования погребальных памятников, одна часть которых принадлежала населению, оставившему куюсайскую культуру (VII–IV вв. до н. э.), другая — каким-то иным объединениям, сосуществовавшим с «куюсайцами» или с теми, кто жил на этой территории в более позднее время. Среди наиболее крупных могильников из большого числа одиночных курганов или небольших некрополей можно назвать Шахсенем, Тумек-кичиджик и Тарым-кая I–III. На юго-западном мысу возвышенности Тарым-кая был обнаружен целый комплекс памятников (Тарым-кая I) — поселение-укрепление рубежа V–IV вв. до н. э., куюсайский могильник VI–V вв. до н. э., курганы с захоронениями сосудов-оссуариев начала IV в. до н. э. (или рубежа V–IV вв. до н. э.) и подбойные захоронения с северной ориентировкой (Вайнберг Б.И., 1979а; 1979б). В 1985 г. Л.Т. Яблонский полностью раскопал группу с подбойными захоронениями и соседствующими с ними оссуарными погребениями в сосудах. Поблизости от них находились также одиночные курганы, а в 2–3 км к югу, тоже на краю возвышенности, располагались могильники Тарым-кая II и III, из которых могильник II был вскрыт полностью, а могильник III — лишь частично (Юсупов Х., 1979б; Яблонский Л.Т., 1986б). При обследовании протоков крупного сухого русла у подножия возвышенности Тарым-кая, непосредственно вблизи могильников, было обнаружено несколько групп поселений, относящихся к IV–II вв. до н. э. и первым векам нашей эры. Все они располагались непосредственно на руслах, примитивная ирригация отмечена только на поздних поселениях (Вайнберг Б.И., 1984). Развалины поселений даже без раскопок дают основание говорить о своеобразии их планировки (малое количество жилых помещений, большие дворы) и строительной техники (обилие камня, игравшего часто роль каркаса сырцовой постройки).

Как и погребальные памятники Тарым-кая, могильники Тумек-кичиджик и Шахсенем содержали разновременные захоронения в курганах. Но в первом были вскрыты также камеры с коллективными погребениями (I в. до н. э. — II в. н. э.), практически не имевшие насыпей (Лоховиц В.А., 1979). (Возможно, дата их несколько «удревнена».) В могильнике Шахсенем I, одном из наиболее крупных, преобладающими захоронениями оказались погребения в подбоях, бо́льшая часть которых датируется III–V вв. (Юсупов Х., 1978б; 1984). Интересен еще один комплекс памятников. На возвышенностях Яссыгыр между Кюзелигыром и Калалыгыром I обнаружены курганные группы и укрепление на мысу. В самой крупной курганной группе могильника Яссыгыр II раскопан один курган, содержавший захоронение в катакомбе с южной ориентировкой. Особенностью этих курганных групп было их близкое соседство с древними земледельческими оазисами по Чермен-ябу и около крепости Куня-Уаз.

Куюсайская культура. История освоения скотоводами левобережья Амударьи представляется в следующем виде. Впервые человек освоил территорию Присарыкамышской дельты Амударьи в эпоху неолита. В эпоху бронзы, вероятно, в силу недостаточного обводнения, население покинуло этот район.

С VII в. до н. э. начинается следующий этап ее освоения, связанный с появлением здесь нового населения, оставившего памятники куюсайской культуры: поселения и курганные могильники. Первоначально хронологические границы куюсайской культуры были определены в пределах VII–IV вв. до н. э. (Вайнберг Б.И., 1979а), но работы последних лет выявили более поздние поселения и могильники в западной части Присарыкамышской дельты, которые, несомненно, связаны генетически с куюсайскими памятниками.

О происхождении куюсайской культуры существуют две точки зрения. Б.И. Вайнберг, открывшая памятники этой культуры, высказала мнение о принадлежности ее к кругу сакских культур в широком смысле этого понятия, но обратила внимание на существенные отличия куюсайского погребального обряда от собственно сакского (Вайнберг Б.И., 1979а)[21], а также на находки импортной гончарной посуды, происходящей из двух земледельческих центров — южной Туркмении и северного Ирана (район Копетдага и юго-восточный Прикаспий). Анализ местного керамического комплекса позволяет отметить влияние южных среднеазиатских центров на выработку ряда весьма оригинальных форм куюсайской посуды (бомбовидные и близкие к ним бокалы, крупные сосуды для хранения) и на технику их отделки (красный ангоб и лощение). К сожалению, конкретный керамический комплекс, послуживший прототипом для куюсайского, указать пока нельзя, но типологическое сходство керамики вахшской и бишкентской культур поздней бронзы в Таджикистане и куюсайской (прежде всего из погребений) вряд ли подлежит сомнению.

Все эти материалы дали основание Б.И. Вайнберг высказать гипотезу о приходе «куюсайцев» в Хорезм с юга в VII в. до н. э. По ее мнению, они входили в группу иранцев-скотоводов, которые к VII в. до н. э. уже продвинулись к северным границам Ирана (Вайнберг Б.И., 1979б, с. 45–52). Поддержавшая ее в этом Е.Е. Кузьмина считает возможным связывать данные о борьбе Мидии с саками с материалами куюсайской культуры (Кузьмина Е.Е., 1977б, с. 79–81).

Согласно второй точке зрения, высказанной М.А. Итиной, основой куюсайской культуры послужил местный сакский компонент. Однако при этом М.А. Итина признает возможность инфильтрации этнических групп из южных районов. По ее мнению, «именно конгломерат этих двух начал и дал то, что мы называем куюсайской культурой» (Итина М.А., 1979, с. 5, 6).

В настоящее время можно говорить о нескольких этапах развития этой культуры. Ранний этап — середина VII — середина VI в. до н. э. (верхняя дата определяется сменой наборов стрел в Средней Азии (Медведская И.Н., 1972; Вайнберг Б.И., 1979б, с. 42–44)) — выделяется прежде всего по материалу поселения Куюсай 2 (площадь 12 га) и могильнику Тумек-кичиджик (табл. 44; 45). Люди, оставившие куюсайскую культуру, были скотоводами, разводившими преимущественно крупный рогатый скот, лошадей и имевшими оседлые поселения, где зафиксировано развитие местного ремесленного производства (металлургия, гончарство, обработка кости, камня и т. д.). Поселения располагались непосредственно на берегах обводненных русел, ирригационных сооружений не обнаружено. Жилища представлены наземными каркасными постройками и глубокими землянками. Площадь тех и других достигала 100 кв. м. Хозяйственные и производственные комплексы обнаружены за пределами жилищ.

К раннему этапу относятся куюсайские погребения могильника Тумек-кичиджик и, вероятно, часть погребений из ранних групп могильников на возвышенностях Сакар-чага и Шахсенем. Судя по этим материалам, преобладали небольшие (до 20 насыпей) могильники с маленькими курганными насыпями. В могильнике Тумек-кичиджик доминировал обряд трупоположения в небольшой яме с ориентировкой погребенного головой на запад (табл. 45, I). Могилы перекрывали иногда деревом и камышом, поверх которых в насыпи находилась небольшая каменная наброска, со временем проседавшая в могилу. В погребениях у головы помещались лепные сосуды куюсайского типа. Различаются сосуды мужских и женских погребений — бокалы в первых (табл. 44, VIII, 1–5), кружки и горшочки (табл. 44, VIII, 7-12) — во вторых. Изредка встречались бусы и подвески. В женских погребениях, кроме того, обнаружены обломки зернотерок (табл. 45, V), кусок плоской кости с пятном красной краски, пряслица. Представленные в небольшом количестве на периферии могильника Тумек-кичиджик коллективные погребения на древнем горизонте и трупосожжения тоже на горизонте оказываются основными в могильниках на возвышенности Сакар-чага. Вероятно, это свидетельствует о достаточной пестроте населения (этнической или религиозной).

Куюсайскую культуру на раннем этапе характеризует яркий комплекс керамики ручной лепки (табл. 44, VII, VIII, 1-12). На поселении набор посуды разнообразен (табл. 44, VII) — от больших сосудов для хранения (типа среднеазиатских хумов и хумчей) до разнообразных столовых (кружки, бокалы, миски). Кухонная посуда представлена горшками разных типов, чайниками. Для всей керамики характерна ленточная техника лепки шаровидного тулова. Довольно часто встречаются круглодонные сосуды, сосуды на небольших кольцевидных или сплошных поддонах, закрывающих округлое дно. Вместе с тем преобладают плоскодонные формы. Другая отличительная черта керамического комплекса — красная поверхность всех сосудов, получавшаяся за счет ангобного покрытия и особого режима кострового обжига. Орнамент на сосудах практически отсутствует, венчики тоже, край всегда прямой, изредка слегка отогнут наружу, не характерны и налепные валики.

В погребениях встречены только сосуды из столовой группы: бокалы, кружки, мелкие горшочки и редкие мисочки типа плошек.

Набор наконечников стрел (около 60 штук) с поселения Куюсай 2 (табл. 44, I) отражает, вероятно, как временные, так и территориальные особенности комплекса (Вайнберг Б.И., 1979а, с. 42, 43). Около половины всех экземпляров составляют двухлопастные втульчатые наконечники стрел (табл. 44, I, 1-12), среди которых весьма значителен процент архаических типов. Около трети комплекса составляют черешковые трехлопастные наконечники, которые принято связывать прежде всего с Казахстаном и низовьями Сырдарьи. Довольно много ромбических наконечников с ромбическим сечением головки (табл. 44, I, 16–20), также очень характерных для ранних комплексов низовьев Сырдарьи (Уйгарак). Трехлопастных втульчатых наконечников в куюсайском наборе мало. Отсутствуют типы, характерные для ахеменидского времени, широко представленные в материалах городища Кюзелигыр, крупного центра в Хорезме, расположенного в 25 км от поселения Куюсай 2. Очевидно, именно кюзелигырским комплексом наконечников стрел в середине VI в. до н. э. был сменен куюсайский. На поселении Куюсай 2 найден фрагмент бракованного эвена стремевидных удил (табл. 44, IV, 4) широко распространенного в Евразии в VI в. до н. э. типа (Вишневская О.А., 1973, с. 103, табл. XXVI, 4, 5).

Для раннего этапа куюсайской культуры характерны ювелирные украшения из бирюзы (бусы, серьги с каплевидными подвесками, ромбические подвески), лазурита, белого камня (подвески в виде маленького клыка; табл. 44, II).

Следующий этап развития куюсайской культуры — середина VI — рубеж V–IV вв. до н. э. — ознаменован прежде всего взаимодействием с кюзелигырской (архаической) культурой Хорезма, памятники которой располагаются в непосредственной близости с куюсайскими. Сложением кюзелигырской культуры начался новый этап в хозяйственном освоении Присарыкамышской дельты. Появились ирригационные сооружения, крепости, распространилась сырцовая архитектура, широкое применение получил гончарный круг. Но, несмотря на большую роль земледелия в хозяйстве этой эпохи, преобладание в стаде «кюзелигырцев» крупного рогатого скота, лошадей и верблюдов дало основание С.П. Толстову сделать вывод о господстве у них полукочевого скотоводства (Толстов С.П., 1962б, с. 104), что особенно сближает их с «куюсайцами». Не совсем еще ясны все стороны взаимодействия куюсайской и кюзелигырской культур, хотя сам факт этого взаимодействия не вызывает сомнения. На Кюзелигыре при господстве сырцовой архитектуры сохраняются традиции каркасных построек, встречается керамика куюсайского типа.

Все обнаруженные до сих пор поселения «куюсайцев» VI–V вв. до н. э. в западной части дельты и около крепости Кюзелигыр не сохранили культурного слоя. Но в подъемном материале наряду с преобладанием лепной куюсайской посуды с красной поверхностью в некотором количестве встречается гончарная кюзелигырская керамика. К этому этапу относится крепость-убежище на мысу возвышенности Канга 2. С того времени крепости-убежища скотоводов вообще становятся характерными для левобережного Хорезма, особенно на его окраинах.

VI–V вв. до н. э. датированы куюсайские погребения могильника Тарым-кая I и часть погребений на возвышенности Сакар-чага.

Лепная куюсайская керамика могильника Тарымкая I свидетельствует о некоторых изменениях в пропорциях столовой посуды (уменьшается высота бокалов) и появлении в ее тесте примеси из толченых гончарных сосудов (табл. 44, VIII, 13 и след.).

Происходят некоторые изменения в обряде трупоположения (табл. 45, II, 1–3). Встречается как западная, так и восточная ориентировка. Часто фиксируются вторичные подхоронения, при этом первоначальное захоронение слегка сдвигается. Отмечены захоронения частично расчлененных скелетов. В двух погребениях рядом с изголовьем погребенного на древнем горизонте обнаружены очаги. Все это свидетельствует о «ломке» традиционных куюсайских погребальных обрядов и, может быть, о процессе сложения нового обряда, который отмечен в более поздних памятниках этого района.

Как показали работы последних лет, оседлые и полуоседлые скотоводческие племена заселяют Присарыкамышскую дельту до IV–V вв. н. э., пока сохраняется живой характер этой дельты и по ряду ее притоков осуществляется сток в Сарыкамыш.

Памятники IV–II вв. до н. э. В IV–II вв. до н. э. в дельте функционируют еще все основные русла. На Южном Даудане, в юго-западной части дельты, обнаружено большое число поселений на берегах действующих русел, вне зоны ирригации (Вайнберг Б.И., 1983; 1984). Наиболее интересно поселение Гяур 3, расположенное в 6 км к востоку от крепости Гяуркала 1. На площади около 4 кв. км выявлен комплекс одновременных построек, расположенных рассредоточено. Поселение состоит минимум из полутора десятков сильно разрушенных домов-усадеб, большинство которых включает большой прямоугольный дом из сырца (или пахсы). В центре поселения расположена крупная, возможно, обнесенная стеной усадьба, на территории которой открыто круглое культовое здание (Вайнберг Б.И., 1981а, с. 464, 465; Коляков С.М., 1983; 1984).

В аналогичных поселениях у подножия возвышенности Тарым-кая есть дома-усадьбы с усложненной планировкой, но основу дома, как правило, составляет одно большое жилое помещение. При отсутствии ирригационных систем в зоне поселений можно отметить первые попытки сооружения узких (до 50 см) канальчиков, соединявших параллельные протоки, что, вероятно, делалось в борьбе с отмиранием отдельных русел.

К рубежу V–IV или началу IV в. до н. э. относятся поселение-убежище на юго-западном мысу возвышенности Тарым-кая (табл. 45, IV, VII) (Вайнберг Б.И., 1979а) и группа курганов в могильнике Тарым-кая I, где встречены захоронения очищенных костей в сосудах-оссуариях (гончарные хорезмийские и лепные куюсайские; табл. 45, III).

Представляется, что именно в связи с активным включением населения западных окраин Хорезмского оазиса в систему хорезмийской государственности и культуры, что нашло свое отражение и в преобладании оссуарного обряда захоронения в курганных погребениях на рубеже V–IV вв. до н. э., была заложена в этом районе крупная крепость Кангакала, ставшая до IV в. н. э. несомненным центром этого скотоводческого по преимуществу района. Кангакала расположена на возвышенности против более древнего укрепленного поселения местного населения — крепости Канга 2 (около VI–V вв. до н. э.) и связана с системой действовавших протоков древних русел. С западной стороны крепости Кангакала есть неукрепленное поселение, где встречена почти исключительно лепная керамика куюсайского облика.

Усиление влияния культуры оазисов древнего Хорезма на скотоводов окраины оазиса с V в. до н. э. бесспорно. Кроме перехода к оссуарному обряду захоронения (хотя и под курганами), явно пришедшему из основных районов Хорезма, о чем свидетельствуют хорезмийские сосуды-оссуарии, отметим широкое употребление в быту хорезмийской гончарной посуды. Формы лепной посуды, сохраняющей куюсайские традиции в отделке внешней поверхности, форме венчиков, характере теста, обжига, стали копировать гончарные хорезмийские, что приводит к изменению пропорций (более вытянутые формы, почти полное исчезновение шаровидности) и замене одних типов другими (на смену шаровидным и стакановидным бокалам приходят конические кубки, подражающие гончарным). Подобной посуды нет в синхронных памятниках хорезмийской цивилизации. Наиболее яркий пример для сравнения дают два одинаковых культовых здания: на поселении Гяур 3, где массовым материалом является лепная керамика описанного типа, и в крепости Калалыгыр 2, где такой керамики почти совсем нет, а находки лепной посуды вообще единичны.

Памятники первых веков нашей эры. Для выделения памятников I в. до н. э. — I в. н. э. мы не имеем объективных оснований. В керамических материалах из основных районов Хорезма, на которые опирается датировка памятников скотоводов, этот период четко не выделяется. Несомненно лишь, что перерыва в освоении скотоводами окраинных районов в это время не было.

Известны поселения первых веков нашей эры на протоках между возвышенностями Кангагыр и Тарым-кая, вблизи восточного берега Сарыкамыша. Здесь встречаются небольшие участки мелкой ирригационной сети, поля типа бахчи. Каналы шириной от 0,4 до 0,7–0,8 м берут начало в руслах, куда в свою очередь вода попадала из канала Чермен-яб, заменившего отмершее ко II в. до н. э. русло Южного Даудана. Л.Т. Яблонский раскопал большое количество погребений оссуарного типа в гончарных и лепных сосудах куюсайского облика в могильниках Тарым-кая I и II. Часть из них относится и к первым векам нашей эры (Яблонский Л.Т., 1986б). Традиционными остались тип хозяйства, характер расселения и некоторые приемы гончарства (лепная керамика домашнего производства с характерной красной поверхностью, отсутствие на ней выделенных венчиков). Какие-либо другие этнографические детали по имеющимся материалам не улавливаются.

Наряду с памятниками, продолжающими традиции куюсайской культуры, и курганами с оссуарными захоронениями в Присарыкамышской дельте широко представлены курганные насыпи с погребениями иных типов (табл. 46, I). Они известны и в виде небольших групп (от двух до 10 курганов), и в крупных скоплениях (например, могильники Шахсенем и Яссыгыр 2). Изредка встречаются небольшие цепочки курганов (Гяургыр). В ряде могильников одновременные или разновременные погребения разных типов и культур представлены вперемежку (Тумек-кичиджик, Тарым-кая I, Сакар-чага и т. д.). Преобладают погребения в подбоях (табл. 46, II), но по материалам Хорезма нет оснований выделять их в отдельную культуру. Объединяет эту группу памятников тип погребальной камеры: узкая входная яма, ориентированная, как правило, меридионально, с западной или восточной стороны которой находится узкий подбой, дно которого обычно глубже дна входной ямы. В большинстве случаев вход в подбой закрывался камнями, деревянной решеткой, сырцовыми кирпичами. В могильниках Присарыкамышской дельты преобладают подбойные захоронения с южной ориентировкой погребенного (Тумек-кичиджик, Тузгыр — только южная ориентировка) (Лоховиц В.А., Хазанов А.М., 1979; Лоховиц В.А., 1979), но встречаются и с северной (Тарым-кая I, Сакар-чага) (Яблонский Л.Т., 1983б; 1984).

Наиболее ранние подбойные захоронения (как с южной, так и с северной ориентировкой погребенных) датируются по находкам гончарной керамики раннекангюйского (хорезмийского) и согдийского комплексов IV–II вв. до н. э. (круглодонная чаша в подражание ахеменидским образцам, чаша с ребром, конические гончарные бокалы). В погребениях с гончарными сосудами не обнаружен другой инвентарь (например, вооружение), по которому можно было бы проверить дату комплексов. До появления новых данных время самых ранних погребений в подбоях левобережного Хорезма можно ограничить III–II или даже II в. до н. э. Не противоречит этой дате и возможная хронология оружия (табл. 46, IV), найденного в других погребениях могильников Тумек-кичиджик и Гяур 4. Здесь встречены кинжалы с прямым перекрестьем и кольцевым навершием, иногда в сочетании с длинным (до 1 м) мечом с прямым или (в двух случаях) дуговидным перекрестьем (концы дуги обращены вверх) без навершия (табл. 46, IV, 1, 2). В могильнике Гяур 4 есть и длинные мечи с прямым перекрестьем и без металлического навершия, что дает основание рассматривать дуговидное перекрестье как предшествующее прямому.

Не исключено, что эти погребения оставлены первой группой кочевого населения, появившейся в левобережном Хорезме. (Интересно отметить, что для ранних могильников Тумек-кичиджик и Гяур 4 характерна гончарная посуда нехорезмийского типа.) Но поскольку существуют могильники, различающиеся по ориентировке погребенных, можно предполагать, что принадлежали они двум различным группам населения. Тем более что в других районах Среднеазиатского междуречья и в Фергане захоронения в подбоях с северной и южной ориентировкой связываются исследователями с разными группами племен (Мандельштам А.М., 1966а, с. 80, 160–162).

Нельзя отделить от подбойных погребений небольшое количество катакомб, встреченных в могильнике Тумек-кичиджик, и значительное — в могильнике Тузгыр (табл. 46, III). Камеры катакомб располагались по одной оси с дромосами, к югу от них. Погребенные в камерах лежали головами на юг. В первые века нашей эры подбойные и катакомбные погребения распространены особенно широко: они встречаются практически на всей территории Присарыкамышской дельты.

По деталям обряда все три типа погребальных памятников не различаются. Для них характерны часть бараньей туши (обычно передней ноги, лопатки), гончарная керамика (преобладает хорезмийская, но есть и из других гончарных центров), небольшое количество сосудов ручной лепки. Среди последних — в основном курильницы, типы которых широко представлены как в среднеазиатских, так и в сарматских (табл. 46, XI) памятниках (Обельченко О.В., 1957, с. 114, 118; 1961, рис. 17; Юсупов Х.Ю., 1986; Шилов В.П., 1959, с. 450, 480; Вязьмитина М.И., 1954, с. 227, табл. III, 4). Предметы вооружения принадлежат в основном к сарматским или близким типам.

Многие погребения потревожены, но не всегда это связано с ограблением: чаще всего первоначальное погребение сдвигали, а на его место помещали новое. В могильнике Сакар-чага 1 кости первоначального погребения вместе с инвентарем помещены в крупный сосуд, который остался в подбое около головы второго погребенного. Отмечены случаи вторичного помещения во входную яму, или в подбой, или в катакомбу очищенных от мягких тканей костей (Тумек-кичиджик, Яссыгыр I, Тузгыр), иногда даже в оссуарии (Сакар-чага 1). Особенно широко практиковались оссуарные захоронения в курганах наиболее поздней группы (юго-восточная в могильнике Шахсенем). Здесь среди разнотипных захоронений преобладают погребения в подбоях с северо-восточной или северо-западной ориентировкой. По инвентарю (в основном керамика) могильник датируется III–V вв. Таким образом, можно констатировать, что под влиянием культуры и религии оседлого населения Хорезма группа кочевников, проникших сюда в III–II вв. до н. э., осваивает, как некогда «куюсайцы», местный погребальный обряд.

Вопрос о соотношении куюсайских памятников и подбойно-катакомбных могильников не совсем ясен. Можно думать, что в ряде случаев «куюсайцы», вероятно, были вытеснены пришедшими в Присарыкамышскую дельту племенами. Так, на возвышенностях Тумек-кичиджик, Сакар-чага и, возможно, Тузгыр куюсайские погребальные памятники частично сменяются захоронениями в подбоях и катакомбах. Однако в могильниках Тарым-кая I, II погребения под курганными насыпями в сосудах-оссуариях, содержавшие и куюсайскую керамику, некоторое время сосуществуют с подбойными захоронениями. Отметим, что в подбойном погребении южной группы могильника Тузгыр встречен большой фрагмент куюсайского горшка (Лоховиц В.А., Хазанов А.М., 1979, с. 118). В зоне господства подбойно-катакомбных памятников в левобережном Хорезме, как правило, нет поселений оседлых скотоводов, которых связывают с потомками «куюсайцев». Такие поселения обнаружены в основном в юго-западной части Присарыкамышской дельты, вблизи Сарыкамышского озера.

Могильники с захоронениями в подбоях и катакомбах с южной ориентировкой, обнаруженные в Хорезме, предположительно связывают с юечжийской группой племен, отличной от кушан и принадлежавшей к «сарматскому» кругу племен (в расширительном толковании этого понятия) (Вайнберг Б.И., 1977, с. 73–77; 1981б, с. 128). Это предположение находит поддержку в точке зрения А.М. Мандельштама о восточной группе «сарматских» племен (Мандельштам А.М., 1978б, с. 139–141; Вайнберг Б.И., 1981б, с. 128, 129)[22].

Обращает на себя внимание, что подбой с северной ориентировкой, которые А.М. Мандельштам (1966а, с. 80, след.) связывал с кушанами, появляются в левобережном Хорезме не позже III–II вв. до н. э. Курганные могильники левобережного Хорезма еще мало изучены. Но уже сейчас можно отметить погребения новых типов, обнаруженные в отдельных могильниках.

В могильнике Сакар-чага 1 раскопано несколько крупных ям с меридиональной ориентировкой и дромосом с южной стороны. В них находились разновременные «коллективные» захоронения (Яблонский Л.Т., 1983б). При позднейших подхоронениях тела ранее погребенных сдвигались и разрушались. Погребения совершались в несколько слоев до окончательного заполнения камеры, которая скорее всего имела какое-то перекрытие, позволявшее неоднократно проникать в нее через дромос. Ориентировка погребенных различная. Инвентарь представлен единичными хорезмийскими лепными и гончарными сосудами, позволяющими предварительно датировать погребения V–IV вв. до н. э.

Интересную группу коллективных захоронений первых веков нашей эры можно отметить в могильнике Тумек-кичиджик (Лоховиц В.А., 1979). Это слега углубленные в землю квадратные (около 3,5×3,5 м) камеры с узким дромосом в середине северной стороны. Дромос, как правило, перегораживался камнем. Многократно совершавшиеся погребения не имели определенной ориентировки. В наиболее сохранившемся кургане обнаружены остатки носилок с двумя погребенными, лежавшими один на другом, но головами в разные стороны. Часть ранних погребений повреждена и сдвинута. Инвентарь тот же, что в подбойных погребениях первых веков нашей эры, но нет кинжалов и мечей (табл. 46, IX). Возможно, что у этих камер были какие-то наземные деревянные конструкции. Курганные насыпи нал ними не превышали 40–50 см.

Погребения в грунтовых ямах под курганными насыпями встречены в разных могильниках. Часто они не имеют инвентаря и поэтому не могут быть датированы (Тумек-кичиджик, Мангыр), иногда по деталям обряда и инвентарю сходны с подбойными либо выделяются в отдельные хронологические группы (Тузгыр) (Трудновская С.А., 1979). Какие-либо устойчивые сочетания пока не могут быть выделены.

На возвышенностях Тузгыр и Мангыр встречаются крупные курганы с каменными кольцами внутри насыпи. Они расположены как одиночно, так и в составе курганных групп. Раскопки одного из таких курганов в Мангырском могильнике (X. Юсупов) показали, что каменное кольцо сооружалось вокруг богатого катакомбного захоронения. Датируется оно, очевидно, IV в. н. э. (меч без перекрестья) и отличается уникальной для известных курганных памятников Хорезма деталью — рядом с погребенным находилась часть конской туши с седлом. Детали погребения неясны, так как оно разрушено грабителями (катакомба обычного типа с южной ориентировкой).

Погребения с трупосожжениями различаются довольно существенно. Наиболее ранние из них (VII–V вв. до н. э.) связаны с куюсайской культурой. Поздние (IV–V вв. н. э.) отражают, вероятно, уже иной этнический пласт. Обряд трупосожжения обнаружен в грандиозном могильнике Чаштепе, расположенном на возвышенности Устюрт, у северных границ Присарыкамышской дельты (Рапопорт Ю.А., Трудновская С.А., 1979). Датируется он ориентировочно первой половиной — серединой I тысячелетия н. э.

Если принять во внимание данные этнографии, свидетельствующие, что кочевники, зимовавшие на окраине Хорезма, у чинков Устюрта, перекочевывали далеко на север через Устюрт к Эмбе (Особенности сельского хозяйства Адаевского уезда, с. 87; Васильева Г.П., 1952, с. 453), то, вероятно, можно сделать вывод, что Чаштепе — могильник кочевников, хозяйственная территория которых в основном располагалась за пределами Присарыкамышской дельты. Аналогичным образом трактует памятники, найденные вдоль чинка Устюрта, на северной границе Хорезма, и В.Н. Ягодин (1982, с. 78).

С конца V в. н. э. территория Присарыкамышской дельты подверглась запустению на несколько веков. Здесь нет не только курганных могильников скотоводов, но и поселений земледельцев. Вероятно, резко изменился водный режим дельты.

Рассматривая проблему взаимоотношений кочевников с земледельческим населением Хорезмского оазиса, следует отметить, что границы Хорезма на западе с IV в. до н. э. и до конца античности довольно четко определяются по пограничным крепостям, расположенным на возвышенностях. С юга на север это Кангакала, Бутентау I и II и ранний Дэв-кескен (Толстов С.П., 1958б, с. 70, 81).

Таким образом, отмеченные памятники древних скотоводов в Присарыкамышской дельте расположены внутри границ оазиса и, очевидно, в пределах древнехорезмийского государства. Если куюсайские могильники всегда соседствуют с поселениями, то вблизи подбойно-катакомбных могильников никаких следов оседлых поселений нет, хотя велись их интенсивные поиски. Ряд курганных могильников этого времени в восточной части дельты (Яссыгыр I–III) расположен в 5–6 км от ближайших земледельческих поселений, в полосе пустыни между двумя древними одновременными им оазисами. Передвижение скота на зимние пастбища в пески Заунгузских Каракумов могло происходить только через земледельческий оазис вдоль Чермен-яба. Это указывает на весьма добрососедские отношения скотоводов и земледельцев.

Наиболее удаленные от земледельческих оазисов могильники Тумек-кичиджик и Тузгыр находятся от них всего па расстоянии 15 км (крепости Шахсенем, Тузгыр и Акчегелин). Нет каких-либо оснований связывать отмеченные курганные могильники с оседлым земледельческим населением, для которого характерен оссуарный обряд захоронения. Оссуарные могильники известны в этой зоне на развалинах Калалыгыр 1 и 2, около Гяуркалы и в ряде других мест. Кроме того, для наиболее ранних подбойно-катакомбных погребений характерна нехорезмийская гончарная керамика.

Интересный комплекс памятников дает возвышенность Сакар-чага (Куюсайгыр). Здесь, по соседству с крепостью Куюсайкала (IV–II вв. до н. э. — IV в. н. э.), обнаружены остатки разрушенного оссуарного могильника и ряд курганных могильников, что, вероятно, отражает смешанный характер населения крепости.

Следует констатировать, что к первым векам нашей эры у скотоводческого населения, поселившегося в пределах левобережной части Хорезмского оазиса, во-первых, установились прочные экономические отношения с населением соседних земледельческих микрооазисов, и, во-вторых, оно было включено в систему хорезмийской государственности. Отсутствие поселений у этой группы скотоводов, вероятное преобладание в стаде мелкого рогатого скота могут указывать на кочевой, скорее всего полуоседлый, образ жизни. Природные ресурсы Присарыкамышской дельты в период даже самого минимального ее обводнения были достаточны для круглогодичного выпаса скота лишь в ее пределах, и обводненное или заболоченное Сарыкамышское озеро препятствовало перекочевкам в западном (и северо-западном, и юго-западном) направлении. Судя по слоям первых веков нашей эры в таких памятниках, как Кангакала, Бутентаукала I и II, Каладжикбаба и Курганкала, обеспечивавшихся водой только из естественных русел и расположенных на периферии дельты, в это время русла Дарьялыка и Даудана, бесспорно, были обводнены и давали сток в Сарыкамышское озеро. Кроме того, сами эти обводненные русла могли служить препятствием для перекочевок за пределы дельты.

Можно предположить, что весь цикл перекочевок этой группы населения в то время мог сводиться к передвижениям в пределах западной части Присарыкамышской дельты (восточные районы в основном были освоены земледельческим населением), охватывавшей площадь примерно 80×80 км. Бели признать район расположения могильников Тузгыр и Тумек-кичиджик местом зимовок, то радиус максимальных перекочевок не мог превышать 40–50 км. Никаких данных о каком-либо развитии земледелия у этих племен мы не имеем. Вероятно, и надобности в нем не было, так как при близком соседстве земледельческих оазисов (15–20 км) и тесных экономических связях разделение хозяйственных функций между скотоводами и земледельцами давало больший эффект. Именно в последние века до нашей эры и первые века нашей эры в оазисах к югу от Тузгыра получает широкое распространение гончарное производство. Развалины гончарных печей встречаются на многих, даже изолированно расположенных сельских поселениях (Неразик Е.Е., 1976, с. 17, след.; Вайнберг Б.И., 1983). Окраинное расположение этих комплексов можно объяснить лишь экономическими нуждами кочевого населения: ремесленное производство перемещалось к окраинам оазисов, чтобы приблизиться к потребителю. В III–V вв. аналогичные поселения с большим количеством гончарных печей были распространены в окрестностях Гяуркалы 1 и 2 на Чермен-ябе (Неразик Е.Е., 1976, с. 17).

Вероятнее всего, тесные и постоянные контакты кочевников и земледельцев отражают случаи захоронения очищенных от мягких тканей костей в некоторых курганных погребениях, что свидетельствует об обрядовом и религиозном синкретизме.

Для III–V вв. соседство курганных могильников с крупными крепостями довольно наглядно иллюстрируется Шахсенемским и Мангырским комплексами (Вайнберг Б.И., 1981б, с. 126). Территориальная близость синхронных памятников скотоводческого и земледельческого населения (курганный могильник у стен крепости Мангыркала и в 1 км от Шахсенема), вероятно, свидетельствует о продвижении скотоводов непосредственно в оазисы и, может быть, об оседании их на землю, что неоднократно уже отмечалось исследователями по другим материалам (Толстов С.П., 1958б, с. 216–218; 1926б, с. 230; Неразик Е.Е., 1966, с. 122; 1976, с. 48; Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К., 1970, с. 162–166; Ягодин В.Н., 1982, с. 80).

Знаменательно, что в левобережном Хорезме получил распространение архаический тип поселения — поселение или крепость-убежище на возвышенности, сходные с отмечаемыми античными источниками «скалами»-убежищами (Страбон, XI, XI, 4; Арриан, IV, 18, 21, 28 и др.) и дожившие и кочевой среде до позднего средневековья (История Туркменской ССР, с. 382). Представляется, что подобные памятники именно в левобережном Хорезме связаны с его хозяйственной спецификой — проживанием скотоводческих племен на западной периферии Хорезма.

Проблема разделения труда между земледельцами и скотоводами в Хорезме требует еще разработки. Следует обратить внимание на постоянное увеличение удельного веса мелкого рогатого скота в стаде, отмеченное В.И. Цалкиным по материалам памятников Хорезма (например, Кой-Крылганкала и Топраккала) (Цалкин В.И., 1966, с. 150, 151). Это обстоятельство, может быть, находит объяснение в специализации скотоводческого хозяйства и активном развитии обмена между скотоводами и земледельцами Хорезма.

Природные возможности правобережного Хорезма были иными. Там в пределах оазиса не было таких крупных пастбищных зон, иными были и условия обводнения. Хотя выделение скотоводческих групп населения фиксируется уже по материалам эпохи бронзы и раннего железа (Итина М.А., 1977, с. 167–172, 185), мы почти не знаем бесспорных памятников скотоводческих племен более позднего времени на этой территории (о единственной курганной группе см.: Манылов Ю.П., 1975), хотя некоторые данные о материальной культуре первых веков нашей эры, возможно, свидетельствуют об оседании и здесь кочевых племен[23].

Кочевники северо-западной Туркмении (Б.И. Вайнберг, Х.Ю. Юсупов)

Территория восточного Прикаспия делится на два географических региона древним, ныне сухим руслом Узбоя (рукав Амударьи, впадавший в Каспийское море). К востоку и югу от него расположены практически не изученные археологами песчаные массивы Заунгузских и Низменных (Центральных) Каракумов, к северу — каменистые плато и возвышенности, смыкающиеся с Устюртом на севере и Балханскими горами на юго-западе. Среди этих возвышенностей (гыров) располагаются ограниченные песчаные массивы (Уч-таган, Кум-себшен, Чильма-медкумы). В зоне возвышенностей, особенно в районе, прилегающем к горам Большие Балханы, встречаются родники и колодцы с пресной или почти пресной водой. В периоды обводнения Узбоя резко улучшались природные условия, что, вероятно, способствовало общему увеличению здесь населения (карта 4).

Причины изменения стока Амударьи до конца не установлены и в наше время. Известный итог дискуссиям подвели работы С.П. Толстова на Узбое (Низовья Амударьи, Сарыкамыш, Узбой…), когда был сделан вывод об отсутствии оседлого населения на его берегах в период античности. Географически положение русла Узбоя отличается от остальных дельтовых рукавов Амударьи, оно располагается на более низких отметках, чем окружающая местность, поэтому самотечное орошение здесь невозможно. А разнообразие сезонных пастбищ (на гырах и в песках) при обводнении Узбоя создавало благоприятные условия для развития скотоводства. Эта особенность данного региона Средней Азии (отсутствие земледелия и развитие скотоводства у реки) была отмечена еще древними авторами (Геродот, I, 216; Страбон, XI, VIII, 7). По письменным источникам обводнение Узбоя отмечалось лишь для двух исторических периодов — античности и средневековья (послемонгольская эпоха) (Бартольд В.В., 1965). Именно этим временем датируются и открытые на берегах Узбоя археологические памятники, что заставляет относиться с доверием к приводимым в исторических и географических сочинениях сведениям. Природные особенности этой территории (пустыни, полупустыни, степи) уже в I тысячелетии до н. э. обусловили развитие здесь различных форм кочевого скотоводства.

Наиболее ранние памятники древних скотоводов в Закаспии обнаружены А.М. Мандельштамом у северных склонов Больших Бал хан (Патмасай и Гараалемсай) и у северо-западных склонов Копетдага (Парау I, II, Газылгыгум). Относятся они к позднебронзовому веку и связываются автором раскопок с носителями срубной культуры, продвинувшимися сюда с юго-восточной окраины ее ареала. А.М. Мандельштам не исключает возможности, что именно это население стало основой, на которой сложились известные позднее по данным античных авторов массагеты (Мандельштам А.М., 1976, с. 21).

К концу эпохи бронзы (IX–VIII вв. до н. э.) относится и единственное пока среди раскопанных вблизи Узбоя погребение на возвышенности Чолингыры, на правом берегу Узбоя, в могильнике Ялкым 3 (Юсупов Х., 1982, с. 63). Это погребение как бы предшествует каменным погребальным сооружениям более позднего времени, в могильнике которых оно и было обнаружено.

Памятники скотоводов античного времени на Узбое относятся к периоду от конца V в. до н. э. до IV в. н. э. Изучение памятников кочевого населения древности на территории южного Туркменистана было начато только в 50-х годах Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедицией и Институтом истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР. А.А. Марущенко раскопаны курганные погребения сарматского времени (Хаскяриз, Гызылчешме) в подгорной полосе южного Туркменистана (Марущенко А.А., 1959а). Раскопки могильников на побережье Амударьи (Бабашов), в подгорной полосе Копетдага (Пархай, Мешрепитахта, Чукур и др.) проводились археологическим отрядом Института истории, археологии и этнографии АН Туркменской ССР и Ленинградского отделения Института археологии АН СССР под руководством А.М. Мандельштама (1963; 1971; 1975а).

В первой половине 60-х годов исследования памятников кочевого населения Закаспия к северу от Узбоя проводил А.М. Мандельштам, который в могильниках Гек-Даг 2 и Джанак 2 раскопал каменные наземные сооружения V–III вв. до н. э. (Мандельштам А.М., 1976; 1981).

В 1969 г. Б.И. Вайнберг и X. Юсупов обнаружили подобные сооружения на возвышенности Дордуль на берегу Узбоя и на Каплангыре (Вайнберг Б.И., Юсупов Х., 1970). С 1970 г. разведками и раскопками таких памятников занимается Узбойский археологический отряд Института истории им. Ш. Батырова АН Туркменской ССР (X. Юсупов). Работами этого отряда на берегах Узбоя и прилегающих участках Заузбойского плато открыто большое количество погребальных памятников древних скотоводов — около 30 могильников с несколькими сотнями сооружений, значительная часть которых раскопана (Юсупов Х., 1986). Большинство исследованных памятников связано с районами древнего русла Узбоя, на воде которого образовалось хозяйство населения (Юсупов Х., 1972; 1977; 1978а; 1978б; 1981; 1982). Остатки развеянных стоянок скотоводов античного времени на берегах Узбоя и Келькора (древнее озеро в дельте Узбоя) фиксировались ранее (Низовья Амударьи, Сарыкамыш, Узбой…, с. 316–319). Новые поселения на берегах Келькора были открыты в 80-х годах (Вайнберг Б.И., Юсупов Х., 1985).

Как показали раскопки погребальных памятников, культового комплекса Ичянлыдепе и материалы с развеянных стоянок, к середине I тысячелетия до н. э. на территории северо-западной Туркмении сложилась своеобразная группа памятников скотоводческого населения. К IV в. до н. э., очевидно, скотоводами были заселены и активно освоены берега Узбоя, так как именно с этого времени здесь появляются наземные каменные сооружения, характерные для скотоводов Закаспия вплоть до северного Устюрта (Юсупов Х., 1986; Мандельштам А.М., 1976; 1981; Древняя и средневековая культура юго-восточного Устюрта, гл. 3).

Погребальные сооружения (одиночные, парные, группами от трех-четырех до нескольких десятков) располагаются, как правило, на возвышенных каменистых местах, на возвышенностях вблизи русла или на высоком коренном берегу Узбоя. Территория их распространения может быть очерчена от восточного берега Каспия на западе до западных окраин Хорезма (Присарыкамышская дельта Амударьи) на востоке и от Узбоя и Больших Балхан на юге до северного чинка Устюрта на севере. В современном виде это округло-овальные каменно-земляные «насыпи» диаметром от 4 до 14–15 м и высотой от 0,2 до 1,5–2 м. Иногда встречаются развалины и сооружения удлиненно-овальной формы. В предварительных публикациях эти сооружения по их современному внешнему виду часто называют курганами. Раскопки же показали, что «насыпь», как правило, образовывалась в результате разрушения древнего наземного сооружения типа склепа. На древнем горизонте сооружалась прямоугольная, трапециевидная, квадратная, круглая или овальная, обычно глухая камера с каменными стенами толщиной в среднем 0,5–1,5 м (кладка из крупных плит рваного камня без раствора). Горизонтальная кладка сочетается с обкладкой из вертикально поставленных крупных плит, иногда углубленных краем в грунт. Встречается конструкция стен из двух каменных обводов с заполнением пространства между ними мелким камнем и щебенкой. В большинстве случаев плашмя уложенные плиты стен внутри камеры положены с напуском в каждом ряду, образуя конструкцию типа ложного свода. Плиты от перекрытия чаще всего находятся в завале камеры. Камеры служат коллективной усыпальницей. Захоронения были многократными. Покойников помещали внутрь камеры, которую преднамеренно не засыпали землей. Внутри камер зафиксированы скелеты, лежащие в анатомическом порядке с различной ориентировкой и частично потревоженные; кости скелетов, собранные в кучи или сложенные в сосуды-костехранилища типа оссуариев, как специально сделанные (керамические и алебастровые), так и приспособленные для этой цели бытовые. Значительная часть костей обычно беспорядочно разбросана по всей камере. Судя по черепам, в большинстве случаев в камерах находились останки 10–15 погребенных, но нередки камеры с 20–30 погребенными.

В камерах встречен довольно бедный археологический материал, который пока дает основание разделить все раскопанные комплексы только на две хронологические группы: IV–II вв. до н. э.; II в. до н. э. (последние века до нашей эры) — IV в. н. э. Следует учесть, что многократность захоронений и длительное использование практически открытых склепов способствовали смешению разновременного материала.

Первая хронологическая группа довольно четко определяется по предметам вооружения (кинжалы с прямым перекрестьем и серповидным навершием, бронзовые и железные наконечники стрел) и другим изделиям из металла (пряжки, колчанные крючки) и кости (туалетные ложечки), которые находят близкие аналогии в инвентаре раннесарматских (прохоровских, IV–II вв. до н. э.) захоронений, особенно на территории Южного Приуралья. Как правило, нет оссуарных захоронений. Очевидно, этот обряд появляется только в конце раннего этапа. Особенно показательно в этом отношении сооружение 1 на возвышенности Ялкым, где обнаружен сосуд-оссуарий, вкопанный в материк, что позднее не практиковалось (дата сооружения — IV–II вв. до н. э. — определяется по бронзовым наконечникам стрел и восьмеркообразной пряжке сарматского типа) (Юсупов Х., 1982, с. 62, 63, рис. 3).

Бесспорно ранних сооружений сейчас известно немногим более 10, и примерно столько же могут быть определены как переходные ко второй хронологической группе. Отсутствие датирующих предметов во многих сооружениях заставило отнести их к поздней группе памятников. В первой хронологической группе выделяются разнотипные погребальные сооружения.

Первый из таких типов — сооружения из плит, уложенных плашмя в правильное по очертанию кольцо, кладка его имела два обвода — внутренний и внешний, пространство между которыми заполнено мелкими камнями (Дордуль 1, Гек-Даг 2, Чырышлы 25/1, Джанак-Чанак 2). Второй тип — круглые сооружения из плашмя уложенных плит, чередующихся с плитами, поставленными на ребро и частично углубленными в материк (Дордуль 10, Мелегоч 3; табл. 47, 3). Третий тип представлен сооружениями только из плит, поставленных на ребро (три-четыре ряда) и дополнительно закрепленных мелкими камнями или землей (Гараязы 3; табл. 47, 1). Четвертый тип — квадратные сооружения из плашмя уложенных плит, облицованных плитами, поставленными на ребро; иногда камера разделена поперечной стенкой-перегородкой (Балаишем 4, 5, 7, 8). Пятый тип — прямоугольные сооружения с выходом у южной стены (Ялкым 6). Шестой тип — сооружения имеют в центре прямоугольную глухую камеру; выступающие снаружи южные углы образуют подобие вытянутых ложных башенок, северная половина сооружения чуть суживается, образуя прямоугольную площадку (Акяйла 1, Ханалы 10, Зенгибаба 1; табл. 47, 5).

Особого внимания заслуживает погребальный обряд. Первоначально покойника помещали внутри камеры склепа на древней поверхности (практически обряд выставления). Затем происходит постепенный переход от этого обряда к оссуарному (очищенные от мягких тканей кости складываются в сосуды, которые остаются здесь же, в склепе). Таким образом, одно и то же сооружение выполняет функции дахмы (место выставления трупов) и науса (место помещения оссуариев с очищенными костями).

Ю.А. Рапопорт, исследуя истоки оссуарного обряда захоронения в Средней Азии, обратил особое внимание на данные письменных источников об обряде выставления у массагетов и других восточноиранских народов (племен). Его вывод о том, что истоки оссуарного обряда находятся не в зороастрийском богословии, «а в каких-то верованиях восточноиранских племен» (Рапопорт Ю.А., 1971, с. 35), находит яркое подтверждение в погребальном обряде описываемых памятников.

Вероятно, сходный процесс происходил и в низовьях Амударьи несколькими веками ранее, так как в соседнем с Узбоем районе левобережного Хорезма оссуарные захоронения под курганными насыпями, пришедшие на смену трупоположению, зафиксированы у другой группы скотоводов на рубеже V–IV или в начале IV в. до н. э. (Вайнберг Б.И., 1979а, с. 37, след., табл. XXII; XXVI; Юсупов Х., 1979б, с. 94–100).

В связи с тем, что в погребальных и культовых сооружениях часто встречается инвентарь широкого хронологического диапазона или несопоставимых форм (например, столовая посуда — в ранних памятниках и хозяйственная — в поздних), далее дано общее его описание с указанием выделяемых в настоящее время хронологических особенностей для каждой группы предметов и памятников.

Склепы второй группы имеют широкие хронологические рамки из-за малочисленности четко датирующих вещей. Здесь отсутствует вооружение, инвентарь состоит в основном из керамики, украшений, единичных зеркал. Среди украшений выделяется местная, очевидно, форма серег из круглой проволоки с незамкнутыми расширяющимися (утолщающимися) концами.

Погребальные сооружения второй группы часто отличаются монументальностью, встречаются крупные могильники (Дордуль, Кемальский и др.; табл. 47, 2). Сооружены они, как правило, из крупных и средних плит камня, уложенных плашмя, с небольшим напуском внутрь камеры в каждом следующем ряду (особенно в верхней части стен камер), что и образовало перекрытие типа ложного свода. В глухие камеры попадали через отверстие наверху, закрывавшееся крупными плитами. Встречены прямоугольные, квадратные, трапециевидные и круглые в плане камеры. Преобладают глухие, но есть и с различными по ориентировке входами (табл. 47, 6, 7). В камерах наряду с почти непотревоженными скелетами найдены кучи костей с черепом наверху, беспорядочные кучи костей, сосуды-оссуарии, среди которых, кроме местных и импортных крупных бытовых сосудов, использовавшихся в качестве оссуария, отмечено значительное количество специально сделанных лепных керамических корытообразных оссуариев (иногда они имеют крышки и часто — алебастровую обмазку). В некоторых костехранилищах содержались кости нескольких погребенных. Как и в левобережном Хорезме, череп в оссуарии, как правило, лежал поверх костей. Большие скопления оссуарных захоронений можно отметить в могильнике Дордуль на среднем Узбое (Дордуль 7-16 сосудов-оссуариев; Дордуль 14–22).

Среди всех известных на берегах Узбоя могильников бесспорно выделяется Дордульский, расположенный на правом высоком берегу русла, вблизи края обрыва Заузбойского плато (150 км к северу от г. Кизыл-Арват, 300 км к востоку от г. Небит-Даг; табл. 47, 2). На некоторых участках погребальные сооружения концентрируются по четыре-пять, изредка они расположены по одному или по два. Всего обнаружено и раскопано более 20 каменных склепов и несколько курганов с насыпью. В ряде склепов насчитывалось 20–30 разновременных захоронений, часть из них (13) дополнительно имеет погребения оссуарного типа в больших бытовых сосудах или специально изготовленных корытообразных сосудах-оссуариях. Ввиду длительности существования склепов в них представлен инвентарь широкого хронологического диапазона — от V–IV вв. до н. э. до первых веков нашей эры. Оссуарные захоронения относятся, вероятно, к первым векам нашей эры, а появляются, возможно, во II–I вв. до н. э.

Почти в центре Дордульского могильника, на юго-западной сопке возвышенности, господствующей над руслом Узбоя, и находящимися южнее и восточнее песками Низменных Каракумов, обнаружены развалины обширного культового сооружения, сложенного из необработанных плит песчаника всухую (табл. 47, 4). Комплекс этот получил название Ичянлыдепе (Юсупов Х., 1986). Сооружение размерами около 36×40 м при высоте до 3 м (в центральной части) содержало ряд своеобразных по технике строительства и назначению помещений и построек. Самую высокую часть (площадь 16×30 м) занимала мощная и сложная по конструкции выкладка из камней (6×5 м), на которой долгое время горел интенсивный огонь. Весь известняк и ракушечник под ним перегорели на большую (более 0,5 м) глубину и превратились в центре в известковый порошок, а по краям — в разного типа шлаки. После разборки верхнего перегоревшего слоя камней была обнаружена конструкция в виде прямоугольной камеры (5×4,5 м), окруженной поставленными на ребро камнями с лазом-проходом в южной стенке у юго-западного угла (ширина 1,3 м).

Центром комплекса, бесспорно, являлась камера, которая была обложена камнем и обведена коридорообразными помещениями с южной и западной сторон. По контуру эти помещения были огорожены крупными поставленными на ребро плитами камня. Перекрытий они иметь не могли из-за недостаточной высоты (не более 2 м) и слабой прочности стен. В середине одного из помещений была обнаружена выложенная из вертикальных камней камера (3×3,4 м), в развалинах которой найдены сосуд и кости овцы. За этими помещениями, очевидно, располагался ряд более мелких (раскопаны проходы в них в южной части комплекса). С северной стороны к центральному возвышенному массиву примыкает выкладка типа алтаря, а севернее расположен еще один округлый отдельно стоящий алтарь-выкладка. Оба алтаря находятся на одной оси с центральной камерой, строго к северу от нее. На алтарях горение было менее интенсивным, чем в камере. Остатки костров, которые возжигались здесь, не выбрасывались, а перемещались на периферию комплекса (особенно на восточную сторону), где «захоранивались» — обкладывались камнями. Сохранилось большое количество подобных остатков. Кроме того, по склону сопки Дордуля, где расположен памятник, и вплоть до русла Узбоя встречаются крупные куски ошлакованного камня.

Судя по всему, комплекс был связан прежде всего с культом огня. Южная и западная части памятника, где нет следов горения, очевидно, предназначались для совершения культовых церемоний. Поскольку помещения Ичянлыдепе не перекрывались и здесь не образовывалось обычных культурных отложений, находки не представляют каких-либо замкнутых хронологических комплексов, а относятся ко всему периоду функционирования сооружения или к наиболее позднему его этапу. Набор бронзовых втульчатых наконечников стрел, обнаруженный в святилище, весьма выразителен (табл. 50, IX). Все типы их представлены в хорошо датированных комплексах вооружения савроматского и раннесарматского времени (Смирнов К.Ф., 1961, с. 37, след.; Мошкова М.Г., 1963, с. 30, 31, табл. 14–16). Наиболее ранними являются двухлопастные наконечники с листовидной головкой и выступающей втулкой. У одного экземпляра верхняя часть пера четырехгранная. Единичные двухлопастные втульчатые наконечники стрел встречаются в памятниках еще V в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961, с. 38–40). Все остальные наконечники относятся к группе втульчатых трехлопастных и трехгранных. Среди них есть экземпляры с выступающей втулкой и базисные, со сводчатой и треугольной головкой. Все они принадлежат к широко известным типам сарматских стрел прохоровского времени (Мошкова М.Г., 1963). М.Г. Мошкова не отмечает находок двухлопастных наконечников стрел в прохоровское время, что позволяет нам датировать набор наконечников стрел с Ичянлыдепе V–II вв. до н. э. Не противоречит этому и находка фрагмента железного трехгранного наконечника стрелы.

С культовым характером памятника согласуются находки курильниц и их фрагментов и специального сосуда типа ритона с двумя отверстиями в дне, а также довольно большое количество импортной посуды (Средняя Азия, Иран, Закавказье и т. д.; табл. 48, 3).

Среди находок, происходящих, как правило, из южной и юго-восточной частей, выделяются копыта и черепа лошадей.

Комплекс Ичянлыдепе может быть сопоставлен по устройству с персидскими святилищами огня и жертвоприношения, описание которых мы находим у Геродота (I, 131), Страбона (XV, III, 13–16), Аппиана (66). Вероятно, здесь горел негасимый огонь или несколько огней в честь почитаемых божеств.

Находки копыт и частей черепов лошадей указывают в первую очередь на культ солнца у массагетов, с которым были связаны эти жертвенные животные (Геродот, I, 216). Жертвоприношения, возможно, совершались и в камере, в юго-восточном помещении, где были найдены кости барана.

Расположение святилища в центре могильника дает основание считать, что мелкие очаги горения на северо-западной периферии памятника могли возжигаться в связи с погребальным культом или связанными с ним жертвоприношениями.

С большой долей вероятности можно предположить, что значительное место в верованиях занимал здесь культ воды — Окса, на берегах которого было расположено святилище.

Культовый комплекс на Дордуле показывает единство религиозных представлений и, вероятно, обрядов древних иранцев (в частности, персов) и массагетов.

Значительное количество импортных сосудов говорит, как нам представляется, об особом почитании святилища, а также о широких связях населения этого района не только с соседними земледельческими районами, но и с более отдаленными областями Ирана и Закавказья.

В центре самого крупного горного массива северо-западной Туркмении — Больших Балхан, на господствующей над ними сопке, начато исследование еще одного святилища древних скотоводов — Гараулдепе (Вайнберг Б.И., Юсупов Х., 1985). Этот культовый комплекс состоит из развалин каменного здания, около десятка округлых каменных оград с отдельно стоящими стелами и длинного «коридора», ограниченного двумя каменными валами-стенами, подводившего с запада ко всему комплексу. К югу от каменного здания было место священного огня того же типа, что раскопано в святилище Ичянлыдепе. Вновь на большой площади встречены шлаки от перегоревшего камня.

В каменном здании раскопано полностью одно и частично два помещения, проведен ряд стратиграфических траншей, выявлено три строительных периода с существенными перепланировками. На одном из верхних полов найдено шесть бронзовых трехлопастных и трехгранных наконечников стрел III–II вв. до н. э., а в верхнем слое разрушения — лощеный кувшин парфянского типа, кувшинчик-цедилка и фрагменты стеклянного сосуда, а также фрагменты местной лепной посуды и кусочки медных листовых обкладок. Позже первых веков нашей эры памятник не функционировал. Назначение каменного здания пока неясно. В одной из раскапывавшихся оград обнаружено много костей животных и фрагменты лепной посуды. Возможно, что это остатки приношений или трапез, проводившихся в ритуальных целях.

Вблизи берегов Узбоя было обнаружено несколько древних и средневековых естественных крепостей-убежищ на возвышенностях, где в моменты опасности местные скотоводы укрывались с семьями и скотом. Наиболее древним, относящимся, судя по подъемной керамике, к античному времени, было одно из убежищ в урочище Афаджиклар на правом берегу Узбоя, к западу от возвышенности Чолюнгыр (Вайнберг Б.И., Юсупов Х., 1970, с. 427). Небольшая возвышенность округлых очертаний (диаметр около 1 км) с обрывистыми краями имела с одной стороны узкий перешеек, выводивший к спуску. Этот перешеек был перегорожен каменной стеной с воротами и предвратным лабиринтом. Убежище располагалось в стратегически важном месте — к северу от русла Узбоя, против возможного брода или переправы через реку.

О характере рядовых поселений, одновременных склепам, данных почти нет. На месте развеянных поселений находятся обгорелые камни от очагов, керамика, наконечники стрел, украшения и т. д. Жилища скорее всего были сделаны из легких материалов (может быть, плетеные или каркасные). Наибольшие по площади поселения с остатками размытого золистого культурного слоя встречены на западном берегу солончака Келькор. Все поселения располагались непосредственно у воды (Узбой, Келькор). Скопления керамики встречены также у родников к северу от Больших Балхан и на Заузбойском плато. Как правило, по соседству всегда имеются на возвышенности погребальные памятники.

Керамика. Для памятников древних скотоводов на Узбое характерен своеобразный комплекс местной лепной посуды кострового обжига с серой, серо-желтой или коричневой поверхностью. Техника лепки ленточная, в тесте — примеси дресвы и иногда раковины. Известно довольно большое количество форм. Набор их достаточно случаен в связи с особенностями погребального обряда: для первой группы — это преимущественно столовая посуда (табл. 48, 1, 2), для второй — крупные сосуды, использовавшиеся в качестве оссуариев (табл. 49, I). В подавляющем большинстве сосуды круглодонные. Для крупных характерна шаровидность. Венчики, как правило, не выделяются. В ранней группе преобладают полусферические чаши и миски. Кружки в небольшом количестве есть в основном в поздней группе (табл. 49, II). Форма кувшина, как и вообще узкогорлых сосудов, представлена единичными экземплярами. Основная масса керамики не орнаментирована. Встречено небольшое количество сосудов с прочерченным, прорезным или пунсонным орнаментом (чаще — в столовой посуде ранней группы; табл. 48, 1). В поздней группе представлены сосуды (довольно крупные) типа чайников с трубчатым носиком и ручкой. Наиболее часто встречаемая (особенно в погребальных памятниках) импортная гончарная посуда (табл. 48, 4; 49, III–IX) — парфянская или сходная с ней по облику; более редкая — хорезмийская (чаще всего на памятниках верхнего Узбоя).

Оригинальную группу местных гончарных изделий образуют корытообразные оссуарии с крышками и без них (табл. 49, XII). Сделаны они из того же теста, что и бытовая керамика, обжиг костровый, попадаются образцы со следами ремонта. Изредка встречаются оссуарии такой же формы из алебастра (табл. 49, XIII).

Оружие. Оружие в памятниках по Узбою представлено довольно ограниченным набором. Бронзовые и железные наконечники стрел найдены в культовых комплексах и погребальных сооружениях (табл. 50, III, IV, IX). Они принадлежат к сарматским типам, характерным в то время для всей Средней Азии (Медведская И.Н., 1972). Среди железных наконечников иногда встречаются образцы с длинными черешками, что принято связывать с восточными влияниями (табл. 50, XIV) (Смирнов К.Ф., 1961, с. 64; Мошкова М.Г., 1963, с. 32).

В поздней группе погребальных сооружений оружие не обнаружено, так что данных о его развитии у нас нет. В ранних склепах встречено несколько железных кинжалов и коротких мечей с прямым перекрестьем и серповидным или близким навершием, либо с прямым перекрестьем и без металлического навершия (табл. 50, I, 1, 2, II). Часть из них была разбита или свернута при помещении в склеп. Эти типы кинжалов и мечей характерны как для раннесарматских прохоровских памятников, так и для памятников скотоводов в Средней Азии (Хазанов А.М., 1971). Длинных мечей в Узбойских материалах нет.

Среди характерных для Узбойских памятников предметов должны быть названы глиняные курильницы. Часть из них по форме совпадает с подобными же предметами из сарматских погребений и подбойно-катакомбных памятников Хорезма (Мошкова М.Г., 1963; Лоховиц В.А., Хазанов А.М., 1979). Преобладают они в склепах поздней группы (табл. 49, XVI, XVIII).

Алебастровые сосудики удлиненной, часто усеченно-яйцевидной формы, с толстыми стенками — местного производства. Как правило, они встречаются в склепах поздней группы (табл. 49, XVII). Во многих погребальных сооружениях на Узбое и Заузбойском плато найдены белые антропоморфные статуэтки, выполненные с разной степенью стилизации из мела, алебастра (гипса) и других мягких пород камня (табл. 49, XIV). Среди них, возможно, были мужские и женские изображения (Юсупов Х., 1977, с. 132, рис. 3, 1, 2; Мандельштам А.М., 1981, рис. 4). Все они типологически похожи на «каменную бабу» из белого известняка, найденную у берега Узбоя, под обрывом возвышенности, на которой расположено святилище Ичянлыдепе. Изображение сильно повреждено, различаются лицо, узкая шея и согнутая в локте левая рука. Находка другой «каменной бабы» связана с Красноводским полуостровом.

Украшения и предметы туалета. Предметы туалета и украшения, встреченные в склепах, разнообразны, хотя и не очень многочисленны. Серьги из медной (бронзовой) проволоки в полтора оборота характерны для сарматских и многих среднеазиатских памятников (в частности, обычны в Хорезме). В поздних склепах, как уже отмечалось, известна как будто местная, не имеющая аналогий форма серег из проволоки с утолщенными в виде раструба несомкнутыми концами (бронза, медь; табл. 50, XVII, XX). Набор бус отличается разнообразием. Наряду с обычными для среднеазиатских памятников стеклянными и каменными бусами встречаются пестрые глазчатые, характерные для сарматских памятников Приуралья. С этим же регионом, очевидно, следует связывать и происхождение костяных туалетных ложечек (табл. 50, XVIII). Медные кольца из проволоки со щитком и вставками стекла довольно широко распространены в среднеазиатских памятниках (Литвинский Б.А., 1973а), поэтому вряд ли могут иметь местное происхождение. Бронзовые зеркала (большинство — в обломках) также принадлежат к широко распространенным сарматско-среднеазиатским типам, как правило, первых веков нашей эры (табл. 50, X, XI).

Весь набор инвентаря дает основание констатировать, что местное ремесленное производство вряд ли было сколько-нибудь широко развито. Бесспорно, на месте производились лепная керамика кострового обжига, корытообразные и алебастровые оссуарии, алебастровые туалетные сосудики, глиняные курильницы, алебастровые и меловые культовые статуэтки и, вероятно, бронзовые проволочные серьги с утолщенными концами. Остальные предметы были получены путем обмена. Можно отметить постоянное поступление гончарной керамики из Парфии. Предметы вооружения, пряжки, костяные туалетные ложечки и часть украшений поступали из районов Южного Приуралья, с которым могли соседствовать северные группы закаспийского объединения племен (имеется в виду совсем не изученный район северного Устюрта). Более ограниченными были связи с соседним Хорезмом (керамика, украшения и т. д., а также находки алебастровых сосудов в Хорезме).

Для полной характеристики памятников северо-западной Туркмении необходимо отметить большую роль Узбойского водного пути для установления широких торговых связей. На материалах Ичянлыдепе отмечались связи с Закавказьем. В одном из склепов (8) первых веков нашей эры на Ханалы встречен стеклянный сосуд типа алабастра (Юсупов Х., 1982, с. 59, рис. 4, 26 (в подписи к рисунку ошибочно отнесен к склепу 10)), происходящий из Сирии или Закавказья, где они были распространены в то время довольно широко (Саганашвили М.Н., 1977, с. 129).

В последние годы появились материалы из наиболее западных районов Закаспия, говорящие о некотором своеобразии этих комплексов. Прежде всего это относится к погребальному обряду. На Красноводском полуострове и западном берегу Келькора встречены погребения оссуарного типа в крупных гончарных и лепных сосудах, врытых в землю, а также захоронения очищенных костей в небольших ямах. Иногда погребения обоих типов содержат мелкие лепные сосуды и предметы туалета. Возможно, что такие захоронения получили распространение в тех районах, где не было камня для сооружения традиционных склепов.

Однако здесь же, на западном берегу солончака Келькор, в могильнике Келькор 2 обнаружено несколько захоронений, не связанных с узбойскими памятниками. Это размытые, возможно подкурганные, погребения в меридиональных ямах, расширяющихся к голове погребенного (ориентировка — север-северо-восток и северо-восток-восток, широтная отмечена в одном случае). Скелет лежал вытянуто на спине. Сопровождающий инвентарь: слева — длинный (95–98 см) меч с прямым перекрестьем без навершия, заходивший на плечо, железный стержень типа шила и некоторое количество железных трехлопастных черешковых наконечников стрел; справа у бедра — железный кинжал с прямым перекрестьем и кольцевидным навершием.

На основной территории распространения памятников узбойского типа (у северных склонов Больших Балхан и у Агиныша, вблизи Дордульского комплекса на Узбое) встречено небольшое количество насыпных курганов с материалами иного типа. Под курганами обнаружены подбойные и катакомбные захоронения с южной ориентировкой погребенного. Датируются они по инвентарю первыми веками нашей эры.

Выше отмечалось, что и А.М. Мандельштам, раскопавший первые каменные склепы в Забалханье, и авторы настоящего раздела считают правомерным связывать памятники северо-западной Туркмении с массагетами и племенами, входившими в это объединение (дербики и др.).

По данным Геродота (I, 20, 204–216), Страбона (XI, VIII, 6, 7) и ряда других древних авторов, массагеты жили к востоку от Каспийского (Гирканского) моря, за древним Оксом (Араксом), впадавшим одним рукавом в это море (Пьянков И.В., 1964; 1975). Отсутствие археологических данных об обводнении Узбоя вызвало у некоторых исследователей (С.П. Толстов, В.В. Струве) недоверие к сведениям письменных источников и заставило их локализовать массагетов в более восточных районах, к востоку от современного русла Амударьи (сводку мнений о локализации саков и массагетов см.: Литвинский Б.А., 1972б, с. 158, след.). Многочисленные археологические материалы, полученные в 70-80-х годах на Узбое (как памятники скотоводов, так и материалы парфянской крепости Игдыкала, датируемой со II–I вв. до н. э. до IV в. н. э.), позволяют отнестись с полным доверием к сведениям письменных источников об обводнении Узбоя в античности, а соответственно и к данным о расселении массагетов и их потомков на Заузбойском плато.

В период похода Кира на массагетов (VI в. до н. э.) владения их находились только за рекой (Геродот, I, 204-216). Это согласуется с археологическими материалами, которые показывают, что освоение берегов Узбоя скотоводами началось не ранее конца V в. до н. э. Возможно, что в VI–V вв. до н. э. только формировался регулярный сток по руслу, так как начало стока Амударьи в Присарыкамышскую дельту и соответственно заполнение Сарыкамышской впадины датируется VII в. до н. э. (памятники куюсайской культуры).

С IV в. до н. э. до IV в. н. э. наблюдается стабильное размещение памятников вблизи реки и вместе с тем постепенное развитие их в этот период. Поэтому представляется неверным предположение о том, что дахи (дай) вытеснили массагетов с их территории между Каспием и Амударьей (Пьянков И.В., 1975, с. 68). По данным Страбона (XI, VIII, 2), дан обитали вблизи Каспийского моря отдельно от массагетов. Археологические материалы из низовьев Сырдарьи, которые с известными основаниями могут быть связаны с дахами, не обнаруживают никакого сходства с узбойскими. Скорее всего памятники даев в Туркмении ждут еще своего открытия. Они могут находиться у северной границы подгорной полосы Копетдага от Каспийского моря вплоть до Амударьи, так как по данным Помпония Мелы (III, 42) Окс, первоначально текущий с востока на запад, «впервые» поворачивает на север «вблизи дагов».

По мере знакомства древних авторов с народами Средней Азии в их сочинениях начинают появляться имена отдельных массагетских племен, заменившие единое имя массагетов.

Так, у Ктесия в качестве противников Кира вместо массагетов фигурируют дербики (дербии, дирбеи) (Пьянков И.В., 1975, с. 89–91). М.А. Дандамаев (1963б, с. 116) объясняет это расхождение тем, что дербики были частью большого и могущественного массагетского союза племен. Это подтверждается данными Квинта Курция Руфа при описании подготовки войска Дария к сражениям с Александром Македонским. По его сведениям (III, 2, 7), дербики снарядили в лагерь Дария у Вавилона 40 тыс. пехотинцев и 2 тыс. всадников. Даже если эти цифры преувеличены, можно отметить, что после персов и мидийцев это было наиболее крупное воинское соединение в ахеменидской армии. В другом месте Квинт Курций называет 2 тыс. всадников бесспорно тех же дербиков массагетами (IV, XII, 6).

У Страбона (XI, 8, 8; XI, 11, 8) данные о дербиках не смешиваются с описанием массагетов и их обычаев. Это характерно и для многих других античных авторов. У Плиния (VI, 48), по сравнению с другими авторами, помещающими дербиков у восточного берега Каспия, есть существенное уточнение: «дребики[24], местность которых пересекает река Окс, вытекающая из озера Оакса (Оахо)». Если с этим озером отождествить огромное Сарыкамышское озеро, то территория расселения дербиков совпадет с основными памятниками по верхнему и среднему течению Узбоя.

У устья каспийского рукава Окса Помпоний Мела (III, 42) отмечает песиков. У Плиния (VI, 50) в перечне скифских народов Средней Азии встречаются пестики, которых В.В. Латышев считал возможным отождествлять с апасиаками Страбона (XI, 8, 9) и пасикаями Птолемея (Geographie, VI, 12, 4; ВДИ, 1949. № 1, с. 284, 285, примеч. 9). Птолемей помещает пасикаев вдоль Оксийских гор, расположенных между устьями Окса и Яксарта, вблизи их впадения в Каспийское море. Если предположить, что за устье Яксарта древние авторы и их информаторы принимали современный Комсомольский залив (или Мертвый Култук) к северу от полуострова Бузачи, то под Оксийскими горами Птолемея нужно видеть систему гор и возвышенностей от Больших Балхан на юге до Мангышлака на севере. При плавании по Оксу от верховьев до Каспия на всем протяжении его от Бактрии и ниже нет ни одной крупной горной системы, кроме Балхан, которым предшествуют (по течению) возвышенности Чолюнгыр и Текеджик на правом берегу[25]. Поэтому нам представляется правомерным отождествление прежде всего Больших Балхан с Оксийскими горами Птолемея. Тогда группа западных памятников, еще недостаточно выявленная археологически, может быть отнесена к апасиакам. Это согласуется и с данными Полибия (X, 48, 1) о том, что апасиаки живут между Оксом и Танаисом и что, переходя Окс, они совершают походы на Гирканию.

Если принять предложенную локализацию дербиков и апасиаков, то, вероятно, Ичянлыдепе можно рассматривать как племенное святилище дербиков, а Гараулдепе — апасиаков.

Несмотря на большие пробелы в наших знаниях о культуре древних племен Закаспия, можно уже сейчас отметить ее своеобразие по сравнению с культурой других кочевых племен евразийских степей вообще и саков Средней Азии и Казахстана в частности. Оригинальный погребальный обряд, отсутствие каких-либо следов жертвоприношения лошадей и, вероятно, вообще скота при совершении погребального обряда — вот основные признаки, характерные для памятников древних скотоводов северо-западной Туркмении, которые выделяют их среди сакских и сарматских комплексов соседних регионов.

Центральный Казахстан (О.А. Вишневская)

Территорию Центрального Казахстана в раннем железном веке населяли скотоводческие племена, от которых до нас дошли многочисленные курганные могильники, следы горных разработок меди, золота, олова и наскальные изображения. Обязательной принадлежностью могильников являются своеобразные монументальные сооружения — так называемые курганы с «усами», т. е. курганы с отходящими от них каменными грядами.

Первые сведения о курганах с «усами» относятся к концу 20-х — началу 30-х годов нашего века. В 1927 г. краевед Л.Ф. Семенов при обследовании археологических памятников Акмолинской обл. в урочище Сым-Тас обратил внимание на курган с отходящими от него в восточном направлении каменными грядами. Тремя годами позже он же обследовал подобный курган у с. Каратал (Семенов Л.Ф., 1930, с. 77–87). Раскопки курганов с «усами» были начаты в 1930 г. экспедицией ГАИМК. В Шетском р-не Карагандинской обл. вскрыли один курган, оказавшийся пустым. В 1933 г. М.И. Артамонов, работавший в составе Нуринской экспедиции ГАИМК, на р. Шерубай-Нура в урочище Дандыбай раскопал еще один курган с «усами». Под насыпью были обнаружены следы разведения огня (Рыков П.С., 1935, С. 49). В 1940 г. С.В. Киселев и Л.Ф. Семенов зафиксировали курганы с «усами» при обследовании могильника Бес-оба под Карагандой. Таковы немногочисленные сведения о погребальных сооружениях Центрального Казахстана периода раннего железа, которыми располагала созданная в 1946 г. Центральноказахстанская экспедиция Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР. С этого года экспедиция, возглавляемая А.Х. Маргуланом, начала планомерное исследование археологических памятников Центрального Казахстана, в том числе и курганных могильников периода раннего железа.

Материалы разведок и раскопок курганов с «усами» позволили А.Х. Маргулану прийти к выводу, что археологические памятники этого типа распространены преимущественно в Центральном Казахстане, на территории от «Чингизского хребта до р. Тобола» (Маргулан А.Х., 1950, с. 9). Как и прежде, курганы с «усами» продолжали считать ритуальными, культовыми сооружениями (Маргулан А.Х., 1948, с. 122; 1951, с. 32). Отсутствие вещевого материала делало невозможным определение времени их создания.

М.П. Грязнов в своей статье, (1956б) в числе других материалов опубликовал неизвестные долгое время результаты раскопок курганов с «усами» геологом Б.Н. Жуковым. В 1930 г. тот исследовал два кургана с отходящими от них к востоку каменными грядами на берегу Большого Чебачьего озера в Щучинском р-не Кокчетавской обл. Под насыпью северного кургана на древнем горизонте были обнаружены обломки глиняного сосуда и кости лошади. Под южным курганом находилось погребение женщины в грунтовой яме, перекрытой каменными плитами. На основании погребального инвентаря, в состав которого входило круглое бронзовое зеркало с высоким бортиком и петлевидной ручкой на оборотной стороне, М.П. Грязнов датировал погребение временем не позднее V в. до н. э. Он пришел к выводу, что памятники этого типа оставлены племенами с культурой скифского типа (Грязнов М.П., 1956б, с. 9, 10, 16, рис. 1, 2; 2).

В 1957 г. в составе Центральноказахстанской экспедиции был организован отряд по изучению памятников времени раннего железа во главе с М.К. Кадырбаевым. В результате интенсивных работ в руках исследователей оказался большой материал, позволивший определить характер и особенности памятников периода раннего железа и культуры племен, населявших этот регион в то время (карта 5).

Наиболее ярко особенности погребального обряда и ряда категорий инвентаря проявились при раскопках курганных групп могильника Тасмола в Павлодарской обл. Это позволило М.К. Кадырбаеву выделить на территории Центрального Казахстана археологическую культуру, названную им тасмолинской. Ареал ее охватывает на западе район Улутауских гор и верховьев р. Ишим, на севере — южные районы Кокчетавской обл., до Щучинска и оз. Боровое, на востоке — зону плоских увалов и низкого мелкосопочника Павлодарской обл., до Чингизского хребта и его обрамлений. Южная граница доходит до северных районов Прибалхашья и Бетпак-Далы (Кадырбаев М.К., 1966, с. 303, 307). Одним из характерных признаков тасмолинской культуры являются курганы с каменными грядами. Изредка они встречаются и за пределами указанной территории: в Алмаатинской и Джамбульской областях Казахской ССР, на Южном Урале и даже в Поволжье (Рыков П.С., 1936, с. 274). В самом Центральном Казахстане выявлено более 30 могильников, включающих курганы с каменными грядами, и около 20 подобных сооружений, стоящих отдельно. Результаты исследований М.К. Кадырбаева отражены в ряде его работ (особенно: 1966). Предлагаемый раздел написан на основе трудов М.К. Кадырбаева.

Погребальный обряд. Время существования племен, оставивших в Центральном Казахстане памятники тасмолинской культуры, определяется комплексами погребального инвентаря. В них в качестве датирующих выступают категории предметов, хронология которых хорошо разработана на других территориях скифо-сакского мира. Среди предметов конского снаряжения это удила и псалии, в вооружении — наконечники стрел, мечи и кинжалы. В ряде случаев датирующими оказались бронзовые зеркала и отдельные предметы звериного стиля. На основании анализа археологического материала М.К. Кадырбаев датировал тасмолинскую культуру VII–III вв. до н. э., выделив при этом два этапа ее развития.

К начальному, первому, этапу относятся погребения VII–VI вв. до н. э., наиболее полно представленные в могильниках Тасмола I, V, VI, Карамурун I, Нурманбет IV. Среди предметов вооружения для этого этапа характерны бронзовые двухлопастные и трехлопастные черешковые наконечники стрел, а также бронзовые кинжалы особого типа с навершием в виде бруска или с грибовидной шляпкой и овальным перекрестьем. В конском снаряжении распространены удила со стремевидным окончанием внешних колец в сочетании с трехдырчатыми псалиями, бронзовыми и роговыми.

Зеркала этого этапа большие дисковидные, с высоким бортиком и петлевидной ручкой на тыльной стороне. Для изобразительного искусства типичны полные или частичные изображения зверей в статичных позах.

Погребения второго этапа датируются V–III вв. до н. э. Нижнюю его дату определяют бронзовые трехлопастные и трехгранные наконечники стрел с выступающей втулкой, а верхнюю — вытеснившие их в конце III в. до н. э. железные черешковые трехлопастные наконечники, найденные в комплексе с железным мечом, который имел навершие в виде выступающих рожков. Железо вытесняет бронзу и в конском снаряжении: удила этого этапа железные с кольчатыми окончаниями.

Зеркала V–IV вв. до н. э. небольшие с гладким диском и короткой рукояткой. В отдельных случаях они украшены изображениями животных в зверином стиле или снабжены петелькой на оборотной стороне. В прикладном искусстве усиливаются стилизация и схематизация образов животных, происходит дальнейшее развитие многофигурной композиции (Кадырбаев М.К., 1966, с. 311, 401, 402).

Погребальные сооружения и обряд на всем протяжении рассматриваемого времени (VII–III вв. до н. э.) сохраняют большую устойчивость. Могильники обычно небольшие — по 10–15 курганов, насыпи которых состоят из камня, земли или земли с камнем. Часты одиночные курганы. Насыпи курганов, как правило, небольшие (диаметр 10 м, высота 0,2–1 м). Количество более крупных (диаметр до 20 м, высота 2 м) невелико. Под насыпью, по краю, выкладывалось кольцо из крупных камней. В каменных насыпях оно выделяется неотчетливо. Основание земляных и смешанных насыпей, как правило, опоясано рвом. Кроме обычных курганов, в могильниках находится один или несколько курганов с каменными грядами, с «усами». Наибольшая концентрация могильников, содержащих курганы с «усами», приходится на юго-восточные районы Карагандинской обл. Курганы с «усами» М.К. Кадырбаев рассматривал как сложный погребальный комплекс каменных сооружений, состоящий из трех элементов: «большого» кургана, «малого» кургана и отходящих от него к востоку двух полудуг каменных гряд (Кадырбаев М.К., 1966, с. 309). «Большой» курган, обычно самый крупный в могильнике, содержит захоронение человека в могильной яме, совершенное по обряду, ничем не отличающемуся от обряда погребения в обычных курганах. В «малом» кургане в классическом варианте на древнем горизонте, в центре, совершали захоронение коня, а в восточной части клали один, реже — два глиняных сосуда. Но обычно в «малом» кургане находят лишь отдельные кости коня (череп, ноги) и раздавленный сосуд или же только раздавленный сосуд. Под насыпями некоторых «малых» курганов обнаружены остатки кострищ.

Каменные гряды, длина которых достигает 200 м, а ширина — 1,5–2 м, часто ограничены по концам невысокими округлыми каменными насыпями, иногда со следами кострищ под ними. Раскопки каменных гряд показали, что это не сплошные вымостки, а прерывистые ряды сложенных из камня обособленных сооружений, округлых или прямоугольных. В урочище Карабие прямоугольные звенья были ограничены врытыми в землю плитами, а пространство между ними забито камнем. В урочище Дандыбай каменная гряда состояла из примыкающих друг к другу 15 колец (диаметр 1,5–2 м) из положенных плашмя крупных камней. Вся площадь колец была забита камнями.

В размещении отдельных элементов комплекса кургана с каменными грядами М.К. Кадырбаев выделил четыре варианта (табл. 51, 5). В наиболее распространенном первом варианте «малый» курган располагался к востоку от «большого», иногда на значительном расстоянии. В комплексах, отнесенных ко второму варианту, «большой» и «малый» курганы расположены по оси север-юг. В этом случае курганы, как правило, одинаковы по размерам, и погребение человека совершено в северном кургане (только в кургане у Большого Чебачьего озера — в южном). Третий вариант представлен комплексом кургана 1 могильника Карабие. В нем насыпь «малого» кургана, под которой лежал раздавленный сосуд, сооружена на вершине «большого». В кургане 19 могильника Тасмола I, отнесенном к четвертому варианту, функции обоих курганов выполнял один — «большой». Под его насыпью, в центре, в могильной яме, находилось погребение человека, а под восточной полой на древнем горизонте лежали обломки двух сосудов. Встречаются и другие варианты. Так, в комплексе кургана 4 могильника Нурманбет IV раздавленный глиняный сосуд лежал под восточной полой «большого» кургана, а «малый» курган оказался пустым. Разновидностью совмещения функций «большого» и «малого» курганов в одном является комплекс кургана 4 могильника Егиз-Койтас. «Малого» кургана здесь не было, и каменные гряды отходили от кургана с погребением подростка, около ног которого в могиле стоял глиняный сосуд. В комплексе кургана 5 того же могильника каменные гряды шли от расположенных по оси север-юг двух «малых» курганов с обломками сосудов под насыпями (одного — в северном и двух — в южном). Основным для этого комплекса М.К. Кадырбаев считает ограбленный с помощью широкой траншеи «большой» (диаметр 30 м) курган 6, расположенный на расстоянии 80 м от «малых» (Кадырбаев М.К., 1959, с. 186, 188, 189, рис. 22). Есть комплексы, где погребение человека отсутствует. Это курганы 48 и 55 могильника Ботакара. В кургане 48 гряды отходили от двух курганов, расположенных по оси север-юг, каждый из которых содержал захоронение коня на древнем горизонте и сосуда — в восточной части. Под насыпью кургана 55 лежали остатки черепа лошади и раздавленный сосуд. К востоку от него шли каменные гряды.

Относительно семантики каменных гряд пока нет единого мнения. Первые исследователи их, П.С. Рыков и И.В. Синицын, считали возведение каменных гряд одним из элементов погребального ритуала (Рыков П.С., 1936, с. 274; Синицын И.В., 1948, с. 158). А.Х. Маргулан определял их как ритуальные или культовые сооружения (Маргулан А.Х., 1948, с. 122; 1951, с. 32). М.К. Кадырбаев расширил и уточнил это толкование. По его мнению, курганы («малые») вместе с открытыми на восток, к солнцу, каменными грядами «носят сугубо ритуальный характер и являются отражением культа, вероятнее всего солярного» (Кадырбаев М.К., 1966, с. 431, 432). С.С. Сорокин придерживается другого взгляда на эти сооружения. Не соглашаясь с мнением М.К. Кадырбаева о единовременности захоронения человека в «большом» кургане и сооружения «малого» кургана с каменными грядами, он приходит к выводу, что комплекс с грядами связан не с обрядом погребения, а с поминальными торжествами, которые могли происходить и значительно позже. При установлении семантики этих сооружений он придает большое значение структуре каменных гряд. Привлекая данные этнографии, С.С. Сорокин видит в отдельных составляющих ее звеньях «обозначение места старейших представителей семейных, родовых или иных общественных групп» на поминальных торжествах (Сорокин С.С., 1981, с. 24, 25).

Погребения в курганах тасмолинской культуры всегда одиночные. Совершены они в овальных грунтовых ямах, перекрытых каменными плитами, поверх которых возводили насыпь. Размеры могильных ям колеблются от 1,5×0,8 до 2,5×1,3 м при глубине 0,7–2 м. Большей длиной ям (до 3,5 м) отличается группа могил VII–VI вв. до н. э. в могильниках Тасмола I, V, VI. В кургане 1 могильника Нурманбет IV низ стен погребальной камеры облицован каменными плитами (табл. 51, 12). Захоронения в могилах других типов единичны. Это большая прямоугольная яма и два подбойных погребения (табл. 51, 1, 9) (Кадырбаев М.К., 1959, с. 179).

Положение погребенных вытянутое на спине, головой на север или северо-запад. В том же направлении ориентированы продольными осями и могильные ямы. Камышовая подстилка под погребенным зафиксирована только в кургане 19 могильника Тасмола I. В трех курганах головы покойников лежали на каменных плитах.

От одежды в мужских погребениях сохранились бронзовые наборные пояса и поясные пряжки, в том числе выполненные в зверином стиле. Украшением одежды в богатых мужских и женских погребениях служили оттиснутые из золота фигурки кошачьих хищников и бусы. В женских погребениях бусы встречаются и в виде ожерелий. В одной могиле по обеим сторонам черепа лежало по золотой проволочной серьге с изумрудной бусиной (курган у Большого Чебачьего озера). В нескольких женских погребениях в области черепа найдены костяные шпильки. Одна костяная проколка обнаружена в носовой перегородке черепа.

Наиболее распространенными предметами погребального инвентаря, независимо от пола погребенного, являются ножи и оселки. Оселки, обычно вместе с ножом, всегда лежат слева от скелета, у пояса. Ножи иногда находят справа у пояса. Для мужских погребений характерны предметы вооружения, обычно наконечники стрел. В могилу клали колчан со стрелами или несколько стрел, всегда слева от покойника, остриями в сторону ног. Находки других предметов вооружения единичны. Это кинжалы, которые лежат справа у пояса.

В могилы женщин клали зеркала и каменные жертвенники. Зеркала находят справа от скелета, в области тазовых или локтевых костей. Вместе с ними в двух погребениях обнаружены застежки. Жертвенники стоят чаще всего слева, около головы или верхней половины туловища. В мужских погребениях каменные алтарики встречены только в двух случаях.

В погребальном ритуале курганных могильников северо-восточных районов Центрального Казахстана (Тасмола I, V, VI) в VII–VI вв. до н. э. существовал обычай класть в ногах покойника отрезанные и завернутые в лошадиную шкуру взнузданные конские головы и головы баранов, а также лопатки этих животных. Этот элемент обряда особенно четко выражен в одном из курганов. В южной части могилы, в ногах погребенного, мордами на юг лежали два лошадиных черепа, а между ними — пять черепов баранов. Вместе с ними найдены и лопатки. Черепа перекрывал лежавший поперек могилы скелет барана (табл. 51, 7).

В северном и северо-восточном районах распространения памятников тасмолинской культуры известны курганные могильники, оставленные, очевидно, другой, но близкородственной этнической группой. От тасмолинских погребений их отличает главным образом погребальный обряд. В могильнике Айдабуль II (Кокчетавская обл.) раскопано три кургана с каменными насыпями, обнесенными каменными кольцами (Акишев К.А., 1959б, с. 19–21). В могильнике Жол-Кудук (Павлодарская обл.) раскопано восемь курганов с земляными насыпями из 19 (Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 39–42, 45). Обряд и инвентарь могильников очень близки. Погребения совершали или в подбое, сделанном в северной стене входной ямы и отгороженном от нее каменными плитами, или в овальных грунтовых ямах. В могильнике Жол-Кудук в подбоях хоронили женщин, а мужчин — в грунтовых ямах. Деревянное перекрытие одной такой могилы было сожжено. В могильнике Айдабуль и мужское, и женское погребения совершены в подбое. Положение погребенных везде вытянутое на спине, ориентировка западная.

По составу инвентаря и его месту в могиле эти памятники в основном совпадают с погребениями тасмолинской культуры. Отличается главным образом инвентарь рядовых мужских погребений в могильнике Жол-Кудук. Около плеча погребенного клали только часть тушки барана, а на нее — короткий железный нож. В мужском погребении кургана 1 могильника Айдабуль II справа у пояса лежал железный кинжал, слева — оселок, еще левее — пять бронзовых наконечников стрел остриями к ногам (табл. 51, 8).

Инвентарь женских погребений обоих могильников составляли зеркала и жертвенники. Место их в могилах то же, что и в тасмолинских захоронениях. Встречены и украшения: бусы, височные кольца.

Первоначально могильники датировались V–IV вв. до н. э. (Акишев К.А., 1959б, с. 21). Впоследствии на основании анализа наконечников стрел могильник Айдабуль II был передатирован и отнесен к рубежу VI–V вв. до н. э. (Акишев К.А., 1963, с. 120). М.К. Кадырбаев продолжал придерживаться первоначальной датировки этого памятника (Кадырбаев М.К., 1966, с. 380).

Большой вещевой материал, полученный при раскопках могильников Центрального Казахстана, особенно Тасмолы, дает представление о хозяйстве и культуре скотоводческих племен, обитавших здесь в период раннего железа. При своеобразии погребального обряда этот материал обнаруживает значительное сходство с инвентарем погребений культур сакского круга.

Вооружение и конское снаряжение. Наиболее распространенным видом вооружения скотоводов Центрального Казахстана был лук со стрелами. Остатки луков не найдены, хотя, вероятно, их клали в могилы. Сохранились лишь наконечники стрел, в отдельных погребениях — с древками. Иногда они лежали в колчанах из кожи или бересты, чаще же — в виде небольшого пучка. Количество стрел в могилах невелико, обычно несколько экземпляров. Исключение составляет лишь колчан из погребения в кургане 5ж могильника Карамурун I (табл. 51, 9). На дне могилы, слева от погребенного в ней мужчины, лежали остатки колчана со стрелами. От колчана, сделанного из лошадиной шкуры, сохранились нижняя расширенная часть, выструганная из березы, прямоугольная изогнутая накладка с пазом и бронзовая ребристая ворворка, по-видимому застежка. Длина колчана со стрелами 65 см. В нем тремя рядами лежало 46 наконечников стрел, у 30 сохранились древки длиной 60 см. Древки выструганы из местной березы, на некоторых из них прослеживается техника насадки наконечников. Для насадки втульчатых наконечников конец древка заострялся в виде конуса. Для прикрепления черешковых конец древка расщепляли, в расщеп вставляли черешок стрелы и затем конец туго обматывали тонким сухожилием. На концах древков некоторых стрел сохранились пазы от оперения и следы окольцовки двумя-тремя полосками красной охры, расположенными ниже пазов (Кадырбаев М.К., 1966, с. 337–339, рис. 34). Из этих наконечников 42 были бронзовыми (22 втульчатых, 20 черешковых), три — костяными и один — деревянным. Втульчатые бронзовые наконечники стрел представлены тремя типами (табл. 52, 51–53). Наиболее многочисленны наконечники первого типа — с листовидной головкой и шипом на выступающей втулке. Ко второму принадлежат наконечники с асимметрично ромбовидной головкой и доходящей до острия выступающей втулкой. Третий тип — ромбовидные наконечники ромбического сечения с внутренней втулкой — представлен одним экземпляром. Черешковые наконечники распределяются также по трем типам (табл. 52, 54–58). К первому относятся трехлопастные со сводчатой или треугольной головкой, у которой лопасти доходят почти до острия. Наиболее многочисленны наконечники второго типа — со сводчатой головкой и овальной выемкой в ее основании. У них трехгранное острие переходит в образованные выемками лопасти. У наконечников третьего типа выемки зубчатые (табл. 52, 54–58). Один черешковый наконечник — двухлопастный с головкой ромбического сечения.

Для восточных районов Евразии, в частности Казахстана, в раннескифское время характерны колчаны, содержавшие одновременно двухлопастные втульчатые и трехлопастные черешковые наконечники стрел. Ярким примером служит рассмотренный комплекс, хорошо датируемый VII–VI вв. до н. э. Своими корнями эта особенность уходит в период поздней бронзы, когда на территории Центрального и Восточного Казахстана одновременно бытовали двухлопастные наконечники с шипом на втулке и трехлопастные черешковые (Акишев К.А., 1963, с. 118). Тем же временем датируются комплексы наконечников из могильников Нурманбет I (курган 1; табл. 52, 44–46), Нурманбет IV (курган 1; табл. 52, 41–43), Тасмола V (курган 3; табл. 52, 50) и Ак-Булак I (курган 1; табл. 52, 47–49).

Анализируя форму наконечников стрел из других погребений, М.К. Кадырбаев пришел к выводу, что во второй половине VI в. до н. э. в Центральном Казахстане появляются трехлопастные втульчатые наконечники, которыми в V в. до н. э. были сменены две ранние группы втульчатых и черешковых наконечников. При этом он допускал, что черешковые наконечники применялись до начала IV в. до н. э. Основываясь на этой схеме, все комплексы, кроме перечисленных выше, М.К. Кадырбаев относил к V — началу IV в. до н. э. (Кадырбаев М.К., 1966, с. 380, рис. 66). Против такой датировки наконечников стрел из могильников Кииксу и Канаттас (курганы 5 и 16) возражал К.А. Акишев. Он датировал эти курганы VI в. до н. э. (Акишев К.А., 1963, с. 119), в чем его поддержала И.Н. Медведская. Исследуя взаимовстречаемость втульчатых и черешковых трехлопастных и трехгранных наконечников стрел в археологических памятниках Средней Азии и Казахстана, она пришла к выводу, что втульчатые наконечники сосуществовали с черешковыми непродолжительное время, главным образом в VI в. до н. э. Хотя как исключение черешковые бронзовые наконечники встречаются и в V в. до н. э. (Медведская И.Н., 1972, с. 82, 83). Но если наконечники из кургана Кииксу действительно правомернее датировать VI в. до н. э., то стрелы в кургане Канаттас все же должны быть отнесены к V в. до н. э. По всей вероятности, V в. до н. э. датируются и все остальные комплексы бронзовых наконечников стрел, обнаруженных в тасмолинских курганах.

К концу второго этапа тасмолинской культуры (V–III вв. до н. э.) относится комплекс стрел из кургана 1 могильника Карамурун II (табл. 52, 3-12), состоящий из черешковых трехлопастных и четырехгранных костяных наконечников.

Другим видом вооружения, значительно менее распространенным, были кинжалы. Для первого этапа известен лишь один кинжал (длина 32 см), который был подвешен в ножнах к бронзовому наборному поясу (табл. 51, 12). Форма его довольно своеобразна. Клинок обоюдоострый с рельефным валиком в центре, образованным двумя желобками. Рукоять массивная с волнистыми краями и грибовидным навершием, перекрестье широкое овальное. Рукоятка с навершием и перекрестье украшены рельефным орнаментом в виде стилизованных птичьих головок в сочетании с волнообразными линиями. В Центральном Казахстане аналогичные кинжалы известны и по случайным находкам (Павлодар, Кокчетав), а на Алтае — по материалам из кургана у Змеиногорска (Грязнов М.П., 1956б, с. 12, рис. 3, 1, 2, 4).

В погребениях второго этапа тасмолинской культуры из оружия этого вида обнаружены лишь обломки рукоятки железного меча с серповидным навершием (табл. 52, 2). В близком тасмолинской культуре могильнике Айдабуль II найден почти целый железный кинжал с рожковидным навершием и бабочковидным перекрестьем (сохранившаяся длина 35 см). Широкая плоская рукоятка кинжала обрамлена валиками. Навершие в месте его присоединения к рукоятке перехвачено бронзовой обоймой (табл. 52, 1) (Акишев К.А., 1959, с. 20).

Согласно канонам тасмолинского погребального обряда VII–VI вв. до н. э., в могилы клали взнузданные головы лошадей. Получена небольшая, но выразительная коллекция предметов конского снаряжения. В нее входят удила, псалии, многочисленные пронизи и бляшки оголовья и уздечки, подпружные пряжки.

Из погребений и случайных находок Центрального Казахстана известно 13 удил. Все они бронзовые литые двусоставные. За исключением одних удил, имевших кольчатые окончания, все остальные представляют различные варианты удил со стремевидным окончанием внешних колец. Выделяются четыре типа: I — со стремевидным окончанием и дополнительным отверстием (4 экз.); II — со стремевидным окончанием (6 экз.); III — со стремевидным окончанием и упором в верхней части «стремечка» (2 экз.); IV — кольчатые (Кадырбаев М.К., 1966, с. 383, 384). Удила типа I были распространены в VII–VI вв. до н. э. в Южной Сибири, Туве, Приаралье, отдельные экземпляры найдены на Памире. Удила типа II характерны для всех скифо-сакских культур. Удила типа III специфичны для Казахстана, где, кроме Центрального Казахстана, найдены в раннесакских могильниках Приаралья. За пределами Казахстана подобные удила встречены только на Иссык-Куле (Бернштам А.Н., 1950, табл. XCV, 37). Не ранее второй половины VI в. до н. э. вместе с изменением конструкции узды на всей территории распространения скифо-сакских культур удила ранних типов были сменены кольчатыми. Совместная находка кольчатых удил с удилами типов I и II в могильнике Тасмола V фиксирует тот же процесс на территории Центрального Казахстана (табл. 52, 62, 63, 74–76).

Из раскопок и по случайным находкам в Центральном Казахстане известны псалии пяти типов: I — трехдырчатые роговые и костяные (табл. 52, 59); II — двудырчато-крючковидные бронзовые; III — трехдырчатые бронзовые с центральным отверстием, расположенным в плоскости перпендикулярной боковым (табл. 52, 82); IV — трехпетельчатые бронзовые; V — железные с золотой инкрустацией (Грязнов М.П., 1956б, с. 12, 13, рис. 3, 9-11; Кадырбаев М.К., 1966, с. 385). Псалии типов I, III и V найдены в пяти погребениях могильника Тасмола в составе узды шести лошадей. Три псалия типа I обнаружены в сочетании с удилами типов I и II. Такое сочетание наиболее распространено. Этот же способ соединения удил и псалиев применен в узде, в состав которой входили удила типа I и железные псалии, реконструируемые скорее всего как трехдырчатые (Тасмола I, курган 6). Своеобразна конструкция еще одной узды, в которой псалии типа III центральным отверстием надеты на стремевидное окончание удил. Благодаря этому они скреплялись с ремнями оголовья ремнем, разрезанным надвое, а не натрое, как обычно (табл. 52, 82). Единственной аналогией этому типу может служить узда из погребений могильников Тагискен и Уйгарак в Приаралье, где этот тип был одним из ведущих (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, с. 161, рис. 8, 3, 4; Вишневская О.А., 1973, табл. XXVI, 9-11).

В кургане 3 могильника Тасмола V удила типа III найдены вместе с железными, сильно коррозированными псалиями с золотой инкрустацией в виде волнообразных линий по краям и зигзага в центральной части. Псалии фрагментированы, и точная форма их не восстанавливается. Однако сохранившийся на одном конце удил железный фрагмент указывает на то, что соединение псалиев с удилами было таким же, как в упомянутой узде (табл. 52, 82) (Кадырбаев М.К., 1966, с. 386). В двух погребениях с непотревоженным инвентарем (Тасмола V, курганы 2 и 3) у двух конских черепов псалии отсутствовали. Очевидно, здесь применялся способ крепления удил непосредственно к ремням оголовья (Кадырбаев М.К., 1968, с. 29, 31, рис. 2, 4).

В местах перекрещивания ремней оголовья помещались обоймы с плоским, выпуклым или фигурным щитком и четырьмя боковыми прорезями (табл. 52, 69, 71, 79, 81, 91, 92). Для скрепления ремней оголовья и его украшения служили бляшки и подвески. На обороте бляшек для крепления их на ремне помещен невысокий стержень, заканчивающийся кольцом или дисковидным щитком (табл. 52, 72, 80, 87–89). Такое крепление бляшек характерно для Казахстана и Алтая. Ворворки, служившие для закрепления узлов на конце ремня, найдены только в одном погребении (Тасмола V, курган 3). Одна из них вогнуто-коническая, другая пирамидальная, остальные две — с ребристой поверхностью (табл. 52, 66–68, 70).

Кроме предметов, относящихся к узде, в погребениях найдены парные пряжки, которые принято считать подпружными. Они круглые или овальные, обычно желобчатые, с прямоугольной или трапециевидной рамкой для крепления ремня. На внешней стороне одной из них помещен крючок, завершающийся круглой шляпкой, или «копытцем» (табл. 52, 64, 65, 83, 85). Такие пряжки известны на всей территории распространения культур скифского типа, но чаще встречаются в Казахстане, на Алтае и в Южной Сибири.

Наиболее полный набор снаряжения верховой лошади найден в женском погребении кургана 19 могильника Тасмола I (табл. 51, 1; 52, 78–93). В зубах конского черепа, лежавшего слева от костяка, были зажаты удила с надетыми на них псалиями, украшенными с внешней стороны рядами желобков. В местах пересечения суголовного и намордного ремней с обеих сторон черепа лежали пронизи с рельефным спиралевидным орнаментом на щитке. Такие же пронизи найдены по обеим сторонам черепа лошади в местах пересечения суголовного и налобного ремней. Справа от черепа были остатки чумбура с нанизанными на него бочонковидными пронизями и бляшками, одна из которых отлита в виде головы лося. Поблизости находились подпружные пряжки, пуговицевидные пронизи и бляшка листовидной формы с петлей на обороте и прорезью на щитке. Бронзовые изделия тех же форм найдены в разных частях могилы. На правой тазовой кости скелета лежало зеркало, а слева у пояса — оселок, и на нем — небольшой железный нож (табл. 53, 18, 28).

Богатый набор конских уздечек, скульптурные фигурки горных козлов и массивные прорезные бронзовые колокольчики найдены в кургане 2 могильника Тасмола V, где в ногах погребенного было положено семь конских голов (табл. 52, 36–40, 59, 71–76).

Керамика. При раскопках получена довольно значительная серия глиняной посуды (табл. 53, 1). Все сосуды, за небольшим исключением, найдены под насыпями «малых» курганов комплекса курганов с каменными грядами. Изготовлены они из грубого слоистого теста с большим количеством отощителей — толченого гранита, кварцевого песка и слюды. Сосуды лепные, небрежно сформованные методом ленточной налепки, о чем свидетельствуют заметные на внутренней стороне линии стыковки лент и асимметричность формы, характерная для такой техники. Обжиг сосудов неравномерный, плохого качества.

Форма сосудов разнообразна. Они имеют прямые или чуть отогнутые наружу венчики и короткие шейки, плавно переходящие в округлые плечики и тулово, дно всегда плоское. Наибольший диаметр тулова приходится, на его середину или верхнюю треть. У сосудов вытянутых пропорций диаметр дна часто равен диаметру горла, а иногда и больше его. У них же на внутренней стороне горла в ряде случаев помещен небольшой валик. Высота сосудов колеблется от 20 до 40 см. Такая громоздкая и хрупкая посуда была неудобна для употребления в быту кочевников. Ее изготавливали скорее всего специально для погребений.

Орудия труда. В инвентаре погребений больше всего ножей, широко применявшихся в быту. Их носили в ножнах, подвешенных к поясу, обычно слева. Сохранились остатки ножен в виде деревянной основы, обмотанной в одном случае ремнем, а в другом — полоской бересты (табл. 53, 9). В одном из погребений от ножен осталась только ременная обмотка.

Все тасмолинские ножи относятся к формам без выделенной рукояти и различаются оформлением ее конца. По этому признаку выделено два типа: I — с кольцом на рукоятке; II — с закругленным верхним концом рукоятки. Длина ножей не превышает 23 см, спинка у них прямая или слабоизогнутая. В погребениях первого этапа ножи преимущественно бронзовые, встречаются они и в ранних погребениях второго этапа. Железные ножи, повторяющие формы бронзовых, характерны для второго этапа, но появляются они еще в погребениях VII–VI вв. до н. э. Наибольшее число ножей с кольцом на рукоятке происходит из погребений Центрального Казахстана. В остальных районах Казахстана находки их единичны. В качестве ближайших аналогий можно назвать нож из комплекса вещей VII–VI вв. до н. э., найденных у с. Чистый Яр в Восточном Казахстане (Арсланова Ф.Х., 1972а, рис. 1, 22) и из кургана того же времени могильника Уйгарак (Вишневская О.А., 1973, табл. XXI, 11). Круг аналогий для ножей типа II значительно шире. Они распространены в скифское время на Алтае, Памире, в Семиречье и восточном Приаралье.

Оселки, служившие для заточки ножей и предметов вооружения, сделаны из песчаника и песчаникового сланца. Все они, за исключением одного, относятся к типу плоских с параллельными или слегка расширяющимися книзу гранями и скругленными концами. Около верхнего края просверлено обычно двусторонним сверлением круглое отверстие для подвешивания оселка к поясу (табл. 53, 10, 11, 19, 21). Оселки этого типа известны во всех скифо-сакских культурах. Единственной аналогией редкому по форме оселку из могильника Тасмола I (табл. 53, 20) служит оселок из могильника Уйгарак (Вишневская О.А., 1973, табл. XXI, 14).

Предметы туалета, одежда, украшения. Все известные в Центральном Казахстане зеркала найдены в женских погребениях. Их подвешивали к поясу на ремне или в мешочке. Из погребений первого этапа тасмолинской культуры известно два зеркала. Оба экземпляра относятся к типу крупных дисковидных с вертикальным бортиком и петлевидной ручкой на обороте. Тыльная сторона тасмолинского зеркала (диаметр 19 см) орнаментирована замкнутой цепью полуовальных швов (табл. 53, 28). Зеркало из кургана у Большого Чебачьего озера меньше (диаметр 15 см). Вместе с ним найдена аргиллитовая застежка (Грязнов М.П., 1956б, рис. 2, 2, 4). Многочисленные аналогии зеркалам этого типа есть на востоке и западе скифского мира. Наиболее близки зеркала из памятников майэмирского этапа Алтая (Грязнов М.П., 1947, рис. 4, 10–12) и из сакских могильников восточного Приаралья (Вишневская О.А., 1973, табл. II, 9; IV, 6; XV, 14; XVI, 13).

В V в. до н. э. размеры дисковидных зеркал уменьшаются, исчезает бортик. Дисковидные зеркала с петелькой найдены в погребениях могильников Айдабуль II (табл. 53, 4) и Жол-Кудук. В V–IV вв. до н. э. такие зеркала были распространены преимущественно в Сибири.

Ко второму этапу тасмолинской культуры относится небольшое зеркало с плоским диском и короткой прямоугольной ручкой, завершающейся геральдическим изображением козлиных голов. На обороте ручки помещена петелька (табл. 53, 13). Вместе с зеркалом найдена бляшка со шпеньком на обороте. Щиток бляшки повторяет изображение на ручке. Зеркало своеобразно, но в какой-то мере сопоставимо с татарскими зеркалами типа II (Членова Н.Л., 1967, табл. 24, 28, 29).

В погребении могильника Жол-Кудук найдено зеркало с небольшим прямоугольным выступом-ручкой, имевшей небольшое круглое отверстие для подвешивания (табл. 53, 3). Такие зеркала не типичны для Центрального Казахстана.

В нескольких женских погребениях обоих этапов найдены костяные шпильки, в том числе две (V–III вв. до н. э.) — с фигурными навершиями (табл. 53, 5, 6). Навершие одной из шпилек вырезано в виде сильно стилизованной головы хищной птицы, гравированные линии на ее щитке заполнены охрой. Вероятно, шпильками закалывали волосы.

Одежда погребенных не сохранилась. Но большой интерес представляют бронзовые наборные пояса, найденные в некоторых мужских погребениях. Два из них (Нурманбет IV, курганы 1 и 3) относятся к концу первого этапа. Пояс из кургана 1 (табл. 53, 14) состоит из десяти массивных обойм прямоугольной формы. Пять из них на широкой тыльной стороне имели петли, в одной из которых сохранился кусок тонкого ремешка. На месте пряжки лежала самая крупная обойма с петлей. На поясе справа висели кинжал и нож (табл. 52, 77; 53, 16). Пояс из кургана 3 (табл. 53, 15) меньше и более тонкой работы. Его прямоугольные обоймы украшены тремя поперечными углубленными полосами с тремя полукруглыми выступами на каждой полосе. Всего обойм десять, бо́льшая часть плохой сохранности. Вместе с поясным набором найдены обломок прямоугольной бронзовой планки и пуговицевидная бляшка с уплощенным кольцом на невысокой стойке.

Ко второму этапу тасмолинской культуры относится пояс из кургана 1 могильника Тасмола II (табл. 53, 2). Он состоит из фигурных обойм в виде римской цифры X с кружком посредине. В центральной части пояса находился бронзовый стержень, очевидно подвеска, конец которой сделан в виде звена стремевидных удил.

Аналогии ранним поясам неизвестны. Фигурные обоймы третьего пояса очень близки предметам того же назначения из кургана V–IV вв. до н. э. у с. Вавилонка (Киселев С.В., 1951, табл. XXIX, 7).

Из погребений VII–VI вв. до н. э. к предметам, скреплявшим или украшавшим одежду, следует отнести застежку из рога марала (табл. 54, 8), костяные ажурные накладки, фигурные ворворки (табл. 53, 24–27), золотые нашивные бляшки с барельефными фигурками кошачьих хищников (табл. 54, 3–6). Большой интерес представляет и более поздняя (V–III вв. до н. э.) бронзовая пряжка со сценой терзания хищником верблюда (табл. 54, 1).

Находки бус в составе непотревоженных ожерелий единичны. Одно из ожерелий обнаружено в женском погребении VII–VI вв. до н. э. (Большое Чебачье озеро). В состав его входили крупная бирюзовая бусина, белые аргиллитовые и одна из красного камня. Единственные для этого времени серьги — из золотой проволоки г надетой на нее изумрудной бусиной — найдены в том же погребении (Грязнов М.П., 1956б, рис. 2, 1, 3).

Для V–IV вв. до н. э. непотревоженные ожерелья известны только в могильнике Жол-Кудук. Одно из них насчитывало 200 пастовых бусин, другое — 14, сделанных из пасты и зеленой стеклянной массы (Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1959, с. 40).

Коллекция бус из погребений тасмолинской культуры насчитывает более 200 бусин (сюда не включены бусы из могильника Жол-Кудук). Подавляющее большинство их происходит из кургана 6 Тасмолы V (Кадырбаев М.К., 1966, с. 424, рис. 69). Основная масса бус сделана из стекловидной пасты с добавлением окиси меди и охристого состава (материал определен сотрудником Института геологии АН Казахской ССР петрографом Т.Б. Кравченко). Форма бусин преимущественно биконическая и шаровидная с сильно усеченными торцовыми поверхностями. Встречаются бусы цилиндрические и шаровидные. Наиболее крупные бусины сделаны из стенок крупных морских раковин, они плоские эллипсоидные. Каменные бусы представлены бирюзовыми голубого и голубовато-зеленого цвета и сердоликовыми. Основная масса бирюзовых бус — мелкий бисер, крупных цилиндрических мало. Сердоликовых бус 30. Все они, кроме двух цилиндрических, шаровидной формы. Малый диаметр отверстий (1 мм), ровные и длинные стенки каналов указывают на то, что сверление производилось штифтовым стержнем или закрепленным в трубочке алмазным осколком. Поверхность сердоликовых бус орнаментирована геометрическим рисунком, выполненным белой линией. Рисунок на гладкую поверхность бусины наносили концентрированным содовым раствором с последующим обжигом. Этот метод был широко распространен в Индии, куда и уводят аналогии тасмолинским бусам. Сердоликовые бусы с содовым орнаментом датируются VII–VI вв. до н. э.

К находкам неясного назначения относятся небольшие цилиндрические предметы из трубчатой кости, найденные в инвентаре двух мужских погребений первого и второго этапов. С одного конца они закупорены деревянной пробочкой (табл. 53, 12, 23). Один из предметов сделан в форме цилиндра, немного расширенного внизу. Внутренняя его поверхность отполирована и окрашена в голубой цвет, внешняя гофрирована круговой горизонтальной резьбой.

Предметы культа. Кроме бытового инвентаря, почти во всех женских и двух мужских погребениях северо-восточных районов Центрального Казахстана встречены каменные жертвенники. Они вытесаны из песчаника, часто с прожилками и разводами. Все жертвенники овальные с округлыми или, значительно реже, вертикальными бортиками, высота которых зависит от степени углубления центральной части. Округлые бортики плавно переходят в дно. У жертвенников с вертикальными бортиками дно плоское. Таков жертвенник из кургана 2 могильника Тасмола V (табл. 54, 16). Его стенки снаружи украшены рельефными валиками. Такими же валиками по бокам и дну орнаментирован еще один жертвенник (табл. 54, 17). Жертвенники невелики: длина самого маленького 10 см, ширина — 6 см, длина самого крупного 25 см, ширина — 10–15 см. Овальные жертвенники без ножек типичны для сакских культур Казахстана, в савроматских памятниках они единичны. Единственный тасмолинский жертвенник на ножках найден в могильнике Даныбай (табл. 54, 19). Это овальное блюдо на четырех ножках круглого сечения. Ближайшая аналогия ему — жертвенник VI в. до н. э. из могильника Уйгарак (Вишневская О.А., 1973, табл. IV, 1).

Искусство. Прикладное искусство Центрального Казахстана нашло свое выражение в зооморфных изображениях на предметах конской сбруи и принадлежностях туалета. Изображения животных и птиц выполнены в зверином стиле, характерном для скифо-сако-сибирских культур. Об этом свидетельствуют изобразительные приемы, позы и круг изображаемых животных — кошачий хищник, копытные, хищная птица. Материалом для изображений служили бронза, золото, рог и кость.

Ранняя группа предметов звериного стиля тасмолинской культуры относится к VII–VI вв. до н. э. В нее входят скульптурные фигурки горных козлов, барельефные изображения кабанов, головка лося, фигурки кошачьих хищников и др. Все они настолько индивидуальны, что требуют отдельного описания.

В Центральном Казахстане встречены четыре бронзовые скульптурные фигуры горных козлов. Две из них, отлитые в одной форме, найдены в составе конского снаряжения из кургана 2 могильника Тасмола V (табл. 52, 36; 54, 11). Козлы изображены стоящими с опущенной головой, рога закинуты и касаются туловища за лопатками, ноги сгруппированы на двукольчатом основании. Остальные фигурки — случайные находки (Каракалинск, оз. Боровое). По мнению исследователей, все они местного производства и стилистически близки татарским бронзовым скульптурам (Грязнов М.П., 1956б, рис. 4, 1, 5; Кадырбаев М.К., 1966, с. 395).

Бронзовая подвеска в одном из уздечных наборов (Тасмола I) отлита в виде уплощенной головы лося (табл. 54, 9).

У скульптурки характерный нос с горбинкой, нависающий надо лбом отросток рога и круглый глаз с обведенным зрачком. Под ухом сделано отверстие для подвешивания.

Исключительный интерес представляет застежка из рога марала (Тасмола V, курган 3), вырезанная в виде сильно стилизованной головы хищной птицы (табл. 54, 8). На лицевой стороне застежки выгравирована многофигурная композиция, центральное место в которой занимает мчащийся кабан. Особенность композиции заключается в стремлении мастера заполнить фигурками всю плоскость, располагая их так, чтобы линия, ограничивающая одно изображение, являлась одновременно и началом другого. Кроме кабана, на пряжке изображены головы трех козлов, волка и, очевидно, оленя. Каждое изображение в отдельности реалистично, но вся композиция расшифровке не поддается. Сходный композиционный прием использован при создании многофигурного изображения на роговом гребне VII–VI вв. до н. э. из могильника Хемчик-Бом III в Туве. Композиция близка тасмолинской и по стилистической трактовке отдельных фигур (Грач А.Д., 1980, с. 78, рис. 110, 1).

Не менее выразительна среди предметов тасмолинского звериного стиля пронизь из рога марала в виде свернувшегося кабана (Нурманбет II, курган 3; табл. 54, 10). Обращает на себя внимание реалистически выполненная крупная голова зверя в сочетании с небольшим, сильно изогнутым туловищем и поджатой к нижней челюсти левой задней ногой. В диспропорции между головой и туловищем видно стремление мастера подчеркнуть в животном главное — могучую голову с клыками. Выделение в ущерб другим характернейших частей животного или птицы — одна из особенностей скифо-сакского звериного стиля.

Кошачьи хищники представлены четырьмя золотыми тиснеными фигурками. Одна из них служила налобником конского оголовья и имела на обороте петельки (Тасмола V, курган 3; табл. 54, 4), остальные были украшениями одежды (Тасмола V, курганы 4 и 6; табл. 54, 3, 5, 6). Хищники, по-видимому тигры, изображены стоящими с повернутой вправо головой. На фигурках четко проработаны глаза в виде двойных колец, когти и длинный хвост, загнутый на конце в спираль. У трех фигурок заметна некоторая небрежность в изготовлении. Очень близки тасмолинским фигуркам золотые бляшки из могильника Тагискен (Толстов С.П., Итина М.А., 1966, рис. 17, 3).

Мотив хищной птицы мало распространен в искусстве Центрального Казахстана. Особый интерес вызывает бронзовая ажурная поясная накладка (Нурманбет I, курган 2; табл. 54, 7). В центре ее помещена рельефная стилизованная фигурка птицы с закинутой назад головой на длинной шее. Клюв касается спины, круглый глаз с отверстием посредине выступает за пределы головы. По бокам накладки помещены парные птичьи головы, выполненные в той же манере.

Предметов звериного стиля, относящихся к V–III вв. до н. э., очень немного. Один из них — навершие костяной шпильки (Карамурун I, курган 4), представляющее собой сильно стилизованную голову хищной птицы, от которой оставлены только круглый глаз и загнутый клюв. На плоской стороне навершия врезной точкой обозначен зрачок, обведенный двумя также врезными линиями, которые продолжаются на клюве (табл. 53, 6).

Очень интересны составлявшие гарнитур ручка зеркала и бляшка (Карамурун I, курган 10), на которых помещены повернутые в противоположные стороны головы двух козлов (табл. 53, 13, 13а). К сожалению, изображения нечеткие из-за плохого качества литья и стертости от употребления. Наибольшую рельефность сохранили закрученные книзу рога и одна из голов. Узкие морды животных с острыми ушами опущены вниз, глаз заметен только на одной из голов бляшки. Особого внимания заслуживает прямоугольная пряжка со скругленными углами (9×4 см) и двумя круглыми отверстиями для крепления на ремне (противоположная сторона обломана). На пряжке изображена сцена борьбы кошачьего хищника и верблюда (табл. 54, 1). Хищник, очевидно, напал первым и схватил верблюда за передний горб, верблюд в свою очередь держит хищника за заднюю лапу. Прямых аналогий этой пряжке или бляхе нет. Наиболее близки к ней в композиционном отношении некоторые бляхи из Сибирской коллекции Петра I. Объединяет их и одна стилистическая деталь. У всех верблюдов Сибирской коллекции четко выражены подшейные гривки. На карамурунской пряжке эта деталь подчеркнута насечками, сделанными после отливки.

Особую категорию в изобразительном искусстве племен Центрального Казахстана периода раннего железа составляют петроглифы. Наскальные изображения открыты в окрестностях Улутауских гор, в горах Калымак-Крылган, на правобережье р. Сарысу, в горах Абралы, Шунак, Дегелен, в верховье Нуры и среднем течении Оленты, в Баянаульских горах, Прибалхашье и других районах северной Бетпак-Далы.

Большинство изображений выбито на гладких каменных обнажениях. Это разнообразные фигуры людей, домашних и диких животных. Иногда они образуют композиционно сложные сцены охоты, боя лучников, караваны верблюдов и т. д. (История Казахской ССР. Т. 1, с. 241; Кадырбаев М.К., Марьяшев А.Н., 1977).

Хозяйство. Основой хозяйственной деятельности населения обширных евразийских пространств в скифо-сакское время становится скотоводство в различных формах. Степи Центрального Казахстана в сочетании с пересеченным рельефом мелкосопочника, позволяющего укрывать в долинах скот от непогоды, хорошие источники воды и неглубокий снежный покров зимой — все это создавало благоприятные условия для развития кочевого скотоводства, базировавшегося на круглогодичном кочевании населения со своими стадами. Полученный при раскопках остеологический материал подкрепляет такое заключение. В многочисленных курганах найдены кости лошадей и баранов — сочетание, характерное для состава стада при кочевом скотоводстве. Изучение костей животных показало, что лошади, столь необходимые в жизни кочевников — воинов и скотоводов, были двух типов. Преобладали табунные лошади, низкорослые, толстоногие, с массивной головой. Они близки к степной казахской лошади типа джабе (Барминцев Ю.Н., 1958, с. 84). В богатых тасмолинских погребениях встречен и высокорослый тип верхового коня (Кадырбаев М.К., 1966, с. 412, определение В.Ф. Матвиенко). Хорошие верховые лошади высоко ценились кочевниками, были личной собственностью знатных воинов и сопровождали своего хозяина после смерти.

Основным направлением скотоводства было овцеводство. От овец получали не только мясо, но и молоко, шерсть, шкуры. Разводили курдючных овец, близких к современной казахской породе, обладавших хорошими мясо-сальными качествами, значительной молочностью и стойкостью к достаточно суровым климатическим условиям (Боголюбский С.Н., 1959, с. 150, 151). В составе стада были, очевидно, и верблюды, о чем свидетельствуют многочисленные наскальные изображения этих животных.

Одним из подсобных промыслов населения Центрального Казахстана была охота. Из рогов оленя сделаны отдельные предметы конской сбруи и принадлежности одежды. Образы диких зверей — обитателей гор, степей и приречных зарослей — нашли отражение в искусстве.

Разнообразные изделия из бронзы, железа, золота, камня, кости и рога свидетельствуют о высоком уровне металлургического производства, ювелирного, камнерезного и косторезного искусств у центральноказахстанских племен периода раннего железа.

Литейное производство было унаследовано от предшествующей эпохи бронзы и достигло высокого уровня. Сырье для него поступало из дошедших до нас горных разработок меди в северном Прибалхашье и многочисленных месторождений джезказганской рудной зоны. Следы разработки меди засвидетельствованы также в верховьях Нуры, на р. Атасу, в баянаульских и каракаралинских степях, в горах Улутау и Имантау. Выработки олова найдены на р. Ишим, в горах Кокчетау и северных районах Бетпак-Далы. Данные спектрального анализа изделий из могильников Тасмола и Котанэмень показали, что медь в них происходит из Саянского меднорудного центра северного Прибалхашья, а олово, по-видимому, получено из калбинских месторождений. Для отливки бронзовых предметов использовались глиняные, металлические и, значительно реже, каменные формы. При изготовлении наконечников стрел, ножей, кинжалов и других несложных для литья предметов применялись двух- и трехсоставные литейные формы. Сложные по устройству глиняные литейные формы использовались при отливке удил. После отливки их разбивали, и поэтому каждый экземпляр удил всегда индивидуален. В двустворчатых каменных формах в два приема отлиты скульптуры козлов (Тасмола V, курган 2). Колокольчики из того же кургана отлиты методом утраченной модели. Некоторые предметы звериного стиля, в частности, поясную пряжку из кургана 1 могильника Карамурун II (табл. 54, 1), отливали в двустворчатых формах по готовому оригиналу. Изображение при этом получали путем оттискивания на матрице выпуклой, а на патрице — вогнутой стороны, после чего в соединенные створки заливали металл. После извлечения из формы почти все изделия подвергались дополнительной обработке — подправке, заточке.

Немногочисленные изделия из железа появляются уже в погребениях VII–VI вв. до н. э. Это ножи, псалии и уздечные бляшки. Позже, в V–III вв. до н. э., из железа стали делать кинжалы, мечи, в конской сбруе — удила. В конце второго этапа бронзовые наконечники стрел были вытеснены железными. В кургане 3 могильника Тасмола V (VII–VI вв. до н. э.) найдены железные псалии, пронизи для перекрещивающихся ремней конского оголовья и другие предметы уздечного набора, инкрустированные фигурными золотыми полосками толщиной до 1 мм (Кадырбаев М.К., 1966, с. 427, рис. 66, 32; 71; 72). При их изготовлении на внешней поверхности предмета выбивали узор, в который вставляли фигурно вырезанные золотые полоски и затем вбивали их молоточком (табл. 54, 2).

Золотых ювелирных изделий известно немного. Среди них четыре фигурки хищников. Для их изготовления использовались деревянные матрицы, вырезанные в виде барельефной фигурки животного. На матрицу накладывали золотой лист толщиной 0,1–0,3 мм и затем выдавливали изображение. Основными районами добычи золота были месторождения районов Степняка, Бестюбе, Майкалы, Жосалы.

Широкое распространение получило в рассматриваемое время камнерезное и косторезное искусство. Оселки и каменные жертвенники являются наиболее частыми предметами погребального инвентаря. Камнерезы хорошо владели техникой одно- и двустороннего сверления и шлифовки абразивных материалов. При подборке материала для изделия они обнаруживали несомненный вкус.

Изделия из рога и кости встречаются в погребениях значительно реже и не отражают полностью всего многообразия форм косторезного искусства. Тем не менее, они позволяют судить о степени его развития. Материалом служили трубчатые кости лошадей, баранов и маралов, рога маралов и диких коз. Из рога и кости сделаны наконечники стрел, псалии, пронизи, проколки, пряжки и застежки. При изготовлении различных украшений использовались острорежущие металлические орудия, следы которых уничтожались тщательной шлифовкой. Тонкой работой отличается застежка (табл. 54, 8), сделанная из наиболее широкой части рога марала. На его отшлифованной поверхности мастер вначале намечал контур животных, а затем с обеих сторон контурной линии вырезал рисунок до глубины 1–1,5 мм. О высоком мастерстве человека, создавшего пряжку, свидетельствуют система расположения фигур, точность и лаконизм в передаче образов животных. Образцом косторезного искусства может служить и роговая подвеска в виде свернувшегося кабана (табл. 54, 10).

Общественный строй и религиозные представления. Переход к кочевому скотоводству повлек за собой изменения в социальных отношениях и социальной структуре общества. Прогрессивные сдвиги в экономике привели к быстрому росту прибавочного продукта, а вместе с ним к возникновению имущественного неравенства и накоплению больших ценностей в руках отдельных семей и семейных общин. Археологически этот процесс выразился в смене больших родовых кладбищ эпохи бронзы небольшими курганными группами — погребальными комплексами семейной общины. Почти обязательной принадлежностью могильников становятся комплексы курганов с каменными грядами, которые по трудности создания и богатству захоронений могли быть только погребениями общинной или племенной знати. В VII–VI вв. до н. э. появляются захоронения, которые по богатству инвентаря и размерам могил превосходят остальные погребения. Примером могут служить курганные группы в могильнике Тасмола, где с погребенными был положен богатый инвентарь, отрубленные головы взнузданных коней и головы баранов. Число конских голов доходило до семи, среди них были головы рослых высокопородных коней. О глубокой социальной и имущественной дифференциации внутри семейных общин свидетельствуют погребения в том же могильнике, сопровождаемые очень бедным инвентарем.

Концентрация на небольшой территории нескольких богатых могильников позволяет предположить, что в этот период некоторые племена стали превосходить остальные экономической и военной силой, и это позволило им занять ведущее положение среди центральноказахстанских кочевников.

Материалы раскопанных погребений дают возможность составить известное суждение о верованиях и культах скотоводов Центрального Казахстана. Характер исследованных памятников прежде всего выявляет следы культов, связанных с почитанием умерших и духов предков. В основе этих культов лежит вера в существование потустороннего мира, где умершие продолжают свою земную жизнь. Исходя из этого, покойников хоронили в тщательно перекрытом загробном жилище, оставляя с ними оружие, украшения, бытовой инвентарь, предметы культового назначения, иногда и пищу в виде части тушки барана. Полагая, что и после смерти они остаются скотоводами и всадниками, клали в могилу головы коней и баранов.

Имеются археологические свидетельства о распространении культа огня, который прослеживается здесь еще в эпоху бронзы и свойствен большинству скотоводческих племен Евразии в скифское время. С культом огня и домашнего очага, хранительницами и жрицами которого были женщины, связаны находки в их погребениях каменных жертвенников В верованиях центральноказахстанских племен прослеживается двойственное отношение к покойнику. Его почитали, но в то же время боялись возвращения души умершего. Огонь в последнем случае выполнял оградительные функции. С этой целью погребение окружали кострами (могильник Кара-оба), с очистительной силой огня связано сожжение перекрытий могил (Жол-Кудук) или разведение огня на каменном перекрытии (Тасмола V, курган 6).

В курганах с каменными грядами М.К. Кадырбаев видит отражение солярного культа. Исходя из сообщения Геродота о том, что массагеты из богов почитают только солнце, которому приносят в жертву лошадей, он находит в курганах с каменными грядами все атрибуты этого культа: коня под насыпью «малого» кургана как жертву солнцу и каменные гряды, обращенные «входом» на восток (Кадырбаев М.К., 1966, с. 431, 432).

Итак, многочисленные и разнообразные археологические материалы позволили выделить на территории Центрального Казахстана в период раннего железа своеобразную культуру сакского типа, близкую восточноказахстанским, алтайско-сибирским и восточно-приаральским памятникам того же времени. Формирование ее происходило на основе андроновской культуры эпохи бронзы, создавшей предпосылки для экономического, социального и культурного развития. Антропологический материал подтверждает эти заключения. О. Исмагулов, исследовавший краниологическую серию из погребений Центрального Казахстана, пришел к выводу, что в основе антропологического типа племен тасмолинской культуры лежит тип, характерный для андроновского времени, подвергшийся грацилизации. Незначительная монголоидная примесь отмечена только на одном черепе (Тасмола I, курган 19). Таким образом, наблюдается и антропологическая преемственность между племенами тасмолинской культуры и андроновскими местными племенами. Важно также заключение о наибольшем морфологическом сходстве исследуемой серии с серией черепов из Восточного Казахстана и Алтая. И наконец, существен вывод, что погребенные в курганах с каменными грядами не отличаются какими-либо особыми антропологическими вариациями, составляя с остальным населением единую этническую группу.

Своеобразие тасмолинской культуры позволяет рассматривать ее носителей как одну из групп сакских племен, обитавших в Центральном Казахстане в VII–III вв. до н. э. Вопрос об отождествлении этнических групп, установленных по археологическим материалам, с племенами, названия которых приведены в античных письменных источниках, и об их локализации давно занимает внимание исследователей. М.К. Кадырбаев на основании сообщений античных авторов о расселении племен пришел к заключению, что с Центральным Казахстаном можно связывать три племенных названия: агриппеев — в северо-западной части, исседонов — в центральной и аримаспов — в восточной (Кадырбаев М.К., 1966, с. 408).

Ранние кочевники Восточного Казахстана (Н.А. Боковенко, Ю.А. Заднепровский)

В физико-географическом отношении Восточный Казахстан (Восточно-Казахстанская обл. и часть Семипалатинской обл. Казахской ССР) состоит из трех частей: 1) степные районы долины Иртыша; 2) горные районы в верховьях Бухтармы, входящие в состав Алтайской ландшафтной области[26]; 3) долины хребтов Саур и Тарбагатай. Последний район принадлежит системе гор юго-востока и востока Средней Азии, связывающей Саяно-Алтай и Центральную Азию с Семиречьем и Средней Азией (Гвоздецкий Н.А., Михайлов Н.И., 1978).

Изучение этих регионов начинается с XVIII в. благодаря деятельности ученых-путешественников, исследовавших Сибирь (Д.Г. Мессершмидт, Г.Ф. Миллер, И.Г. Гмелин, позже П.К. Фролов и др.). Основная работа их была направлена на описание и собирание различных древностей. Первые археологические раскопки связаны с именем В.В. Радлова (Берель и др.), который по своим исследованиям в Саяно-Алтае попытался создать первую схематическую периодизацию древних памятников (были выделены памятники железного века).

А.В. Адрианов в 1911 г. раскопал несколько курганов в верховьях Бухтармы (майэмирские памятники), что позволило наметить ранние этапы культуры ранних кочевников этого региона. Эпизодические раскопки проводили и другие ученые.

В советское время, с 1935 г. и в течение почти 40 лет, исследование различных археологических памятников долины Иртыша и Тарбагатая проводил С.С. Черников. Большое внимание он уделял и памятникам ранних кочевников. Всестороннее изучение материалов Восточноказахстанской экспедиции Ленинградского отделения Института археологии АН СССР дало возможность выявить особенности кочевых обществ региона, наметить локальные и хронологические группы памятников. На основе этих работ была составлена археологическая карта Восточного Казахстана (Черников С.С., 1960б). Несмотря на сотни исследованных могильников, многие долины и участки не изучены в достаточной степени и по сей день. В районе Тарбагатая раскопки проводились только в двух пунктах: Чиликтинской долине (могильники Чиликтинский и Чаган-Обо) и котловине оз. Ала-Куль (карта 6). Исследование Чиликтинской долины С.С. Черников начал в 1949 г. и проводил вплоть до 1971 г. Здесь он раскопал серию богатых захоронений кочевой знати, давших значительный материал по культуре и искусству скифского периода. В этом же районе работала Семиреченская экспедиция Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР под руководством Г.А. Кушаева. Исследовались погребальные памятники в долинах рек Лепса, Аягуз и в Алакульской впадине, однако по ранним кочевникам опубликована лишь небольшая часть материалов (Кушаев Г.А., 1968). В долине Иртыша, интенсивное изучение которой также связано с именем С.С. Черникова, исследованы не только раннескифские могильники (Славянка, Юпитер), но и комплексы второй половины I тысячелетия до н. э. (Кызыл-Ty, Кула-Журга, Тускаин, Баты и т. д.), содержавшие разнообразный материал для характеристики культуры региона.

Свои многолетние исследования по ранним кочевникам С.С. Черников обобщил в рукописи «Ранние кочевники Восточного Казахстана», законченной в 1972 г. (хранится в архиве Ленинградского отделения Института археологии АН СССР). В работе собраны описания могильников и проанализированы вопросы хронологии и периодизации культуры кочевников I тысячелетия до н. э. Восточного Казахстана. С.С. Черников отметил неравномерность исследования региона, особенно памятников южной группы (район Тарбагатая), где практически выделены только курганы VII–V вв. до н. э., а остальные хронологические периоды пока не представлены. Напротив, широкий хронологический диапазон погребальных памятников северной группы (долина Иртыша) позволил С.С. Черникову разделить их на три хронологических этапа. Учитывая новые материалы других территорий, в частности кургана Аржан, С.С. Черников считал возможным отнести начало эпохи ранних кочевников к VIII в. до н. э. Предложенная им периодизация выглядит следующим образом: 1) VIII–VII вв. до н. э. — памятники майэмирского типа (Славянка, курган 19; Юпитер, курган 1; Канай, курган 7 и др.); 2) VI–IV вв. до н. э. — памятники пазырыкского типа (Мало-Красвоярка; Кызыл-Ту, курганы 2, 4 и др.); 3) III–I вв. до н. э. — памятники кулажургинской культуры (Славянка; Баты; Кула-Журга; Тускаин и др.). Последнюю группу памятников он разделил, на наш взгляд, несколько преждевременно, еще на три этапа.

Главные положения этой рукописи в уточненном виде вошли в последнюю печатную работу С.С. Черникова (1975б), посвященную проблемам хронологии и локальной специфики групп памятников. Здесь все исследованные погребальные комплексы он подразделил на два больших хронологических периода: VII–IV вв. до н. э. и III в. до н. э. — I в. н. э., т. е. объединил два первых периода, но убрал VIII век до н. э. и расширил последний период, кулажургинский. Территориальное разделение памятников на две группы было полностью подтверждено. Это группы северная — памятники долины Иртыша, тяготеющие в культурном отношении к алтайским, и южная — район оз. Зайсан и хребта Тарбагатай, археологические материалы которой наиболее близки среднеазиатским. Уровень археологической изученности не позволяет достоверно провести границу между этими территориальными группами, только предположительно можно наметить ее по линии Аягуз — оз. Зайсан (карта 6).

Археологические исследования С.С. Черникова в долине Иртыша были продолжены в 60-70-е годы экспедицией Усть-Каменогорского педагогического института, руководимой Ф.Х. Арслановой (Арсланова Ф.Х., 1962; 1969; 1972а; 1972б; 1974; 1975). В 1977 г. развернулись работы археологической экспедиции Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР в зоне строительства Шульбннской ГЭС (Акишев А.К., Алпысбаев Х.А., Максимова А.Г., 1978; Трифонов Ю.И., 1981; 1985; Ахинжанов С.М., 1983; 1985; Ермолаева А.С., 1983; 1985; Самашев З.С., 1981; 1983; Самашев З.С., Боковенко Н.А., 1985), позволившие значительно увеличить источниковедческую базу по культуре ранних кочевников Восточного Казахстана, в частности по кулажургинской культуре (Арсланова Ф.Х., Самашев З.С., 1985). Развернула работу по изучению края экспедиция Восточноказахстанского областного музея (Арсланова Ф.Х., 1981; 1983; 1986; Самашев З.С., Кущ Г.А., 1985), исследовавшая интересные погребальные памятники в долине Иртыша.

Последняя обобщающая работа по ранним кочевникам Восточного Казахстана — раздел в «Истории Казахской ССР» (1977) — принадлежит М.К. Кадырбаеву. Он также рассматривает восточную часть Казахстана как отдельную область, но отмечает при этом, что население северных горных районов испытывало воздействие соседних алтайских племен, а южных — тяготело к Семиречью. Несмотря на это, история развития культуры кочевников Восточного Казахстана излагается в целом. Особо выделяются горные районы в верховьях Бухтармы, неразрывно связанные с Алтаем. К Восточному Казахстану М.К. Кадырбаев относит еще один, четвертый, район — Павлодарское Прииртышье, отмечая близкое сходство его с Западной Сибирью.

В написанном М.К. Кадырбаевым разделе «Истории Казахской ССР» использована алтайская периодизация, и первых два этапа — майэмирский VII–VI вв. до н. э. и берельский (или пазырыкский на Алтае) V–IV вв. до н. э. — охарактеризованы главным образом по алтайским материалам. С территории Восточного Казахстана для характеристики первого этапа привлечен Чиликтинский могильник, для второго — могильник Усть-Буконь, третий, кулажургинский, этап III–I вв. до н. э. выделен по памятникам Восточного Казахстана, изученным С.С. Черниковым. Работа М.К. Кадырбаева дает общее представление о главных этапах культуры ранних кочевников региона, хотя и не исчерпывает всех известных памятников. Периодизации, предложенные С.С. Черниковым и М.К. Кадырбаевым, в основном совпадают, отличаясь в незначительных деталях. В последней отмечается большая близость памятников Восточного Казахстана к Алтаю. В дальнейшем изложении мы анализируем только памятники Тарбагатая и долины Иртыша, поскольку горные районы и Павлодарское Прииртышье связаны с другими культурами.

Учитывая существующие периодизации, а также новый археологический материал, в том числе особенности погребального обряда, конструкции курганов и вещевой комплекс, наиболее реальным представляется выделение трех последовательных этапов.

Этап I — начальный (зевакинско-чиликтинский) — датируется VIII — началом VI в. до н. э. Возможно, его нижняя дата «удревнится» до IX в. до н. э., принимая во внимание синхронные раннекочевнические комплексы Алтая типа Курту II (IX–VIII вв. до н. э.) (Сорокин С.С., 1966а, с. 47). Возможность отнесения ряда памятников скифского облика к столь раннему времени и обоснование этой даты уже обсуждались в литературе при анализе материала соседних территорий (Акишев К.А., Акишев А.К., 1978, с. 50; Грязнов М.П., 1983а, с. 3–18). Не исключено, что при детальном исследовании зевакинских или измайловских комплексов VIII–VII вв. до н. э. часть из них на основе типологического анализа и методов дендрохронологического и радиоуглеродного датирования можно будет отнести и к более раннему времени. Но пока еще нет достаточно объективных данных для окончательного решения вопроса о столь ранней датировке раннекочевнических памятников Восточного Казахстана.

Этап II — средний (буконьский) — датируется концом VI–IV в. до н. э. на основе представительных аналогий с материалами пазырыкской эпохи Алтая.

Этап III — поздний (кулажургинский) — датируется III в. до н. э. — I в. н. э. Правда, и здесь хронология памятников может уточняться по мере накопления новых материалов.

Погребальный обряд ранних кочевников Восточного Казахстана, генетически связанный с культурами периода поздней бронзы, на этапе I претерпел существенные изменения и со временем приобрел локальную специфику. В основном это подкурганные захоронения различных размеров, расположенные в пределах могильников эпохи бронзы или формирующие собственные цепочки курганов, как правило, в центральной части долин.

Курганы южной группы памятников (Чиликтинские) характеризуются следующими чертами. Курганные насыпи (диаметр 20-100 м, высота 8-10 м) сложены из земли и мелкого щебня, внутри — из слоев битой глины и дерна. Поверхность облицована крупными гальками, часто светлого тона. В основании насыпи — ограда из крупных камней (табл. 55, 4). Могильные квадратные ямы неглубоки (0,6–1,3 м), имеют с восточной стороны дромос (ширина до 2 м), выходящий на поверхность. Яма и дромос перекрыты деревянными бревнами и поверх них — камнями (табл. 55, 5). В одном случае (Чиликта, курган 5) в могильной яме сооружены клеть и пол из толстых досок, но, видимо, чаще дно устилали войлоком или коврами. В некоторых курганах тот или иной из перечисленных признаков отсутствует, что, однако, не дает права относить их к иной культуре. Почти все могилы ограблены, поэтому ориентировка погребенных определяется предположительно — головой на запад. Усопших укладывали в одеждах на подстилки (войлок и т. д.). Одежды были украшены всевозможными бляшками, нашивными золотыми дисками, бисером. Мужчинам клали оружие (лук, колчан со стрелами, кинжал, нож). Захоронения лошадей и заупокойная пища в сосудах пока не выявлены, в единичных случаях найдены остатки мясной пищи (кости барана). Наиболее богатым, с пышным сопроводительным инвентарем, оказался в Чиликте курган 5, так называемый Золотой. Хотя могила ограблена, в ней сохранились остатки кожаного колчана с 13 бронзовыми наконечниками стрел и разнообразные нашивные золотые бляшки (более 500), украшавшие различные предметы и одежду. Датировка кургана установлена по ранним формам втульчатых ромбических наконечников стрел и характерным изделиям раннескифского звериного стиля. Дата, предложенная С.С. Черниковым, — VII–VI вв. до н. э. — пока не вызывает возражений. Аналогичные курганные насыпи, вымощенные сверху крупной галькой светлых тонов, прослежены и в могильнике Чаган-Обо (табл. 55, 1), хотя подкурганные сооружения свидетельствуют в пользу ритуального характера этих памятников. Под одним из курганов, на уровне древнего горизонта, выявлены остатки сожжения (уголь, обугленные бревна, шлак, кости животных), а рядом с неглубокой ямой встречены наконечники стрел, каменный оселок, кремневый отщеп.

В долине Алакуль прослежены могилы, представляющие еще один вариант погребального обряда южной группы памятников, — это захоронения в подбоях (могильники Арасан I, II и Джарбулак). Погребенных в подбоях укладывали в вытянутом положении, головой на запад, а вход заставляли плитами (табл. 55, 6). В могилу клали зеркало, нож, оселок, различные поделки из кости и украшения. Алакульские подбои — одни из наиболее ранних сооружений такого рода. Подобные захоронения сакского времени известны в соседнем Семиречье (Джамбульская обл.) (Максимова А.Г., 1969) и Центральном Казахстане (Кадырбаев М.К., 1966).

Исключительно большие размеры курганов Чиликтинской долины, в сооружении которых должно было участвовать большое количество людей, богатство сопровождающего инвентаря — все указывает на высокое социальное положение погребенных. Возможно, что в этих курганах были захоронены представители племенной верхушки, а быть может, и сами вожди племени.

Долины с монументальными погребальными сооружениями наиболее знатных представителей общества известны и на других территориях: Пазырыкская — на Алтае, Уюкская — в Туве, Салбыкская — в Хакасии и т. д. Курганы Чиликты более скромны, чем «царские» погребения Иссыка и Бесшатыра в Семиречье с их сложными деревянными постройками. Так же, как в курганах Семиречья, в Чиликте не обнаружены захоронения коней и нет гробов-колод. Погребенные южной группы, как правило, европеоиды, хотя у некоторых из них прослеживается монголоидная примесь (Гинзбург В.В., 1956; 1961). Можно полагать, что кочевники Тарбагатая входили в состав сакских племен, так же как и племена соседнего Семиречья.

Погребальные сооружения начального этапа (VIII — начало VI в. до н. э.) в долине Иртыша имеют форму небольших округлых и прямоугольных оград, сложенных из различного камня (Зевакино; Когалы I; Юпитер, курган 1; Славянка, курган 19; Канай, курган 7 и др.). Захоронения совершались либо на уровне древнего горизонта (в Зевакинском могильнике — в основном дети), либо, в большинстве случаев, — в неглубоких (до 1,2 м) грунтовых ямах овальной или прямоугольной формы. В Зевакинском могильнике преобладают одиночные захоронения в скорченном положении, чаще на правом боку, реже — на левом, головой на юго-запад и юг. Иногда встречаются коллективные захоронения двух-трех человек (табл. 55, 2). В некоторых могилах найдены остатки сопроводительной пищи — кости лошади и овцы. В большинстве могил погребальный инвентарь не обнаружен, хотя не исключено, что он был из органических материалов и просто не сохранился. В остальных случаях погребенным положены сосуды, ножи, единичные поделки из бронзы, кости и камня (Арсланова Ф.Х., 1974, с. 51–60). Особенность зевакинских могил заключается в сохранении оградок ранних форм, типичных для периода поздней бронзы, скорченного положения погребенных и южной ориентировки, а также посуды андроновского облика. Однако сопровождающий инвентарь (ножи, аргиллитовые застежки, украшения) уже раннескифских форм. Аналогичная ситуация прослеживается и в могильнике Измайловка, где посуда позднеандроновского облика сочетается в одном комплексе с бронзовым набором раннекочевнической сбруи (Ермолаева А.С., 1983, с. 437, 438).

Погребальный обряд этих памятников предусматривал положение конской сбруи на горизонте, в пределах ограды, недалеко от могилы погребенного. Скорее всего к этому же типу обряда относится и «клад» бронзовых предметов, составляющих полный комплект конской сбруи (табл. 56, 22–30), найденный у с. Камышинка (Арсланова Ф.Х., 1972б). По-видимому, памятники типа Камышинки отражают особенности всаднического погребального обряда, генетически связанного с культурами Саяно-Алтая, где для VIII (возможно, и IX) в. до н. э. фиксируется обряд захоронения всадника и уложенного рядом коня (с уздой аржанского типа) на уровне древней дневной поверхности или в неглубокой (15 см) яме (Курту II; Баданка IV). Обряд, подобный обнаруженному в Измайловке, когда погребенному клали около могилы или в ограде только один-два комплекта сбруи, зафиксирован в археологических памятниках того же времени и на соседних территориях — например, в Туве (Алды-Бель, курган 21; Хемчик-Бом III, курган 2; Ортаа-Хем III, курган 11; Баданка IV, курган 15) (Грач А.Д., 1980; Боковенко Н.А., 1986, с. 46–48).

Для начального этапа характерны также захоронения в каменных ящиках (табл. 55, 3), но с деревянным перекрытием, где умершие обращены головой уже на запад или северо-запад (Юпитер; Славянка; Канай). Мужчинам у левого бедра обычно клали колчан со стрелами, наконечники которых, как правило, разных типов. Сочетание их в одном комплексе позволяет определить дату сооружения курганов (Акишев К.А., 1963; Черников С.С., 1965, рис. 6, 3–6; Медведская И.Н., 1972, с. 84, след.).

Средний этап, буконьский (конец VI–IV в. до н. э.), представлен памятниками двух вариантов: пазырыкского типа и собственно буконьского. Для первых (например, Кызыл-Ty) характерны захоронения под каменно-земляными курганами. Погребенные находились в глубоких (до 2,5 м) ямах квадратной формы с округлыми углами. На дне могилы складывали сруб из бревен, вплотную примыкавший к южной стене. Покойники в срубе лежали на спине в вытянутом положении, головой на запад или северо-запад и север. Сопровождающий инвентарь состоял главным образом из предметов вооружения, конского снаряжения и посуды. Между срубом и северной стенкой ямы часто укладывались две лошади, головой на восток; одна из них, как правило, взнуздана и оседлана. Сохранились следы войлочного седла.

Погребальные памятники буконьского типа (могильник Усть-Буконь) представляют собой в основном небольшие (диаметр 8-12 м) курганы с земляной насыпью. Выделяется курган диаметром 80 м, монументальная насыпь которого может свидетельствовать о высоком статусе погребенного. Могильные ямы, как правило, перекрыты бревенчатым накатом из лиственничных бревен, которые держались в некоторых случаях на специальных уступах (табл. 55, 7).

Погребенные лежат в прямоугольных ямах в вытянутом положении на спине, головой на северо-запад и север (табл. 55, 8). Мужчин укладывали с оружием, женщин — с украшениями и посудой.

Антропологические материалы свидетельствуют о разнообразии расового состава буконьских погребенных. Здесь представлены европеоидные переходные типы — от андроновского к типу Среднеазиатского междуречья. Хорошо заметна, особенно у женщин, монголоидная примесь, которая, как полагают антропологи, является результатом механического смешения представителей разных расовых типов того периода.

На небольших материалах основано предположение о близости антропологического типа населения Усть-Букони и Чиликты (Гинзбург В.В., 1961; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972).

Переходя к анализу памятников этапа III, прежде всего отметим, что, как и в других районах евразийских степей, в долине Иртыша на рубеже IV–III вв. до н. э. происходят резкие изменения: меняются формы погребальных сооружений, обряд погребений и облик культуры в целом. Так, в Прииртышье стали преобладать погребения в каменных ящиках. Подобные погребальные сооружения на этой территории существовали еще в конце эпохи бронзы (некоторые курганы Зевакинского могильника; Когалы I) и на этапе I (могильник Юпитер). Поэтому нельзя исключить возможность продолжения этой традиции и в скифское время (этап II), хотя материалов для такого утверждения пока нет. Если, характеризуя археологические комплексы двух первых хронологических этапов, мы говорили лишь о памятниках определенного типа, то этап III, представленный значительным количеством погребальных памятников, можно с полным основанием квалифицировать как кулажургинскую археологическую культуру. В качестве культуры рассматривал эти памятники и С.С. Черников.

Все курганы кулажургинской культуры III в. до н. э. — I в. н. э. примерно одинаковы (Кула-Журга; Славянка; Баты; Тускаин и др.). Они невелики (диаметр 5-15 м), с насыпью высотой до 0,6 м и камнями в основании — видимо, остатками разрушившейся круглой оградки. Курганы диаметром около 30 м единичны (Баты; Пчела). Погребения совершены в каменных ящиках из гранита или сланца (табл. 55, 11–14), такими же плитами перекрыты и грунтовые ямы. Иногда фиксируются небольшие расширения-подбои в головах парных захоронений (Баты, курган 42). Как правило, захоронения одиночные. Погребенных укладывали в вытянутом положении, головой на восток (более ранние) или запад (более поздние) (Черников С.С., 1975б, с. 135). В некоторых курганах (с каменными ящиками) обнаружены захоронения всадников с конями, но кони уже не оседланы и не взнузданы, как в пазырыкское время (табл. 55, 9, 10). В шести случаях вместо целых убитых лошадей в могилу положена только шкура с головой и копытами — своеобразная «тайэлга». Мясо такой лошади скорее всего съедали тут же, на тризне по умершему (Черников С.С., 1972).

Погребальный инвентарь невелик и с течением времени делается все беднее. Чаще всего встречаются кувшинообразные сосуды ручной лепки. Большинство из них не орнаментировано, есть покрытые красной краской, а на плечиках бывает валик с насечками. Фиксируются также остатки деревянных лотков, чашек, каких-то деревянных предметов. Посуду помещали в головах, небольшие деревянные чашки — у пояса. Немногочисленные находки железных орудий труда, главным образом ножей, и оружия говорят о вытеснении бронзы из этих сфер деятельности и замене ее железом. Однако украшения и некоторые предметы туалета по-прежнему делались из бронзы. Мужчинам клали оружие, женщинам — предметы туалета (зеркало, ларчик с красками и т. д.), украшения (золотые серьги (одна — с грушевидной подвеской), восьмеркообразные серьги из тонкого листового золота, цилиндрические и круглые бусы из пасты и стекла). Во многих случаях у головы погребенного клали курдюк (хвостовая часть барана), в двух случаях в сосудах найдены остатки растительной пищи — чешуйки проса (Черников С.С., 1975б, с. 136).

Достаточно компактную группу погребений кулажургинской культуры образуют курганы могильников Кула-Журга, Тускаин и единичные насыпи в могильниках Кызыл-Ту, Юпитер, Мало-Красноярка. Они занимают значительный (протяженность более 250 км) участок в долине Иртыша, от Букони до Шульбы. Всего в 10 могильниках раскопано более 80 курганов кулажургинской культуры, но ни один могильник не исследован полностью. Основную массу погребений составляют захоронения в каменных ящиках различной конструкции с обычным набором инвентаря и заупокойной пищей (курдюк барана). Для погребений в каменных ящиках характерны преимущественно одиночные и, реже, парные захоронения.

В небольшом количестве и главным образом в Кула-Журге встречены погребения в грунтовых могилах.

Ориентировка погребенных установлена в 40 могилах. Половина из них обращена головой на запад, четвертая часть — на восток, единичные костяки — на северо-запад, юго-восток, северо-восток и север. Изредка при погребении человека есть конское захоронение или вместо него положена шкура коня. Погребальный инвентарь беден и однообразен. Он включает единичные глиняные и деревянные сосуды, железный нож и небольшое количество украшений.

Необычный обряд захоронения выявлен в двух курганах могильника Славянка. Кости человека не лежали в анатомическом порядке, а были разложены кучками, очевидно, уже после того как истлели мягкие ткани. В одном из курганов предумышленно разложены кости двух умерших — например, берцовые положены рядом с бедренными, а локтевые — рядом с плечевыми. В первой могиле в головах стоял хорошо сохранившийся деревянный кувшин с петлевидной ручкой; во второй — два глиняных кувшина, железные ножи, золотые крестовидная бляшка, серьга и листки фольги. Необычное расположение костей умерших в могильнике Славянка находит полное соответствие в погребальной практике на сарагашенском этапе тагарской культуры (Новомихайловский могильник) и у таштыкских племен Енисея. Здесь также имеются примеры, когда кости кучками положены почти в анатомическом порядке, но с некоторыми нарушениями (Вадецкая Э.Б., 1975, с. 177). На Енисее подобные захоронения обнаружены в грунтовых могилах в низких деревянных срубах, а в Прииртышье — в каменных ящиках. Причины, обусловившие сходство погребального обряда у населения двух областей, пока не выяснены.

В могильнике у с. Пчела на правом берегу Иртыша, к северу от Кула-Журги, из 15 раскопанных курганов 10 относятся к рассматриваемой культуре. В них 10 захоронений совершены в каменных ящиках (табл. 55, 12–14). В четырех из них внутри оказались остатки деревянного ящика, а в двух — вероятно, остатки деревянного гроба. Шестеро погребенных обращены головой на запад, четверо — на северо-запад. Погребальный инвентарь беден: один-два глиняных сосуда, курдюк (хвостовые позвонки) барана и железный нож. В одной могиле найдена серьга из серебряной проволоки. Особо отметим курган 15, под насыпью которого находилось два каменных ящика, расположенных рядом и перекрытых одними и теми же плитами.

К рассматриваемому периоду относится также группа курганов в Зевакинском могильнике. В грунтовых могилах умершие положены у южной стенки, а на приступке вдоль северной стенки — захоронение лошади. Ориентировка погребенных восточная.

В могилах найдены глиняные сосуды, курдючные части барана, отдельные предметы быта и украшения. Один из сосудов украшен росписью красной краской (Арсланова Ф.Х., 1969; 1972а). Материалы эти не опубликованы, поэтому невозможно провести детальное сопоставление. Однако все основные особенности обряда позволяют считать эти памятники вариантом кулажургинской культуры. Курганы, сходные с кулажургинскими, имеются в могильниках Джартас III, Карашат III (Самашев З.С., 1981; Арсланова Ф.Х., Самашев З.С., 1985, с. 29). В последнем случае отмечено также большое сходство с горноалтайскими памятниками.

Близость культуры кочевников Алтая и Прииртышья выступает особенно наглядно в глиняной посуде — в сходных ее формах и прежде всего в одинаковом способе орнаментации налепными валиками с насечками. На сходство керамики уже обращали внимание (Завитухина М.П., 1966б). Правда, сосудов с налепными валиками в памятниках Алтая значительно больше, и они разнообразнее, чем в Прииртышье. Нам представляется, что сходство кулажургинских памятников с синхронными комплексами соседнего Алтая выступает достаточно определенно и, весьма возможно, объясняется близостью и родством населения. С.С. Черников подчеркивал элементы сходства кулажургинского населения с усунями Семиречья, но в свете новых археологических материалов кажутся более реальными близкие связи населения, оставившего кулажургинскую культуру, с жителями соседнего Алтая.

Что касается происхождения кулажургинских памятников, то следует обратить внимание на сходство их обряда с погребальным обрядом одного из курганов Кызыл-Ty, относящегося к предшествующему этапу V–III вв. до н. э. В этом, более раннем, кургане погребение совершено в низком деревянном срубе, а в северной его части положен верховой конь. В некоторых курганах Кула-Журги совпадают устройство могилы и обряд, но костяк находится в каменном ящике. Весьма возможно, что именно к комплексам типа Кызыл-Ту, имеющим прямые аналогии в памятниках Алтая, и восходят кулажургинские. Кроме того, из общей массы кулажургинских памятников выделяется несколько курганов с захоронением коней. Они, вероятно, являются более ранними (IV–III вв. до н. э.). Большинство же курганов хронологически расчленить нельзя. Все сказанное разрешает, на наш взгляд, высказать предположение об известной генетической преемственности между населением буконьского и кулажургинского этапов.

Население Прииртышья III в. до н. э. — I в. н. э., как и соседних районов Алтая, а также Семиречья, в расовом отношении характеризуется разнородностью, смешением представителей разных антропологических типов. В основе оно было европеоидным.

Появление монголоидной, примеси отмечено уже на буконьском этапе. Она несколько усиливается на черепах из погребений кулажургинской культуры. Исследователи отмечают более выраженную монголоидную примесь у женщин (Гинзбург В.В., 1956; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972).

Из-за отсутствия поселенческих комплексов ранних кочевников Восточного Казахстана их культура представлена только вещами из погребений и случайными находками, которые, несмотря на обилие и разнообразие, все же ограничивают возможность полной реконструкции традиционной культуры общества в целом. Мало археологических данных для характеристики жилищ, транспорта, различных ремесел.

Орудия труда. Представлены преимущественно ножами, оселками, шильями. Наиболее ранние (VIII–VI вв. до н. э.) ножи отливались только из бронзы. По форме наверший и очертанию лезвия они делятся на несколько типов. Для начального этапа характерны ножи с кольцевидным, грибовидным, валиковым навершиями, а также с навершием в виде «арки на кронштейне», как правило, с хорошо выделенной широкой и длинной, прямоугольной в сечении рукояткой и широким дугообразным лезвием, сужающимся к концу (табл. 56, 2–6). Кончик лезвия у этих ножей слегка оттянут. Ножи с зооморфными навершиями, в частности в виде стилизованного кошачьего хищника (Славянка, курган 19), весьма редки и наиболее типичны для культур Саяно-Алтая. Ножи с кольцевидным навершием и прямым длинным лезвием — наиболее распространенный и повсеместно встречающийся тип VI–V вв. до н. э. В то же время начинают появляться и железные ножи, которые позже, в кулажургинской культуре, занимают ведущее место. Оселки для заточки орудий труда и оружия, как правило, вытянуто-прямоугольных форм и в верхней части имеют отверстия для подвешивания к поясу (табл. 56, 57). Известны костяные игольники из трубчатых костей (табл. 56, 43). Из кости и рога изготовлены различные предметы быта: пряжки, гребни различных форм (табл. 56, 44), застежки и т. д.

Предметы туалета. Раннескифские зеркала представляли собой круглые диски с высоким бортиком по краю и петлей в центре для подвешивания (табл. 56, 21). Нерабочая поверхность их в некоторых случаях украшена рельефными изображениями животных, как это можно видеть на великолепном бронзовом зеркале из Усть-Бухтармы (Грязнов М.П., 1947, рис. 4, 11) или на измайловском зеркале (табл. 57, 18), у которого вместо петельки есть боковая ручка. В VI–IV вв. до н. э. зеркала становятся пластинчатыми, боковые ручки либо отливаются вместе с диском, либо вместо ручки в диске делается отверстие для руки (табл. 56, 40, 41). В конце I тысячелетия до н. э. употребляются пластинчатые зеркала овально-заостренной формы с небольшой петелькой для подвешивания на одном конце (Кула-Журга; табл. 56, 58).

Оружие и конское снаряжение. Оружие представлено мечами, кинжалами, луками и стрелами. Ранние мечи — длинные с грибовидным навершием и с прямым, четко выделенным перекрестьем (табл. 56, 1). Типологически они продолжают линию развития кинжалов периода поздней бронзы. Удлинение клинка и обоюдоострость, а также защитное перекрестье обусловлены необходимостью сражаться в конном строю. Со временем этот тип оружия специализируется, клинок уменьшается в размерах, и во второй половине I тысячелетия до н. э. уже характерны акинаки двух типов: с прямым перекрестьем, прорезной ручкой и антенновидным навершием; с бабочковидным перекрестьем и прямым навершием (табл. 56, 31, 32, 49). С этого времени оружие изготавливают уже из железа.

Наконечники стрел находят в колчанах, от которых в большинстве случаев остаются лишь небольшие фрагменты. Колчаны, как правило, кожаные, мехом наружу, укрепленные деревянной основой. Наиболее богатые украшены золотыми бляшками. Количество и состав стрел различны. Выделяется несколько типов наконечников стрел. Ранние бронзовые — двухлопастные с листовидным, асимметрично-ромбическим или ромбическим пером и длинной втулкой, которая со временем уменьшается и становится «скрытой». Втулки у некоторых двуперых наконечников снабжены шипом (табл. 56, 15–19). Происхождение втульчатых двуперых наконечников связывают с андроновской культурой (Оразбаев А.М. 1958). На раннем этапе появляются также трехперые втульчатые наконечники с трехгранной боевой головкой. Использовались и костяные наконечники стрел — черешковые, ромбические в сечении, иногда со специальным шипом (табл. 56, 20). С VI в. до н. э. в стрелковом вооружении доминируют железные и костяные трехперые и трехгранные (как втульчатые, так и черешковые) наконечники стрел, более устойчивые в полете (табл. 56, 34–39). Основные формы всех типов наконечников стрел широко распространены у кочевников Евразии. Сочетание в одном колчане наконечников разных типов, часто из разного материала (металл и кость), вызвано, видимо, их функциональным назначением. Как известно, лук со стрелами использовался у кочевников не только для боевых действий, но и для различных состязаний и охоты.

От конского снаряжения в могилах сохраняются лишь металлические части узды и сбруи: удила, псалии, бляшки ремней, подпружные пряжки примитивного мягкого седла. Узда раннего типа принципиально отличается от узды второй половины I тысячелетия до н. э. системой крепления удил и псалиев. На начальном этапе трехдырчатые псалии крепились к стремевидным удилам наглухо внахлест ремешками (Грязнов М.П., 1983а, рис. 7, 2), а примерно с конца VI в. до н. э. двудырчатые псалии уже продевались в кольчатые удила (табл. 56, 8-10, 22–24, 59–61). Правда, последний вариант псалиев зафиксирован в единичном случае и на раннем этапе. Так, в измайловском комплексе есть стремевидные удила с большим дополнительным отверстием, в которое продевались бронзовые двудырчатые псалии (Грязнов М.П., 1947, рис. 3). Для раннего времени характерны цилиндрические перекрестники ремней, двойники и раздвоители ремней, нащечные бляхи различных форм, парные подпружные пряжки (одна из них со шпеньком) овально-сердцевидной формы (табл. 56, 11–14, 25–30). Поздние типы конского снаряжения представлены уздой рядовых кочевников, и поэтому по форме они просты и выполнены из кости (рога): это слегка изогнутые двудырчатые стержневидные псалии и подпружные прямоугольные и пластинчатые пряжки (табл. 56, 59–63). Не исключено, что в богатых захоронениях узда была значительно наряднее и сложнее.

Керамика, бронзовая и деревянная посуда. В раннекочевнических погребениях (VIII–VI вв. до н. э.) Восточного Казахстана глиняной посуды практически нет. Редкие сосуды, как правило, бывают баночной и горшковидной формы позднеандроновского облика (Арсланова Ф.Х., 1974, с. 51, 57).

Для этого времени наиболее характерны бронзовые котлы, получившие широкое распространение по всем евразийским степям (Боковенко Н.А., 1981а). В Восточном Казахстане эти большие (высота до 50 см) полусферические сосуды на полой ножке представлены тремя экземплярами, которые различаются формой ручек и орнаментом (Арсланова Ф.Х., Чариков А.А., 1980, с. 147–155). Выделяются три варианта котлов: с дуговидными ручками (Кок-Терек) и противостоящим солярным орнаментом на тулове; с дуговидными ручками и тремя выступами на них (Чердояк); с кольцевидными ручками (Ленинка). Использовали котлы вместе с жертвенниками для приготовления специальной пищи при различных церемониях, празднествах и обрядах. В этом отношении наиболее показателен бронзовый котел из Кок-Терека. У дна этого котла есть рельефный орнамент в виде расходящихся лучей (табл. 56, 7). Он аналогичен орнаменту на краснознаменской обойме из Ставрополья, который связан с культовой символикой переднеазиатского круга, в частности, с символикой богини войны и охоты Иштар (Петренко В.Г., 1980, с. 15–19).

Для буконьского этапа характерна посуда ручной лепки различных типов, но большинство составляют кринкообразные формы. Обжиг посуды слабый, поверхность темно-серая, глина в изломе серая. По форме выделяются кринкообразные сосуды с отогнутым наружу венчиком и разной степенью раздутости боков (в единичных случаях есть вертикальные небольшие ручки); небольшие шаровидные сосуды с отверстиями в венчике для подвешивания; плоскодонные сосуды с загнутым внутрь венчиком; котловидные сосуды на поддоне с вертикальными и горизонтальными ручками (табл. 56, 45–48). Последний тип, несомненно, имитирует бронзовые котлы, которые, видимо, в это время заменяются керамическими. Котловидные сосуды, как правило, больших размеров (высота до 36 см), почему их и клали в коллективные могилы (Кызыл-Ту, курган 4). Аналогичное явление прослеживается на сарагашенском (IV–III вв. до н. э.) и последующих этапах татарской культуры в Минусинской котловине, где котловидные сосуды, но меньших размеров, также обнаружены в коллективных могилах. Этот факт может свидетельствовать о проникновении на Енисей культурного импульса из Средней Азии и Казахстана (Боковенко Н.А., Седых В.Н., Красниенко С.В., 1983, с. 81). В начале I тысячелетия н. э. разнообразные котловидные сосуды широко распространены на тесннском этапе татарской культуры, в таштыкской (Кызласов Л.Р., 1960) и кокэльской (Вайнштейн С.И., Дьяконова В.П., 1966) культурах Саяно-Алтая. Кулажургинская посуда преимущественно кувшинообразной формы, разной величины и с разной степенью округлости боков (табл. 56, 51–54). Ее украшают налепные горизонтальные и вертикальные валики с вдавлениями на тулове и шейке сосудов (табл. 56, 53, 54). Встречаются шаровидные сосуды, но с вертикальной шейкой (табл. 56, 51, 52). Из-за плохого обжига поверхность посуды серая, хотя встречаются экземпляры красноватых оттенков. На некоторых сосудах зафиксированы следы орнамента красной краской (охрой?).

Деревянная посуда представлена кувшинообразными формами с небольшой ручкой на боку, а также низкими подносами прямоугольной формы (табл. 56, 55, 56), характерными из-за своей простоты и надежности для широкого круга кочевых культур. Видимо, на них довольно часто клали пищу для усопших, однако сами деревянные подносы в могилах сохраняются редко.

Одежда и украшения. Костюм погребенных мужчин, типичный для кочевников, состоял скорее всего из облегающих тело куртки и штанов. Куртка-кафтан, видимо, была короткой, запахивалась на левую сторону, о чем свидетельствуют трех желобчатые и круглые застежки, находимые в могилах (табл. 57, 21–24), а также изображения людей в одежде на бляхах из Сибирской коллекции Петра I и реконструкция иссыкского костюма. По аналогии с находками из алтайских курганов можно предполагать, что головной убор кочевников Восточного Казахстана имел вид остроконечной шапки, а обувь состояла из мягких войлочных чулок. Как и в Семиречье (Иссык), одежду наиболее знатных погребенных украшали многочисленные бляшки, выполненные из тонкого листового золота. Так, чиликтинский костюм был украшен разнообразным бисером, нашивными бляшками с пунсонным орнаментом в виде сегмента, треугольника, ромба или зооморфными (в виде птички, кошачьего хищника, орла, кабана) и полосками золотой фольги (Черников С.С., 1965). Все эти вещи отличаются высоким художественным мастерством (табл. 57, 2–6, 12, 14, 16, 17). Во многих случаях использована техника инкрустации и зерни. В глаза и уши зооморфных фигур, как правило, вставляли бирюзу. Блестящим примером ювелирного искусства служит объемное изображение хищной рыбы (длина 11,2 см), выполненное из золотого листа, инкрустированное бирюзой (глаза, плавники) и украшенное по тулову зернью (табл. 57, 6). В рядовых курганах костюм погребенных значительно скромнее и лишь иногда украшен отдельными нашивными бляшками в виде животных. С III в. до н. э. зооморфные украшения вообще перестают употребляться в качестве отделки костюма. Их сменяют растительные узоры (например, золотая нашивная бляшка четырехцветкового лотоса из кургана 15 могильника Славянка; табл. 57, 37).

Кроме украшений одежды, в мужских и женских могилах находят различные серьги, бусы, гривны, нагрудные бляхи. Серьги раннескифского времени сделаны в виде кольца или полукольца из бронзовой или золотой проволоки (Арсланова Ф.Х., 1974, табл. III). Скорее всего позже к ним приделывали подвески типа чиликтинских (биконической или пирамидальной формы, украшенные бирюзой; табл. 57, 7, 8). В конце I тысячелетия до н. э. появляются серьги восьмеркообразной формы или в виде колечка с небольшой овальной подвеской (табл. 57, 39). Использовались самые разнообразные бусы — сердоликовые, бирюзовые, стеклянные, бронзовые, золотые, гофрированные и витые (табл. 57, 15, 27–29, 31, 36). Формы бус также варьируют: дисковидные, цилиндрические, биконические, шаровидные и т. д., что, видимо, свидетельствует о налаженном местном производстве.

Искусство. Произведения искусства ранних кочевников Восточного Казахстана весьма разнообразны. Вплоть до III в. до н. э., в соответствии со сложной системой идеологических представлений, многие вещи украшены изображениями в скифо-сибирском зверином стиле. Выполнялись они силуэтом в плоскостном варианте (аппликации из золотого листа или наскальные изображения), в барельефе и круглой скульптуре, как правило, из металла (бронза и золото). Правда, не исключено, что произведения искусства из органических материалов просто не сохранились. Состав зооморфных изображений обширен — это благородный олень, кабан, кошачий хищник (тигр, барс), птицы (орел) и рыбы (табл. 57, 1–6, 16–19, 33–35). Преобладают изображения оленя и кошачьего хищника. Многочисленные варианты последнего образа (плоскостный, в барельефе и круглой скульптуре), используемого в различных целях (украшение одежды, зеркал, конской сбруи, бронзовых жертвенников), свидетельствуют о большой значимости его в изобразительном искусстве кочевников региона в VIII–IV вв. до н. э. В петроглифах, кроме зооморфных изображений встречаются антропоморфные, часто в составе более сложных сюжетов и композиций (сцены охоты, культовые действия, батальные события). Наиболее интересна динамичная сцена из Сагыр, где два воина дерутся между собой чеканами (табл. 57, 11) — оружием, совершенно не характерным для этого региона, но типичным для синхронных культур Саяно-Алтая.

Древнее население Восточного Казахстана не было этнически однородным, о чем свидетельствует не только своеобразие археологических материалов северной и южной групп, но и неоднородность антропологических материалов (Кадырбаев М.К., 1977, с. 255). Воздействие алтайских племен испытывали, видимо, обитатели предгорной части долины Иртыша. Более южные племена в этнокультурном отношении тяготели к племенам Семиречья. В целом же население Восточного Казахстана, особенно в VIII–IV вв. до н. э., входило в сакский союз родственных племен в широком понимании этого понятия, хотя для более достоверной этнической атрибуции конкретных археологических памятников необходимы специальные исследования.

В письменных сообщениях о походе шаньюя Чжичжы (середина I в. до н. э.) упоминается о народе уге (угие), обитавшем к северу от усуней. Принято локализовать его в Тарбагатае или в долине Иртыша, однако достаточных оснований для этого в источниках нет. С.С. Черников сопоставил сообщение о народе уге с кулажургинскими памятниками (Черников С.С., 1951а; 1975б; Кадырбаев М.К., 1977). Но в литературе высказано также предположение, что эти памятники связаны с населением владения Северные Чаши, которое граничило с владениями усуней (Бернштам А.Н., 1951). Какое из отождествлений справедливо, покажут дальнейшие исследования. Письменные сведения позволяют говорить, что население долины Иртыша и Тарбагатая на рубеже нашей эры было вовлечено в борьбу северных хунну с ханьским Китаем и что на этой территории происходили важные политические события одного из этапов великого переселения народов в степях Евразии.