Степной рассвет

Георгий Юленков Степной рассвет (Павла - 2)

Беседа текла неторопливо. Со стороны могло показаться, что оба немолодых участника не просто так обмениваются мнением, а словно бы играют в привычную обоим игру «кто сегодня умнее?».

— А сам-то ты, Лаврентич. Кхкы-хы!..Ты сам веришь всему этому? Ты мне сейчас, как коммунист ответь.

— Я глазам своим верю. Если б не видел того «огнедышащего дракона», и говорить бы не стал. И дело тут не в партийности…

— Даже если это и правда, то все равно другие наши опытные машины тоже испытывать надо. Передай-ка мне трубку.

— На, держи. И что, даже если вот эти «огнедышащие» их во всем превзойдут? Что все равно надо будет обычные строить?

— Даже тогда. Тут вопрос стратегический. Мы же с тобой старые волки и много чего видели. А дураку ж понятно, что все яйца в одно лукошко складывать нельзя.

— Уверен?

— Угу.

— А я вот не уверен. Да и вообще…

— Что вообще?

— Не понимаю! Если стране нужно авиацию перевооружать, то зачем это дважды делать?!

— Слушай, Лаврентич, я никак не могу понять, почему как только я трубку на место вставляю, так сразу ты придуриваться начинаешь. И то тебе не так и это не эдак. А? Почему, дорогой?

— А потому, дорогой, что как раз в этот момент моя работа заканчивается, а чужая начинается. А эту чужую работу может и кто помоложе делать.

— Опять ты свою любимую песню заводишь. И чем тебе эта работа плоха?

В этот момент перешедшая в бурную стадию степенная высоконаучная дискуссия была прервана резким и бестактным образом.

— Эй, отцы родные! Вы что же это? А?

— А в чем собственно дело, начальник?

— Я спрашиваю сколько времени вы еще собираетесь ПВД на место ставить?

— Да мы уже почти закончили.

— Гм. Закончили. Ну-ка живо тут все доделывайте и бегом в сборочный. К нам из СТО еще два новых аппарата на испытания привезли. Бригадир ваш уже там. Живо, я сказал!

Суетный нарушитель производственного благолепия, тут же сам унесся в неизвестном направлении. Впрочем слишком далеко унестись у него не вышло. Раздавшаяся вскоре матерная тирада свидетельствовала о вполне предсказуемом печальном результате столь быстрого перемещения по территории испытательного центра НИИ ВВС.

«Твою ж мать! Дождались! Вот мы строили-строили… И… вот тебе и "и" …Результатов еще нет, а первые потери уже есть. Эх, Лушкин, Лушкин! Как же это ты так? Мы же вроде бы все предусмотрели. Всему тебя обучили. Вроде бы… Гм. Видать все же, не всему и не все…»

Павла стояла у безжизненного тела искореженного учебного истребителя. Всполохи тягостных раздумий поднимали в ее душе глухую злобу на все окружающее. Плюнув себе под ноги, решила еще раз пройти поглядеть тормозной путь плюхнувшегося недавно «Кирасира».

«Хм. Ну и дятел же он! Как он вообще смог так низко… просесть? Вот ведь дурило! Вон же ориентиров сколько. М-дя-я. И откуда у него только руки растут?! А в учебных боях дрался вроде бы нормально. Гм. Что-то тут не так. Степь, конечно, штука однообразная, но ангары-то ведь видны. Не могу понять зачем он вообще так далеко от полосы стал снижаться. Хотя…»

— Товарищ ст… замкомэск, оба разведчика к вылету готовы.

— Хорошо, товарищ воентехник. Лейтенанта Глинку найдите и ко мне его. Срочно!

«Нам еще начальству отчет писать о наших «достижениях»… Два дня ведь только прошло, а у нас уже все наперекосяк! М-дя-я-я. И все-таки, что-то тут не так. Только вот что?! … О! А вот и «Огненный змий» собственной персоной. Небось, сразу матерится начнет… Хм, странно. Спокоен как удав».

— Павел Владимирович. Без доклада давай. Ну что там врачи о нашем пациенте говорят? Летать-то он сможет?

— Сможет или нет, товарищ капитан, это уже от динамики лечебного процесса зависит. Жив остался, а это главное. И еще сказали, что везучий он, словно в летном комбинезоне парень родился. С тридцати пяти метров плюхнуться и так дешево отделаться. Хотя какое уж тут везение, до первого боя в койку угодить? Самолет, наверное, списывать придется, там все повело. И еще до зубовного скрежета обидно, что у нас теперь на один вылет меньше осталось…

— Не горюй, начлет, это еще не те проблемы…

— Да уж… Какие же у нас тогда дальше страсти вылезут? А когда яп… Ну это… Инструктор НОВЫЙ когда появится?

— Думаю, завтра. Поэтому эта авария очень удачно для нас случилась.

Глядя в грустно-удивленные глаза своего зама криптокапитан только усмехнулся.

— Я в смысле обоснования реквизита операции. Жалко конечно Лушкина, но зато сразу понятно зачем нашему подразделению новый инструктор. Мы же, как выходит, плохо еще летаем. Думаю сегодня нас с тобой местное начальство против шести специально приласкает. Вроде того что плохо учимся воевать и к настоящим боям не готовы. Понял теперь?

— Угу. А сама авария-то случайная или…?

— Павел Владимирович, ты что совсем нас за людоедов держишь?

— Прости, Иван Олегович… Просто нервы сдают. Понимаю я, что вы специально людей гробить будете только если оно того стоит, а тут и без этого нормально бы обошлись. Просто не привык я еще к таким спецоперациям. Да и воевать нам уже пора учиться. Знаю, что спешить в нашем деле людей смешить, но уж очень хочется скорее настоящим делом заняться. Ну, а по аварии этой… Мне кажется все дело в ориентировке.

— Поясни.

— Точно не знаю, а вот чутье мне подсказывает. Думаю, что после лесных аэродромов Житомирщины, у ребят тут придется новые привычки формировать. Как Лушкин очнется его сразу допросить нужно, ЧТО ИМЕННО он там видел перед самой посадкой, пока машину к земле притирал. Он ведь на выравнивании да еще и в стороне от полосы плюхнулся, так, словно бы под ним еще метров пятьдесят высоты было. Вот поэтому я и считаю, их нужно срочно до темноты гонять на ориентирование и подход к полосе. И пока чтоб никаких тут у нас боев пластмассовыми пулями, только взлет-посадка. Нехай сначала акклиматизируются нормально.

— Хм. И правда. Ты знаешь, я тоже заметил что те парни, что в Центре четко у посадочного знака земли касались, тут сильно мазать стали. То недолет у них, то перелет. У остальных еще хуже. Значит потребуются дополнительные ориентиры. Да и привычки, тут ты прав, менять всем нам придется.

Павла слушала комэска вполуха, задумчиво ковыряя бурую землю носком сапога. В голове роились разные мысли, одна другой мрачнее. Наконец, встряхнув головой встретилась глазами с начальством.

— Я здесь еще нужен, товарищ комэск?

— Куда собрался-то?

— Да скоро две первые группы вернутся, и я два новых звена с лидерами Р-10 в полет на ориентировку отсылаю? Да и сам думаю, на Р-10 стрелком слетать. Чтоб глянуть, как и что они там делать будут.

— Ладно, лети.

— А можно мы с другого боку одним самым опытным звеном с ПТБ прогуляемся? Как раз нам дальности хватит, а у разведчика еще и запас останется.

— Это с какого еще другого?

— Сперва на бреющем на юго-запад сходим, подальше. Ну туда где наших аэродромов уже нет, потом углубимся на юг, на территорию Китая. Оттуда зайдем во фланг японцам и полезем вверх. Наберем высоты тысяч шесть с половиной, там и без кислорода справимся. Пройдем на север в сторону японской железной дороги. Если удастся, то поглядим, где у них аэродромы. Примерно там нас сумерки застанут. А уже там где их войск поменьше снова снизимся до бреющего и прямо на запад домой и рванем. А?

«Ух, как чекист напрягся. Прям как гончая на охоте. Не представляю как он вообще умудряется еще и летчиком-истребителем быть. И, кстати, хорошим, надо сказать, истребителем. В бою с ним щелкать клювом категорически не рекомендуется. Но ведь план полета правильный. Да, если что случится, то шкурку с вот этого конкретного комэска снимут. И не с того места снимать начнут, где ему обычно нравится. Гм. Сверлит, ух как сверлит глазами! Ждет, небось, что я дергаться начну? Так я с экрана телика у самого Штирлица училась такой взгляд выдерживать. Эх! Жаль если откажется».

— Нас ведь никто там не ждет. Ни в жизнь японцы не поверят, что это советские машины у них над головой вот так нагло летают. Да и не видели они контуров И-14, а Р-10 и сам на японских бомберов смахивает. Только вы прожекторами полосу осветите, а то темнеет тут быстро.

«Мы ведь таким макаром за один этот вылет самые свежие разведданные получим. А заодно и пятерых пилотов в разведвылете во вражьем тылу откатаем. А вот такие навыки нам потом, ох как пригодиться могут! Хм. Похоже все эти резоны «Огненный змий» уже на своем арифмометре чуть помедленней меня посчитал, и понял, что линять сейчас мне никакого резону нет. А, значит…»

— Ладно, полетишь. Но парашют свой здесь оставь. ВСЕ ПОНЯЛ?

— А то? В смысле так точно, товарищ капитан!

— Ну-ну… И…вот что…Пойми ты, Павел Владимирович. Я бы один тебе доверился, но здесь слишком много людей завязано, чтобы я мог своим чувствам волю давать.

— О чем разговор, тащ капитан. Всё всем давно понятно. А вот вернусь оттуда и поговорим. Да, кстати Иван Олегович, у меня по поводу нашего «Кирасира» разбитого идея вылезла. Сейчас рассказать или после вылета?

— Давай сейчас, а то мало ли что…

— Глядите, через пару-тройку недель к нам, наверное, «Тюльпаны» поступят. Значит кроме яп… НОВОГО инструктора испытания новых самолетов тоже вражескую разведку заинтересовать могут. Могут ведь?

— Ну могут, и куда это ты клонишь?

— А туда. Прикрытия ведь еще и этой операции у нас и нету толком… Я не об охране, а о том, какие самолеты им показывать.

— Зачем им вообще что-то показывать? Ты чего такое говоришь, старлей! …Э…Тьфу ты! Замучила уже эта чехарда! Все никак язык не привыкнет.

— Если хоть что-нибудь ТАКОГО мы им не покажем, то могут ведь и сами выход на наши секреты найти. Пути разведки неисповедимы. Ведь так?

— И что? Не пойму я, что ты предлагаешь!

— Тише, товарищ капитан. Я же и говорю, людей у нас для дезинформации японцев нету. Зато у нас есть почти новый, но сильно разбитый ИП-1. Учебный истребитель по которому даже ни разу выстрелить учебными пулями не успели. Сам этот истребитель еще недавно был секретным, характеристики его почти наверняка японцам неизвестны. В частности, что у него недостаточная скорость и скороподъемность они наверняка не знают. Да и вообще контуры у этого самолета странные и незнакомые, только ткань защитную с планера ободрать все же желательно, и фонарь кабины ему на другой заменить, а то могут догадаться об его настоящем использовании.

— Ты что же предлагаешь его к «японцам» подбросить?!

— Именно, Иван Олегович. Более того, смонтируем на нем какие-нибудь выгоревшие многокамерные пороховые ускорители и сбросим его с ТБ-3 где-нибудь за рекой. Да так чтобы он еще и громко взорвался. А?!

— Хм.

— И пусть они себе тыквы чешут, что это такое за чудо и где оно живет? А если сможете уговорить начальство свежий труп в кабину положить с документами интересного характера. То…

— Тихо, Колун! Твой Глинка идет.

Горелкин нервно огляделся и нахмурил брови. Что-то прикинув в уме кивнул сам себе и почти шепотом благословил подчиненного.

— Значит так, сейчас лети, но надолго не задерживайся, через два с половиной часа чтобы вернулись! Ты меня понял?!

— Так точно! Разрешите идти?

— Иди уже, мозгокрут.

Павла повернулась кругом и пошла навстречу лейтенанту, который присоединился к убывающему в командировку воинству буквально за неделю до отъезда. Причем Павле пришлось долго уговаривать начальство в полезности этого запоздавшего по воле командования ВВС приобретения.

— Лейтенант, иди сюда!

— Тащ, замкомэск…

— Нету времени на политесы. Слушай меня, Борис. Вон на том Р-10 мы с тобой сейчас вместе лидером звена И-14 слетаем, я за стрелка буду. Ты готов?

— Дело нехитрое. Я на таком часов тридцать уже накрутил. Павел, а ты когда меня по-настоящему на И-14 учить будешь, а то все «Кирасиры», спарки да Р-10 этот… Я же настоящему бою тоже учиться хочу.

— Скоро, Боря, скоро. Просто ты немного припоздал, вот и учим тебя по индивидуальной программе. А спасибо за это ты своему начальству скажи. Так что, заводи разведчика. Стой! Карту дай. Угу. А полетим мы с тобой вот так…

— …Еще раз всем слушать меня внимательно.

Пять пар глаз настороженно уперлись своими взглядами в пылающий взор сурового лектора.

— Полет будет сложным. Но самое сложное и самое главное для всех нас – это вернуться из этого полета без потерь. Поняли меня? БЕЗ ПОТЕРЬ мы должны вернуться. Не важно, собьем мы кого-нибудь сегодня или нет. Даже если рядом будут проходить легкие цели, мы не будем их трогать. Разрешаю открывать огонь только когда мы будем обнаружены и атакованы противником. До этого момента нету нас в небе. НАС НЕТУ! Просто у врага воображение разыгралось. Парам истребителей идти от разведчика в правом и левом пеленге. Удаление между самолетами 150–200 метров по фронту и 100 метров по глубине строя. Будем делать вид, что мы – это японское начальство, которое под охраной отборной четверки асов инспекцию с неба проводит. В течение всего полета внимательно следить за воздухом и разведчика прикрывать от внезапных атак. За землей следить, это в первую очередь задача разведчика. А истребителям смотреть на землю во вторую очередь. Ориентиры наземные для себя отмечайте, в воздухе осматриваться учитесь. Увидите вражеские аэродромы запоминайте. На тебе, Борис, строгое выдерживание маршрута. Надо будет что-то поменять, решим уже на месте. В обычных случаях сигналы подавать пилотажем, в особых случаях сигналы ракетами, как условлено. Баки сбрасывать только по команде Р-10 в пустынной местности, либо в начале воздушного боя. В общем, ребята этот полет для нас в первую голову разведывательный и ознакомительный. Главное, все без суеты и спокойно делайте. Ну и не дурите, конечно. Если атакуют, то обороняемся и отходим к себе в том порядке, который уже озвучен. Вопросы есть? Всем всё понятно?!

Нестройный хор ответил «так точно!». Да и сколько ж можно одно и то же обсуждать. На этом инструктаж пилотов закончился и Павла отправилась к своему Р-10. Подошла к крылу похлопала его и уже собралась залезть в кабину стрелка, как внезапно была остановлена спокойным голосом командира роты охраны.

— Товарищ лейтенант, примите, пожалуйста, лекарство перед полетом.

— Это еще зачем?

— Распоряжение начальника охраны.

— А-а-а. А противное-то оно какое! Тьфу ты! А такое всем дают?

— Нет, такое дают только вам.

— Лейтенант. А почему вообще это лекарство даете вы, а не доктор?

— Потому что оно особо ценное для особо ценных кадров. И если вы через три с половиной часа не успеете вернуться на аэродром, то… То это лекарство может и не помочь… В общем лучше бы вам не задерживаться. ВЫ ПОНЯЛИ?

— Я вас понял, ТОВАРИЩ ЛЕЙТЕНАНТ. И передайте ТОВАРИЩУ Полынкину мою благодарность за оказанную заботу…

«Суки! Гады! Сволочи! И я же сама этим «кремлевским отравителям» каштаны из огня таскаю! У-у-у-у, твари! Подлецы! Не, ну вот ведь уроды, все-таки! Парашют забрали, ладно. Хрен с ним с парашютом! Но они же сволочи меня сейчас яд сожрать заставили! Ну, начальнички! Ну, заботливые твари! А ну как из-за этой дряни я теперь видеть нормально не смогу. Вдруг на нас 97-е навалятся, а я из-за этого буду двадцатимиллиметровыми мимо поливать. И отказаться нельзя. Вот суки! Ну если эта отрава мне хоть капельку в полете помешает, я лично Полынкину по мордасам настучу. Я его морду тамбовскую под хохлому распишу за это…»

— Проверка связи. К взлету готов. В Саках наоборот было. А, Павел? А теперь ты мне разрешение даешь.

— Погоди, Боря! Ко мне тут снова наши пинкертоны идут. Век бы их не видеть…

На крыло разведчика снова поднялся лейтенант с змеино-акульим взглядом.

— Товарищ замкомэск, я прошу вас прямо сейчас сдать все пишущие принадлежности и карты…

— Вы!.. Вы что, лейтенант белены объелись! А как я буду развединформацию о противнике во вражьем тылу зарисовывать! Может еще и фотоаппараты с Р-10 снимете?!

— Фотоаппараты можете себе оставить. А все листы бумаги и картона, самописки, карандаши и еще мелки прошу добровольно сдать. Это приказ товарища Полынкина. И еще я прошу выйти из кабины, чтобы мы могли её осмотреть.

— Для начала командира эскадрильи сюда пригласите, товарищ лейтенант.

— Хорошо, но из кабины я вас прошу все же выйти.

Глинка озадаченно вертел головой. Павла, внутренне кипя, отошла от крыла и обмахивалась шлемом. Наконец, комэск подошел к приготовившемуся взлетать Р-10.

— Павел Владимирович, в чем суть вашей претензии? Только говорите негромко, пересуды никому не нужны.

— Дело в том, Иван Олегович, что действия начальника охраны ставят под угрозу сбор в этом вылете сведений о тылах противника. Наши фотоаппараты физически не смогут зафиксировать все важное, что мы можем встретить. А запомнить все это без карты я не смогу.

— Так может тогда отправить того, кто сможет?

— Предлагаю кандидатуру капитана Полынкина. Я слышал, что у него фотографическая память.

— Не иронизируйте, пожалуйста. Вы же ПОНИМАЕТЕ, смысл этого приказа.

«Это ты к тому, что я шпион вражеский и вы опасаетесь что я записками над японской территорией сыпать начну. Да-а-а. Великого же ума ваши стратеги! А вот хрен вам, а не профанация боевого вылета!».

— Тогда, давайте сделаем так. Все карты, блокноты и письменные принадлежности оставьте в кабине. А фонарь кабины вы мне так заклиньте, чтобы я ничего наружу выкинуть не мог. Пистолет свой я сдам, мне он в воздухе не нужен. И все тяжелое из кабины заберите, чтобы я фонарь еще чем-нибудь выбить не смог. И еще к пилотскому креслу меня привяжите посильнее, так чтобы я ногами стекло выбить не попытался. Только поскорее все это делайте, а то через пару часов уже смеркаться начнет, а нам еще лететь.

— Напрасно вы так, Павел Владимирович. Напрасно…

— Ничего не напрасно, Иван Олегович! Сейчас потеря любого нашего пилота вместе с самолетом может привести к серьезным проблемам в работе эскадрильи. От этого вылета ДЕЙСТВИТЕЛЬНО зависит многое. Если вы вместе с начальником охраны будете и дальше саботировать работу, то я никуда не полечу! Ребята мой инструктаж уже слышали, и если вы сейчас в этот полет нормально по-человечески не пустите, то можете сразу меня арестовывать.

— Можем конечно и арестовать. Но что, вам в этом конкретном полете свет клином сошелся? Ведь столько сил уже потрачено, чтобы людей воевать обучить!

— Иван Олегович. Сошелся свет клином. Вот если мы нормально слетаем и все у нас получится, то я гарантирую, что наши ребята смогут быстро научиться ориентироваться в этом районе и так же быстро понимать, откуда им ждать угрозы. Ну а сорвете этот вылет, перестанет с этого момента эскадрилья быть нормальной боевой единицей и станет зоной. Да, зоной! Причем не пилотажной, а обычной ГУЛАГовской. Зоной, где только охрана право имеет право голоса. А в зоне я летать не буду.

— Условия нам ставите?!

— Это не условие, это констатация факта, товарищ капитан! Можете даже не давать мне противоядия. Ср.ть мне с высокой ветки на такую вашу постановку учебного процесса! Без меня тогда наше «пушечное мясо» на обед к японским рыбоедам отправляйте!

— Ста…Тьфу ты! ЛЕЙТЕНАНТ КОЛУН!

«Ну что, старлей-майор? Пора шпиона в цугундер запирать, да? Давай тогда живее, и не миндальничай! Да и какие вы, нахрен пилоты, если простых вопросов не понимаете! М-да-а».

— Приказываю, вам со звеном выполнить разведывательный полет в полном объеме! Оружие сдайте. Карты и блокноты возьмите. Фонарь вам зафиксируют…

— Слушаюсь!

— Выполняйте! И удачи вам там, Павел Владимирович!

«Ни хрена себе! Он что же под свою ответственность меня отпускает. Неужели же Горелкин не верит, что я шпион? Если так, то скоро у него проблемы начнутся. Полынкин на него уже небось дело завел. М-дя. Натворила я дел своей принципиальностью. Но отступать мне уже некуда. Лететь надо. Это факт, а остальное побоку».

Через десять минут разведчик оторвался от полосы. За ним парами взлетали И-14 сопровождения…

— Товарищ старший майор госбезопасности, разрешите доложить?

— Это хорошо, что вы быстро приехали. Докладывайте. И вот что, приказываю вам при отсутствии посторонних общаться ко мне по имени-отчеству.

— Слушаюсь. Виктор Михайлович, я час назад под свою ответственность выпустил в разведывательный полет «Кантонца». В составе группы один Р-10 и четыре И-14. Он полетел штурманом-стрелком. В случае провала вылета готов понести любую ответственность.

— Вообще-то мне уже доложили об этом. Как впрочем и об инциденте, который случился перед самым вылетом. Зачем вы его выпустили в полет вы расскажете сами, но я, честно говоря, ожидал от вас большей ловкости и изящества. Он что, и правда собирался умереть от яда, если бы ему не разрешили в этом вылете нормально собирать и фиксировать развединформацию?

— Так точно, собирался. Если разрешите я бы хотел высказать свое личное мнение об этом человеке, а заодно и о том, почему я разрешил ему этот полет?

— Говорите.

— Я считаю, что «Кантонец» не может быть шпионом. Я далеко не уверен в полезности всех его предложений, включая даже то, о котором я принял решение немедленно вам доложить. Тем не менее, мнение о нынешнем режиме контроля у меня сложилось крайне негативное. Я уверен, что для пользы операции нужно прекратить все эти игры с ядами, полетами без парашюта и с заклиненным фонарем кабины. Этот человек наверняка будет нам полезнее если его работу чрезмерно не сковывать бесполезными мерами, которые принципиально не способны помешать действиям настоящего шпиона. Отбери мы у него перед вылетом даже нательное белье, если это настоящий шпион, то он нашел бы способ передать сигнал, да еще так бы это сделал, что мы бы даже об этом не догадались. И уж конечно он не стал бы противиться такой бестолковой опеке, а с улыбкой и спокойствием принял бы все это. Виктор Михайлович, не подумайте, что я слишком очарован личностью этого человека. Это не так, порой мне его лично пристрелить хочется. От анархизма его еще придется долго лечить, а в некоторых вопросах он явно перегибает палку со своей принципиальностью. В армии такой максимализм обошелся бы ему вечными лейтенантскими кубарями и досрочным увольнением в запас. Но вот в том, что в таком сложном и ответственном деле, как наша операция нельзя тупо соблюдать все правила, особенно если это вредит поставленной цели, я с ним абсолютно согласен. Я хорошо помню правила и уставы, но в данном случае врагов мы ищем не там. И Полынкину я уже посоветовал обратить более пристальное внимание на обеспечивающую нас продовольствием и водой монгольскую часть, и на личный состав автомобильного взвода.

Начальник удивленно разглядывал лицо своего подчиненного. Словно бы пытался удостовериться в искренности его жаркого выступления.

— Вот как? Хм. А Полынкин, он что, манкирует своими обязанностями и не обеспечивает достаточный уровень безопасности вашей части?

— Этого я сказать не могу. Но его чрезмерно пристальное внимание к «Кантонцу» скоро станет заметным для всех. А у нас не просто подразделение НКВД, а еще и боевая часть, для которой чрезвычайно важными являются состояние боевого духа и взаимовыручка. Станут ли пилоты выполнять предполетные инструкции «Кантонца», и будут ли надежно прикрывать его в бою, если к нему уже сейчас такое нарочито предвзятое отношение охраны, я предсказывать не берусь. А ведь от этого зависит и эффективность боевой работы и, возможно, будущий уровень потерь. Поэтому я считаю такую «заботу» Полынкина о «Кантонце» чрезмерной и неэффективной.

— Ладно, я вас понял. По поводу изменения схемы контроля «Кантонца» мы уже думали, и через три дня я вам пришлю еще одного человека, который хорошо изучил ваш объект и во многих ситуациях сможет быть полезным. Что вы там начали говорить о его новом предложении?

— Я внимательно изучал его дело и пока не понимаю, откуда у него такие идеи. Ощущение такое, будто человек начитался разных книг о шпионах, но сам в этой работе еще мало что понимает. Старший лейтенант предлагает совместить действия по прикрытию «Флористики» с дезинформацией противника и для этого советует использовать разбитый вчера учебно-боевой ИП-1. Он обоснованно считает, что японцы ничего толком про эту еще недавно сверхсекретную машину знать не могут. А установив на ней блоки реактивных пороховых ускорителей, можно было бы вручить этот поломанный аппарат японцам, чтобы направить их по ложному следу. Предлагает громко сбросить эту «липу» на контролируемой японцами территории с трупом в кабине и якобы секретными документами. На мой взгляд, если это идея самих японцев то уж очень глупая, ничего они этим не добьются. Даже о наших настоящих операциях прикрытия они так узнать не смогут. А вот если удастся их поймать еще на этот крючок, то могут появиться интересные перспективы.

— Хм. Идея и правда интересная. Аппарат нужно срочно убрать с глаз, до принятия решения по этому вопросу. И продумайте как это сделать незаметно. С начальником охраны приказываю вам восстановить нормальные рабочие отношения. По режиму контроля Колуна я сам лично отдам Полынкину приказ. А сами запоминайте новые сведения по основной операции. За предшествующую декаду орлы Смушкевича смогли сбить в воздушных боях много японцев и несколько их летчиков были пленены. Можно даже сказать, что прибывшие вместе с ним Герои Советского Союза частично уже выполнили вашу задачу по захвату инициативы в воздухе. Иван Олегович, не надо обижаться. Да, поставленная задача немного упростилась, но она никуда не исчезла. А вам с вашими птенцами работы еще надолго хватит, ведь настоящее-то противостояние с японцами еще впереди. Вернемся к пленным японцам. Относительно целыми к нам попали трое пилотов. Вот их-то вместе с теми двумя, которых мы изначально планировали привлечь к операции, вам и предстоит теперь разместить на базе. Причем сделать это нужно так, чтобы исключить их общение и возможность побега. Хотя… Вот одного самого буйного можно ведь и отпустить. Сколько у вас там есть двухместных машин?

— Три УТИ-4, и два УТ-2. Виктор Михайлович, вы хотите…

— Иван Олегович. Понимаю, что вам жалко терять самолет, но зато есть шанс резко ускорить эту операцию. Подготовьте для этого самый изношенный аппарат. Стрельбу пластиковыми пулями до времени японцам не показывайте. И пусть все ИП-1 до момента побега одного из японцев будут зачехлены и охраняются как новейшая сверхсекретная техника. Ну, может быть, пусть слегка будут заметны их контуры и металлическая конструкция. Вам все ясно?

— Так точно!

— А когда этот ваш «злой гений» из разведки вернется?

— Примерно через два с половиной часа у И-14 начнет заканчиваться горючее. Но могут появиться и раньше. Я лично верю в то, что полет будет успешным.

— А вам теперь больше ничего и не остается, кроме как самому верить в свою удачу. Вы свободны.

«Ой, как больно лягается, гадина! Нет, конечно же, привыкнуть можно и к этому, но вот ее родителю я, как вернусь, все-все наболевшее выскажу. Это ж надо было придумать чтоб больше половины отдачи авиапушки своим плечом гасить. У, зараза! Хоть сапоги снимай и к плечу в качестве амортизатора портянками привязывай. Синячок наверно будет. Ладно, двумя снарядами я для проверки «пукнула», пока и хватит. Вроде бы в той стороне никаких монгольских сайгаков не было. Может я вообще зря переживаю и не будет нынче никакого боя. Угу. Покаркай, белобока, покаркай».

— Это Сумбурин что ли было? Павел, ты там не спишь?

— Оно самое. Да не сплю я, Боря. Ты сам-то не забывай за высотой следить. Тут лучше еще метров пятьдесят запаса набрать. И так уже пузом сопки скребем.

— Паш, а что там все-таки на старте-то было?

— На старте? Да боятся наши чекисты меня в воздух отпускать, бо слишком много знаю я.

— А почему тогда все-таки пустили?

— Поняли они, что я и правда очень много знаю.

— Ну ты и темнила. Ладно, если не можешь, не рассказывай.

— Уговорил, не буду.

«А время-то уже к вечеру. Угу. Как бы нам вообще не заночевать на обратном пути, где-нибудь в месте вынужденной посадки… Хм… Правда мне-то такая ночевка точно не грозит. Я ж теперь, можно сказать, родной сестрой собаке Павлова стала. Может быть меня даже наградят… Угум… Посмертно… За большой вклад внесенный в авиационную медицину на тему противодействия организма летчика действию ядов в боевом вылете. Так чта, дарахие ращияне, ночевки в степи в этой серии не будет… И под звездами китайско-монгольскими вспомина-а-аем неспроста-а-а… э-э-э… харьковские, житомирские и саковские… ну и прочие тоже… Эх, российские места!.. В общем, есть что вспомнить перед скорой агонией бывшему члену развалившейся партии, а ныне блудному сыну-дочери ВЛКСМ. М-дя-я… Хороша-а-а страна-а-а Монго-о-олия, а Росси-и-ия лучше всех! …Да и хрен бы с ней с этой жизнью, если бы успела хоть что-нибудь полезное сделать. Хоть бы пару асов Геринга с украинскими кротами или с белорусскими лягушками подружить…Э-хе-хе».

Самолеты летели низко, метрах на ста высоты. Изредка чуть приподымались до двухсот-двухсот пятидесяти. Скорость держали почти максимальную для оснащенного новым мотором Р-10. Что-то около трехсот сорока у земли. Борис, по командам Павлы, старательно обходил свои аэродромы. Дебильно подставлять себя и подопечных под атаку дежурного звена родных ВВС Павла не собиралась. Под крыльями кое-где пылили по проселкам тыловые монгольские части. Обжитые места чаще оставались левее и пока пятерка самолетов летела по направлению в глухой тыл. Небольшие кочевья скотоводов иногда возникали под крыльями. Мелькали юрты и встревоженно разбегающаяся пугливая скотина. Несколько секунд суеты и снова внизу унылый пейзаж полупустыни. Понемногу группа стала забирать восточнее. Однообразие монгольской степи поначалу сильно утомляло взгляд, но вот, наконец, характер местности стал постепенно меняться. Небольшие водоемы стали попадаться немного чаще, а впереди и слева замаячили какие-то возвышенности. Через час с четвертью после взлета полет шел уже над территорией Северного Китая. Пересекли несколько некрупных речушек. Сбоку, на пределе видимости, остался китайский городок и невысокая гора.

— Павел, мы где сейчас летим? Не пора нам еще вверх забираться?

— Хуанганшань прошли, Боря. Вверх нам еще рановато. Надо поглубже внутрь Китая залезть, чтобы совсем уже с тылу к самураям подойти. Чуток совсем потерпи.

— Как скажешь, тебе виднее.

«А Боря не так уж не прав. Высоту скоро надо будет набирать. Даже с учетом того, что до границ Хайларской области нам еще пилить и пилить, все равно пора забираться повыше. А то какой-нибудь особо глазастый тыловой самурай углядит наши звезды да и начнет своими письмами счастья тут всех на уши ставить. Угу. Значит, надо нам минут через десять занимать верхний эшелон и дальше уже на нем небеса пенить. Правда, у И-14 наверняка еще топливо в ПТБ осталось. А сбрасывать пустышки лучше бы на бреющем, чтобы не задели кого и не обидели… Гм… По карте вроде есть место удобное, и как раз минутах в тринадцати прямо по курсу. Значит ждем пока…»

Светло-серые тени стремительно проскользнули по краю неба, бросив в глаза пару солнечных зайчиков остеклением своих кабин. Небольшой плохо вооруженный дозорный отряд баргудской конницы проводил удивленным взглядом плохо различимые в раскаленном мареве самолеты и продолжил свое неспешное патрулирование. Рассмотреть самолеты в единственный бинокль маньчжуры не успели. Поэтому, не придав особого значения этому факту, командир кавалеристов продолжил свое движение.

На вокзале была суета. Две, затянутые в ремни фигуры в фуражках с синим околышем, стояли у последнего вагона. Под пропитые крики носильщиков «Поберегись!» вдоль соседнего поезда шумно лилась толпа вновь прибывших. Немного похожий на полноватого профессора старший командир наставлял своего подчиненного. Было заметно, что капитан госбезопасности Кувшинов нервничает, но очень старается этого не показывать.

— Валера, ты хорошо понял, что от тебя требуется?

— Да все я понимаю, Николай Иванович. Не сомневайтесь. Да я этого летуна уже как родного брата изучил. Хотя иногда он и бывает непредсказуемым, но сделать настоящую глупость я ему не дам.

— Твоими бы устами… Ладно, с этим разобрались. Ну а как ты будешь к своей новой боевой роли привыкать? Там ведь и пилотом командовать придется, и фотографировать, и курс прокладывать, да и от самолетов самурайских если что, отбиваться нужно будет. С этим-то как быть?

— Не волнуйтесь, товарищ капитан госбезопасности. Он и сам мне немного с этим помог. Я же с его подачи еще у десантников из ДА с Р-5 пострелять успел. Придется еще конечно много поучиться, но свою стрелково-пулеметную подготовку за последний месяц я уже сильно подтянул. По топографии опять же, у меня всегда «отлично» было. Да и авиационную специфику я факультативно еще в Саках изучать начал. Не зря же вы мне тогда этот псевдоним дали. В общем, справлюсь я.

— Ну дай-то… Гм-м. Ладно, давай прощаться. И не забудь, Валера, по-настоящему ты будешь подчиняться там только самому Бочкову. Ни комэск, ни начальник охраны не будут иметь права тебя снять с вылета или еще как-нибудь изолировать от объекта. В общем, гляди там в оба у меня.

— Есть глядеть в оба!

— Ладно, лети, крылатый.

Начальник НИИ ВВС слушал доклад старейшего испытателя страны. Простуженно шмыгая своим «орлиным клювом», Филин то и дело бросал удивленные взгляды на сидевших за столом испытателей. Словно бы вопрошая их «Видали? Нет вы только гляньте, люди добрые, что на белом свете деется!».

— …В общем, товарищ комбриг, быстро снять с них полностью характеристики будет непросто. Да и машины ведь не серийные. Практически ручной сборки все…

— Серийные не серийные! Ты, Борис Николаевич, нам тут сказок не рассказывай. Ты просто скажи, примерно когда мы их ТТХ получим?

— Сказок я, товарищ комбриг, сроду не рассказывал. Говорю, лишь то, что знаю. Спешить здесь нельзя, да и просто опасно. Вон, видите, что вчера с Р-10 случилось? Хоть центроплан и зашит дюралем, но от пожара самолет все равно не застрахован. Хорошо, что в этот раз и машину спасли и людей не потеряли. По-хорошему, вообще все эти аппараты нужно сначала испытывать без этих новых двигателей. Кстати, этого «Кирасира» с М-103 мы ведь уже начали испытывать. И я, и Шиянов, полета по три каждый сделали. Благо из СТО прислали их нам сразу две штуки. Вот того из них, которого для тренировочных боев готовят мы сейчас и гоняем. Скорость уже получена неплохая, около 500. Скороподъемность тоже не хуже, чем у последних «ишаков». Маневренность у него в горизонтали примерно как у И-16 первых выпусков и лучше, чем у большинства новых опытных самолетов. «Мессера» в учебных боях он изображать сможет. Ну, а ту пару полуреактивных И-14 испытывать придется еще долго. И дело даже не в самих этих реактивных двигателях. Там ведь по всему размаху крыла зависающие закрылки стоят. А мы таких конструкций до этого еще толком и не испытывали. Ну а про саму машину пусть товарищ Таракановский рассказывает. Он больше других летал, ему и ответ держать.

— Ну что скажешь, Михаил Иванович?

— Машина получилась верткая. По маневренности не хуже, по крайней мере того И-96, который мы в прошлом году и этой весной испытывали, и которого у нас в СТО забрали. Правда, нагрузки на рулях у этой модификации немного великоваты. Устойчивость продольная и поперечная у нее также в норме. По аэродинамике вылизали ее замечательно. Скоростные характеристики мы еще не замеряли. Из наследственных проблем осталась узкая колея шасси. Обзор из кабины плоховат. Из нового. М-62 под новым капотом опять же сильно греется. Но это все по полетам без запуска реактивного двигателя. Сам «Тюльпан» позавчера и вчера погоняли на земле, но по результатам наземных проверок вместо меня путь лучше инженеры высказываются. Ну, а я считаю, что в воздухе на средних скоростях уже можно те «Тюльпаны» начинать испытывать. А вот на максимале смотреть их я бы пока не спешил. Пусть пока на земле их на форсаже еще немного погоняют. Но если появится решение испытывать, то я готов слетать и на максимальную тягу. С выключенными «Тюльпанами» самолет резко потерял в скороподъемности. Но если машина планируется в варианте перехватчика с комбинированной установкой, то это не должно стать проблемой. В общем еще бы неделю без спешки покрутить его и пока без огневых. А потом в течение месяца провести огневые испытания.

— Нет у нас месяца, товарищи. И даже трех недель нету. Нам приказано всеми силами ускорить испытания…

Над столом повисла тяжелая пауза. Впечатления испытателей от пожара опытного Р-10 с «Тюльпанами» еще не выцвели. Поэтому озвученная задача и, правда, отдавала штурмовщиной, а возможные последствия плохого результата испытаний все присутствующие отлично себе представляли. Как впрочем представляли себе и последствия задержки проведения испытаний.

— Товарищ комбриг. А может нам у ВВС автора этого «Тюльпана» выпросить? Вроде бы он в Харькове самый первый образец еще в мае на И-Z испытывал.

— Я уже посылал запрос. Ответа нет. В какую-то командировку его услали.

— А вернуть, нельзя…

— Нельзя его вернуть и хватит об этом. Давайте, товарищи, думать, что тут еще можно сделать?

«Сюда смотреть, товарищи, эскорт… Ствол вверх задран, видели?! Ага. Крылышками качнули, значит узрели. Проснулись и ближе подошли. А теперь включаем, робяты, телепатию. Правая пара на полкило ниже, удаление такое же… Твою ж мать! Смотреть за моим стволом, дебилы! Вот так, понятно вам? Нет? А так? Ну же, дятлы! Может, вам сюда еще сурдопереводчика подать? Ну думай, думай Сашок! Скрипи, давай, своим грецким орешком… О! Заработало! Теперь левому скомандовать осталось…Уф! А я уж грешным делом думала, флажным семафором только на флоте пользуются…»

— Подлетаем, Боря. Железную дорогу видишь?

— Нет пока. Да и с такой высоты ее попробуй разгляди. Ты эскорту уже скомандовал развернуться?

— Угу. Они уже минут пять головами крутят, ориентиры запоминая. Жаль, над теми двумя аэродромами нам пролететь нельзя. Но я камеру развернул, как сумел, их сфотографировал.

— Вижу железку, Паша!

— Молодца, теперь станцию ищи.

— Впереди ее не видно, может сзади у тебя.

— Тьфу ты! Точно, вон там сзади какое-то скопление пятен. Разворачиваемся туда.

Группа самолетов лениво развернулась левым виражом, и пошла вдоль полотна на юг.

— Паша, готовься фотографировать.

— Усегда готов. А поезда на станции видишь?

— Там до хрена всякого. С такой высоты и не разглядеть толком. Готовь камеру. Я тебе командую как в спорте.

— Давай уже, директор фотосалона.

— На старт… Внимание… Марш! Снимай, Пашка, я ровно веду!

— Тихо, «Сусанин»! Гляди, не рыскай…

Р-10 не спеша прошел над объектом на почти семикилометровой высоте. Потом заложил левый вираж и снова ушел в глубину вражеской территории, сопровождаемый четырьмя своими лейб-гвардейцами. Еще через четверть часа группа пересекла железную дорогу уже в другом месте и под острым углом стала плавно приближаться к линии фронта. Здесь на высоте солнце еще не выглядело закатным, но внизу на земле уже легли длинные тени.

— Пашка, выше нас на десять часов кто-то летит. Видишь его?

— Не вижу, Борька, скользни вправо.

— Ну как?

— Так держи, отлично! Вижу его гада! Это японский разведчик. Они очень быстрые, шансов взять его у нас очень мало. Но отпускать эту сволочь, ой как не хочется. Он же, мерзавец, нашим сильно напакостить может.

— Так, может, собьем его?

— А если уйдет? Он же тогда всем тут растреплет, что по японским тылам какие-то русские нахалы шастают.

— Паша, он нас уже увидел. Будем мы его сбивать или нет, он нас так и так сдаст. Решай сам, ты командир.

— А, хрен с тобой, вояка! Наш курс сейчас за его хвостом должен пройти. Разворачивай группу на параллельный и высоту набирай. Он наверняка выше полезет чтобы от нас уходить.

— Ладно, сделаю. Жаль, нам самим стрельнуть не удастся.

«Этот гад пока не убегает. Небось думает, что не достать нам его. Думай, думай, сын Востока. Ребята, внимание! А теперь, ребятушки, нам с вами нужно такое взаимопонимание, прям как у циркачей на трапеции. Сашок, гляди сюда. Понял меня? Не понял, тетерев. Щас я тебя научу сигналы понимать. На тебе пару восьмилинейных в направлении цели. У-у-уу! Снова плечо заныло… Ну, Березин, ну змий! О! Неужели этот гений немого общения понял мою команду. А теперь нам с Борей нужно самим на его пути отхода встать».

— Борис, видишь, наши высоту для атаки того японца набирают?

— Ага, вижу.

— А ты все наоборот делай. Разгоняйся со снижением чуть левее. Потом мы с тобой снова высоту наберем. Сейчас они его на нашу территорию погонят и он в обратную сторону выкрутиться захочет. Вот там мы его и должны встречать. Сбить мы его с нашими скоростями и маневренностью не сможем, так давай пугнем его, чтобы хотя бы скорость потерял и под пушки ребят угодил. Швидче давай, хлопче! Зажмем мы этого гада, Борька…

Солнце уже несколько минут как коснулось горизонта, но ночь еще не совсем захватила своим темным воинством широкую площадку аэродрома и его пустынной округи. У взлетной полосы замер покусывая травину высокий мужчина в форме капитана ВВС. Вдоль направления посадки предусмотрительно светила пара небольших прожекторов.

— Раз, два, три, четыре. Четыре… Нет, не четыре. Все пять на посадку заходят. Видать, ведомый одной из пар только что из-за своего ведущего вылез.

— Ну что, все садятся, Иван?

— Все. Что, не вышло позлорадствовать?

— Ты, Иван, на меня не дуйся. Мы с тобой вместе за операцию отвечаем. И я для пользы дела старался.

— Мое мнение об этой пользе ты слышал. Так что, Сергей, разные у нас с тобой взгляды на пользу дела. Но вот работать нам, несмотря ни на что нужно слаженно. Ну, а то, что он вернулся говорит о том, что мы можем получить от него гораздо больше, чем сейчас, если будем себя вести капельку умнее.

— Ладно, комэск. Но ты совсем-то о нашей общей ответственности не забывай.

— Я не забуду, и ты помни. Только не перегибай палку, Сергей. Пусть он нормально служит. А контроль твой пусть таким будет, чтобы он о нем и не задумывался, но при этом никуда в сторону даже рыпнуться чтоб не мог. Мне Бочков сказал, что помощника тебе пришлет.

— Мне тоже говорил. Ладно, иди встречай своих героев.

К самолетной стоянке, не спеша, заруливал Р-10. Первая пара истребителей тоже уже катилась по полосе. Оставшиеся И-14, не спеша, выравнивались перед посадкой.

— Паша, ты бы чему сейчас больше порадовался?

— Стакану чая горячему. А ты? Небось, салу копченому.

— Да ну тебя! Я вообще-то о горячем душе мечтал. Вот теперь слюну сглатывать придется. А где это ты копченое сало ел?

— Да нигде не ел. В поезде один раз сосед по купе меня угощал, так я чуть слюной не подавился. Ладно, Борька, вылезай давай, и позови кого-нибудь помочь, а то у меня вроде фонарь заклинило.

На крыле разведчика первыми оказались командир роты охраны вместе с одним из своих бойцов. Как только фонарь кабины был открыт, в рот штурмана-стрелка была быстро всунута белая пилюля и через минуту лейтенант Колун, под удивленными взглядами своих недавних попутчиков, строевым шагом подошел к стоящему у стоянки комэску.

— Товарищ капитан. Группа возвратилась из разведывательного вылета на территорию противника. За время вылета обнаружено два аэродрома противника и скопление эшелонов на железнодорожной станции. Эти объекты зафиксированы фотоаппаратурой. Другие более мелкие объекты отмечены на карте. Схемы пролета замеченных на маршруте вражеских самолетов отражены в блокноте. Над линией фронта группа была обнаружена одномоторным вражеским разведчиком, предположительно, типа Ки-15. Вражеский разведчик на высокой скорости пытался скрыться на своей территории, но был зажат самолетами группы и сбит истребительным прикрытием. Потерь группа не имеет, техника работала бесперебойно. Ста… лейтенант Колун доклад закончил.

— От лица командования выражаю вам благодарность!

— Служу …трудовому народу!

— Что-то ты совсем расклеился, Павел Владимирович. Вон уже язык заплетается. Шел бы ты спать, что ли.

— Сейчас разбор вылета проведу, чаю выпью и завалюсь с размаху.

— Разбор и завтра провести можно будет.

— Нет, Иван Олегович. Разбор надо делать по горячим следам, пока еще руки помнят.

— Ладно, проводи. И вот что Павел… в общем не будет тебе больше лекарств, ты меня понял?

— А то как же. В смысле так точно, понял. И спасибо за доверие. Разрешите идти?

— Иди, разбирай. Завтра подробно обо всем потолкуем…

По прошествии трети суток, но в этот же примерно час, на крыльце одноэтажного дома расположенного на значительном удалении от описываемых событий крепкий немолодой мужчина задумчиво выкуривал уже третью по счету папиросу «Казбек».

«Ну держись, змий, только вернись мне оттуда. Вечным дежурным по штабу я тебя нахрен сделаю… Пару строк своему командиру ему, понимаешь, черкнуть лень. Я тебя, засранца, научу командование уважать. Ладно, ладно, злыдень…»

— Вась, пойдем спать, а?

— Сейчас приду. Иди в дом, а то замерзнешь. Иди-иди я скоро.

— Вась. Ну правда все нормально у него. Я сердцем чувствую.

— Угу.

— Зря ты себя так изводишь. Я три недели назад его мамке написала. Рассказала ей, что у парня сердечная драма, и вот мол из-за этого сейчас он весь в службу с головой погрузился. А она, представляешь мне вчера ответила. Благодарила, что заботимся о нем и сказала, что он ей перед самой командировкой письмо написал. Просил фотографию одной его школьной подруги выслать. Может, сладится у них, а?

— Может и сладится. Если, конечно, дурить не будет. Ладно, пошли в дом, Ларис, и, правда, спать уже пора…

Криптокапитан ВВС и, по совместительству, старший лейтенант госбезопасности Горелкин потерял к середине беседы часть своего олимпийского спокойствия. По его лицу было видно, что отстаиваемая им идея уже принята им всей душой, хоть и с полным осознанием возможного риска.

— Виктор Михайлович! Но вы же видите, что на снимке четко просматриваются стоянки самолетов? Значит надо обязательно этим воспользоваться. Сегодняшний день мы уже потеряли. Сильной активности японской авиации по сводкам наших соседей сегодня не наблюдается. И погода сегодня плохая, облака и вон дождь накрапывает. Значит, самолеты скорее всего никуда не делись. А на станции стоят цистерны с горючим. Не успели они их перекачать, это точно, тот состав тем вечером как раз последним на станцию пришел. Я не знаю, что в остальных вагонах, да будь там даже овес для лошадей вперемешку с хомутами. Все равно горючее в тех цистернах нужно уничтожить! Уничтожить, чтобы завтра их самолеты не могли выполнить часть запланированных вылетов… А то они наши аэродромы регулярно навещают, а мы, значит, не торопимся. Разгружайтесь на здоровье, господа самураи, так что ли?!

— А вы чего так разошлись-то, Иван Олегович?

— Простите за повышенный тон. Просто я с Колуном перед этим вот так же эту операцию обсуждал. Только там он уже меня почти теми же словами уговаривал. А теперь вот я вас убеждать пытаюсь.

— Хм. Значит он на этой операции настаивал. Может это как раз то самое, чего мы ожидали?

— Не может это оно быть, товарищ старший майор.

— Не товарищ старший майор, а Виктор Михайлович, договорились же. И вы же сами говорили, что эскадрилья еще к настоящим боям не готова. Ориентируетесь на местности слабо, опыта маловато. Да и «Кантонец» вас перед тем вылетом убеждал, что сначала людей нормально садиться и осматриваться научить надо…

Горелкин упрямо мотнул головой. И не отводя взгляда от вскинутых бровей начальства продолжил.

— Я его буквально этими же вашими словами долбить пытался. Представляете, он все это слушая, даже глазом не моргнул. И ответил, что к жестоким воздушным боям мы действительно не готовы, а вот к удару по наземным целям, выполненному на рассвете и на хвосте за лидерами, мы вполне даже готовы. И что, именно получив такой опыт, наши пилоты, наконец, перестанут трястись в мандраже, и почувствуют свою силу перед противником.

— М-да. На все у него ответ готов. Вам так не кажется?

— Кажется. Я от него уже просто устал. И еще кое-какие проблемы у нас появились това… Виктор Михайлович.

— Разве? Мне казалось вы полностью уверены в «Кантонце».

— Я не про «Кантонца», с ним все в порядке, я про легенду будущего японского беглеца с угоном самолета.

— Хм. А тут-то вам что не нравится?

— Да шито все на белую нитку. При том режиме охраны, который выстроен сейчас, японец сможет сбежать, только если ему специально помочь. В общем не поверят они. Не поверят в это, и тогда все пойдет насмарку. Может вообще по-другому эти сведения им подкинуть?

— Можно конечно и по-другому, но времени займет дополнительно недели две, никак не меньше. А время в нашем деле, Иван Олегович, дороже денег, а иногда и дороже человеческой жизни стоит. Неужели мы совсем ничего придумать не можем?

— Ну почему совсем ничего. Мысли пока крутятся вокруг убийства японцем одного из бойцов нашей охраны, но это отрепетировать очень сложно будет. Да и четыре счетверенных «Максима» объектовой ПВО и дежурное звено сильно снижают вероятность нормального взлета угнанного самолета.

Бочков, нахмурившись, задумчиво глядел в завешенное двойной сеткой окно юрты.

— М-да-а. Вот так история. Столько всего нагородили с охраной, что сами же себе трудности создаем… Иван Олегович, ты ж вроде говорил, что «Кантонец» у тебя главным придумщиком работает…

— Гм. Предлагаете ему про эту фазу операции рассказать?

— Почему бы нет?

— Но вы же сами говорили, что полного доверия к нему нет.

— Говорил и остаюсь при прежнем мнении, но дело важнее. И потом мы ведь можем и не привлекать его к самой инсценировке пусть лишь пару идей подкинет. Заодно и познакомите меня с ним. А то столько всего про него слышано да читано, а лично так до сих пор и не общались. Ну так как?

— Через полчаса доставлю его к вам. Разрешите идти?

— Идите.

…

Ехать в броневике Павле не понравилось. Шумно, тесно, запахи резкие и постоянное ощущение что сейчас непонятно откуда либо в спину сапогом прилетит либо какой-нибудь железиной по башке заедет.

…

— Лейтенант Колун по вашему приказанию прибыл, товарищ…

— Виктор Михайлович меня зовите. Ну, здравствуйте, товарищ постоянный нарушитель нашего спокойствия.

— Здравия желаю, Виктор Михайлович.

«Ну что, за отказ без карты летать меня прорабатывать будешь, дядя? По петлицам глядя, ты обычный пехотный полковник. Но, судя по тому как тянется перед тобой комэск… В общем скорее всего ты не просто левая какая шишка, а прямой начальник Горелкина, причем на несколько рангов выше его по должности. Это для меня минус. Но вот юмор у тебя присутствует это будет в плюс. В общем, поглядим…»

— Павел Владимирович, у меня к вам не совсем обычный вопрос. Если бы вы были японским летчиком, захваченным в плен, то какие обстоятельства вашего бегства из плена на самолете не вызывали бы у вас самого никаких сомнений в том, что этот побег не подстроен?

«Вот они чего задумали! Хм. А что, толково! Было бы толково, если бы японцы в штабе во всю эту липу поверили. Ладно, будем скрипеть. Давай, извилинка, помогай, родная. Что мы там им придумать-то могем? Может, пусть он И-14 с «Тюльпаном» и блоком 60-х угонит? М-дя-я-я. Такое предложение лучше не озвучивать…»

На лице прибывшего к начальству лейтенанта вдруг расплылась глупая улыбка. Старший майор госбезопасности удивленно вскинул брови. «Чего это он развеселился?».

— Что-то уже придумали, Павел Владимирович?

— Да нет пока. Просто я ваше, Виктор Михайлович, лицо представил, после того как вы выслушаете идею разрешить японцу угнать новейший истребитель с реактивными двигателями и блоками ракет.

— Хм. С юмором у вас все в порядке, это хорошо. Ну а другие идеи есть?

— Другие? Чего-нибудь родим, не совсем же мы пальцем деланные. Можно мне еще минут двадцать на раздумья?

— Конечно можно, хоть час. Чаю хотите?

— Не откажусь.

«Вкусный чай. Китайский наверное. Не зеленый, а вроде бы белый какой-то. Хотя в наши застойные годы его бы обозвали «Моча старого монгола». А что! Мы как-никак в Монголии. Гм. А это точно чай? Тьфу ты! Что-то мысли в голову всё какие-то дурацкие лезут. Да и хватит уже о ерунде думать, пора нам с тобой, извилинка, поднапрячься. Секретную технику мы им отдать не можем. Значит угонять ему надо дать самый дешевый самолет. Таким у нас тут является УТ-2. Самой естественной ситуацией было бы начать на нем проверять летную подготовку японца и вдруг… Гм. Что вдруг? Инструктор выпадает из самолета. Лети япу-сан на доброе здоровьишко. Бред! Гм. А если убрать бред. Летят они себе, летят и тут сбоку на них наваливается И-96 и… и точной двухпулеметной очередью убивает обоих летчиков наповал. И заодно поджигает бензобак или клинит М-11. А побег? А хрен с ним с побегом, зато подтвержденных сбитых добавится у пилота-киллера, которым будет лейтенант Колун. Правда за таких сбитых у нас не награждают. М-дя-я…»

Спустя минут сорок тягостных раздумий наморщенный лоб не старого еще лейтенанта разгладился. Правда не старым он был только по возрасту, а вот пару кубарей в петлицах носить начал уже года три назад. Хозяин юрты тактично, но интересом наблюдавший за процессом генерации идей, и сменой выражений на лице гостя, даже подался вперед с готовностью выслушать очередную бредовую идею.

— Э-э… Виктор Михайлович, а хорошие снайпера-пулеметчики у вас тут имеются?

— Гм. Наверное найдем парочку-тройку. А для чего это вами планируется?

— Представьте себе такую ситуацию. УТ-2 с японцем и проверяющим его летную подготовку инструктором шумит винтом в начале полосы. Еще секунда и тормоза будут отпущены и он начнет разбег. Сбоку от полосы примерно метрах в ста есть какое-то достаточно высокое строение, в котором открыто окно. То что за тонкой сетчатой занавеской расположен снятый со сбитого японского истребителя пулемет «Виккерс» с оптическим прицелом летчики не видят. Инструктор точно вовремя дает команду на взлет. В эту секунду из-за этого строения выныривает японский истребитель и короткой очередью сильно вспахивает землю рядом с самолетом. Почти одновременно с ним, огонь снайпера ранит обоих летчиков. Цель в принципе неподвижная, можно ведь зацепить так, чтобы не только оба живы остались, но и чтоб японец летных способностей не потерял. В общем, желательно ранить легко, но там уж как получится. Далее наш раненый инструктор командует японцу покинуть УТ-2 и бежать к укрытию и сам первый выпрыгивает из кабины на землю. Двигатель УТ-2 не заглушен. В этот момент кодекс «Бусидо» дает самураю другую команду, противоречащую словам какого-то трусливого гайдзина…

— Достаточно. Остановитесь, Павел Владимирович. Вы случайно прозу писать не пробовали?

— Пробовал много раз. Правда, как ни стараюсь что-нибудь художественное написать, все время какая-то публицистика получается.

— М-да-а. Нет, вы не думайте, что я над вами смеюсь. Идея ваша мне очень понравилась, но как-то это все… необычно, что ли… и еще очень и очень рискованно.

— Конечно рискованно. Ну а как вы думаете, такой рассказ раненного японца выслушают штабные японцы?

— Ну а кто станет тем инструктором, которого наш снайпер ранит?

— Да хоть я же и стану. Вот только жаль, что потом вместо продолжения боевой работы мне лечиться придется… Хотя… А в кино у нас как попадания пуль в человека изображают, а? Вот если бы нам пиротехника какого завалящего… Но только чтоб натурально все было им сделано. И пусть всю эту пиротехнику только на пилоте-инструкторе навешают, а самолет по-настоящему пулями решетить придется. Японцы ведь не дураки, и перелетевший к ним борт обязательно досконально осмотрят. Вот поэтому так же как и у японца все повреждения УТ-2 должны быть настоящими. Бензобак ему пробить бы, да так чтоб топлива ему только через линию фронта перелететь хватило. Вот тогда ему точно поверят.

— А если он не долетит и на нашей стороне упадет?

— Ну, тут вообще желательно его полет на всем пути к линии фронта с земли прикрыть. Может, дать войскам приказ на временное отступление. Или запретить вести огонь по своим самолетам. Ну, кроме пары снайперов, которые пусть из снайперских винтовок ему крылья хорошенько продырявят. Да мало ли что еще? И вот еще что. Этот побег ни в коем случае нельзя организовывать у нас на базе. На другом аэродроме, пожалуйста, а у нас бесполезно. С нашими-то мерами безопасности в жизни такое невозможно. В общем, пусть этот самурай сначала попадет к нам и углядит все разрешенные его взгляду технические секреты, а потом пусть его перебросят на другой аэродром расположенный относительно недалеко от линии фронта. И обязательно нужно подгадать под реальный налет японцев, а то они начнут искать того героя который освободил пленного своей меткой очередью. И если этот «воздушный дракон» не окажется сбитым в том вылете, то у них могут появиться очень серьезные подозрения.

— Ну вы прямо приключенческий роман изобразили. И что, думаете, тогда японцы ему поверят?

— А вы бы поверили? Если бы Горелкин к вам вернулся раненым на чуть живом вражеском самолете, который вообще непонятно, как в воздухе держался, да еще и предоставил вам те секретные сведения, которые вы и сами уже ищете. Поверили бы?

Начальник изумленно поглядел на, по его мнению, не в меру заигравшегося подчиненного.

— Возможно. Только какие еще секретные данные я ищу?

— Не вы, а японская разведка. Ну, скажем, ищут они себе сведения о странных советских цельнометаллических истребителях, которые недавно стремительно атаковали огнем пушек и бомбами железнодорожную станцию и аэродром. Причем после атаки там было обнаружено несколько явно выстрелянных из авиапушки, но почему-то неразорвавшихся 37-миллиметровых снарядов. Только Виктор Михайлович… полуторадюймовые снаряды нам, если с вылетом решимся, нужны будут уже к ночи, и для этого предлагаю обыскать всю группировку в поисках зенитных или бронемашинных 37-миллиметровок. Не забывайте, что про сбитого над линией фронта разведчика скоро станет известно командованию японской авиации, особенно про то, что он уничтожен пушечным огнем. Может даже уже сегодня узнают, поэтому медлить нам никак нельзя. Скоро они могут придумать какие-нибудь контрмеры, а так, инициатива с самого начала будет у нас. А то, что пушки 20-миллиметровые, а не 37, они сразу понять не должны. Если все снаряды будут взрываться, то узнать что-то более точное они вряд ли смогут. В крайнем случае решат, что пушки стоят разные, и такие и такие. Ведь взрыватели-то у снарядов одинаковые, хотя это и ослабляет мощность швако-березинского снаряда. В общем, на этом сейчас здорово сыграть можно, если правильный калибр им вовремя подкинуть. Кстати, в вылете на штурмовку эшелона с горючим я предлагаю наши ракеты опробовать. По мишеням их расходовать жалко, а опыт стрельбы нашим летчикам очень нужен. В следующий раз строй бомбардировщиков ими расшибем, а сейчас их вместе с мелкими бомбами по цистернам зарядить. Там все равно после атаки такой огненный ад начнется, что маловероятно что невзорвавшиеся эрэсы от того огня не сдетонируют.

— Да-а-а. Ну, Павел Владимирович…

— Виктор Михайлович, а для японцев чтобы поломали себе головы, один из ТАКИХ самолетов пусть бы был спустя некоторое время поврежден пулеметным огнем, и вдруг неожиданно так упал как раз на линии фронта. После чего был оперативно эвакуирован наступающими частями в японский тыл. А вот оснащен он оказался бы, на минуточку… Ни много, ни мало, а парой 37-миллиметровых авиапушек, частично уничтоженных самоликвидатором, а также парой странных ракетных ускорителей. Эх! Нам бы еще хоть одного такого красавца «Кирасира», но полностью живого и летающего… Вот к примеру, сколько времени, Виктор Михайлович, вам потребуется чтобы получить с Родины еще один совсем новый ИП-1 без полотняной обтяжки, но с остекленной кабиной, с современным прицелом, к нему до кучи штуки четыре снятых с вооружения реактивных авиапушек Курчевского и некоторое количество реактивных укорителей?

— Гм. Времени потребуется, минимум, неделя. Но зато вот на такого живца и, правда, ведь могут клюнуть. Что ж, спасибо вам, Павел Владимирович!

— Не за что, Виктор Михайлович.

— Полчасика тут отдохните, а потом вас обратно на базу доставят. Еще чаю будете?

— Нет, спасибо. Я уже напился. Эгхм…

— Товарищи гости и соратники-киношники! Прошу всех минуточку внимания! Мы с вами сейчас не можем терять времени на пустую болтовню. Давайте закругляться с неофициальной частью нашей встречи, сейчас будет просмотр начатого материала, а потом можно будет переходить к обсуждению сценария нового кинопроекта. Имейте ввиду, что материал еще сырой. Цветную пленку мы использовали кусковую, всю что осталась от «Цветущей молодежи», черно-белая – тоже недоснятые куски от пленок, выделенных для разных документальных фильмов. Часть батальных сцен нам еще придется переснимать. А потому прошу вас быть снисходительными.

Бомонд не слишком довольно обернулся к самопровозглашенному секретарю этого импровизированного форума, и постепенно, чуть убавляя громкость бубнежки, стал рассаживаться в просторном зале житомирского дворца культуры. Когда все сели, прозвучала почти авиационная команда.

— Володя, запускай!

По экрану галопом пронеслись непонятные для непосвященного кляксы, нечитаемые кривые надписи и геометрические фигуры, но вот слегка замусоленная гладь экрана вдруг наполнилась яркой зеленью древесных крон и пронзительной голубизной неба. Внезапно раздался басовитый свист, похожий на звук работающего пылесоса. В экран неспешно въехала лишь частично доступная взгляду зрителей конструкция. Низ был закрыт краем экрана, а в верхней части выделялся непривычный даже для сидящих в зале консультантов от ВВС контур бросающего солнечные блики прозрачного фонаря кабины, по всей видимости, какого-то самолета. Вот этот фонарь с тихим звуком работы электродвигателя стал не спеша подниматься вверх. Из-за стекла показался футуристический шлем с темным забралом светофильтра, под которым появились веселые глаза пилота. Нижняя часть лица была закрыта необычно выглядевшей кислородной маской. Но вот пилот привычным движением отстегнул защелку маски и зрители увидели широкую улыбку на мужественном немолодом лице. Пилот откозырял в сторону зрительного зала. Камера развернулась и показала стоящую на краю бетонной полосы пару людей. Убеленный сединами крепкий пожилой мужчина в темном костюме с галстуком, с орденскими планками на правой стороне груди и с двумя Золотыми Звездами Героя Советского Союза повторил жест пилота, приложив руку к гражданской кепке. В дважды герое с трудом можно было узнать загримированного известного всему Союзу киноактера Бабочкина, сыгравшего главную роль в Фильме «Чапаев». Рядом с ним замер молоденький парнишка лет одиннадцати в темно-синей футболке с восхищенным выражением глаз. Пилот, отстегнув ремни, спустился по приставленной техником лестнице на бетон аэродрома. Самолет был по-прежнему частично не видим. На пилоте был серебристо-ивового цвета комбинезон со множеством мелких кармашков и молний. На груди красовалась небольшая шитая серебром нашивка «ВКС СССР» и такого же размера стилизованный красный флажок с серпом и молотом. Он уверенно двинулся в сторону встречающих и за несколько шагов до седого ветерана перешел на четкий строевой шаг.

— Товарищ председатель Совета ветеранов Военно-воздушных сил, испытательно-тренировочный полет на новом аппарате «Сокол» успешно завершен, на высоте тридцати пяти тысяч метров аппарат вел себя штатно, замечаний по работе бортовой техники нет, докладывал полковник Иванцов!

— Вольно, товарищ полковник. Ну, здравствуй, Витя!

— Здравствуйте, Алексей Петрович! А это, никак, Мишаня? Он, или мне чудится?

— Он самый. Здорово вырос?

— Да прямо и не узнать! Вон в какую каланчу вымахал.

— Ну тогда заново с ним знакомься.

Пилот пожимает руки и шутливо треплет мальчишку по коротко стриженному ежику волос.

— Ну, а ты, Минька, признал дядю Витю?

— Узнал, деда, только у него морщин на лбу прибавилось.

— Это у него из-за таких как ты неслухов прибыло.

Люди в кадре зажигательно смеются.

— Ничего, Мишаня. Вот вырастешь, сам будешь себе такие же морщины зарабатывать.

— А я его как раз лет через семь тебе на обучение отдавать собрался. Ну как, возьмешь?

— А то! Учить вашего внука для меня честь великая. Может, прям сегодня начнем учебу?

— Но-но! Не избалуй мне парня. Вот пусть сперва разряд на планере получит. Тогда и дальше будет учиться можно. Сколько у нас времени-то осталось до торжественной части?

— Да часа два где-то. Ты дядь Леша с Мишкой-то пока к реке сходил бы. Погода чудесная, ведь когда ты теперь снова в наши края выберешься?

— Хм. А что, и сходим, пожалуй, хоть и подзабытые, но родные-то места поглядеть. Ладно, полковник, лети. После построения увидимся.

Дед с внуком спускаются к реке. Водная гладь, не нарушаемая даже малейшим дуновением ветра, лежит словно зеркало. Мальчишка тут же скидывает вместе с майкой светлые со множеством кармашков штаны. И оставшись в одних плавках стремительно ныряет с берега, разбрасывая искрящиеся на солнце брызги. Пожилой мужчина снимает парадный пиджак и галстук распахивая ворот рубахи. Прикрыв глаза, он о чем-то думает. Несколько глубоких морщин собираются на обветренном лице. В этот момент пара брызг падает ему на щеку и он удивленно открывает глаза.

— Что, уже так быстро накупался?

— Деда, я кое-что спросить у тебя хочу.

— Ну так спрашивай.

— Про дядю Витю ты мне много рассказывал и про друзей его. А ты сам, как ты свой путь в небо начинал?

— Как начинал? Гм. Да почти так же как ты. Дед Мирон мой тоже в авиации служил, только называлась она тогда иначе – воздухоплавательные части. Он меня, можно сказать, и влюбил в небо. Помнишь своего прапрадеда? Ты же вроде в альбоме его старые фотографии видел. Али забыл?

— Да не забыл я, деда! Но вот с чего все по-настоящему началось?

— Хм. С чего началось? Да кто ж его знает, не помню. Хотя нет, помню. В Маньчжурии было дело. Воздухоплавательная рота тогда в тылу стояла, на фронт ее отчего-то не пускали. Вот мне и повезло разок на шаре прокатиться. Деду тогда за меня конечно попало сильно, но я его уж очень просил. А дело было так…

Камера разворачивается в небо и вдруг небо меняет свой голубой цвет на серый. Пленка явно состыкована наспех, но пока критиковать это некому. Неожиданно слева в кадр вплывает переплетенный привязанными к специальной сетке канатами воздушный шар. Дальше идет черно-белое кино. Вот, почти совсем не похожий на ветерана, мальчишка крутится под ногами бравого вида усатых солдат-воздухоплавателей. Вот его ехидно-мудрый дед степенно хвастается своей паровой лебедкой, и прихрамывая на правую ногу, обходит ее по кругу. Появляется лощеный штабс-капитан, перед которым дед Мирон тянется во фрунт. Офицера играет Эраст Гарин. На лице его скука. Он за что-то злобно отчитывает своего подчиненного, а потом, расслабленно помахивая прутиком, уезжает на двуколке в штаб. Проводив глазами миновавшее стихийное бедствие, солдаты торопливо крестятся. Потом мальчишка просит деда, пока начальства нет поблизости, дать ему слетать всего один разочек на только что заправленном из баллона шаре. Тот сперва машет рукой и хмурится, но потом все же соглашается и, воровато перекрестившись, сажает парнишку в плетеную корзину, грозя ему кулаком чтобы не высовывался. Вот шумит паровая лебедка и шар поднимается над, видимо зацветающей, холмистой равниной. Мимо пролетает небольшая стая уток. Парнишка, затаив дыхание, глядит вдаль на ежесекундно удаляющийся горизонт. И вниз на уменьшающуюся в размерах конную фуру с паровой лебедкой и дедом. Облака визуально приближаются. Крупным планом показывается лицо парнишки. В глазах восторг смешанный с изумлением. Но вдруг взгляд меняется и в нем проглядывает испуг. Парнишка видит как к расположенной невдалеке железнодорожной станции приближаются несколько мелких групп небрежно и разномастно одетых всадников, злобно потрясающих копьями и какими-то древними ружьями.

— Хунхузы! Деда, хунхузы!

Дед, услышав крик, начинает внизу суетиться. Лебедка пыхтит и плюется паром и шар стремительно опускают вниз. Дед, выслушав внука, что-то кричит какому-то кавалеристу. Тот срывается с места и скачет в сторону казачьего бивуака. Суета сборов и в сторону станции на перехват разбойникам, срывая карабины с плеча, карьером уносится пара десятков казаков. Дед снова истово крестится. И тут снова появляется на своей пролетке разнеможенный штабс-капитан. Узнав в чем дело и кто обнаружил бандитов, он приходит в ярость. Офицер с перекошенным лицом хлещет перчатками по лицу деда Мирона и отправляет его вместе с внуком под арест. Те понуро сидят в щелястом сарае. На лице деда унылое смирение. Мальчик возбужденно крутится рядом.

— Деда, расскажи, а?

— Чего тебе? Вишь как дело обернулось-то. Эхе-хе.

— Ну расскажи, а. Пожалуйста. Как ты первый раз полетел?

Дед живописно задумывается и поглаживая на груди маленький Георгиевский крестик, начинает свой рассказ.

— Вишь как, Алешка. Аккурат одинаково мы с тобой небо-то узнали. А дело то было давненько. Лет тридцать назад отправил нас царь-государь воевать турка. Да не поближе куда отправил, а в саму Болгарию. Там тогда турки шибко простой народ болгарский обижали. А болгары – такие же как мы с тобой люди, только язык у них смешной на бессарабский маненько смаховат…

По ходу рассказа о Турецкой кампании 70-х годов прошлого века, сквозь лица деда и внука проступает сначала карта боевых действий. Потом на ней появляются направления ударов русских войск. И вот на карте появляется город Плевна. Мгновение и вместо города изображенного на карте зрители видят с высоты птичьего полета какой-то некрупный город, наводненный войсками, одетыми в темные мундиры и фески. Камера летит из города в сторону осаждающих войск, сплошь одетых в белые гимнастерки. В которых опытный взгляд мог бы узнать летнюю явно милицейскую форму с нашитыми на плечи погонами. Вот, окруженная редутами батарея, отчаянно дымя, ведет огонь из своих пушек по противнику. Чуть сзади и в стороне виден наблюдательный пост воздухоплавателей. Шар медленно пытается подняться, отпускаемый в небо крутящими ручную лебедку солдатами. В корзине сидит офицер с подзорной трубой. Вдруг рядом раздается взрыв. Часть веревок удерживающих корзину рвется и офицер падает на землю с высоты второго этажа. Солдаты кидаются ему на помощь. Офицера кладут на носилки и уносят. Все стоят в растерянности. Вот показывают молодого парнишку, чьи глаза очень напоминают прищур деда Мирона. Это загримированное под юношу лицо Бориса Чиркова. Вот он забирается на полуоторванную от оболочки шара и висящую боком корзину и грозно кричит вращающим ворота лебедки солдатам. Те недоуменно крутят головой, но выполняют странный приказ. Болтаясь из стороны в сторону и сильно раскачивая криво висящую корзину, шар медленно ползет вверх. С разных сторон в воздухе появляются шрапнельные разрывы. Парнишка испуганно закрывает глаза, но потом наморщив лоб открывает один и, вращая им как хамелеон, начинает осматриваться. Сам он при этом крепко держится за веревки обеими руками. Вот он видит вражью турецкую батарею, стреляющую прямо по шару. Шрапнельные снаряды рвутся в воздухе, медленно подбираясь к корзине наблюдателя. Он истово кричит на землю.

— Братцы! Пушки турецкия за вон тем восточным холмом стоят! Туды бейтя!

Вот русская батарея дает пристрелочный залп с недолетом.

— Сажен сотню добавтя!

Следующий залп уходит в перелет.

— Ближе тридцать сажен!

Взрыв накрывает одну из турецких пушек.

— Беглым братцы! Бей их, гадов турецких!

Улыбка появляется на напряженном лице Мирона, но вдруг резко меняется тревогой. Показывают небольшой перелесок из-за которого выносится отряд турецких кавалеристов.

— Братцы! Слева конница турецкая! Картечью их!

В этот момент шрапнельный заряд рвется совсем рядом с шаром и отрывает еще несколько крепежных веревок. Стоявший до этого в скособоченной корзине Мирон вываливается из нее и повисает уже на руках, но продолжает корректировать огонь. Штанина на правой ноге лопается и проступает кровь. Шар медленно опускают ручной лебедкой, раненого Мирона принимают на руки. Развернувшиеся на вражескую конницу пушки дают картечный залп. Турецкие конники частью падают а другой частью пускаются в бегство. Мирон с закрытыми глазами шепчет солдатам.

— Пушки турецкия к дороге отходют. Поспешайте, робятушки…

Сцена боя туманно выцветает и сквозь нее проступает сцена беседы деда Мирона с внуком Алешей. Эпизод заканчивается и сквозь треск пленки внезапно раздается торопливый громкий комментарий оператора Володи Чибисова.

— Дальше игровых кадров нет. Там идут постановочные сцены воздушных боев для Испании. Смотрим всё вместе, я аппарат останавливать не буду.

Народ в зале начинает шушукаться, но снова замолкает. На экране после очередного калейдоскопа клякс и линий, появляются сцены воздушных боев. Звука нет, видимо не успели смонтировать. Вот между собой дерутся И-16 и итальянский «Фиат», которого изображает слегка похожий на своего героя устаревший И-7. Вначале они стреляют холостыми. Но вот та же сцена более крупным планом. Видно, как по белым итальянским крестам бьет пулеметная очередь. Кабина итальянца крупным планом. Уткнувшийся в приборную доску убитый пилот, и бушующее над фюзеляжем пламя. Вот «Фиат», распустив дымный хвост, падает к земле. Потом съемка камерой у самой земли – немного отличающийся по виду от только что виденного сбитого, самолет падает в какой-то овраг из которого вырывается облако мощного взрыва. Закадровый голос Чибисова комментирует методику съемки.

— Взрыв самолета мы на модели снимали. По леске его спускали до оврага, а на краю пиротехники заряд смонтировали. Так что сама модель нам еще послужит, ее нам Дворец пионеров одолжил.

Потом показана сцена воздушного боя Ме-109 и И-16. «Мессершмитт» в кадре был явно настоящий. Самолеты несут аутентичную боевую раскраску и нумерацию. В первом же бою «мессер» быстро настигает «ишачка» и дырявит его из пулемета. Крупным планом показывается появление пулевых отверстий. Лиц пилотов в кадре не появляется. Кадры вида через прицел сменяют панорамы боя сверху и сбоку. Советский пилот дерется красиво, но враг ловит его вертикальным маневром и стреляет. В зале напряженная тишина. Вот крупным планом показывается кабина «ишачка». Трескается стеклянными брызгами приборная панель, рядом с прицелом на стекле появляются пятна крови и в прицеле начинает быстро вращаться земля. Вот съемка сбоку, наш истребитель падает в штопоре. И снова очередная сцена падения и взрыва. Если хорошенько приглядываться, то отличия модели от оригинала заметны, но людям в зале явно не до придирок. Еще минут пятнадцать все наблюдают воздушные бои. Группа СБ дерется против группы «Фиатов» и «мессера». Вот, дымя, падает подбитый СБ. За ним в небе раскрываются два купола парашютистов. Вот уже наши И-15 сбивают вражеские «Фиаты» и итальянский бомбардировщик «Савойя-Маркетти-79», которого изображает пятнистый Р-10, доработанный до трехмоторного вида. Потом И-16 сбивают пару, видимо, «Хейнкелей-111», которых не очень похоже изображают «загримированные» ДБ-3Б. Наконец, показывают несколько сцен уничтожения «мессера» «ишачками». Крупным планом эмблема франкистских ВВС, которую прямо на глазах зрителей прошивает пулеметная очередь. На этом картины боев заканчиваются, и треск проектора затихает. В зале зажигается свет и раздается тот же голос, который приглашал всех на просмотр.

— Ну что ж. Просмотр окончен, пора обсудить весь проект. Имейте в виду, что сцены воздушных боев должны перемежаться сценами взаимоотношений людей, но пока что снят только этот показанный материал. Итак, кто уже готов поделиться своим мнением?

Поначалу высказываться не спешили. Часть зрителей явно пребывала в легком и не очень оцепенении от увиденного. Наконец, одетый в костюм-тройку вальяжный мужчина первым подал голос.

— Сценарий я читал, отснятое оценил. Ну что тут можно сказать. Идея была хорошая, но вот в таком виде сценарий точно не годится. Не забывайте, что его еще в Москве утверждать придется. А такой трагический фильм не слишком вписывается в недавно озвученную в «Правде» линию развития советского кинематографа. Да нам просто не разрешат его снимать.

Пессимиста тут же поддержал еще один коллега с немного нервным лицом. Сразу после его высказывания, реплики посыпались от собравшихся, как из рога изобилия.

— Я также считаю, что замысел слишком мрачный. Что это за фильм такой, в котором наши герои гибнут, а враги столько времени ведут себя безнаказанно! Да как такие мысли вообще посетили авторов идеи? Нет, товарищи! Не могут какие-то тупые и безнравственные враги даже в начале фильма вот так жестоко побеждать наших летчиков. Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда! Мы же с вами, товарищи, живем в стране победившего социализма, а что это значит?! А это значит, что побеждать в кино всегда должны высокоморальные и непобедимые советские люди. Всегда…

— А кого они должны побеждать?

— Простите?

— Ну кого же это по-вашему должны побеждать наши герои?

— Что за глупый вопрос! Врагов конечно!

— Каких врагов?

— Вы, товарищ Гольдштейн, видимо издеваетесь. Побеждать они должны ВРАГОВ НАШЕЙ РОДИНЫ и силы международной реакции, гнетущие пролетариат во всем мире. Если хотите, чтобы я перечислил, то пожалуйста. Итальянских фашистов, япон…

— Вопрос был о другом. Какие они эти враги? Глупые, смешные и беспомощные? Больные, хромые, толстые, неуклюжие? А может быть они слепые или паралитики?

— А какими вы их хотите видеть? Красивыми и безупречными? Вы что же…

— Я считаю, что побеждая глупых и неумелых врагов наши летчики не становятся от этого в глазах зрителя сильнее и непобедимее. Враг прежде всего ВСЕГДА ОПАСЕН. Если наш пилот недостаточно хорошо подготовлен, то он гибнет в бою. Или может вы не знаете, что наши летчики несут потери?

Энтузиаст и защитник живописания в кадре «правды жизни», смерил своего оппонента суровым взглядом и не давая ему вклиниться с ответом, продолжил сам.

— Если враги оказались грозными и опасными, то победы над ними наших летчиков скажут зрителю о том, что наши герои не просто с самой колыбели были героями и непобедимыми бойцами, но что они стали непобедимыми и превзошли самого сильного и коварного врага. Именно победив сильного врага, наши люди докажут, что они гораздо сильнее. Или вы хотите убеждать советских людей, что наши летчики сильнее всех всего лишь на примерах побед над идиотами? В этом вы видите смысл показа в фильме силы только наших ВВС?

— Э-э-э…Вот только не надо мне ничего такого приписывать. Я просто хотел сказать, что фильм слишком мрачный. Вот если бы в нем был показан парадный строй наших самолетов, то тогда…

— А вот давайте спросим у нашего консультанта, товарища полковника. Товарищ Петровский, может нам действительно стоит вместо таких боев заострить внимание на парадном строю наших бомбардировщиков?

— Гхм. Вы, товарищи, вот что…Чего там снимать надобно, это вы там сами решайте, на то вас Родина этому делу и выучила. Ваших киношных дел я не знаю и советовать тут не берусь. А скажу я вам по-простому, как сам понимаю. Те первые самолеты в 1912-м, глядя на которые я, тогда еще мальчишкой, во чтобы то ни стало захотел летать и защищать нашу Родину с неба… Вот те первые этажерки шибко уж неказистыми были. Никакой тебе парадности и красоты там точно не было. Потом война началась, а вот там было страшно. Страшно было глядеть как «Вуазен», зацепив крылом землю, кувыркается и горит. Страшно глядеть, как австрийский «Габельштадт» прямо по колонне конницы лупит из пулемета. Как сброшенные с германского «Альбатроса» бомбы прямо у палаток рвутся…Я тогда мало еще чего понимал, но одно для себя понял накрепко. Не хочу я, чтобы над моим родным городом вражьи крылья летали. Не хочу, чтобы наших людей бомбили и стреляли. Вот поэтому я дал себе слово учиться бить врагов в небе. Насмерть бить! Любых врагов, какие бы они сильные ни были! И вот этому я сам и учился, и друзей своих учил, а нынче я этому же молодых хлопцев в нашем полку учу. Вот так-то!

Тишина, после высказывания консультанта от ВВС стояла примерно минуту, потом взорвалась дискуссионным гомоном работников искусства.

— М-да-а. Если смотреть с такой точки зрения… Но все же, товарищи… Где же в этом сценарии чистый и красивый вид воинских частей? Где выстроенные на стоянках сверкающие красотой самолеты? Где отдыхающие в санаториях семьи летчиков?! И где, наконец, парад над Тушино и над Красной площадью?!

— А где парад в фильме «Человек с ружьем»? Или в фильме «Трубка коммунара»? У парадов свои фильмы, не надо их всюду пихать. А здесь нам нужна борьба и самоотверженность!

— А ведь точно, фильм-то будет патриотический. Это значит не только ласковую сказку, но и правду показывать придется. И не только красивую, но иногда и горькую правду снимать надо!

— Верно, Митя! Я думаю…

— Нет, неверно! Мы же с вами, как и писатели, инженеры человеческих душ! А тут у вас одни убийства в воздухе. Смерти и ужас. Так же нельзя! Нужно снимать красивое кино, которое смогут посмотреть не только военные, но и любые дети. Я бы не смогла на такой фильм привести своего младшего брата.

— А ваш младший брат вообще смотрел фильмы «Чапаев» и «Мы из Кронштадта»?

— Но ведь там просто кино про войну, а мы о летчиках снимать хотим…

— Голубушка моя, мы снимать будем как раз про тех самых военных летчиков, которые иногда из своих вылетов не возвращаются! Вот такое кино обязательно должны смотреть все – и взрослые и дети. Да просто обязаны смотреть, чтобы знать потом, что случись война, от каждого все силы потребуются.

— Верно, Саня! Увидь мы с тобой в детстве такой фильм точно бы не в кинематографическое, а в летное училище бы рванули.

— А я не согласен, красота тоже имеет право быть показанной особенно в кино про сталинских соколов. Ведь небо такое красивое бывает…

— Да кто ж с этим спорит…

— Поймите же, друзья, как бы некоторым из нас ни хотелось сделать этот фильм шикарно-парадным, центральный смысл этого замысла ведь совсем в другом. Мы собрались снимать кино в первую очередь для будущих защитников Родины. А во вторую очередь для тех, кого эти защитники защищать должны – для женщин, детей и старшего поколения. Здесь на первом месте тяжелый, но великий и необходимый долг разновозрастных детей нашей страны перед своим народом и своей землей. Во все времена находились люди, приносящие себя в жертву во имя великой цели. Цель у этих людей одна – защитить свою Родину и сохранить счастье своих детей и внуков. Никакие ордена и никакие жизненные блага не способны оценить эту великую цель. Вот поэтому никакие романические мотивы, даже самые красивые, не могут стать в этом эпосе центровыми.

— Можно мне?

— Тише, товарищи, пусть товарищ Варламов скажет!

— Эгхм. Я считаю, что кино про войну, может быть и правдивым и красивым. Правы те, кто говорит, что нужна красота. Автор сценарного замысла нам уже рассказал, что красота в воздушном бою есть и немалая. Да вы и сами это видели. И наши консультанты и помощники от ВВС доказали это на живых и наглядных примерах. Даже некоторые эпизоды боев с японскими самолетами мы уже отсняли, хотя они здесь и не были показаны. И хотя, глядя на это иногда действительно становится страшно, но это красивые кадры, и мы с вами можем снимать красиво.

Выступление главрежа «Пионерии» слегка примирило антагонистов и дальше обсуждение пошло уже в направлении доработки сюжета в эстетическом и идеологическом плане. Потом обсуждали кого привлекать на роли героев фильма. Женские роли по сценарию тоже были. Это были жены и дочери. Из них по ходу произведения должны были получиться учителя, врачи и даже одна разведчица. Отснятый материал первого фильма, в целом, зрителям понравился. Отметили великолепную игру Чиркова и хорошую операторскую работу. С Чирковым просто повезло, он заканчивал сниматься в «Учителе», но в паузах умудрился снять все сцены с Мироном. Обсуждая спецэффекты, выяснили, что звук работы двигателя футуристического самолета «Сокол» и правда был записан в одной из гостиниц с американского пылесоса. Это вызвало многочисленные шутки. По кандидатуре Бабочкина на главную роль мнения разделились. Одни считали, что без усов он отлично сыграет главного героя. Другим казалось, что в гражданском костюме и с бородой он не смотрится, да и вообще чапаевский флер помешает нормальному восприятию игры актера. К вечеру все утомились и вышли на крыльцо дворца культуры подышать свежим воздухом…

Варламов прислушался. Вечно молчаливая Верочка стояла на краю лестницы и что-то негромко напевала.

— Та та-та-та-тааа-та-та… М-м-мы-м-м-мы…

— Веруня! Что это ты там мурлычешь? Странная какая-то песня, словно похоронная. Сама что ли придумала? Не рановато ли ты наш фильм хоронишь?

— Нет-нет, Леонид Васильевич! Это я того старшего лейтенанта тогда подслушала. Помните, он тогда на даче у машины своего комиссара ждал, чтобы вместе с ним уехать? Вот тогда я и услышала.

— Гм. А ну-ка изобрази этот реквием.

— Это и правда, немного похоже на реквием. Только он очень тихо пел и я не все слова запомнила.

— Ничего-ничего! Напой сколько вспомнишь.

Верочка прокашлялась и тихим голосом немного смущенно запела. Постепенно в ее голосе стал появляться метал и чеканность окончаний.

Она потупила взор и вздохнув, затараторила.

— А дальше, Леонид Васильевич, там что-то про батальон в строю, про друзей было. Потом вы все наружу вышли и так громко разговаривали, что я его слышать перестала. Я тогда специально совсем близко к нему встала и что-то про героев услышала, там и еще что-то про глаза солдат, которые с фотографий увядших глядят. И про их взгляд, который как высший суд для ребят, что сейчас растут, и что мальчишкам нельзя солгать и обмануть, ни с пути свернуть, но что до этого было я почти не слышала. А потом он, как заметил что я его слушаю, и сразу же петь перестал…

— Слушай, а ведь здорово! Это же как раз песня про то, про что мы фильм снимать собрались. Чего ж он нам сразу это не напел-то!

— Мне показалось, что он стесняется…

— Этот ухарь, который Чибисова в учебный истребитель запихнуть грозился. Вот уж не поверю, что он хоть чего-то или кого-то стесняться будет. Хм.

— Ну что вы! Я столько похожих историй слышала. Человек смелый до бесстрашия, а про то, что стихи пытается писать, рассказать стесняется.

— Ладно Бог с ним, с этим рифмоплетом, но стихи его надо будет дописать и из них центральную песню фильма сделать можно. Ну как в Голливуде саундтреки делают. Кстати, вот ты и займись доделыванием.

— Я не могу!

— Это еще почему?

— Ну, во-первых, песня чужая. Надо сначала разрешения спросить. Во-вторых, я стихи писать не умею.

— Слушай, не до сантиментов сейчас. Проспим, не успеем вовремя начальство убедить, и вся наша подготовительная работа коту под хвост пойдет. Поняла меня? Две недели я тебе на доделки даю. Кого хочешь привлекай, но чтобы центровая песня фильма через две недели была готова…

Вечер уже почти опустился на и без того обездоленную, а в последнее время еще и обжигаемую войной, землю этой маленькой восточной страны. Календарь в штабе особой эскадрильи показывал, что завтра будет последний день июня 1939. На замершем в оцепенении фронте, то и дело происходили какие-то мелкие стычки, но такого накала боев, как в начале и середине двадцатых чисел июня тут пока не наблюдалось. За три последних дня пилоты особой эскадрильи успели слегка изучить район полетов и, наконец-то, привыкли более-менее нормально считывать равнинные ориентиры. Каждый из них за это время отработал по нескольку десятков приземлений с различными положениями ветра. Серьезных инцидентов при выполнении посадки больше не возникало.

У главного ремонтного ангара технической службы эскадрильи в предвечерних тенях замерли групповой композицией капитан Ванин и бессменный замкомэск Колун. Глубокие морщины избороздили лбы обоих красных командиров. А смесь удивления, радости и испуга чуть тронула глубину четырех многое повидавших глаз. Впрочем, предмет их пристального внимания по всей видимости заслуживал и более ярких эмоциональных показателей, причем колеблющихся в обе стороны шкалы измерения. Что касается Павлы, то ей еще и просто не верилось, что ее нахальный утренний запрос будет удовлетворен с такой почти космической скоростью.

— Алексей Петрович, а это что такое, и откуда оно тут?

— Нравится? Да, примерно с час назад пограничным Р-10 из Забайкальского округа эта красавица прилетела.

— Гм. А этот гра… кра… Эгхм!

«Хрясь себя по губе раскатанной! Тебе, голубушка, кто вообще разрешил без включения мозгов языком-то махать?! Гранатомет ей, понимаешь, привиделся. Угу. Станковый, блин, а заодно реактивный и автоматический. Три раза "ха". Это же, наверняка, какая-то пушка Курчевского. А, судя по калибру, та самая АПК-37 и есть, она же АПК-11. Жаль я про нее только читала, а фотографий не видела, и сравнить сейчас этот ужасный облик мне просто не с чем. М-дя-я. В жизни не встречала вот такого «воинствующего уродства»».

— А он… в смысле она. что все еще на вооружении стоит?

— Да нет, их все уже несколько лет как сняли. Ну а эта, видимо, вместе со своей сестрой в Забайкалье испытания проходила. Почему ее оттуда обратно на Родину не выслали, непонятно. Может, просто случайно на пограничном авиационном складе забыли. Правда, нам она всего в одном экземпляре досталась. А вторая, как мне сказали, в момент выстрела разорвалась. Зато снарядов к этой последней аж полсотни штук. Как раз на пару зарядок.

«Нормально так. Первая разорвалась, а эта типа сильно понадежнее будет. Гм. Нет, это все здорово, конечно. Я ведь тут уже неделю ждать посылку приготовилась. И все бы было ничего, вот только ни разу не отлаженная эта помпово-ракетная авиахреновина. Как еще она себя в воздухе поведет? Помню читала, что ежели с ней круто пикировать, то у нее снаряды вперед просто выпадают. М-дя-я. Эх жаль, что проверять все это уже прямо этой ночью в бою придется. И что характерно… Гм… Кроме меня ведь никому эти эпохальные опыты и доверить-то нельзя. Да-а. Вот тебе, бабушка, и пироги. Значит придется мне ночной порой из этой 37-миллиметровой зазнобы, задевая пузом самурайское белье на веревках, бракованными снарядами по японцам пулять».

— Алексей Петрович, нам бы из этих полста штук снарядов десяток без взрывателей стрельнуть для проверки. Мы ж японцам несколько таких болванок подарить собираемся.

— Да, это-то как раз легко. Сейчас мы ее и пристреляем. А вот куда нам устанавливать эту дуру? Вам же ведь к японцам лететь с ней придется. А крылья И-14 для таких опытов разоружать и новыми креплениями дырявить крайне нежелательно. Потом это может в бою очень неприятно аукнуться. Хотя, как я слышал, эта пушка как раз под прототипы наших истребителей и разрабатывалась. А тому же Р-10 под брюхом, она фанеру фюзеляжной обшивки запросто зажечь или поломать может. Под крылом вместо блока эрэсов, наверное, можно бы ее подвесить, вот только времени на доработку подвески совсем у нас маловато. Да и как потом стрелять с такой весовой асимметрией? А там ведь еще и проводку к спуску городить…

«Хм. Прав начтех, на все сто прав. У И-14 в крыльях вся оставшаяся оснастка, что касалась ДРП еще на заводе снята была. А посадочные места там сейчас только для восьмилинейной «Березы» доработаны. Под крылом эту хрень повесить, конечно же можно, тильки дюже долго прилаживать придется, а нам сегодня лететь. И хрен его знает, как там оперение на выстрелы реагировать будет… Да и стрелять одним перетяжеленным крылом не шибко будет приятно. И что? Гм… И то, что судя по выбору остатних конструкций из нашего «летного цирка», единственный «зверь», с которого такую стрельбу в принципе можно вести, это наш горячо любимый царапанный-перецарапанный дробью «Кирасир». На нем и проводка к местам крепления пушек вроде осталась, да и конструкция у него на такие выстрелы с запасом рассчитана. М-дя. В бой на учебном гробе? Да-а, вот это по-нашему будет. В 41-м ведь, когда почти всю авиацию выбило, вроде на всяком разном старье наши немцев бомбили. Чего там только не летало, от ночных У-2 и Р-5, до совсем уж экзотики типа И-5 в варианте штурмовика. И чем я вас спрашиваю, ИП-1 хуже какого-то И-5? А? Вот то-то… "

— Алексей Петрович, есть у меня одна идея…

— Говоря по-авиационному «разбор полетов» проходил в молодой столице советской Украины, в прошлом матери русских городов городе Киеве. Недавно разжалованный из звания столиц советских республик, но зато показавший действиями своего воинства на учениях несколько лучшие показатели, чем у его условных противников, город Харьков был здесь представлен внушительной делегацией. В состав которой, кроме десантных и летных представителей, входило и руководство НКВД. В актовом зале управления КОВО, собрались гости из обоих военных округов, а также представители командования ВВС, ВДВ и представители Генштаба из самой Москвы. Настроение участников собрания было далеким от благодушия. Выполняющий работу докладчика представитель генштаба РККА, откашлявшись и, хлебнув из граненого стакана воды, выразил свое полное понимание только что услышанному замечанию от блистающего гладко выбритым черепом авиационного командующего.

— Так точно! Этот момент в докладе учтен. Разрешите продолжить, товарищ командарм 2-го ранга?

— Продолжайте.

— Итак, товарищи, завершим подведение итогов только что проведенных совместных учений.

Оглядев своим без меры строгим и деловитым взглядом слегка кисловатые лица собравшихся, оратор своим сильным и тренированным голосом стал перечислять.

— В Харьковском военном округе непосредственно поиском и поимкой условных диверсантов были заняты двадцать моторизованных групп ротного состава. В каждую входили взвод внутренних войск НКВД, два взвода из частей РККА округа, представители особого отдела УНКВД, и проводники с собаками из других подразделений НКВД и погранвойск. Подвижность каждой группе обеспечивал сводный автомотовзвод в составе автомашин ГАЗ-АА, ГАЗ-М1 и мотоциклов дозорных групп. Имелись также семь отдельных кавалерийских взводов. Кроме мобильных сил, в округе была развернута цепь усиленных патрулей, поддержанных тревожными группами. Местные партийные органы организовали группы дружинников в помощь патрулям.

Присутствовавший в зале майор Гаврилов переглянулся с со стоящим рядом с ним командиром 204-й воздушно-десантной бригады полковником Глазуновым и незаметно усмехнулся.

— Несмотря на предпринятые меры диверсионно-разведывательным группам десантников Киевского особого военного округа удалось условно уничтожить ряд объектов на территории Харьковского округа. Такими действиями были условно уничтожены водокачки, линии телеграфа. Десантниками были условно взорваны базы снабжения ГСМ и склады вооружения. Даже несколько участков железной дороги были перекрыты баррикадами, имитирующими взрыв железнодорожных путей. Благодаря предпринятым десантниками мерам предосторожности и сигнализации для мирного населения об условно уничтоженных объектах, пострадавших в этих эпизодах не было. В этом деле большую помощь оказали также и сотрудники территориальной милиции. За время учений был выявлен ряд недопустимых фактов шаблонного поведения личного состава, участвующего в противодействии диверсантам. Отмечены случаи проникновения диверсантов на охраняемые объекты под видом сотрудников НКВД, причем пропустившие их порой не смели даже проверять у них документы. Это вопиющий факт, товарищи! Ведь это означает, что врагам достаточно переодеться в форму сотрудников НКВД, и мало-мальски подделать документы, и после этого они спокойно смогут выполнять свои задания. А если же уровень подделки документов окажется высоким, то трудно даже представить, какой вред может быть нанесен нашей стране.

В этот момент вперед подался начальник Харьковского управления НКВД и попросил слова. Генштабист покладисто разрешил ему высказаться. Голос капитана госбезопасности Кувшинова был уверенно спокоен.

— Товарищи! Предыдущее замечание представителя Генштаба довольно серьезно, и при этом вполне соответствует действительности. Такие случаи были. Но вот поведение ряда должностных лиц, которые на своих местах не проверяли документы у мнимых сотрудников НКВД, говорит в первую очередь о том, что личный состав плохо знает уставы и слабо дисциплинирован. Кто-нибудь может сказать, что в Уставе РККА или в Уставе внутренней службы есть требование не проверять документы у сотрудников управления госбезопасности или других управлений НКВД? Уверен, самая тщательная проверка текстов этих и других документов таких слов не обнаружит. А что это означает? Это означает, что мы имеем дело с халатностью на местах. Со стороны Харьковского управления НКВД, я могу предложить ввести в каждом военном округе действующие в течение ограниченного времени вкладыши в удостоверение личности, как для командиров РККА, так и для сотрудников НКВД. Это, конечно, может вызвать временные проблемы, связанные с налаживанием порядка выдачи таких вкладышей, с разработкой мер, предотвращающих их подделку, а также с налаживанием контроля таких вкладышей. Но зато описанные здесь случаи в будущем удастся успешно предотвращать.

— Ваше предложение, товарищ Кувшинов, поступило своевременно и обязательно будет рассмотрено. Для этого в округах продолжают действовать комиссии по обобщению опыта учений. А пока продолжим.

…Когда вопросы по поимке диверсантов были завершены, наступил черед оценки действий условно сбитых пилотов ВВС. Локтионов огласил условное количество потерь, понесенных военно-воздушными силами уже после приземления с парашютом. Одобрил энергичные действия ряда летчиков по прорыву поставленных условным противником заслонов. В том числе, его сильно порадовали сообщения о захвате некоторыми из них условно вражеского автотранспорта.

— В отношении выявления поисковыми группами пилотов, сбитых за линией фронта, результаты получены противоречивые. С одной стороны, большей части пилотов, уклоняясь от контактов с мирным населением, и избегая обнаружения противником, удалось относительно удачно выйти в условные районы эвакуации. Однако, при этом были выявлены признаки недостаточной экипировки пилотов в боевых вылетах. В частности, носимый неприкосновенный запас явно недостаточен для автономного выживания на территории противника в течение хотя бы трех суток. А перевязочных пакетов пилоты зачастую не имеют вообще. В частности, за неделю в рейде летчики испытали настоящий голод, и вынуждены были в ночное время выкапывать овощи на огородах.

— Товарищи, но ведь это же воровство!

— Нет, товарищ полковник, это не воровство. Это действия сбитого пилота во вражеском тылу, нацеленные на скорейшее возвращение в свою часть для продолжения боевой работы. Так и только так придется действовать советским пилотам, сбитым на вражеской территории, где любое обращение к мирному населению может привести к поимке наших летчиков поисковыми группами врага. А вот продумать и усовершенствовать экипировку летчиков в боевых вылетах нам просто необходимо. После приземления с парашютом, носимый летчиками запас продовольствия и медикаментов (а для пустынной местности, еще и воды) должен обеспечивать не менее пяти суток нормальной автономной жизни без необходимости заниматься поисками продовольствия. Оказывать себе первую помощь также должны уметь все пилоты.

Совещание продолжалось долго. Его участникам еще многое предстояло обсудить и согласовать до момента подписания итоговых документов.

— Сашок, не башкой крути, а меня слушай, и на вопрос отвечай.

— Да ладно тебе, Паш. Ну сколько ж можно об одном и том же.

— Сколько?! А я тебе отвечу, сколько. Сколько раз мы с тобой перед тем разведвылетом о связи в воздухе уговаривались? А?! Целых три раза небось. И что же у нас вышло? А вышло то, что в районе цели ведущий пары Дементьев ни хрена не понимал даже половины из сигналов командира группы. Саня, ты что, и в этот раз так же собираешься летать? Да еще и ночью! И кстати меня-то с вами не будет, чтоб тебе заржавленный мозг прочищать.

— Ладно, убедил. Докладываю. При подходе к цели три моих пары вместе с нашим лидером занимают высоту полтора, и ждут подсветки цели ракетами четверки прикрытия. Когда все ракеты повиснут над целью, мы заходим на состав с цистернами и парами пускаем эрэсы. Р-10 своим одним блоком ракет отрабатывает после всех. На ПВО, буде оно проснется, в это время заходит четвертая прикрывающая пара. Одна пара отстрелялась, и сразу же отошла правым боевым и заняла позицию сзади рубежа первой атаки, примерно на километре высоты. Встала и ждет момента выхода в следующую атаку для стрельбы пушками. Вторая уходит левым боевым, чтобы с первой парой не столкнуться. Я веду третью пару и добиваю все, что промазали или недобили первая и вторая. После удара эрэсами третьей пары ждем захода Р-10 с зажигалками, а сами в это время высматриваем соседние составы.

Переводя дух, докладчик мельком взглянул в глаза своему тираническому опекуну, и прочитав спокойное одобрение, продолжил.

— Заходить нам нужно стараться вдоль состава, чтобы наши перелеты-недолеты тоже в цель шли. Когда огонь сильно разгорится, начинаем обработку водокачек и паровозов. Если все же заработало ПВО, то пара Кабоева берет их на себя и обрабатывает пушками и пулеметами. Я присматриваю за ними, и отдаю команду сигнальными ракетами Р-10 если Кабоев, не смог их ПВО потушить. Ну, а когда у большинства ребят останется по четверти боекомплекта, то просто выпускаем по контрольной очереди и уходим домой. Лидеров на обратном пути чуть-чуть пропускаем вперед, а сами идем километрах в двух за ними и выше на полкило. Ну как, мучитель, все что хотел услышал?

— Нет, не все. А про порядок посадки кто помнить будет. А если вас какие залетные самураи там ждать будут, или дежурные звенья Лакеевцев встретят?

— Э-э-ээ. Ладно, командир. Каюсь, эту часть пути я уже домашними тапочками считал. Значит, вот как там будет…

— …Ну все. Считай до самой койки с сортиром я тебе все отбарабанил.

— Дело не в том, Саша, что ты сейчас мне все это отбарабанил. Самое главное, чтобы ты там над железкой и по дороге все это сделал. И если что-то пойдет не так как мы планировали, чтоб ты там сам, без подсказки, смог правильное решение принять и ребят наших сохранить. Понял меня? Ладно, сейчас иди отдыхай, а перед самым вылетом сам ко мне подойди, и расскажи мне все вот это, а заодно то, о чем мы с тобой еще даже не договорились.

Закопченный чайник кипел на спиральной электроплитке. Разговор не клеился.

— Чего сегодня делали?

— «Осьминога» мучили. В жизни бы не поверил если б сам глазами не увидел, что такая страсть работать будет. Ну и мозги у наших анжинеров, эх и мозги! Эти пострелята, почитай всю Европу с носом оставили. Никакие их рекордсмены теперь за нашими хлопцами не угонятся…

— Угу-у-уум.

— А ну, ешь нормально! Я кому говорю?!

— Ымхф! Не хочется.

— Ешь! А не то я не погляжу, что уже большая выросла. Мне твой батька завещал о тебе заботу, вот и слушайся мене.

Лицо девушки никак не изменило своего выражения от этой грозной тирады. А сам строгий воспитатель никак не мог найти правильный баланс между угрозами и кроткими увещеваниями своей уже совсем потерявшей вкус к жизни подопечной.

— Ну, будет уже тебе кручиниться-то. Каша-то чудесная вышла, на-ка, спробуй. А будешь мне тут вздыхать да охать, возьму и вспомню как я, бывало, тебя да Никитку мово воспитывал… Эх, Никитка, Никитка. Тьфу ты! Вот уже и я от тебя заразился. Ну поешь, Марина, а?

— Не хочу я, дядя Савва. Вдруг он там сейчас… Вдруг его уже…

— А ну хватит! Марин, ты лучше меня не серди. А то пойду вон к Софе, и договорюсь, чтобы отсушила тебя навеки.

— Предлагала она мне уже.

— Ну и чего ж не согласилась, дуреха?

— Да не смогу я его забыть. Он такой…

— Да какой, ТАКОЙ!?

— Смелый, надежный и НАСТОЯЩИЙ он, понимаете?

— Настоящий. Тьфу ты! Ты вокруг себя-то оглянись! Вон их сколь смелых да надежных по белу свету ходит. Ходят себе «настоящие» да ждут, чтоб такая вот краля их к себе взглядом-то приковала.

— Да не хочу я никого приковывать! Мне просто рядом с ним быть хочется. Вы мне все рассказываете, что смелых кругом полно. Да где они смелые-то?! Смогут они сотруднику НКВД в морду дать?! Да так это сделать, чтобы тому потом извиняться пришлось. А при всем честном народе правду об арестованных людях сказать смогут?! А?! Ну чего же вы молчите-то, дядя Савва?!

— Ну, Пашка! Эх и засранец! Закружил девчонке голову и утек…

— Да никуда он не утек! Он воевать отправился! И между прочим секретную технику испытывать. Он просто жизнь мне ломать не хотел, если погибнет, или если его арестуют за что-нибудь. Да таких людей вообще один на миллионы! Понятно вам?!

Лицо мастера опытного авиационного производства вдруг стало обреченно-задумчивым.

— Понятно. А чё ж тут непонятного. Раньше мне, старому дураку, думать надо было. Эх, и натворил же я дел!

— Да вовсе ничего вы не натворили! Я сама его первая увидела, еще когда он Анечку от тех хулиганов защищал. Кстати, Паша о вас всегда с большим уважением отзывался.

— Отзывался он. Даже говорить об этом смутьяне не хочу больше. И мне жизнь перекурочил, и тебя вон с толку сбил. Хрен ему теперь, а не мотоцикл! Мне тетя Софа тогда сразу сказала, поосторожнее с ним быть. Да я ее, дурак, не послушал. Отзывался он. Не на тот зов видать этот дурень отзывался! Да чего уж теперь об этом…

Над монгольской степью уже рассыпалось звездное небо. Пилотов особой эскадрильи строгим приказом начальства уже отправили спать. Лишь двое человек. одетых в форму летно-подъемного состава ВВС РККА, как тени грешных неупокоенных душ скользили между суетливо готовящими ночной вылет техническими специалистами. Наконец. один из призраков устало помассировал шею, и направил свои не менее усталые шаги к сумрачному бараку, оккупированному ротой охраны.

«Гм. «Так не доставайся же ты никому!» И с этими словами старый партизан перерезал финкой оптоволоконную линию Санкт-Петербург – Москва». М-дя. А я, между прочим, о способах электронного противодействия вот только сейчас и вспомнила. Угум. На охоту ехать, собак кормить. Нет, ну что за дырявые мозги у посланца постсоветской эпохи! Вот жисть-то моя бестолковая».

— Разрешите, товарищ капитан?

— Прошу, товарищ лейтенант. Только что же вы так официально, Павел Владимирович? Мы же вроде в Житомире попроще общаться могли.

— Это я, Сергей Петрович, чтоб уставы не нарушать. Вот получил подтверждение вашего разрешения, и теперь спокойно могу и по имени-отчеству обращаться. Мне, Сергей Петрович, нужна ваша помощь в одном важном деле… Сейчас можем об этом побеседовать?

— Вполне. Слушаю вас.

— Я слышал, пилоты Лакеева и Грицевца недавно побили много японских истребителей. Это так?

— Было такое. Даже говорят какого-то великого японского аса сбили.

— А не шибко поломанные из тех истребителей на нашей стороне падали?

— Хм. Не знаю, наверное падали. А к чему вам все это?

— Сергей Петрович, нам очень нужны японские истребительные радиостанции. Все, что возможно собрать и восстановить, но минимум две, а лучше три штуки. Предвосхищая ваш следующий вопрос, скажу, что нужны они не для информирования японского командования о наших планах и секретах. У них и дальность-то наверное километров на пять-десять, ну может чуть больше. Да и обслуживать их скорее всего будут именно ваши подчиненные.

— Хм. Напрасно вы думаете, что я только таких поступков от вас жду. Просто служба у нас такая. И расскажите поподробнее для чего вы планируете эти рации применять?

— Сергей Петрович, сколько у наших ВВС в Монголии радиофицированных истребителей, и сколько у японцев?

— Не имею таких сведений, но думаю что у нас очень мало, если вообще есть. А у японцев много, если не все.

— Правильно думаете, отсюда вопрос. Как нашим нормально воевать с японцами если те всегда могут прямо в воздухе активно переговариваться? И за счет этого они легко выстраивают линию боя, не показывая свои намерения движениями самолетов, а сообщая соседям об этом в любой нужный момент.

— Хм. Я вообще-то не летчик, но думаю нашим тоже были бы полезны рации. Только вот две радиостанции, что они могут дать? Командирам групп их выдать предлагаете?

— Даже такое использование наверное дало бы эффект, хотя бы для координации авиагрупп в бою, но этого нам слишком мало будет.

— И.

— И я предлагаю вот что. Ставим эти рации на два Р-10 в дополнение к имеющимся на них штатным и для начала вешаем этих разведчиков на очень малой высоте поблизости от районов воздушных боев. Один летает пока топливо есть, потом его другой меняет, и так по кругу.

— И что они там делают?

— Они там слушают и пишут. Пишут разговоры японских пилотов. Если нечем писать звук, то пишут слова на бумагу, но в идеале нужно записывать переговоры японцев в качестве звуковой дорожки как в звуковом кино. В этом смысле виниловые пластинки годятся, но только для записи слов, а не для воспроизведения. На них ведь звук смонтировать нельзя. А нам скоро понадобятся смонтированные нужным образом японские радиопереговоры. Понимаете для чего?

— После таких подсказок не понять вашу мысль было бы трудновато. Вы же практически отдельную службу создавать предлагаете.

— Сейчас не до организационных экспериментов. Сможете найти и выделить людей, желательно имеющих хоть какие-то знания японского языка и способные разобраться в работе с рацией и в переговорах летчиков.

— Людей со знанием языка и рации найдем, а вот объяснять им специфику переговоров в бою… Вот этим заниматься придется уже летчикам.

— Не проблема. Пока организуем дежурство пилотов. Ну, а когда Лушкин из госпиталя вернется, его до момента полного выздоровления и в воспитательных целях, за наушники и посадим. В общем, я прошу вас не ждать разрешения более высокого командования если комэск даст добро, то надо срочно это делать. Очень прошу помочь в этом деле, а то пилотов мы надолго отвлечь на эту работу не сможем. И наших радистов к эту делу приспособьте пожалуйста.

— Гм. Такое полезное предложение грех не поддержать. И вот еще… Я бы очень хотел, чтобы вы не таили обид за те лекарства и за те меры предосторожности… Ну, в общем…

— Принимается. Вы тоже камня за пазухой не держите. И доброй ночи, Сергей Петрович.

— Доброй ночи, Павел Владимирович.

Старший лейтенант госбезопасности с петлицами капитана ВВС, задумчиво проводил взглядом удаляющуюся фигуру, олицетворяющую для него постоянную головную боль. Нутром он чувствовал, что этот человек чем-то отличается от окружающих, но с фактами у него было, мягко говоря, негусто. Кроме открытого неповиновения перед позавчерашним разведвылетом к делу подшивать было пока практически нечего. Но он очень надеялся, что это «пока» слишком надолго не затянется. И надеялся, и одновременно опасался этого.

— Доброй ночи… Доброй ночи тебе, товарищ «Кантонец». Пока еще доброй. Дай Бог, чтобы завтра все у вас получилось, товарищи летчики, вот тогда нам и радиодиверсиями можно будет заняться. А пока… В общем, не надейтесь меня своими речами усыпить.

Ночное безоблачное небо светилось мириадами звезд. Заунывно скулило томимое кровавой жаждой крылатое комариное воинство. В свете нескольких прожекторов техники заканчивали последние проверки. Негромко переругиваясь, они закрывали капоты и лючки и, не дожидаясь появления пилотов, заводили моторы.

— Ну как там «Кантонец», выспался?

— За четыре часа сна не особо и выспишься. Даже я вон носом клюю.

— Ничего, после вылета отдохнете. Не боитесь его в этот вылет брать? Вдруг он номер выкинет.

— У него на ближайшее время столько ярких и практически цирковых номеров запланировано, что сдернуть сейчас он уже просто не сможет. И еще я вам вчера доложить не успел, «Кантонец», оказывается, с вечера вместе с Полынкиным службу радиодиверсий создавать начал. Планов у них там громадье, и радисты наши им уже помогают. В общем, мне даже не верится, и боязно спугнуть такую идиллию.

— Ну-ну, дай им …гм, в бок. А с этим «спецвооружением» как получилось?

— Главное не «как», а главное то, что все-таки получилось. То орудие, что вы от пограничников получили Ванин уже на самого шустрого из «Кирасиров» поставил. С вечера Петрович от него почти не отходил. Мат-перемат в ангаре стоял, но два часа назад все же доделали и уже даже парой снарядов в воздухе испытали. Дальше судьбу решили не испытывать.

— Я слышал, будто бы «Кантонец» сам попросил эту пушку на ИП-1 поставить, да и лететь на нем лично собрался.

— Не врут ваши источники. Ему, по-моему, чем сложнее дело, тем интереснее. Мне иногда кажется, что этот товарищ на всю голову болен, и сам себе смерти ищет.

— А вот это как раз плохо. Если вы правы, то никакие яды такого ни к чему вынудить не могут. Но лучше бы вы все же ошибались, а то у меня на этого «самоубийцу» уже кое-какие планы есть. А пока покажите мне это переделанное чудо техники.

— Да вот он, у ангара стоит, ему как раз снаряды загружают. Видите?

— М-да-а. Видимо у нашего «злого гения» действительно тяга к созданию на своем пути новых трудностей. Как же он стрелять-то из одного ствола будет? Самолет-то из-за отдачи рыскать наверно будет. А с другой стороны у него что еще за швабра торчит?

— «Швабра», как вы выразились, это имитатор второй пушки. Это чтобы те, кто его увидит о двух пушках во всех докладах писали. Жаль, у нас нет времени все это хорошенько еще раз проверить, до вылета всего полчаса осталось. Там-то всякое, конечно, может случиться. Но в одном я с Павлом согласен, вылетевшие из ствола снаряды этой пушки нужно японцам обязательно показать. Пусть думают, что поняли ситуацию, а мы их за такую прозорливость потом накажем несколько раз.

— Ну-ну. Очень хочется верить, что этот цирк хорошо закончится.

— Мне, Виктор Михалыч, тоже верить хочется…

«Эх и темна же ты, ночь-хранительница… Вот только покоя нету моей суетной душе. Как там у классиков жанра: «Прав ли я, не Божья ль кара?» Все кости уже себе перемыла. И еще эта «гордая птица» все норовит слегка влево развернуться, видать аэродинамика так себе у нее получилась. М-дя-я. Вроде все подготовлено, а на душе моей ой как тревожно. Все же первый раз я по-настоящему к бою готовилась. Даже тот наш разведвылет я до самого возвращения на базу в мыслях боевым называть отказывалась. А этот… Этот, пожалуй, настоящий будет. Все сегодня может случиться. Нет, темноты небытия я уже не боюсь, страшно начатую работу не доделать. Столько всего на меня теперь завязано. И в то же время столько еще не сделано и не вспомнено. А если бой этот последним станет. Что тогда? Гм. Тогда… Тогда просто обидно. Да, обидно будет. Что все было впустую… Нет! Не впустую было! Даже если все-таки наемся я сегодня монгольских суглинков, с того что мной уже начато, все равно будет толк. Обязательно должен быть!».

Тусклый и чуть мерцающий огонек карманного фонарика освещал лицо штурмана-стрелка одного из лидирующих Р-10. Двумя ступенчатыми лестницами за ним повисли самолеты ожидающих сигнала к атаке звеньев. Павла на своем «Кирасире» шла в правом пеленге с разведчиком. Она опасливо оглядела гашетку АПК, зябко дернула плечами и снова посмотрела на едва подсвеченный фонарь кабины соседа. Вот свет в кабине стрелка несколько раз мигнул, что говорило о приближении к вражескому аэродрому. Глинка пока продолжал вести машину на той же высоте. Через несколько минут он начнет снижаться.

«Ага. Вон его фонарь быстро-быстро замигал… Значит сейчас ждем осветительных ракет и ага. Где там Горелкин со своими «горелками»? Хрен его знает, где они там крутятся…Угу. Вот они где! Появились, черти… Так, нормально пошли осветительные ракеты… Вот уже и постройки из сумрака проявляются… Еще немного ждем и пора будет… Крайняя четверка ракет выпущена. Не день, конечно, но хотя бы цели становится видно. Ну и отлично… А сейчас, товарищи кинотелезрители, будет мой выход… Эх! Благословите меня кто-нибудь на это правое дело…»

«Кирасир» Павлы, сопровождаемый одним И-14, с высоты всего метров двести полого снижался поперек стоянки самолетов. К шеренге украшенных алыми кругами истребителей потянулись пристрелочные трассы теперь уже не пластмассовых пуль из ПВ-1. Наконец, убедившись что трассы идут куда надо, она стиснув зубы, нажала на гашетку электроспуска АПК. Особой тряски к ее удивлению не случилось. Легкое рысканье по курсу сопровождало бьющие по глазам вспышками выстрелов. Частота стрельбы напомнила Павле стрельбу из ТТ. Проскочив самолетную стоянку, она выровнялась на высоте метров сорока и начала плавный набор высоты левым боевым разворотом. За спиной слышались басовитые очереди «Березняка». Со стороны ангаров суматошно стреляли по атакующим самолетам несколько японских пулеметов.

«Молодцы горелкинцы! И по складу горючки вон там еще добавьте! Хм. А мне-то теперь куда? Может по казарме пройтись? Или… А вот эта будка с антенной уж очень похожа на штаб или здание радиостанции. В Крыму, правда, по-другому такая постройка выглядела, но сходство в таких делах совсем не обязательно. А ну-ка, а если пара полуторадюймовых снарядов ее слегка причешут, интересно следы от них вызовут здоровый интерес японского командования? Та-а-ак, казарма подождет, а у меня как раз еще целая дюжина снарядов осталась. Ну держите подарочки, господа мастера икебаны».

В заключение представления, пара разведчиков высыпала на разбитые самолетные стоянки зажигательные и осколочные бомбы. Казармы японцев тоже не остались без внимания. Пара зажигательных бомб помогла им дружно задымиться. Потом по ним ударили трехлинейные пули ШКАСов. В густом дыму кругами ходили истребители, время от времени постреливая куда-то. Через четверть часа солнце осветило густо чадящие руины еще недавно образцового аэродрома. За границей летного поля дымила пара костров сбитых на взлете японских истребителей. На северо-запад в лучах восходящего солнца удалялась группа закончивших работу самолетов. Вот к ведущему подошла пара самолетов. Ведущим в этой паре был слегка неказистый «Кирасир».

Горелкин поглядел на упрямо-настойчивое лицо летящего рядом пилота и устало выругался.

«Да похеру мне, Павел, твои семь снарядов к АПК. Нет! Ты понял меня! НЕТ! Не разрешаю я на станцию ходить. Дементьев с Кольцовым там уже и так все вдоль и поперек перепахали и 37-миллиметровых снарядов бракованных штук восемь побросали. Стоять! Да я тебя за неподчинение сейчас сам собью нахрен! Колун… Чего ты там мне сигналишь? Не свисти мне. Они наверняка все правильно сделали. Нет, я сказал. Хватит уже мое терпение испытывать! Ты мне свой зуб не обещай, а то потом мне половину своих жемчужных сокровищ отсыплешь. Да врешь ты все. Стой! Б.я-яя! Ну, все! Ладно, хрен с тобой, бери пару Зайцева. Вот этих. Да тех, которые справа идут. Ну, гляди у меня, мерзавец! Не дай бог, что-нибудь там с тобой или с ребятами случится я ведь тебя, гада, потом из-под земли достану, и пожалеть об этом заставлю. Вот ведь наглец какой! Взял и все настроение мне испортил. Мне же никак нельзя всю группу с ним отсылать и бросать группу я права не имею. Теперь еще ждать придется этого анархиста хренова. В ведомые, нахрен, его разжаловать, что ли? Чтобы место свое знал…»

На станции весело пылали несколько составов. «Кирасир» Павлы вместе с ведомым прошел на бреющем, пытаясь разглядеть результаты работы вооруженных ракетами самолетов группы Дементьева и их прикрытия. Заметив уцелевшую водокачку Павла полого спикировала и выпустила в нее пару снарядов. Один вроде попал. Почти до конца расстреляв по пытавшимся тушить пожар японцам оставшийся боекомплект к ПВ-1 она, наконец, нашла достойную цель для последних снарядов. Этой целью оказалось стоящее на отшибе небольшое ремонтное депо, из которого выглядывали морды двух паровозов. Один из них был явно под парами. Павла зашла на него вдоль железнодорожных путей и злорадно выпустила последние снаряды. Потом, покачав крыльями, развернула свою четверку в сторону дома. Уже за линией фронта она оглянулась и вроде бы заметила, что в стороне, где был расположен второй аэродром в небе сверкнуло несколько солнечных зайчиков. Если это были вызванные для отмщения И-97, то перехватить ночных нарушителей они уже никак не успевали.

Когда колеса «Кирасира» застучали по полосе, Павла заметила замершую у стоянки группу пилотов во главе с комэском. Павла открыла фонарь кабины и огляделась. Чуть в стороне напряженно замерли несколько солдат охраны во главе с Полынкиным. Горелкин явно ждал доклада от своего наглого заместителя. Но первым к зарулившему ИП-1 быстрым шагом подошел человек с очень знакомым по недавним крымским приключениям лицом.

— Валера! Твою дивизию! Здорово! Какими судьбами тут? Неужели тебя меня стеречь прислали?

— Ты, Павел, за языком-то следи, не забывай. И что б ты знал, тебя действительно считают очень ценным кадром. Вот меня и направили обеспечить тебе охрану. Заодно я назначен в особую эскадрилью инструктором по рукопашному бою. Буду ваших летунов самбо учить, раз ты их своему Муай Таю учить отказываешься. Чего в кабине застрял, вылезай давай.

— Сейчас с духом соберусь. Слушай я бы не против и учить и учиться, если бы чуток времени побольше было. День только начался, а у нас уже дел невпроворот.

— Ну-ну, не прибедняйся. Как японские песенки вместе с местной охраной учить, так у тебя время нашлось.

— И тут все вызнал. Да-а, узнаю чекиста. А еще чем заниматься собираешься?

— Да вот, курсы воздушных стрелков закончил и по штурманской подготовке зачеты сдал, так что если на Р-10 полетишь, меня с собой брать придется. А если собьют, вместе будем сбитых пилотов за линией фронта изображать.

— Типун тебе на язык. Я в сбитые не стремлюсь. Да и тебе не советую. Ну а чтоб я тебя на Р-10 с собой взял, ты мне для начала все зачеты по воздушной стрельбе сдать должен. Без этого не обессудь. Мы тут не к теще на блины приехали, и я в своем стрелке должен на все сто быть уверенным. И извини, я тебя оставлю, надо о результатах контроля комэску доложиться.

— Давай топай. И о дисциплине не забывай, товарищ пилот.

— А ты, товарищ чекист, о том, что дисциплину с личной жизнью лучше все же не смешивать помни.

Павла поправила ремень, перетягивающий летный комбинезон и быстрым шагом направилась к ожидающему ее Горелкину.

— Товарищ капитан. Контрольный полет подтвердил ваши предположения. В районе цели номер два неуничтоженными остались лишь станционные склады, водокачка и ремонтное депо. Два последних объекта вместе с одним паровозом повреждены огнем вверенного мне сборного звена. Группы японско-маньчжурских пожарных отогнаны от очагов горения пулеметным огнем. Во время возвращения на базу при подлете к линии фронта в северо-восточном направлении на пределе видимости были обнаружены взлетевшие вражеские истребители с не подвергавшегося атаке северного аэродрома. Других встреч не было. Самолеты повреждений от вражеского огня не имеют, оружие работало безотказно. Лейтенант Колун доклад закончил.

— Товарищ лейтенант. Доложите зачем на самом деле вам потребовался этот полет к станции.

— Товарищ капитан. Этот полет потребовался для решения сразу нескольких задач. Для контроля боевой работы группы Дементьева и Кольцова. Для усиления эффекта дезорганизации и задержки работы японцев по устранению последствий первого налета и по восстановлению работоспособности этого важного объекта. Кроме того, я посчитал необходимым показать противнику более ярко работу секретного пушечного истребителя, чтобы на станции появились очевидцы. И чтобы у японцев не возникли ненужные вопросы по упавшим куда попало снарядам, выпущенным чуть ранее неизвестно из чего. Стрельба по оставшимся неповрежденными объектам была лишь средством для достижения этих целей.

Отослав жестом свою свиту, комэск окинул тяжелым взглядом наивно-спокойное лицо своего зама. Видимо что-то решив для себя, он слегка кивнув собственным мыслям, подвел итог.

— Будем считать, что вылет прошел нормально. Но на будущее, я вас, товарищ лейтенант, предупреждаю. Если вы будете оспаривать отдаваемые в бою приказы командира эскадрильи, или просто начнете самовольничать, то получите под свое начало наиболее слабого ведомого и будете заниматься, в основном, обучением личного состава. А для боевых вылетов тут найдутся более дисциплинированные пилоты. Вам все ясно?!

— Так точно, товарищ капитан! Вопрос дисциплины на ближайшие дни станет для меня наиважнейшим. А сейчас разрешите вместе с вами провести разбор боевого вылета?

— Проводите разбор, Павел Владимирович. И поздравляю с первым настоящим успехом. Тот разведывательный вылет нам в этом сильно помог, да и стреляли вы сегодня отлично. И все же я очень вас прошу, не давайте вы мне повода для взысканий. Ведь можете же вы нормально служить, так и не разочаровывайте меня…

— Есть больше не разочаровывать. И все же я считаю, что слетал к станции не напрасно. Вот увидите, Иван Олегович, после такой наглости нас точно искать начнут.

— Ладно. Время покажет, идем разбор проводить.

Только что прибыв в свой штаб, генерал Мориги был неприятно встревожен паническим телефонным звонком. Генерал Комацубара с вечера просил его быть готовым, если потребуется, прикрыть авиацией штурмовые группы, направленные в район горы Баин-Цаган. Начавшаяся операция пока проходила тихо. Сегодня работать должна была одна артиллерия и авиация специально снизила свою активность предыдущим днем. Но судя по полученному рапорту, русские гайдзины сумели внезапно нанести перед рассветом подлый упреждающий удар. Неужели же они узнали о планах Квантунского командования? В этом случае второй этап Номонханского инцидента нужно переносить. Если это так, то совсем непонятны направления их ударов. Ведь ударили-то они не по выдвинувшимся к рубежу атаки в сторону Баин-Цагана артиллерии и наземным штурмовым подразделениям Кобаяси, а как раз по его, Мориги, подготовленным к вылетам самолетам. И самым обидным для генерала, было то, что на подвергшейся одновременно с аэродромом налету станции железной дороги стояли только начатые разгрузкой эшелоны с топливом и авиационными боеприпасами. Размеры потерь пока были неизвестны, но новости были страшными. Станция подверглась ночному нападению неизвестными самолетами, да еще и дважды. Причем, судя по всему, самолеты были вооружены кроме бомб еще и пушками. Позавчера пехотная разведка обнаружила в районе, где отсутствовала сплошная линия фронта уничтоженный зенитным огнем разведчик тип 97 с разорванными в клочья пилотами. И это известие заставило искать просочившуюся мобильную группу противника, вооруженную бронетехникой и зенитными орудиями. Однако в свете сегодняшней утренней новости можно было почти точно сказать, что мобильная группа тут совсем ни при чем. А вот наличие у врага самолетов, вооруженных пушками и способных догонять в воздухе скоростные разведчики, можно было считать весьма вероятным и грозным событием. Тем более, агентурная разведка уже несколько недель назад докладывала о введенных русскими повышенных мерах секретности в отношении нескольких аэродромов. И опять же слухи. В японских частях стали курсировать слухи о том, что русские теперь стали значительно сильнее, чем в начале конфликта. И что они научились правильно драться, и вот теперь японских воинов стало намного меньше, чем русских гайдзинов и монгольских скотоводов. Это наступление должно было раз и навсегда поставить все на свои места. Но много мелких неувязок уже частично нарушили сроки начала операции. А тут еще и эти неизвестные самолеты, которые проморгала стратегическая разведка. Если это всего-навсего небольшая группа опытных машин, то это одно, но если этих самолетов у врага уже много, то… В общем, требовались быстрые и решительные меры для уточнения ситуации…

В тот день в эскадрилье было еще три вылета, но все только на разведку. Японцы в небе появлялись редко. После обеда на аэродроме приземлился гигант ТБ-3. Почти такой же, как тот, на котором Павле довелось лететь в Симферополь. Вот только у этого в не заделанных турелях покачивались спарки ДА, а вместо эмблемы ГВФ красовались алые звезды. Павла сразу заметила поднявшуюся суету рядом с ангаром, куда был спрятан аварийный «Кирасир», и мысленно кивнула своей догадливости.

«Значит, все-таки понравилась Виктору Михайловичу моя идея. Вот только хватит ли им сегодня времени, чтобы этот замечательный «вещдок» до ума-то довести? Одна пушка у них есть, а вот вторая… Хотя, Петрович вроде обмолвился, что ее разорвавшуюся сестру вроде на том же самолете частями в качестве ремкомплекта привезли. И судя по всему, кидать они этот «новогодний подарочек» хотят сегодня ночью. М-дя. Раз уж все они для себя решили, значит, тянуть с этим точно не будут, операция-то уже запущена. А вот завтра, скорее всего, мы уже увидим тут и наших японских сенсеев».

Поздно вечером, натужно гудя четырьмя микулинскими моторами, крылатый монстр с закрепленным под брюхом искореженным грузом покинул небольшую авиабазу. Вместе с сопровождающими его Р-10 и тремя парами И-14 под личным командованием комэска Горелкина, он взял курс на северо-восток, в сторону второго из разведанных недавно аэродромов. Лейтенанта Колуна с собой в этот вылет не взяли. Неприкаянно побродив по краю летного поля и трагически вздохнув, замкомэск и начлет особой эскадрильи направил свои стопы в радиорубку. Недоделанных дел было много и времени для рефлексирования и обид у Павлы не оставалось.

Насладившись ласкающим взор зрелищем троих радистов, увлеченно ползающих по белому брезентовому полотнищу среди раскиданных на запчасти японских радиостанций, Павла насела с вопросами на заглянувшего сюда на свою беду капитана Полынкина. Умудрившись за десять минут высверлить ему мозг до приемлемого результата, она получила в свое распоряжение двух бойцов охраны, худо-бедно знающих японский, и засела с ними за составление таблиц радиомониторинга. Задачу своим жертвам она поставила предельно просто.

«Позывные пилотов пишем сюды. Транскрипцию и переводы команд, а также и позывные наземных служб вот сюды. Команды, отдаваемые в воздушном бою, сюды. А все прочее сюды. И чтоб не путали у меня! Варианты одних и тех же команд стараться выписывать рядом. Все сомнительные слова подчеркивать. Когда японских летунов к нам привезут, чтоб все время рядом с ними крутились, и уши свои настораживали…»

Потом «гуру радиодиверсий» поведала своей пастве примерный набор русскоязычных аналогов тех выражений, которые могли бы использовать при радиопереговорах японцы. Павла отлично понимала, что у противника мог быть вообще свой особый сленг, но хоть какие-то привязки радиоразведке все равно были нужны. И она пополняла их «радиословарь» как могла. И за счет полностью прозрачных авиационно-литературных выражений, да и за счет намеков на основе русского-матерного. Благо этот язык был для нее с заводских времен таким же родным.

Еще через час в одном из пустых ангаров можно было наблюдать некое спортивно-оздоровительное действо. Здесь количество комаров на квадратный метр помещения было явно значительно меньше, чем снаружи, поэтому мысль о проведении под крышей ангара физкультурных занятий выглядела вполне обоснованной. А вот мысли самих участников первого такого занятия плавно текли себе в слабо гармонирующих между собой направлениях.

«Все еще не верят мне наши родные «сатрапы». Все надеются меня на горячем поймать, товарищи госбезопасники. Даже в этот вылет вон пускать меня остереглись. Да-а-а. Неужели же среди них хоть одного умного не нашлось, который оценил бы все, что мной уже сделано, и сравнил с возможным вредом от моих действий? Коли так, то соболезную я товарищу Берии…»

— Ты где это, Паша, так прилично самбистские приемы освоил? А? Что-то я в твоем личном деле такого не нашел. Ты же вроде другими видами борьбы занимался. Хотя и ходил ты в 36-м в Одессе в секцию, но всего-то вроде бы месяца три, и там тебя такому точно не успели бы выучить.

— Во-первых, не читай ты всякую хрень, товарищ временно пониженный в звании чекист. Или, может, в твоем собственном личном деле уже есть сведения, что ты в 1939 Муай Тай в Саки изучал. И еще, Валера, я, в отличие от некоторых, в соревнованиях иногда участвую. А в сборную КОВО, чтоб ты знал, и боксеры и самбисты входят. Усек?

— Хм. Только не рассказывай мне, что ты за партнерами по команде приемы подсмотрел, а потом сам все это освоил. Все равно не поверю, что ты у хорошего мастера хотя бы год не занимался. Расскажешь у кого?

— Обойдешься. Своими силами давай мои связи и контакты устанавливай. Тебе за это, кстати, оклад платят и новые звания присваивают. Или ты думаешь, настоящие враги тебе все на блюдечке выкладывать будут?

— А если тебе командование прикажет, тогда куда денешься?

— Горелкин и заморачиваться не станет. А вот мое бригадное начальство… Пишите, товарищ Пинкертон, пишите. Бумага-то, она все стерпит. Неделя туда, неделя обратно. Очень тебе тот приказ поможет, когда здесь настоящие воздушные бои развернутся. Да и не о том ты, помощничек, думаешь. Тебе бы чекист сперва мне зачеты сдать по воздушной стрельбе из трехлинейного ШКАСа, и из восьмилинейного БТ. А я эти зачеты ведь и с пристрастием провести могу. А то, гляди, скоро начнется настоящая работа, а ты даже на Р-10 со мной вылететь не сможешь. Не выполнишь тогда ты свое задание, да и отзовут тебя назад, не солоно хлебавши…

— Слышь ты, пилот! За языком-то следи, а то я кроме самбо и бокс неплохо знаю.

— Не петушись, боксер. Много вас таких знатоков бокса уже у меня было. Если ты мое личное дело читал, то про всякое разное знать должен. Или ты всерьез думаешь, что я тебе тогда в Саки все-все по Муай Таю рассказал?

«Ух, какой фирменый взгляд наш чекист-то, оказывается, выдавать умеет. Прямо «Василиск на охоте». Ничего-ничего, Гусак. Ты, конечно же, птица гордая, но тебя явно не ссориться со мной сюда прислали. Думаешь, мне все еще непонятно для чего тебя за моей спиной прицепить решили? Я чую, не дадите вы мне спокойно «Тюльпаны» на И-14 испытывать. Видать на Р-10 решили меня «тюльпанить» сослать. И станешь ты тогда из своего табельного мне в спину целиться, пока я буду свой испытательный подвиг совершать. М-дя-я. Все-таки зря вы так со мной, ребята, ой зря! А если ваши орлы испытатели один за другим побьются и сгорят все нахрен, что тогда делать будете? Я хоть двухдневный опыт испытаний ВРДК имею, а они. Да и уровень твой самбистский, Валера, ничуть не выше моего будет. Так что танцевать тебе, не перетанцевать меня. Поберег бы лучше силы перед зачетами…»

Босые ноги то и дело пытались зацепить друг друга, руки прихватывали одежду и пытались вывести из равновесия. Пользуясь тем, что на обоих были футболки без рукавов, Павла не давала Гусаку надолго прицепиться к себе. Она раз за разом срывала его атаки, проводила контрприемы и тут же разрывала дистанцию. Занятие уже плавно приближалось к концу, а ни один из самбистов так и не успел явно завладеть преимуществом в этой тренировочной схватке. Было заметно, что Гусак остался собой недоволен, но вслух он высказываться не стал. Зато, не сходя с места, потребовал занятий по воздушной стрельбе из турельного пулемета и пушки. Нахальное требование «конвоира» было благодушно, но не менее нахально похерено его «подконвойным» под тем мудрым предлогом, что ночью стрелять это значит всю авиабазу перебудить. После итогового обмена любезностями, участники спарринга отправились отдыхать.

К слову сказать, занятия по воздушной стрельбе все же состоялись но уже на следующий день. Отбив себе все плечо после нескольких очередей, контрразведчик, на некоторое время успокоился. Но уже к вечеру выбил у Горелкина разрешение на несколько ознакомительных полетов. Два последующих вылета на Р-10 с Гусаком показали Павле, что штурман из него довольно слабенький. Маршрут он прокладывать умел. Но вот ориентироваться с высоты на местности, ему еще нужно было серьезно учиться…

На шестикилометровой высоте, несмотря на свой нарушающий аэродинамику груз, бомбардировщик смог разогнаться почти до двухсот шестидесяти километров в час. Но истребителям все равно приходилось идти змейкой, чтобы сильно не оторваться от него. Не доходя километров пяти до цели, ТБ-3 пришлось долго висеть в зоне ожидания. Истребители вместе со своим лидером Р-10 сначала ушли далеко в сторону, а затем вернулись с тылу и приготовились к атаке аэродрома. Наконец, по радио пришел кодовый сигнал из трех щелчков, посланный разведчиком Р-10, и экипаж бомбардировщика понял, что атака началась. С этого расстояния ночной бой пушечных истребителей с ПВО аэродрома выглядел как мигание новогодней гирлянды. Японцы в этот раз явно были готовы к налету. Ночное небо расчерчивали лучи прожекторов и трассирующие линии очередей зенитных пулеметов. Вот, наконец, стала заметна сигнальная ракета, извещающая о готовности к представлению. Перед этим истребитель, попавший при выполнении одной из атак в луч прожектора, резко дернулся, и сильно раскачиваясь и отсвечивая попеременно запускаемыми под крыльями небольшими пороховыми ускорителями, стал удаляться от вражеского аэродрома. Бомбардировщик черной тенью развернулся и пошел впереди мнимого «подранка» лишь изредка подсвечивая ему курс тусклым световым импульсом. Через три десятка километров наблюдаемый с земли «пульсирующий пожар» на истребителе погас, и он не спеша поднялся и занял положение рядом с ТБ-3. Еще через пару минут ТБ-3 занял высоту три километра. Штурман, убедившись, что место доставки груза достигнуто, включил таймеры самоликвидаторов бутафорских пушек и реактивных ускорителей, выдернул электропроводку соединяющую груз с носителем, после чего спокойно нажал кнопку сброса. К земле, вращаясь, понесся искореженный и продырявленный, но очень многообещающе оснащенный аппарат, о дальнейшей его судьбе можно было только гадать…

Беседа шла в той же юрте, где пару дней назад Павла пила чай и покоряла своим аналитическим творчеством высокое московское начальство. На этот раз шуток не было слышно.

— …По прорыву конницы у меня все, товарищ старший майор госбезопасности.

— А о том, что по ту сторону реки творится, что уже известно?

— Утром стало известно, что за рекой напротив высоты Баён-Цаган обнаружены крупные пехотные части японцев…

Слушатель мысленно поправил отвечающего.

— «Не Баён-Цаган, Костя, а Баян-Цаган, ну или хотя бы как у нас на картах написано, Баин-Цаган. Хотя, один хрен, правильно нам это слово не выговорить. Поэтому перебивать я тебя не буду, докладывай дальше, капитан».

— Монгольские части 6-й кавдивизии, прикрывающие эту высоту 30-го июня и 1-го июля подверглись сильному артналету, но своих позиций не оставили. Японцы, по всей видимости, рассчитывали, что те отойдут, поэтому сразу же после артналета организовали разведку боем, но получили отпор. Ночью была снова замечена японская разведка на подходах к высоте. Очевидно, японцы готовятся перейти реку значительными силами и атаковать высоту. Возможно даже, что это случится сегодня ночью.

— А может это просто такая же разведка боем? А? Как думаешь, капитан?

— Маловероятно, товарищ старший майор госбезопасности. Две наши группы сумели просочиться у них на флангах и хорошо разглядели места, подготовленные для переправ через реку и сосредоточенные за рекой войска на плацдарме. Они еще заметили, что японцы, видимо предполагая серьезную опасность контратак, стали усиливать свои передовые части артиллерией. Уже вечером с соседних участков фронта в направлении высоты выдвинулось еще несколько японских рот с пушками. Танков с ними вроде бы нет, но наращивание сил в направлении высоты все еще продолжается.

— Ладно, с этим понятно. Эти японские затеи будем пока по другим каналам выяснять. Ну, а проверку места падения нашего «гостинца» вы через сколько времени провести смогли?

— Через три часа в том районе большую группу с ТБ-3 выбросили. Вот только пошуметь им там пришлось, едва оторвались…

— Потери в разведгруппах?

— Днем потерь не было. В ночном бою потеряли семь человек тяжелоранеными, и двоих убитыми. Остальные все в строю.

Мужчина в панаме цвета хаки задумчиво рассматривал карту со свежими карандашными пометками. Его гость, одетый в такую же панаму, устало прислонился к деревянному столбу, поддерживающему крышу помещения. Спустя некоторое время хозяин юрты, наконец, поднял глаза на своего собеседника.

— Какими зенитными средствами прикрыты места будущих переправ?

— Получены донесения о нескольких батареях скорострельных пушек, расположенных примерно здесь, здесь и здесь. И обычных зениток там несколько штук видели. Понятно, что переправы они будут защищать всеми силами. Днем там наверняка еще и вражеские истребители появятся.

— Знаю, мне Горелкин еще вчера докладывал. Его Р-10 днем был атакован чуть в стороне над рекой. Вернулся домой поврежденным. Их счастье, что стрелок в нем был опытный, одного японца сбил из пушки, а другого повредил. Но всегда им так везти не будет, и значит, в район, прилегающий к высоте и к японскому плацдарму они у меня пока летать перестанут. Не будем самураев нервировать.

— Виктор Михайлович, ну а нашим-то ребятам сейчас к чему готовиться?

— Твоим хлопцам я на завтра новую боевую задачу поставлю. У тебя ведь, Костя, в пятой группе вроде бы трое ребят из Приморья служили. Ну, те самые, которые сыновья корейских беженцев, что еще в двадцатых в Хабаровске осели.

— Есть у меня такие. Звезд с неба не хватают, но очень старательные бойцы.

— Это хорошо, что старательные. Так вот есть у нас один их земляк, которого недавно у реки цырики в плен взяли, вот он согласился нам помочь. Так что готовь группу из четверых и прикрытие им до линии фронта. Понял, к чему я веду?

— А чего ж тут непонятного. А не выдаст он мальчишек?

— Не должен. По нашим он не стрелял, сам сдался. Японцам служить не хочет. Про свой полк без утайки рассказал нам все, что знал. Очень просил разрешить ему в Монголии жить остаться, да я его с трудом уговорил перед этим в этот рейд сходить. В общем, если этот рейд удастся, то бери его к себе в Центр специальной подготовки инструктором. А пока слушай внимательно, что вам там завтра делать придется…

Сегодня в особую эскадрилью приехали гости. Командиры соседних эскадрилий и сам заместитель командующего первой авиагруппы удивленно разглядывали укрытую маскировочной сетью и чехлами технику, а заодно и готовящиеся к вылету самолеты. Павла немного в стороне инструктировала очередное звено перед разведвылетом, и искоса настороженно поглядывала на прибывших незнакомцев. Те в свою очередь морщили лбы, вглядываясь в контуры выходящих на старт истребителей. Горелкин радушно улыбался.

— Здравия желаю, товарищ полковник. Приветствую вас, товарищи.

— Здорово, соседи! А что за красавцев вы тут от нас попрятали?

— От врага прячем. А от соседей прятать привычки не имеем. Неужели вы таких раньше не встречали?

— Ты, тезка, прямо в точку попал. В первый раз дюралевого «ишака» вижу!

— А это и не «ишак» вовсе, товарищ полковник. Вот только подробности я вам, только после войны расскажу.

— Ты тут брось выкать, комэск, давай-ка нормально, по-родственному! И зачем ты нас звал, если подробности письмом?

— Как зачем? Знакомство свести, опытом обменяться, да и договориться, чтобы в воздухе друг в друга зря не поливать.

— Угу. Стало быть, дырок от наших ШКАСов заделывать ты не желаешь.

— Скорее ваших «ишаков» нашими пушками порванных по пескам и болотам искать не хочется.

Полковник хмыкнул и окинул могучую фигуру хозяина авиабазы скептическим взглядом.

— Подерзи-подерзи, товарищ пограничный капитан. Мы конечно, про ваш ночной налет уже много чего слышали. С тем аэродромом и станцией вы вроде нормально разобрались, а вот про сбитых вашими ребятами «японцев» пока тишина. Так что… Сколько вы уже тут торчите, а?

— Да дня четыре пока. Двадцать шестого только техника прибыла. А ваши бои мы только краем глаза и видели, пока тут все налаживали. Нам, конечно, крупно повезло, что 27-го японцы этот аэродром не атаковали, зато с двадцать восьмого мы активно летаем, и за это время четверых уже окучили. Так что, товарищ полковник, незнание новостей – не повод для гордости. Или я неправ?

— Ладно, не заедайся ты, капитан. Жаль, что вас пораньше сюда не прислали, когда «косые» нас самих тут в хвост и в гриву гоняли. Ну, а сейчас чем ты нас удивлять-то собрался? Были бы у нас такие пушки, мы и без тебя бы все японские аэродромы в страхе держали. Любому желторотому их поставь, так через пару дней асом станет. Правда, нашим желторотым пришлось в июне прямо в кабинах жить, пока нормально драться научились. Сам с ними раз по пятнадцать в день крутился и бои разбирал.

Командиры, не торопясь, двигались в направлении штабного ангара.

— Вот как раз об учебных боях мы и хотели поговорить. Тут ведь не в одних пушках дело. Да и, может, сперва наших ребят проверите, прежде чем совсем-то их зелеными считать.

— Хм. Не зеленые, говоришь. А чего ж тогда твои «ветераны» без наград щеголяют?

— А это потому, товарищ полковник, что награды для нашего дела, всего лишь демаскирующий признак. Вот поэтому мы ими и не хвастаемся. Вы нас лучше в небе с пристрастием поглядите. Да не просто поглядите, а постреляйте по нам…

— Ты, Ваня, наверное, рехнулся. На кой хрен нам свои же сбитые.

— Не спешите, дорогие гости. Это мы еще поглядим, кто тут у нас «сбитым» будет. Мы, в отличие от вас, умеем не только в землю загонять. Мы еще так своих собратьев «сбивать» умеем, чтобы условные противники потом еще и воевать могли. И хорошо воевать, так чтоб спиной врага чувствовать.

— Кинопулеметом нас насмешить решил?

— Никак нет. Я нашим дорогим гостям настоящий учебный бой предлагаю. Такого никто из вас точно не пробовал. Вон того паренька, который улетающее звено готовит, видите? Вот он с вами пара на пару бой и проведет.

— Хм. Ну и чем этот герой знаменит?

— Ну, во-первых, аэродромы и станцию он со своим звеном первый разведал. Да и стрелять, так как он умеет, думаю, и у вас не каждый сможет. Погодите, сейчас я вас с ним познакомлю.

Горелкин пробасил в сторону старта, так звучно, что в его сторону повернулись головы всех, находящихся на аэродроме.

— Лейтенант Колун! Отправишь группу и ко мне подойди!

«Ты не ошалел ли «Огненный Змей»!? Может, еще «к ноге» скомандуешь? Субординация у него, понимаешь, живым звуком и без микрофона. Хм. И что это там за орденоносцы к нам пожаловали… Опаньки! Да там же Герои Советского Союза прибыли. Жаль, издали не узнать никого. И ради такого знакомства можно не только строевым шагом подойти, но и автограф спросить». Павла отдала последние указания и приблизилась к гостям.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану?

— Обращайтесь.

— Товарищ капитан. Лейтенант Колун по вашему приказанию прибыл.

— Знакомьтесь, товарищи. Это начлет нашей особой. Его Павлом зовут.

«Глаза мои косые! Знакомый ведь лоб с залысинами. Вроде бы полковник Лакеев собственной персоной. Тот самый, который монгольских асов растил и пестовал. Похож? Он самый! Так вот ты какой, оказывается, се… Гм, товарищ Иван, народный герой Испании и Монголии. Смешинка в глазах, грудь в орденах, в общем, орел. Я ж когда-то в детстве мемуарами Гусева зачитывалась. Даже ночью заснуть не могла, все представляла как вы там с «мессерами», «фиатами» и «юнкерсами» над Мадридом, Барселоной, Гвадалахарой и Теруэлем вальсировали. Мечтала вот так же, как вы, этих гадов с хвоста на стейки и филе разделывать. Да не повезло мне – не увижу я теперь «испанское гневное небо»… Хотя, может и повезло. Кто ж его знает, выжил бы там Колун или где-нибудь в арагонских песках его кости белели бы. Ну, здравствуй, «испанец», я рада такому знакомству. Да и честь-то какая».

— Колун Павел.

— Лакеев Иван. Твой комэск нам предлагает с тобой парами покрутиться. Ты как, осчастливишь нас своим участием?

— О чем разговор. Сейчас четырех «Кирасиров» выкатим, пулеметы им учебными зарядим и покрутимся. Я вас, товарищ полковник, оставлю минут на десять…

— Хм. Пулеметы говоришь…

— Младший лейтенант Симаго! Скажи капитану Ванину, пусть четверых с учебным боекомплектом запрягает! Два на два слетаем…

Спустя минут двенадцать оставшиеся на земле гости и хозяева, задрав головы и прищурив глаза, жадно всматривались в перипетии учебного боя. То и дело раздавались цветистые ругательства и другие чрезмерно эмоциональные выкрики. Один раз пластмассово-свинцовая очередь Лакеева пропахала землю летного поля, чуть не зацепив бензозаправщик. Видимо знаменитый ас настолько увлекся боем, что почти не замечал окружающего. После этой встряски, почувствовавшие шевеление волос на своем теле зрители, бодрой рысцой рванули под жестяной навес, откуда с опаской продолжали наблюдать за представлением. В воздухе наблюдалось полное равенство сил. Обе пары бились расчетливо и умело. Счет по заходам в хвост был чуть больше в пользу Лакеева и его напарника, но точность стрельбы была явно за Колуном и Симаго. Наконец, расстреляв боекомплект, самолеты сделали несколько кругов над авиабазой и парами пошли на посадку. Гостей Павла пропустила вперед. Из кабины «Кирасира» раздалась восторженная громовая тирада Героя Советского Союза.

— Вот этот да! Словно в натуральном бою побывали. Слушаешь, как пули по корпусу и крыльям щелкают, и все думаешь, когда же дым пойдет и мотор обрежет. А по стеклу осколки пуль врассыпную! Вот это ощущения!

— Как вам техника, товарищ полковник? Претензии к матчасти есть?

— Какие тут претензии, вроде все нормально. «Кирасир» ваш хорошо вираж держит, даже получше «ишака». Он на горизонтали, видать, поманевренней, а вот на вертикали, наверное, чуток уступает ему, но несильно. В общем, не обманул ты меня, Горелкин! Если все твои, Иван, через такое прошли, то салагами их точно не назовешь. Где этот Павел, который по моему хвосту «гвозди заколачивал»? Ты, тезка, скажи ему, что он молодец, с такими хлопцами в любой бой идти не страшно.

— Да вон он идет, после боя ртом воздух ловит. Тоже видать, подустал с вами вертеться. Сами ему и скажите.

— Товарищ полковник, лейтенант Колун учебный бой завершил. Сбили друг друга вроде поровну, кинопулемет смотреть будем?

— И без кинематографа ясно, что вы нас сегодня уделали. Я спинным мозгом количество попаданий посчитал. Всяко больше чем у меня было. Молодец! Воевал где?

— Спасибо, товарищ полковник. В Китае год назад довелось.

— А чего ж ты все с комсомольским значком да двумя кубарями ходишь? Сбитые есть?

— Четыре в группе и недавно слышал еще одного лично сбитого над заливом мне, наконец, подтвердили. А по званию, это вы начальству вопрос задайте.

— И задам, но это потом. А сегодня очень уж душевно мы с тобой слетали. Надо бы разбор провести, да даже не знаю, чего тебе еще советовать. Скорее, мне у тебя есть чему поучиться. В общем, держи краба «супостат»! А не хочешь ли ты комэск, ко мне его перевести? А то он у тебя и в званиях не растет, да и талант свой, гляжу, впустую прожигает.

— Тут такое дело, товарищ полковник. Можно вас на пару слов…

«Угу. Расскажи-расскажи ему Олегыч, какой я злостный пьяница и нарушитель дисциплины. Чтоб, значицца, интерес-то к моей скромной персоне не менее скромным стал. А чего тут миндальничать. Да и так оно, в общем-то, и есть. Самому-то себе врать негоже. Э-э-эх».

Разговор Горелкина с Лакеевым длился недолго. Полковник сперва хмурил брови, но вскоре на его лице явственно проступила усмешка.

— Эй… лейтенант! Подойди-ка к нам.

— Товарищ полковник…

— Сюда слушай, старлей, и не шуми. Рассказал мне твой командир о ваших игрищах. Хоть и хитры вы тут, тихушники, но про вашу особую часть уже и так слухов до хрена гуляет. Значит так, чекисты! Вашу операцию с угоном самолета скаженным японцем я на нашем аэродроме прикрою. Сделаем так, чтобы наказывать некого было. Пришлете ко мне на один день своего молодого летеху временным дежурным по аэродрому, и сами же его потом накажете. Хоть петлицы с него перед строем снимайте и розгами порите, главное чтобы его тут же под белы рученьки увели, и моментально на Родину вывезли. Смушкевичу я ничего не скажу, потом сами с ним разбирайтесь. И готовьтесь тут, я к вам своих командиров звеньев поочередно присылать буду. Чтобы вроде как у другого пленного японца поучиться. Так что будем мы этот сегодняшний «цирковой опыт» для общей пользы развивать… Но и сами глядите у меня! Недели две у вас на все про все будет после той «злостной халатности». Как хотите, но чтоб в эти сроки вы со своими «ромашками» уложились! Ну, а потом вместе нормально воевать начнем. Договорились?

Горелкин переглянулся со своим замом и выразительно кивнул. Павла пожала плечами. А чего говорить, когда и так все ясно. В этот день было еще несколько учебных боев. Гостей попотчевали обедом и столь же радушно проводили. Ведь провожать гостей не менее приятно, чем их встречать. Вернулись посланные на разведку звенья. После этого комэск собрал у штаба командиров звеньев и поставил им новые учебные задачи. Потом прозвучал жесткий запрет на все полеты, и самолеты дружно спрятались под пыльного цвета чехлами. Только на стоянке дежурного звена стояло несколько укрытых маскировочными сетями «Кирасиров» и один из них, блистая дюралевым боком на солнце, бесстыдно демонстрировал торчащее из крыла крупнокалиберное бревно «авиапушки». Через полчаса в сонное царство затихшего, словно перед бурей аэродрома, въехало несколько тентованных грузовиков. В кузовах и в кабинах автотранспорта красовались синими околышами фуражек соратники Горелкина, Полынкина и Гусака. Павла как раз уточняла учебные планы своим подопечным, когда на сцене этого степного театра развернулись кульминационные события. Выскочивший из кабины лейтенант госбезопасности бодрой рысью направился к замершему в стороне от машин Горелкину. У машин разминали ноги, и вяло переговаривались бойцы охраны этого нежданного каравана. Водители шустро подсуетились и заливали воду в радиаторы. В этот момент, в кузове одного из грузовиков, судя по крикам и колыханию тента, развернулась рукопашная схватка. Несколько низкорослых людей со связанными руками спрыгнули с машины и кинулись в степь. Матерная тирада моментально стряхнула оцепенение с бойцов охраны аэродрома и гебистов, прибывших вместе с пленными. Через несколько минут ожесточенного преследования все четверо беглецов были пойманы, показательно избиты и сурово скручены веревками в форме буквы «зю». Пятому и шестому японцу, сбитым с ног прямо у машины страданий выпало чуть поменьше, но новая форма фиксации досталась и им. При этом голову всем пленным прикрутили к коленям. Да так сильно это было выполнено, что обратно в кузов бойцам охраны пришлось своих подопечных не подсаживать, а просто забрасывать, как мешки с песком. Ругань раздавалась еще некоторое время. Горелкин же, сурово отчитав бестолкового начальника каравана, отпустил его каяться в грехах, и вскоре колонна, наконец, двинулась дальше…

Днем позже один из прифронтовых аэродромов советско-монгольской авиации гудел растревоженным ульем. Событие было небывалое и позорное. Во время налета японской авиации какой-то пленный японский летчик сумел угнать учебно-тренировочный самолет УТ-2. Поднятое чуть ранее по тревоге дежурное звено не успело вернуться к аэродрому, а единственная счетверенная установка только и смогла, что продырявить крылья и хвост улетающего на бреющем самолета. Командующий первой авиагруппой комбриг, орденоносец и Герой Советского Союза, которого еще в Испании уважительно называли «Генерал Дуглас» не ожидал такой подлости и своим приказом немедленно приказал отдать под суд военного трибунала всех виновных. В течение дня ему доложили, что причиной ЧП послужила халатность дежурного по аэродрому, и несогласованная инициатива представителей недавно созданного Учебного центра авиации пограничных войск. Последние, оказывается, искали способы снижения потерь и продумывали схему обучения воздушному бою с привлечением в качестве инструкторов пленных японских летчиков. Комбриг долго не мог успокоиться. Недавно 27-го июня японцы смогли застать врасплох советские ВВС и нанесли сильный удар по нашим аэродромам. Потери были и на земле и в воздухе. Надо отдать должное командованию первой авиагруппы, в критических ситуациях оно умело действовать быстро и эффективно. 27-го и 28-го июня титаническими усилиями всех эскадрилий удалось переломить ход боев в небе. Все это время комбриг со своим замом практически не спали, организуя воздушную оборону, и придумывая способы возвращения упущенной советскими ВВС инициативы. К началу июля ситуация в монгольском небе наконец стабилизировалась, и командование советско-монгольской авиации уже активно продумывало ответные действия, и тут так некстати случилось это ЧП. Уже ночью, едва держась на ногах, комбриг доложил о промашке своих подчиненных в Москву, но нести ответственность за этот инцидент в гордом одиночестве он не собирался…

Павла лежала на койке в медицинской юрте. Простреленные левое предплечье и царапина от пули на шее несильно побаливали.

«…Э-э-э. Как там было… Желтые тюльпаны, вестники разлуки, цвета запоздалой… Гм… утренней зари …Тьфу ты! Не зари, а звезды. М-да. Что-то совсем не поется сегодня первому реактивному киллеру… Да не обижаюсь я на этого дурака! Сделал, что было приказано и хрен с ним. Мозгов на что-то большее с него и требовать-то смешно. Прощаю я этого обиженного «ужика». Вот только летать с ним больше не буду. Пусть что хочет там своему начальству про этот инцидент докладывает, а летать с ним меня не заставят. Горелкин за меня уже все сказал, а я, как выздоровею, сразу же на боевые вылеты попрошусь. Нехрен пилота с боевым и хронологическим опытом вдали от фронта держать. И Грицевец вон вчера на своей новой «Чайке» прилетал. Спрашивал, кто это тут того разведчика сбил, с которого парашютиста поймали? Завидует. У них там в Тамцаг-Булаке над головой регулярно Ки-15 пасутся. Ни разу так и не сбили на своих «Чайках» и «ишаки» соседские ушами хлопают. А начальство аэроузла их небось матом кроет, что вражескую разведку отвадить не могут. Хорошо хоть Сергею не сказали, что ту пулю я не в бою получила. С ним еще потом Симаго на «Кирасирах» покрутился, понравилось асу. Еще бы не понравилось. Может они на пару с Лакеевым и с комэсками ВВС, наконец, нормальную рекламу нашему Центру сделают…»

Павла лежала и вспоминала недавние стремительно пролетевшие события. Вот они в разведвылете с парой Кабоева. В этот раз, она, наконец-то, взяла ведомым Бориса Глинку. Парень был счастлив. Очень неохотно он уходил вместе со всеми из района патрулирования. В награду за дисциплинированность, Павла в следующем вылете устроила с ним тренировочный воздушный бой пара на пару. Правда, пришлось предупредить о постановке оружия на предохранитель, чтобы в запале своих не сбивать. Японцы вели себя тихо. Уже вечером был один воздушный бой между «ишаками» соседней эскадрильи и И-97, но горелкинцы в нем поучаствовать не успели. К их появлению самураи уже ушли. Вечером того же дня Павла была счастлива не меньше Бориса. Они наконец-то прибыли! Два «отюльпаненых» И-14 и один Р-10. Вместе с самолетами прибыли пилоты. Михаил Таракановский и Степан Супрун должны были испытывать в боевых условиях И-14 с подкрыльевыми ВРДК. Р-10 был предназначен для Колуна, но с ним также прибыл пилот Александр Сорокин. В тот же вечер Горелкин отдал приказ по эскадрилье, закрепив испытателей за самолетами. Это было вечером. Утром следующего дня Павле все же удалось поучаствовать в огневых испытаниях «Тюльпанов» на земле. Потом были несколько вылетов на обычных пушечных И-14. А вот вечером случилось непредвиденное. Непредвиденное Горелкиным и Павлой, но видимо, давно ожидаемое Полынкиным и Гусаком. Как раз, когда комэск убыл с докладом к своему начальству, а Таракановский с Супруном бились в учебном бою на «Кирасирах» с парой более опытных летчиков особой эскадрильи, случилось это ЧП.

— Вон, гляди, Борис, видишь рядом с сектором газа два маленьких тумблера запуска «Тюльпанов». А прямо на самом секторе две малюсеньких кнопочки. Одна – «максимальная тяга», вторая «экономическая тяга». Потолковей они, видать, сделать не успели. Спешили, небось, чуть штаны не теряя.

— Паша, а ты мне потом на таком Р-10 дашь полетать?

— Если Олегыч разрешит. Да и не спеши ты на нем летать, видишь, техника еще совсем сырая.

— А, правда, что ты сам этот реактивный мотор придумал?

— Не совсем сам. Делать первый образец мне один дядька рукастый помогал. Вернее было бы сказать – это он делал. Я, правда, ему сначала говорил, что там надо делать. А потом уже я ему и помогал. Ну, а идеи не мои, Борька. Про такие моторы в мире уже давно известно, только у нас в стране это почему-то первый такой образец.

— Да-а. Ну ты, Пашка, и даешь…

В этот момент степенное изучение новой техники было прервано громкими криками.

— Гляньте, японец!

— Да где?

— Вон там, высоко-высоко белый хвостик тянется, видите?!

— Точно, ребята! Разведчик, наверное.

К Павлу тут же подбежали двое сгорающих от нетерпения пилотов.

— Товарищ начлет, разрешите взлететь, достать того разведчика.

«Угу. Хрен вы его достанете. Он на высоте девять тысяч, а сейчас и на десять заберется. Пока вы на И-14 взлетаете, он спокойно развернется и на скорости в пять сотен верст преспокойненько в пологом пикировании уйдет. А вы, хлопчики, даже «пукнуть» ему парой снарядов вслед не успеете. Зато он вас хорошенько рассмотрит, а, может, даже сфотографирует. Нельзя сейчас лететь».

— Дежурному звену отбой. Взлетать запрещаю!

Перекрывая недовольные крики и возмущенный гул, оставшийся за старшего в эскадрильи лейтенант рыкнул на техников.

— Чего рты раззявили? Ну-ка быстро всю технику чехлами накрыть! Хотя…

— Товарищ замкомэск! Он же, гад, круг над аэродромом закладывает!

— Колун, ну разреши ты взлет!

— А ну молчать! Дементьев, бегом звонить соседям. Скажи им, чтобы свои звенья поднимали и с востока ему путь закрыли. Реактивный И-14 на старт выкатывайте!

Тут из-за спин в сторону старта выдвинулись четверо бойцов охраны. От казармы быстрым шагом выдвигался «воздушный недострелок» Гусак.

«Не дадут эти церберы мне взлететь. Любому другому разрешат, только не мне. Тормоза! Сорокин только на Р-10 «Тюльпаны» запускал. Да и еще неизвестно, какой он там истребитель. Супруна с Таракановским я бы выпустила, но они вон даже на посадку не спешат. Увлеклись учебным боем, черти».

— Группе «Кирасиров» ракету на посадку. Супруну команда вылетать за мной на реактивном истребителе. Я на перехват. Дементьев – за старшего. Бегом ракету, вашу мать!

«А теперь и мне побегать придется. Эх! Ну, теперь посмотрим, Валера, кто из нас быстрее бегает…»

Двигатель уже урчал, и самолет успел разогнаться километров до десяти. Обернувшись, Павла на мгновение замерла. В глаза ей смотрел трехлинейный зрачок ТТ. А чуть прищуренный взгляд выше мушки не сулил ей даже маленькой надежды остаться в живых.

«Ну и хрен с тобой, чекист».

Павла пригнула голову, спрятав ее за бронеспинкой, и почти вслепую продолжила разгон. По медленно разгоняющемуся истребителю застучали пули. Оказалось, Гусак умел быстро бегать. Через пару секунд он был уже почти рядом и стал забегать в сторону, чтобы стрелять по кабине. Несколько пуль ударили в бронеспинку. Одна пуля пробила борт и впилась в приборную панель чуть выше авиагоризонта. Еще одна пуля пробила остекление и скользнула по шлему. Павла успела запустить оба «Тюльпана», но скорость нарастала слишком неспешно.

«Вот ведь гад! Попал все-таки «саковский снайпер». Предплечье отозвалось дергающей болью. Ничего терпимо! Начальство тебе за эту стрельбу медали точно не даст. Валера, ты холера!».

Самолет, не набирая высоту, уже отлетел на километр от аэродрома, когда по нему стеганула трасса счетверенной установки.

«Спохватились, сони. Раньше надо было думать, теперь-то чего кулаками махать. А кровь-то течет, собака! Пока спиралью высоту набирать буду, даже перевязаться нельзя. Иначе высоту потеряю, и уйдет тогда эта самурайская сволочь. Будем терпеть. И не такое терпели. Мать-моржиха, конечно, поядренее цепляла, но это ни в какое сравнение не шло с выматывающими душу раковыми болями. А самурай-то увидел меня. Что, гад, думаешь, долго к тебе подниматься буду? А вот хрен тебе!».

Работающие на средних оборотах «Тюльпаны» успели разогнать самолет в пологом наборе высоты до скорости 490 километров в час. Павла уходила слегка на юго-восток от аэродрома, перекрывая пути отхода японцу. И постепенно набирала тысячу за тысячей метров высоты. Через пять с половиной минут после взлета высота уже составила восемь тысяч и Павла включила ускорители на максимальную тягу. Скорость подскочила на сотню с лишним километров, набор высоты также ускорился. До проклятого Ки-15 осталось преодолеть километра четыре расстояния и метров восемьсот высоты. Японец, явно почувствовав неладное, пытался на полном газу дернуться на юг. Павла почувствовала, что ей нечем дышать. Мысленно хлопнув себя по лбу, благо обе руки были заняты, и сделать это физически потребовало бы изрядной сноровки. Она приготовилась срочно включать кислородное оборудование. Ненадолго перехватив раненой рукой ручку управления, Павла открыла кран подачи кислорода, и прижала маску к лицу. Холодная струя воздуха освежила и успокоила. Самолет рыскнул на курсе, но враг был уже близко. Японский самолет лез все выше. Альтиметр И-14 показывал уже 10 700 метров, а скорость сближения на глаз можно было определить как километров сто тридцать в час. Дальность еще была в полтора километра, когда японский стрелок уже открыл огонь из пулемета. Пока его трассы шли выше и левее. Павла переключила «Тюльпаны» в экономичный режим и нырнула вниз под хвост разведчика. Японец все понял правильно, и сразу же заложил резкий вираж. Это его не спасло. Трехсекундные бортовые залпы И-14, наконец, нащупали одну из плоскостей японца. И разведчик, потеряв кусок консоли, рванулся в пике. Было видно, что, несмотря на повреждения, аппарат управляется, и пилот всеми силами старается оторваться от врага на пикировании. Стрелок разведчика метко стеганул очередью «Виккерса» в сторону преследователя и зацепил правую плоскость. «Врешь, не уйдешь!» Павла, охваченная охотничьим азартом резко работала ускорителями, то сокращая дистанцию, то замедляясь перед стрельбой. Опасалась она лишь того, что скоро может закончиться горючее к ускорителям. Наконец, удачной пушечной очередью ей удалось заставить замолчать стрелка, дальше все стало легче. Подойдя к хвосту на сотню метров, она длинной очередью прекратила агонию самураев. Самолет стал бешено вращаться. Падение выпавшего из кабины тела пилота она провожала взглядом до километровой высоты. Наконец, купол раскрылся. Японец во все глаза глядел на кружащий вокруг него истребитель. Вот его рука выхватила из кобуры пистолет. Голоствольный «Намбу» выплюнул из себя несколько пуль, но на дистанции в сотню метров ничем не мог повредить кружащий истребитель. Павла в сердцах сплюнула.

«Ну, ты глянь, что самурайский дух с людьми вытворяет. Ведь начисто мозгов этого великого воина лишил. Ну, сейчас я этого сына Востока научу уму-разуму».

Короткая пулеметная очередь ударила по ногам самурая. «Главное, что теперь ты точно не убежишь. В худшем случае, сеппуку сможешь себе сделать. Но без сознания тебе это все ж сложнее будет. Один хрен, не дождутся японские генералы отчета этого очевидца».

На старте творился форменный шабаш. Только что посадившие свои «Кирасиры» Супрун и Таракановский с изумлением увидели бегущего по аэродрому и размахивающего ТТ капитана Полынкина. Не успев даже зарулить на стоянку, прямо с крыла испытатели в грубой форме получили приказ срочно поднять в воздух второй И-14 с «Тюльпанами», и как можно быстрее уничтожить второй такой же самолет, на котором, по словам начальника охраны, пытается сбежать к японцам лейтенант Колун. Орущий рядом лейтенант Дементьев наоборот кричал через плечо Полынкина, что надо помочь Павлу Колуну в атаке японского разведчика, которого тот отправился сбивать. Степан ничего не понял, но быстро запрыгнул в И-14 и запустил моторы, решив разобраться уже в воздухе.

Истребитель Супруна успел подняться на полкилометра, когда испытатель увидел приближающийся с юга самолет. Встречная машина шла, слегка покачиваясь с крыла на крыло. Вглядевшись, летчик понял, что перед ним тот самый И-14 с «Тюльпанами», якобы угнанный Колуном к японцам. Развернувшись боевым разворотом Супрун, подошел слева к заходящему на посадку истребителю. Бледное, но улыбающееся лицо начлета особой эскадрильи и поднятый вверх палец слегка успокоили.

«Значит? Все нормально тут. Ложная тревога, мать бы этих паникеров! Нормально садится замкомэск. Фу-у-у, вроде сел».

К заруливавшему на стоянку истребителю бежали все. Павла откинула фонарь, и обессиленно закрыла глаза.

«Господи, это ведь мой первый сбитый был! ПО-НАСТОЯЩЕМУ СБИТЫЙ. Не Павел, а я сегодня японский самолет завалила… И еще, это ж первый сбитый истребителем с реактивным двигателем самолет. Неужели получилось?! Просто не верится. Спасибо вам за это… Э-э-э… Кому спасибо-то говорить? В общем, спасибо вам… тем, кто дал мне эту возможность. Мне ведь теперь больше ничего и не надо. Ну почти ничего…»

В первый раз она не стала сдерживать слез, уткнувшись лицом в сдернутый с головы разодранный пулей шлемофон. Голос Бориса Глинки вывел Павлу из забытья.

— Паша, ты жив? Тебе больно?!

«Во, дурило. Я тут радуюсь, а он меня жалеет».

— Все нормально, Борька! Все хорошо. Уйдите от кабины, черти, дайте я слезу.

Под изумленными взглядами бойцов охраны и восторженными взглядами и перешептываниями летного и наземного личного состава, Павла, пошатываясь, направилась в сторону стоящих в каком-то оцепенении капитанов Ванина и Полынкина.

В своем пропитанном кровью летном комбинезоне идущая по летному поля личность смотрелась чрезвычайно живописно. Четко откозыряв, Павла обратилась сначала к Полынкину.

— Товарищ капитан, вражеский разведчик сбит километрах в пятнадцати южнее аэродрома. Нужно срочно послать группу бойцов охраны для захвата раненого летчика, пока тот не совершил харакири. Пилот ранен в ноги, и уйти не сможет. Прошу выслать людей незамедлительно.

Павла физически чувствовала на себе тяжелый взгляд контрразведчика, но смотрела на него спокойно, не отводя глаз. Наконец, Полынкин кивнул, и отошел в сторону. Повернувшись, к Ванину Павла уже совсем не по уставу утомленно выдавила.

— Алексей Петрович. Самолет вел себя отлично, я вам потом все в подробностях по работе матчасти доложу. Разрешите идти?

— Идите, Павел Владимирович.

Павла не спеша, двинулась мимо перешептывающейся толпы летчиков и техников в сторону казармы. Ее взгляд упал на стоявшего у края летного поля человека с незастегнутой кобурой и бессмысленно сжатым в правой руке ТТ. Торчащий наружу из кожуха ствол пистолета свидетельствовал о пустоте недавно расстрелянного магазина. Взгляд контрразведчика был пустым и безжизненным.

«Дурак ты все-таки, Валера! Эх, и дурак!». Павла не стала задерживаться и двинулась дальше, чувствуя спиной этот взгляд «умирающей змеи». Громкий крик кого-то из пилотов разрушил очарование момента.

— Дураки! Ему же сейчас врач нужен! Живо врача сюда!

Павлу тут же обступила галдящая толпа, которая практически на руках отнесла его в помещение санвзвода.

Сейчас, когда угар боевого вылета уже полностью выветрился, Павла пыталась понять, а можно ли было все сделать иначе. Наверное, другой какой-то вариант мог бы найтись. Но вот уверенности в том, что все бы тогда получилось правильно, у нее не было…

— Вот, прочтите, товарищ Берия. Товарищ Смушкевич, жалуется на ваших орлов. Сообщает, что вы его не слушаетесь, будто бы из-за вашей халатности японцем угнан учебный самолет. А из-за не скоординированных с ВВС действий вашей особой эскадрильи пограничников, будто бы упущены возможности для нанесения мощного удара по японцам. Говорит, что если бы эта часть была подчинена ему, результат был бы значительно лучше. И очень просит ему не мешать бить японцев. Что вы на это ответите?

— А, что тут можно ответить, товарищ Сталин? В том, что мы его не слушаемся он, возможно, прав. Частично прав, ведь мы его заранее информируем обо всех действиях нашей особой части, и не суемся под руку, когда он сразу всех в воздух поднимает. Мы ведь понимаем, что наших ребят и свои сбить могут, вот и не лезем. Так что даже в этом не совсем прав товарищ Смушкевич. С угнанным самолетом ситуация неприятная, но так для дела нужно было. Ну, а в остальном… особенно в описании упущенных возможностей… Во-первых, это мы первые предложили ему совместные действия, но он тогда отговорился тем, что частям ВВС-де нужна короткая передышка для обучения вновь прибывшего личного состава. Потом он делал вид, что про нас забыл. На все наши предложения у него стандартная отговорка: «Это все хорошо, но несвоевременно». Разведданными с нами товарищ Смушкевич делится крайне неохотно. Отдельные эскадрильи пограничных Р-10 он уже давно под себя подгреб, а вот разведку до нормального уровня так и не наладил. Сведения о вражеских аэродромах нам приходится самим добывать. Но если посмотреть на результаты работы особой эскадрильи за неполную неделю, то причин для критики не наблюдается. В общем, я считаю, что напрасно товарищ Смушкевич так сгущает краски.

— Ай-ай-ай! Такие взрослые люди, а как маленькие дети договориться между собой не можете. Со Смушкевичем, мы, конечно, еще будем думать, и смотреть по результатам. Но вы-то зачем с ним ссоритесь?

— Да не ссорюсь я с ним, товарищ Сталин. Вот только оказывать содействие нашей операции этот «Генерал Дуглас» не спешит. С каким трудом нам удалось организовать побег того японского летчика. И то нам пришлось договариваться с заместителем командующего первой авиагруппы полковником Лакеевым. Думаю, если бы мы согласовывали все со Смушкевичем, то операция бы продолжала буксовать.

— А сейчас-то что там с вашей операцией? Когда результаты будут?

— Операция идет по плану, и те результаты, которые уже достигнуты нас в принципе устраивают. Центр воздушного боя с японскими инструкторами, мы перед их разведкой засветили. Якобы «секретные» самолеты им продемонстрировали прямо в бою при штурмовке аэродрома и железнодорожной станции. Там, кстати, наши пилоты уничтожили прямо на земле десятка два с половиной, а может быть даже три десятка новейших истребителей И-97. Да и в воздушных боях их хорошенько потрепали.

— Сколько самолетов, твои абреки уже сбили?

— Если считать вчерашних, то всего семь, но и вылетов на перехват у них было пока немного.

— Своих потеряли?

— Самолетов не теряли. Убитых нет. Самая первая потеря была в аварии на второй день их появления на ТВД. Но летчик при этом остался жив и сейчас уже вернулся в строй. А его разбитый учебный самолет уже несколько дней изучает японская разведка в качестве сверхсекретного полуреактивного перехватчика с пушечным вооружением. Совсем-то за дураков мы их, конечно, не держим, но «липу» они раскусят очень не скоро. На той железнодорожной станции горелкинцы взорвали несколько эшелонов, один из них был с авиатопливом. После этого два дня японцы очень вяло летали. Так что помощь мы ВВС уже оказали. О самом вылете Смушкевич узнал за шесть часов до него. Требовал отменить до утра и вылетать всем вместе, но он нам приказывать не может, а для нас это время было крайне важным. Наш ответ ему не понравился, и товарищ комбриг просто взял и обиделся. Из-за этого наше предложение о повторной штурмовке он просто проигнорировал. А теперь вот жалобами сыпет.

— Но он же первый вместе со своими Героями там порядок навел. Почему вы не могли с ним помягче договориться?

— Бочков пытался его убедить в том, что наша операция на данном этапе слишком важна, чтобы ее ломать. И что потом эта особая часть будет нормально взаимодействовать с ВВС, но тот носом крутит. Не нравится ему, что чекисты тоже летать умеют и что они японцев не хуже него сбивают и бомбят. Да и то, что реактивные и пушечные самолеты не он первым получил, его, видимо, тоже задело…

— Ладно. Я все это понимаю. Ну, а сами когда вы японцев в гости ждете?

— Да со дня на день они должны появиться. Сбитый нашим перехватчиком над базой японский разведчик наверняка подтвердил по радио, что его атакует неизвестный японской авиационной науке истребитель с реактивными двигателями под крылом. Так что слишком долго им раздумывать не стоит. Опять же, Смушкевич в виде соцсоревнования после недавней спячки бросился в бой зарабатывать сбитые. Правда из его орлов только Лакеев и несколько комэсков и командиров звеньев с нашими на «Кирасирах» пофехтовать успели. Думаю, они скоро намного ярче своих соседей из других частей покажут японцам, где раки зимуют. Так что у японцев слишком много вопросов к нам накопилось, и пора уже их задавать.

— А раскусить вас не могли? Может они сидят там у себя в штабе и смеются над вашими задумками.

— Риск провала есть в каждом деле. Если японцы не купятся… Что ж, в этом случае мы просто нормально испытаем реактивные двигатели, авиапушки и реактивные снаряды. А в паузах между боями проведем в форме соревнования обучение еще нескольких эскадрилий ВВС. Грицевец к нам уже приезжал и учебными пулями стрелять пробовал. Мне Бочков рассказывал, что когда наш инструктор его несколько раз в одном учебном бою уделал, у того лицо очень задумчивым стало. А потом он сказал, что было бы у него времени чуть побольше, добился бы, чтобы пилотов всей группировки через наш Центр прогнали.

— Ну, смотрите. Вам тут, конечно, видней, но не забывайте, что вам же за это отвечать если что…

— Чумоку! Ватаси ва чуи но онодесу. Эгхм.

— Атаси ва анана… Тьфу ты! Вот ведь зараза!

«Не, ну твою ж дивизию! Опять, трое в ряд! И снова сурово! Сколько же можно вот так язык-то мучать, да еще все без всякого толку? Не «анана» там было, а «аната»… Шершавая, блин, аудиоколонка! Что ж за ерунда, у меня постоянно? Я ж в молодости немецкий вроде бы сильнее всех интернатских освоила. Ну почему же тут-то такая хреновина выходит, а?! Я что, постилась мало? Или, может, это моя карма решила мне нервы потрепать? Хм. Если бы карма расстаралась, хрен бы мне тут вообще летать разрешили. Нет, тут что-то другое. Просто волнуюсь я, наверное. Вот поэтому язык-бедняга и заплетается. Ладно, попробую еще разок…»

— Ватаси ва… АНАТА… Фух! Ни кикаи о атаеру ё… Гм. Атаси ва корера… но кен о кокан шитё ёроконде. М-м-м… Кучу-сан… Ну, ёжи беременные! Порву щас нахрен это грёбаное либретто!

В этот момент героические филологические потуги выздоравливающего начлета особой эскадрильи были бестактно прерваны появлением родного начальства.

— Ты чего ругаешься, Павел Владимирович? Никак все свою тронную речь для японцев готовишь.

— Готовишь, блин. Да, лучше бы нахрен восемь вылетов в день освоить, чем эту хреноту наизусть учить!

— Не кипятись, начлет. А зачем тебе наизусть учить? Читай вон по бумажке.

— А я в глаза этим сынам Аматерасу глянуть хочу, когда они мой ультиматум слушать будут.

— Ну так и смотрел бы им в глаза, пока переводчик переводит. Чего тебе самому обязательно языкознанием блистать?

— Ты ж сам говорил, Иван Олегыч, что эти самураи отказываются с нами нормально общаться. Носом они там крутят, мол мы не боимся смерти и все такое. Вроде того шибко храбрые они ребята. Вот я и хочу предложить им достойный вызов для их храбрости. Думаю, по-другому они нам помогать не станут.

— Хм. А если припугнуть их компрометацией их перед начальством? Мол мы вас переоденем в форму командиров Красной Армии и фотографии вашим семьям пошлем. А?

— Бесполезно, товарищ капитан. Я вообще опасаюсь того, что те из них кто согласятся летать могут на таран пойти. Хорошо, что эти радиовзрыватели прибыли. Хоть не так страшно их будет в небо выпускать.

«Правда, я догадываюсь, кого первым испытателем радиовзрывателя должны были сделать. Но, видимо, Олегыч уже свое начальство в отношении своего зама хорошенько убедил. Сколько раз свой аппарат проверяла – нет на нем мин».

Японцы стояли тесной группой, окруженные бойцами Полынкина. Едва Павла открыла рот, чтобы блеснуть своим восточным красноречием, как получила неожиданный отлуп, на отличном русском языке.

— Господин лейтенант, не нужно так сильно… э… коверкать красивый язык Ямато. Все, что вы хотите сказать я смогу перевести намного точнее.

«Знают оказывается эти демоны наш великий и могучий. Знают, и над нами стебутся, гады! Видать им бедным шибко уж не хотелось с понтами своими расставаться. Ну все, зайчата мои пушистые! Сейчас я вам объясню главный смысл жизни…»

— Я слышал, что вы, уважаемый, уничтожили свои документы и ваше имя до сих пор неизвестно нашему командованию.

— Это так.

— Странно. Обычно ваши офицеры спокойно рассказывали о себе. Ведь это не военная тайна. Поэтому для начала я прошу вас представиться полным именем.

— К сожалению, господин лейтенант, я вынужден вам отказать. В нашей семье есть один обычай. После поражения в бою я не скоро смогу носить свое истинное имя, поэтому зовите меня просто капитан Огита. Так что вы хотели нам предложить?

— Благодарю вас, господин капитан. Всем вам я предлагаю одинаковый и достойный выбор. Вариант первый – вы не соглашаетесь ни на какое сотрудничество и ждете в лагере военнопленных окончания войны и решения вашей участи нашими правительствами. Только сразу напоминаю вам нынешнее положение вещей. Про то, что вы в плену, а не погибли в бою, ваше командование еще ничего не знает. Да-да, не надо улыбаться. Ваш удачливый коллега погиб при попытке угнать самолет, поэтому помощи вам ждать неоткуда. Кроме того, Советский Союз не подписывал Женевскую конвенцию, и вот поэтому ваша участь неизвестна не только вам, но и мне. Переведите это, пожалуйста, другим японским офицерам.

Японец кивнул и несколькими рублеными фразами озвучил первую предложенную альтернативу. Лица его друзей по несчастью смотрелись при этом как флегматичные карнавальные маски приготовившихся к казни краснокожих братьев Чингачгука.

Вариант второй – вы отказываетесь сотрудничать, но при этом соглашаетесь участвовать в учебных воздушных поединках с советскими пилотами. У нас поединки бескровные, но очень эффектные. Тот, кто победит десятерых русских пилотов подряд временно получит в пользование холодное оружие и сможет смыть с себя бесчестье плена. Его секунданту на время выдадут катану для исполнения последнего долга.

Капитан недоверчиво переспросил про мечи. Получив подтверждение, кивнул, и продолжил перевод.

Ну и наконец, вариант третий - пилот, получивший в ста воздушных схватках результат лучший среди всех бойцов этого Учебного центра, получит… Если это японец, то он будет освобожден. Ну, а своего чемпиона мы просто премируем.

— Господин лейтенант, вы хотите нас обмануть! Это недостойно чести офицера.

— Во-первых, обмана не будет. Во-вторых, вы наверное имели в виду честь командира Красной Армии. А в-третьих, вряд ли среди вас есть пилоты способные выполнить это условие.

— Я переведу ваши слова, но японские пилоты не верят вам.

— А я и не настаиваю на вере. Хотите попробовать победить, милости просим, нет – воля ваша.

На лице капитана мелькнуло выражение легкой растерянности, но он быстро взял себя в руки и спокойно перевел новое предложение.

— Ну и в четвертом варианте, мы просто предлагаем каждому желающему жить в СССР и обучать наших пилотов. В этом случае он, в конечном счете, станет обычным командиром Красной Армии, правда, не сразу.

— У вас довольно интересные предложения, господин лейтенант. Конечно, кроме последнего. И нам потребуется некоторое время чтобы эти предложения обдумать.

— Думает пусть каждый сам. Думать ведь можно и по отдельности. Времени мы всем даем один час. У каждого из вас будет листок бумаги на котором указаны номера вариантов, просто обведите свой выбор и верните мне. После вашего волеизъявления группа будет разделена. Кто захотел бороться за призы останется здесь, остальных увезут сотрудники НКВД, Куда их увезут, я не знаю.

«Ух как смотрят эти воздушные волки! Небось, надеются так же, как тот молодой к себе через фронт улететь. Нет уж, япу-саны, вот этого точно не будет. И мне по большому счету с вами в кошки-мышки и играть-то неинтересно. Сможете учить воздушному бою – хорошо. Нет, ступайте в лагерь. Вот об этом я вам и скажу…»

— Да вот еще что. Дабы у отдельных особо стойких последователей кодекса Бусидо не возникало глупых мыслей о побеге или героической гибели в таранных ударах, предупреждаю сразу всех. Тот, кто попытается приблизить самолет к ангарам, будет уничтожен зенитными орудиями. Их у нас много и они уже хорошо себя показали. Ну, а нашим артиллеристам весьма полезны тренировки боевыми снарядами по реальной воздушной цели. Так что такие таранные удары не будут результативными. Что же касается возможности побега… Топлива на каждый вылет будет заливаться ровно на взлет-посадку и один пятиминутный воздушный бой. И, вдобавок, рядом с зоной учебных воздушных боев будет всегда кружить пара опытных истребителей, прикрывающих аэродром. Еще одна пара истребителей в готовности к взлету будет стоять на старте на площадке недалеко отсюда. Ну и дежурные звенья наших соседей. Захотите таранить партнера по воздушному бою, и увидите еще один сюрприз, впрочем вряд ли вы успеете его осознать. В общем, я желаю удачи тем оптимистам, которые захотят попробовать нарушить соглашение. Тем же, кто будет честно сражаться за результат, нашим командованием гарантируется уважительное отношение и мягкий режим. А свое слово о призах мы сдержим, для тех, кто действительно выполнит условия по количеству побед. Отказаться продолжать летать вы можете потом в любой момент. Пока вы здесь первый вариант от вас никуда не денется, как впрочем и последний.

— Павел, ты с ума сошел! Ни я, ни Виктор Михайлович не можем отпустить ни одного японца до конца войны, будь он хоть самым лучшим асом. Вообще, зачем ты им это пообещал?!

— Спокойно, командир. Это ведь всего лишь живец на крючке. Скушать хочется, да крючок с леской не дадут. Знаешь, Иван Олегович, как у нас на Волге щурей ловят?

— Только не надо мне тут рыбацкие байки травить. Ты что же, обмануть их решил?

— Зачем обманывать. Просто они сейчас так и не смогут понять, что это условие физически невыполнимо. И очень надеюсь, что не скоро поймут. А в том, что никто этого главного приза так и не удостоится, я на все сто уверен. Они-то думают, мы зеленую молодежь им подсунем, а мы на бои с ними будем выставлять лишь тех, кто среди своих научился на равных биться. Так что сбить десятерых подряд они точно не сумеют, до тех пор, пока в поединках участвуют ребята, которых в Житомире готовили. По той же причине, сбить больше всех в ста поединках ни один японец не сможет. Ведь мы же еще после каждого боя и тактику разбирать будем. А понадобится, так мы ее и поменяем. В общем не смогут они этот каменный цветок из себя вывести.

— Гм. Мне бы твою уверенность. Ладно, продолжай уламывать этих примадонн.

Условие японцев дать им обсудить полученное предложение в группе, пришлось выполнить. В противном случае они отказывались наотрез. В лицо капитану глядели настороженные глаза соратников. Первым высказался поручик Амано.

— Этот лейтенант очень странный. Он предлагает нам хорошие условия плена, но я не пойму в чем подвох. Господин капитан, может быть он хочет нас обмануть и не даст ни мечей ни свободы, каких бы побед мы ни достигли?

— Все может быть. Вот только мы не узнаем, пока не попробуем этого. Он очень хитрый человек. Если мы откажемся, то будем долго мучиться сомнением, правильно ли мы поступили. Не струсили ли мы перед опасностью.

К назначенному времени все пятеро летчиков согласились участвовать в учебных поединках. Уже этим вечером «Кирасиры» с нанесенными эмблемами восходящего солнца крутились в пилотажной зоне. Поначалу японцам не понравился этот аппарат. Но через пару вылетов они вполне освоились…

Трое японских солдат с нарукавными повязками санитаров вместе с худощавым унтер-офицером несли на двух носилках раненых офицеров японской армии. Один раненый был совсем юным младшим офицером, с животом туго перетянутым окровавленной повязкой. Он метался в бреду, выкрикивая бессвязные слова. Если бы он не был привязан к носилкам брезентовыми ремнями, то давно уже выпал бы на землю. Второй офицер был немолод, и его лицо по японским канонам красоты не выглядело красивым. Для этого было несколько причин. Во-первых, через это лицо пролегло несколько запекшихся кровью следов от осколков. Во-вторых, оно было перекошено гримасой боли в основном от ранения в область груди. А еще одна причина, которая не было особо заметна, если не присматриваться, могла бы свидетельствовать о значительной доле континентальной крови в жилах этого самурая. Сборный медицинский пункт был уже близко, об этом свидетельствовали многочисленные группы санитаров, снующие в округе. Казалось бы, вот она цель, стоит только ускорить движение и она будет быстро достигнута, но склоненные под тяжестью ноши, солдаты не спешили прибавлять шагу. Они осторожно и незаметно осматривались вокруг. Унтер-офицер тихо по-корейски произнес

— «Нужно сначала пропустить вперед вон ту санитарную машину, тогда у них не будет времени к нам приглядываться. Отойдем с дороги». Санитары устало отошли к обочине. Машина пронеслась мимо, обдав их клубами пыли и исчезла из виду за ближайшим холмом. Спустя еще четверть часа раненых офицеров, наконец, приняли у санитаров пожилой усатый хирург и его помощники. Унтер-офицер передал ему две командирские сумки и сказал несколько слов по-японски. Врач удивленно нахмурил брови.

— Унтер-офицер, вы уверены в этом?

— В том, что я это слышал, уверен, господин майор. А вот правда ли это – не знаю.

— Тогда об этом нужно срочно рассказать господину подполковнику Фудзиро.

— Возможно, господин Дайго снова очнется, и расскажет больше того, что уже сказал…

— Возможно, возможно. Ладно, оставьте пока у дежурного номер своей части и фамилию. Если потребуется, вас вызовут. Идите.

— Слушаюсь.

Битва в районе горы Баин-Цаган набирала обороты. Канонада, то затихала, то разгоралась снова. В небе то и дело сходились в яростных схватках краснозвездные и осененные восходящим солнцем самолеты. Некоторые из них падали прямо в полосе, где наземные войска уничтожали друг друга. За прошедшие два дня четверо санитаров успели вынести еще многих тяжелораненых на этом и на соседних участках фронта. На разных участках были другие пункты приема раненых и другие дежурные врачи. Внешность санитаров периодически менялась. Так унтер-офицер, то носил усики, то большие очки, то он становился фельдфебелем, то наоборот, превращался в рядового. Иногда они передавали раненого другим санитарам под предлогом полученного приказа от своего непосредственного начальства. Коллеги ворчали на них, но забирали ношу и обещали передать врачу услышанные ими в бреду слова. В целом, их работой везде были довольны, вот только те раненые, вместе с которыми они передавали планшеты и сумки с документами, и которые по их словам бредили, сообщая важные сведения, почему-то поголовно не выживали. Среди таких погибших, по стечению обстоятельств, оказалось несколько вытащенных из разбитых самолетов японских летчиков. И еще днем позже рядом с линией фронта уже другие санитары обнаруживали погибших коллег с фамилиями, о которых недавно справлялась фронтовая контрразведка. Впрочем, спустя несколько дней, троих санитаров, доставивших якобы бредящих офицеров к врачам, контрразведчики все же отыскали, но те повторяли примерно одно и то же. «Господин, я всего лишь солдат и плохо знаю грамоту. А тот офицер кричал всю дорогу. Если мне не нужно было говорить об этих криках доктору, то я очень прошу меня простить».

Вечером третьего дня в прифронтовой полосе пылила открытая легковая машина. На заднем сиденье сидело двое молодых японских офицеров. Причем, один из них, судя по знакам различия, был капитаном авиации. Еще двое солдат охраны сидели на передних сиденьях. Номер этой машины относился к штабу японской дивизии с соседнего участка фронта, поэтому ее не останавливали. Машина сама в нескольких местах останавливалась рядом с небольшими подразделениями. Молодой пехотный подпоручик подзывал ближайшего унтер-офицера, а его старший по званию коллега из авиации властным голосом задавал вопросы фельдфебелю и, небрежно кивнув на его заполошные ответы, громко подводил итог

— «Поехали! Ничего-то эти бестолочи не знают. Думаю, в штабе твоего полка нам помогут. Побыстрее, Омаэ!».

Солдаты испуганно провожали глазами машину, и бежали докладывать своим офицерам. Но те, выслушав их, обычно только махали рукой «Мол, эти спесивые летчики всегда так себя ведут».

Дождавшись темноты, машина аккуратно свернула в сторону одной из переправ и встала в хвост длинной очереди уходящих в тыл порожних и санитарных грузовиков. К машине подошел унтер-офицер и пара солдат из охраны переправы, они проверили у офицеров документы и, не найдя причин для продолжения разговора, отошли к посту охраны. На другой стороне реки перед переправой выстраивались несколько батарей полевой артиллерии. Водитель и пассажиры вышли из машины. Водитель сразу открыл капот и багажник, остальные вытащили из машины какие-то мешки и толстый тяжелый рулон, похожий на брезент. Водитель и второй солдат взяли ведра, отправились на берег реки за водой и принялись мыть машину. Бродящие у переправы патрули с фонариками пока не обращали на них и их начальство никакого внимания.

Было уже почти четыре часа ночи. Наплавной мост освободился от пехоты и стоявшие в ожидании батареи начали осторожно переправляться с восточного берега на западный. За ними качнулись вперед несколько глубоко присевших на рессорах грузовиков. Офицер шепотом переспросил одного из солдат по-русски, тот ответил ему так же тихо, но по-корейски.

— Время не перепутал? Точно, сейчас прилетят?

— Точно, Чан. Еще минут пять и пора будет уходить.

В этот момент к машине приблизился какой-то пехотный поручик с несколькими солдатами. Он уверенно подошел к авиационному капитану и, четко отдав честь, проговорил.

— Господин капитан, мне нужно поговорить с вашим сопровождающими.

Капитан, пожав плечами кивнул, и поручик, резко обернувшись ко второму офицеру, проговорил.

— Подпоручик, возьмите с собой своих солдат и идите за мной к вам есть несколько вопросов.

В небе над головами послышался тихий, но приближающийся гул моторов…

В этот вылет Павлу снова не брали. Боевых вылетов пока было не особо много. В лучшем случае, два-три в день, и все в основном на перехват и патрулирование своих же ближних тылов. Сегодня был запланирован ночной вылет. Павла рвалась лететь вместе со всеми, но Горелкин еще раз подтвердил свой приказ, пока рука не заживет, лечиться и учить других на земле. Вот она и учила.

Для совместных полетов с пленными японцами пришлось укатать отдельный аэродром в пяти минутах лета на северо-восток от главной базы. Туда перевели бóльшую часть зенитных средств, протянули прямой телефон и отрыли индивидуальные капониры для учебных истребителей. Сначала всех японских пилотов начали тренировать на двухместных УТ-2 и УТИ-4. «Кирасиров» на том аэродроме было пять. Собранный из щитов барак с решетками на окнах стал для японцев временным пристанищем. Но кормили их нормально. Павла решила навестить там японцев когда уже сможет нормально летать.

А пока у нее хватало и других дел. Последние дни она моталась на автомашине с охраной, налаживая взаимодействие с ближайшими постами воздушного наблюдения. На базе она несколько раз разбирала вместе с летчиками свой перехват в районе аэродрома, рассказывая крылатому воинству как работала, и что пришлось бы делать, действуй разведчик иначе. Облепив со всех сторон кабину мотореактивного И-14, начлет и пилоты тщательно разбирали управление «Тюльпанами» в наборе высоты и во время атаки. Более благодарных слушателей трудно бы было отыскать. Потом она добилась от начальства, чтобы каждому пилоту эскадрильи разрешили сделать пару взлетов со включенными «Тюльпанами» до высоты пяти километров. Из тех, чьи результаты были признаны отличными сформировала три учебных «реактивных» звена. Два во главе с Таракановским и Супруном, и одно для себя. Вот этих «курсантов» она учила перехватывать разведчиков на десятикилометровой высоте. Сама при этом летала на Р-10 с Борисом Глинкой стрелком. Начальство немного поворчало, но разрешило.

Глинку и Симаго она заставила учиться на обоих типах мотореактивных самолетов. А из пилотов Р-10 выбрала лейтенантов Куранова и Петрова для обучения на «отюльпаненных» Р-10 и заставила всех пятерых, сменяя друг друга, вылетать с ней в тренировочные вылеты с запуском ВРДК на высотах от восьми до одиннадцати тысяч метров. Сидя в кабине стрелка, она прямо в полете поправляла огрехи новичков. Потом она передала все это воинство на обучение испытателю Сорокину. Причем обучение шло взаимное: тот учил их особенностям работы «Тюльпанов», они его – боевой работе разведчика.

После этого Павла ввела постоянное дежурство в кабинах мотореактивных И-14, имеющих «огневой опыт» пилотов. Результаты всех этих тренировок пока были не ахти какие, но зато, в случае появления разведчика над базой, его могла встретить уже сразу пара оснащенных ВРДК истребителей. А в случае необходимости, один Р-10 с «Тюльпанами» можно было моментально отправить в скоростной и высотный разведывательный полет.

Испытания и тренировки с эрэсами пока буксовали. Самих снарядов было немного. Ванин с Горелкиным уже затребовали пополнения боекомплекта, но ракеты и новые пусковые блоки еще были в пути. Несмотря на это Павла снова смогла убедить командира разрешить каждому пилоту слетать на полигон для отстрела оружия сначала вхолостую, а потом сделать каждому учебный огневой вылет. В огневом вылете учебная наземная цель сначала пристреливалась с тысячи метров трассирующим очередями из пулеметов. В следующем заходе в сторону цели выпускались вставленные в стволы березинских пушек надкалиберные 45-мм снаряды, и уже в завершение тренировки летчик должен был залпом выпустить по цели пару РСШ-60. Времени на подготовку огневого вылета было мало, поэтому 45-миллиметровых снарядов изготовили всего по паре штук на полтора десятка самолетов. Оружейники капитана Ванина за пару дней сотворили чудо. К осколочным танковым снарядам приделали донце с хвостовиком, вставляемым в ствол авиапушки. Это чудо оружейной мысли должно было выстреливаться из ствола холостым ШВАКовским патроном, дальше оно летело за счет инерции. Сначала все опасались, что снаряд будет в полете кувыркаться, но пробные стрельбы успокоили, снаряды летели относительно ровно. Правда, скорость при стрельбе истребителю нужно было держать минимальную, километров двести. И почти сразу после выстрела нужно было набирать высоту, так как боеприпас улетал от самолета очень лениво и совсем не прицельно. Причем, чтобы случайно не подорвать свой же самолет, если первый патрон не выбросит 45-мм снаряд, лента на всякий случай была снаряжена аж тремя идущими подряд холостыми патронами, за которыми уже следовали боевые.

На пару таких огневых тренировок было приглашено местное авиационное начальство. Смушкевич слегка хмурился своим фирменным взглядом. Гусев, Лакеев, Грицевец и комэски внимательно смотрели, как шесть И-14, словно бы изображая карусель, парами выходят в атаку на учебную цель. Пулеметные очереди сменяли сначала пуски 45-мм снарядов, потом залпы 20-мм пушек. И уже затем звучали не особо эффектные из-за малого количества выпущенных ракет залпы эрэсов. Гостям объяснили, что ракеты экономят, поэтому настоящее представление будет проходить уже для японцев. Лакеев вытребовал себе и Грицевцу по учебному вылету с парой эрэсов, и едва покинув кабину, тут же отвел Смушкевича в сторонку. Минут пятнадцать он ему что-то страстно доказывал. В тот же день за Горелкиным приехал на броневике Виктор Михайлович, и повез его к Смушкевичу. Вечером этого же дня эскадрилья стала готовиться к вылету.

И вот до ночного вылета эскадрильи осталось всего несколько минут, а Павла все стояла, задумавшись. Только что перед штабом прозвучал очередной ее предполетный инструктаж, но в этот раз она почему-то не спешила отпускать пилотов. Павла стояла перед тускло освещаемым фонарями строем пилотов, напряженно вглядываясь в их лица.

«Они ведь еще такие молодые… Ей-же-ей, ведь совсем еще мальчишки. Я сама практически любого старше вдвое. Э-э-эх. Есть, правда, среди них человек семь, которым уже за двадцать пять. Да и остальные, вроде не совсем уж зеленые. Как-никак столько тренировок было, да десяток вылетов в боевых условиях сделали. В штурмовых атаках, вон поучаствовали. У нескольких парней ведь уже и сбитые есть. А все-таки страшно мне их одних отправлять. Вон и Борька сегодня без меня полетит. Всего третий вылет у него, но Дементьев в нем уверен. Этот болтун всегда во всем уверен. А вот мне тревожно за них. Как там они справятся? Вдруг там… А ну, не каркать!».

Павла мысленно стукнула себе ладонью по губам. Обычно она перед вылетом рассказывала летчикам какую-нибудь шутку, но сегодня ее юмор иссяк. Однако показывать подчиненным свою обеспокоенность она права не имела. Найдя глазами Глинку она, чуть улыбнувшись, подмигнула ему. Потом обернулась к комэску, и четко доложила.

— Товарищ капитан. Инструктаж проведен, эскадрилья к вылету готова.

— Это хорошо, что готова. Всем разойтись по машинам и ждать команды на взлет.

Дождавшись, когда летчики покинут пятачок перед штабом особой эскадрильи, Горелкин внимательно заглянул в глаза заместителя. Что-то прочитав в них, он закуривая папиросу, спросил.

— Павел Владимирович, ты чего сегодня смурной такой?

— Гм. Да вот, Иван Олегович, все никак не привыкну на земле оставаться, когда наши вылетают. Там, рядом с ними мое место, товарищ капитан. А тут, в ожидании вашего возвращения, от разных мыслей с ума сойти можно.

— Ты это брось, начлет! Нечего тебе за нас переживать. Ты уже и так для ребят все, что мог сделал и даже больше. То, что сейчас у каждого из них есть опыт и такая подготовка, которая японцам и не снилась, в этом твоя заслуга. А пока не выздоровел, давай, вон радистов и переводчиков дальше мучай. Тебе Полынкин передал полученный вчера самолетом аппарат для проволочной звукозаписи?

— Передал.

— Вот и давай, работай. Некогда нам раскисать. А за то, что там сегодня в районе цели будет происходить, ты уж так особо не переживай. Нам сегодня с земли помогать будут, так что все у нас там будет путем.

— Есть не переживать. Разрешите идти.

— Иди. Полынкин как раз тебя зайти просил …

— Подпоручик Мицудо! Я последний раз вам повторяю свои вопросы. Когда вы были завербованы коммунистами и с какой целью вас направили сюда?

— Господин майор, я прошу дать мне возможность смыть свой позор. И прошу выделить мне секунданта.

— Вы отказываетесь мне отвечать?

— Нет, господин майор. Я не могу солгать вам, поэтому не могу выдумывать ответ на этот вопрос. Мне просто повезло, что я остался жив, ведь атака наших летчиков пришлась на пятый по счету учебный вылет. И на моем месте мог бы оказаться любой из попавших в плен пилотов.

— Значит, вы говорите, что вам просто повезло…

Майор устало снял пенсне и протер запотевшие стекла.

«Сложный случай. Неужели этот мальчишка говорит правду? Он конечно ранен, а самолет превращен в решето. Но такого ведь просто не может быть. Не бывает таких чудес на войне, если враг специально их не подстраивает. Или все-таки может и бывает? В любом случае нужно об этом докладывать генералу».

Лидирующие Р-10 уже подходили к переправе, когда внизу замигали огни. Десять минут назад разведчики по радио обнадежили тем, что они заняли позицию у цели и готовы встречать самолеты. Сейчас темноту ночи нарушили мерцающие огни выстрелов и одна за другой взлетающие в сторону цели цветные осветительные ракеты. Самолет-разведчик отвалил в сторону и истребители, звеньями по четыре машины, устремились в атаку на слабо подсвеченную цель. Зенитные орудия японцев, наконец, тоже проснулись. По небу зашарило четыре прожектора, лучи которых то и дело наполнялись огненными всплесками и ватными облачками разрывов. Истребители сначала сбросили зажигательные авиабомбы, потом разделились. Часть И-14 атаковала плюющиеся огнем зенитки, остальные нацелились на понтонный мост и стоящую на берегу технику.

Вот залп авиапушек поджег несколько стоящих на берегу автомашин со снарядами. Разгоревшийся пожар и взрывы хорошо осветили понтоны и через несколько секунд уже по ним ударили стокилограммовые авиабомбы. Единственная пара вооруженных эрэсами И-14 разрядила свои блоки в сторону обнаруженной на берегу длинной очереди автомашин. Остальные истребители продолжали бомбить понтонный мост и расстреливать живую силу и технику японцев из пушек и пулеметов.

Когда в небе распустились зеленые ракеты и истребители разрозненными группами отправились домой, в воздухе уже звучали моторы других самолетов. Лакеев все-таки смог уговорить командующего на проведение ночной атаки по подсвеченным пограничниками целям…

На следующий день командующий ВВС японской группировки генерал Мориги вызвал к себе начальника авиаразведки. Ночная атака переправы привела его в состояние тихой ярости. Время шло, а японские ВВС так и не могли достойно противодействовать новой авиатехнике русских.

— Это что касается предполагаемых характеристик этих самолетов. Более точно можно будет говорить, когда изучат обломки сбитого аппарата… Теперь о предполагаемом районе их нахождения…

Генерал слушал с чуть прикрытыми глазами и непроницаемым лицом, хотя ему очень хотелось рявкнуть на подчиненного. Столько времени прошло, а его летчики не могут ничего сделать с этой бедой. Да и были бы сведения о противнике, но то что рассказывал подполковник его совсем не устраивало.

— И это все?

— Ваше превосходительство, это самая новая информация об этом противнике. Если бы тот разведчик успел передать по радио координаты, то сведения были бы еще точнее. К сожалению, командир шутая погиб, не успев передать координат. У нас нет своей агентуры, но по тем данным, что нами получены от армейской разведки, можно примерно определить район дислокации этих самолетов. Кроме того, все три ночные операции были проведены примерно одинаково, что дало нам возможность определить обратный курс и примерное удаление их авиабазы от цели. Исходя из этого, нам известен примерный район поисков. Но прежде, чем рекомендовать нанесение воздушного удара, было бы целесообразно произвести доразведку…

— То есть это все сведения? Примерный район расположения секретной русской авиабазы и слухи, блуждающие на соседних аэродромах коммунистов. Плюс панические перешептывания деморализованных ночными авианалетами тыловиков, обезумевших от страха солдат аэродромной обслуги и зенитчиков. Ну и еще ваши домыслы о предполагаемой природе этих ночных демонов. И это вы называете новой информацией, подполковник?

Генерал говорил внешне спокойно, словно бы рассуждающе, но его заместитель по авиаразведке ощутил холод от этих слов.

— Я хорошо знал вашего отца Субуро-кими и хотел бы так же гордиться вами, как он когда-то гордился мной.

Командующий авиацией сделал торжественную паузу

— Я верю, что вы сможете найти это гнездо демонов очень скоро. Пригласите сейчас майора Диндзё, уверен у него есть для нас с вами интересные новости.

Подполковник с достоинством поклонился и вышел. На его непроницаемом лице читалось почтение и смирение. Ни капли обиды не отразилось в его глазах. Только что в довольно мягкой форме ему высказали неудовольствие, но он знал, что это было лишь поводом для отдания ему нового важного приказа. Субуро хотелось поскорее услышать пожелание своего командира и рвануться навстречу указанной цели. Желание действия медленно сжигало подполковника изнутри, но внешне он оставался столь же спокойным и бесстрастным.

Спустя несколько минут беседа продолжилась с новым участником.

— Мы слушаем вас, майор.

— Ваше превосходительство, мы тщательно изучили обломки, окончательное заключение еще не готово, но уже сейчас можно говорить о действительно передовой конструкции противника…

— Название модели самолета вам удалось установить?

— К сожалению, нет. Аппарат был сильно разрушен, даже не столько зенитным огнем сколько взрывчаткой, находящейся на борту. Всё наиболее важное оборудование самолета было перед вылетом заминировано коммунистами. Наше счастье, что не все заряды сработали штатно, иначе изучать нам было бы почти нечего.

— На какую скорость рассчитан этот самолет и каково его назначение?

— Судя по прочной металлической конструкции с усиленными лонжеронами крыла и гладкой обшивкой, это нечто среднее между высотным перехватчиком и штурмовиком. По всему видно, что самолет новый, выпущенный не больше года назад, хотя отдельные детали можно датировать концом 1937 года. Двигатель совсем новый и значительно более мощный, чем другие моторы коммунистов, хотя и представляет собой модификацию известного нам американского мотора Райт-Циклон. Он мощнее новейших моторов наших истребителей примерно на одну пятую. Самолет имеет чистые формы и по предварительным оценкам способен разгоняться до 245-250 миль в час. Но это без внешней подвески. Про скороподъемность можно предположить, что она вероятно немного ниже, чем у Ки-27 из-за более тяжелой конструкции. Для перехвата Ки-15 этих данных пока недостаточно, если, конечно, не применять дополнительно чего-нибудь еще. Вот этим-то дополнением и оказались их ракетные ускорители. С их помощью самолет может в течение пяти или десяти минут поддерживать горизонтальную скорость, превышающую скорость Ки-15, то есть около 270-275, а может и 280 миль в час. Конструкция ускорителей многокамерная, но об их характеристиках более точно можно будет говорить, получив ответ из Токио. С выключенными ракетными связками под крыльями, максимальная скорость аппарата вероятно не превышает 230-235 миль в час и самолет становится почти не опасным для нашей авиации. Возможно, именно поэтому коммунисты и нападали ночью. Вдобавок горизонтальная маневренность этого аппарата явно недостаточная. Вероятное время его виража около двадцати трех-двадцати пяти секунд. Об этом свидетельствуют остатки элементов механизации крыльев…

— Расскажите поподробнее о вооружении этой «Серебряной Нагинаты».

— Удачный эпитет, ваше превосходительство. Аппарат действительно напоминает алебарду или тяжелый меч. Пушечное вооружение самолета очевидно предназначено, как для стрельбы короткими очередями по воздушным целям, так и для штурмовых действий. К сожалению оба орудия были полностью уничтожены самоликвидаторами. Мы смогли установить только калибр в полтора дюйма и примерный размер боекомплекта около тридцати патронов на ствол в металлической ленте. Гильза патрона по своей форме сильно напоминает гильзу Гочкиса, но заряд пороха в ней слабее. Сама же пушка достаточно мощная, вот только взрыватели у коммунистов оказались очень ненадежными. Именно благодаря их отказам мы смогли собрать неплохую коллекцию неразорвавшихся снарядов. Кроме пушек, эти самолеты используют при штурмовке обычные пулеметы Шпитального, а также осколочные и зажигательные авиабомбы. Последние, как правило, представляют из себя переделанные шрапнельные снаряды к орудиям Великой войны и даже к более ранним системам. Видимо на бомбовом вооружении коммунисты решили слегка сэкономить и теперь вот используют все, что им под руку попадется…

— Вам есть что добавить о характеристиках самолета, майор?

— Пока мне нечего добавить, ваше превосходительство, но эксперты еще работают.

— Благодарю вас, майор. Вы свободны.

Эксперт поклонился и вышел из кабинета. Генерал задумчиво разглядывал разложенные на столе фотографии. Субуро долго ждал, опасаясь тревожить командующего в минуту раздумий, но через пять минут ожидания все же решился задать свой следующий вопрос.

— Ваше превосходительство. Возможно стоит показать эти фотографии тому смелому подпоручику Мицудо, который угнал у коммунистов самолет и утверждал, что видел эти самолеты и аэродром во время неудачной попытки побега.

— Ему их уже показывали и он уже подтвердил, что это действительно один из тех самых пушечных самолетов. Более того, по его словам их было на аэродроме не меньше трех десятков. А три десятка это уже большая сила. Кроме того неизвестно, один ли такой аэродром и все ли самолеты были на месте. И раз это самое место вам, подполковник, уже примерно известно, то пора планировать продолжение.

— Этот так, ваше превосходительство, но возможно стоит провести уточняющую разведку? Я прошу вашего разрешения…

— Не разрешаю. Вчера уже был потерян один ваш разведчик еще на подходе к этому району. Полученных вами ранее сведений пока достаточно. А вот помочь вашим коллегам из армейской разведки, нам с вами, подполковник, придется.

Вызвав звонком адъютанта, генерал попросил подать машину. Через полчаса в небольшом доме на окраине Хайлара генерал и подполковник привычно поздоровались с генералом Янагито Гендзо, а затем со смешанными чувствами пожали руку высокого светловолосого человека лет сорока пяти…

«Гм. Демон с голубыми глазами. Не хотел бы я иметь такого врага. Правда, у коммунистов наверняка уже сейчас много толковых сотрудников. Но пока они еще не особо многому научились. А вот этот человек знает и умеет даже слишком много. Судя по тому, что мне рассказывал генерал Гендзо, про этого человека уже двадцать лет назад складывали легенды. Хорошо, что он сейчас воюет на нашей стороне…»

Перед этим занятием Павла снова насела на Ванина с привычным требованием ускорить проверку электропроводки к местам внешней подвески. Новые гостинцы в виде 33 блоков реактивных снарядов поступили за два дня до уничтожения Павлой разведчика, но руки до них у начтеха дошли только сейчас. Павла чувствовала что «вот-вот начнется» и регулярно поторапливала капитана. Харьковчане прислали по тридцать ракет к каждому блоку и теперь можно было продумывать более серьезные испытания нового оружия. И как ни шипел врач на товарища лейтенанта, но не вынеся подкрепленного многолетним партийно-активистким опытом «мозготраханья», уже на следующий день после ранения разрешил начлету небольшие физические нагрузки. И не ранее чем через неделю разрешил полеты. Но Павла провела беседу с комэском и убедила его, что сейчас начлет, то есть лейтенант Колун, не может не участвовать в боевых вылетах эскадрильи, хотя бы в качестве наблюдателя. Горелкин понимал, что грядут первые потери и со скрипом согласился. Сегодня лейтенант Колун смог выбить себе разрешение на физкультурные занятия. Предплечье немного побаливало, и Павла старалась не думать об этом. Партнер был внимателен и старался не перегружать своего выздоравливающего после ранения визави. Танец продолжался к обоюдному удовольствию сторон.

«Сидишь, Валера? Ну сиди-сиди, много ты тут высидишь. Огорчил ведь ты намедни свое начальство, нечего сказать. И в шпиона из «волыны» не попал, и летать с ним теперь на Р-10 не сможешь. Небось, за эти несколько дней и сам седых волос нажил, и нашего радиста уже замучил до полусмерти, пока указания от своего куратора уточнял. Ничего-ничего, посиди, погляди как твой тиранически обожаемый шпион на татами танцует. Хотя какое это, нахрен, татами…»

— Господин лейтенант. У вас очень интересная школа. Странная, но очень интересная. Хотя вряд ли вы этот стиль специально себе ставили. В нем нет красоты и законченности. В Европе есть такой термин…эклектика. Этот термин можно… сказать про ваш стиль боя.

— И что же в нем странного, Огита-сан?

— Ваш тренер, по всей видимости, был европейцем и учил вас очень недолго… Но среди приемов много э-э-э… вариаций ката китайского и корейского происхождения. Я не уверен, но думаю, что вы много лет занимаетесь разными стилями борьбы. А вот свой особый стиль ударов у вас выработался вероятно не так уж давно. Может быть за последние лет пять…

«Гм. Хорошо видит и слушает музыку тела, этот капитан. Да и машется он прилично. Что-то очень знакомое в его стиле карате. Ведь явные примеси джиу-джитсу присутствуют. Вот ведь склероз, никак не вспомню. Но совершенно точно, что наш начспортлаг об этом рассказывал. Скрипи, извилинка, помогай, родная! Надо мне этого сенсея просчитать. Хотя, зачем мне это? А хрен его знает зачем. Чувствую, что надо, вот и буду его логарифмировать…»

— Господин лейтенант, вы что-нибудь слышали про мастера Хиронори Оцука?

— Первый раз слышу это имя, господин капитан.

— Жаль. Его стиль родился недавно, и как отдельному стилю ему всего лишь пара лет. В прошлом году он, наконец, официально зарегистрировал его в Федерации единоборств Японии…

«Угу. Обманные движения пошли. Почти как в айкидо. И до хрена же всяких финтов у него… Хм. А может он про айки мне тут сказки рассказывает. Да нет, вроде. Там и главного сенсея по-другому звали. Да и вроде уже после войны он свой особый путь придумал. Но что-то неуловимо знакомое. Есть тут какая-то связь с айкидо, седалищным нервом чую! Я хоть и не занималась им по-настоящему, но приемы-то видела и даже пробовала. Есть разница, но есть и сходство. Гм-м. Нет, все-таки это какое-то карате. Знала бы я еще хотя б названия и основные особенности всех его стилей. Хотя… Есть! Вспомнила! Спасибо тебе, родная, волнистая! Наверное, Вадо Рю это. Начспортлаг тогда в походе с Максом Темновским языками зацепился. Все спорили они какой стиль лучше. Макс ему всю свою эрудицию на голову высыпал. Узнал он где-то, что этому в те годы еще экзотическому Айки До, американцы свой спецназ ВМФ и ЦРУ обучают. Вот и наседал на нашего старика, мол «фигня это ваше карате, и самбо и дзюдо фигня». А тот его и спросил, в чем мол главное преимущество айкидо? Ну этот «поддубный котяра» и начал растекаться про использование силы противника. А начспортлаг его двумя фразами тогда словно двоечника на экзамене срезал. Так что это скорее всего Вадо Рю – путь мира. И этот стиль уж точно не хуже айкидо. М-дя. Хороший мне в этот раз партнер попался…»

— Господин лейтенант, прошу простить меня, но мне все время кажется что вы меня совсем не слушаете. Словно бы… э-э-э… витаете в облаках.

— Ну что вы, господин капитан, я весь во внимании. Что вы имели ввиду, когда говорили мне про мой не совсем правильный «взгляд далекой горы»?

— Хм… Возможно я ошибся. Я имел ввиду, что нужно очистить мысли, а у вас чувствуется напряженная работа рассудка. И… определенно, ряд ваших приемов взят из тайдзи-цюань и дзю-дзюцу. Я в этом почти уверен. Но вот ваши движения ногами… Гм. Это скорее всего что-то европейское. В любом случае, мне с вами очень интересно заниматься.

— Взаимно интересно, господин капитан.

«А Валера-то, глядел, глядел на наши танцы, да и заскучал. Сперва, словно дрелью дырявил нас своим взглядом. И чего только он там высматривал? А уши-то его будто бы даже шевелились. Жаль, мне нельзя было отвлекаться и повнимательнее вглядеться. Даже вроде бы записывать он что-то пытался. Или зарисовывать. А тут взял и вышел из ангара, оставив меня наедине с японцем. Чую, подставу этот жук мне готовит. Провоцирует, гад. Только хрен им снова, а не Юрьев день… Ничего-то вы, товарищи чекисты, не докажете. А вот японец после его ухода даже в лице поменялся, вроде что-то сказать хочет…»

— Мне показалось, что вас тут… э-э-э… слишком тщательно охраняют.

— Говорите громче, не нужно шептать. Да, меня охраняют, как и всех советских пилотов.

— Возможно это связано с вашим социальным происхождением?

— Это вряд ли, я из рабочей семьи и сам был рабочим.

— Гм. Хорошо, я вам верю. Но ваше звание ведь не лейтенант. Мне кажется, мы с вами в одном звании ходим, несмотря на вашу молодость. Все ваши пилоты к вам относятся с… очень большим уважением. Это уважение к вам даже выше, чем к вашим начальникам на этом аэродроме…

— Господин капитан, а как у вас наказывают за излишнюю самостоятельность?

«Ты гляди! Сразу взгрустнул. Да-а-а. Глядеть-то, ты, капитан, конечно умеешь, и это хорошо. Но как же ты не просек, что тут все начальство не летное, а из НКВД, и что пилоты тут у них в подчинении? А значит весь аэродром это что? Правильно! Большая настороженная ловушка это, мышеловка. Эх ты, тоже мне, аналитик. Небось репрессированного бывшего аристократа или опального комэска во мне увидел, да и решил потихоньку перевербовать. Ну-ну повербуй потенциального диссидента. Ай-ай-ай, а еще про честь офицера там чего-то при знакомстве бубнил. Даже интересно, чего он там предложить собирался. Ну и чем же ты так расстроился? Тем, что я всего лишь временно пониженный в звании за не особо злостный проступок. Эх ты, а еще «сенсей». Хотя в некоторой прозорливости тебе не откажешь. Ну, а вечером мы с тобой уже и в небе потанцуем, Горелкин мне разрешил. А завтра вечером без меня никуда не вылетит наша особая. Не отпустят меня… нахрен, сама на «Кирасире» воевать отправлюсь. Если Петрович с Полынкиным не заметят. Гм…»

В ходе совещания был обнародован один невзрачный но очень ценный документ, обнаруженный среди разорванных самоликвидаторами останков пилота. Это оказалось несколько квитанций на получение 37-миллиметровых снарядов из арсенала Тамцаг-Булак. В документе не было названий населенного пункта вражеской авиабазы, зато там был указан номер войсковой части и количество этих снарядов. А для понимающих людей и это было немало. Очевидно в этот раз зенитчикам аэродрома удалось сбить не рядового пилота, а кого-то рангом повыше. Восстановление разорванной взрывом полетной карты, ко всеобщему сожалению, почти ничего не дало для разгадки этой шарады. Советских аэродромов на ней не было. Отмеченные на ней два японских аэродрома и станция уже были русскими атакованы, и значит враг понимал, что там его уже ждут. Других целей на карте не было, поэтому участники совещания пришли к единодушному мнению, о нецелесообразности расчета на получение новых сбитых. Нужно было планировать другие мероприятия и ловушки. Когда же совещание, наконец, завершилось, в комнате остались лишь два генерала. У Мориги вертелось на языке множество вопросов, но он терпеливо ждал, давая возможность первым заговорить хозяину дома. Адъютант генерала Гендзо поставил на низкий столик чашечки с чаем, поклонился, и вышел.

— Прошу вас, отведайте. Этот Гьокуро собран на священной горе, в тот год, когда император запретил выращивать чай на ее склонах.

— Благодарю вас. Чай прекрасен. Генерал-доно, позволено ли мне будет спросить вас?

— Ну что еще за церемонии между нами, друг мой? Мы с вами знакомы не первый год и один на один можем говорить обо всем, не теряя времени на высокий стиль. Слушаю ваш вопрос.

— Этот Коссов сам отправится к нашей цели?

— Подполковник не может пока оставить без присмотра тренировочный лагерь Асано-бутай. Да и полковник Макото Асано его так просто не захочет отпускать. И даже такая важная операция как эта, не будет достаточным основанием для использования в качестве боевика инструктора такого уровня. Этот человек начал с нами контактировать еще в девятнадцатом. И мы очень довольны его работой. Помните ту историю с этим большевиком, как его… ах да, Лазо. Если бы не подполковник и его люди, мы вряд ли смогли бы так быстро обезвредить того мерзавца. Правда, тогда господин Коссов был еще молод и звание имел небольшое. Конечно сейчас, зная что подполковник сам прямо на месте руководит нашим новым делом, мы с вами чувствовали бы себя намного спокойнее. Но поверьте, ему есть кому поручить это дело, и эти люди справятся не хуже. Кроме того, планирование и подготовку этого рейда он проведет лично. Но потерять его в этом деле мы никак не можем, как впрочем и провалить само дело, ставки слишком высоки… Впрочем, в самый ответственный момент я не исключаю, что он захочет проконтролировать ход работы и сам отпросится у меня во Внешнюю Маньчжурию. В этом случае ни я, ни полковник Асано не будем ему препятствовать.

— Тогда, с вашего разрешения, следующий вопрос. По вашему мнению, сведениям о расположении учебного аэродрома, на котором в обучении коммунистов участвуют пилоты-тошибу, можно доверять?

— Вы думаете за несколько предвоенных лет НКВД успел переловить всех наших баргудских и русских агентов, и сейчас они работают под контролем?

— Простите, конечно же нет!

— Мой друг, вы напрасно волнуетесь. Те, кто предоставил мне эти сведения прекрасно знают чем и кем они рискуют. Здесь не может быть каких-либо серьезных ошибок или дезинформации. И предвосхищая ваш следующий вопрос отвечу, среди пленных пилотов предателей нет. Им просто предложили в учебных поединках завоевать право искупить свой позор, а тех кто будет летать лучше всех якобы отпустят. Первое условие скорее всего коммунисты выполнят, а вот второе… вероятно оно просто невыполнимо…

— У них, что собраны там такие безупречные мастера воздушного боя? Это Герои, прибывшие со Смушкевичем?

— На этот вопрос, как говорят гайдзины, я могу лишь развести руками. Мы не знаем в точности откуда взялись эти пилоты, и кто они. Выяснили пока лишь то, что это пилоты из пограничных войск, из организованного где-то на западе России нового Центра воздушного боя. Среди них есть и несколько пилотов, имеющих опыт боев в Китае, более точных сведений нет. Простите меня, мой друг, если я вас этим расстроил.

— Не стоит извиняться, генерал-доно. Моя разведка не может похвастаться и вдвое меньшим объемом разведданных. А вы уже и так очень много знаете о том, что там происходит. А можем ли мы использовать тех пленных пилотов для получения пригодного к полетам нового самолета. Ведь аэродромы расположены довольно близко друг от друга?

— И этот ваш вопрос тоже не простой. Я понимаю, мой друг, как бы вам хотелось этого. Но ответ на него, мы с вами, вероятно, в скором времени услышим от полковника Коссова…

Эскадрилья возвратилась из боевого вылета. В этот раз начлет оставался на земле. Прошедший вылет был не особо спокойным, ведь в этот раз кроме пулеметов самолеты применяли по противнику только осколочные авиабомбы. Удар по наземным войскам был проведен немного в стороне от плоскогорья, на участке слабо прикрытом зенитными средствами противника. Бочков не хотел полностью раскрывать И-14 до завершения операции с японцами, и приказал маскироваться под обычные «ишачки», а пушки применять только в экстренном случае. Случившаяся на обратном пути небольшая дуэль с шестеркой залетных Ки-27, закончилась вничью. Никто не был сбит, но двое пилотов были легко ранены пулями. Три самолета требовали двухдневного ремонта. Внизу под самолетами горели танки. Советские танки. Пилоты эскадрильи скрипели зубами от досады, но так и не выпустили ни одного восьмилинейного снаряда по противнику. В противном случае счет был бы другим. Начальство чесало в затылке. Горелкин видел, во что обходится запрет на применение пушек. И еще он видел, как горели рядом с плоскогорьем несколько брошенных на штурмовку бипланов И-15бис. А рядом горели танки, те самые, которые пытались прикрыть с неба «чижи». На этих-то устаревших самолетах японские зенитчики отыгрались в полной мере. Горелкин в очередной раз матерился, и приказал прекратить полеты на штурмовку. Терять секретные машины эскадрилье было запрещено. В то же время комэск понимал, запрет на применение пушек мог серьезно сказаться на уровне потерь и пора было принимать по этому вопросу какое-то решение. Горелкин поехал за советом к Бочкову. Павла, слушая загибы комэска, стала задумчиво чертить на черновике приказа огрызком химического карандаша.

«Хм. Значит из-за нашей жуткой секретности нам теперь и штурмовать никого нельзя. А японцы спокойно эвакуируются под прикрытием зениток. И на той стороне оборону наладят, да мост под нашими танкистами подорвут. И все, приплыли. И это при наличии десантных частей в Забайкалье и Приморье. Я конечно историю не ахти как помню, но десант на Халхин-Голе вроде бы применили, только уже в августе когда окончательно самураев громили. В общем, надо думать. Задача, конечно, сложная, но решаемая»…

Перед следующим вылетом, маленький, но очень жаркий бой состоялся в штабе особой эскадрильи. Несмотря на все протесты врача, в этот раз начлет смог отстоять свое место в кабине. Ведь в этот раз удар планировалось провести в сумерках, когда эскадрилья и прикрываемые ею бомберы могут быть атакованы вражескими истребителями. Горелкин дал себя убедить, приватно прокомментировав в стиле «Убьют, домой не приходи». И вот, в начинающихся сумерках три девятки СБ выходили на цель в район японской переправы. Восьмерка начлета заняла высоту четыре пятьсот и ждала своего часа. Другая восьмерка Горелкина находилась в непосредственном прикрытии бомбардировщиков. Начальство, наконец-то, решилось. В этот раз были сняты все запреты на применение авиапушек по воздушному противнику. Еще одной причиной стало прибытие семерки И-16П, которые сегодня провели один вылет на штурмовку. И Бочков рассудил, что если японцы все же купились на подброшенную им с ТБ-3 «липу», то операцию они все равно останавливать уже не будут. А если весь тот «цирк» просвистел мимо кассы, то тем более нечего жалеть этот секрет. Пора уже, наконец, самураям отведать восьмилинейных гостинцев в полной мере…

«Вот они, мосластые! Прям как комары длинноногие. Угу. Малярийные. Гляди-ка, даже не прячутся, черти. Хоть и потрепали их орлята Смушкевича, а все же спесь с них так до конца и не сбили. Все надеются они на что-то. Ну-ну, поглядим…»

В маневренном бою особого преимущества над японцами у И-14 не было, даже скорее наоборот. Впрочем и японские истребители пока не могли нащупать слабых мест у противника. Пилоты особой эскадрильи работали внимательно и хвост свой под вражеские виражи дуром не подставляли. Чуть что, сразу уходили вверх. Японцы тоже осторожничали. Перед закатом японцы обычно летали мало, и посадка на аэродром в сумерках их видимо тревожила. После второй атаки японцев бой развалился на отдельные парные схватки. Как и договаривались, после отражения нескольких атак на СБ, Павла с Борисом Глинкой сразу ушли на высоту и следили за боем сверху. Время от времени они бросались на помощь какому-нибудь зажатому И-14, или огнем с дальней дистанции срывали атаку группы Ки-27 на СБ. Вот на «йо-йо» кому-то удалось поймать одного японца, и тот с оторванным крылом закрутился в штопоре. Чуть в стороне свою очередь по мотору получил один из И-14 и сразу стал выходить из боя, прикрываемый своим товарищем.

Японцы смогли повредить два СБ и один И-14, но все они благополучно ушли на свою территорию. Потом из района ушли отбомбившиеся СБ, а еще через пять минут поле боя покинули и японцы. Их потери в этот раз составили три машины и еще две ушли дымя со снижением. Павла смогла поучаствовать в уничтожении одного Ки-27, но в одиночку не лихачила, стараясь в основном следить за боем и больше прикрывать своих. Первый настоящий и результативный бой с вражескими истребителями завершился. Поняли ли японцы, с кем они сегодня бились, было неясно. Истребители особой эскадрильи на свою базу в этот раз возвращались без потерь. На разборе полетов Павла отыгралась за все дни своего вынужденного простоя. Сегодня от нее досталось всем. Это был первый серьезный бой с относительно крупной группой истребителей противника. И то, что он обошелся без потерь было скорее делом случая, нежели показателем мастерства советских пилотов. Но все же результат был приемлемым, и в конце Павла похвалила коллег. Через несколько минут «разбор выздоравливающего начлета» проводил уже врач авиабазы.

На расположенном неподалеку от штаба отряда стрельбище раздавались привычные в военной среде многоэтажные идиомы. Мужчины в оливкового цвета форме, бросались в штыковую атаку на раскуроченные предыдущими ударами ростовые куклы. Бежали через рвы, и бросали учебные гранаты. Чуть в стороне показывали красивую вольтижировку и рубку лозы несколько конников с гвардейской выправкой.

— Васкородь, прикажете обед подавать?

— Минут через двадцать. Да, и передай Перфилию Игнатьевичу, пусть он там нынче с соусами не изгаляется, а вот чешских кнедликов буду рад откушать. А пока пришли-ка ты капитана Тырсова ко мне. Да поспеши, братец.

— Слушаюсь, вашскородь!

Полковник снова задумался над новым заданием. Чем-то эта непонятная история с секретными самолетами его тревожила. Нет, в своих людях он был уверен. Они были готовы к такой работе уже давно. Но вот терять опытных людей до начала большой войны ему очень не хотелось. Если через несколько месяцев или хотя бы через год японцы, наконец, решатся, то ему, полковнику Коссову, для развертывания нормальной мобильной армии понадобится каждый обученный человек. А то, что сейчас творится во Внешней Маньчжурии, он понимал как тренировку японцев перед вторжением. Тренировку безусловно важную, но нести во время такой тренировки неоправданные потери РОВС был не готов. Вот поэтому все детали этого секретного задания нужно было тщательно продумать.

— Ваше высокоблагородие, господин подполковник! Капитан Тырсов…

— Полноте, голубчик, присаживайтесь. Кваску испейте. И как там господин Макото поживает, доволен ли он проведенными учениями?

— У него был ряд претензий, касающихся рейдовой скорости, но мне удалось его убедить в том, что скрытность в этом случае намного важнее.

— А как вы сами себя чувствуете, старая рана вас не беспокоит?

— Давно все зажило, господин полковник. Для меня есть задание?

— Есть, и очень уж оно непростое. В этом рейде, капитан, вам вашего «Гайдамака» седлать точно не придется. Собирайте сегодня группу в составе четырех человек и готовьте ее к работе за кордоном. Но с собой берите только тех, в ком вы абсолютно уверены. Внедряться не потребуется, поскольку наш далекий друг позаботится об этом. Во всем остальном готовьтесь к акции тройного действия. Инструкции возьмете у моего адъютанта. Для выполнения нашего плана от вас потребуется в первую очередь своевременное появление на сцене. Справитесь?

— Господин полковник. Опыт в этом деле у меня есть. А вот результат будет зависеть, как от качества помощи далекого друга, так и от точности разведданных предоставленных нашими близкорасположенными друзьями.

— Что ж, ваша осторожность работает вам в плюс. Видимо я в вас не ошибся. Ну-с, а теперь, голубчик, прошу вас со мной отобедать. И напомните мне заодно хронологию вашего Тунгусского рейда в двадцать первом…

С момента удара горелкинцев по железнодорожной станции, японскому командованию уже несколько раз приходилось корректировать свои планы. Из-за этого захват позиций на горе Баин-Цаган произошел на сутки позже запланированного. Затем вечерний авиаудар по переправе также сильно задержал полноценное развертывание второго эшелона наступающих японских полков. Но само наступление не остановилось. А вот контрудар бронечастями снова спутал все карты. Позавчера командующий первой армейской группой комкор Жуков вовремя отдал чрезвычайно рискованный приказ на нанесение по прорвавшимся в районе плоскогорья японским частям флангового удара бронечастями подвижного резерва, практически без поддержки этого удара пехотой. Танкисты понесли потери, но смогли на отдельных участках сбить врага с позиций. После этого перед советско-монгольским командованием в полный рост встал вопрос об оказании огневой поддержки танкистам. Эту поддержку смогли организовать авиачасти ВВС Первой армейской группы. Японцы же решали обратную задачу. В результате, в небе над плоскогорьем временами сходились до двух сотен самолетов. Эскадрилья Горелкина чаще прикрывала соседние участки фронта. Лишь в одном из наиболее крупных воздушных боев особая часть поучаствовала, в качестве прикрытия СБ. Японцы атаковали жестко, но так и не смогли толком пробиться к подопечным горелкинцев. СБ получили повреждения, но потерь не понесли, а прикрывающие сбили один И-97 и повредили второй. Правда, на обратном пути встречная эскадрилья «ишаков» почему-то приняла их самих за японцев и вышла на них в атаку, но вовремя разобралась и трагедии не случилось. Помимо этого в ранние утренние и в вечерние часы И-14 наносили быстрые удары по вражеским резервам. В эти дни небо чаще всего оставалось за краснозвездными машинами, а проигранное воздушное сражение и вовсе поставило войска на плоскогорье в ситуацию частичной блокады из-за воздушного господства противника. Оставался не решенным вопрос полного окружения и уничтожения японских частей на западном берегу. В штабе советско-монгольских войск одно совещание сменялось другим. Комэск особой эскадрильи, возвратясь из очередной поездки к начальству, наконец узрел то, что успел упустить в расположении за эти часы и дни военного дурдома.

— Петрович, это что?

— Хм… «Кирасир».

— Сам вижу, что не «Максим Горький»! Что с ним стало? Мне что, уже ни на задание, ни в штаб ВВС, ни к начальству, теперь отлучаться отсюда нельзя? Вы совсем тут без меня охренели?!

— Командир, тут вишь какое дело…

— ТА-А-АК. ОПЯТЬ! Чья это была идея, я тебя уже даже и не спрашиваю. Где этот охреневший… изобретатель?! Слушай, нет, я все понимаю, по нему может быть уже давно Колыма плачет. Ну нечего терять человеку, вот он и куражится. Но ты-то! Ты-то, Петрович! Ты же чекист… Ты же… Да как ты… Как ты мог на поводу у этого анархиста пойти? Ответь мне, Петрович!

— Да погоди ты, Олегыч, ругаться! Просто мы из «Кирасира» опытную машину сделали. Это теперь не учебный истребитель, а блиндированный штурмовик для атаки наземных…

— ЧТО?! Где этот «Кулибин», подкос ему в селезенку!? Где он, я тебя спрашиваю?!

Появление стремительно ставшего опальным начлета пред грозными очами начальства вначале сопровождалось трагической минутой молчания. Скорбная тишина сопровождалась чрезвычайно выразительными взглядами и медленным изменением в лице комэска. Учуяв грядущую любовь начальства к уставу, Павла первой прервала молчание с фатальной обреченностью бросающегося на амбразуру пехотинца Матросова.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

— Значит так, ТОВАРИЩ ЛЕЙТЕНАНТ… шагом марш вместе со мной в штаб… от греха подальше.

Дальнейшее уставное общение командира и его зама состоялось уже под гостеприимной крышей штабного барака. О чем там шла речь, не понял толком даже стоящий на часах боец роты охраны. Как ни старался он вытягивать и чутко вращать свой аудиолокатор в своей безумной надежде, но смог разобрать лишь отдельные слова, сказанные то шипящим свистом, то стремительно нарастающим сиреноподобным рыком. А еще через полчаса комэск, как ошпаренный, выскочил из штаба, влепил первому попавшемуся ему под горячую руку младшему лейтенанту выговор за неопрятный внешний вид. Потом, найдя начтеха, выдал ему несколько нервных указаний и, продолжая метать электродуговые искры из глаз, унесся к своему секретному начальству на прикомандированном для этой цели «Форде».

Невысокий пожилой человек с сугубо гражданской внешностью, внимательно прочел телеграмму и хмыкнул. Недавняя встреча видимо получила ожидаемое развитие. Никаких сомнений не было, желтолицые друзья решили пойти ва-банк и готовы были заплатить за помощь. И хорошо заплатить. Только вот глубоко внедренная агентура рейха, которая теоретически могла бы помочь им, имела и свои, гораздо более важные задачи. И терять агентов на таких непрофильных операциях было крайне нежелательно. Хотя принцип «враг моего врага…» теоретически мог обосновать перед берлинским начальством и эти хлопоты. И все же самым интересным в этой шараде был намек на нечто чрезвычайно интересное. Что, возможно, удастся добыть восточным коллегам и чем они готовы сразу же поделиться с западными партнерами. Если этот намек не окажется, на поверку, тухлой устрицей, то этому блюду будут рады многие. И партайгеноссе Удет и партайгеноссе Мильх и прочие их коллеги. Главное ведь, чтобы был результат, а в чей карман пойдет оплата за эту операцию, это ведь дело десятое. Впрочем, не стоит дразнить судьбу, себе имеет смысл оставлять лишь те суммы, которые удастся замотивировать как представительские расходы на саму операцию. А то у этих восточных друзей слишком много знакомых в рейхе.

Пожилой мужчина подошел к окну и открыл его. Внизу шумела клаксонами, звенела трамвайными звонками и журчала на разные голоса столица пока еще даже не враждебного рейху государства…

— Виктор Михайлович, может все-таки разрешить ему, а? Ну неужели начальство не поддержит? Идея-то ведь правильная! Или вы его в шпионаже все еще подозреваете?

— Полной веры ему пока все равно нет. Хотя, какой из него, нахрен, шпион! Так ведь и лезет под пулю! И вот что, комэск…Я, конечно, не специалист в ваших авиационных вопросах, но что мы будем делать если этого психа «Кантонца» все-таки собьют? Он ведь и так уже несколько раз по самому краю прогулялся. Как нам об этом тогда командованию докладывать? И, кстати, вдруг это как раз та задача, которую перед ним японцы поставили? Вдруг он должен наши войска и авиацию в ловушку заманить? Момент сейчас в сражении очень ответственный. Если наша ночная атака провалится, то японцы еще один день получат. Или подорвут мост, когда наши танкисты окажутся на нем. Вы это понимаете?! А еще мне сегодня докладывали, что японцы бронированный кулак на той стороне собирают. Слава богу, не у самого моста, но все же…

Горелкин не спешил с ответом, понимая что сейчас начальника лучше не дразнить созданием помех к выпусканию пара. Невовремя перекрытый начальству клапан выпуска пара может ведь и вместе с головой оторвать. Естественно, вместе с головой подчиненного.

— Не можете мне ответить! Хватит уже риска, Иван Олегович! Намедни он под пистолетные пули охраны полез, вчера с недолеченной рукой с японскими истребителями дрался, а завтра… Завтра он у тебя пилотов в конную атаку на «Виккерсы» поведет. «Кантонца», по уму бы, вообще пора уже из операции выводить. Он свое дело сделал, реактивные двигатели испытал, японцев летать уговорил. И хватит! Отправить его, к чертям собачьим, в Москву или в Харьков, и пусть он там свои новации дорабатывает и испытывает. А дальше уж мы сами.

Несмотря на середину дня, в юрте было довольно темно. Комэск стоял, задумчиво разглядывая робкое пламя керосиновой лампы. Его командир уже успокоился, и неожиданно для подчиненного проворчал.

— Переправа ему, видишь ли, покоя не дает. Не один он такой умный. Да и как он вообще сумел этот летающий хлам бронировать?

— Да из пары разбившихся СБ он вместе с техниками нарезал дюралевых листов. Взял грузовик, приволок все сюда на базу, и самого изношенного «Кирасира» ими блиндировал. А между слоями дюраля и снаружи еще и перкалью обклеил. Потом на фонарь кабины еще три слоя плексигласа дополнительно прилепил. Два изнутри и еще один снаружи. И еще уболтал Ванина сделать систему заполнения топливных баков отработанными газами.

— Да уж, броня… Хм.

— Они с Ваниным потом проверяли, сделали кусок такой тройной обшивки, да еще кусок остекления фонаря, и стреляли по ним из винтовки. На дальности триста метров сквозного пробития дюралевого бутерброда нет. А фонарь с четырехсот пятидесяти метров надежно пули держит. Машина конечно здорово потяжелела и аэродинамика у нее теперь не ахти, как ее перкалью ни обтягивай. Поэтому, и скорость, и маневренность сильно увяли. Зато на таком блиндированном самолете да еще с шестью ПВ-1 и бомбовыми кассетами не страшно японские позиции штурмовать. Двигатель, конечно, сильно перегревается на боевом режиме, но при этом пулеметный и ружейный огонь практически не страшен. Из восьми наших учебных «Кирасиров» можно хотя бы шесть таких штурмовика на время операции сделать.

— Хм. Шесть самолетов. Всего шесть. А что ты там про ПВ-1 говорил? Это ж почти обычные «Максимы» …Там же вроде бы раньше пушки на крыльях этих «Кирасиров» стояли?

— Пушки Курчевского еще в Житомире демонтировали, только проводка осталась. Мы ее в том налете на аэродром как раз и использовали, помните? А тут Павел вместо каждой пушки пару ПВ-1 поставил. Вроде нормально бьют, кроме него еще пару командиров звеньев пробовали.

— Вы б еще блоки ракет на него повесили. Чтоб они поскорее японским спецам достались…

— Блоки ракет навесим, когда этот «летающий танк» зачет по выживанию в зоне огня с земли сдаст. Вот тогда и впрямь из него «Кирасир» получится.

— И сколько времени займут эти ваши поделки? Японцы-то ведь уже на том берегу основательно закрепились. На этом берегу их сейчас танкисты так утюжат, что сами половину танков уже потеряли. А ночью самураи будут по починенным переправам на свою сторону уходить. Смушкевич, конечно, завтра планирует бомбовый налет. Но это завтра. Потом снова танкисты в атаки пойдут. И уж если в этот раз наши на тот берег не прорвутся, то еще через день они мост расшибут и тогда их оттуда уже ничем не выкурить будет. Ведь те наши мосты, что южнее расположены, не позволяют нам быстро перебросить войска в центр. А потом нам самим на тот берег под их огнем переправляться придется, иначе затянется война. Так все-таки, сколько времени вам для этого нужно?

В голосе главного монгольского чекиста прозвучала робкая надежда на неосуществимость данной затеи, но эта мольба так и осталась неуслышанной.

— Да я вообще-то, не дожидаясь вашей команды, уже распорядился продолжить переделку шести аппаратов. Сперва четыре хотел делать, а потом понял, что и шести маловато. Часам к трем ночи Ванин обещал закончить, значит можно планировать налет. Первый-то образец уже со вчерашнего дня летает. И потом, Виктор Михайлович… вы же читали этот план операции. Идея-то толковая, можно так самураям врезать, что только пятки их сверкать будут. Да и танкистам нашим поможем. Нам бы хотя бы три ТБ-3 раздобыть и еще хоть роту десанта. А танкисты, да пусть они сразу после налета атакуют и на плечах японцев на тот берег врываются. А? Виктор Михайлович…

— Опять самовольничаете вы, товарищ старший лейтенант госбезопасности! Думаете, я сам японцев прищучить не хочу? «На плечах японцев». Или, может, думаете легко мне будет сейчас разрешение у командования получать? И где я два десятка толковых монголов для десанта найду? И парашюты… Ладно! Готовь своих орлов, но чтоб два вылета этих штурмовиков и не больше. И с соседями согласуйте, чтобы надежно прикрыли вас. Пушки березинские, эрэсы с И-14 и эти ваши гранд-зажигалки я разрешаю использовать. Но чтоб без потерь мне…

Через час вызванный по рации капитан госбезопасности был отправлен заниматься подготовкой ночного десанта. Поставленная задача отдавала матерым авантюризмом. Впрочем половину требуемых для этого дела людей и парашюты старший майор нашел довольно быстро. Но оголять все монгольские части НКВД он не собирался, поэтому остальными участниками ночного броска должны были стать профессионалы. И эти профессионалы могли через пару часов вылететь из Амурской области двумя бортами. А командир этих профессионалов майор Затевахин, считался знатоком своего дела. Вот только отдавать ему приказы могло лишь командование военного округа, и это уравнение еще требовалось решить. Как впрочем и получить «добро» на операцию от командующего 1-й армейской группой комкора Жукова.

В кабинете за длинным столом сидело несколько человек в парадной форме НКВД и командиров Красной Армии. Рядом со столом прохаживался невысокий человек в полувоенном френче.

— Почему вы, товарищи, считаете, что Жуков поступил неправильно?

— Но он ведь потерял в нескольких атаках почти все свои механизированные части!

— А если так было нужно?

— Даже если так, встает вопрос о грамотности этих действий. Таких потерь наши танковые части еще никогда не несли!

— Хорошо. Раз вы в этом сомневаетесь, то немедленно собирайте следственную комиссию и сами выезжайте на место…

Через полчаса за участниками совещания закрылись тяжелые дубовые двери кабинета, и вечно подтянутый секретарь поднял черную эбонитовую трубку для получения новых указаний. А двое сияющих громадными звездами в петлицах участников завершившегося совещания шли себе по коридору, негромко обсуждая между собой услышанное и увиденное.

— Как ты думаешь, Клим, что с ним теперь за это Хозяин сделает?

— Не знаю, Семен. Вроде бы японцев Жора оттуда выбил. Может и обойдется…

— Но танков-то он сколько прос.ал! Как чужое все разбазарил. И не по-хозяйски и людей вон сколько положил. Штерн пишет, что можно было пехоту дождаться и тогда уже долбить со всей дури. Да и как он теперь без танков там наступать собирается?

— Хм. Хрен его знает как! Штерн, конечно, мужик неглупый… Но тут уж я не знаю. Я когда отправлял его туда, так ему и говорил, чтоб он быстрее японцев на место поставил. А насчет танков… Вот затем Гришу и послали, чтоб во всем разобрался. Тебе бы приказали, и ты бы туда поехал. А теперь что? Мы-то с тобой не гадалки, теперь просто ждать нужно, чем там дело кончится.

— Ладно, поехали. Завтра нас с тобой Хозяин на даче ждет. Не слыхал о чем речь будет?

— Да кто ж его знает. Тут как в гареме «Все знают, что скоро в…ут, но не знают когда, кого и за что»…

Павла собрала командиров звеньев на военный совет. Лейтенант Зайцев скептически начал перечислять возражения. Видимо, ему не сильно нравилась идея начлета о нанесении удара блиндированными учебными истребителями со сверхмалых высот.

— Колун, у нас совсем нет времени на подготовку этого налета – это раз. «Кирасиры» эти блиндированные мы даже испытать не успеем – это два. Будет темно, и мы своих целей не увидим, если только наши разведчики опять их ракетами не подсветят – это три…

— У танкистов тоже времени нет – это четыре. И пехота уже к атаке последнего плацдарма готовится. Хватит уже буксовать, товарищи! Сейчас наши танки все еще горят на плоскогорье! А нам мост нужен. И плацдарм на том берегу. Нет у нас времени, значит будем импровизировать. Бой уже два дня идет, сколько еще наших пехотинцев и танкистов должны погибнуть, пока мы этих гадов за реку отбросим? И пусть даже отбросим, но если мост они взорвут, то сколько людей погибнет, чтобы их оттуда выбить? Сейчас день, а впереди ночь. Мы летим ночью, значит, нам нужен свет и ориентиры в районе цели, так?

— Ну так, и что с того?

— Бочки с горючим у нас есть?

— Допустим есть. И чем они нам помогут?

— Одна неполная полутонная бочка с зажигательной смесью взорванная на высоте пары десятков метров это десятки метров горящей земли. И горящей достаточно долго. А взорвавшаяся прямо на земле… Да тоже ничего приятного для японцев. Один СБ как раз две таких посудины поднимет. А мы эти пионерские костры для себя и для наших ребят уличным освещением сделаем. Бомберы, те пусть в свете САБов бомбят, а нам их времени горения не хватит. Нам желательно надолго их оседлать, загривок покусывая. Нам маяки нужны, как кораблям во время шторма. Вот в их свете уже мы свои гостинцы уложим и ПВО местное частым гребнем причешем. Потом для наших «ракетометчиков» осветительные ракеты пустим. Хотя вот для удара эрэсами можно и одним САБом пожертвовать. Ну, неужели же этой иллюминации им не хватит для работы? Как думаешь, Дементьев, хватит твоим орлам света?

— Хм. Да кто ж его знает пока не попробуем…

Горелкин вместе с Бочковым уехали в штаб командующего армейской группы. Вопрос был серьезный и до их возвращения никто толком не знал, состоится ли вообще этот вылет или нет. Павла переживала за свою затею. Порой в ее мозгу начинали просыпаться запоздалые опасения «А вдруг только хуже будет? Вдруг просто людей погубим, безо всякого толку?». Про свою смерть ее «извилина» думать почему-то наотрез отказывалась. А вот муки совести от неуверенности в успехе долго не давали ей покоя. Наверное на борьбу с собой она потратила даже больше сил, чем на убеждение комэска. Как бы там ни было, через несколько часов начальство вернулось в расположение, и операция, которую все, включая ее главного автора, считали жуткой авантюрой, началась. Точно в назначенное время первыми взлетели «Кирасиры» и Р-10, а за ними остальные участники…

В начале рабочего дня все женщины на своем рабочем месте хотя бы несколько минут обычно заняты одним и тем же. Отперев амбарный замок, Маша первым делом достала небольшое зеркало, чтобы найти ответ на извечный женский вопрос «Кто на свете всех милее?». На стоящего боком к ней часового она даже не обратила внимания «Он же все время тут стоит. Или не он, но такой же точно».

— Здравствуйте, красавица! О мой бедный разум! Эту минуту я запомню до конца моих дней. И даже если мне суждено будет погибнуть в жестоком бою с врагами за нашу Советскую Родину, то в последний свой миг я буду думать только лишь о вас одной! И шептать лишь ваше имя. О, Мария…

— Вам чего, товарищ? Вы кто такой?! Я охрану вызову…

— Вы ведь Песковская Мария Львовна, 16-го года рождения, уроженка Пензенской области, несудимая, член ВЛКСМ, направленная на Транссиб по комсомольской путевке?

— Да-а…

— Ну улыбнитесь же, Машенька, не нужно так пугаться. Ваша охрана уже прибыла и бдит на боевом посту. Вон, в окно поглядите.

За окном у крыльца станционного телеграфа, под развеваемым ветром красным флагом стоял гладковыбритый суровый красавец в форме бойца НКВД. Весь его облик от сурово сдвинутых бровей, до сверкающих как у кота… в общем, до зеркально начищенных сапог, словно бы сошел с плаката «Будь бдителен».

— А я, между прочим, ваш новый начальник старший лейтенант госбезопасности Дончак Сергей Иванович. Телеграфный аппарат в порядке у вас, можно работать?

— М-м-можно. А где Петя?

— Младшего лейтенанта госбезопасности Метелкина отозвали в Хабаровск. Не стоит об этом так переживать. Руководство его ценит как хорошего сотрудника и ничего ему там плохого не сделают. Но сейчас на этом участке Транссиба требуются еще лучше подготовленные люди. Ведь сейчас охрану специально усилили. И таких людей вам как раз и прислали. Гхе!

— А д-документы у вас есть?

— Гы-гы-гы! Благодарю за бдительность, товарищ Мария! Читайте. Разрешите еще раз представиться, Сергей Дончак. Я уже понял, что ваше сердце не свободно, но робко надеюсь хотя бы на дружеские отношения, раз уж судьба свела нас для совместного несения службы почти на самой границе нашей Социалистической Родины. Ну, а Петя… Да напишет вам ваш Петя, когда устроится.

— Как же так? Он даже не попрощался со мной…

— Да полноте, давайте лучше чайку с вами выпьем. Глядите, какие вкусные пироги мне мама в дорогу собрала…

Слово за слово и натянутость в беседе вскоре исчезла. И хотя телеграфистка еще немного удивлялась скорости исчезновения предыдущей команды чекистов «вечером одни были, а утром уже другие». Но вскоре лед растаял и лишь легкая грусть порою слегка туманила спокойный взор васильковых глаз главной красавицы этого забытого основной массой советских граждан населенного пункта «Как же он так со мной? Мог бы, уезжая, хотя бы в окно постучать».

Громов вел самолет по маршруту, плавно работая тремя РУДами и время от времени проверяя реакцию аппарата на действие рулей. Если бы Павла в такой момент могла бы прислушаться к его мозговым процессам, то из своей любви к порядку безошибочно определила бы содержимое головы комбрига как «чердак Шерлока Холмса после генеральной уборки» и была бы права. А профессор Проскура наверняка бы классифицировал эту голову наравне с сумрачными гениями науки.

— Георгий, возьми управление и пройди-ка по коробочке.

— Хм. Дело нехитрое. Управление принял.

Конечно, совсем роботом испытатель не был, но хирургический порядок в его мыслях во время испытаний присутствовал постоянно. У него иногда бывали и приступы ярости пополам с досадой, но никогда Михаил Михайлович не давал своим чувствам взять над собой верх надолго. Сейчас все мысли комбрига были как натянутая до упора тетива арбалета. Он слушал новую машину. Слушал не ушами, а всем своим существом.

— Ну что, заметил?

— Да вроде немного вправо тащит, Михал Михалыч. Или мне чудится.

— Не чудится тебе. Но тащит еще терпимо.

Когда разбился Чкалов, в чувствах Громова поселилась не только скорбь по утраченному давнему другу-сопернику. Там еще были досада, злость и вина. Хотя винить себя ему было не в чем. Разве что в том что не уговорил Валерия уйти с испытательной работы, но это было невозможно. Тот был хорошим и талантливым испытателем, но вот педантом он не был. И это стоило ему жизни. А Михаил даже в 20-х, перед испытаниями вроде бы уже многократно проверенных перед вылетом машин никогда не ленился сделать это еще раз лично.

— Триммеры надо настроить, да и не вспомним больше об этом.

Не то, чтобы он совсем уж не доверял техникам, но эта привычка была его вторым я, и порою спасала его у самого края. Бывали случаи, когда он находил неисправность уже перед самым вылетом. Бывали случаи, когда все-таки незамеченный дефект вылезал в полете. Даже тогда Громов не считал свою привычку ерундой. Пусть случилось что-то одно зато не случилось многого другого. Сейчас он был собран как паук, ожидающий в углу паутины свою добычу.

— А другое заметил?

— Руль высоты как-то странно себя ведет. Слишком он легкий, малейшее шевеление чувствуется.

— Вот то-то и оно. Надо будет сказать инженерам чтобы инерции ему чуток добавили, а то на высоких скоростях чуть тронул рули, да и в землю воткнулся. Если в этих пяти полетах все нормально будет, я этим ракетчикам разрешу свои турбины на центроплан ставить.

Эта машина немного схожая звучанием своего имени со звучанием фамилии самого испытателя, ему была интересна хоть и вызывала привычную настороженность. Странное Т-образное оперение поначалу раздражало его, но вскоре было им понято, прочувствовано и принято как полезный инструмент в работе. Это был уже третий полет «Горына» в Померках. Шасси аппарата с носовой стойкой пока было сделано неубираемым.

— Михал Михалыч. А мне разрешишь его первым в огневом вылете испытать?

— Ты, Георгий Михалыч, давай, сначала своих подопечных до экзамена дотяни. А то если что случится, мне ведь твою работу доделывать придется.

— Ну вот! А я так надеялся первым этот новый двигатель в небе запустить.

Громов посмотрел с укоризной на расстроенное лицо подчиненного. И что-то решив про себя тряхнул головой в шлемофоне.

— Так и быть, в первом огневом полете я в правом кресле сидеть буду. Включишь ты этих «Кальмаров» всего на десяток секунд и сразу выключишь. Сядем, инженеры поглядят, если все нормально будешь испытателем-дублером. Доволен?

— Да это ж просто песня!

— Взрослее нужно быть, Георгий. А ну-ка собраться, и выключить эмоции, товарищ испытатель! Это ведь только первый этап испытаний, а нам еще десятка три посадок на нем сделать нужно. Ладно, походи пока вокруг поля, а я схожу в хвост посмотрю через эти «стеклянные чирьи» на то, как там закрылки работают…

У окна за массивным столом сидел невысокий крепкий сорокапятилетний мужчина. Левое ухо у мужчины противно чесалось. В дверь кабинета осторожно постучали.

— Разрешите, Иван Федорович?

— Заходи, Кулагин. От экспертов заключение есть?

— На первом и на втором месте преступления работали в перчатках. Все пальцы, срисованные с брошенного за квартал от сберкассы саквояжа, принадлежат его владельцу. Отпечатков пальцев бандитов и других ценных улик пока не обнаружено.

«Да что же это такое. Словно комары или еще какая гнусь всю ночь ухо кусали. Никакого спасу нет! Или это оно мне напоминает, за какое место меня начальство таскать будет, если я этих тварей не найду. Гм. А гастролеры-то в этот раз опытные попались. Ну хоть бы какая зацепка была! Все, накрылся отпуск медным тазом, теперь не до отдыха будет».

— «Пока»? Стало быть не фраера приблатненые шуруют. А, Кулагин?

— Эти на опытных похожи. Настоящие волки.

— М-да-а. Материалы дела принес?

— Здесь все, включая ваши приказы и ориентировки.

Посетитель, принявший страдания своего патрона за нарастающую трагичность момента, состроил подобающе скорбную гримасу и тяжело вздохнул. Правда думал он при этом все больше не о сострадании старшему по званию и по должности, а о самосохранении.

«Видать начальство совсем уж нашему «Крузенштерну» глубоко казенник пробанило. Эк его разобрало-то, аж с лица спал. Сейчас как взорвется, да как начнет в «передай дальше» играть. Хгм. А я как раз хотел сегодня отгул попросить. Э нет. Лучше бы мне сегодня из управления бочком-бочком на какую-нибудь проверку бы уехать. Чтобы не стать рачком…» И в процессе своих размышлений, ощущая зуд в совсем другой части тела, подчиненный слегка взопрел от ожидания продолжения беседы.

— Хорошо, иди. И Севкову скажи, чтобы еще раз все по этому Метелкину в кадрах уточнил. Может у него личные враги были.

Комиссар госбезопасности, не выдержав, все же почесал раздраженно пылающее ухо и углубился в чтение, чуть шевеля губами под гитлеровской щеткой усов. Первыми шли заключения экспертов об оружии нападавших. Потом шли ориентировки для милиции и докладные…

Небрежно скользнув глазами по собственной подписи внизу документа, хозяин кабинета внимательно вчитался в следующий рескрипт…

Начальник управления, дочитав докладную, снова помассировал непокорное ухо, никак не желающее успокаиваться, и позвонил другому подчиненному по телефону. Трубку ему не совсем привычно пришлось держать правой рукой в которой обычно пребывал химический карандаш.

— Севков! Прочитал я твои «страдания». Еще какими новостями «порадуешь»?

— Тащ комиссар госбезопасности. Со вчерашнего дня я две бригады УГРО на это дело перенацелил. Два часа назад нашли их лежку у вокзала. Оставили там милицейскую засаду, но они ведь и совсем уйти могли. Ориентировки мы во все управления послали, и транспортную милицию предупредили. Оперативные проверки среди местных деловых пока ничего нам не дали. Не знает никто этих беспредельщиков. В общем, если дня три они на своей лежке не появятся, то засаду, думаю, надо снимать.

— Давненько нас вот так мордой-то не макали. А, Севков? Это, пожалуй что, посерьезнее будет, чем даже финских шпионов под Питером гонять.

— Да, совсем, сволочи, распоясались, товарищ комиссар госбезопасности. Два ограбления подряд за неделю. И людей, почем зря, губят, гады!

— Ладно, не кипятись. Значит так, лейтенант, откуда бы они ни взялись, тут явно какие-то деловые работали, а не мелкая шпана. Перешерсти все ориентировки о побегах из мест заключения в ближайших краях и республиках. Не могли они тихо проскочить, наверняка где-нибудь свой хвост показали. Все понял?!

— Так точно! Разрешите выполнять?

— Делай. И обо всех новостях сразу же мне докладывай.

— Хорошо, Иван Федорович.

В этот момент многоопытное и многострадальное начальственное ухо снова предательски зачесалось.

«У, лопух проклятый. Снова словно десяток комаров на нем уселось. Может лед приложить или спиртом его помазать? Нет, для спирта и другое назначение есть. И то дело…»

А в нескольких тысячах километров западнее, молодой московский коллега комиссара госбезопасности стоял навытяжку перед своим начальством. И стоять ему было еще трудней и болезненней, чем сидеть за столом тому далекому комиссару госбезопасности.

— МОЛЧАТЬ, Я СКАЗАЛ!!!!

Заместитель наркома вытер выступившую испарину и осушил стакан воды из графина.

— Значит так, старший лейтенант госбезопасности Кубаткин. С завтрашнего дня, ты у нас не старший лейтенант, а уже старший сержант госбезопасности. В Архангельск ты у меня поедешь грехи замаливать. Раз тебя Подмосковье не сильно держит. Самолет у него, оказывается, под самым носом заминировали!

— Но товарищ старший майор…

— Кубаткин!!! Еще раз ты рот без приказа откроешь, совсем сгною! Я тебе тогда для чего характеристику писал?! Чтоб ты нас тут под монастырь повел?! Мне сейчас плевать, что ты перед самым вылетом успел это устройство найти. А если бы не нашли?! А если бы вся монгольская комиссия на воздух бы взлетела?! А?!!!

Меркулов тяжело перевел дух и уже спокойнее продолжил.

— Напишешь обо всем подробный рапорт. Как нашли устройство, где оно было, почему раньше в это место не заглядывали. И куда делись те, кто его заложил. Все напишешь! И обо всех тех, кто хоть как-то в этом деле засветился. На каждого детальные характеристики. Времени тебе до 11 утра. В 11:30 сдашь дела и отправишься в кадры. Все понял?!

— Так точно!

— Ты еще, считай, легко отделался. Если нормально себя проявишь, верну тебя потом, нарком твоей крови не хочет. Но запомни, Петюня, еще хоть один прокол… Все. Иди с глаз моих.

Теперь уже бывший старший лейтенант четко козырнул и вышел из кабинета. Он понял, что ему сегодня действительно повезло. Конечно было обидно, что козлом отпущения сделали его. Но причины этого были ясны. Не начальство же за такой прокол наказывать. И стрелочниками тут обойтись не выйдет. А то, что его подчиненные все же не допустили трагедии, начальство все-таки оценило. Иначе бы от кирпичной стенки ему улизнуть не удалось. Потому что диверсия на правительственном аэродроме, если бы она действительно удалась, подвела бы жизненную черту не только под биографиями пострадавших, но и под очень длинным списком ответственных лиц. И его, начальника УНКВД по Московской области, фамилия была бы в этом списке на самом верху…

В пыльном пристанционном здании было душно. В конце коридора замерло двое рядовых в фуражках с синими чехлами фуражек, с наганами на ремне и выражением египетских сфинксов на лицах. Сквозь полуприкрытую дверь комнаты станционного узла связи слышны были громкие ответы в телефонную трубку их грозного начальства.

— Транспортный отдел, станция Борзя! Да, слушаю…

— Да, старший лейтенант госбезопасности Пыряев у аппарата.

— Приветствую, Иван Петрович.

— Какого числа прибудут?!

— Количество людей в той комиссии, и какие у них будут полномочия?!

— Безопасность здесь на границе я им обеспечу! Вот только на поездки к соседям я для них больше пары отделений охраны выделить-то не смогу.

— Да понял я!

— Что?! А почему не самолетом?!

— Тогда, я прошу перед отправкой комиссии, продублировать этот приказ телеграфом. Во избежание… Да, да! Я все отлично понимаю.

— Я предупрежу особый отдел 1-й армейской, но вы и сами их предупредите.

— Я вас понял. Всего доброго, Иван Петрович.

Часовые за дверью уже давно привыкли к изобилию тайн вокруг их патрона, и просто не обращали внимания на сверхсекретные слова звучавшие из-за стенки. А вот их начальнику на несколько дней добавилось мигрени в и без того уставшую от всякой всячины голову.

Танкистов бригады Яковлева осталось в строю едва половина. Они бились отчаянно и несмотря на потери смогли глубоко вклиниться в японские порядки. Часть сгоревших машин уже осталась далеко позади на просторных северных и западных склонах плоскогорья. Оставшиеся смогли прорваться к окопам противника и давили вражеские орудия и пулеметные точки. Поредевшие роты броневиков БА-10 огнем своих сорокапяток и пулеметов все еще расстреливали последних из бросающихся с противотанковыми минами японских солдат. От ударов сосредоточенной на обратных скатов японской артиллерии, то и дело вставали разрывы почти у самого борта. Корректировщики японцев умели корректировать огонь. У раздавленной гусеницами танков передовой японской батареи билась в судорогах смертельно раненая лошадь.

Сумерки спустились на плоскогорье, но бой не прекратился. Советско-монгольские части медленно выдавливали озверело обороняющихся японцев к реке. По единственному понтонному мосту уже била советско-монгольская артиллерия. Била часто, вот только никак не могла в него попасть. Со стороны реки летел самолет, внимательно оглядывая начинающие тонуть в сумеречных тенях землю. Над восточным склоном плоскогорья он снизился и снова быстро набрал высоту. Внизу японские солдаты и офицеры уже поняли, что самолет несет опознавательные знаки советских ВВС. По незваному гостю стеганули скупые пулеметные очереди. Р-10 выполнил маневр уклонения и ушел на территорию Маньчжурии. Снова наступила напряженная тишина ожидания. Для кого-то тишина надежды, а для кого-то и тишина отчаяния.

Плеск воды в реке почти не слышен. По тонкой соломинке наплавного моста устало топают отступающие колонны сынов Ямато. Техники нет, по мосту с ранеными на носилках отходят еще недавно победоносные полки, сокрушившие недавно жалкие позиции местных скотоводов, но не выдержавшие безумных атак длинноносы варваров. Берега почти затихли. Эта тишина ворочается засыпающим медведем, то и дело взрыкивающим во сне шумом моторов и злыми короткими перестрелками. Луны не видно за декадентскими кляксами облачности, лишь в мутных водах реки то и дело отражаются шипящие бенгальские огни осветительных ракет. Солдаты идут по мосту. Им сегодня повезло, штаб армии принял решение первыми выводить остатки этого полка. Со стороны плоскогорья этот отход прикрывают несколько таких же измотанных полков. И тем полкам, в отличие от счастливчиков, завтра снова придется стоять под ураганом тяжелых снарядов, а потом встречать последними шестовыми минами и снарядами новую лавину большевистских стальных колесниц. Сейчас солдаты этих полков видят сны. Они спят, заслонившись от ожидающей рассвета смерти чахлой цепочкой сдвоенных наблюдательных постов. Война никуда не исчезла, но редкие ночные выстрелы не мешают спать усталым солдатам императора. Кто знает, что там будет завтра. Может быть завтра все и закончится, и тогда крылья Великой Богини навсегда заслонят солнце от глаз воинов Страны Восходящего Солнца. Кто знает… Солдатам не нужно думать на войне. Им прикажут лечь спать, и они не проснутся до окрика унтер-офицера. Прикажут умереть, и этот приказ будет выполнен так же точно и без колебаний. Солдаты верят, что командир всегда знает, что им нужно делать. Лишь иногда, глядя на несущуюся на них лязгающую окровавленными гусеницами, и плюющуюся огнем стальную машину, они теряют голову, и забывают, что они солдаты, но ненадолго. А сейчас они спят. Сегодня им не до ночных атак. За последние ночи они несколько раз бросались на врага укрытые доспехами мрака. Один раз они застали гайдзинов и скотоводов врасплох, а в другие ночи раз за разом их трескуче встречали несущиеся светлячки трассирующих очередей. Противник учился воевать ночью, и уже не был легкой добычей. Из последних ночных атак не вернулись самые смелые, в живых остались самые осторожные и везучие. С вечера противник затих, а из воинов Ямато почти некому было идти в новую ночную атаку, и командир приказал отдыхать. Команда отдана, и теперь им нужно успеть отобрать у войны хоть несколько часов отдыха перед утренним боем …

Самолет комэска неспешно рисовал растянутый знак бесконечности, высоко над настороженно затихшим районом вражеской переправы. Комэск снова как и много лет назад вылетел на разведку. Последние полтора года он усиленно воспитывал из себя истребителя, но шесть лет назад Горелкин начинал свою летную карьеру в НКВД с надежного как трехлинейка Мосина разведчика Р-5. Первый среди равных, этот шедевр типично-смешанной конструкции Поликарпова мог вперегрузку поднимать до двадцати пяти пудов бомб, и если нужно мог обогнать гиганта ТБ-1, оснащенного двумя такими же моторами М-17. Впрочем за скоростью молодой пилот НКВД тогда совсем не гнался. В то время ему нравились вот такие долгие разведывательные полеты. В том же 33-м уже появились самолеты разгонявшиеся до трех сотен верст в час, а его «орлица» неторопливо кружила на двухстах. Этот фанерный крейсер конечно можно было разогнать и на сотню быстрее, но уже в пикировании. Да и не стоило этого делать, потому что на такой скорости пилоту слышался детский плач в свисте расчалок коробки. Машина, всегда послушная и приятная в управлении, начинала дрожать и словно бы жаловалась своему хозяину на боли в своем фанерно-полотняном теле. А Иван любил свою зелено-голубую красавицу и старался не мучать её без нужды. Тогда ему нравилось просто летать. В далекой дымке искать взглядом неуловимый горизонт, высматривать под крыльями Р-5, спрятанные от глаз разведчика военные тайны. Купаться в перекрученном ветром мокром тумане облаков и, немного погодя, согреваться в лучах такого близкого и ласкового солнца. Да и могли ли казаться долгими эти четыре с половиной часа поднебесного одиночества для человека, влюбленного в баюкающую его своими струями голубую бесконечность? Для него эти часы казались бесконечно малой величиной, стремящейся к исчезновению. Даже головоломные задания по второй специальности и захватывающая временами дух оперативная работа, не способны были затмить эту страстную небесную любовь…

Так было шесть лет назад. Сейчас чекист временно и условно пониженный в звании до капитана ВВС безмолвно ненавидел самолет, на котором он летел. Сегодня, второй раз за всю эту командировку он вылетел на Р-10. Аппарат был ему хорошо знаком, за последний год на нем приходилось много летать в отдельных пограничных эскадрильях. Новый самолет-разведчик был на голову совершеннее своего предка Р-5, мог летать быстрее, дальше и выше. Опытные экземпляры Р-10 с мощными моторами перегоняли любые истребители-бипланы. Увы, в этом вылете пилоту он казался чахлой вороной с побитыми градом крыльями. А вылетел комэск этой ночью, раньше других пилотов эскадрильи, совсем не для развлечения. И дело у него сегодня было не менее важное, чем у его подчиненных, вот только пальцы, лежащие на штурвале в этот раз не имели права трогать гашетки крыльевых ШКАСов и нажимать кнопки сброса. Зато остальных пилотов эскадрильи этой ночью ожидали все прелести штурмового налета на позиции противника. И как бы ни раздражала комэска придуманная заместилем новая реинкарнация ИП-1, ему все же очень хотелось сейчас быть в кабине блиндированного «Кирасира». Ведь тогда он бы знал, что может сделать хоть что-то осязаемое. Да хотя бы маневром отвлечь на себя зенитки от поврежденной машины другого пилота. Или загасить пулеметным огнем и мелкими АО, огневые точки, не дающие подняться десанту. Но на этот раз права на все это у него не было. До самого утра его элегантная «десятка» должна была как проклятая висеть над районом операции и координировать работу других. Высматривать признаки концентрации вражеских резервов. Оценивать результаты работы бомберов. Слушать их радиопереговоры и иногда вклиниваться в них, сообщая новые данные. Высматривать в том аду, что сейчас разверзнется по обе стороны переправы, нервные броски теней штурмовиков, периодически подавая им команды ракетами. Наводить по радио лидируемую таким же Р-10 группу И-14 для сосредоточенного удара по наиболее опасным очагам сопротивления. Сообщать пилотам ТБ-3 обстановку к моменту выброски. Аппарат комэска был заправлен топливом под пробку основных и подвесных топливных баков. И на тех же самых двухстах километрах в час мог висеть над районом целых шесть часов. Вот только все это летное изобилие совсем не радовало комэска.

Тревожная ночь изредка раскрашивалась взлетающими метеорами ракет, всхлипывала редкими пулеметными и орудийными перестрелками и снова настороженно замирала, продолжая негромко взрыкивать моторами и щелкать одиночными выстрелами. Шесть обвешанных как новогодняя елка и неуклюжих на вид угловатых аппаратов, не спеша, подлетали к назначенному району.

«Страшно? Конечно страшно. Сейчас нас тут скоро перфорировать начнут. А то, что сейчас ночь на дворе, так для моих эрзац-штурмовиков это слабая защита. Ночью в нас они, не целясь, даже еще вернее попадать могут. И хотя я готовила себя к смерти, но умирать нам сейчас еще рановато. Ой рановато! Столько дел еще не доделано. И за ребят мне страшно. За них даже страшнее, чем за себя. И одна надежда у нас, на то что никто из нас не сглупит и все сделают как надо, да на броню мою «бутербродную». На тройную дюралевую бронеобшивку и бронестекла самопальные. Вроде и обстреляли мы ее для проверки, а все равно дрожь у меня по всему телу как у рысака перед скачками. Как же нам всем нужна сейчас военная удача! И еще бы СБшки правильно сработали!».

Штурмовики уже встали в круг в районе ожидания на высоте около трех тысяч метров и километрах в пяти от цели. С такого расстояния «иллюминация» должна была хорошо просматриваться, а значит, атака по подсвеченным бомберами целям будет быстрой и прицельной. Вот только «фонарщиков» на сцене еще не было…

А километрах в пяти выше по течению, почти полностью утопленные своими корпусами в воду многострадальной реки, начали свое движение маленькие железные скорлупки. Направленные беззвучной командой к переправе, они, негромко порыкивая моторами, неуклюже двинулись к своей цели. И хотя эти скорлупки гордо именовались плавающими танками Т-37А, на самом деле с танками их роднили только узкие, часто ломающиеся гусеничные шасси. Даже колесные бронемашины БА-10 имели в сравнении с ними более солидное бронирование и вооружение. Так что, если судить по-честному, танками эти плохо плавающие и почти беззащитные недоразумения можно было назвать только ради статистики. Но экипажи этих бронескорлупок не стыдились своей техники. Они готовились к бою.

А еще западнее, на аэродроме Тамцаг-Булак прогревали свои моторы пять воздушных кораблей ТБ-3. Во чреве четырех из них, тесно утрамбованные, сидели четыре десятка негромко гомонящих мужчин, похожих в своих комбинезонах и парашютах на африканских муравьев-переростков. Вооружены они были, в основной массе, японскими карабинами и японскими же ручными пулеметами. Лишь у пары десятков были кургузые ППД с рожковыми магазинами. Да еще несколько снайперских винтовок разбавили эту не особо патриотичную коллекцию оружия. Но зато в кобурах на поясе были только отечественные изделия. У кого-то ТТ, у кого-то «наганы» с «брамитом» в поясном чехле. А количество и ассортимент взрывчатых гостинцев, упрятанных в гранатные подсумки и рюкзаки позволяли этим небесно-полевым воинам достаточно долго изображать перед врагом полнокровный батальон. Поскольку лететь было не очень далеко, вместо большого запаса топлива, самолеты были максимально загружены боеприпасами. Даже по паре 82-мм минометов с большим запасом мин было затиснуты под ноги десанта. Чтобы не получить такой дурой по хребту, их готовились сбросить с парашютом раньше людей. Пятый ТБ-3 был до отказа загружен противотанковыми пушками, снарядами к ним и ящиками с боеприпасами. Его выход на сцену был запланирован уже под самый занавес…

/Черновой вариант продолжения от 21.08.2012 будет сильно корректироваться/

В соединенных блиндированными галереями блиндажах командного пункта на горе Хамар-Даба в этот раз было довольно тесно. В углу сиротливо стоял любимый своим хозяином музыкальный инструмент. В ближайшие часы, а может и сутки, руки командующего совершенно точно не коснутся его кнопок, и не поднимут тем настроения всему штабному воинству. Не в этот раз. Сегодня для всей Первой армейской группы началась очень важная ночь. Ночь окончательного окружения плацдарма противника на плоскогорье, и массированного прорыва союзных сил на восточный берег. Южнее японского плацдарма мосты у советско-монгольских войск уже были, но и вражеская оборона там была почти непробиваемой. А в этот раз расчет был сделан на внезапность и одновременное использование большинства имеющихся тактических новинок. Сама операция уже началась, но еще не успела перейти в активную фазу, поэтому в штабном блиндаже собрались представители всех родов войск. Сразу по окончании совещания, это многолюдье должно было сильно поредеть. Большинство командиров должны были встретить рассвет в боевых порядках, а также на командных и наблюдательных пунктах вверенных им частей. К утру, кроме командующего и штабных, на Хамар-Даба должны были остаться лишь представители разведки, авиации и артиллерии.

…

— Карпов, где последние данные по мехчастям?

— Вот здесь, товарищ комкор.

— Покажи. Угу, вижу. Отбей радиограмму Лхагвасурэну, чтобы поторапливался со своими. Броня его ждать не будет.

— Слушаюсь.

— Михал Андреевич, какие силы на плоскогорье и перед рекой остались у Кобаяси?

— В районе переправы, в общей сложности, не более пары полков, Георгий Константинович. Да и те сильно потрепанные, но батальона четыре-пять у него наберется. Знают, конечно же, что все они смертники, но пока стоят крепко. Сегодня снова несколько танков сожгли. А вот пушек у них мало. Батареи две-три едва наберется, это если те, что за рекой не считать. Сегодня за мост еще несколько пушек вывели, вместе с зенитками ими прикрытие переправы усилили. А на этом берегу их артпозиции вчера наша артиллерия и СБ сильно пощипали. Да и снаряды у Кобаяси уже почти на исходе. И еще… Сегодня снова были замечены минеры на мосту. По всему видать, готовятся взрывать…

— Что с резервами Комацубары на восточном?

— Вот тут сосредоточено около полка бронетехники и батальонов шесть пехоты. Здесь два полка баргудской конницы с несколькими броневиками. В этот район отводят потрепанные части с нашего берега. Небольшие части есть южнее. Вот тут, в глубине стоит свежая дивизия, но до вечера следующего дня она подойти не успеет. По артиллерии поступили новые данные, но пока разведка засекла только часть батарей. Остальные помалкивают. Больше на эту минуту новостей от разведки нет.

— Хм, «на эту минуту» …Полковник Гусев! Сколько скоростных бомбардировщиков у вас в первой волне пойдет?

— Две шестерки с бомбами, одна с зажигательной смесью, и звено осветителей, товарищ комкор.

— Прямо сейчас звони Смушкевичу, пусть перед этим налетом тяжелыми бомберами и еще хотя бы одной эскадрильей СБ вот по этим резервам хорошенько всыплет. И чтоб не в третьей волне вразвалочку, а сразу! Прямо сейчас! Эти-то с обеих сторон переправы уже никуда от вас не денутся. Хоть целый день их потом раскатывай. А резервы, обязательно, самыми первыми расстроить надо. Все понял?!

— Товарищ комкор. По этим резервам еще днем отработал 150-й СБП. И потом, готовность эскадрильи ТБ-3 только через час, а СБ уже через полчаса вылетают. Слишком мало времени остается…

— То, что еще днем отработали, это хорошо… Но мало! А если времени тебе не хватает, значит, бегом к телефону, но чтоб успели! Пусть хоть одновременно бомбят, главное чтобы те никуда отойти или укрыться не успели. И чтоб к мосту не сунулись. Смушкевич в Танцаг-Булаке сейчас?

— Так точно, но через два часа в Баин-Тумен вылетит.

— Срочно связаться с ним. Выполнять!

— Есть, товарищ комкор!

— Михал Андреевич, наш-то наплавной мост для пехоты и легкой техники когда будет готов?

— К середине дня рассчитываем начать переправу. Это если замостный район на восточном берегу будет вовремя захвачен и надежно прикрыт. Штурмовая группа на лодках уже готовится. И еще мы тут частично и от действий десантников зависим. Долго ли они у японской переправы смогут на себя противника оттягивать?

— Бочков! Вместе с заместителем своим, сюда к карте подойди!

Контрразведчики спокойно приблизились к столу командующего. Стремительно пробежавшись взглядом по карте старший майор отметил про себя, что изменение тактической обстановки штабные наносят с некоторым опозданием. Горелкин минут десять назад передал через него сведения о замеченных активных артиллерийских позициях за рекой. Эту информацию нанести не успели, хотя начштаба ее озвучил. Ничего неожиданного на карте не было и последовавший за размышлением вслух вопрос командующего был вполне предсказуем.

— У Кобаяси, сейчас две задачи. Переправу удержать и на том берегу оборону крепить. Зубами вцепится, но держаться будет, пока отступающие части с плацдарма выводит! А уже потом он попытается у нас перед носом мост рвануть. А то и вовсе рванет его у нас из-под ног… Угу. А наша задача не просто его линии прорвать! Сходу прорвать нужно, без задержек. А потом сразу же на юг, вдоль реки, Комацубаре в тыл ударить, самим себе навстречу. И значит, десанту твоему, Бочков… Пусть хоть все они там полягут, но нужно десанту предмостье оседлать, и мост нам для прорыва сохранить. Если мост проспят… то не только Яковлев с Лхагвасурэном, мы все тут впустую зубами щелкнем… Ясно тебе, старший майор?!

— Так точно ясно, товарищ комкор. Все будет в соответствии с планом, зря мы его что ли разрабатывали?

— Хорошо, что тебе ясно. План ваш, конечно, аховый, вот только в этот раз другого нет, и ждать мы не можем… Ну да ладно. И что там с десантниками из Приморья? Через сколько времени после бомбежки Затевахин на рубеж выйдет? Сколько времени он рассчитывает там держаться? И, давай, еще раз и поподробнее нам всем про весь этот театр расскажи.

— Есть расказать подробнее, товарищ комкор. Раньше всех свою работу уже начали три мои группы. У них задача очень аккуратно подобраться с воды и помешать подрыву моста. К моменту высадки десанта они свою работу выполнят. Десантирование с четырех ТБ-3 назначено через десять минут после подавления блиндированными штурмовиками зенитных средств. Это минут через двадцать пять-тридцать после первого авиаудара. Выполняться десантирование будет по команде висящего над целью воздушного разведчика. Время высадки Горелкин там лично на месте определить должен. А когда на земле у японцев весь этот курятник заполыхает, им уже не до отражения атаки десанта будет. Штурмовики и пушечные истребители самураев с неба отвлекут, а от реки водоплавающие танкисты наших огнем поддержат. Пятый ТБ-3 сбросит на обозначенной десантом площадке тяжелое вооружение. Ну, а наиболее сложной проблемой для Затевахина могут стать действия вражеских мехрезервов на восточном берегу. На этом-то берегу их остаткам бронетехники уже не до моста будет, а вот на том… Риск есть, но если авиация вражеские резервы хотя бы частично расстроит, то наши успеют на позициях закрепиться. Против противотанковых сорокапяток их железки не пляшут, лишь бы артиллерию не успели подтянуть. А вот отступающие по переправе японцы попадут под сосредоточенный удар с воздуха, с реки и со стороны высаженного десанта. Последняя группа десанта, переодетая во вражескую форму, прорвется по мосту обратно на наш берег и захватит предмостные укрепления японцев. В этой группе, через одного, монголы будут, все в японской форме. Мы их бинтовыми повязками пометили, чтоб свои их там в суматохе не перестреляли. А еще через час снова наши штурмовики и пушечные истребители появятся и дружно станут по заявкам десанта, подсвеченные сигнальными ракетами цели утюжить. Так что если яковлевские танкисты со своим десантом на броне и с монгольской конницей хотя бы к середине дня прорвутся к переправе, то воздушный десант свою задачу выполнит.

— Хорошо. Ты пока мне здесь не нужен. Оставь тут своего заместителя, а сам лети в Тамцаг-Булак и Баин-Тумен, с авиацией все последнего винтика согласовывай. И внимательно там со Смушкевичем глядите. Не дай Бог, вы десант мне бессмысленно угробите…

— Разрешите идти, товарищ комкор?

— Иди, Виктор Михайлович… Продолжим, товарищи…

Оставшиеся в штабном блиндаже командиры продолжали внимательно слушать командующего, помечая дополнительные сведения на своих картах, и уточняя порядок действий своих частей. Жуков был мастером прогнозирования и оценки вероятных ходов противника, и как всегда, блистал своей несокрушимой логикой. Оставшийся в помещении капитан госбезопасности молча стоял у стены расслабленно фиксируя обсуждаемые темы. Он, как паук в паутине, спокойно ждал вопросов по своей контрразведывательной и разведывательной части. Порядок выдвижения атакующих войск его не касался.

Штурман Р-10 оторвался от мощного морского бинокля, и прижав рукой наушник, стал что-то быстро записывать в блокнот. Отправил установленный сигнал подтверждения о приеме, потом четко доложил пилоту через переговорное устройство.

— «Фонарщики» на подходе, товарищ командир. Штурмовики уже пятнадцать минут ждут сигнала.

— Хорошо, Миша. Пусть осветители по готовности начинают, а сам пока сигналы штурмовикам готовь. Когда основная потеха закончится, мы с тобой ждать пока бочки детонируют не будем. Сразу, как бомберы уйдут, «Кирасирам» ракеты давай. Главное, чтобы лишней толчеи там над целью не было.

— Есть, товарищ капитан.

«Ох уж эти мне бочки колунские! Ведь убедил же этот нахал из них эти маяки сделать. Столько горючего впустую сожжем… Хотя там наполовину отработанное машинное масло и еще немного КС от огнеметчиков. Может он туда еще дерьма лошадиного намешал, уж очень от испытательного образца несло противно. С него станется. И ни хрена ведь не объяснил толком, этот Менделеев, для чего нам такие сложности. Знай себе бубнит одно и то же – «Чтоб горели дольше и жарче». Минут на пятнадцать «пионерского освещения» этот оптимист рассчитывает. Хорошо, хоть детонаторы там с минутной задержкой, чтоб в момент сброса не рванули. Если б не Ванин, хрен бы успели все это подготовить. И все же, не дай Бог, все это пшиком окажется… М-да. И придется тогда для наших «Кирасиров» каждые три минуты «люстру» вешать. И все это над не подавленной ПВО… Я тогда этого анархиста лично в чистом поле прислоню. За каждого нашего сбитого, я ему по одному яйцу отстреливать буду. Это для начала. А когда у него яйца закончатся… Гм…»

Пока командир, придумывал разные смертные муки своему буйному заместителю, штурман снова вслушался в трескучие сигналы в шлемофоне, и быстро застрочил в блокноте.

— Товарищ капитан, новый приказ из штаба передали. Вместе с основной задачей, нам еще по соседним квадратам целеуказание другой группе бомбардировщиков давать. Те, одновременно с ударом по предмостью, по японским резервам врежут. Нам приказали одного «фонарщика» на вражескую мехбригаду вывести. И еще говорят, что примерно через полчаса в этом районе повесят второго разведчика от ВВС, а перед рассветом нас еще пара Р-10 должна сменить.

— Дадим целеуказание. Сейчас я над японскими танкистами пару раз пройдусь, а ты четыре белых ракеты для «фонарщика» выпустишь. Потом сразу к мосту возвращаемся и ждем. Уж там нам с тобой удобный момент для атаки «Кирасиров» прозевать никак нельзя.

— Не прозеваем, товарищ комэск…… «Фонарщик» на связи, уже можем выводить его.

Р-10 немного изменил свой маршрут, нацеливая загруженный осветительными авиабомбами СБ на сосредоточенные километрах в двадцати от переправы японские резервы…

Тишины в районе переправы больше не было. Со стороны Маньчжурии слышался гул моторов. Появившийся первым самолет заложил крутой вираж над рекой, повесил над землей медленно спускающееся яркое созвездие, и исчез. Два зенитных прожектора бессмысленно дернулись по небу… В белый свет как в копеечку плюнули облачка зенитных разрывов. За первым ночным гостем над переправой появились, как две капли воды похожие на него, скоростные двухмоторные тени. Пробившийся сквозь гул их моторов басовитый свист завершился мощными ударами фугасных авиабомб с обеих сторон моста. Снова захлопали зенитки. Сквозь сверкающий небесный фейерверк на зенитные батареи со свистом посыпались бомбы. Взрывы на несколько мгновений перекрыли все звуки. И сразу после этого крики раненых и отрывистые команды смешались с беспорядочной ружейной пальбой. Скоростные бомбардировщики заходили на цель парами с разных сторон. Приняв во внимание, что ночью самолетам трудно держать строй, Смушкевич в этот раз разрешил работать не по уставу ВВС.

Вот еще несколько самолетов сбросили ФАБ-100 на оборонительные позиции у переправы. Ни одной бомбы не упало на мост, для первых ударов были отобраны лучшие экипажи. Снова появился самолет, и повесил несколько светящихся «люстр». И снова стремительные двухмоторные силуэты волнами накатывают с разных сторон и быстро исчезают. Через четверть часа, вынырнувшие из-за реки двухмоторные бомбардировщики на бреющем что-то сбросили с обеих сторон моста. Все кто был поблизости бросились на дно окопов, но взрывов почему-то не последовало. Самолеты все так же бесследно растаяли в небе. Японские офицеры послали несколько групп солдат проверить нежданные «гостинцы».

Глаза замкомэска моментально выловили огни сигнала.

— «Ракета! Качаем, качаем крыльями. Повторяем, повторяем, ребятушки! Быстро по парам разобрались, и приготовились заходить по схеме. У нас сегодня три обручальных кольца над целью будет, чтоб друг другу не мешать. Каждая пара в своей зоне круги и восьмерки нарезать будет. А теперь, девочки, всем молиться… Только бы десант нормально прыгнул, и лишь бы ребята целыми на базу вернулись. Эх, помогите нам кто-нибудь, а уж мы потом сторицей вернем, чьи-то жизни защищая».

Упавшие с неба «гостинцы» оказались полутонными топливными бочками с приделанными к ним обтекателями. В тот момент, когда хромающий японский капитан отдал приказ откатить бочки с позиций послышался слитный гул множества моторов. Люди вглядывались в темнеющее на востоке небо. Вдруг, неожиданно прямо среди окопов раздались взрывы. Там, где еще секунду назад трое солдат катили сброшенную самолетом бочку, расцвел страшный в своей красоте огненный цветок взрыва. Дико закричали еще живые, но сгорающие заживо солдаты. Ничего не понимающий капитан тем не менее быстро отдал приказ тушить горящих людей солдатскими одеялами и землей со стенок траншеи. А гул моторов все нарастал.

В это же время, в двадцати километрах от переправы, тяжелый четырехмоторный самолет с двухколесными тележками шасси, на несколько минут раньше своих собратьев вышел в назначенный район. Впереди по курсу в небе повисли две яркие осветительные звезды. В их мертвенном свете с высоты три тысячи метров штурману ТБ-3 удалось рассмотреть спрятавшуюся за сопкой колонию пятнистых жуков. Четверо из них, поднимая пыль рванулись в сторону трещины небольшого оврага, остальные, обрамленные колышущимися в неровном свете САБ-50 черными тенями замерли на месте. В разные стороны от них метнулись микроскопические тени разбегающихся экипажей. Бомбардировщик не спешил. Охотиться за каждым отдельным танком сегодня ему было не нужно. В этот раз за открытыми створками бомболюков до точки сброса притаились четыре необычных полутонных авиабомбы. Каждая из них была способна раскрутившись вокруг оси выпустить из своего чрева несколько десятков 10- и 20-килограммовых малюток. Наконец, курс и ветер рассчитаны, перекрестье прицела накрыло центральную группу целей, и первая полутонная РРАБ-2 сорвалась с бомбодержателей, чтобы через несколько десятков секунд раскрыться диковинным цветком, накрывающим скопление бронетехники. А к району сосредоточения резервов подходили все новые и новые самолеты…

У моста бомбардировка уже заканчивалась, и пары СБ, собравшись в колонну, двинулись в сторону своей авиабазы в Баин-Тумене. ПВО так и не успело прийти в себя до нового удара, после которого она просто перестала существовать как организованная сила. Вот в нескольких сотнях метров перед японским опорным пунктом из-за реки выскочили на бреющем шесть похожих на истребители самолетов. Вроде бы какую там нагрузку может нести какой-то учебный истребитель, хоть и дюралевый? Однако оружейники не зря, позабыв об отдыхе, готовили «Кирасиры» к этому вылету. На шесть имеющихся на борту каждого штурмовика пулеметов ПВ-1 приходилось в общей сложности около 5000 патронов. Под крыльями и под фюзеляжем было установлено одиннадцать точек бомбовой подвески. Четыре бомбодержателя Дер-31 под центропланом и один под фюзеляжем могли бы нести до 500 кг, но были загружены лишь пятью ФАБ-50. Шесть Дер-32 на консолях несли по одной АО-15. Итого 340 кг, больший вес самолет поднять просто не мог. Из верткого и довольно скоростного учебного истребителя, он и так уже превратился в заторможенного и милитаризованного, брутального монстра. Зато, при необходимости, к тем же Дер-31 можно было подцепить штуки три стокилограммовые бомбы, для еще более мощного авиаудара, но такой задачи на начальном этапе операции не ставилось. В свете горящих на земле огненных пятен, «Кирасиры» на малой высоте атаковали еще оставшиеся боеспособными после недавней бомбежки позиции зенитных орудий. Пылающие на земле костры словно маяки четко обозначали летчикам район штурмовки. Японцам же эти костры своими отсветами больше мешали целиться, ослепляя глаза и отвлекая внимание. Угловатые самолеты проносились над окопами, и над развороченными фугасными бомбами блиндажами и орудийными двориками, поливая все это огнем из шести пулеметов, и бросая на позиции японских батарей мелкие бомбы.

«Это еще что? Что за свищ с бугра меня тут из ручняка поливает. Да, нá тебе из шести стволов! Душевно! Эх. Вот последние АОшки нужно с пользой положить, иначе завтра спать плохо буду. Опаньки, а тут у нас кто живет? Заяц, гляди! За мной давай, во втором заходе как раз мы эту батарею недобитую раскатаем. И куда это ты, Заяц, все вперед меня вылезаешь-то? А? Идешь в пеленге, вот и иди. А ну, не мешай начальству маневрировать! М-да. Хотя скорее всего этот «грызун» просто очень уж увлекся, да и забыл что рядом ведущий идет. Ну «ушастое животное», вернемся я тебе напомню правила субординации. И все твои косяки припомню. А ты думал?».

Пройдя над позициями зениток, и расстреляв оставшиеся прожекторные установки, «Кирасиры» подмели очередями ПВ-1 и без того сильно опустевший настил наплавного моста. Со всех сторон к ним тянулись пулеметные трассы. Оставшиеся на позициях полуоглушенные авиаударом японские пехотинцы, как сумасшедшие разряжали свои винтовки, почти не целясь в этих неуловимых и неуязвимых «демонов». А штурмовики Колуна, уже расстреляли почти половину боекомплекта. По сигнальной ракете ведущего они ненадолго отлетели в сторону от опустевшей переправы и встали в круг над рекой.

«Все целы? Три, четыре, пять, я шестая. Вот это чудеса! Живем, значит! А теперь ждем, ребятки. Просто висим и ждем. Сейчас главный калибр по оставшимся очагам сопротивления пройдется, и потом нам эту икебану только причесать останется. Еще минут двадцать над целью повисим и домой. Сплюнуть бы три раза…»

Через пару минут пара СБ снова сбросила разливающиеся огненным пламенем бочки с обеих сторон моста. А другие две пары положили несколько стокилограммовых бомб на наиболее яростно стреляющие участки. Экипаж разведчика своей работой мог гордиться. Каждый раз он своевременно наводил на цели висящие в зонах ожидания самолеты. А пылающие костры продолжали освещать вокруг себя уже изрядно перепаханные позиции. И хотя с земли кое где все еще ожесточенно огрызались пулеметы, боеспособность императорских частей в этом районе резко упала. Из пары залитых огнесмесью блиндажей с воем выбегали обожженные, обезумевшие от боли солдаты. Другие в панике старались убежать подальше из огненного ада. Большинство японских солдат и офицеров с ненавистью и ужасом ожидали следующего удара летающей над ними «крылатой смерти». И «Кирасиры» не обманули их ожиданий, проведя повторный налет, и выйдя из боя только когда от боекомплекта остались сущие слезы. Шесть угловатых, но неуязвимых для вражеского огня штурмовиков, над самой водой устремились к целям на западном берегу. Здесь, между дымящихся воронок еще огрызались огнем оставшиеся огневые точки. Но после пары заходов их огонь почти прекратился. Блиндированные штурмовики доказали врагу и собственному начальству свое право бить врага с малых высот, и ушли.

А гул моторов между тем все не утихал, и скоро вдоль реки к району боя приблизилась группа огромных четырехмоторных самолетов. Атакованная пулеметным огнем с неба зенитная артиллерия уже не могла сосредоточенно стрелять по новому противнику. «Крылатая смерть» выполнила свое главное предназначение – чуть в стороне от переправы, над перепаханной бомбами длинной проплешиной между холмов с небольшой высоты уже спускались парашюты.

«Ну что, Девчиш-Кибальчиш? Нам бы только ночь пролетать, да день продержаться. А? Руки-то ведь трясутся как у пьянчуги. Неужели же все мои целы? Вроде ровно идут, никто не шатается. Да-а, товарищи коммунисты, комсомольцы и беспартийные… После такого точно с самолетом целоваться не стыдно будет. Но, главное… Главное, все ТБ-3 разгрузились. В следующем вылете уже не Горелкин, а десант нами командовать будет. Поэтому, хоть топлива и хватает еще, а домой нам нужно все-таки побыстрее. Да и до витру, от всей души бы пробежаться. В кабине нельзя, от такого позора ввек не отмыться будет…»

Деморализованные солдаты и офицеры императорской армии слишком поздно обратили внимание на спускавшихся бойцов 212-й десантной бригады. Лишь с двух невысоких сопок успели сделать несколько неприцельных залпов, молчавшие до поры батареи полевых орудий. Но эти новые цели были тут же засечены разведчиком. Тремя минутами позже, выведенные на цель лидером Р-10 два десятка И-14, быстро сосредоточились для удара по раскрывшимся батареям. Пролетевший над целью разведчик недоверчиво повесил в небе одну осветительную «люстру». За ним прямо по вспышкам японских орудий и по слабо пострадавшим при первых налетах позициям, деморализующе часто ударил рой ракетной шрапнели и застучали пулеметные и пушечные очереди. Несколько ракет с поставленными «на удар» трубками шрапнели вспахивали взрывами позиции артиллеристов. Когда наиболее опасные цели уже были подавлены истребителями, настал черед японских тяжелых батарей, прикрывающих переправу. В этот момент чуть в стороне, с крыльев летящего на двухсотметровой высоте десантного бомбардировщика соскальзывали друг за другом очередные бесформенные фигурки, затянутые ремнями парашютной системы. Чтобы через несколько секунд принудительно раскрыть в полутора сотнях метров от земли белые хлопья своих парашютных куполов, а потом быстро погасить их, достигнув земли. Противник так и не успел воспользоваться беспомощностью крылатой пехоты, а десант получил свои драгоценные минуты. Последний десантный ТБ-3, разгрузившись тяжелым оружием в обозначенном фальшфейерами десантников квадрате, без задержки вышел из района.

Шестерых пилотов штурмовиков перед следующим вылетом обступила плотная толпа сослуживцев. Вернувшиеся через полчаса истребительные звенья, первым делом шли осмотреть «летающие танки». Пока И-14 висели в зоне, ожидая сигнала атаки, их пилоты на работу шестерки самоубийц успели насмотреться. Теперь они видели какими самолеты стали после первого вылета. На трех машинах фонарь кабины был оперативно заменен, дыры от пуль и осколков техники за полтора часа на живую нитку заклеили перкалем. Радовало то, что сильных повреждений в конструкции не было.

— Нет, вы только гляньте, ребята! Дыра на дыре, вмятина на вмятине, и все снаружи! Плекс, с фонаря лохмотьями свисает, только на замену, а ни одна пуля в кабину так и не пробилась!

— Вот это да! Колун, ты что же это, сегодня исподтишка самураям бракованные патроны подарил?

— Да не подарил я, а с выгодой продал!

— Врешь! Какой из тебя, Колун, гешефтмахер. То ли дело, Лева Зундман. Вот тот любому, любую хрень втридорога продаст. Хотя… Я тут подумал. Ведь продал же ты как-то начальству сегодняшний вылет. Хм.

— Вот, вот Саня, я продал, и даже глазом не моргнул. Да не кому-нибудь, а самому Горелкину, а уже тот дальше проспекулировал. И шо ви теперь там себе удивляетесь? Ви таки не знали, шо Колун всех японцев купит, потом продаст, потом снова купит, и снова продаст, но уже дороже. Это тебе не эрэсами в белый свет поливать. Понял меня, Сашок?

— Ну ты и трепач! Ладно, раз эти твои блиндированные «Кирасиры» никакие «Виккерсы» японцев даже на бреющем взять не могут, а зенитки их только царапают, то в другой раз и я согласен их на штурмовку седлать. Махнемся крыльями, Колун?

— А вот тут уж дудки, товарищ «ракетомет». У тебя, Сашок, теперь до конца дней будет свой персональный «крест». Будешь новых ребят учить из блоков РС в малоразмерные цели попадать. Вон в батарею на сопках ты сегодня попал аж с третьей попытки, считай завтрак уже заработал. Вот когда со второй научишься, подходи, поторгуемся. А на бреющем… В общем, не до штурмовок тебе на бреющем пока. Но это только пока, так что не хмурься, вояка.

— Ну и садист же ты, начлет. Поманил калачом, а сам кукиш показал…

«Честное слово, ну прям как дети малые, эти мои юные «осназлеты». Показали им сегодня новую интересную игрушку, и все. Старую, не глядя, менять готовы. Прямо не летчики, а шпана голоногая. Хоть ремнем их воспитывай, как Петровский в отношении меня грозился. М-дя. А «Кирасиры» и впрямь интересными вышли, еще бы бронестекло бы им получше…»

Через час к восточному берегу по мосту бежало несколько десятков солдат в японских солдатских кепи. Правда, эти кепи были почему-то повернуты на правый бок и из-под них выглядывала белая бинтовая повязка. Поначалу этих солдат приняли за попавшие под бомбежку подкрепления. Но через несколько минут от реки раздалось слитное «ура» и тыл японцев был атакован невесть как тут оказавшимися солдатами противника. Забросав окопы и блиндажи гранатами РГД-33 и Ф-1, и захватив обезлюдевшие после авианалета японские батареи, атакующие стали выпускать по несколько сигнальных ракет в направлении наиболее опасных целей. После этого они открыли огонь из пушек по расположенным поблизости японским частям. Враг недолго оставался в расстроенных чувствах, и уже через час после захвата позиций десантниками попытался контратаковать и отбить переправу. Как раз к этому времени над полем боя вновь оказалась неуязвимая шестерка штурмовиков и попытки нескольких контратак были жестоко пресечены штурмующими японские цепи самолетами. Десантники окопались и продолжали яростно огрызаться пулеметным и артиллерийским огнем.

В следующий вылет лететь было страшнее. В первом, сразу после бомбардировки СБ, часть японский ПВО оказалась сильно деморализована, и по «Кирасирам» били в основном пулеметы и винтовки. Во втором вылете их пытались достать откуда-то притащенные скорострельные зенитные пушки. По крыльями и фюзеляжу то и дело раздавалась дробь пуль и осколков. Зайцев и Сергеев получили несколько снарядов в крылья, но самолеты выдержали. Хорошо еще, что ни один снаряд не попал в бомбовую нагрузку. В этот раз десантники их навели на атакующие их позиции части кавалеристов. «Кирасиры» рассеяли конницу, но в темноте быстро потеряли противника, и не смогли его преследовать. Потом они ударили по западному берегу, где пытались на подручных средствах переправляться окруженные на Баин-Цагане солдаты генерала Кобаяси. Зениток там не было, но огонь из пулеметов оказался неожиданно плотным. Машина Павлы также была вся в пробоинах от пулеметных пуль. Потом боекомплект закончился и «Кирасиров» сменила группа штурмовиков Р-Z. На них бросилось штук восемь поднятых японцами ночных истребителей, но и сами они попали под удар И-14, ожидавших своей очереди для штурмовки. Два И-97 в первой же атаке загорелись от пушечных очередей, и противник довольно быстро покинул поле боя. Ночь обещала быть долгой для японцев. А счастливая шестерка уже подлетала в это время к своему аэродрому. После посадки пилоты долго не отходили от своих израненных машин. В следующем вылете можно было использовать только пять из них. Самолет Сергеева требовал серьезного ремонта. Механики только головами качали. Во время боя раздумывать было некогда, и теперь Павла задумчиво ощупывала руками и осматривала отметины, прикидывая на каком по счету вылете ее аппарат развалится прямо в воздухе. Появилось в этот раз и первое ранение. Под кабиной младшего лейтенанта Зуркова взорвался 37-мм снаряд, на счастье пилота, удар пришелся в бомбодержатель, но часть осколков залетела в кабину, задев мягкие ткани ног. Таким образом, в следующем вылете могло участвовать лишь пять штурмовиков из шести. И Павла как раз готовилась к третьему вылету «Кирасиров», когда ее мысли и планы были бесцеремонно нарушены. Вернувшийся перед рассветом из разведвылета комэск, отозвал заместителя в сторонку, и негромко заметил.

— Вот что, начлет. Задачу твои самоубийцы на сегодня выполнили нормально. За это тебе моя и не только моя командирская благодарность. Видел я, что вы там вытворяли. Честно говоря, я-то ждал, что в ходе этой авантюры вас всех в землю загонят. И, знаешь, начлет, мне даже иногда кажется, что тебе сама нечистая сила помогает. Но ты, Павел Владимирович, имей в виду… Штурмовал японцев на «Кирасирах» ты у меня сегодня в последний раз. Твои сегодня еще раз слетают, и амба, ставим «Кирасиры» ремонтироваться. С завтрашнего дня на этом типе самолета ты будешь летать только в учебных целях с теми, кого к нам на обучение пришлют. Ну и со своими восточными приятелями. А в этот вылет я тебе разрешаю слетать, но в прикрывающей группе на И-14, и чтоб у меня в атаку зря не ломился! Я мог бы и вовсе тебя не пускать, но так уж и быть, лети. И цени мою доброту. Все понял, заместитель?!

— Понял я, товарищ капитан. Мавр сделал свое дело, мавру можно…

— Ни хрена ты не понял, лейтенант! Пойми ты, Павел Владимирович, стране твои мозги нужны там, в Житомире, в Харькове, а может, и в Москве! А не тут, размазанные по стенкам кабины! В общем так, до новых распоряжений из Москвы, разрешаю тебе участвовать в боевых вылетах только на перехват. Сейчас ты крайний раз за «сторожа» с ребятами слетаешь и все, на учебный аэродром топай.

— А кто вместо меня на «Кирасире» пойдет? Зуркова уже перевязывают, на его аппарате Зайцев полетит, а моя-то машина без седока осталась.

— Мещеряков Ваня за тебя слетает. Он как раз третий день как из Житомира прибыл. А там до отъезда безвылазно на «Кирасирах» крутился, и в стрельбе по полигонам всех там, и ваших и наших, за пояс заткнул. Он опытный, справится. Кстати, ты ему скорее всего перед отъездом Монгольский учебный центр передавать будешь. Его это дело учить… Ну что?

— Этот вопрос ясен. Новые вопросы еще зреют в утробе матери. Разрешите идти готовить истребитель к вылету?

— Таких болтунов надо где-нибудь в пехоте перевоспитывать. Иди с глаз моих!

«Никак, поблагодарили меня. А глаза у комэска такие добрые-добрые, а вообще-то мог бы ведь и люлей навешать. За что? Да хотя бы за то, что мы во втором вылете не просто по целям отстрелялись, а еще остатком боекомплекта подходящие к месту боя подкрепления японцев проштурмовали. Самодеятельность? Типичная! Но ее еще иногда инициативой называют. Мы же, между прочим, после команды на отход, какую-то свежую конную часть и артбатарею там пулеметным огнем рассеяли. Правда ушли мы буквально за пару минут до прихода в район тех японских асов, которым Дементьев с ребятами хвосты накрутили. Ребята потом рассказывали каково им там пришлось крутиться. Кольцову аж трос выпуска шасси перебили, когда вернулся на пузо садиться пришлось. А «Огненный Змий», небось, пока с высоты за нашей работой наблюдал, не просто обычным матом меня крыл, а концептуальные многоэтажные конструкции экспресс-методом конструировал. Я ведь его внеплановую ракету видел, но проигнорировал. М-дя, не очень-то хорошо получилось».

Утром для совместного нанесения удара, на аэродром особой эскадрильи перелетели шесть пушечных истребителей И-16, которые двумя днями раньше успели сделать свои первые вылеты на штурмовку японских частей. Вообще-то их было семь, но в недавнем вылете один из них был сильно поврежден огнем ПВО и разбился при посадке. После этой потери, Смушкевич решил свести все пушечные истребители в одной авиачасти. Как ни терзала командующего советско-монгольской авиации досада на особый статус пограничного авиаподразделения, но будучи профессионалом своего дела, он понимал, что в руках Горелкина эта сила достигнет большего. Да и потерь постарается избежать. А в Москву по ВЧ ушел запрос на срочную отправку в Монголию еще пары эскадрилий пушечных истребителей И-16 тип 17.

В районе переправы десантники надежно захватили предмостные и замостные укрепления и организовали сильные оборонительные позиции. Судя по тому, что видела Павла, кроме своих пушек, они сумели использовать несколько японских полевых орудий и зениток. И пулеметами их позиции были довольно густо утыканы. Подарки для японцев закончились…

Киношное начальство оглядело новый авиареквизит и впечатлилось. Вид всех трех У-2 был зловещим. Их моторы были частично закрыты дюралевыми капотами. На верхнем крыле и над капотом мотора торчали пулеметы. А худой фюзеляж со срезанным фанерным гаргротом выглядел вульгарно обнаженным. В то же время диковинные треугольные элероны с зубчатой кромкой и такие же хвостовые рули смотрелись брутально и хищно. Закрытое заднее сиденье одного из самолетов недвусмысленно намекало на его агрессивное истребительное назначение. Второй был предназначен для кинооператора. Третий изуродованный У-2 был снабжен мотором Рено-Бенгали и судя по фальшивым стойкам и подкосам коробки крыльев должен был изображать германские «Альбатросы».

— Внимание, технический персонал, аппарату номер семь, запускайте двигатели!

На фоне этих агрессоров следующий аппарат был ужасен по-своему. Из оригинального трехстоечного биплана конструкции Бендуковича, только что переданного в опытную эксплуатацию в сельскохозяйственном, грузовом и санитарном вариантах, безжалостные руки техников-костюмеров соорудили легенду эпохи. В этом четырехстоечном с подкосами к верхнему крылу бомбардировщике невозможно было теперь узнать детище его создателя. Зато в нем удалось возродить фамильные черты эпохального изобретения Игоря Сикорского. Вместо двигателя МГ-31 в носовой части быта полностью застекленная мелкими стеклышками кабина. На крыльях без капотов выставлены в ряд четыре мотора ГАЗ-М1-Авиа. Вместо одиночного киля с вертикальным рулем, поставлены два квадратных по бокам такого же квадратного стабилизатора. Со всех сторон из самолета торчали муляжи пулеметных стволов. Хорошо, что исходный самолет был новый и очень прочный, иначе такого издевательства эта конструкция могла бы и не выдержать. Следующим уродцем был, судя по всему «Моран-Парасоль», переделанный из какой-то авиетки. Ну а замыкали этот парад чудовищ еще два знаковых для отечественной авиации аппарата. Каким образом, всего за какой-то месяц авиатехникам удалось, непонятно из какого хлама, сделать "этажерку", напоминающую по схеме «Фарман», оставалось загадкой. И тем не менее они это сделали. Последним же оказался вытащенный из какого-то музея почти полностью аутентичный «Ньюпор-11» с замененным на М-11 мотором. В общем, этот летный цирк был разнообразен и притягателен своим варварским шармом. По счастью, на этом аэродроме не оказалось гидросамолетов. Они не обладали колесами, и поэтому оба летающих образца древних М-24 Григоровича остались в палатках на берегу озера.

Пилоты в пробковых шлемах с "маузерами" в деревянных кобурах тоже смотрелись весьма живописно, хоть и откровенно не блистали аристократическими манерами.

— Внимание на площадке! Сейчас будем снимать три сцены Брусиловского прорыва. Где пилот «Ильи Муромца»?! Товарищ Сергеев, немедленно подойдите к аппарату!

Прочий люд на площадке также оказался совсем не чужд пониманию прекрасного. Деловая суета, то и дело перемежалась дискуссиями энтузиастов.

— Сань, слушай. А что с этими аппаратами потом будет?

— Хм. Что будет? Да в нормальный вид их приведут, а то и вовсе на разборку.

— Зачем?! Это ж такая экзотика! Слушай если бы удалось убедить начальство оставить их в гриме, то еще штук пять классных фильмов можно было бы снять.

— А кто будет весь этот банкет оплачивать? И вообще, мы сейчас и так про запас поснимаем много. Да еще потом кинохронику к этому делу подцепим. А все, что в этом фильме не задействуем, потом на других картинах пригодится. Может сами же и снимем чего-нибудь. Хорош болтать, вон Володька идет. Опять как собака злой сегодня…

Гольдштейн в монтажной просматривал куски древней кинопленки, делая по краю пометки тонкой кисточкой, когда по плечу его настойчиво потрепали. Режиссер устало принял из рук соратника очередной лист бумаги. Глаза сузились, и лицо его закаменело.

— Это что?

— В отпуск я хочу, вот «это что», дорогой «товАрищ рыжиссЁр»! У меня ведь, между прочим, всё еще каникулы длятся. Вот и хочу нормально отдохнуть. Это ведь ты уже закончил нашу альма-матер, а мне еще учиться и учиться. А перед очередным годом учебы и отдохнуть бы не грех. Вон есть у меня даденный тобой заместитель, вот пусть он и снимает.

— Угу. Отдохнуть. На солнышке погреться… В море там поплавать… Пивка попить и девчонок побаюкать. Что струсил, да?! Так и скажи! Струсил ты у нас, «товарищ Люмьер»… И время-то как удачно он выбрал! Когда самые-то съемки и начинаются!

— Сам ты струсил! Просто я действительно устал. Да и не верю я, что нам дадут хотя бы первую часть до конца доделать! Не просто же так сегодня опять из НКВД приезжали и интересовались. И из наркомата культуры звонили, мол какая это киностудия нас сюда направила.

— Из НКВД. В первый раз они что ли приехали? Ты, Володя, не того куста боишься. У нашего фильма между прочим кураторы не только от ВВС, но и «оттуда» есть. А «культуристы», те свое для порядка уточняют. Тебя хоть кто-нибудь на площадке за руки хватал? Советы как не надо снимать, тебе кто-нибудь давал?! И над душой у тебя не стояли! Снимай – не хочу. А ты!!!

— Угу. Тебе-то хорошо. Ты-то уже доучился, и диплом вон у тебя никто уже не отнимет. А я…

— Что «Я»? Да тебя после этого фильма в любую киностудию с руками и ногами оторвут. На руках будут носить и с ложечки кормить. Ты же новую страницу в операторском искусстве открываешь! Хоть кто-нибудь такое и вот так как у нас снимал раньше? А?!

— Ты меня не агитируй! Я за наш фильм сам всем глотки перегрызу! Просто устал я, да и тревожно мне что-то… Сам бы вон как я покрутился на этом крылатом реквизите. А? Не желаешь?! Кверху ногами, когда весь обед из тебя наружу просится. Или в дыму снимать, когда глаза слезятся, так что с трудом актеров видно. Или может сам хочешь с парашютом падая этой ср.ной камерой трещать в сторону горящего самолета и стреляющего в тебя холостыми истребителя! А потом, вдобавок, еще и ночью монтировать все это когда глаза уже слипаются. У меня, Изька, иной раз даже в глазах темнеть начинает…

Усталые глаза режиссера и главного оператора этой «партизанской» по стилю съемки картины некоторое время буравили друг друга. Потом Чибисов сказал уже спокойнее.

— Устал я просто, Изька. Нет у меня, дружище, к такому привычки. Да и, между прочим, не учили нас во ВГИКе вот такому безобразию!

— Никого этому не учили. Вот я, к примеру, вообще собирался только документалистикой заниматься. А теперь вон, вместе с актерами реплики разучиваю. Да с костюмером каждый день ругаюсь. А еще перед начальством за каждый чих приходится отчитываться. Всем сейчас трудно, Вовка! Но я тебя очень прошу. Хочешь, на колени перед тобой встану?! Ну хотя бы до конца августа потерпи. Вот смонтируем пробную общую сборку и отдохнешь. Там уже точно все ясно станет. Понравится наверху картина, значит нам и ее доделать дадут, и на следующую деньги выделят. И вот ты тогда себе еще пару помощников выберешь. Прикинь, диплома еще нет, а ты уже главный оператор картины. Да не какой-нибудь, а многосерийной. А?

— Хм. А может это они мне, наоборот, начальство на шею посадят.

— Кто «они»? Если нам разрешат, то я буду решать кого брать, а кого нет. Ну еще Варламов, но он тебя менять не захочет. А вот если не разрешат… В общем, хватит уже траву жевать! Просто мы с тобой должны понимать, что это наш с тобой главный шанс, который выпадает раз в жизни. Прос.ем мы его, и сами будем в старости себе волосы рвать по всему телу. Ну, что скажешь, ренегат?

— Ладно, начальник. Ну хоть часов восемь я выспаться могу?

— Можешь. Завтра начнем с 11-ти. И очень тебя прошу не надирайся!

— Так и быть. Пивком сегодня обойдусь…

Пока особая эскадрилья заправлялась и наскоро зализывала раны перед новым вылетом, ночной бой подходил к концу. Через несколько часов после второго вылета «Кирасиров» прорвавшиеся на фланге танки с десантом на броне смогли оттеснить обороняющихся от спасительной переправы и по наполовину затопленным понтонам прорваться на восточный берег. Успех закрепила монгольская конница. Остатки обороняющихся в районе горы Баин-Цаган японских войск окончательно попали в окружение, но потребность в прикрытии авиацией плацдармов на восточном берегу только возросла.

Павла закончила крутить ручку уборки шасси, и прибавила газ. Ночь постепенно покидала заляпанное перистыми облаками монгольское небо. Самолеты набрали высоту. Со стороны фронта поднималось множество дымных столбов. Ветер ненадолго утих, открывая глазу эту рукотворную вулканическую деятельность. Подлетая к реке Павла огляделась. Справа на хвосте как привязанный чуть покачивался истребитель Бориса. Далеко в стороне, лидируемые звеном Кабоева, шли шесть пушечных «ишаков». И-14 летели немного выше. А километрах в трех впереди всех медленно приближалась догоняемая истребителями пятерка блиндированных штурмовиков. Они снова должны были первыми нанести удар. Южнее виднелась все еще обозначенная дымами горящих японских блиндажей, и коптящими сожженными коробками БТ-5, потрепанная японская переправа. Она давно уже была захвачена десантом, и сейчас по ней потоком шли свежие подкрепления к позициям десантников. И диверсанты особого отдела, и десантники, и танкисты с кавалеристами – все выполнили поставленную командованием боевую задачу. Потом станет известно, какой ценой достался этот успех в бою, но это потом. А пока последние части японцев на западном берегу уже попали в окружение, и постепенно добивались подошедшими советско-монгольскими полками и батареями. А на восточном берегу уже осторожно накапливались силы для следующего удара во фланг и тыл японской группировки. И хотя за рекой враг еще продолжал обороняться и даже вести обстрел переправы из орудий, но его контратаки по позициям десанта и переправившихся войск на время иссякли.

«Чтобы там ни было, а отработали мы не напрасно. Через день здесь, на восточном берегу, начнется совсем другая война. Ай да мы… Ай да мы все, не только те кто летал. Все».

Внизу по реке к северу ползли несколько квадратных скорлупок плавающих танков. Эти тихоходные и слабовооруженные консервные банки тоже выполнили свою задачу у переправы, и теперь спешили к новой цели. Километрах в десяти от захваченного моста уже наводился новый наплавной мост. И хотя у японского моста еще не все закончилось, но сейчас именно у новой переправы начинались наиболее яростные бои, с наспех переброшенными японскими резервами. Высоко-высоко над группой советских самолетов был заметен силуэт разведчика Р-10, такой же разведчик лидировал группу истребителей. Вот он размашисто покачал крыльями и выпустил ракету в направлении первой цели в этом вылете. В свете солнца цель была хорошо видна. Наискосок с севера на позиции прикрывающего постройку моста небольшого плацдарма, нещадно пыля надвигалась косая шеренга японских танков. За танками вслед скакали группы маньчжурских кавалеристов. А километрах в пяти восточнее линии атаки были отчетливо видны двигающиеся к месту боя в походном порядке пехотные части. Японская артиллерия уже нащупывала дымно-пылевыми фонтанами разрывов узлы неглубокой обороны. Пока потери были небольшими, а темп японского наступления замедленным. Благо с юга плацдарм оказался прикрыт болотистой местностью, и с этой стороны удара можно было не ждать. Наплавной мост еще не действовал, и весь плацдарм на западном берегу обороняло не больше пары рот. Им на помощь из воды, натужно дымя моторами, вылезали на берег несколько взводов Т-37А, но против любого из японских танков они были беспомощны. Лишь через несколько часов из района захваченной японской переправы могли подойти на помощь наши части, но эти часы частям на новом плацдарме еще предстояло продержаться. Павла кивнула сама себе, воздушное прикрытие оказалось над целью очень вовремя. Пора было работать.

«Ай, какие же у меня молодцы Зайцев с Мещеряковым! Как они красиво своими трехлинейными гребенками пехоте хвост-то расчесали. Умнички, правильно рассудили – танки и лошади, это для нас работа. Они ведь своими осколочными подарками да шестиствольными очередями там пару батальонов словно поганой метлой разогнали. Ой, не скоро генералы их обратно в строй поставят. Не скоро… Так и расцеловала бы этих молодцов. Впрочем, обойдутся. Я ж ныне тоже в добрых молодцах числюсь, так что не до нежностей нам. Пора нам по консервам и непарнокопытным «ракетошрапнелями» всыпать. Только я тут толкаться не хочу, мы с Борей и хлопцами от реки зайдем. Как раз вон по той группе и зарядим нашими хлопушками».

Звено Павлы развернулось над рекой для атаки и приготовилось к пуску ракет. В прицеле подрагивали ползущие кривым зигзагообразным строем танки, за ними метрах в тридцати рысило несколько баргудских конных взводов. Пальцы легли на слегка подзабытые тумблеры запуска реактивных снарядов. В прицеле быстро приближался танк с плюющейся огнем пушкой в башне, смахивающей на башню советского Т-26. Дистанция стрельбы для ракетного залпа была выставлена на пятьсот метров. В эллипсе рассеивания должен был оказаться конный взвод, идущий за соседним танком…

До рубежа стрельбы было еще метров двести, когда самолет Павлы словно споткнулся о какую-то преграду, и резко пошел вниз. Все ее мысли были сосредоточены на готовности к пуску ракет, поэтому хлопка вражеского попадания она даже не заметила.

«Попали ведь, суки! Всё! Двигателю кранты, я же слышу, замолк, собака! Только винт крутится. А ребята как же! Из-за меня, дуры, не попали небось. А мои ракеты?!!! Вот ведь дура, не успела выпустить! Сяду на пузо, они ж меня в месте с самолетом в клочья порвут! Прыгать?!! Не раскроюсь. Ой, мама! Михалыч! Спокойно! Сажать буду, и ракеты сброшу. Высота? Как быстро падает… Внимание… Пуск! Не-е-ет!!! Только не сейчас, ну пожалуйста!».

Тумблеры пуска были перекинуты, но ракеты не вышли. Видимо, осколки проклятого снаряда перебили электропроводку. Паника так же внезапно прекратилась. В голове, внезапно почувствовавшего смертельное спокойствие замкомэска, шевельнулась досадливая мысль: «Вот и все, приехали». Павла только и успела развернуть машину на юг вдоль восточного берега, выискивая посадочную площадку. Впереди были какие-то залитые водой болотистые луга. Под крыльями приближались подернутые рябью мутные воды реки. Высоты уже не было, и Павла, выпустив закрылки, стала задирать вверх нос истребителя…

/ черновой вариант обновления от 11.09.12/

Поздней ночью ЗК Туполев был на машине с закрытыми окнами вывезен с Гороховской улицы в неизвестном направлении. Любимый ученик профессора Жуковского, а ныне фигурант по статье 58 УК СССР, и по совместительству старший конструктор ОКБ-29, был мрачен и замкнут. Старший конструктор, потому что главных в этом заведении не было. Вернее главный был, но снаружи. И конструктором он не являлся. Ничего хорошего от этой неожиданной поездки Туполев не ждал. Он в последнее время вообще ничего не ждал от когда-то принятой им всем сердцем Советской власти. Этакий упрямо-патриотический фатализм владел патриархом советского цельнометаллического самолетостроения. Когда его подбитые деревом башмаки отстучали по вроде бы знакомым ему ступеням и полам коридоров, открылась дверь, и с легкой иронией, прозвучал неторопливый и хорошо памятный голос.

— Здравствуйте, товарищ Туполев. А мы вот тут с товарищами только вас и ждем. Извините, что ваш сон потревожили, но дел у нас нынче много, вот и не даем никому покоя.

— Здравствуйте, товарищ Берия.

Туполев не принял шутливого тона. Прищурившись, он увидел за длинным столом несколько знакомых лиц. Жалость к собратьям по несчастью стегнула по истрепанным нервам.

«Опять… Неужели эта чаша и тебя, Паша, не миновала… Ведь последним ты из моих бригадиров оставался. Но теперь-то уж у них будет полный комплект… Теперь у этих… Ну и что тебе, «Малюта», от всех нас опять нужно?! Хоть бы инженерный диплом сначала нормальный получил, прежде чем с советами и своими дурацкими требованиями к профессионалам лезть, бестолочь очкастая!».

— Товарищ Туполев, не нужно здесь лицедейских драм устраивать, присаживайтесь. Эти товарищи, в настоящий момент не ваши «коллеги». Просто нам всем нужно ваше экспертное заключение по одному важному и непростому вопросу.

«Я вам не ТОВАРИЩ, а ГРАЖДАНИН, между прочим… Вот оно что… «Непростой вопрос» у них, понимаете ли! Раз ты, «хорек», меня на помощь зовешь, значит, все простые вопросы давно уже закончились. Стало быть, опять вы с «калифом» какой-то шедевр затеяли, да видать, во мнениях разошлись. Да так, что даже опытные знатоки тут в разные стороны пальцами показывают. А я вам, значит, за арбитра нужен? Так что ли?! Хм. Даже этого они сами не могут, а управлять-то все равно лезут. Тьфу ты! Паноптикум бездарностей!».

— В чем суть вашего вопроса?

— Вы вот этот самолет помните?

— Помню, и что?

«Так вот зачем здесь Паша?! Это ведь его машина была. Опять крутят-вертят, суки! Вроде бы решили уже ее в серию не пускать. Так нет, опять творческий зуд у них в яйцах зашевелился!».

— Есть мнение, что из этого самолета нужно сделать дальний высотный разведчик. Что вы на это скажете?

— Что скажу? Ничего хорошего от меня на такой вопрос вы не услышите. Машина была создана не для этого. Она на дальность летать должна. А ее потолок никогда даже не измерялся толком. Вы это понимаете?

— А разве это говорит о том, что этот самолет не может летать высоко?

— Это ни о чем не говорит! Просто когда этой задачей, по вашему требованию, займутся всерьез, то может выясниться, что самолет вообще будет легче сделать заново. Или вы собрались мучить последний оставшийся экземпляр? Зачем? Летает он себе в ГВФ вот пусть и летает. Может быть ваш наркомат забыл, какую машину уже сделала бригада Петлякова, и над какой машиной сейчас работает Мясищев?

— Мы ничего и никого не забываем! Не забывайтесь и вы… товарищ Туполев. Что конкретно вы думаете о наиболее сложных и важных задачах такого проекта?

— Что в нем сложного? Записывайте… Первое, обогреваемая гермокабина экипажа. На высотах свыше десяти тысяч метров длительный полет только в кислородных масках вообще не возможен. Наш с Петляковым ТБ-7, должен забираться до девяти тысяч, и выше ему и не нужно. Ни одна сволочь его там не достанет на скоростях выше четырехсот. Не верите, проверяйте.

— А мы уже проверили. Ваш ТБ-7 при необходимости нормально перехватывается новыми истребителями с гермокабиной. Так что высота полета у него уже недостаточная.

— Так поставьте на него более высотные моторы. Или дождитесь когда Мясищ…

— Мы сами знаем, что нам делать с этими самолетами! Вы по заданному вам вопросу еще что-нибудь добавить можете?!

— Могу! Второе, моторам «Гном-Рон» или М-86 и прочим модификациям, требуются для работы на больших высотах турбокомпрессоры или турбонагнетатели. Надежные отечественные, думаю, появятся не скоро. Ищите за границей. Что еще? Вооружение. Либо совсем снимите, либо делайте, как в проекте Мясищева.

— Чертеж номер одиннадцать, товарищи…

Онемевшие от созерцания дуэли глазных молний слушатели, тем не менее быстро зашуршали бумагой на это замечание хозяина встречи. На лице лысоватого мужчины в черном бушлате и с красными глазами за стеклами очков появилась гримаса неудовольствия. Его перебили…

— Мясищев дело предлагает. Вот только даже опытных образцов таких установок еще нигде в мире нет. Нигде! Еще? Обледенение. Если вы собрались летать на больших высотах, думайте, о том как нагревать передние кромки крыльев и винтов. Иначе никуда ваш «горный орел» не долетит. Я думаю, Леваневский на «Авиаарктике» не долетел в том числе из-за этого… Еще? Многолопастные винты. В разреженном воздухе минимальное количество лопастей должно быть четыре. Лучше больше. Думаю, и того что уже сказано, вам будет достаточно. Мое мнение – игра не стоит свеч. Этот самолет не сможет подняться выше девяти тысяч, а уж летать на такой высоте… Хм.

— Да-а. Ну, если вы больше ничего не можете добавить…

— У меня завтра очень много работы. Сейчас я прошу разрешения уйти. Может быть еще что-нибудь вспомню, тогда сообщу.

— Хорошо, товарищ Туполев. Спасибо вам за помощь. Вас проводят…

Когда дверь за учителем и знакомым многих из собравшихся в этом кабинете гостей закрылась, его собеседник по-хозяйски присел во главе стола. Он, как ни в чем не бывало, продолжил задавать вопросы.

— Товарищ Сухой, вы слышали, какие проблемы поднял товарищ Туполев? Вы согласны с этим?

— В целом согласен. «Родина», конечно, может летать на высоте девяти тысяч, но предусмотренные заданием ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ… Это… Это…

— Я понимаю, вам не верится, потому что вы просто никогда не слышали о таком. Впрочем, Коккинаки забирался на такую высоту на сильно облегченном истребителе. Но вот летать там долго пока действительно мало у кого получалось. Однако некоторый опыт у нас уже есть. Я не зря вас сегодня знакомил с товарищем Чижевским. Кстати, не в обиду товарищу Туполеву будет сказано, но самолеты Чижевского уже летают гораздо выше его запрета, а в основе имеют почти тот же проект. Можно даже сказать, более ранний проект «Родины», это наш с вами знаменитый АНТ-25. Если уж удалось загнать его выше десяти тысяч метров, то уж ДБ-2 вы научите летать намного выше. Кстати, товарищ Туполев знал об уже разработанных и летающих высотных самолетах. Знал, но ничего нам сегодня не рассказал. Вот так…

— Хм. А я-то действительно не был в курсе этих новых достижений. Был бы рад сказать вам что наша конструкция способна на такое… но. Возможно резервы у рассматриваемой машины и имеются. Я даже допускаю, что мы сможем создать для нее гермокабину, систему растапливания льда и турбокомпрессоры… А если у товарища Чижевского есть хоть как-то отработанный прототип гермокабины, тогда… Впрочем, вот насчет дистанционно управляемого вооружения я все еще до конца не уверен. Хотя, допускаю я многое… Но вы представьте, товарищи! Эта медлительная машина будет набирать свои несчастные одиннадцать тысяч четыре-пять часов. ПЯТЬ ЧАСОВ! Да с ее тихоходностью, собьют ее много раньше, чем она к своей цели приблизится!

— А вот тут вы снова не правы, товарищ Сухой! Совсем не правы, потому что и на это раз не владеете новейшими данными… Мы сможем поднять ее на двенадцать тысяч за двадцать-тридцать минут. А может и выше… А вот как мы это будем делать, вам сейчас расскажет наш гость профессор Проскура. Прошу вас, товарищ профессор…

— Георгий Константинович, второй мост еще не готов.

— Знаю! Что там у десантников?

— Затевахин с Яковлевым отбили все атаки японцев. Правда, их сильно японская авиация треплет. Ночь они прозевали, вот днем и отыгрываются. Смушкевич не успевает, штурмовики свою задачу, в целом, выполнили и недавно вернулись. Чуть живые все, наверно больше от них вылетов не будет. Один пушечный истребитель из прикрытия потерян. Сейчас Затевахин с Яковлевым и кавалеристы готовятся контратаковать усиленным пушечными бронемашинами монгольским эскадроном и моторизованными группами десанта в обход болот в сторону северного плацдарма. Вот только ни радио, ни делегатов от Кольчугина до сих пор нет. Отправили туда две группы для связи, и пока ни слуху ни духу от них.

— Сколько времени Карпову потребуется?

— Понтоны уже почти собраны, но вот японцы своей артиллерией сильно мешают наведению переправы.

— Почему контрбатарейный огонь не ведется?!

— Корректировать некому, Георгий Константинович, можем своих накрыть. Над этим районом японцы постоянно меняют истребители. Час назад сбили нашего разведчика, и бомбардировщиков теперь тоже некому наводить. Да и не успевают они.

— Опять двадцать пять! А со второй фазой операции что у тебя?

— К наступлению в сторону южного плацдарма мы пока не готовы. Хотя бы полк к Затевахину успеть перебросить, и еще хотя бы десяток танков, тогда уже можем начинать. Вот только танкам пока по мосту не пройти. Саперы его чинят…

— «Чинят». Долго чинят! Через три часа чтобы первый же танк к Затевахину перебрался. Понял меня? Три часа.

— Так точно, товарищ комкор!

— Кольчугина вызывать, пока не откликнется! Раз на том берегу стреляют, значит держатся. Делегатов связи снова отправляйте. И с нашего берега на лодках, и от Затевахина. Нам главное, чтобы они атаку кавалеристов вовремя огнем поддержали. В общем, если не можешь с ним по радио связаться, людей высылай. Три группы, четыре! Сколько надо. Конных, пеших или на мотоциклах, но чтоб дошли!

— Уже высланы.

— Хорошо. Ускорить наведение северного моста. Японские батареи, бьющие по северной переправе, заткнуть. И заткнуть надолго! Авиакорректировщика все равно поднимай, пусть работает. Собьют, так собьют. И еще, передай начарту, пусть пару батарей 122-х на прямую наводку выкатывает, чтоб по тому берегу бить, иначе безо всякого толку, только своих накроют.

Майор Затевахин инструктировал группу опытных разведчиков.

— Все понял, старшина?

— Так точно! Мы должны успеть наладить связь со вторым плацдармом. Чтобы совместными усилиями нанести с обеих сторон удары. Да вы не волнуйтесь, товарищ майор. Вы же меня знаете. Я еще на Хасане по японским тылам хаживал. Там прошли, и тут, как нож сквозь масло проскочим.

— Ну-ну. Сам себя не перехвали. Замкомвзвода Лесницкого из третьей роты тебе на усиление даю. И чтоб не цапались там у меня. Знаю я вас! Не дай Бог, узнаю, что начали меряться, у кого язык длиннее, враз обоим укорочу. И обязательно по пути хоть одного языка возьмите. Знатоков японского я с тобой не отправляю, но они и у Кольчугина имеются. Кроме нас пойдет еще одна группа с западного берега на лодках, но вы должны пройти сами… Сами. Имейте в виду, реку сильно обстреливает артиллерия… И хватит уже ухмыляться, Гнатюк!

— Виноват!

— Угу. Все бы тебе смехуечки… Только посмей мне бойцов положить! Оружие с собой только японское бери. Пару пулеметов тебе даю, один, тот, новый, что тебе глянулся. Ну, на чешский ZB слегка похожий, и две снайперских «арисаки» возьмешь. Пистолеты можете свои оставить. Гранат побольше возьмите и взрывчатки с детонаторами. Как дойдете, сами там у них останетесь. Кольчугин решит, как вас использовать. Без его письменного приказа назад не возвращаться! Тебе всё ясно?

— Так точно, товарищ майор.

— Ну гляди у меня, старшина…

— Все, комэск! Два вылета сделали и хватит. И так вы уже со всех сторон «красавцы»… Все-таки потеряли мы «Кантонца»! А-эхх! Теперь и Полынкину из-за вас работа, да и моим людям тоже. Эх старлей, старлей! Ну зачем ты его пустил, зачем?? Ведь и так все нормально уже было…

— Я думал, на истребителях ему безопаснее будет…

— Плохо ты думал! Если вообще думал.

— Виноват, готов ответить…

— Ответишь. Если «Кантонец» не вернется, и если секреты свои прошляпим. И вот что… Все вылеты особой пока отменить! Понял, комэск!? Звони Смушкевичу или Лакееву…

— Товарищ старший майор! Ну пожалуйста… Десант только-только на позициях закрепился. Что на одном плацдарме, что на втором. Ну пожалуйста! Их же сейчас там снова с землей мешать начнут и контратаками затопчут. Они и так еле-еле держатся, я сам видел. Ну еще хоть парочку вылетов штурмовикам. Я очень прошу! Ну хоть один вылет «Кирасирам»…

— Отставить просьбы! Тут тебе не богадельня! «Видел» он, «просит»… Ты еще на колени бухнись!

«Виктор Михалыч! Там же сейчас внизу ребята за каждый час нашего промедления жизнями платят! А «Кантонца» этого я потом сам пристрелю… Когда вернется. Если вернется. А я, балда, еще думал что ему вот так безопаснее будет. У-у-у, скотина! У этого анархиста каждый раз… не понос так золотуха! Товарищ старший майор…»

— Иван Олегович, не надо на меня как на предателя глядеть. Было согласовано два вылета и все. Я вам три вылета разрешил. ТРИ.

— Разрешите… Обещаю, потерь больше не будет. Вшестером они пойдут. Ванин от учебного новое крыло взял и за остаток ночи пулеметы с бомбодержателями на него поставил. Снова полный комплект у нас! Вшестером они там…

— Дообещался ты уже! Вон, один хвостом кверху из реки торчит. Что тебе такого там десант по рации сообщал, когда ты над японской переправой висел? Что такого… чтоб ты… Тьфу ты!

— Виктор Михайлович… Да они на наших «Кирасиров» молились! Раз только самураи их из окопов уже почти выбили, как Колун своей «парикмахерской машинкой» все обратно причесал. Даже артиллерию они так не просили, как штурмовики… Р-Z и истребители днем точно не справятся. Виктор Михайлович…

— Как юродивый на паперти запел! Что же с тобой случилось, старлей госбезопасности, что ты вот так выпрашиваешь!?! И не стыдно тебе?

«Стыдно. Если не смогу вас убедить, мне очень стыдно будет». Глаза комэска и впрямь глядели с мольбой. За эти несколько дней пилот и воздушный боец в нем все больше и больше побеждали и вытесняли чекиста. Он чувствовал это и злился. Злился, но не мог идти против совести. А если пошел бы, то расхотел бы летать… Насовсем наверное…

— Разрешаю! Два последних. На один плацдарм и на второй. И всё. ВСЁ!

— Спасибо!!! Можно мне с ними?!

— Нет.

— Прикрытием на И-14.

— НЕТ!

— Хоть одним звеном, чтоб от истребителей их прикрыть! Без эрэсов пойдем…

— Это он тебя этому научил?! А?! Забыл, как в нашем наркомате приказы выполняют?!

— То есть я ваш приказ получу, я же Мещерякову приказ отдам, а сам стало быть в кусты? Так выходит, товарищ старший майор? Там сейчас 97-е резвятся, не могу я «Кирасиры» одних без прикрытия пускать. Я своим партбилетом клянусь, возвратимся…

— Тьфу ты! Горелкин! Ладно, готовься. И партбилет готовь. И чтоб… В общем, гляди у меня!

Выбираясь из перевернувшегося и тонущего, но пока не утонувшего истребителя, Павла судорожно освобождалась от привязных ремней, и случайно дернула кольцо парашютного ранца. Освобожденные стропы щупальцами медузы опутали все вокруг. Серая илистая вода полезла в уши и рот. Ремни парашютной системы никак не удавалось расстегнуть. Павла несколько раз ныряла и снова выныривала рядом с берегом. Кружева парашютных строп никак не хотели отпускать свою игрушку. В одном из этих купаний, она даже коснулась каменистого выступа на дне. Глубина под самолетом была небольшая, но выбраться на сухое место у пилота пока не получалось.

— Кху, кху, тфу! Аупф! Фу! Сука. Аха, аха! Твою… Буль…

«Вот ведь б…дство! Боевой летчик тонет в двух шагах от суши, не получив даже ранения. Врешь, сука! Не дамся! Перегрызу эти ремни со стропами нахрен. Только бы этой грязной воды сильно не наглотаться. Потом же месяц с горшка не слезу от дизентерии. Засмеют ведь. Угу. Если жива останусь…»

— Оп-па! Ты глянь, Витюнь! Вот и язык наш нашелся. Эй, самурай! А ну сдавайся, сука! Как там по-японски это?

— На кой хрен он такой тебе нужен? Лучше другого найдем, чтоб не мокнуть. А этого лучше пристрели, чтоб не мучился…

— Угу, патрон на него тратить. Сказали нам пару языков доставить, вот мы пару и доставим. Добавим этого к тому лейтенанту…

— Я те дам, …… "пристрели"! Фу-ух! Я вас, двоих …… научу как надо со своими обращаться. Вы у меня …… и в … Упфу!..А ну, вынимайте меня из воды расп…дяи китайско-японские!

— О! Ты только послухай, Лесницкий! Цеж родное сердце со стихией бьется. Ты хто будешь, утопленичек?!

— Ффуу! Сами кто такие? Кху!

— Не с. ы вылазь, свои русские мы!

— Тут акромя совсем своих еще и чужие русские могут быть. Представьтесь сперва.

— Нет, ты только глянь, сержант какие невежливые утопленники пошли! Может ну его, пусть еще поплавает? У нас и у самих дел много…

«Ведь уйдут, гады! Как есть уйдут. Но унижаться они меня не заставят. И складень мой, как назло, не раскрывается. Выберусь – для всех пилотов обязательно нормальные ножи из начальства выбью».

— Ну так как, скажешь нам кто ты такой, или тебе на дне веселее жить?

— Ну и пи..уйте, … к ……! Хрен я вас в следующий раз с неба прикрывать буду. А когда все-таки сам выберусь, лично каждого из вас найду и черепушку мягкой сделаю! Последний раз спрашиваю, кто такие?!

— Не, старшина, самураи так не могут ругаться. Зуб даю, наш это! Да скажи ты ему, Сань…

— 212-я бригада десанта мы. Сам-то кто такой?

«Все правильно, наши это. Как вовремя! — силы у изрядно уставшего начлета заканчивались. — Будем жить, значит. Сейчас вот эту стропу разрежу и привяжу…»

— Лейтенант Колун, летчик из особого авиаполка погранвойск.

— Это не ты ночью ту зенитную батарею накрыл, что нам подняться не давала?

— Нет, это из другого звена нашей части ребята были…

— А-а-а. Может тогда не спасать тебя?

— Хватит лясы точить. Вас небось на плацдарме давно уже ждут, а вы тут со мной трендите. А ну ловите сейчас шлемофон со стропой и тащите меня к берегу. И не дай Бог, вы мое имущество потеряете, заставлю до завтрашнего утра на дно за ним нырять…

Долго знакомиться и благодарить было некогда. Десантники спешили, пилот тоже. Взаимный показ документов и перечисление фамилий и званий провели быстро. Спасителей Павла запомнила. После купания ее мозги работали на удивление просветленно. До первых позиций на плацдарме оказалось не больше километра. Вскоре живописная процессия в составе восьмерых десантников, взнузданного через рот японца со связанными за спиной руками, и промокшего как ворона под дождем летчика, вытянулась с поднятыми руками под прицелами родных трехлинеек.

— Сергей Петрович, у меня приказ. Если «Кантонца» нельзя будет эвакуировать из опасной зоны, то я обязан его там же и ликвидировать.

— Ты, Валерий, уже раз пытался это сделать. Было? Как он от тебя тогда ушел… Любо-дорого поглядеть. Ни хрена он твоего ТТ не испугался. По-хорошему, тебя сразу после того взлета нужно было к стенке ставить. Это если бы он того разведчика не завалил и обратно не вернулся. А? Или я не прав?

— Правы, товарищ старший лейтенант госбезопасности.

— Ну-ну, товарищ летнаб. Во-первых, сотрудников ГУГБ сейчас здесь на операции нет, о конспирации-то не забывай. А во-вторых, ты мне аутодафе тут не устраивай. Если бы ты его исполнил тогда, то половина операции уже медным тазом бы накрылась. Так что, считай повезло нам с тобой, и никаких последствий твой промах иметь не будет. Но послать тебя на плацдарм я сейчас права не имею. Целей-то у нас несколько. Там ведь не только «Кантонца» выдергивать придется. Ну или уже совсем его… Кроме этого нужно самолет эвакуировать или уничтожить. Главное, чтобы ни секретное оружие ни его создатель к врагу не попали. Кстати, ты ведь нашего чудака знаешь получше любого. Вот и ответь ты мне, летнаб, это случайная посадка или…

— Я вообще-то, Сергей Петрович, не летчик… И хотя я «Кантонца» лучше любого из нашего наркомата изучил, но думаю даже ему, со всей его непредсказуемостью, такое не под силу. Все кто с ним в той атаке участвовали, говорили, что совершенно точно «Кантонец» случайно на ту зенитку напоролся. Может, летел бы он на «Кирасире», и не было бы этой вынужденной. Ведь штурмовики-то без потерь вернулись. И главное, никто из пилотов, даже пилот и штурман разведчика, до самого начала атаки этой блуждающей батареи не видели. А вот попадание снаряда в мотор двое пилотов углядели. Говорят, вообще чудо, что он сумел свою машину посадить. Ведь под крыльями И-14 два блока с ракетами было. До попадания он их не выпустил, а потом они просто не вышли, видно проводка уже перебита была. В общем, никак не успевал. А внизу под ним, как назло, ни одной завалящей площадки не оказалось. По обе стороны реки все в ямах, воронках и окопах, ни клочка ровной земли. Севернее японские позиции, южнее – болота, настоящая топь. Сел бы туда, моментально в трясину бы ушел. А он на воду сел у самого заболоченного берега, там где мели. Вот только я не понял, почему самолет уже у самого берега перевернулся и теперь хвостом кверху торчит.

— Сел-то он, может, и красиво. Но ведь сейчас из-за этой его посадки японцы почти без труда наш целехонький истребитель с секретным оружием получить могут. Могут или нет?

— Теоретически, могут. Практически же, сел он, не за линией фронта, и даже не на линии, а в тылу нашего плацдарма. И японцы насчет своих радужных шансов до сих пор не в курсе. Кстати, Дементьев утверждает, что совершить такую же посадку у нашего берега «Кантонцу» бы просто высоты не хватило. А теперь нам с вами уже не до крещенских гаданий. Группу готовите?

— Готовим. Но без тебя.

— Почему без меня?

— Потому что ты пойдешь за ним если он все же к японцам попал. Ясно тебе?

— Так точно, ясно.

— А на месте падения с этим и группа из роты охраны справится. Еще Бочков четверых своих волкодавов нам в помощь прислал.

— Вот это хорошо. Им бы еще техника какого. Чтобы помог авиапушки и ракетные блоки с самолета демонтировать.

— Ванин двоих уже выделил. И еще радиста я туда даю, да и хватит. И так всех вместе их уже десяток наберется. Попробуем еще водоплавающих танкистов подключить, но пока с ними связи нет. Если хочешь, можешь в инструктаже группы участие принять. В общем, гляди.

Дверь за командиром роты охраны закрылась, и змеиный взгляд второго чекиста с тоской проводил щеголяющую гвардейской выправкой спину уходящего начальства.

Плацдарм дымился после недавнего японского артналета. К наспех построенному блиндажу подтаскивали раненых. Над позициями плыл негромкий гомон готовящихся к обороне бойцов, и задавленные стоны и всхлипы тех, кому было уже не до защиты позиций. Лицо майора было хмурым и озабоченным. Со всех сторон к нему то и дело обращались за указаниями подчиненные. И сам он редко оставался на месте, то и дело появляясь на разных узлах обороны. Сама же, наспех выстроенная оборона плацдарма, судя по всему, трещала по всем швам, и требовала неустанного внимания старшего командира. И еще она требовала людей и оружия. Оружие пока еще было, но вот подкреплений личным составом уже много часов не наблюдалось. За последние несколько часов на плацдарм успела прорваться на лодке группа делегатов связи. Вот только рации с ними не было и все они оказались ранеными. Попытки отправлять своих бойцов обратно через реку пока заканчивались плачевно. Все лодки разбивались вражеской артиллерией. На глазах у майора погибло трое связистов. Появившихся с новой депешей пришельцев Кольчугин сначала воспринял как очередную ненужную ему хреновину. Ну пришли и что? Обратной-то связи все равно нет. И рации у них нет, а своя еле дышит. Майор нетерпеливо пробежался взглядом по документам. Выслушал доклады, потом, скептически оглядев десантников и пилота, задал им обычные вопросы по обстоятельствам появления на плацдарме. Нахмурил брови на требование старшины десантников, срочно выслать ответ по поводу совместного удара. Хмыкнул на заявление сбитого летчика о необходимости эвакуации секретной техники, не надолго задумался, и постановил.

— Значит так, летуны-десантники, времени у нас тут совсем мало разговоры разговаривать. По сигнализации о начале атаки десанта и срокам нанесения удара я вашу информацию получил. Мне и без вас уже это передали, но все равно спасибо. И за японца того тоже. Задание вы свое выполнили, но это еще не все. Сейчас у меня на плацдарме каждый боец на счету, поэтому всех вас я своей властью направляю на укрепление наших позиций. Тебя, лейтенант, старшим сборного взвода назначаю.

— То есть как направляете, товарищ майор?!

— А так. Ты, лейтенант, с двадцатью бойцами вдоль реки с севера нас прикроешь. Бери своих «крылатых», и вон в те холмы у дороги зарывайтесь. Час назад нас на том участке сначала артиллерией все разворотили, а потом оставшиеся в живых прорыв конницы там останавливали. Из наших, кто там отбивался, лишь четверо живы, да и те порубанные. Но оборону этого участка нам нужно держать. Держать! Пока подкрепления не подойдут… Отделение Максимова и два пулемета я вам даю, это все. Как хотите, но держитесь там, пока переправа не заработает, либо пока вас не сменят. Станет полегче, я вам еще взвод на усиление пришлю. Вопросы?

«Приплыли! Все! Наигралась, красавица, в солдатиков? Красным командиром себя уже засранка числила. В небе-то ладно, вроде бы хоть чему-то научилась. А как мне теперь на земле воевать? А?! Как я буду вот этих ребят через несколько часов на смерть посылать?! И сколько их из-за моей глупости и бестолковости через несколько часов в монгольский суглинок ляжет? Где вообще мозги у товарища замкомэска?! И ведь отказ мой, наверняка, за трусость здесь воспримут. А если аппарат к врагу попадет?! То все будут думать, что Колун его специально самураям сдал. Отлично денёк начинается…»

— Товарищ майор, а как же…

— ЛЕЙТЕНАНТ! Да какой тут тебе нахрен секретный самолет?!! Ты не понял?!!! Часа через три-четыре японцы снова в атаку пойдут! Во второй раз они нас тут в тонкий блин раскатают, и в рулон завернут, вместе с самолетом твоим. У них здесь полк пехоты с артиллерией и танкисты с конницей против моих двух неполных рот с батарей! А с той стороны к нам, как рассвело, всего три лодки дошли, и та что с резервной рацией потонула. И ни один из моих обратно дойти не смог, все погибли. Так что я теперь даже связи нормальной не имею, чтоб огонь артиллерии корректировать. Мост раньше полудня точно не заработает, там все лоханки сейчас на его постройку брошены. Значит подкреплений тоже не будет, кроме того удара с востока, что конница с десантом планируют. Ясно тебе? Мы ту последнюю атаку и так чудом отбили. Если бы не ваши с неба… В общем, приказ я тебе отдал. Не выполнишь, расстреляю как труса и предателя, и не взгляну на то, что ты нас с неба прикрывал. А потом вон старшину десантного заместо тебя назначу. Филатов!

«На слабо меня этот гад поймал! После такой заявы никто труса праздновать не станет, а уж я-то в особенности. Думаешь, майор, японцы меня шибко в белизну вгоняют? Нашел, чем бывшую покойницу пугать, психолог хренов… Да я, когда по району дежурила, так с голыми руками против троих с ножами в подворотне не зассала. Там не намокла, и т ут уж как-нибудь не протеку. Только свое главное дело я все равно, так или иначе, сделаю. Либо вытащу я свою птаху, либо в клочья ее разнесу, чтоб врагу не досталась. И наш спор, майор, на этом еще не закончен…»

— Товарищ майор! Десятка три гранат дайте, и хоть один Т-37 на час мне одолжите!

— Гранат тебе двадцать штук и баста. Вон, старший лейтенант Кулешов тебе покажет где взять. А насчет танкетки… Один час и ни минутой больше! Найди Пяткова, скажешь, я приказал. Все, лейтенант. Кругом! Выполнять! Филатов! Что со связью?!

— Помехи, товарищ майор! Я их слышу, они меня нет…

— Вызывай, а не то я тебя лично на ту сторону без лодки вплавь отправлю…

— А может, с десантником сообщение отослать, ну с одним из этих? Сюда же дошли…

— Точно! Лейтенант! Ты сейчас вот что… Раз среди вас раненых нет, то отправляйте-ка делегата с подтверждением доставки вашей посылки на западный берег. Пусть как хочет, но чтоб дошел… И я еще с ним кой-чего отправлю. Так что придержи пока своего делегата связи на пару минут, сейчас донесение составим. Филатов, пиши…

«И ни минутой больше». Ну и жмот же, этот майор! Хотя в чем-то он, наверное, прав. Сейчас времени для возни с самолетом совсем нет, и назначенный час-то уже тикает…»

Крикнув, разоблачающемуся перед купанием десантнику, Павла дальнейшего слушать уже не стала. Глаза пилота тревожно оглядели будущее владение. Обернувшись кругом, Павла поймала на себе ехидный взгляд десантного старшины Гнатюка. Спасителю сбитого пилота явно понравилась идея избавиться от нежданного начальства и самому принять командование.

«Тааак! А чего это ты на меня тут уставился, товарищ «аэромобильный фельдфебель»?! Думаешь, тонка кишка у летуна-лейтенанта на земле командовать? Ну-ну. Сейчас мы у твоей собственной кишки диаметр с пристрастием проверим. В общем сегодня предстоит нам очередная всеобщая проверка на вшивость. Для всех и в особенности для одного члена партии с 1983 года. И пусть мне плюнут в лицо и пристрелят, если я хоть на минуту рассопливлюсь и побегу жаловаться. Да, не воевала я раньше! И хрен с ним, что нет у меня пехотного опыта! Просто, видно, время мне пришло всему научиться. И нечего мне теперь, высунув язык, ждать проклятого июня 1941-го. Враг, он и в Монголии враг. И хоть здесь, конечно, совсем даже не киностудия, но поставленная в этот раз боевая задача особого ума вроде бы и не требует. Чтоб вот на таких позициях нормально оборону не построить, надо совсем уж идиотом быть. Ежу ведь понятно, что танкам тут только между холмов дорога, а вот конным самураям, тем-то есть где разгуляться. Так что канва позиций практически сразу вырисовывается. Хм. А вот с инженерной частью… тут нам крепко с народом помудрить придется. Надо бы пару ловушек для японцев придумать. И кстати, кое-какие мысли как раз по моему сбитому «ягдфлигеру», вдоль по извилине зашевелились. Угу. И воевать мы будем нынче на полную катушку. Чего другого я, может, и не знаю, а уж как глотку-то драть и задания раздавать я сама любого ботаника факультативно обучу».

Григорий Иванович был сильно раздосадован этой задержкой. Начальство приказало срочно, а что там, что тут, кругом одни раздолбаи. И почему только отменили вылет самолетом. Этого он понять не мог.

— В чем дело, майор, и представьтесь?!

— Старший лейтенант госбезопасности Васильев. Товарищ командарм 2-го ранга, тут на станции несколько членов вашей комиссии, которые раньше выехали, вас дожидаются. Прикажете им с вами до Борзи ехать или следующего поезда ждать.

— Это те самые засранцы? Те, что раньше всех выехали и всю холеру Сибирскую на себя собрали?

— Так точно! Мне приказ ваш нужен. Вы ведь главный в комиссии. Прикажете, хоть в Москву их обратно отправлю. Правда, там представитель Главпура грозился меня за это под трибунал отдать…

— М-да-а, щедра земля русская на дураков. Они хоть выздоровели, или пока едут, весь поезд наш обосрут?

— Да вроде полегчало им. Наш фельдшер их насквозь промыл и присланными из Хабаровска лекарствами лечил. Вроде оклемываются. Ну так что с ними делать, тащ командарм? Может, зайдете, посмотрите на них?

— «Насквозь промыл». Нехрен мне их разглядывать. Чего я, дизентерии не видал, что ли. Ладно. В вагон охраны их грузите, от нашего вагона подальше. Приедем, я лично каждому взыскание влеплю…

Паровоз чихнул клубами пара, противно взвыл и с пыхтением и скрежетом покинул эту даже толком не обозначенную на картах в высоких штабах станцию. Командарм стоял у широкого окна, кляня всех, кто создал ему эти проблемы. И тех, кто запретил вылетать самолетом. И тех, кто разрешил членам комиссии выезжать отдельными группами. И тех двух идиотов, которые при отправке из Москвы, опоздали на поезд и догоняя его на машине, догнали совсем другой поезд, идущий в Севастополь, но не разглядели и проехали на нем целый час. Они сами рассказали через день эту историю командарму. Поэтому полученной в Чите новой телеграмме о мающихся желудочными проблемами других торопыгах он уже не удивился. Хоть и матерился командарм последними словами, но ничего не мог с этим поделать. Состав комиссии был утвержден ЦК, поэтому он и не решился оставить очередных «засранцев» на этой станции.

Шеренга будущих соратников выжидающе всматривалась в глаза своего новоиспеченного командира. И, видимо что-то прочитав в них, личный состав все же выровнял куцый строй.

— Значит так, соколики. Общую боевую задачу все слышали, а теперь слушайте отдельные боевые задания. Гнатюк с Лесницким и пехотой Максимова прямо сейчас начинают готовить позиции у дороги на назначенных нам для обороны холмах. Получите у майора лопаты, ломы и кирки, все что дадут, и начинайте кротами в землю зарываться до самых кончиков ушей. Не дадут лопат, самим в округе сыскать! Не найдете, сделать! Да хоть родить, и чтоб никаких отговорок! Две линии траншей через два с половиной часа уже должны появиться. Привести в порядок те, что были до нас и соединить их вместе. Наметить расположение пары блиндажей-бомбоубежищ. Это доделаем позже. Места для позиций пулеметов пехоты ты, старшина, лично выбери. С учетом того как их пушками раскатали. И чтоб по три запасных позиции на каждый пулемет было. Три, а не две! Своих две японских «трещотки», на обратный скат вон того оврага поставить и замаскировать для флангового огня. Так замаскировать, чтоб пока стрелять не начнут, в жизни ни одному «косому» про эти пулеметы не догадаться было.

— Их же там прикрыть нечем будет, товарищ лейтенант. И четырех человек там без дела оставить придется, а нас и так мало.

— Не четырех, а двоих. У пулеметов магазинное питание, помощники им не требуются. И не без дела, выдать им туда еще одну снайперку, и будут они нам фланговым дозором. А чтобы их там не схарчили втихую, гранатными минами их с тыла прикрыть. Чего плечами пожимаете? Не слыхали о них, так я еще и не такому вас научу. Сейчас танкистов найду и вернусь, покажу вам на примере…

Задумавшись на минуту, командир сборного отряда продолжил выступление.

— Старший сержант Лесницкий! Четверых бойцов пошлешь к раскуроченной авианалетом японской зенитной батарее. Отыскать все снаряды какие остались, и любые полезные приспособы для минирования. Взрыватели, трубки там дистанционные, проволоки и провода всякие ищите. Стволы от малокалиберных пушек найдете, и их тащите. Будем ложную позицию батареи изображать. Собрать в округе все стеклянные бутылки, какие найдете. Будем их против танков зажигательной смесью наполнять.

— И еще, старшина. Приказываю снять в округе все до каких дотянетесь проволочные заграждения. Мы их потом заново установим перед нашими будущими позициями. Особенно чаще мы там их будем натягивать, где баргудам легче к нам конными подобраться. Пока все заграждения подготовить, а перед самой установкой выбранные места лично мне показывать. Я сейчас с остальными пятью десантниками примерно на час к своему самолету отбываю. Там тоже кое-какое оружие имеется. Освободившихся людей обратно пришлю. За меня остается командовать старшина Гнатюк.

— Есть!

— Чуть что важное всплывет, сразу же посыльного ко мне шли. Ильинский с Лосевым вон те разбитые японские грузовики потрясите. Нам до зарезу инструменты по металлу нужны. Ключи гаечные, отвертки, фомки, напильники, ножовки по металлу, молотки. Как найдете, все это галопом к самолету несите. А всю столярку и шанец какие сыщутся, пилы, ломы там, кирки и лопаты на позицию. Ясно?

— Так точно!

— Гнатюк, прямо сейчас отправь двух человек к майору за сухпаем для всех кто с нами на тех холмах куковать будет. И все фляги и другие пригодные посудины питьевой водой наполнить, чтоб до вечера нам с вами в сухофрукты не превратиться. Вопросы? Нет вопросов, бегом выполнять!

За время этого стремительного выступления выражение глаз Гнатюка успело трижды поменяться. И хотя природный скепсис из них никуда не делся, зато, как минимум, во взгляде старшины появился азартный интерес к продолжению этого концерта.

После совещания у наркома НКВД, авиаконструкторы еще долго не могли успокоиться. Павел Сухой нервничал. Несмотря на множество критических замечаний по проекту, всесильный нарком продавил это фантастичное техзадание. Пока перед группой разработчиков была поставлена непростая задача. Досконально изучить какие элементы БОК-7 могут быть без изменений взяты для оснащения планера «Аэрофлотовского» АНТ-37. Сразу были обозначены потребности облегчения конструкции при одновременном максимальном использовании всех свободных объемов для размещения топливных баков. Кабину штурмана решили упразднить, а носовой обтекатель должен был вырастать из кабины пилота без уступа. Поскольку кабину пилота все равно требовалось сильно переделывать, решили сделать ее двухместной, места рядом. Третий член экипажа должен был сидеть прямо за спиной пилотов перед ним требовалось установить перископический прицел для ведения аэрофотосъемки и пульт с перископическим прицелом для стрельбы из спаренного ШКАСа, стреляющего под хвост и немного в стороны. С оружием повезло. У Чижевского на одном из БОК уже ставился прототип такого устройства, его можно было взять в готовом виде и потом доработать. Особой эффективности тут не ждали. Высотных аэрофотокамер способных вести съемку с высот более десяти километров в наличии не оказалось. Аппаратуру решили делать заново, но на основе имеющегося образца германской камеры. Специальный телескопический объектив к ней нужно было в кратчайшие сроки изыскать и смонтировать. Систему обогрева носка крыла решено было сделать сдублированную. Туда планировалось направить по тонким трубкам охлаждающую жидкость от дополнительного радиатора и направить выхлопные газы. Параллельно там должна была стоять система электронагревателей запитанных от аккумуляторов и бортовых генераторов. Законцовки крыла было решено еще увеличить в размахе на пять метров. То есть превысить размеры крыльев самолетов БОК и РД. Мотокомпрессорные установки «Тюльпан-3» планировалось установить прямо в мотогондолах. Дизели Чаромского АН-1РТК с парой турбонагнетателей АТ конструкции В. И. Дмитриевского и И. Е. Скляра мощностью тысяча лошадиных сил (на взлетном режиме 1200 л.с.), должны были обеспечить машине дальность до семи тысяч километров. По прикидочным расчетам, максимальная скорость аппарата у земли не должна была превышать трехсот двадцати километров в час. Зато на высоте тринадцать тысяч метров предполагалось получить максимальную скорость без ВРДК около четырехсот десяти километров в час. А с включенными «Тюльпанами», обновленная «Родина» должна была разгоняться до пятисот шестидесяти. Набор тринадцати километров высоты должен был занимать около двадцати минут на максимальной тяге дизелей и экономической тяге ВРДК. За счет использования дизелей, залитые керосином топливные баки получались общими и для маршевых двигателей и ВРДК. При необходимости резко уйти от истребителей можно было включить и максимальный режим «Тюльпана». Тогда на высотах свыше десяти километров скороподъемность должна была вырастать примерно до 700–750 м/мин. Ни один современный истребитель не смог бы перехватить такого разведчика над целью. Впрочем, особых рекордов от машины не требовалось ей была уготована судьба тренажера для своих ВВС. Конструкторы еще не знали, что всесильный нарком сумел убедить своего патрона в необходимости создать самолет неуязвимый для врагов, и деморализующий их уже одной своей неуязвимостью.

Этим же утром на один из артиллерийских складов в Тамцаг-Булаке бодрой походкой заявился красивый молодой капитан в танковом шлеме. Недалеко от склада стоял его броневик с красной звездой, намалеванной на борту. Бронемашина была японская, пушка на ней стояла 37-миллиметровая. На этом «трофее» красовался белый номер 13. Капитан, цветисто ругаясь, крыл свое командование по поводу отсутствия снарядов и совал начальнику склада письменный приказ по кавалерийской бригаде, и еще какие-то квитанции на получение недостающего боекомплекта. Тучный военинтендант второго ранга только разводил руками, и с ухмылкой советовал сходить на склад зенитных боеприпасов. Посмеиваясь, он сообщил посетителю о том, что те которые есть этому «бронеконю», ну точно не подойдут. Красавец, продолжая ругаться, требовал дать ему пару снарядов на пробу, но был вежливо отправлен за разрешением к начальству. За все время длившейся беседы из-за приоткрытой бронезаслонки в сторону хозяина склада спокойно глядело круглое отверстие толстого перфорированного кожуха. Поверх прибора бесшумной стрельбы за развитием событий наблюдали холодные серые глаза. Градус беседы так и не дошел до точки закипания, и соискатель интендантского сочувствия смачно сплюнув под ноги, и продолжая материться, отправился к своему «бронтозавру». Машина не спеша завелась, и так же неторопливо поехала в сторону других складов. С чердака здания через площадь от артсклада, за отъезжающей машиной глядели другие газа. Эти глаза, сощурившись, наводили тонкие паутинки оптического прицела закрепленного на казенной части возможно единственного на всю группировку крупнокалиберного ДШК. Когда замначальнику особого отдела Первой армейской группы доложили о появлении рядом с ловушкой весьма интересного объекта, капитан госбезопасности бросил все дела, и примчался самолично поучаствовать в этой фазе операции. И хорошо, что он не доверил эту работу другому. Шанс захватить вражеского шпиона у них был. Правда, для этого сначала нужно было расколотить пятилинейными пулями грязно-зеленую железяку. Капитан подумал и стрелять все же не стал. Зато с этого момента все стационарные и передвижные посты наблюдений до самой ночи не выпускали броневик и его хозяев из поля зрения. Операция понеслась к развязке…

Через час вытащенный из ила, и лежащий на топком берегу кверху пузом И-14 был, наконец, перевернут через винт в нормальное положение. Павла вместе с танкистами и десантниками успели. Танком Т-37 может и был бестолковым, но как тягач он чего-то да стоил. Нарезанный из брезентового тента бандаж плотно обхватывал хвост истребителя. Сперва самолет тросом подтянули к берегу так, что ракетные блоки стали доступны для демонтажа. Рябой танкист между рывками проскальзывающих в илистом грунте гусениц, матерился на своем специфическом танкистском диалекте, но тянул при этом осторожно. Огромного труда Павле стоило упросить его дождаться демонтажа ракетных блоков, чтобы потом дернуть трос в другую сторону и перевернуть аппарат на брюхо. И вот теперь И-14 с помятым килем наконец лег в горизонт, вся его кабина была в грязи. Павла хотела было выпустить шасси, но не преуспела в этом. Механизм выпуска был надежно заклинен, а сами ниши прижаты к земле. Начинать эту попытку нужно было еще в положении вверх ногами, и теперь поздно было ругаться на собственную бестолковость. Главное, что оружие с машины удалось снять. Самым трудоемким оказался демонтаж березинского крупняка с боекомплектом. Но вот, через полтора часа после эпохального выступления перед новоприобретенными подчиненными, поставленная самой себе задача, была выполнена. Самолет лежал на берегу и был с помощью брезента грязи и местной растительности тщательно замаскирован. Маскировка была временной, и на случай захвата машина была заминирована парой гранат примотанных к бензобаку. Все четыре авиационных ствола были, наконец, освобождены от креплений. Теперь они разлеглись посреди растянутого на командном пункте этого участка обороны куска брезентового тента, снятого с разбитого японского грузовика. Десантники недолго чесали в затылках, глядя на добытое пилотом богатство, и вскоре бодро приступили к разборке и чистке незнакомого оружия. В стволах и механизмах пушек и пулеметов плескалась вода с илом, поэтому чистка и смазка были далеко нелишними.

— Гнатюк!

— Я, товарищ лейтенант!

— Со ШКАСами знаком?

— А то как же. Мы ж в своей бригаде всякое оружие имеем.

— Тогда вот тебе пара авиационных пулеметов. Найди какие-нибудь сошки или вертлюги для них, сформируй расчеты, и на запасные позиции их расставь. Предупреди там, чтоб длинными не били, а то стволы мне поплавят. А вот авиапушки, те без станков стрелять не могут и никакие сошки тут нас с тобой уже не спасут. Так что, включай десантную смекалку, и для них прочные станки придумывай. Ты сам этими «мухобойками» и будешь командовать. При попытке захвата их нужно подорвать. Справишься?

— Хм. Куды ж нам из хаты деваться. Думаю, была бы бронь, а уж станки-то мы к ней спроворим. У меня батя корабли на заводе ладил, и сам я металлист потомственный. Так что ради святого дела все хитрости вспомним.

«Во как, у меня старшина-замкомвзвод металлист потомственный… Наших бы металло-байкеров к нам сюда на дискотеку потрястись».

— И еще, старшина, подбери мне четверых из максимовского отделения в артиллеристы.

— Есть подобрать! А пушки-то откуда?

— Пушки у нас одноразовые, зато целых две и восьмизарядных. Когда отстреляемся, чтоб никто про них ни полслова не пискнул. Понятно тебе? Не было у нас пушек и весь сказ!

— Так точно, товарищ лейтенант! Може, это мы тут просто гранатами бросались?

— Молодец, соображаешь…

/ черновой вариант обновления от 24.09.12/

Это был тот довольно-таки редкий случай, когда всесильный нарком, требовал от подчиненного доклада не в своем, а в его кабинете. После бесед с авиаконструкторами, Лаврентию Павловичу сейчас просто хотелось тишины и покоя, но не поинтересоваться ходом технического расследования по этому странному делу он не мог.

— Ну как, товарищ майор госбезопасности, разобрались, наконец, с наследием этого нашего «крылатого Оракула» или вам еще помощников добавить?

Такое добавление помощников было последним о чем мог мечтать руководитель спецтехотдела майор госбезопасности Давыдов. Как правило, в его родном наркомате, нарочитое назначение способного помощника означало для руководителя отдела резкое похолодание организационного климата. Стало почти непреложным законом, что в скором времени после такого назначения, такой вот бывший помощник возглавит подразделение, а вот его бывший начальник может быть переведен на другую работу, а может и отправиться осваивать далекие края. И если к первому Михаил Аркадьевич регулярно готовил себя, то второго категорически опасался…

— В целом мы уже разобрались, товарищ нарком. Но возникли новые вопросы…

— Наверное, эти вопросы, товарищ Давыдов, стоит задавать уже нашим советским ученым. Ну, а самого-то этого «Оракула», на мой взгляд, давно пора брать в оборот по поводу того, что он от нас все-таки смог утаить. А вы как считаете?

Давыдов, выдержал паузу, продумывая ответ. За последний месяц сведения упомянутого наркомом источника сильно расширили горизонты работы спецтехотдела, и подарили новые неожиданные перспективы. Однако, начальник СТО хорошо понимал, что его собственное положение в любой момент может резко измениться, и продолжал искать возможности для укрепления своей репутации перспективного руководителя.

«Если этого летчика прямо сейчас возьмут в оборот да еще и без участия СТО, то наша собственная активность сильно померкнет в буйном полыхании успехов следствия. И вот тогда-то и появится реальная угроза упустить эту «Жар-птицу». А раз так, значит, сейчас от руководителя спецтехотдела требуется сильный и интересный ход. Не через месяц, а уже сейчас. И хорошо, что у меня в запасе есть такой ход, не зря же я тот научный коллоквиум провел. Угу. Поделился сверхсекретной информацией с несколькими зека. Ну, а как же еще проводить серьезный технический анализ разведданных? Но, во-первых, они у нас уже и так ко многому допущены. А во-вторых, даже если сдадут меня свои же подчиненные, все равно будет мне чем оправдаться. Ну, а сегодня самое время начинать эту разведку боем…»

— Насчет летчика и дальнейшей работы с ним вам, товарищ нарком, виднее, что с ним нужно делать. Я же считаю, что он просто толком не знает очень многого, из того, о чем пишет. Но вот задавать появляющиеся вопросы, товарищ нарком, наверняка, стоит не только ученым, с которыми мы кстати уже активно консультируемся… К примеру, вот этот раздел приложения к его письму вскользь упоминает о неких работах по сугубо ракетной тематике. Кстати в УВВС и НИИ ВВС эти данные он почему-то не передал, возможно посчитал это направление непрофильным для нашей авиации. Но вот сами сведения очень интересные, хотя и очень скупые. Просто удивительно…

— Ничего в этом нет удивительного, товарищ Давыдов. Этого летчика ракеты наверняка интересовали в последнюю очередь, ему ведь на самолетах летать. Что, разве не так?

— Наверное все это так, товарищ нарком, но вот этот большой абзац записки представляет для нас такую же большую загадку. Пожалуйста, прочитайте его…

Берия сощурил глаза, вчитываясь в выцветший машинописный текст.

«…упоминаемый источником фон Браун якобы с начала 30-х активно занимается проблематикой создания баллистических ракет большой дальности (вплоть до межконтинентальной). Такие ракеты судя по всему должны развивать скорость в стратосфере во много раз превышающую скорость звука, и на подлете к цели перехват их средствами ПВО исключительно маловероятен (существующие средства обнаружения и уничтожения воздушных целей не рассчитаны на такие практически артиллерийские скорости). Сам фон Браун вроде бы бредит полетами человека за пределы атмосферы, и в то же время активно создает для военных одно и двухступенчатые ракеты, пригодные для нанесения многочисленных ракетных ударов по площадным целям за сотни, а возможно и за тысячи километров от места старта. Точными данными по современному состоянию проектирования этих ракет источник не располагает. Тем не менее было высказано мнение, что чрезмерно высокая цена такой программы могла бы окупиться только в одном случае. Если бы боевая часть таких дальнобойных ракет снаряжалась не обычной взрывчаткой, а чем-то многократно превышающим ее по боевой эффективности (по принципу одна ракета – один уничтоженный город). По словам источника сомнительно чтобы этим «чем-то» было обычное химическое оружие, ведь тот, кто первым применит его в войне, обрекает свою страну на массовое применение по ее армиям и мирному населению накопленных противниками химических арсеналов. Вряд ли такие риски остановят авантюристов, но смысл производства такого оружия при достаточно большой дальности действия гораздо более дешевой на данный момент авиации должен быть для них чем-то оправдан. Вопрос, чем именно такое расточительство оправдывается для руководства Германии, пока остается открытым. Более дешевым и понятным способом использования ракет, по мнению, источника как раз и является применение их в более компактном виде для ПВО. Такие зенитные ракеты должны управляться по радио и перехватывать воздушные цели на высотах до 15 километров и на удалении от охраняемого объекта до 30–40 километров. Применение для наведения на конечном участке полета теплового принципа сопровождения цели (фиксирующего тепло от работающих авиадвигателей), должно обеспечить поражение цели одной ракетой. Кроме этих сведений источник что-то говорил о планах немцев по применению пульсирующих воздушно-реактивных двигателей проектируемых компанией «Аргус» для скоростных крылатых ракет выполненных по самолетной схеме и предназначенных для атак наземных войск и боевых кораблей, но эти сведения поданы источником как сомнительные… ".

— И в чем же тут для вас главная загадка? Я так понимаю, что вы намекаете на вопрос, какой такой сверхмощной взрывчаткой немцы будут снаряжать свои ракеты.

— Да, товарищ нарком, этот момент пока вообще ни по каким каналам не находит объяснений. И, раз нет объяснений, значит, либо этого сверхмощного оружия не разрабатывают, либо секретность там просто запредельная. Обзоры сообщений нашей стратегической разведки также не упоминают о таких исследованиях. А ведь если такие работы все же ведутся, то угроза оттуда может быть нешуточная. Не пора ли нам обратить на это внимание?

— Этим вопросом мы займемся отдельно. Это все?

— Есть и другие моменты. Упоминаемые в записке крылатые ракеты у нас в стране действительно разрабатывались в РНИИ как проект 212, хотя сейчас это направление свернуто, как бесперспективное. Был еще лет пять назад другой проект специальной телеуправляемой торпеды сбрасываемой с бомбардировщика. Тогда дело застопорилось, но теперь у нас есть несколько вариантов реактивных двигателей и можно возродить эти технические задания или создать новые с учетом изменения наших возможностей. Флот наш пока сильно уступает вероятным противникам, зато нашей морской авиации наверное не помешали бы такие дальнобойные средства для уничтожения больших кораблей противника, для которых почти не опасна корабельная ПВО.

— Хорошо, я поставлю вопрос и по этой теме. Что еще у вас?

— Еще, нам уже известно, что немцы и англичане активно развивают радарное направление. Скоро у них на боевом дежурстве появятся станции дальнего воздушного обнаружения, которые смогут наводить свои истребители. И тогда нашей дальней авиации будет сложнее бомбить стратегические объекты во вражеских тылах. А упоминаемые в записке старшего лейтенанта зенитные ракеты как раз хорошо дополняют такие станции обнаружения и делают возможным создание всепогодной системы противовоздушной обороны. А ведь в ракетном институте вместо нормальной работы уже несколько лет одни склоки да дрязги, да и по радарам у нас успехи довольно скромные, как бы нам в этом не отстать от противников, товарищ нарком.

— Ну что же, мыслите вы, товарищ Давыдов, в правильном направлении. Пока подготовьте для меня свои предложения по кадрам, для всех перспективных направлений работ, но на большое финансирование в ближайший год-два даже не рассчитывайте. Каждая такая ракета или радар могут оказаться для нашей страны слишком дорогими, и не обязательно пригодятся. Даже эти новые реактивные моторы свою дороговизну пока не оправдывают. Можно было бы вообще не тратить на них время и народные средства, если бы не эти сведения из-за рубежа.

Нарком вышел из здания СТО в глубокой задумчивости. Поднятая Давыдовым тема, была похожа на дезинформацию. Но если это все же правда, то по вопросу требовалось срочно проводить тщательную проверку, о результатах которой придется докладывать Хозяину…

«Хм. А Давыдова мы, пожалуй, менять не будем… пока. Он, конечно, карьерист, но вроде бы способный. И перспективу видит, и организатор вроде неплохой. Ладно, там видно будет…»

— Эх, товарищ лейтенант! И не надоест же вам с этими детскими игрушками ковыряться? Али мы до Нового року подарков сбираем?

— Ты ж, Гнатюк, вроде старый вояка… Это когда же бойцу запас карман тяготил? И вообще, старшина, не болтал бы ты под руку, а? Ведь видишь же, что людей у нас меньше чем кот наплакал. Значит любые средства для оборы хороши, чтоб бойцов сберечь. Иди лучше проверь, как там Максимов заграждения поставил.

«Гм. Не нравится этому «Рэмбо» моя отповедь, ох не нравится! Сперва вроде проникся, когда авиационное оружие приспосабливал, а теперь снова нос воротит. Ну-ну».

— Было б на що дивиться. Может я все же лучше до самураев схожу, ще пару пулеметов раздобуду.

— Гнатюк! Не серди меня, будь ласка. Я тебе уже дважды это запретил. А приказы командира в армии не обсуждают. А за самоволку я тебя нарядами стращать не буду…

— Да что вы, товарищ летчик, а чем же пужанете?

— Да просто нос твой поломанный в другую сторону вправлю. А как бойцы после этого твои команды слушать будут, тебе виднее?

— А наоборот не получится?!

— Нет, товарищ десантник. Не выйдет наоборот. Зря ты, старшина, всех пилотов с ходу в белоручки записал. Поэтому, если станешь дурить, удивишься… И если с первого раза до самосознания не дойдет, то обойдусь я тут и без тебя. В ячейку вон пойдешь, сам собой командовать. Ну как, приказ повторить?

Старшина, фыркнув, ушел. А Павла осталась в раздумье. Придирки и обидки Гнатюка Павлу не беспокоили. Было видно, что дядька он неглупый и опытный, хоть и младше ее постперестроечной лет на пятнадцать. А что гонору много, так в каждом коллективе за всегда требуется себе репутацию ставить. Уж на это ее жизненного опыта хватало с избытком. А вот обеспечение надежной обороны, выделенными под ее командование парой десятков бойцов, напрягало. Даже с авиапушками и блоками эрэсов позиция ей казалась слабой. Вот поэтому двенадцать трехпатронных связок калибра 37 мм лежали сейчас на кусках брезента с вывернутыми капсюлями. И Павла, плюнув на свои терзания, стала опасливо вставлять в середину каждой связки самодельный взрыватель слепленный из автомобильной лампы с разбитой колбой и набитых порохом изогнутых латунных трубок. Трубочки, уплотненные изоляционной матерчатой лентой, она бережно заправляла в пустые отверстия от капсюлей. В работоспособность этой адской пиротехнической конструкции бывшему мастеру цеха верилось с большим трудом…

Ожидаемой майором Кольчугиным атаки все не было. Вместо этого было три артналета. В паузах между ними несколько раз стремительные наскоки небольших баргудских отрядов прощупывали оборону. Откатившись под пулеметным огнем на одном направлении, через несколько десятков минут они пробовали свои силы на другом. Все это было очень похоже на разведку огневых точек, проводимую для японской артиллерии. После второго такого внешне бестолкового разведброска, Павла приказала пулеметам временно вести огонь из стрелковых ячеек, а пулеметные гнезда пока не засвечивать. Да и вообще дала команду поменьше демонстрировать огневую мощь, и не высовываться. Вглядываясь через окуляры трофейного японского бинокля в застывшие океанские волны монгольских сопок, из-за которых еще недавно выскакивали вражеские кавалеристы, она вдруг насторожилась. Несколько секунд напряженного вслушивания… и она узнала этот звук.

— ВОЗДУХ! Всем, кто не входит в зенитные расчеты, укрыться в блиндаже!

— Почему это мы все еще стоим, товарищи бойцы и младшие командиры?! А ну бегом, выполнять приказ!!!

Подчиненные, сбросив оцепенение, суетливо заметались по позициям. Зверское выражение лица бывшего мастера сборочного цеха, а ныне командира «сборной солянки», защищающей северные подступы к плацдарму, ненадолго смягчилось.

— Лейтенант, может того… Ну ее, эту панику. Может, мимо пролетят, а?

— Нет никакой паники. И не пролетят они мимо, старшина. Слышишь, звук моторов с юго-востока нарастает? И высота судя по всему небольшая. Моторы точно не наши, и хотя у японцев они часто одинаковые для всех, но сейчас это не истребители – это бомберы идут. А к кому тут ещё идти? Вот так-то, дружище. Ступай сам к Лесницкому, и «Березу» чтоб мне не использовать! Там станки еще то дерьмо, да и снарядов с гулькин хрен. Разрешаю только ШКАСами и пехотными авиацию встречать.

Павла встала во весь рост над траншеей, и срывая связки, прокричала паре разбросанных по позициям «эрзац-зенитных» расчетов свое наставление к бою.

— Зенитчики! Слушать меня внимательно! Наши позиции на самом краю, поэтому атаковать они сначала будут наших соседей! Повторяю для тех, кто забыл! Стреляем только заградительным огнем! Если цель идет прямо на нас, бьем на один-полтора корпуса цели выше и впереди ее. Если мы сами сбоку от цели, то бьем впереди по курсу, упреждение выбираем как я показывал, в зависимости от скорости самолета. Огонь открывать только после меня. Бить очередями по пятнадцать-двадцать патронов, в первую голову по тем, кто заходит в атаку, чтоб они мазали. Смотреть за моими трассами, куда я бью – туда и вы. Без толку не поливать! На отражение авианалета тратим каждый не больше одной патронной ленты. Это всё! Зенитные расчеты, К БОЮ!

Главные слова были сказаны, и больше драть глотку стало не о чем. Скрывшись до плеч в овальном окопе, Павла прижала к плечу неудобный самодельный приклад ШКАСа. Алжирским невольником, под упирающимися в японский ранец кривыми кустарно выполненными сошками, скрючился второй номер импровизированного зенитного расчета. Впереди на стволе неровным проволочным эллипсом покачивался согнутый из толстой проволоки «эрзац-прицел». Справа и слева впереди нее, приготовились к бою расчет второго ШКАСа и расчет одного из «максимов». Вот из-за сопок колонной трехсамолетных звеньев вынырнуло десятка полтора одномоторных самолетов с неубирающимися шасси. Облетев позиции по кругу, бомбардировщики разделились на две группы. Одна группа нацелилась на артиллерийские позиции, а вторая стала лениво заходить на наиболее мощные узлы обороны плацдарма…

«А вот теперь, товарищи партийцы, комсомольцы и беспартийные настал и наш черед. Приготовиться… Вслух можно и не командовать, один хрен не услышат. Я им своими трассами все покажу… Ждём пока… Ближе, еще ближе… Огонь! Вот так, ребятушки… Чуть выше прицел… За моей очередью следите, черти! Еще выше! Нá тебе, зараза узкоглазая! Еще добавим… Молодцы, ребята! Ай молодцы! Только не расслабляемся. Вон они, гады. За моим огнем смотреть…»

Вышедший на боевой курс бомбардировщик внезапно оказался в пересечении нескольких пулеметных трасс. Дернувшись из стороны в сторону, он сбросил бомбы мимо цели и неуверенно заковылял в сторону откуда пришел. Следующие за ним Ки-30 тоже сбили прицел и, не сбросив бомб, пошли на второй круг. Из других мест плацдарма к самолетам также тянулись разноцветные строчки сверкающих редкими трассерами пулеметных очередей. Кроме зенитчиков Павлы, стреляло около десятка пулеметов. Японцы поняли свою ошибку, только когда один из самолетов, задымив, вскоре закувыркался вниз. Экипаж сбитого бомбера успел выпрыгнуть с парашютами. После этого звенья бомбардировщиков набрали высоту около двух километров и снова пошли на цель. На этот раз вдоль реки.

— Прекратить огонь! Я сказал, прекратить огонь! Расчетам вместе с оружием в укрытие!

Однако новый приказ понравился не всем, а земляк старшины боец Щуренко из отделения Максимова даже решился высказать свое недовольство вслух.

— Товарыщ лейтенант, вон же воны лытят! Тильки скомандуйтэ, мы йих як в пасху розмалюемо…

— Бегом в блиндаж все! На такой высоте в них даже снайпер не попадет. Всем в укрытие! Я остаюсь за наблюдателя. Максимов! Через полчаса бойца мне на смену…

Белый шелковый платок приятно холодит шею, затянутую красивым оливковым кителем с петлицами цвета снегириной грудки. Правда, сейчас фигура мужчины укутана в утепленный и немного неуклюжий летный комбинезон. Но когда он обычно идет в своей форме по улице, то любая девушка, опустив глаза, загадочно улыбнется увидев бодро шагающего защитника неба. Даже здесь, на западных территориях, это скоро станет правилом. А дома все кроме старших по званию стремятся первыми склониться перед ним в приветствии. Это ли не счастье? Наверное, счастье. Вот только до дома теперь неблизко. Но если перелетишь море, то увидишь в туманной дымке контуры священной горы. А когда колеса твоей «громовой птицы» коснутся земли предков, то ты вдохнёшь сладостный запах дома. Запах, в котором переплетаются ароматы трав, дым очагов и тонкий флер благовоний. А может быть ты сначала услышишь шуршание одежд, и стук деревянных сандалий. Все это будет, но чуть позже. А сейчас надо добавить оборотов мотору…

В прицеле дымятся позиции коммунистов, за спиной штурман командует поправку к боевому курсу. Пилот вдруг вспомнил слова, которые снова повторил перед вылетом командир шутая. «Станем подобны грому». Сам генерал Гига командующий авиацией Квантунской армии недавно приезжал на аэродром Ганчжур из Хайлара чтобы напутствовать вылетавших на задание пилотов. Это были его слова. Генерал тогда провожал своих крылатых воинов с улыбкой. И все пилоты и наземные специалисты помнили как пару недель назад он лично сидел за штурвалом бомбардировщика, возглавляя строй армады возмездия. Ни один пехотный генерал императорской армии не пользовался такой же любовью своих солдат, возможно ни один из них не любил так своих солдат. А этот генерал любил своих пилотов, и пилоты отвечали ему тем же.

«Станем подобны грому. И если нам суждено сегодня уйти, чтобы потом вернуться в храм павших воинов, и остаться там навеки среди вечноцветущих ветвей сакуры, то капли пролитой нами крови окрасят сотни и тысячи восходящих солнц на крыльях наших самолетов. И наступит день, когда белое знамя с пылающим солнцем ласково укроет пока еще прозябающие в дикости окраины огромной державы. И вот тогда даже чванливые гайдзины склонятся пред дворцом императора, испытывая страх и уважение…»

Пулеметные трассы врага кривым уродливым веером встают перед капотом. Слышны попадания пуль в крыло и мотор. Руки все сильнее сжимают штурвал в ожидании боли.

— Мы на боевом курсе, господин поручик. Вижу дым из под капота!

Несколько пуль залетели в кабину. Треснуло остекление, но сами пилоты еще не ранены.

— Мы не свернем с курса… Мы станем подобны грому, Сатори.

— Да, командир… Приготовиться к сбросу… Батарея в прицеле… Сброс!

— Обороты двигателя падают! Сатори! Связь с командиром шутая!

— Командир, связи нет!

Дымящийся самолет терял скорость. Плохо слушаясь рулей, он неуклюже разворачивался на обратный курс, когда первые языки пламени пролезли в кабину в районе педалей.

— Капрал Сатори! Покинуть самолет!

— Есть покинуть самолет!

Два парашюта раскрылись в небе километрах в восьми южнее плацдарма. Комбинезон пилота дымился. Боль от ожогов он почувствовал лишь когда вылезал на крыло. А когда кольцо парашюта было неуклюже выдернуто, сознание оставило пилота. К спускавшимся японским летчикам уже скакали манчжурские конники, но пилот их не видел…

Поэт не солгал насчет тишины украинской ночи. Но ночь, увы, не вечна, и за окном уже клубился сереющий туман. Мягко выцветали предрассветные тени, а певцы рассвета уже заводили свои любовные песни. Посреди комнаты, судя по многочисленным царапинам и потертостям на нем, стоял настоящий походно-боевой чемодан командира РККА.

— Поедешь?

— …Так надо, Ларис.

— А я?

— В этот раз тебе нельзя.

— Я даже не спрашиваю «почему нельзя». И все же, Вася… Ну, в этот-то раз зачем?

«Зачем мне самому ехать? Хм. А ведь я Пашку тогда в Скоморохах, о том же самом, и почти такими же словами, спрашивал. Эх Ларочка, Лара. Зачем? Ты-то меня поймешь, ты у меня понятливая. Вот самому себе отвечать тяжелее. Для полка мне польза всего этого вроде понятна, для бригады тоже. А вот для страны… не знаю. Не знаю я наверняка, что и как там будет лучше. Может сейчас по-другому надо. Может мне в Житомире важнее остаться, а не в Монголию мчаться. Дел невпроворот, но из этого клубка каждый раз что-то более важное выбирать придется. И каждый раз страшно ошибиться. Но сейчас-то я ошибки не чувствую, хоть и объяснить самому себе толком не могу. Лететь надо, и послать кроме меня сейчас некого. Вот и весь сказ…»

— Все ты у меня знаешь зачем да почему, плакучая ты моя. Там хлопцы наши бьются… Там Пашка… Да и кого я заместо себя-то пошлю? Комэсков? У них у самих еще в носу холодно и молоко в одном месте не обсохло. Мещеряков уже укатил, но его одного мало будет. Кузьмич бы справился. Вот его я бы отправил, да комбриг в этот раз не разрешил. Аварий он боится. И правильно, боится! Сама же знаешь, какой грозный приказ нам из УВВС спустили. По всей стране, в каждой бригаде теперь началось. Ильич каждый день матерится, говорит, скоро на политзанятия времени не останется. Людям ведь и отдыхать надо. Зато топлива нам вон сколько дополнительно выделили. Начтыла бригады аж кипятком писал от жадности, но до зимы теперь про обсохи бензобаков можно и не вспоминать. Знай себе, упражнения отрабатывай, да не какие-нибудь, а сверхсложные. Вот только на каждое упражнение, Ларис, планы вынь им, да положь! На каждый полет формуляры как в библиотеке заводи! Кто, да что, там перед полетом делал, да как тот самолет к полету готовил. И после полета отчет. Все им там по графам распиши. А ведь вся эта новая хрень с Пашки-засранца пошла! Ууу, злыдень! Мало я его воспитывал. Нет Ларис, без Кузьмича они тут точно не справятся. А за каждую аварию… Да, ты и сама все знаешь. Ну не сердись… Рябинушка ты моя. Я ведь вернусь скоро. Скоро-скоро. Этих пятерых на тех поменяю, осмотрюсь там, и назад. Да и не привыкать нам с тобой, а?

— «Осмотрюсь»… «Не привыкать»… Рубцы и ожоги на тебе лечить… А мне в подушку плакать… Письма чужой рукой написанные из госпиталей читать… Или, вон, крики твои потом по ночам слушать… А Вась, «не привыкать нам»?!

— Лариса!

— Вася!? Ну, ведь нету там в этот раз никакой нехватки. Вон сколько их вокруг молодых да сильных! Чай ведь не Гражданская, а? И не Кабул с Туркестаном нынче. Под твоим Чжайланором вас в десятки раз меньше было, чем их сейчас там набралось. И тогда я ни слова ведь тебе не сказала. Все понимала… А теперь?

— Лара! Ну, перышко ты мое любимое… Ну ты же знаешь, что не для себя я еду. Вот еще, нужны мне такие развлечения! Ведь для нового Центра все эти хлопоты. Раз уж взялись мы по-новому учить ребят в небе драться? Значит надо учить! По-настоящему учить. А без крупиц боевого опыта даже с этими пашкиными учебными пулями, это еще не учеба. Вот поэтому мне туда дорога… Да, и не бойся ты! Ничего страшного там со мной не случится. В тот раз я из этого Китая вернулся, и в этот раз по пути домой не заблужусь.

— Значит, и летать там будешь… И опять мне тебя ждать. Одной… Дал бы нам Бог ребеночка, так я бы…

— Ларис! Ты же жена коммуниста. Да и хватит уже поминать в суе… И вообще! Вот ты все бубнишь «детей бы», а разве у нас их нет? Ты вокруг-то оглянись! Вон они какие здоровые вымахали. Каждый год с разных концов страны нам с тобой письма пишут. Даже посылки. А то и заедут вон… Хм. Сколько пинков с матюками мной им выдано, а тобой сколько пирогов скормлено? Так чьи же это дети, как не наши? А, Ларис?

— Ладно, Вась… Засранца этого увидишь, передай… Нет ничего не надо, я лучше ему посылку соберу. Вера Максимовна его детскую карточку мне недавно выслала, и еще одну подружки его. Вторую ты ему сам передашь, а детскую я себе оставлю. Смешной он там…

— Может, не надо посылку? Там еще наши ребята будут…

— А я подписывать не буду. Отдай ему, все равно он на всех поделит. Упмх!

— Лара! А ну, не смей! Слышишь?

Через несколько минут чемодан в правой руке полковника был уравновешен туго стянутым бечевкой свертком в левой. Супруги на несколько долгих мгновений замерли в прихожей. Женские руки через силу медленно соскользнули с перетянутых портупеей спины и плеч родного человека.

— Береги себя, Васенька! И за ним там тоже пригляди…

— Ну все. Будет-будет. На крыльцо не выходи, примета плохая. Ильичу, когда из округа вернется, накажи, пусть как хочет, но чтобы пробную варламовскую киноленту к нам первым привез. И не грусти. Приказываю улыбнуться! Ну-ка. Вот так-то лучше будет. Ты же у меня умница…

Но бодрый голос Петровского никого тут не мог обмануть. Усаживаясь в бригадную «эмку», он мазнул рассеянно взглядом по родному окну, и встретившись взглядом с глазами жены, тяжело вздохнул. Потом быстро провел ладонью по лицу, словно бы сгоняя несвоевременные печали, и резко расправил плечи.

— Жуков! Почему стоим? Самолет меня ждать не будет…

Тело Бочкова напряглось, но тут же снова расслабилось. Эту, почти флотскую, качающуюся походку он бы ни с кем не спутал. Но хотя два часа для сна не слишком много, старший майор госбезопасности поднялся с лежака, и смачно потянулся. Без серьезной причины тревожить спящего командира его заместитель бы не решился, а, значит, высыпаться начальнику особого отдела Первой армейской группы придется в следующий раз.

— В чем дело, капитан?

— Там тот длинный приехал. Просит его принять.

— Зови. И чаю нам изобрази, пожалуйста.

Высокая, затянутая в коричневую летную куртку, фигура пришельца смогла полностью разогнуться только ближе к центру юрты. Бочков внимательно следил за выражением лица нежданного гостя. Голубые глаза вошедшего были задумчивы, но не пусты, это радовало. Бочкову уже доводилось видеть пустое безразличное выражение этих глаз, направленных на предшественника его нынешнего начальника. Тогда, правда, всю работу выполнили сами сотрудники наркомата, но это лицо там тоже несколько раз мелькало.

— Чай будете, товарищ Го…

Повинуясь раздраженному жесту блондина, Бочков не стал продолжать. Раз не хочет чтобы звучала его фамилия, значит, к тому есть причины. К конспирации старший майор был приучен давно, и сам требовал ее от других. Поэтому он не обиделся.

— От чая не откажусь. И, Виктор Михайлович, примите мои извинения за прерванный сон, но мне срочно нужно принимать решение, а вот данных для этого пока маловато. И отложить эту беседу у меня нет никакой возможности. Можем сейчас поговорить?

— Не стоит извинений, Александр Евгеньевич. И, конечно же можем. Я даже предвижу тему нашей беседы.

— Вы не ошиблись, разговор будет о вашей пропаже.

— Пока еще не пропаже.

— Все еще надеетесь вернуть?

— Мы, Александр Евгеньевич, привыкли не просто надеяться, а рассчитывать, причем чаще всего на свои силы. Разве что десантные операции, для нас трудная для выполнения своими силами задача. А вот все менее масштабное…

— Ну что ж, все вы верно говорите. Мы ведь с вами, Виктор Михайлович, одной школы. А ЧОН с ГПУ плохо не воспитают. Я тоже считаю, что вы своими силами способны нормально решить эту задачу. Вот только от меня ТРЕБУЮТ, проконтролировать этот процесс. Вы понимаете ЧТО это значит?

Бочков хмуро кивнул. Особые полномочия этого таинственного товарища были известны в НКВД очень хорошо. А работа начальника особого отдела НКВД довольно регулярно пересекалась с делами его сегодняшнего гостя. И хотя никакого прямого подчинения ни в одну из сторон тут и быть не могло, но мешать работе друг друга обоим работникам «тайного фронта» было не с руки. Поэтому им приходилось часто договариваться. И, судя по всему, этот раз не должен стать исключением из этого негласного правила…

В предутреннем сумраке, двое человек невидимками лежали среди кустов на повернутом в сторону аэродрома склоне небольшой сопки, укрывшись до самых глаз плащ-накидками. Упираясь спиной в довольно крутой склон, один из них внимательно разглядывал тускло мерцающую фонарями авиатехников авиабазу в монокулярный перископ, вращая верхнюю часть расположенной чуть выше уровня глаз рукояткой. Второй держал в руках японский армейский бинокль. Тишины и спокойствия на объекте наблюдения не было и в помине. Жизнь на военных аэродромах обычно не затихает даже ночью. Она становится чуть менее шумной, но совсем не замирает никогда. Наблюдатель внимательно осматривал подходы к авиабазе и ориентиры. Нанес себе на схему стоянки самолетов, ангары и одну зенитную установку.

— Вашбродь, господин капитан, глядите…

— Тихо! Язык отрежу! Ты что, … нас в двух шагах от цели выдать решил?!

— Виноват. Доложить хотел. Вон там броневик в ворота проехал.

— Вижу его, и последний раз я тебе, Безбородько, напоминаю. Здесь есть только «товарищ старший лейтенант госбезопасности». Все понял?

— Так точно.

— Бегом к Сильвестрову. Передай ему схему, и скажи, что мы уходим. Через два часа уже в Тамцаг-Булаке будем. Мне на совещание нельзя опаздывать. А он пусть останется и весь распорядок работы аэродрома составит. К вечеру я за ним вернусь, и чтоб все у него было готово.

— Слушаюсь!

От яростного шепота командира, спина фельдфебеля напряглась и покрылась испариной. Через минуту он уже по большой дуге стремительно полз к другому наблюдательному посту. А его командир напоследок вгляделся в размытые пятна укрытой чехлами летной техники.

«Ужо будет вам, «товарищи», на орехи. Долго же мы ваше гнездо искали, ну да ничего. Никуда-то вы от нас теперь не денетесь. В двадцать первом в Сибири у меня всякая шваль советско-китайская даже пискнуть не успевала. Вот и вам скоро даже пищать не придется, сразу без писка у меня захлебываться будете. И хотя и нагнали вы сюда народу кучу, но все ж, как был у вас, краснопузых, бардак, куда ни глянь, так и доныне остался. А вот мы вас скоро толковому порядку научим. Даже не сомневайтесь. Ужо, дождетесь…»

Размеченная в британских ярдах шкала японского бинокля не спеша прошлась по недавно выученным ориентирам. Небольшие группы конницы там и тут мелькали между холмов, видимо стараясь не показываться до самого момента атаки. Место где они сейчас накапливались для броска командир сборного отряда вместе со старшиной часа за два до этого лично исползали на брюхе. А по извивающейся между холмов дороге даже не шли, а буквально крались пока всего два легких танка «Ха Го». До них было еще больше километра, но было понятно, что до самых позиций противника они в походном положении идти не собираются. В прошлый раз танкистов майора Фукуды на этом направлении встречала пара противотанковых орудий. Об этом свидетельствовали чернеющие у дороги останки сгоревшего среднего танка «Чи Ро». Остальные подбитые машины удалось эвакуировать. В этот раз японцы не желали повторять своих ошибок, но двигаться без дороги по холмам танкам было не под силу. Их командиры конечно же видели, как прикрываясь дымовой завесой, несколько бойцов противника что-то делали на дороге. Они даже вызвали огонь артиллерии чтобы протралить пригодный для движения техники путь от мин. Противотанковых пушек они также опасались, еще не зная, что обе сорокапятки уже в прошлом бою окончательно разбиты огнем тяжелых орудий, а последние оставшиеся 45-мм снаряды переданы на другой участок обороны.

Павла, хоть и чувствовала себя полным профаном в противотанковой обороне, но в силу нового назначения, оказалась вынужденной внести свою лепту в становление этой непростой науки. Возле остова разбитого японского грузовика, в этот раз японцев ожидал импровизированный противотанковый сюрприз. Но вот сработает ли он, зависело от многих факторов. От достаточности заряда аккумулятора, от надежности замыкателя цепи, от срабатывания самодельных взрывателей. Еще от выдержки и меткости лучшего стрелка доставшейся ей воинской команды. Наконец, просто от везения. Поэтому результат очередной авантюры казался Павле непредсказуемым, и спокойствие командира оставалось сугубо внешним. Внутри же по жилам разливался противный холод опасений. Причем страху за собственную жизнь в том коктейле чувств места не было.

Зато младший сержант Ильинский, нежно поглаживающий большим пальцем левой руки лежащее на бруствере окопа цевье снайперской «арисаки», таких переживаний не испытывал. Дело было ему знакомым. Расстояние до цели в семьсот метров, не было для него запредельным. Не были для него непривычными и полуметровые размеры мишени. А, значит, повода для таких как у командира переживаний младший сержант в упор не наблюдал.

Танки поравнялись с остовом грузовика, и винтовка чуть слабее чем обычно толкнулась в плечо. Хорошо различимый невооруженным глазом темно-красный дерматиновый квадрат когда-то бывший спинкой водительского сиденья принял в себя разрывную английскую пулю калибра .256, и лениво завалился назад, замыкая контакты электрической цепи. Через пару мгновений почти одновременные хлопки отправили десятка полтора бесполезных для обычного минирования 37-миллиметровых зенитных и танковых снарядов очень приблизительно в сторону двойной бронированной цели. Большая часть их закономерно пролетела мимо. Но пара снарядов по закону больших чисел угодили в идущий вторым танк. «Ха Го» загорелся, но продолжал двигаться. Идущий первым танк попытался развернуться, но застыл на месте пораженный пятипатронной очередью авиапушки. "ДТП" бронированных машин состоялось недалеко от развилки дороги. Задний танк, продолжая гореть, еще какое-то время рычал, сцепившись со своим заглохшим лидером. Еще бы десятка три метров и боевые машины могли бы выйти из-под обстрела и развернуться в линию. Вообще-то начавшаяся атака уже в этот момент была фактически отбита. Но пока был слышен надрывный вой мотора, кавалеристы не знали о потере броневой поддержки и начали свой рывок. Огонь четырех пулеметов встретил их в распадках между холмов. Баргуды не были трусами, но зрелище стремительной расправы, когда за считанные секунды от эскадрона осталось не больше взвода, оказало на них шокирующее действие. Кроме десятка всадников, остальные бросились назад прямо по лошадиным трупам и телам своих убитых товарищей. А почти прорвавшаяся к окопам с фланга кучка храбрецов была за пару секунд срезана длинной пулеметной очередью оставшихся в засаде японских пулеметов десанта. В руке одного из кавалеристов рванула так и не брошенная во врага граната.

Но только конница откатилась от атакованных позиций, как снова в воздухе запели шестидюймовые гаубичные снаряды. Прозвучала команда, и бойцы привычно бросились к блиндажам под защиту крыши из распиленных телеграфных столбов. Когда налет завершился, Павла поднялась на бруствер осматривая лунный пейзаж своих позиций. Два из шести заготовленных пулеметных гнезд были основательно разворочены снарядами. По ее команде расчеты заранее подготовили прямо на позициях небольшие бомбоубежища для станковых пулеметов. Сейчас они очень пригодились. Правда, один «максим» пришлось потом откапывать почти четверть часа.

В блиндаже люди вздрагивали от звука близких разрывов, когда из потолочных щелей кому на голову, а кому и за шиворот начинала сыпаться светло-бурая монгольская земля. Страх порой появлялся в глазах подчиненных, а вот чувства безнадежности или паники не было. Впрочем Павла не могла похвастаться, что хорошо изучила свой личный состав. На это у нее пока просто не было времени. Да и саму ее все еще не отпускало непривычное боевое напряжение. Вроде бы уже и в воздушном бою дралась, а все ж на земле все по-другому чувствуется. И еще, до самого этого боя людских потерь в ее отряде не было. В начале это Павлу не столько радовало, сколько тревожило. Когда все идет хорошо, жди беды. Сейчас, когда её ожидания сбылись в довольно мягком варианте, Павла вздохнула с облегчением.

— Максимов, потери есть?!

— Троих, которые у входа сидели, легко осколками посекло, товарищ лейтенант.

— Троих это нормально. Тщательно смотреть раны и ссадины. Большие осколки вынуть. Если мелких осколков под кожей нет, то перевязать и в строй их. Если требуется помощь фельдшера, то отправить в санпункт при штабе. И перевязочного материала там спросите. Гнатюк!

— Здесь я, лейтенант! Слышь, командир мы ведь так еще долго тут держаться сможем. А?

— Тут тебе, старшина, не санаторий. Второй раз они в ту же ловушку не полезут, но вот ту ложбинку, где мы с тобой животы обдирали, надо будет похитрее минировать. И знаешь, что-то мне подсказывает, что ждать в следующий раз нужно пехоту. Понял меня?

— А то ж! Усе я поняв, то дело нас привычное. А, чи пехота, чи конница, то нам без разницы. Вам, лейтенант бы поспать трошки. А к новому бою мы вас разбудим.

— Хм. Добро, старшина. Силы нам пригодятся. Треть бойцов вместе со мной и Лесницким в блиндаж часа на полтора дрыхнуть. Чуть что случится, сразу меня буди. Потом ты с другой группой отдохнешь.

— Да мы-то привычные. Это вам, молодым…

— Гнатюк! Хоть ты и мой спаситель и все такое… Но совесть-то имей. Не в уставе даже дело. Но мы тут все одной коммуной воюем, значит всего у нас поровну должно быть. И еды и отдыха, и нечисти японской, и отношения уважительного. И пока мы в тыл не вернемся, тут маленьких нет. Мы тут сейчас все большие да здоровые. Согласен?

— Согласен. Звиняйте, товарищ лейтенант.

— Ладно, старшина, забыли. Командуй, раздать народу сухпай, и через десять минут первую группу на отдых.

— Есть.

«Хм. Что это со мной сегодня. Никак командовать учусь. Вроде бы даже уважение в глазах этого матерого козаченьки мелькнуло. Признал меня во временных Батьках. Ну дай-то Бог».

Павла отошла в сторону, и уже не слышала следующего короткого разговора случившегося между закадычными приятелями из 212-й бригады.

— Ты чего, Витюнь? Ни в жизнь бы не поверил, что тебя какой-то летеха заровнять может.

— Знаешь, Сань. Не верится мне что-то, что он обычный лейтенант. По розуму и капитаном мог бы быть. Своего я в нем чую, понимаешь? И опять же, из особой пограничной авиачасти он. Вот скажи смогли бы мы с тобой на пару вот так толково оборону построить и держать?

— Мы с тобой, Витя, и без всего здешнего балласта эти сопки до ночи бы держали. Живыми бы не вернулись, но задачу бы выполнили.

— Вот то-то и оно, что не вернулись бы. А он не только задачу выполняет, но и сам живым вернуться собирается, и людей терять не хочет. Толковый хлопец. Помнишь ротного Бондаренко? Вот на него он чем-то похож. В общем, я его теперь без подколок слухать буду, и тебе, друже, ласкаво советую…

В этот момент звонкий голос прибежавшего от соседей посыльного, прервал степенную беседу ветеранов. А только что закончивший прием пищи их временный командир, понял что его личный отдых переносится на неопределенное время.

— Лейтенанта Колуна срочно к майору Кольчугину!

/Черновой вариант продолжения от 13.10.2012года/

Документ, лежащий на столе у одного из высших офицеров СД отличался лаконизмом и строгостью изложения. Вот только материалы, прилагаемые к нему, заставляли хозяина кабинета читать его очень бережно и внимательно. Судя по всему, впереди маячил серьезный успех. А для разведслужбы в преддверии ожидаемого объединения всех служб в одном министерстве это сулило многое. Такой шанс упускать было нельзя…

— Товарищ майор, лейтенант Колун по вашему приказанию…

— Отставить приветствие, лейтенант! Доклад о потерях быстро!

— Трое легкораненых, все в строю, товарищ майор.

— Вооружения сколько потерял? И вообще расскажи, чем и как ты там обороняешься? Ну-ка давай мне подробный доклад!

«Лучше б ты поспать мне предложил, товарищ местный волюнтарист. Только наезжать и пугать бедных летчиков и умеешь. А я, между прочим, впервые в жизни сегодня под артобстрелом побывала. Слава партии, штаны сухими остались. А то… Гм… не перенесла бы, наверное, позора, и по примеру супостатов, сеппуку бы сделала. Ладно уж, отвечу этому грозному временному начальству…»

— Есть подробный доклад. Потерь в вооружении нет. При артобстрелах разрушена часть установленных нами заграждений…

— Да ну… Ты это… продолжай.

«Ну-ка не нукай – не запряг еще! Доклад ему подробный, а сам, будто издевается».

— На позиции сборного взвода имеются в наличии девять пулеметов, из них два секретных крупнокалиберных и два скорострельных ШКАСа. К обычным пулеметам примерно по три ленты на ствол. К трем японским сотни по четыре патронов. Два из них десантные, один нам только что баргуды подарили. К крупнокалиберным патронов всего по сотне. Кроме того, имею две единицы секретного вооружения с боекомплектом в шестнадцать выстрелов. В бою пока не использовались. У половины выстрелов боевая часть шрапнель, вторая половина гранаты. Оба вида выстрелов переснаряженные на более мощный заряд снаряды от пушек Барановского. Передать это оружие под ваш контроль не смогу, так как в случае угрозы захвата противником, обе единицы вместе с крупнокалиберными пулеметами должны быть уничтожены. Пистолетов-пулеметов Дегтярева имею три (патронов к ним по сотне – пять магазинов), снайперских винтовок три, остальные обычные. Гранат осталась половина…

«Угу. Так я тебе, майор, и рассказала, что все гранаты у меня в наличии, просто часть из них уже для минирования тылов снайперско-пулеметных засад использована. А другая часть, в качестве гирлянды на моем до поры схороненном И-14 установлена».

— Ну и все вроде… Да, вот еще… Самодельных средств минирования у нас совсем мало осталось… на одну атаку хватит, а дальше бери нас теплыми…

— Ну-ну, лейтенант, сейчас вот только не прибедняйся! Видал, Михайло? Было четыре у него, а теперь их уже девять… Что со своего самолета стволы снял, молодец! И ведь даже минированием он, жук, понимаешь, озаботился. Это я так к слову. Ты, лейтенант, доклад-то продолжай. И сколько там твои партизаны самураев уже наколошматили?

— Так уже и докладывать почти нечего… Подбито два легких танка. Около трех взводов конницы рассеяно, количество их убитых мы не считали.

— А про сбитый бомбардировщик чего молчишь?!

— Сбитый самолет – общая работа, товарищ майор. Его кто-то раньше нас зацепил, а мои добили только.

— Скромный, да?

— Да не скромный я, товарищ майор, говорю как есть…

— Кулешов, нет ты только глянь, а! Видал ты, где-нибудь раньше вот такие феномены? Чтоб из авиации да в пехоту, и сразу вот таким самородком засверкал…

«Это чего они тут? Хвалить меня, что ли собрались, психологи хреновы?! У меня там, понимаешь, хлопот полон рот, а они мне вместо нормальной помощи, или хотя бы заслуженного отдыха самооценку поднимать взялись. Ага. Щас, засмущаюсь прямо, и ножкой шаркать начну. Коли хвалишь, давай награждай… Да не абы чем, мне сейчас ручные гранаты понадобятся, мины и вообще много всего разного…»

— Да-а… Молодец ты все-таки, пилот! Надеялся я, конечно, что справишься. Но, что вот так толково стоять будешь… Честно скажу, на такое даже не рассчитывал. Гадаешь небось, а? Зачем это майор меня вообще на оборону поставил, когда тут опытный старшина из десанта имеется. А, лейтенант?

— Да не до гаданий, товарищ майор, воевать нужно! Поставили, значит, так надо было.

— Правильно говоришь. Но я тебе все же кое-что о своем выборе разобъясню. Не все у нас так прекрасно на плацдарме, хоть ты меня сейчас и порадовал. Начарт мой старший лейтенант Иволгин при бомбежке тяжко ранен. И под тем же налетом одно орудие потеряно. Так что от нашей артиллерии осталось всего три трехдюймовки и две сорокапятки. И батареей теперь лейтенант Васьков командует. Правда час назад нам тут гостинцев скинули… Из четырех минометов один в болото отправили, хрен его достанешь. Теперь у меня минный взвод появился, а людей больше не стало. Рация вон тоже целой до нас не доехала. Ладно хоть патронов и снарядов еще хватает. Но вот надолго ли нам всего этого богатства достанет, сейчас уже не от нас зависит. Японцы ведь не дураки, после очередного артналета опять мощной атакой ударят… Так что счет на часы уже пошел… Успеют наши прорваться, будем жить. Забуксуют… Если б час назад твои «крылатые» своими бомберами японцев не прогладили, то они, возможно, уже прямо тут накоротке бы с нами сошлись. Я ведь вчера вечером только до полудня тут держаться рассчитывал. А оно вон как вышло…Говорил ведь я товарищу комбригу… Э, да чего там! Так что, товарищ лейтенант Колун, еще один красный командир нам тут на плацдарме точно пригодится. Да теперь еще и обстрелянный. Вот для этого я тебя на самый легкий участок утром и ставил. Понял?

— Самый легкий участок?

— А ты как думал?! Конечно же самый легкий. Видел, небось, как после той твоей отбитой атаки их с нашего берега артогнем причесали? А?! Вот то-то! Как батареи к берегу подтянулись, хреново им стало вдоль реки наступать. А вот если у нас тут совсем жизни не станет, то я там оставлю всего пару пулеметов со вторыми номерами. Гранат им выдам, и последних штук пять противотанковых мин не пожалею. Таким заслоном хотя бы одну атаку выдержат, зато все остальные моим резервом станут. Но хоть участок тот и легкий, да бойцов на нем все же нормально выбивает. После каждого артобстрела человек по пять теряли. А ты вон какой молодец! Пять артналетов и трое легко раненых, да еще и несколько атак отбил.

— Только одна настоящая атака была, а до этого сплошная демонстрация и разведка огневых точек.

— И это заметил? Может у тебя, Колун, пехотный опыт имеется, а? Коль не секрет, откуда?

— Нету опыта, товарищ майор. Так, наслушался от знакомых.

— Хочешь мне тут набрехать, что не воевал до этого нигде?

— В Китае, только сверху вашу наземную войну и видел. Так что боевой опыт у меня, только летный. На земле я в первый раз воюю.

— Хм… И хорошо воюешь! Мог бы и не скромничать тут перед нами…

— Да видать просто талант у человека, Алексей Спиридоныч.

— Твоя правда, Кулешов. Ладно, талантливый ты наш, слушай новую вводную. Мы тут с старшим лейтенантом по встречному удару кумекаем. В общем не срастается у нас пока. Нашими двумя сотнями пехоты удар наносить, что голой жопой на ежа садиться. Артиллерией расшибут нахрен, и даже не заметят. Ну или танками своими вместе с баргудскими копытами затопчут. У Пяткова-то из двенадцати его танкеток всего девять осталось, да и те частью уже дырявые. И больше я их пока ни в какие контратаки не посылаю. Сейчас он сюда к нам доберется и будем кумекать. Как да чем нам через пять часов навстречу десанту с конницей бить? А ведь и оборону плацдарма нам бросать тоже не след… Тришкин кафтан, в общем. Так что ты, лейтенант пока морально готовься, может, в паре с Кулешовым на прорыв и пойдешь… Филатов!

«Вот так дела! Приплыли. Мне теперь, для полного счастья еще и в атаку сходить не хватало. Хм. Было б еще с кем идти. Народу тут раз-два и обчелся. И так едва-едва оборону держим. М-дя. Начальству, конечно, с высоты его длинной шеи виднее… Но, сдается мне, что будет это моя самая распоследняя «китайская атака». И после этой «славной охоты» не останется ни «лягушонка», ни… Тьфу ты! Опять каркать взялась. Михалыч бы мне сейчас целую лекцию на эту тему прочел. И хоть он и далеко, но каркать пора прекращать. Гм. И все-таки что же нам бедолагам-окруженцам делать?».

В расположенной на северо-западе от строящейся переправы, землянке, было тесно. Чтоб не задевать потолка, высокий мужчина сел на снарядный ящик. Появившийся из кармана кожаной летной куртки блокнот, лег на кривую, сложенную из ящиков столешницу. Страница блокнота стала быстро заполняться непонятными для непосвященного закорючками. Паркер с золотым пером поскрипывал. Вошедший в блиндаж человек, чуть помедлил, но все же решил потревожить своего великана-начальника.

— Александр Евгеньевич. Сколько людей нам к этому рейду готовить?

— Не надо никого готовить, штурман. Кто у нас главный полиглот, Синицын? Значит, через час в рейд мы идем вдвоем с Синицыным, остальной группе пока отдыхать. Готовить вооружение, все доклады еще раз пересмотреть и поправить. Ну и радио слушать. И в первую голову ты наш пост в Хамар-Даба через два часа после моего ухода поменяй. И ребятам напомни, если что действовать нужно быстро и аккуратно. Ляпов я не прощу…

— Как надо всё сделаем, Александр Евгеньевич. А ждать вас когда?

— Ну-ну, «сделаем»… А ждать нас, штурман, недолго. В этот раз на все про все нам порядка полста часов должно хватить. Доставай карту, покажу как мы пойдем.

Паркер, не касаясь лежащей на столе карты, нарисовал в воздухе замысловатую фигуру.

— Если все нормально, то прикрытию нас встречать у переправы. Если же задержка выйдет, то перегоняй «Маршрут» из Булака в Тумен. Доложишь там Гусеву, а сам быстро к Бочкову езжай. Он мне связь со своими людьми оставил, так что будешь с ними в постоянном контакте работать. Забираешь их группу усиления, и сидишь на полосе в готовности к немедленному вылету, ждешь сигнала… Парашюты у всех лично проверь. Да, вот еще… Если «Поляна» вызывать начнет, передашь вот этот текст.

— В остальном, Сережа, действуй по инструкции, я на тебя рассчитываю…

— Не беспокойтесь, Александр Евгеньевич. Комар носу не подточит. Оружие и оснащение вам как обычно?

— Не в этот раз, Сергей. Тут нам нужно поизящнее извернуться. Желательно вообще без шума. И до ночи ждать мы тоже в этот раз не можем…

В голубых глазах на красивом лице мелькнуло задумчивое выражение. Тут же сменившееся спокойствием океанской зыби. Встретившись взглядом со своим помощником, мужчина хитро подмигнул, но не улыбнулся.

— Два комплекта полевой офицерской формы «асановцев» нам найди. Еще два комплекта формы РОВС. И два «Маузер-Астра» с малой оптикой. Еще спецножи, пару биноклей и сухпай. Сверху оденем легководолазные костюмы подводников. Пока это все.

— Александр Евгеньевич, а те водолазные причиндалы… с возвратом или как?

— Как получится, Сережа. И не жалей барахла, штурман. Потом в Комсомольске еще выбьешь…

— Когда это еще будет…

— Будет, штурман. А сейчас иди, я минут сорок отдохну.

Дважды повторять не пришлось, и через пару минут длинная фигура по диагонали растянулась на прикрытых одеялами дощатых нарах. Глаза мужчины были слегка прикрыты, но он не спал…

Ехать в Тамцаг-Булак на этой фазе операции комкор отказался наотрез, поэтому совещание, слегка напоминающее судебное слушание, шло в штабных блиндажах Хамар-Даба. Комкор здесь был хозяином, и хотя вел себя с приезжими довольно тихо и вежливо, нет-нет да и прерывал заседание своими спонтанными, но неотложными делами командующего.

— Георгий Константинович, у нас сегодня ознакомительный день, поэтому пока просто доложите текущую обстановке на фронте.

— Слушаюсь, товарищ маршал. Прошу подойти к карте, товарищи.

Представители комиссии внимательно оглядываются кругом, и ведут себя немного скованно. Наверное, потому что уделяя внимание комиссии, комкор вынужден отвлекаться от своих непосредственных обязанностей. Адъютант командующего уже несколько раз прерывал своими докладами начавшиеся разговоры. Жуков извинялся за него, но приказа не беспокоить себя адъютанту так и не отдал.

— Товарищ маршал, товарищи командиры. Сегодня на два часа дня положение следующее. Разгром остатков прорвавшейся на западный берег реки группировки генерала Кобаяси вступает в завершающую стадию. К вечеру будет полностью завершено освобождение района плоскогорья Баин-Цаган, которое с утра находится в полном окружении. Этот участок находится в наших руках, и противнику его отбить уже не удастся.

— На восточном берегу Халхин-Гола с ночи захвачено два плацдарма, в дополнение к третьему удерживаемому плацдарму на южном участке. Ночной захват десантниками майора Затевахина плацдарма за переправой к Баин-Цагану, внес сильную сумятицу в действия японского командования, из-за чего оно проморгало атаку второго северного участка восточного берега. Несмотря на ожесточенные атаки у моста спешно брошенных противником резервов общим количеством до дивизии, десантникам при активной поддержке их авиацией, удалось удержаться на позициях. В результате этих действий и активного прорыва монгольской конницы, поддержанной остатками бронесредств танковой бригады Яковлева переправа была захвачена, и уже с четырех утра используется для наращивания войск на плацдарме, а также для снабжения плацдарма майора Затевахина боеприпасами и вооружением…

— А почему вы, товарищ Жуков, этот плацдарм артиллерией не усиливаете?

— Японскую переправу, товарищ Воронов, действительно удалось захватить почти неповрежденной. Что позволяло рассчитывать на быструю концентрацию войск на плацдарме. За сохранение японского наплавного моста особое спасибо нашим чекистам, сумевшим одновременно с десантной операцией провести свою операцию по захвату и предотвращению взрыва переправы. И как только части генерала Лхагвасурэна и танкисты комбрига Яковлева достигли переправы, первым на тот берег было доставлено тяжелое вооружение. Так, на плацдарм были сразу переправлены три батареи полевых орудий, одна батарея гаубиц, шесть танков БТ и много минометов с большим количеством боеприпасов. Но противник уже через два часа начал вести сосредоточенный огонь по переправе и нанес ей сильные повреждения, не позволяющие нам пока продолжить доставку на плацдарм тяжелого вооружения…

— А с противодействием огню вражеской тяжелой артиллерии у вас как дела, товарищ Жуков.

— Для контрбатарейной борьбы, товарищ маршал, уже привлечено около сорока стволов калибром 122–152 миллиметров. Корректировку огня осуществляют авиакорректировщики.

— А сколько у японцев тяжелых батарей работают.

— Около шести-семи активно действующих тяжелых батарей замечено авиацией больше часа назад, товарищ командарм…

— И почему тогда, при таком вашем огневом могуществе, они до сих пор не подавлены? Непонятны нам такие скромные результаты работы вашей артиллерии, товарищ комкор.

— Что на это ответишь, Георгий Константинович?

— Товарищ маршал, товарищ командарм прав в одном… Результаты пока скромные. С ночи из-за действий истребителей противника самолеты-корректировщики больше десяти раз вынуждены были прекращать работу и уходить из района. Несколько наших самолетов уже потеряно во время корректировки огня. Но утром нашей авиацией небо было все-таки расчищено, что позволило снова поднять корректировщики. После этого три вражеских батареи нашей артиллерией уничтожено! Остальным также нанесен чувствительный урон. Именно благодаря контрбатарейной борьбе уже почти закончен понтонный мост второй северной переправы. Кроме того, полтора часа назад по обнаруженным новым позициям вражеских батарей нанесли авиаудары скоростные бомбардировщики 225-го СБП. И хотя противник все еще продолжает беспокоящие обстрелы обоих плацдармов и переправ, но интенсивность этих обстрелов уже значительно ниже.

— Вот это уже хорошо, товарищ Жуков! Тогда расскажите об оперативной обстановке на самих плацдармах.

— Товарищ маршал, обстановка на плацдармах пока тяжелая, но контролируемая. Обе группировки успешно отбивают вражеские атаки. Тяжелее всего приходится северной группировке. Именно в этом районе противник активно обстреливает тяжелой артиллерией берега и реку, препятствуя, как наведению переправы, так и активному наращиванию группировки на плацдарме с использованием плавсредств. Именно поэтому штабом первой армейской группы спланированы следующие операции…

В суете погрузки киносъемочного оборудования, беседа двух киноначальников дергалась как в параличе. То один то другой вспоминали о чем-то важном. Но разговор этот не мог быть отложен, поэтому оба, наконец, отодвинули все дела для обсуждения трудного вопроса.

— Ты хоть понимаешь что через пару недель судьба наша решится?

— Понимаю, Васильич, но не можем мы этих из-за идиотских намеков одну из центровых сцен выкинуть. Только не «Завещание Нестерова»! Другую сцену, может и соглашусь, а эту, хоть режьте меня, не дам! Без таких сцен весь фильм развалится.

— А раньше ты о чем думал? Зачем ты столько ЛИШНЕГО туда напихал.

— О людях я думал! О тех самых пилотах, которые будут это смотреть, и с похожими словами на губах будут за нашу Родину в самолетах сгорать. С теми самыми словами, которые вы выкинуть хотите. Нельзя это резать!

— Израэль, но они же правы. Ведь есть там уже слова про «небо свободы». Вот их и оставь, да и хватит. Ты пойми, ну, никак не может штабс-капитан царской армии давать наставление советским пилотам. НЕ МО-ЖЕТ! И слово "Россия", выпячивать мы тоже не можем. Пойми ж ты, наконец!

— Там оно и звучит-то всего один раз. И вот это как раз еще не поздно переснять. Я ж не ортодокс какой, понимаю. Пусть вместо России там о Родине будет. Родину-то можно вставить?

— Родину можно. Но погоны с Нестерова тебе придется снять! Если уж без него в кадре совсем никак, то он должен перестать быть офицером хотя бы в нашем фильме. Насчет этого я еще попробую как-то договориться. И вот что… Ты сам все такие моменты тщательно пройди-просмотри. САМ. Нас и так уже, почем зря, клюют, за каждый раз, как мужики в кадре перекрестятся. В общем, Изя, сделай так, чтобы в нашем фильме золотопогонники положительно не выглядели. Сделай, или ты сам всю нашу работу под хвост коту пустишь…

— Ладно, Васильич, не переживай. Все я сделаю как надо, не подведу.

— Дров там не наломай. В Ташкенте меня с вами не будет. Так что, гляди.

— Нашли о чем беспокоиться!

— Кстати готовые натурные съемки «Ташкент-фильм» нам подарит. Я договорился.

— Здорово, значит неделю сэкономим.

— К концу месяца жду вас назад. Помни – две недели и уже показывать придется. Монтировать будем на ходу. Первыми смотрят ВВС и НКВД, а дальше может и Самому будут показывать.

«Если все делать по совести, то я бы нашу первую и такую трудную картину лучше курсантам летных училищ бы показал. Для них и для аэроклубовцев это фильм. Но тебя я не подведу, товарищ директор. Вот только, Леонид Васильевич, резать этот фильм я все равно никому не дам. Буду убеждать, пока сил хватит…»

Группа блиндированных «Кирасиров» все еще готовилась к вылету, когда эта привычная работа была грубо нарушена. Неожиданно пришел приказ, из-за которого вылет штурмовиков был отложен, и авиабазу закрутил очередной безумный хоровод аэродромной суеты. В первые минуты понять что-либо было непросто, слухи ходили один фантастичнее другого. От историй, что какой-то аэродром разбомбили и всю технику перегоняют к ним, до сказок про переподчинение всей авиабазы новому начальству. Однако, как ни изгалялись в своем творчестве местные знатоки-острословы, но спустя некоторое время уже вся авиабаза знала более-менее вменяемые новости. «Прибывает новая техника с пилотами». А через полтора часа нежданные самолеты стали по одному садиться на полосу.

Капитан Ванин то и дело рычал на техников, которые по его мнению слишком медленно отгоняли на стоянки только что приземлившиеся самолеты. Капониров не хватало, и сейчас технику пока просто выстраивали с трех сторон летного поля. Самолеты размещались словно бы в два растянутых ряда, один ряд чуть ближе к ВПП, другой чуть дальше. Но вылет из заднего ряда был свободен так как машины стояли в неровном шахматном порядке. Подставлять выстроенные по линейке самолеты под вражеский авиаудар командование авиабазы не собиралось. Ввиду новизны задачи по приемке такого количества техники не хватало также средств маскировки, поэтому пришлось резать на куски маскировочные сети и пользоваться всем, что попадалось под руку. Вокруг стоял гул недовольных и деловитых голосов, то и дело перекрываемый очередной матерной тирадой. Подошедшего командира прилетевшей эскадрильи, Ванин не совсем вежливо, парой слов отправил размещать его воинство в казарме. Времени болтать с пришлыми пилотами у него не было. Уже буквально через десяток-другой минут ожидалось возвращение Горелкина из разведвылета, а тут образовавшийся на летном поле муравейник из двух прилетевших дюжин уже больше часа все не мог рассосаться по стоянкам.

— Серегин! Военинженер ко мне!

— Тащ капитан…

— Что там у вас за сборище у трех прилетевших машин!? И почему твои оружейники до сих пор из первых двенадцати снаряды еще не выгрузили?!

— Да там, товарищ капитан, как раз техники с той нашей первой пушечной семерки «ишаков» нашим оружейникам показывают, как эти ШВАКИ обслуживать. К первым-то семи пушечным «ишакам», они нас даже не подпускали, форс держали. А сейчас поняли, что на них одних вся эта орава свалилась, и скоренько так секретами делиться принялись. Минут через десять-пятнадцать они свои лекции закончат, и я бегом всех своих эти вновь прибывшие борта разряжать отправлю.

— А крепления и проводку для ракетных блоков и бомбодержателей, как быстро твоим поставят? И, кстати, на наши спарки ведь тоже надо ставить.

— К завтрашнему утру часам к десяти справимся, если людей добавите.

— У Саши людей бери сколько надо. А мало будет, так хоть всю полынкинскую охрану, кроме тех кто на постах, привлекай. Но чтоб все к ночи сделали! Гляди у меня. Завтра к семи утра обе эскадрильи, должны быть полностью снаряжены боекомплектом. А наша особая, чтоб через три часа была полностью к бою готова. Все понял?

— Так точно, товарищ капитан! Разрешите идти?

— Бегом!

Начтех устало протер вечно слезящиеся от пыли глаза и кинулся к другому подчиненному.

— Александр Владимирович, ну ты-то хоть моторы к установке подготовил?

— Есть такое дело, Алексей Петрович! Все двадцать четыре расконсервировали. Только, что же это, Алексей Петрович получается? Мы же теперь сами почти без замены остаемся. После переустановки гостям моторов, у нас только семь запасных М-62 останется. Зато М-25 теперь девать некуда будет. А самолетов у нас теперь вдвое больше станет, так что вскоре могут и проблемы с ремонтом возникнуть.

— Знаю я все эти проблемы! Еще тридцать моторов уже заказал, говорят вагон на станцию послезавтра прибудет, так что еще через два-три дня их подвезут. И транспортник с техниками уже летит.

— Вот это дело! Алексей Петрович, это что же нашу особую теперь в полк превратили?

— Если б я знал, Саша. Начальство приказ отдало самолеты и людей принимать. Сказать сказало, но ни хрена ж не объяснило толком! Вон Олегыч и тот весь в непонятках на задание улетел, так от меня ты тут чего хочешь?!

В небо взлетела красная ракета, и оба командира рукастого наземного воинства, приложив руки к полям своих панам цвета хаки, стали пристально вглядываться в закладывающие круг над аэродромом самолеты. В это время с полосы спешно убирали очередного пушечного «ишака». Р-10 комэска возвращался из очередного боевого вылета на свой на этот раз переполненный пришельцами аэродром. Его сопровождали два чужих «ишака»…

Сразу после беседы с начальством старший майор госбезопасности Давыдов отправился к проектировщикам. Указания наркома о подборе кадров он решил выполнять поэтапно. Для начала перед перспективными специалистами-сидельцами следовало поставить довольно простые задачи, а уж потом разводить их по самостоятельным темам и проектам. Вот и сейчас он отобрал небольшую группу и решил проверить их в деле.

— Граждане инженеры. У меня, да и у начальства за последнее время сложилось мнение, что не все из вас заняты делом действительно соответствующим вашим главным способностям. Мы думаем, что вы способны на большее. И партия готова дать вам шанс доказать нам это.

Начальник СТО оглядел четыре нахохлившихся фигуры. Аристократический профиль итальянского князя не выражал никаких эмоций. Высокий молодой инженер, явно ожидал подвоха и сидел насторожено. Он не успел пройти всех кругов ГУЛАГа, но про своего друга-начальника Сергея Королева слышал достаточно. На его виске билась синеватая жилка. Третий, судя по глазам был согласен на все. Это был сломленный человек. Сначала Давыдов даже не хотел его брать в этот мини-проект, но оценив послужной список, решил оставить. Пусть он почти потерял человеческий облик, зато это был эксперт по материалам, способный почти что на коленке рассчитать любой сплав. Такой человек в этой команде был нужен. Последний совсем недавно был правой рукой известного всей стране «Короля истребителей» он мог делать почти все. И его на этот короткий проект Давыдов отвлекал скрепя сердце. Такого человека часто дергать с одной темы на другую совсем не годится.

— Задание немного необычное и очень срочное. Кто-нибудь хочет отказаться от участия?

Вопрос был традиционным, и за все время работы шарашки с невинным кодом ЦКБ-29, никто из трудящихся здесь зэка ни разу добровольно не ответил на него отказом. Давыдов улыбнувшись кивнул своим мыслям, и продолжил.

— Это хорошо, что вы все без разговоров готовы работать. А работа у нас с вами будет и простая и сложная одновременно. Нам сейчас нужно немного переделать один самолет. Вот его фотография, и чертежи. А вот набросок его внешнего вида после переделки.

Четыре лица склонились над синьками чертежей, фотографиями и рисунком. Глаза повидавших многое за последние годы людей удивленно раскрылись. Двое привстали со своего места.

— Това… Гражданин начальник. Можно узнать, что это за трубы вот тут в зализах крыла?

— Это, граждане инженеры, недавно появившиеся у нас в стране компрессорно-реактивные двигатели. А от вас требуется сделать из вот этого прототипа, учебно-боевой самолет с комбинированной силовой установкой. Такой самолет, на котором можно будет учиться вести воздушный бой и отрабатывать удары по наземным целям. Теперь вам понятно, гражданин Дрязгов?

— Понятно, только не совсем понятно причем тут я. Тут в проекте конечно же есть реактивный мотор, но мы в РНИИ разрабатывали немного другую технику.

— Вы, Михаил Павлович, для начала потренируйтесь на этом проекте, а уж потом мы с вами поговорим и о вашей предыдущей работе. Кстати, список своих временно не работающих по специальности коллег вы мне пожалуйста в ближайшие дни набросайте. Что-то снова хотите спросить, гражданин Бартини?

— Учебно-боевой это ведь его назначение. То есть он будет использоваться для обучения летчиков и для последующего перевода их на уже полностью реактивные самолеты.

— Вы немного забежали вперед, Роберт Людвигович, но идею подметили верно. Так что вы думаете об этом проекте?

— Думаю, что нам сейчас перед высказыванием собственных мыслей весьма целесообразно ознакомиться с обликом уже созданных и создаваемых под эти двигатели самолетов. Вы, гражданин начальник, можете нам прямо сейчас хоть что-нибудь показать?

— Ну что ж. Кое-что я вам, пожалуй, покажу. Об ответственности за разглашение вы предупреждены, так что повторяться не будем. Глядите, только не помнúте.

На стол легли три фотографии харьковского «Горына». Дыхание четырех инженеров затихло. Через несколько секунд в разнобой последовал шумный выдох.

— Разрешите вопрос, гражданин старший майор?

— Задавайте свой вопрос, гражданин Бартини.

— А зачем вообще нужна наша работа, если уже есть коллективы, создающие такие аппараты?

— Ну, во-первых, чтобы не тратить конструкторские силы на этот, хоть и нужный, но второстепенный проект. А во-вторых, граждане инженеры, я очень надеюсь, что не пройдет и года как вы снова станете товарищами инженерами, и тогда опыт работы над этим аппаратом сильно пригодится не только вам, но и вашим коллегам, и в итоге, нашей с вами советской Родине. Вас устроил мой ответ.

— Вполне. Готов приступить к выполнению задания немедленно. И, насколько я вас понял, вам нужна как можно быстрее работающая учебная конструкция, на которой будет возможно быстро обучить тысячи пилотов зарождающегося нового вида авиации.

— Я рад, что вы это поняли. А теперь к делу. Что мы из этого можем с вами получить? Ведущим по этому аппарату будет Бартини. Вам, гражданин Томашевич нужно тщательно переработать управление самолета. Заодно вы подготовите предложения по удешевлению всей переделки. Гражданин Дрязгов пусть занимается сопряжением реактивного мотора с крылом и фюзеляжем. Ну а вы – расчетами узлов конструкции для новых полетных режимов, и подготовкой заданий для разработки новых сплавов.

Когда инженеры вышли, на столе перед начальником СТО остался карандашный набросок, буквально за полминуты появившийся на обороте схемы нового технического задания. В этом стремительном силуэте, выведенном рукой Бартини с большим трудом можно было узнать бывший его прототипом последний пушечный истребитель Григоровича. Сдвинутая назад к хвосту двойная кабина. Под обтекаемым капотом явно рядный мотор с закрытым коком четырехлопастным винтом. Крыло небольшой стреловидности у фюзеляжа резко переходит в остростреловидный зализ. Внутри зализов с обеих сторон фюзеляжа прячутся небольшие реактивные двигатели. А шасси… Вот шасси было старшему майору очень знакомым, как и высокий стреловидный киль с Т-образным стреловидным оперением. Главный аристократ советской авиастроения практически мгновенно ухватил все новшества, и тут же создал законченный облик будущей машины. Причем из совсем новых элементов были лишь оперение, стреловидный центроплан с зализами с реактивными моторами и носовая стойка шасси. Машина напоминала уменьшенный «Горын», но это было отлично. Раз уже есть такой опыт, значит будут и решения по деталям уменьшенного проекта.

Давыдов прикинул длину базы шасси этого концептуального аппарата. Получилось три с небольшим метра. Почти на метр меньше вышла ширина колеи колес. Все эти изменения были реальными. Сроки проектирования и постройки прототипа давали надежду уже к октябрю получить летающий образец техники. Начальник СТО кивнул сам себе, написал чуть ниже наброска 600–700 км/ч, и сел писать докладную…

В штабном блиндаже собралось все местное начальство плацдарма. Если бы какой-нибудь шальной гаубичный снаряд сейчас накрыл этот военный совет, то оборона плацдарма, скорее всего, простояла бы лишь до первой атаки. Нормальной радиосвязи все еще не было. А без нее рассчитывать не приходилось даже на координацию действий с наступающими частями. Единственное, на что Павла надеялась, это на упавший в болото Р-10, сбитый еще утром японскими истребителями. Но до него еще нужно было добраться.

— Ну как? Все высказались? Есть кому что-нибудь добавить?

— Вон летчик снова руку тянет.

— Разрешите, товарищ майор?

— Хм. По бредовым идеям ты у нас сегодня чемпион. Только давай, лейтенант в этот раз без этих твоих предложений с экранированием танков.

«Я, конечно, для вас, товарищи «окопные муравьи» типичная «попрыгунья-стрекоза», ну ни хрена не понимающая в вашей окопной жизни. Но кое-какие, будем надеяться, светлые идейки и мою неглубокую извилину иногда посещают. Так что, держитесь…»

— Не тяни, лейтенант. Выкладывай, чего там у тебя?

— Товарищ майор. А что если самураев спровоцировать?

— Это как?

— Ну, как в книгах провокаторы, поступают? Так и мы. Вот, к примеру, если японский командир увидит, что его передовые части в кои-то веки прорвались сквозь первую линию обороны… Что он тогда делать станет?

— Ты что охренел, лейтенант?! Ты что же, гад, к нам на позиции их пустить предлагаешь?!

— Тихо, Кулешов! Погоди его ругать, пусть до конца свой бред расскажет. Ну…

«М-дя. Такое лицо наверное у Ермолова в Филях было, когда Кутузов Москву сдать предложил. Не по чину, да и не по опыту мне, конечно, такие идеи толкать, да видно совсем у нас ситуация хреновая. Раз уж за сорок минут совещания только до невыполнимости приказа, и необходимости усиленной артподготовки договорились».

— Нашими главными противниками в этом бою будут количественное и техническое превосходство врага. Надо отобрать у них все эти преимущества.

— Не поймем мы пока, о чем ты говоришь. Давай, попроще излагай.

— Вот скажите, товарищ майор. Станет японская артиллерия по своим отступающим войскам бить, или нет?

— На плечах к ним врываться предлагаешь? Это чем же ты их для этого разбить решил?

— Пустим их к себе, смешаем свои порядки с их порядками. И погоним на их же позиции, не давая гадам оторваться. Вот только гнать нужно аккуратно…

— Так они и позволили тебе. Нашими двумя пешими сотнями ты их пять сотен конницы да с танками напугать и обратно погнать решил? Орел!

— Нет не пешими, но об этом чуть позже. Сами же рассказывали, что вас теперь, с воздуха снабжают немножко. Надо бы попросить, чтоб кое-чем другим поснабжали.

— Минометы прислали, даже пулеметов подкинули, но главное снарядов, мин и патронов дали. Чего ж тебе еще…

«Чего ж мне еще надо, собаке? Да? Я, товарищи кадровые, конечно, военных училищев не кончала… Гм. Слово-то какое дурацкое. М-дя. Так вот, товарищи красные командиры, если патронов нет, но партбилет в кармане имеется, то коммунисты должны продолжать стрелять. А сейчас, для того чтобы здесь врага закружить нам бы смекалки и совсем чуток помощи надобно. Эх, конечно, обидно будет если сейчас мой тактический дебют тухлыми яйцами закидают, но свой бред я обязана высказать. Насладитесь, уважаемые знатоки…»

— Огнеметы нам нужны. Много. Штуки по две на каждый Т-37, и на все что движется, включая трофейных баргудских лошадей.

Тишина была ответом на это новое откровение залетного летуна. Часть зрителей этой новой мистерии ждала продолжения. Лейтенант-артиллерист скривился в предвкушении дилетантской глупости. Майор закаменел лицом, глядя в даль. А Павла, не дождавшись вопросов, продолжила.

— Только, товарищи командиры… Самим огнеметы мастерить не стоит. А то сгорят расчеты к чертям собачьим от своего же оружия. Лучше бы нам их с парашютом сбросили. И еще побольше взрывчатки с взрывателями. Правда, для этого нам надежная связь нужна, а ее у вас пока нет. Одна надежда на сбитый Р-10, что в болоте лежит. В этом сейчас и главная проблема. А вот если получим мы огнеметы и взрывчатку…

— То что?! — Кулешов первым не выдержал этого испытания нервов и нарушил тишину.

— То… Для начала изобразим артобстрел собственных позиций, с накрытием батареи.

Майор уперся тяжелым взглядом в переносицу своего недавно свалившегося с неба протеже. Танкист крутил головой в поисках кого-нибудь, кого можно послать за санитарами. Лицо Кулешова очень медленно начинало светлеть. Похоже он первый понял.

— Ты думаешь, что…

— Ну не могут японцы такой шанс упустить! Просто представьте. Батарея подавлена! А вот тогда уже… Подпустить их танки с штурмовыми группами пехоты и конницы внутрь нашей обороны… Так, чтобы они поверили, что плацдарм вот-вот падет. Углядят, что танки по нашим позициям ползают, тогда точно клюнут! Тут они баргудов всем скопом своим танкам на подмогу и кинут. И вот тогда уже мы их танки крупнокалиберными пулеметами и сорокапятками в борт и с тылу расколотим. Задние ряды баргудов пулеметами отсечем. А передние вместе с пехотой огнеметами подпалим и назад погоним. И мои секретные орудия на фланге расположить, они метров на шестьсот врага картечью знатно проредят. А теми же гранатами и по танкам в борт должны справиться.

— А в атаку потом кто пойдет?

— Так, это самое, товарищ майор… Той атаки и нужно-то всего ничего. Вы же, вроде на карте нам показывали, что главный узел их позиций рядом с парой батарей расположен. До того узла мы этих паленых и гоним. Там же захватываем батареи и разворачиваем их. А потом просто перед самым ударом затевахинцев, коридор огнем накрываем по координатам. Стукнули мы беглым по квадратику, и через три минуты стрельбу задробили. Они рванулись и заняли. А мы уже на следующий участок навели. Снова стукнули, а они в паузе заняли. Так и пройдут.

— Еще раз повторяю вопрос, кто в атаку пойдет и как? Отвечай на вопросы, и не зли меня, пилот.

— Значит так. Свой пехотный десант сажаем сверху на танкетки человек по пять с пулеметом, пару-тройку разбитых автомашин без моторов просто как телеги за ними на прицепе используем. Пять-шесть десятков бойцов в атаке участвуют. Сможем больше на технику пристроить, хорошо, а нет, сыграем этим составом. Рискованно, не спорю.

— Рискованно?! Рискованно?! Да… Товарищ майор, это ж верная смерть! Пока мы их с этим фейерверком атакуем, нам второй полутысячный отряд баргудской конницы, который пока что мелкими группами ближе к реке маячит. Вместе с танками они нам во фланг ка-а-ак…

— Погоди, танкист. Пусть доскажет.

— Вот для этого нам все мало-мальски движущееся нужно под огнеметание и ношение пулеметов приспособить. И вместе с парой огнеметных танков тому баргудскому отряду от реки во фланг ка-а-ак… На моем участке одиннадцать легкораненых баргудских лошадей отбито. На мясо забить пока не разрешил. Пять вообще целыми поймали. За ними за всеми там один крестьянский хлопчик приглядывает. Ствол огнемета нужно сразу поднять повыше метра на два и метра полтора вперед над лошадиной мордой. Ну и наглазники. А кому огнеметов не хватит, над лошадиной мордой на легком подвижном лафете ручные пулеметы поставить, благо их теперь избыток. ППД тоже пригодятся. Товарищ майор, сколько у нас такого хвостатого транспорта на весь плацдарм наберется?

— Филатов, зайди!

— Я, товарищ майор!

— Ну-ка бегом по всем участкам пройдись, и через четверть часа доложи мне сколько трофейных лошадей имеется, способных хоть медленной рысью хоть иноходью скакать. Пулей метнулся.

— Есть, товарищ майор!

— Колун. А если не поддадутся на это японцы, что тогда? Сколько народу там ляжет?

— Могут и не поддаться японцы. А еще, товарищи командиры, они могут и сами в атаку пойти. И не факт, что не пройдут они сквозь нас, если настоящую настойчивость проявят. Так что решать не мне, но я свое слово сказал… Но зато если получится, то в этом случае их танков и артиллерии во время нашей атаки можно не сильно опасаться. А если еще и наши штурмовики с пушечными истребителями с неба прикроют, то мы с вами «косых» навстречу Затевахину выдавим, да между молотом и наковальней поставим. Захватить еще бы пару японских танков и в атаке их использовать, но это уже настоящая фантастика. Подбить-то их можно, а вот чинить прямо здесь на позициях уже некогда…

Павла села на свое место. В блиндаже снова наступила тишина. Меньше всего эта идея нравилась капитану танковых войск Пяткову. На его лице аршинным шрифтом было написано все, что он думал об этом гениальном замысле и о его авторе с голубыми петлицами. Майор что-то чиркал на клочке бумаги. Кулешов и Васьков склонились над картой, что-то проверяя. Павла расслабилась после дикого напряжения этого спонтанного доклада, и просто ждала…

/Черновой вариант продолжения от 28.10.2012года/

Капитан был удивлен и раздосадован. Он ждал срочного сообщения от комбрига Крутова с северной переправы, но радист поперхнувшись, сделал большие глаза и бесцеремонно вручил ему наушники, изобразив какую-то невнятную пантомиму.

— Кто это? Что за бред…

— Георгия Константиновича? Он на совещании, немедленно отключайтесь!

— Какой еще «болотный журавль»?!

— Да вы что там, белены объелись!

— От кого?!

— Минуточку, подождите! Сейчас, сейчас доложу!

Дежурный взволнованно положил наушник на стол и практически ворвался из радиорубки в блиндаж-приемную. Несколько сотрудников НКВД и таинственных охранников в кожаных плащах тут же напряглись в готовности к предотвращению покушения, но узнав дежурного капитана, сразу расслабились. А тот, чуть не подпрыгивая быстрым шагом пронесся в помещение, откуда чеканно звучал резкий голос командующего.

— В чем дело, капитан!

— Товарищ комкор, Кольчугин на связи!

— Что?! Что с плацдармом!

— Все нормально, Георгий Константинович, он вас просит. Подойдете к рации?

— Извините, товарищи.

Лицо Жукова смотрелось маской спартанца, но внутри у него все напряглось, когда в наушнике раздался смутно знакомый голос. До этого с майором он виделся лишь раз здесь же в Хамар-Даба, но память тут же подкинула образ коренастого уверенного в себе командира с прищуренными глазами и улыбчивым лицом.

— Кольчугин?

— Я, товарищ директор!

— Какой еще директор? Ты что пьян?

— Нет, товарищ директор, просто дело уж больно срочное, а урожай у меня сгнить может. В нашем деле время дороже жизни бывает.

— Так. Я тебя понял! Стоять тебе не мокро?

— Пока нет, но дождь потихоньку собирается. Я ведь как раз за этим и звоню.

— Говори.

— Нам бы кроме обычных спичек и дров, в этот раз еще и на каждых трех лесорубов по примусу.

— Ты в смысле… Ты про то, как в 16-м согревались?

— Точно! А то у нас тут идея есть на сверхурочную работу, а для сугреву не хватает. А спортсмены ведь уже скоро до финиша добегут.

— Эгхм. Идею свою потом расскажешь. А без примусов, у тебя со спортсменами что совсем никак не выходит?

— Можно, но дров два раза больше нужно, да и у самих пожар может случиться.

— Радист что еще за щелчки в наушниках! И почему теперь слышно хуже?!

— Так мы, Георгий Константинович, за время беседы уже дважды частоту радиообмена сменили. Точно по схеме, как он нас просил.

— Кольчугин, ты еще тут?

— Куда ж я денусь, товарищ директор. Нам бы этого в рюкзачном варианте из старых запасов чего-нибудь. Только быстро все это нужно, из больших складов, да часа через три прямо в поле выгрузить, причем вместе с доярками. Сможете?

— Не знаю пока. Но попробуем придумать. Вы там, что лес под пашню изводить собрались?

— Вроде того. Только сначала леших к себе на чай пригласим, а уж потом свекольного борща им наварим. Вот только примусов у меня не хватает, чтобы дружней было их на лесные самовары сменять.

— Хорошо придумал, только пупок бы не развязался. И чем ты с лешими меняться собрался?

— Это… Гм. Да пару-тройку пачек «Казбека» и десяток чугунков приготовил.

— Маловато собрал. Ладно! Вник я в твои нужды, жди через полчаса моего ответа. И чтоб без команды не пьянствовали там у меня!

— Мы послушные, товарищ директор. Почтальоны, внимание. Почтальонам добавить красного призрака и пару шалашей. Как приняли?

— Приняли нормально. Все или еще чем порадуете?

— Все, конец связи.

— Конец связи.

Услышав эту волшебную фразу, облегченно вздохнуло сразу несколько человек. Особый отдел готов был расцеловать невидимого абонента за грамотно проведенные переговоры. Даже при наличии у японцев службы радиоперехвата с русскими эмигрантами в штате, шанс на полное понимание проведенной эзоповым языком беседы был ничтожный.

Жуков положил наушники и замер на пару секунд. Тяжесть забот, лежащая на плечах комкора слегка полегчала, чтобы через мгновение снова хорошенько добавить в весе. Мозг командующего всегда отличался живостью, но в этот момент ему чуть ли не привиделось задуманное недавним собеседником представление. Мгновенно оценив риски очередной авантюры, Жуков, быстро принял решение, пойти на такой размен. Вот только наличие и возможность доставки затребованных «болотным журавлем» людей и экипировки требовалось уточнить.

По тому же поводу почти синхронно вздохнули-выдохнули пилот и радист Р-10 «висящего» в районе переправы. Топливо у разведчика еще было, вот только вместо выполнения своей задачи, ему пришлось работать ретранслятором чужих переговоров. Но судя по абоненту этого «телемоста» за такое самоуправство воздушных разведчиков, никакое начальство теперь не будет к ним в претензии.

А вслед за ними атеистически воспитанные лейтенант Колун и майор Кольчугин непроизвольно восславили небеса, и, боясь утопить свою «водоплавающую радиорубку», осторожно вылезли из кабины Р-10. Они поочередно и медленно, словно африканские ленивцы, проползли по колышущемуся на болотных кочках крылу вдоль пары электрических проводов протянутых к аккумулятору, лежащему прямо на броне дрейфующего по соседству буро-зеленого Т-37. Через полчаса решение озвученной окруженцами перед командованием теоремы должно было вернуться к ним обратно. Вот только ждать эти полчаса по щиколотку в воде им смысла не было, а демонтировать радиоаппаратуру с полузатопленного Р-10 Павла пока опасалась. Поэтому им оставалось лишь сменить портянки, и угрюмо сидеть, ожидая нового сеанса связи. И они с майором сидели и ждали…

Николай Иванович Кувшинов не зря был привлечен Бочковым к аналитической работе по делу «Кантонца». За свою богатую биографию он научился искать и находить нестыковки в любых сведениях и событиях. И распутывал он потом такие «шарады» как правило виртуозно. Сейчас он был в своей стихии. Ведь по делу «Кантонца» таких нестыковок было уж очень много, но это-то капитана госбезопасности и настораживало. Однако, как это ни странно, более глубокие проверки всех этих отклонений, пока не приносили следствию существенных результатов. Вот и сейчас, чтение новой информации поставило перед начальником Харьковского УНКВД больше вопросов, чем дало ему ответов…

— Гм, фамилия уж больно распространенная. Кстати, и среди сотрудников РОВС такая фамилия вроде бы тоже мелькала. Но это-то и странно… Они же не дураки, привлекать внимание к своей креатуре. Опять же поляк… Хм. Правда, Феликс Эмундович тоже был поляком. Нет, это еще не зацепка. Нет. Так… Ага! Может, вот это?

— Опять «не был, не состоял, и не имел»! То ли досье совсем бесполезное и нужно новое собирать, то ли он у нас «Летучий Голландец». Даже странно, что зацепиться толком не за что. Ну, допустим, мы получили список фирм с которыми он имел дела в Европе, и что? Из этих фирм любая могла иметь контакты с германскими и итальянскими ракетчиками, но не со всеми же сразу! Откуда такая полнота выданного «Кантонцем» обзора?! М-да. Ладно, что там дальше?

— Да-а. Негусто. И все-таки, с кем же этот Джек встречался в Европе в конце 1937-го. Может с кем-то из наших, кто потерял связь с Центром и пытался хоть как-то передать данные? Или наоборот, с чужим кадром, который хочет эту связь с нами наладить? Но тогда почему таким кружным путем? Да и кто же это мог быть? Загадал ты, товарищ «Кантонец», нам целый букет загадок. Ой, чую мало мы с тобой тогда беседовали, и быть тебе совсем скоро нашим пациентом. А уж за тот твой цирковой номер, когда ты Валерку с пустым ТТ оставил, я бы с тобой отдельно пообщался. Ну, а сейчас нам остается только ждать. Ждать и искать дальше. Такая у нас работа.

— Александр Евгеньевич, а где это вы так здорово японскими машинами управлять научились?

— Ты, Федя, меньше треплись и больше на свою сторону дороги поглядывай.

Командир «Сталинского маршрута», и по совместительству начальник сильно законспирированной спецслужбы руководства Советского Союза, задумчиво проигнорировал восхищение напарника-диверсанта. Он вел недавно захваченную японскую машину не спеша. Грунтовая дорога здесь была сильно разбита, и в некоторых местах ему приходилось выруливать из колеи на обочину, чтобы не посадить машину на днище. Видимо додумав какую-то мысль, Голованов, все же мягко ответил Синицыну.

— Ты думаешь, Федя, этот праворульный «Датсун» хоть чем-то сильно от английских «Бентли» отличается? Запомни, товарищ инструктор, японцы почти полвека с британской ладони кормятся, и помимо, может быть, совсем новых самолетов, они пока слишком мало совсем своего в технику привнесли. Кроме самурайского закона Бусидо, сабель и борьбы, практически все свои технические и оружейные достижения они собезьянничали у томми и у янки.

— А я слышал, будто у них специально солдат-самоубийц готовят… Ну, чтоб те сами под танки бросались, и себя вместе с нашими БТшками взрывали…

— Врут твои армейские источники… Специально таких психов пока не готовят… Но по приказу почти любой японец это сделает, а некоторые и сами могут. А вот специально их на это не затачивают, этого нет, пусть не выдумывают.

— А-а-а, понятно…

— Федор, скоро к штабу полка подъедем, тот японец-связист не подведет нас?

— Обижаете, товарищ командир. Я ж ему одну шашку прямо к чреслам прикрутил, и высоким штилем убедил, что все его переговоры внимательно слушать буду… и на каждое соединение прямо рядом с взрывателем красная лампочка загорается. Сейчас он небось мечтает от самурайского меча погибнуть, а не с оторванными яйцами ждать следующего подрыва. Видать Бусидо полевыми связистами у них тут слабенько изучается.

— Ну-ну, не хвалился бы заранее. Сейчас ведь от его телефонных ответов, да от твоих «переводов» моих слов весь успех рейда зависит. Очень бы хотелось там без стрельбы проскочить.

— Проскочим, Александр Евгеньевич. С вами всегда проскакивали. Мы же полмира уже повидали, что нам какие-то японцы. Не расколят они нас…

— Не каркай, полиглот, и по сторонам не забывай поглядывать…

Командир этой небольшой группы прибавил газу на ровном участке дороги, и снова погрузился в раздумья.

«И все-таки слабенько мы, конечно же, к этому рейду подготовились. Все наспех творим, словно еще Гражданская у нас не закончилась. Силовые акции уже вроде бы освоили, а вот с разведкой… Тут у нас все «на живую нитку»… То что, нас в этот раз Бочков в паре мест подстраховывает, это хорошо. Хоть и рискует он… И своей агентурой, и своей головой в наркомате. Но он правильной закалки товарищ, понимает, и что тут, и к чему. Как вернемся, обязательно надо будет отрекомендовать его Хозяину. Нам толковые люди нужны».

Впереди замаячили идущие той же дорогой грузовики какой-то колонны. Оба диверсанта переглянулись и напряглись. Ехать до блокирующих северный плацдарм японских позиций оставалось уже недолго.

Дальняя дорога обычно воспринимается командированными как небольшой отдых между двумя трудовыми эпизодами. Обычно так и бывает, но не в этот раз. Длинный вагон похожий на вагон-ресторан, мягко покачиваясь, катится по рельсам, но пассажиры в нем работают. Шторы в вагоне завешены и, перекрывая стук рельсовых стыков, в темноте трещит проекционный аппарат. Закадровый звук доносится из черной тарелки репродуктора… Музыка бьется неровным болезненным пульсом, а на экране стоят в неровном строю первые полки Красной армии… Своим неказистым внешним видом они должны вызывать оторопь у зрителей в зале. Обмундирование разномастное, у некоторых и вовсе цивильное платье. У кого-то вместо ружейных ремней веревки. Часть с винтовками, у других винчестеры и охотничьи ружья. На фланге несколько пушек годов 70-х прошлого XIX-го века. Но на папахах, фуражках и гражданских кепках бойцов и командиров красные ленты и банты. Зато в глазах у них у всех несокрушимая вера в правоту своего дела. Это ощущение оператору удалось передать…

Вот картина меняется. На маленьком аэродроме среди всего нескольких чумазых и залатанных заплатами аппаратов, черноусый с известным на всю страну профилем комиссар рубленными фразами стыдит разбившего свой самолет рябого краснвоенлета. Окруженный пилотами и мотористами, комиссар говорит негромко, чуть нахмурив брови. Голос с характерным мягким акцентом немного отличается от того, который регулярно звучит из репродукторов. Но это отличие почти не заметно.

За кадром звучит тихий наигрыш на мотив революционного гимна. В тесном «зрительном зале» вагона главный режиссер переглядывается с сидящим позади и слева сценаристом. Тот кивает ему, и показывает на свой блокнот. Пантомима понятна лишь двоим. А с экрана будущий Великий Вождь и Учитель говорит с пилотами. Он словно бы размышляет вслух, но от суровых слов преемника Ленина, даже зрителям хочется потупить взор.

«Имеем ли мы с вами, товарищи, право вот так безответственно относиться к тому делу, которое нам поручено нашим народом и нашей революцией? Нет, товарищи, такого права нам никто не давал! Революция вручила нам в руки крылатое оружие, которое мы обязаны беречь и грамотно использовать. От того насколько грамотно будут обслуживать самолеты техники, мотористы и оружейники зависит то, как будут сражаться с врагом наши летчики. А уже от их летной доблести будет зависеть многое, даже наша победа. От успешных разведывательных полетов будет зависеть сила ударов нашей родной Красной армии. От количества сбитых и обращенных в бегство самолетов противника зависят спасенные жизни красноармейцев, а также снижение активности войск контрреволюционеров и интервентов. А от точности бомбометания и количества сброшенных бомб и стрел зависит, будут ли войска противника чувствовать себя словно на параде, или будут бояться высунуть свой нос из укрытий… Сейчас наш Красный Воздушный флот еще молод. У нас мало современных самолетов, а у наших врагов они есть. У нас мало опытных летчиков и авиаспециалистов, а у наших врагов они есть. Но у нас есть большевистская партия, и есть наша вера в революцию и в торжество коммунизма. У врага нет такой партии и нет нашей веры. Вот поэтому мы победим! А когда мы уже совсем прогоним врагов за границы нашего первого в мире социалистического государства… Вот тогда наш народ восстановит заводы и фабрики, и подарит вам, товарищи красные военлеты, самые лучшие в мире самолеты и самое лучшее оружие. Сегодня вы защищаете родное небо, на тех самолетах которые достались нам от старого мира. Некоторым самым старым из этих самолетов трудно сделать даже один полет. К другим не хватает запчастей и их порою некому обслуживать. Но завтра наш Красный Воздушный флот станет самым сильным во всем мире. И тогда никто не посмеет напасть на нашу Советскую Родину. Защитите небо нашей Советской Родины, товарищи! Небо нашей свободы… Командуйте, товарищ Сергеев…» Усатый командир авиаотряда обводит пылающим взором строй и тихо, но четко отдает команду: «Отряд, по самолетам!». И минуту спустя краснозвездный «Крылатый балаган» взлетает и, неуверенно раскачиваясь, разворачивается на курс. Звучит стремительная, зовущая в полет увертюра. Пленка заканчивается. Режиссер чешет затылок…

Про комиссию из Москвы Горелкин уже много чего слышал. Ходили даже слухи, что комкора Жукова смещают, и что Первую армейскую группу примет то ли командарм Воронов, то ли маршал Кулик. Слухам Горелкин не верил, но режим охраны авиабазы на всякий случай еще усилил. И сейчас его непосредственный начальник утвердил все предпринятые меры, да еще и дополнительно предупредил чтобы крупными группами никого посторонних на авиабазу он не пускал. Приказ был комэску особой эскадрильи понятен, вот только у членов комиссии и их эскорта из сотрудников ГУГБ могло быть на это совсем другое мнение. Ведь у главы комиссии маршала Кулика которому непосредственно подчинялся весь «московский десант» имелось распоряжение дающее право членам комиссии и их охране посещать любые объекты на монгольской земле. И поскольку таковое распоряжение наверняка было оформлено надлежащим образом, отказ его выполнить гарантированно приводил к скандалу.

— Ни одна живая душа, Иван Олегович… Ни Смушкевич, ни комкор Жуков со своим штабом, ни даже сам маршал Кулик с комиссией… Без моего личного разрешения и без твоих сопровождающих, НИКТО не должен проникнуть на твои площадки. Тебе ясно, майор?! Чего смотришь удивленно, ты теперь официально майор ВВС и командир особого авиаполка. Вот тебе приказ за подписями Жукова и Смушкевича.

— Виктор Михалыч, а как же…

— А вот так, товарищ чекист… Ждали мы с тобой ждали, да и дождались…

— Вот это да! В самой комиссии?! Неужели же так высоко забрались, гады?!

— А ты думал там на островах одни дураки собрались? Только делать тебе все нужно аккуратненько. Тут напортачить никак нельзя. Будешь ты на месте или на задание улетишь, все должно с ними как по нотам быть разыграно.

— Угу.

— Но замороченных ими наших московских балбесов я вам с Полынкиным исполнять запрещаю! Там штабные всякие, а еще ПУРовцы и ЦКовцы могут рядом крутиться. Не сможете их вместе с нашими гостями целыми захватить, хоть ноги и руки им прострелите, но чтоб живые были.

— А если с обеих сторон атака будет? Допустим, эти гады с комиссией внутрь полезут, а другие диверсанты снаружи на нас навалятся.

— А я тебе еще два неполных взвода десантников и эскадрон цириков дам. Командира эскадрона ты и Полынкин лично в лицо знать обязаны. Вот этими силами оба аэродрома и прикроешь. И еще не забудь. Сразу после следующего вылета ты у меня всю секретную технику на новую площадку у Баин-Тумена посадишь. Вот тебе карта с пометками. На основном аэродроме должны остаться только штурмовые «Кирасиры», наши спецмакеты и звено «ишаков», выделенное Смушкевичем. Ты меня понял, товарищ командир особого авиаполка?

— Так точно! Да-а, ну и дела у нас крутятся, Виктор Михалыч… В жизни бы о таком не подумал.

— А ты и не думай. За тебя есть кому думать, главное гляди в оба, и не буксуй. А насчет высоко забрались, не думай, что только они у нас высоко сидят, далеко глядят. Будет скоро и им не до смеха. Но про это даже с Полынкиным молчок. Ладно, иди, готовься.

— Есть готовиться.

Вышедший от начальства новоиспеченный майор не слишком долго пребывал в расстроенных чувствах. Кадровая политика его ведомства была построена так, что на должности среднего командного состава особых частей попадали люди с психикой алмазной прочности. Поэтому уже через час особый авиаполк одновременно с подготовкой к боевому вылету, начал без криков и суеты усиленно готовиться к отражению диверсии. Так же спокойно начальник охраны особого авиаполка капитан Полынкин распределил свободных бойцов роты охраны между усиленными наблюдательными постами. Восемь снайперов незаметно заняли свои позиции на чердаках ангаров, сменив там обычных наблюдателей. Зенитные установки и так всегда были готовы к стрельбе. Операция вступила в заключающую стадию.

Прибывшая из Москвы инженерная делегация, даже не успела еще отойти от волнений перелета, но категорически отказалась от отдыха в гостинице местного авиационного института. Видимо, напутствие, полученное инженерами от руководства НКВД и спецтехотдела оказалось настолько вдохновляющим, что про отдых было забыто надолго. Вместо этого приезжие тут же потребовали незамедлительно показать им опытно-испытательный центр в Померках. Хозяева приняли уже несколько делегаций подобных этой, поэтому, даже мысленно не дрогнув, они устроили очередную экскурсию для нескольких штатских и их широкоплечих сопровождающих с каменными выражениями лиц.

В средней околозвуковой аэродинамической трубе ХАИ с посвистом гудела тройка реактивных «Тюльпанов». Эти двигатели не испытывались в трубе, они в ней работали. Электрическая часть комплекса состояла из мощных электромоторов. А компрессорная из трех многоступенчатых турбин с массивными камерами сгорания. За счет этих мер в эллиптической рабочей части имеющей горизонтальное сечение около пяти метров, соратникам и подчиненным профессора Проскуры удалось достигнуть скорости воздушного потока около 0,95 скорости звука. Новоиспеченный начальник кафедры самолетостроения Анатолий Еременко с гордостью демонстрировал свою любимую игрушку четырем вновь прибывшим авиаконструкторам.

— Вот товарищи, здесь мы и подбираем наиболее оптимальную форму планера и аэродинамику для будущих скоростных самолетов. Вы все допущены к этой секретной информации, поэтому сегодня познакомитесь со множеством новинок. Так вот эта аэродинамическая труба позволяет создавать околозвуковые скорости потока. Да-да, не удивляйтесь, никто здесь с вами не шутит. Кстати наша летающая испытательная лаборатория «Горын», фотографии которой вы уже видели, и скоро увидите ее вживую… Так вот, этот аппарат в виде уменьшенной в восемь раз модели также прошел в этой трубе продувки. Саму модель из-за высоких температур мы вынуждены сейчас делать из жести и очень тонкого дюраля и подвешиваем ее на стальных проволоках. Причем результаты нами получены преинтересные. К примеру с прямым крылом модель устойчивей, но зато сопротивление модели значительно превышает таковое с крылом 20-градусной стреловидности. Другие формы крыла мы еще только начали изучать, но имеющиеся у нас наработки уже позволяют ожидать в скором времени появления нескольких новых рекомендуемых схем перспективных скоростных самолетов.

— Товарищ Еременко, а превышение скорости звука в этой трубе возможно?

— Увы, вот это нам пока недоступно. Но эту преграду мы тоже планируем преодолеть. Если не в этом году, так в следующем. Да, кстати, товарищ Москалев, спасибо вам за чертежи. Мы вашу модель «Стрелы» Сам-9 мы уже здесь продули, и устойчивость ее на высоких скоростях от 500 до 800 километров, можете считать доказана. Вот только на режимах взлета и посадки для подобной конструкции требуется решить множество технических проблем. Да и со срывом потока с законцовок крыла нужно будет что-то придумывать. Так что механизацию для подобного крыла нам с вами еще разрабатывать и разрабатывать.

— Анатолий Петрович, а каковы параметры новых реактивных двигателей ХАИ?

— Это вы лучше у Архипа Михайловича спросите. Он у нас главный по реактивным турбинам.

— Почему только у меня? Глеб Евгеньевич сделал для них не меньше, да и еще пара наших соавторов хорошо отметились. Ну, да ладно, так и быть расскажу. Хотя самим тем моторам с момента проектирования и пары месяцев еще нет. Характеристики последней стендовой модели «Кальмара-2» следующие. Масса 597 килограмм, создаваемая реактивная тяга около 420–440 кгс. Пара таких двигателей сейчас проходят огневые испытания в воздухе на уже упомянутом Анатолием Петровичем аппарате «Горын»…

— Простите, вы сказали им нет и пары месяцев, но уже проходят испытания. Как же вы их на самолет-то ставите?! Неужели так легко такая сложная техника может создаваться и испытываться?

— Где уж тут легко. На стенде восемь образцов уже потеряно. Техника сложная, вы правы. И главная сложность, увы, не испытательная, а металлургическая. Ну не выпускает пока наша промышленность требуемых сплавов. Некоторые идеи нам отдельные самородки подбрасывают, но это, увы, паллиатив. В стране фактически целую отрасль заново создавать придется. И хотя это вроде бы не наша забота, но отсутствие такого специального производства сильно мешает делу. Впрочем, один способ повышения скорости работ нами уже найден.

— И в чем же он заключается?

— В модульности испытываемой техники.

— Простите, не понял.

— Сейчас поймете. Вы, товарищи, наверняка представляете себе процесс испытаний. Если все делать традиционным последовательным путем, то на создание таких образцов двигателей уходит пара лет минимум. Мы действуем по-другому. Аппарат «Горын» является летающей испытательной лабораторией. Он у нас по шесть-восемь часов в воздухе висит почти ежедневно. За это время на нем успевают выполнить от пяти до пятнадцати полетов с регулярно сменяемыми модульными испытательными стендами. Только что летали для проверки первые ступени «Кальмара» с камерами сгорания от «Тюльпана-4», а в следующий полет уже отправляется тяжелый стендовый макет нового мотора не предназначенный для летных испытаний. Грузоподъемность «Горына» нам это позволяет, а специальная конструкция крепежных замков упрощает подготовку к следующему вылету. У нас тут дело поставлено так, что монтаж и демонтаж модульных стендов на «Горыне» занимает двадцать пять-тридцать минут. Причем график испытаний хоть и расписан на месяц, но достаточно гибкий, так что потери времени, как правило, минимальные.

— А сам этот ваш «Горын» неужели же совсем не имеет военного назначения?

— Вообще-то он в девичестве и был бомбардировщиком, но сейчас нас в первую очередь интересует именно его научный потенциал. К слову сказать, максимальная скорость «Горына» с выключенными реактивными моторами и с тремя оснащенными трехлопастными винтами поршневыми моторами М-103 составляет около четырехсот шестидесяти километров в час. А с включенными вторыми «Кальмарами» эта скорость уже сейчас возрастает до пятьсот пятидесяти километров в час, при этом некий запас мощности нами сознательно не расходуется. А еще мы скоро готовим новый турбореактивный мотор вдвое большей мощности. Правда, его цикл испытаний закончится только в следующем году, но примерные характеристики можем дать вам уже сейчас. Масса ожидается порядка семисот-семисот пятидесяти килограммов, при тяге на максимале 750-900 кгс. Вот под этот мотор уже можно начинать разрабатывать боевые самолеты.

— Анатолий Петрович, а что вы скажете про перспективы применения таких моторов на бесхвостых самолетах?

— Товарищ Черановский, в целом мнение ХАИ об этой схеме положительное («Горын» ведь на самом деле тоже бесхвостка). Но для развития этого направления требуется очень тщательное исследование соотношений площадей несущих и рулевых поверхностей. Без достойной работы взлетно-посадочной и полетной механизации, имеется большой риск скомпрометировать саму эту идею, посредством необоснованных аварий. Вот поэтому тут очень важно сначала отработать отдельные элементы. Так что вы пока готовьте свой проект, а мы будем проводить экспертизу и испытывать модели в трубе. И вот еще что, товарищи. Кроме бесхвостой и классической схем, мы рекомендуем вам рассмотреть и двухбалочную схему, как одну из наиболее легко осуществимых. Только не ориентируйтесь вы, пожалуйста, на тот анекдот, которым был пушечный «Бауманский комсомолец» И-12 с тандемом М-22 и водопроводными трубами вместо балок. Гораздо лучше будет если вы разработаете нормальную конструкцию с мощными силовыми балками пригодными для уборки шасси и установки вооружения, вот тогда из этого будет толк. Вроде бы у Ивенсена и Кровина в Ленинграде строился такой аппарат Г-38 на основе идеи Гроховского. Его тогда делали с металлической кабиной, но с фанерным крылом под два французских «Гном-Рона», да жаль не доделали. Кстати, чертежи его нами из Ленинграда уже заказаны, так что, как получим, поделимся с вами. Ну, а для вас, товарищ Сухой у нас особый подарок. Пройдемте вон в тот ангар.

Инженеры с интересом окинули взглядом помещение свежепостроенного ангара, в котором стоял отливающий серебром аппарат с висящими под крыльями трубами ВРДК.

— Вот он ваш И-14 с двумя «Тюльпанами-3» под крыльями. Профессор Проскура ведь уже рассказывал вам об этих моторах. Там в Москве, часом, не успели на развитие своего детища посмотреть?

— Нет в Москве, не успел, хотя мне и говорили, что в НИИ ВВС его испытывают. Чудеса какие-то! Я уже и забывать стал эту конструкцию. Мы ж по ней еще в 31-м работать начали, а в 36-м уже все работы закончили и тему закрыли. Гм… Я гляжу модернизировали тут у вас нашего страдальца, и не только в плане установки этих ваших «ракетных цветов».

— Улучшение аэродинамики сразу дало несколько десятков километров в час. А с новым восьмисотсильным М-62 наши пилоты его разогнали до 486 км/ч. Ну, а ускорители позволили ему вплотную приблизиться к шестисоткилометровой отметке. Так что вместе с «Бумерангом» «Горыном» и Р-10 ваш аппарат по праву стал одним из «дедушек советской реактивной авиации». Отсюда вы можете планировать и свои следующие конструкции, благо есть на что опираться. Вот только над технологичностью самой конструкции советуем вам заранее подумать.

— Уже думали мы над технологичностью. Вон «Иванова» специально под массовый выпуск рассчитали, да только начальство сказало, что с цельнометаллической конструкцией нам нужно расставаться и на смешанную переходить. А жаль, хотя понятно, что стране дюраль экономить нужно. Так что, кое-какой опыт уже есть. Ну, а собственные проекты ХАИ вы нам покажете?

— За этим, давайте-ка поднимемся на второй этаж к ректору. Профессор уже, наверное, освободился. И, пожалуйста, осторожнее, товарищи, тут еще покраска не полностью высохла…

Авианалет на японские позиции завершился. За поставленной дымовой завесой Павла и два ее «безоткатных» расчета едва успели занять позиции на минном поле среди нескольких закопченных коробок сгоревших японских танков. Здесь, на самом виду, японцы пока не пытались больше прорываться. Но если орудия плацдарма замолчат, то атаки следовало ждать как раз на краю этого минного поля. Павла лежала в небольшой ямке под обгорелым остовом и думала.

«Как всегда наше начальство все планы по-своему перекручивает. Хотя может оно и неплохо даже. Никаких тебе, товарищ фантазерка, конных огнеметов не предвидится. Ну нету у нас тут таких цирковых укротителей, чтобы все эти смертельные номера отрепетировать. Хотя огнеметы нам все же дали. М-дя-я. А я-то думала, что в РККА это оружие уже цветет буйным цветом. А они прислали-то не пойми что – двадцать тяжеленных ранцевых огнеметов, которые Павлу Колуну ровесниками приходятся, если не старше. Если б Кольчугин не объяснил что к чему, подумала бы что сварочные аппараты. Гм. И все же, если он сможет их выдвинуть так же, как и меня подальше от окопов, то что-то может и получиться. Хотя… Хрен его знает, что он там решил, но приказ мне уже отдан, так что буду я атаку отсюда поддерживать, а уже потом на ходу к ней присоединюсь. И зря я сейчас на командование бычу, ведь шесть огнеметных ХТ-130, доставленные на понтонах к нашему болотистому берегу, в той предстоящей атаке точно лишними не станут. Как, впрочем, и те три взвода цириков, что не посрамив заветов своего великого предка Чингиз-Хана, переплыли со своими конями Халхин-Гол, пока длился устрашающий артналет на японские позиции. Ладно, Дивчиш-Кибальчиш, нам бы с тобой не день простоять, а всего лишь до начала веселья под раздачу не попасть. А то как начнет их артиллерия минное поле тралить, так нас и вытралит… Стоп-стоп, голубушка… Что-то не так. Почему это мне вот прямо сейчас так сильно оглянуться хочется? Не поняла…»

Павла медленно повернула голову назад. В сотне метров за спиной ее ждали. Ждали настойчиво и очень нетерпеливо. Из-за развороченного тяжелым японским снарядом неровного орудийного бруствера, где еще утром стояла противотанковая пушка, на нее выжидающе глядели три пары глаз. Вернее три с половиной. Рядом с запоминающимся лицом того самого лейтенанта, который давал ей яд перед первым боевым вылетом, в ее сторону неподвижно глядел зрачок оптического прицела. А неспешный уверенный жест лейтенанта мог означать только одно, «мы ждем, возвращайся». Но теперь, когда позиция ее расчетами была занята, Павла уже никуда не могла с нее деться, до самого начала задуманной «огненной потехи». Да она и не собиралась. Поэтому просто прикрыла глаза и отвернулась, затылком чувствуя перекрестье оптического прицела…

/ черновой вариант обновления от 11.11.12/

Михалыч в этот раз работал в ночную смену, и должен был вернуться только под утро. В эту ночь Марина осталась на квартире друга отца. Она теперь раз в неделю приходила сюда готовить, чтобы не отвлекать мастера опытного производства от работы в институте. А работа в ХАИ кипела. За последние недели Савва Михалыч перешел на полный график и временно не брал заказов, работая на себя лишь по воскресеньям. Даже ночью в институте царил аврал. А Марина, укутав большую кастрюлю свежесваренного борща в серое больничное одеяло, свернулась клубком на жесткой мужской кровати и уснула. И снился ей сон.

«Как это все-таки приятно… чувствовать на плечах остро пахнущий кожей тяжелый летный реглан. Так бы всю жизнь и сидела рядом с НИМ. Рассветом бы любовалась. Но где там, сейчас опять выпрямится и одернет руками свою гимнастерку.

— Мне уже пора, Марина. Самолет ждёт.

— Пашенька, ну почему ты всегда от меня так быстро уезжаешь?

— А потому, девочка моя, что судьба моя такая. Нам, рабочему классу, нельзя время терять.

— Как ты ласково сказал – «девочка моя». Меня папа так звал, когда-то в детстве … Но какой же ты теперь рабочий класс? Ты ведь командир Красной Армии. И почему же это ты со мной время теряешь? Я ведь все-все делать могу. Ты только скажи, что нужно.

— Это ты, комсомолка, правильно заметила, командир РККА существо военное. А война это работа. Злая и грязная, но работа. Ты меня спрашиваешь что делать нужно? Убивать нужно, девочка моя… В живых людей стрелять… Глотки отточенным штыком резать! И каленым железом скверну предательства выжигать! А еще… Нужно себя… Слышишь? Себя последней гранатой вместе с гадами рвать, когда враги уже окружили!!! Вот что нужно делать… не по пути нам, Марина…

— Пашенька, пожалуйста, не надо! Ну зачем ты так! Я ведь люблю тебя! Ну не надо, родной!!!».

— Мариночка, проснись. Ну и страсти же тебе снятся, коли так шибко по кровати мечешься…

— А?! Дядя Савва? Вы чего? Что случилось?!

— Тихо, не шуми. Тебе на работу ко скольки сёдни?

— К шести, как обычно. А что случилось?!

— Сейчас тихонько, как мышка собирайся, и до Маши твоей сходим…

— Значит, Толю уже… За что ж его!!! Господи! Как же я Маше с Аней это скажу…

— А ну тихо! Раскаркалась тут! Жив и здоров он. Сегодня у нас на участке юстировки оборудования появился.

— Жив?!

— Жив-жив, и, давай, прекращай уже панику. Их пока еще в отдельном бараке селят в Померках. За колючкой. Но все равно уже рядом с домом. В общем Маша перед работой может с ним свидеться успеть, мне начальник по режиму сказал.

— Правда?!

— Да, правда это. Только ты без шуму, давай! А то начальство еще и передумать может. И чтоб у меня никому не слова!

— Даже Ане?

— Племяннице пусть скажет, но предупредит, чтоб та во дворе не трепалась. Вот когда совсем домой вернется, тогда пусть уж гордится в голос.

— Вы мне только скажите, это ведь ОН сделал?

— Кто?

— Да все вы поняли. Ну дядя Савва! Ну пожалуйста, скажите…

— Да, не знаю я, Марина! Помнишь я тебе рассказывал, как он с Громовым в Крыму встречался? Так вот, думаю, он там всех, кого упомнил ему назвал. А вот уж тот-то мог… Ему-то, всесоюзному Герою, уж наверное никто бы не отказал.

— Но ведь все равно это значит, что Павел все это устроил! Ведь это все он? И что ХАИ трясти перестали, и что реактивные моторы делают. И что Толю сюда из лагеря перевели. Ведь так? А, дядя Савва?

— Да тебе-то какая разница?! Тебе-то до него какое дело? И даже если все так, что тебе с того?

— Как это что?!!! Как это…

— Маринка, не кричи! И про время не забудь. Сейчас четыре двадцать. Живо собирайся, и быстрее к Маше идем. А вместе с ней до Померок прокатимся. А то так и не свидятся ведь.

— Да-да, я сейчас-сейчас! Через пару минуток уже выйду. Просто я еще до конца не проснулась…

Старый мастер вышел из комнаты на улицу и стал прогревать двигатель мотоцикла. Попутно ворчливо выговаривая не высказанные в лицо девушке тягостные мысли.

— Не проснулась она. Эх Маринка, Маринка, и чего тебе в этом вертихвосте примерещилось-то. Такой же ведь как и все брехун. Запудрил тебе мозги да и слинял, поганец. Тьфу ты! Прости, Господи!

Каждый день капитан Полынкин лично наведывался на расположенный чуть в отдалении второй аэродром. Здесь охраной командовал простоватый с виду крепыш с одиноким кубарем младшего лейтенанта в петлице. В этот раз, как обычно по прибытии начальства, первыми прозвучали ритуалы официальных докладов. После осмотра территории объекта, капитан направился в штабной барак, выпить чаю и одновременно послушать неофициальную информацию о поведении охраняемого спецконтингента. Ритуал неспешной оперативной беседы в этот раз был неожиданно нарушен наивной мольбой к начальству со стороны младшего по званию.

— Товарищ капитан, там опять тот японец с монголами части обеспечения переглядывается.

— Я знаю об этом.

— Ну можно я его хотя бы разок прикладом огрею?!

— Нельзя, Кружкин, нельзя. Ты же вроде уже спрашивал.

— Да они ж наверняка насчет побега там перемигиваются! Ну товарищ… капитан.

— Вот и хорошо. Пусть перемигиваются. А ты пока делай вид, что ничего этого не заметил.

— Ну как же так, товарищ капитан? Сколько ж можно такое терпеть. Ребята тоже видят, и понять не могут… Еле сдерживаются, чтоб этому наглецу пятку не прострелить!

— Я тебе прострелю! Я тебе… По отдельности с каждым из своих побеседуешь, да чтоб без лишних ушей. Чтоб все знали, их дело за этим, как ты говоришь «наглецом», приглядывать, но не трогать его. И вообще. Не надо, товарищ серж… Хм. Не надо, товарищ младший лейтенант, ни тебе, ни твоим ничего тут понимать. Приказ я тебе отдал. Так что пусть они просто бдят, и ты бди… Бди, но сам при этом, бдительность охраняемых усыпляй. Поставленная задача ясна? Не слышу!

— Так точно, задача ясна! Есть бдить. Что и прожектора до сих пор нельзя включать?

— Это почему нельзя? Я тебе запрет на два дня вводил, срок закончился, значит, можно. Раза по два-три за ночь включай, да покрути ими нервно, делая вид, что опасаешься побега. Включил-выключил и снова тишина и покой. И вот еще что. Своей паре снайперов, которых ты на ночь за территорию выпускаешь, этой ночью дашь вот такую команду…

Несмотря на недавно доставленные сведения о том, что начлет теперь уже особого полка жив и здоров, радости у майора не было. Преследовавший его с начала операции кошмар свершился наяву. Прикрепленный к нему приказом начальства фигурант все-таки оказался вне его зоны контроля, да еще и с секретным оружием. Счастье еще, что на самолете не было ускорительных блоков, иначе ему, Горелкину можно было бы сразу стреляться, не дожидаясь ареста собственными подчиненными. Умом-то майор понимал, что эта вынужденная посадка случайна, и что вины подчиненного в этом нет, но в душе у него росла глухая волна досады. Впереди предстоял сложнейший вылет всем составом полка. Кто из этого вылета вернется, а кто нет, предсказать было невозможно, поэтому Горелкин решил все важные моменты разобрать прямо сейчас, и вызвал временного преемника начлёта.

— Товарищ Мещеряков, доложите предварительные результаты тренировочных боев с японцами.

— Товарищ майор, может лучше начлёта дождемся? Как-никак это ведь он предварительный анализ составил, а я и прибыл-то сюда недавно, и боев немного провел. Мне ведь все равно на выводы Павла Владимировича опираться придется. Он и журнал этот вел…

— Старший лейтенант! Ждать нам некогда, меня прямо сейчас интересуют результаты тех спецбоев, что успели провести. И пора бы уже вам научиться быстрее вникать в учебно-боевой процесс. Тем более что вы уже обучали этому пилотов. Докладывайте результаты, я жду.

— Есть доложить результаты! С начала работы смешанной тренировочной группы было проведено сорок три учебных воздушных боя с японскими инструкторами. В двадцати восьми боях самураи одержали условные победы. На основании анализа схем и хронограмм воздушных боев, уже можно сделать предварительные выводы:

Мещеряков пошуршал журналом особого учебного центра, и неуверенно начал доклад.

— Во-первых, японцы продемонстрировали лучшую слетанность и лучшее взаимодействие в парных боях. В среднем по скоординированности маневров даже без радио японцы сильно опережают наших пилотов. А при наличии радио это дает им серьезные преимущества. Значит, этому и нужно учить. Может еще хотя бы пару-тройку раций найдем к вылету?

— Некогда их искать, старший лейтенант. Давайте по делу.

— Во-вторых, в бою на средних высотах самураи значительно эффективнее используют виражи и косые петли, что также создает предпосылки для их побед. В нескольких боях мы умышленно сажали их на «Кирасиров» с интерцепторами, и получали сходную картину с реальным боем. Поскольку их истребители способны к более коротким виражам, наших пилотов приходится обучать противодействию этим японским шаблонам с применением вертикальных маневров. Да, вот еще что! Пикировать у них так же круто как у наших не получается, быстро отрываются. Мы это еще во время учебных боев с И-96 заметили. Но на малых высотах это неприменимо. Что еще? По вооружению…

— По вооружению отставить, об этом уже отдельный доклад имеется. Лучше ответьте, сама методика такого обучения, что она нам в итоге дает?

— Много чего дает, товарищ майор. В первую очередь снижает риск потери пилотов в первых боях. Осознанности им добавляет. В групповых воздушных схватках даже опытным пилотам зачастую нелегко приходится. Зато у тех, кто через учебные обстрелы прошел, а потом еще и с живыми японцами покрутился, у них помимо летной техники, словно бы еще интуиции сильно добавляется. Да, вы же, наверное, и сами уже заметили. Понятное дело летный опыт там есть, наработка приемов, но иногда руки словно бы сами маневр проводят. Глядишь, а маневр-то вышел совсем не очевидный. Со стороны если смотреть может и по другому надо было поступать, вариантов-то море было, а пилот почему-то один единственно правильный выбрал. В общем, когда начлёт вернется… Да-да, товарищ майор. Когда он вернется, мы с ним вдвоем вам все подробно распишем. А сейчас разрешите идти к вылету готовиться.

— Хорошо. Вы свободны.

— Есть.

«Когда он вернется. Когда уже случится это знаменательное событие? Неужели же мне тогда кто-нибудь помешает этого анархиста сразу в Москву отправить? С глаз долой подальше. А то не поможет ему, его нечистая сила. Если не японцы, так я его тогда лично пристрелю. Даже не глядя столько людей нормально воевать обучил. Хотя за такое…М-да».

Чайная церемония в юрте проходила неспешно. Восточный халат слабо гармонировал с европейской внешностью гостя, что вызывало у хозяина юрты улыбку. Впрочем, у обоих мужчин из-под халатов выглядывали почти одинаковые мундиры старшего командного состава с синими галифе, и только эмблема с летящим всадником позволяла понять, что один из них является командиром полка монгольской народной армии. Гостя раздражали неспешные восточные традиции гостеприимства, которые он лишь для вида терпел. Но терпеть еще и молчаливый отказ или уклонение от ответа он явно не собирался, поэтому вскоре политес был им стремительно забыт.

— Ваши предки, князь, глядя на своего потомка, сейчас не были бы довольны увиденным. Такая избыточная осторожность стоила бы основателю государства монголов его империи.

— А ваши были бы довольны тем, что их потомок ходит в форме чекиста?

— Вот мои бы за меня порадовались. Не удивляйтесь, князь. Сам я родом из казаков, и играть со смертью во вражьем логове для нас считается высшей доблестью. Но мы отвлеклись, а вы так до сих пор и не дали мне ответа. А может просто вам мало заплатили?

— Сейчас я не могу выполнить вашу просьбу. И дело тут не в деньгах. Хотя вы правы, и все действительно имеет свою цену.

— Видите ли, князь, это совсем даже не просьба… А полноценный приказ генерала Янагито Гендзо. Вы знакомы с генералом?

— С генералом я знаком лично, и его приказ для меня всегда неукоснителен. А вот ваши полномочия довольно туманны. Я получил от генерала всего лишь просьбу оказывать вам содействие, но там нигде не было сказано, что для этого я обязан задействовать такие крупные силы баргудского подполья.

— Да Будда с вами, князь! Ну какие силы?! Мне нужно чтобы вы всего-навсего отправили в охрану того аэродрома один надежный эскадрон монгольской конницы. И все. «Надежный эскадрон», вы это понимаете?

— Я отлично вас понял. Напрасно вы, европейцы, считаете людей Азии непонятливыми. Однако перед той войсковой частью, которую вы просите привлечь, стоят совершенно другие задачи. И я не понимаю, зачем нам рисковать этими смелыми и опытными людьми. Которые, кстати, уже давно рискуют своей жизнью. Или вы не знаете, что уже сделали с нашей страной синие фуражки за последние два года?

— Гм. Я знаю ваши силы понесли серьезные потери от рук чекистов, но ведь это не последний ваш эскадрон. Да и предстоит им не захват резиденции Чойбалсана, а всего лишь блокирование пары аэродромов. В общем дело верное.

— Этот эскадрон, еще не последний. Вот только если боевые силы подполья, как это у вас у русских говорят, разбазаривать так бессмысленно, то в нужный момент некому будет выступить с оружием для восстановления целостности моей страны. Да и как вы предлагаете обеспечить мое алиби?

— Гм. Во-первых, захват или уничтожение этих секретных самолетов, это не бессмысленная операция, а еще одна ступенька к свободе вашей страны. А во-вторых, мне казалось, что вы сами сможете обеспечить себе алиби. Неужели же у одного из прямых потомков Великого Темучина иссякла мудрость и хитрость дарованные его прародителями?

— Господин капитан. Не пытайтесь играть с нами в игры красноречия. Я, как и вы, когда-то служил Российскому императорскому престолу, и не хуже вас знаю, что в политике возможно, а что нет. Но сейчас для меня свобода моего народа важнее любых ваших игр.

В юрте на пару минут наступила грозная тишина. Взгляды собеседников скрестились в состязании силы духа. Но вот хозяин кивнул своему гостю, и налил в его пиалу свежего чая.

— Вы получите свой эскадрон, господин Тырсов. Но если что-то пойдет не так… Если из-за действий ваших друзей пострадает наша агентурная сеть или будут сильно нарушены наши планы, то ни вы лично ни ваше начальство никогда больше не получите той поддержки которую вам здесь ранее оказывали. Это мое предупреждение касается только РОВС, командование японской императорской армии вне нашей критики. Им мы всегда окажем помощь, а вот вам в случае такой ошибки это может слишком дорого обойтись.

«Вот ведь папуас хренов! Зарубить бы эту тварь прямо тут в юрте. Чтоб его поганый язык отрубленный через кадык вывалился. Дай мне, Господи, терпения. И эта ряженая макака еще смеет мне тут указывать и ставить условия? Прав был Коссов, нельзя доверять этим проституткам. Пока была сильна Россия, они лизали пятки нам, а теперь воротят от нас нос, и лижут пятки японцам. Мерзавцы и …!».

Несмотря на столь жесткую оценку хозяйского гостеприимства, диверсант вежливо поблагодарил полковника за чудесный чай и откланялся. Все же планируемый результат был им в беседе достигнут. А это было главное…

Утиная морда приземлившегося ПС-84 развернулась обратно к старту, и через открывшуюся дверь посыпались незнакомые авиатехники и несколько затянутых в полевую форму фигур. К ним тут же подскочили сразу несколько аборигенов авиабазы и послышались приветствия. Увидев вышагивающую в его направлении коренастую фигуру житомирского знакомого, командир особого авиаполка даже негромко присвистнул. Вот уж кого он здесь не ждал увидеть, так это полковника Петровского. По лицу приезжего мало что можно было понять, но в глазах его плескалась тревога и невысказанный укор. Это майор заметил сразу.

— Товарищ полковник, особый полк готовится к боевому вылету. Майор Горелкин.

— Здравствуй, Иван Олегович.

— Здравствуйте, Василий Иванович. Про Павла вы уже знаете?

— Знаю, но без подробностей. Жив он?

— Жив начлёт. Вот только с плацдарма теперь не скоро выберется.

— Он? Выберется! Личное дело ты его глядел? Да он в Крыму с десантниками в кошки-мышки на их домашнем поле сыграл, и вчистую их уделал! Вот так вот, майор… Он словно уже тогда предчувствовал, что случится, и себя ко всем этому готовил…

— Не только себя он готовил. У нас, кроме двух новых эскадрилий, все по его методике обучены. Страшно сглазить, но до сих пор людских потерь не имели благодаря начлёту. Это он всех заставлял вынужденные посадки отрабатывать, и прямо в воздухе себе первую помощь оказывать. Мы на одном из учебных «Кирасиров» раз пятьдесят на пузо садились…

— А лететь вам сегодня куда, снова на плацдарм?

— Куда ж еще. Там как раз через пару часов деблокирующий удар с центрального плацдарма ожидается. А наше дело на этом участке небо для японцев на замок закрыть.

— Понятно. Ну тогда командуй, майор, с кем в паре, и в каком качестве мне с вами лететь.

— Вы же только что приехали, товарищ полковник. С корабля на бал, получается?

— А чего сидеть-высиживать? Кстати со мной еще пятеро новых стажеров, все из житомирского Центра, до этого одни звеном командовали, другие инструкторами были. Самолеты-то найдутся для нас?

— Есть несколько. Я как раз собирался на время воздушной операции трех пилотов с Р-10 на оставшиеся после раненых И-14 пересадить. Есть еще второй резерв из обычных пулеметных «ишаков», но они сегодня на земле дежурят…

— Угу. Решай, майор, тебе видней, где мы полезней будем.

«Этого мне еще не хватало. Угу. Второго командира полка в наш полк. Вон как волком на меня глядит. За то, что я его любимчика упустил. И куда его теперь ставить? Может в резерв? Хоть базу будет на кого оставить. Нет. Зря я такими подарками разбрасываюсь. Есть у меня роль как раз по нему. Видел я его полк, толково он ими командовал, вот пусть и тут язык с мозгами применяет. Нечего ему филонить».

— Ну, а вы, Василий Иванович, одно из высотных звеньев управления и контроля принять готовы?

— Это что еще за зверь у вас такой?

— Таких звеньев я пока только два собрал. Одно сам поведу. Буду контролировать с высоты зону прорыва затевахинцев через японские тылы. Там сначала бомберы Смушкевича поработают, а потом двум нашим группам по восемь пушечных И-16 с бомбами много работы предвидится. А сверху этот район восьмерка И-14 прикроет. Ну, а сами мы, сверкая подвесными баками, с шести тысяч будем их по радио на цели наводить. И если случится, от И-97 их прикроем. И рядом с нами еще Р-10 крутиться будет, пока не прогонят. А ваше звено как раз будет над тем плацдармом висеть. Только я рекомендую, до общего вылета, с тем районом на ознакомление звеном слетать. Чтоб потом непоняток не было.

— Да хоть сразу после нашей беседы и вылечу. И что? Неужели уже всем радио поставили?!

— Если бы так… Не радио у нас, а одни только слезы. На четыре машины нашли по японскому радиопередатчику. Это, выходит, как раз на пару командиров высотных звеньев, командира группы «Кирасиров» и на командира резервной восьмерки пушечных «ишаков». Еще всем командирам звеньев по приемнику собрали, ну и ведущим в парах. Качество звучания временами отвратное, но хоть так…

— А учебные самолеты тебе в бою зачем?!

— Они, Василий Иванович, уже не учебные. И снова этот ваш Павел к ним всего разного напридумывал. Вон, глядите.

— Вот эти лохмотья, стало быть, с них после боя сняли?

— С них эта «броня». Теперь после каждого боя экраны меняем. Хлопотно, конечно, но зато ни одной машины не потеряли, а они на бреющем своими шестью пулеметами и десятком бомб там такое вытворяют. Ночью Колун сам их два раза на центральный плацдарм водил, теперь Мещеряков у нас над этими штурмовиками старший…

— Хм. Бомбы с пулеметами. А ракеты как же?

— А ракетчиками на И-14 у нас ваш Дементьев командует. Научился уже с пары снарядов в цель попадать, вот и шикует, нахал. Есть еще только сегодня прибывшее усиленное звено Звонарева, но у них свои особые ракеты, а вот боевого опыта нет. А на «Кирасиры» ставить наши ракетные снаряды мы пока не рискуем. И так уже мне весь мозг начальство просверлило за то, что начлёта с парой блоков эрэсов проморгал. Да я и сам понимаю…

«Понимаешь ты? Угу, как же… Хрен ты чего понимаешь, майор! Эх! За таким хлопцем недоглядел… А я тому засранцу, как обратно вернется, уши-то все-таки надеру! Хотя… Нет, пусть уж живет пока наш постоянный «центр беспокойствия». Вроде бы все правильно он в том вылете сделал. Санька Дементьев мне с пеной в ушах доказывал, что в той ситуации даже Кузьмич лучше его бы не выкрутился. Да и тебе, майор, по правде-то и не в чем себя винить. Зря я на тебя взъелся, вон как переживаешь. Вижу и вправду горюешь о Пашке».

— Командир-то он, конечно, всегда за все отвечает, но вот ты, Иван Олегович, в этот раз себя не вини. Сбили бы не Павла, а другого кого, лучше бы было? Навряд ли. А он и самолет сохранил и сам в руки японцам не дался. И скоро уже до вашей базы добредет. А битую машину и ракетные блоки вернешь как переправа заработает. Ну что, разве не так?

— Наверное так, товарищ полковник…

— Ну так и не кисни, майор. Да и хватит мне уже тебя от дел отвлекать, командуй, куда мне…

Через пятнадцать минут после этой беседы четверка обычных пулеметных «ишаков» вылетела на рекогносцировку в район северной переправы и плацдарма. Проводником с Петровским на Р-10 полетел Иван Мещеряков, которому вскоре предстояло активно взаимодействовать с полковником в небе плацдарма. В этом же полете помимо ознакомления с районом, решили проверить такое нововведение как радиосвязь в воздухе. Сейчас полковнику предстояло над целью выполнять команды старшего лейтенанта, в следующем уже полностью боевом вылете их роли должны были поменяться. За пять проходов разными курсами над будущим районом ответственности, Петровский, чертыхаясь и сбиваясь с радиосленга на командный матерный, стал потихоньку привыкать к радиообмену…

В просторном блиндаже, оборудованном наблюдательным перископом, пожилой офицер задумчиво перелистывал два комплекта документов, внимательно просматривая фотографии. Сзади неслышно подошел адъютант в форме поручика.

— Господин подполковник, связи с Джин-Джин Сумэ и Хайларом по-прежнему нет.

— По каким причинам на этот раз?

— На всех частотах снова сильные помехи. Часть телефонных линий снова не действует.

— С кем можете связаться?

— Телефонная связь есть только c артиллерийским полком и со штабом нашей дивизии, дальше разрыв на линии.

— А с аэродромом?

— С аэродромом пока не связаться. Отправлены связисты. Но с дивизией связь действует надежно, в крайнем случае вызовем авиацию через них.

— Что с подтверждением по группе русских офицеров из «Асано Бутай»?

— Первое сообщение о них мы получили утром от находящегося здесь при штабе их представителя хорунжия Бутырцева. Он получил шифровку из штаба своей бригады. А полчаса назад получено подтверждение уже из штаба нашей дивизии. Просят оказать содействие их миссии.

— Хорошо, мы окажем им содействие, сразу как прорвем оборону красных. А пока пусть не мешают нам. Намного лучше сегодня стреляет наша артиллерия?

— Да, господин подполковник. Час назад уже уничтожено одно орудие красных. Если этот успех получит продолжение, то сегодняшняя вечерняя атака может оказаться успешной.

— На все воля небес. А наша с вами, поручик, задача не упустить такой важный момент, и умело воспользоваться им. И вот еще что, Нагумо… Этих разведчиков временно разместите в помещении моей охраны. Ссориться с полковником Асано мы не будем, но мне пока не до них. А сейчас пригласите ко мне майора Фукуду, для его танкистов нашлось одно срочное дело. Дело важное, генерал Комацубара лично отдал мне приказ.

— Да, господин подполковник.

Звукоизоляция штабного блиндажа была очень условной, и звуки разговоров и докладов приглушенно доносились до соседних помещений. За тонкой дверью своей участи ждали гости под охраной четырех солдат и дежурного офицера. Слух диверсанта уловил главное.

«Скоро вам, господа-самураи, точно будет не до нас. А пока мы тут немного погостим. Спасибо товарищу Бочкову за прикрытие, без него бы труднее нам пришлось. И уже совсем скоро мы с вами попрощаемся. Мы как раз перед радиоатакой получили сообщение, что примерно через час затевахинцы установят огневой контакт с японскими частями прикрытия. Вот тогда вы начнете метаться как тараканы под шлепанцами. А мы этой вашей панике поможем. Ведь правда же, Александр Евгеньевич? Вы ведь меня всегда без слов понимали, значит, и сегодня по глазам все поймете…»

Мощный американский вентилятор разгонял тягучий воздух в помещении. Здание консульства Третьего рейха не могло даже своими толстыми каменными стенами добавить хоть немного прохлады в этот знойный день. Но сидящие за столом мужчины не замечали этого.

— Дорогой Франц, если честно, я завидую вашему приключению. Жаль, что ваш коллега не успел сюда добраться. До вылета в Хуангань Шань осталось полчаса, так что ждать его мы не будем. К сожалению, время не терпит. Может быть у вас есть какие-нибудь вопросы? Если есть, смелее их задавайте, а то кто знает, каким путем вы будете выбираться из Маньчжоу-Го. Мы с вами можем ведь и не свидеться больше.

— Господин полковник. Мне бы для начала хотелось узнать почему для этой миссии выбрали именно меня?

— Не только вас. Кандидатов было несколько. Вам в значительной степени повезло, что вы оказались рядом. Кстати, вы уже знаете, кто перегонит обратно ваш «Дорнье»? Нет? Впрочем это не важно. А выбор за нас с вами сделала история вашего рода и немного ваша собственная биография. Вы ведь родом из Риги?

— Именно так. Но если вас интересует насколько я ощущаю себя русским, то вынужден разочаровать вас. Отец с матерью выехали в Германию в 23-м, и о своем русском детстве у меня очень смутные воспоминания. В наследство от той жизни мне достался лишь русский язык, с легким чухонско-вологодским акцентом. Такой диагноз мне поставил один преподаватель в училище. За этот подарок большое спасибо моей няне, которая родилась в Череповце. На этом мои таланты увы заканчиваются. Русскую классику я не читал.

— Не спешите, господин майор. Классика вам не пригодится. Но вы почему-то забыли упомянуть Липецк. Вы ведь тогда не только летали, но и даже играли в футбол со многими нынешними командирами русских ВВС. Как сейчас поживают ваши друзья?

— Футбол был. И адресами мы и правда с ними обменялись, но дружбы как таковой не было. С 32-го года я ни о ком из них не слышал, а к концу 37-го, думаю, их осталось меньше половины. Русское начальство не любит умных и инициативных.

— Вы правы, дорогой Франц, но национальность тут ни при чем. Впрочем, это не тема нашей беседы. Поэтому давайте уточним, вы еще помните, как нужно носить форму командира РККА.

— За год учебы любой бюргер научится носить галифе без подтяжек. Что уж говорить о нас. Советы тогда сами учили нас конспирации, теперь пора вернуть им долги. Так что здесь особых проблем быть не должно.

— Ну что ж, хорошо! А с новейшим большевистским самолетом сможете совладать. Простите меня если вопрос оказался бестактным.

— Вряд ли этот шедевр, окажется сложнее последних самолетов Кертисса и Северского. Кроме того я видел русские самолеты в бою. И знаю чего от них ожидать.

— Да-да, вы правы. Ваш испанский опыт тоже может вам пригодиться. Но свою легенду, майор, вам сейчас нужно выучить как можно тщательнее. Ведь ваше «альтер эго» прибывает к Смушкевичу уже через несколько часов. Помните, он не должен вас опередить.

— У него не будет такой возможности.

— За его устранение не беспокойтесь, там профессионалы сработают без вас, а вам просто нельзя нигде задерживаться. И тщательнее продумывайте свои ответы. Но и слишком надолго над ними не задумывайтесь.

— Это понятно. Но с кем я смогу там взаимодействовать?

— Возьмите, вот ваши "верительные грамоты". К вам подойдут, и попросят огня прикурить. Ведите себя при этом естественно. А вот эти фотографии вам просто придется запомнить.

— Это я успею сделать во время полета.

— Все верно, после посадки сдадите все материалы сопровождающему. Еще кофе не хотите? Кофе турецкий, бразильский увы закончился. Коньяк и шнапс я вам не предлагаю. Там вас по всей видимости ждет русская водка, поэтому не будем смешивать напитки.

— Хм. С русскими вообще лучше не пить, это я давно уже понял. Но определенный запас прочности у меня имеется… Я могу идти собираться, господин полковник.

— Ну что ж, идите Франц. Немного времени у вас еще есть. И да поможет вам Бог.

— Благодарю, господин полковник. Прощайте.

Резидент СД откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком. Перед началом беседы его немного тревожила мысль, что без дублера миссия может сорваться. Но заглянув в умные безмятежные глаза своего недавнего собеседника он сразу же успокоился. Судя по всему этот так вовремя оказавшийся в Китае пилот, обладал помимо отменного ума стальными нервами, и мог сыграть почти любую роль в разведывательной миссии. От вербовщика до ликвидатора.

Дементьев впервые получил приказ лидировать такую большую группу. Стажером с ним сегодня летел вновь прибывший с пушечными «ишаками» капитан Степанов из авиации погранвойск, но главная ответственность была все же его, еще недавно простого командира звена Александра Дементьева. С приказом о формировании особого полка, всем временно пониженным пилотам вернули их былые звания. И вот, теперь уже снова старший лейтенант, вдруг почувствовал, что надоедавшие ему когда-то нотации начлёта и однополчанина до сих пор сберегают жизни и самого Дементьева и вверенных ему командованием полка пилотов. Заглянув сейчас в серьезные глаза этого бывшего шутника с гусарскими замашками, Павла, наверное, не сразу узнала бы своего приятеля-ученика. Теперь это были глаза опытного воздушного бойца и командира, который сам не терпел расхлябанности. Таким Дементьевым можно было гордиться. А в память самого старшего лейтенанта намертво впечатались сказанные перед вылетом слова командира полка Горелкина, обмануть ожидания которого он не мог.

— Товарищи летчики особого авиаполка. Сегодня наш вылет не будет легким… Да, мы с вами и раньше не отлеживались на печи, а воевали. С момента прибытия в Монголию самого первого самолета нашей части, мы уничтожили в воздухе двадцать один самолет противника. Около тридцати вражеских самолетов сожжено нами на земле. В тылу врага уничтожено несколько эшелонов. При поддержке наземных войск штурмовыми действиями огнем наших пушек, пулеметов, и реактивных снарядов, повреждены три японских батареи, уничтожено несколько танков и рассеяны значительные силы конницы. В ночных боях у центральной переправы именно наша воздушная поддержка помогла десантникам удержать захваченные позиции до подхода нашей кавалерии и танков. Мы уже многого с вами добились, это правда. Но сегодня нам предстоит особый вылет. Сегодня мы с вами защищаем северную переправу. Рассчитывать на внезапность воздушных ударов в этот раз не приходится. Противник знает о нас, и готов к отражению нашего налета, и с земли, и с воздуха. Нас могут встретить и вражеские истребители и сильный зенитный огонь.

— Вы уже знаете, что один наш самолет утром не вернулся на аэродром. Это был самолет начлёта Павла Колуна. Человека, который многих из нас научил умело драться с врагом. Драться с минимальными потерями, сберегая жизни пилотов и нанося врагу максимальный ущерб. Он учил нас, и сам учился вместе с нами, а сегодня его сбили зенитным огнем над переправой. И в сегодняшнем вылете такое может случиться с каждым из нас. Среди нас нет пилота, умеющего летать лучше начлёта, но мы не должны забывать. Начлёт был подбит, но сумел посадить свой самолет у берега, и смог добраться до плацдарма. Мне сообщили, что сейчас он вместе бойцами майора Кольчугина и десантниками отбивает яростные японские атаки. Мы даже послали за ним группу охраны, и рассчитываем на его скорое возвращение. Но сейчас Павел Колун бьется на земле там за рекой…

— Очень скоро на помощь к северному плацдарму подойдет мобильная группа усиленной танками монгольской конницы и десантников Затевахина с центрального плацдарма. Войскам на плацдарме предстоит нанести удар им навстречу. Будет ли в этой операции достигнут успех, зависит не только от наземных сил, но и от нас с вами. Японцы постараются не пустить наши войска на тот берег. Они будут всеми силами препятствовать наведению северной переправы, и пытаться сбросить ее защитников в реку. Наша задача помочь войскам на плацдарме не просто сдержать атаки самураев, но и самим как можно сильнее ударить по врагу навстречу мобильной группе прорыва.

— И еще, когда все бомбы и реактивные снаряды будут израсходованы, я разрешаю пилотам самолетов оснащенных блоками ракет, по моей команде и по команде полковника Петровского участвовать в воздушном бою. Для этого пустые ракетные блоки необходимо сбросить с малых высот над нашей территорией, перелетев на западный берег Халхин-Гола. Только после этого пилоты могут организованно принять участие в воздушном бою над плацдармом. Но запомните все! Того, кто попытается с ракетными блоками крутиться против японцев и будет из-за собственной глупости сбит… Такого «героя», я потом лично расстреляю перед строем полка! И еще запомните! По одному летать запрещаю! Те, о ком мне будет доложено, как о «героях-одиночках», будут навсегда отстранены от полетов и отправлены в Союз.

— Как ваш командир, я верю что все вы с честью выполните свой долг перед Родиной и долг перед своими же товарищами. Полк, разойдись! Командирам групп и их заместителям подойти ко мне.

Так сказал майор Горелкин. А сейчас на задуваемой северным ветром маленькой прифронтовой площадке группа Дементьева ожидала команды к взлету. Пилоты сидели в кабинах. Сбоку шумел бензиновой мотоустановкой фургон электростартера. Провода от него разбегались ко всем восьми истребителям. Все было готово, только в наушниках еще не звучал голос Петровского.

«Ничего. Наш Батя своих птенцов еще ни разу не подвел. Значит, и в этот раз все путем будет. Подождем…»

В наушниках периодически раздавался треск атмосферных помех. Две пары истребителей, то сходясь, то расходясь кружили на большой высоте. Они, то вглядывались в небо, то рассматривали часто вспыхивающий тусклыми искрами артиллерийских разрывов лунный пейзаж плацдарма и подступов к нему. У самой земли, похожие на опыляющих лесную поляну пчел, не спеша крутилась восьмерка серых «Кирасиров». Еще две группы самолетов водили хоровод на полтора километра ниже наблюдателей, и значительно южнее и севернее плацдарма. А на самом плацдарме уже замелькали огненные стрелы залпов КС.

— «Гренадёр», ответь «Гусару-два».

— «Гусар-два» на связи, «Гренадёр».

— Иван, курсом двести тридцать к вам гости подходят. До дюжины числом. Как понял?

— Понял, Василий Иванович, спасибо! Скоро будут?

— Их пока «Танцор» свяжет, минут пять-семь у тебя есть. «Танцор», слышал? Ты у нас безответный, так крыльями качни, что меня понял. Угу, вижу.

— «Гусар-два», если прорвутся, куда нам?

— Курсом двести за реку уходи, «Гренадёр». Километрах в трех в кружок там станьте на трехстах и ждите по… …ву.

— Повторите «Гусар-два». Сколько ждать?

— Ждать пока я не позову. Как понял?

— Понял. Два раза успеем тут прогуляться.

— «Танцор» кэмэ высоты набери и готовься. Угу. Вижу что понял.

— «Гусар-два», уходить отсюда без команды буду.

— Добро, «Гренадёр»!

«Вот уже и целый ритуал у нас складываться начал. Только разве что «добро» вместо «аминь», а так почти что литургия. Еще бы эту скаженную таблицу смены частот не забыть. Ну, Пашка! Ведь опять, змий, какую-то хрень придумал. И так уже все мозги своими формулярами еще в Центре заплел… Будто бы те самураи, нашему радиовыступлению тут прямо с аплодисментами внимают. «Косые» и языка-то небось не знают, а он туда же… Хотя, если Горелкин про маньчжурских беляков правду говорил, то и не такая уж хрень тут выходит… Ладно, ПРИВЫКНЕМ мы и к этому безобразию. Я-то вон после «чайки» к «ишаку» сколько времени привыкал, и ничего, даже прикипел уже. А наш И-14 на вираже не то что «ишаку», «чижу» не уступит. Эх, побольше бы таких, да только этих наш 23-й полк точно не получит. Выпуск-то их завершился, и теперь совсем других новых самолетов ждать придётся. Что там наш «Танцор»? Ага, принял он «косых». А нам тут «на кочке» опять башкой крутить чтоб сюда без нашего ведома еще кого не принесло».

По радио полковник слышал безответный монолог Горелкина. Сначала были слышны команды по атаке зенитных батарей японцев. Потом майор наводил группу Уланова на подходившие к району колонны конницы и танков. А сейчас, судя по всему, он руководил боем с японскими бомберами, нацелившимися на прорывающуюся маневренную группу. Вот он отдал команду отработать по строю «Мицубиси» эрэсами резервной группе Кабоева. Чуть позже другой группе пушечных «ишаков» он скомандовал сбросить бомбы по старым ориентирам, и принять участие в воздушном бою. И вот уже снова Кабоеву отдан приказ – сбросить пустые ракетные блоки за рекой на западном берегу, и возвращаться в бой. Вторая группа Уланова осталась где-то висеть в ожидании команды на атаку наземных целей. А бой над плацдармом все продолжался. В этот раз японцы никак не хотели оставлять небо гайдзинам, демонстрируя знаменитое самурайское упорство.

«Да-а. Если уж Иван Олегович резерв в ближний бой бросает… Эх! Жаль нам без команды отсюда даже одной парой к ним дергаться нельзя. Да и сам я ему помощь предложить права не имею. Раз не зовет нас, значит, есть ему пока чем держаться. А эрэсы на бреющем сбрасывать это он здорово придумал. С ними И-14 всё же сильно в маневренности теряет. Да и боязно наших сбитых с таким оружием во вражьем тылу терять. Вот только хоть и стальные стартовые трубы у дюралевых блоков, а как бы не повело их после падения метров с пятидесяти. Раз уж на такое решился, значит тяжело там хлопцам приходится… Мне-то тут как в раю живется, река вон под боком. Ракетоносный резерв на площадке подскока только команды ждет. Как подойдут к нам японские бомберы, выскочат мои из табакерки, и всыпят им шрапнелью. А потом минут за пять успеют и блоки за речкой сбросить и назад к нам на выручку вернуться. Это коли прижмет, а так должны обратно на площадку возвращаться».

Артналетов больше не было. Танки горели… Первый ракетный блок был Павлой растрачен минут сорок назад. Во втором осталось всего несколько эрэсов. За этот безумный час был ранен второй номер ее орудия, и погиб наводчик боец Милекса. Меткая пуля единственного уцелевшего после шрапнельного залпа кавалериста погасила огонь в глазах веселого смуглого черноморца. А Павла… Скорбеть и оплакивать погибшего ей было некогда. Выпуская очередную ракетную гранату в светло-бурый борт японского танка она кричала что-то яростное. Потом ее отпустило… Спустя еще полчаса атаки на ее участке прекратились, но учащенный пульс продолжал гулко стучать в висках. Сейчас она нервно съёжилась, ожидая нового кошмара. Оба выбывших из строя бойца были из отделения Максимова. Вторым наводчиком у нее был десантный снайпер Ильинский. А лейтенант НКВДшник так и не дополз до позиций ее расчетов. Получив шальной осколок в ногу он, прожигая ее своим взглядом, минут двадцать лежал перед окопами пока его не вытащили двое бойцов охраны. Снайперской пули в затылок Павла тоже пока не дождалась, зато к ней смогли доползти двое бойцов охраны, но товарный вид одного был нарушен в процессе забега небольшим осколком в бедро. Слушая ожидаемый приказ Полынкина, озвучиваемый трясущимися губами чекиста, Павла только зло сплюнула скрипящим на зубах песком.

«Угу. Сейчас я все брошу, и через простреливаемый участок строевым шагом с восторгом отдамся в руки родной охраны. Не, ну где только таких идиотов откармливают?»

Пустой ракетный блок Павла тут же отправила в тыл вместе со своим раненым и со вторым бойцом охраны. В целом свою боевую задачу ее расчеты ракетных блоков уже выполнили. Метров на восемьсот по обе стороны от огневой позиции безоткатчиков валялось великое множество срезанных шрапнелью вместе в всадниками конских трупов. Смрадно дымило три японских танка. И хотя пара их недобитых коллег еще ползала за спиной среди окопов, ожидая своей очереди березинских снарядов в корму, но штурмовые группы кольчугинцев уже начали фланговые контратаки. И все бы ничего, но в паре сотен метров от ее лежки, один из японских танков крутился сейчас с убитым водителем. Как назло, этот подранок вертелся как раз между второй волной пятящихся штурмовых групп японцев и наступающими им на пятки огнеметчиками Кольчугина. Очереди безумного башнера не умолкали долго. Вот один из сгорбившихся под тяжелым ранцем бойцов, получив свою очередь из башенного пулемета, взмахнул руками и упал недалеко от позиции Павлы. Та с досады только стукнула кулаком в дюралевый бок ракетного блока.

Рядом с Павлой скрежетал зубами раненый в бедро боец из охраны авиабазы. Она поймала его ворот в кулак и, рванув на себя, резко швырнула его вплотную к последнему из импровизированных безоткатных орудий. Жалости к этому «гвардейцу» она не испытывала.

— Ну-ка сопли подобрать! Ты же чекист, мать твою в детсад. Кому сказано, терпи! Как звать?

— У-у-у!

— Как звать, тебя спрашиваю?!

— Боец Румилов, товарищ лейтенант.

— А по имени?

— Николай Петрович. Можно просто Коля. У-у-у, твари!

— Так вот, слушай меня, Коля. Шрапнельных ракет в блоке осталось всего две. Первый блок вместе с моим раненым уже обратно к штабу плацдарма вернулся. Ты сам видел. Второй вот он перед тобой. Стрелять я сейчас не могу, вон сколько наших кругом. Танцующий японский танк видишь?

— В-вижу.

— Не давит повязка? Ну, тогда слушай меня. Я сейчас тебя тут оставлю, а сам к тому танку метнусь, заткнуть его срочно нужно. А вот ты останешься здесь, и не допустишь, чтобы блок ракет достался японцам. При угрозе захвата, ты его просто подорвешь, дернув вот этот трос. Ну а если нас обратно погонят, то будешь стрелять ракетами по коннице. Все тебе ясно?!

— Но как же? Нам ведь приказано без вас не возвращаться.

— Повторяю вопрос, всё ли ясно, боец? Не слышу ответа?!

— Так точно, товарищ лейтенант! Приказано стрелять ракетами, и подорвать ракетный блок в случае угрозы захвата.

— Вот и молодец. Ильинский! Ко мне, младший сержант! Объясни вот ему, как целиться и контакты замыкать, а потом сразу за мной ползи. Ты, кстати, танк водить умеешь?

— Только танкетку, товарищ лейтенант. У нас в бригаде Т-27 были.

— Вот и славно. Значит и с японским разберешься. Тихо! Некогда нам тут дискутировать. Выполняй приказ. Всё, я пошел. А ты, Коля, своему лейтенанту скажи, чтоб ждал меня на базе. Нечего ему тут за моей спиной маячить, у меня и так уже шея болит оглядываться…

В три перебежки Павла оказалась около тела убитого огнеметчика. Ильинский уже дышал в затылок. Вдвоем они оттащили его в воронку и, отстегнув пряжки, сняли тяжелый, похожий на спасательный круг аппарат от пробитого пулеметной очередью тела. Павла быстро влезла в ремни, судорожно вспоминая все что она помнила о стрельбе из огнемета.

«М-дя. Факир был пьян. Та та та-та та-та-там, спартаковских смелых бойцов! Угу, «смелых». Еще чуть-чуть и штаны у этих смелых сушить придется. Как стреляет, гад! Головы ж не поднять… Вот сейчас, наверное, заткнется ненадолго. Гм… Средь нас был юный… то ли огнеметчица, то ли огнеметчик, сейчас уже хрен поймешь… В атаку он шел впереди. Ой, мама… МИХА… Ф-ф-фу-у, зараза, мимо! С веселым другом огнеметом… с огнем большевистским в груди! На-а-а-аа! Однажды… ползая на пузе… он песню веселую пел… И… И хватит уже каркать. Прав Михалыч, языком-то надо поменьше трепать, а то на мои планы и так уже высшим силам чихнуть да вытереть. Это каким еще внешним силам?! А? Тихо! Хватит уже, да и просто негоже вот так беду кликать. Хм. Стал он кликать правой кнопкой… приплыла к нему мышка, спросила… Но и без песни что-то уж совсем страшновато идти. И чего бы спеть такого нейтрального? Может русского народного чего-нибудь, а? М-дя-я…»

Нарезающий неровные круги «Ха Го» был уже рядом. Его башня судорожно вращалась, поливая округу резкими злыми очередями. Наконец они подобрались к продолжающему вальсировать танку. Укрывшись за подбитым соседним «Ха Го», и накапливая в крови злобу, они выжидали удобного момента для броска. И ожидаемый момент был уже близок…

Безумная бронемашина все еще крутилась по широкому кругу, продолжая поливать все что попадалось в прицел огнем башенного пулемета. Танковая пушка молчала. То ли кончились патроны, то ли башнер был просто не в себе. Внезапно струя огня с расстояния десятка метров точно разбрызгалась по танковой башне. Ствол пулемета задрался вверх и из башни раздался звериный вой.

«Сейчас-сейчас ты у меня румяным станешь! Чего я там себе мурлыкала, а? Гм. Вдоль по улице метелица метет… На тебе …! За-а-аа метелицею ми… Ой ма… Миха… Тьфу ты, тварь! Что ж ты так пугаешь меня! За-а-а метелицею ми-илая идё-о-от… Ты постой! Постой… японская… красавица моя-а-а! Дай мне наглядеться радость на тебя…»

Павла уже в голос орала свою сольную партию, выпуская очередную огненную струю прямо в маску скачущего по ухабам танка. Танковый пулемет не стрелял. Ильинский двумя рывками ловко запрыгнул на кормовой лист корпуса и, рискуя свалиться под гусеницы, уже полз к водительскому люку. Ремни огнеметного ранца врезались в плечи, но Павла все же догнала лязгающее гусеницами закопченное чудовище, и с трудом вползла на броню уцепившись за какую-то крепежную железку. Но битва со скаженным монстром все еще продолжалась. Ильинский боролся с люком водителя и медленно побеждал его.

— За ствол его, гада, держите, товарищ лейтенант! Главное сами под гусеницу не попадите, но ствол крепко держите, а то вдруг очухается. Вы его повыше задерите. А я сейчас… я мигом второго из люка выкину!

— Быстрей, младший сержант! А то еще пара кочек и я без чужой помощи сам с брони улечу.

Наконец, танк остановился. Гренадеры и огнеметчики Кольчугина не успели толком воспользоваться этим моментом, как нежданно-негаданно в атаку пошла небольшая группа японской конницы. Залезать в башню было некогда и Павла, скомандовав десантнику двигать на конницу в лоб, и злобно ощерясь, выпустила огненную струю в ряды несущихся ей на встречу кавалеристов…

Петровский, тяжело дыша, с трудом вывел машину из пикирования. Японца на хвосте уже не было. Минут пять назад звено полковника прекратило свои высотные наблюдения, и было вынуждено принять на себя очередную группу И-97, готовых атаковать пару И-14, оторвавшихся от группы Смирнова. Те уже минут десять отбивались от другой такой же группы самураев и не видели нового противника. Полковник успел крикнуть по радио «Внимание, «танцоры», «косые» сзади!», и сам бросился в бой. В первой же атаке сбросившей ПТБ четверке Петровского удалось срезать двоих японцев. У одного вражеского истребителя даже отвалилось крыло от нескольких скрестившихся пушечных трасс. Но дальше уже нашим пилотам пришлось судорожно отбиваться от многочисленных противников. Испытав на себе их скоординированные по радио атаки, старый пилот понял, что против них бьются отнюдь не новички. Одного приставучего И-97 полковнику никак не получалось сбросить с хвоста, и он резко ушел от него на крутом пикировании.

«Отлип-таки этот «банный лист». Прав был Горелкин. Не выдерживают «японские коршуны» таких как у нас скоростей пикирования. Уж больно они легки. Теперь вот надо снова высоту набирать. А дырок он мне в крыле все ж навертел, гад. Ну ничего, сейчас на хвост ему как сяду, мы с ним и сквитаемся. Только сначала я в своей суфлерской будке повыше заберусь, и хоть пару коротких «радиореплик» нашим нашепчу».

— «Гренадеры», внимание! «Косым» пока не до вас, мы их крепко держим. А вам, курсом пятьдесят, зайти во фланг атакующей коннице и танкам. Потом левым боевым обратно уйдете. Как понял меня, Иван?!

— Понял вас «Гусар-два». Все сделаем, Василий Иванович!

— Добро, «Гренадер»… А тебе, косой сучонок… На еще! На тебе на халяву! Получи порцию пилюль для румянца на жёлтой роже!

Вдруг, в самый разгар боя сразу несколько японцев начали непонятные маневры уклонения, иные даже находясь в позиции готовности к стрельбе. И полковник, заметивший одновременную потерю координации вражеских пилотов, стремительно скомандовал атаку своей уже набравшей высоту четверке. Петровский решил, что это Горелкин сдержал-таки свое обещание, и по радиопереговорам врага нанесли свой неожиданный удар бойцы службы радиодиверсий. Другие советские пилоты также не стали гадать о причинах японского испуга и быстро перехватили инициативу. И хотя замешательство островитян длилось недолго, за эти краткие минуты И-14 успели подбить и вывести из боя сразу три И-97. Один из японцев плюхнулся за японскими окопами где-то неподалеку от плацдарма. Еще минут через пять остальные истребители с восходящим солнцем на крыльях организованно покинули место боя. «Кирасиры» наконец-то снова могли продолжать свои атаки. А через четверть часа с КП ВВС по радио предупредили, что на подходе еще две девятки Р-зет прикрытые эскадрильей «ишаков». Петровский оторвал руку от сектора газа и быстро смахнул пот с лица…

Захваченный танк был подбит из родной ему японской 37-миллиметровки уже на линии окопов. Получивший пару осколков в спину и перетянутый бинтами Ильинский остался лежать в отбитом окопе. Павла оставила ему снятый из башни пулемет, а сама подхватила пистолеты танкистов, и устремилась вперед, догоняя бойцов Кольчугина. Дамский дизайн и легковесность «Намбу», не успели надоесть ей быстрее чем кончились патроны. Замахнувшийся на нее катаной офицер получил пулю между глаз. Павла спешила и ей сейчас было не до фехтования. У нее с собой остались лишь ТТ с парой магазинов, да на поясе японский штык в ножнах и подсумок с последними гранатами.

Резкий хлопок разрыва гранаты заставил ее вжаться в стенку окопа. За спиной раздались звуки яростной перестрелки. Павла ворвалась в следующую траншею, позади был слышен топот и крики по-японски. Траншея расширялась. Ее догоняли солдаты в оливковой японской форме и обмотках. Развернувшись она сделала несколько выстрелов из ТТ. Кожух ствола пистолета замер в положении магазинной задержки. Она отступила за поворот и замерла увидев новых противников. Их было трое, и они не спешили. Красиво облегающая их фигуры форма со стоячим воротником и трехцветной галкой на рукаве, живо напомнила Павле фрагменты кинофильмов. Зарядить последний магазин она никак не успевала.

Усатый широкоплечий дядька улыбнулся ей обнажив пару золотых зубов. В этой улыбке Павле мгновенно привиделся волчий оскал маньяка-убийцы. Но судя по зажатой в руке у белоэмигранта веревке, тот предпочитал брать ее живой. У второго с худым лицом в руках был "маузер" с длинным магазином, а вот третий… Третий не обнажая оружия смотрел на нее с высоты двухметрового роста со странным выражением, напоминающим сочувствие. Но вот кривая снисходительная улыбка украсила и его холеное аристократическое лицо с маленькими аккуратными усиками над верхней губой. Но первым подал свой голос широкоплечий мужчина похожий своим красным лицом на картинного мясника.

— Ну что, …дь краснозадая? Жить небось хочешь?

«Не успеть мне дернуться, сзади другие достанут. Как все-таки обидно! Как же это обидно опять в темноту уходить. Уходить, так толком ничего и не успев. Уходить, почти за два года до той войны, куда я так глупо стремилась… А колдунья-то харьковская ошиблась. Плохая она предсказательница. Да и я-то хороша, уверовала в свою неуязвимость, и теперь буду наказана за это. Вот только удовольствие видеть меня испуганной этим гадам не светит. Это я как врач говорю. Я, которая уже ходила этой темной тропой и нежданно-негаданно вернулась, чтобы вот сейчас снова и уже навеки закончить свой путь».

Все эти мысли вихрем пронеслись в сознании Павлы, и она успокоилась. Скрытая поворотом траншеи левая рука спокойно нащупала висящий на поясе подсумок. Ее ответ прозвучал негромко и устало в тон заданного ей вопроса. Слушающим могло показаться, что эти слова произносят губы не молодого лейтенанта, а древнего старика.

— Ну что, … золотопогонные? Победу небось празднуете? А кольцо от ручной гранаты вам на хрен еще никто не вешал? Нет? Ну так я первым стану, — рука Павлы с зажатой гранатой Миллса показалась из-за поворота.

— Господин лейтенант, подождите! У вас ведь нет другого выхода! Слово офицера… Мы все обещаем вам…

— Это у вас, потерявших честь и совесть, и лижущих своим поганым языком руки врагов, сейчас нет выхода. А у детей своей Родины всегда был и всегда есть этот выход. Вы ведь когда-то обещали своей стране служить ей, где же теперь эти обещания? А теперь вашим словом офицера даже подтереться не выйдет, не хватит его надежности.

В этот момент у высокого офицера исчезла с лица улыбка. Он шагнул вперед и встал рядом с широкоплечим мясником. В его взгляде Павла с удивлением увидела одобрение и спокойствие.

— Павел Владимирович, зачем весь этот пафос? Давайте просто спокойно побеседуем один на один.

«Нет, ты глянь! Они оказывается все про меня знают. Неужели же «крот» прямо у нас на базе сидит. Да-а. А я-то еще чекистским хамством и бесцеремонностью огорчалась. А они, оказывается, у себя под носом врагов не видят, и совсем уже мышей ловить разучились. Тупари! Стыдно мне за наши синие фуражки. Ай как стыдно!».

— Не о чем нам с вами беседовать. До свидания…

— Ну как же не о чем! А про «клумбу» и другие ваши идеи? Неужели не хотите знать, кто вас предал?

«Много знают, гады… А чекисты-то мои – обосравшиеся бестолочи… Стыдно… И за них, и за себя стыдно. Но меня этим тварям все равно не получить… ВСЁ. Мое время вышло, пора прощаться. Маме этого Павла поклон земной, пусть не тужит, парень не алкашом помрет. Харьковской подружке, и Михалычу с Иванычем большой от меня привет и поклон. А еще ученым зубрам ХАИ, и ребятам которые воюют тоже. Удачи им всем. Пусть им повезет. И дай Бог им всем без меня наше дело хоть чуть-чуть доделать. А есть ОН там или нет – неважно, главное чтобы ребята жили и победили. Хорошие они все-таки люди…»

— Лейтенант, стойте! Ложись!!!

Павла отстраненно глядела, как граната с сорванной чекой упала на земляной пол широкой траншеи. Она ждала яркой вспышки, которая погасит ее сознание. Теперь уже навсегда…

Берия поднял телефонную трубку, и спустя несколько секунд услышал голос самого молодого из своих начальников отделов. После недавней чистки в центральном аппарате и среди добывающих информацию служб, в ГУГБ наступили времена кадрового голода.

— Товарищ Фитин. Я просил вас найти материалы по работе ваших предшественников, пересекающиеся с темой «Кантонца», вы их обнаружили?

— Да, товарищ нарком. Я запросил в архивном управлении у Мальцева дела Агаянца, Зарубина и некоторых других, сейчас они у меня.

— Тогда прямо сейчас зайдите ко мне. Вместе с документами.

— Слушаюсь, товарищ нарком.

В кабинет главы ведомства, превратившегося за последние пять лет в огромную военно-хозяйственную и бюрократическую империю, через несколько минут после звонка вошел новоиспеченный начальник 5-го отдела ГУГБ. По возрасту глава иностранного отдела был даже младше своего молодого коллеги главы особого 4-го отдела старшего майора Бочкова. И пока что этот молодой начальник, только недавно переведенный в главные разведчики ГУГБ, еще не мог похвастаться большим опытом разведывательной работы. Должность была ему явно великовата, но после 37-го количество вакансий в иностранном направлении просто зашкаливало.

— Разрешите, товарищ нарком?

— Располагайтесь, майор. Изложите своими словами результаты вашего расследования… По возможности, сжато, но с предварительными обобщающими выводами. Что смогли обнаружить?

— Есть, товарищ нарком. Выполняя ваше распоряжение по проверке сведений, полученных от объекта «Кантонец», мы сначала сделали упор на сборе по данной теме разнонаправленной информации несекретного характера. В первую очередь сосредоточились на исследовании открытых и специальных печатных изданий, а также на общении с рядом второстепенных научных кадров в институтах, и с вероятными поставщиками комплектующих. Для выхода на них, мы использовали в большей степени нашу легальную агентуру и всего несколько агентов-нелегалов.

— Я же просил сжатую версию!

— Виноват! Сразу же насторожило исчезновение многих сведений ранее находившихся в открытом доступе. Даже из специальных технических библиотек пропали труды Оберта, Годдарда и других не только германских, но и зарубежных ракетчиков. Потом нашлось множество и других косвенных признаков полной милитаризации германской ракетной программы. В целом, сведения «Кантонца» получили серьезные подтверждения по разным каналам, но осталось великое множество вопросов. В связи с этим мною были подняты наши старые архивные данные по данной теме…

«Вон, даже этот малоопытный парнишка нестыковки и странности заметил. Давыдов, так тот сразу стойку сделал, на загадки того доклада. А этот еще и глубже раскопал… Молодец, Миша! Ну что ж, пусть этот парень работает и восстанавливает все, что до нас Коленька порушил. Нам теперь заново всю иностранную агентуру собирать нужно. Как там у Экклезиаста «Время собирать камни…» Гм. Где только теперь эти толковые и работоспособные «камни» искать? Одни сплошные вакансии в отделах из-за этого пигмея-пид…ста…»

— Товарищ нарком, мне опустить в докладе детали по ранним ракетным проектам начала 30-х?

— Хм. А, что вы «такого» сумели накопать? Если сведения важные, я вас слушаю.

— По материалам полученным из архивного управления, удалось выяснить, что информация подобная предоставленной «Кантонцем» ранее уже поступала к нам от иностранной агентуры примерно с 1935 года. Агент А-201 «Брайтенбах» имевший в силу своего должностного положения доступ к германским техническим разработкам перспективного оружия, до конца 37-го года активно передавал нам сведения по германской ракетной программе. Так, именно от него мы получили сведения о начале опытов с жидкостными ракетами. До этого, в силу нормального сотрудничества с Рейхсвером, мы знали лишь о начатых немцами с 28-го года опытах с твердотопливными ускорителями на планерах и самолетах. Те сведения были использованы в работах АГОС-КОСОС и Бюро особых конструкций. А также в работах ГДЛ под руководством Лангемака и Дудакова. Были созданы пороховые ракетные ускорители и опробованы на целом ряде в том числе боевых самолетов. Таких как ТБ-1, ТБ-3, Р-6 и других. В 1934-м году прошла Всесоюзная конференция по изучению стратосферы, на которой озвучивались доклады по данной теме, но основной упор был сделан на использовании пороховых ускорителей при взлете самолетов. В частности в 1934-1935-м на цельнометаллическом истребителе Туполева И-4 испытывались пороховые ракетные ускорители. Была даже идея создать группу самолетов и провести войсковые испытания, но по разным причинам дело развития не получило. Следующие испытания с пороховыми ускорителями в 36-м проводились уже на истребителе И-15. А переданные «Брайтенбахом» в том же 36-м сведения по новым жидкостным ракетам фон Брауна были сразу доложены верховному руководству СССР, и уже по решению ЦК переданы в виде технических заданий в РНИИ Победоносцеву. Это ускорило работы по аналогичным ракетам и двигателям к тому моменту уже проводимым в РНИИ Королевым и Глушко. Однако в 37-м и 38-м, в силу начатых расследований в РНИИ, и сопутствующей изоляции ряда фигурантов в дальнейшем тема заглохла…

— То, что похожие темы уже были в нашей стране, это хорошо. Это значит должны остаться и опытные кадры и материалы, которые можно будет передать в ХАИ. И значит можно сэкономить время, не проводя повторных испытаний по которым есть результаты. Эти материалы вы передайте в СТО Давыдову. Но сейчас нам уже не так интересно, что там было раньше… Расскажите, что сейчас делается в РНИИ, и что сейчас с тем агентом?

— Сейчас в РНИИ вернулись к пороховым двигателям и по теме жидкостных ракет работы почти не ведутся. А вот с» Брайтенбахом»… С середины 38-го, после смерти куратора Агаянца, связи с агентом А-201 мы не имеем. Чуть более подробную информацию смог предоставить отозванный из Германии в 37-м наш агент Василий Зарубин, который знал «Брайтенбаха» и был его первым куратором. Мне удалось допросить его. Но последние сообщения от А-201 дошли до нас лишь в марте прошлого года, и теперешнее его состояние неизвестно.

— Товарищ Фитин, вы хорошо поработали. Но вскоре вам надлежит поработать еще лучше. Кстати, что там сейчас Деканозов? Он-то по своим посольским каналам восстанавливает наши утраченные связи?

— Без вашей санкции и разрешения наркоминдела Молотова он этого делать не станет. И каждый раз об оказании помощи его нужно просить…

— Очень плохо!

— …?

— Плохо, что ваш предшественник так некачественно сдал вам дела. И плохо, что вы их до сих пор не привели в порядок. Какие у вас есть предложения?

— Товарищ нарком… Лично мне кажется что нам уже пора эту связь с А-201 восстановить. Тем более, что если судить по данным «Кантонца», ракетная программа Третьего Рейха значительно продвинулась вперед и подошла к стадии разработки уже боевых образцов вооружений. Я также считаю, что вместо контактов через посольство, было бы намного безопаснее внедрить кого-нибудь из наших сотрудниц в окружение его жены. По предварительным выводам у меня все.

«М-да. Годами ищем и растим агентов, тратим народные деньги, и теряем их из-за халатности и непрофессионализма своих же сотрудников. Стыд и позор! Зря я тогда Деканозова так просто отпустил, ой зря! Он конечно теперь будет нашими глазами у Молотова, но за то, что не пошел в распыл вместе с Ежовым, он еще не отработал. Надо будет его обратно на короткий поводок привязывать. Но это потом… чуть позже. Сейчас нам нужно понять, что за сверхмощным оружием Гитлер хочет оснастить свои ракеты».

— Хорошо, товарищ Фитин. Ускоряйте эту работу. Новые сведения полученные от этого «Брайтенбаха» по ракетной теме сразу докладывайте мне… Еще у меня есть для вас задание, по своей важности и секретности не уступающее предыдущему. За малейшую ошибку в этой работе наказание будет беспощадным. Вот эту папку вы сейчас прочтете в моем присутствии, и потом можете быть свободны…

Бронированный кулак войск противника смог совершить это. То, во что в штабе Комацубары никто не верил. Запертые на центральном плацдарме войска коммунистов, избиваемые тяжелыми батареями Квантунской армии, вдруг неожиданно сами проломили кольцо окружения, и пройдя по краю болот, ударили в тыл блокирующей их северный плацдарм группировке. Этому внезапному удару предшествовала мощная авиационная подготовка. За полчаса непрерывных налетов, оборона на стыке двух полков была измочалена бомбами, а потом, без паузы, проутюжена гусеницами небольшой, но хорошо вооруженной конно-механизированной группы.

Поспешный встречный удар японских танковых и кавалерийских резервов был сначала остановлен штурмовыми действиями авиации противника, а затем изрядно поредевшие части столкнулись накоротке с сосредоточенным ударом советских танкистов и монгольских цириков. И не выдержали удара. А в небе снова носились проклятые демоны, стреляющие из пушек по беззащитной для атаки с неба коннице. Но не только японские конные лавы выкашивались огненными змеями шрапнели их пушек. Часть танков с иероглифами на борту также получили попадания и нарушили боевой порядок. А под прикрытием этого авианалета, выскочившие из-за сопок стремительные БТ, меткими залпами своих двухфунтовок зажгли передовые «Ха Го» головного дозора. И хотя до северного плацдарма было еще километров двадцать, но надежной линии обороны на этом пути уже не было. Остатки наносивший контрудар группировки, огрызаясь, откатывались к блокирующим северный плацдарм японским позициям. И как назло, вместо удара японской артиллерии по прорвавшемуся врагу, наоборот, среди японских боевых порядков появились разрывы окопавшейся где-то поблизости на фланге батареи красных. Это был разгром…

От некогда многочисленной танковой группы осталось всего семь танков «Ха Го» и пара средних «Чи Ха». Майор Фукуда на пару мгновений прикрыл глаза, не в силах видеть как горит машина любимчика всей бригады поручика Нанда. Среди офицеров Квантунской армии его талант лицедея и шутника высоко ценился всеми от генералов до простых солдат. Теперь же этот юноша с задорной улыбкой перевоплотился в огненный цветок, и навсегда покинул любящую его семью панцирных воинов Квантуна.

«Прощай, юный самурай. Ты с честью выполнил свой долг перед императором и страной. Могла ли твоя судьба сложиться иначе? Зачем ты умер? Какой демон вообще понес тебя – прирожденного артиста в армию?! Выступать бы тебе в Токийской опере или каком-нибудь модном кабуки. Но нет, ты сделал правильный выбор! И каждый из нас будет гордиться дружбой с тобой. Прощай самурай, мы скоро встретимся…»

Оглядевшись, майор захлопнул за собой приоткрытый люк танка «Ха Го». Приказ командования был им не выполнен. Тот самый приказ, который через командира пехотного полка переслал ему лично генерал Комацубара. О сохранении чести командира уже нечего было думать, зато можно было подумать о чести самурая. Но в бою нет места малодушию. Служить и умирать – вот она судьба солдата. Фукуда заметил разворачивающуюся на сопке конную батарею противотанковых орудий, и отдал последний приказ своим подчиненным.

В ту минуту, когда наводчик командирского танка успел поразить одно из орудий, 45-миллиметровый снаряд выпущенный из танковой пушки БТ пробил 12 миллиметров брони, ворвался в боевое отделение «Ха Го». Поразив людей, посланец смерти расплылся в тесноте зловонным белым дымом. Раненый осколками заряжающий, воя от боли, вытаскивал неподатливое тело офицера через люк, но глаза его командира были недвижны. Гибели идущих за ним в эту последнюю атаку танков майор уже не увидел.

В кинозале дома Красной армии житомирского гарнизона, собралась небольшая группа зрителей в мундирах ВВС и НКВД. Главный редактор киножурнала «Пионерия» и, по совместительству, директор новой кинокартины сильно волновался. Сегодня Варламову предстояло впервые показывать лишь частично недоделанный фильм. Конечно лучше было бы дождаться возвращения киносъемочной группы Гольдштейна из Ташкента, и добавить последние кадры к ленте, но к тому моменту останется время только для заключительного монтажа картины. Далее ее срочно потребуется показывать руководству, переделывать эпизоды уже не останется времени. Поэтому сегодняшний пробный показ без части эпизодов был для Леонида Васильевича фактически премьерой.

— Товарищи командиры. Я прошу отнестись серьезно к этому просмотру. К сожалению, сейчас в ленте еще не смонтированы туркестанские эпизоды, но из-за нехватки времени мы решились на этот предварительный показ. Именно сейчас нам нужно будет принять решение о наиболее важных и срочных доработках. Весь коллектив съемочной группы ждет от вас справедливого и профессионального взгляда и суждения об этой картине.

— Если все готовы, то мы начнем. Петя, запускай!

Зрители уже видели некоторые эпизоды, и в зале раздавались перешептывания.

По экрану несутся кадры авиалетописи. Фильм еще толком не сверстан, но кроме его создателей, понять это в зале могут немногие… После воздухоплавательной эпопеи, показали Одессу – глазеющих на красный флаг «Потемкина» мальчишек… Их робкие попытки революционной деятельности. Тупые глаза жандармов и плачущие матери в кадре. Злые слезы нещадно выпоротых «подпольщиков». Потом их путь в небо… Зуботычины унтер-офицеров и голод. Подпольная летная учеба у Ефимова. И редкие моменты полетного счастья… Болгария. Звук незнакомой песни и красота гор и садов… Огонь турецких пушек и госпиталя с болгарскими ранеными. Главный герой Алексей во все глаза глядит на эту страну, которую когда-то отвоевывал у турок его дед. Но пока ему не дано воевать в небе Болгарии. Смех аристократов над внешним видом чумазого моториста. Разрешение из милости на один-единственный полет на двухместном «Милитэре». Желтые крылья «Фармана» среди небесной бирюзы и белой ваты шрапнельных разрывов над турецким городом. Словно пульс бьющаяся неровная мелодия. Корректировка огня артиллерии с помощью вымпелов… Поздравления друзей. Война оказывается недолгой. Перед фотокамерой замирают несколько человек с обветренными лицами. Магниевая вспышка сохраняет для истории эту маленькая победу первого добровольного отряда русских военлетов. А дома в России эти победители никому не нужны. Снова пузатые чины не дают летать на этот раз уже героям Адрианополя, снова в их жизни нужда и поиски работы. Но вот начинается Мировая война… Пьянство пилотов-офицеров, и их отказы летать. Страдания под гитару трусов с аксельбантами. Пилоты из солдат наконец-то понадобились… Вылеты добровольцев-охотников из числа солдат, выучившихся на пилотов, на разваливающихся при посадке аппаратах… Аварии и гибель пилотов. Хамство и издевательства летного начальства. И снова редкое счастье полетов. Солнце, искрящееся на крыльях… Юго-Западный фронт. В воздухе резвятся австрийские пилоты. Безрезультатные дуэли с применением «маузеров» и «наганов». Австрийский «альбатрос» летает над русскими позициями и бросает бомбы. Русские пилоты ничего не могут с ним сделать. Спор Нестерова и генерала Бонч-Бруевича о необходимости вооружения аппаратов.

«— Нам нечем драться с противником, дайте нам пулеметы!

— Ваши требования, лишь отговорки, прикрывающую трусость пилотов. Австрийцы вон летают над нашими войсками, а вы и ваши соратники боитесь с ними драться!

— Я даю вам слово, что австриец перестанет летать…»

Разговор Нестерова с одним из соратников незадолго перед последним вылетом.

«— Петр, не заводись, без оружия ты просто погибнешь и все. Не сходи ты с ума от этих генеральских подначек!

— Как бы оно там ни сложилось, Саша, но врага нужно сбить, и я это сделаю. Мы пилоты – мы защитники неба. Долг наш – защищать Родину. А небо над нашей Родины должно оставаться чистым…»

Сцена тарана и похороны Нестерова, три самолета делающие «мертвую петлю» над его могилой». Такие трагические сцены в фильме каждый раз сопровождают щемящие сердце аккорды. Шепот в зале. Сцена цепляет, хотя и отдает излишним пафосом и наигранностью. Сильнее всего за создаваемый эффект волнуется директор фильма.

Снова казарменный быт, и новые воздушные бои с врагом для героев фильма. Русские «парасоли» и «фарманы» горят и втыкаются в землю. Бал в небе правят вооруженные самолеты с крестами на крыльях. Рапорты пилотов, раз за разом убираемые в ящик начальственного стола. Авиационное начальство сыто улыбается, разводит руками и… снова не дает летчикам пулеметов… 1916-й год. Первый истребительный отряд. Высший пилотаж на «Ньюпоре-11». Надежда снова загорается в глазах пилотов. Короткие, но драматические бои с немецкими самолетами. Горят германские «альбатросы» и даже «цеппелин». Глаза пилотов светятся гордостью, глядя на пылающие на земле костры. С губ главного героя слетает обещание «Небо будет чистым!»… И снова самолеты стоят на земле без горючего и запчастей. Снова на аэродромах постоянные ремонты изношенной авиатехники, а на складах вместо запчастей и моторов ворохи использованной ветоши и бракованных моторных цилиндров. А в тылу банкеты генералов и толстосумов с цветистыми тостами «За скорую победу!». Один из героев не выдерживает, и переводится на Черное море. Ночной рейд к Зонгулдаку. Налет русских летающих лодок на турецкий порт и потопленный пароход. Другие два друга летают на Украине. Наступление на Румынском фронте началось. Солдаты у костров и летчики на аэродромах возбуждены. Фронт наконец-то тронулся с места, и покатился в сторону вражеских столиц. Боевой дух на высоте, пилоты шутят, смеются и летают с охотой. Солдаты уже надеются на очень скорую победу и возврат домой… Снова воздушные бои. Русские бомбят австрийские тылы. «Фоккер Д-7» пытается сбить «Илью Муромца». Ему удается даже поджечь один из моторов. Пилот-австриец улыбается своему успеху. Но на крыло выбрался один из членов экипажа русского бомбардировщика. Оступаясь на узкой дорожке, и перехватывая руками за проволочные перила, он подбирается к горящему мотору, и тушит начинающийся пожар. Австриец хмурится, снова заходит в атаку стреляет, и ранит смелого летчика, но тот успевает ввалиться в кабину. А вот австрийцу не везет. Меткая очередь «максима» одного из бортовых стрелков дырявит борт вражеского истребителя. И пилот с аккуратными немецкими усиками захлебываясь кровью падает головой на приборную панель. Но оба пилота «Муромца» тоже ранены и безусый мальчишка-стрелок принимает управление и с поломкой шасси сажает машину на свой аэродром… Душевный подъем на фронте заканчивается. Генералитет со своими планами опять не доводит дело до конца. В столицах еще празднуют, а на фронте эйфория Брусиловского прорыва уже сменяется очередной апатией окопной войны и снарядным голодом. Короткие эпизоды революционного брожения во фронтовых частях. Вернувшийся из отпуска моторист рассказывает о выступлении Ленина на Финляндском вокзале. Тусклые похожие на кинохронику кадры Мировой войны, сменяют хоть и черно-белые, но яркие кадры Революции и Гражданской… Кругом разруха, на путях замерли паровозы. Заводы стоят, а на подступах к Петрограду Красная гвардия отбивают импровизированными броневиками и своими наспех собранными и плохо вооруженными рабочими отрядами удар Юденича… Германцы маршируют по Украине. В портах на юге, на севере, и на Дальнем Востоке высаживаются интервенты… Телеграммы Ленина о защите завоеваний Революции. Первые полки Красной Армии. И речь Сталина на маленьком аэродроме. Отдающиеся в висках слова «Защитите небо нашей свободы!». В зале тишина…

Предрассветный час. Девушка в белом платке с крестом, и молодой парень в потертом кожаном реглане сидят над рекой и глядят на звезды.

«— Гляди, Наташенька, какая красота! Вот разобьем беляков, да и полетим мы с тобой к этим звездам…

— Прям, так уж сразу и полетим?!

— Нет, конечно же не сразу. Сначала надо новые аппараты построить. На этих-то и до Луны не долететь. А на новых обязательно полетим!

— Ой, не верится мне, Сёмушка. Нам же ведь еще и учиться с тобой нужно. А то я только перевязывать и умею, а там среди звезд, наверное, и оперировать уметь надо будет. Думаю, долго нам того полета ждать придется. Дожить бы…

— Хм. А ты верь, Натулечка моя. Главное, верь. Коли мы не полетим, то детки наши точно полетят!

— Какой же ты смешной у меня…»

В лунную дорожку садится страдающий бессонницей лебедь. Сцена недолгая, и вскоре утро уже серебрит кроны сосен. Пленка черно-белая, но глаза зрителей словно бы угадывают настоящий цвет… Очки-консервы занимают свое место на лице пилота. Отрывистые команды, запускаемые вручную винты. Сминаемые ураганом от винтов редкие прошлогодние колосья. И сквозь «тельняшку» уносящейся под крылья полосатой еще нераспаханной весенней пашни, призраком проявляется и исчезает любимое юным пилотом лицо. Сияющие и одновременно встревоженные глаза, еще некоторое время провожают его, пока молодой летчик, поднимает в небо свой краснозвездный «вуазен». Пулемет закреплен, в передней кабине пусто. Самолет везет бомбы и все лишние пуды веса остаются на земле. Под крыльями дымящийся фронт. Первыми к врагу устремляются бомбы. Вражеская батарея в дыму. Огнем пулемета пилот рассеивает кавалерийскую часть белогвардейцев. Усатые, золотопогонные офицеры из нескольких «максимов» на зенитных станках бьют с земли трассирующими очередями. «Вуазен» вздрагивает, получив несколько попаданий, и загорается. Лицо пилота в крови, в кабине бушует пламя. Перед своей гибелью летчик успевает, сквозь едкий дым воздушного пожара, окинуть тускнеющим взором бирюзовый простор с пылающим, солнечным диском. Окровавленные губы успевают прошептать «Небо нашей свободы». Вспышка… Черный вдовий платок на голове девушки. Горе и пустота в огромных, распахнутых на пол-лица, глазах… Кинопоказ словно бы замирает, чтобы через несколько секунд продолжиться. Вот два других красных пилота на «ньюпорах», стиснув зубы, дерутся против шести явно британских самолетов. И хотя настоящих «сопвичей» в кадре нет, но даже консультанты от ВВС, то и дело дергаются на своих местах в зале. Они словно бы рвутся помочь пилотировать бесстрашным красвоенлетам. А те, подбив два аппарата интервентов, один за другим гибнут. Один сгорает вместе с самолетом, и падает в реку. Второй долетает до аэродрома, и гибнет уже на земле от кровопотери. Был ли такой бой на самом деле? Зрителей это сейчас не волнует. Когда звуковая дорожка ненадолго замолкает, сквозь стрекот проектора можно услышать напряженное дыхание людей в зале. Постановочные кадры иногда сменяются документальными кадрами Гражданской войны. Потом снова пролетают короткие сцены с людьми. Радость от возвращения сбитого пилота. Сцена трусости мобилизованного в РККВФ бывшего офицера. Снова бои. «Илья Муромец» бомбит обозы и колонны белой конницы. Бортовые стрелки поливают кавалеристов Мамонтова из турельных пулеметов. Вот, следом за штурмовой атакой пары краснозвездных самолетов, с криками «ура» поднимаются из окопов бородатые солдаты в обмотках и папахах с красными лентами. Сквозь открывшиеся на экране сцены похорон погибших красвоенлетов, слышны тяжелые вздохи из зала. Но кино продолжается. Пара летающих лодок рассыпает стрелы и обстреливают из «льюисов» вражеские порядки. Вскоре на врага срывается в карьер неудержимая лава красной конницы… Наконец, перед глазами зрителей, появляется ровный строй самолетов. Словно издалека звучит советский воздушный марш. Большинство из самолетов все еще импортные, но глаза присутствующего на показе летного начальства уже радует их единообразие, и царящий на аэродроме порядок. Четкие доклады командиров авиаотрядов. Лица главных героев, и крупным планом добрые мудрые глаза двух главных вождей Революции. «Война закончилась, товарищи! Но ваши крылья по-прежнему нужны стране и народу. Партия ждет от вас новых подвигов. И в мирное время у вас будет много работы». Оба вождя ждут ответа от пилотов. На трибуну поднимается командующий РККВФ с орденом Красного Знамени на груди. «Красный воздушный флот клянется нашему народу и нашей родной большевистской партии. Мы будем и дальше насмерть стоять на страже рубежей неба нашей Родины. Чтобы наше небо всегда оставалось чистым и мирным». Строй слитно выдыхает «Клянемся!». В мыслях главного героя молитвой звучит «Мы сдержим клятву. Наше небо останется чистым и свободным»… А потом под негромкую щемящую сердце песню, по черному экрану ползут титры. И рядом с ними, снизу вверх, уплывают кадры кинохроники и выцветшие фотографии. Кино закончилось, но никто не встал со своего места. В зале тишина…

Экран погас, начлет бригады, задумчиво смахнул испарину со лба. Сощурив глаза, он уже без удивления заметил, ссутулившуюся спину то и дело вытирающего ладонью глаза комбрига. И хотя сам начлет уже давно, года примерно с 25-го, не воспринимал кинематограф как одну лишь голую правду, но даже его проняло. Перед его мысленным взором во время показа появлялись то усталые, то веселые, а то гневные лица разных людей. Знакомых, незнакомых, друзей, а иногда и врагов. Лица людей, оставшихся там, на Гражданской. Сидя сейчас в зале, майор заново переживал порой накатывавшее в процессе показа воздушных сцен, звенящее, и обдающее холодом, ощущение опасности. Когда загорелся свет, в душе начлета бригады спиртовым привкусом остались лишь гордость и грусть. Степан Кузьмич, конечно же, думал и о воспитательном эффекте. Как одного из наставников пилотов его не могли не волновать все эти вопросы. Но все же это для него сейчас не было главным. За эти два с половиной часа он вместе с другими консультантами прожил целую жизнь. Жизнь навсегда оставшуюся там, в их растаявшей туманом юности…

«Хорошо сняли. Это ведь про нас кино было. Про тех, кто сейчас полки и бригады принял, и про тех, кто не долетел… Надо бы сказать хлопцам киношникам что-нибудь хорошее … Вот только мозги у меня сейчас как у пьяного, не знаю даже что говорить-то. Вон и комиссары наши молча сидят. Говорить – это их работа, но вот после такого кино, им видать тоже помолчать хочется. А я, и так сроду не оратор. Жаль, что Василий Иванович еще из Монголии не вернулся. Вот он бы, наверное, сказал…»

Мгновение растянулось как на телевизионном повторе. Павла ждала взрыва, но вместо этого как-то неспешно хлопнул выстрел. Павла уже падала удивленно чувствуя сбивающую ее с ног лавину стремительного и гибкого тела. Краем глаза она успела заметить, как другое широкое мускулистое тело «мясника» неловко взмахнув руками накрыло собой окрашенный в хаки ребристый цилиндрический корпус старой британской гранаты. Почти сразу прогремел взрыв, и веер мелких осколков вместе с кровяными фонтанчиками брызнул во все стороны через затянутую в белогвардейский мундир спину.

Но сам звук взрыва Павла услышала, уже лежа на спине, накрытая шестью пудами, принадлежащими судя по всему, тому самому высокому офицеру. Было странно, но руки ее были не связаны, и их никто не держал. Зато накрывшая грохочущую смерть могучая туша одного из беляков лежала в трех метрах разметанная по окопу кровавыми кусками. Павла не чувствовала своего тела. Лежа под шибающим в нос сильным запахом одеколона белогвардейским мундиром, она с удивлением поняла что все еще жива, но на этот раз попалась и ничего для нее еще не кончилось. Все еще не веря в то, что ее руки до сих пор не связаны, Павла медленно и неуверенно потянулась к висящим на боку ножнам с японским штыком. Ее руку мягко перехватили, но не выкручивали.

— Достаточно, Павел Владимирович, теперь мы вам верим уже окончательно. Другие доказательства больше не нужны. И сейчас нам с вами нужно очень быстро уходить отсюда. С японцами, знаете ли, шутки плохи.

С этими словами высокий мужчина пружинисто поднялся. На плече у него расплывалось небольшое бурое пятно, но он казалось не замечая этого, рывком поставил Павлу на ноги, и спокойно отступил на пару метров. Так же спокойно он провел ладонью по своей верхней губе и взгляду Павлы предстало красивое мужественное лицо без малейшего признака щеголеватых офицерских усиков.

«Он же своего при мне убил! Это что же, выходит, наш он… Стоять! Какой нахрен наш?! Подумаешь, своего убил! Жить наверное хотел, вот и не стал заморачиваться с чистоплюйством. Вот только зачем он мне жизнь оставил, и даже нож не отнял? Я хоть в ножевом бою мало что секу, все ж могу очень неприятно огорчить. «Верят» они мне, понимаете ли. А вот я им не верю пока. Да и кто ж это такие, прах их побери?! Пока не докажут мне… хрен я с ними куда двинусь».

— Почему я должен вам верить?

— Вероятно потому, что мы с вами воюем по одну сторону фронта. И еще потому, что Виктор Михайлович просил меня передавать вам большой привет.

— Какой еще Виктор Михайлович?!

— Да тот самый, с которым вы пили в юрте чай, и беседовали о неком театрализованном действе с использованием английского пулемета. Вы еще тогда сделали ставку на приверженность японских пилотов кодексу «Бусидо», припоминаете? Кстати, давайте познакомимся, зовут меня Александр Евгеньевич. И я предлагаю вам ускоренно покинуть эту территорию, так как времени у нас немного. Возьмите ваше оружие, и будем знакомы.

В руку Павлы перекочевал ее собственный ТТ, мягко отобранный у нее в процессе укладывания на землю. Павла передернула затвор, пистолет был заряжен, патрон оказался в патроннике. Ее «конвоир-спаситель», стоял спокойно, без напряжения глядя ей в глаза.

«И не боится? А ведь запасной магазин я даже и достать не успела. Однако! А его чуток осколками зацепило. Во даёт, чекист! У меня правда тоже что-то на бедре чешется, потом гляну, но перезарядить пистолет в чужой руке укрываясь от осколков гранаты я бы точно не сумела. М-дя-я. Вот тебе бабушка и Юрьев день. Кто ж они такие? Неужели ОСНАЗ?».

Павла перевела взгляд со своего пистолета на протянутую в ее сторону мощную ладонь с длинными пальцами пианиста. Она осторожно пожала руку нового знакомого. А возникший из ниоткуда худой напарник высокого, не стал обмениваться приветствиями, а просто кивнул Павле, и тут же исчез за поворотом. Вскоре оттуда раздался звук взрыва гранаты и частые хлопки пистолетных выстрелов.

«Судя по взгляду, не врет этот господин-товарищ офицер. А может врет, но при этом пламенно верит в собственную ложь? Ну тогда это ба-альшой артист. И кого-то он мне точно напоминает. Вот только кого? Где-то видела я это лицо, вроде бы даже в нашем аэроклубе. Имя и отчество его мне ну совсем ничего не говорят. А если… Ну-ка, ну-ка…»

— Любезный Александр Евгеньевич, а фамилию свою вы мне можете назвать?

— Вообще-то этого вам знать необязательно… Но так и быть. Моя фамилия Голованов. Этого вам достаточно? Тогда вперед, старший лейтенант. И, пожалуйста, будьте предельно осторожны.

«Вот это да! Это часом не тот ли самый Голованов?!!! Неужели все-таки он?! Ну дела-а-аа!»

Увидев ее удивление, новый знакомый широко улыбнулся, ловко сорвал со своего мундира погоны и угловой шеврон, водрузил на голову панаму цвета хаки с красной звездой и плавным тигриным шагом быстро двинулся в сторону японской батареи. В его руке часто захлопал «Маузер». Павла быстро шагала вслед за стремительным высоким силуэтом. С каждым шагом в голове у нее все больше крепло убеждение, что судьба свела ее с очередной легендой.

«Прямо цирковой номер на трапеции! Будущий командующий авиации дальнего действия, потом воздушной армии. И в итоге главный маршал авиации Советского Союза, мне спасает жизнь, а теперь еще и моим телохранителем работает. М-дя-я… С Жуковым-то мне судьба не дала лично поручкаться, а вот с личным порученцем самого Сталина, поди ж ты, сподобилась… Чуть гранатой не убила его, а он лыбится, и будто бы наивно спину мне подставляет. Это ж его незабвенный образ в своем «Ледоколе» Резун вывел сталинским мегадиверсантом. А глаза у мужика добрые-предобрые. Но если б захотел мне карачун сделать, то я, наверное, даже «ква» сказать бы не успела. И взгляд у будущего маршала хороший, правильный у него взгляд. Я похожий взгляд в этом времени у Громова, ну может еще у Петровского видела. Вот только если их всех троих сравнивать, то полковник Петровский с комбригом Громовым мне мудрыми и доброжелательными дельфинами представляются, а вот этот товарищ не иначе как косаткой грезится. Большой, добрый и безжалостный – настоящий кит-убийца. Или поможет тебе, или в секунды порвет».

Тихоходный У-2 наконец приземлился на аэродроме Тамцаг-Булакского аэроузла, и попылил к зданию невысокой башни управления полетами. Из него бодро выскочил грозно нахмурившийся майор ВВС, и немного окая, выдал длинную матерную тираду общим смыслом которой была его пламенная любовь к медлительным фанерным бипланам, из-за которых он не успевает с докладом к командующему. Пилот связного самолета развел руками. Подошедший сержант аэродромной службы записал номер самолета и проверил документы. Часовые на летном поле не обратили на рядовой прилет «кукурузника» никакого внимания.

Пройдя в здание штаба авиабазы, майор был остановлен дежурным офицером, и с улыбкой предъявил документы, тут же потребовав себе аудиенции у местного летного начальства, или при наличии возможности сразу у командующего ВВС Смушкевича. Но, поскольку, все начальство отбыло на совещание в Баин-Тумен, то ему порекомендовали доложиться о прибытии командующему гарнизоном. Тогда бравый командир почесав затылок сказался голодным, и попросил совета на предмет нормально перекусить. Просьба получила полное понимание дежурного, и вскоре вновь прибывший командир рассеянно присел за неказистый столик в местном заведении общепита. Спустя десять минут к его столу подсел неприметный военинтендант второго ранга, и попросил прикурить.

— Здесь не курят, — ответил майор, передавая зажигалку сидящему напротив человеку со знакомым ему по фотографиям лицом.

— Как добрались, товарищ?

— Давайте к делу.

— Ну, раз вы спешите, тогда вот вам записка с инструкциями. После изучения не забудьте оценить ее вкусовые качества.

Зажигалка вернулась из ладони в ладонь с небольшим бумажным довеском.

— Что на словах?

— Ваша задача завтра утром оказаться на совещании в штабе ВВС, и получить приказ и направление в группу, назначенную для проведения тщательных проверок на всех аэродромах ВВС.

— Мне это уже известно, что дальше.

— Основанием для выдачи такого предписания мы вас за эту ночь обеспечим. Проверки начнете с «других» аэродромов. Да, вот еще что. Единственный, с кем вам лучше не встречаться лично – это начальник штаба Смушкевича полковник Гусев.

— Они были знакомы?

— Да, он лично знал вашего персонажа, но за ближайшие пару дней он не покинет Хамар-Даба, так что если будете вести себя аккуратно, то эта опасность вас не коснется.

— Хорошо. Что касается моей роли в той проверке аэродромов, она не изменилась?

— Нет, все как вы обсуждали с полковником. Утром, перед отъездом в штаб ВВС, я вам издали покажу одного монгольского офицера, вам нужно запомнить его, а ему нужно запомнить вас… Если, конечно, вы собираетесь вернуться домой живым.

— Хорошо, это понятно. Что-нибудь еще?

— Остальное вы прочтете в письме.

— Если это все, то я вас не задерживаю.

— До утра, герр майор. И приятного аппетита.

— Благодарю. Но не путайте обращение, товарищ военинтендант.

— Хм. Рад, что у вас хорошая память. До утра, товарищ майор…

«Зажрались тут эти разведчики. Совсем не следят за языком. Или… Что ж, наверное, это была небольшая проверка. Нашел тоже кого проверять! К нам бы в «Кондор» его в 36-м, небось штаны пришлось бы менять, когда русские СБ на очередную серию заходили…»

Спустя час, мурлыкая себе под нос «Марш воздушного флота», подтянутый командир ВВС отправился размещаться в общежитии для прибывающих командиров РККА и Монгольской Народной армии. Сегодня это интернациональное заведение должно было незаметно само для себя расширить географию своих постояльцев. А майора здесь ждал короткий отдых…

Рядом с батареей замерло два огнеметных танка. Участвовавшие в атаке бойцы, вместе с несколькими танкистами поспешно разворачивали захваченные японские орудия и устанавливали в брустверы свои и трофейные пулеметы. Павла обошла позиции, выдав несколько указаний. За спиной снова возникла высокая фигура Голованова.

— Павел Владимирович, эта батарея захвачена. Вы свою боевую задачу выполнили, так что пора бы уже и назад возвращаться. Вам хватит пятнадцати минут на передачу командования одному из ваших бойцов?

«За помощь ему, конечно, три раза «КУ». Но чего они все так ко мне прицепились. Воюю себе тихонько. Никому не мешаю вроде. Или я Самого заинтересовала. Что-то мне не верится. Скорее похоже на перестраховку. Чтоб исключить любые утечки информации о нашей ракетной программе. Хм. Так это вроде бы попроще можно сделать. Как говорится, «нет человека – нет проблемы». Чего ж им все-таки от меня треба?».

— А что будет потом, Александр Евгеньевич?

— Потом вас ждет новое и сложное дело. И как раз по вашему профилю. А в процессе его выполнения вы вернетесь на свой аэродром. И уже потом мы с вами встретимся в гораздо менее нервной обстановке, чтобы обсудить еще одно задание.

— Сплошные загадки у вас, Александр Евгеньевич.

— Хм. Но вы ведь, старший лейтенант, и сами любите загадывать загадки окружающим. Или нет?

— Я?! Что-то не замечал за собой такого.

— Значит не особо вы наблюдательны. Так я вас жду…

Павла поймала за рукав единственного оказавшегося рядом сержанта-танкиста из экипажа приданного плацдарму ХТ-130, и спросила насчет рации. Ей повезло, машина этого сержанта оказалась радиофицированной, и уже через три минуты она говорила с Кольчугиным.

— Товарищ майор! Лейтенант Колун докладывает. Поставленная вами боевая задача выполнена.

— Ты, что ли, пилот?! Мне уже доложили как ты словно ошпаренный в атаку на танке ехал. Нормально закрепился-то?

— Захватили главный узел обороны с двумя батареями. Присылайте сюда артиллериста, пусть командует тут.

— Начарта Иволгина пришлем. Он хоть и лежачий, зато любыми орудиями командовать может. А ты, вояка, слыхал, что за тобой сюда целая делегация явилась?

— Знаю про это. Я прямо на позиции им секретную матчасть уже передал. И прямо здесь с одним представителем только что познакомился. Намекнул он мне, мол пора уже и честь знать… Так как, товарищ майор, отпускаете меня?

— Хрен с тобой, лейтенант, сдай дела любому младшему командиру и лети до хаты. Только зря ты там к своему штурвалу прилип. Слышишь меня?

— Слышу, но не очень понимаю. Вы о чем?

— Ты подумай, может, настоящее-то счастье тебя в пехоте ждет. А?! А я тебя за все хорошее к награде представлю. Глядишь и в ротных скоро будешь. Ну как, Колун, пойдет?

«Опять меня молочными реками и кисельными берегами соблазняют. И опять отказывать нужно. А, между прочим, харьковская-то Баба Соня не наврала мне тогда. И рано я нынче с жизнью прощалась… М-дя-я. О, сколько нам открытий чудных, готовит охрененья дух…»

— Спасибо за приглашение, товарищ майор, но это вряд ли. Всего вам доброго, Алексей Спиридоныч!

— Все равно подам на тебя представление, лейтенант. Хорошо ты у меня воевал. Но раз уж тебе небо милей, то смущать тебя больше не буду. Желаю тебе, чтоб летал долго и всегда с прибытком. Счастливо тебе, пилот!

— Спасибо, товарищ майор. И вам счастливо!

«А ребятам-то я спасибо так и не сказала. Как там Гнатюк с Лесницким, как Максимов и остальные бойцы? Некрасиво это получается. Вместе воевали, а я по-английски куда-то сваливаю. Не по-товарищески это…»

«Бой» длился уже с четверть часа. Но «противник» никак не хотел подставляться под начальственную очередь. Ведомые уже хотя бы по одному разу «поразили» бомбера, а комиссар Вершинин продолжал мазать. Ему было обидно, и немного стыдно этой своей потери квалификации, но сдаться и отступить он никак не мог. Иначе он не чувствовал бы себя вправе наставлять эту молодежь основам партийно-комсомольской мудрости. И вздохнув глубоко, он снова и снова бросался в новую учебную атаку на «неуязвимый» Р-6. Поставленный на его учебно-боевой И-4 вполне современный М-25 теперь позволял разгонять металлический полутораплан до приемлемых трехсот двадцати километров в час. Пластмассово-свинцовые очереди рассекали утро.

Трудности этого учебного боя были вполне закономерны, ведь последние три года летал полковой комиссар крайне редко. Комиссарская доля ежедённо требовала его неусыпного надзора за чистотой чувств, помыслов и деяний подконтрольной ему «паствы» 23-го истребительного авиаполка. Это было его главной задачей и призванием. Во всей 69-й авиабригаде комиссар Вершинин считался лучшим знатоком человеческих душ. С начала 38-го года когда чистка рядов докатилась и до Киевского военного округа, комиссар постоянно работал на опережение. Чтобы отвратить от своих птенцов разящий удар карающей руки НКВД, он показательно сёк своих же подчиненных сам. Делал он это с выдумкой и артистизмом. Иногда прилюдно, чаще тет-а-тет, а иной раз даже подпольно… Был даже случай, когда пятеро распивших банку спирта техников были им дружно отправлены не на полковую, а на гарнизонную гауптвахту. Там нарушители дисциплины должны были остатками собственной недопитой водки оттирать до белизны всю мебель, заляпанную чернилами комендантской роты и писавших объяснительные подконвойных. В другой раз, за подделки актов списания, комиссаром был памятным для всех казнокрадов способом наказан кладовщик БАО. Списавший себе домой с десяток ящиков тушенки «нэпман» был «с повинной» отправлен пешим порядком в управление НКВД, где честно рассказывал обо всех своих подельниках, и вскрывал все схемы утаивания барышей и их последующей реализации. За это к Ильичу в особняке на улице Парижской Коммуны относились с большим уважением и юмором, называя его «контрразведчиком тылового обеспечения». Случай с Павлом Колуном в коллекции полкового комиссара стал редчайшим исключением из правил. Чуть было не уволенный за пьянство и разврат, обиженный на весь белый свет парнишка, неожиданно стал образцом добропорядочности, да еще и новатором летного дела. Вот этого Ильич долго понять не мог, и последний месяц регулярно ходил мрачным, все у него валилось из рук. В строгий ряд его представлений о разнообразии жизненных коллизий этот случай никак не вписывался. Изменения, произошедшие в бывшем комзвена, смотрелись настолько неестественными, что навевали тягостные мистические раздумья, способствующие вящему интересу политработника к изучению эзотерических текстов. Но долго незамеченным это запойное чтение продолжаться не могло, и в один совсем не прекрасный день, чуть было не уличенный своим же особистом в отпадении от лона марксистско-ленинской парадигмы комиссар, решил навсегда завязать с мистикой. Вселился ли кто-то там в Павла Колуна или нет, Сергей Ильич постановил больше не думать об этом, но при этом строго следить за боевым и политическим духом вверенного ему полка. После той памятной беседы с Петровским, комиссар 23-го авиаполка завел себе «дневник изменения боеспособности». К этому его также подтолкнули канцелярские новации подозреваемого им в несанкционированной реинкарнации старшего лейтенанта. Оценив пользу заполнения введенных Колуном формуляров боевых вылетов, Вершинин взял разлиновал дополнительными графами толстый гроссбух и стал заносить в него всю информацию, влияющую на боевую и моральную готовность вверенной ему авиачасти. Еженедельно он подводил баланс, с удивлением отмечая неторопливое, но неуклонное повышение основных показателей. В то же время, большинство негативных явлений, с которыми сам комиссар долгие годы боролся с переменным успехом, стали плавно сходить на нет. Все говорило, что польза от «одержимости» старлея явно превышает возможный вред для здоровья самого комиссара. И все бы ничего, но спустя некоторое количество времени, Вершинин почувствовал странное… Ему самому вдруг стало казаться, что повышение боеспособности полка теперь меньше зависит от его комиссарских усилий и гораздо больше от частоты и качества учебно-боевых вылетов. Решив досконально разобраться в этом вопросе, пламенный марксист вспомнил молодость, и сел в кабину учебного бронированного истребителя И-4. И тут-то его подозрения получили наглядное подтверждение… Летать как раньше в Гражданскую и в конце 20-х он уже не мог! Его руки, привыкшие ныне к химическому карандашу и шелесту страниц партийно-просветительской литературы, к ужасу комиссара, почти совсем забыли, как вести воздушный бой. И вот сейчас Ильич сидел в кабине И-4, изживая в себе недостатки, в полном соответствии с собственными рекомендациями регулярно выдаваемыми им пилотам полка. Вспоминая свою бурную молодость, он раз за разом пытался лихо зайти в хвост учебно-тренировочному бомбардировщику Р-6… Но не тут-то было! Стрелкú верхней и нижней турелей каждый раз скрещивали пластмассовые трассы на крыльях и капоте когда-то устаревшего, но сейчас модернизированного и слегка бронированного учебного истребителя. А сама мишень нахально выскальзывала из прицела. Вершинин видел свои плачевные летно-боевые результаты, но не сдавался. Он упрямо отрабатывал это упражнение на радость и отдохновение от серых будней военной службы наблюдающему за ним снизу зубоскальному воинству.

Наконец, в десятой по счету атаке ему все же удалось подловить Р-6, и повысечь искры из прикрытой дюралевыми экранами мотогондолы М-100А Добившись этого трудного успеха, комиссар покачал своему «врагу» крыльями, и стал умиротворенно заходить на посадку. Несмотря на ехидные ухмылки подчиненных, он был собой доволен. Хоть и медленно, но к нему возвращалось умение воевать. Сейчас он гораздо лучше понимал того самого Пашу Колуна, которого долгое время числил в разгильдяях. Главное теперь было не отступать с этого победоносного пути. И что спустя час поразило Ильича сильнее всего, так это то, что на его лекции в Ленинской комнате, когда он в шутку рассказывал о собственных переживаниях в том учебном бою, ни одного сонного выражения на лицах он не увидел…

Командир сентая полковник Нагуми был встревожен. С момента прорыва коммунистов на восточный берег сразу на двух плацдармах, в воздухе никак не удавалось добиться превосходства. Генерал Мориги уже трижды выразил ему свое неудовольствие. Три девятки двухмоторных «Мицубиси», ведомые им на плацдарм были обязаны раз и навсегда поставить точку в этом противостоянии. Позиции коммунистов было необходимо перекопать 500-фунтовыми бомбами. Перекопать так тщательно, как японский крестьянин рыхлит свое рисовое поле. Вчера на совещании в штабе ВВС командующий авиацией группировки рассказал о новейших самолетах русских. Пришли новые сведения, что таких самолетов им удалось собрать около пятидесяти. Ночные бои над плацдармом показали опасность нового врага. Причем, как рассказывали пехотные офицеры, эти самолеты были без пушек, но зато хорошо бронированы. Получая осколки и пулеметные трассы в крылья и фюзеляж, они продолжали нагло летать над головами и траншеями, сея смерть из своих восьми пулеметов. Генерал не поверил, что русские сняли пушки за счет установки большого количества пулеметов, тем более, что на японских позициях сразу же резко увеличились потери артиллерийских орудий вместе с расчетами. Танкам тоже досталось. Но танкисты и кавалерия выдавали прямо противоположные сведения о чрезвычайно крупном калибре бортовых орудий «Нагинаты». Мориги списал все эти разночтения на панику и недостаток знаний об авиации у наземных командиров. Судя по его рассказу против «Нагинаты» бороться было действительно трудно. Самолет был скоростным и не уступал Ки-27 в вертикальном маневре. А заманить их в ближний бой пока не удавалось никому. Кстати, появились еще сообщения о новой модификации русских истребителей-монопланов Поликарпова. Новые машины имели на вооружении крупнокалиберные пулеметы и также были опасны в бою. Генерал Мориги произнес речь, призывающую каждого командира звена достойно выполнить свой долг, закрыв маньчжурское небо для гайдзинов. Сейчас полковник пристально вглядывался в небо.

— Здесь Мияги. Вижу истребители противника с юго-запада, превышение полмили.

— Спасибо, лейтенант. Группу «поликарповых» вижу. Стрелкам приготовиться.

В этот момент сбившаяся в два этажа группа истребителей противника окуталась огненными всплесками и в сторону бомбардировщиков потянулись дымные следы.

— Внимание всем!!! Это «Нагинаты»! Приказываю всем трем шутаям разойтись по эшелонам. Высота между группами не менее пятисот футов. Мой шутай пойдет на восьми тысячах футов. Не давайте им прицельно бить по плотному строю. Приказываю растянуть порядки!

Новый залп вражеских пушек по головной группе «Мицубиси» увенчался только одним прямым попаданием, но еще два самолета получили осколки в моторы и вышли из строя со снижением..

«Если мы рассредоточимся, то они начнут бить нас поодиночке. Если соберемся вместе, разобьют дальним огнем своих мощных пушек. Проклятые демоны! Мы уже встречались с этими северными гайдзинами над Ханькоу и Нанчаном, тогда они воевали честно. Но самурай никогда не считает количество мечей у врага. Он всегда бьет его своим мечом».

В этот момент вплотную к кабине командира сентая взорвался мощный снаряд. Полковник был ранен в живот, самолет терял высоту и плохо управлялся. Видимо были перебиты тросы управления. С трудом разжав зубы от боли, Нагуми скомандовал экипажу покинуть самолет. Потом переведя машину в пикирование он направил ее в группу монгольской конницы. Последняя мысль теряющего сознание пилота была о его враге.

«Танкисты были правы – их пушки мощнее обычных зениток, но мы выполним свой долг перед императором и народом до конца. Банзай! Я иду, отец…»

Строй бомбардировщиков, рассеянный ударами реактивных снарядов, превратился в отдельные группы, добиваемые мощными ударами групп пушечных истребителей. Спустя полчаса из этого вылета в Джин-Джин Сумэ вернулось всего семь самолетов. Часть бомбардировщиков смогли дотянуть до более близких площадок, еще четыре сели на вынужденную посадку на территории Маньчжоу-Го. А всего японская авиация, задействованная в Номонханском инциденте потеряла в этот день сбитыми девятнадцать самолетов…

Голованов быстро шел впереди. Последние оставшиеся залпы огнеметов выкурили самых стойких защитников японских блиндажей. Кое-где на захваченных позициях еще отбивались небольшие группы японцев, но ближайшие линии окопов уже были зачищены. Оба шли пригибаясь, не особо вслушиваясь в посвист шальных пуль. За очередной сопкой на небольшом пятачке Павлу ожидал очередной сюрприз. Голованов кивнул в сторону окровавленного борта аппарата и подмигнул.

«Так вот ты какой, северный… Гм… тюлень? М-дя-я. На 96-м я уже вроде как полетала, хоть и с неродным мотором. Тот-то так соби «виражилище» был, как наш «чиж» примерно. Но вот этого красавца я только через фонарь кабины и видела, а ведь он действительно красавец. По сравнению с А5М, Ки-27 выглядит намного аристократичнее. Киль уже не валенком загибается, а скорее клюшкой гольфиста-эстета. Но это только вблизи, издалека-то таким же голенастым комаром смотрится».

По всей видимости пилот этого истребителя был тяжело ранен, и с трудом посадил машину, а потом уже просто потерял сознание. Бой шел над головами атакующих, поэтому Павла не видела как этот сбитый приземлился за линиями окопов. Она прошла вдоль посадочной колеи. Судя по извилистому следу, на пробеге самолетом уже никто не управлял, а двигатель японец выключил еще на выравнивании. Самолет несколько раз подскочил «козлом», но потом смог остановиться, развернувшись градусов на сорок влево.

Павла забралась в кабину. Испачкать комбинезон в крови она не боялась. Ей нужно было понять, сможет ли самолет взлететь. Приборная панель мало отличалась от кокпита И-96. Поводив рулями, она стала искать кнопку экстренного запуска, как в уже изученном трофее. Найдя нечто похожее, попробовала запустить двигатель. Раздался звук шипения сжатого воздуха в стартере. Мотор чихнул несколько раз, винт бешено закрутился. При этом самолет так неожиданно дернулся вперед, что Павла от испуга выключила зажигание. То, что мотор легко завелся ее порадовало. А вот при взгляде на одну из стоек шасси, она крепко задумалась.

— Павел Владимирович. Ну как, рискнете, или будете вместе с нами выбираться?

— Тут крепко подумать нужно, Александр Евгеньевич. Шансы на нем взлететь имеются. Вот только не знаю выдержит ли его шасси. А вы сами-то каким путем выбираться будете?

— Да наверное быстрее всего будет кружным через японские тылы. Можем, правда, дождаться когда будет готова переправа, но это еще не скоро. А ведь по ней еще и войска двинутся, так что обратный ручеек будет о-очень тоненьким. Ну так как, с нами пойдете?

«Надо на что-то решаться. То, что амортизатор у него течет, это еще не повод сходу вот от такого подарка отказываться. У нас-то на авиабазе такой трофей точно лишним не будет. Эх! Шапку оземь, тельник на британский флаг. Беру! Как говорится – дареному коню в жопу не смотрят…»

Павла сообщила своему новому спасителю о принятом решении, и сходила к батарее за помощниками. У ближайшего офицерского трупа ей повезло разжиться исписанной иероглифами картой. Потужив об оставленном в кольчугинском блиндаже собственном планшете, она приступила к таинству взлета с неподготовленной площадки.

«Только один шанс у меня будет. Кстати, а Голованов-то и не уходит из первых рядов. Встал циркулем, и глядит, как я этого подранка поднимать буду. Не иначе, у него на меня виды появились, вот и тестирует на профпригодность… Только зря он все это планирует. В его конторе мне точно делать нечего. Да и своих дел навалом, их за пару лет не разгрести».

Доступная взлетная дистанция имела всего метров сто двадцать-сто тридцать в длину, что для истребителя вообще-то маловато. Дальше все было перекопано и непригодно для взлета. Павле оставалось надеяться на большую по сравнению с «ишаками» площадь крыла и форсирование двигателя, удерживаемого на месте истребителя. И она постепенно повышала обороты, но все еще не отпускала тормоза, чувствуя, как дрожит удерживаемый шестью бойцами за хвост японский истребитель. Момент старта постепенно приближался, и она махнула рукой Голованову. Получив в ответ кивок головы, приготовилась отпускать тормоза.

«Прямо как та американская шмара, этот конь подо мной вздрагивает. Ну, та журналистка Кэтрин, которую Колун в Кантоне ублажал. Может так и назвать это чудо авиационной природы? Пусть он будет «Трепетной гейшей». Раз уж к нам в плен сдался, то всё. Теперь ты не боец уже, а типичная гетера с размалеванными щеками. Только бы эта японская лярва тут прямо на взлете не скапотировала. Вот такой подляны нам сейчас точно не надо…»

Павла резко подняла руку, и одновременно отпустила тормоза колес. Сзади со смехом и матюками повалились на землю участники старта. Самолет, прыгая на неровностях, поднял хвост и, раскачиваясь словно пьяный по всем трем осям, нехотя подскочил, но тут же снова коснулся колесами короткой площадки. Павла вжалась в сиденье ожидая сильного удара, но вот на очередном прыжке истребитель завис над землей, и медленно стал набирать высоту. Спустя пару минут он уже послушно набрал двухсотметровую высоту, и Павла развернула его в сторону дома растянутым виражом и покачала крыльями плацдарму.

Ниже лететь было опасно. Выше была высока угроза получить несколько скорострельных гостинцев из родных стволов Березина и Шпитального. Высоко над плацдармом все еще кружили краснозвездные самолеты. Но на малой высоте ей, то и дело приходилось маневрировать, уворачиваясь от беспорядочно поливающих небо пулеметных очередей пехотных частей. К отверстиям на бортах «Гейши» уже добавилось несколько отметин на крыльях. Но мотор «Катабуки» еще тянул и Павла упрямо вела машину к цели, фаталистично напевая свою любимую арию «Я встретил вас» с малороссийским акцентом Папанова, исполняющего роль контрабандиста Лёлика».

Когда линия реки уже минут пятнадцать как осталась далеко позади, Павла решила подняться повыше чтобы восстановить ориентировку. Набрав полтора километра она заложила широкий вираж, вглядываясь в застывшую волнистую равнину. Знакомых ориентиров не было, но по времени аэродром был где-то поблизости. Небо уже хорошо потемнело и Павла углядела на юге какой-то источник света…

В юрте стоял запах благовоний. Перед красивым резным постаментом с фигурой Будды сидели на коврах двое мужчин в военной форме. Молитва закончилась, но разговор не клеился. Старший, впервые за много лет, был смущен необходимостью довести до молодого странные и в какой-то мене даже позорные требования. Наконец, он решился.

— Кулчи, сынок. Я давно тебя ни о чем не просил, но сегодня прошу тебя сделать все, так, как я скажу.

— О чем вы, отец? Или вы сомневаетесь в моей верности нашему делу?

— Ну что ты, конечно нет. Ты храбр и умен. Я знаю, что ты никогда не прятался за спинами своих людей, и даже убил одного человека, приставленного мной за то, что тот не пускал тебя туда, где опасно. И я знаю, что ты предан нашему делу так же как и я сам. Но сегодня от тебя потребуется иное.

— Я слушаю вас. Мой меч справится с любым заданием во славу нашего рода!

«Какой же он еще молодой и горячий. В его возрасте я был таким же, но все же не так торопился умирать. А он не хочет ждать годы, как это делал я. Он торопится…»

— Я не знаю, как там в этот раз получится с этой группой из-за кордона. Скажу тебе больше, я не доверяю им. Они способны подставить тебя и твоих людей под пули, а сами потом снимут шерсть с «бешеного барана», когда он уже не будет опасен. Готов ли ты сейчас внимательно и спокойно выслушать меня?

— Я готов, отец. Уверен, вы не предложите мне ничего марающего мою честь.

«Если бы так, мой мальчик. Но в этот раз честь не самое главное. И мне важно, чтобы ты это понял сам. Только бы ты понял!».

— Ты смелый батыр, и твоя сотня одна из лучших у нас. Задание будет сложным, но сейчас дело даже не в этом. Нашему делу очень важно, чтобы ты не попал под подозрение. Помнишь, я давал тебе приказ на уничтожение японского пограничного поста?

— Да, отец.

— Тогда это было хитростью. С тех пор мы многого добились, но победа еще так далека. В этот раз нашему делу снова нужна твоя хитрость.

— Я все сделаю, скажите, что нужно.

— Сегодня после обеда ты и шесть твоих самых надежных людей почувствуете себя плохо. Всех вас отправят к целителю и положат лечиться. Твою сотню примет лейтенант Джирмэ. А ближе к вечеру придет приказ на выдвижение твоей сотни к цели этой операции.

— Но отец! Я не могу бросить людей! Это мой эскадрон, и никакой Джирмэ не может командовать им!

— Молчать, капитан! Ты забыл главное правило воина. Ни один воин не может быть умнее своего нойона. Я твой нойон! И я еще не закончил…

— Простите, отец. Я слушаю.

— Ты и твои люди будете лежать в русском лазарете. Молчи и слушай! Вы там будете не просто прятаться. Вы будете ждать в готовности прийти на помощь Джирмэ и твоей сотне. Военврач майор Малибек мой давний друг. Он устроит, что когда вы будете нужны, вы легко уйдете оттуда по сигналу моего связного. Коней и оружие вам доставят. Если все пойдет по плану закордонников, то спустя день я сам расскажу твоим людям, какой важный приказ ты выполнял в это время. Если же Джирмэ ждет засада, то только твоя группа сможет перехитрить врага и привести им подмогу. Ты меня слышал?

— Я слышал вас, отец. Мне больно слышать и выполнять такой приказ, но я его выполню.

— Я верю в тебя, и знаю, тебя ждет победа.

Через несколько минут на ковре перед ликом «Просветленного» остался лишь один мужчина, он молился, и молитва его пылала суровым огнем отцовской любви.

Трубка долго щелкала и шипела, наконец, из нее раздался веселый голос режиссера.

— Леонид Васильевич! С восточным физкульт-приветом тебе!

— Изя, это ты?! Вы ж еще не доехали. Что-то у вас случилось?

— Я это. Нет, ничего не случилось. Все у нас нормально. Мы даже в вагоне пару сцен снять сумели. Но это так, пока пробные материалы. У нас тут небольшая задержка в Алма-Ате, денек-другой на горы полюбуемся. А у вас там как?

«Эх, Изя, Изя. Лучше бы ты меня ни о чем не спрашивал. И что же мне тебе такого сказать теперь? Врать я тебе не хочу. А правду говорить, язык отказывается. Как мне тебе сказать, что наши с тобой труды только что в липкую болотную трясину для профилактики малярии отправлены?».

— Васильич, не молчи! Не бойся ты меня расстроить, говори как есть?! Как прошел показ?

— Показ прошел хорошо. Летуны через одного рыдали. Им-то понравилось. А вот другая часть консультантов… Наверное, я зря решил им всем это показать. Надо было сначала ваших кадров про чекистов дождаться.

— Что так уж совсем круто по нам проехались?

«Не верит… Эх, Изя! Мальчишка ты еще сопливый. Если я говорю зря, значит, зря…»

— Нам придется сильно переделывать фильм. И еще, наверное, главный показ до зимы или до весны отложат. К майским праздникам как раз уложимся.

— Да-а, Васильич. Крепко же тебя там развезло. Что-то ты совсем уже лапки поднял. Расскажи хоть для начала, в чем у них претензии?

— Дурак молодой ты пока еще, товарищ Гольдштейн, если мне не веришь. Рассказать тебе, в чем суть их претензий?! Да, пожалуйста! Помнишь, ты говорил, что сцену отражения удара Юденича можно и летом снять, достаточно лишь зимних кадров Гражданской надыбать, и в павильоне на белом фоне несколько крупных планов снять? Вспомнил? Так вот главный житомирский НКВДшник враз эти твои ляпы выцепил, и сказал, что этот эпизод снят коряво. Никакие резоны ему даже слушать неохота, переснимайте и все тут. Вот так-то, товарищ кинодокументалист! Накрылась твоя новая теория киноискусства.

— И это все?! Тогда ты, Васильич, рано паникуешь. Знаешь, чтó тут в паре километров от меня? Нет?! А тут, между прочим, Васильич, настоящий снег лежит. Снег! В общем, за пару дней, которые мы здесь проторчим, я к тем нашим заготовкам несколько кусков добавлю. Даже броневиков пару тут где-нибудь найдем. Крупные планы будут. Ну, а дальше чего сказал этот твой «киногений»?

«Хм. А мальчишка-то не совсем дурак, ведь действительно у него что-то может и получиться. Вот только с остальными требованиями как быть? А? Ну-ка ответь-ка на это, товарищ фантазер!».

— «Киногений» был видать в хреновом состоянии души. В общем, нельзя, говорит, чтобы фильм три часа шел. Люди уставать будут на просмотре. Раньше вам, говорит, об этом надо было думать. Тем более, что вы будете его руководству страны показывать. Видать обиделся за то, что ему в буфет во время показа не сходить было.

— Васильич! Расцелуй его от меня. Он на все сто прав!

— Ты что, сбрендил! Не успеем мы сейчас за пару недель из одного фильма два сделать! Знаешь такое слово – «невозможно»?

— А как же – «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». А, товарищ Варламов? А по поводу двух частей, я к таким же, как у этого чекиста выводам пришел. И вот что, не верю я, что главреж «Пионерии» перед такими мелочами спасует. Сделаем?

— Как сделаем?! Ка-а-ак!!! Научи меня, дурака!

— Спокойно! То, что руководству страны будет намного приятнее настоящий многосерийный фильм сразу в двух сериях глядеть, это к гадалке не ходи. А дальше вот тебе аргументы. Берем блокнот и записываем. Первое. Финалом первого фильма будет речь Сталина на аэродроме. Кстати, без титров и цветного вступления, второй кусок минут на двадцать пять короче, так я эту недостачу здесь и восполню. От тебя же, Васильич, требуется, чтобы была стыковка моих кадров с теми, которые ты за это время доснимешь. Составляем либретто и делим реплики. В склейке ты главный, твоя и ответственность. Ну и второму фильму начало доснять, это тоже твое. Таким образом, длительность каждой серии должна стать один час тридцать пять-сорок минут. Ну как, справишься?

«Во дает, жук! Выкрутился! И ведь никто так снимать, еще не пробовал. Ну, Изя – одесская кровь! Без мыла из жопы выберется! И не испачкается при этом. Даже если мы на пару дней не уложимся, то все равно получится ведь. От, ведь жужелица горбоносая, все детали увязал!».

Младший лейтенант Конда был среди пленных пилотов старожилом. Старший офицер, назвавшийся капитаном Огита, запомнил, как его бросили в деревянный сарай, где тогда еще неизвестный ему Конда ухаживал за раненым штурманом с японского бомбардировщика. Штурман вскоре умер от ран, его так и не успели отвезти в советский госпиталь. А японские пилоты вскоре оказались в небольшой, но тесной компании. Все они недавно были сбиты, с той лишь разницей, что остальные приземлились на парашютах на монгольскую землю, а младший лейтенант был сбит на полгода раньше в Китае, и теперь прихрамывал. Позор плена был унизительным для всех, один только капитан вел себя открыто и спокойно, показывая остальным пример силы духа. Поначалу все пилоты вели себя с другими настороженно. Но вскоре лед растаял и они сдружились. Каждый из новых знакомых рассказывал свою биографию товарищам по несчастью. А младший лейтенант, когда знакомились, честно признался, что уже долго находится в плену, и что он не смог покончить с собой. Он рассказал о своей части не забыв упомянуть пилотов, с кем он служил до того несчастного для себя вылета с авианосца на флотском истребителе. Вскоре отыскались и общие знакомые. Иногда, после отхода ко сну, они пели тихие песни из прошлой мирной жизни. Выяснилось, что Конда обладает красивым голосом и неплохо поет.

Когда принимали решение согласиться на условия советского офицера по фамилии Колун, Конда колебался дольше всех. Лишь после приватной беседы с капитаном он дал свое согласие и теперь летал вместе со всеми. Некогда раненая нога все еще беспокоила его, но он терпел и никогда никому не уступал своей очереди на полет. Поначалу ему не везло в учебных схватках, но уже пятый «бой» он провел уверенно, и добился победы. Еще у него было одно существенное преимущество, Конда немного знал монгольский и русский языки. Однажды он отозвал в сторону капитана и рассказал ему о том, что с ним несколько раз пытался разговаривать монгольский солдат, выгружавший бочки с водой. Младший лейтенант вполне обоснованно предположил провокацию, и сказал, что больше не будет разговаривать с этим монголом, но капитан приказал ему продолжить знакомство.

Режим у пленных был сравнительно мягким. Начальник охраны им даже достал набор посуды для чайных церемоний и снабдил каким-то не то китайским, не то монгольским чаем. Пленные втянулись в ритм и, чтобы скоротать время, даже иногда между собой устраивали тотализатор на очередные результаты боев. Призами становились выступления проигравших в честь победителя. Охрана не запрещала им читать стихи и петь песни, и пилоты пользовались этим. И еще капитан устроил со своими товарищами по плену собственную школу воздушного боя. За время нахождения в учебном центре, удалось узнать несколько новых воздушных приемов. Коммунисты тоже изучали японские приемы боя, и теперь большинство схваток шли, в основном, на равных. Шли дни. Вскоре куда-то исчез русский партнер капитана по изучению боевых искусств. Норматива на десять условных побед подряд пока не добился ни один японский пилот, хотя общий баланс побед и был в их пользу.

Ускользающая цель порой расстраивала. Вот и сейчас настроение пилотов постепенно ухудшалось. Но в этот день Конда снова подошел к капитану, и на этот раз просто молча, передал ему клочок упаковочного картона, красноречиво кивнув на только что привезенные бочки с водой. На сером обрывке были выдавлены карандашом знакомые хоть и немного неправильные иероглифы. Смысл их был прост – «Готовьтесь. Уже скоро. Все ли согласны идти?»

— Что вы думаете об этом, лейтенант?

— Не знаю, господин капитан. Возможно это провокация. Я бы не доверял этому монголу.

— Как бы то ни было, мы все должны быть готовы. Если погибнем, то этим мы также выполним свой долг перед императором. Но для начала нам нужно придумать какое-нибудь оружие.

— Тогда я предлагаю сегодня провести тщательную уборку нашего барака.

— Отличная идея, лейтенант! Сообщите об этом всем и договоритесь с охраной.

— Слушаюсь, господин капитан. Напишем ему ответ?

— Я напишу.

На следующий день в процессе кантования тяжелых бочек в ладонь монгольского солдата перекочевал тот же кусочек картона. На нем была выдавлена гвоздем лишь одна фраза – «Все согласны»…

Павла положила «Гейшу» на крыло, и заложила широкий вираж, с тревогой всматриваясь в раскинувшуюся внизу картину. По расположению затемненных ориентиров, это был тот самый родной аэродром отдельной эскадрильи. Вот только происходящее вокруг него действо, Павле совсем не нравилось. Толстые жгуты счетверенных пулеметных трасс поливали огнем окружающие авиабазу сопки. Судя по всему, зенитные расчеты сейчас отбивали атаку каких-то наземных вражеских сил, не различимых с высоты в уже спустившихся на землю сумерках. В ответ из мешанины косых теней беспорядочно вспыхивали огоньки выстрелов и редкие пулеметные очереди. Вот снова с севера в сторону аэродрома понеслась оранжевая нитка трассирующих пуль, чтобы через десяток секунд заткнуться от шквала ответного огня.

«Вот это, блин, комиссия по встрече! Прямо целый бразильский карнавал тут устроили. Только мне в него окунаться что-то совсем даже не хочется. Наверное, просто не компанейский я человек. М-да. И что же мне теперь делать? Штурмовать с воздуха эти невидимые цели, рискуя получить в хвост очередь родных «максимовских» пуль? Эгкх. Я, конечно, безбашенная тетка, ну или дядька… Но вот до такой глупости пока еще не успела дойти. И вообще, наверняка скоро наши ночники прилетят. А, значит, валить нам с «путаной» отсюда нужно и поскорейча. Пока какой-нибудь «ясный сокол» меня на свой личный счет радостно повизгивая, не записал… Как там, в главной «опиумной книге» сказано – «Время геройствовать и время по углам ныкаться». Или это я сама сейчас придумала? Гм. Но идея-то правильная, пойду-ка я на соседнюю площадку сунусь. Глядишь, если с бреющего сходу садиться, может, и не успеют меня трехлинейными гостинцами накормить. Не зря же я в Саках посадку с любого ракурса отрабатывала? А у капитана Огиты наверняка для меня пиалка чая найдется…»

Определившись по сторонам света, она развернулась хвостом к авиабазе, и взяла курс на аэродром Учебного центра, где еще недавно летала против пленных японцев. Разглядеть что-нибудь в ночной мгле было сложно. Одно было хорошо, маршрут был знакомый и многократно пройденный. Убрав газ, и снизив скорость до 180 километров в час, Павла стала подкрадываться к своей цели… Уже подлетая ко второму аэродрому, «блудный начлет» весь превратился в слух, сбросив скорость до минимума. Будь в руках Павлы сейчас «ишак» или даже И-14, штопор был бы неминуем. Но большие крылья 97-го все еще держали в воздухе сильно облегченную, из-за выработки топлива, машину. И хотя «Котобуки» был намного шумней того же М-11, ей показалось, что вторая площадка встречает её тишиной. Это означало, что при некотором везении, имеется хотя бы один шанс из десяти на удачное приземление, не сопровождаемое гроздью свинцовых подарочков по мотору и кабине.

Однако, как ни готовила себя Павла к этой встрече, но аэродром все же открылся неожиданно. Чуть отвернув от летящего ей прямо в лицо ангара, она вышла к основному направлению посадки, и спустилась до двадцати метров. Впереди по курсу что-то темнело. В последний момент Павла увидела стоящую поперек полосы автоцистерну топливозаправщика и успела дернуть машину вверх, и сразу же убрала высоту скольжением на оба крыла. Колеса нервно коснулись поверхности, и тут же машина подпрыгнула обратно в воздух. Сердце пилота ёкнуло, но мужественная рука тут же снова вернула брыкающуюся «жрицу любви» на полосу. И на этот раз колеса, чуть скрипнув, нормально покатились по укатанному грунту. Выплеснувшаяся в кровь бурная радость моментально стряхнула титаническое напряжение, за что владельца тела ждала скорая и неотвратимая кара. Только и успевшая чертыхнуться Павла, лишь смогла осознать сильный удар, и рывок повисшего на ремнях тела. Машина, ударившись обо что-то колесами, выполнила смертельный цирковой номер. И, перевернувшись через кок винта, мягко приземлилась на верхнюю поверхность фюзеляжа. Подбежавшие к самолету бойцы охраны, прячась за крылом, опасливо пошевелили стволами винтовок висящее на ремнях тело пилота. Пилот был без сознания. Помня о суровой опасности получения нагоняя за излишнюю инициативу, они не решились ни стрельнуть в свалившегося прямо с неба пилота, ни вытащить его из кабины, и послали за начальником охраны. Тот не замедлил явиться, чтобы моментально узнать значительно более крупную, чем у японских пилотов фигуру начлета. Лишь после этого вернувшийся домой заместитель Горелкина был бережно извлечен из своего летательного аппарата и отнесен в помещение охраны. Еще через десять минут продолжающий командовать отражением налета на базу капитан Полынкин узнал по телефону о возвращении в лоно его нежного контроля, его же вечной головной боли по фамилии Колун.

В кабинете начальника СТО снова было не протолкнуться от гостей. Причем в этот раз все они были «товарищами», то есть не проходили по различным делам, а вполне себе добровольно приехали, чтобы принять участие в беседе и последующей конференции.

— Товарищи ученые, сегодня наша пробная встреча с вашей научной группой, перед завтрашней расширенной конференцией по реактивным проблемам. То, что конференция секретная, думаю, нет нужды повторять? Все вы подписали допуски, и предупреждены о последствиях разглашения. Кроме того, многие из вас уже знают, что в этом году нашей страной достигнут существенный прорыв в области ракетостроения и сопутствующих дисциплин. Если бы не требования сохранения уровня наших достижений в тайне, то возможно было бы даже говорить и о мировом первенстве. Здесь мы собираем несколько таких же, как ваша научных групп, и с каждой из них проводим предварительные совещания…

— Ваше добровольное согласие на пятилетнюю работу над секретным проектом и сопутствующие этому ограничения, открывает перед вами двери для ознакомления с имеющимися достижениями, как нашими, так и иностранными. Перед началом нашей беседы я напомню вам график обсуждения запланированных к обсуждению вопросов:

1) Создание многоствольных реактивных артиллерийских систем на колесном и гусеничном ходу;

2) Создание легких многоцелевых реактивных систем для вооружения самолетов;

3) Создание управляемых зенитных ракет большой высотности и дальности;

4) Создание двигателей для реактивных самолетов всех типов;

5) Создание тяжелых дальнобойных ракет на железнодорожных стартовых установках;

6) Создание многоцелевых управляемых крылатых ракет воздушного, морского и наземного размещения.

— Товарищ Давыдов, а мы можем сегодня уточнить регламент работ, касающихся в первую очередь именно наших текущих и перспективных научно-прикладных исследований?

— Товарищ Уваров, вообще-то у нас сейчас здесь организационное собрание. Обсуждать научные вопросы мы сегодня как-то не планировали…

— А я как раз и интересуюсь организационными моментами, которые встанут перед нами в полный рост после этой конференции. Ведь именно эти моменты могут в дальнейшем ускорить или сильно замедлить наши работы. Об этом мы сейчас можем получить разъяснения?

— Хорошо, я постараюсь кое-что разъяснить вам. Вы сами уже видели образцы двигателей?

— Да, нам показали стендовые экземпляры. Но очень бы хотелось уточнить, какие именно направления опытных производств уже запланированы, вне зависимости от итогов конференции.

— Хм. Ну, что ж, извольте. Уже начато строительство четырех новых предприятий. Одно будет ориентировано на производство твердотопливных двигателей и жидкостных ракетных двигателей всех систем. Другое будет ориентировано на производство воздушно-реактивных двигателей (любых – и прямоточных, и турбинных, и компрессорных, и пульсирующих). Третье должно производить различные элементы двигательных систем и систем управления. А четвертое будет обеспечивать все три предыдущих производства специальными материалами и сплавами.

— Так что же получается?! Нас что, сразу после конференции запрут на одном из этих заводов, и не дадут продолжить уже начатые нами темы?

— Во-первых, товарищ Уваров, вы зря сейчас использовали слово «запрут». Наша партия никого не «запирает», запомните это. Она лишь призывает специалистов на штурм новых рубежей науки!

Профессор словно бы физически почувствовал тяжелый взгляд руководителя СТО, и ему сразу же расхотелось продолжать эту тему. Как ни крути, а то направление, которое он с еще несколькими энтузиастами довольно медленно двигал вот уже несколько десятилетий, внезапно получило фантастическую поддержку. Ради такого можно было и смирить свой гонор, которым, увы, наделены все ученые без разбору. Сидящий рядом с ним профессор Стечкин, даже сочувственно похлопал его по рукаву пиджака. Мол «не спешите коллега, скоро все само разъяснится». А Давыдов, улыбнувшись, продолжил, словно никакой крамолы тут и не звучало.

— Во-вторых, представители всех этих направлений будут активно общаться между собой во время ежемесячно проводимых так называемых «круглых столов» по научным проблемам. Ну и в-третьих, здесь в ВИАМ на базе имеющегося музея конструкций двигателей, сейчас создается Центр технической экспертизы и альтернативного конструирования. Кстати, вас и товарища Стечкина, как раз собирались оставить работать в этом центре. Хотя вам обоим наверняка придется наездами поучаствовать во многих направлениях работ в качестве консультантов и экспертов.

— Нельзя ли услышать поподробнее об этом вашем Центре?

— Хорошо, товарищ Стечкин, я попробую изложить вам концепцию и назначение этой новой организации. Фактически кроме собственно проведения экспертиз и выдачи рекомендаций, тот же Центр будет иметь и свои испытательные стенды, и свое опытное производство…

— Но, простите, для чего нужно это производство, если есть возможность все делать на заводах, которые также будут иметь свои опытные производства?

— Товарищи, я прошу вас меня не перебивать, иначе наша беседа бесполезно затянется…

— Простите, товарищ Давыдов, я хотел просто уточнить смысл такого дробления сил.

— Хм. А смысл такого, как вы говорите «дробления», до гениальности прост. К вам в Центр будут поступать готовые двигатели и запасные узлы к ним. Вы будете проводить их испытания на своих стендах. И на каждый проблемный узел или систему вы будете искать и находить несколько альтернативных конструктивных решений, выполняющих те же функции в моторе. Для этого вы сможете пользоваться уже имеющимися техническими решениями, например, подсмотрев принцип на музейных образцах. Либо вообще будете предлагать иную компоновку имеющихся устройств. Потом вы будете создавать пробные опытные образцы комплектующих, и оснащать ими несколько экземпляров моторов для сравнительных испытаний. И уже проведя часть своих испытаний, доказывающих принципиальную реализуемость новой схемы, вы будете отправлять образцы для дальнейших испытаний на производства, при этом оставляя себе их копии для дальнейшей работы и исследований.

На лице интересующегося доктора наук, осталось недоверчивое скептическое выражение. Такую схему работы ученый оценил невысоко, и слова майора ГБ явно не казались ему убедительными.

— Гм. Я вижу вам сложно принять это объяснение на веру. Тогда давайте рассмотрим эту схему подробнее. Вот, к примеру, к вам прислали на экспертизу четыре экземпляра опытных прямоточных двигателей Меркулова. Вы провели исследования и выяснили, что есть альтернативные схемы конструкции и формы камер сгорания и топливных форсунок, обещающие некоторые преимущества. На двух ПВРД из тех четырех, вы поставили новые камеры сгорания и топливные форсунки одного типа, а на двух других моторах поставили комплектующие другого типа. Убедившись на испытательном стенде, что все моторы нормально работают, вы два различных образца с новыми камерами и форсунками вернули на производство для сравнения. И к этому добавили начальные результаты испытаний и производственные карты. Потом завод сравнит то, что было с тем, что стало, и либо запросит у вас еще какой-то помощи, либо сам начнет тиражировать наиболее удачное ваше решение. Кроме того, такие же моторы будут испытываться в Раменском, и в Харькове на летающих лабораториях «Горын-1» и Горын-2». И вот уже эти сравнительные данные так же поступят обратно к вам и на завод. Так, вам более понятно?

— Более-менее стало понятно. То есть вы хотите не только максимально использовать накопленный опыт производства агрегатов для поршневых систем, но и укорить обмен новыми решениями. Чтобы, образно говоря, «научный котел кипел сильнее». Я правильно понял вашу мысль?

— Хм. Вы нашли интересное сравнение для нашей концепции. Нам действительно нужно что-то вроде конвейера для новых интересных и перспективных идей и решений. И я рад, товарищи ученые, что наше взаимопонимание начинает, наконец, налаживаться. Ну что ж, а теперь я предлагаю перейти к собственно организационным вопросам предстоящей конференции…

Давыдов продолжал рассказывать, время от времени встречаясь глазами с научными работниками. А Стечкин уже начал немного рассеянно что-то набрасывать в небольшой коричневый блокнот…

Ночная атака была давно отбита. Подоспевшие пехотные роты, усиленные взводом БА-10 соседней мотобронебригады искали по сопкам остатки групп диверсантов. Вскоре к воротам авиабазы подъехала небольшая автоколонна. Впереди шла легковушка. Рядом с водителем красовалось мрачное как посмертная гримаса мировой контрреволюции лицо командира роты охраны. За первой машиной на грузовике ехало слегка покорёженное дюралевое тело пропахшего речной тиной истребителя. Зрелище было тоскливым. А Капитан Полынкин сейчас глядел на своего подчиненного со смесью веселья и досады. Голос лейтенанта был глух как уханье простуженного филина. Да и вид у него и у остальных бойцов охраны, вернувшихся с плацдарма, был неважный. Лейтенант пытался стоять по стойке «смирно», опираясь на самодельный посох. Ниже колена его нога была перевязана окровавленным бинтом поверх галифе. Взгляд его был еще более безжизненным, чем обычно.

— Товарищ капитан, ваше задание не выполнено. Вернее, выполнено частично.

— Вот как? Так вас, значит, частично можно поздравить с успехом?

— Никак нет. Вверенная мне группа смогла доставить только истребитель и оружие. «Кантонец» не выполнил ваш приказ, и ускользнул.

— И какой же способ «ускользания» он выбрал?

— Воспользовавшись помощью якобы еще одной нашей группы, он улетел с плацдарма на трофейном японском истребителе. Как командир группы я готов понести наказание. Остальные члены группы не виноваты.

— Гм. Смело. В одиночку отвечать за все решили? М-да. Вы пока вот что, лейтенант… Расскажите-ка мне, что «Кантонец» вообще делал на плацдарме? Какие отзывы о нем от наземного начальства?

— Майор Кольчугин и другие командиры рассказывали о якобы умелых и героических действиях лейтенанта Колуна при обороне плацдарма, и в наступлении навстречу группе прорыва. Бойцы моей группы и я сам видели, только его стрельбу из ракетных блоков по танкам и коннице противника, других достоверных сведений не имеется.

— Нет достоверных, поделитесь недостоверными.

— Гхм. Боец Румилов доложил, что «Кантонец», оставив его охранять ракетный блок, участвовал в атаке. При этом он якобы стрелял из огнемета по японскому танку, в результате чего танк был захвачен, и использован «Кантонцем» в атаке против конницы и японских позиций…

— А что вас смущает в этих сведениях?

— Я не верю в то, что «Кантонец» подвергал свою жизнь опасности для успеха этой атаки.

— А для чего же тогда он это сделал?

— Вероятно, он уже тогда знал о наличии на позициях японского истребителя, и выбрал наиболее удобный для себя способ побега к противнику.

— М-да. Что вот так прямо и улетел на японский аэродром на японском же самолете?

— Так точно, улетел. Я готов нести наказание.

— С вашим наказанием разберемся потом. А пока ответьте. Не проще ли было «Кантонцу» прямо с плацдарма просто взять да убежать к японцам? Ну, или хотя бы изобразить неисправность ракетных блоков, и не стрелять по японцам. Ведь насколько я понимаю, если бы не его действия, то японцы уже заняли бы плацдарм и захватили бы на нем всё. И ракетные блоки, и авиапушки, и самого «Кантонца», и заминированный им истребитель. Разве не так?

— Товарищ капитан. Я не могу оценивать тактическую ситуацию на плацдарме и боевой вклад «Кантонца» в успех обороны. Я просто не верю ему, и не вижу других выгод для него в его действиях. Да и к тому же поиски его мотивов, на мой взгляд, бессмысленны. Ведь «Кантонец» бежал с плацдарма к противнику.

— Вам что, сам противник сообщил об успехе этого побега?

— Никак нет. Но куда же еще ему бежать? Если только в Китай, где у него могли остаться связи.

— Э-эх. Вот что, лейтенант, идите-ка вы в санвзвод. Пусть доктор осмотрит ваше ранение. Да и заодно поинтересуйтесь, не пришел ли в сознание «Кантонец».

— Он здесь?! Попался нашим истребителям? Сбили!?

— Нет, лейтенант, не сбили… Такого еще, попробуй, сбей. Всего раз японским зенитчикам повезло, да и то, я думаю, в последний. К нам он сюда на трофее прилетел. Вам ясно?

— Так точно, товарищ капитан.

— И час назад мне звонил Бочков, тотальный контроль с «Кантонца» можно снимать. Им пройдены все возможные проверки. Теперь мы его будем просто охранять. Так что идите, лейтенант, тут и без вас дел невпроворот. Да, и там, на больничной койке допрашивать его не пытайтесь, я утром с ним сам побеседую, если очнется.

Видимо последние новости окончательно подточили волю и силы героически раненого в этом нелегком рейде лейтенанта, и он покачнулся. Подскочивший боец охраны подхватил его под руку и по кивку капитана Полынкина повел сдавать сгорбившегося лейтенанта в руки волшебников медицины. На лице провожающего из взглядом капитана, застыло выражение вселенской скорби…

В кабинете генерала Мориги было тихо. Подполковник знал о вечернем поражении японской авиации и прорыве большевистского отряда на северный плацдарм. Еще он знал, что вины его самого и его подчиненных в этом не было, они сделали все что могли. Но он также понимал, что кто-то должен ответить за эту досадную неудачу, и был готов ко всему. Сегодня на его офицерском поясе висел короткий меч для харакири. И офицер был готов к смерти, как и положено самураю.

— Вам есть, что сказать мне?

— Ваше превосходительство, похоже, большевики перехитрили нас. Из семи шутаев. принимавших участие в налете два практически уничтожены, остальные сильно обескровлены.

— Сколько самолетов исправно и может быть использовано?

— Подсчет еще ведется. Но к немедленному вылету готовы не более трети машин.

— Вы уверены в этих данных?

— Боюсь, они даже немного оптимистичны, генерал-доно.

— Хм. И как же вы, начальник разведки, можете объяснить вашему командиру такие результаты?

— Ваше превосходительство, у меня почти готов письменный доклад…

— Не до докладов сейчас! В чем причины этой трагедии? Я вас слушаю, подполковник…

— Коммунисты быстро учатся. По докладам летчиков, в вечерних боях над мобильной группой противника и над плацдармом русские истребители широко пользовались радиосвязью. Уже это резко уменьшило наше обычное преимущество в боевом взаимодействии. Кроме того, начальник радиослужбы майор Камиро доложил о новой военной хитрости противника. Внезапно пилоты услышали по радио громкие команды на японском языке…

— Что за команды там звучали?

— В основном наши боевые сигналы, вроде таких как: «уходи из-под огня», «они на хвосте» и некоторые другие. Причем все фразы произносились без малейшего акцента. Некоторым пилотам даже голос показался знакомым, поэтому они, не раздумывая, выполнили маневр уклонения. Из-за этого несколько атак не увенчались успехом, а противник этим воспользовался и смог перехватить инициативу в бою.

— Хм. Они свою слабость сделали своей силой… Опасный и умный противник. Что еще вы узнали?

— Еще по докладам технических служб… Ваше превосходительство, возможно, мы неверно оценили калибр их орудий…

— Что вы хотите этим сказать?

— В маневренных боях против истребителей Поликарпов-16 значительная часть пробоин была получена не крупнокалиберными пулеметами, как нам сначала казалось… А скорострельными орудиями калибра примерно 0,8 дюйма. По всей видимости, это нечто вроде наших новых орудий тип 99, или швейцарского «Эрликона».

— А как же наши сбитые крупными снарядами бомбардировщики? Я сам слышал по радио, что их атаковали «Нагинаты». Один из самолетов загорелся от прямого попадания с большой дистанции. Как быть с этим?

— Ваше превосходительство, «Нагинаты» действительно были замечены над полем боя. Но, возможно, опыты с мощными орудиями не вполне удовлетворили руководство большевистских ВВС, и они решили попробовать и другие системы.

— Не будем гадать, Сабуро. Наличие «Эрликонов» у противника пока ничего доказывает, и не отменяет поставленных нами ранее вопросов. Доложите, что там по самой операции «Нагината»?

— Самые последние сведения мы получили сегодня днем от подчиненного генерала Гендзо, майора Шошуги. Их разведчикам удалось установить контакт с одним нашим пленным пилотом. А через него и с остальными пилотами-тошибу.

— Я хочу знать про этого человека все. Вы узнали, кто это?

— Это сбитый семь месяцев назад над Нанчаном младший лейтенант флота Тахиро Конда. Запрос его командованию вместе со сделанной с большого расстояния фотографией был отправлен разведкой пять дней назад.

— Его личность уже подтверждена?

— Да, это точно он. Правда, его долгое время считали погибшим. Он даже получил посмертное представление на награду за три сбитых китайских самолета. Прошедшей зимой он потерял брата, который служил в пехоте здесь на Квантуне. Из всей семьи сейчас у Конда осталась только сводная младшая сестренка в возрасте семи лет и тридцатидвухлетняя мачеха. Его отец умер этой весной, узнав о смерти своего последнего, как он думал, старшего сына.

— А что по другим пилотам? Удалось ли узнать кто они?

— К сожалению, эти сведения Конда нам не передал, опасаясь провокации. Сам он предложил нашему агенту, поддержать восстание, которое поднимут пилоты.

— Что ж, вот это уже действительно хорошая новость. Хотите что-то добавить?

— При этом пленные пилоты-тошибу готовы взорвать находящуюся на аэродроме технику. Это, если не удастся ее угнать, как это сделал подпоручик Мицудо.

— Уже поручик. Командование решило повысить его в звании и наградить. Армии императора нужны герои. Продолжайте свой рассказ, подполковник.

— «Нагинат» на аэродроме, к нашему сожалению, нет. Но зато там есть учебные одноместные и двухместные истребители и учебные самолеты. Сам Конда понимает, что большинство пилотов, во время восстания погибнет, и утверждает, что все они готовы к смерти. А мы надеемся, что они, хоть и с риском для жизни, смогут изнутри оказать нам помощь в проведении операции «Нагината». В идеале кому-то из этих пилотов мы хотим доверить перегонку самолета в Маньчжоу-Го.

— Это мы уже обговаривали. У вас все?

— Ваше превосходительство, дислокация двух аэродромов нам теперь точно известна, и моя служба подготовила предложения по внезапному удару скоростными бомбардировщиками… Это на случай провала наземной операции.

— Провала быть не должно. Вы поняли меня, Сабуро?! …Ну что ж, меня радует ваша активность. И я, и генерал Комацубара, также оценили оперативность предоставления разведданных о прорыве мобильной группы противника в сторону северного плацдарма красных. Жаль только, что наших сил брошенных на уничтожение той группы оказалось недостаточно. А вот, что касается постоянно запаздывающих сведений о новшествах, применяемых большевиками, меня пока снова не устраивает работа ваших подчиненных. И сейчас у вас есть всего одна попытка изменить мое мнение о работе разведки. Если при помощи ваших людей и людей генерала Гендзо на нашем аэродроме, наконец, появится новый русский самолет, то у меня не будет больше к вам претензий. Идите, подполковник…

Начальник воздушной разведки вышел. А генерал задумчиво подошел к стене, и медленно провел кончиками пальцев по отделанным серебром ножнам, лежащей на ореховой подставке катаны.

Беседа длилась долго. Конструктор рассказывал о новых результатах испытаний своего скоростного бомбардировщика. В сотый раз, новыми словами объясняя, как это он при тех же двигателях, что и у СБ, добился прибавки почти полутора сотен километров скорости без потери нагрузки. Потом его спрашивали о трудностях проектирования и постройки скоростного одномоторного истребителя. Александру нравилось сыпать терминами. Рассказывать об уже побежденных проблемах. Да не кому-нибудь, а самому руководителю партии. И он рассказывал о новых задачах, о планируемых ТТХ нового истребителя, не без гордости отмечая его будущее превосходство над германским «Мессершмиттом». Его слушали… Слушали спокойно и благожелательно. Иногда в глазах собеседника загорался какой-то вопрос, но вслух не произносился. А Александр, будто бы не замечая этого, все сыпал и сыпал терминами, сравнениями и обещаниями скорого триумфа. Он умел это делать. Откуда взялись эти ораторские умения? Да кто ж его знает. Как-то так с юности повелось, что в беседе ему часто удавалось переубеждать даже намного более умудренных знаниями и опытом оппонентов. Где не справлялась эрудиция, там он брал эмоциональным напором, где не справлялся напор, там подключал логику. Наверное, это и есть талант собеседника. А талантливый человек обычно талантлив во многом. Хотя вряд ли во всем. И видимо его собеседнику нравилось это сочетание качеств. Но слова гостя все же немного раззадорили хозяина кабинета, потому что уже перед самым концом разговора вождь, наконец, прямо спросил своего молодого гостя.

— Скажите, товарищ Яковлев, а что вы думаете об установке на ваши самолеты реактивных моторов? Что из этого может получиться?

Вопрос прервал поток красноречия гостя, и вызвал небольшую паузу в беседе. На лбу молодого конструктора собралось несколько неглубоких морщин. Он явно не ждал такого вопроса, но вдохновленный доверительным тоном беседы и предыдущими похвалами его таланту, не спасовал и тут.

— Товарищ Сталин. Пока мы в КБ не думали о таком развитии проекта. Но если партия и вы прикажете мне, то я готов начать прорабатывать вопрос установки таких моторов на И-26 и ББ хоть завтра. Если будет такой приказ…

— А без приказа вы бы стали просить поставить вам такие моторы?

— Когда такие моторы станут выпускаться серийно и превзойдут поршневые двигатели, тогда я непременно обращу свое внимание на их использование в новых авиационных конструкциях.

— Только на новых? Чем же ваши теперешние самолеты для этого не подходят?

— Товарищ Сталин. Наши машины действительно создавались и создаются как скоростные самолеты. Но ни одна из них не рассчитана на работу совместно с реактивными моторами. Боюсь, в погоне за двумя зайцами мы просто окажемся у разбитого корыта. Здесь нужно очень хорошо подумать, прежде чем принимать такое решение. И потом, вы же сами говорили, что пусть американцы строят свои самолеты за два года, а мы будем строить новые истребители за полгода-год. А установка на самолеты нашего КБ таких опасных и не отработанных моторов, о которых пока вообще ничего неизвестно, может сильно замедлить получение готовых прототипов…

— Хм. «Таких опасных моторов»…

Вождь, процитировав собеседника, замолчал, и Яковлев запнулся, не в силах продолжить свои аргументы. Он уже понял, что сказал что-то не то, но не знал как теперь продолжить беседу.

— Хорошо, товарищ Яковлев. Наверное, вы правы. У русского народа есть на этот случай хорошая пословица – «коней на переправе не меняют». Поэтому мы не станем вас больше беспокоить с установкой реактивных моторов. Работайте над своими скоростным истребителем и бомбардировщиком. Помните, вы должны победить Мессершмитта еще на чертежных досках. Чаще говорите с Климовым, пусть он думает о дальнейшем развитии своих моторов. И еще… Вы читали письмо пилотов ВВС?

— Простите, какое?

— Очень жаль, что не каждый из наших пилотов готов написать такое письмо. Если бы так поступали все, то мы давно уже победили бы, как это у вас говорится, «детские болезни» нашей авиации. Поэтому попросите копию письма у товарища Поскребышева и обязательно почитайте. Летчики там, в одном из разделов, пишут о требованиях к унификации авиапарка. Там есть очень важные высказывания о том, что недопустимо для советской авиации. Например, использование неподходящих друг к другу электрических разъемов и штуцеров высокого давления. А также о максимальной унификации типовых запчастей к самолетам и двигателям для упрощения ремонта в полевых условиях. Вот об этом подумайте. И помните, товарищ Яковлев, нашей стране очень нужны самолеты, превосходящие самые лучшие самолеты мира. Такие самолеты, на которых будет не слишком сложно летать, и которые будет легко ремонтировать прямо в действующих частях. И наша партия… Партия рассчитывает на вас.

— Мы конструкторы оправдаем доверие партии. Сделаем все возможное и невозможное.

— Это хорошо, что вы все-таки готовите себя и к «невозможному» тоже. Нашему советскому народу под руководством партии уже приходилось совершать «невозможное». Мы не боялись опасностей и не будем их бояться. Не забывайте об этом. Идите, работайте. Всего доброго вам, товарищ Яковлев.

— Всего доброго, товарищ Сталин.

«Ладно, пусть каждый делает свое дело. Этот юноша хоть и талант, но даже он оказался каким-то близоруким… Или, может, все-таки прав он, а не немцы с англичанами? Да-а. Вот и думай тут, что на самом деле лучше. То ли пять винтовых истребителей делать, то ли один реактивный. Но мы все-таки не станем ставить только на одного рысака – как говорил мой отец «не бывает слишком большой запас гвоздей, а бывают недоделанные сапоги». А мой отец… Бог ему судья за все, что он сделал плохого, и все же он был хорошим сапожником…»

Дверь из приемной снова открылась, пропуская мужчину с озабоченным взглядом красных невыспавшихся глаз. Пенсне он держал в ладони. В другой руке была синяя папка с документами.

— Разрешите, товарищ Сталин.

— Проходите. Вы смогли восстановить связь с вашим берлинским товарищем?

— Пока только получили его условный знак, что все нормально. Сам он уехал в командировку на Балтику.

— Зачем уехал и куда?

— Мы предполагаем, что на один из островов. Может быть Свинемюнде, или какой-то другой. А вот зачем… Есть предположения, что где-то в том районе немцы создают закрытую зону для испытаний нового оружия. В таком контексте для обеспечения безопасности этого района привлечение лучших специалистов Гестапо по охране вполне закономерно.

— Так-так. Значит, все-таки затевают что-то. Неужели тот ваш «полушпион» не обманул? Очень интересно!

— «Полушпион», по сообщениям Бочкова, сначала воевал с японцами за рекой на плацдарме, а потом пытался взорвать себя гранатой, чтобы не достаться в плен маньчжурским белогвардейцам. К счастью остался жив и даже перегнал в Монголию новый трофейный истребитель.

— Это хорошо, что он не боится умирать за Родину. Но все равно, присмотритесь к нему еще повнимательнее. Что еще у вас на сегодня?

— По конференции реактивщиков требуются уточнения. Вот предварительные планы обсуждений.

Сталин углубился в чтение, иногда попыхивая трубкой. Через полчаса он оторвал взгляд от текста.

— Планы хорошие. То есть, получается, у нас скоро появится сразу много всякого реактивного оружия. А не выйдет ли как с пушками Курчевского? Деньги потратим, а результата не будет. А? Вспомните РНИИ. Вокруг такого дела и то целую кучу врагов собрать умудрились.

— За результаты должны ответить наши ученые. Курчевский все-таки был скорее кустарем-одиночкой. А здесь будут работать все-таки научные коллективы. А по РНИИ мы сейчас многие дела пересматриваем. Похоже, мой предшественник просто заигрался. Или кто-то ему хорошенько прополоскал мозг…

— Вы хотите сказать, что в реактивном институте некоторых арестовали ошибочно…

— В том, что ошибки у следствия были, я уверен. Но самое главное, арестовав людей, Николай так и не придумал, как их все-таки правильно использовать. А время-то ушло. Наши враги уже начали обгонять нас. И сейчас, товарищ Сталин, каждая копейка не вложенных вовремя денег обернется рублем, когда нам потребуется их ускоренно догонять. Я предлагаю опередить.

— Значит, товарищ Берия, «копейка рубль бережет»? Ну-ну.

— Да, и потом… Уже есть предварительные результаты боевых испытаний и реактивных снарядов и самолетов с реактивными моторами. Конечно, картина пока неполная, но уже сейчас можно сказать при массированном применении такого оружия против авиации и наземных войск можно добиться не только огневого поражения целей, но и деморализации противника. Бои за центральную и северную переправы через Халхин-Гол это подтвердили. Правда, противник, а с ним и командующий Первой армейской группой Жуков вместе со штабом убеждены, что там применялись авиапушки и бомбы. Но это-то как раз хорошо для обеспечения секретности.

— Ну что ж, значит, будем строить эти заводы, и создавать новый вид оружия. И хотя у страны не так уж много золота, но на такое важное дело мы, пожалуй, кубышку откупорим…

— Ты, товарищ Локтионов, нам тут комедий не устраивай! Какая тебе тут еще статистика?! И без статистики все ясно. Потеряны самолеты! Восемь штук за два дня, словно корова языком слизала. Ладно бы у Смушкевича в Монголии, так нет, прямо в округах, где даже серьезных учений в это время не проводилось. В общем, не надо нас тут за дураков держать, объясняй нормально. А то причин катастроф мы от тебя пока так и не услышали. В чем эти причины, командарм?!

— Товарищ маршал. Если говорить о причинах этой аварии. Да-да, не катастрофы, а аварии, то их не так уж много…

— Восемь потерянных самолетов – это, по-вашему, не катастрофа?! Странный взгляд на потери у командарма Локтионова.

— Если мне позволят продолжить, то причины я озвучу… Что же касается терминологии, то «авария» или «катастрофа», определяется очень просто. Есть гибель людей, значит, «катастрофа». Если пострадала только техника, то авария.

— Это как же вы так умудрились восемь самолетов потерять, что все люди живы? Они, что у вас там, спьяну из кабин с парашютами попрыгали?

— Нет, товарищ Мехлис, не спьяну, и не попрыгали. Я не знаю, что доложили вам об этом происшествии, но ситуация, в общем-то, простая. 48-я авиабригада ожидала прилета комиссии ЦК… Встреча представителей ЦК и другого равнозначного начальства в ВВС происходит всегда одинаково. Все самолеты выстраиваются на стоянках, чтобы прибывшие могли сразу же осмотреть состояние матчасти.

— А зачем это делается? Чье это требование?

— Это, товарищ командарм, требование устава внутренней службы от 1937 года. На моей памяти, за единственный раз, когда это требование полностью не было выполнено, командир 4-й бригады был снят с должности с формулировкой «за отсутствие порядка во вверенной части».

— Хорошо, продолжайте.

— Примерно за час до прилета комиссии, на аэродром «Ягодное», на ту же площадку стал заходить аварийный ПС-40, приписанный к штабу округа. У него в воздухе отказали рули. Пилот мог бы, наверное, выпрыгнуть с парашютом, но у пассажиров самолета парашютов не было. Поэтому он попытался спасти и людей и машину. Надо признать, что опыта посадки самолетов с практически не работающими рулями, у пилотов наших ВВС до этого случая не было. В таких ситуациях пилоты всегда покидают самолет, постаравшись перед этим увести его подальше от людных мест. Здесь же, пилот капитан Омелин принял единственно правильное решение садиться на широкую полосу авиабазы. Даже с заклиненными рулями шанс посадить машину у него все-таки был. И он его, как смог, использовал.

— Ну, а что с остальными разбитыми самолетами? Они-то как пострадали?

— Когда самолет капитана Омелина после первого касания отскочил от земли, его развернуло, и понесло на выстроенные вдоль полосы И-15. После сильного первого удара, отбросившего легкий истребитель в сторону, транспортник еще раз развернуло, и он врезался в другие стоявшие рядом машины. Уже после этого аппарат остановился. По счастью, пожара не случилось.

— Раненые есть?

— Кроме ушибов, других повреждений у пассажиров и пилота нет.

— А техника?

— Три И-15 подлежат списанию. На остальных, после замены разбитого оперения и выполнения среднего ремонта, можно будет летать. ПС-40, как это ни странно, почти не пострадал. Замены потребуют винты, колеса и некоторые детали шасси. Что же до статистики аварийности…

На лице главного члена комиссии Ворошилова появилась гримаса неудовольствия.

— Извините, товарищ маршал, но я считаю необходимым доложить, что после введения новой системы контроля, опробованной в соединениях ВВС первой линии, количество необоснованных аварий в ВВС уже снизилось примерно в три с половиной раза. С начала июня мы стали вводить новые правила фиксации всех этапов проводимых ремонтов летной техники, и всех этапов предполетной подготовки. А после полета экипажи пишут свои отчеты. Потом сводим всю эту бухгалтерию, и обычно сразу же находим нестыковки. Теперь у нас всегда имеется возможность практически полностью восстановить все обстоятельства, предшествовавшие любой аварии, и выяснить ее действительные причины. А чаще всего, становится возможным вообще не допускать аварий, вылавливая ошибки и нарушения отдельных разгильдяев в самом начале. Фактически, всего за месяц было выявлено полторы сотни случаев безалаберного отношения к подготовке полетов. Тридцать таких нарушителей были временно понижены в звании, пятеро уволены из ВВС, остальные получили другие взыскания даже за мелкие проступки. ВВС не может позволить себе терять обученные кадры, но откровенных «временщиков» мы будем отсеивать жестоко. И самый главный результат наших нововведений таков. Скрыть следы своей причастности к аварии стало намного сложнее. Так что теперь и диверсиям сможем намного эффективнее противостоять.

— Так что же это? Получается, мы тут с товарищами ложную тревогу поднимаем? Так, значит, товарищ Локтионов?!

— Я, товарищ Мехлис, считаю, что вот такой «ложной тревогой» кто-то умело ввел в заблуждение наше командование. О целях таких действий у меня предположений нет. А вот вашу помощь и заботу о нашей советской авиации, мы, командиры ВВС, ценим высоко. Если бы вместо вот такого нормального разбирательства по существу дела, комиссия и командование РККА, поддавшись на эту провокацию, без разбора применили бы санкции… То боевой учебе и работе ВВС, как и внедрению наших новшеств, был бы нанесен серьезный вред. Сомнений в этом быть не может. Именно за ваш тщательный и беспристрастный подход в расследовании рассмотренного инцидента, мы с товарищами командирами от лица ВВС хотим поблагодарить членов комиссии. Одновременно мы готовим ходатайство об изменении для ВВС положений устава внутренней службы, касающихся выстраивания летной техники на аэродромах. Нам, товарищи, в этот раз очень повезло, что вместо вражеского авианалета на нашу авиабазу свалился всего лишь транспортный самолет.

— Да уж «повезло»…

— …Будь вместо него серия бомб со скоростного бомбардировщика противника и результат был бы гораздо более плачевный. Вот поэтому мы считаем необходимым запретить в ВВС выстраивание самолетов в линию на аэродромах даже в мирное время. Ведь от выполнения этого уставного требования страдает безопасность техники и людей, и как следствие, боеготовность авиационных частей.

— Ладно, командарм. К ВВС вопросов у нас нет. Со своими предложениями по уставам обращайтесь в строевой отдел. А мы с товарищами вас поддержим. Вы и сотрудники штаба ВВС свободны.

— Есть быть свободным, товарищ маршал. Всего доброго, товарищи…

Одетая в синюю форму четверка откозыряв, покинула помещение. Когда дверь за Локтионовым и штабными командирами ВВС закрылась, Ворошилов вышел на середину комнаты и развернулся лицом к членам комиссии. Его поначалу негромкий голос, вдруг зазвучал громовыми раскатами.

— Это что за бардак тут у нас? А? Я вас спрашиваю?!! Мать вашу, «поверяльщики» хреновы!!! Значит так… Того, кто готовил нашей комиссии материалы для проверки ВВС разжаловать нахрен в красноармейца, и на Север его отправить служить. И пять лет… Слыхали меня?! Пять лет, чтоб он там с оленями в обнимку спал, Даже на побывку ни на день не отпускать оттуда этого гада. Нехрен такому в нашем управлении делать. Я вам покажу, как из командования РККА клоунов делать!

Павла не хотела просыпаться. Колесно-рельсовый перестук звучал для нее уютной убаюкивающей мелодией. Состояние между сном и явью, раскрепостило фантазию, и Павла вдруг захотела, чтобы это был не просто поезд. Ей внезапно пригрезилось, что все это происходит с ней в детстве. В интернате она часто мечтала, чтобы когда-нибудь нашедшие ее папа и мама вот так же усадили ее в поезд, и повезли куда-то далеко-далеко. Чтобы вот так же стучали колеса. Чтобы, боясь потревожить ее сон, негромко переговаривались обретенные родители. Чтоб звенели стаканы в подстаканниках и шуршали разворачиваемые на столе гостинцы, своим запахом рождая сонные ленивые желания…

— Товарищ майор, мы уже подъезжаем, вам и вашему подопечному скоро выходить?

— Не беспокойтесь, товарищ, у меня все под рукой.

— У менья тоже…

Шаги проводника стали удаляться, а краткий обмен репликами, безжалостно развеял туман ностальгического полусна. И хотя глаза еще были закрыты, Павла стала не спеша восстанавливать логический контакт с реальностью.

«Эх, такой сон ведь похерили, гады! Это что, мы в санитарном поезде катим? Я же вроде бы только что в Монголии была. Японский истребитель там на полосу сажала. И откуда это в «автолошадной» Монголии поезда? Или это уже Транссиб? А, может, я вообще не там… То есть как не там?! То есть, Монголия… Неужели мне все приснилось! И учеба, и война, и ребята. И Харьков, и Житомир, и Саки, и все наши успехи. Только бы не это! Если это правда, то я снова яду выпью, но на этот раз не втихаря, а прилюдно, как в индийском кино. И перед этим, я еще для усиления экранного эффекта, длинную забористую тираду на «Великом Петровском загибе» выдам. Стоять! А это что еще?!».

Павла в ужасе открыла глаза, оглядываясь и прислушиваясь. За закрытой дверью в коридоре звучал диалог на настоящем немецком языке. Причем его содержание, прекрасно слышимое в купе, окончательно вышибало почву из-под ног героического ветерана японо-монгольской войны.

— Это все глупости, господин майор. Ваше командование в Москве уже сделало абсолютно правильные выводы в отношении способов достижения европейской стабильности. Ведь именно титаническими усилиями нашего фюрера Европа в очередной раз спасена от кровопролитной бойни.

— Но ведь война все-таки случилась, господин Брюнер.

— Это даже не война, дорогой майор. Это скорее полицейская операция. Когда-то эти земли уже были германскими. Вы же не станете отрицать, что германская речь как государственный язык и ранее звучала на улицах городов, которые теперь снова вернулись под крыло империи.

— Кроме Варшавы?

— Да, кроме Варшавы. Но не забывайте, мой друг, что русская речь как государственный язык на улицах Львова также является новейшим достижением «дипломатии пушек». А оценки, хорошо это или плохо, давайте оставим политикам наших стран. Ведь мы с вами в очередной раз просто с честью выполнили свой долг.

— И вы действительно считаете, что крупной европейской войны в ближайшие годы не будет?

— Крупных войн вообще больше не предвидится. Да у кого сейчас в Европе есть силы воевать годами? Франция? Нет, это карточный домик с массивным фасадом «Мажино». Британия? За своим «замковым рвом» они снова трусливо отсидятся, «воюя» лишь на страницах газет. Кроме туземных войск и канадцев, их армия состоит из одних сопливых мальчишек, а все их ветераны сидят в колониях и борются с местными бандитами. Ну а остальные страны Европы… На их военные парады просто смешно смотреть. Нет, это для наших с вами стран не противники. Вы слышали? Уже больше месяца, как они объявили нам войну, и за это время не сделали ни единого выстрела. Ну, и что это, по-вашему, такое? А? Нет, дорогой майор, в наше время долгие войны ушли в историю, остались лишь быстротечные кампании победителей и уродливые маневры трусов…

«Елки-палки, хохдойч! Это куда же мы тогда едем?! И вообще, откуда на Транссибе германцы? Дипломаты, что ли?».

В этот момент дверь купе неожиданно отъехала. На пороге стоял незнакомый майор ВВС. Своим внимательным взглядом серых глаз он оглядел застывшее в ожидании продолжения лицо лежащего.

— Павел Владимирович. Уже пора подниматься, подъезжаем.

— К-куда подъезжаем?

— К Берлину. Поезд следует по графику. Собирайтесь, осталось минут двадцать пять-тридцать.

— Хорошо, я скоро.

«Обалдеть! Через полчаса Берлин. Может, меня в качестве подарка прямо к Гитлеру везут?».

Новая синяя парадная форма с белой рубашкой и галстуком стремительно облекла мускулистую фигуру. Застегивая пуговицы, Павла вгляделась в свое зеркальное отражение. Только сейчас она обратила внимание на одинокую шпалу в петлицах, и тлеющий рубиновым огнем пятиконечный орден.

«Когда вручить-то успели? Я же вроде даже отчитаться за боевую работу не успела? Во дают, тихушники!».

Уже повернув и чуть сдвинув вправо ручку двери, она вдруг удивленно заметила щелчком треснувшее стекло зеркала, пробитое аккуратным пулевым отверстием прямо напротив ее груди. Лишь через мгновение она почувствовала какой-то удар, боль и глаза затянуло тьмой. Последняя мысль, которую успело родить угасающее сознание, звучала обидой – «Все-таки нашли меня гады! Ненавижу!»…

…

— Тихо-тихо! Павел Владимирович, успокойтесь! Вам сейчас лучше?

«Опять! Ну… Даже сдохнуть нормально не дадут, сволочи! И что вам еще от моего скелета нужно!».

— Кто вы? И где я нахожусь?

— Вы на базе особого авиаполка в палате санвзвода. Голова не болит?

— Вроде нет.

— Ну, вот и славно! Вам еще сильно повезло. Предыдущий владелец аппарата был низкорослым, поэтому вам прицелом подбородок и скулу зацепило. Практически апперкотом. Будь вы чуть пониже ростом, без глаза бы остались.

— Так я, правда, на базе?!

— Лежите-лежите! Вот вставать вам пока не надо. Сейчас вам принесут завтрак, а через час к вам капитан Полынкин обещал зайти. Так что постельный режим пока соблюдаем, а уж там видно будет.

— Спасибо, товарищ военфельдшер. В зеркало-то можно посмотреться.

— Вот, держите. Сколько угодно любуйтесь на свои приобретения.

— Да уж, «приобретения». Хороший такой синячок. Зубы-то целы у меня?

— Все ваши зубы на месте, не беспокойтесь. Лежите, отдыхайте…

«М-дя. Хороший отдых. Я вообще, хоть когда-нибудь научусь без приключений служить? А?! Или просто судьба у меня теперь такая? Впрочем, какую я сама и заказывала. За то теперь мне точно не до скуки будет. А чекисты… Гляди-ка! Даже пистолет у меня не отобрали, вон на спинке кровати ремень с кобурой висит. То ли сами меня провоцируют, то ли хрен поймешь. Ладно, руки мне не вяжут, в ребра не пинают, значит, живем и соблюдаем режим. Когда еще вот так полежать удастся? Стоять! Нахрен этот режим! Как там ребята?! Все ли вернулись? Потери есть?!».

Павла слегка покачнувшись, села на кровати. И, пытаясь унять моментально начавшееся головокружение, стала натягивать галифе. В который уже раз жизнь к ней постепенно возвращалась. И эта жизнь не терпела каких-либо послаблений для своего регулярно страдающего тела…

Аэродром был новый с едва укатанной полосой и армейскими палатками между двух небольших холмов. Эта площадка была специально удалена от Тамцаг-Булака десятка на три километров, чтобы уменьшить количество зрителей. А рассмотреть на ней можно было много всякого. Теперь, когда секретная полуреактивная техника вынужденно покинула свою авиабазу и на время стала бездомной, командование решило ввести специализацию и расширить планы испытаний. Командированный в Монголию Петровский предыдущим вечером уже получил благодарность начальства за отличное командование авиаподразделениями, прикрывшими северный плацдарм, и неожиданному новому назначению сопротивляться не стал. И хотя опыта руководства такой авиачастью у полковника не было, отказа тут быть не могло. Ни Горелкин, ни другие пилоты при всем желании не могли его заменить до завершения специальной операции НКВД, поэтому Петровский как коммунист просто очередной раз подставил свое плечо. Вот поэтому подчиненному полковнику «огрызку особого авиаполка» вместе с присоединенной к нему эскадрильей перехватчиков И-153, теперь предстояло продолжать испытания секретной техники отдельно от полка. Ну, а помимо испытаний, была у командования надежда, навсегда отвадить японских разведчиков от главного аэроузла советско-монгольской авиации.

Полковник оглядел выстроенный личный состав. Рядом с пилотами майора Грицевца, стояли семь пилотов особого авиаполка. Восьмым был он сам. Два десятка достаточно опытных истребителей. Правда, трое из них еще недавно были испытателями НИИ ВВС, но и у них уже был боевой опыт. Наверное, меньше всего современного боевого опыта было у самого полковника. Но у него был свой долгий опыт командования боевой частью ВВС и опыт боев на КВЖД. Так что, среди пилотов «зелени» не было, и состав группы оказался практически однородным. Недостатки знаний и опыта у одних взаимно компенсировались наличием таковых у других. Петровский вгляделся в лица отданных под его командование воздушных бойцов и почувствовал их нетерпение. У троих из подчиненных Грицевца на груди уже красовались ордена. Да и собственная звезда Героя на гимнастерке майора, казалось, должна была делать его в глазах сослуживцев полубогом. Между тем на лице комэска застыло выражение спокойного внимания. «Звездить» он и не думал.

«Да-а. Хорошие ребята мне нынче достались. Кабы не лучшие из лучших в ВВС. Гм. Вроде не особо зазнаются, вон, как галчата своей мамке в рот глядят. Значит, послужим с ними. Ничего, что орденоносцы, сработаемся…»

— Товарищи. Ваша часть уже имеет большой опыт боев в мае и июне. Да и сбитых у вас побольше, чем у нас будет. Многие из вас даже награждены орденами. Для нас большая честь служить вместе с такими бойцами. А служба у нас с вами теперь будет непростая. Сейчас мы вам расскажем о новой авиатехнике, которую вы пока еще не видели и в бою не использовали. Если честно, вчера вечером я и сам впервые опробовал это новейшее сверхсекретное оружие, хотя знал про него уже весной. Техника новая и для надежного освоения придется нам тщательно изучить тот опыт эксплуатации, который уже накоплен, и для начала я познакомлю вас с нашим главным инструктором.

— Капитан Супрун,

— Я.

— Выйти из строя.

— Есть!

— Вот, товарищи, прошу любить и жаловать. Капитан Супрун знает об этой технике не понаслышке. Мало того, что он испытывал образцы таких самолетов еще в июне под Москвой. У него на личном счету, помимо пары китайских трофеев, уже имеются два сбитых здесь в Монголии вражеских самолета-разведчика. Причем сбитых с помощью этой самой техники. Нам есть чему поучиться друг у друга. Вчера и сегодня капитан обучал меня запуску на самолете нового оборудования, предназначенного для высотного и скоростного перехвата. И вот теперь и у меня тоже за спиной имеются два небольших полета на мотореактивном истребителе И-14РУ. Этого, конечно же, еще слишком мало. И хотя сам я месяц назад видел работу еще самых первых таких ускорителей, все же самостоятельно запускать их в первый раз мне было немного страшновато. Но ведь мы с вами, товарищи, советские летчики. Мы не имеем права давать волю своему страху. Вот поэтому с сегодняшнего дня мы все начинаем учиться летать с реактивными моторами на крыльях. Кроме всего прочего, будем учиться держать в воздухе радиосвязь, и между собой, и с воздушными наводчиками. Вот в этом я сам смогу многим помочь, спасибо моему новому опыту. Начлетом нашей особой группы назначается капитан Супрун. Он и будет отвечать за освоение нашей группой новой техники и новых приемов воздушного боя.

Испытатель замер слева от полковника лицом к строю.

— А моим заместителем назначается всем вам хорошо известный майор Грицевец. Выйти из строя. Майор теперь отвечает в нашей части за организацию службы высотного перехвата.

Майор также вышел из строя и замер справа от Петровского.

— Товарищи летчики. Скоро, те из вас, кто первым освоит новую технику, станут пилотами боевых мотореактивных пар и звеньев. Уже с завтрашнего дня на боевом дежурстве будет находиться одна пара мотореактивных машин. И недалек тот день, когда вы, наконец-то, сможете обоснованно предъявить свой счет высотным японским разведчикам, до недавнего времени почти безнаказанно бороздивших своими погаными крыльями небо Тамцаг-Булака. А теперь, разойдись! Пойдемте, товарищи, знакомиться с матчастью…

После построения, поделенные на группы пилоты и техники, приступили к учебе. Таракановский провел занятие по конструкции и рабочим режимам ускорителей «Тюльпан». Два других пилота из особого полка показали старт на перехват «по-зрячему» со включенными «Тюльпанами». Сочетание ревущего поршневого мотора и свистящих ускорителей, закладывало уши стоящих у старта. Приложенные козырьком ладони укрывали от яркого солнца сощуренные глаза обучаемых и инструкторов, когда два оперенных парными огненными струями стремительных серебристых силуэта в считанные минуты практически исчезли из поля зрения. Вскоре две далекие белые кометы на десятикилометровой высоте выполнили несколько маневров и понеслись обратно. Потом пилотам И-153 показали стрельбу по буксируемому за УТИ-4 самодельному планеру из березинских пушек снарядами с инертными взрывателями. Так началось переучивание строевых пилотов ВВС на реактивную технику. Решение об этом принималось в Москве еще когда штурмовые «Кирасиры» прикрывали высадку десантников на центральном плацдарме. Видимо последние успехи в небе Монголии окончательно убедили высокое начальство в своевременности совмещения боевой работы по прикрытию главной авиабазы с расширением войсковых испытаний новой техники.

— Товарищ майор, можно вас на минутку?

— Слушаю, капитан. И давай уж, Степан, как договорились, без политесу.

— Добро, Сергей. Так как насчет «песни и пляски»? Покрутимся на учебно-боевых в порядке сплачивания нашего сборного коллектива? Тебе ж в тот раз вроде понравилось.

— Еще б оно не понравилось, если с вашими учебными пулями! А ваше реактивное чудо когда изучать?

— Да успеем мы еще. За один день оно все равно толком не изучится. А мы для начала общий уровень пилотажа на средних высотах подтянем. На десятке кэмэ все равно, совсем по-другому летается. Ну, так как?

— А давай! Жаль тут пара на пару не слетать. Очень это для поддержания боеготовности пользительно. Это что правда, оба здешних «Кирасира» через неделю отдавать придется?

— Правда, Сергей. Я собственно потому к тебе и подкатился. В два потока думаю учебный процесс запустить, чтоб простоев техники не было. Начлета нашего из особого полка помнишь? Его это метода.

— Методу испытаем. А начлета вашего, я слыхал, сбили.

— Да хрен там, кишка у них тонка. Выкарабкался Колун. Горелкин к нам в Баин-Тумен прилетал, рассказал, что тот из вражьего тыла И-97 на базу ночью пригнал. Так что рано его хоронят. Кстати, с реактивными ускорителями это он у нас первым японца завалил. Высотному бою я ж у него учился.

— Добро, Степан. Давай с тобой список пар для тренировок распишем…

В этот день каждый из обучаемых опробовал включение реактивных ускорителей на земле. А пятерым даже повезло слетать на имеющемся в летном парке новой авиачасти УТИ-4 с парой «Тюльпанов». И еще несколько пилотов слетали на отстрел учебных ракет. Не обошлось и без ЧП. При показе стрельб из блоков реактивных снарядов одна из ракет взорвалась в полусотне метров впереди УТИ-4, и часть шрапнельных пуль царапнула по учебному истребителю. По счастью ранений никто не получил. Лишь пристальный взгляд на лицо командира группы позволил бы увидеть несколько новых морщин у его глаз. Но некому было заглядывать ему в лицо, и Петровский не остановил процесса обучения. Следующим после этой аварии на отстрел учебных ракет по мишеням вылетел он сам. Допустить деморализации подчиненных он считал себя не вправе. На следующий день были запланированы первые самостоятельные вылеты на И-14РУ…

Своим наивно-интеллигентским взглядом гость, не мигая, уперся в глаза наркома. Несмотря на тронувшую его губы полуулыбку, сказанная им негромкая фраза сразу остудила праведный порыв собеседника.

— Михал Моисеевич, давайте, не будем ссориться. Мы ведь с вами оба на страну работаем. И я, так же как и вы, просто выполняю приказ партии. Или, может, Политбюро и подпись товарища Сталина для вас уже не авторитет? Ну, а распоряжение правительства обо всем этом выйдет в самые ближайшие дни.

— Я не понимаю, Лаврентий Павлович, откуда и зачем эта спешка в таком важном вопросе? До конца года мы и сами должны были определиться с бесперспективными проектами, и все силы бросить на наиболее удачные и многообещающие направления. И хотя конструкторы из вашего списка пока действительно не получили приемлемого результата… Но зачем же, вот так, по живому-то резать!? А вдруг они через месяц-другой дадут нам более-менее перспективную конструкцию. В общем, товарищ Берия… мне нужно еще полгода отсрочки по этому решению. В противном случае я собираюсь ставить вопрос о преждевременности таких решений на Политбюро.

— Вы, товарищ Каганович, как нарком, в своем полном праве. И ваш вопрос, конечно, можете ставить на любом уровне. Вот только сначала уже принятому решению подчинитесь, пожалуйста. Я бы сейчас мог аргументированно объяснить вам необходимость такой срочности запланированных работ… Но, к сожалению, список допуска к этой секретнейшей информации пока не может быть расширен. Надеюсь, вы меня понимаете?

«Опять эти «жюльверновцы» на себя одеяло тянут. Как будто мало им ранее выброшенных денег».

— Гм. Неужели за рубежом кто-то мог настолько обогнать наших реактивщиков? Да-да, мне отлично понятно, куда дует ветер. И все равно я не согласен с таким «обрезанием» НКАП. Нужны вам эти новые секретные самолеты, так расширьте БОК, и берите его под свое крыло прямо в составе НКАП. Даже завод «Авиахим» забирайте, а мы вас просто будем обеспечивать. Разве так не лучше?

— «Так» не лучше. «Так» скоро вся Европа и Азия будут в деталях знать обо всех перипетиях наших работ. И никакая секретность при таком «колхозе» не может быть толком обеспечена. Вот поэтому, «Авиахим» и аэродром «Подлипки» мы, конечно, у вас заберем. Но вот заводы, в основном, будем строить заново. Впрочем, в течение этого года пара старых опытных авиазаводов и часть одного моторного нам тоже пригодятся. И, между прочим, указанные в этом списке конструкторские коллективы вернутся в лоно вашего наркомата, сразу же, как только новая техника будет принята на вооружение. Так что, вы напрасно обижаетесь на оказываемую нами помощь.

Каганович насупленно уставился в лежащий на столе список. Крыть ему было нечем. Да и, честно говоря, это решение, как ни крути, снимало с его шеи часть ответственности за внедрение в серию новой авиатехники. Теперь НКАП всегда сможет отговориться от нападок тем, что часть перспективных направлений у него нагло забрали с применением грубой силы. И вот якобы из-за этого…

— Ну, так что, Михал Моисеевич? Может, нам с вами пока для начала уточнить сроки передачи?

— А почему вы, к примеру, группу Сильванского в это свое новое управление не затребовали?

— А зачем нам в работе с секретной техникой этот бездарный карьерист? Да-да, карьерист. Мы его не выдвигали, зато его словоблудие нами оценено в полную стоимость. На вашем месте, я бы, не дожидаясь провала его затеи, забрал из этого коллектива наиболее ценные кадры, и усилил бы ими другие КБ. Кстати, по части проектирования истребителей, я готов передать вам главные материалы войсковых испытаний нового вооружения. Судя по всему, итальянцы с немцами нас уже сильно обогнали по оснащенности крупнокалиберным авиационным автоматическим оружием линейных авиачастей. Так что наверняка вскоре последует решение ЦК о производстве истребителей и бомбардировщиков лишь с крупнокалиберным стрелковым вооружением.

«Весной тоже планировали подобное решение принять, но ведь не прошло. Может и сейчас только кулаками помашут и успокоятся. Гм. А, чего это он такой в этом убежденный?».

— Вы в этом уверены?

— Более чем. Оснащенный крупнокалиберными пушками Березина и Шпитального-Владимирова особый авиаполк уже записал в Монголии на свой боевой счет больше полусотни японских самолетов. Причем половину в воздушных боях, а вторую половину прямо на аэродромах. Результат, как говорится, налицо. А ШКАСы… ШКАСы тоже пригодятся. Например, для самолетов непосредственной поддержки войск.

— То есть, вы советуете нам прямо сейчас, еще до окончания испытаний новых образцов, начинать их всех переделывать под крупный калибр? А вы хоть представляете, сколько ШКАСов сейчас стоит на вооружении ВВС? Да никакие штурмовики столько не потянут! А что делать с производством?! А решение УВВС где?

— Михал Моисеевич. Ну что вы, что вы? С моей стороны это ведь просто дружеский совет. Как к этому относиться НКАП это ведь целиком ваше дело. Сумеете вместе с УВВС убедить руководство страны в преждевременности таких мер, да и на здоровье. Я ведь просто отметил, что полученные результаты свидетельствуют за то, что время этих решений уже подошло. А дальше вы уж сами…

— Хорошо. Что будет с техникой тех КБ, которые вы у нас забираете? «Под нож» их?

— Ну, зачем же сразу «под нож», часть из них, имеющих высокую готовность, используем для отработки новых моторов. Оставшиеся аппараты передадим в ЦАГИ, для выработки рекомендаций по новым конструкциям, или в другие КБ вместе с людьми для изучения и отработки конструкций. Например, что нам с вами мешает передать вместе с техникой и оснасткой часть коллектива товарища Яценко товарищу Поликарпову. Пусть они делают такой истребитель вместе. Проекты ведь схожи. Тем более что у нас есть сведения, что конструкция товарища Яценко, несмотря на имеющиеся на данный момент серьезные проблемы, немного более экономична по применяемым материалам. Они оба к тому же давно знают друг друга. У обоих большой опыт работы, так пусть обменяются новыми решениями и усиливают друг друга. Яковлева я бы на вашем месте с тем же Сильванским объединил, у них ведь у обоих прототипы еще далеки от готовности, но мотор-то общий. А вот объединение этих КБ может не только высвободить часть сил и производственных мощностей, но и возможно позволит вам резко ускорить сами работы. Ну, а часть специалистов дублирующих одинаковые функции мы, конечно, от вас себе заберем. Главное что работа по проектам из-за этого не встанет, а, возможно, даже ускорится. Мы ведь не стремимся все под себя подгрести, пусть и традиционные авиаконструкторы работают. Ведь нашей стране нужны новые самолеты всяких разных схем. Ну, а через годик-полтора уже станет ясно, куда там авиапромышленности дальше работать.

«Угу. «Не стремится он под себя все подгрести». Без ножа меня, мерзавец, режет. Через полгода не из него, а из меня будут на ковре душу вынимать за то, что результатов мало. Может, брату позвонить, чтоб как-нибудь через Самого на этого «слепня» надавил? А? Нет, если подпись Хозяина уже стоит, то без толку трепыхаться. А вот поторговаться с этим надо бы, или я не из Кабанов родом».

— Мы же на одном только организационном бардаке не меньше месяца потеряем при объединении КБ. Хоть на это время добавьте.

— А вы, Михал Моисеевич, на тот самый месяц введите для сотрудников этих КБ «казарменное положение», в связи с напряженной международной обстановкой в мире и особенно на Дальнем Востоке.

— Думаете, мне это разрешат?

— Обратитесь прямо к товарищу Сталину. Думаю, он вас поддержит. А сам я могу поделиться своим личным опытом. В нашем наркомате этот метод дает очень хорошие результаты. Ну, а тем конструкторам, кто не захочет, быстро настроиться на работу… Вы ведь можете и продлить их «казарменное положение».

«Все продумал, жук-навозник. Да и Хозяина уже, небось, убедил. Без этого он бы таким спокойным не был. А вообще-то пусть его… Кабы еще не застрял у него в горле этот кусище. Пусть давится».

— Гм. Ладно, я подумаю над этим. Вот только товарищу Сталину может не понравиться объединение Яковлева с другими КБ. А кого вы в первую очередь хотите переключить на ваши новые темы?

— Безусловно, первым пойдет КБ Сухого, он ведь и так по самые уши в теме. БОКовские Чижевский и Черановский тоже уже начали работать по нашим проектам. Москалева нам недавно отдал ГУАП. ХАИ мы забираем в полном составе. Из МАИ забираем группу Грушина. Их проект машины с носовым колесом для нас сейчас словно манна небесная. Этими материалами с НКАП обязательно поделимся. Ну и остались КБ Бисновата, КБ Болховитинова, и КБ Боровкова с Флоровым. Этих нужно переключать прямо сейчас. Идеи у них были интересные, но, по мнению экспертов, выжать их них сильно больше, чем уже достигнуто в короткие сроки не выйдет. А война ведь уже не за горами. Зато их участие в нашем направлении даст им возможность попробовать свои силы на самом острие авиационной науки. А стране это даст шанс серьезно обогнать Запад. Даже если наши конструкторы не успеют к началу войны запустить свои прототипы в серию, все равно СССР на этом время выиграет и наших зарубежных противников обойдёт.

— Вы так уверенно об этом говорите, словно бы уже знаете, чего там такого успели достичь наши противники…

— Поверьте, для моих слов есть серьезные основания. Своих «умников» из ЦКБ-29 мы ведь тоже всеми силами ускоряем. Времени, действительно мало, и нельзя нам сейчас разбрасываться.

— Меня радует уже то, что вы хотя бы, ни КБ Ильюшина, ни Таирова, ни КБ Микояна с Гуревичем, ни КБ Лавочкина с Горбуновым и Гудковым не трогаете. Наверное, в силу высокой готовности их конструкций.

— Мы их ПОКА не трогаем. Вот когда их прототипы выйдут на госиспытания… Тогда я снова попрошу вас поделиться с нами людьми. Вот тогда будем раскрывать нераскрытые таланты и из этих КБ. А взамен, я под подписку о неразглашении верну в НКАП часть специалистов, которые окажутся неспособными работать по новым темам.

— Хорошо. Будь, по-вашему. Я через неделю подготовлю вам списки передаваемых в ваше новое управление специалистов и производственных мощностей. И письмо в ЦК о целесообразности объединения близких проектов я тоже напишу. Только я прошу вашей поддержки по последнему вопросу. Там совершенно точно без боя пройти не удастся, хотя серьезный смысл в этом, наверное, есть. Хотя бы по части экономии денег и в плане обмена опытом. Ну как договорились?

— Договорились Михал Моисеевич. Нам с вами, как двум наркомам, всегда нужно договариваться и друг друга поддерживать. Мы ведь одно большое дело делаем…

Берия покинул кабинет наркома авиапромышленности, и ослабил галстук. Расслабляться было рано, но очередное «прирастание» его ведомства было уже не за горами. Впрочем, кроме расширения власти в ближайшем будущем маячил непочатый край работы. Теперь главным становилась четкая организация этого авиационно-ракетного «бедлама». А на очереди было продавливание в верхах решения о создании отдельного авиационного рода войск…

«Как же вы так, ребята? Знаю, что нет глупее этого вопроса. И все же, как я надеялась, что этого не случится. Понимаю, что война есть война. Но ведь наша особая эскадрилья до этого дня не теряла погибшими пилотов. Почему ж теперь?! А теперь у нас эскадрилья стала полком. Полком, который сразу недосчитался четверых. Да, вылет был тяжелый. Да, попали под сосредоточенный удар. Да, из старого состава потеряли одного Симончука. Веселый был белорус. И все-таки, как же так? Может, мы плохо учились? А? Может я где-то не доработала? И Кольчугин на плацдарме погиб. Эх, такой был замечательный дядька! Как же так? Может, зря я на плацдарме не осталась? Э-эх!».

Самоедство начлета прервал начальник охраны, прислав посыльного. Полынкин был сама любезность. Усадил за стол, своей рукой налил чаю. Заботливо спросил о здоровье, после чего предупредил о предстоящей встрече с кем-то из Москвы. Павла напряглась, перебирая всех, кто по ее душу мог прибыть из первопрестольной. Мысли путались, перескакивая с пятого на десятое. Собраться никак не удавалось. В тот момент, когда ей уже стало мерещиться, что сейчас ее столкнут с кем-то близко знакомым Павлу, и начнут ловить на нестыковках, дверь отворилась, и кабинет начальника охраны наполнился запахом «Красной Москвы» и громкими голосами гостей.

— Знакомьтесь, Павел Владимирович. Вот товарищи из НИИ ВВС за вашим трофеем прилетели.

— Синельников Алексей Викторович.

— Стефановский Петр Михайлович.

— Рад познакомиться, Колун Павел Владимирович.

— И мы рады… Павел Владимирович, а расскажете-ка нам, как вы этого «языка» захватили? Мы слышали, что вы для этого на лихом коне впереди атакующей цепи лично японскую оборону взломали, и целый японский штаб разнесли. Ну как, не обманули нас?

«Угу. Отыскался на мою голову юморист. Или это у испытателей «форс» такой, чужих пилотов задирать? Шиянов, правда, в отличие от вот этого «ероя» мог бы, наверное, уроки вежливости вести. А тут… Ты только глянь – прямо плакатный комсомолец мне, старой партийке, шпильки в трудовую мозоль вставлять пытается. Тебя бы, товарищ Синельников, на ту «окровавленную лярву» посадить, да между окопами по ямам заставить прыгать. А? Но агрессии вы от меня не дождетесь».

— Да, НПП с вами, Алексей Викторович, никого я в текущем сезоне не захватывал. Мало мне своих дел. Просто меня вот этой «восточной красавицей» за виртуозный «подводный пилотаж» прямо на поле боя наградили. Это ведь вы там у себя в институте бессмертные научные подвиги совершаете, а мы тут так – погулять вышли.

— Что, получил Леша?! Будешь теперь знать, как с монгольскими ветеранами шутить и задираться.

— Да, теперь я точно вижу, что Жора Шиянов, в вас не ошибся. На ваш острый язык, действительно, лучше не попадаться. Громов Михал Михалыч нам тоже про вас много чего рассказывал. Правда, больше по части ваших летных талантов.

— На скромность и кокетство, думаю, время терять не стоит. Может нам, товарищи, прямо к делу приступить? Чем сейчас могу помочь, один отчет по ускорителям и вооружению мы уже вроде в НИИ отсылали?

— Видели ваш отчет. И сегодня, пока медицина вас там мучила, даже успели с нашими ребятами Таракановским и Сорокиным уточняющие беседы провести. Так что теперь нас другое интересует. О ваших новых предложениях по развитию реактивного самолетостроения можете нам рассказать?

— А что именно вас интересует?

— Да все?! Все о чем вы уже думали или начали думать, но никому пока еще не говорили. Допуск к секретам реактивной техники у нас есть, вот читайте. Товарищ Бабич из НКВД нас уже предупреждал о вашем пиетете перед секретностью…

— Гм. Допуск, это хорошо. Правда, товарища Бабича я что-то не помню, ну да ладно. А почему сюда к нам с этими вопросами не инженеров прислали? Ведь им же, а не вам новые самолеты делать.

— Вообще-то и нас сюда с трудом отпустили. Мы же ведь, как и вы, такие же секретоносители. Да и мы сами вам сейчас ничего рассказывать не вправе. Кроме того инженеры-проектировщики сейчас делом заняты, они результатами испытаний ваших ускорителей сильно озадачены. И, кстати, чем это таким мы их вам заменить не можем? У нас ведь тоже квалификация инженер-пилот.

«А дядьки-то неглупые. Стефановский вон, помнится, один из самых наикрутейших пилотов в НИИ. Кабы не третий после Громова и Филина по авторитету. И «звено» Вахмистрова он поднимал, и много чего еще. Про Синельникова не помню, но тоже наверняка не пустышка. Чую, надо мне перед ними колоться. А то все больше сама ходы-выходы ищу, как бы своими знаниями поделиться. Подкрадываюсь, переживаю, как бы секреты не уплыли, а пока я сама с собой торгуюсь, время-то утекает сквозь пальцы. А тут мне на блюдечке две пары внимательных ушей из авиационной кухни вынесли, а я, понимаешь, носом кручу. В общем, конец метаниям, надо делиться и баста!».

— Петр Михайлович, вы можете не делиться со мной секретами, но попробуйте ответить, как вы считаете, когда первые полеты полностью реактивной техники начнутся?

— Гм. Это вообще-то вопрос вопросов. Лично я думаю не раньше середины-конца следующего года. А к чему вы это спросили?

— Убедиться хотел, в актуальности собственных идей, о которых вы меня расспросить приехали. А вы, правда, сможете все, о чем здесь говорить будем, донести не только до товарища Филина, но и до конструкторов?

— Мы, Павел Владимирович, конечно, связаны субординацией. «Поперед батьки» выступать мы не должны, но вот тут я вас успокою. Как пилоты-испытатели новой авиатехники, мы имеем право вести профессиональные беседы с конструкторами в рамках нашего уровня допуска к секретным сведениям. Так что…

— Гм. А вы хотите узнать, как получить летный образец полностью реактивного самолета до конца этого года. И заодно прошу вас ответить, сможете ли вы сами или через кого-нибудь продавить закупку авиатехники за рубежом?

— Гм. Ну и вопросы у вас. Узнать-то мы хотим, можете не сомневаться. Дураками были бы, если бы слушать вас отказались. Хотя и «свежо это ваше предание». Ну, а по закупкам авиатехники… Гарантировать, что пробьем эту беду, мы вам пока не можем… Но если дело того будет стоить, то все кабинеты обойдем и попытаемся добиться правды. Да, Алексей?

— А-то, Петр Михайлович! Нам же меньше бестолковой работы, если это дело выгорит.

«А что, ребята они бравые. Наверняка про них много хорошего даже Самому известно. Он же как-никак авиацию любил, и во все вникал. Может и выйдет у них чего-нибудь».

— Тогда отлично. До конца года я считаю вопрос решить просто необходимо. Разумеется, бесплатно или задешево этого не достичь. Денег и усилий потребуется прилично, но результат того стоит. Глядите вот сюда…

Взяв у Полынкина лист писчей бумаги, Павла за пару минут набросала три проекции аппарата. Пилоты оживились.

— Это не И-12 случайно? Только почему-то моторы у него жидкостные и шасси другое.

— Нет, товарищ Синельников. Это вообще не наш самолет. С И-12 его роднит только схема тандем, и на этом все. А называется он «Фоккер Д-23», и сконструирован в Голландии. Я в начале июня в Житомирском Центре воздушного боя делал обзор по самолетам иностранных армий, вот он мне среди материалов по голландской авиации и попался. Правда, в журнале было написано, что испытания его еще не закончены, но это даже хорошо. В идеале надо бы через какую-нибудь далекую южную страну заключить с голландцами договор на поставку двух планеров такого самолета без кабин, и без моторов (они у него слабенькие вроде нашего М-17). А вот шасси для каждого экземпляра желательно иметь два комплекта. Одно неубираемое «в штанах» и одно полностью убираемое. Дальше уже нашим советским конструкторам нужно будет с этими скелетами сделать следующее. Берем стандартную кабину, к примеру от того же И-16, и монтируем ее спереди гондолы фюзеляжа. Вот здесь, вместо переднего мотора, а в том месте, где должна была быть кабина и вместо заднего мотора, ставим прототип двигателя Люльки. Воздухозаборники к нему либо за головой пилота, либо в центроплан прячем. Причем желательно все наиболее удобные варианты компоновки опробовать, чтобы из них лучший выбрать. За пару месяцев это «чудо» вполне можно доработать до летного состояния и начать подлеты. Пусть хоть не в этом году, но в начале следующего прототип бы уже летал. А все материалы его испытаний с максимальной скоростью можно было бы передавать в конструкторские бюро, занимающиеся проектированием и постройкой уже полностью отечественных образцов. Вот так примерно. Вот тогда станет можно говорить, что мы обогнали весь мир и первыми взлетели на реактивной машине. А выглядеть она могла бы вот та-ак…

Оба испытателя склонились над набросками, с любопытством вглядываясь в незнакомые «хищные» линии будущего реактивного истребителя. Рукой разошедшегося «романтика реактивного полета», изображенному в проекции самолету были приданы стремительные черты. Явственно выделялись стреловидное крыло с аэродинамическими килями на концах, и «по-вампировски» вписанные в центроплан воздухозаборники. Первым нарушил молчание созерцания этого «народного творчества» Стефановский.

— А самим без иностранной помощи нельзя такой самолет построить?

— Можно, Петр Михайлович. Год на проектирование и утверждение макета. Еще год на «облизывание» в аэродинамической трубе, отработку механизмов. Третий года на испытания и постройку вторых-третьих экземпляров, да вы и сами же это знаете. Не дай Бог, разобьется один из них, еще полгода задержки. В общем, года через четыре самолет, возможно (!), будет передан в серийное производство. А на боевое дежурство первый авиаполк таких истребителей встанет лет эдак через пять. И это в лучшем случае, при условии, что руководство, раздосадованное трудно идущими работами по такому сложному самолету вообще разрешит закончить этот проект.

— Да-а, Павел Владимирович. А откуда у вас-то такая уверенность, что такой самолет вообще можно построить и испытать?

— Планер уже есть? Минус год. Двигатель уже проходит испытания на летающей лаборатории «Горын». Минус еще год-два. Кстати, «Горын» был получен точно таким же методом из почти готовой машины. Реактивный мотор Архипа Михайловича Люльки, конечно, к концу года полностью готов не будет. Но на несколько полетов нескольких испытанных на «Горыне» прототипов должно хватить. И самое главное, машина в этом случае появится намного раньше, чем у немцев и англичан. Помимо исторического значения, это еще даст фору нашим разработчикам, да и вам испытателям. А еще через полгода-год с вашей помощью появятся и полностью боеспособные реактивные самолеты. И к середине 41-го наша страна сможет против любого противника выставить никем еще в мире невиданное оружие. Ну как, убедил я вас?

Пилоты убеждаться не торопились. Вопросы следовали за вопросами. Беседа уже несколько раз шла по кругу. На очередной заход по дороговизне предложенного пути и источникам уверенности старшего лейтенанта, Павла немного резковато ответила…

— Товарищи, об этом можно говорить бесконечно! Да, я считаю, что теперь уже ни дня терять нельзя! Строить такие самолеты самим нужно. Денег стране на все эти опыты придется угрохать немеряно. Но время сейчас дороже любых денег, и даже если вы мне не поверили, я прошу просто донести мое мнение до конструкторов. Именно в целях экономии сил и времени я предлагаю проектирование новых машин совместить с отработкой принципиальных решений и стандартных узлов. Возьмем, к примеру, шасси. Насколько я знаю, харьковский «Горын» уже доказал на своем примере выгоды шасси с носовой стойкой для реактивных машин. Слышали от своих коллег?

— Слышали, хотя и не только одну похвалу. Это шасси еще дорабатывать…

— Было бы что дорабатывать, а доработать можно! И раз так, то имеет смысл выделить пару конструкторских групп, чтобы заниматься проектированием только этого агрегата, зато уже для всей палитры схем и весов реактивных аппаратов. Часть аппаратов наверняка будет с двумя моторами на крыльях, значит, шасси потребуется убирать в фюзеляж. Вот пусть и ищут пять наиболее выигрышных решений по уборке шасси в фюзеляж. Диапазон весов таких машин примерно ясен. От четырех с половиной до семи тонн, значит, чем быстрее будут готовы работающие прототипы таких шасси, тем легче остальным конструкторам будет компоновать свои опытные машины. Следовательно, эти машины быстрее выйдут на взлет. То же касается и кабин. Турбинные двигатели пока будут довольно слабыми, значит, машины будут одноместными и двухместными. Двухместные в качестве учебных и специальных. Например, ночным истребителям-перехватчикам желательно иметь в экипаже радиста-наблюдателя с мощной радиостанцией и морским биноклем. Ну, может еще какое оборудование дальнего обнаружения ученые создадут. Штурмовику и легкому бомбардировщику нужен стрелок-радист прикрывающий хвост. Высотному разведчику нужен оператор фотоаппаратуры. Вот она примерная палитра кабин, ее и делать для всех машин общую, чтобы можно было взять готовое для любого аппарата и не тратить время на изобретение велосипеда. И делать их надо удобными, чтобы пилот впустую время в полете не тратил и в неудобной позе не мучился.

— Кабины уже есть, кроме приборов там по мелочи и дорабатывать почти ничего не надо…

— Надо дорабатывать! Надо… И не только приборы и управление. Кроме всего прочего, для скоростных машин нужно продумать систему покидания пилотом аппарата на высоких скоростях. Сможет ли пилот на восьмистах километрах в час выпрыгнуть через борт или его сорвет с крыла и ударит о хвостовое оперение. Вот о чем надо думать! Если подходить к вопросу спасения экипажа серьезно, то надо городить что-то вроде катапульты. Чтобы пилота прямо с сиденьем выбрасывать из подбитой машины. Да так, чтоб он о фонарь кабины головой не убился. Пиротехникой там или сжатым воздухом, это пусть инженеры думают. А вот над техзаданием для них должны думать пилоты, мы с вами. Не надо сейчас оглядываться на УВВС, закажут они или не закажут. Вам как испытателям, как лучше с парашютом приземляться – мешком с костями или живым человеком? И если вы собираетесь сами оставаться живыми с вашим-то опытом, то почему ж вы другим пилотам, не имеющим такого опыта, в этом отказываете. А?

После отъезда испытателей в Тамцаг-Булак, Павла присела на ступеньке штаба авиабазы. Южный ветер куда-то отогнал комариное воинство, и она бы просто наслаждалась относительной тишиной. Вот только думы ее сейчас были не о покое и тишине, а о погибших в воздухе и на земле ребятах. На языке вертелись тысячи оправданий, но душа начлета не могла найти себе места…

«И что же теперь мне дальше делать? Куда теперь жить? Опять воздушному бою хлопцев учить? Ага. Меня бы кто-нибудь перед этим нормально поучил. Ведь сплошным самолечением пробавляюсь. А здесь уже и без меня инструкторов, как на пне поганок. Да не абы кто, а настоящие таланты выросли и распустились. Такие по летной педагогике три раза без передышки заткнут за пояс одного саратовского нахала. Вон, взять хоть Ваню Мещерякова, или того же Глинку… Да любому из них хоть прямо сейчас учебную часть вручай, только без дурного начальственного окрика сверху. Так они уже через полгода по целой эскадрилье асов выпустят. И в придачу за то же время сборник наставлений по воздушному бою для линейных пилотов настрочат. На кой хрен тут вообще старшему лейтенанту Колуну мельтешить, если рядом уже вот такие «знаменосцы» окрепли?».

Стылый сибирский ветер трепал крылья палатки. Нетронутый компот сиротливо замер рядом с пустой тарелкой. Павла безнадежно вслушивалась в хлопанье брезента, словно ожидая ответа на свои вопросы. Встряхнув обросшей головой, начлет особого полка, наконец, пригубил благоухающий яблочной прелью и мешковиной напиток, и начал новый мозговой приступ к генеральной цели собственного ближайшего будущего. В середине этого увлекательного процесса поступил приказ прибыть в штаб полка и остальные мысли Павла додумывала уже на ходу.

«Хрень какая-то. Может просто выдохлась я и отдохновения возжелала. Вроде того, мол, я свое полетала да постреляла, и пусть теперь другие этого блюда спробуют. И чего мне тогда? Гм. Тогда, может быть, пациенту имеет смысл вообще в Харьков вернуться? Георгию Федоровичу в жилетку всплакнуть, да и засесть в институтской тиши на кульмане профили и слои покрытий лопаток вычерчивать. Угу. Во-первых, все мои представления о технологиях производства ГТД прочно сидят на материаловедении 70-х годов. Тогда уже все было. И сплавы были, и сортамент, и «свистки с белками». И что это значит? А это значит, что мои передовые идеи, буквально через одну будут на полвека впереди паровоза бежать. Профессора-то, конечно, как на вундеркинда смотреть будут, и в соавторы косяками набиваться, а вот в практическом плане… Этими своими продвинутыми «фишками» я ведь только время бессмысленно изведу и средства от реальных проектов отвлеку. Конструкторскую-то мысль я вперед чуток двину, а вот серийное производство, наоборот, как ежика «Моментом» к полу прилеплю. Ведь если появятся более совершенные решения, то какой смысл промышленности тупиковые ветви развивать? Нет уж, товарищи ученые, лучше уж я вам по наиболее сложным узлам альбом возможных технических решений набросаю. И баста. А дальше вы уж сами. Это все у меня было во-первых. А что же, во-вторых? Гм…

А во-вторых, за то самое время, пока я там, на Украине своим мозгом сверкаю, история снова свои семимильные шаги прошагает. И снова на карте Европы, большая часть опять коричневым цветом покроется. С соответствующим запашком, разумеется. И опять «телега событий» к июню 41-го покатится. А там… Ну, подумаешь, чуть потолковей фрицев встретим. Ну сдадим мы им Смоленск и Киев месяцем позже. Ну и что? Что из-за этого радикально изменится? Несколько миллионов наших ребят в плен не попадут. Это конечно здорово. Эти люди послевоенной стране ох как еще понадобятся! Да только ничего это в глобальном смысле не изменит. Не успеет Вермахт свои коммуникации растянуть, ну может, блокады не случится. Вот это бы здорово. Но за лето осень и зиму, сколько они наших постреляют? А ведь на своей территории им снабжаться намного легче будет. А если, до кучи, герцог Мальборо за нашими спинами с Алоизычем снюхается? А? Как тогда всю эту баланду расхлебывать, и на какие потери в войне нам рассчитывать?

Или может лучше тогда мне сразу к Виссарионычу сунуться… Мол, совсем забыл, что там, на чердаке собственной памяти еще пара американских подарков завалялась. Типа там план "Ост", план "Барбаросса" и еще ликвидационный список наиболее ядреных тевтонских генералов и фельдмаршалов образца 1941-го».

Путь к штабу особого полка был пройден, и понурая фигура начлета предстала пред светлыми очами непосредственного начальства.

После битвы за плацдарм, накал боев в воздухе резко снизился. Но консилиум из командира особого полка, врача авиабазы и Виктора Михайловича, был в своих решениях начальственно тверд и логически убедителен. Свое раздражение очередной ссылкой в Учебный центр, Павла не скрывала, но сама это решение мысленно поддержала. Логика начальства была ей вполне понятна, и сама бы, наверное, так рассудила. Какой толк от недавно сбитого начлета в боевых вылетах, если он даже на земле мрачнее тучи бродит. Да еще и после визита испытателей в голове начлета полка появилось множество важных мыслей, которые требовали срочного конспектирования. По прибытии на аэродром Учебного центра, Павла сразу же после приветствий завалилась в выделенную комнату, и засела за составление отчета для ХАИ. Ясность мыслей обеспечила ей стремительное наполнение листов, и к утру пакет предложений был практически готов. И хотя вместо чертежей там были в основном карандашные наброски, заниматься наведением красот старший лейтенант не собирался. Незапечатанное послание было под роспись передано начальнику охраны авиабазы, с просьбой как можно быстрее переслать в Харьковский институт профессору Проскуре. Потом для начлета начались очередные учебные хлопоты. После пары учебных боев с японскими пилотами Павла, наконец, почувствовала, что недавняя депрессия стала потихоньку отпускать. Работа оказалась прекрасным лекарством для пережившей недавние стрессы психики пилота.

Японец снова и снова красиво уходил от атак. Подойти к нему на дистанцию захвата было непросто. И все же, уловив момент рассеянности противника, Павле удалось захватить рукава болтающейся на нем как на вешалке гимнастерки, вот только бросок ей не совсем удался. Уровень японца не стал ниже, но в этот раз она заметила мимолетную неуверенность противника.

— Вас что-то взволновало, господин капитан. Помните нашу беседу во время первой тренировки? В этот раз уже вам словно бы трудно сосредоточиться. Или мне показалось?

— Гм. Это все э-э… мелочи жизни, как говорите вы русские. Рад снова заниматься с вами. Ведь если мое мастерство застыло на том же уровне, то ваша техника с каждым разом все совершеннее и совершеннее. И я вижу, что вас можно поздравить не только с этим. Вам ведь присвоили очередное звание, господин старший лейтенант.

— Правильнее сказать вернули звание за примерное поведение.

— Гм. А я слышал, вы были сбиты и даже сражались на земле, прежде чем вернуться сюда. Это правда?

— Ну что вы. Я ведь всего лишь пилот, Огита-сан. «Потому, потому что мы пилоты – небо наш, небо наш родимый дом…» А на земле пусть воюют специалисты по наземной войне. Думаю, пары дней в окопах я бы точно не выдержал, так что мне несказанно повезло так быстро вернуться в строй.

— Ну что ж. Я весьма рад продолжить с вами занятия. И чтобы не перегружать вашу травмированную при аварийной посадке голову, я предлагаю вам сегодня поработать в технике ударов ногами.

— Со всем моим удовольствием. Только с вашего разрешения в этот раз не будем тратить время на ката, а сразу начнем отрабатывать прием ударов на блоки.

— Вы, европейцы, всегда слишком торопитесь. Впрочем, я еще в прошлый раз убедился, что основные ката карате-дзюцу вами уже в какой-то степени освоены. При всем этом вы предпочитаете бросковую технику дзю-дзюцу, и, на мой взгляд, достигли определенного совершенства именно в этом. Итак, вы готовы?

— Вполне.

— Что ж, тогда я атакую вас…

«А Валера-то снова в писательское и изобразительное творчество ударился. Пишет и рисует. Рисует и пишет. Давай-давай, чекист, совершенствуйся. Бумага-то она все стерпит… Ни хрена себе комбинацию капитан завернул! Даже не подступиться к нему. Гм. Будем думать, и искать, как нам капитанский хвост прополоскать…»

— Очень хорошо, господин старший лейтенант. Вам бы еще более тщательно отработать противодействие сразу нескольким противникам, и можно было бы уже и о первой аттестации поговорить… Может, мне позвать кого-нибудь из японских офицеров?

— Зачем далеко ходить? Валерий! Товарищ штурман-стрелок, предлагаю тебе с нами размяться. Ты как?

— Ты ж, Павел, вроде и один неплохо справляешься.

— Не до обид, однополчанин. Мне сейчас нужна твоя помощь, не откажешь?

— Что нужно-то?

— Да вдвоем вон с капитаном изобразить на меня атаку с разных сторон. Руками только имитация, а ногами попробовать вывести меня из равновесия. Работаем не в полную силу, но удары в корпус можно чуть посильнее. Сделаешь?

— И когда ты теперь за эти долги будешь рассчитываться?

— Во-первых, я бы на твоем месте свою биографию на чистоту рабоче-крестьянских корней все же проверил. Наверняка какие-нибудь лавочники или банкиры в том древе затесались. А во-вторых, мы с тобой за все твои подарки теперь долго в расчете будем. За тот самый раз, когда ты на двойку с плюсом отстрелялся. Еще не забыл, или уже память отшибло?

— Не отшибло.

— Ну, вот и «вертай взад» сдачу с моих платежей. Я ведь про чужие долги и не вспоминаю, пока мне квитанции к оплате не выставят. Так что снова без обид.

— Ну-ну, пилот. Ладно, станцуем.

— Господин капитан, вот ваш союзник по схватке, и можем начинать.

— Очень хорошо. Договариваться не будем, пусть все будет спонтанно.

Теперь уже Павле приходилось уворачиваться, уходя от атак. Гусак настырно пер вперед, то и дело, оставляя японца за спиной. Но вскоре картина схватки выровнялась, противники начлета стали нападать с разных сторон и все более скоординировано. Капитан снова плел кружева, и довольно успешно переходил в быстрые короткие атаки. Пару раз пропущенные Павлой удары попадали в бок, но чаще упирались в плечи и блок выставленного колена. Несколько ударов. направленных в шею Павла успешно приняла на блоки, и провела стремительные подсечки. Капитан сделал несколько замечаний обоим партнерам. Гусаку за потерю равновесия в стойке, а Павле за пропуск противника за спину. Очередной наскок Гусака был снова встречен прямым ударом ноги в живот. Еще через пять минут капитан попросил остановить схватку.

— Господа, я думаю, на сегодня мы уже достаточно позанимались. Разрешите поблагодарить вас за приятное времяпровождение и откланяться. Сегодня было очень интересно заниматься.

— Аригато, Огита-сан. Мы взаимно благодарны вам. Всего доброго, и до следующего раза. И тебе спасибо, Валера. Ну как, не слишком утомился?

— Нормально. А где это ты, Павел, японский освоил? Да и ката эти, японец говорит, ты еще до занятий с ним знал. Расскажешь откуда?

«Горбатого могила исправит. Попытался бы на чувствах моих сыграть. Или хотя бы по-японски спросил меня чего-нибудь. Так нет! Снова он в лоб вопросом как из рогатки зарядил, и ждет чего-то».

— Вот ты, Валера, сколько времени уже этих пленных японцев наблюдаешь? Небось, уже месяц скоро. А чему ты у них за это время научился? А? Или ты хочешь сказать, что нам комсомольцам у врага учиться зазорно?

— Допустим, не зазорно. Ну, а карате-дзюцу откуда? Где ты до этих японцев такие ката видал?

«Опять он за свое. Никак не успокоится наш чекист, что и так и эдак не получается у него словить меня за хвост. На все-то у меня ответы есть. Ай-йа-йай, какая трагедия… Прямо шекспировская. Так складно все у него было в докладной написано, и тут – на тебе. И секретную-то технику вражина угонять отказался, и перебежать не захотел, коварный гад. М-дя-я».

— А ты думаешь, есть прямо-таки фантастическая разница между ката из японского карате и тао китайского у-шу, тайского муай-тая или корейского таэквондо. Это ведь все лишь стойки и комбинации приемов. И я еще не ослеп, чтобы не видеть, как этот же капитан здесь с самого первого дня свою гоп-компанию гонял вот эти самые ката отрабатывать. Да и похоже это все местами и на китайский у-шу и на тайский муай-тай. Надо быть слепым или совсем ленивым, чтобы новый стиль не заметить и не попробовать, если его прямо перед твоим носом кажут. Ну, а свои «пинкертоновские изыскания», ты чекист сам проводи. Вот тут я тебе точно не помощник. Копайте, юноша, копайте, глядишь, чего и откопаете.

— Значит, отказываешься с органами сотрудничать?

— Высоко тянисся, гляди, порты лопнут. Насчет сотрудничества, ты бы сперва у Виктора Михайловича уточнил. А заодно узнай у него, одобряет ли он твою самодеятельность.

— Надо будет, уточню. Ты бы лучше сам не совал нос в чужой огород.

— А я и не сую. Пока чужие ноздри подмышкой мешаться не начинают.

Чуть было не начавшийся очередной поединок, был внезапно прерван вызовом начлета к телефону. Его телохранитель, покатав желваки под кожей, двинулся следом.

Майор Алешин был задумчив. Совещание в штабе ВВС его не впечатлило. Ни слова о «Буревестнике» на нем опять не прозвучало. Командующий Смушкевич своим сионским лицом вызывал у майора омерзение. Пока этот иудей распекал подчиненных за плохо организованную охрану аэродромов и неоправданные потери в живой силе и технике от ночных диверсий. Пока он потрясал кулаками и рычал на командиров ВВС, майор со спокойным лицом продумывал свою линию поведения на объекте «Феникс». Вчера его включили в состав комиссии. Сразу после этого ему удалось побывать на нескольких площадках аэроузла Баин-Тумен.

Стройные ряды вполне современных скоростных бомбардировщиков, аккуратно выстроенные на стоянках окончательно убеждали майора, что вчерашние друзья постепенно становились для Рейха серьезным противником-соперником в мировой экспансии. В Испании, несмотря на радужный финал, достигнутый титаническими потугами Вилли Мессершмитта, Люфтваффе почувствовало на себе острые зубы вполне боеспособного противника. К чести создателя 109-го можно вспомнить, что за время компании конструктор умудрился многократно доработать свой и без этого новаторский самолет, и сделать из сырой полугоночной машины с пулеметами, настоящего воздушного бойца, не имеющего на тот момент равных в мире. И все же даже в поединке с новыми «мессерами» русские не были легкой добычей. Сейчас майор с мрачным интересом осматривал советскую авиатехнику и организацию авиачастей. До настоящего германского орднунга здешний порядок явно не дотягивал. Дело было даже не в эпизодическом бардаке среди авиационного имущества, и не в регулярных матерных тирадах технического персонала. Просто даже сам облик людей в мешковатой военной форме был каким-то слишком затрапезным. Разве ж это солдаты?

А работа комиссии потихоньку налаживалась. На очередном аэродроме майор успел вывозить нескольких пилотов на спарке И-16 для проверки навыков пилотирования. Летать советские пилоты умели, тут найти криминал майору не светило. Зато через полчаса в одном из бараков он случайно наткнулся на нескольких неудачливых нарушителей. Пилоты и их командир были сильно подшофе. Видимо, отмечали недавний успех в воздушном бою…

— А ну, смирно!!! Вы что же это, сукины дети, прямо с утреца за воротник заливаете!? А?! А в это время какие-нибудь узкоглазые опять очередную хреновину нам готовят! Мало вы, что ли, за позапрошлую ночь просрать умудрились?!!! А?!!! Капитан, доложить мне о последних потерях в эскадрилье!

— Товарищ майор, в последних боях нашего полка, вверенная мне эскадрилья, потерь не понесла. Пара И-16 повреждены пулеметным огнем, ремонт их почти закончен. Лейтенант Васильев получил легкое ранение в плечо. Других потерь не было.

— Как это не было!!! А от обстрела с сопок диверсантами?!!!

— Это не у нас было, товарищ майор, а на соседнем аэродроме…

«Ничего. Отвертеться у вас все равно не выйдет. Я научу вас порядку. И если когда-нибудь в составе Люфтваффе появятся национальные авиагруппы из славян, то мы каленым железом выжжем из вас это разгильдяйство».

— Все равно это не повод пьянствовать прямо в расположении! Всем сегодня же написать объяснительные на имя начальника комиссии ВВС полковника Лакеева. Наказание вам определит командующий ВВС.

— Есть писать объяснительные. Разрешите идти?

— Идите.

Бойцы приданного комиссии взвода НКВД уважительно покосились на грозного авиационного начальника великолепного в своей строгости и приверженности уставу. Поездка продолжалась.

В новом кабинете ректора в «Померках» было тесно от посетителей. На влетевшего в помещение Лозино-Лозинского с улыбкой глядели глаза институтского начальства.

— Георгий Федорович, вызывали, случилось что-то?

— Нечего особенного, Глеб Евгеньевич. Если конечно не считать, что наш самородок очередную диссертацию прислал. И откуда такой напор берется у этого научного фонтана?

— Это вы про Павла? Письмо нам написал?

— Не просто написал. Вон целый сержант госбезопасности нам толстенный пакет привез, и расписаться за него заставил.

— И кого мы ждем? С содержимым-то ознакомиться можно?

— Не спешите. Вон наш «секретчик» товарищ Ильин уже тут, осталось только Архипа Михайловича дождаться и начнем.

Запыхавшийся Люлька вошел в кабинет ректора вместе с парой своих помощников. Кивнув коллегам, они быстро нашли себе место в углу, и приготовились слушать.

— Ну, наконец-то, уважаемые коллеги, мы все в сборе, так что можем уже и вскрывать очередной подарок от нашего далекого кудесника и его покровителей из НКВД. Так, гм… Глядите-ка, тут даже опись вложения имеется. Угу, Глеб Евгеньевич огласите нам, пожалуйста, сие послание. Лозино-Лозинский стал зачитывать список под иронично-довольные комментарии Проскуры.

— «Отказы МКД-3 и их причины».

— Это, пожалуй, вам с Архипом Михаловичем, и товарищам Козлову с Тарасовым. Так сказать, прямо с пылу с жару от товарищей монгольских испытателей.

— «Отказы блоков РС и их причны».

— Это снова вам и еще Батову с ракетчиками. Кстати, очень вовремя, а то он как раз на разработку пятидюймовых реактивных снарядов замахнулся. Вот пусть сперва этот опус и изучит.

— «Варианты размещение вооружения на Р-аппаратах».

— Это все мы вместе глядеть будем. Чего это там наш Павел опять напридумывал.

Каждая тема вызывала бурный обмен взглядами местного научного сообщества. Проскура шевелил усами, принимая от Лозино-Лозинского и передавая дальше очередную сложенную вдвое стопку листов.

— «Профили и крепление турбинных лопаток к ротору, и схемы охлаждения ступеней турбины».

— Это снова Архипу Михайловичу с помощниками. Но и я с интересом погляжу.

— «Применение подшипников разного типа в различных схемах ГТД».

— Опять турбинистам-двигателистам. А Павел этот, словно мысли наши читает. Очень интересно, чего он там придумал.

— «Общие схемы и варианты конструкций катапультных кресел».

— О! А вот это, уважаемые коллеги, чрезвычайно интересно! Испытатели пока только намеками нас осчастливили, а Павел Колун вон сразу свежими решениями сыплет. Это больше для меня и Анатолия Петровича подарок.

— «Принципы самолетных систем дальнего обнаружения и систем обнаружения в условиях пониженной видимости. И размещение таких систем на Р-аппаратах».

— Гм. Это вообще нечто из ряда вон выходящее! Прямо какие-то чудеса на постном масле. Мы тут даже не задумывались над этим, а он снова впереди на лихом коне. М-да-а.

— «Схемы опытных реактивных аппаратов на базе планеров ФД-23, Р-6 и ИП-1».

— Великолепно! Это всем нам, и Анатолию Петровичу в первую очередь. Сразу сажайте группу студентов с аспирантами делать расчеты и аэродинамические модели для наших труб. И чтобы без задержек!

— Сделаем, Георгий Федорович. У нас уже целый конвейер налажен. Большинство тем работ студентов к новой тематике ВУЗа привязано. Правда осенью это создаст проблемы с учебным процессом, но пока каникулы, это все лишь на пользу делу.

— Ну-ну. Читайте дальше, голубчик.

— «Комбинированные двигательные установки и схемы топливных систем для них».

— Это снова для Архипа Михайловича и его паствы.

— «Гидравлические усилители в системе управления аэродинамическими рулями, для компенсации повышенных нагрузок на рулях при высоких скоростях полета».

— Гм. Анатолий Петрович, это больше по вашу душу.

— «Ножевидные аэродинамические кили на крыльях, как метод компенсации срыва потока с крыла на высоких скоростях».

— Безобразие, уважаемые коллеги! Скоро студенты начнут нам исследовательские задачи ставить. Хоть кто-нибудь писал об этом? А? Анатолий Петрович?! В нашей-то трубе хоть что-нибудь об этом углядели?

— Явления срыва на скорости больше 800 действительно возникают. Мы уже начали думать об обратном V крыла и отогнутых законцовках. Вот только непонятно откуда у старшего лейтенанта такая прозорливость. Хотя, если он отрабатывал пикирование на высоких скоростях, то мог о чем-то догадаться.

— М-да. Ладно, что там дальше, Глеб Евгеньевич.

— «Перспективные варианты размещения на аппаратах воздушно-реактивных двигателей разных схем и воздухозаборников для них».

— Это снова общий подарок для всех нас. Ну что ж, товарищи, старший лейтенант Колун как всегда сверкнул своими талантами, а теперь уже наша с вами работа во всем этом разобраться. Но перед этим я предлагаю в подаренную нам бочку меда добавить нашу местную ложку дегтя. Кто зачитает обобщенный список отказов испытываемой техники? Прошу вас, товарищ Козлов.

— По объекту «Кальмар-2» только за июль произошло девятнадцать больших отказов. В самом начале было три случая разрушения подшипников качения, которые нам пришлось заменять подшипниками скольжения. Эту проблему нам нужно в Москве озвучивать, так как решение найдено лишь временное. Пять аварий были связаны с работой топливной системы. При повторном включении было три самопроизвольных возгорания топливной смеси в перегретых камерах сгорания. Одиннадцать раз зафиксирован отрыв лопаток турбины в замке крепления. Было повреждение кольцевой камеры сгорания деталями ступени компрессора. Ну и срыв двигателя на стенде, когда пожар в испытательном боксе тушили. И еще неделю назад на «Горыне» оторвавшейся лопаткой турбины был тяжело ранен инженер Вяземский.

— Кстати, как его здоровье?

— Врачи говорят, что руку ему спасут, но к работе приступит не раньше чем через полгода.

— Да-а, нелегко реактивные тайны в наши руки даются. В Подмосковье у «Горына -2» тоже ведь авария случилась. И как мы видим, монгольские подарки товарища Колуна прибыли к нам как раз вовремя. Глеб Евгеньевич! А что это вы там втихаря уже листаете!? А? Расскажите-ка нам, думаю, всем это будет интересно.

— Да вот, наткнулся у Павла на описание отказа «Тюльпана», связанного со стрельбой реактивными снарядами. Колун пишет, что при скольжении на крыло во время ракетного залпа, попадание пороховых газов ракет в воздухозаборники МКД вызывает прекращение горения и отказ ускорителей. Еще он предполагает, что сходную картину покажет стрельба из авиапушек, у которых стволы расположены рядом со срезом воздухозаборника ТРД или ВРДК. А для решения этой гипотетической проблемы предлагает свои идеи в отдельном разделе «Варианты размещение вооружения на Р-аппаратах».

— Ну, предполагать-то можно всякое. Фантазией его, конечно, Бог не обделил… Хотя и в логике старшему лейтенанту не откажешь. Гм. Кстати, коллеги, а ведь все его «предвидения», еще ни разу вроде бы «вхолостую не выстрелили». А? Ну если спорить тут не о чем, то полученное исследование, думаю, мы можем спокойно зачесть студенту Колуну как отлично выполненное курсовое задание.

Спорить с ректором действительно никто не стал, хотя ряд дилетантских суждений летчика уже давно комом стоял в горле научной братии. Реальными доказательствами правоты той или иной стороны научной дискуссии могли бы стать только успешные испытания, но до них еще было очень далеко. И поэтому ученым оставалось уповать на расчеты и продувки…

В помещении дежурного по штабу ВВС было довольно шумно. Несколько старших командиров явно ждали вызова к командующему, и между делом чесали языками. Один лишь вернувшийся из поездки по авиачастям майор Алешин, спокойно сидел, прислонившись спиной к стене. А вот мысли майора становились все менее спокойными. И хотя единственный источник тревоги – полковник Гусев пока что намертво застрял на Хамар-Даба, но цель майора была все так же далека. И досада от задержки все чаще донимала уроженца города Риги.

«Время идет, я уже могу спокойно докладывать вражескому командующему о промежуточных результатах проверки. Вот только разрешения на посещение секретной авиабазы мне таки и не дают. Опять ждать? Терпение, Франц, еще капельку терпения».

Видимо самовнушение майора обладало некими ему самому неизвестными волшебными свойствами, потому что буквально через четверть часа он стал свидетелем телефонной беседы, которая решительно поменяла ситуацию. Дежурный еще несколько раз довольно громко переспросил своего телефонного собеседника. А майор, наконец, почувствовал, что уже почти поймал удачу за хвост. Было настоящим везением услышать этот телефонный разговор. И теперь ему осталось лишь эффективно использовать его. Крутившийся тут же в приемной старший лейтенант госбезопасности улыбнулся ему как старому знакомому и отошел по своим делам. Майор тряхнул головой, отгоняя свои страхи, и поспешил на доклад к командующему ВВС.

«И все-таки это удача! Выдержка и терпение всегда приводят к успеху. Ну а сейчас, Франц, нам с тобой предстоит поучаствовать в любительской театральной постановке. Упустить такой случай я не имею права. Рейх мне этого просто не простит. А, значит, мы будем играть негодование».

— Товарищ комбриг, разрешите доложить.

— Докладывайте, майор, что случилось? Как результаты вашей поездки?

— Все вопросы по отдельности не стоили бы вашего внимания, но в сумме они дают неприглядную картину. Сначала взгляните вот на эти объяснительные, а потом я бы хотел доложить вам о наиболее вопиющем факте.

— Я сам решу что сначала, а что потом! Докладывайте о вашем факте.

— Этот факт скорее не мой, а особого авиаполка. Вам уже доложили о вынужденной посадке секретного истребителя?

— Какая еще посадка! Что случилось?!!!

— Во время перелета из Тамцаг-Булака на аэродром особого авиаполка, пилот решил потренироваться в стрельбе и разрывными пулями отстрелил лопасть винта. Вероятно, неправильно был настроен синхронизатор. Потом этот герой посадил машину, не выпуская шасси, на брюхо, и возможно, что-то еще повредил. Ну и в довершение картины этот деятель при посадке прокусил себе язык. После этого он не придумал ничего лучше, чем по полевому телефону ближайшей монгольской части открытым текстом обо всем, об этом сообщать дежурному ВВС. Кроме меня эту информацию только здесь в штабе ВВС могли слышать еще с десяток командиров и сотрудников штаба. Я считаю это вопиющим нарушением режима секретности.

— Дежурный! Бегом вызвать ко мне майора Горелкина! Я ему покажу удельное княжество. Он у меня узнает, что такое дисциплина в ВВС!

— Товарищ комбриг, я считаю, что любая задержка в этом деле недопустима и прошу направить меня с группой охраны для эвакуации самолета. Ждать майора Горелкина и его людей нельзя. Вражеские диверсанты могут воспользоваться этой оплошностью для захвата секретной техники.

По гримасе на лице легко читалось, что командующий ВВС и без того недовольный излишней самостоятельностью Горелкина, был взбешен, но и в какой-то степени и обрадован новым фактом. Решение этой проблемы в обход НКВД моментально стало для комбрига навязчивой идеей. Смушкевичу так сильно хотелось макнуть Горелкина и особистов в ими же сделанную лужу, что он, не раздумывая, отдал майору приказ возглавить операцию по возвращению на авиабазу секретного истребителя и доложить ему лично о результате.

— Значит так, майор Алешин. За вашу бдительность командование выражает вам благодарность. Вы будете отмечены в приказе. А сейчас немедленно берите с собой отделение чекистов, и пулей летите вывозить с места аварии учебный истребитель. Только вот кого бы тебе дать старшим по безопасности? Люди Бочкова моментально все под себя выгнут. Надо бы из приезжих кого…

В разгар кипения начальственного зуда, внезапное появление прибывшего с комиссией маршала Кулика старшего лейтенанта госбезопасности стало для комбрига новым долгожданным подарком судьбы.

— Товарищ комбриг, какие будут распоряжения?

– О! Ты-то мне и нужен. Собирайся, майор, через полчаса поедешь с майором Алешиным за аварийным аппаратом. В особый отдел я сам сообщу. Сроку вам дается на все одни сутки. Выполнять!

Франц с удивлением узнал того самого старшего лейтенанта, которого только что видел у стола дежурного по штабу. Вскоре наспех собранная спецкоманда была построена у автомашин. Смушкевич еще раз конкретизировал задачу. Назначенные для выполнения особой миссии бойцы и командиры должны были обеспечить вывоз приземлившегося на брюхо истребителя на авиабазу особого авиаполка. По дороге группа должна была пройти мимо аэродрома Учебного центра, и триумфально сдать аварийную авиатехнику нерадивому комполка Горелкину. Но это должно было стать всего лишь началом следующего этапа. Сладкая месть комбрига была уже почти осязаема, и потому в этот момент на лице его блуждала рассеянная полуулыбка…

— Товарищи командиры. Прошу подойти к карте.

Карандаш в руке командующего заскользил над пестрящими на карте пометками с номерами полков и бригад, и уперся в выступ южного плацдарма.

— Оперативная обстановка в районе всех трех плацдармов полностью под контролем наших войск. Сейчас войска северного и центрального плацдармов, оттеснив блокирующие части японцев, выдвигаются для нанесения удара в направлении южного плацдарма.

— А кто командует северной ударной группировкой?

— Комбриг Крутов возглавил сводную группу в составе семи батальонов пехоты, двух кавдивизионов и сводного мотоброневого полка. Навстречу сводной группе при поддержке артналета корпусной артиллерии наносят удар войска южного плацдарма в составе…

— А кто останется прикрывать центральный и северный плацдармы?

— Сводный полк майора Кольчу…

Лицо комкора Жукова закаменело, рука с силой стиснула карандаш. Командарм Воронов налил в стакан воды из стоящего на тумбочке графина, и протянул его командующему.

— Выпей, Георгий Константиныч.

— Благодарю. Простите, товарищи. Майор Кольчугин вчера скончался от ран в полевом госпитале Тамцаг-Булака…

Рука комкора потянулась к вороту гимнастерки, глаза предательски блеснули. В помещении повисла неловкая пауза.

— Георгий Константиныч, мы вместе с тобой скорбим по майору. Настоящий был коммунист…

— Не просто коммунист, товарищ маршал… Командир был отличный. Если бы не его выдумки, и отвага, могли и не удержать северный плацдарм. Я его после прорыва на замкомбрига хотел поставить, да вот…

— Мы можем продолжать?

— Так точно, товарищ маршал.

— Гхм. Северный плацдарм на все время операции прикроет сводный полк из бригады комбрига Крутова под командованием майора Васильева. Таким образом, в результате нанесения сходящихся ударов с плацдармов, штаб Первой армейской группы рассчитывает нанести поражение блокирующим наши плацдармы частям генерала Комацубары. Это позволит нашим частям укрепиться на восточном берегу реки, для развития дальнейшего наступления вглубь маньчжурской территории и глубокого охвата группировки противника…

— Но ведь Генштаб РККА пока не давал разрешения на пересечение границ Маньчжоу-Го. Вы что же, хотите новую войну начать?!

— Товарищи командиры, товарищ маршал. Новая война СССР не нужна. Но чтобы закончить старую войну… ту, которая идет сейчас. Для этого Первой армейской группе потребуется, как минимум, вывести из действия не прекращающую огня по нашим войскам японско-маньчжурскую тяжелую артиллерию, и все прифронтовые аэродромы. Именно поэтому, товарищ маршал, я прошу членов комиссии поддержать перед Генштабом подготовленный штабом Первой армейской группы план разгрома японско-маньчжурских войск на их территории.

— То есть на земле Маньчжоу-Го?

— Окружив противника, и разбив его по частям на прилегающей к границам Монголии маньчжурской территории, мы снимем угрозу продолжения войны. Без этого наши успехи останутся временными, и противник может попытаться перевести конфликт в гораздо более длительное позиционное противостояние. А такое развитие военных действий невыгодно в первую очередь для нашей страны.

— Товарищ Воронов, вам есть, что сказать по данному вопросу.

— В качестве альтернативы можно было бы отвести войска обратно за реку, чтобы не подвергать их длительному обстрелу с маньчжурской стороны.

— За реку?!

— Да-да, за реку. Это дало бы нам возможность перегруппироваться, и подготовиться к новым ударам противника. Тем временем, мы бы подтянули тяжелую артиллерию из Забайкальского округа и нанесли бы огневое поражение артиллерии японцев.

— Товарищ Жуков, как вам такой план?

— План был бы хорош… Если бы предусматривал сохранение инициативы за Первой армейской группой. В существующем виде, по данному плану такой инициативой будет полностью владеть противник. Кроме отрицательного политического значения, это отступление будет иметь и тяжелые оперативные последствия. Враг, наверняка, успеет перегруппировать свои силы быстрее, чем мы. Пользуясь разветвленной сетью железных и шоссейных дорог, он успеет сосредоточить значительные силы для нанесения нам мощного контрудара. Мы же затратим в несколько раз больше усилий и получим в несколько раз меньший эффект от перегруппировки. Товарищи, вероятно, уже знают, что плечо снабжения Первой армейской группы по единственной грунтовой дороге составляет семьсот километров. Это означает, что уход с восточного берега реки возвращает нас к условиям наиболее тяжелой начальной фазы столкновения. А потеря с таким трудом завоеванных плацдармов… за которые уже заплачено кровью, вынудит нас заново штурмовать их в гораздо менее выгодных оперативных условиях.

— Я, пожалуй, соглашусь с планом штаба Первой армейской группы. Врага надо добивать. До окончательной победы. Вот только достаточно ли сил для этого?

— Товарищ Воронов, у вас есть еще соображения?

— С планом штаба Первой группы можно и согласиться… Если, конечно, Генштаб подтвердит решение форсировать войну на этом ТВД, и если руководство страны будет готово к возможному обострению политической ситуации на Дальнем Востоке.

— Разрешите дополнить, товарищ маршал?

Маршал Кулик кивнул комкору Жукову, слегка покосившись на командарма Воронова.

— Штаб Первой армейской группы считает быстроту победы наших войск над противником важным фактором воздействия на командование японцев. После такого поражения они будут более сговорчивыми на счет заключения перемирия.

— Ну что ж. Хорошо. Я доложу наше общее решение в Москву, и сегодня вечером мы сможем продолжить совещание для выработки окончательного решения. Георгий Константинович, задержись, пожалуйста, остальные товарищи могут быть свободны.

Зал совещаний в штабном блиндаже опустел. Жуков замер у стола, сверля приехавшее из Москвы начальство хмурым упрямым взглядом.

— Слушаю вас, товарищ маршал.

— Я про Кольчугина с тобой поговорить хотел. Ты наградной на него уже подписал?

— Так точно. Считаю его достойным высокого звания Героя Советского Союза.

— Посмертно? Ну что ж, решение твое правильное, я поддержу. А остальных, с кем он воевал, когда подавать будешь?

— На затевахинцев еще вчера все было мной подписано и отправлено. А на кольчугинцев вчера почти все подписал, кроме одной нелепицы. Там практически анекдот вышел.

— Что еще за анекдот?

— Летчика одного над северным плацдармом сбили, так по представлению покойного Кольчугина, тому тоже чуть не Героя давать надо. Странная ситуация.

— И чего он там натворил?

— Да, говорят, в обороне намолотил больше роты японцев, подбил импровизированным оружием пять танков, один захватил и на нем прорвался к самим японским позициям, а потом помог в захвате вражеского штаба и батарей. Да еще после всего этого умудрился улететь обратно к себе на базу на найденном на вражеских позициях японском самолете. Не представление к награде, а прямо приключенческий роман какой-то. В общем, сведения требуют проверки, хотя представление к Красному Знамени написано рукой самого Кольчугина, когда его еще не ранило.

— Гм. Да, такое лучше пока не подписывай. Вызови-ка ты этого крылатого гусара прямо сюда в штаб, и все вместе на него и полюбуемся.

— Слушаюсь. Разрешите отбыть на узел связи?

— Иди, Георгий Константиныч.

Временно выделенное помещение для размещения Управления перспективных разработок НКВД, гудело от людского гомона. Совещание новоиспеченных начальников КБ, опытных заводов, испытательных лабораторий и научных отделов, кипело нешуточными разногласиями. Нарком грозного ведомства скромно присел за центральным столом между профессором Стечкиным и профессором Проскурой. Напротив него сидел начальник СТО Давыдов. Между ними расселись группами по интересам производственники, ученые, и от НИИ ВВС комбриги Филин и Громов. Мнений было множество, и уступать своих позиций никто не хотел. Нарком НКВД поначалу хмурился, наблюдая непримиримые споры. Но после выслушивания нескольких мнений выступающих, лоб наркома разгладился, а на губах его заиграла ироничная полуулыбка. Сейчас выступал главный инженер 135-го авиазавода, переданного в новое Управление всего неделю назад. Поддерживали его начальник СТО Давыдов и профессор Уваров, а оппонировали ему Анатолий Еременко с авиаконструкторами Павлом Сухим и Николаем Боровковым.

— Товарищи, я понимаю ваш энтузиазм по поводу перспектив получения реактивного самолета в следующем году, но давайте же мыслить здраво! Во-первых, 23-й «Фоккер» и сам еще толком не доведен, да и на продажу его пока никто не выставлял. Что это означает? А? А это означает, что купить его планеры быстро и задешево не удастся. Минимальное количество времени, которое потребуется на все эти махинации, это полгода.

— Где полгода там и целый год запросто вылезет.

— А я как раз об этом и говорю. Так зачем же нам без толку ждать голландцев, или наших заново спроектированных и построенных реактивных прототипов? Неужели же не найдется похожих отечественных конструкций полностью готовых или находящихся в постройке?

— Такие конструкции есть, но их соответствие требованиям данного проекта, мягко говоря, неполное.

— А что это за аппараты, нельзя ли поточнее?

— Можно и поточнее. Два года назад в Ленинграде на планерном заводе Осоавиахима конструктором Антоновым был построен двухбалочный грузовой планерлет ЛЕМ-2. Аппарат интересный и в целом подходящей нам схемы. Правда, конструкция его для данной задачи немного слабовата, поскольку не рассчитана на высокие скорости и перегрузки. Но зато в нем имеется большой грузовой отсек, который можно использовать для установки опытного реактивного мотора. Но тут нам придется столкнуться с коренной переделкой обычной схемы шасси, не соответствующей обозначенным ТТТ. Есть еще одна проблема – хвостовые балки на нем установлены довольно близко к миделю, и при скольжении реактивный факел может их задеть, что приведет к пожару. С оперением проще, после установки шасси с носовым колесом, его можно будет поднять до верхнего среза киля примерно как в «Горыне». Сам же планерлет с 38-го стоит зачехленный на приколе на запасной площадке ГВФ. Развития эта тема тогда не получила, но аэрофлотовское начальство еще не приняло по нему окончательного решения.

— Хм. Один планерлет, и это все что у нас есть?

— Ну почему же все. Есть еще одна сильно изношенная ленинградская двухвостка Гроховского и Рентеля Г-37. К ней раньше подвешивали грузы для экспериментов с парашютным десантированием. Возраст аппарата пять лет, многое в нем требует ремонта и замены. А размеры примерно как у разведчика Р-6, от которого при постройке было взято крыло. Шасси также с хвостовым колесом. Остальные машины пока только в проектах.

— Ну, вот видите! Вот это уже кое-что!

— Но ведь эти машины не годятся в качестве боевых аппаратов! У них же никакого развития не будет!

— Будет развитие! Сначала поднимем их в воздух, и научим летать на реактивном моторе. Потом…

— Для двухвостки Г-37 никакого реактивного «потом» не будет. С одним «Кальмаром» летать он не сможет. А два «Кальмара», установленные рядом в хвосте гондолы неизвестно как будут влиять друг на друга. Так что ему придется оставить моторы М-17 в балках и использовать его можно будет лишь для испытаний. А ЛЕМ-2 вероятнее всего придется каждый раз буксировать на взлете. Поэтому оба предложенных варианта не тянут на нормальный прототип боевой машины. И хотя работы по ним лишними, наверное, не станут, закупка ФД-23 все равно остается желательной. Вот так у нас получается, товарищи.

— Гм. Опять этот «Летучий Голландец». Но ведь это же, большие деньги…

— Еще бóльшие деньги стране придется тратить, когда противник выставит против нас свои реактивные авиачасти, против которых нашим ВВС придется держать двое большее количество самолетов. И все это, как вы понимаете, в постоянной суете, при необоснованном расходе моторесурса, огромном расходе горючего и частых потерях от внезапных авиаударов.

— Но за это время мы бы, помимо разовой экономии, выпустили бы тысячи обычных самолетов…

— Каких самолетов? Отстающих от противника по скорости на двести километров? И, кстати, учтите, что лихорадочные работы по сокращению отставания нашей авиации, начатые во время ведения боевых действий, дешевыми быть не могут по определению. Так когда нам лучше экономией заниматься, товарищ Давыдов, сейчас или во время боевых действий?

— Так что же у нас с вами получается? Выходит – и то и это придется делать?! Хорошая же у нас выйдет экономия!

Берия заметил поднятую слева от него руку профессора Стечкина.

— Говорите, Борис Сергеевич.

— Коллеги, к сожалению, все это так. Озвученные сегодня варианты лишь дополняют, но никак не заменяют друг друга. Кстати, вот такая отработка принципиальных узлов реактивного самолета на разных опытных аппаратах в дальнейшем позволит собирать из отдельных узлов прототипы. И, как следствие, экономия может оказаться весьма существенной.

— То есть, как дети строят разные башни из одних и тех же кубиков, так и вы хотите, не проектировать самолеты, а компоновать их из готовых частей?

— Совершенно верно, коллега. И хотя вы правы в том, что нормальный самолет новой схемы должен быть от начала до конца спроектирован под конкретные требования, двигатель и оснастку. Но в качестве временной меры, использование обсуждаемого метода позволит нашей стране выиграть лет пять. А пять лет в такой гонке дорого стоят…

— Но ведь это же безграмотно!

Комбриг Филин скорее ворвался, чем вошел в дискуссию, вызвав гримасы неудовольствия на лицах ученых.

— Да поймите же вы!!! Ведь к тому времени как наши противники только-только смогут выставить первые боевые реактивные эскадрильи, у нас уже будет опыт применения соединений боевой реактивной авиации. Да и новые уже полностью нашей разработки аппараты появятся. НИИ ВВС будет отстаивать закупку «Фоккера»!

Давыдов уловил недовольный взгляд своего «патрона», мелькнувший за стеклами очков, и забрал «бразды правления дискуссией» себе.

— Товарищи наши споры затянулись, а результата пока нет. Предлагаю подводить итоги. Кто готов? Георгий Федорович, прошу вас.

— Благодарю, товарищ Давыдов. Уважаемые коллеги! Здесь звучало множество разных точек зрения, и все они имеют право на существование. Между тем, как здесь уже совершенно справедливо говорилось, наша страна стоит на пороге большой войны. Это означает, что у нас, инженеров и научных работников, есть в запасе всего год, может быть два. После начала большой войны все силы и средства государства будут тратиться на выпуск серийной продукции и модификацию образцов техники, появившихся накануне. Это не означает, что мы с вами должны брать за основу кое-как спроектированную технику, и побыстрее ее внедрять в массовое производство. Такие «тяп-ляп-самолеты» превратятся в гробы для наших пилотов. Но нельзя нам и слишком долго растекаться мыслию по древу. Стратегически верное решение проектировщикам и промышленности нужно уже вчера. Если у страны нет пяти спокойных лет, то значит, наш с вами подход должен быть гибким. Сохраняя нацеленность на решение фундаментальных научных проблем, и на глубокую проработку первых реактивных прототипов, нам все же необходимо ускорить и практическую часть работ. В первую очередь, необходимо уже сейчас дать летчикам реактивные «летающие парты», на которых они получат опыт. В качестве такой конструкции мне понравился проект СТО, показанный товарищами Бартини и Дрязговым, созданный на основе пушечного ИП-1. Он отличается дешевизной и достаточным набором качеств будущей реактивной техники. Эту конструкцию нужно немедленно ставить на поток, тем более что берутся за основу готовые самолеты, подвергаемые лишь переделке. Не менее важной является одновременная с этим отработка элементов боевых самолетов на разных, в том числе мотореактивных, и уже полностью реактивных аппаратах. Такими элементами конструкции являются, как трехопорное шасси с носовой стойкой, так и кабина с катапультируемым креслом пилота и многое другое. Для отработки этих элементов годится множество конструкций. ФД-23, конечно, хорош… В первую очередь, удачным попаданием своих параметров в рамки ТТТ к боевому реактивному истребителю, а во вторую тем, что его не нужно строить заново, ведь этой конструкции уже два года. Но и без «Фоккера» уже можно начинать работы по установке прототипов реактивных моторов на бомбардировщиках и опытных машинах.

— А вы готовы сейчас озвучить наиболее сбалансированный план опытного производства реактивной техники.

— План опытного производства? Извольте. Излагаю вам мнение ХАИ. Во-первых, уже упомянутые учебные мотореактивные аппараты. Во-вторых, основной упор необходимо сделать на турбореактивные двигатели «Кальмар», имеющие высокий уровень готовности и способные вскоре разогнать нашу авиацию до скоростей порядка 800 км/ч. Для этого необходимо в течение трех-четырех месяцев решить наиболее острые проблемы, и выпускать его уже малой серией в десять-двадцать единиц в месяц, продолжая дорабатывать по модульному принципу. У нас как раз появились принципиальные решения выявленных ранее проблем, что дает надежду получить первые пока не ресурсные летные экземпляры уже к октябрю этого года. Именно эти моторы необходимо начать ставить на самолеты. На «Горыне» они уже своё отлетали, теперь на очереди Р-6, СБ, ДБ-3 и упомянутые коллегами двухвостки. Из малых аппаратов, для установки таких моторов годится ХАИ-2 бис. Эту конструкцию мы планируем получить из того же ИП-1, и тоже к октябрю. Шасси можем унифицировать с аппаратом Бартини. В-третьих, что касается прямоточных двигателей Меркулова, то для них, как и для «пульсара» Бориса Сергеевича есть более эффективное применение. Товарищ Дрязгов показывал нам свои эскизы больших крылатых ракет авиационного базирования. Делегация ХАИ считает это направление чрезвычайно перспективным, и предлагает развернуть этот проект в «Программу воздушных торпед и управляемых реактивных бомб». У страны есть готовые носители такого оружия, например ДБ-А. И хотя более скоростной ТБ-7 и превосходит ДБ-А по скорости, но последний более отработан в серии, и более прост. Установка на нем дополнительных ускорителей «Тюльпан», и некоторое улучшение аэродинамики позволит еще больше поднять его характеристики. Вооруженный парой таких крылатых ракет с 600 килограммами взрывчатки каждая, он мог бы решать задачи в районах, прикрытых сильной ПВО, не входя в ее зону действия. А целями для такого оружия могли бы стать крупные заводы и морские верфи государств-противников в будущей войне. Остальные планы мы сможем озвучить через полгода, когда начальные результаты будут получены.

Профессор, завершив выступление, занял свое место за столом. В конспекте наркома НКВД появилась новая строка – «Вопросы тактики применения реактивной авиации». А совещание продолжалось до глубокого вечера. И хотя еще не раз разгорались яростные споры по разным вопросам, но уверенность наркома в правильности формата проведенного мероприятия оставалась непоколебимой. Новое Управление пусть и со скрипом начинало свою работу.

У пленных было личное время отдыха, сегодня летали, в основном, русские. Вот и сейчас над головой то затихал в отдалении, то приближался рокот моторов. Капитан задумался об этом русском старшем лейтенанте. Это был настоящий враг. В воздухе и на земле он был очень опасен. И все же было в нем что-то знакомое. Он вел себя как самурай, воспитанный в духе Бусидо, и это привлекало к нему. Но капитан нисколько не сомневался в себе – случись им драться и он был готов убить этого старшего лейтенанта, но убить с уважением, как самурая, а не как варвара.

— Огита-сан, поступил первый сигнал от баргудского связного.

— Сегодня?

— Да, уже скоро. Пока охрана авиабазы не будет подавлена, они просили нас не вмешиваться. Среди синих фуражек будут русские эмигранты из спецотряда, поэтому убивать всех русских подряд, не придется. И еще… Сюда везут один боевой истребитель. Тот самый.

— Ты уверен?! Может мы тогда ошибались в наших гаданиях, и это все-таки именно учебные машины?

— Те, на которых мы летали – действительно учебные. Возможно, из самых первых серий. Но сама конструкция была явно сделана с запасом. Да и те заделанные места на стыке консолей крыла с центропланом. А еще помните, когда мы пытались сбежать из перевозившей нас машины. Я тогда видел на соседнем аэродроме готовый к вылету самолет. Он немного отличался от нашего учебного, и на нем были пушки. Связной называл их «Нагинаты».

— Я тогда тоже тогда его заметил. Значит, «Нагинаты»? Теперь ясно, зачем им потребовалось наше общество. Гм. И если эта «Нагината», которую везут сюда будет с пушками… Получается, наши спасители хотят, чтобы она попала в Маньчжоу-Го. Что ж, это хорошо. Такая цель делает нам честь. Хотя, если он был поврежден при посадке, не все у нас может получиться.

— Простите, но я думаю, повреждения самолета незначительные. Иначе наша готовность не была бы объявлена. Ведь боевых аппаратов тут до этого не было ни разу.

– Пожалуй, ты прав. Собирай всех! Сейчас будет наша последняя в плену чайная церемония. Для кого-то из нас она станет и последней в жизни. А кто-то, возможно, уже совсем скоро увидит своих родных.

– Да, господин капитан.

С самого утра что-то царапало душу. Тревога не оставляла капитана Полынкина, а вот причину ее он понять не мог. Часть и так постоянно находилась в боеготовности, в ожидании нападений диверсантов, но это тревожное ощущение появилось у капитана только сегодня. Даже в момент предыдущего нападения на базу он не чувствовал такого. Провожая взглядом развод на посты монгольского эскадрона, перебирал, что же его так зацепило, и все никак не мог понять. Монгольский лейтенант как всегда немного коверкал слова, но вел себя вроде бы обычно.

— Сердечно благодарю вас за приглашение, товарищ капитан. Мы уходим на посты, и сегодня снова будем защищать ваши аэродромы. Вечером увидимся при разводе.

— Удачи вам, лейтенант. Не забывайте поддерживать связь!

– Мы помним, товарищ капитан.

Лейтенант молодецким посвистом позвал своих цириков следовать дальше и уехал. Что-то в его поведении слегка настораживало, но начальник охраны списал все на очередной приступ мнительности. Эти монголы были проверенные. С момента предыдущего нападения на базу, именно этот эскадрон постоянно нес службу в окрестностях двух аэродромов, и пока с этими охранниками не было никаких проблем. Цирики на постах и в патрулях ежедневно менялись, попутно привозя с собой свежие газеты. И каждый раз они пытались всучить охране базы канистру кумыса. Капитан газеты забирал, а от кумыса всегда вежливо отказывался. Несмотря на умоляющие взгляды своих подчиненных, капитан был тверд в своем решении. Не то, чтобы он не доверял дополнительной охране, но привычка быть постоянно настороже его уже спасала в жизни. А командовать отравленными, сонными или сидящими со спущенными штанами бойцами он не собирался. Монголы сами отпивали тот кумыс, демонстрируя чистоту своего подарка, но капитан рисковать не хотел. Один раз эти защитники даже участвовали в прочесывании окрестностей в поисках наблюдателя диверсантов. Следы «смотрителя» действительно были вскоре обнаружены, но сам он в расставленные сети так и не попал. А монголы добросовестно докладывали о каждом своем действии. Но сегодня что-то было не так.

Группа наблюдателей уже несколько часов кормила комаров, осматривая окрестности аэродрома Учебного центра. Помощник Бочкова вспомнил недавнюю беседу со своим начальником.

«— Пусть Вяземский со своими их в городе пасет. А ты должен все время быть тут рядом. Слышишь меня, Костя? Мы не можем их упустить без ущерба. Успех должен оказаться для них настолько трудным, чтобы даже мысли не появилось, что все это наш подарок. Все понял?

— А чего тут непонятного, товарищ старший майор. Работаем на грани срыва, как в цирке на канате. Наших-то мы предупредили, а вот летуны бы там глупостей не наделали, из лучших побуждений.

— Ничего, не наделают, если начнут, разрешаю их слегка продырявить, желательно без жертв. Ну, все, ступай».

Внезапно воспоминания чекиста были прерваны из-за спины возбужденным рыкающим шепотом.

— Товарищ капитан госбезопасности, я их вижу!

— Хорошо, что ты их видишь, но плохо то, что кричишь об этом. Где транспорт их, где броня?

— Легковушка и полуторка вон за той сопкой мелькнули, а броневика не видно.

— То-то и оно, что не видно. Значит, вылезет он где-то ни к селу, ни к городу. Там, где мы его не ждем. А это, между прочим, пушка и пулемет. А монголов ты видел?

— Видел их обычные посты и патрули.

— Обычные?! Митрофанов! Я чему тебя, лентяя, все время учу?! А?! Пять минут тебе, чтобы уточнить информацию и доложить мне ее заново! Бегом!

— Есть, уточнить информацию!

«И когда он только повзрослеет? Я из него, понимаешь, нормального комбата ОСНАЗ готовлю, а он тут спит на ходу. Проспал усиление монголов. Кстати, не нравится мне оно, совсем не нравится! Что-то тут не так. Печенкой чую, не должно быть этого. Хотя вроде бы все та же самая часть. Товарищ комиссар Лхагвасурэн их как самых-самых надежных называл, да и монгольский полковник за них тоже ручался. Командир у них правда заболел недавно, и теперь другой за него приезжает, но подразделение ведь то же самое. Бред какой-то… И встали они в этот раз так, словно… Словно не наружу, а вовнутрь они обороняться будут. Это против кого же? Гм. Надо будет наш резерв к ним поближе расположить. А то сердцу что-то совсем неспокойно. И так мне все это не нравится, что хоть прямо сейчас подкрепления вызывай…»

— Марьянин, связь с капитаном Полынкиным.

— Минутку, товарищ капитан госбезопасности. Связь установлена. Прошу.

— Я «Мангуст», «Змея» приближается, выезжайте. Повторяю – выезжайте. Да уже. Ждем.

«Лучше пусть они к нам зря прокатаются, чем мы все вместе свою же приготовленную ловушку просрём».

Осназовец взглянул на часы, колонна охраны с танком должны были прибыть в течение часа.

Капитан следил за первой стычкой, которая должна была стать завязкой этой операции.

— Ваше благородие, господин капитан, баргуды увязли. Сейчас их там красные раскатают.

— Не так быстро, поручик. Баргуды тоже не дети. Кроме того их патрули сюда не допустят никаких подкреплений, а это для нас главное. Но вот затягивать бой с охраной крайне нежелательно. А мы пока сидим тихо и ждем.

— А почему мы вообще не захватили их еще на маршруте? Перестреляли бы эту горсть чекистов, и вот он, самолет.

— Во-первых, поручик, место его аварийной посадки нам было известно лишь приблизительно. Разминуться могли или наткнуться на какую-нибудь тыловую часть. Во-вторых, по поводу повреждений нет полной уверенности, что самолет вообще пригоден для полета. Пусть красные сначала сами проверят его, и приготовят к вылету, и вот уже тогда… А кто там перегонит его на место не так и важно. Нам-то все едино, что пленные японцы, что этот немец.

— Кстати как он там, не подстрелят его?

— Не волнуйтесь, баргуды обо всем предупреждены. Имитация налета полная. Их задача всего лишь ранить несколько чекистов, пробить скаты машинам и быстро отойти. А вот их вторая группа начнет уже вместе с нами.

— Господин капитан, может, нам уже пора выдвигаться на рубеж?

— Сам вижу, что пора. Не рычи, просто не спеша, разгоняйся. Приготовиться к стрельбе и ждать сигнала!

Диверсионная группа аккуратно и неторопливо занимала позицию вне зоны видимости аэродрома.

Колонна машин с погруженным в кузов одной из них хвостом самолета, уже почти приблизилась к аэродрому. В сторону людей и техники тут же развернулись зенитные пулеметные установки. Ствол «максима» выглядывал из-за выложенного мешками с песком бруствера. К головной машине, быстро подъехал мотоциклист и попросил предъявить документы. Документы были ему предъявлены, после чего колонна продолжила путь. Над аэродромом в это время раздавался гул моторов. Два учебных истребителя продолжали свою карусель. Сопровождаемые стволами зенитных установок, машины уже почти проехали аэродром, как внезапно началась стрельба. Зенитчики дернули прицелами и убедились, что огонь ведется не со стороны колонны. Наоборот, огонь по колонне и по аэродрому открыли совсем с другой стороны. Охрана колонны повыпрыгивала из машин и заняла оборону. Пара круживших над головами самолетов, быстро открыли огонь по засевшему в сопках противнику.

Бой был скоротечным. Несколько минут длилась пулеметная дуэль, но вот за дело взялись учебные истребители и пулеметная точка очень скоро замолкла. Машины стояли всего лишь в полусотне метров от КПП, и майор, делая вид, что так и надо громко скомандовал.

— Куницын, заноси раненых в постройку, пусть их там перевяжут.

— Товарищ майор, они нас не пускают. Говорят допуск на этот аэродром только по пропускам. Если нет пропуска, не пустят. Тут и на воротах вон написано.

— Как это не пускают. Они что там совсем охренели?! Охрана, кто тут старший?!

— Старший я. Ваши документы.

— Представьтесь, старший лейтенант или для вас уже Уставы не писаны?!

— Охраняя этот объект, я вообще не должен вести с вами разговоров. Указатели вы видели. Окрик часового слышали. Дальнейшие попытки попасть на объект я вправе расценить как нападение. Предъявите документы, товарищ майор. У вас есть разрешение на посещение данного объекта?

— Глядите. Вы удовлетворены, или вам подписи командующего ВВС на приказе недостаточно?

— У вас нет разрешения.

— Как это нет?! Что этот аэродром относится к особому авиаполку? Кто тут вообще командует?

— Я не обязан отвечать на ваш вопрос. Командует аэродромом капитан Горлов, а за охрану объекта отвечаю я, старший лейтенант Борисов. А вас прошу обратиться за разъяснениями к своему командованию.

«Я тебе покажу «к командованию». Жаль, что наша рация действительно разбита, а то можно было бы напугать его разговором с Смушкевичем. Еврей бы ему мозги прочистил. Впрочем, так даже правдоподобнее получается. Так я буду вправе потребовать телефонной беседы с командиром особого полка майором Горелкиным».

— Товарищ старший лейтенант, я ОЧЕНЬ ПРОШУ оказать моим раненым медпомощь и предоставить нам связь с соседним аэродромом. Хоть это вы можете сделать?!

— Товарищ майор, я еще раз вам повторяю, это секретный объект, и я не могу впустить вас на эту территорию.

— Лейтенант, вы вообще бой видели? У меня люди ранены! Кстати, это они отразили налет на ваш аэродром. А вот ваши «герои» в бою толком и не участвовали.

— Товарищ майор, я прошу вас предупредить ваших людей, что вы все под прицелом, поэтому, пожалуйста, не приближайтесь к территории аэродрома, и не делайте глупостей. Помощь вашим раненым окажут непосредственно на месте. Там, где они сейчас находятся.

«Если он будет стоять на своем, то вся миссия провалится. Нужно что-то придумать. Что?».

— Этого мало, товарищ старший лейтенант! С нами секретное имущество особого авиаполка, которое нельзя вот так бросать в опасности. А у нас пробиты шины у нескольких машин и повреждена рация. Доложите о нас вашему командованию. Я уверен, они не откажут в разрешении доставить его к вам. И если такое разрешение будет дано, то немедленно приступайте к ремонту аппарата. Так как, перевозить самолет по земле гораздо опаснее, чем перегонять своим ходом.

— Вы не можете отдавать мне приказы. Еще раз прошу вас покинуть территорию объекта.

— Ах, так, значит! Либо вы сейчас впустите нас на территорию аэродрома, либо нам придется уничтожить самолет прямо тут, во избежание его захвата врагом. А ответственность за потерю данного самолета нести придется не только мне, но и вам. Вам все ясно!?

Непроницаемое лицо старшего лейтенанта неуловимо изменилось, но глаза смотрели твердо. Он чего-то ждал, и майор пустился на последнюю уловку.

— Иванцов! Вместе с Куницыным, приказываю немедленно приготовить самолет к взрыву! Раненых оттащите в сторону.

— Есть приготовить к взрыву!

— Подождите, товарищ майор. Сейчас я созвонюсь с особым полком, возможно, вашу проблему удастся решить более эффективно. И все-таки прикажите вашим людям пока отойти от поста на двадцать шагов.

— Хорошо, мы будем ждать. Но через десять минут, не получив от вас никаких сигналов, я отдаю приказ о взрыве самолета. Иванцов, приказываю оставаться в готовности к подрыву аппарата.

— Есть оставаться в готовности!

Начальник охраны повернулся спиной к гостям и ушел в сторону штабной постройки.

«И вновь продолжается бой! Та-та-та-та. И се… Куда, Боренька?!!! И сердцу тревожно в хруди! И… И Боря… Ну такой молодой, и… А ну стоять! Стоять, я сказала! И юный ахтяпрь впереди! Э-эх! Рано тебе ишо, товарищ композитор… Ой, рано тебе меня по носу щелкать! Но в целом, уже намного лучше стало получаться. Еще пяток таких вот учебных боев, и ты для японцев в настоящую грозу превратишься. А ну-ка, давай еще разок».

Павла покачала крыльями и «Кирасиры» снова разошлись для следующего раунда воздушной дуэли. Начлет даже позволил противнику подойти на полкилометра, и слегка подразнив его маневрами, начал затягивать в ближний маневренный бой. Глинка уже привык к непредсказуемому стилю пилотирования своего наставника, и вдруг удивленно отметил, что перешедший в пологую спираль учебный истребитель подставился ему во всей красе. Это и обрадовало и встревожило старшего лейтенанта.

«Эй, Паша! Ты чего?! Я же уже на хвосте. Эй, с тобой все в порядке. А это еще что такое?!».

Висящий в прицеле «Кирасир» вдруг покачал крыльями и выпустил короткую очередь куда-то в окружающие аэродром невысокие сопки. Только теперь Борис заметил, что от одной из них в сторону их самолетов потянулась длинная пушистая веревка пулеметной трассы. Другая очередь прошлась в сторону ползущей по дороге вереницы автомашин.

«Вот и полетали мы с Пашей. Опять какие-то вражины на наш полк охоту ведут. И садиться нам пока нельзя. Мы ведь на выравнивании для этих диверсантов как на ладони будем. Пашка, командуй, я в правом пеленге за тобой иду».

Борис, качнув крыльями, пристроился сзади и сбоку. И начлет, заметив ведомого, уверенно повел пару учебных машин в совсем не учебную атаку на огрызающуюся тоже не учебными пулями вражескую позицию, спрятавшуюся в неглубоком распадке. Разрывные пластмассовые очереди кривыми змеями пропахали позицию пулеметчиков-диверсантов, и два светло-серых крестообразных силуэта исчезли за сопками. Исчезли, чтобы стремительным виражом вывернуться сбоку и зайти в следующую атаку. На выходе из атаки «Кирасиры» получили неприцельную очередь по хвостам, но практически без урона вышли из зоны обстрела. После еще одного захода, в коробах за противопожарной перегородкой, лязгнув подавателем, закончился весь невеликий запас учебных пуль. В последней атаке ПВ-1 уже грозно молчали, а самолеты практически брея сопки брюхом, вдруг выпустили шасси. Видимо кому-то под крыльями это действие показалось отделением бомб, и несколько человек бросились врассыпную, прямо под спаренную зенитную очередь охраны. А Павла увидев, что ситуация под контролем, покачала крыльями, привлекая внимание Бориса, и повела учебную пару на посадку.

Гусак первым встретил приземлившихся пилотов, и пока техники отгоняли самолеты в ангар, мягким кошачьим шагом сопровождал Павла с Борисом до штабного барака. В соседнем помещении аэродромного медпункта в этот раз было людно. Стонали раненые чекисты и охранники авиабазы. Суетился военфельдшер Никитин. Но в целом налет диверсантов обошелся Учебному центру на удивление дешево. В штабной половине сидело в ожидании несколько чужих чекистов. Незнакомый майор ВВС, тут же что-то громко докладывал Горелкину по телефону, ссылаясь на приказ командующего Смушкевича. Капитан Горлов – временный начальник учебного центра, прибывший недавно вместе с эскадрильей пушечных «ишаков», внимательно осматривал предъявленный ему вновь прибывшими приказ командующего ВВС Первой армейской группы. У дверей нервно топтался начальник охраны с двумя бойцами вооруженными пистолет-пулеметами Дегтярева. Ему явно не нравилось нахождение на запретной территории посторонних лиц. Капитан вернул майору документы и примиряюще проговорил.

— Товарищ майор, я все понимаю, но теперь за самолет отвечаем мы. Майор Горелкин отдал мне недвусмысленный приказ оставить самолет здесь. Вы свою задачу выполнили и можете возвращаться в штаб ВВС.

— Я сам знаю, куда мне возвращаться. И еще, согласно полученным указаниям, я должен убедиться, что самолет попадет в особый авиаполк. И кто мне подпишет документы о приемке техники, а?!

— Да не переживайте вы так. Винт на аппарате уже заменяют, скоро и перегоним его на базу и конец этой истории. А подписи вам начтех капитан Ванин поставит, когда доедет сюда.

— У вас есть связь со штабом ВВС?

— Связи пока нет, чинят. Но вы не сомневайтесь, все будет нормально.

— Я перестану сомневаться, когда своими глазами увижу, что самолет улетел с аэродрома, который только что обстреливали и который снова могут атаковать диверсанты. Скоро заменят винт? И что у него с шасси?

— Заменили. Лопнувшую покрышку заменили, так что шасси тоже в порядке даже не течет. Через час запланирован вылет.

— Кто перегонит машину?

— Старший лейтенант Глинка.

Павла удивленно уставилась на капитана, но поняв, что начлета без приказа тот не отпустит, мысленно согласилась с таким решением. Майор продолжал торговаться.

— Но перегонять вы начнете не через час, а в течение пятнадцати минут. Иначе я пишу рапорт комбригу Смушкевичу.

— Хорошо, товарищ майор. Вы прямо отсюда увидите, как он взлетит.

— Нет, я хочу быть на летном поле. И прошу разрешить там вместе со мной присутствовать старшему лейтенанту госбезопасности Лисицыну. Приказ командующего касается нас обоих.

— Ладно, дело ваше. Только оружие ваше сдайте бойцу охраны.

— Черт знает что такое, а не аэродром! Возомнили тут о себе! Забирайте ТТ, и выдайте мне расписку в приеме на временное хранение.

— Пожалуйста.

Чем больше Павла наблюдала за этой сценой, тем сильнее в ее голове дребезжало ощущение тревоги. Не нравился ей этот майор и НКВДшник его тоже не нравился. Вот раненые чекисты, лежащие в соседней комнате, ничего кроме сочувствия у нее не вызывали. Но вот эти красавцы… Павла подошла к столу и четко откозыряла временному начальнику аэродрома.

— Товарищ капитан, учебный вылет завершен. Самолеты получили незначительные повреждения, боекомплект израсходован полностью.

— А, товарищ Колун. Спасибо вам за помощь. Хорошо вы их пуганули, что те прямо под очередь зенитки подставились. Сейчас идите, отдыхайте. А старший лейтенант Глинка пусть пока готовится к перелету на базу.

— Есть! Товарищ капитан, мы с товарищем старшим лейтенантом Гусаком с вашего разрешения проводим наших гостей до самолета. Кстати, я как заместитель командира полка по летной части могу и подписать их документы на передачу техники особому полку сразу же после вылета лейтенанта Глинки. Думаю, капитан Ванин не будет в претензии.

— Хорошо. Передайте пока Глинке приказ на вылет.

— Есть.

Техники уже завели мотор «Кирасира». Павла стояла рядом и удивленно отметила торчащие из крыльев орудия. Это были не АПК-37. Судя по внешнему виду, орудия напоминали настоящие пушки конструкции Шпитального или другие. А маячащие рядом майор и старлей госбезопасности, поглядывая на самолет, о чем-то тихо разговаривали. При этом они как-то странно улыбались. В этот момент в голове Павлы щелкнуло, ей вдруг все стало ясно. Ее прикрытые от взглядов «гостей» стоящим впереди Гусаком пальцы сами собой отщелкнули фиксатор кобуры. В тот момент, когда Глинка, отдав честь, двинулся к самолету и уже поставил ногу на крыло, со стороны окружающих аэродром кустов вдруг слитно ударило несколько пулеметов.

Как ни готовила себя Павла к неожиданностям, а на бросок гостей все же среагировала с запозданием. В правых руках майора и чекиста сверкнули вспышками небольшие пистолеты, и получивший пулю Борис с простреленным бедром неловко скатился с крыла. Еще одна пуля прямо у хвоста свалила техника. Павла замешкалась. А вот Валера Гусак не посрамил своего ведомства, кувырком уйдя в сторону от трех пуль. Сразу после приземления выхватив ТТ, он парой выстрелов заставил своего липового коллегу укрыться за ящиком с песком. Другой техник подхватил Глинку под руку, оттаскивал его к баракам. При этом Борька бестолково пытался стрелять из ТТ, больше мешая своему спасителю, чем диверсантам. А вот Павле досталось перестреливаться с майором, прикрываясь килем самолета. Но из тонкого дюралевого киля плохое прикрытие и две пули прошли очень близко рядом с лицом. На ее счастье в не особо емком магазине миниатюрного «маузера» ее противника осталось лишь несколько пуль. Уловив замешательство майора, она бросилась в ближний бой. Майор не успел перезарядить оружие, как тренированное тело самбиста преодолело большими прыжками десяток метров, и сцепилось с ним накоротке. Оружие было быстро выбито из рук, и началась рукопашная схватка сопровождаемая ругательствами. Павла пропустила скользящий удар в ухо, но устояла. Приняв следующие удары на блоки, провела подсечку, и перевела бой в партер. И тут сразу же сказалось преимущество самбистской техники начлета над германо-французским боксом диверсанта. Через несколько минут ожесточенного сопения и рычания, майор выл придавленный к земле с заломанной за спину кистью. Все это время где-то рядом хлопали выстрелы перестрелки двух чекистов, а разбуженная новым налетом авиабаза суматошно отбивалась зенитными очередями и нестройной трескотней винтовок охраны. Павла лежала, придавив врага к земле, когда услышала за спиной торопливые шаги.

«Сейчас меня в спину отточенной железякой ткнут, или застрелят как зайца в огороде. А вот хрен им, а не трофей. Пока пилот их у меня, не станут они в меня стрелять. Или некому тогда будет «Кирасира» японцам угонять. А не зря ли я тогда вообще этого майора спеленала? Может, надо было, чтобы он улетел? Угу. И Борьку заодно подстрелил, гад…»

И Павла рывком завалилась на бок, прикрываясь телом майора. Тревога оказалась ложной. К лежбищу «борцов», держась за плечо, неуверенной походкой приближался Гусак.

— Ты как, Павел?

— Все в пределах нормы, товарищ чекист. Могло быть хуже, а синяки пройдут. Ты бы пригнулся, а то пули так и летают.

— Точно. Одна меня слегка поцарапала. Я-то своего завалил. А тебя, гляжу с уловом поздравить можно?

— Поздравлять друг дружку потом будем, когда живы останемся. И дай-ка я посмотрю твое плечо. М-да. Тоже мне «слегка», срочно перевязка нужна, а то кровью истечешь. Айда до ангара, там наши огнем прикроют, а я перевяжу.

— Нельзя, Павел. Лететь тебе надо, этот самолет нельзя им оставлять.

— Валера, не сходи с ума, кому он нужен. Пилот у меня вон уже траву жует. Давай быстрее перебежками, ты впереди я с пилотом замыкающим. Давай уже, а?

— Ладно, побежали. Только замыкающим буду я. Утащишь его? Тогда вперед, товарищ старлей!

— Хрен с тобой.

Нанеся мощный удар в голову своему и без того придавленному противнику, Павла вскочила на колено и, рывком закинув себе на плечо почти бездыханное тело, понеслась со всех сил к ближайшему ангару. Сзади раздавался мерный топот сапог чекиста. Несколько пуль просвистели где-то поблизости. Это нападающие и охрана базы продолжали обмениваться свинцом.

С каждым шагом кабанья туша майора все тяжелее давила на плечи. Наконец, живая ноша безо всякого почтения свалилась у стенки ангара. Расположенная в тридцати метрах левее между постройками зенитная спарка, все это время продолжала вести огонь по диверсантам. Павла окинула усталым взором поле боя. До взвода в форме цириков монгольской народной армии, видимо потеряв под зенитными очередями своих коней, пешим порядком пытались захватить ближайшие к краю аэродромные постройки, но залегли, прижатые пулеметным огнем. Рядом, прижавшись к стене ангара, тяжело дышал легко раненый лейтенант госбезопасности.

— Устал, Валера?

— Ничего, бывало и похуже. Мы здесь слишком на виду с тобой, надо в ангар прорываться.

— Сейчас дверь посмотрю, а ты за нашим клиентом пригляди.

— Лады, пилот, действуй.

Дверь ОКАЗАЛАСЬ открытой и Павла уже собралась взвалить на плечо диверсанта, как из-за угла выскочила группа монголов с карабинами. По ушам резанула резкая команда.

— Павел, уходи!

За окриком чекиста раздались хлопки выстрелов. Не отвечая, Павла, прикрылась телом майора и отступала к приоткрытой двери. Несколько пуль ударили рядом, Гусак кинулся вперед, закрыв собой и, часто стреляя из ТТ. Двое диверсантов споткнувшись на бегу завалились вперед. Павла лихорадочно перезаряжала расстрелянный у самолета ТТ. Запасная обойма, наконец, заняла свое место, щёлкнул затвор. В этот момент Гусак споткнулся и зашатался, продолжая целиться в бегущих из ТТ, а монголы с коротких остановок били по нему из своих карабинов. Он успел сделать еще два последних выстрела и упал на бок. Павла взвыла гиеной, и, не целясь, отправила половину магазина по оставшимся втроем монголам. Двое из них бросились за укрытия, а один так и остался лежать на земле. Бросив на землю захваченного майора, напружиненная фигура старшего лейтенанта кувырком перекатилась к упавшему чекисту, и, закинув его на плечо, на полусогнутых кинулась к двери ангара. Заскочив внутрь, Павла услышала стрекот зенитной спарки. Быстро выглянув, наружу она заметила фонтаны земли, встающие между отступающими диверсантами.

«Что? Не вышло у вас ребята! Теперь нужно бы забрать того шпиона, и посмотреть Валерку. Может, и не все еще потеряно с ним».

Майор оставался там же, где был ею брошен, но видимо, уже начал очухиваться, и неуклюже пытался вставать на руки, тряся головой.

«Куда, гад?! Я тебе разрешала вставать? А ну на землю, сволочь!».

Бронемашина удачно приблизилась к постройкам и теперь спокойно давила огнем очаги сопротивления. Вот замолчал спаренный «максим» зенитчиков.

— Вашбродь, зенитная установка подавлена.

— Где?

— Там, между сараями.

— Вижу. Добро, братец, продолжайте.

Капитан Тырсов разглядел в бинокль упавшие тела, одетые в хаки. Из ангаров раздавались отдельные винтовочные выстрелы охраны, но баргуды уже плотным полукольцом охватили оставшиеся очаги сопротивления и перебежками приближались для окончательной зачистки аэродрома. Получив полуторадюймовый снаряд, только что заткнулся «максим» пулеметного гнезда, расположенного на въезде со стороны дороги.

— Ну, вот и все. Подать команду японцам!

Тоскливый волчий вой раздался над затихающим местом боя.

«Все! Вон она, гребаная большевистская «Нагината». Стоит себе спокойно на полосе, и даже винт ее крутится. Теперь главное, чтобы ее не захватил какой-нибудь краснозадый, или не испортил. Но мы им этого не позволим».

— Господин капитан, команда пленным подана. Ответ получен, они скоро выйдут.

— Очень хорошо! Не давать красным поднять головы! Усилить наблюдение. Самсонов, вперед.

Где-то недалеко раздавались выстрелы, но в бараке пленных шум боя был едва слышен. Тонкий осколок стекла, исполнив свою роль, вернулся в карман комбинезона поручика Амано. В гостевой чаше, которую еще недавно уважительно поднимал вернувшийся с фронта русский офицер, сейчас алела кровь пяти пленных самураев. Рядом белели узкие куски чистой простыни. Еще через минуту на сером одеяле кровати лежали уже пять белых повязок с алеющим свежей кровью восходящим солнцем.

В смотровом окошечке снова мелькнули глаза охранника, но ничего подозрительного не заметили. Пленные продолжали свое чаепитие. Неожиданно где-то поблизости заунывно завыл волк. Мужчины замерли, не донеся чаши до рта. Наконец, капитан первым неторопливо допил свой чай. Поставив чашу на циновку, он поклонился. Участники застолья повторили его жест. Все поднялись и замерли. Капитан поочередно встретился глазами со всеми, и негромко произнес.

— Офицеры императорской армии и флота, наш час настал. Мы долго ждали его, и теперь все в руках небес. Самурай должен всегда быть готовым к смерти, и каждый из нас готов. Я не спрашиваю, кто из вас передумал, потому что верю, что таких среди нас нет.

При свете единственного дежурного светильника лица пилотов казались высеченными из камня.

— Мицутоми и Такамацу вы вдвоем идете через окно расположенное под самой крышей барака. Окно маленькое, но рядом ослабленная доска, и вы оба самые худые из нас. Это, конечно, опасный путь, зато там вас никто не ждет. А мы пробуем прорваться здесь. Я, Конда и Амано берем на себя часового у выхода. Это наш с вами путь. Путь воинов, чья жизнь принадлежит императору и стране Ямато…

В распахнутом вороте потертого советского летного комбинезона надетого на щуплую фигуру капитана, белела нарезанная из простыни повязка с запекшимся от свежей крови алым восходящим солнцем. Такие же повязки появились на шеях всех японских пилотов. Пилоты снова склонились в ритуальном поклоне, быстро выпрямились, и две небольшие группы быстрым шагом двинулись навстречу своей судьбе.

Часовой в тамбуре, наверное, услышал шевеление и замер на месте. Капитан решил, что их уже ждут, и хотел было подать знак идти вслед за первой группой. Но вот его взгляд встретился с взглядом младшего лейтенанта флота. Тот медленно поднял до уровня глаз пятидюймовый отточенный гвоздь и мотнул головой в сторону тамбура. Капитан секунду помедлив, кивнул ему. Секунды тянулись резиной. Они уже стояли вплотную к стене тамбура, стараясь не дышать. Видимо их действительно ждали. Открывая дверь, этот охранник зажег свет в бараке, поэтому стремительный рывок Конды вдоль стены ангара был ему отчетливо виден. Часовой успел резко бросить цевье карабина вперед, пытаясь стволом отбросить японца. Но тот, отбив локтем ствол оружия в сторону, увернулся от резкого слитного движения приклада в лицо. Поднырнув под удар, он сам нанес левой рукой с зажатым в ней гвоздем два резких колющих удара в шею противника. Из горла охранника послышался булькающий клекот, и он повалился на землю, трясясь всем телом. Еще минуту его корежила судорога агонии, потом тело выгнулось дугой, дернулось еще пару раз и затихло. Конда нанес часовому еще один глухо прозвучавший в тишине барака удар в область сердца, и вытер гвоздь об одежду мертвеца.

— Можно идти дальше, господин капитан.

— Ты хороший воин, Тахиро. Если выживем, я подам рапорт о твоем награждении.

— Благодарю, господин капитан, но сейчас нам нужно спешить. Самолет уже ждет нас на старте, все должно быть, как нам обещали…

Истребитель, действительно одиноко стоял на полосе. Его винт еще продолжал вращаться. К покинувшей барак группе пленных из-за угла приблизился тот самый монгол, что привозил воду, и на плохом японском спросил.

— Что с часовым?

— Мертв.

— Господа, видите тот самолет. Это пушечный истребитель «Нагината». Вам нужно спешить, пока не подошли подкрепления с соседнего аэродрома, долго мы их тут не удержим.

— Хорошо, вы сделали свое дело, дальше мы сами.

Стрельба ненадолго усилилась с другой стороны, и пленные успели преодолеть большую часть пути. Мотор «Нагинаты» продолжал вращать двухлопастной дюралевый винт на малых оборотах, когда трое японцев уже почти добежали до аппарата, молясь Аматерасу, чтобы «американо-советская звезда» ненароком не заглохла…

Броневик старался успевать повсюду. Спустя четверть часа ему удалось подавить большинство огневых точек красных. Капитан мог бы быть доволен, но его неожиданно окликнули.

— Вашбродь! Зенитная установка справа!

— Ты же сказал, что подавил ее огнем!?

— Кто-то заменил пулеметчиков, и сейчас ведет огонь по баргудам.

— Орудию разнести эту пулеметную точку.

— Господин капитан, глядите! Слева за сопкой… танк. Мы опоздали!

— Я тебе дам, опоздали! Расстреляю ……! Фельдфебель с пулеметом, выпрыгивай на ходу. Сбей этого краснозадого, что сидит между сараев! Что хочешь делай, но помоги баргудам захватить полосу. А мы пока с этим коммуняцким трактором разберемся.

Секунды тянулись резиной. Т-26 еще ехал по дороге, но уже было видно, что совсем скоро он выйдет на дистанцию пушечного залпа. И спустя несколько минут четвертьавтоматический «советский Гочкис» неэкономно стал укладывать свои чугунные снаряды в сторону наиболее серьезного из противников. За танком виднелось несколько автомашин с пехотой, съехавшие с дороги, чтобы обойти аэродром с другого краю.

— Самсонов! Что там сзади?!

— Вашбродь! Японцы уже пробились из барака и даже сняли часового! Кто-то из монголов показывает им «Нагинату», сейчас побегут на поле.

— Отлично! Прикрыть их огнем. А ты крути руль живее, мерзавец! Не видишь, он, гад, уже пристреливается!

Снаряды продолжали рваться с обеих сторон все ближе и ближе к борту. Один раз мелкие осколки пробарабанили по кормовому листу машины. Артиллерист броневика снова ответил из пушки, и с третьего снаряда даже попал по лобовому листу танка, но легкий снаряд ушел в рикошет.

Очереди не давали ей подняться. Придавленный к земле контуженный майор что-то неразборчиво рычал, то и дело, мешая родные русские матерные с не менее знакомыми «швайн» и «шайзе». Видимо Павла сильно приложила его первый раз, если он даже забыл о конспирации. Павла снова посильнее ткнула его лицом в землю, и еще зарядила для порядка по почкам. Пока «клиент» оставался расслабленным, его руки за спиной были быстро и сильно стянуты ремнем от его же галифе, а сами галифе оказались спущены ниже колен. Теперь можно было и осмотреться.

Но нормально осмотреться у нее снова не получилось. Огонь по аэродрому шел с нескольких сторон. Вот раздался гул мотора, и из-за угла барка показался зеленый борт незнакомой бронемашины. И хотя на ее борту красовалась рыжая пятиконечная звезда, но направленный на бараки ствол не оставлял сомнений – это были враги. Меняющие ленты зенитчики, быстро захлопнули крышки ствольных коробок и дернули на себя рукоятки взвода. Громкая спаренная очередь высекла искры из украшенного уродливыми заклепками борта. Пули отскочили от брони, а цилиндрическая башня не спеша довернула пулеметный ствол на замеченную угрозу. Спустя пару секунд строчка семиграммовых японских пуль перечеркнула обоих зенитчиков, разорвавшись внутри сломавшихся человеческих тел чертополохом мелких осколков. Пальцы убитого наводчика так и не выпустили рукоятку наведения, стволы «максимов» лениво и удивленно уставились в небо. А башня все так же равнодушно отвернулась от неинтересной ей теперь зенитной спарки, нацеливаясь на новый объект. В застывшем от ужаса сознании начлета, крутилась безумная мысль – «Как в том фильме про Чапаева. Один в один ведь снято. Опять пулемет против бэтэра! Опять! Зачем же опять!? Зачем!?? Ну, зачем снова!?».

Под прикрытием огня броневика сразу несколько диверсантов успели прорваться на летное поле. Сменившее военный психоз, оцепенение Павлы длилось лишь секунды. Рассеянно мотнув головой, она, наконец, сумела оглядеться. Броневик, прекратив огонь по аэродрому, развернул свое орудие куда-то в тыл. Рядом с ним то и дело вставали разрывы. Там в обход сопки без дороги выезжал знакомый контур пушечного Т-26. Вот несколько полуторадюймовых снарядиков разорвались совсем рядом с ним. Вот еще один даже чиркнул по корпусу, но пробить его не смог. «Советский Виккерс» лениво ответил несколькими выстрелами, и рядом с бортом броневика встал новый невысокий куст разрыва.

Отметив для себя, что вражеской броней уже есть кому заняться, Павла подбежала к спарке и обратила свой взор на приближающиеся группы солдат в монгольской форме. Со второй очереди нападающие залегли. Но вот, с той стороны, куда уехал броневик уже в направлении Павлы ударил короткими очередями ручной пулемет. Когда пули стали ложиться слишком близко, ей пришлось укрываться за телами убитых зенитчиков. Враг бил обычными нетрассирующими пулями и Павла не сразу заметила его позицию. Недолгой паузой воспользовались диверсанты в монгольской форме, но по ним в этот раз прилетела пара танковых снарядов. Вражеский пулеметчик сменил цель, и теперь Павла засекла его лежку за невысоким кустом.

В этот момент 45-миллиметровый снаряд поставил точку в противостоянии танка и бронемашины. Из пылающего бензинового костра прямо под ее с танкистами очереди выпрыгивали закопченные люди, чтобы замереть навсегда серыми бугорками. Павла сменила ленты, и открыла огонь по пулеметчику, заметив как после третьей очереди далекая фигурка в оливковой форме сложилась пополам, но еще долго не выпускала замолчавший ствол. Ручник с торчащим вверх магазином был очень похож на тот, с которым отбивали баргудские атаки ее подчиненные десантники на плацдарме за рекой. Потеря бронемашины и большинства пулеметов, практически остановила вражеский натиск. Павла обернулась и оглядела аэродром. Вот взгляд ее остановился на взлетной полосе. Где до этого неприкаянно торчал так и не улетевший «Кирасир». По полю к продолжающему вхолостую крутить свой винт истребителю бежало три невысоких фигуры в обычных летных комбинезонах. И хотя одеты все они были в знакомую советскую летную форму, но память Павлы моментально вынесла вердикт – «Японцы! И капитан Огита с ними. Уже на крыле, гады!».

Уже не пригибаясь, она развернула спаренную зенитную установку, и, не тратя времени на проверку заправки лент, полоснула по залезающему на крыло серому силуэту. Один из японцев упал, но аппарат уже сдвинулся с места, и стал быстро разбегаться. Следующая заградительная очередь выставила грядку фонтанов земли по курсу начинающего разбегаться самолета.

«А-а! Мать твою в детсад! Мимо! Сейчас ведь улетят суки! Ну что у меня с руками сегодня?!!»

В этот момент прямо в ухо закричал смутно знакомый голос. Через мгновение она узнала в нем голос заместителя Полынкина.

— Товарищ старший лейтенант! Не стреляйте в него! Пусть себе летит.

— Это еще кто? Ты что, чекист, офонарел! Они ж самолет воруют! Собью гадов!

— Павел Владимирович, отставить огонь! Это приказ! Они должны улететь. Так надо, вы поняли?

«Угу, приказ, значит. Опять чекисты крутят! Это из-за них Борьку ранило, а из охраны Центра всего человек пять, наверное, осталось. Те, что еще недавно с чердаков одиночными и очередями били. Хотя чего я ругаюсь? Я же сама всю эту кашу заварила. Себе врать не надо, это из-за меня люди погибли».

— Значит, пусть летит?

— Да – пусть летит. Вы ведь сами это как-то раз предлагали, Павел Владимирович. Вспоминаете?

— Значит, снова… Вы им решили еще один подарок сделать, да?!

— Давайте эту беседу продолжим в особом отделе Первой армейской группы. Поставленная нам боевая задача выполнена, и настала пора подводить итоги. А сейчас садитесь в машину вас отвезут. Вы сами не ранены?

— Я нет. Бориса Глинку нужно перевязать, его охранники в барак уносили.

— Не беспокойтесь, ему помогут.

— И еще Валерий Гусак, надо пойти посмотреть, что с ним, возможно еще жив.

— Идемте, но прошу вас здесь не задерживаться, уже смеркается, а нам еще ехать.

Кровь хлестала из перебитой осколком правой руки. Капитан полз, оставляя за собой кровавый след. Полз, сознавая, что ему осталось жить лишь жалкие минуты. На его глазах сегодня погибли лучшие бойцы разведгруппы и приданных им в усиление баргудов. Все было кончено. Сейчас перед ликом скорой гибели его грела лишь мысль, что погиб он не напрасно. Это был, наверное, двадцатый его рейд. Он снова выполнил задание – японцы улетели на секретном самолете. Что это даст его России – России свободной от большевиков он не задумывался. А жизнь… Что жизнь? Жизнь закончилась, но было ему что вспомнить. Он помнил, и как раскалывались арбузами большевистские головы от удара отцовской шашки, и как косили их злые пулеметные очереди. Все было, была боль ранений, были победы, и сегодня он тоже победил. Капитан прислушался. Цепь солдат в панамах с красными звездами тщательно прочесывала сопки. Ближайшим осталось пройти до него каких-то сотню шагов. Стараясь не высовываться, он оглядел свое обожженное одеяние. Прыгая из горящего броневика, он остался практически безоружным. Лишь короткий клинок все еще лежал в кармашке за голенищем. Дрожащими пальцами он достал его.

«Эх! Не к лицу православному самому себя жизни лишать, да видать судьба моя такая. С такой справой да раненым на врага не попрешь. Как японец нынче уйду, словно я за их дело бился. Нет, товарищи комиссары, мы за свою землю кровь лили! А живым меня вам все равно не видать!».

По щекам лежащего на штабном столе чекиста текли слезы. Военфельдшер Никитин вытер лоб полотенцем и отошел к другим раненым. Весь штабной барак был наполнен стонами и руганью. Павла уже проведала Бориса, и теперь робко присела рядом с тяжелораненым телохранителем. Он ведь справился со своим делом, и действительно спас в этот раз охраняемого. На аэродром Учебного центра уже летел самолет с врачами, но сейчас всего один измученный медик с трудом успевал облегчить боль самым тяжелым. Валера был в сознании. Его живот был туго перетянут окровавленными бинтами. Никитин сделал ему укол обезболивающим, но на немой вопрос начлета, лишь хмуро покачал головой, мол, не жилец.

— Валера, ты холера! Я ж этим диверсантом бы нормально закрылся. Эх, и дурило же ты!

— Прости меня, Паша… Прости. Тогда из ТТ… Не хотел я тогда…

— Нашел о чем скорбеть, чекист, забыл я давно. Ты ведь свое задание выполнял, какие уж тут обиды. А то, что из-за того гребаного разведчика вся наша показуха могла провалиться мне тебе некогда было доказывать. А теперь и вовсе все у нас с тобой поровну, тогда ты чуть меня не убил, а сегодня ты же мне жизнь спас, вот, и ладно. И снова ты свое задание выполнил, только в этот раз у тебя намного лучше получилось. Растешь над собой, но все равно тебя еще учить и учить.

— Шутишь все… Видишь как… Красиво ты тогда на своих ракетах от меня ушел, я даже…

Лицо скривилось от скрутившей его боли, но сознания чекист не потерял.

— Тихо-тихо! Нельзя тебе сейчас разговаривать. А насчет ракет… Раз понравились тебе «Тюльпаны», так давай быстрее выздоравливай, и бегом в Харьковское училище взлет-посадку изучать. А потом уже и ко мне ведомым пойдешь «цветоводством» заниматься. Гонять тебя буду, как сидорову козу…

Боль, видимо, немного отпустила чекиста, и на обескровленных губах появилось мимолетное подобие улыбки.

— Я бы рад… Жаль, не увижу я этого. Так, выходит, и не догнал я тебя по званию, ты вон старлей, а я все в летехах. А ведь мне после этой командировки старлея госбезопасности должны были дать. Пить охота, спасу нет… Знаю нельзя, но хочется… Прощай, старлей. И про дисциплину…

— Ты что, совсем дурной! На тот свет, он гад, собрался? Значит, мы тут врагов бьем, и еще хрен знает, сколько лет с намыленной задницей корячиться будем, пока не сдохнем. А ты там, значит, на нас сверху глядючи, будешь попкорн жрать и ставки на тотализаторе делать? Так, что ли?! А вот хрен тебе! Тут и свои врачи есть, да и самолет до Москвы послать можно. Короче! Как старший лейтенант, лейтенанту приказываю тебе, чекистской скотине, жить! Слыхал?! Срал я с высокой ветки, что твоя лейтенантская шпала моих старлеевских кубарей шире. Живи, чекист! Это приказ! Иначе кто же теперь реактивные секреты нашей страны охранять будет? Ты меня понял!? Не смей у меня сдаваться!

— Уболтал, постараюсь…

— Все-все, уходите скорее, товарищ старший лейтенант!

Павла вышла из знакомых ей по собственному ранению стен, и, расстегнув ворот гимнастерки, вздохнула полной грудью прохладный воздух. Вокруг перекликалась ночными голосами древняя монгольская степь. Над головой снова было усыпанное звездами небо. Она обернулась в сторону фронта. В тут сторону, с которой на эту землю каждое утро приходит рассвет. Ей захотелось увидеть этот рассвет прямо сейчас, пусть он и не будет мирным. Сбоку подошел лейтенант НКВДшник и негромко сказал.

— Машина ждет, Павел Владимирович. Надо ехать.

— Надо, значит, едем.

Капитан Кулчи уводил своих оставшихся людей за реку. Он видел, что стало с теми из них, кто пошел за лейтенантом Джирме. Большинство их погибло под пулями красных. И русские эмигранты-шакалы обманули баргудов уже в который раз. А лейтенант Джирме, несмотря на предательство закордонников, почти выполнил поставленную полковником задачу, но сейчас было очевидно, что сам полковник ошибся, дав согласие на эту операцию. И хотя самолет все же улетел к японцам, капитану было горько. После расстрела нападающих на аэродром монголов, он всю ночь искал своих бойцов. Те, что стояли постами на дорогах, тоже бежали. Они попытались преградить путь русской колонне с танком, но были расстреляны в упор и рассеяны. Под утро из полутора сотен он смог собрать лишь тридцать семь бойцов. Возвращаться в казармы было глупо. Синие фуражки наверняка уже знали все. И кто командовал нападавшими, и кто их послал. А полковник остался в Тамцаг-Булаке. Кулчи лишь послал к нему связного сообщить, что их предали и эскадрон погиб. Он просил у отца прощения, что еще не смог достойно отомстить, и сообщал ему, что уходит в Маньчжоу-Го, чтобы продолжить борьбу. Капитан последний раз взглянул на запад в сторону все еще темнеющего предутреннего неба его Родины, и пришпорил коня. Еще один эскадрон верных стране нукеров покинул эту землю.

Голованова пришлось подождать в течение часа, за который было выпито несколько чашек китайского чая. Мысли о будущем увели Павлу в дальние дали самокопания. Попытки сосредоточиться через раз разбивались о встающее перед глазами лицо умирающего чекиста. А ей очень нужно было решить, что теперь делать дальше. Оставаться ли в Учебном Центре в Житомире, пытаться ли пролезть в испытатели и конструкторы? Мысли крутились вхолостую, картинка не складывалась. Павла понимала, что как только начнутся аварии и катастрофы с новыми реактивными машинами, так сразу начнется поиск виновных и политической подоплеки. И хотя нарком НКВД сменился, но шансы «сыграть в бубен для Матери-моржихи» по-прежнему оставались высокими. А что там будет с начатыми делами после ее ареста, уже никто не скажет.

Одно ей было ясно, чтобы все то, что уже запущено для реактивного дела не затухло, как чахлая лучинка, нужно каким-то способом держать руководство «в тонусе» новыми разведданными. Но где их взять, если старшему лейтенанту вскоре суждено вернуться в «лоно матери 69-й дивизии», или попасть в кабалу Учебного Центра авиации погранвойск НКВД или еще куда? Мысли ее возвращались к Пенемюнде и Рёхлину. И хотя ей было ясно как день, что попасть туда – это из области фантастики, но пытливый мозг все искал и искал варианты. И кое-что нашел…

Наконец, приехал Голованов, и долгожданная беседа началась. За размышлениями, похвалу своих действий по отражению налета на аэродром Учебного Центра, Павла с отсутствующим видом благополучно прослушала. Перед глазами у нее снова и снова вставало перекошенное болью лицо Валеры Гусака. Так хотелось, чтобы он остался жив, и почему-то совсем не верилось в это. Парень наделал много глупостей, но когда настал «момент истины», он прошел проверку на вшивость, и теперь навсегда останется в ее памяти настоящим чекистом и другом. Мысли путались. Когда же со стороны Виктора Михайловича и Александра Евгеньевича посыпались поздравления и предложения заканчивать тут дела и уезжать обратно в Житомир, она, наконец, очнулась от тягостных дум. И удивляясь собственной смелости, попросила предложить руководству направить ее с разведывательной миссией в Германию и Великобританию для уточнения состояния проектирования реактивной техники там.

— Гм. Прямо скажем, неожиданный поворот. Сидим мы вроде бы в Монголии с японцами воюем, и тут вы со своей новой идеей. Что это вас так далеко потянуло. Уж не встреча ли с немецким агентом?

— И это тоже, хотя причин тут гораздо больше, и поверьте, все они достаточно весомые.

— Павел Владимирович, а вы можете поподробнее обосновать это свое предложение?

— Мы ведь можем с вами для начала проговорить предполагаемый ход ближайших событий?

— Ну что ж, давайте, попробуем.

— Итак, война с Японией скоро закончится. В руки японцам попал некий секретный самолет, восстановить который они, скорее всего, не смогут. Зато они смогут поделиться сведениями о нем со своим союзником Германией, и, судя по одному из участников налета на Центр, такие сведения к немцам уже попали. А что нам вообще известно о работах тех же немцев? Да почти что ничего, кроме тех самых схем реактивных моторов, которые невзначай разгласил обладающий сомнительными источниками американец. А может все это провокация?

— То есть как провокация?! Вы же создали похожий двигатель и даже испытали его в боевых условиях.

— Ну и что? В техническом соперничестве чаще всего побеждает не тот, кто все перепробовал, а тот, кто избежал тупиковых путей и быстрее получил выгоду. Может быть, начатый нами путь и является тупиковым, а сами дезинформаторы разрабатывают гораздо более перспективные направления. О которых нам вообще ничего не известно.

— Допустим. И что же мы теперь должны делать?

— Единственное что нам сейчас точно известно, что проектированием реактивных самолетов занимаются несколько европейских держав. Причем наибольших успехов, судя по всему, достигли именно немцы и еще британцы. Определенные успехи есть у французов и итальянцев. Про американцев трудно судить, но вероятно и там работы уже начаты. Хотя, если вы заметили, Джек мне не выдал своих секретов, только чужие. Значит, работы все-таки идут. С середины 30-х все эти работы потихоньку начали секретить, и любые попытки шпионажа пресекаются довольно жестко. Я, конечно, не разведчик, но на мой неискушенный взгляд, из этих четырех европейских держав, проще всего подобраться к данной теме во Франции. Даже несмотря на ожидаемое противодействие контрразведки республики и белоэмигрантских кругов. Правда, сама по себе французская тема наименее интересна для нашей разведки с технической точки зрения. Не возражаете против такой моей трактовки ситуации?

— Пока вроде бы все логично. Вы согласны, Александр Евгеньевич?

— Если не считать слабого обоснования французского направления поисков, то в целом я согласен. Пока, на мой взгляд, тут не с чем серьезно спорить. Продолжайте Павел Владимирович.

— Долгие годы мы ждать результатов не можем, поэтому получение новейших разведданных требуется СССР в минимальные сроки. А это предполагает вместо глубокого внедрения, стремительный и практически открытый контакт с интересующими нас лицами. Но есть серьезное сомнение, что они пойдут на контакт с советской разведкой и вообще с любой разведкой или военными других держав. А если пойдут, то не подсунут ли они нам очередную дезинформацию?

— И что же тогда остается?

– Тогда остается общение на уровне ученых и инженеров, и вот тут как раз вариантов может быть несколько. Но мне больше нравится примерно такая схема. Франция, как и Великобритания, является гарантом безопасности Польши. Следовательно, польский изобретатель реактивного двигателя, обратившийся к метрам французской науки за помощью, не должен быть ими отвергнут прямо с порога.

Лоб Виктора Михайловича нахмурился. Голованов же, напротив, оживился.

— Хм. Это еще почему?

— Ну, наверное, потому, что он как-никак представитель державы-союзника, да еще и дарит новый источник сведений о секретных разработках, к которым наверняка проявят интерес.

Павла ускорила свой рассказ, а два ее собеседника неожиданно для себя окунулись в «авантюрный шпионский роман». И хотя отдельные идеи звучали вполне здраво, но в целом предложения старшего лейтенанта отдавали сумасшедшинкой. А Павла продолжала вещать.

— Узким звеном в этой «мистификации» является личность самого изобретателя. Польша не такая уж большая страна, и технические специалисты в большинстве своем знакомы друг с другом. Но ведь поляки живут не только в Польше. Их много в Штатах, Канаде и в Латинской Америке они тоже водятся. Идеально было бы найти такого персонажа, который живет себе где-нибудь в Канаде или в САСШ, содержит небольшой бизнес, является обученным пилотом и имеет техническое образование. Причем желательно, чтобы отцом его оказался немец или австриец, а мать польская дворянка из обедневшего рода. Кстати, в Силезии вроде бы польское и немецкое дворянство столь тесно переплелись, что и не понять уже, кто есть кто. И вот представьте, этот герой пишет обращение к командованию канадских ВВС со скромным предложением построить реактивный самолет. Для канадских военных авиаторов он никто и звать его никак, поэтому его моментально посылают, но факт его обращения регистрируется. Потом в каком-нибудь баре Квебека он затевает ссору и попадает в камеру местной тюрьмы, и этот факт также попадает в анналы. Он выплачивает штраф за драку, получает на руки судебное решение и пытается предлагать свое изобретение бизнесменам, где его тоже ждет фиаско. После чего, разобидевшись на всех, «канадец» едет в США. Там он тоже пробует писать в штаб ВВС, но его снова вежливо посылают. И тогда он вспоминает, что Родина его матери – веселая восточноевропейская страна Польша. Там солдаты и офицеры носят фуражки, напоминающие уланский кивер, любят шумные застолья и кичатся своим дворянским происхождением. Вспомнив о своем дворянском звании, «канадец», в компании нескольких таких же соотечественников ищущих приключений, пересекает океан. Отметившись в Германии, где он закупает на последние деньги кое-какие запчасти, и в Дании, откуда он берет билет на паром до Гданьска, «канадец» возвращается на родину предков. Но Родина не спешит встречать его фанфарами. Там на местном аэродроме, лишь из-за его дворянских корней, его вежливо выслушивает аж целый полковник польских ВВС. Посмеявшись вволю над бредовыми идеями плохо говорящего по-польски юноши, он шутливо бросает ему в ответ. Мол, если ты сделаешь нам такой мотор, то я сделаю тебя поручником ВВС, и дам тебе под команду звено истребителей».

— А почему это вы так уверены, что его личность тут же не проверят и не выяснят, что «канадец» и его прототип это совсем разные люди?

— Ну, неужели же нашей разведке так сложно подменить несколько фотографий в семейном альбоме, в колледже и в отделении полиции канадского штата? А заодно и отпечатки пальцев.

— Гм. Сами придумали? Довольно оригинально!

— Да. Вариант очень интересный, продолжайте, Павел Владимирович.

Чекисты от напряжения закурили, а Павла, переведя дух, продолжила выступление.

— «Канадец» очень упрям и ловит полковника на слове, попутно прося от него рекомендательное письмо в Парижский университет и заодно патент на чин подпоручника запаса ВВС Польши. Он собрался ехать во Францию частным порядком, так как знает, что там живет один из пионеров реактивной авиации известный румынский инженер и ученый Анри Коанде, который еще в 1910 году построил первый в мире самолет с компрессорным двигателем. При таком раскладе терять полковнику, в общем-то, нечего. Если «канадец» не вернется, или вернется назад, но без мотора, то полковник с легким сердцем аннулирует его офицерский патент. Полковник раззадорен перспективами и соглашается, тем более, что он ни единого злотого не вкладывает в эту авантюру, а положительный результат может существенно повлиять на его карьеру. Во Франции «канадец» находит еще нескольких польских единомышленников, и в деревенском сарае строит первый вариант своего реактивного мотора. На испытания он приглашает Анри Коанде и его знакомых инженеров, среди которых мсье Ледюк занимается похожей проблемой. Слово за слово, «канадец» знакомится с коллегой по реактивному творчеству, и получает неофициальный доступ к французским разработкам и даже некоторую матпомощь. Ровно через месяц после разговора с полковником «канадец» возвращается на пароходе в Гданьск, где показывает свой реактивный мотор полковнику. Тот удивлен, раздосадован поражением, но и заинтригован. Нарушить слово чести данное другому шляхтичу он без урона не может, поэтому призывает из запаса в польские ВВС «канадца» уже в чине поручника. Делу дается ход, и «канадца» официально отправляют во Львов для постройки трех самолетов с дополнительными реактивными моторами. Буквально через неделю начинается война с Германией. Все планы забываются, страна бьется за свою независимость и «канадец» принимает участие в боевых вылетах.

— Павел Владимирович, откуда у вас такая уверенность насчет войны? Пока у немцев с Польшей полная взаимная любовь. Ведь поляки даже участвовали в разделе Чехословакии. И возможно подумывают о совместном разделе СССР.

— И этот вариант ничуть не хуже, но тогда наша задача состоит в том, чтобы ускорить мирное проникновение польского «канадца». Если же война Германии и Польше начнется, то «канадец» благополучно будет пленен и далее по тексту. Я могу продолжать?

— Гм. Все это как-то неопределенно, но мы вас слушаем.

«А где я вам, товарищи чекисты, возьму эту определенность? Как только я расскажу про свое иновременное происхождение, так сразу мне будет прописан «санаторный режим» с решетом на окнах».

— Итак, ему удается закончить переделку трех истребителей ПЗЛ Р-38 «Волк» в мотореактивные. На них он и открывает свой личный счет (можно даже заснять на его кинопулемет один бой с И-16 приграничной авиачасти СССР, понятное дело с учебными патронами, и пару боев с Ме-109). Но вот немцы доходят до Львова. И тут бравый поручник оказывается в германском плену. Немецкое командование очень удивлено. Во-первых, к ним попадает хоть и сильно поврежденная, но чрезвычайно оригинальная реактивная техника. Во-вторых, командовал этими аппаратами и даже получил успешный боевой опыт на них некий фольксдойче, который недавно прибыл в Польшу из Канады. В-третьих, этот уникум незадолго до этого посетил Францию, и довольно много узнал о реактивных секретах лягушатников. У немцев есть все резоны принять участие в трагической судьбе такого «заблудшего полуарийца». «Канадцу» предлагают вернуться в лоно арийской морали, вспомнить завет его отца, и «припасть к корням». Тот, подумав, соглашается, но требует себе чин капитана и в подчинение эскадрилью польских пилотов. Вместо этого ему дают обер-лейтенанта и усиленное звено из пяти машин. «Канадец» слегка обижен, но все же приступает к работе. Его реактивные двигатели ставят на пять трофейных Р-38 и даже проводят учебные воздушные бои с Ме-109 на аэродроме Рёхлин. Результаты, мягко говоря, спорные. Полуреактивные «Волки» не превосходят «мессеры», но по сравнению с исходной машиной смотрятся намного интереснее. В разгар испытаний все пятеро поляков захватывают трехмоторный «Юнкерс-52» и сбегают в Великобританию, через какую-нибудь нейтральную страну. А в Великобритании они рассказывают об опытах, проводимых в Рёхлине, и предлагают свои услуги в создании первой мотореактивной эскадрильи, укомплектованной польскими пилотами. Поскольку Польша разгромлена, и ее правительство наверняка сбежало на остров, британцы будут заинтересованы в принятии под свое крыло польских военных. Пушечное мясо им, наверняка, понадобится. Ведь следующими у немцев на очереди Франция и Туманный Альбион. Очередная цель «Канадца» получение доступа к работам Уиттлла и британским реактивным проектам. Вот по достижении этого рубежа он уже может смело исчезнуть.

— Ну, а недостатки у своего предложения вы какие-нибудь наблюдаете?

— Минусом данного варианта развития событий, в первую очередь станет довольно широкое разглашение технологии компрессорных ускорителей. Плюсами станут, не только разведданные о наисекретнейших военно-технических программах европейских держав, но и боевой опыт реактивных машин против современной авиации Германии. Причем сами «компрессорники» немцы тиражировать точно не станут, так как у них есть уже более перспективный проект Охайна. Да и от своей реактивной программы они точно не откажутся. А вот британцев еще можно сбить с толку, доказав простоту установки таких моторов на разных летательных аппаратах. Таким образом, фашисты останутся с носом, то есть с тем, что они и так имели. Британцы получат сомнительный бонус в виде польской авиачасти и левой совсем неидеальной технологии. А мы получим разведданные из самого логова вражеских ученых, и заодно, откатаем пилотов в реальных боях с немцами, тщательно изучив тактику обеих сторон. В идеале было бы испытать где-нибудь в Голландии ФД-23 с польским «Тюльпаном» вместо заднего мотора (особенно в боях против Ме-109, если немцы полезут через границу). Но тут уже не до жиру, всего нам, конечно же, не успеть. Придется выбирать только самое важное.

Два опытных чекиста, слушавшие рассказ старшего лейтенанта, примерно как сказку из «тысячи и одной ночи», переглянулись. По лицам их было видно, что молодому пилоту не особо верят, но в умных глазах слушателей светился неподдельный интерес. Вот только ни один из них решения такого рода самостоятельно принять не мог. И можно было не сомневаться, что сведения об очередной новаторской идее очень скоро дойдут до лиц, которые такое решение принять могут.

— Да, Павел Владимирович. Пожалуй, нам с Александром Евгеньевичем рановато пока высказываться по вашему новому проекту. Слишком уж вы тут всякого разного накрутили и намудрили. Но идеи у вас, как всегда, очень и очень интересные. А сейчас езжайте-ка вы лучше отдыхать. Утро вечера, как говорится, мудренее. Командиру полка с утра доложитесь, есть у него для вас одно задание. А вот послезавтра мы с вами встретимся снова и побеседуем более обстоятельно.

«Гм. Вот меня и послали, так же как того же «Канадца». А чего ты ожидал, товарищ начлет? Что тебя в румяны щеки расцелуют, перекрестят, да и отправят за кордон. Это после еще недавно заклиненных фонарей кабины и «особо ценных лекарств». М-да. «Этт вряд ли». Ну что ж, спать так, спать… Хотя, какое тут, нахрен «спать»? А кто будет предложения по боевой реактивной авиации готовить? А? Пушкин? Так что давай, карандаш в зубы, товарищ начлет, и в путь. Утро вечера, один хрен, мудренее выйдет, если ночью к нему нормально приготовиться».

Горелкин в первый раз за все время приезда в Монголию смог сегодня нормально выспаться. Атака нескольких групп диверсантов на второй аэродром была отбита. Потери понесла охрана Учебного Центра, погиб один пленный японец и двоим из них удалось бежать с захватом самолета. Казалось бы, майору в такой ситуации нужно рвать волосы на коротко стриженой голове, и готовиться к разжалованию, если не чему похуже. А майор спокойно налил себе чаю. Позавтракав, он завершил утренний туалет и, побрызгавшись «Шипром», собирался уже пройтись по своему хозяйству, в ожидании приезда начальства. И у майора были все основания для радости – «Степная охота» успешно завершилась. В финальном акте операции главный фигурант и, по совместительству, «головная боль» майора остался жив и не сбежал. Более того, он принял деятельное участие в схватке с врагом, и даже сумел обезвредить одного из диверсантов, оказавшегося германским офицером. Это было похоже на чудо, но это случилось! Еще совсем недавно готовый стать расстрелянным козлом отпущения за провал операции, майор, похоже, оставался жить. Более того его ждало скорое повышение, и улыбка в кои-то веки, ненадолго поселилась на мужественном лице временно приписанного к ВВС старшего лейтенанта госбезопасности. Ответив на стук в дверь и просьбу войти разрешением, Горелкин нос к носу столкнулся со своим заместителем по летной части. В этот момент улыбка окончательно покинула его лицо.

— Гм. Что-то случилось, Павел Владимирович? Вы почему не отдыхаете?

— Товарищ комполка, разрешите обратиться.

— В чем дело, Павел Владимирович, к чему это официоз?

— Я обратился официально, потому что считаю решение данного вопроса чрезвычайно важным. Но посылать эту информацию куда-либо еще через голову своего непосредственного руководителя я считаю неправомерным нарушением субординации.

— Вот как? А в чем, собственно, состоит ваш вопрос?

— Суть вопроса описана вот в этом документе. Я прошу вас рассмотреть мои предложения и если согласны с ними, прошу вас первым подписать это письмо. Если имеются мотивированные возражения, прошу их со мной обсудить.

— Хорошо. Время вроде есть, почитаю. Чаю не желаете?

— Спасибо, с удовольствием.

Павла налила себе чай, лишь затем чтобы не нервировать своего командира. Завтракать она не хотела. В её мыслях все уже было решено. Возвращаться на Украину или ехать в Москву не имело смысла. Её путь уже лежал дальше, хотя никто из власть имущих еще не давал своего согласия на очередную авантюру этого странного вечно недовольного собой командира ВВС.

Документ был озаглавлен солидно. «Ускоренная подготовка авиационных соединений Резерва Главного командования и формирование кадрового резерва для их укомплектования». Сбоку карандашом было приписано «Реактивная авиация РГК». Командир особого авиаполка с интересом углубился в чтение. При этом на лбу его «кардиограмма» морщин демонстрировала бурно протекающие эмоциональные процессы.

Ниже основного текста тяжелым кирпичом темнел блок подведения итогов, описанных выше предложений.

Прошло уже больше получаса, Горелкин, наконец, оторвался от чтения, и недоуменно уставился на подчиненного. Следующий вопрос был задан им тихим осторожным голосом.

— Скажи, Павел Владимирович. А ты сам-то веришь вот в это написанное тобой?

— Верить или не верить, Иван Олегович, люди могут в Бога и политические лозунги. А для материалистов есть лишь пара критериев – выполнимость и целесообразность. Мой ответ на оба вопроса прост аки мычание – выполнимо и целесообразно. Я не гадалка и не знаю, смогут ли национал-фашисты вместе с японцами, или британцы вместе с французами, выставить против СССР к указанному мною сроку такую силу. Если смогут, то наша «Реактивная авиация РГК» станет заслоном для ВВС от воздушного произвола вот такого врага. Если не смогут к этому сроку, то у наших ВВС появится неубиваемый «туз в рукаве», который приблизит нашу Победу.

— Победу в войне?

– В новой Мировой войне, Иван Олегович. А на твой невысказанный вопрос «будет ли эта война и когда» я рассуждать не стану. Скажу только, что к лету 41-го года страна смогла бы создать такую вот реактивную силу, закрепив за собой лидерство в реактивных технологиях. Но для получения надежных доказательств мне потребуется временно менять профессию, и я готов это сделать. Мы ведь все это время учились друг у друга, и я тут не только летное дело осваивал. Так что, если руководство примет решение… В общем, я очень прошу вместе со мной отстоять перед начальством эту программу. Помоги Иван Олегович, очень тебя прошу.

— А ты сам, на какую должность метишь в создаваемой «воздушной армии»?

— Плох тот боец, который не мечтает стать маршалом. Но заниматься выбором должностей нам сейчас недосуг. Мне нужно следующий важный шаг делать, чтобы доказать, что не зря все это. Не только написанное мной не зря. Но и те наши монгольские опыты с «Тюльпанами» тоже. Поэтому я просто прошу разрешения переговорить о другом важном деле с Виктором Михайловичем.

— Мне не расскажешь о чем?

— Права такого не имею. Да и, Иван Олегыч, тебе ли этого не знать – меньше знаешь, крепче спишь. Такая у чекистов заповедь?

— У чекистов разные заповеди есть, и такая тоже встречалась. Добро. После обеда съездишь в особый отдел. И не смотри на меня с укором, наши с тобой игры кончились. Язык распускать по здешним делам, я тебе очень не советую, но оказанное тебе доверие, ты уже много раз оправдал. Вот и гляди, не оступись теперь в будущем. А твое очередное «откровение» я, так и быть, вместе с тобой подпишу, и командиров эскадрилий на это сагитирую. Может, я в этот раз, и рискую с твоими «бреднями», но ты на моей памяти единственный мой зам, который вообще, ни разу меня не подвел. Понял меня?

— Понял, Иван Олегович. Спасибо.

— На здоровье. А сейчас, иди к Ванину, и договорись о завтрашней отправке пары «Кирасиров» и четырех И-14 в особую эскадрилью Петровского.

Начлет непонимающе уставился на своего командира.

— Чего смотришь так удивленно? Неужели же наши болтуны до сих пор тебе ничего не разболтали?!

— О чем? Это, какого еще Петровского эскадрилья? Это в том смысле, что…

— Да-да, товарищ старший лейтенант, не оговорился я. «Батя» твой из Житомира приехал и служит тут как раз по «цветочной» части. Так что после особого отдела у тебя завтра будет целый день в воспоминаниях с земляками. Все, иди, начлет, еще день не начался, а я уже устал от тебя.

— Есть идти, товарищ майор. И спасибо.

Горелкин глядел в спину уходящего заместителя со смешанными чувствами. С одной стороны век бы не видеть эту наивно-нахальную физиономию, а с другой стороны жаль, что боевое содружество с этим ершистым и талантливым парнем вскоре закончится. Хотя, кто его знает…

— Ваше превосходительство. Сообщение от генерала Кобаяси из пункта переформирования вышедших из-за реки частей.

— О чем сообщение?

— Приземлился вражеский самолет с пилотами-тошибу.

— Им удалось?!!!

— Почти удалось, господин генерал.

— Не говорите загадками, подполковник! Что значит «почти»?

— После посадки самолета сработал самоликвидатор. Теперь аппарат не пригоден для полетов.

— А пилоты?!

— Один из них получил две пули из зенитной установки в спину и плечо. Он в сознании и готов давать показания, второй сильно обгорел при взрыве и получил осколочные ранения лица и шеи. Состояние его тяжелое. Оба пилота переданы в ближайший полевой госпиталь. После получения разрешения от врачей мы перевезем их в Хайлар.

— Пришлите мою машину, я выезжаю. И заодно оповестите генерал-лейтенанта Янагито Гендзо. Нам с ним нужно закончить это дело.

— Да, ваше превосходительство.

Утром на небольшом кладбище рядом с Тамцаг-Булаком сводная делегация от особого авиаполка и особой эскадрильи провожали в последний путь четырнадцать человек. Вместе с погибшими в позавчерашнем бою бойцами охраны и ОСНАЗа, хоронили единственного погибшего на аэродроме пилота Максима Юркевича из эскадрильи Кольцова. Павла всматривалась в глаза этих ребят, отдавших свои жизни для того, чтобы враги ничего не узнали о настоящей реактивной программе Советского Союза. Вернее за то, чтобы они узнали, ровно то, что требуется, чтобы направить их по ложному пути. Перед тем, как закрыли крышки гробов, Павла успела заметить в одном из них осунувшееся лицо Гусака. Она знала уже тогда на аэродроме Учебного центра, что его не станет. Что очень скоро не будет рядом этого молчаливого парня, все никак не научившегося верить ее словам. Но тогда ей очень хотелось верить, что он все же выкарабкается.

«Ты все-таки не выполнил мой приказ, товарищ чекист. Жаль. Когда мой путь здесь завершится, я отыщу тебя там, и мы обязательно потолкуем с тобой о всяком разном. Жди меня там, Валера, у нас еще много разных тем для дискуссии осталось, за вечность бы управиться…»

Пока гробы, заколачивали, Павла стояла не шелохнувшись. Глаза ее были сухими. Горелкин сказал речь, Павла не расслышала слов. Вот прозвучал прощальный залп из винтовок, и народ стал потихоньку разбредаться. Из-за спины вышел Петровский. Он вынул из кармана галифе тонкую флягу, отвернул крышку и сунул ее в руку своему «блудному подчиненному». Вокруг глаз полковника собрались усталые морщинки. Глядя в затянутые пустотой глаза еще совсем недавно нарушителя дисциплины, а сейчас уже начлета особого полка, он тихим голосом проговорил.

— Выпей, Паша, сегодня я сам тебе разрешаю. Но только сегодня!

— Не хочется, Иваныч. Даже не тянет.

— Пей, старлей, это приказ! Наши ребята свой долг выполнили. Мы с тобой тоже. Вот и давай, помянем их, как на Руси положено. Только закусить этот коньяк нам с тобой нечем.

Павла глотнула ароматный напиток, не чувствую вкуса. Петровский сделал большой глоток и шумно выдохнул.

— Настоящие были бойцы. И дай… Гм. Вот такой геройской смертью любому пилоту и воину не стыдно погибнуть. Пусть земля им будет пухом, Паша. Пей еще.

— Хватит, товарищ полковник. Мне еще сегодня пилотаж у твоих проверять.

— Может завтра?

— Не будет завтра у меня уже никакого пилотажа, Иваныч. Дела, они ведь ждать не станут.

— И куда ты теперь?

— Куда Родина прикажет, туда и компас покажет.

— Ладно, врать-то. Небось, опять придумал что-то шибко секретное, наболтал о том начальству, вот теперь и паришь мне мозги. Еще скажи – не так?

— Не придумал, а поставил перед командованием вопрос. А вот когда примет командование это решение, стану я его выполнять как рядовой красноармеец. Да, кстати, вот тебе кое-какие мои наметки предложений по постановке учебного процесса в реактивных авиачастях. Поглядишь?

— Погляжу. Я так понял, что скоро всех, кто такой опыт получил, соберут где-нибудь для дальнейшего совершенствования тактики. И наверняка учебный процесс именно по твоим предложениям там будут строить. А? Или скажешь не по твоим?

— По моим или не по моим. Это совсем не важно, Иваныч. А важно то, что ты для этого дела нужен. Так что быть тебе первым в истории нашей авиации реактивным комбригом.

— Что, прям так сразу и комбригом?

— Даже если и не сразу. Все равно быть тебе первым реактивным командиром соединения. И еще очень важно, что ты будешь в Житомире обо мне рассказывать.

— Гм. Твои бы слова, да командованию в уши. А что бы ты хотел, чтобы я рассказывал?

— Я бы хотел, чтобы ты говорил, будто вроде бы как, в испытатели меня перевели. Скажешь?

— Скажу. Врать-то оно дело нехитрое. Видишь, как ты меня приучил своими просьбами, даже и не ругаюсь уже.

— Считаешь, что я зря к тебе все это время с просьбами бегал?

— Нет, не считаю. Удивляюсь я тебе только. Да и слова комиссара полка, нет-нет, да и припомню…

— Небось, о том Ильич кручинился, что меня надо бы в церкви причастить.

— А ты сам-то… Вот что бы ты о таком думал? А?

— Врать не стану, не знаю, командир. Думай про меня, что хочешь… только поддержи ты наше дело не бросай его! Ну что, может, поедем, а то такая тоска тут, что прямо выть хочется? Покажешь мне, чему твои орлы вместе с орлами Грицевца научились. Или они теперь уже все твои?

— Все мои уже.

— Да ну. Поздравляю!

— Вот тебе и «ну»! Думаешь, для чего мне еще восемь ваших И-14 из 1-го особого отдали? Сегодня приказ пришел, моя отдельная особая эскадрилья разворачивается во второй особый авиаполк. Эскадрильями в нем Грицевец, Супрун, Таракановский да наш Саня Николенко командовать будут. Да еще нам там новые ускорители из России прислали. Не «Тюльпаны», другие какие-то. Внутри пусто как в водосточной трубе, а, поди ж ты, работают! Поехали, покажу.

— Поехали, командир.

Перед самым приездом новоиспеченного комполка и проверяльщика-начлета дежурная пара второго особого полка сумела завалить летевшего на большой высоте разведчика Тип 97. Это была уже восьмая победа молодой авиачасти. Петровский, выслушивая доклад, расцветал прямо на глазах. Еще совсем недавно ссутуленные плечи, расправились. Приложенная к козырьку ладонь напоминала чуть шевелящийся перед самым касанием полосы элерон. И хотя утреннее мероприятие все-таки сильно расстроило начлета, но глядя на замерших в строю будущих реактивных асов, и на его лице нежданно засветилась гордость за подрастающую смену. Впрочем, некоторые пилоты из этой смены были лет на восемь старше прибывшего с визитом «реактивного патриарха».

После приветствий и короткого знакомства с незнакомыми пилотами, началась проверка знаний и пилотажа. Практике предшествовали несколько тактических занятий по теории высотного перехвата и теории скоростной атаки на строй бомбардировщиков. Внимательный взгляд сорока пар глаз следил за четкими эволюциями бумажных моделей в руках старшего лейтенанта и вызвавшегося помогать капитана Супруна. По применимости атаки «Соколиный удар» против строя бомбардировщиков с выходом из пикирования выше и ниже цели, разгорелась целая дискуссия. В итоге участники занятий сошлись на том, что эффективность приема сильно зависит от дальнобойности и точности огня оружия. Начинать стрелять на скоростях сближения свыше двухсот километров в час имело смысл с дальности около километра, на которой огонь не только ШКАСов, но и Березина был малоэффективен. А подставляться под сосредоточенный огонь стрелков бомбардировщиков на дистанциях меньше полукилометра тоже большого смысла не было. По более высокой эффективности огня истребителя, за счет «створивания» в прицеле нескольких вражеских самолетов, возражений не прозвучало.

Потом началась проверка пилотажа. Сначала пилотирование на скоростном перехвате показали опытные слетанные пары. Павла сделала несколько замечаний в основном насчет неэффективного разгона при вертикальном наборе высоты. Спиральный набор высоты позволял держать более высокую скорость, и в итоге экономить горючее «Тюльпанов», используя их на экономическом режиме. После разбора начлет сам стал ведомым одного из командиров звеньев, выполняя его команды сперва на земле, а потом и в полете. Далее началась выборочная проверка всех подряд. Чаще с Павлой вылетали ведомые. Начлет не жалел никого – ни опытных пилотов ни молодых. Двенадцать коротких пятиминутных схваток выявили несколько случаев большого отставания ведомых в наборе. При пикировании парой с применением «Тюльпанов» ведомые часто, наоборот, наезжали на ведущего. Павла указала на эти ошибки и продолжила занятия. Затем была стрельба учебными пулями из «отюльпаненных» специальных «Кирасиров» по паре «Кирасиров» обычных. Их перехватывали на высоте восьми километров. Павла с ведомым сопровождала «дуэлянтов» сбоку на И-14РУ. Потом наступил черед испытаний технических новинок. Сравнение скоростных качеств истребителей с новыми ускорителями ДМ-2 Меркулова оказалось в пользу уже проверенных «Тюльпанов». Разница в скорости на максимальном режиме оказалась больше 70 км/ч в пользу харьковского изделия. По расходу топлива «москвичи» тоже проигрывали «украинцам». Завершился этот летный день отработкой стрельб боевыми 20-мм снарядами по свободнолетающим воздушным шарам.

Павла стянула с головы весь мокрый от пота шлемофон, ополоснулась водой из пожарной бочки, и пошла прощаться с Петровским. Полковник глядел на подчиненного с ироничной улыбкой.

— Товарищ полковник…

— Не тянись, Паша. Я все видел. Умотал ты сегодня моих, словно волжский буржуй бурлаков.

— Я же с Волги родом, а у нас бездельничать не любят.

— Ну-ну, шутничок. Как сам-то? Что там с давлением твоим?

— Забыл о нем давно. Я еще, Василий Иваныч, вот о чем попросить хотел?

— Опять.

— Да нет. Не вздрагивай ты, командир! Письма в Саратов и Харьков перешлешь из Житомира?

— Почему не сам?

— Не хочу, чтобы особисты в них копались. Саратовских там пять, так ты их через месяц-полтора после первого по одному высылай. Я их специально не запечатал, так что коль захочешь, читай. От тебя у меня секретов нет.

— С этим помогу. Еще чего-нибудь?

— Да все, наверное. Ты не серчай на меня, Иваныч. Если обидел тебя чем, прости.

— Ты куда это собрался, оболтус?! А?! Отвечай мне немедленно!

— Не могу без разрешения ответить, товарищ полковник. Вы же понимаете, что такое приказ. К тому же я сам всего не знаю. Одно знаю – уезжаю я в этот раз надолго, а там как получится.

— Ох, Пашка! Был бы я тебе отцом, взгрел бы я тебя, засранца поперек галифе…

— Ты мне, Иваныч, и так уже давно как отец родной. Прости, но так надо.

— «Надо» ему. В каждой бочке затычкой быть решил? Да?! Ладно, езжай, хрен с тобой. И гляди там у меня! Живым чтоб вернулся – это приказ.

— Есть вернуться живым, товарищ полковник!

— Ну то-то.

Две мужских фигуры, одетые в запыленные и прожаренные монгольским солнцем летные комбинезоны, разомкнули богатырские объятия и отступили на определенное уставом расстояние, приложив ладони к вискам. Память полковника впитывала в себя образ этого мальчишки с серьезным взглядом и упрямо сжатыми губами спорщика. А в глубине того мальчишеского взгляда читался, чуть ли не такой же богатый, как у самого полковника жизненный опыт. Вот только взяться такому опыту за чуть более двух десятков лет жизни этого парнишки было не откуда. Но об этом идеалистическом несоответствии, материалисту с партийным билетом в нагрудном кармане думать было стыдно и неприятно. И он выкинул эти мысли из головы, сразу же, как только пыльный хвост уезжающей легковушки исчез за далеким холмом.

Гостей на Ближней Даче в этот раз собралось чуть больше, чем обычно. Большой зал, используемый для просмотра кинофильмов, вместил в себя человек двенадцать. Варламов сильно нервничал, но старался этого не показывать.

— Товарищ Сталин, а вторую серию сразу за первой пускать или перерыв сделать?

— А сколько у вас длится одна серия?

— Один час сорок пять минут.

— Тогда пусть к концу первой серии накрывают обед. Там, за столом мы с вами, товарищ Варламов, и обсудим первые впечатления.

— Хорошо. Разрешите начинать?

— Пусть начинают, товарищ Варламов. Клим, не шуми, потом ты Семену свой анекдот расскажешь.

Директор «Пионерии» подал знак и в небольшом кинозале погас свет. Теперь Леониду Васильевичу по-настоящему стало страшно. Впервые он лично показывал вождю созданный им фильм. Конечно, Сталин уже видел его небольшие киносюжеты для юношества, но все это было не то. А этот фильм создавался практически подпольно. Даже негласная поддержка НКВД и ВВС не сняли с картины ореола своеволия. И вот сейчас наступил момент истины. Захочет ли вождь глядеть вторую серию, или обличающее скажет два-три слова, которые станут приговором и самому фильму и тем, кто его снимал. Варламов вгляделся, и увидел, как Ворошилов что-то тихо рассказывает склонившему голову на бок Вождю. Цветное начало всем явно понравилось и заинтриговало – «Что же там будет дальше». А дальше фильм захватил всех своей калейдоскопической сменой событий. Только сейчас Варламов отчетливо понял, что фильмы других современных ему советских режиссеров строились иначе. Там была постепенность и плавные переходы, здесь резкость и надрыв. Это различие пугало. С экрана продолжали звучать пулеметные очереди. Бросались на врага и падали скошенные пулями солдаты в обмотках и папахах. Гольдштейн в Алма-Ате не подвел. Несущиеся по снегу броневики с красными звездами и задувающий снежной крупой ветер добавили реализма эпизоду разгрома Юденича. Наконец, финальная сцена. Сидящий в первом ряду Вождь замер, внимательно вслушиваясь, в слова, произносимые собственными губами с киноэкрана. Речь комиссара Сталина завершилась, и самолеты понеслись в бой к смерти или победе Революции…

Варламов напрягся. Зажегся свет, но в зале стояла тишина. Приближенные не спешили высказывать свои мнения, готовясь подхватить малейший намек Хозяина и в первых рядах обрушиться на автора картины, либо с хулой, либо с поздравлениями. А Хозяин не спешил, он ненадолго задумался, раскуривая трубку.

— Товарищ Варламов, а откуда вы узнали про тот разговор на аэродроме?

— Наш второй режиссер товарищ Гольдштейн изучал материалы по обороне Царицына, и нашел там пару интересных намеков, но остальное, к сожалению, наш художественный вымысел.

— Ну что ж, вы очень хорошо изучили те материалы. И хотя я тогда не совсем это говорил, но мнение Реввоенсовета, о боевой роли авиации вы передали довольно точно. Пойдемте за стол, там все уже готово, а потом поглядим и вторую серию этого очень интересного фильма.

Застолье длилось больше часа. Сталин провозгласил тост «за новаторов кинематографа», после этого в здравицах стали соревноваться его гости. От волнения глаза Варламова слезились. Он уже плохо следил за смыслом тостов. Если бы в бокалах было не красное вино, то количество выпитого алкоголя уж поставило бы крест на дальнейшем просмотре и беседе с Вождем. Но вскоре все вернулись в зал, и киносеанс продолжился.

Сцены трагической гибели в боях краснвоенлетов и чекистов нанесли мощный шокирующий удар по зрителям. К середине фильма не было видно даже малейших шевелений в зале. Гольдштейн опять отличился. Летящие через песчаную бурю Р-1. Сражающийся до последнего чекист, который своей смертью спасает летчиков от засады. Налетающее на банду басмачей неумолимое небесное возмездие в виде атакующих конницу самолетов. И снова финальная сцена, показывающая преемственность не только поколений авиаторов, но и преемственность вождей Страны Советов. Когда по экрану пошли последние титры, Варламов снова напрягся в ожидании окончательного вердикта. Сталин поглядел в его сторону и улыбнулся. Он, конечно же, понимал нервное состояние режиссера и показал ему, что доволен этой работой. Сразу после этого легкость овладела режиссером. Да и после таких финальных кадров даже у тех зрителей, шокированных временными победами белогвардейцев и интервентов, не хватило духу высказаться о фильме отрицательно. Пошли новые поздравления.

— А как называется ваша киностудия, товарищ Варламов?

— Пока еще никак не называется, товарищ Сталин. Наша молодая кинотруппа на две трети состоит из находящихся в отпусках и на каникулах студентов и аспирантов кинематографического института.

— Они что же, даже зарплаты у вас совсем не получали?

— Пока не получали. Просто нам очень понравилась идея высказанная летчиками 69-й бригады, и мы решили собрать всех, кто сейчас свободен от съемок, да и снять вот такой фильм в качестве «каникулярного субботника». Но питание нам помогли организовать товарищи из НКВД и ВВС.

«И куда только Лаврентий смотрит. Хотя он мне как-то про эту историю рассказывал. А в 69-й бригаде, я помню, служил один интересный летчик, который сейчас воюет в Монголии».

— Вот, посмотрите товарищи. Значит, наша страна не зря тратит большие деньги на обучение работников кино, раз они и во время отдыха хотят работать. И очень хорошо выполняют эту работу! А как бы вы хотели назвать вашу киностудию, товарищ Варламов?

— Нам с Гольдштейном нравится название «Звезда». Оно объединяет наших шефов из НКВД и ВВС. На наш взгляд стране нужны не только веселые развлекательные картины, но и серьезные военно-патриотические фильмы. Такие, которые помогут молодежи лучше понять выбранную профессию или военную специальность.

— Это хорошо, что вы, как режиссер, так глубоко заглядываете. Стране Советов действительно нужны фильмы, настраивающие нашу молодежь на учебу и борьбу. Мы слышали, что вы снимали и специальные фильмы для ВВС.

— Это правда. В качестве примера я привез сюда несколько фильмов, обучающих тактике ВВС. Например, вот этот «Отражение бомбардировочного авианалета истребителями».

— Эти фильмы я потом тоже погляжу. А вашу киностудию мы, наверное, разместим где-нибудь поближе к вашему профессиональному институту. Товарищ Калинин, как вы считаете, «Мосфильм» не обидится, если рядом со столицей появится небольшой городок еще одной советской киностудии. И желательно там, где рядом дислоцировано много частей Красной армии. Тогда товарищам Гольдштейну и Варламову уже не понадобится снимать такое хорошее кино подпольно.

— Думаю, хватит в Подмосковье места и для студий «Мосфильма» и для «Звезды». Так мы и народные средства сэкономим. Ведь часть мосфильмовского реквизита и павильонов можно будет использовать для съемок товарища Варламова.

— Ну вот и отлично! Товарищ Варламов, а где сейчас ваш соавтор?

— Товарищ Гольдштейн, как прислал самолетом ленту для финального монтажа, так сразу же приступил к съемкам третьей серии. Там по сюжету часть событий будет происходить в Средней Азии и Китае, вот он и решил, что нет смысла ездить два раза. Надеется сэкономить время и выпустить следующую серию уже в сентябре. Правда, студенты в это время разбегутся по своим кафедрам, и тогда наша киностудия на время обезлюдеет.

— Нет! Вот это будет неправильно. Пусть лучше преподаватели сами приезжают к вам в киностудию, и прямо там принимают зачеты у студентов, задействованных в съемках. Но чтобы эту третью серию вы обязательно закончили до октября. Это было бы подарком нашим ВВС к ноябрьским праздникам. И снимите ее, пожалуйста, так же хорошо.

— Будем стараться, товарищ Сталин.

— Вот и постарайтесь. А советские летчики будут очень рады такому фильму. И я думаю, все товарищи со мной согласятся, что это заставит пилотов еще лучше стараться в боевой учебе. Ну, а мы с товарищами подумаем, как отметить и летчиков и ваши с Гольдштейном старания по достоинству. А фильм где вы хотите показывать в первую очередь?

— Мы считаем, что первыми этот фильм должны смотреть курсанты авиаучилищ. После них строевые пилоты ВВС, аэроклубы и гражданские авиавузы, а потом уже все остальные. Вот только цветной кинопленки мало, да и дорогая она.

— Ну что ж, готовьте копии картины к прокату, пусть часть из них будет сначала черно-белой. А для больших городов и наиболее важных зрителей у нас найдется и цветная пленка. До свидания, товарищ Варламов, мы ждем вас с новым фильмом и с новыми идеями.

Через полчаса после отъезда гостей секретарь принес Вождю очередное послание из Монголии.

Четким убористым почерком Голованова было написано.

«— Привожу очередные фантазии «Кантонца» на тему метода оперативного получения точных сведений о реальном положении реактивных проектов на Западе. Давать оценку этой авантюре я пока затрудняюсь, так как не хватает данных для вдумчивого анализа, но внешне это выглядит чистой воды мальчишеством. Тем не менее, несмотря на серьезные сомнения, я прошу разрешить ему начать проработку данной темы, а перед этим прошу отправить его вместе со мной на задание. На этом этапе я постараюсь максимально использовать его опыт и знания, и заодно смогу повнимательнее присмотреться к нему как к человеку. Впрочем, мне и так уже многое о нем известно. Ошибаться он может, а вот предавать вряд ли станет. Скорее всего, в случае давления на него «Кантонец» снова попытается «уйти»…»

Трубка погасла, и Сталин зажег ее заново, предложение действительно выглядело откровенной авантюрой, но что-то в нем завораживало. «А вдруг Гитлер это действительно сделает?»

«Гм. И опять с этим мальчишкой что-то не так. Но если Саша, сказал, что идею стоит попробовать, значит, действительно стоит. Пусть пробует. А остановить мы этого «Кантонца» всегда успеем».

Через два часа в Монголию ушел положительный ответ.

Шофер генерала Мориги сумел быстро довезти их до цели. Госпиталь встретил высокое начальство деловитой суетой. Повсюду сновали санитары, которые, заметив генералов, тут же замирали в поклоне. Майор медицинской службы почтительно проводил их в отдельную палатку.

В палатке был низкий лежак, как в обычной казарме. Рядом с лежащим на нем до самых глаз забинтованным человеком сидел еще один с перемотанным бинтами плечом. Лежащий на кровати раненый метался в бреду, сквозь бинты на замотанном до глаз лице выступала свежая кровь. Его голова дергалась от боли, а хриплый косноязычный шепот твердил одно и то же – «Уходите! Уходите!».

Сквозь стоны раненого, палату заполняют звуки песни. В ней плачет бамбуковая флейта, и старый самурай возвращается домой из похода. Генерал Гендзо, сделал знак Мориги не мешать пению.

Капитан не сразу заметил гостей. Он все сидел и гладил обожженную руку Тахиро, до посинения сжимающую в пальцах простыню. А капитан все пел и пел раненому песни, которые они совсем недавно пели друг другу в русском Учебном центре. Наконец, заметив, замерших у входа генералов, он замолк и вскочил, склонившись в приветствии.

— Вас наградят за этот подвиг. Вы это заслужили, майор.

— Простите, ваше превосходительство, но я лишь капитан. И все что мы сделали – делалось совместно.

— С сегодняшнего дня вы уже майор. Ваших товарищей по плену тоже не забудут. Поручик Конда также повышается в звании и переводится с флота. Завтра вы встретитесь с еще одним вашим знакомым – поручиком Мицудо. Тому, кто первым поведал нам о «Нагинате». Если бы не его отважный поступок, то и ваше возвращение бы не состоялось. А еще поблагодарите людей господина генерала, это они прикрыли ваш побег.

— Я благодарю вас, ваше превосходительство.

— Не стоит, майор, мы тоже вам многим обязаны. Вы совершили невозможное, и теперь, с вашей помощью, нам стало известно еще больше о «ночных демонах» красных. Кстати, ваша семья не узнает, что вы были в плену. Вы ведь обещали своему отцу, что этого не случится. Можете считать, что вы сдержали свое обещание.

Новоиспеченный майор удивлен, но снова склоняется в поклоне уважения.

— А теперь поговорим о вашем будущем. Ваши раны пройдут через месяц-полтора, но мы хотим попросить вас уже сейчас начать подготовку к вашей новой службе империи. Вам надлежит в недельный срок подготовить предложения по созданию Центра воздушного боя, аналогичного Учебному центру русских. Причем готовить вам придется, как армейских, так и флотских пилотов. И расскажите нам о том тренировочном Центре русских.

— Слушаюсь, ваше превосходителсьство…

В конце беседы генерал Мориги переглянувшись с генералом Гендзо, спросил.

— Я знаю, что вы, наверняка, захотите просить командование взять к себе под командование поручика Конда после его выздоровления. Мы не возражаем. У вас есть еще пожелания?

— Других пожеланий нет. Благодарю вас, господин генерал.

— Быстрее выздоравливайте, майор, и желаем вам удачи. Помните, императору нужны, не только смелые, но также мудрые и опытные пилоты. Вы поняли – опытные?

— Да, ваше превосходительство.

Генералы кивком головы ответили на поклон капитана, и вышли из палаты. В салоне машины, отделенном толстым стеклом от водителя и охранника беседа продолжилась.

— Жаль, что эта операция не совсем удалась. Но в этих условиях от нее трудно было ожидать большего.

— Генерал-доно, позвольте спросить. А что с той группой, отправленной в тыл к русским?

— Группа, к нашему сожалению, уничтожена полностью. Все, чего они смогли добиться – это угон этого самолета, и внедрение всего одного человека в окружение генерала Смушкевича. Даже наш германский друг, увы, тоже был захвачен на том аэродроме, и пусть Боги пошлют ему легкую смерть. Надо признать, большевики все-таки научились работать. Или вы не заметили этого по вашей воздушной части?

— Мой штаб отметил почти невероятное усиление большевистской авиации. Они уже полностью завладели инициативой. Надо признать, мы такого не ожидали. Все-таки в Китае, борьба за небо шла намного легче, хотя там были еще и американцы. И если говорить откровенно, то, по всей видимости, стоит признать, что к большой войне с русскими мы пока не готовы.

— Лучше даже не заикайтесь об этом, мой друг. Хотя, по сути, вы правы в сказанном. Нам остается лишь надеяться, что найдутся мудрые люди у трона, которые убедят Микадо, не воевать с Советами в ближайшее время. А пока нам с вами нужно готовить реляции о победах и награждениях. Как бы там ни было, но небольшой успех все же нами достигнут.

— Но мы ведь так и не получили самолета, пригодного для испытаний…

— Получили, мой друг. Получили. Даже если он не сможет летать… И вот мой вам совет – прямо сейчас отдайте приказ вашим ремонтным службам собрать из двух разбитых самолетов хотя бы подобие одного. Окончательно уничтоженные детали нужно изготовить заново, но к моменту демонстрации трону достижений моих разведчиков и ваших пилотов, у вас должен быть готов небольшой аэродром максимально забитый отремонтированной трофейной техникой. Кстати, русские показали нам с вами пример рационального использования пленных… И еще этот достойный майор рассказывал, что у них есть какие-то тренировочные пули, рассыпающиеся при ударе в дюралевую обшивку. Не пора ли вам воспользоваться всеми этими подсказками?

— Да, это был действительно интересный момент. И этот факт хорошо объясняет последние успехи большевиков в воздушных боях. Вы правы генерал-доно, сейчас не время предаваться унынию. Император ждет от нас результатов, и они будут.

Старший майор Бочков уже сутки как вернулся в Москву, но пока не успел даже отдохнуть. Сейчас в кабинете наркома, вместе с майором госбезопасности Фитиным, шло обсуждение достигнутых результатов. В целом отчет о «Степной охоте» уже был зачитан. Оставались рабочие моменты и сомнения в результате. И Фитин первым высказал их.

— Как же «Мимоза» сможет пройти проверку, если рискует просто проговориться в бреду?

— Не проговорится. Этого и еще нескольких агентов мы готовили с начала тридцатых, когда они были еще совсем мальчишками. «Мимоза», судя по всему, из корейцев или северян, но точно мы этого не знаем. В конце двадцатых он беспризорничал вместе с другими мальчишками, пока не попал в спецприемник ОГПУ. Там-то и разглядели в нем «самурайскую гордость» и начали учить быть настоящим самураем и настоящим чекистом одновременно. Мало того, что сразу нескольких таких ребят обучали изначально на японском. «Мимоза» и еще один из этих ребят до попадания в спецгруппу были заиками, и почти не говорили по-русски. За девять лет они научились не только говорить, но и думать по-японски, и жить в соответствии с традициями Ямато. Двоих таких ребят нам удалось внедрить еще в двенадцатилетнем возрасте через буддийский монастырь. Остальные долго работали «внештатниками» в Приморском управлении НКВД. На этих агентов были свои планы и варианты, но большинство из них не отличались надежностью внедрения. Обычный «побег из плена» по нашим расчетам был бы раскрыт в течение недели, поэтому вот такую благоприятную ситуацию мы пропустить никак не могли.

— А в чем тут разница?

— Разница большая. В случае обычного внедрения, риск компрометации подобного агента, конечно же, высок. Но здесь и сейчас «Мимозе» не требуется ничего доказывать. Со сбитым в Китае японцем он полгода жил бок-о-бок, и тщательно изучил, как особенности речи, так и историю своего двойника. Тому, кстати, давали спецпрепарат. Так что из настоящего Тахиро удалось выудить такие подробности его жизни и службы на флоте, что рассказ о них уберет последние сомнения. Внешнее сходство между ними также присутствует, но оно, конечно, не абсолютное. Лично знавшие Тахиро Конда японцы легко бы обнаружили подмену, если бы не эта авария. Идентифицировать его теперь, наверное, смог бы лишь дантист и постоянный лечащий врач. Но такого врача, теперь установить проблематично, потому что семья младшего лейтенанта за десять лет сменила много мест жительства. Его отец и родной брат уже несколько месяцев мертвы. Самого Тахиро также уже давно «отпели» по японским обычаям. Со своей сводной сестрой Юмико, единственным человеком способным раскрыть нашего посланца, Тахиро не виделся уже больше трех лет. По полученным нами фотографиям видно, что сам Тахиро за это время сильно похудел, нажил седых волос. Ну, а агент «Мимоза» после этой аварии избавился еще от не совпадающих с оригиналом пигментных пятен на теле. Впрочем, некоторые из них мы ему оставили намеренно. Именно по ним его и опознают как Тахиро.

— Ему пришлось терпеть такую боль… Ведь мог и сломаться человек.

— Не мог. На боль мы его специально натаскивали. Когда ему наносили первые, еще китайские ожоги, полученные Конда в бою над Нанчаном, то учили контролировать болевые ощущения. Кроме того, он получил перед самым угоном «Нагинаты» обезболивающее на основе морфина. Начиная со второго дня, он остался наедине с болью, но я уверен, что он себя не выдаст.

Нарком благожелательно улыбнулся обоим подчиненным.

— Ну что ж, будем считать, что вопрос мы разобрали. Вы, товарищ Фитин, к дареному источнику не придирайтесь. Раз он сейчас внедряется, ваша задача ему сначала помочь, а потом его толково использовать и при этом не потерять. А вам спасибо, товарищ Бочков, езжайте-ка вы отдыхать, время уже позднее…

— Товарищ Сталин, вот новый доклад от Голованова.

— Спасибо, я посмотрю. Совещание пусть будет на полчаса попозже.

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

— Так-так. Значит, этот юный гений опять что-то там напридумывал. Все-то ему неймется. И, судя по всему, он уже догадывается о том, на кого по-настоящему работает Саша. Прыткий какой! Гм. Да тут целый трактат «О создании авиации резерва главного командования». Жаль, времени мало, скоро совещание. Но пару страниц я, пожалуй, изучу.

— От кого это наш юный Клаузевиц обороняться собрался. Хочет, видите ли, пожарную команду собрать в Резерве Главного командования. Хм. Надо бы Локтионова на эту тему послушать, что он скажет? Хотя Берия говорил, что на того слишком много доносов пришло… Ладно, не будем с выводами торопиться. Что там дальше?

— «Вредных для реактивного пилота». Ну и выдумщик!

— То есть, этот мальчишка, считает существующую систему подготовки пилотов непригодной для обучения пилотов реактивной авиатехники. Ай, какой максималист! А пишет так уверенно, словно бы он не и мальчишка вовсе, а уже профессор из Воздушной академии. Ладно, что там у него дальше?

— Да он оказывается еще и «психолог-мичуринец». М-да снова проглядели чекисты хорошего парня. А-я-яй.

— Не так уж и глуп этот новатор. Понимает, что с нуля строить самолеты ни времени, ни денег у страны не хватит… А что? Мысли у него довольно интересные… Если мы за два года получим таких «реактивных соколят», то уж на обычных-то самолетах они тоже летать смогут. Вот и будет у нас особый резерв. Ну что ж, пусть тогда наблюдающее за этим молодцом НКВД такое задание своим конструкторам выдаст. Не так уж сложно им будет все это быстро построить. К тому же в СТО уже строят какой-то самолет с комбинированными моторами. Вот пусть и эти аппараты они заодно сделают. Раз уж мы с этими ракетами пошли на такие расходы, то результат у нас должен быть серьезным. И вот такая резервная воздушная армия для нас может стать тем самым «тузом в рукаве».

В дверь осторожно заглянул Поскребышев.

— Товарищ Сталин, время совещания. Все участники здесь.

— Собрались, значит? Пусть заходят. Остальное можно и потом дочитать…

Павла снова сидела в юрте и снова на ней скрестились взгляды двух пар глаз. И взгляды эти были очень задумчивыми. Первым нарушил молчание Голованов.

— Помните нашу позавчерашнюю беседу? Так вот, у нас к вам для начала другое предложение. Как вы смотрите на то, чтобы перед столь радикальным изменением военной профессии, сперва ваши «Цветы» в глубоком японском тылу испытать?

— Это как же? Нам вообще-то запрещено на И-14 с «Тюльпанами» границу пересекать.

— А кто это вам сказал, что для разведки потребуется истребитель?

— Гм. На Р-10РУ конечно слетать можно, но высоко на нем забраться не выйдет, кислорода ведь всего на два-два с половиной часа ему хватает. Да и камеры с такой высоты снимать не смогут.

— Об этом не волнуйтесь. Лететь придется на высотах свыше 11000, а кислорода нам хватит часов на восемь. Да и камеры со своей работой должны справиться. Ну, так как?

— И на чем же мы тогда полетим?

— А вот это скоро увидите. Но сначала напишите несколько расписок.

— А это еще зачем?

В этот момент Виктор Михайлович, раскрыв картонную папку, неторопливо выложил на стол пачку каких-то листов и излишне спокойным тоном спросил.

— Для дела, конечно же, Павел Владимирович.

— Гм. Очередной «День писателя», значит.

— В этом нет ничего сложного. Просто перепишите своей рукой вот эти тексты. Каждый текст в нескольких экземплярах. Постарайтесь точно переписать знаки латинского алфавита, и пожалуйста, своим собственным почерком.

Павла вчиталась в лежащий на столе листок с текстом на немецком. Рядом лежали похожие листы с текстами на французском и английском. Последним был русский экземпляр. Смысл каждого из сообщений отличался незначительно в первую очередь направленностью специальной миссии и наименованием организации вербовщика.

«Гм. Не особо остроумно они придумали, но может и сработать. Вот и новый привет мне от Лаврентия Павловича. Правда они не подумали о США и Японии. Двойной агент ведь мог бы, при желании, и туда дернуть. Ну да ладно, надо подписывать это «отречение от жизни». Вернусь, если станут они этими бумажками меня к какой-нибудь гадости склонять, то просто уйду насовсем. Как там, во вражеском окопе в тот раз собиралась. И хрен меня кто тут удержит».

Рука старшего лейтенанта быстро застрочила по листу писчей бумаги. Взгляд лишь время от времени дергался для сравнения написанного текста с исходником. На губах кандидата в мегашпионы сразу нескольких разведок появилась легкомысленная улыбка.

— А что вас в этом так развеселило, Павел Владимирович?

— Разрешите, не отвечать, товарищ Голованов. Враньё ведь вам не нужно, а правда пусть останется со мной.

— Да, до вранья, пожалуй, не стоит опускаться. Закончили? Хорошо. Виктор Михайлович, я с вашего разрешения забираю вашего подопечного.

— Разумеется. Удачи вам там, Павел Владимирович, и благополучного возвращения.

«Угу «благополучного». Это у особистов юмор такой. Намек на другой вариант возвращения с мешком на голове в дипломатической почте. Да и хрен с ними, главное, что разрешение на мою очередную авантюру все же получено. И, судя по всему, с самого верха. И почему-то очень быстро получено. Я на такое даже и не рассчитывал».

Обшарпанный пассажирский К-5, пошумев и почихав своим заслуженным «Юпитером» остановился недалеко от железнодорожного разъезда. Но, как оказалось, дальнейший путь предстоял не поездом, а автобусом, сильно смахивавшим по виду на «Фердинанд» из бессмертного сериала Говорухина-Вайнеров. Шторки на окнах были задернуты, и Павла очень скоро уже плохо представляла, куда ее везут. Кресла салона особым удобством не отличались, и когда же дверь открылась, то первым желанием начинающего шпиона было хорошенько потянуться. Но сделать это она не успела, заметив слева укрытый чехлами таинственный аппарат.

Перед Павлой стоял двухмоторный самолет незнакомых очертаний. Какую-то конструкцию он вроде бы напоминал, вот только ухватить эту мысль никак не удавалось. Похожий на веретено, заостренный спереди фюзеляж, с кабиной имеющей странное глухое остекление в основном в виде квадратов со скругленными углами. Сразу за бомболюком была утоплена в нижнюю поверхность фюзеляжа установка «кинжального огня» с единственным березинским пулеметом. Павла тут же отметила для себя отсутствие нормальных иллюминаторов стрелка и наверняка дистанционный привод единственной турели. Две длинных мотогондолы рядных моторов, завершающиеся реактивным соплом родного «Тюльпана» далеко выступали за заднюю кромку крыла очень большого размаха. Именно это крыло и привлекло внимание Павлы. Через минуту раздумий она вспомнила. Ни задраенная высотная кабина, ни аккуратные уши воздухозаборников, ни другие навороты так и не смогли окончательно спрятать фамильные черты этой машины. Перед ней стояла изуверски модифицированная «Родина» ДБ-2. Назначение аппарата было очевидным – высотный дальний разведчик. Свои соображения Павла оставила при себе, и осторожно поднялась по лесенке в кабину через круглый, как в подводной лодке, люк в полу…

Павла, привстав на цыпочки, чуть покачала прижавшийся к обшивке фюзеляжа ствол «крупняка».

«Эгхм. Ишь ты! «РДД» — стало быть, то есть очень-очень дальний разведчик. Сурово! Это на какой же такой элементной базе они эти сервоприводы сработали? М-дя-я. А что там могло быть другого кроме каскада сельсинов с лампами? Тут и думать нечего, транзисторам тут пока взяться неоткуда. С сельсинами все ясно, а вот лампы у них какие? Гм. Да сейчас, наверное, акромя тиратронов-то и нету ничего толкового. Точно! Как в телевизоре, небось…»

— А вы, товарищ летчик, кто будете? И откуда это вы про сельсины с тиратронами знаете?

«Задумалась, и вслух проговорилась. Вот тебе и разведчица будущая. Вот тебе… Да меня так в момент любой рядовой гестаповец просечет. И что это за дядька такой меня тут подловил, а? Не из органов вроде, но вот кто он такой, пойди, разбери».

— Гм. А вы сами кто, простите?

— Моя фамилия Жбанов, я как раз вместе с одним моим коллегой создавал предмет вашего угадывания.

— Вот здорово! Рад познакомится. Старший лейтенант Колун. Будущий эксплуатант вашего шедевра.

— Хм. До шедевра система пока не дотягивает… И все-таки, откуда ваша осведомленность о её начинке?

— Да как вам сказать. Мне как-то один знакомый иностранный инженер про похожие технические решения рассказывал, вот и вспомнилось к месту. А я что, правда, угадал насчет сельсинов?

— Не просто угадали, а прямо в точку попали. Даже странно, откуда у простого летчика такие познания. Или у вас еще какое-нибудь образование имеется?

— Заочно учусь в институте, и еще электриком до армии работал. Мне просто интересно стало. Я ведь сейчас параллельно со службой думаю о своей будущей теме диплома «летающие радиоуправляемые мишени».

— Ну тогда понятен ваш интерес. Рад познакомиться с вами, товарищ Колун. И расскажите, пожалуйста, что вы там еще про тиратроны в телевизорах упоминали?

«Язык мой враг мой! Хоть укорачивай его принудительно, или замок на рот навешивай. Э-эх! Сейчас этот инженер из меня все мои невеликие знания выудит, если за словами следить не буду. На кой хрен я это сказала?! Ну какого мне тут еще телевизора надо было!? Совсем я с ума съехала, эрудитка хренова».

— И я рад знакомству, товарищ Жбанов. А про телевизоры мне самому бы интересно узнать поподробнее. А то слышал звон, да не знаю где он. Тот иностранный инженер мне рассказывал, что в Штатах уже сеть телевещания потихоньку налаживают, почти как у нас радиоточки. Чтоб изображение на расстояние передавать. Только там не как у нас в каждом доме, а лишь у богатых и у представителей власти будет. А тиратроны те, они как-то для развертки экрана телевизора используют. Я даже поинтересовался у него, можно ли такие экраны в качестве устройства вывода информации от звукоулавливателя использовать. Чтобы, значит, вражеские самолеты по звуку узнавать, где они летят и сколько их. Так он говорил, что это бессмысленно, мол, тренированный радист с хорошим слухом гораздо быстрее определит все что нужно. А смысл использования экрана он видел, только в пеленгации вражеских радиостанций. Я даже спорить с ним не стал. Кто он, и кто я. Моего образования пока не хватает поглубже во всем этом разобраться.

— Мысли у вас интересные. А образование – это дело наживное. Тем более, что вы уже заочно в институте учитесь. И раз уж вы с первого взгляда электромеханическую схему определять научились, то грех останавливаться на полпути. Ну что ж, может, тогда пойдем, посмотрим, как все на самом деле действует? Прицел Резунова вы ведь еще не видели?

— Да не успел пока.

Павла с любопытством двигала рукоятки наведения дистанционно-управляемой турели, наблюдая в разлинованной призме перископического прицела изменение картинки. В этот момент ее окликнули.

— Товарищ Колун, спуститесь, пожалуйста, на землю.

«Ну ни секунды покоя ведь. Только я во вкус испытательства вошла, и опять меня словно кота с дерева за хвост. Это кто там по мои бренные кости пожаловал. Упс! Испытатели, причем один из них – старый знакомый».

— Приветствую вас, товарищи.

— Нравится вам машина? А, Павел Владимирович?

— Машина красавица. Жаль только носовой стойки шасси не имеет.

— Ну, вам прямо не угодишь! Саму конструкцию-то узнали? Расскажите-ка нам, что вы о ней думаете.

— А чего тут мудреного, Петр Михайлович? Перед нами явно потомок рекордных самолетов. Так сказать, внебрачное дитя дальних перелетов Громова и Гризодубовой. Гермокабина с дистанционным вооружением выше всяких похвал. Главное, что обзор из нее получился приличный. Харьковчане тут нашими «Тюльпанами» отметились. Да еще стреловидности крылу добавили, видимо для усиления его полулонжероном от бомбового отсека до мотогондолы дизеля. Механизация крыла усиленная. Потолок не меньше двенадцати, дальность не меньше пяти тысяч, скорости на максимальной высоте и на полной тяге свыше пятисот. В общем, серьезная получилась машина.

— Да-а. Говорил же я вам, товарищ Голованов, что у старшего лейтенанта в голове рентгеновский аппарат спрятан. Вон и вооруженец наш уже пожаловался, что товарищ Колун схему синхронно-следящей системы наведения на раз просчитал.

— Ну что ж, Павел Владимирович. Думаю, зачет по матчасти вы сегодня легко сдадите. А пока знакомьтесь. Петра Михайловича вы уже знаете, он как главный испытатель этой машины, будет нас обучать. А Виктор Георгиевич Грачев с нами вместе на этой красавице полетит. У него как раз большой опыт дальних полетов.

— Рад знакомству, товарищ Колун.

— Взаимно, товарищ Грачев.

«Тоже, видать, чекист-разведчик. Значит, у нас в экипаже из испытателей одна я буду. Стефановский с нами не полетит. А вот мне они замену на крайний случай, кажется, уже припасли. Сорокин вон, с краешку маячит. На Р-10 с «Тюльпанами» у него большой опыт, так что это перспективный кадр. Но Голованов зачем-то меня с собой словно на аркане тянет. Вот только зачем я ему?».

Перед глазами снова вставали образы прошлого. Вот он учится стрелять из пулемета. За головой звучит грубый и резкий голос командира. Даже во сне ему не забыть, как его отлупили бамбуковой палкой за плохую стрельбу. Сейчас он снова командовал себе. «Зарядить, упреждение, огонь. Вторая цель. Упреждение, огонь!». Вот образы сменились. Вот он запрыгивает в кабину «Нагинаты», и кричит подбегающему капитану тоже прыгать на крыло. Капитан Огита и поручик Амано запрыгивают на плоскости, и самолет начинает разбегаться. Пулеметная очередь стучит по фюзеляжу и Амано, взмахнув руками, падает с крыла на землю. Самолет кренится, с такой асимметричной тяжестью истребитель взлететь не может. Будь капитан чуть крупнее, и им бы двоим ни за что не уместиться в кабине одноместного самолета. Но вскоре они оба уже сидят в неудобной позе, мешая друг другу. Капитан ранен, но молчит. Даже убрать шасси они не могут из-за тесноты, но самолет уже уверенно разогнался до двухсот восьмидесяти километров в час, и на малой высоте летит к линии фронта. Вот за спиной река, дымы пожаров и зенитные разрывы. Вот какие-то тыловые японские части. У машины начинаются перебои с мотором, видимо кончается бензин. Вот он кричит капитану, что будет сажать тут. Тот кивает. Самолет прыгает по полю и останавливается, чуть-чуть не съехав по оврагу в какой-то штабной блиндаж. Капитан спрыгивает на землю и, превозмогая боль, идет в сторону группы военных. Принять обезболивающее, теперь пора. Тело напрягается, и пальцы нажимают неприметную кнопку самоподрыва. Огонь, и далекая боль. Царапаемое пламенем тело само выскакивает из кабины и падает на землю…

Сон прервался. Снова боль. Опять все сначала. Непослушные губы пилота хрипло шепчут одни и те же слова. Чуткое ухо могло бы уловить в этих хриплых выдохах знакомую каждому с детства мелодию.

— Са… ку… ра, са… ён но со…

Два врача склонились над покрытым ожогами и мелкими ранами телом. Руки и ноги пациента были прикручены к операционному столу, но он и не пытался вырываться. Старший из коллег поправил на своем лице повязку и убрал руку с запястья оперируемого. В тишине операционной все еще слышались хриплые осколки слов.

— Господин майор, а он не мог повредиться рассудком?

— Вряд ли. Скорее он таким способом пытается отключить боль. Очень сильный молодой офицер. Обратите внимание, когда он спит – он молчит, когда просыпается, он поет песни, чтобы отвлечься от боли. А когда на границе этих состояний, то иногда можно расслышать, как он ведет бой и стреляет по врагу. Очень интересный случай.

— Может, мы слишком рано отменили обезболивающие? Не продолжить ли курс?

— Во-первых, дальнейшее их применение просто опасно. Пациент может получить нежелательную привязанность на долгие годы. Во-вторых, когда он приходил в себя, его спрашивали, может ли он терпеть боль, или ему нужны лекарства. Он сам тогда отказался от морфина, и поступил довольно мудро. Хотя ему, конечно же, приходится нелегко. Но если выздоровление будет идти в таком же темпе, то примерно через месяц его можно будет перевести в обычную палату.

— Наверное, вы правы. А что нам пока делать с его посетителями?

— Снова приезжал генерал?

— Нет, в этот раз приезжал старший помощник командира того авианосца, на котором он служил. Просил показать ему младшего лейтенанта, но я не разрешил.

— Вы правильно поступили. Общаться с сослуживцами он сможет не раньше, чем зарастут ожоги на лице. Пусть теперь природа поможет его выздоровлению, а мы что смогли уже сделали.

Врачи уходят, и «Мимоза» расслабляет кисти рук. Он не раскрыт. Это хорошо, значит, будем жить.

После знакомств с обеспечивающим наземным составом и двухчасовых теоретических занятий, наконец, состоялись, сначала, ознакомительный полет с комментариями Стефановского, а затем и три полноценных учебных вылета. Во втором из них Павле повезло самой отрывать дальнего разведчика от этой двухкилометровой полосы. Сажал РДД, правда, уже Грачев, как налетавший на нем больше часов. Павла поначалу сильно нервничала, но вскоре нашла свой ритм и успокоилась. Голованов тоже учился вместе с ними. Как и Грачев, он успел заранее познакомиться с воздушным кораблем, и даже, наверное, мог бы уже и не слушать обучающего. Несмотря на свой опыт и особый статус, он все равно педантично продолжал отрабатывать взлеты, посадки и маневры.

Стефановский был внимателен, и никому из своих «курсантов» давать послаблений не собирался. Павле от него доставалось больше всех. Как-никак, её опыт пилотирования двухмоторных машин ограничивался до этого всего лишь пятью вылетами на учебно-боевом Р-6 в житомирском Центре. И Павла изо всех сил наверстывала свое отставание от новых соратников. Потом было несколько маршрутных полетов. Из них один был проложен до Баин-Тумена и обратно с четырьмя контрольными точками и посадкой в месте старта. Он выполнялся на высоте десять тысяч, и почти копировал будущий разведвылет по японским тылам. Набор высоты с включенными «Тюльпанами» курировала Павла. Грачев получил от нее несколько замечаний за резкость манипуляций с газом, но не обиделся. Реактивная матчасть работала без сюрпризов.

Сами условия полета были максимально приближены к боевым, в планах была даже имитация противодействия вражеской ПВО. Для этого по договоренности с особым отделом учебный перехват РДД над запасным аэродромом 1-го особого полка недалеко от Баин-Тумена выполнял лично майор Горелкин. Павла наблюдала за маневрами мото-реактивного истребителя через перископический прицел дистанционно-управляемой турели. Будь это настоящий противник, его трижды бы уже перечеркнула бы строчка пятилинейных березинских пуль. Чтобы увидеть работу установки в действии Павла, не удержавшись, все же дала две коротких очереди справа и слева в отдалении от цели. Горелкин тут же прекратил набор высоты и качнул крыльями.

«О! Не то чтоб сильно очканул «Огненный Змей», но, наконец, просек, что в моем прицеле болтается. Это ему для памяти. Вот мы и попрощались с тобой, Иван Олегович. Разошлись теперь наши с тобой дорожки на месяцы, а может и на годы. Надеюсь, ты с толком используешь оставшееся нам время до того июня. А когда я вернусь, спрошу с тебя как с родного… Если вернусь, и если мне разрешат спросить… Но я все же, постараюсь. Ну а пока, счастливо тебе, товарищ командир, и пусть сбитые здесь будут только с красными кругами на крыльях».

— Павел Владимирович, вы опять тут своевольничаете!

— В рамках планов ускоренной боевой учебы, Петр Михайлович.

— А я что, уже разрешил вам вести огонь из турели?

— Про ведение огня пока разговора не было. Но ведь учимся не только мы. Майору Горелкину наверняка было полезно понять, что атаковать высотные цели можно только сверху, или находясь с целью на одной высоте. Думаю, теперь он таких ошибок уже совершать не станет. Ну, а нам было полезно проверить работу оружия на больших высотах. А за то, что я принял это решение самостоятельно, и не доложил о нем как следует, виноват и готов понести заслуженное наказание.

— За наказаниями дело не встанет. Имейте в виду, вот такую недисциплинированность мы тут терпеть ни дня не станем. Ещё один эксцесс, и вместо вас полетит капитан Сорокин из второго состава.

«Прямо как у космонавтов у нас. Основной состав и дублеры. Но бузить мне и, правда, пора заканчивать».

— Выводы из замечаний мной сделаны, за дальнейшие мои действия, готов ответить головой.

— Голову свою оставьте при себе, мне она отдельно не нужна. Как отработало оружие? Что заметили?

— Для ведения огня на боевой дальности стрельбы около восьмисот метров, прицел установлен слишком низко. Очереди будут уходить метров на двадцать ниже цели. Считаю необходимым внести поправки в настройку.

— На обратном маршруте проверим, я сам и постреляю.

— Есть предложение по оптимизации проверки, товарищ Стефановский.

— Опять какие-то выдумки?

— Да как вам сказать. У нас тут один запасной парашют на борту вроде имеется. Предлагаю при подлете к конечному пункту снова набрать высоту до одиннадцати тысяч, и сбросить на этом парашюте пустой кислородный баллон. И попробуем его сбить на нисходящей спирали.

— Гм. Александр Евгеньевич как вам такая идея?

— Идея товарища Колуна правильная, стрелять нам все равно, нужно учиться. Считаю, что в этом вылете перед посадкой всем членам экипажа будет полезно потренироваться в воздушной стрельбе. Но пусть очередь тренировки товарища Колуна будет последней, и соответственно патронов ему оставить по минимуму, чтобы впредь соблюдал дисциплину и не своевольничал.

— Ну что ж, так тому и быть. Вот такая вам сегодня амнистия пополам с наказанием.

— Вас понял, товарищ инструктор.

«Ну и ладно. Зато никто из вас живого истребителя в прицеле Резунова не видел, а мне повезло. Хотя очень бы мне хотелось, чтобы стрелять в том нашем полете никому из нас не пришлось. Ведь для успеха такого задания, стрельба – это роскошь».

Интенсивность тренировок не уменьшалась. Штурманскую подготовку сменяли тренировки по маневрам ухода от перехвата, затем шли специальные занятия по задачам полета. Стефановского сменяли инженеры, потом инструктаж проводил так и не представившийся дядька явно чекистской школы. Потом снова за них брался испытатель. К концу пятого дня тренировок главный наставник, наконец, признал уровень подготовки своих «птенцов» удовлетворительным, и разрешил им летать без ограничений. После завершения занятий, Голованов отозвал Павлу в сторону, и кивнул на стоящего рядом худого неприметного парня.

— Узнаёте?

— На память не жалуюсь. Белогвардейская форма на вашей фигуре, тогда как влитая сидела.

— Ну, у вас на поясе японский штык тогда тоже как родной смотрелся. Побеседуем?

— Запросто.

— Rozumiesz polski, pan porucznik?

— Tak, pan scout. Rozumiem troche.

— Powiedz cos, co chcesz.

— Moze lepiej bede spiewal? Аlbo czytal wierszy?

— Dziekuje. Nie badz taki pochopny.Wszystko w swoim czasie…

«Да-а. Никуда не годятся мои скромные познания. Это не то, что в Варшаве мастер-класс по эксплуатации наших ТРДД проводить. Там я половину темы вообще на русском читала. Лишь с самыми тупыми пшеками я тогда посидела, обсуждая схемы монтажа на языке Пилсудского. Да и украинский мой, если честно, так себе звучит. Так что не выйдет из меня толкового польского шляхтича с канадским прононсом, хоть плачь».

В конце экзекуции Павла чувствовала себя выжатым лимоном, с которого еще вдобавок сняли цедру едкими саркастическими замечаниями. Понимая, что в сравнении с чекистским ее уровень владения языков близок к нулю, она уже просто, в качестве выплеска эмоций, обложила экзаменатора своим невеликим запасом польских ругательств. Вслед за импровизированным экзаменом по польскому языку, начался зачет по немецкому. Затем наступил черед английского, и на закуску был обмен несколькими совсем короткими фразами по-французски.

— Ну что я тут могу сказать, Александр Евгеньевич. Кое-какие знания у нашего «канадца» есть, но их, увы, совсем немного. Польский Павла Владимировича, это вообще-то даже не совсем польский. Скорее смесь украинско-белорусского с мелкими вкраплениями великопольского языка и несколькими германизмами и англицизмами. Вычислить по нему русского человека можно довольно быстро, если общаться только на нём. Германский старшего лейтенанта хорош, видимо, учитель ему в жизни попался толковый. Силезский акцент на таком материале ставится за пару недель. Английский с американизмами на троечку с минусом, но тут за счет общения с носителями можно попробовать быстро продвинуться. Французский, вообще практически на нуле. В общем, тут поле непаханое… Возможно, удалось бы подтянуть его, если только имелось бы достаточное время на врастание обучаемого в будущую среду обитания. Однако времени-то у нас, насколько я понимаю, как раз и нет.

— М-да-а. Мы, конечно же, рассчитывали на большее. Но почему бы и с таким начальным багажом не попробовать. На худой конец, найдем достойного дублера… А Павла Владимировича будем держать на подхвате и в качестве консультанта по «ракетной технике».

«Угум. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Ах, какие интересные планы я строила! И все коту под хвост. М-дя-а, рановато я свой язык раскатала. Не доросла я пока со своим уровнем языкознания до заграничной оперативной работы. И ну чому ж, я така идиётка?!».

Перед выходом из блиндажа, комкор поправил фуражку, и ненадолго замер в раздумье. Начальник штаба, адъютант и несколько командиров, молча, ждали начальственных указаний.

— Михал Андреевич, остаешься за меня, я в Булак на полдня. Провожу маршала и членов комиссии, да, заодно заеду в штаб ВВС со Смушкевичем покалякаю. Есть у меня к нему пара вопросов. Совещание переносим на вечер. До встречи, товарищи.

Самолет с членами комиссии раз десять проверенный перед стартом бдительными сотрудниками НКВД, наконец-то, взлетел. Спустя несколько минут распластанный силуэт растаял в дымке над горизонтом. Но комкору некогда было провожать его взглядом, и уже через пять минут он входил в небольшое здание, занимаемое штабом ВВС. Жуков оглядел тяжелым взглядом застывшие фигуры штабных командиров ВВС и, пробурчав общее приветствие, быстро уединился с комбригом в его кабинете. Смушкевич сбивчиво начал доклад, но был резко остановлен вопросом. При этом суровая гримаса неудовольствия исказила гневом рубленые черты лица комкора.

— Комбриг, я не спрашиваю тебя, почему ты диверсантов на секретные объекты посылаешь. За это ты теперь сам перед НКВД отвечать будешь. Я тебя о другом спрашиваю…

От двухсекундной паузы повеяло грозовым озоном. Смушкевич напрягся, а командующий группировкой советско-монгольских войск с нарастающим рыком выплеснул свое негодование в лицо подчиненному.

— Почему мой приказ… мой личный приказ тобой не выполнен! Где тот старший лейтенант, которого я на Хамар-Даба вызывал? А, товарищ комбриг?! Почему целый маршал мне замечание делает за слабую дисциплину в подчиненных тебе частях ВВС? А, товарищ комбриг?!

— Товарищ комкор! Я прошу вас не разговаривать со мной таким тоном. Что касается того старшего лейтенанта, то он лишь временно мой подчиненный. Особый авиаполк майора Горелкина является секретной авиачастью, навязанной мне НКВД. Подчиняться армейской дисциплине они явно не привыкли. И проблемы с диверсантами, это также, в основном, их рук дело. Без приглашения особого отдела, я ни в 1-й ни во 2-й авиаполк даже с проверкой приехать не могу. За связь с особыми авиаполками у меня отвечает заместитель по истребительной авиации полковник Лакеев. Он подтвердит. На основании описанного положения дел, считаю претензии штаба Первой армейской группы к командованию ВВС необоснованными.

— А благодарности за недавно достигнутые успехи и представления к награждению в отношении личного состава ВВС, включая пилотов этих самых секретных полков, мне тоже все подряд считать необоснованными, а? Чего замолчал-то?

— …

— Вот что, комбриг. Про твоих подчиненных скоро уже прямо как про Чапаева анекдоты по армии ходить будут. Где тут твой зам по истребительной авиации, который с этими секретными полками связан?

— Адъютант! Полковника Лакеева к командующему немедленно.

Полковник материализовался в дверях через пару секунд. Спокойное лицо заместителя Смушкевича замерло в ожидании нагоняя. Приложенная к козырьку фуражки ладонь застыла каменною «дланью Командора».

— Разрешите обратиться, товарищ комкор?

— Лакеев?! Если комбриг не может сказать, может, вы мне ответите? Где старший лейтенант Колун? А, товарищ полковник? Где он, и почему не прибыл ко мне в штаб группы?! Что у вас там за «подпоручики Киже» в секретных полках объявились?! Совсем вы охренели, крылатые?! «Мертвых душ» мне тут наплодить решили?! Так, что ли?!

— Никак нет, товарищ командующий! Никаких «мертвых душ» у нас нет. Я этого старшего лейтенанта видел лично, и даже в учебном бою с ним крутился. Нормальный командир ВВС. Ветеран Китая, имел сбитых еще там. Здесь по подтвержденным сведениям он сбил три самолета лично и четыре в группе, да еще и в штурмовых ударах по японским позициям хорошо отметился. Наш это парень – настоящий боец! Нам даже в штаб ВВС от майора Затевахина пришло представление на него за ночное прикрытие места высадки на центральном плацдарме. Правда, ход этому представлению дать еще не успели.

Взгляд командующего смягчился, но голос все еще сочился раздражением.

— А чего ж не успели-то? Ладно, вижу, не любит комбриг Смушкевич этих «вольных пограничных орлов». Ну, а ошибки там быть не может, может это не он тогда над плацдармом летал? А, Лакеев? Может такое быть?

— Никак нет, не может! Я потом лично выяснял у Горелкина. Два первых вылета той ночью, на плацдарм группу штурмовиков водил точно старший лейтенант Колун. Если бы не самоубийственные атаки его группы… У него двоих пилотов ранило. А сам он утром на северный плацдарм группу секретных истребителей повел, там его зенитки и сбили. А днем позже он с северного плацдарма на захваченном японском самолете вернулся.

— Значит герой, говоришь? А чего же прячете тогда этого героя, как бабка «внучку на выданье»?

— Так не прячем. Просто ему вызов пришел из управления пограничной авиации. В новую командировку куда-то улетел. Мне только сегодня об этом его комполка доложил.

— Гм. Тоже мне, Золушка. Настрелял, понимаешь, на три награды и видать от скромности, куда подальше свалил. Ладно, полковник, я тебе верю. И вот вам, крылатые, мой приказ. Все представления на этого героя сегодня же моему начштаба передать, по совокупности ему представление напишем. Все ясно?

— Так точно!

— А тебе, комбриг?

— Все ясно, товарищ комкор.

— И чтоб не смели мне там у себя другие награждения на пилотов особых полков зажимать! Кабы не они, в ВВС бы потерь куда больше было. Да и мы на земле в разы больше народу на плацдармах положили бы. С этим всё! Я уехал на Хамар-Даба. А ты, комбриг, ко мне полковника Гусева снова пришли, будем дальше удары согласовывать.

Дверь штаба ВВС со стуком захлопнулась за командующим Первой армейской группы, оставив авиационных командиров в крайне минорном состоянии души. Первым нарушил молчание, сильнее всего страдающий от начальственного неудовольствия, комбриг ВВС.

— Иван, вот сейчас тебе обязательно выступать было?

— Да что случилось-то, Яков Владимирович?

— «Что случилось»?! Алешина, помнишь?! Майора из новеньких.

— Что с ним, убили?

— Лучше б убили! Шпионом он, гад, оказался! Гусев утром в особый отдел на его опознание ездил – ничего общего у этой образины с настоящим Алешиным.

— Он же за секретным истребителем уехал… Мы что же, получается сами…

— Какое там «сами»? Вся эта хрень с самого начала подстроена была! У этих гадов налет на авиабазу запланирован был с угоном самолета.

— И что?

— И «то»! Аэродром Учебного центра еле-еле удержали от налета диверсантов. Вот так, Ваня. А эту суку «Алешина», или как его там, вместе с диверсантами там же на аэродроме и повязали. И ты хоть плачь, хоть смейся, но эту сволочь, как выяснилось, начлет первого особого Колун лично заломал. Понял теперь?!

— Да-а, дела-а.

— А всё два мерзавца эти – Горелкин с Бочковым… Всё игрища их чекистские. Шпион этот, как козел на веревочке, за их приманкой пришел. Зато теперь все шишки по летной и дисциплинарной части наши, а им одни сплошные благодарности. Да еще и за выдачу тому шпионскому майору приказов и допусков, штабу ВВС теперь отвечать придется. А тут еще ты успехи этих «погран-чекистов» воспевать начал, ни к селу, ни к городу.

Пальцы заместителя Смушкевича озадачено заскребли слегка обросший русыми волосами затылок. О «таком компоте» за всю его службу полковник ни от кого из знакомых ни разу не слышал.

До рассвета еще было далеко. Поэтому высоту набирали без спешки, экономя горючее. Машину вел Грачев, и Павле досталась очередь вести наблюдение. Где-то в этом районе должен был располагаться тот самый первый, атакованный еще в конце июня, японский аэродром. Павле неожиданно захотелось взглянуть на него поближе. В перекрестье мощной цейсовской оптики с семикилометровой высоты аэродром был едва различим, но взгляд новоявленного воздушного разведчика отыскал его среди степи. Все же пару раз до этого глаза старшего лейтенанта его уже видели. Вот она – отправная точка боевого опыта. В тот, самый первый действительно боевой вылет, ей пришлось лететь на «Кирасире» с одинокой динамореактивной пушкой на правом крыле. Тогда было страшно. И было здорово. Если до того вылета она лишь представляла себя военным летчиком. То к моменту приземления после того налета, она уже чувствовала себя настоящим воздушным бойцом. Все последующие её воздушные и наземные победы стартовали вот над этим серым неровным многоугольником, едва различимым в предрассветной тьме.

Взгляд чуть затуманился, и Павле показалось, будто вражеский аэродром ей подмигивает своим рубленным «анимэшным зрачком». Она подправила резкость, и пальцы сильнее стиснули ребристые бока бинокля. Аэродром не подмигивал ей, он активно жил там далеко внизу. От него одна за другой отрывались серые тени, каждая с парой мерцающих в прожекторном луче блесток винтов на крыльях. Один за другим эти распластанные крестом силуэтики закладывали широкий круг над авиабазой, чтобы вскоре занять свое место в боевых порядках приготовившейся к нанесению коварного ночного удара бомбардировочной армады. В этот момент ей стало ясно, что запланированному в этом вылете радиомолчанию пришел бесповоротный конец.

— Александр Евгеньевич, мне срочно нужна связь с 1-м особым полком.

— Павел Владимирович, договорились же. У нас ведь режим молчания, что еще за блажь…

— О режиме я помню. Возьмите, пожалуйста, бинокль, и взгляните вниз. Я наведу, куда вам надо глядеть. Видите?

— Пока не очень…

— Вот здесь чуть правее и ниже. Вглядитесь повнимательней. Теперь понимаете, для чего мне нужна связь?

— Гм. Взлет какой-то японской авиачасти. Ну и что?

— Эта армада через полчаса окажется над нашей авиабазой или, чуть позже, над Булаком. И я уверен, что взлетают не только они, японцы не размениваются по мелочам. Это «звездный налет», Александр Евгеньевич. Видимо, самураи все же решили с нами поквитаться за «Охоту». И я очень прошу вас – разрешите мне сообщить Горелкину по радио, или хотя бы выбросите меня с парашютом над северным плацдармом, благо мы еще не слишком далеко улетели.

— Как у вас все просто выходит? «Сообщить по радио, или с парашютом прыгнуть», а наше задание, значит, побоку?

— Я уверен, что наше задание включает в себя, кроме прямых целей, еще и нанесение противнику максимально возможного ущерба, при любой появившейся возможности. И наверняка включает предотвращение всеми силами нанесению такого ущерба нашим войскам. Сейчас именно такая возможность, и ее нельзя упустить…

— Хм. А ты что думаешь, Виктор Георгиевич?

— Думаю, надо сообщить. Жаль, конечно, этого раза, но надо. А сам полет и повторить можно будет, через день-другой.

— Александр Евгеньевич, полет повторять не потребуется. Не успеют они нас засечь, я обещаю. Подниму особые полки, и сразу дальше полетим.

— Свежо предание… Ладно, посмотрим. Связывайтесь с Горелкиным, Павел Владимирович. Семь бед – один ответ.

Пальцы старшего лейтенанта привычно подкрутили верньеры, настраивая мощную радиостанцию на знакомую волну.

«Только бы кто-то толковый в этот раз эфир слушал. Нет сейчас у нас времени в «пойми меня» играть. Только бы на какую-нибудь бестолочь в наушниках не нарваться. И хоть бы Горелкин куда-нибудь в штаб до утра не свалил. Одними молитвами я теперь живу. М-дя».

— «Дятел», на связь. Здесь «Тетерев». «Дятел», срочно на связь! «Дятел», внимание, срочная бандероль для «цветоводов». И Шурику привет на сто рублей. Внимание, слушать меня, «Дятел»! Живее ответ, я сказал!

— Какой тебе, нахрен, «Тетерев»? Какой Шурик? Это еще там кто?! Ну-ка, немедленно освободи военную волну, идиот!

— Лушкин! Молчать, я сказал, умник! Приказываю тебе, «болезному», заткнуться! Узнал меня?!

— Так точно, това…

— Рот закрыть! Шурику и остальным команду «подъем»! И живо съезжаем на трижды «Украину». Вспомнил, откуда мы родом? Тогда бегом!

— Это в том смысле? Тьфу ты! Все понял я… Э, «Тетерев». Сейчас-сейчас! Сейчас всё будет!

Пальцы мусолили картонный мундштук «Казбека». Сон никак не шел. Мысли крутились вокруг ненаписанного письма жене, и неотправленных писем куда-то усвиставшего сопляка старлея. После отбоя полковник не утерпел и прочел пару писем, адресованных матери Павла. Строчки были сухими без особой нежности. В первом письме Павел писал, что получил поощрение от командования, но пока не может похвастаться какое. Во втором скупо и туманно упоминал свою новую интересную службу. Удивительно, но за спокойными словами этого парнишки было не разглядеть и малейших тревог о будущем. А ведь уезжал он куда-то, совсем без уверенности в счастливом окончании этой новой командировки. Письма были такими, словно их писала рука не обычного парня, а опытного, многое повидавшего человека… Неожиданный стук в окно выдернул Петровского из очередных бессонных раздумий.

— Товарищ полковник, тревога!

— Какая там еще тревога, Степан? Что там стряслось у тебя?!

— Не у меня, Василий Иванович. Колун только что по радио сообщил Горелкину, что японцы подняли несколько полков бомбардировщиков и летят в нашу сторону. До их подхода к авиабазе 1-го особого всего двадцать минут осталось. У нас они будут минут через сорок. Горелкин своих поднимает в воздух, чтоб сразу на подходе их встречать. Нас просил хотя бы парой дежурных звеньев поддержать атаку.

— Ясно, капитан. Полку общий вылет двумя волнами! Сколько бортов готово?

— Сходу сможем поднять шестнадцать И-14 с «Тюльпанами»!

— Вот пусть они первыми и стартуют. И моя пара вместе с ними. Сколько из них с блоками ракет?

— Три пары всего. С вашей пары вчера вечером блоки сняли.

— Плохо, что сняли! Живо команду, заменить оба самолета на полностью снаряженные. И через пять минут, чтобы всем восемнадцати быть готовыми к вылету!

— Разрешите исполнять?

— Давай! Грицевцу скажи, пусть он сборной группой минут через двадцать нас вдогонку усиливает. Ты сам остаешься на базе в готовности. С оставшимися силами тут по ситуации действуй. Это всё. Бегом исполнять, капитан!

— Есть, товарищ полковник! Моторы уже греют.

Петровский быстро накинул и утянул портупеей гимнастерку. Его второй особый авиаполк наконец-то дождался своего часа. Всего через полчаса экзамен по боеготовности мотореактивной части будет, либо сдан, либо провален. Полковнику очень хотелось верить, что цена такой проверки не окажется для полка слишком высокой…

Павле все никак не удавалось настроиться на этот разведвылет. Перед мысленным взором вставали одна страшней другой картины воздушного боя над базой. Горели пробитые стальным дождем машины ребят, с которыми уже давно сроднились в боях. Гибли под бомбами авиатехники и охрана. Пылали ангары и жилые бараки. Сердце сжималось и гулко стучало, путая мысли. В хаотично перемещаемом прицеле Резунова мелькнула подернутая лунной рябью речка, когда Павла почувствовала, за спиной движение.

«Хватит уже думать! Так и с катушек съехать недолго. Что смогла, я сделала. Есть у них теперь время для подготовки «торжественной встречи». И сил и опыта у них должно хватить. Наверное… О! Ты глянь, а Голованову-то от меня что-то нужно. Видать, для этого меня в полет и прихватил с собой. Спасибо тебе, «несписочный маршал», что позволил мне сообщить ребятам нашим. За то, что они врага за штурвалом встретят… И, давай, спрашивай уже. В благодарность я тебе все как на духу отвечу, на что моей фантазии хватит».

— Не забыли? Скоро ваша смена у штурвала.

— Помню, и готов.

— Павел Владимирович, а как вы считаете, в особых авиаполках могут быть враги?

«Вот так вопросик! Тихо так спрашивает меня, чтоб Грачев не услышал. Проверяет меня, что ли? Стану ли я выгораживать своих, или наоборот, топить. М-дя. С каким-то подвохом этот вопрос, но вот с каким? Хм. Ладно, и мы «не шиком лыты». Держи, товарищ «придворный пилот» и будущий маршал, очередной бред подозреваемого».

— Они там не могут быть… Они там точно есть.

— Гм. И вы об этом вот так спокойно… Расскажите поподробнее, что вы имеете в виду?

— Можно и подробнее… Каждый человек враг… в первую очередь он враг самому себе… А пилоты – обычные люди. Да смелые, да подготовленные. Но подготовленные они, в первую очередь, по своей специальности, а не по психологии взаимодействия с людьми, имеющими власть и влияние.

— Но ведь мы сейчас совсем не об этом.

— И об этом тоже. Вот что с вами будет, если вы выкажете неудовольствие своему «главному руководителю» в ненадлежащей форме, предусматривающей сомнение в его умственных способностях?

— Гм. Я просто не стану этого делать. И причем тут пилоты?

— Пилоты тут причем… Вот вы поверили бы в то, что старший лейтенант госбезопасности Горелкин враг?

— Наверное, нет. Если, конечно, не будет доказательств.

— А ведь для этого всего лишь достаточно его резкого замечания кому-нибудь облеченному властью, и имеющему больное самолюбие. Плюс к тому еще пары вполне логичных доносов на него, полученных во время инициированной «обиженным» проверки. Или вы считаете, что в нашей стране такие вот «обиженные» не встречаются?

— Хм. То есть вы считаете, что большая часть считающихся врагами народа, просто оклеветаны?

— Я не управление статистики, и такими оценками не располагаю. Просто сам принцип выявления врагов должен быть жёстче. Как во время следствия по криминалу. Должно рассматриваться все, что может свидетельствовать не только во вред, но и в пользу обвиняемого. А заявления на обвиняемого должны в первую очередь рассматриваться с точки зрения выгод, получаемых заявителем и тем, кто причастен к ведению дела. А то, понимаешь, из-за бабских сплетен и зависти, могут полезного для страны командира или специалиста убрать подальше от службы и работы. На радость нашим внешним врагам…

— Скажите. У вас кто-то из близких арестован?

— Ни за кого просить не стану, меня беспокоит потеря кадров в масштабах страны. Поэтому я просто прошу вас объяснить «там», что арест людей на основе анонимных «сигналов» это порочная практика.

— Но если человек действительно совершил преступление…

— Вот вам простой пример – остаться в живых в бою преступление?

— Нет.

— А попасть раненым без сознания в плен к врагу? Ага. Вот видите, задумались. А ведь именно так и может случиться с очень многими в случае большой войны.

— И что вы предлагаете?

— Во-первых, не надо всех на кого есть материалы «ставить к стенке». Явного предателя и дезертира, запятнавшего себя помощью врагу или кровью своих, обязательно ставить. А остальных нужно использовать с максимальной выгодой.

— Ну, а если, к примеру, летчик струсил в бою, как его потом можно использовать с выгодой? Допустить, чтоб такой курсантов обучал? Он их наобучает.

— Во-вторых, нужно доказать сам факт трусости. Хотя это все-таки, наверное, во-первых. Ведь если пилоту приказали выполнить задачу ненадлежащим бессмысленным способом, а он взял да нашел другой более эффективный способ, позволяющий сохранить жизни себе и своим ведомым. То он вовсе не трус, а просто хороший командир ВВС. Если же сам факт трусости будет доказан, то трусость лечится только в бою. Сажать такого на «Кирасира» или другой аппарат, и на штурмовку вражеских позиций. Погибнет – «мертвые сраму не имут». Выживет с честью, подумать о сроках искупления вины и пусть искупает. А потом амнистировать, и пусть нормально воюет, как и до своего трусливого поступка воевал. А попытается к трусости добавить еще и предательство, расстрелять в воздухе гада, или подорвать его дистанционно.

— А если это очень известный всей стране летчик, которого многие в лицо узнают, тогда как быть?

— Предложить ему переделать медицинскими методами лицо, да хоть ожоги на нем поставить, и в бой его! Или хотя бы как авиатехника его в дальнюю Тмутаракань отправить. Если он был хорошим пилотом, и проступок его не столь значителен, то пусть обратно выслуживается с низов. Нельзя кадрами вот так просто разбрасываться, скоро каждый из нас у страны на счету будет.

— Гм. Скажите, а вот раньше, до Харькова, вы могли бы такое предложить?

«Значит, «до Харькова»? Очень неглупый мужик этот Саша Голованов. Видать настоящий «тигриный глаз» на меня положен, хоть про Харьков они толком и понять ничего не могут. Гм. И какого же это ответа он тут от меня ждет? М-дя-я».

— Предложить такое? Вряд ли. А вот думал бы я, наверное, так же. Если бы, конечно, знал, о чем речь.

— Гхм. Думаю, нам с вами в скором будущем будет полезно продолжить эту беседу.

— С удовольствием, Александр Евгеньевич.

«Ну что, «лейб-гвардеец» объехали мы тебя на хромом ишаке, а? Я сама из этой своей импровизации пять разных смыслов с легкостью получаю, а уж, сколько ты оттуда сможешь вывести – наверное, разрядов калькулятора не хватит».

И Павла улыбнулась командиру воздушного корабля широкой озорной улыбкой дворового хулигана, блеснув в полутьме гермокабины хитро прищуренными глазами. Голованов озадаченно хмыкнул.

Разговор в душном здании райкома длился уже полчаса. По лбу недавно назначенного главрежа киностудии «Звезда» тек противный липкий пот, а полупустыня за окном навевала мысли о вечном. Вот только земные заботы все никак не отпускали собеседников, измученных обдумыванием своих титанических планов.

— Товарищ режиссер! У меня план горит, я и так уже вам помог! Имейте же совесть, где я вам сейчас живого негра найду?!

— Совсем живого негра не надо…

— Что!!! Да у меня план горит! Вы это понимаете?! И на что вы меня тут подбиваете?!

— Стоп, стоп, стоп!!! Ну, не надо так волноваться, товарищ секретарь. Обойдемся мы и обычными людьми, у которых тип лица хоть чуть-чуть похож на негритянский. Можно будет фотографии ваших людей в отделе кадров посмотреть?

— Личные дела вам?! Да вы, товарищ Гольдштейн, видимо, издеваетесь. Если бы не то письмо из УНКВД, я бы вообще с вами разговаривать не стал… Сколько человек вам нужно, и для чего конкретно?

— Понимаете в чем дело. Мы снимаем эпизод захвата фашистской Италией мирной Абиссинии. Так вот там чернокожие патриоты в бою разбили танковую колонну итальянских фашистов. А для крупных планов нам хотя бы пятеро с негритянским типом лица нужны, ну, просто до зарезу.

— Гм. А что еще за тип лица такой?

— Ну как вам объяснить. Вот, на фотографии взгляните. Лицо вытянутое, нос маленький приплюснутый или картошкой, И еще вот тут видно надбровные дуги. Хотя вот это уже наши гримеры доделают.

— О! Вот этот на нашего водителя Газырлиева похож. Только его я вам точно не отдам! Иначе, кто у меня баранку крутить будет?

— Товарищ Алиев, у нас уже все готово к съемке. Час на грим, четыре часа на съемки. Очень вас прошу. Дайте вы нам этого водителя, и еще четверых ребят на него похожих, а мы вам на это время двух водителей одолжим. И еще мы про ваш район снимем маленький такой документальный фильм. А?

— Гм. Фильм, это хорошо… Ну, а танкисты не подведут вас?

— Пять МС-1 нам через час точно подгонят. Я как раз только что из гарнизона вернулся, и начальник парка нам все обещал… А вы бы нам, ну еще хоть пяток верблюдов с погонщиками одолжили, а? А уж мы-то через пару часов их вам всех обратно пригоним.

— Ну, и клещ же вы, товарищ режиссер! Теперь-то мне понятно стало, почему за вас НКВД так хлопочет. Ладно! Дам я вам людей и вьючный транспорт. Даже больше того дам! Но чтоб бегом там свой шедевр снимали, и сразу обратно все отдали, у меня план горит!

— Бешеным верблюдом все туда пробежим, и обратно вернемся, товарищ Алиев! Еще тень от забора не ляжет на вон того ишака, и тучи не успеют вылезти из-за горизонта, как мы ваших самодеятельных актеров в душ отмываться отправим! А верблюдов в стойло определим!

— Верблюдам не нужно стойло. А туч у нас тут неделями не бывает. Сразу видно, что городской вы человек. Так что, не нужно, уважаемый, товарищ Гольдштейн, меня этим восточным красноречием развлекать. Идите, побыстрее снимайте свое кино, и шоферов ваших ко мне пришлите.

— Спасибо, товарищ Алиев, мы быстро.

Не прошло и четырех часов после этой беседы, как перед сидящими и стоящими любопытными аборигенами успело уже по нескольку раз разыграться фантастическое сражение, в котором едва одетые разрисованные «боевым боди-артом» африканцы сошлись в смертельной схватке с разукрашенными белыми латинскими крестами боевыми машинами. Потрясая саблями и копьями, они самоотверженно бросались во фланг и тыл механизированной колонне, и сходились с танками врукопашную. И видимо они изрядно преуспели в этом. Поскольку в полевой проявочной лаборатории вскоре повисли на прищепках целлулоидные ленты, на которых смелые «эфиопы» вонзали и вынимали из смотровых щелей фашистских танкеток свои окровавленные копья. А самым трудным было конечно снимать сцены гибели самих римских танкистов в их тесных бронированных коробках. Еще через час «отпущенные на волю чернокожие», сверкая белозубыми улыбками, с гордостью позировали у «захваченного в бою» реквизита, перед многочисленными фотолюбителями. Но вскоре все они были разогнаны приводить себя в порядок и приступать к работе, озабоченным выполнением плана начальством.

Кислородные маски закрывали лица пилотов, короткое время ожидания заканчивалось. В мертвецком лунном свете две колонны трехсамолетных клиньев, казались ползущими к своей жертве сколопендрами. А на полторы тысячи метров выше и впереди над ними висела значительная группа японских истребителей. Ночь была довольно ясной. На счастье пилотов первого особого полка, их рассредоточенная на восьми тысячах метров группа еще не была обнаружена противником. А через несколько минут, когда группы пушечных «ишаков» и И-14 сосредоточились для удара, Горелкин трижды щелкнул тангентой своей радиостанции. Услышав в приемниках отчетливо прозвучавшую «отмашку», звенья одно за другим стали переходить в пологое пикирование.

Первыми свой ракетный удар по строю бомбардировщиков с тыла нанесла усиленная эскадрилья Дементьева. Огненные змеи ЭРЭСов понеслись к самой крупной группе японских бомбардировщиков. Среди головной и идущей второй девятки самолетов еще только вспухали первые разрывы ракет, а ночное небо уже наполнилось сверканием трассирующих пуль. Враг, наконец-то, заметил засаду, и попытался пулеметным огнем сорвать хотя бы следующие атаки. И хотя ни один из японских самолетов еще не загорелся от первого ракетного удара, но три машины головной эскадрильи вышли из строя со снижением.

Японские истребители спешно разделились на две группы, пытаясь связать боем атакующих, и тех, кто шел за ними. Но группа Дементьева резко ушла пикированием к земле, и Ки-27 на время потеряли противника из виду. А вслед за Дементьевым приблизились к врагу на полкилометра и застучали по врагу своими ШВАКами «ишаки» капитана Горлова, прикрываемые двумя четверками И-14 Ивана Мещерякова. В ответ на это к ним потянулись очереди «виккерсов» истребительного прикрытия. И в этот момент чуть впереди над местом боя зажгись три «люстры» светящихся авиабомб, сброшенных с барражирующего впереди и выше вражеской армады разведчика Р-10. После этого, и без того ясная лунная ночь перестала быть ночью.

Группа Дементьева, снизившись до ста метров, наконец, освободилась от пустых ракетных блоков, и боевым разворотом рванулась к строю бомбардировщиков снизу. Они успели пушечно-пулеметным огнем выбить ведомого у лидера, но тут же оказались связаны боем с эскадрильей И-97. А две колонны «Мицубиси» упрямо продолжали идти к цели. Полоса и ангары авиабазы первого особого полка уже показались в нескольких десятках километров впереди, и японские штурманы приготовились к бомбометанию. Горелкин как раз бросил в бой свой последний резерв эскадрилью Кольцова, но перелом так и не наступал. Против его четырех десятков тут сражалась вдвое превосходящая группа японских самолетов, и две советские машины уже были сбиты. Перед каждой атакой майор оценивал шансы дождаться помощи.

«Не успеем, отбомбятся гады по базе. И соседи нам в помощь больше пары ночных звеньев выставить не смогут, нет у них нашего опыта ночных полетов. Где же второго особого ночники? А это еще что за группа?»

В это время подошедшие к району с юга два звена Петровского залпом своих ракетных блоков нанесли по вышедшей на боевой курс группе «Мицубиси» сосредоточенный удар, по приготовившемуся к бомбардировке строю вражеских самолетов. Часть ракет разорвалось много выше вражеской колонны звеньев, но один, все же, запылал от прямого попадания. Четверка И-14 своим ракетным залпом рассеяла ненадолго восстановленный строй японских бомбардировщиков, и Петровский тут же увел звено с включенными «Тюльпанами» на высоту. Оценить результаты удара, выходящие из атаки пилоты, просто не успели. Да и какая теперь была разница…

«Теперь бы надо к нашим на помощь, но вот так нас пустые блоки сильно тормозить будут, японцам только этого и нужно. А для снижения и сброса времени нет. Вон Санько от них одними только пашкиными «Тюльпанами» и спасается. Вон опять на вертикаль полез. Хоть плач, а нам туда нельзя пока. Если только я инструкцию Пашкину не нарушу. А нарушать придется. Семь бед – один ответ. Всегда за сделанное отвечал, и в этот раз на себя возьму. Прости, Паша. И спасибо за то, что не забыл нас и дал нам вот эти полчасика. Хоть и летишь ты сейчас где-то очень далеко на востоке, но опять ты нас не бросил. За то тебе и спасибо, сынок…»

— Сынки, слышите, по моей команде всем сбросить блоки прямо тут, снижаться не надо.

— Повторяю, снижаться не надо! Хрен с ними, потом еще настрогаем.

— Николенко после этой атаки, отвлеки пока 97-х, а мы с ребятами сверху по бомберам пройдемся.

— Хлопцы, внимание! Сброс! Дьяченко, я сказал сброс, твою мать!

— А теперь по ведущей девятке работаем. Внимание! Атака! А ты, Саня, от косых нас прикрыть не забудь.

Пилоты полка Горелкина, наконец, смогли нормально связать боем вражеские истребители. А четырехсамолетные звенья мотореактивных истребителей второго полка взялись за методичную обработку расстроенных порядков бомбардировщиков поочередными пушечными атаками с высоты. Пара полковника только что обстреляла лидера головного звена огнем своих авиапушек и тут же ушла на вертикаль, готовясь к следующей атаке. Заняв высоту пять тысяч метров, огляделись. Перелом в бою уже наступил, но японцы все еще могли придумать какую-нибудь пакость. Петровский задержался на высоте, наблюдая за атаками двух своих мотореактивных восьмерок, стараясь при этом как можно дольше оттянуть продолжение своего собственного участия в схватке. Но вот он увидел, как зажали кого-то из эскадрильи Дементьева, и без раздумий бросился на помощь. К тому моменту японский лидер уже был сбит, и заменивший его командир после трех безуспешных попыток выхода на цель развернул строй в сторону линии фронта.

На отходе изрядно поредевшая группа японских самолетов была атакована восьмеркой ракетоносцев Звонарева, которая по приказу майора Горелкина оставалась висеть на юго-востоке от места боя. Звонарев устал караулить и весь издергался, слыша в шлемофоне команды Горелкина и Петровского. Но вот настал и его черед. Показалась группа отступающих бомбардировщиков, а советские истребители волной отхлынули от них. Звонарев и пилоты его группы услышали в наушниках хриплый приказ Горелкина.

— Колокол! Тебе играть! Повторяю. Колокол, тебе играть. Мы не мешаем.

— Колокол, атака!

Новый ракетный удар по недобитому противнику окончательно нарушил строй «Мицубиси». РС-82 еще рвались в районе цели, когда выпустившим их «ишакам» уже пришлось отбиваться от вырвавшихся из смертельной карусели КИ-27. И хотя часть эрэсов разорвались вдалеке от вражеских самолетов. Одни с недолетом, другие с перелетом. Но те, что попали внутрь строя «Мицубиси» окупили все промахи. За несколько минут из монолитного строя, еще способного перемолоть атаки прорвавшихся сквозь их истребительное прикрытие врагов, армада японцев превратилась в рассыпанное стадо. Затем советская авиация приступила к методичному уничтожению противника. А еще через десяток минут, как к месту боя подошли две соседних эскадрильи И-16, присланных Лакеевым и сводная группа Грицевца. Количество одновременно сражающихся в этом районе самолетов превысило сотню. Ночных боев такого масштаба монгольское небо еще не знало. А над горизонтом медленно поднимался из-за горизонта розовый солнечный диск.

Петровский огляделся вокруг. Поле боя осталось за советскими машинами. На земле догорало много костров сбитых самолетов. Пара парашютов со сбитыми пилотами еще спускались. Враг потерял не меньше двух десятков машин. А потери эскадрилий обоих полков еще предстояло выяснить. В рассветных лучах самолеты первого особого, покачав на прощание крыльями, заходили на посадку. Петровский скомандовал своим «сбор» и развернул свою пару в сторону Тамцаг-Булака…

Под крыльями светились тусклыми огнями рыбацких лодок темные воды какой-то реки, Павла не знала ее точного названия. Последнюю треть пути прокладку маршрута до цели проводил Голованов. Лишь ему было известно, в какой именно точке раскроются грузовые парашюты двух секретных, затянутых в лодочную резину контейнеров. Передавший секретный груз усатый чекист предупредил перед вылетом, что сброс желательно произвести с высоты не более полутора тысяч. Чтобы «посылки» не отнесло слишком далеко. Сейчас РДД плавно снижался над предполагаемым районом цели. Задачей Павлы было разглядеть условные знаки и скорректировать курс самолета. Поэтому окуляры мощного бинокля снова уперлись в нахмуренные брови старшего лейтенанта.

«Голованов даже тут перестраховался. Не стал нам место выброски на карте показывать. Хитрец. Как будто я не смогу высчитать примерный курс, и мысленно по карте прикинуть. Судя по всему, мы где-то над Кореей. А зашли мы с тыла специально, чтобы японская служба наблюдений не засекла. Да они и не смогли бы нас засечь. Мы же на восьми тысячах со стороны Порт-Артура к ним заглянули. А сейчас Александр Евгеньевич на самом малом газу спиралью высоту сбрасывает, так что почти и не шумим. Вот, обратно забираться на верхотуру, уже видать с «Тюльпанами» придется. Потому как нашему РДД без них на это больше полутора часов нужно. Вот это красота! Словно светлячки над водой резвятся. Походу это и есть сигнал…»

— Юго-восточнее огни по схеме сигнала! Поправка курса – довернуть градусов двадцать.

— Принял поправку. Ложимся на новый курс. Виктор Георгиевич, прими управление, я проверю наш ли это сигнал.

— Управление принял.

— Они самые. Никаких сомнений нет. Придется нам с первого захода в треугольнике вот этих групп огней оба груза положить.

Голованов навел бинокль и удовлетворенно хмыкнул. Затем с хитринкой в глазах покосился на них с Грачевым и ненатурально беспечным голосом предложил.

— Может вы сами, Виктор Георгиевич?

— Нет уж, Александр Евгеньевич, тут и промазать легко.

— А вы, Павел Владимирович, не желаете попробовать?

— Тут не пробовать нужно, а в цель попасть. Если б еще из бортового оружия, то я бы, наверное, сумел. А бомбить с такой точностью и таким ответственным грузом, увольте.

— Ну что ж, вы правы, здесь ошибиться нельзя. Ложимся на боевой курс. Бомболюк открыть.

— Створки открыты.

— Газ убран. Скорость сто семьдесят, высота тысяча восемьсот заходим на цель. Довернуть полтора градуса влево.

— Есть полтора градуса влево.

— Половину градуса вправо.

— Есть вправо.

— На боевом курсе. Пикируем десять градусов. Отсчет до цели… Внимание, сброс. Колун следить за куполами!

— Есть! «Стабилки» вышли без задержек. Снос прямо по курсу в сторону цели, отклонение к югу в пределах допустимого… Высота раскрытия. Есть первый… Есть второй!

— Что еще видите?

— К нашим посылкам четыре фонаря движутся.

— Все нормально, товарищи. Виктор Георгиевич, держите на юг в сторону моря, там и высоту наберем. Готовьтесь, Павел Владимирович, скоро ваш с «Тюльпанами» выход.

— Усегда готов.

— Принимайте управление, товарищ Колун.

РДД лениво разгонялся в сторону моря. Первая часть задания экипажем была выполнена. Впереди лежал путь к вражеским портам. Кого командование рассчитывало там застать и срисовать на кассету экспериментальной высотной фотокамеры, Павла не знала. Как не знала она и то, чем кончился тот бой у базы первого особого авиаполка. Поэтому сейчас, когда неизвестность сжигала её душу своим едким раствором, ей оставалось только верить. Верить в то, что сделанное ею, сделано правильно. И что предупрежденные ею ребята успели встретить врага так как нужно. А над морем вставало розовое в утренней дымке светило. Павла вздохнула поглубже, и включила зажигание ракетных ускорителей…