Николай Леонов Стервятники

Пролог

Серебряков Кирилл Федосеевич, мужчина лет около пятидесяти, но уже пенсионер, полковник-артиллерист, уволенный из армии из-за травмы ноги, полученной на учениях, шел ненастным мартовским вечером по Якиманке, прогуливал своего пуделя. Серебряков любил своего не шибко красивого пуделя, возможно, и потому, что любить отставнику было больше некого.

Супруга скончалась еще прошлым летом, сын – капитан, служил в Ростовской области. Дочь вышла замуж и отбыла в жаркие страны по месту жительства черного мужа и нелюбимого зятя.

Полковника уволили, как он считал, из-за дурной привычки говорить начальству, что он думает, а не то, что генералы пожелают услышать. Но колено действительно побаливало, полковник шел, слегка опираясь на толстую сучковатую палку, полированную, с красивой накладной надписью о верной безупречной службе, о непроходящей любви офицеров полка, которыми он командовал в последние годы.

Об улице, по которой он шел, говорить нечего, каждый москвич Якиманку знает. В начале века улица считалась чуть ли не одной из заглавных в Москве, ну, в крайнем случае, третьей, после Тверской и Поварской. В былые времена особняки тут стояли богатые, сейчас они поблекли и облупились… Полковник те годы не застал, но из книг и от родителей слышал, что Якиманка считалась улицей почтенной, Ипатьевского особняка не имела, однако люди ее знали.

Сегодняшним вечером, да еще в моросящий дождь, она не выделялась среди сотен своих московских соседей, разве что тем, что по Якиманке не гремели трамваи да троллейбусы, которые выплевывали из себя измученных работой людей. Она не привлекала и провинциалов станциями метро.

Наш полковник шел по ней, родимой, изредка отбрасывая из-под ног мокрые и пожухлые листья деревьев, и рассуждал о том, что завтра непременно займется устройством на работу.

Русский человек любит начинать новую жизнь по-новому с завтрашнего дня или с понедельника, хотя и не ведает, чем закончится день сегодняшний.

Тимошка, так звали пуделя, куда-то подевался, и полковник начал его звать, поворачиваясь в разные стороны, когда из подворотни выскочила группа подростков, мгновенно заполнившая промозглую темень гиканьем и свистом.

– Вам бы тачанку, так натуральные хлопцы батьки Махно, – усмешливо сказал полковник, и звучали в его голосе не осуждение и не угроза, а обыкновенная зависть к молодости.

Пацаны, которым было лет по семнадцать-восемнадцать, восприняли оброненную реплику иначе, окружили прохожего. Один из них, не выделявшийся среди товарищей, недобро сказал:

– Чего, старый пень? А ну возьми свои большевистские слова взад!

– Гуляй, сынок! Тимоха, сукин сын, куда подевался? – вновь позвал полковник.

– С тобой вроде разговаривают! – Парень, явно вожак стаи, вошел в круг, и он, словно по команде, сомкнулся.

До этого момента полковник относился к происходящему несерьезно, даже с юмором. Но когда он увидел белые лица и пустые глаза нападавших, он испугался, затем разозлился и ударил главаря своей сучковатой палкой.

Полковник не знал закон улицы: если ударил, должен нападавшего «вырубить», тогда бы он сохранил шансы на жизнь. Уличная стая всегда труслива и, получив серьезное сопротивление, отступает. Но полковник все еще считал, что имеет дело с мальчишками, почти детьми, ударил вполсилы, раскровянил главарю лоб, парень даже не покачнулся.

Полковник почувствовал удар в бок, не понял, что его ткнули ножом, и все еще считал, что дурацкую драку можно покончить миром.

– Ну все, спустили пар и хватит, – сказал он, получил удар под коленки, упал.

Подлетел пудель, тявкнул, даже схватил одного из парней за ногу, точнее, за штанину, парень нагнулся, поднял верного пса за загривок и воткнул ему в живот нож.

А лежачего хозяина били ногами, не пинали, били расчетливо, убивали.

– По почкам его!

– А я по печени!

– Что-то морда у него шибко гладкая, дай-ка я ему врежу!

Они даже не понимали, что бьют труп, бросили на грудь бывшего отставного полковника безжизненное тело пуделя.

Думаете, побежали?

Главарь спросил:

– На чем мы закончили?

– Высоцкий, – ответил один из парней, а другой запел:

Я был душой дурного общества,

И я могу сказать тебе:

Мою фамилью – имя – отчество

Прекрасно знали в КГБ.

В меня влюблялася вся улица

И весь Савеловский вокзал,

Я знал, что мной интересуются,

Но все равно пренебрегал.

Загрузка...