Стихи

Заметно убывает мгла.

Урчит на кухне холодильник.

Звонит, проклюнувшись, будильник:

“Тум-ба-ла-ла! Тум-ба-ла-ла!”

Пора корпеть и колесить.

А ветры мира в эту пору

летят на Храмовую гору —

благословения просить.

С шоссе вдоль иерусалимского леса,

с уступа горы, как с галерки,

мы смотрим туда, где играется пьеса,

ярчайшая без оговорки.

Старинная пара — ты зритель, я зритель,

условные кто-то и некто,

но это для нас господин осветитель

дорвался до светоэффекта.

Подобен шестерке коней колесницы

победно светящейся Славы,

там перистый веер, как имя, святится

над выбросом огненной лавы.

И у горизонта, где солнце все ниже,

оплавившись, горы прогнулись.

Ни Рерих, ни Рокуэлл Кент, ни Куинджи

до этого не дотянулись.

Часть зрения — вот за погляд наша плата.

Потом вдруг попросят из зала.

Но если досмотрим остаток заката,

то он будет стоить начала.

Ни самоповтора ему, ни поблажки, —

лишь меркнущие постепенно

прорывы огня, цветовые растяжки

до мига ухода со сцены.

И, выдохнув браво, мы к выходу двинем.

Но даже тогда нас уважат, —

едва обернемся, на звездчато-синем

еще нам и отсвет покажут.

Не любя стихи в размере

баба сеяла горох,

согласись, по крайней мере, —

этот ритм бывал не плох.

Он когда-то на прощанье

прорастал в рысце не зря,

завершая обещанье:

…и влюблюсь до ноября.

В том же темпе, или чаще,

как случится, так и пей

от покрепче до послаще:

сердцу будет веселей.

И, уснуть напрасно силясь,

спросишь блики на стене:

что ж так тяготы взбесились,

надрывая сердце мне?

А не сдюжит оболочка,

убавляя жар и пыл,

сам себе напомнишь: точка.

Умереть господь судил.

Но на то и стих живучий,

отметающий барьер.

Ах, как ладят смысл и случай,

слух, созвучия, размер!

Почти электронный стрекочущий звук —

такой же дарил вечерами Юг.

Цикады — та с этой — похожи, и все же

поют не одно и то же.

Южней на два моря, здесь воздух иной, —

тревожней огни, затяжнее зной;

цикада бессонней — и определенно

не та, что у Анакреона.

Но оде “К цикаде” достался масштаб,

о чем и свидетельствует хотя б

тот факт, что, корпя среди снежных заносов,

ее перевел Ломоносов.

А здешняя кроха безвестно живет:

сама себе текст, сама — перевод,

сама — звукозапись и, это же надо,

цикада сама — цитата.

И все это в целом — одна сторона.

Что слышно у нас? Цикада слышна:

к полуночи, за полночь стрекот в разгаре, —

сегодня она в ударе.

Возможно, что вклинится меж новостей

пристрелка цикадных очередей

и то, как одной из них вроде пунктира

прошита насквозь квартира.

В ней мало шагов от окна до окна.

Зато вдруг проклюнулась глубина.

Там бросили жребий. Там выбрана дата.

Осада. Масада. Цикада.